Дорога Жизни блокадного Ленинграда: 115 стихотворений и песни

 

22 ноября исполняется 80 лет со дня открытия легендарной Дороги жизни. Тогда, в 1941-м, по льду Ладожского озера в Ленинград проехали первые грузовики с продовольствием. Обратно они увозили обессиленных жителей. Это был единственный путь, позволивший поддерживать связь осажденного города с Большой землей. С ноября 1941-го до весны 1943-го по Дороге жизни — по льду и летом на баржах — было доставлено свыше полутора миллионов тонн грузов, включая продовольствие, эвакуированы 1,3 млн человек.

 

* * *

Потомок, знай!

В суровые года,

Верны народу, долгу и Отчизне,

Через торосы ладожского льда,

Отсюда мы вели дорогу жизни,

Чтоб жизнь не умирала никогда!

Б. Кежун

 

Баллада о ледовой трассе

Когда над Ладогой мороз трещит крутой,

Поёт метель про снежные просторы,

То слышится в суровой песне той —

Гудят, гудят полуторок моторы.

 

Пуржит пурга, стервятники бомбят,

Дырявят лёд фашистские снаряды,

Но не замкнуть врагу кольцо блокады

Идут машины с хлебом в Ленинград,

Идут машины с хлебом в Ленинград.

 

Сквозь сто смертей тогда полуторки неслись,

Сто раз на них обрушивалось небо,

Но слово «хлеб» равнялось слову «жизнь»,

А если жизнь, то значит и победа.

 

И верил город в гуле канонад,

Что вся страна живёт его тревогой.

И потому ледовою дорогой

Идут машины с хлебом в Ленинград,

Идут машины с хлебом в Ленинград.

 

Отполыхали в небе всполохи войны,

Где шли бои — поля лежат без края.

И зреет хлеб, и нет ему цены,

И катит волны Ладога седая.

 

Над нею годы мирные летят,

Пройдут века, но будут слышать люди,

Как сквозь пургу мороз и гром орудий

Идут машины с хлебом в Ленинград,

Идут машины с хлебом в Ленинград.

В. Суслов

 

22 ноября

Сегодня вновь мы отмечаем день рожденья

Ледовой трассы, что связала Ленинград

С Большой землёй и принесла ему спасенье,

Дав силы выстоять в страшнейшей из блокад.

 

Вы, кто машины вёл сквозь бомбы и бураны,

Мороз и пламя долгих тех ночей и дней,

Дороги Жизни дорогие ветераны,

Для нас, блокадников, вы всех родных родней.

 

От сохранённого в блокаду поколенья,

От легендарных ленинградских матерей

Примите искренние наши поздравленья

И благодарность, что забвенью не стереть.

 

И как бы время ни меняло наши взгляды,

Пусть никогда не позабудется людьми,

Что вы — спасители не только Ленинграда,

Вы помогли спасти от Гитлера весь мир.

А. Молчанов

 

Всё это — Дорога Жизни

По Ладоге зимней, по хрупкому льду

В буран и бомбёжку машины идут,

И ночью и днём, у врага на виду

Снаряды и хлеб Ленинграду везут.

 

Коварною Ладогой в шторм и туман,

Сквозь огненный бомбовый шквал, в дымной мгле

Идёт к Ленинграду судов караван,

Везёт сквозь блокаду снаряды и хлеб.

 

А где-то под ними, в сырой глубине,

Куда не достанут ни шторм и ни лёд,

По трубопроводу на ладожском дне

Бензин, хлеб машин, сквозь блокаду идёт.

 

Укрыты от взгляда враждебных небес,

Подводные кабели в дружном строю

Электроэнергию с Волховской ГЭС

По дну в город Ленина передают.

 

По рельсам, как нервам железных людей,

Сквозь бомбы и вьюги везут поезда:

Из города к Ладоге — женщин, детей,

От Ладоги — хлеб и снаряды — сюда.

 

То в ладожских тучах таясь, то едва

Крылом не касаясь свинцовой волны,

Летят в Ленинград ТБ-3 и ЛИ-2,

Продуктов, лекарств, срочной почты полны.

 

О, сколько же добрых, натруженных рук,

Сердец, не боявшихся страшных преград,

По Ладоге буйной пронзив смертный круг,

Не дали врагу задушить Ленинград!

А. Молчанов

 

Дорога жизни

Бетонная арка и памятный камень

Ледовую трассу сквозь годы ведут...

Сначала её проложила шагами

Гидрографов группа по тонкому льду.

 

Потом и машины пошли на Кобону,

А лёд под колёсами гнулся, трещал,

Но помнил водитель, что каждою тонной

Он жизнь восьми тысяч детей защищал.

 

Она пролегла ледяными полями,

«Дорогою Жизни» назвали её.

И жизнь пробивалась сквозь холод и пламя,

Бомбёжки, метели и взломанный лёд.

 

И с суши, и с неба её охраняли,

Подходы по льду день и ночь стерегли.

Дорожники трассу чинили, меняли,

Как пульс Ленинграда её берегли.

 

Она — как легенда, как песня, как знамя.

У этой дороги не будет конца —

Она навсегда пролегла через память,

Навеки прошла через наши сердца.

А. Молчанов

 

По поводу споров о Дороге Жизни

Когда-то здесь сквозь бури, бомбы и бураны

Машины шли по льду и плыли корабли.

Я часто слышу споры славных ветеранов:

«Кого тогда Дорогой Жизни нарекли?»

 

Одни считают, что морские перевозки —

Они же раньше начались, в том спору нет.

Другие, мягко отвергая довод флотский,

Ледовой трассе отдают приоритет.

 

Я всю блокаду оставался в Ленинграде.

Дорога Жизни нас спасла, дала нам жить.

И ради истины, высокой правды ради,

Хочу я спорящим былое освежить.

 

Когда по Ладоге на пятый день блокады

С Большой земли суда продукты повезли,

Казалось, ладожцы, пронзив кольцо осады,

От Ленинграда голод отвели.

 

Враги бомбили их, и бури бушевали,

Но моряки сквозь смерть прокладывали путь.

Его ещё Дорогой Жизни не назвали.

Да разве мог об этом думать кто-нибудь?

 

Увы, продуктов доставляли всё же мало,

И город быстро все запасы подъедал.

Угроза голода уже реальной стала.

А тут ещё мороз вдруг Ладогу сковал.

 

Зима нагрянула гораздо раньше срока,

Все перевозки по воде остановив.

И голод, грозно ожидавший у порога,

Ворвался в город, к смерти всех приговорив.

 

Он убивал, как волк, безжалостно и много.

И если б в ноябре, расчёт и риск сложив,

Не стала действовать ледовая дорога,

То до весны бы город не дожил…

 

Да, он бы вымер весь той страшною зимою,

И было б некому отпор врагу давать.

И в навигацию по Ладожскому морю

Из Ленинграда было б некого спасать…

 

Врагом прострелена, метелями продута,

Крепчала с каждым днём ледовой трассы нить.

Перевозя всё больше хлеба и продуктов,

Она голодный мор смогла остановить.

 

Так город всё ж сумел всю зиму продержаться.

С ледовой трассой он жизнь заново обрёл,

И благодарные герои-ленинградцы

Дорогой Жизни нарекли её.

 

Ну а потом уже святое имя это

Распространили и на смелых моряков,

На всех, кто город наш зимой и летом

Спасал у ладожских суровых берегов.

 

Конечно, если бы не Ладога родная,

Едва ли выжил бы в блокаду Ленинград.

И песнь о Ладоге сегодня каждый знает,

Кому наш город друг, отец и брат.

А. Молчанов

 

Дорога жизни

И. Е. Гришановичу

 

На Невском в сугробах троллейбусы стынут.

Неделю дымится горящий Гостиный.

На некогда шумном проспекте пустынно,

Лишь изредка тихо проедет машина...

 

А где-то на Ладоге, в белом просторе

От бомб и мороза взрываются льдины,

И воют моторы, и стонут моторы,

И тянут гружённые хлебом машины —

 

В пургу и обстрелы, без сна и покоя,

За жизнь и борьбу Ленинграда в ответе.

И было на трассе движенье такое,

Как в мирное время на Невском проспекте.

 

И если бывало, что сил не хватало

На трудном пути у бедняги мотора,

Ему помогало, машину толкало

Усталое, верное сердце шофёра.

 

Металл не выдерживал этой нагрузки,

И лёд уставал, напряженье изведав.

Лишь люди смогли — по-советски, по-русски

Свершить невозможное ради победы.

 

У арки, над Ладогой гордо взметённой,

Пред подвигом этим склоняются люди.

И город, Дорогою Жизни спасённый,

Героев её никогда не забудет.

А. Молчанов

 

Ладожская легенда

Когда ночной мороз ломает льды

И тёмные разводья дышат паром,

Тогда в бездонной черноте воды

Глазами чудищ вспыхивают фары.

 

Дробится в струях тусклый белый свет,

Всё шире разливаясь ореолом.

И лёд по краю изменяет цвет,

Как в сказочном дворце с хрустальным полом.

 

Всё ярче, ближе светлое пятно,

И вынырнув стремительно и звонко,

Как будто в фантастическом кино,

На лёд выходит белая трёхтонка.

 

Шофёр усталый дверцу распахнул,

Сошёл с подножки, валенком потопал,

Проверил скаты, в кузов заглянул

И по мешкам с мукой рукой похлопал.

 

«Не отсырели, вроде. Так-то, брат!

Давай в кабину и газуй по следу.

Там хлеба ждёт голодный Ленинград,

А я сегодня что-то долго еду...»

 

Натужно взвоет старенький мотор,

Застонет кузов, закряхтят колёса,

Покатят в тёмный ладожский простор

По мирным льдам, разводьям и торосам.

 

Свет фар, как пламя свечки на ветру,

Дрожит всё дальше. Мрак ночной всё глуше...

Куда спешишь ты, наш погибший друг?

Куда ты гонишь «зис» свой утонувший?

 

Давно победой кончилась война,

И Ленинград, всё выдержав и выжив,

Защитников своих святые имена

Нетленными шелками в сердце вышил.

 

А ты всё в рейсе, что последним стал

Для вас с машиной в тот февральский вечер,

И не прервать его, хоть ты устал

И мог бы отдохнуть в покое вечном.

 

Но там, где смолкнул времени набат,

Ты рвёшься сквозь застывшие мгновенья,

Сквозь рай и ад доставить в Ленинград

Мешки с мукой, а после уж — забвенье...

 

И видится полночным рыбакам

Свет фар в суровой ладожской пучине —

Как будто к ленинградским берегам

Идут по дну гружённые машины.

 

Нам не забыть сражений и утрат,

Героев славим мы и после тризны.

Пока живёт великий Ленинград,

Жива и ты, моя Дорога Жизни!

А. Молчанов

 

Ладога — Невское море

Ладога — Невское море,

Штормы, туманная мгла,

Много ты видела славы и горя,

Многих на дно увлекла.

 

Здесь новгородцев дружины

К морю Россию вели,

Здесь корабли и машины

Хлеб Ленинграду везли.

 

Ладога — Невское море,

Брызги и пламя в лицо.

Здесь не сомкнулось на водном просторе

Страшной блокады кольцо.

 

За Шлиссельбургской губою

В дымке «Большая земля».

Редко проходит без боя

Ладожский рейс корабля.

 

Ладога — Невское море,

Вой самолётов и бомб.

Стрелка в машинном, со временем споря,

Скачет то «полный», то «стоп».

 

Море кипит над пучиной,

Словно в котле у чертей.

Сердце людей и машины

Бьётся на красной черте.

 

Ладога — Невское море

Даст тебе жить, Ленинград!

Мы за тебя страх и слабость поборем,

Примем последний парад.

 

Если придётся, погибнем

В тёмной сырой глубине,

Но никогда не покинем

Город в смертельной беде!

 

Минуло грозное время,

Сгинула дымная мгла.

Мирное небо раскрылось над всеми,

Ласкова Ладоги гладь.

 

Чайки в бессменном дозоре,

Тихая тень облаков.

Ладога — Невское море,

Помни своих моряков!

А. Молчанов

 

Дорога жизни

Движенье по жизни — зовётся дорогой.

Дорогою жизни сквозь годы шагая,

Я выйду на берег озёрный пологий,

И вспомнится жизни дорога другая.

 

«Эх, Ладога...» — пели родные, бывало.

Не слёзы блестели — оттаявший иней.

«Эх...» — наши дороженьки крепко спаяло

С Дорогою жизни по Ладоге зимней.

 

Уехать бы надо, но сил не осталось.

И шли грузовые с мукой в нашу муку.

На всех — это мало, но каждая малость

Ложилась добавкой в прозрачную руку.

 

Добавкою жизни... Дорога спасала,

Теперь-то мы знаем, какою ценою!

И взрывы гремели. И льдины кромсало.

И фары светились под черной водою.

 

«Эх, Ладога...» Ладога — день серебристый.

Вокруг посмотри — ни воронки, ни раны.

И лёд по зиме — ослепительно чистый.

И летом — волны голубые воланы.

 

И лица спокойны — какие тревоги?

В душе только тени событий минувших,

Как ладожским дном — отраженье дороги

Холмистым пунктиром машин потонувших.

О. Цакунов

 

Дорога жизни

Я вспоминаю Ладогу во льдах —

с торосами, вселяющими страх,

с морозами свирепыми, с ветрищем!

А мы спасение

во льдах тех мёртвых ищем…

 

Не для себя —

для тех,

кто стал прозрачней тени,

кто в голоде изведал все ступени

и выстоял на самом на пределе.

Их души камельками тлели в теле…

 

В морозной мгле полуторки с ЗИСами,

и дети с очень взрослыми глазами

смотрели проницательно и строго

на жизнь дарящую дорогу…

 

Я вспоминаю Ладогу войны —

и холодом пронизывает сны,

как будто всё ещё держу экзамен

пред теми детскими

недетскими глазами.

В. Динабургский

 

Дорога жизни

Штормило Ладогу от бомб,

Зенитки били.

Сквозь ад кромешный,

Смертный бой,

Ребята плыли.

 

Скорее в сердце страх уйми

И зубы стисни!

Суда, с блокадными детьми, —

Дорога жизни.

 

И огненная круговерть,

И лязг железный.

И не поймёшь, где жизнь,

Где смерть…

Пучина, бездна!..

 

Ревел зловещий бомбовоз

И в сердце метил.

Глаза, отвыкшие от слёз,

Седые дети.

 

У трапа встав, учителя

Нас утешали: —

Ещё немного, и земля,

Земля… Большая… —

 

Ну, потерпите, ну, чуть-чуть!

И будем живы.

Хлестали молнии весь путь,

Вскипали взрывы.

 

Не затихал обстрел с утра

Ни на мгновенье. —

Господь! — рыдала медсестра,

Пав на колени.

 

И руки, словно два крыла,

Как будто птица,

Над морем в небо вознесла,

Призвав молиться.

 

Гул голосов звучал, как стон,

Молитве вторя.

А мне казалось: это сон, —

Пылало море. …

 

Как пробужденье, тишина,

Нет больше шквала.

И судно трепетно волна

Искрясь, ласкала.

 

А мы, в глаза взглянув беде,

На миг застыли:

Там, за кормою, по воде

Игрушки плыли. —

 

Ребята, хватит!

Не реветь! Мы уцелели! …

Качался плюшевый медведь,

Как в колыбели.

 

Махнул, прощаясь, лапкой мне

Тряпичный зайка.

Но как поверить, что на дне

Его хозяйка?

 

Шли с нами рядышком суда, —

Не проскочили,

Они исчезли без следа

В седой пучине.

 

Кто мог подумать, кто бы знал,

Представить трудно:

Господь молитве нашей внял,

Спас наше судно!

В. Шумилин

 

Кольцо

Где ладожский ветер с разбега

Бьет колкою стужей в лицо,

Вразлет вырастает из снега

Бетонное это кольцо.

 

Разорвано посередине

Рывком героических рук,

Оно повествует отныне

О том, что в метельной пустыне

Жизнь вышла за вражеский круг.

 

Дорогою жизни отсюда

Сквозь стужу, туманы и мрак

Прошло ленинградское чудо

Под градом воздушных атак.

 

Ломалось и рушилось небо,

Дробя ледяные поля,

Но где б в обороне ты не был,

Ты знал — эшелонами хлеба

Шлет помощь Большая земля.

 

Во тьме огибая воронки,

Поспеть торопясь до утра,

Вели грузовые трехтонки

Рискованных дел мастера.

 

Осколками их осыпало,

Свинцом их стегало вразлет,

Свистело вокруг, грохотало,

Под взрывами слева и справа

Пружинило ладожский лед.

 

Вздымались и сыпались горы

Тяжелой и черной воды,

Но смело врезали шоферы

Зигзагом крутые следы.

 

А сколько ревнителей чести,

Героев блокадной семьи

(Должно быть, не сто и не двести),

Скользнуло с машиною вместе

В разверстую пасть полыньи!

………………………………

Цветет ленинградское лето,

Овеяно мирной листвой,

Пронизано иглами света

Над Ладогой, вечно живой.

 

Помедли в суровом молчанье

У кромки вздыхающих вод,

Прислушайся к откликам дальним

Пред этим кольцом триумфальным

Распахнутых к Жизни ворот!

В. Рождественский

 

Дорога жизни

Они

Лежали на снегу

Недалеко от города.

Они везли сюда

Муку.

И умерли от голода…

Ю. Воронов

 

Ладоге

Снова мысль о Ледовой дороге,

Хоть промчалось полвека почти ...

Голубою могилой для многих

Стала ты на солдатском пути!

 

Помнишь, Ладога, в давние годы

Ты была под ледовым замком,

Но под вой и под свист непогоды

Был распахнут твой бомбами дом.

 

И в его ледяную утробу

Шли машины на вечный покой...

И забудется ль это до гроба,

Отодвинешь ли это рукой?!

 

Нелегко мне сегодня туристом

Вдаль скользить по веселым волнам.

Все же, Ладога, будь ты лучистой

И ласкайся к родным берегам!

 

Как бы сердце кручина ни жала,

Ни колола острей и больней,

Но и горя бессонное жало

Все ж затупится рашпилем дней

И. Демьянов

 

Ладога

Водителям Дороги жизни — живым и мертвым

 

Ладога!.. Мы с ней давно знакомы,

С ней огнем связала нас война:

Пленкой льда замаскирован омут —

Ладожской воронки глубина…

 

Ладога!.. Мы с ней встречались много

И забыть те встречи не дано:

Под машиной сразу две дороги —

К берегу, а может, и на дно...

