Битва за Москву: 170 стихотворений и 15 песен

Западный фронт. Немецкие танки, подбитые на дальних подступах к Москве. Ноябрь 1941 года. Фото М. Калашникова

  

Сражение за Москву стало одной из самых масштабных битв Великой Отечественной войны по количеству участвовавших войск и по понесенным потерям. Бои развернулись в полосе около 1000 километров шириной и более 350 километров глубиной на территории 8 областей. По времени битва продолжалась около 7 месяцев — с 30 сентября 1941 года по 20 апреля 1942 года. В битве за Москву сражались более трех миллионов солдат и офицеров Советского Союза и Третьего рейха, из которых почти полтора миллиона погибли.

В сентябре все силы немцев сосредоточились на захвате Москвы. На столицу СССР они бросили 78 дивизий, более 1.9 млн человек. Им в общей сложности противостояло более 1.2 млн советских войск. У немцев было двукратное превосходство в танках и самолетах. 19 сентября 1941 года операция по захвату Москвы, которая разрабатывалась с начала осени, получила кодовое название «Тайфун». 26 сентября командующий Группой армий «Центр» генерал Мориц Федор фон Бок подписал приказ № 1620/41 о наступлении на Москву. 30 сентября первой пошла в атаку 2-я танковая группа вермахта под командованием Гудериана. Именно эта дата считается началом битвы за Москву.

На защиту столицы встала вся страна. Из всех республик, краев, областей шли к Москве эшелоны с войсками и вооружением. Кроме солдат регулярной армии на линии обороны сражались 16 дивизий народного ополчения, сформированных в Москве и Подмосковье. 160 тысяч москвичей, ранее не призванных в армию по возрасту или здоровью, добровольно шли на защиту своего города, почти не обученные, слабо вооруженные.

Октябрьский бросок танков Гудериана в направлении Малоярославца, Калуги, Вязьмы сопровождался массированными авианалетами. За несколько дней были захвачены Орел, Брянск, Гжатск. Несколько наших армий попали в окружение. Созданные в спешном порядке под Москвой четыре укрепрайона подверглись жесточайшим атакам немцев. К 7 октября «дальняя» оборона столицы фактически рухнула. 12 октября стали создаваться 3 «ближних» рубежа Московской зоны обороны. Москва и Подмосковье готовились к отпору врагу. На всех дорогах, ведущих в город были заминированы мосты. Были поставлены препятствия — 600 километров проволочных заграждений, 800 километров противотанковых «ежей» и надолб, 1,5 тысячи километров лесных завалов, более 7,5 тысяч огневых точек. В самой столице было вырыто 22 километра противотанковых рвов, свыше 800 дотов и дзотов, установлено около 500 огневых точек в домах, 10 километров баррикад, 30 километров надолб, до 24 тысяч металлических «ежей». На «рытье окопов» до изнеможения работали в основном женщины и подростки, ведь мужчины ушли на фронт.

Когда положение на подступах к столице значительно ухудшилось, Государственный Комитет обороны СССР принял решение об эвакуации Москвы, которая началась 16 октября. В Куйбышев (Самара), Саратов, на Урал и в Среднюю Азию вывозились Правительство, Генштаб, военные академии, значимые учреждения и предприятия, посольства. Минировались заводы, электростанции, мосты и даже Метрополитен (16 октября 1941 года единственный день за всю историю Метро, когда оно не работало).

Западный фронт возглавил Георгий Жуков, из 4-х армий был создан Калининский фронт под командованием Ивана Конева. Наши контратаки в районе Калинина оттянули силы 3-й танковой группы от севера Москвы, героическая оборона Тулы сковала силы немцев на юге. Огромной моральной поддержкой для советских людей и важным политическим шагом стал Парад наших войск в День Октябрьской Революции 7 ноября 1941 года на Красной площади. Прямо от стен Кремля бойцы шли на линию фронта с решимостью держаться до конца.

В конце ноября защитники Москвы с трудом удерживали врага по Минскому шоссе у Кубинки, по Киевскому у Наро-Фоминска. 2 декабря немцы заняли Бурцево — самый близкий к столице населенный пункт, куда их допустили на юго-западном участке фронта. Немцы, захватившие Клин и Солнечногорск, вышли к каналу Москва-Волга в районе Яхромы на севере. Там их остановили, сбросив воду из Истринского, Иваньковского водохранилищ и водохранилищ канала имени Москвы. Это был отчаянный шаг, ведь от наводнения пострадало и гражданское население. Гудериан с юга подошел к Кашире. По Волоколамскому шоссе враги дошли до Нефедьево у Снегирей, а по Ленинградскому совсем вплотную к Москве — до поселков Крюково (сегодня в черте Зеленограда) и Красная Поляна и Катюшки (сегодня в черте Лобни) — 27 км от Кремля. В начале декабря немцы прорывались к столице в районе Апрелевки и в Химках. Но контратаки наших 1-й, 5-й, 16-й, 20-й, 33-й армий заставили врага отступить.

Самыми знаменитыми защитниками Москвы стали 28 панфиловцев, сдержавших 18 немецких танков у разъезда Дубосеково под Волоколамском 16 ноября 1941 года. Это политрук дивизии генерала Панфилова Герой Советского Союза Василий Георгиевич Клочков-Диев произнес тогда ставшие легендарными слова: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва». Конечно, совершивших тогда свой великий подвиг, было несоизмеримо больше, чем 28. В оборонительном этапе Московской битвы советские войска понесли огромные потери: 514 338 человек убитыми и 143 941 человек ранеными (без учета потерь народного ополчения и партизан).

