«Я жажду утолять привык родною речью…»
10 апреля - 120 лет
замечательному поэту Всеволоду Александровичу Рождественскому (1895 – 1977).
Он
родился 29 марта (10 апреля н.с.) 1895 года в Царском Селе (Пушкин). Раннее детство
Всеволода прошло в небольшой квартире преподавателей из местной гимназии. Он получил хорошее
домашнее образование, рос в обстановке благоговения и любви к А. Пушкину, Н.
Некрасову. Серьезное влияние на юного поэта оказала мать, происходившая из
большой деревенской семьи, проживавшей неподалеку от Ясной Поляны. Судя по
автобиографической книге Рождественского «Страницы жизни», мать обладала
богатым творческим воображением. Она часто пела старинные народные песни, а
также романсы А. Гурилева и А. Варламова.
Родные места отца
находились неподалеку от Тихвина — в селе Ильинском. Деревенский мир Ильинского,
куда семья переезжала летом из Царского Села, причудливо соединялся в его душе
с городком муз, и обе эти стихии,
деревенская и дворцово-городская, простодушно-крестьянская и высокоинтеллигентная,
по-своему формировали талант будущего поэта. Возможно, эта гармония и давала
ему устойчивое ощущение счастья и полнокровности жизни. Отец Рождественского
служил учителем Закона Божьего в царскосельской гимназии, где директором был
поэт Иннокентий Анненский. В той же гимназии учился Н.Гумилев, которого
впоследствии, как и И.Анненского, Рождественский считал своим учителем.
Неподалеку от гимназии И.Анненского помещалась женская гимназия, где училась
Аня Горенко — впоследствии знаменитая поэтесса Анна Ахматова,— их связывали
многолетние дружеские отношения. Царское Село с его всемирно знаменитыми
дворцами и «версальскими» парками, гармоничное, преисполненное поэтической
прелести, оказало немалое эстетическое воздействие на восприимчивую душу будущего
поэта.
Старшие брат и сестра
Рождественского с увлечением читали Н. Чернышевского, А. Герцена, изучали и
искренне любили революционные песни 1905 года. Впервые Рождественский
погрузился в литературную деятельность еще в гимназии. Он с интересом читал западноевропейскую
литературу, изучал поэтическое наследие прошлых веков и был восхищен античной
культурой. В третьем гимназическом классе Рождественскому легко далось
постижение латыни. Не менее страстно, чем Пушкина, в юношеские годы
Рождественский любил Катулла и Овидия. Эта любовь дала силы перевести немало
сочинений из Овидиевых «Посланий» или же «Метаморфоз». На занятиях мальчику
было скучно. С большей охотой он посещал самодеятельные спектакли в городском
училище, а также родной гимназии.
В 1907 году семейство
Рождественских покинуло Царское село. Отец семейства был переведен на службу в
церковь в Петербурге. Царское село навсегда осталось для поэта самым родным,
впоследствии он считал его источником своих поэтических сил. В новом для себя
городе Рождественский учился в седьмой, а потом в первой гимназии, увлекался
чтением различной литературы и театром, понемногу возобновил литературные
труды. Он начинал печататься в журнале «Ученик», выходившем под редакцией
преподавателя латыни в 1-й Петербургской гимназии В.Г. Янчевецкого, потом
ставшего известным историческим романистом В.Яном. Под впечатлением от
грандиозных успехов товарища одноклассники издали на собственные средства книгу
его стихов, которая получила название «Гимназические годы». Стихи из неё, как и
из журнала «Ученик», Рождественский потом никогда не перепечатывал, считая их
ученическими, исполненными подражаний Надсону и Апухтину.
В 1914 году
Рождественский стал победителем гимназического конкурса со своим
стихотворением, которое он посвятил «Медному Всаднику», и получил в подарок
собрание произведений Пушкина. Окрыленный успехами, он в этом же году без труда
поступил на историко-филологический факультет университета в Петербурге. В
период учебы юный студент тяготел к «Пушкинскому семинару», которым в
университете руководил профессор С.А. Венгеров, посещал литературные собрания,
вечера и кружки. Поэты писали стихи, собирались на собрания в частные квартиры,
разбирали существующие школы и течения, которые возникали постоянно. Когда на
факультете образовался «Кружок поэтов», где главной и наиболее яркой фигурой
была Лариса Рейснер, Рождественский принял в нем активное участие. На его
заседаниях Рождественский встретился с О.Мандельштамом, С.Есениным и другими
тогдашними петербургскими поэтами. По-видимому, революционно-демократические
взгляды, в особенности под влиянием пламенной Ларисы Рейснер, тесно
сблизившейся тогда с Рождественским, были в «Кружке поэтов» доминирующими.
В среде самых
популярных поэтов современности Рождественский выделял Блока, встреча с которым многое определила в
его судьбе. Правда, по своим стихотворным пристрастиям Рождественский тяготел в
1910-20-х к акмеистам. В акмеистах Рождественского привлекали строгость формы и
скрупулезность работы над словом, в Блоке — магия, волшебство, сила внутренней
словесной музыки. Все же в пору разрыва акмеистов с Блоком он ушел к Блоку.
В политических
брожениях и спорах, начавшихся в студенческой среде в связи с войной,
Рождественский почти не принимал никакого участия. Первая мировая война
помешала продолжить образование - с третьего курса он был мобилизован в армию. В октябре 1917, когда
Лариса Рейснер стала комиссаром Балтфлота, Рождественский стал командиром
Красной Армии. Вместе с солдатами своего батальона участвовал он в бурных событиях
1917.
