Трусость — осторожность,
робость; защитная реакция — в раннем детском возрасте; чрезмерная боязливость в
более старшем возрасте будет идти совместно с малодушием, мнительностью,
нерешительностью, трусливостью.
Урок мудрости
Можно делать дело с
подлецом:
Никогда подлец не
обморочит,
Если только знать, чего
он хочет,
И всегда стоять к нему
лицом.
Можно делать дело с
дураком:
Он встречается в
различных видах,
Но поставь его средь
башковитых —
Дурачок не прыгнет
кувырком.
Если даже мальчиком
безусым
Это правило соблюдено,
Ни о чем не беспокойся.
Но —
Ни-ког-да не связывайся
с трусом.
Трус бывает тонок и
умен,
Совестлив и щепетильно
честен,
Но едва блеснет
опасность — он
И подлец и дурачина
вместе.
И. Сельвинский
Трус
Провозглашал он
смелость,
Везде о ней трубил,
А сам писал он мелом,
Чернил он не любил.
На аспидных страницах,
Закрытых на замок,
Жила его синица —
На крылышке звонок.
Когда звонил звоночек,
Он сразу подбегал
И шелковым платочком
Страницы вытирал.
Но щеки вдруг обвисли,
И стал он уставать
От собственной же мысли
—
Свою же мысль стирать.
И как-то раз он смелость
Другую ощутил
И, распрощавшись с
мелом,
Принес бутыль чернил.
И выпустил синицу
Из аспидной тоски,
И поломал страницы,
И выбросил мелки.
Но то, что в сердце
зрело,
Вернуть не в силах был.
Он жил — белее мела,
Живет — черней чернил.
Г. Корин
Трус
Страх за плечи схватил
руками:
— Стой! На гибель идешь,
ложись!
Впереди визг шрапнели,
пламя…
Здесь окопчик —
спасенье, жизнь.
Взвод в атаку поднялся с
маху.
Нет, не дрогнул пехотный
взвод.
Каждый липкие руки
страха
Отстранил и шагнул
вперед.
Трус пригнулся, дрожа
всем телом,
Зашептал про жену, про
дом…
Щеки стали
простынно-белы,
Сапоги налились свинцом.
Взвод уж бился в чужих
траншеях,
Враг не выдержал, враг
бежал!
Трус, от ужаса костенея,
Вжался в глину и не
дышал.
…Ночь подкралась бочком
к пехоте,
В сон тяжелый свалила
тьма,
И луна в золоченой кофте
Чинно села на край
холма.
Мрак, редея, уходит
прочь.
Скоро бой. Взвод с
привала снялся.
Трус уже ничего не
боялся, —
Был расстрелян он в эту
ночь!
Э. Асадов
Двое
Про труса и про храбреца
Послушай мой рассказ:
В окопе были два бойца,
На фронте — в первый
раз.
И коль по правде
рассказать,
То есть на свете страх,
И вовсе не легко лежать
От немца в трех шагах.
Но думал в этот час
один, —
Он был угрюм и нем, —
Каких больших земель он
сын,
Кому обязан всем.
Он думал: «Вот моя рука
Течет, как русская река.
Вот крепкая моя спина,
Равниной кажется она.
Плечо — винтовочный упор
—
Похоже на начало гор».
Он думал: «Жизнь свою
любя,
В решительном бою
Я защищаю, как себя,
Всю родину свою».
Дрожащей жадною рукой
Себя ощупывал другой.
Он думал: «Это мой живот
Осколок мины разорвет.
Мое, мое, мое плечо
Зальется кровью горячо.
Моя, моя, моя рука
Почувствует удар,
штыка».
А немцы лезли по бугру,
Пожалуй, целый взвод.
Как мечется больной в
жару,
Метался пулемет.
Но тот, кто страх
переборол,
Молчавший до сих пор,
Стал весел, говорлив и
зол
И бил врага в упор.