5 декабря 1941 года началось контрнаступление под Москвой. Красная Армия отвела смертельную угрозу от столицы и начала долгий путь на запад, к Победе в Великой Отечественной войне. В начавшемся в декабре контрнаступлении у войск СССР было тысяча самолетов, 774 танка, 415 установок реактивной артиллерии и почти 8 тысяч орудий и минометов, при том у немцев отмечался перевес в живой силе. Итогом стал первый перелом в ходе войны, от отступления Красная Армия перешла к наступлению. Был развеян миф о непобедимости Гитлеровской армии. После отчаяния и страха в сердцах советских людей родилась уверенность в будущей Победе и огромный патриотический подъем.

С декабря 1941 по апрель 1942 гитлеровские войска были отброшены от Москвы на достаточное расстояние. В ходе Калининской, Елецкой, Клинско-Солнечногорской, Тульской, Калужской наступательных операций мы смогли отодвинуть немцев на 100-250 км от Москвы. В результате с тяжелыми боями к началу января 1942 года были освобождены города Калинин (Тверь), Клин, Волоколамск, Наро-Фоминск, Боровск, Малоярославец, Таруса, Елец, Ефремов, Михайлов, Венев, Алексин, Калугу, Козельск и другие. На этапе контрнаступления погибло 139 586 русских воинов, было ранено 231 369. С 7 января по 20 апреля 1942 года в ходе общего наступления советские войска отбросили противника на запад на 100-250 км, завершили освобождение Московской, Рязанской и Тульской областей, освободили многие районы Калининской, Орловской и Смоленской областей. Сражались на Ржевско-Вяземском направлении. Вермахт вынужденно перешел к обороне. «Мы потерпели серьезное поражение. В немецком наступлении наступил кризис» — зафиксировал генерал Гудериан после катастрофы под Москвой. «Это была наша первая стратегическая победа над вермахтом» — написал маршал Жуков.

1 мая 1944 года была учреждена медаль «За оборону Москвы», которой были награждены более миллиона человек. 110 человек за подвиги в боях за Москву удостоены звания «Герой Советского Союза». 8 мая 1965 года за мужество и героизм, проявленные защитниками столицы и москвичами во время Великой Отечественной войны, Москва была награждена почетным званием «Город-Герой». 5 декабря — День начала контрнаступления советских войск против немецко-фашистских захватчиков в битве под Москвой в 1941 году — является Днем Воинской Славы России.

 

Москва

Из поэмы «Ради жизни на земле»

 

И у стен столицы древней,

Над собою суд верша,

Распалялась духом гневным

Наша добрая душа.

 

И готовилась к сраженью

На осадном положеньи

Прифронтовая Москва,

В небывалом напряженьи

Закатала рукава.

 

Обороны график жёсткий

В каждом сердце бился хлёстко, —

До победного держись!

Танки врылись в перекрёстки,

И зенитки, глядя ввысь,

В ожиданьи напряглись.

 

И с утроенной сноровкой

Нарядил столичный тыл

Окна в светомаскировку

И в бумажные кресты.

 

Кремль укрыли камуфляжем, —

Вот уж, право, чудеса!

Краснозвёздных экипажей

Стало больше в небесах.

 

Над Москвой аэростаты,

Как небесные киты,

Распластались плотной стаей,

Нас прикрыли с высоты.

 

Против танков рвы копали,

Укрепляли рубежи,

Из трамвайных рельс клепали

Непролазные ежи.

 

Баррикады городили,

Волокли мешки с песком,

Доты, дзоты возводили —

Чтоб, как крепость, каждый дом!

 

Ежедневно, еженощно,

Надрывая вдрызг нутро,

Разворачивался мощно

Трудовой народный фронт.

 

Все заводы сходу, сразу

Пульс военный обрели,

На военные заказы

Моментально перешли.

 

И с улыбкою довольной,

Сдав товарищам дела,

Уходили добровольцы

В рейд по вражеским тылам.

 

И по всем, по всем дорогам,

И со всех, со всех сторон

Шла и шла в Москву подмога,

Шёл народ суровый, строгий,

Верой в Родину силён.

 

И в столице, как пружина,

Сжалась сила всей страны,

И сибирские дружины

Встали поперёк войны.

 

И лихие ополченцы,

Не солдаты уж совсем,

Добровольно шли на немца,

Шли во всей своей «красе»…

 

Кто в чём был на фронт из дома

Под командой военкома.

 

Шаг нетвёрдый, строй неловкий,

Ах, как жалко было их,

Ни уменья, ни сноровки

И винтовка — на троих…

 

Но рвались в неравный бой

Необученной гурьбой!..

 

Из восточных регионов

Днём и ночью эшелоны

Тайный груз везли в вагонах,

Наступления заряд —

Под Москву полмиллиона

Офицеров и солдат!

 

Да почти две тыщи танков,

Самолётов — полторы,

Для победной контратаки,

Для разгрома немчуры!..

 

В общем, все, как говорится,

Грудью встали за Столицу,

Как единая стена,

А война-то — вот она!

 

Немцы к Химкам подтянулись,

Утирая кровь с лица,

И к биноклям потянулись —

Ждали нашего конца.

 

Уж на свой «парад победы»,

Что у стен Кремля пройдёт,

Отпечатали билеты!..

Нас от наглости от этой

И поныне дрожь берёт!

 

В страхе замерла Планета,

В страхе сжался человек —

Неужели белу свету

Быть коричневым навек?..