В 1916 году началась дружба
с Горьким, продолжавшаяся вплоть до 1918 года. В качестве репетитора он посещал
дом Горького, жившего в то время на Кронверкском проспекте. Он принял в судьбе
одаренного юноши самое благожелательное участие. В автобиографической книге
«Страницы жизни» Рождественский особенно подчеркивал данный ему в те дни совет
М. Горького о том, что книги должны идти от жизни, чтобы вернуться туда же — в
жизнь. В период с 1919 по 1920 год Рождественский служил красноармейцем, плавал
на тральщике, который искал мины в реках и заливах. В 1920 году он возвратился
в Петроград, где жил в легендарной коммуне литераторов — «Доме искусств». Поэт
сблизился с М. Горьким, и именно
рекомендация писателя помогла Всеволоду вступить в коммуну. В 1920 году
Рождественский поступил на работу в Петроградский Союз поэтов в должности
секретаря. Отныне он мог работать вместе с горячо любимым кумиром современности
Александром Блоком, который в это время был председателем Союза.
В 1921 году Горький
привлек Всеволода Александровича к сотрудничеству с издательством «Всемирная
литература». Там он продемонстрировал свои умения как поэт–переводчик с
французского, немецкого и немного английского языка. Это была первоклассная
переводческая школа для поэта. В 1924 году Рождественский вернулся в
университет и через пару лет окончил учебу. В 1921–1926 годы Всеволод
Александрович очень много писал. Совмещая учебу с написанием лирических
произведений, Рождественский очень скоро опубликовал три книги со
стихотворениями: «Золотое Веретено», «Лето», «Большая Медведица». Он
сотрудничал с литературными печатными изданиями, заводил множество знакомств с
литераторами-современниками. Во «Всемирной литературе» Рождественский сблизился со своим давнишним знакомым Н. Гумилевым. Именно он смог привлечь поэта
к участию во 2-м «Цехе поэтов». С Есениным Рождественский
познакомился еще в 1915 году. Когда с ним произошел трагический случай,
Рождественский был в числе тех, кому суждено было первыми войти в номер
гостиницы, где погиб поэт. С 1927 года Рождественский часто уезжал в Коктебель,
в дом к М. Волошину. Именно сюда в
начале двадцатого столетия стала съезжаться литературная богема. В Крыму жили А. Толстой, А. Белый,
В. Инбер, К. Петров–Водкин и еще многие знаменитые люди искусства.
В 1930-е годы
Рождественский участвовал в поездках литераторов по восточным республикам СССР,
впервые перевел на родной язык казахского классического поэта А. Кунанбаева, М.
Ауэзова и некоторых других. В книге «Земное сердце» (1934) центральной темой
является социалистическое строительство: Днепрострой, Турксиб, Армения, работа
геолого-разведочных отрядов. Стихи эти отмечены жизнерадостностью. Потом он подходит
к теме, ставшей для него постоянной: об искусстве и людях искусства, пишет
стихи и прозаические этюды о Лермонтове, Некрасове, Пушкине, Гоголе, Шевченко,
Джамбуле, Апухтине, о Николае Островском. Заметное место в его поэзии заняли
произведения, посвященные русской истории («Новгородская София», «Князь» и
др.). В 1936 году один за другим увидели свет несколько сборников лирики, а
затем опубликовали фундаментальное издание — том стихотворений «Избранное».
Когда наступила
Великая Отечественная война, в первые дни Рождественский вступает в ряды
народного ополчения. Он пошел во фронтовые корреспонденты, сотрудничая с
армейскими изданиями, работая в газете «На защиту Ленинграда». Поэт принимал
участие в боях, видел смерть на Волховском, Ленинградском, Карельском фронтах,
был награжден медалями. Этот этап поэт называл едва ли не самым значительным
периодом жизненного пути. Своими глазами Рождественский видел прорыв
ленинградской блокады, как освобождали Новгород, подвиги при форсировании реки
Свирь. Награждён орденами Трудового Красного Знамени и Красной Звезды, медалью
«За боевые заслуги». За годы войны написаны 2 книги стихов: «Голос Родины»
(1943) и «Ладога» (1945), а также тексты песен военного времени. Стихи военных
лет оказались исключительно разнообразны — от сатиры до оды, от стихотворного
очерка, рассказывающего о выполнении боевого задания, до баллады, от
корреспонденции до песни. В военные годы Рождественский издал три сборника
стихов, один из которых рабочие типографии набирали зимой 1943 года в холодном
и голодном блокадном Ленинграде — это была книга «Голос Родины». Начатую на
фронте работу над «Страницами жизни», мемуарным трудом, Рождественскому удалось
завершить только после окончания войны. В ней поэт тепло отзывается о людях,
которых имел честь встречать: о Блоке, Горьком, Толстом, Есенине, Маяковском.
За годы войны поэт
проникается благоговением перед природой северного края. После увиденных
карельских лесов, озер Ладоги, Онего, волховских краев он в своих стихах
начинает восторгаться полями, тихими березовыми рощами, студеными лесными
озерами. После книги «Родные дороги» (1947), где были собраны военные стихи, он
только через 11 лет выпустил следующую — «Иволга» (1958). Такой большой срок
понадобился для осмысления новой действительности. Послевоенная лирика
посвящена возрождению Ленинграда, его прошлому, его строителям-современникам,
красоте северной природы.
Он писал стихи,
прозаические сочинения, воспоминания, исследовал вопросы творчества Пушкина,
сочинил либретто к опере Ю. Шапорина «Декабристы», «Заря над Двиной» Ю.
Мейтуса, «Бесприданница» Д. Френкеля, «Помпадуры» А.Пащенко. Всего им было написано
15 либретто. Много занимался переводами. Ему принадлежат переводы Т. Готье, Ж.
Мореаса, Леконт де Лиля, Соути и Беранже. Будучи членом редколлегии изданий
«Звезда» и «Нева», поэт продолжал постоянно публиковаться. Большое место
занимает в последний период творчества тема искусства (цикл «Строители»),
посвященная великим зодчим, которая дополняется
лирическими литературными портретами поэтов (А. Пушкин, А. Фет, Байрон, Д.
Кедрин и др.) и композиторов (Шопен, Чайковский).