Другой сухие губы сжал,
Поднялся вдруг и
побежал.
Назад, куда-нибудь
назад,
Назад, куда глаза
глядят...
Рванулась мина рядом с
ним,
Смешались кровь, земля и
дым.
Но, окружен со всех
сторон,
Другой не побежал,
Последний он дослал
патрон,
Приклад к плечу прижал.
Потом он выбросил подряд
Пять громыхающих гранат.
Разрывов улеглись кусты.
Он увидал: поля пусты,
Вокруг трава стоит
торчком,
Враги валяются ничком.
Повеял ветерок сырой
И горький чуть на вкус.
Так обретает жизнь герой
И погибает трус.
Е. Долматовский
Трусиха
Шар луны под звездным
абажуром
Озарял уснувший городок.
Шли, смеясь, по
набережной хмурой
Парень со спортивною
фигурой
И девчонка — хрупкий
стебелек.
Видно, распалясь от
разговора,
Парень, между прочим,
рассказал,
Как однажды в бурю ради
спора
Он морской залив
переплывал.
Как боролся с
дьявольским теченьем,
Как швыряла молнии
гроза.
И она смотрела с
восхищеньем
В смелые, горячие
глаза...
А потом, вздохнув,
сказала тихо:
— Я бы там от страха
умерла.
Знаешь, я ужасная
трусиха,
Ни за что б в грозу не
поплыла!
Парень улыбнулся
снисходительно,
Притянул девчонку не
спеша
И сказал: — Ты просто
восхитительна,
Ах ты, воробьиная душа!
Подбородок пальцем ей
приподнял
И поцеловал. Качался
мост,
Ветер пел... И для нее
сегодня
Мир был сплошь из музыки
и звезд!
Так в ночи по набережной
хмурой
Шли вдвоем сквозь спящий
городок
Парень со спортивною
фигурой
И девчонка — хрупкий
стебелек.
А когда, пройдя полоску
света,
В тень акаций дремлющих
вошли,
Два плечистых темных
силуэта
Выросли вдруг как из-под
земли.
Первый хрипло буркнул: —
Стоп, цыпленки!
Путь закрыт, и никаких
гвоздей!
Кольца, серьги, часики,
деньжонки —
Все, что есть, на бочку,
и живей!
А второй, пуская дым в
усы,
Наблюдал, как, от
волненья бурый,
Парень со спортивною
фигурой
Стал, спеша отстегивать
часы.
И, довольный, видимо,
успехом,
Рыжеусый хмыкнул: — Эй,
коза!
Что надулась?! — И берет
со смехом
Натянул девчонке на
глаза.
Дальше было всё как
взрыв гранаты:
Девушка беретик сорвала
И словами: — Мразь!
Фашист проклятый! —
Как огнем, детину обожгла.
— Наглостью пугаешь?
Врешь, подонок!
Ты же враг! Ты жизнь
людскую пьешь! —
Голос рвется, яростен и
звонок:
— Нож в кармане? Мне
плевать на нож!
За убийство «стенка»
ожидает.
Ну а коль от раны упаду,
То запомни: выживу,
узнаю!
Где б ты ни был — все
равно найду!
И глаза в глаза
взглянула твердо.
Тот смешался: — Ладно...
тише, гром... —
А второй промямлил: — Ну
их к черту! —
И фигуры скрылись за
углом.
Лунный диск, на млечную
дорогу
Выбравшись, шагал
наискосок
И смотрел задумчиво и
строго
Сверху вниз на спящий
городок.
Где без слов по
набережной хмурой
Шли, чуть слышно гравием
шурша,
Парень со спортивною
фигурой
И девчонка — «слабая
натура»,
«Трус» и «воробьиная
душа».
Э. Асадов
Любовь и трусость
Почему так нередко
любовь непрочна?
Несхожесть характеров?
Чья-то узость?
Причин всех нельзя
перечислить точно,
Но главное все же,
пожалуй, трусость.