 

Неужели неизбежно

Мародёрам и невеждам

Суждено теперь служить?..

На Москву — одна надежда,

На кого ж ещё, скажи?!..

 

И не дрогнула Столица,

И Парадом в ноябре —

Знай, мол, нас, как говорится! —

Нос утёрла немчуре!

 

Строгий был Парад и славный,

Может быть, и самый главный!..

 

Площадь Красная кипела

Тусклым отблеском штыков,

Площадь Красная звенела

От солдатских каблуков.

 

Снегом утренним белея,

С каждым шагом всё смелее

Шла по площади Страна,

И трибуна Мавзолея,

Как всегда, была полна!..

 

И Верховный был на месте,

Был в строю, с народом вместе,

Из Москвы не убежал,

И от страха не дрожал,

Крепко руль Страны держал!..

 

С Красной площади солдаты

Уходили прямо в бой,

В бой за всё, что с детства свято —

За жену, за мать, за брата,

За Страну, за нас с тобой!..

 

И пружина распрямилась,

И в начале декабря

Тьму на Западе пробила

Нашей радости заря!

 

Так фашистов долбанули

В глубину и в ширину,

Что на Запад развернули

Тупорылую войну.

 

Много вёрст бандитов гнали

По снегам родной земли,

Всё им, всё припоминали,

Разъясняли, как могли.

 

Предъявляли счёт суровый

За непрошенный постой,

Забелело Подмосковье

От берёзовых крестов.

 

Били их, непобедимых,

Гнали их взашей назад

От Москвы своей любимой, —

Чтоб не пялили глаза!

 

И хоть насмерть с ними драться

Научило время нас,

Было многое, признаться,

Под Москвою в первый раз.

 

Мы впервые побеждали —

Не сгорали со стыда,

В первый раз освобождали —

Не сдавали города.

 

И на зверства мародёров

Насмотрелись в первый раз,

И жестокость злобной своры

Потрясла впервые нас!

 

И в стремлении едином

В первый раз клялась Страна:

Доберёмся до Берлина —

Рассчитаемся сполна!

 

В этом, правда, просчитались,

Гнев растаял до поры,

Добрались — не рассчитались,

Слишком мы к врагам добры…

 

В общем, битва отзвучала,

И впервые от начала

Люди дух перевели,

И впервые тяжесть спала

За судьбу родной земли.

 

Чуть ослабли струны-нервы,

Оглянуться чуть смогли,

И с Победы этой первой

Счёт победам повели.

 

Битва главное решила —

Окрылила всю Страну,

Ведь тогда одним аршином —

От Москвы и до Берлина

Люди мерили войну.

 

Мерой точною и строгой,

Да иначе не могли,

И военные дороги,

Пусть немногие из многих,

Уж на Запад пролегли…

М. Ножкин

 

Москва

Зябкой ночью солдатской

В сорок первом году

Ехал я из-под Гжатска

На попутном борту.

 

Грохот фронта бессонный

Шел как будто бы вслед.

Редко встречной колонны

Скрытый вспыхивал свет.

 

Тьма предместий вокзальных

И — Москва. И над ней

Горделивый, печальный

Блеск зенитных огней.

 

И просились простые

К ней из сердца слова:

«Мать родная, Россия,

Москва, Москва…»

 

В эти горькие ночи

Ты поистине мать,

Та, что детям не хочет

Всей беды показать;

 

Та, что жертвой безгласной

Не смирится с судьбой;

Та, что волею властной

Поведет за собой.

 

И вовек не склонится

Твоя голова,

Мать родная, столица,

Москва, Москва!..

 

Память трудной годины,

Память боли во мне.

Тряский кузов машины.

Ночь. Столица в огне.

 

И, как клятва, святые

В тесном горле слова:

«Мать родная, Россия,

Москва, Москва…»

 

Ехал я под Берлином

В сорок пятом году.

Фронт катился на запад,

Спал и ел на ходу.

 

В шесть рядов магистралью—

Не вмещает — узка! —

Громыхаючи сталью,

Шли на запад войска.

 

Шла несметная сила,

Разрастаясь в пути,

И мосты наводила

По себе впереди.

 

Шла, исполнена гнева,

В тот, в решающий бой.

И гудящее небо,

Точно щит, над собой

 

Высоко проносила…

— Погляди, какова

Мать родная, Россия,

Москва, Москва!..

 

Память горя сурова,

Память славы жива.

Все вместит это слово:

«Москва, Москва»…

 

Это имя столицы,

Как завет, повторим.

Расступились границы,

Рубежи перед ним…

 

Стой, красуйся в зарницах

И огнях торжества,

Мать родная, столица!

Крепость мира — Москва!

А. Твардовский

 

Родному городу

Здесь Пожарский гремел, здесь командовал боем Кутузов.

Ты, как древняя сказка, бессмертен, прекрасен и стар.

От тебя отходили замерзшие своры французов,

От тебя отступали несчетные орды татар.

 

Мы тебя окружим бронированной грозной силой

И любою ценой в беспощадном бою сбережем,

Чтобы подступы к городу стали для немца могилой

И рубеж под Москвою — последним его рубежом.

 

Ты не сдашься фашистам, во веки веков сохранится

И гранит над рекой, и чугунного моста литье.

Это больше, чем город, — это нового мира столица,

Это — свет, это — жизнь, это — сердце твое и мое.

М. Матусовский

 

Москве

Вся родина встала заслоном,

Нам биться с врагом до конца,

Ведь пояс твоей обороны

Идет через наши сердца!