Поэтическое слово
Рождественского чисто и прозрачно. В его стихах классическое искусство,
обогащенное громадным и сложным опытом XX в. явилось перед читателем в живой
прелести. За свою бурную, долгую и счастливую, как он сам говорил, жизнь
Рождественский подарил народу более десяти стихотворных книг, двух книг
мемуаров «Страницы жизни» (1962) и «Шкатулка памяти» (1972). Рождественскому
принадлежит также ряд повестей для юношества. В последние годы жизни он
завершал работу над исследовательским трудом о Пушкине и находился на финальной
стадии подготовки сборника «Психея». Именно он стал последним в творчестве
Рождественского и вышел только после кончины поэта и писателя. Всеволод
Александрович Рождественский умер в Ленинграде 31 августа 1977 года.
Почитаем его стихи:
Белая ночь
(Волховский фронт)
Средь облаков, над Ладогой просторной,
Как дым болот,
Как давний сон, чугунный и узорный,
Он вновь встает.
Рождается таинственно и ново,
Пронзен зарей,
Из облаков, из дыма рокового
Он, город мой.
Все те же в нем и улицы, и парки,
И строй колонн,
Но между них рассеян свет неяркий -
Ни явь, ни сон.
Его лицо обожжено блокады
Сухим огнем,
И отблеск дней, когда рвались снаряды,
Лежит на нем.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все возвратится: Островов прохлада,
Колонны, львы,
Знамена шествий, майский шелк парада
И синь Невы.
И мы пройдем в такой же вечер кроткий
Вдоль тех оград
Взглянуть на шпиль, на кружево решетки,
На Летний сад.
И вновь заря уронит отблеск алый,
Совсем вот так,
В седой гранит, в белесые каналы,
В прозрачный мрак.
О город мой! Сквозь все тревоги боя,
Сквозь жар мечты,
Отлитым в бронзе с профилем героя
Мне снишься ты!
Я счастлив тем, что в грозовые годы
Я был с тобой,
Что мог отдать заре твоей свободы
Весь голос мой.
Я счастлив тем, что в пламени суровом,
В дыму блокад,
Сам защищал - и пулею и словом -
Мой Ленинград.
Пулковские высоты
Есть правдивая повесть о том,
Что в веках догоревшие звезды
Всё еще из пустыни морозной
Нам немеркнущим светят лучом.
Мы их видим, хотя их и нет,
Но в пространстве, лучами пронзенном,
По простым неизменным законам
К нам доходит мерцающий свет.
Знаю я, что, подобно звезде,
Будут живы и подвиги чести,
Что о них негасимые вести
Мы услышим всегда и везде.
Знаю — в сотый и тысячный год,
Проходя у застав Ленинграда,
Отвести благодарного взгляда
Ты не сможешь от этих высот.
Из весенней земли, как живой,
Там, где тучи клубились когда-то,
Встанет он в полушубке солдата -
Жизнь твою отстоявший герой.
* * *
В родной поэзии совсем не старовер,
Я издавна люблю старинные иконы,
Их красок радостных возвышенный пример
И русской красоты полет запечатленный.
Мне ведома веков заветная псалтырь,
Я жажду утолять привык родною речью,
Где ямбов пушкинских стремительная ширь
Вмещает бег коня и мудрость человечью.
В соседстве дальних слов я нахожу родство,
Мне нравится сближать их смысл и расстоянья,
Всего пленительней для нёба моего
Раскаты твердых «р» и гласных придыханья.
Звени, греми и пой, волшебная струя!
Такого языка на свете не бывало,
В нем тихий шелест ржи, и рокот соловья,
И налетевших гроз блескучее начало.
Язык Державина и лермонтовских струн,
Ты — половодье рек, разлившихся широко,
Просторный гул лесов и птицы Гамаюн
Глухое пение в виолончели Блока.
Дай бог нам прадедов наследие сберечь,
Не притупить свой слух там, где ему все ново,
И, выплавив строку, дождаться светлых встреч
С прозреньем Пушкина и красками Рублева.
В неповторимые, большие времена
Народной доблести, труда и вдохновенья
Дай бог нам русский стих поднять на рамена,
Чтоб длилась жизнь его, и сила, и движенье!
Любовь
Не отдавай в забаву суесловью
Шесть этих букв, хотя к ним мир привык.
Они — огонь. «Любовь» рифмует с «Кровью»
Приметливый и мудрый наш язык.
«Любовь» и «Кровь». Покуда сердце бьется
И гонит в теле крови теплоту,
Ты словно пьешь из вечного колодца,
Преобразив в действительность мечту.
От тусклых дней в их неустанной смене,
Когда порою сердцу все мертво,
В нежданный мир чудесных превращений
Тебя любви уводит торжество.
Вот женщина, в которой столько света,
Друг в непогоду, спутница в борьбе,—
И сразу сердце подсказало: эта,
Да, только эта — луч в твоей судьбе!
Пускай она мечты твоей созданье,
Одно воображение твое —
С ней вечности горячее дыханье
Уже легло в земное бытие.
Как зов, дошедший из глубин столетий,
Как вспышка света за порогом тьмы,
И наш огонь возьмут в наследство дети,
Чтобы войти в бессмертье, как и мы.
* * *
Любовь, любовь — загадочное слово,
Кто мог бы до конца тебя понять?
Всегда во всем старо ты или ново,
Томленье духа ты иль благодать?
Невозвратимая себя утрата
Или обогащенье без конца?
Горячий день, какому нет заката,
Иль ночь, опустошившая сердца?
А может быть, ты лишь напоминанье
О том, что всех нас неизбежно ждет:
С природою, с беспамятством слиянье
И вечный мировой круговорот?
* * *
Когда еще за школьной партой
Взгляд отрывал я от страниц,
Мне мир казался пестрой картой,
Ожившей картой - без границ!
В воображении вставали
Земель далеких чудеса,
И к ним в синеющие дали
Шел бриг, поднявший паруса.
Дышал я в пальмах вечным маем
На океанских островах,
Жил в легкой хижине с Маклаем,
Бродил с Арсеньевым в горах,
В песках и чащах шел упрямо
К озерам, где рождался Нил,
В полярных льдах на мостик "Фрама"
С отважным Нансеном всходил.