 

Трещинами лед исполосован,

Раненая Ладога — в дыму.

Там бы пригодилась невесомость —

Та, что космонавту ни к чему...

 

Помните, водители-солдаты,

Хрупкий мост, протянутый войной,

Где провалов черные заплаты

Ладогу пятнали под луной.

 

И почти под самым Ленинградом

Небо Ладоги, не в добрый час,

Нет, не снегопадом — бомбопадом

Засыпало на дороге нас.

 

Ребра льдин! Мотор сбивался с ритма!

На торосах скрежетал металл!

«Пронеси!!!» —

Шоферскую молитву

Кто на этой трассе не читал?!

 

В маскхалате ползала поземка,

В белом; белом Ладога сама,

И навзрыд, по-бабьи, над воронкой —

Где трехтонка обломила кромку —

Голосила русская зима.

 

Но машины шли, свернув немного,

Лед стонал — машины шли вперед.

Ладога — студеная дорога,

Ладога — горячая дорога,

Ладога — солдатской славы взлет!

 

Грохотал машин поток упрямый,

Размывал блокаду! И впотьмах

Жизнь он нес, деленную на граммы,

В скрученных до хруста кузовах.

 

В том пути секунда длилась долго!..

Презирая Ладоги полон,

Нас вело святое чувство долга —

Лучший полководец всех времен!

И. Демьянов

 

Венок

Раскачали волны теплоход,

Ладожские вздыбленные волны,

Микрофон на палубу зовет:

— Трасса жизни!.. —

И венок плывёт,

Скорбью душу каждого наполнив.

 

И туристов влажные глаза —

К прошлому прикованы туристы.

Ну а мне, как сорок лет назад,

Ладога предстала снова мглистой!..

 

Лет машина задний ход дала,

И уперся борт ее в былое —

Где сгорала тьма ночей дотла

И солдаты умирали стоя!..

 

А венок качается, плывёт,

Где когда-то ухали морозы ...

Чайки замедляют свой полет —

Смотрят на пылающие розы!..

 

Попросить хотелось об одном,

Глядя в густо-синие глубины:

— Ладога, спусти венок на дно,

Возложи на ржавые кабины! —

 

Был здесь путь особо лют и крут.

Позабыть ли павших Ленинграду?

В сердце болью каждого живут —

Значит, вечность им дана в награду!

И. Демьянов

 

Ледовый мост

Светлой памяти водителей Дороги

жизни, от нас ушедших, посвящается

 

Как жаль, что нет музея-ледника.

Был путь тернист от хрупкого порога...

Мы б сохранили льдину на века,

Которая служила нам дорогой…

 

Шуршит шершавая пороша

В пушистых шапках камыша.

Разворошен простор, взъерошен —

Бушует, штормами дыша!

 

Швыряя волны в берег мшистый,

Мятежна ладожская ширь:

То ветер оглушает свистом,

То прячет в пену камыши!..

 

Но дед-мороз, сражаясь с ветром,

Тряхнул кудлатой головой,

Простор посыпал звездным светом,

Потряс хрустальной булавой.

 

Потряс — и ледяные гвозди

Пронзили воды там и тут...

Поплыл, клубясь, туман морозный,

А дед-мороз все тук да тук!!!

 

И вот уже не слышно гула.

Мороз подул в свою свирель —

И тихо Ладога уснула,

Под утро белизной блеснула:

Ее укутала метель.

 

И там, где волны грохотали, —

След зайца...

шлем на валуне!..

В широких шубах ели встали

На горке, как на пьедестале,

Как часовые в стороне!..

 

Зима как будто на привале,

Утих метели сивый вал,

И длинный мост особой стали

В ночь берег с берегом связал.

 

* * *

Спешит колонна в Ленинград.

За ледяной грядой

Машины тонут

и горят...

Умылся туч багряный скат

Взметнувшейся водой!..

 

Ещё снаряд — редеет ряд

Навьюченных машин,

Но путь открыт на Ленинград,

Хотя не счесть еще преград...

Лоснятся льды от шин!

 

Бегут, спешат грузовики,

На них горбы

крупы,

муки...

Веревкой стянуты мешки —

И не видать кабин!

 

То жизни катится река...

Течет река

издалека,

Враги ее бомбят!..

Тамбовский хлеб,

орловский хлеб,

Чтоб город Ленина окреп,

Чтоб выжил Ленинград!!!

 

Не всем проехать суждено,

Дорога жизни — так:

Кому — вперед!

Кому — на дно!

В холодный

вечный

мрак!!!

 

В пути таких немало мест —

Во льдах широких ран…

— В объезд, в объезд!..

«Опять объезд...»

Сырая ночь,

туман…

 

Скользят снежинки по стеклу:

Их ветер облизал...

Сгущает хмурый ветер мглу,

А мысли тянутся к теплу,

Слипаются глаза…

 

Торопится зеленый ЗИС,

Задел кабиной куст...

Но вот пошла дорога вниз.

Над нею сук сосны навис.

Доски промерзшей хруст…

 

И расступился мерзлый бор.

Седой надвинулся простор.

Между боков сугробных гор,

Где ветер белогривый скор,

Его тревожен свист...

 

Белым-бело, белым-бело...

Ни неба, ни земли!..

Все замутило, замело —

Одни снега вдали!!!

 

Что колыбельную мотор

Поет в седой ночи...

Кури, кури — не спи, шофер.

Коварен Ладоги простор,

Бессонны фар лучи…

 

Полночный час, а не до сна,

И мысль сверлит о том:

«Растет для каждого сосна

На вековечный дом!..

 

А тут, пожалуй, без сосны...»

И рвется мысли нить:

Тряхнуло!

Грозный бас войны

И красный снег — то смерч войны!

Его ли позабыть!..

 

* * *

И в этот рейс мела метель,

Дробили бомбы льды,

Лишь чья-то жесткая шинель

Осталась у воды…

 

Черна вода между снегов,

Вдали от белых берегов,

Черна и глубока!

На рваной острой кромке льдов —

Сухая краска

от бортов...

И след грузовика!..

 

* * *

Рычит фашистский бомбовоз,

Прожектора широкий нож

Кромсает небо: не уйдешь!!!

Кусач ночной мороз!

 

Но у мороза жарок труд:

Широк во льдах пролом,

Заделать надо там и тут.

Зенитки хрипнут на: ветру —

Гремит военный гром...

 

Он наш союзник, дед-мороз,

Немилостив к врагу,

С Наполеоном довелось

Столкнуться старику!

 

И в хвост и в гриву лупцевал

Пришельцев на Руси,

Свалил немало наповал,

Фамилий не спросив!..

 

А вот теперь мороз-сапер

На ладожском юру,

Он чинит ледяной простор.

В работе зол, в работе скор!

Крепчает поутру!

 

И вдруг звезда из облаков —

И озарилась даль!!!

Рванулись в бой ряды полков.

Качнулся синий лес штыков —

Сверкнула местью сталь!!!

 

По-русски говорит снаряд:

«За Ленинград!!!

За Ленинград!!!»

Врага — штыком, свинцом!..

Блокады лопнуло кольцо,

У солнца чистое лицо!

Горит Невы гранит!!!

 

И, воду черпая ведром,

Поддернув рукава,

Блокадник знал,

Что завтра в дом

Сама придет Нева!

Что маскировок минул час,

С окошек тряпки — прочь!

Что тысячи оконных: глаз

Прозреют в эту ночь!

 

* * *

То время минуло давно,

Ушло под шум ветров.

Его напомнит лишь кино,

Окопов бывших ров…

 

И как он памятен тому,

Кто в нем и ел, и спал...

Кто задыхался в нем в дыму,

Когда снаряд ночную тьму

На части разрывал!

 

И вьюга серая золы —

Деревни бывшей прах...

И крови красные чехлы,

Что рдели на штыках...

Все это помнится тому,

Кто здесь в окопе жил —

В холодном фронтовом дому —

И «чай» болотный пил!..

 

Окоп, окоп, сырой окоп

Не зря в планету врыт!

Чтоб не попала пуля в лоб,

Пригнешься:

«Пусть летит!»

 

Теперь окоп — заросший ров

С лягушечьим жильем.

А был он и для шоферов

Зовущий при бомбежке кров —

Не раз спасались в нем!..

 

То время утекло давно,

Как быстро катится оно...

Не забывай о нем, кино,

Тебе векам сказать дано

Об огненном былом!..

 

* * *

Веет ветер с Ладоги осенней.

Серебрят дождинки лес и дол.

Облаков бегут куда-то тени

Иль обоза, что под лед ушел?!

 

Иль машин, нагруженных мешками,

Чем-то тоже схожих с облаками,

Что тогда, завьюженною ночью,

По льду шли всему наперекор?..

С Ладоги плывут тумана клочья.

Иль дымит махоркой брат шофер?!

 

Может, там, на дне, как на привале,

Собрались водители в кружок...

Где только друзья не побывали

И каких не видели дорог!!!

 

А теперь в глухом глубинном мире

Как в своем особом гараже!..

Только жаль, оттуда на буксире,

Как бы о спасенье ни просили,

Никого не вызволишь уже…

 

А над нами столько чаек белых

Там, где мост искрился ледяной...

Может, это вьются души смелых

Над кудлатой ладожской волной?!

 

Или это носятся снежинки,

Ставшие крылатыми навек,

Что тогда над Ладогой кружились,

А теперь вот в чаек превратились,

Где прощался с жизнью человек!..

 

Чайки, чайки, сколько белых чаек

Вьется над сединами волны!

Солнце обнимает их лучами,

Не отыщешь признаков войны!

 

Сколько в мире света и уюта...

Но всплывает в памяти война:

Осьминоги черные мазута

Выползают с ладожского дна!..

 

И встает суровая блокада —

Черный снег на стенах Ленинграда!..

И река шумящая машин...

«В преисподней ладожского ада...» —

Слышишь шепелявый шепот шин!..

 

* * *

Годы, годы, быстрокрылые,

Дали мирные полей...

Обелиски над могилами

Средь высоких тополей!..

 

Тополей, что сорок прожили,

Возле холмиков взросли...

И, вздохнув, идут прохожие:

Труден путь родной земли!..

 

У обочин строем елочки

Дремлют в полах тишины.

Перекрестка крест проселочных

Мне знаком с поры войны.

 

Буксовал не раз в колдобинах:

Танк жалеет ли дорог?..

Нелегко победу добыли,

К ней высокий был порог!

 

Память, чем еще ударишь ты?

Ты купаешь нас в свинце...

Я сюда возил товарищей

С плащ-палаткой на лице…

 

* * *

Сколько трав росло и падало,

Таял снег и выпадал,

Но еще ржавеет надолбов

Остроребрая гряда!

 

Дот прищуренной бойницею

Меж кустов на мир глядит,

И с районною. больницею

Лихом связан инвалид…

 

Горячо войны дыхание,

Горек сёл горящих дым,

Путь в фашистскую Германию

Был тернистым и крутым!

 

Историческими вехами

Стали холмики земли.

Мы к Победе шли, и ехали,

И летели, и ползли!..

 

Не забыть железа скрежета —

Бронированной беды...

Не забудем вьюги снежные,

Помним ладожские льды!

 

Нелегко все это вынести,

Без потерь не знали дня...

Мы Победу нашу вынесли,

Как ребенка из огня!..

 

Заплатили мы не золотом

За нее!..

Туманит взор...

Заплатили морем пролитой

Крови братьев и сестер!!!

 

Мы в борьбе, чтоб мир был в зелени,

Чужд нам атомный обух…

Чтоб не бомбы небо сеяло,

А дождинки, снежный пух!!

 

Мы в своем решенье твердые,

Громче гром народных слов, —

Орудийные намордники

Пусть не слезут со стволов!!!

 

Ну а тем, кто к кнопкам тянутся,

Не простит сама земля —

Ими пусть не забывается

Эшафотная петля!

И. Демьянов

 

Пароход идет на Валаам

По звенящим ладожским волнам

Пароход идет на Валаам...

Чуть качает,

Синева без края!

Сквозь дремоту слышен микрофон:

— Трассу жизни мы пересекаем!..

А ресницы крепче сон смыкает,

И меня унес в былое он:

Снова я на ледяной дороге —

Ладогу седую узнаю...

На КП приказывают строго:

«Поскорей машину сдай свою:

Принимай двухпалубный, — картинка!..»

Лед исчез — шумит за валом вал,

В чаек превратились вдруг снежинки

И в руках другой уже штурвал.

Пароход веду простором зыбким,

Солнце распласталось по волнам,

Звон бокалов, музыка, улыбки —

Пароход идет на Валаам!

 

Экскурсантов ветерок ласкает,

И вода, вода со всех сторон...

— Трассу жизни мы пересекаем! —

Говорю, вздыхая, в микрофон, —

Мы ее сейчас пересекаем,

И свиданье краткое дано

С теми, кто сжимает руль руками

И его не выпустит веками, —

Мы идем...

на Ладожское дно!..

 

Сбились тучи, застилая запад,

Смолкли песни сразу —тишина!

Провела по стеклам черной лапой

Ладожская верткая волна...

Ниже, ниже!

Сотня метров!

Двести!

Словно в лифте ласковый толчок...

Грянул гулкий голос:

— Вы на месте! —

Брызнул света синего пучок...

Рыбы в стекла тычутся носами,

Раки с липкой тиной на клешнях.

— А теперь на все смотрите сами,

Дно расскажет о минувших днях! —

Кто-то, снова синим светом брызнув,

Зашагал в болотных сапогах...

— Не для всех была Дорогой жизни

Трасса, утонувшая в снегах!.. —

Голос смолк,

И свет ударил яро —

И машин ко дну прижалась тень:

Загорелись фары, фары, фары —

Как в туманный ленинградский день!

Полоса расплывчатого света

Ладожское дно пересекла.

Но забыта скорость —

Струи ветра

Не текут с кабинного стекла...

В проржавевших баках нет бензина,

Да и ехать некуда — тупик!..

Но забвенье не придет к машинам,

Не придет и к тем, кто их по льдине

вел под хмурым небом напрямик!

Им с дороги трудной крепко спится...

— Тихий ход! — команду отдаю.

А в кабинах — лица, лица, лица...

Вдруг, где полумрак уже ютится,

Я друзей-шоферов узнаю.

 

И меня узнали:

— Здравствуй, ты ли?! —

В полушубках

вязнут в топкий ил...

В теплых шапках —

как ушли из были

В ночь, когда снаряд воронки рыл.

Снова гулкий голос:

По машинам! —

И они — вернулись...

Пароход

Вел я, чуть не задевая шины.

В кузовах блокадный всё народ:

Голодом иссушенные лица,

На губах проклятие войне,

Может быть, доныне хлеб им снится

С кружкой снега на скупом огне?!

Снова голос:

— Срок истек, живые,

Поднимайтесь, не тревожьте сон!.. —

Фар погасли стрелы огневые,

Хлынул мрак густой со всех сторон.

— Полный ход! — даю команду снова,

Дрогнул винт, взбивая донный ил.

Из утробы Ладоги суровой

Пароход к лучам весенним всплыл...

Я проснулся — запах сосен острый.

На простор смотрю из-под руки:

Вот плывет навстречу

Светлый остров,

А за ним, как утки, — островки!

Я смотрю в открытое оконце,

Каждый листик — с лужицею солнца!

Каждая травинка ждет поэта,

И в короне пены синь волны...

Но какой ценой добыто это?!

Как мы это всё

беречь должны!!!

И. Демьянов

 

Самый тяжелый груз

Ночь без сна,

В метель и дождь — без крова,

Чужд шоферу на войне покой —

Гасли дни и зажигались снова

На моей дороге фронтовой.

 

«Юнкерсы» ныряли спозаранку —

ЗИС трясло по грудам кирпичей...

Поступью тяжелой, словно танки,

Годы шли на гусеницах дней!

 

Подо мною на пути к Моздоку

Плыл асфальт, скрипел мостов настил —

Раненую жизнь возил к востоку,

Смерть на запад тоннами возил!

 

Знаю я свинца, железа клади, —

Кузов опускался до колес...

Но больнее вспомнить — в Ленинграде

Я товарища зимою вез.

 

Груз совсем не разгибал рессоры:

Он лежал на сердце у шофера...

Расколов Невы холодный мрамор,

По земле огня катился вал.

 

За сугробами чернела яма,

   рядом заступ сторожем стоял.

Застонав, пурга покрыла кузов,

Наклонялись мерзлые кусты...

Нет на свете тяжелее груза,

Чем друзей в последний путь везти!

И. Демьянов

 

Ладога, 1941 год

 

1

Мы постучали в Ладогу,

В просторы льда,

И Ладога ответила

Нам тогда:

«Давай, давай — я выдержу

Борьбу с бедой,

Давай, давай — я выдюжу

Бои с ордой!»

 

Пускай же не для вида

Гремит окрест:

Ладога не выдаст,

Фашист не съест!

 

2

Лети, «Дорога жизни»,

Во весь опор,

Советской Отчизне

Служи, шофер!

 

Служи стране огромной,

Будь рад подсобить,

Служи, где воют бомбы,

Готовые убить.

Фашист грозит удавкою,

А ты вези муку,

Вези ее добавкою

К голодному пайку.

К голодному,

Холодному,

К такому, что невмочь,

Вези в беду народную,

В горячечную ночь!

 

Вези в метель,

Вези в пургу,

Вези им невпокор,

Вези врагу наперекор,

Врагу наперекор!

 

3

Уж я-то знаю Ладогу

С тяжелою волной,

И под обычной радугой,

И — реже — под двойной.

 

С ветрами понизовыми

И верховыми в зной,

И — реже — с бирюзовою

Прохладной тишиной;

И с заводью, и плесами,

И с рощею густой,

С гранитными утесами

И грустною трестой;

С зелеными подлесками,

С песчаною косой,

Целованной до блеска

И солнцем и росой!

 

4

Мы постучали в Ладогу,

В просторы льда,

И Ладога ответила

Нам тогда:

«Давай, давай — я рядом,

И я помочь могу,

И вместе с Ленинградом

Ударю по врагу!»

Ударила, ударила,

Страдала за него,

И ей любовь подарена

Народа моего.

И, с ним победу празднуя,

Вольна и велика,

«Дорогой жизни» названа —

И это на века!