 

Идет через грозные годы

И долю народа всего,

Идет через сердце народа

И вечную славу его!

 

Идет через море людское,

Идет через все города...

И все это, братья, такое,

Что враг не возьмет никогда!

 

Москва!

До последних патронов,

До дольки последней свинца

Мы в битвах!

Твоя оборона

Идет через наши сердца!

А. Прокофьев

 

Военный — сорок первый

Передний край, коварный и угрюмый,

Без жителей, без песен, без огней...

Он говорит — ты о Москве не думай, —

А я молчу и думаю о ней.

 

Она меня учила, поднимала.

Мне мало иногда по вечерам

Ловить ее из рупора.

Мне мало

Замедленных,

как письма, телеграмм.

 

Она моя!

Она трудом досталась,

И потому она еще родней.

Я не в Москве, но сердце там осталось.

Вот почему я думаю о ней.

 

Как русский парень, как законный житель,

Как запевала, с песнею вдвоем,

Я должен быть участником событий,

Происходящих в городе моем.

 

Москва — мое могущество земное.

С ее высот грядущее видней.

Она со мной, она передо мною,

Я днем и ночью думаю о ней.

 

И вражьих пикировщиков орава,

И грохот бомб солдату нипочем,

Когда в груди живет и крепнет право

Любить Москву и зваться москвичом!

С. Смирнов

 

Говорит Москва

В каждом доме утром рано-рано

слышатся знакомые слова.

Это твердый голос Левитана,

словно клятва: «Говорит Москва!»

 

Враг опасен, враг безумно лезет,

рвется город взять любой ценой…

Никогда! Мы грудью и железом

встали на защиту под Москвой.

 

Каждый камень безраздельно дорог,

улица любая дорога.

Всколыхнулся, ополчился город

против озверелого врага.

 

Открывая прошлого страницы

и сражений слыша перезвон,

как же славу не воздать столице,

где разбит был сам Наполеон?!

 

Под Москвой достойную могилу

многие захватчики нашли…

Ведь народ наш по-антейски* силу

умножает от родной земли.

 

Так пускай звучат во имя жизни,

как набат, призывные слова,

слушай, непреклонная Отчизна,

говорит советская Москва!

 

*Антей в греческой мифологии — великан, получавший необоримую силу от соприкосновения с матерью Геей—землей.

Л. Скалковский

 

Москве

В Москве еще рано, светло,

Несметно проезжих число,

А здесь уже шепчет мне ночь:

«Покинь, престарелый, седло!

Ты должен и песней помочь».

И вот, заодно с темнотой,

На запад я взором плыву,

Где теплится день золотой...

 

Колени к сырому жнитву

Джамбул преклоняет седой;

Мигает звезда в синеве,

Сверкает в речном рукаве;

Я струнную рву тетиву,

Я взором пугаю сову

И песню творю о Москве

Москве. Для Москвы. За Москву.

Джамбул Джабаев (Пер. с казахского М. Тарловского)

 

Мы — москвичи

Привет тебе, родимая Москва,

Как пламенное сердце, ты близка,

И я тебя, как сердце, берегу,

Как сердце — не отдам тебя врагу!

 

Вокруг тебя кипит кровавый бой,

И черный коршун кружит над тобой,

В смертельной битве ты схватилась с ним,

Но город-богатырь непобедим!

 

Не позабыть, как в глубине веков

Ты разбивала всех своих врагов.

Шел Бонапарт к тебе, как леопард,

А убегал, как заяц, Бонапарт…

 

Ты так мне близок, город дорогой,

Как будто сам я собственной рукой

Твои дома до неба возводил,

В твоих садах деревья рассадил.

 

К тебе, Москва, бывало, мы идем,

Как сыновья идут в свой отчий дом,

Ты нам, Москва, как сердце, дорога,

К тебе, Москва, не пустим мы врага!

 

Не окружить Великий океан,

Не осушить Великий океан,

Не погрузить светило в черный мрак,

Не остановит нашей жизни враг!

 

Ты в эти дни — в тумане и в дыму —

Еще дороже сердцу моему,

Мы все готовы в бой пойти, как львы,

И жизнь отдать за жизнь своей Москвы!

 

Тянь-Шань, Памир — мильоны братских рук

Тебе на помощь протянули, друг,

Готовы мы пожертвовать собой,

Зови, Москва, веди на смертный бой!

 

Когда у стен твоих гремят мечи,

Мы все в такую пору москвичи,

Мы все — твои бойцы-богатыри,

Все наши силы, Родина, бери!

 

Не отдадим Москвы, не отдадим,

Народ Москвы в боях непобедим!

Киргизы, русские — мы все ее сыны,

Мы сердце отстоим своей страны!

Кубанычбек Маликов (Пер. В. Винникова)

 

С тобой, Москва!

Мне сказал командир-подводник:

— Не во сне я, а наяву

Повидать бы хотел сегодня

Дорогую мою Москву.

 

Грудью встать на ее защиту

Там, где к ней подползает враг…

Только с Севера до Москвы-то

Расстояние — не пустяк.

 

Я кричу ей через пространства:

— Не в твою ли, столица, честь

Многотонный фашистский транспорт

Мы вчера потопили здесь?

 

С фронта бьют, поражают с тыла

Злых тевтонов мои друзья,

Каждый день умножая силу

Не твою ли, Москва моя?

 

По ночам, затаив дыханье,

Каждый наш заполярный пост

В блеске северного сиянья

Видит грани кремлевских звезд.