И выла буря в восемь баллов
В туманах северных широт,
Когда со мной Валерий Чкалов
Вел через тучи самолет...
Но что чудес искать далеко?
Они вот здесь, живут сейчас,
Где мир, раскинутый широко,
Построен нами - и для нас!
Смотри - над нашими трудами
Взошла бессмертная звезда.
Моря сдружили мы с морями,
В пустынях ставим города.
Земли умножилось убранство,
Чтоб вся она была как сад,
И в межпланетное пространство
Родные спутники летят.
Не вправе ль мы сказать о чуде,
Что завоевано борьбой:
Его творят простые люди,
Такие же, как мы с тобой!
Над книгой
Снова в печке огонь шевелится,
Кот клубочком свернулся в тепле,
И от лампы зеленой ложится
Ровный круг на вечернем столе.
Вот и кончены наши заботы -
Спит задачник, закрыта тетрадь.
Руки тянутся к книге. Но что ты
Будешь, мальчик, сегодня читать?
Хочешь, в дальние синие страны,
В пенье вьюги, в тропический зной
Поведут нас с тобой капитаны,
На штурвал налегая резной?
Зорок взгляд их, надежны их руки,
И мечтают они лишь о том,
Чтоб пройти им во славу науки
Неизведанным прежде путем.
Сжаты льдом, без огня и компаса,
В полумраке арктических стран
Мы спасем чудака Гаттераса,
Перейдя ледяной океан.
По пещерам, подземным озерам
Совершим в тесноте и пыли,
Сталактитов пленяясь узором,
Путешествие к центру земли.
И без помощи карт и секстанта,
С полустертой запиской в руке,
Капитана, несчастного Гранта,
На безвестном найдем островке.
Ты увидишь леса Ориноко,
Города обезьян и слонят,
Шар воздушный, летя невысоко,
Ляжет тенью на озеро Чад.
А в коралловых рифах, где рыщет
"Наутилус", скиталец морей,
Мы отыщем глухое кладбище
Затонувших в бою кораблей...
Что прекрасней таких приключений,
Веселее открытий, побед,
Мудрых странствий, счастливых крушений,
Перелетов меж звезд и планет?
И, прочитанный том закрывая,
Благодарно сходя с корабля,
Ты увидишь, мой мальчик, какая,
Тайны полная, ждет нас земля!
Вел дорогой тебя неуклонной
Сквозь опасности, бури и мрак
Вдохновленный мечтою ученый,
Зоркий штурман, поэт и чудак.
Русская сказка
От дремучих лесов, молчаливых озер
И речушек, где дремлют кувшинки да ряска,
От березок, взбегающих на косогор,
От лугов, где пылает рыбачий костер,
Ты пришла ко мне, Русская сказка!
Помню дымной избушки тревожные сны.
Вздох коровы в хлеву и солому навеса,
В мутноватом окошке осколок луны
И под пологом хвойной густой тишины
Сонный шорох могучего леса.
Там без тропок привыкли бродить чудеса,
И вразлет рукава поразвесила елка,
Там крадется по зарослям темным лиса,
И летит сквозь чащобу девица-краса
На спине густошерстого волка.
А у мшистого камня, где стынет струя,
Мне Аленушки видятся грустные косы...
Это русская сказка, сестрица моя,
Загляделась в безмолвные воды ручья,
Слезы в омут роняя, как росы.
Сколько девичьих в воду упало колец,
Сколько бед натерпелось от Лиха-злодея!
Но вступился за правду удал-молодец.
И срубил в душном логове меч-кладенец
Семь голов у проклятого Змея.
Что веков протекло — от ворот поворот!
Все сбылось, что порою тревожит и снится:
Над лесами рокочет ковер-самолет,
Соловей-чудодей по избушкам поет,
И перо зажигает Жар-Птица.
И к алмазным пещерам приводят следы,
И встают терема из лесного тумана,
Конь железный рыхлит чернозем борозды,
В краткий срок от живой и от мертвой воды
Давних бед заживляются раны.
Сколько в сказках есть слов — златоперых лещей,
Век бы пил я и пил из родного колодца!
Правят крылья мечты миром лучших вещей,
И уж солнца в мешок не упрячет Кащей,
Сказка, русская сказка живой остается!
Русская природа
Ты у моей стояла колыбели,
Твои я песни слышал в полусне,
Ты ласточек дарила мне в апреле,
Свозь дождик солнцем улыбалась мне.
Когда порою изменяли силы
И обжигала сердце горечь слез,
Со мною, как сестра, ты говорила
Неторопливым шелестом берез.
Не ты ль под бурями беды наносной
Меня учила (помнишь те года?)
Врастать в родную землю, словно сосны,
Стоять и не сгибаться никогда?
В тебе величье моего народа,
Его души бескрайные поля,
Задумчивая русская природа,
Достойная красавица моя!
Гляжусь в твое лицо — и все былое,
Все будущее вижу наяву,
Тебя в нежданной буре и в покое,
Как сердце материнское, зову.
И знаю — в этой колосистой шири,
В лесных просторах и разливах рек —
Источник сил и все, что в этом мире
Еще свершит мой вдохновенный век!
Береза
Чуть солнце пригрело откосы
И стало в лесу потеплей,
Береза зеленые косы
Развесила с тонких ветвей.
Вся в белое платье одета,
В сережках, в листве кружевной,
Встречает горячее лето
Она на опушке лесной.
Гроза ли над ней пронесется,
Прильнет ли болотная мгла,-
Дождинки стряхнув, улыбнется
Береза - и вновь весела.
Наряд ее легкий чудесен,
Нет дерева сердцу милей,
И много задумчивых песен
Поется в народе о ней.
Он делит с ней радость и слезы,
И так ее дни хороши,
Что кажется - в шуме березы
Есть что-то от русской души.