А. Прокофьев

 

Кобона

Мы шли из Гдыни. Волны с перезвоном

Наш теплоход и резал, и месил.

Морской буксир, по имени «Кобона»,

Навстречу шел и хрипло пробасил.

 

«Что за Кобона?» — спрашивает немец.

На это я отвечу, как могу.

…Вот вспыхнуло огнем багровым Время

В моей Кобоне, на моем лугу.

 

В моей рыбацкой, рядовой деревне,

Где я услышал первый русский стих,

Где Русь была, как говорится, древле

И где могилы праотцев моих!

 

Когда мой Ленинград узнал блокаду,

Моя Кобона думала о нем,

Она, чтоб билось сердце Ленинграда,

Не раз, не два стояла под огнем.

 

Такое время трудно позабыть ей,

Была готова трижды умирать,

Она была то проводом, то нитью,

Такими, что не сжечь, не оборвать!

 

«Что за Кобона?» — спрашивает немец.

На это я отвечу, как могу.

Огнем багровым вспыхивало Время,

Я перед этим Временем не лгу!

А. Прокофьев

 

Дорога жизни

Мертвым и живым героям Ладоги,

легендарной эпопее сверхчеловеческого мужества посвящаю.

Автор

 

— Сколько ленинградцев было эвакуировано через Ладогу?

— Миллион с лишним, в том числе тюрьма и дом умалишенных.

(Из частного разговора с бывшим начальником

эвакопункта в Борисовой Гриве Л. А. Левиным).

 

Размышление о ящерице

Я не знаю, кожей или нервами,

Может, через камни и растения

Ощущают ящерицы первыми

Приближение землетрясения.

 

И скользят, как молнии зеленые,

Меж камней и меж корней от гибели

В место безопасное.

Каленые

Глыбы камня это часто видели.

 

Мальчики,

Не убивайте ящериц,

Вглядывайтесь в камни и растения.

Может, есть дороги настоящие

В этом мире без землетрясения.

 

А моя дорога жизни

Лавою

Пробиралась через лед по Ладоге.

Там мои друзья лежат, не плавают

И не видят ни снегов, ни радуги.

 

Я ведь тоже из породы ящериц

И судьбу сквозь жизнь несу похожую,

Чувствуя тревогу подходящую

Обожженной и промерзшей кожею.

 

Только я от гибели не бегаю,

Знаю я давно яснее ясного:

Не найдется среди света белого

Человеку места безопасного.

 

Сединой раздумий кудри выбели,

Перевороши воспоминания

И неси погибель

Смертной гибели

Жизнью

До последнего дыхания.

 

Разговор с водителем М. Твердохлебом

Мы с тобою, солдат, постарели,

Спотыкается сердце в груди,

Отбуянили наши метели —

Роковой ураган впереди.

 

Плохо спится седым ветеранам,

До утра артиллерия бьет.

Снова Ладога скрыта туманом,

Снова ночь опустилась на лед.

 

Никуда нам от ночи не деться,

Старой памяти выпал черед,

Надо только вглядеться,

Вглядеться

Через прошлое наше вперед.

 

Ни друзей, ни себя не обидеть,

Отвечая за все головой.

Надо только увидеть,

Увидеть

Свет зари за чертой огневой.

 

Тот причал ледяной переправы,

Где кровавый кончается чад.

Что поделать:

Живущие правы,

А спасители жизни

Молчат.

 

В одиночку,

По братским могилам,

На чужой и родной стороне,

Под песком золотым

И под илом

На глубоком на ладожском дне.

 

Не надеясь опять на подмогу,

Как и в том, сорок первом году,

Надо снова пускаться в дорогу

Вечной жизни

По шаткому льду.

 

Надо снова петлять под обстрелом,

По торосам, вслепую, без фар

Между трещин отыскивать целый

Лед на ощупь,

Минуя удар.

 

От Ваганова автоколонну

Через лед провести наугад:

Ленинградцев голодных —

В Кобону,

А снаряды и хлеб —

В Ленинград.

 

Еще время тревог не минуло

Над твоей и моею судьбой.

Снова Ладогу льдом затянуло

И за жизнь продолжается бой.

 

Глаза Л. Белоусова

Живет Герой Советского Союза

На старой Петроградской стороне

На пенсии,

Отяжелев от груза

Годов и славы, правильной вполне.

 

Жизнь — не орел,

А смерть в бою — не решка.

Под Выборгом в сороковом году

Он, сбитый, обгорел, как головешка,

Потом промерз на лютом холоду.

 

Он на протезах выбрался, хромая,

Из госпиталя.

Яростью грозя,

Глаза его глядели не мигая —

Не закрывались веками глаза.

 

Сгорели веки,

Мужеству,

Усилью

Предела нет.

И был переполох,

Когда он возвратился в эскадрилью

Как бог отмщенья,

Беспощадный бог.

 

Доверить истребитель инвалиду?

Доверили.

Поверили.

Пиши.

И крылья, поднимавшие обиду,

Как бы срастались с яростью души.

 

Об этом помнят небеса Гангута

И Ладоги седые облака,

Где поединка

Каждая минута

Была равна векам

Наверняка.

 

В бою есть тоже мастерство.

Полета

Особый почерк

И особый класс.

Мгновенная

Работа

Пулемета —

И падает, зажмуриваясь, ас.

 

А он глядит,

Как свастика кривая

Ломается от взрыва и чадит,

Не отводя лица

И не мигая —

Так мужество в грядущее глядит.

 

Что видит он?

Огня и крови реки,

Семирамиду в розовом саду,

Мор или мир?

...Спали мне, время, веки,

Дай разглядеть Победу и Беду!

 

Век сказок кончен.

Прошлое не троньте.

Бунтует у волшебника Сезам.

Мне надо знать:

Что там, на горизонте?

И нет ни сна, ни отдыха

Глазам.

 

Подводный свет

Не забыть мне зарниц Шлиссельбурга,

Батареи немецкой налет.

Зимней ночи косматая бурка

Опустилась на ладожский лед.

 

Но расстреляно рваное небо,

Полыньи от бомбежки дымят.

Пополненья

Снарядов

И хлеба

Дожидается твой Ленинград.

 

И машины идут сквозь торосы

И, по дифер в воде,

Тормозят,

Оплетенные цепью

Колеса

По торосам на ощупь скользят.

 

Ты стоишь у развилки дороги,

Указуя им путь фонарем,

И не сдвинуть

Примерзшие ноги,

Не согреться домашним огнем.

 

Где-то рядом снаряды ложатся

И на лед выступает вода.

Маша, Машенька!

Надо держаться

В этом крошеве мертвого льда.

 

Полоснуло,

Ударило.

Льдина

Под тобою встает на дыбы.

Маша, Машенька! Темная тина.

Валунов обнаженные лбы.

 

Ночь гремит соловьями в Кобоне

И плывет по молочной волне.

Где-то выпь одинокая стонет,

И мерещится

Разное мне.

 

Не звезда полуночная пляшет,

Отражаясь в накате волны,

Это машет фонариком

Маша

Из своей голубой глубины.

 

Вдогонку уплывающей по Неве льдине

Был год сорок второй.

Меня шатало

От голода,

От горя,

От тоски.

Но шла весна —

Ей было горя мало

До этих бед.

 

Разбитый на куски,

Как рафинад сырой и ноздреватый,

Под голубой Литейного пролет,

Размеренно раскачивая латы,

Шел по Неве с Дороги жизни лед.

 

И где-то там,

Невы посередине,

Я увидал с Литейного моста

На медленно качающейся льдине

Отчетливо

Подобие креста.

 

А льдина подплывала,

За быками

Перед мостом замедлила разбег.

Крестообразно

В стороны руками

Был в эту льдину впаян человек.

 

Нет, не солдат, убитый под Дубровкой

На окаянном «Невском пятачке»,

А мальчик,

По-мальчишески неловкий,

В ремесленном кургузом пиджачке.

 

Как он погиб на Ладоге,

Не знаю.

Был пулей сбит или замерз в метель.

 

...По всем морям,

Подтаявшая с краю,

Плывет его хрустальная постель.

 

Плывет под блеском всех ночных созвездий,

Как в колыбели,

На седой волне.

...Я видел мир.

Я полземли изъездил,

И время душу раскрывало мне.

 

Смеялись дети в Лондоне.

Плясали

В Антофагасте школьники.

А он

Все плыл и плыл в неведомые дали,

Как тихий стон

Сквозь материнский сон.

 

Землетрясенья встряхивали суши.

Вулканы притормаживали пыл.

Ревели бомбы.

И немели души.

А он в хрустальной колыбели плыл.

 

Моей душе покоя больше нету.

Всегда,

Везде,

Во сне и наяву,

Пока я жив,

Я с ним плыву по свету,

Сквозь память человечества плыву.

 

Разговор с немецким писателем

Сквозь прицел оптических винтовок

Мы с тобой знакомились в упор.

Без дипломатических уловок

Начинаем новый разговор.

 

Ты сейчас сидишь в моей квартире.

Греешься у ровного огня.

Пьешь вино

И говоришь о мире,

Больше не прицелишься в меня.

 

Восстановлен Ленинград.

И Кельна

Колокольни на ветру гудят.

И тебе и мне сегодня больно

За моих и за твоих ребят.

 

Ты солдат, и я солдат,

Не так ли?

Нам стареть,

А молодым расти.

...Вся Земля из просмоленной пакли —

Стоит только спичку поднести.

 

Нет, мы не витаем в эмпиреях,

С лика века отмывая грим.

Фарисеи спорят о евреях,

Мы о Достоевском говорим.

 

О Добре и Зле.

А мир угарен.

Над Европой мутно и серо.

Я тебе, пожалуй, благодарен

За твое солдатское перо.

 

Что во имя жизни человека

Ты для человечества донес,

Пусть хоть небольшую,

Правду века,

Только не на ближнего донос...

 

На плечах у нас

Одни вериги

И на шее одинаков жгут.

Мы с тобою сочиняем книги.

Что такое книги?

Книги жгут!

 

В кабаке портовом не без цели

Ночью надрывается тапер.

В Пушкина

Стреляют на дуэли.

Фучика

Подводят под топор.

 

Врут попы,

И договоры лживы.

Прошлое — грядущему родня.

Мир сейчас на переломе.

Живы

Гитлеры сегодняшнего дня.

 

Кто? Они? Нет, мы сегодня в силе

Отстоять спокойную зарю.

Сын Земли

И сын моей России,

Я с тобою, немец, говорю.

 

Мы солдаты.

Мы с тобой в ответе

За навоз Земли

И за Парнас.

Пусть на свете вырастают дети,

Мужественней

И достойней нас.

 

У костра на берегу Ладоги

Наша молодость, товарищ,

Нам с тобою не в укор.

Все на прошлое не свалишь,

Без огня ухи не сваришь —

Разворачивай костер.

 

Пусть горит да людям светит.

На содружество намек.

Может, кто-нибудь

Приметит,

Завернет на огонек.

 

У окраин Ленинграда —

Смерти страшная черта.

Замыкается блокада.

Голод.

Холод.

Темнота.

 

Мрет народ

От этих тягот,

Чудом держится редут.

Сотни тысяч в землю лягут,

Ленинграда не сдадут.

 

Метроном — пророк тревоги —

Отсчитает артналет,

Перерезаны дороги.

Есть дорога через лед.

 

Пробиралась та дорога,

Нашей верности слуга,

От порога

До порога,

Мимо логова врага.

 

Подо льдом —

Вода немая.

Смерть свистит над головой.

Все на свете понимая,

Мы вели неравный бой.

 

День и ночь к нам шла подмога.

Хлеб и соль.

Тепло и свет.

На тебе лежит, дорога,

Нашей крови красный след.

 

Бой жестокий,

Ненапрасный.

Смелость — злое ремесло.

Жаль, что след от крови красной

Половодьем унесло.

 

А рыбак в удачу верит,

Мерит Ладогу веслом.

Низкий берег,

Плоский берег,

Золотой его излом.

 

Медью кованых окалин,

Одинок, как террорист,

Неприкаянный, как Каин,

На дубу трепещет лист.

 

Листопад,

Как шкура лисья, —

Под разбегом легких шин.

Мы с тобой, как эти листья,

Не бушуем,

А шуршим.

 

Только жизнь идет подспудно

По сплетениям корней.

Нам с тобою было трудно,

Новой поросли —

Трудней.

 

Что она в дороге встретит,

Я предвидеть не могу.

Пусть ей светит,

Светит,

Светит

Наш костер на берегу.

 

Слушая последние известия

Встают закаты и рассветы

У пограничной полосы.

Куда вы смотрите, поэты,

Предупредители грозы?

 

Спешат фельдъегери из штаба.

Ракеты в пульманы грузят.

Бедой вселенского масштаба

Седой беспечности грозят.

 

Беда крадется вдоль обочин,

Она минирует шоссе:

Ее расчет и прост и точен,

И планы выверены все.

 

Я шкурой собственною чую

Ее приход издалека.

Я говорю, а не врачую.

И нет покоя мне, пока

 

Кому-то надо за кого-то

Костьми в сырую землю лечь.

...И у меня одна забота —

От смерти Землю уберечь.

 

В последний раз

В последний раз во сне тревожном,

Перекосив от боли рот,

Я прокричу неосторожно

Свое последнее «Вперед!».

 

И ты запомни: я не умер,

Я в бой ушел в последний раз.

В солдатском сердце замер зуммер,

И с миром связь оборвалась.

М. Дудин

 

Из Ленинградской поэмы

 

* * *

О да — иначе не могли

ни те бойцы, ни те шоферы,

когда грузовики вели

по озеру в голодный город.

 

Холодный, ровный свет луны,

снега сияют исступленно,

и со стеклянной вышины

врагу отчетливо видны

внизу идущие колонны.

 

И воет, воет небосвод,

и свищет воздух, и скрежещет,

под бомбами ломаясь, лед,

и озеро в воронки плещет.

 

Но вражеской бомбежки хуже,

еще мучительней и злей —

сорокаградусная стужа,

владычащая на земле.

 

Казалось — солнце не взойдет:

навеки ночь в застывших звездах,

навеки лунный снег, и лед,

и голубой свистящий воздух.

 

Казалось, что конец земли…

Но сквозь остывшую планету

на Ленинград машины шли:

он жив еще. Он рядом где-то.

 

На Ленинград, на Ленинград!

Там на два дня осталось хлеба,

там матери под темным небом

толпой у булочных стоят,

и дрогнут, и молчат, и ждут,

прислушиваются тревожно:

— К заре, сказали, привезут

— Гражданочки, держаться можно… —

 

А было так: на всем ходу

машина задняя осела.

Шофер вскочил, шофер на льду:

— Ну, так и есть — мотор заело.

 

Ремонт на пять минут, пустяк.

Поломка эта — не угроза,

да рук не разогнуть никак:

их на руле свело морозом.

 

Чуть разогнешь — опять сведет.

Стоять? А хлеб? Других дождаться?

А хлеб — две тонны! Он спасет

шестнадцать тысяч ленинградцев. —

 

И вот — в бензине руки он

смочил, поджег их от мотора,

и быстро двинулся ремонт

в пылающих руках шофера.

 

Вперед! Как ноют волдыри,

примерзли к варежкам ладони.

Но он доставит хлеб, пригонит

к хлебопекарне до зари.

 

Шестнадцать тысяч матерей

пайки получат на заре —

сто двадцать пять блокадных грамм

с огнем и кровью пополам.

 

…О, мы познали в декабре —

не зря «священным даром» назван

обычный хлеб, и тяжкий грех —

хотя бы крошку бросить наземь:

таким людским страданьем он,

такой большой любовью братской

для нас отныне освящен

наш хлеб насущный, ленинградский.

 

Дорогой жизни шел к нам хлеб,

Дорогой дружбы многих к многим.

Еще не знают на земле

Страшней и радостней дороги.

О. Берггольц

 

Ладога

Когда ветра весенние задуют,

Напомнив, что не вечны холода,

Я еду вновь на Ладогу седую,

Где непрозрачна тёмная вода.

Где бледное негаснущее небо,

Светящее из глубины веков,

Над нами опрокидывает невод

Золототканых низких облаков.

 

Былая память непосильным грузом

Ложится в основание строки.

Не здесь ли нас в воде по самый кузов

Из Питера везли грузовики?

Апрельский лёд, невидим и непрочен,

Нам расставлял воронки на пути.

И всё-таки я выжил среди прочих,

Кому от смерти повезло уйти.

 

Благодарю водителя и Бога.

Вовек того не позабуду дня.

Когда по льду нелёгкая дорога

Дорогой жизни стала для меня.

Не потому ли в сумрачном апреле,

Когда заря рисует миражи,

Я возвращаюсь к Ладожской купели,

Рождение второе пережив?

А. Городницкий

 

Стихи неизвестному водителю

Водитель, который меня через Ладогу вез,

Его разглядеть не сумел я, из кузова глядя.

Он был неприметен, как сотни других в Ленинграде, —

Ушанка да ватник, что намертво к телу прирос.

 

Водитель, который меня через Ладогу вез,

С другими детьми, истощавшими за зиму эту.

На память о нем ни одной не осталось приметы, —

Высок или нет он, курчав или светловолос.

 

Связать не могу я обрывки из тех кинолент,

Что в память вместило мое восьмилетнее сердце.

Лишенный тепла, на ветру задубевший брезент,

Трехтонки поношенной настежь раскрытая дверца.

 

Глухими ударами била в колеса вода,

Гремели разрывы, калеча усталые уши.

Вращая баранку, он правил упорно туда,

Где старая церковь белела на краешке суши.

 

Он в братской могиле лежит, заметенный пургой,

В других растворив своей жизни недолгой остаток.

Ему говорю я: «Спасибо тебе, дорогой,

За то, что вчера разменял я девятый десяток».

 

Сдержать не могу я непрошеных старческих слез,

Лишь только заслышу капели весенние трели,

Водитель, который меня через Ладогу вез,

Что долгую жизнь подарил мне в далеком апреле.

А. Городницкий

 

Памятник неизвестному водителю

Стоит полуторка на камне,

Пуста шофёрская кабина.

Она видна издалека мне

В посёлке ладожском Кобона.

 

В её проёме — шпиль собора,

И век иной, и жизнь иная,

И мальчик бронзовый собою

Кого-то мне напоминает.

 

Сюда попав, зимой и летом,

Водителя не зная имя,

Перед полуторкою этой,

Мы помолчим и шапки снимем.