Да, да, не раздор, не
отсутствие страсти,
А именно трусость —
первопричина.
Она-то и есть та самая
мина,
Что чаще всего подрывает
счастье.
Неправда, что будто мы
сами порою
Не ведаем качеств своей
души.
Зачем нам лукавить перед
собою,
В основе мы знаем и то и
другое,
Когда мы плохи и когда
хороши.
Пока человек потрясений
не знает,
Не важно — хороший или
плохой,
Он в жизни обычно себе
разрешает
Быть тем, кто и есть он.
Самим собой.
Но час наступил —
человек влюбляется
Нет, нет, на отказ не
пойдет он никак.
Он счастлив. Он страстно
хочет понравиться.
Вот тут-то, заметьте, и
появляется
Трусость — двуличный и тихий
враг.
Волнуясь, боясь за исход
любви
И словно стараясь
принарядиться,
Он спрятать свои
недостатки стремится,
Она — стушевать
недостатки свои.
Чтоб, нравясь быть
самыми лучшими, первыми,
Чтоб как-то «подкрасить»
характер свой,
Скупые на время
становятся щедрыми,
Неверные — сразу ужасно
верными.
А лгуньи за правду стоят
горой.
Стремясь, чтобы ярче
зажглась звезда,
Влюбленные словно на
цыпочки встали
И вроде красивей и лучше
стали.
«Ты любишь?» —
«Конечно!»
«А ты меня?» — «Да!»
И все. Теперь они муж и
жена.
А дальше все так, как
случиться и должно;
Ну сколько на цыпочках
выдержать можно?!
Вот тут и ломается
тишина…
Теперь, когда стали
семейными дни,
Нет смысла играть в
какие-то прятки.
И лезут, как черти, на
свет недостатки,
Ну где только, право, и
были они?
Эх, если б любить,
ничего не скрывая,
Всю жизнь оставаясь
самим собой,
Тогда б не пришлось
говорить с тоской:
«А я и не думал, что ты
такая!»
«А я и не знала, что ты
такой!»
И может, чтоб счастье
пришло сполна,
Не надо душу двоить
свою.
Ведь храбрость, пожалуй,
в любви нужна
Не меньше, чем в космосе
иль в бою!
Э. Асадов
Два петуха (Шутка)
Вот это запевка, начало
стиха:
Ища червяков и зёрна,
Бродили по птичнику два
петуха,
Два верных, почти
закадычных дружка,
Рыжий петух и чёрный.
Два смелых, горластых и
молодых,
Страстями и силой
богатых.
И курам порою от удали
их
Бывало весьма
туговато...
И жизнь бы текла у
друзей ничего,
Но как-то громадный
гусак,
Зачинщик всех птичьих
скандалов и драк,
Накинулся на одного.
Вдвоём бы отбились.
Вдвоём как-никак
Легче сразить врага.
Но рыжий лишь пискнул,
когда гусак
Сшиб на траву дружка.
Он пискнул и тотчас
бесславно бежал!
И так он перепугался,
Что даже и хвост бы,
наверно, поджал,
Когда бы тот поджимался!
Летел, вылезая почти из
кожи!
Грустно кончаются эти
стихи!
Одно только тут хорошо,
петухи:
Что вы на людей не
похожи!
Э. Асадов
* * *
— Скажи мне, что в мире
презренней всего?
— Дрожащий трусливый
мужчина!
— Скажи мне, что в мире
презренней его?
— Молчащий трусливый
мужчина!
Р. Гамзатов
Трус
В меру
и черны и русы,
пряча взгляды,
пряча вкусы,
боком,
тенью,
в стороне, —
пресмыкаются трусы
в славной
смелыми
стране.
Каждый зав
для труса —
туз.
Даже
от его родни
опускает глазки трус
и уходит
в воротник.
Влип
в бумажки
парой глаз,
ног
поджаты циркуля:
«Схорониться б
за приказ…
Спрятаться б
за циркуляр…»
Не поймешь,
мужчина,
рыба ли —
междометья
зря
не выпалит.