Астра
Осень над парком тенистым… Ложится
Золото клёнов на воды пруда.
Кружатся листья… Умолкнули птицы...
В похолодевшее небо глядится
Астра, лучистая астра – звезда.
Астру с прямыми её лепестками
С древних времен называли “звездой”.
Так бы её вы назвали и сами.
В ней лепестки разбежались лучами
От сердцевинки совсем золотой.
Близятся сумерки. Тонкий и острый
В небе созвездий колышется свет.
Астра на клумбе, душистой и пёстрой,
Смотрит, как светят далёкие сёстры,
И посылает с земли им привет.
Деревья
В земном пути, меняющем кочевья,
Жилища, встречи, лица и края,
Беседу с вами я веду, деревья,
Ни в чем не изменившие друзья.
И как мне было с вами не сродниться,
Приветившими Родину мою,
Когда живые образы и лица
Я и ваших очертаньях узнаю!
Вот старый дуб - листва из звонкой меди,
Могучий стаи в извилинах коры -
Он весь гудит, рокочет о победе,
Как некогда на струнах гусляры.
Вот сосны. Прямоствольны и упруги,
Колючие - ветрам не разорвать,
Стоят в своей чешуйчатой кольчуге,
Спокойные, как Игорева рать.
И елки, неподвижны и суровы,
Роняя низко рукава ветвей,
Ждут, пригорюнясь - матери и вдовы,
Молчальницы в платочках до бровей.
А рядом боязливая осина
И вовсе простодушная ольха
Глядят поверх кустов, как из-за тына,
На тропку, что тениста и глуха.
Но всех милей мне девушка-береза,
Пришедшая из сказок и былин,
Снегурочка, любимица мороза,
Аленушка пригорков и равнин.
Ей любы наши зори, сенокосы,
Ромашки в росах, звонкие стрижи,
Зеленые она качает косы
Над волнами бегущей с ветром ржи.
И с нею сам я становлюсь моложе,
Позабывая беды и года.
Она ведь чем-то на тебя похожа...
Ну что ж! Мы были молоды тогда.
* * *
О русской природе, о милой природе
С зарёй в материнских глазах,
О тающем снеге и ясной погоде,
О яблонях в наших садах!
О шумной пшеницы, о вольных просторах,
О солнце сквозистых берёз,
О ласковых реках, о девичьих взорах,
О песнях, щемящих до слёз!
О гроздьях рябины, о шорохах бора,
О ландышах ранней весной,
О том, как твои голубые озёра
Прозрачны и в холод, и в зной!
О том, как живою водою поила,
И радость, и горя деля,
Нам сердце твоя неизбывная сила,
Простая родная земля!
О том, как в дорогу на долгие годы
Ты нам колобок испекла,
О том, как сквозь ветры, закаты, восходы,
Ты верной тропою вела!
Ты вся расцветаешь, как русская сказка,
Как песня, ты плещешь крылом,
И вечно живёт материнская ласка
В задумчивом взоре твоём!
Дочери
Наследница души моей крылатой,
Цветок, который выращен в груди,
Всё, чем я жил и чем пылал когда-то,
Прими как дар и вместе с ним иди!
Храни моё заветное наследство -
Отстой раздумий, горя и удач,
Люби наш мир, тебе вручённый с детства,
Чтоб полдень твой был ясен и горяч.
Расти «Татьяной с русскою душою»,
Учись, как счастье, Родину беречь.
Да утолит тебя живой водою
В жестокий зной её простая речь!
За всё мы платим собственною кровью,
Ни сил своих, ни жизни не щадя.
Когда в свой час ты встретишься с любовью,
Не забывай – она душа твоя!
Богатство наше не в годах, не в миге,
А в солнце честно пройденных дорог,
Когда-нибудь мои прочтёшь ты книги
И скажешь: да, он мир любил, как мог.
Не в силах я спасти от злых ошибок,
Замкнуть тебя в спокойствие и тишь, -
Ведь всё равно наш путь был крут и зыбок,
И ты его невольно повторишь.
Но не вверяй неправой укоризне
Души своей, взращённой добротой,
И ты пройдёшь в колосьях этой жизни,
Как шёл я сам, - крылатою стопой.
* * *
Быть может, это и не ново,
Но песня всё же хороша!
Поэт сказал одно лишь слово,
Но в этом слове вся душа.
А у души, у северянки,
Есть и пристрастия свои:
Берёзы, рощицы, полянки
И речки светлые струи.
В её заре неповторимой,
Росой обрызгавшей кусты,
Есть Родины твоей любимой
Неугасимые черты.
«Россия!» - в чистом, светлом слове,
В его певучести живой
Весь мир как будто видишь внове
И говоришь себе: «Он мой!».
Его мне предки завещали,
Его я внукам передам,
Чтоб никогда не забывали
Любви к отеческим садам.
И, если им порой взгрустнется,
Иль радость тронет их крылом,
Пускай им песней отзовётся
Родной бескрайний окаём!
Есть стихи лебединой породы...
Есть стихи лебединой породы,
Несгорающим зорям сродни.
Пусть над ними проносятся годы, -
Снежной свежестью дышат они.
Чьи приносят их крылья, откуда?
Это тень иль виденье во сне?
Сколько раз белокрылое чудо
На рассвете мерещилось мне!
Но, как луч векового поверья,
Уходило оно от стрелы,
И, кружась, одинокие перья
Опускались на темя скалы.
Неуимчивый горе-охотник,
Что ж ты смотришь с тоскою им вслед?
Ты ведь знал - ничего нет бесплотней
В этом мире скользящих примет.
Что тут значат сноровка, терпенье
И привычно приметливый глаз:
Возникает нежданно виденье,
Да и то лишь единственный раз.
Но тоска недоступности птичьей
В неустанной тревоге охот
Всё же лучше обычной добычи,
Бездыханно упавшей с высот.
Надпись на книге
Когда-то в юности крылатой,
Которой сердцу не избыть,
Через восходы и закаты
С веретена бежала нить.