 

И вспомним снова мы, как в зимы,

Когда душила всех блокада,

Они по льду нас вывозили,

Детей голодных Ленинграда.

 

Забыть не позволяет совесть

Далёкий день в апрельской хмари.

Машины шли в воде по пояс,

А лёд был тонок и коварен.

 

И, в громыхании орудий,

Подать не успевая вести,

Машины эти словно люди,

Тонули с шоферами вместе.

 

О них, безвестных, вспоминая,

Своё мы оставляем сердце,

Там, где полуторка пустая

Стоит с распахнутою дверцей.

А. Городницкий

 

Ладога

Здесь только полшага до верной беды —

В гранитной растресканной чаше.

Учусь пониманью стихии воды

На малом кораблике нашем.

 

Смолёные мачты согласно поют,

Сполна парусина набита.

Нацеленный носом на сумрачный юг,

Ныряет кораблик сердито.

 

Огромною шкурою за борт скользят

Разбитые водные глыбы.

И поручень мокрый оставить нельзя

И пахнет соляркой и рыбой.

 

А ветер скребет по зелёным валам

И белые надолбы ставит.

Ныряющий мерно вдали Валаам

Соборными машет крестами.

 

Так вот ты какая! В тебе непокой

Идёт от людей и природы.

А что там ещё под зелёной волной

Хранят твои тёмные воды?..

 

...В борта, словно память, стучится вода

И плещет в посудину нашу.

Я помню: в Борисовой Гриве тогда

Нам дали перловую кашу.

 

А лето — как нынче, волна — как сейчас,

Но в трюме селёдочно-смрадном

Полсотни раскрытых с надеждою глаз

Блокадных детей Ленинграда.

 

И нас прижимало к холодным бортам,

Когда позабыв о компасе,

По трассе бомбёжки крутил капитан,

Как мастер на слаломной трассе.

 

А где-то за нами, уже среди тьмы,

Под чёрным разрывом фугаса,

На дно опускались такие, как мы,

Ребята из третьего класса.

 

А нам посчастливилось плакать и жить,

Пройти по немыслимой бровке.

Мне б на воду эту цветы положить

Ты здесь для меня, Пискарёвка!

Н. Курицын

 

Зима 1941 года

По Ладоге живым зигзагом

Тек автотранспортный поток.

Один — на запад — к Ленинграду,

Другой — в Кобону—на восток.

 

Лед повидал и кровь, и муки.

Врагом и другом был мороз.

Из-за него болели руки

И застывали капли слез.

 

Не раз машины друг за другом,

Врезая колеи в снега,

Застряв в сугробах в злую вьюгу,

В час проползали три шага.

 

Под ними часто, у воронок,

Треща, проваливался лед —

И люди гибли,

но вдоль кромок

Другие двигались вперед.

С. Кудрявцев

 

Апрель

Метель расчесывает косы.

Свистит поземка среди льдов.

Не на такие ли торосы

Взбирался некогда Седов?

 

Не заскрипят ли снова нарты?

Не посчастливится ль найти

Нам хоть обрывок старой карты

С пунктиром славного пути?

 

Нет, мы на Ладоге… И берег

Совсем не так от нас далек.

И все же ни Седов, ни Беринг

Таких не ведали тревог!

 

Апрельский лед. Во льду — дорожка.

Столбы с пучком фанерных стрел.

Когда темно — идет бомбежка,

Когда светло — идет обстрел.

 

На целый взвод — одна краюха.

Лед под водою. Снегопад.

И грузовик, — в воде по брюхо —

Почти плывущий в Ленинград.

В. Лифшиц

 

Кобоны

Я раньше не знал про селенье Кобоны.

Бесшумно подходят к нему эшелоны.

Безмолвные люди кругом копошатся,

И лишь паровозы спешат отдышаться.

 

В вагонах — мешки, и корзины, и туши,

И бомбы лежат, как чугунные груши.

Я пробыл неделю в морозных Кобонах,

И я расскажу вам об этих вагонах:

 

На стенках — осколков корявые метки,

На крышах — зенитки и хвойные ветки.

И мелом (к стоящим пока в обороне):

«Привет ленинградцам!» — на каждом вагоне.

 

Мешки из Сибири. Из Вологды — туши.

Из города Энска — чугунные груши.

Но мел, что оставил свой след на вагоне,

Не весь ли народ подержал на ладони?

В. Лифшиц

 

Ленинградская подпись

Мне на войне не повстречался он,

Хоть знал я многих фронтовых шоферов,

Но хлеб, который автобатальон

Доставил в наш непобедимый город,

 

Но кровь, что он для раненых привез,

Хотя по льду хлестала смерть вдогонку,

Но дети, что нам дороги до слез,

Усаженные в мерзлую трехтонку,

 

Так сблизили и породнили нас,

Хоть не встречались ни в гостях, ни дома.

Как будто и меня в войну он спас,

До самой малой черточки знакомый.

 

Была, как рана, Ладога в груди...

Там, в ледяной воде купая кузов,

Его товарищ, шедший впереди,

Сорвался в полынью с бесценным грузом.

 

Там промедленья не было другим,

Вдали штурмовки слышались удары.

И тускло, подавая знак живым,

Из синей глубины светились фары.

 

Ушел на запад автобатальон.

Водитель рвался в пекло, зубы стиснув,

Хоть до Берлина мог дойти не он,

Крещенный смертью на Дороге жизни.

 

Сегодня он, доживший до седин,

Припоминает дней былых отвагу,

Что все-таки и он вошел в Берлин,

И он пришел в победный день к рейхстагу.

 

И начертал предупрежденье всем,

Кого в бою повергла наша сила:

«Из Ленинграда мы пришли затем,

Чтобы война к нам больше не ходила!»

В. Азаров

 

Из цикла «В кольце»

 

Наш путь

Шоссе на льду (путь небывалый!)

Озерной гладью разлилось,

И нам увидеть не пришлось

Шоссе на льду, путь небывалый!

А смерть, как рядовой матрос,

Все катера сопровождала.

Шоссе на льду (путь небывалый!)

Тревожной гладью разлилось.

 

На палубе

На палубе, как сельди в бочке,

Смешались люди и тюки.

(«Где метрика? Ты помнишь, дочка?»)

На палубе — как сельди в бочке,

А в небе крохотные точки:

Нас охраняют «ястребки».

Смешалось всё — как сельди в бочки —

Мы, чемоданы и тюки.

 

Здесь только женщины и дети

Здесь только женщины и дети

Да, кажется, глухой старик…

Но мы у немцев на примете,

Седые женщины и дети.

От крови или от зари

Вода багровым всплеском светит?

Молчат и женщины, и дети,

Но зарыдал глухой старик.

 

Забыть нельзя

Забыть нельзя. Простить нельзя.

О страх, почти нечеловеческий!

Мгновенье — не короче вечности.

Жить надо, но забыть нельзя.

Опять пропеллер. Катер мечется.

Чревата смертью бирюза.

Забыть нельзя. Простить нельзя.

Тот страх, почти нечеловеческий!

 

В теплушке

Отлично сказано — теплушка!

Зимой, должно быть, это рай,

Когда кипит на печке чай.

Как верно сказано — теплушка!

Подует ветер — друг у дружки

Тепла попросим невзначай.

О слово милое — теплушка!

Дом на колёсах. Сущий рай.

В. Вольтман-Спасская

 

Спасибо вам!

Спасибо вам, товарищи и братья!

За все, что вы привозите ему,

Наш город заключает вас в объятья,

Вас прижимает к сердцу своему.

 

Он вас благодарит, великий город,

В гранитные одетый берега.

Спасибо вам! И хлеб ему ваш дорог,

И, главное, забота дорога.

 

Подарки ваши — мы их не забудем;

Вы жизнью рисковали, их везя.

Спасибо вам! Где есть такие люди —

Такую землю покорить нельзя.

В. Инбер

 

Ладожский лёд

Страшный путь!

На тридцатой, последней версте

Ничего не сулит хорошего...

Под моими ногами устало хрустеть

Ледяное ломкое крошево.

 

Страшный путь!

Ты в блокаду меня ведёшь,

Только небо с тобой, над тобой высоко.

И нет на тебе никаких одёж:

Гол как сокóл.

 

Страшный путь! Ты на пятой своей версте

Потерял для меня конец,

И ветер устал над тобой свистеть,

И устал грохотать свинец...

 

Почему не проходит над Ладогой мост?!

Нам подошвы невмочь ото льда отрывать.

Сумасшедшие мысли буравят мозг:

Почему на льду не растёт трава?!

 

Самый страшный путь из моих путей!

На двадцатой версте как я мог идти!

Шли навстречу из города сотни детей...

Сотни детей! Замерзали в пути...

 

Одинокие дети на взорванном льду —

Эту тёплую смерть

распознать не могли они сами, —

И смотрели на падающую звезду

Непонимающими глазами.

 

Мне в атаках не надобно слово «вперёд»,

Под каким бы нам ни бывать огнём —

У меня в зрачках чёрный ладожский лёд,

Ленинградские дети лежат на нём.

А. Межиров

 

Баллада о кукле

Груз драгоценный баржа принимала —

Дети блокады садились в неё.

Лица недетские цвета крахмала,

В сердце у каждого горе своё.

Девочка куклу к груди прижимала.

 

Старый буксир отошёл от причала,

К дальней Кобоне баржу потянул.

Ладога нежно детишек качала,

Спрятав на время большую волну.

Девочка, куклу обняв, задремала.

 

Чёрная тень по воде пробежала,

Два «Мессершмитта» сорвались в пике.

Бомбы, оскалив взрывателей жала,

Злобно завыли в смертельном броске.

Девочка куклу сильнее прижала…

 

Взрывом баржу разорвало и смяло.

Ладога вдруг распахнулась до дна

И поглотила и старых, и малых.

Выплыла только лишь кукла одна,

Та, что девчурка к груди прижимала…

 

Ветер минувшего память колышет,

В странных виденьях тревожит во сне.

Снятся мне часто большие глазища

Тех, кто остался на ладожском дне.

Снится, как в тёмной, сырой глубине

Девочка куклу уплывшую ищет.

А. Молчанов

 

Друзьям, погибшим на Ладоге

Я плыву на рыбацком челне,

Холодна вода, зелена...

Вы давно лежите на дне.

Отзовитесь, хлопцы, со дна,

 

Борька Цыган и Васька Пятак,

Огольцы, забияки, братцы,

Я — Шестина из дома семнадцать,

Вы меня прозывали так.

 

В том жестоком дальнем году,

Чтоб не лечь на блокадном погосте,

Уезжали вы —

Кожа да кости —

И попали под бомбу на льду.

 

Непроглядна в путину вода,

Не проснуться погодкам милым,

Их заносит озёрным илом

На года,

на века,

навсегда...

О. Шестинский

 

Дорога смерти

Самоходная баржа,

плыви побыстрей!

Не дрова ведь везёшь,

А блокадных детей.

 

Там, на том берегу,

Много хлеба, тепла.

Лишь бы только она

побыстрей приплыла.

 

За бортом волны, лёд

и колышет туман,

За туманом не хлеб,

а какой-то обман...

 

Доплывём или нет,

наедимся сполна?

На головки детей

набежала волна...

 

Пролетел самолёт,

бомбой баржу накрыл.

И в мгновенье одно

груз бесценный убил.

Н. Максимов

 

Ладога

Как в чаше жизни, на озерном дне

Чистейших вод объятые прохладой

Лежат в пшеничном золотом зерне

Потерянные дети Ленинграда.

 

Как будто спят среди гранитных глыб,

Покоятся, окованные дрёмой,

Меж водорослей ласковых и рыб

В холоднокровных кущах водоёма.

 

Но в час ночной, заслышав теплоход,

С зерном в руке, неведомому рада,

Сквозь толщу вод к цветным огням плывёт

Прозрачная русалочка блокады,

 

Чтоб со щеки безжизненной стереть

Солёной влаги ветхое свеченье,

чтоб вдруг услышать песню — и запеть

Слова её, лишенные значенья.

Н. Гранцева

 

Муся

Из ада везли по хрустящему льду

Дрожащую девочку Мусю...

Я к этому берегу снова приду

Теряясь, и плача, и труся.

 

Полуторка тяжко ползла, как могла,

Набита людьми, как сельдями,

И девочка Муся почти умерла,

Укрыта ковром с лебедями.

 

А там, где мой город сроднился с бедой,

Где были прохожие редки,

Еще не знакомый, такой молодой,

Отец выходил из разведки.

 

Над Ладогой небо пропахло войной,

Но враг, завывающий тонко,

Не мог ничегошеньки сделать с одной

Почти что погибшей девчонкой...

 

Встречали, и грели на том берегу,

И голод казался не страшен,

И Муся глотала — сказать не могу,

Какую чудесную кашу.

Я. Бруштейн

 

* * *

Вот Ладога… Забыть мне невозможно:

Снег… Лёд… Над ним — вода везде…

Машины медленно и очень осторожно

Не то идут, не то плывут в воде…

 

Весна неотвратимо наступает.

Лежим мы в кузове грузовика…

Нас плотно одеялом укрывает

Настойчивая мамина рука:

 

Чтоб мы не видели и не сумели

Понять, как страшен этот длинный путь,

Чтоб просто испугаться не успели

На случай, если будем мы тонуть…

 

Под нашими колёсами уходит

Под воду лёд и, будто стонет там.

Но, видно, Бог от нас беду отводит:

Нам выжить суждено, вернуться к вам.

Е. Бердичевская

 

Осколки детства

Память военного детства

все отбивает такт…

Баржа… Куда же ей деться?..

Бомбы… И ал закат…

 

Кто-то на дно… А прочим —

долгий теплушек скрип…

И между датами — прочерк.

Детства прострелен крик.

А. Валентик

 

Там, в глубине…

Там, в глубине, у роковой черты

Стоит на дне автобус бело-синий,

Свет искажает параллели линий

На рубеже подводной темноты.

 

Он шёл с детьми и канул в полынью.

Чуть слышный плеск — и звуки повторились.

Со стоном двери мира затворились.

Скажи мне, Ладога, твою ль я воду пью?

 

Сейчас, когда гуляют по планете

Заботливо укутанные дети

И мамы гордые с них не спускают глаз…

Пусть не сотрутся в памяти у нас

Сугробы белые и на деревьях иней,

С детьми на дне автобус бело-синий…

П. Войцеховский

 

Их везли из города по ночам

Их везли из города по ночам

По замёрзшей Ладоге, через ад,

Из объятий голода, прямо к нам.

У палаток выгрузят, и назад.

 

Полевая кухня дымит трубой.

Запах каши дивный!.. Не передать!

Надо есть солдатам — ведь скоро в бой,

А готов был каждый им пай отдать...

 

Военврач нахмуренный нам сказал,

Потрясая в воздухе кулаком:

«Кто кормить их вздумает — трибунал!

Возвращать к еде надо их с умом!»

 

Нам еду раздали, а стыдно есть!

Проклинали молча мы ту еду.

Мне в ту пору было уж тридцать шесть,

А без слёз не взглянешь на ту беду...

 

Ручки-ножки тонкие, как лоза...

Дети в кучку сгрудились, и — молчок.

И сегодня снятся мне их глаза,

И как в рот солдатам не лез кусок...

О. Шмакова

 

Дорога Жизни

Она — как легенда, как песня, как знамя,

У этой дороги не будет конца —

Она навсегда пролегла через память,

Навеки прошла через наши сердца…

 

Герои, опаленные войною,

Построили под грохот канонад

Дорогу Жизни, что со всей страною

Соединила гордый Ленинград.

Н. Кутов

 

* * *

Товарищ, голову склони,

На караул возьмите шпаги,

Зажгите вечные огни

И приспустите скорбно флаги!

 

Здесь небо выцвети в салют,

И волны выстели цветами,

Здесь выходите из кают

И молча стойте вместе с нами!

 

Здесь горе, гордость и печаль

В напеве волн на вечной тризне,

Здесь люди превращались в сталь —

Здесь пролегла Дорога Жизни!

Е. Алексеев

 

* * *

День, как день, был не сер и не ясен,

Лед местами еще не окреп.

Шли машины по Ладожской трассе,

Загрузив в кузова свой хлеб.

 

Уже будничным стал и привычным

К Ленинграду голодному путь.

И бомбежка была, как обычно,

Не больше, не меньше ничуть.

 

По обочинам трассы от взрывов

Закипала в воронках вода.

Лобовое стекло терпеливо

Отбивало осколочки льда.

 

Безотказно шоферское сердце,

И мотор не сдает оборот,

Но волною заклинило дверцы,

И машина уходит под лед.

 

И зенитным отогнаны скоро,

Самолеты ушли стороной.

Сняв ушанки, стояли шоферы

Над пробоиной с черной водой.

 

И когда клубы дыма и пара

Разошлись, — то увидели свет.

В глубине загорелися фары,

Как шофера прощальный привет.

 

Не пылает уж больше пожаром,

И война далека, как во сне.

Но не гаснут зажженные фары,

Над могилой на Ладожском дне.

 

Каждый год в день прорыва блокады

Вновь выходит машина на лед.

И ее, как тогда, к Ленинграду

Он дорогою жизни ведет.

И. Скалон

 

Дорога жизни

Без передышки

зенитки работать устали.

Небо над Ладогой низко:

вот-вот упадёт, —

отяжелело от дыма,

от грохота стали…

Вьюга бинтует

от крови дымящийся лёд.

 

Снег на дороге обуглен

и пахнет горелым.

Мост ледяной

от снарядов трещит, как броня,

но переправу

наводит мороз под обстрелом, —

сжечь этот путь

у фашистов не хватит огня!

 

Рокот машин…

У водителей серые лица.

Сон и реальность

до рези смешались в глазах.

Взрыв.

Недолёт…

Перелёт…

А дорога всё длится,

так изнуряя,

что сил не хватает на страх.

 

В город — снаряды и хлеб,

а из города — дети

и старики…

Там, за лесом спасение.

Но…

взрывы вокруг вырастают

деревьями смерти,

берег, что рядом,

под бомбами дальше, чем дно…

 

Вырваться трудно

из тёмных бурлящих воронок,

цепко хватаясь за руки,

за льдины,

за крик!..

 

Выйдя на берег,

заплакал старик,

как ребёнок,

гладя ребёнка,

который стал сед,

как старик…

Ю. Шестаков

 

Ладожский курган

Над Ладожским курганом стынет иней,

Над Ладожским курганом тишина.