Где уж
подпись и печать!
«Только бы
меня не выбрали,
только б
мне не отвечать…»
Ухо в метр
— никак не менее —
за начальством
ходит сзади,
чтоб, услышав
ихнье
мнение,
завтра
это же сказать им.
Если ж
старший
сменит мнение,
он
усвоит
мненье старшино:
— Мненье —
это не именье,
потерять его
не страшно. —
Хоть грабьте,
хоть режьте возле пего,
не будет слушать ни
плач,
ни вой.
«Наше дело
маленькое —
я сам по себе
не великий немой,
и рот
водою
наполнен мой,
вроде
умывальника я».
Трус
оброс
бумаг
корою.
«Где решать?!
Другие пусть.
Вдруг не выйдет?
Вдруг покроют?
Вдруг
возьму
и ошибусь?»
День-деньской
сплетает тонко
узы
самых странных свадеб —
увязать бы
льва с ягненком,
с кошкой
мышь согласовать бы.
Весь день
сердечко
ужас кроит,
предлогов для трепета —
кипа.
Боится автобусов
и Эркаи,
начальства,
жены
и гриппа.
Месткома,
домкома,
просящих взаймы,
кладбища,
милиции,
леса,
собак,
погоды,
сплетен,
зимы
и
показательных процессов.
Подрожит
и ляжет житель,
дрожью
ночь
корежит тело…
Товарищ,
чего вы дрожите?
В чем,
собственно,
дело?!
В аквариум,
что ли,
сажать вас?
Революция требует,
чтобы имелась
смелость,
смелость
и еще раз —
с-м-е-л-о-с-т-ь.
В. Маяковский
* * *
(Отрывок из поэмы «Галина»)
Друг читатель! О судьбе
Галины
Мы на миг прервем с
тобою речь.
Нет беды на свете без
причины.
Так неужто зла нельзя
пресечь?
Может статься, где-то
рядом с нами,
Может быть, у
чьих-нибудь дверей
Бродят люди с черными
сердцами,
Водкой накачавшись «до
бровей».
Да, сегодня горе у
Галины.
И, читатель, ты хотел бы
знать:
Правда ли, что не
нашлось мужчины
Руку хулигана удержать?
Многие кивнули б головою
И сказали: мы не знали,
нет.
Многие б сказали так… Но
трое
Лишь глаза бы спрятали в
ответ.
Взгляд отвел бы инженер,
тот самый,
Что домой в тот вечер
шел с работы.
Да, он видел, как у
поворота
К женщине пристали
хулиганы.
Увидав, он очень
возмутился
(Про себя, конечно, а не
вслух).
И, проворством посрамляя
мух,
В дверь подъезда, будто
в щель, забился.
А бухгалтер Николай
Иваныч,
Что живет на первом
этаже,
Он любил, окно раскрывши
на ночь,
Покурить, листая
Беранже.
Как же он? Забил ли он
тревогу,
Видя, как два хмурых
хулигана.
Сквернословя мерзостно и
пьяно,
Преградили женщине
дорогу?
Николай Иваныч, что ж
вы, милый!
Вы ли в этот вечер
испугались?
Вы ж частенько
похвалялись силой,
Вы ведь даже боксом
занимались!
Если ж страх шептал нам,
что без толку
Рисковать вот этак
головой,
Ну сорвали б со стены
двустволку!
Ну пальнули б в небо
раз-другой!
Ну хоть закричали б, в
самом деле,
Прямо из окна! — Не
троньте! Прочь! —
Только вы и крикнуть не
посмели,
Видно, страх непросто
превозмочь…
Вы спустили штору не
спеша
И тихонько в щелку
наблюдали…
Славная, геройская душа,
Доблестней отыщется едва
ли!
Впрочем, был и третий
ротозей —
Ротозей с душонкою
улитки:
Рыжий дворник, дядя
Елисей.