Прошли года, и на страницы
Ложится солнце в поздний час...
Коль есть в них золота крупицы,
Пускай сверкнут они для вас.
Здесь сердце билось и сгорело,
Стремя в грядущее полет.
Все, что от книги,- потускнело,
Все, что от жизни,- то живет!
Белая ночь
(Волховский фронт)
Средь облаков, над Ладогой просторной,
Как дым болот,
Как давний сон, чугунный и узорный,
Он вновь встает.
Рождается таинственно и ново,
Пронзен зарей,
Из облаков, из дыма рокового
Он, город мой.
Все те же в нем и улицы, и парки,
И строй колонн,
Но между них рассеян свет неяркий -
Ни явь, ни сон.
Его лицо обожжено блокады
Сухим огнем,
И отблеск дней, когда рвались снаряды,
Лежит на нем.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все возвратится: Островов прохлада,
Колонны, львы,
Знамена шествий, майский шелк парада
И синь Невы.
И мы пройдем в такой же вечер кроткий
Вдоль тех оград
Взглянуть на шпиль, на кружево решетки,
На Летний сад.
И вновь заря уронит отблеск алый,
Совсем вот так,
В седой гранит, в белесые каналы,
В прозрачный мрак.
О город мой! Сквозь все тревоги боя,
Сквозь жар мечты,
Отлитым в бронзе с профилем героя
Мне снишься ты!
Я счастлив тем, что в грозовые годы
Я был с тобой,
Что мог отдать заре твоей свободы
Весь голос мой.
Я счастлив тем, что в пламени суровом,
В дыму блокад,
Сам защищал - и пулею и словом -
Мой Ленинград.
Пулковские высоты
Есть правдивая повесть о том,
Что в веках догоревшие звезды
Всё еще из пустыни морозной
Нам немеркнущим светят лучом.
Мы их видим, хотя их и нет,
Но в пространстве, лучами пронзенном,
По простым неизменным законам
К нам доходит мерцающий свет.
Знаю я, что, подобно звезде,
Будут живы и подвиги чести,
Что о них негасимые вести
Мы услышим всегда и везде.
Знаю — в сотый и тысячный год,
Проходя у застав Ленинграда,
Отвести благодарного взгляда
Ты не сможешь от этих высот.
Из весенней земли, как живой,
Там, где тучи клубились когда-то,
Встанет он в полушубке солдата -
Жизнь твою отстоявший герой.
* * *
В родной поэзии совсем не старовер,
Я издавна люблю старинные иконы,
Их красок радостных возвышенный пример
И русской красоты полет запечатленный.
Мне ведома веков заветная псалтырь,
Я жажду утолять привык родною речью,
Где ямбов пушкинских стремительная ширь
Вмещает бег коня и мудрость человечью.
В соседстве дальних слов я нахожу родство,
Мне нравится сближать их смысл и расстоянья,
Всего пленительней для нёба моего
Раскаты твердых «р» и гласных придыханья.
Звени, греми и пой, волшебная струя!
Такого языка на свете не бывало,
В нем тихий шелест ржи, и рокот соловья,
И налетевших гроз блескучее начало.
Язык Державина и лермонтовских струн,
Ты — половодье рек, разлившихся широко,
Просторный гул лесов и птицы Гамаюн
Глухое пение в виолончели Блока.
Дай бог нам прадедов наследие сберечь,
Не притупить свой слух там, где ему все ново,
И, выплавив строку, дождаться светлых встреч
С прозреньем Пушкина и красками Рублева.
В неповторимые, большие времена
Народной доблести, труда и вдохновенья
Дай бог нам русский стих поднять на рамена,
Чтоб длилась жизнь его, и сила, и движенье!
Любовь
Не отдавай в забаву суесловью
Шесть этих букв, хотя к ним мир привык.
Они — огонь. «Любовь» рифмует с «Кровью»
Приметливый и мудрый наш язык.
«Любовь» и «Кровь». Покуда сердце бьется
И гонит в теле крови теплоту,
Ты словно пьешь из вечного колодца,
Преобразив в действительность мечту.
От тусклых дней в их неустанной смене,
Когда порою сердцу все мертво,
В нежданный мир чудесных превращений
Тебя любви уводит торжество.
Вот женщина, в которой столько света,
Друг в непогоду, спутница в борьбе,—
И сразу сердце подсказало: эта,
Да, только эта — луч в твоей судьбе!
Пускай она мечты твоей созданье,
Одно воображение твое —
С ней вечности горячее дыханье
Уже легло в земное бытие.
Как зов, дошедший из глубин столетий,
Как вспышка света за порогом тьмы,
И наш огонь возьмут в наследство дети,
Чтобы войти в бессмертье, как и мы.
* * *
Любовь, любовь — загадочное слово,
Кто мог бы до конца тебя понять?
Всегда во всем старо ты или ново,
Томленье духа ты иль благодать?
Невозвратимая себя утрата
Или обогащенье без конца?
Горячий день, какому нет заката,
Иль ночь, опустошившая сердца?
А может быть, ты лишь напоминанье
О том, что всех нас неизбежно ждет:
С природою, с беспамятством слиянье
И вечный мировой круговорот?
* * *
Когда еще за школьной партой
Взгляд отрывал я от страниц,
Мне мир казался пестрой картой,
Ожившей картой - без границ!
В воображении вставали
Земель далеких чудеса,
И к ним в синеющие дали
Шел бриг, поднявший паруса.
Дышал я в пальмах вечным маем
На океанских островах,
Жил в легкой хижине с Маклаем,
Бродил с Арсеньевым в горах,
В песках и чащах шел упрямо
К озерам, где рождался Нил,
В полярных льдах на мостик "Фрама"
С отважным Нансеном всходил.
И выла буря в восемь баллов
В туманах северных широт,
Когда со мной Валерий Чкалов
Вел через тучи самолет...
Но что чудес искать далеко?