Искрится снег голубовато-синий,

И что-то шепчет старая сосна.

 

Молчит курган, торжественно-спокоен,

Молчит курган, закованный в гранит.

Склоняются знамена, как от боли,

Колышет ветер цепи возле плит.

 

И обелиск величественно-строгий

Напоминает нынче всем живым

О той суровой Ладожской дороге,

Которую мы в памяти храним!

В. Чазова

 

Ладога

Далека военная молодость,

Отоснилась давно беда,

Но всё дышит Ладога холодом,

Как тогда…

 

Надо мною луна щербатая

Продырявила небосвод,

Подо мною голубоватый

Весь в промоинах зыбкий лед.

 

Бесконечно в ночи движение —

За машиной машина вслед.

Словно Невского продолжение —

Ледяной проспект!

 

О, суровой зимы воители, —

Шофера,́ дорогой мой народ,

Было двадцать всего водителю,

Что с машиной рухнул под лед.

 

…Холодна и сурова Ладога,

Но одно не забудь —

И поныне сияет радугой

Ленинградцам ледовый путь!

Н. Филиппов

 

1942 год

Треснул лёд, и кто-то взвизгнул,

И полуторка — под лёд…

Для одних — Дорога жизни,

Для других — наоборот.

Л. Гаврилов

 

Незабываемое

Трассой ледяной, слепой, разрушенной,

«юнкерсом» впотьмах не обнаруженный,

ночью через Ладогу в Кобону

на себе нас вывез ЗИС натруженный —

на больных плечах в живую зону.

 

Тут нам, одеялами закутанным,

принесли сгущёнки, колбасы.

Вызволенья первые минуты,

матери последние часы…

С. Давыдов

 

Дорога Жизни

На Ладоге вьюга. Не сбиться бы с пути…

Скорее бы добраться! Скорее довезти!

Скорее бы развеять смертельную тоску,

Испечь в пекарнях хлеба и дать всем по куску!

 

На Ладоге вьюга! Не сбиться бы с пути…

Снаряды бы, снаряды до места довезти!

Раздать всем батареям на невском берегу,

Чтоб бить прямой наводкой по черному врагу!

 

На Ладоге вьюга. На Ладоге метет.

На Ладоге мчатся машины через лед.

Летят на полной скорости. Сам черт теперь не брат!

Но выживет, но выстоит, но стерпит Ленинград!

Б. Четвериков

 

Дорога Жизни

Мы по Ладоге ехали ночь напролёт.

Справа лопался лёд, слева рушился лёд,

Помню вспышку и свист, помню снега ожог,

Чью-то руку и голос: «Не бойся, дружок».

 

Мама, я потерялся на чёрной воде,

Я пропал на войне, как зерно в лебеде,

Я невидим тебе, я снежинка в снегу,

Ваши лица в толпе я узнать не могу —

Ни тебя, ни отца. Столько лет, столько зим…

Может, рядом в метро мы в молчанье скользим,

Может, рядом в кино плачем общей беде.

Где-то мама живёт… Где-то — значит везде.

 

Над пустынным каналом я ночью брожу.

«Помоги мне хоть в малом, — я город прошу, —

Я твой выросший сын, я нашёлся давно,

Приведи меня к дому, я вспомню окно».

Т. Галушко

 

Строитель дороги

Он шел по болоту, не глядя назад,

Он бога не звал на подмогу,

Он просто работал, как русский солдат,

И выстроил эту дорогу.

 

На запад взгляни и на север взгляни —

Болото, болото, болото.

Кто ночи и дни выкорчевывал пни,

Тот знает, что значит работа.

 

Пойми, чтобы помнить всегда и везде:

Как надо поверить в победу,

Чтоб месяц работать по пояс в воде,

Не жалуясь даже соседу.

 

Все вытерпи ради родимой земли,

Все сделай, чтоб вовремя, ровно,

Одно к одному на болото легли

Настила тяжелые бревна.

 

На западе розовый тлеет закат,

Поет одинокая птица.

Стоит у дороги и смотрит солдат

На запад, где солнце садится.

 

Он курит и смотрит далеко вперед,

Задумавшись точно и строго,

Что только на запад бойцов поведет

Его фронтовая дорога.

А. Гитович

 

Дорога

За пядью пядь, заснеженною далью,

Где взорваны пути на Ленинград,

Мы шли вперед и закрепляли сталью

Родную землю, взятую назад.

 

За костылем — костыль, за шпалой — шпала;

Подняв горбы разрушенных мостов,

Мы путь вели, нас вьюга заметала

В глухих ночах разъездов и постов.

 

И мы прошли снегами к месту боя.

Здесь бьют врага, здесь встреча двух дорог;

Еще удар, еще короткий срок,

Еще одно усилье над собою…

 

И вот навстречу ветру и морозу

Ворвался в этот скованный простор

Победоносный окрик паровоза,

И тяжко руку вскинул семафор.

 

И здесь, в краях, войною опаленных,

Пересекая пояс фронтовой,

Мы под огнем водили эшелоны

В непобедимый город над Невой.

Г. Трифонов

 

Дорога

Их было не больше роты,

советских простых ребят,

Они защищали дорогу,

ведущую в Ленинград.

 

Немцы из крупных орудий

вспахали много земли,

Строчили из пулеметов,

но выбить их не могли. <…>

 

Осталось совсем немного

отчаянных тех ребят,

Они удержали дорогу,

ведущую в Ленинград.

 

Ночью немцы рискнули

отрезать один изгиб —

Погиб их взвод автоматчиков

и офицер погиб!

 

Пленный сказал, от страха

едва раскрывая рот:

— Любая ваша дорога

к гибели нас ведёт!

Н. Евстифеев

 

Коридор смерти

Вечная память героическому подвигу железнодорожников,

которые водили поезда с продовольствием в блокадный Ленинград

под прицельным вражьим огнем по легендарному «Коридору смерти»

 

Я верю, — с посекундным постоянством

Вернется время к нам — за часом час,

Поскольку искривляется пространство

Вблизи огромных необъятных масс.

 

Когда любви энергия лучится,

То массы большей во Вселенной нет,

И жизнь над смертью неизбывно длится:

Меж телом и душой в квадрате свет!

 

И в этом свете жертвенном не меркнет

Простая и незыблемая суть:

Мчит бренный поезд «коридором смерти»,

Для жизни вечной проторяя путь!

В. Ефимовская

 

Малая дорога жизни

Этот строгий камень скажет сердцу много,

Зазвучит тревожно прошлого струна:

Здесь святое место — Малая дорога,

Нашим ветеранам памятна она.

 

Малая дорога — путь к высокой славе,

Города-героя громкие дела.

Малая дорога! Мы гордиться вправе,

Что до Дня Победы ты нас довела.

 

Спешно вывозили в тыл детей голодных

И с военным грузом — сразу в путь назад.

Мужество героев рейсов тех надводных

Вписано навечно в подвиг твой, Кронштадт.

 

Хмурым днём — бураны, в ясный день — снаряды…

Сколько сил и жизней трасса отняла!

Но к заветной цели — снятию блокады

Этою дорогой армия прошла.

 

Мы сюда приходим с юностью встречаться

И наказ потомкам оставляем свой:

Помните блокаду! Помните, кронштадтцы,

Малую дорогу жизни огневой!

 

Малая дорога — путь к высокой славе,

Города-героя громкие дела.

Малая дорога! Мы гордиться вправе,

Что до Дня Победы ты нас довела.

М. Аминова

 

На «Дороге жизни» у Кобон...

На «Дороге жизни» у Кобон

Ивы без раскидистых корон:

Срезана снарядами листва,

А на жизнь не отняты права.

 

Мужественно ивушки скорбят.

В них стреляют — а они стоят.

На «Дорогу жизни» от Кобон

В Ленинград уходит эшелон,

 

Где пируют черные шторма

Да перунят**, правят пир грома…

Уж такой у краснофлотцев труд —

В них стреляют, а они идут.

 

* Кобона — деревня, река, пристань в Ленинградской обл.

** Перун — бог-громовержец в славянской мифологии.

С. Панюшкин

 

Станция «Ладожское озеро»

Из воды, из тумана —

скользкий бок маяка ...

Не болела бы рана,

да она глубока.

 

Запах свежего стога

и сухого дымка ...

Отдохнула б дорога,

да не может пока.

 

Сушняком обгорелым

мы до нынешних дней

из войны под обстрелом

все выходим по ней ...

Л. Барбас

 

Ладога

Граниты круто падают к воде,

А сосны — как мадонны — величавы.

Барашки волн сбегаются к причалу.

Мотор послушен, словно конь в узде.

 

Закат, как мёд, над волнами разлит,

но чайки криком тишину тревожат.

И с каждым годом дальше и моложе

все те, кто здесь под обелиском спит.

Т. Рудыковская

 

Белой ночью на Ладоге

Белой ночью на Ладоге плачут кукушки

Да звенят по кустам комары…

Поутру распахнут свои ставни избушки,

Поутру застучат топоры.

 

Горизонты прозрачны, ветра шаловливы,

И такая вокруг тишина,

Словно в этих болотах, лесах и разливах

Никогда не гремела война.

 

У степенной старушки попросишь напиться,

Её взора робея слегка.

Она вынесет ковшик студёной водицы

Или с погреба молока.

 

И покуда ты пьёшь, той старушке охота

Рассказать — нестерпимо, до слёз! —

Как погиб её мальчик на этих болотах

И водицы никто не принёс…

 

Материнское сердце рвалось, да куда там!

Вражья сила вилась — вороньё.

Был мальчишкой, остался навеки солдатом…

Тут рассказ оборвётся её.

 

И уже по-домашнему ласково спросит,

В разговоре учтивость любя,

Кто ты сам и чего тебя по свету носит,

Есть ли мать и отец у тебя.

 

Будет ласково слушать, поддакивать чинно.

А под лёгким платком — седина.

А в задумчивом взоре — такая кручина!

И такая вокруг тишина…

 

И застынет слеза на щеке у старушки,

Как смола на морщинах коры.

…Белой ночью на Ладоге плачут кукушки

Да звенят, всё звенят комары.

В. Телегина

 

С тобою живым

Отрывок из поэмы

Посвящается моему брату —

Герою Советского Союза Григорию Степанюку

 

Довелось на Ладоге и мне

Воевать с врагом — в дыму, в огне!

В серой фронтовой своей шинели,

С автоматом, шел я сквозь метели

В ленинградской славной стороне.

 

Я не знаю, друг мой, брат ты мой,

Отчего мне на передовой

Так хотелось встретиться с тобою…

И когда неслась команда: «К бою!» —

Сердце поднималось, как прибой.

 

Будто бы с заоблачной горы

Ветры гнали снежные шары,

Как гонцы летели вслед солдатам,

Покрывая вьюжным маскхалатом

До рассветной голубой поры.

 

И твоя там — в ладожских краях —

Юность подымалась на крылах.

Там — в снегу по грудь — непобедимы

Шли твои матросы-побратимы.

Шли твои матросы-побратимы

С нами, пехотинцами, в боях.

 

Ладога! В суровый грозный год,

Как полей приканевских разлет,

Полюбил я твой простор лесистый,

Ленинградцев, верных дружбе чистой,

И победных дней счастливый счет!..

Б. Степанюк

 

Ладога — Дорога жизни

Товарищ, встань, послушай, вспомни, вздрогни.

Ведь ровно семь десятков лет назад

По Ладоге ледовая дорога

Пробита в осажденный Ленинград.

 

Дорога жизни узким коридором

Протянута по Ладожскому льду.

Она спасала наш любимый город

В том страшном и чудовищном аду.

 

Враги ее обстреливали с неба,

Но сквозь метель и сквозь бомбежек град

По ней машины шли с насущным хлебом

И день, и ночь в блокадный Ленинград.

 

А город наш, израненный, голодный,

Не сдавшийся проклятому врагу,

Как ждал он этот хлеб в цехах холодных

Под артобстрелом в лютую пургу!

 

Дорога жизни, Ладога родная,

О, скольких ты тогда смогла спасти!

Для наших дедов, бабушек, я знаю,

Священней места в мире не найти!

 

Я пред тобой стою, склонив колени,

Стою и вдаль задумчиво смотрю.

От всех послевоенных поколений,

Как Бога, я тебя благодарю.

 

И знаю: до сих пор ночами снится

Всем, выжившим в блокадном том аду,

Поток машин, бессонной вереницей

Везущий хлеб по Ладожскому льду…

Н. Смирнова

 

Дорога жизни

Наш город назывался Ленинградом

И шла тогда суровая война.

Под вой сирены и разрыв снарядов

«Дорогой жизни» Ладога была.

 

Она спасеньем ленинградцам стала,

И помогла с врагами воевать,

Чтоб снова время мирное настало,

Мы не должны об этом забывать.

М. Сидорова

 

Дорога жизни

Льдом и снегом Ладога укрыта.

В небо смотрит старенький маяк,

Пулями, осколками побитый,

Помнит он, как ошалелый враг,

Озеро — спасенье ленинградцев —

Поливает огненным свинцом,

Чтобы под водой, в могиле братской

Засыпали люди вечным сном.

 

Из кольца блокады в путь не ближний,

Женщин и детей, и стариков

Отправляли по Дороге жизни,

По озерной глади среди льдов.

 

Медленно полуторки крадутся,

Самый ценный груз они везут,

А вдали уже снаряды рвутся,

Самолеты в ярости ревут.

 

Враг обезумевший не смирится

С тем, что Ленинград не побежден,

Вот и напоследок так глумится,

Зная, что отступит скоро он.

 

И тогда обстрелов канонады

Навсегда затихнут и уйдут.

Голосом победным Ленинграда

Станет только праздничный салют.

И. Ямщикова-Кузьмина

 

Дорогой жизни и смерти

Метался ветер, словно зверь голодный.

Машины шли по Ладоге в буран.

А Ленинград, разбитый и холодный,

За жизнь боролся, стонущий от ран.

 

В машинах были женщины и дети,

Спасенье ждало на Большой Земле.

Шофёры, увозя людей от смерти,

Держали крепко руки на руле.

 

Собачий холод, но ползут машины,

Пока в пустыне белой тишина.

Полуторки дошли до середины…

Тут о себе напомнила война.

 

Рвались снаряды, лёд ломая тонкий.

Ушёл под воду первый грузовик.

Раздался крик пронзительный и громкий!

Осиротевшей матери был крик.

 

Рвалась на лёд из кузова машины,

Что шла второй, туда, где полынья,

Где скрылась под водой головка сына:

«Пустите! Там кровиночка моя!»

 

Тот крик, взлетая, резал людям уши!

От этой боли ветер замолкал.

Спаси их жизни, Господи, и души!

И для борьбы он силы им давал.

 

Дорога жизни вывезла из ада.

Потом домой вернулись…  Жаль, не все.

А город выжил, победил блокаду

И снова засиял в своей красе.

Г. Карпюк-Слепакова

 

Ладога

«Ах, как нам было холодно, ребятки,

На ладожском декабрьском ветру!

Вмерзали в лед армейские палатки,

И выли «мессершмитты» поутру...

 

А нам, девчонкам, восемнадцать — двадцать,

Дорогу Жизни строит батальон;

Костров не жечь, на льду не выделяться —

Открыты мы огню со всех сторон.

 

От «юнкерса» не выроешь окопчик,

От бомб вода фонтаном темным льет;

Как рады были, что фашистский летчик,

Ломая крылья, уходил под лед.

 

А мимо шли машины — без бензина,

На газогенераторном ходу…

Не знала я тогда, что до Берлина

Каких-то километров не дойду».

В. Репин

 

Регулировщицы дороги Жизни

Посвящается Вере Роговой (Миловидовой) одной из многих

девушек- регулировщиц на Дороге Жизни.

 

Эти страшные горькие дни

раной прошлого выжжены надолго,

нашей памятью стали они:

Ленинград и холодная Ладога.

 

Слава Богу! Замёрзшее озеро,

как артерия Жизни была...

Хорошо зима ты заморозила,

чтобы трасса Дороги легла.

 

Лишь зимой по наезженной трассе,

что Дорогою Жизни назвали

и больных, и детей-ленинградцев

вывозили — от смерти спасали.

 

За баранкой полуторки старой

молодой, лишь семнадцатый год,

бывший школьник голодный, усталый

груз священный везёт на восток.

 

Вдоль всей трассы — девчонки «богини»

в полушубках и ватных штанах

день и ночь направляли машины

(не тонуть же бойцам в полыньях!)

 

Вот и в чёрных крестах самолёты,

в нашем небе — злым вороньём

веселясь, на бреющем полёте

по машинам полощут огнём...

 

Холод рук, обморожены щёки,

от бомбёжки негде укрыться,

а зимы не кончаются сроки...

Остаётся — молча молиться.

 

Только правда, смелость, терпенье —

всё в сердцах девчоночьих было!

Лишь в Победу вера, несомненно,

им давала праведную силу.

 

Улыбались все при встрече с ними,

знали, что не подведут, помогут!

Называли ласково — Богини!

К жизни проторившие Дорогу.

Л. Смольникова

 

Дорога жизни

Полуторка сползает в полынью.

Водитель, словно спит, в её кабине.

Ему уже не увидать семью.

Он более машину не покинет.

 

Раздроблено осколками стекло,

а руль — в крови. Работа есть работа.

Сколь многим в страшный час не повезло

с внезапно прилетевшим самолётом.

 

Добро бы — сам! Но кузов? Ребятня?..

Ужасна тишина на месте взрыва.

Глаз не открыть. Лишь бьётся мысль, звеня:

«Неужто всё?.. Вдруг выпрыгнули?.. Живы?..»

 

...Он не узнал. Окончен мой рассказ

о пареньке, не разменявшем двадцать,

на Ладогу уехавшем в тот раз,

чтоб в ней навек, под лёд уйдя, остаться.

В. Литвишко

 

Полуторка

Полуторки гремели по России.

И мимо нас, летя во весь опор,

Они такие песни проносили,

Что мы поём те песни до сих пор.

 

Цветастые рубахи трепетали,

Сползая с плеч немыслимо крутых,

И виделись парням такие дали,

Откуда я сейчас гляжу на них.

 

Покрикивая сочно на ухабах,

На встречном ветре выявляя стать,

Вперёд всем телом подавались бабы,

Летящей Нике каждая под стать.

 

И вот уж пыль клубится над травою,

Они исчезли в глубях синевы.

Потом война им звания присвоит:

Кому — солдата, а кому — вдовы.