 

Светят сполохи огневые,

Моряков увлекая в бой…

Бейся, сердце родной России,

Нашей доблестью штормовой!

 

Больше яростного дерзанья,

Флота Северного сыны!

Мы ничем, кроме расстоянья,

От Москвы не отделены.

А. Жаров

 

Москва под ударом

Москва под ударом, и малым, и старым

Тревога и гнев всколыхнули сердца.

Лишь весть пролетела — Москва под ударом,

Двойною бронёй одевая сердца.

 

По русским, грузинам, узбекам, татарам

Взметнулось как гневное пламя в костре:

Москва под ударом, Москва под ударом,

На помощь, на выручку старшей сестре!

 

Победная участь даётся не даром,

Единая мысль возникает в мозгу:

Ответить смертельным, разящим ударом

Врагу, подступившему под Москву.

Н. Асеев

 

Москва

Можайск, Калинин, Малоярославец...

Какие это русские места.

Еще был молод Петербург-красавец,

Еще Нева была полупуста,

 

А там уже раздвинулись простором

Тверские и можайские леса,

А там, в Москве, уже являлась взорам

Кремлевских башен древняя краса.

 

Когда, внезапно перешедши Неман,

Приблизился к Москве Наполеон,

Он встречен был огнем, пожаром гнева,

Он ненавистью был испепелен.

 

И вот опять истории страница

Покрыта кровью подмосковных битв.

Тремя путями враг к Москве стремится,

Путем единым будет он отбит.

 

И этот путь — такая жажда мести,

Когда тебе и жизнь не дорога,

Когда ты сам хотел бы с пулей вместе

Войти летучей смертью в грудь врага.

 

Врагов живую силу уничтожить!

Движение их танков задержать!

Москва... Она не русской быть не может,

Как человек не может не дышать.

В. Инбер

 

Баллада о Резервном фронте

Мы знали, что стоим не для парада.

Все ждали — вот взорвётся горизонт.

Но мы слыхали — есть в тылу засада —

Его высочество Резервный фронт.

 

Уж там-то всё: и танки, и снаряды,

И свежие полки лишь часа ждут.

И в нас таилась мстительная радость —

Пусть только те попробуют, пойдут.

 

И те пошли — как вскрыли жерло домны!

Замолотил по нам чужой кузнец.

Бой был недолгим, как паденье бомбы —

Крупнее, громче, ниже, взрыв! Конец.

 

Уже давно заткнули нас в «бутылке»,

И «Юнкерсы» устроили нам «зонт»,

Но ждали наши бритые затылки —

Вот-вот сейчас придёт Резервный фронт.

 

Но он не шёл. И кончились патроны.

И стала тесной Русская земля.

И батя был убит. А похоронных

Уже давно никто не отправлял.

 

И мы прорвались штыковою ночью.

Мы шли лесами и задами сёл

И молча понимали, между прочим, —

Резервный фронт навстречу нам не шёл.

 

И мы дошли. Безлюдные окопы.

Ни кухоньки, ни пушек и ни войск.

Сидел на кочке, мордою к Европе,

Обстрелянный и наглый, сытый волк.

 

Пришёл пешком небритый подполковник.

Отдал табак. Гранаты обещал.

Насчёт харчей сказал, что будет помнить.

А про Резервный фронт он промолчал.

 

С усталости и курева сомлевши,

Сидели мы, не находя слова,

Пока один — он оказался здешний —

Не ткнул рукой: «Можайск. А там — Москва».

 

Другой сказал: «Займуся пулемётом.

Давно бы надо произвесть ремонт».

И в заключенье высказался кто-то,

Что, видно, мы и есть Резервный фронт...

А. Волог

 

Резервный фронт был образован в июле 1941 года с целью дать отпор врагу на подступах к Москве на Ржевско-Вяземском оборонительном рубеже. В него вошли армии из резерва Ставки и дивизии народного ополчения. В начале октября, в результате стремительного наступления немецких войск, 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артиллерийский полк, десятки частей тылового обеспечения попали в окружение, в так называемый «Вяземский котел». 380 тысяч защитников столицы погибло, свыше 600 тыс — попало в плен. Резервный фронт практически перестал существовать и 10 октября был упразднен. Катастрофическое поражение Красной Армии под Вязьмой открыло врагу путь на Москву, перед столицей не осталось наших войск. Командование бросило на Можайскую линию обороны против немецких танковых дивизий плохо вооруженных ополченцев, курсантов военных училищ и остатки войск Резервного фронта, вышедших из окружения в районе Вязьмы.

 

Полустанок

Седой военный входит, подбоченясь,

В штабной вагон, исписанный мелком.

Рыжебородый тощий ополченец

По слякоти шагает босиком.

 

Мешком висит шинель на нем, сутулом,

Блестит звезда на шапке меховой.

Глухим зловещим непрерывным гулом

Гремят орудья где-то под Москвой.

 

Проходит поезд. На платформах — танки.

С их башен листья блеклые висят.

Четвертый день на тихом полустанке

По новобранцам бабы голосят.

 

Своих болезных, кровных, богом данных

Им провожать на запад и восток...

А беженцы сидят на чемоданах,

Ребят качают, носят кипяток.

 

Куда они? В Самару — ждать победу?

Иль умирать?.. Какой ни дай ответ, —

Мне все равно: я никуда не еду.

Чего искать? Второй России нет!

Д. Кедрин

 

План Барбаросса

Разработали план» Барбаросса»,

Чтоб Москву уничтожить скорей.