Они вот здесь, живут сейчас,
Где мир, раскинутый широко,
Построен нами - и для нас!
Смотри - над нашими трудами
Взошла бессмертная звезда.
Моря сдружили мы с морями,
В пустынях ставим города.
Земли умножилось убранство,
Чтоб вся она была как сад,
И в межпланетное пространство
Родные спутники летят.
Не вправе ль мы сказать о чуде,
Что завоевано борьбой:
Его творят простые люди,
Такие же, как мы с тобой!
Над книгой
Снова в печке огонь шевелится,
Кот клубочком свернулся в тепле,
И от лампы зеленой ложится
Ровный круг на вечернем столе.
Вот и кончены наши заботы -
Спит задачник, закрыта тетрадь.
Руки тянутся к книге. Но что ты
Будешь, мальчик, сегодня читать?
Хочешь, в дальние синие страны,
В пенье вьюги, в тропический зной
Поведут нас с тобой капитаны,
На штурвал налегая резной?
Зорок взгляд их, надежны их руки,
И мечтают они лишь о том,
Чтоб пройти им во славу науки
Неизведанным прежде путем.
Сжаты льдом, без огня и компаса,
В полумраке арктических стран
Мы спасем чудака Гаттераса,
Перейдя ледяной океан.
По пещерам, подземным озерам
Совершим в тесноте и пыли,
Сталактитов пленяясь узором,
Путешествие к центру земли.
И без помощи карт и секстанта,
С полустертой запиской в руке,
Капитана, несчастного Гранта,
На безвестном найдем островке.
Ты увидишь леса Ориноко,
Города обезьян и слонят,
Шар воздушный, летя невысоко,
Ляжет тенью на озеро Чад.
А в коралловых рифах, где рыщет
"Наутилус", скиталец морей,
Мы отыщем глухое кладбище
Затонувших в бою кораблей...
Что прекрасней таких приключений,
Веселее открытий, побед,
Мудрых странствий, счастливых крушений,
Перелетов меж звезд и планет?
И, прочитанный том закрывая,
Благодарно сходя с корабля,
Ты увидишь, мой мальчик, какая,
Тайны полная, ждет нас земля!
Вел дорогой тебя неуклонной
Сквозь опасности, бури и мрак
Вдохновленный мечтою ученый,
Зоркий штурман, поэт и чудак.
Русская сказка
От дремучих лесов, молчаливых озер
И речушек, где дремлют кувшинки да ряска,
От березок, взбегающих на косогор,
От лугов, где пылает рыбачий костер,
Ты пришла ко мне, Русская сказка!
Помню дымной избушки тревожные сны.
Вздох коровы в хлеву и солому навеса,
В мутноватом окошке осколок луны
И под пологом хвойной густой тишины
Сонный шорох могучего леса.
Там без тропок привыкли бродить чудеса,
И вразлет рукава поразвесила елка,
Там крадется по зарослям темным лиса,
И летит сквозь чащобу девица-краса
На спине густошерстого волка.
А у мшистого камня, где стынет струя,
Мне Аленушки видятся грустные косы...
Это русская сказка, сестрица моя,
Загляделась в безмолвные воды ручья,
Слезы в омут роняя, как росы.
Сколько девичьих в воду упало колец,
Сколько бед натерпелось от Лиха-злодея!
Но вступился за правду удал-молодец.
И срубил в душном логове меч-кладенец
Семь голов у проклятого Змея.
Что веков протекло — от ворот поворот!
Все сбылось, что порою тревожит и снится:
Над лесами рокочет ковер-самолет,
Соловей-чудодей по избушкам поет,
И перо зажигает Жар-Птица.
И к алмазным пещерам приводят следы,
И встают терема из лесного тумана,
Конь железный рыхлит чернозем борозды,
В краткий срок от живой и от мертвой воды
Давних бед заживляются раны.
Сколько в сказках есть слов — златоперых лещей,
Век бы пил я и пил из родного колодца!
Правят крылья мечты миром лучших вещей,
И уж солнца в мешок не упрячет Кащей,
Сказка, русская сказка живой остается!
Русская природа
Ты у моей стояла колыбели,
Твои я песни слышал в полусне,
Ты ласточек дарила мне в апреле,
Свозь дождик солнцем улыбалась мне.
Когда порою изменяли силы
И обжигала сердце горечь слез,
Со мною, как сестра, ты говорила
Неторопливым шелестом берез.
Не ты ль под бурями беды наносной
Меня учила (помнишь те года?)
Врастать в родную землю, словно сосны,
Стоять и не сгибаться никогда?
В тебе величье моего народа,
Его души бескрайные поля,
Задумчивая русская природа,
Достойная красавица моя!
Гляжусь в твое лицо — и все былое,
Все будущее вижу наяву,
Тебя в нежданной буре и в покое,
Как сердце материнское, зову.
И знаю — в этой колосистой шири,
В лесных просторах и разливах рек —
Источник сил и все, что в этом мире
Еще свершит мой вдохновенный век!
Береза
Чуть солнце пригрело откосы
И стало в лесу потеплей,
Береза зеленые косы
Развесила с тонких ветвей.
Вся в белое платье одета,
В сережках, в листве кружевной,
Встречает горячее лето
Она на опушке лесной.
Гроза ли над ней пронесется,
Прильнет ли болотная мгла,-
Дождинки стряхнув, улыбнется
Береза - и вновь весела.
Наряд ее легкий чудесен,
Нет дерева сердцу милей,
И много задумчивых песен
Поется в народе о ней.
Он делит с ней радость и слезы,
И так ее дни хороши,
Что кажется - в шуме березы
Есть что-то от русской души.
Астра
Осень над парком тенистым… Ложится
Золото клёнов на воды пруда.
Кружатся листья… Умолкнули птицы...
В похолодевшее небо глядится
Астра, лучистая астра – звезда.
Астру с прямыми её лепестками
С древних времен называли “звездой”.
Так бы её вы назвали и сами.
В ней лепестки разбежались лучами
От сердцевинки совсем золотой.