 

И мимо сёл, дохну́вших лютой стужей,

От Ладоги до южной стороны

Полуторки несли, борта натужа,

Всю тяжесть навалившейся войны.

 

И степи выли волчьею метелью,

Раздетый лес, порой белея, дрог.

Полуторка была мне колыбелью,

Качающейся на ремнях дорог.

 

И солнце падало, едва вставало,

Закат был дымен, дымен был рассвет.

Три скорости полуторки — начало

Трёх скоростей космических ракет.

 

Звенит мой век натянуто, упруго,

Всё выше взлёт и длительней полёт.

А вдалеке по голубому лугу

Полуторка между стогов бредёт.

 

Шуршит трава, и дышит лес вполсилы,

Стучит мотор, невыразимо тих.

Она такие песни проносила,

Не дай нам бог, чтоб мы забыли их

Б. Пуцыло

 

Водители Дороги Жизни

125 блокадных граммов хлеба,

На Невских берегах гуляет с ветром смерть,

По окнам чёрным льются слёзы с неба,

От боли стонет Ленинграда твердь...

 

Одна дорога к жизни лишь осталась,

По ней полуторки везут детей и стариков,

Герой-водитель, поборов усталость,

С провизией в обратный путь идти готов.

 

Хлеб получал он по блокадной норме —

Автомобильный тот геройский батальон

И не одна была испита чаша скорби,

В войне с фашизмом понесён большой урон.

 

Два долгих года Ленинград они спасали,

Машины в ледяных торосах, в темноте,

Под вражеским обстрелом в озере пылали

И замерзали насмерть в ледяной воде.

 

Погибших мы почтим молчания минутой,

Водители войны- вам слава и почёт!

Спасали жителей вы в схватке лютой,

Нам даровали жизнь и град Петра цветёт!

В. Миккулайнен Журди

 

Ледовой трассе Дорога Жизни

Была война…шел 41 год.

Кольцо блокады Ленинград душило.

И только авиация, да флот

С трудом поддерживали жизни силы.

 

Но льдом сковало Ладожский простор,

Закрыв пути для водных перевозок

И было ясно: дать беде отпор

Одна дорога сквозь кольцо поможет.

 

Капризам Ладоги не счесть числа:

Где лёд встаёт, а где всю зиму волны,

Но надо, чтоб дорога пролегла

Чтобы прошли машины, грузом в тонны.

 

И ликовал фашист, пророча: «Ленинград

Погибнет скоро в голоде и стуже!»

Зря ликовал — дорога пролегла!

Путь на Кобону в ноябре был сдюжен.

 

И понеслись машины чередой

С людьми, боеприпасами, пшеницей

Сквозь артобстрелы и бомбёжек вой,

В мороз такой, что насмерть мёрзли птицы

 

И ставил Гитлер армии в пример

И мужество, и стойкость Ленинграда,

Знать, восхищенье выразить хотел

Всем, выстоявшим страшную блокаду.

Т. Рева

 

Дорога жизни

Легче сдвигаются горы…

Нехотя дед отвечал:

«Больно… К чему уговоры?

Ладно…». Он долго молчал…

 

В сорок втором, но не в танке,

Мы прорывали блокаду,

В снежный буран — за баранкой,

Путь пролегал к Ленинграду.

 

Ладоги белой — пустыня,

Ветры лютуют зимой,

Холод собачий в машине,

Двигай… Не мешкай, не стой.

 

Трещины… Выдержка, нервы…

Глохнут моторы в мороз,

Не тормозить на «сто первой»,

С трассы под льдину уйдёшь.

 

«Жизни дорога» — сурова,

В горе сплотилась страна. —

Строки скупые. И снова:

Долго мне снилась она.

 

Фронту — патроны, снаряды,

Людям — продукты, муку…

Смерть не считалась преградой,

Город не сдался врагу.

 

Отдых шофёрский короткий,

Без перекуров — вперёд,

В кузов, в обратную ходку —

Раненых, старых, сирот…

 

Фрицы люфтваффе — над нами,

Нелюдь, похлеще зверей.

Бомбы… А крылья с крестами.

Залп — отвечал — батарей.

 

Били зенитчики в небо…

Правда «везло» не всегда,

Взрывы смешались со снегом,

Лучших «забрала» вода.

 

Двигались сутки колонны,

В холод, в весеннюю «кашу».

Те километры и тонны

Кровью оплачены нашей.

 

Как передать мне словами

Ненависть к немцу-врагу?

Правда святая и … злая.

Их не простил… Не могу.

 

Рейсы… Привыкнуть несложно

И к артобстрелам, к бомбёжке…

Но малышня… Невозможно…

Тянут за хлебом ладошки.

 

Многое вынес на свете…

Только закрою глаза, —

Лица… Голодные дети…

Память не стёрли года.

 

Верю! — а больше не надо:

Мы воевали за них…

Главная наша награда —

Кто-то остался в живых.

Е. Кутышев

 

Дед Мороз из автобата

Стихотворение посвящено подвигу старшины автобата Максима Емельяновича Твердохлеба, который, под вражеским огнем, смог доставить по «Дороге жизни» вечером 31 декабря 1941 года в блокадный Ленинград мандарины для детских елок.

 

…И снова обстрел… Повезло! Возвратился!

Немало их было «дорогою жизни» по льду…

Промазал стервятник! Опять подавился!

Но лед подломился! Машина ушла в полынью…

 

Я вымок до нитки! Мороз минус 20!

Но груз все же спас, и муку получил Ленинград.

А мне медсанбат… Но не зря искупался!

Ведь хлеб мой дошел! А улыбки — дороже наград…

 

Вернулся. И снова встречался со смертью…

Горел и был ранен. Но грузы всегда доставлял!

Ведь каждый мой рейс становился в жизнь дверью

Блокадникам… Тем, кто пред смертию духом не пал…

 

В пути Новый год… Ждут детишки подарков…

Должно же хоть что-то им светлое быть!

Конфет, мандаринов… Чтоб теплым и ярким

Запомнился праздник … Ведь им дальше жить!

 

Машина загружена, время в дорогу.

И хочется быстро ее пролететь…

Ведь «Мессера» встретив — не будет подмоги.

Зенитчики могут прикрыть не успеть.

 

На льду я… Попался! Проклятое «счастье»!

Летят! Перед смертью молюсь всем святым…

Что будет сейчас — то открыто их власти…

Но я все ж надеюсь доехать живым…

 

Два «Мессера»! Очередь! Я вильнул вправо!

Посыл вражьей злобы прошил только лед!

Они, развернувшись, вновь ринулись браво,

Зайдя с двух сторон, дать мне адский билет…

 

И снова атака! Стекло разлетелось!

Прошита кабина! Заныла рука…

Сжимая остатки руля… А пожить-то хотелось…

Мороз и фашисты… И смерть у виска…

 

Но бой не закончен! Кипит радиатор!

Вильнул! А стервятники снова идут на вираж!

Туман под капотом … Держись! Рановато!

Не время, родная! Предсмертный кураж!

 

И чудо случилось! Мотор заработал!

«Полуторка» хочет со мной умереть…

И я вновь петляю, под свист пулеметов…

Стараясь с подарками к деткам успеть…

 

Прорвусь! Чтобы сделать им праздник!

Доеду! А дальше уж как повезёт…

Смеется костлявая! Пулями дразнит!

Трещит под колесами, плавится лёд!..

 

… А Дедушку в садике очень все ждали…

Особенно детки… Для игр — силы нет…

Веселые песенки им на гармошке играли…

Лишь хлопали тихо… Подарком — обед…

 

Горяченький супчик и кашка с котлеткой…

И всем… Мандаринки! Никто и не знал…

Как дядя Максим, маневрируя метко,

Со смертью играя, их в сад доставлял…

 

… Я все-таки выжил! Утихли обстрелы.

У них нет патронов — летит только мат!

Бессильная злоба — ведь все мимо цели!

Им хочется крови! А время — назад!

 

Темнеет уже. Ну, а город все ближе…

Последние силы… И надо успеть!

Доставить! Поздравить! И сделать тем ближе

Святой миг Победы… Нельзя умереть!

 

Ворота знакомые… Груз уже ждали…

Добрался я… Вынесли… Был медсанбат…

В машине полсотни пробоин сыскали!..

Но праздник свершился! А это важнее стократ!

С. Захарова

 

Полуторка

Мой друг, колёсный конь,

Прошел бомбежки ад…

Сжимаю руль в ладонь…

Идет путь в Ленинград.

 

Везем мы людям хлеб,

Патроны и снаряды,

Чтоб выжили от бед,

От мора, хлада, глада.

 

По льду мы в колею

Стараемся попасть,

С тобой не отстаю…

В колонне мы опять.

 

«Полуторка», мой друг,

Вези, не пропадай,

По Ладоге лед хрупк…

Скорее проезжай!

 

Благодаря тебе,

Войну мы всю пройдем…

Без нас бы ослабел

Весь фронтовой подъём.

 

Без нас тыл не спасти,

Без нас — идти пешком,

Ни пушек привезти

На гарнизона склон.

 

Так ты не пропадай

Под толщиною льда…

«Полуторка» — давай,

Не дай всем опоздать!

Е. Доставалов Достман

 

Дорога жизни

Вокруг Ленинграда замкнулось кольцо.

Для города это блокада.

Сжечь, уничтожить огнем и свинцом —

Вот что фашистам надо.

 

Но, город жил, несмотря ни на что:

Слушал по радио сводки,

Слушал стихи, что читала Берггольц…

Был подобен подводной лодке.

 

В домах, как в отсеках, теплилась жизнь.

Там полуживые люди

Приказы себе отдавали: «Держись!

Мы живы и все еще будет!»

 

Бомбежки, обстрелы, нет хлеба, воды…

И только в хорошее Вера.

Как отблеск далекой и яркой звезды,

Вера души людские грела.

 

Дороги закрыты и выхода нет…

Большая земля — спасенье.

Там, точно известно, вода есть и хлеб,

Душевное исцеленье.

 

Народ не забыл про родной Ленинград,

И Ладога в помощь народу.

Такое увидела водная гладь:

Машины в любую погоду,

 

Баржи, пока еще не было льда…

Дорога Надежду давала.

Дорогою жизни была названа.

Дорога кормила, спасала…

 

Прошло много лет, только память жива.

Мы знаем, как все это было.

Спасибо Дороге, что город спасла,

Давая надежду и силы.

В. Кононова

 

Дорога жизни

«Дорога жизни» —сущий ад —

Вошла в историю навечно.

Тревожный вновь бросаю взгляд.

Лёд, Ладога и бесконечность…

 

Колонна движется машин.

Регулировщицы-девчата…

Воронки от разрыва мин,

И полынья, до боли клята.

 

Вот ГАЗ-АА ушёл под лёд…

Опасность, риск — трудна дорога.

Угроза всюду стережёт.

В глазах застывшая тревога.

 

Моторы с тяжестью урчат.

«Дорога жизни» путь свой правит.

Их ждёт голодный Ленинград,

И груз ответственности давит.

 

«Дорога жизни» приведёт

На запад в осаждённый город.

Испуганных детей прижмёт,

И снова в путь в морозный холод.

 

Нет! Не забыть военных лет,

Геройский подвиг Ленинграда.

Героям пламенный привет.

Всегда «Дорога жизни» свята!

И. Неверович

 

Дорога Жизни

Мороз с метелью, холод,

И темень — путь ослеп...

Но ждёт голодный город

Наш груз в машинах — хлеб.

 

Фашист с войной в утробе

Весь город взял в кольцо,

Открыл в бессильной злобе

Жестокости лицо.

 

Взбешён, не побеждая

И топчется у врат.

Бомбит, уничтожая

Наш гордый Ленинград.

 

Сегодня шансов мало,

Рванёт то тут, то там...

Доехать, что б ни стало! —

Одно лишь ясно нам.

 

Там женщины и дети,

И голод внял ветрам...

Хотя б доставить эти

Блокадные сто грамм.

 

Полуторку швыряет

Взрыв бьёт наискосок

И «мессер» поливает,

И пульс стучит в висок.

 

Удар с двери открытой,

Рвануло слева вновь

И на щеке небритой

Темнеет струйкой кровь...

 

В глазах всё словно тает...

«Я сильный, я смогу!

Там ждут!» Уже светает

На дальнем берегу.

 

Семья и ждёт и верит...

Вот свет невдалеке.

Последний взгляд на берег,

На фото на стекле.

 

Прощай, моя родная,

Прощай и ты, сынок!

Доехал, умираю...

Я сделал всё, что смог.

Э. Штэйн

 

Войне не быть!

Увлёкся сын, в войну играя, —

Гром пушек здесь и вой снарядов...

Войну невольно вспоминая,

Остановилась я с ним рядом.

 

Нет, не игрушки это были.

Той осенью из Ленинграда

По Ладоге нас увозили

Дорогой Жизни сквозь блокаду.

 

От бомб, от вражеских обстрелов,

Тревог воздушных среди ночи,

Родителям своих пострелов,

Нас, уберечь хотелось очень.

 

Шли Ладогой два парохода,

Но вражья бомба их догнала,

Взметнув горой обломки, воду,

И одного из них не стало...

 

Но «юнкерсы» опять завыли,

Вагон «телячий» обстреляли.

Детей одеждой завалили,

Детей те пули не достали!

 

Уж по Сибири поезд мчится,

Детей здесь, словно дома, ждали,

И грустные ребячьи лица

Под лаской снова оживали.

 

Но те недетские страданья,

Что испытать пришлось когда-то,

Будили вновь воспоминанья,

Мешая ночью спать ребятам.

 

«Расти же, сын, средь мирных пашен,

Не зная горестей, тревог,

Не будет места войнам страшным.

Строй лучше домики, сынок!»

А. Клейменова

 

«Вы в нашем сердце...»

Прошло полвека. Боль утихла.

Осталась вечная печаль.

Она тревожным криком чаек

Зовёт нас в Ладожскую даль.

 

Туда, туда, к Дороге Жизни,

Где шли бои и день и ночь,

Где шли на смерть сыны Отчизны,

Чтоб нам, блокадникам, помочь.

 

Был ад. Слились там стоны, взрывы.

Смешалось небо с грозною волной.

Тонули баржи, катера, буксиры —

Погибли тысячи в купели ледяной...

 

Мы не допустим вашего забвенья,

Вы — в камне, в ладожской волне,

Вы — жар костра, полей цветенье,

Побеги молодые на сосне.

 

Вы в нашем сердце, в наших мыслях,

Делах и памяти святой

О тех боях; в красивых песнях

И в нашей жизни непростой.

Л. Тополь

 

Дорога Жизни

По воспоминаниям участника Великой Отечественной войны

водителя полуторки И.С. Платонова

 

Едва зима льдом Ладогу накрыла,

грузовиков направлен караван

ледовой трассой ехать до Кобоны.

Под нами, прогибаясь, лёд играл.

 

Мы ночью даже фары не включали,

чтоб не привлечь внимания врага;

в мороз в кабинах дверь не закрывали —

чтобы успеть нам выскочить, когда

лёд под машиной с треском разверзался,

и грузовик, как якорь, шёл ко дну,

и Ладога безжалостно глотала

гружёную машину ни одну.

 

Мы в лютые морозы промерзали

в солдатских телогрейках до костей,

и сутками с руля рук не снимали —

спеша спасти блокадников скорей.

 

Нас юнкерсы бомбили днём и ночью,

и бил огонь немецких батарей.

Не стоит думать — к ним привыкнуть можно,

у Жизни не бывает семь смертей.

 

Дорога Жизни, ты была коварна,

когда к весне подтаивали льды,

и Ладога машины увлекала

в невидимые нами полыньи.

 

Не сосчитать покойников, что видел, —

опухших и лежавших у путей,

но невозможно было мне привыкнуть

к страданьям умирающих детей.

 

Увидев на коленях мёртвой мамы, —

дочурочка прижавшись к ней сидит, —

с усилием разжал покойной руки,

чтобы дитя из них освободить.

 

И девочку пяти лет, как былинку,

с собой в кабине рядом усадил,

и протянул ей сахара кусочек,

но не взяла. То ль не было в ней сил,

то ль мамы смерть в ней голод подавила.

Сидела молча, бил её озноб.

Дорогою до пункта назначенья

утешить я несчастную не мог.

 

На станцию с названьем Войбокало

привёз я пассажиров за полночь.

В снегу тела лежали ленинградцев,

которым уж никто не мог помочь.

 

Помог живым я женщинам и детям,

едва ходившим, перейти в вагон.

И на руках сироточку-былинку

в него принёс. Был переполнен он.

 

Поняв, что в нём сиротке не доехать

(от холода медведь бы умер здесь),

я разыскал в бараке коменданта,

и выложил на стол паёк свой весь:

 

Горохового пачку концентрата,

ржаной сухарь и сахара куски,

и попросил смурного коменданта:

«дай ей поесть, согреться помоги».

 

А девочка, ручонками как прутья,

меня за шею крепко обняла —

откуда вдруг в ней стало столько силы,

и горько так заплакала она.

 

За время, что в пути мы с нею были,

я стал, наверно, ей почти родным.

Но должен в Ленинград был возвращаться,

спешить помочь блокадникам другим.

 

Я вышел из барака коменданта —

светила тускло в трауре луна.

Мне спазмы, как удав, сдавили горло,

и сотрясли рыдания меня.

В. Верковский

 

Санинструктор

Шофёр и санинструктор с косичкою тугой

На той Дороге жизни спасали нас с тобой.

Свистели пули снайперов над самой головой.

Рвались, рвались снаряды над Ладогой седой.

 

Гудели «мессершмитты», фонтаном рвался лёд,

Но караван надежды упрямо шел вперёд.

В грузовиках избитых, набитых до краёв,

Везли ребят и женщин, больных и стариков.

 

Мы все еще в Кобоне мечтали долго жить,

А в Рыбинске так многих пришлось похоронить.

И командир девчонку в сердцах опять бранил:

«Что набрала всех мёртвых? Просил: спасать живых!»

 

Измотаны блокадой, морозами, бедой,

Детишки умирали дорогой ледяной.

А как она старалась согреть нас, сохранить,

И от обстрелов вражеских спасти и защитить!

 

Просила всё: «Родимые, не надо умирать!

Немного потерпите, уже недолго ждать.

Желанный берег близко, врачи давно нас ждут.

Немного потерпите, не умирайте тут...»

 

Но на эвакопункте снимали мертвецов.