Он взглянул и затворил
калитку.
— Ну их всех в болото! —
он сказал. —
Свяжешься, потом не
расквитаться. —
Постоял, затылок почесал
И пошел с женой
посовещаться…
Друг читатель! Что нам
эти трое?!
Пусть они исчезнут без
следа!
Это так… Да только мы с
тобою
С ними чем-то схожи
иногда…
Вот, к примеру, ловкою
рукою
Жулик тянет чей-то
кошелек.
Разве мы вмешаемся с
тобою?
Чаще нет. Мы смотрим — и
молчок…
Разве так порою не
бывает,
Что какой-то полупьяный
скот
К незнакомой девушке в
трамвае,
Ухмыляясь, грубо
пристает?
Он шумит, грозится,
сквернословит,
Сотрясает хохотом вагон.
И никто его не
остановит,
И никто не скажет: —
Выйди вон!
Никому, как видно, дела
нету.
Тот глядит на крыши из
окна,
Этот быстро развернул
газету:
Тут, мол, наше
дело-сторона.
Не встречая никогда
отпора
Самой гнусной выходке
своей,
Смотришь — этот парень у
забора
Уж ночных дежурит
«голубей».
«Голубями» он зовет
прохожих.
В самом деле, «голуби»,
не люди!
Если постовой не
потревожит.
Грабь спокойно, ничего
не будет!
Наши люди не цветы с
окошка.
Воздвигали города в
лесах,
Знали голод, видели
бомбежку,
Рвали скалы, бились на
фронтах.
Почему ж порой у
перекрестка
Эти люди пятятся, дрожа
Перед слабым лезвием
ножа
В пятерне безусого
подростка?!
Мы тут часто оправданье
ищем:
Всякое, мол, в лоб ему
взбредет,
Вот возьмет и двинет
кулачищем:
Или даже бритвой
полоснет…
Только нe затем ли он
грозится,
Не затем ли храбро
бритвой машет,
Что отлично видит
робость нашу.
Ну а робких, кто же их
боится?
Вот и лезет хулиган из
кожи,
Вот и бьет кого-то,
обнаглев…
И когда молчим мы,
присмирев,
Это ж на предательство
похоже!
Нынче плохо Громовой
Галине.
У Галины Громовой беда.
Мой товарищ! Не пора ли
ныне
С той бедой покончить
навсегда?!
Э. Асадов
Мудрым
Герой — как вихрь,
срывающий палатки,
Герой врагу безумный дал
отпор,
Но сам погиб — сгорел в
неравной схватке,
Как искромётный метеор.
А трус — живёт. Он тоже
месть лелеет,
Он точит меткий дротик,
но тайком.
О да, он — мудр! Но
сердце в нём чуть тлеет:
Как огонёк под кизяком.
И. Бунин
Трусы
Я попал в компанью
мелких трусов,
В круг их интересов и
запросов,
Колебаний и вчерашних
вкусов.
И сказал мне мелкий
трус-философ:
— Это было бы наглейшей
ложью
Утверждать, что зря
всего боимся!
Мелкою охваченные
дрожью,
Мы двоимся как бы и
троимся,
Чтоб казалось больше нас
намного,
Чем в природе есть на
самом деле,
И никто бы не подвел
итога,
И боялись нас и не
задели!
Л. Мартынов
* * *
Не надо бояться густого
тумана,
Не надо бояться пустого
кармана.
Не надо бояться ни
горных потоков,
ни топей болотных, ни
грязных подонков!
Не надо бояться тяжёлой
задачи,
а надо бояться дешёвой
удачи.
Не надо бояться быть
честным и битым,
а надо бояться быть
лживым и сытым!
Умейте всем страхам в
лицо рассмеяться, —
лишь собственной
трусости надо бояться!
Е. Евтушенко
Песенка о глупости и трусости
Идя напрямик, не
пробьешься никак
сквозь серую лень и
турусы,
и смел Дон Кихот, потому
что простак,
а кто похитрее, те
трусы.