Нивы наши топтали, покосы,

Мчались танки средь русских полей.

 

Напоролись на силу такую…

Не сломить её было тогда

Не вторым даже планом «Тайфуном»

И не мощью стальною врага.

 

Свято верили люди в Победу…

Разобьём с чёрной свастикой рать!

Всё мы вынесем — голод и беды,

Но фашистов с земли будем гнать.

В. Полянина

 

Под Москвой

Под Москвой грозовая осень.

Блиндажи. Укрепленья. Рвы.

Каждый в сердце бойцовском носит

Светлый образ родной Москвы.

 

Спишь в окопе, устав от боя, —

В сновиденьях встаёт она,

Солнцем, юностью, синевою,

Алым светом озарена.

 

Много гроз этот город вынес

И стоит, как стоял века,

Баррикадами ощетинясь,

Город — меч на пути врага.

 

Бейся ж храбро и будь спокоен:

День придёт — мы окончим бой,

Красной площадью, красный воин,

Победив, мы пройдём с тобой!

Л. Кацнельсон

 

Бои на рубеже обороны Москвы у реки Нара проходили в октябре-декабре 1941 года в районе городов Наро-Фоминск, Кубинка и Звенигород. В результате Наро-Фоминской операции советские войска отразили последнюю попытку фашистов прорваться к Москве.

 

В память о битве под Москвой

(городу Наро-Фоминску посвящается)

 

Тревожит душу колокольный звон,

И память возвращает нас в былое…

Гремели взрывы здесь со всех сторон,

И небо полыхало грозовое…

 

Земля дрожала, кровь лилась рекой…

Под танками врагов поля стонали…

И от бессилия рыдал лес вековой,

От пепла и огня изнемогая.

 

Стояли насмерть батальоны. Слава им!

Врага в свою столицу не впустили,

И величайшим подвигом своим

Родную землю просто воскресили.

 

Тревожит душу колокольный звон,

Но добавляет твердости и силы.

Спасибо воинам и низкий наш поклон,

За то, что нашу землю защитили!

Л. Лоева

 

Мы отходили

Мы отходили... Дым пожаров

Стоял, как чёрная стена.

Над ледяной осенней Нарой

Ругался хрипло старшина.

 

Он направлял угрюмо к броду

Всех уцелевших от огня...

Солдаты пробовали воду,

Погоду чёртову кляня.

 

А немец бил без передышки,

К снаряду рядом клал снаряд!

Кромешный ад... Не тот, из книжки,

Уже не страшный дантов ад!

 

Но адом-ад, а там, за речкой,

Уж свой не сменишь гардероб, —

Не баба ждёт на тёплой печке,

А тот же стылый ждёт окоп.

 

И потому обмундировку

Несли, раздевшись донага,

Ремнями пристегнув к винтовке,

Приклад — вперёд, штык — на врага.

 

Одной рукой держа вещички,

Сигали вниз из-под куста,

Другой, как в бане, по привычке

Прикрыв причинные места.

 

И старшина сказал со вздохом:

— Ну, энти фрица будут бить,

Коли в таком переполохе

Не забывают стыд прикрыть!

 

...Уже в Берлине, в сорок пятом,

Когда кончали мы войну,

Я вспомнил Нару, брод треклятый

И оптимиста старшину...

В. Карпеко

 

Защитники Москвы

Почернело солнце. Тучи мглисты.

Порохом пропахла синева.

Впереди, за Нарою — фашисты,

За спиною — ратная Москва.

 

Здесь проходит наша оборона,

Насмерть здесь немало дней стоят

С храбрым комиссаром батальона

Тридцать восемь стреляных солдат.

 

На счету гранаты и патроны.

Фронтовой мороз колюч и яр.

Но бойцы бодры и непреклонны —

Рядом с ними славный комиссар.

 

Смотрит вдаль он пристально и строго,

Гладя серебро своих седин:

— Земляки, у нас одна дорога —

От Наро-Фоминска на Берлин.

 

В зареве огней и в тучах дыма

Путь к победе пробивали вы.

И от Нары — от ворот Москвы —

Вы дошли до самого Берлина...

В. Степанов

 

Речка Нара

…в битве под Москвой враг был остановлен на рубеже р. Нары…

Из «Истории Великой Отечественной войны»

 

Речка Нара, речка Нара,

Недлинна, неширока,

Но когда бывает надо —

Неприступная река.

 

Вот на этой речке Наре

В землю, в небо, в пламень, в лед

Врос интернациональный

Необученный народ.

 

И, как будто по соседству,

Защищая род людской,

Принимали свой последний

И решительный свой бой.

 

Штык сломался от удара...

Окровавленный кулак...

Он не даст в обиду Нару,

Этот парень-сибиряк.

 

Вот лезгин ползет с гранатой,

Черный снег хватая ртом:

Здесь, у этой речки Нары,

Защищает он свой дом.

 

А война — она не сказка

С добрым сахарным концом!

Вот башкир-десятиклассник

В русский снег упал лицом.

 

На усах стеклится наледь,

Затвердела боль в глазах:

То на снег у речки Нары

Запорожский пал казак.

 

Мы-то знаем, не напрасно

Пала горсточка ребят,

Что теперь в могиле братской,

БРАТСКОЙ — слышите?! — лежат.

 

За страну у речки Нары

Головы свои сложив,

Все отдали, всё, что надо...

А ведь надо было — жизнь.