Их складывали в штабеля без слов и без гробов.

Она же, обогревшись, пролив немало слёз,

В обратный путь спешила с зерном через мороз.

Ю. Глуханько

 

Дорога Жизни

Мама, мама, расскажи

О дороге жизни.

Учительница наша сказала,

Что она спасала

От голода и от врага

Отчаявшегося ленинградца.

 

Единственным лучиком света,

Окошком надежды на жизнь

Была ледяная дорога,

Проложенная по озеру Ладога.

 

Сколько с ней связано судеб!

Скольких она спасла!

Когда во время фашистской осады

Служила дорогой она.

 

Тонкая нить, как пуповина,

Мать и ребёнка, связала город

Со своей страной.

Когда вокруг Ленинграда

Сомкнулось кольцо блокады.

С. Коровина

 

* * *

Девятьсот берёзок на Дороге Жизни,

Память Ленинградцам, в дни блокады жившим.

Каждая берёзка — это день блокады,

Голод и лишения, грохот канонады.

 

Жизни не жалея, под обстрел и в холод.

Вы же Ленинградцы, вы не сдали город!

На Дороге Жизни русские берёзы

Помнят Ленинградцев и роняют слёзы.

Ю. Михайлов

 

* * *

Потомкам здесь на память сохранён

Участок старой Ладожской дороги.

На ней остался след былых времён —

Гром батарей… воздушные тревоги…

 

По ней шёл хлеб. В огонь она вела.

И в те далёких три тяжёлых года

«Дорогой жизни» названа была.

И потому — бессмертна для народа.

В. Суслов

 

* * *

Есть памятник «Дорога жизни»,

Где плещут волны Ладоги седой,

Война три года здесь справляла тризну,

Но выстоял мой город над Невой.

Б. Алёшин

 

* * *

Я низко склоняюсь пред Ладожской синью,

Пред льдом, что буранами выскоблен, —

Я чьей-то другой человеческой жизнью

У смерти блокадной был выкуплен.

А. Молчанов

 

Погибшим на Ладоге

(проект надписи на монументе)

 

Они погибли на Дороге Жизни —

Те, кто спасал, и те, кого спасали,

Храни покой их, Ладога седая,

А вы, потомки, память сохраните!

А. Молчанов

 

Из книги стихов А. Молчанова «Дорога жизни»:

 

Первый памятник на Дороге Жизни

В пионерском лагере «Ладожец»,

на мысе Сосновец, в 1958 г. был

открыт пионерский памятник

«Защитникам Дороги Жизни»

 

Она проходила тогда рядом с нами,

У нашего мыса, где лагерь теперь.

Порою на пляж выносило волнами

Крыло самолёта иль с «газика» дверь.

 

Она через годы стучится нам в память:

То дальние громы, как пушки, гремят,

То ночью на Ладоге видится пламя,

То чайки плывут, как панамки ребят…

 

Она проходила тогда рядом с нами,

И мы не забудем героев её.

Мы памятник в лагере нашем поставим —

Погибшим героям от тех, кто живёт.

 

Он встанет над Ладогой, скромный и строгий,

Стальным обелиском с баранкой руля,

И будет он первым на трассе Дороги,

Дороги, что жизнь Ленинграду спасла.

А. Молчанов

 

«Разорванное кольцо»

То ли тянущиеся дуги

Несомкнувшегося кольца,

То ль сведённые, словно руки,

Крылья ладожского моста,

 

То ли радуга добрым знаком

Распахнулась на фоне льдин,

То ль ворот триумфальных арка

В честь дороги «ВАД-Сто один».

 

Где теперь монумента насыпь,

Там был спуск пологий на лёд,

Здесь начало ледовой трассы,

Её славы бессмертной взлёт.

 

Подойди, молодой и старый,

Память павших благослови

И пред подвигом легендарным

Преклони колени свои.

А. Молчанов

 

Ладожский курган» в посёлке Осиновец

Ах, Ладога-Лада! Нет моря чудесней,

Добрей... и коварнее в шторм-ураган.

Поют о тебе благодарные песни

И ставят в укор тебе скорбный курган.

 

На склонах кургана гранитные плиты,

Гранитные стелы в шеренгах стоят,

И сотни имён тех, кто здесь не зарыты,

Чьи кости под ладожским илом лежат.

 

Там нет ни могил, ни крестов, ни надгробий —

Равнина и мгла, лишь порой, как мираж,

Покрытые илом, как будто в сугробе,

Останки машин, самолётов и барж.

 

Эх, Ладога, Ладога, буйная сила!

Ты, вроде бы, с нами была заодно —

Дорогою Жизни ты нас воскресила,

Зачем же ты стольких забрала на дно?

 

Топили их с неба пираты с крестами,

И лёд под машинами мог подвести...

И ты налетала своими штормами

На тех, кого город стремился спасти.

 

Стучат нам в сердца их безвинные души

И просят помочь обрести им покой:

Не могут они без могилки на суше —

Хотя бы условной, хотя бы пустой...

 

Как горько им там, под водой, вечно стылой!

Ведь близкие их не найдут, не придут.

Так будь же, курган, им земною могилой,

Не праха, так памяти вечный приют.

А. Молчанов

 

Плач по Кобоне

Ослепшие избы над речкою сонной,

Разбитая церковь, заросший погост.

Поблекшая надпись на въезде: «Кобона»,

А в яме на бочке железной «nach Ost...»

 

И сердце блокадника сжалось со стоном,

И горечь невольной вины обожгла:

Тебя ли я вижу, родная Кобона,

Что в память блокады навеки вошла?

 

Когда для спасенья людей Ленинграда

По Ладоге зимней машины пошли,

Ты стала, Кобона, вратами из ада,

Вокзалом Большой, заблокадной земли.

 

На ладожском льду, как под аркой бетонной,

Остался навек след блокадных колёс.

И ладожский ветер кричит мне: «Кобона!»

Паролем надежд и несбыточных грёз.

 

«Кобона, Кобона...» бубнил монотонно

Шофёр, чтобы сном не сковало глаза,

Чтоб в миг роковой над воронкой бездонной

Успеть руль крутнуть и нажать тормоза.

 

А в кузове люди сидят отрешённо,

Сквозь дрёму святых и удачу моля:

«Доехать бы только живыми в Кобону!..

Кобона, Кобона, Большая земля...»

 

Кобона, Кобона, прими привезённых,

Согрей, накорми, путь и дальше не прост!

Ты — первый приют из блокады спасённых.

Здесь первый на воле блокадный погост.

 

Не всем удалось путь продолжить — для многих

Он кончился здесь, где еды штабеля.

Обидная смерть на желанной дороге...

Пусть будет им пухом Кобоны земля!

 

Ослепшие избы над речкою сонной,

А в избах остались одни старики.

Забвенье легло на деревню Кобону,

И затхлостью тянет с Кобоны-реки.

 

Прости нас, Кобона, к тебе припадавших,

Как к Мекке блокадной, пойми и прости.

Мы дважды в году вспоминаем о павших,

И всё не собраться живых навестить.

 

Прости нас, лавиной забот погребённых,

В труде бесконечном ушедших в себя.

Прости своих крестников старых, Кобона,

Что, славя тебя, позабыли тебя.

 

Стоят монументы. Стихами и в прозе

Взывают к потомкам святые слова.

Но память живёт не в граните и бронзе,

А в людях — без нас эта память мертва.

 

Пусть имя твоё не заглохнет, Кобона,

И толщу грядущих столетий сверля,

Звучит, словно медь колокольного звона,

Кобона, Кобона, Большая земля!

А. Молчанов

 

Румболовская гора

Вот и Всеволожск, друг фронтовой.

Вдоль шоссе новостроек парад.

Здесь путь к Ладоге — ровный, прямой —

Преграждает крутая гора.

 

У дороги, под самой горой

В ряд огромные листья стоят —

Дуб и лавр, рядом жёлудь большой,

Чёрный, острый, как будто снаряд.

 

Здесь в блокаду и ночью, и днём

Шли машины одна за одной.

Здесь они начинали подъём

С поворотом, крутой, затяжной,

 

Метр за метром, вперёд и вверх,

Встречным ветром сечёт стекло.

«Как там «груз»? Довести бы всех...

Только б немца не принесло!..»

 

Метр за метром... Мотор ревёт...

Поворот... Ну, ещё чуть-чуть!..

Напряжение сердце рвёт...

Да, не лёгок к победе путь!

 

Трудный Румболовский подъём,

Где булыжник раскатан в лёд,

Где шофёр и мотор вдвоём

Грузовик толкали на взлёт:

 

«Ну, давай же, тяни, держись!

Ленинграду ещё трудней...

Мы с тобою спасаем жизнь

Не свою, а многих людей!..»

 

Навсегда застыл под горой

Листьев дуба и лавра строй —

Символ мужества шоферов,

Славы их во веки веков.

А. Молчанов

 

Легендарная полуторка у деревни Дусьево

Её со дна суровой Ладоги достали,

Из дней блокады Ленинграда, из легенд,

И у дороги вознесли на пьедестале —

Как неизвестному шофёру монумент.

 

Она застыла, словно белое виденье.

Под ней ломается, проваливаясь, лёд,

Машина вздыбилась, дрожа от напряженья,

В своём последнем устремлении вперёд,

И рвётся, рвётся изо льда забвенья...

А. Молчанов

 

Памятник «полуторке» — «машине-солдату»

По Ладоге зимней, по хрупкому льду

В буран и бомбежку машины идут,

И ночью, и днем, у врага на виду

Снаряды и хлеб Ленинграду везут.

Это Дорога Жизни.

А. Молчанов

 

Паровоз-памятник на станции Ладожское озеро

В конце пути, у Ладоги

Колёсами прирос

В лучах победной радуги

Блокадный паровоз.

 

Давно утихли выстрелы,

Смолк вой над головой,

И электрички быстрые

Щадят его покой.

 

Усталый и заслуженный,

Стоит меж двух берёз

Дороги Жизни труженик,

Блокадный паровоз.

 

Но если вдруг беда опять

Ударит в гулкий рельс,

Готов он вновь пары поднять

И в путь — в опасный рейс.

А. Молчанов

 

Осиновецкий маяк

В тельняшке полосатой,

Как истинный моряк,

Стоит молодцевато

Над Ладогой маяк.

 

Стоит, высок и строен,

Прикрыв рубцы от ран,

Дороги Жизни воин,

Блокадник-ветеран.

 

Враги не раз пытались

Стереть его с земли.

Фашистских асов стаи

Его терзали, жгли.

 

Казалось, что держался

Он из последних сил,

От взрывов бомб качался,

Но свет свой не гасил.

 

Светил он, чтоб видали

Его с Большой земли,

Светил в ночные дали,

Где баржи хлеб везли,

 

Светил сквозь мрак блокады,

Сквозь тьму смертей и зла,

Чтоб помощь Ленинграду

По Ладоге дошла...

 

Стоит, высок и строен,

Прикрыв рубцы от ран,

Дороги Жизни воин,

Блокадник-ветеран.

 

Доски мемориальной

На нём пока что нет,

Но он и без регалий

Герой блокадных лет.

А. Молчанов

 

Стела «Регулировщица» на Ржевке

Девчонка в ушанке спокойно и строго

На каменной стеле флажок подняла.

Отсюда в бессмертье уходит Дорога,

Что жизнь Ленинграду в блокаду спасла.

А. Молчанов

 

Монумент «Балтийские крылья»

От станции Ржевка в пяти километрах

На трассе, овеянной ладожским ветром,

Стоят буквой «V» серебристые крылья,

Храня сквозь века легендарные были.

 

Морской авиации грозные крылья,

Созвездье Героев — полки, эскадрильи,

Вы эти поля в сорок первом обжили.

Отсюда вы курс на Берлин проложили.

 

Балтийские крылья, гвардейские крылья,

Вы звёзды свои вечной славой покрыли.

Но главный свой подвиг вы здесь совершили

И городу Ленина жизнь подарили.

А. Молчанов

 

Монумент «Катюша»

Здесь день и ночь неся дозор за небом,

Бесстрашные зенитчики прикрыли

Дорогу Жизни от фашистских крыльев,

Чтоб в Ленинград дошли машины с хлебом.

 

И в память тех, кем в яростных сраженьях

Немало вражьих асов было сбито,

Стоят двутавры, как стволы зениток,

И охраняют подвиг от забвенья.

А. Молчанов

 

101-я батарея

А.Л. Седову, командиру 101-ой

Отдельной дальнобойной батареи

береговой обороны Ладожской

военной флотилии

 

Зима. Блокада. Голод всё острее

И косит, косит, торопя конец...

На Ладоге на мысе Сосновец

Позиция Сто первой батареи.

 

Песок и сосны, позади — болота,

За брустверами — ладожская даль.

Бетон укрытий, грозных пушек сталь,

А на флагштоке славный флаг Балтфлота.

 

Летят отсюда точные снаряды,

Чтоб защитить, укрыть и сохранить

Дороги Жизни тоненькую нить,

Единственной дороги сквозь блокаду.

 

Да, если бы не Ладога родная,

Едва ли смог бы выжить Ленинград

И выстоять в страшнейшей из осад.

А как потом бы шла война, кто знает…

 

Но помни, город, славой не старея:

В том сентябре под натиском брони

Ты к Ладоге смог выход сохранить

Благодаря Сто первой батарее.

 

...Сентябрь, восьмое.

Немцы в Шлиссельбурге,

Готовятся форсировать Неву.

Уже понтоны, лодки на плаву,

А правый берег замер, как в испуге.

 

Есть от чего — ни пушек здесь не видно,

Ни миномётов, и патронов чуть.

И значит, немцам здесь открытый путь

Вдоль Ладоги во фланг, навстречу финнам.

 

И враг, в удачу переправы веря,

Уже успех дальнейший предвкушал,

Как вдруг хлестнул артиллерийский шквал,

Нева вскипела, вздрогнул левый берег.

 

Калибр снарядов сразу отрезвляет.

Вот вспыхнул танк, идёт на дно понтон,

Встаёт разрывов огненный заслон,

И не понять, откуда, кто стреляет,

 

В немецком штабе беспокойство зреет:

«В такой огонь форсировать нельзя!

Они все планы нам сорвать грозят...

Откуда взялись эти батареи?»

 

Не только немцы были в заблужденье

О батареях, что огнём своим

В тот день так сильно помешали им.

Нашёл ошибку я и в нашем донесенье.

 

Архивный поиск - вроде лотереи,

Находка — долгим поискам венец;

«По Шлиссельбургу с мыса Сосновец

Вели огонь две наших батареи...»

 

Но на мысу, где сосны взгляд ласкают,

Вдали от Шлиссельбурга, за Невой —

Двенадцать километров по прямой,

Была одна Сто первая морская.

 

В тот день, восьмого, здесь, во всей округе

Меж Ладогой и верхнею Невой,

Она была одна, готовая дать бой,

Чтоб охладить немецкие потуги.

 

Всего одна, но коль приспело дело,

Она одна такой огонь вела,

Что три немолодых её ствола

Горели, раскалившись до предела.

 

— Снаряд... Прицел... Огонь...

Снаряд... Быстрее!.. —

Артиллеристы глохли, руки жгли...

И так два дня, пока не подошли

К Неве другие наши батареи.

 

А враг поверил в то, что берег правый

Надёжно укреплён и защищён,

И был огнём Сто первой так смущён,

Что упустил возможность переправы.

 

Ну, а потом у армии немецкой

Форсировать Неву пыл поостыл...

Так помни, город, чем обязан ты

Сто первой дальнобойной, Сосновецкой.

А. Молчанов

 

Остров Сухо, 22 октября 1942 года

Где-то на Ладоге, в мглистом просторе,

Натиск штормов принимая,

Груда камней выступает из моря,

Старый маяк поднимая.

 

Грохот прибоя, как отзвуки боя,

Слышен то громко, то глухо,

Словно напомнить нам хочет с тобою

Бой возле острова Сухо.

 

Может, тот бой был не очень масштабным,

Без бронированных монстров,

Но для блокады он мог стать этапным,

Если бы враг занял остров.

 

Он замышлял перерезать отсюда

Ладожский путь сквозь блокаду,

Чтоб не смогли ни машина, ни судно

Хлеб привезти Ленинграду.

 

Тёмной ненастной октябрьскою ночью

Скрытно для взгляда и слуха

Шла из Кексгольма флотилия волчья

К нашему острову Сухо.

 

Шли катера, баржи «Зибель» с десантом —

Сотни солдат, сотня пушек,

Чтоб навалившись, мгновенным захватом

Кончить с клочком русской суши.

 

— Там, на клочке, лишь одна батарея,

Сорок советских матросов.

Так что за час... нет, конечно, быстрее

Будет германским весь остров!..

 

Враг в наших пушках чуть-чуть просчитался:

К счастью для нас, им на горе,

Тральщик в то утро вблизи оказался,

Наш ТЩ-100 был в дозоре.

 

В грозной беде он друзей не оставил,

Не показал немцу пятки.

К трём пушкам острова тральщик добавил

Две свои «сорокапятки».

 

Если ж пять пушек на смелость умножить,

Стойкость и злость комендоров,

То уж не пять их, а сорок, быть может,

Станет по силе отпора.

 

Вот первый катер вдруг вспыхнул жар-птицей,

Хмурый рассвет озаряя,

Тонет баржа, за борт сыплются фрицы,

В стылые волны ныряя.

 

Бой разгорается в ярости пушек,

Остров под градом снарядов.

Взрывы рвут камни, а грохот рвёт уши.

Лодки десантников рядом.

 

Смолкло орудие, много убитых,

Сам командир ранен дважды.

С неба ревут и строчат «мессершмиты»,

Словно охотясь за каждым.

 

Тральщик в жестокой неравной дуэли

Высадке немцев мешает.

Пушки его от стрельбы обгорели.

Враг злость на нём вымещает.

 

«Юнкерс» в пике с диким воем заходит —

Может, не выдержат нервы?

Вдруг появился наш «малый охотник»

Номер Сто семьдесят первый.

 

С дерзкой отвагой, врагу неизвестной,

С ходу влетев в гущу боя,

Скрыл ТЩ-100 дымовою завесой,

Дав передышку героям.

 

Только на острове нет передышек —

Немцы на лодках прорвались,

Лезут на Сухо всё дальше, всё выше

С криком, чтоб «русы сдавались».

 

Но захлебнувшись огнём краснофлотцев,

Резво попрятались в камни.