Близятся сумерки. Тонкий и острый
В небе созвездий колышется свет.
Астра на клумбе, душистой и пёстрой,
Смотрит, как светят далёкие сёстры,
И посылает с земли им привет.
Деревья
В земном пути, меняющем кочевья,
Жилища, встречи, лица и края,
Беседу с вами я веду, деревья,
Ни в чем не изменившие друзья.
И как мне было с вами не сродниться,
Приветившими Родину мою,
Когда живые образы и лица
Я и ваших очертаньях узнаю!
Вот старый дуб - листва из звонкой меди,
Могучий стаи в извилинах коры -
Он весь гудит, рокочет о победе,
Как некогда на струнах гусляры.
Вот сосны. Прямоствольны и упруги,
Колючие - ветрам не разорвать,
Стоят в своей чешуйчатой кольчуге,
Спокойные, как Игорева рать.
И елки, неподвижны и суровы,
Роняя низко рукава ветвей,
Ждут, пригорюнясь - матери и вдовы,
Молчальницы в платочках до бровей.
А рядом боязливая осина
И вовсе простодушная ольха
Глядят поверх кустов, как из-за тына,
На тропку, что тениста и глуха.
Но всех милей мне девушка-береза,
Пришедшая из сказок и былин,
Снегурочка, любимица мороза,
Аленушка пригорков и равнин.
Ей любы наши зори, сенокосы,
Ромашки в росах, звонкие стрижи,
Зеленые она качает косы
Над волнами бегущей с ветром ржи.
И с нею сам я становлюсь моложе,
Позабывая беды и года.
Она ведь чем-то на тебя похожа...
Ну что ж! Мы были молоды тогда.
* * *
О русской природе, о милой природе
С зарёй в материнских глазах,
О тающем снеге и ясной погоде,
О яблонях в наших садах!
О шумной пшеницы, о вольных просторах,
О солнце сквозистых берёз,
О ласковых реках, о девичьих взорах,
О песнях, щемящих до слёз!
О гроздьях рябины, о шорохах бора,
О ландышах ранней весной,
О том, как твои голубые озёра
Прозрачны и в холод, и в зной!
О том, как живою водою поила,
И радость, и горя деля,
Нам сердце твоя неизбывная сила,
Простая родная земля!
О том, как в дорогу на долгие годы
Ты нам колобок испекла,
О том, как сквозь ветры, закаты, восходы,
Ты верной тропою вела!
Ты вся расцветаешь, как русская сказка,
Как песня, ты плещешь крылом,
И вечно живёт материнская ласка
В задумчивом взоре твоём!
Дочери
Наследница души моей крылатой,
Цветок, который выращен в груди,
Всё, чем я жил и чем пылал когда-то,
Прими как дар и вместе с ним иди!
Храни моё заветное наследство -
Отстой раздумий, горя и удач,
Люби наш мир, тебе вручённый с детства,
Чтоб полдень твой был ясен и горяч.
Расти «Татьяной с русскою душою»,
Учись, как счастье, Родину беречь.
Да утолит тебя живой водою
В жестокий зной её простая речь!
За всё мы платим собственною кровью,
Ни сил своих, ни жизни не щадя.
Когда в свой час ты встретишься с любовью,
Не забывай – она душа твоя!
Богатство наше не в годах, не в миге,
А в солнце честно пройденных дорог,
Когда-нибудь мои прочтёшь ты книги
И скажешь: да, он мир любил, как мог.
Не в силах я спасти от злых ошибок,
Замкнуть тебя в спокойствие и тишь, -
Ведь всё равно наш путь был крут и зыбок,
И ты его невольно повторишь.
Но не вверяй неправой укоризне
Души своей, взращённой добротой,
И ты пройдёшь в колосьях этой жизни,
Как шёл я сам, - крылатою стопой.
* * *
Быть может, это и не ново,
Но песня всё же хороша!
Поэт сказал одно лишь слово,
Но в этом слове вся душа.
А у души, у северянки,
Есть и пристрастия свои:
Берёзы, рощицы, полянки
И речки светлые струи.
В её заре неповторимой,
Росой обрызгавшей кусты,
Есть Родины твоей любимой
Неугасимые черты.
«Россия!» - в чистом, светлом слове,
В его певучести живой
Весь мир как будто видишь внове
И говоришь себе: «Он мой!».
Его мне предки завещали,
Его я внукам передам,
Чтоб никогда не забывали
Любви к отеческим садам.
И, если им порой взгрустнется,
Иль радость тронет их крылом,
Пускай им песней отзовётся
Родной бескрайний окаём!
Есть стихи лебединой породы...
Есть стихи лебединой породы,
Несгорающим зорям сродни.
Пусть над ними проносятся годы, -
Снежной свежестью дышат они.
Чьи приносят их крылья, откуда?
Это тень иль виденье во сне?
Сколько раз белокрылое чудо
На рассвете мерещилось мне!
Но, как луч векового поверья,
Уходило оно от стрелы,
И, кружась, одинокие перья
Опускались на темя скалы.
Неуимчивый горе-охотник,
Что ж ты смотришь с тоскою им вслед?
Ты ведь знал - ничего нет бесплотней
В этом мире скользящих примет.
Что тут значат сноровка, терпенье
И привычно приметливый глаз:
Возникает нежданно виденье,
Да и то лишь единственный раз.
Но тоска недоступности птичьей
В неустанной тревоге охот
Всё же лучше обычной добычи,
Бездыханно упавшей с высот.
Надпись на книге
Когда-то в юности крылатой,
Которой сердцу не избыть,
Через восходы и закаты
С веретена бежала нить.
Прошли года, и на страницы
Ложится солнце в поздний час...
Коль есть в них золота крупицы,
Пускай сверкнут они для вас.
Здесь сердце билось и сгорело,
Стремя в грядущее полет.
Все, что от книги,- потускнело,
Все, что от жизни,- то живет!
Комментариев нет
Отправить комментарий