(отрывок из поэмы «Осколки войны»)

Е. Гринберг

 

Подмосковная земля

Ворвалась ранним утром беда,

Чтоб пройтись по тебе в сорок первом.

И текла слёз и крови река

По изрезанным траками нервам.

 

И по трубам сожжённых домов

Было видно, как смерть бушевала.

Беспощадные залпы врагов

Твою душу рыдать заставляли.

 

Хоронила своих сыновей

Ты в полях или братских могилах.

Но от каждой потери своей

Ненавистней фашистов лишь била.

 

Чёрной гарью покрылись снега…

Ты сражалась, и ты победила —

Не пустила в столицу врага

Непокорная русская сила!

 

Здесь из камня повсюду твои

Часовые в солдатских шинелях.

Все остались навечно с войны,

Чтобы пули опять не свистели.

Л. Колударова

 

На опушке дымятся подбитые танки

На опушке дымятся подбитые танки.

Остывают орудия.

Грохот затих.

Мы в леске придорожном,

На светлой полянке

Схоронили друзей боевых.

 

Осень листья стрясала с калины застылой:

За листком неохотно срывался листок,

Покружившись печально над братской могилой,

На сырой опускался песок.

 

Бой затих,

Лес молчит.

Стрекотанье сорочье

Донесётся порой, и опять тишина.

В ней таится тоска, словно в доле сиротской —

Здесь она будто горечи сирой полна.

 

А места здесь такие — одно загляденье:

Рядом озимь,

А дальше — стеною боры.

Богатырской заставой здесь сосны и ели

Сторожат Подмосковье с далёкой поры.

 

Здесь со мной каждый луг, лес от края до края,

Словно с другом, открытый ведут разговор.

И негромкая Нара — речушка такая —

Так же вьётся,

Как наши Горынь иль Остёр.

 

Только ёкает сердце с неясной тревогой,

Стоит мне, обернувшись, взглянуть на восток,

Снова кажется — вижу за дымкой далёкой

Я Москву на скрещенье дорог...

 

Передышки судьба до сих пор не дала нам.

Подмосковье...

Последняя пядь —

А за ней:

Институт, где я лекции слушал недавно...

Площадь Красная... Кремль... Мавзолей...

Ах, как здесь на опушке алеет рябина,

Словно там, у Днепра, где родимая мать.

 

Мне отсюда — две тысячи верст до Берлина.

До Москвы — только семьдесят пять...

А. Зарицкий

 

Пояс славы

Жизнь — это поле, нива, жито.

Смерть собирает дань на поле битвы.

Но место, где в сражении кровавом

Сумело войско уберечь державу,

В народе называют Полем Славы.

На запад от Москвы не поле — Пояс Славы.

И бой под Вязьмою вошел в него по праву.

 

...Суровая година — 41-й.

Фронт Западный в кольце,

В тиски зажат Резервный.

Бушует на Смоленщине «Тайфун»,

Нацеливая стрелы на Москву.

 

Уже моторы прогревают танки,

Горючим под обрез заполнив баки:

У Вязьмы изготовился к броску

Тевтонский рыцарь, крестоносный Функ.

 

И Сталин Лукину радиограмму мечет:

«Москву оборонять и некому, и нечем.

Спешите выводить войска из окруженья

На поле Бородинского сраженья».

 

К востоку от Днепра полки пошли немедля,

С проклятою ордой сошлись на речке Бебре.

И смертным боем били супостата,

Как в старину дружина Коловрата.

 

Свинцом кормила щедро иноземцев

Дивизия народных ополченцев.

А там, где угощенья не хватало,

Врага в своей крови топила алой.

 

Под Богородицким так окропила травы,

Что Бел-ручей с тех пор течет Кровавым.

Цейтнотом обернулся блиц врагу.

И, сколько бы не ярился «Тайфун»,

 

Увяз у Вязьмы на неделю Функ.

Сердец бронею заслонив Москву,

Погибло ополчение... Но уже

Встал Жуков на Можайском рубеже.

 

От Яхромы и Крюкова до Нары —

То в пояс травы, то гранит и мрамор

Пролег по сердцу шрамом.

А. Эйдельштейн

 

Вяземская оборонительная операция («Вяземский котёл») была проведена 2-13 октября 1941 года и закончилась катастрофическим поражением Красной Армии. Немецкая группа армий «Центр» прорвала оборону Западного и Резервного фронтов, окружила и уничтожила западнее Вязьмы четыре наши армии — 37 стрелковых дивизий, 9 танковых бригад, 31 артиллерийский полк. Было убито, ранено и взято в плен около миллиона защитников Москвы. Героическое сопротивление окружённых в «Вяземском котле» дало командованию время восстановить оборону на московском направлении сначала силами ополченцев и курсантов военных училищ, а потом силами подошедших из-за Урала свежих дивизий.

*Операция «Тайфун» — немецкое название Битвы за Москву.

Ханс фон Функ — командир немецкой 7-й танковой дивизии, которая участвовала в окружении советских войск под Вязьмой.

Михаил Лукин — генерал-лейтенант, командовал окружёнными под Вязьмой частями Красной Армии.

У села Богородицкое 11 октября 1941 года советские войска предприняли попытку прорыва из «Вяземского котла», но вырваться смогли только 85 тысяч человек.

 

Первые письма.

Письмо шестое. Октябрь, 1941

Холодно. Стынут ноги.

Ветер колюч. Жесток.

Мне не забыть дороги

С запада на восток.

 

Кровью закат окрашен.

Молча идем. Без слов.

Мимо лесов и пашен.

Мимо родных домов.