Пулей их там не достанешь, придётся,

Видно, прогнать их штыками!

 

И штыковою атакою страшной

Немцев сбивали вниз дважды.

Только всё меньше бойцов в рукопашной,

Ранен, наверное, каждый.

 

 — Врёшь, не возьмёшь Сухо! Есть ещё силы,

Чтобы отбить оккупантов!..

Вдруг пронеслись краснозвёздные «илы»

Прямо на баржи десанта —

 

Танками с неба, разящею сталью,

Острову Сухо защитой.

А «ястребки» навалились на стаю

«Юнкерсов» и «мессершмитов».

 

К Сухо летит, бурунами усата,

«Малых охотников» тройка.

Мчат канонерки с баском «стотридцаток».

И началось отступленье десанта

Прочь от смертельного рока.

 

Сопровождали их рёв эскадрилий,

Ад орудийного грома.

До ночи били, бомбили, топили,

Кончив бой полным разгромом.

 

В ярком созвездии славных сражений,

Гордости русского духа,

Пусть никогда не померкнет в забвенье

Бой возле острова Сухо!

А. Молчанов

 

Крепость Орешек

Стоит, окружённый Невой,

На острове, как пьедестале,

Брат Бреста Орешек седой

На страже у ладожской дали.

 

Ей звания «крепость-герой»,

Как Брестской, пока что не дали.

Но враг, что здесь был той порой,

Её позабудет едва ли.

 

Тяжёлый фашистский сапог,

Сминая российские вёрсты,

Дошёл до Невы, но не смог

Ступить на Ореховый остров.

 

Во всю «барбаросскую» прыть,

Солдат не жалея, как пешек,

Враг рвался вперёд, но разгрызть

Не в силах был русский Орешек.

 

Его по квадратам, в упор

Терзали снаряды и мины,

Но крепость давала отпор,

Огнём отвечали руины.

 

В кирпичной пыли, дымной мгле

Смерть рыскала жертв, и нередко

Бойцов предавали земле

В могилы погибших здесь предков.

 

Упорством советских людей

И прочностью кладки старинной

Держался полтысячи дней

Орешек, как витязь былинный.

 

Стоял, не склонив головы,

С простреленной каменной грудью,

И вражеский берег Невы

Держал на прицеле орудий.

 

Полтысячи дней и ночей

Он был здесь щитом Ленинграда

И подлых его палачей

Громил при прорыве блокады.

 

И даже спустя много лет

Врагам снился, грозен и страшен,

Как призрак в ночи, силуэт

Разбитых его стен и башен...

 

Стоит, окружённый Невой,

На острове, как пьедестале,

Брат Бреста — Орешек седой

На страже у ладожской дали.

 

Воспетый народной молвой,

В рубцах многих славных баталий...

Но звания «крепость-герой»

Ему почему-то не дали.

А. Молчанов

 

Песни

 

Ладога

Музыка: Л. Шенберг и П. Краубнер

 

Сквозь ветры, штормы, через все преграды

Ты, песнь о Ладоге, лети!

Дорога здесь пробита сквозь блокаду,

Другой дороги не найти.

 

Эх, Ладога, родная Ладога!

Метель и штормы, грозная волна.

Недаром Ладога родная

«Дорогой жизни» названа.

 

Пусть ветер Ладоги поведает народу,

Как летом баржу за баржой

Грузили мы и в зной, и в непогоду,

Забыв про отдых и покой.

 

Зимой машины мчались вереницей,

И лёд на Ладоге трещал.

Возили хлеб для северной столицы,

И Ленинград нас радостно встречал.

П. Богданов

 

Дорога жизни

Музыка: В. Успенский

 

Споём, друзья, споём себе на радость,

О той дороге синей водяной,

С Большой земли к герою-Ленинграду

Она идет по Ладоге родной.

 

Враги кольцом смертельным окружали

Любимый город, нашу колыбель.

«Ты не умрёшь, — сказали ладожане, —

Страна придёт по Ладоге к тебе».

 

Звени, как бубен, сияй, как радуга,

Любимой песнею живи в сердцах.

Дорога жизни, родная Ладога —

Оруженосец города-бойца.

 

Споём, друзья, о наших капитанах,

В грозу и шторм, и полночью и днём

Они бесстрашно водят караваны

Под ураганным вражеским огнём.

 

На берегах унылых и печальных,

Где жили чайки да заря,

Как в грозной сказке — выросли причалы

И корабли бросают якоря.

 

Здесь каждый грузчик не жалеет силы,

Он за погрузку бьётся, как солдат,

Пускай скорей дары со всей России

С улыбкой счастья примет Ленинград.

 

И хоть гремит под грохотом орудий

Война на том и этом берегу,

Но этот труд Россия не забудет,

И ленинградцы в сердце сберегут.

О. Берггольц

 

Ладога, помни!

Музыка: Е. Белова

 

Ладога, Ладога, помни ту зиму,

Холод и голод в домах Ленинграда,

Помни в воде под колёсами льдину,

Крики с последней машины детсада.

 

Помни, как бомбы твой лёд пробивали,

Помни, как дети под ним погибали.

Помни блокаду и жизни Дорогу,

Как все молились России и Богу.

 

Ладога, Ладога, годы, как свечи,

Гаснут, и вновь зажигает их память,

Боль твою время и глушит, и лечит,

Но навсегда горе горькое с нами.

 

Ладога, Ладога, каждой зимою,

Плача, снежинки спешат все куда-то,

Может быть, это летят над тобою

Души погибших, стремясь к Ленинграду.

Е. Шкловский

 

Ладога — студёная дорога

Музыка: В. Баделин

 

Ладога... Мы с ней давно знакомы, —

С ней огнём связала нас война.

Плёнкой льда замаскирован омут, —

Ладожской воронки глубина...

 

Ладога... Мы с ней встречались много,

И забыть те встречи не дано:

Под машиной сразу две дороги —

К берегу, а может быть, на дно...

 

Трещинами лёд исполосован,

Раненая Ладога в дыму...

Там бы пригодилась невесомость, —

Та, что космонавту ни к чему...

 

Помните, водители-солдаты,

Хрупкий мост, протянутый войной,

Где провалов чёрные заплаты

Ладогу пятнали под луной.

 

И почти под самым Ленинградом

Небо Ладоги в недобрый час...

Нет, не снегопадом — бомбопадом

На дороге засыпало нас...

 

Рёбра льдин... Мотор сбивался с ритма,

На торосах скрежетал металл...

«Пронеси!» — шофёрскую молитву

Кто на этой трассе не читал!

 

В маскхалате ползала позёмка,

В белом-белом Ладога сама,

И навзрыд, по-бабьи над воронкой,

Где трёхтонка обломила кромку,

Голосила русская зима...

 

Но машины шли, свернув немного...

Лёд стонал. Машины шли вперёд.

Ладога — студёная дорога,

Ладога — горячая дорога,

Ладога — солдатской славы взлёт...

 

Грохотал поток машин упрямый,

Размывал блокаду, и впотьмах

Жизнь он нёс, делённую на граммы,

В скрученных до хруста кузовах.

 

В том пути секунда длилась долго...

Презирая полыньи полон,

Нас вело святое чувство долга —

Лучший полководец всех времён!

И. Демьянов

 

Ладога

Музыка: О. Воробьёва

Посвящается защитнику Ленинграда — лётчику-балтийцу Александру Кузьмичу Шлюндину

 

Мы ленинградцы, дети из блокады,

Про Ладожское озеро поём.

С большой земли шла помощь Ленинграду.

Дорогой Жизни Ладогу зовём.

 

Враги кольцом блокады окружали

Нас в грозный час, где смерть была и ад.

Но летчики-балтийцы нас спасали,

И ладожцы спасали Ленинград.

 

Воздушная тревога. Враг прорвался.

И наши лётчики вступают в бой.

Вот «мессер» вошёл в штопор, и взорвался,

И захлебнулся ладожской волной.

 

Поклон вам низкий воины-ветераны.

Кто вёл обозы в город над Невой.

Дорогой жизни шли те караваны,

Спасали ленинградцев всей страной.

 

Пусть эта песня будет, как награда,

Как память о дороге фронтовой.

Блокадники мы, дети Ленинграда,

Гордимся нашей Ладогой родной.

О. Воробьёва

 

Баллада о ледовой трассе

Музыка: Я. Дубравин

 

Когда над Ладогой мороз трещит крутой,

Поёт метель про снежные просторы,

То слышится в суровой песне той —

Гудят, гудят полуторок моторы.

 

Пуржит пурга, стервятники бомбят,

Дырявят лёд фашистские снаряды,

Но не замкнуть врагу кольцо блокады.

Идут машины с хлебом в Ленинград,

Идут машины с хлебом в Ленинград.

 

Сквозь сто смертей тогда полуторки неслись,

Сто раз на них обрушивалось небо,

Но слово «хлеб» равнялось слову «жизнь»,

А если жизнь, то значит, и победа.

 

И верил город в гуле канонад,

Что вся страна живёт его тревогой.

И потому ледовою дорогой

Идут машины с хлебом в Ленинград,

Идут машины с хлебом в Ленинград.

 

Отполыхали в небе всполохи войны,

Где шли бои — поля лежат без края.

И зреет хлеб, и нет ему цены,

И катит волны Ладога седая.

 

Над нею годы мирные летят,

Пройдут века, но будут слышать люди,

Как сквозь пургу, мороз и гром орудий

Идут машины с хлебом в Ленинград,

Идут машины с хлебом в Ленинград.

В. Суслов

 

На дороге жизни

Музыка: А. Розенбаум

 

В пальцы свои дышу —

Не обморозить бы.

Снова к тебе спешу

Ладожским озером.

 

Долго до утра в тьму зенитки бьют,

И в прожекторах «Юнкерсы» ревут.

Пропастью до дна раскололся лёд,

Чёрная вода, и мотор ревёт:

«Вправо!» ...Ну, не подведи,

Ты теперь один правый.

 

Фары сквозь снег горят,

Светят в открытый рот.

Ссохшийся Ленинград

Корочки хлебной ждёт.

 

Вспомни-ка простор шумных площадей,

Там теперь не то — съели сизарей.

Там теперь не смех, не столичный сброд —

По стене на снег падает народ — голод.

И то там, то тут в саночках везут голых.

 

Не повернуть руля,

Что-то мне муторно...

Близко совсем земля,

Ну, что ж ты, полуторка?..

Ты глаза закрой, не смотри, браток.

Из кабины кровь, да на колесо — ала...

Их ещё несёт, а вот сердце — всё. Стало.

А. Розенбаум

 

Ладога

Музыка: А. Городницкий

 

Когда ветра весенние задуют,

Напомнив, что не вечны холода,

Я еду вновь на Ладогу седую,

Где непрозрачна тёмная вода.

Где бледное негаснущее небо,

Светящее из глубины веков,

Над нами опрокидывает невод

Золототканых низких облаков.

 

Былая память непосильным грузом

Ложится в основание строки.

Не здесь ли нас в воде по самый кузов

Из Питера везли грузовики?

Апрельский лёд, невидим и непрочен,

Нам расставлял воронки на пути.

И всё-таки я выжил среди прочих,

Кому от смерти повезло уйти.

 

Благодарю водителя и Бога.

Вовек того не позабуду дня.

Когда по льду нелёгкая дорога

Дорогой жизни стала для меня.

Не потому ли в сумрачном апреле,

Когда заря рисует миражи,

Я возвращаюсь к Ладожской купели,

Рождение второе пережив?

А. Городницкий

 

Ленинградская песня

Музыка: И. Растеряев

 

Я стою, смотрю в стылый зимний мрак:

Освещает ночь ладожский маяк.

Хоть и нет в душе для тоски причин,

Чудятся порой всполохи в ночи.

Мысли ворошит, будто бы в бреду,

Караван машин на весеннем льду.

Среди них есть ты — изможденный весь,

Вышедший опять в свой блокадный рейс.

 

Курс на Ленинград через тонкий лед.

И нельзя назад, можно лишь вперед.

Можно лишь уйти к Богу босиком,

Если по пути — трассером в стекло.

Взрывы — тут и там, дыбом лед встает.

Караван машин набирает ход.

Ты собою рвешь вражье кольцо —

Скалит смерть в окно тощее лицо.

 

Мечется в груди метронома стук.

Город ждет муки, одурев от мук.

Может, в этот миг где-то у станка

Выронила ключ детская рука?

Вспышка за стеклом: «мессер» с неба бьет.

Вот передний встал и пошел под лед.

Котелки звенят сотней бубенцов,

Справа — полынья, вплоть до Зеленцов.

 

Сколько вас таких? —Тех, кто уходил,

Так и не узнав, кто же победил,

Под сомнений вихрь просто жал на газ!

Это ты моих сохранил и спас.

Не прорваться мне через снежный бред,

Разделяют нас семь десятков лет.

Лишь хочу, чтоб знал ты в своем раю —

Я из-за тебя здесь сейчас стою.

И. Растеряев

 

Дорога жизни

Музыка: В. Гуров

 

В память о днях жестоких

Этот курган высокий

Верных сынов Отчизны

Хранит имена,

Тех, кто отдал, не дрогнув,

Жизнь свою за дорогу,

Что Дорогой жизни

Была названа.

 

Не вернутся корабли,

Что лежат на дне,

И машины не придут,

что под лёд ушли.

Не утихнет ни на миг

Эта боль во мне

За товарищей моих,

Что не дожили, не дошли они

По дороге той, что на вечный век

стало их судьбой...

 

Гибелью дышит небо...

На день осьмушка хлеба...

Город в тисках блокады —

Где силы найти?

Волны Ладоги стынут,

Хрупкий лёд под машиной...

— Надо, ребята, надо

Город спасти!

 

Прошлое не забыто —

Здесь, на гранитных плитах,

Верных сынов Отчизны

Живут имена,

Тех, кто отдал, не дрогнув,

Жизнь свою за дорогу,

Что Дорогой жизни

Была названа.

В. Гуров

 

Регулировщицы Дороги жизни

Песня посвящается девушкам-регулировщицам на «Дороге жизни».

 

Расскажи, Ириновка, о девушках,

что стояли ночи на часах.

Как хотелось им тепла и хлебушка.

Таяли снежинки на носах.

 

Льдинками снегурочки увешаны.

Светятся в флажках и огоньках.

Корочки подсчитаны и взвешены.

Вечен подвиг девушек в веках.

 

На весах снаряды, пули тоннами.

Кладбища из глины и воды.

А машины с хлебом шли колоннами,

Ленинград спасая от беды.

 

На тридцатом километре к Ладоге

Спят девчата наши вечным сном.

А над ними звёзды, солнце, радуги,

облака, дожди, весенний гром.

 

Город тонет в собственной беспечности.

На посту остались нас пасти.

Вы, регулировщицами вечности,

Вечности на жизненном пути.

Т. Михайлова

 

* * *

Не раз бросала нас блокада

На лед под ветер штормовой

И стала гимном и наградой

Нам песнь о Ладоге родной.

 

Одно лишь есть у нас богатство —

Нами прожитые года

Но наше Ладожское братство

Не постареет никогда!

 

И коль возьмут года в осаду

Мы песнь о Ладоге споем,

И старость, как кольцо блокады,

Одним ударом разорвем.

Читайте о Блокаде Ленинграда в нашем блоге:

75 стихотворений о блокаде Ленинграда

175 стихотворений о детях блокады

Память о блокаде: 50 стихотворений

Поэзия блокадного Ленинграда: «Я говорю с тобой под свист снарядов»... 

Поэтическая летопись Блокады Ленинграда Юрия Воронова

Юрий Воронов: «Мы вышли из блокадных дней…»: О поэте

90 песен о блокаде Ленинграда 

12 песен о детях блокады

27 художественных фильмов о блокаде и обороне Ленинграда

Блокада в книгах для детей и подростков

Блокада Ленинграда: Книги

Первый день блокады: 10 стихотворений

20 стихотворений о прорыве блокады Ленинграда

18 января День прорыва блокады Ленинграда

18 января прорыв блокады Ленинграда

День снятия блокады Ленинграда Воспоминания ленинградской девочки

И грянул салют над Невою. 70 лет полного снятия блокады Ленинграда  Стихи о снятии блокады Ленинграда

День памяти блокады Ленинграда.

Память о блокаде в камне и в стихах. Часть 1 Кладбища и парки

Мемориалы, посвящённые блокаде Ленинграда. Часть 2 Монументы и памятные места

Мемориалы, посвящённые блокаде Ленинграда. Часть 3 Памятники защитникам и жителям города, детям и животным

40 стихотворений о Пискаревском кладбище

Памятники на Дороге жизни

Таня Савичева – девочка-символ

Муза Блокадного Ленинграда Ольга Берггольц

«Дыша одним дыханьем с Ленинградом, я не геройствовала, а жила»: поэмы «Февральский дневник» и «Ленинградская поэма» Ольги Берггольц

«Блокадная Мадонна» Ольга Берггольц

Мое открытие Ольги Берггольц

Михаил Дудин: «Меня поэтом сделала война» Поэма «Песня Вороньей Горе», стихи

Вера Инбер: «Когда нам как следует плохо, мы хорошие пишем стихи…» Поэма «Пулковский меридиан», стихи

Елена Верейская и «Три девочки»

Вадим Шефнер: «Жизнь не кончается там, где кончается…»

Стихи Вадима Шефнера о войне и Ленинграде

Александр Прокофьев Стихи о Ленинграде

Вольту Суслову – 90 лет Стихи о блокаде

Николай Тихонов «Но умереть мне будет мало, как будет мало только жить…»  Из «Ленинградских рассказов». В железных ночах Ленинграда...; стихи

Анатолий Чепуров: "Давайте поклоняться доброте"  Стихи о блокаде

К юбилею Всеволода Рождественского «Я жажду утолять привык родною речью…» Стихи «Пулковские высоты», «Белая ночь (Волховский фронт)»

«Как это было! Как совпало – Война, беда, мечта и юность!..» История любви Любови и Льва Жаковых, пронесённая через блокаду.

Простить и помнить. Что сказал немцам в рейхстаге лейтенант Гранин

Вспоминая блокаду Ленинграда

Блокада Ленинграда: две даты – один юбилей

Освобожденный от блокады Ленинград

Санкт-Петербург – Петроград – Ленинград - Санкт-Петербург - 310 лет

15 баллад о войне

День петербургских кошек и котов. Кошки в дни войны

Кошки и война: 10 стихов