Внизу поспокойней,
опаснее высь,
оттуда скатиться
несложно.
там заповедь, что и
внизу — убоись,
будь больше других
осторожен.
Богохульники, паяцы,
богачи или бичи —
все чего-нибудь боятся,
кто кричит и кто молчит.
Мы и жить боимся,
братцы, и в сырую землю лечь,
ну, а умники боятся
дураков. О том и речь.
И так повелось, от
языческих вех
сквозь царство петров да
иванов,
что трусам живется
вольготнее всех,
и сытно, и курно, и
пьяно.
Вдруг некто возникнет,
как старый Сократ,
он трусов язвит и
тревожит.
Да, смелый дурак
безопасней стократ,
а умному смелость дай
Боже.
Умник ловок и искусен,
скроет он испуг от нас,
а дурак он только
трусит, личной смелости подчас.
Все, что в мыслях
заимелось, дурень высказать готов.
Вы за искренность и
смелость уважайте дураков.
Кулак поднимает нам
только испуг,
а серость не любит
уроков.
И люди со страху —
взгляните вокруг! —
всегда избивают
пророков.
Расставили сети и ждут
хитрецы
поймать, устрашить,
заневолить,
но ходят не торной
травой мудрецы,
и уж не толпою, тем
более.
И когда теснит тупая
сила — вот уж на краю,
кто поймет, я отступаю,
или пар спустить даю.
Быть побитым и убогим не
сочту за стыд и труд,
чтобы высказать в итоге
то, что истиной зовут.
А. Дольский
Прививка
— На прививку! Первый
класс!
— Вы слыхали? Это нас!..
—
Я прививки не боюсь:
Если надо — уколюсь!
Ну, подумаешь, укол!
Укололи и — пошел...
Это только трус боится
На укол идти к врачу.
Лично я при виде шприца
Улыбаюсь и шучу.
Я вхожу один из первых
В медицинский кабинет.
У меня стальные нервы
Или вовсе нервов нет!
Если только кто бы знал
бы,
Что билеты на футбол
Я охотно променял бы
На добавочный укол!..
— На прививку! Первый
класс!
— Вы слыхали? Это нас!..
—
Почему я встал у стенки?
У меня... дрожат
коленки...
С. Михалков
Трусов Федя
Расхрабрился Трусов Федя:
— Я убью в лесу медведя,
Изловлю в лесу лису
И домой их принесу. —
В дачном поезде спросонок
В этот миг у самых ног
Громко хрюкнул поросенок,
Заворочался мешок…
В юбку бабушкину Федя
Замотался, задрожал…
Хорошо, что не медведя
Трусов Федя повстречал!
И. Демьянов
Сладкая темнота
Если вам уже лет двадцать,
Всё равно вы помните —
Очень трудно оставаться
Детям в тёмной комнате.
Окна стали чёрными,
Шорохи за шторами…
Так и чудится ребятам,
Что за шторой
Кто-то спрятан.
И случается на свете,
Даже школьники и те —
Храбрецы при ярком свете,
Но трусливы в темноте.
И Серёжа, наш Серёжа,
Самый младший член семьи,
Темноты боялся тоже
Лет, пожалуй, до семи.
Прочь выскакивал со стоном,
В темноте его трясло,
Но Серёжа был сластёной…
Это парня и спасло.
В зимний вечер дело было.
Мама вспомнила: — Постой,
Я пакет один забыла
В тёмной комнате пустой!
Мармелад лежит в пакете,
Это сыну моему…—
И, слова услышав эти,
Парень бросился во тьму.
Сразу,
Страх
Преодолев,
В темень
Кинулся
Как лев.
Он теперь из светлых комнат
Смело входит в темноту:
Мармелад Серёжа помнит
И приятный вкус во рту.
А. Барто
Комментариев нет
Отправить комментарий