 

Ветер метет и вьюжит.

Небо красней, красней.

Птица над полем кружит,

Черный паук на ней.

 

Птица все ниже. Ниже.

Землю колотит дрожь.

К снегу прижмешься ближе —

Выждешь. И вновь идешь.

 

Кружится птица смерти.

Рядом она совсем.

Мы-то привыкли. Стерпим.

В женщин стрелять зачем?

 

Хлещет метель косая.

Дети бредут гурьбой…

— Девочка, ты босая.

Ножки свои прикрой.

 

Мать не зови. Не надо.

Мама к тебе придет…

 

О, эта горечь взгляда!

Сжатый в испуге рот!

Как ей ответить прямо?

Чем ей помочь в беде?

 

— Дядя! А где же мама?

Где моя мама? Где?..

Страшно... Я плакать буду.

Я босиком стою…

 

Как я тебя забуду,

Маленькую мою?!

Ноги твои босые.

Кровь посреди дорог.

Тяжкий твой путь, Россия,

С запада на восток?

 

Горький дымок махорки.

Мерзлой луны рожок.

Савиновские Горки.

Медное и Торжок?

 

Грустный рассказ карела.

Жесткое пламя глаз.

Бабку, что вслед глядела.

Богу молясь за нас?

 

Шаль на ветру цветная.

Черный пролом стены…

Старенькая, седая,

Где-то твои сыны?

 

Все, что люблю, то свято!

Вечно тому стоять.

Слышишь ли ты солдата,

Русская наша мать?

 

Голос моей тревоги.

Голос моей любви…

Разве сверну с дороги,

Если душа в крови.

С. Островой

 

Савиновские Горки, Медное, Торжок — населенные пункты в Тверской области.

Финалом тяжелого отступления советских войск от самых границ СССР стал оборонительный этап Битвы за Москву, который начался 30 сентября 1941 года. Это было очень тяжелое время для всей страны. Защитники города остановили фашистов в считанных километрах от столицы.

 

Оборона Москвы

Им некуда больше жаться

И некуда отступать.

Штаб фронта в районе Гжатска

Не сможет резервы дать.

 

А значит, костьми ложиться,

А значит, нельзя уйти.

Открыты сейчас к столице,

Доступны к ней все пути.

 

И Жуков глядит под ноги,

Решает, как доложить,

Когда под Москвой дороги

Уже приказали жить.

 

Ему отвечать придётся

Пред Господом и страной.

А может быть, обойдётся,

Пройдёт беда стороной?

 

Вот снова ракеты взвились,

А значит, стоят войска.

И Жуков садится в виллис

У выгоревшего леска.

 

За всё он потом ответит,

За то даже, что не мог,

За то, что на белом свете

К Победе шёл без дорог.

В. Силкин

 

Воспоминание в Подмосковье

Вот желудей рассыпаны патроны —

Свидетельство активной обороны.

Рубеж последний — выжженный овраг,

За ним валежник прячется, как враг.

 

Кленовые листы — осколки лета.

Лес отступает, догола раздетый,

А я оставлен

Прикрывать отход

Надеждой, что весна ещё придёт.

Е. Долматовский

 

Начало

Четвертый класс мы кончили в предгрозье.

Но мы о том не думали в тот год,

И детских санок легкие полозья

Неслись навстречу буре без забот.

 

Ты помнишь? Возле краснозвездных вышек

Ты помнишь! В Александровском саду

Летели дни на санках и на лыжах,

И Кремль от детства отводил беду.

 

Но все тревожней были передачи.

Все шире круг забот МПВО.*

Горел Париж. И так или иначе —

На нас ложились отсветы его.

 

Я помню день, когда забросил сразу

Я все свои обычные дела,

В тот вечер мама два противогаза

Себе и мне с работы принесла.

 

Я и не понял: для чего, откуда,

Но, на игру сзывая ребятню,

Таскал с собой резиновое чудо

И примерял по десять раз на дню.

 

Откуда-то их был десяток добыт.

И вот, пока сражение текло,

Любой из нас, растягивая хобот,

Глазел на мир сквозь потное стекло.

 

А на спину поваленные стулья

Строчили беспощадно по врагу,

И в светлых комнатах шальная пуля

Подстерегала на любом шагу.

 

И падал навзничь Петька или Сашка

Не на ковры, навстречу синяку,

С бумажною звездою на фуражке

И сумкою зеленой на боку.

 

Но в коридоре, становясь под знамя,

Мы верим ложной гибели сполна,

И не догадываемся, что с нами

Играет настоящая война!

 

А уж случалось — свет надолго гаснул

Вслед за тревожно стонущим свистком,

А уж в парадные не понапрасну

Затаскивали ящики с песком.

 

И часовой на западной границе

Все зорче вглядывался в темноту.

А там росли опасные зарницы,

Стальные птицы брали высоту.

 

Там на дома неслись фугасок гроздья.

На океанах шли суда ко дну.

Четвертый класс мы кончили в предгрозье,

Из пятого мы перешли в войну.

 

Двенадцать лет — огромный, взрослый возраст,

Но разве нежным мамам объяснишь,

Что наше место там, где крики «воздух»

И ширь ничем не защищенных крыш.

 

И мы тайком (туда, где «зажигалки»),*

Оставив женщинам подвальную тоску,

Вслепую лезем, стукаясь о балки,

По теплому чердачному песку.

 

А там, пылая в треугольной раме,

Гремит ночной московский наш июль,

Зажженный заревом, прожекторами,

Пунктирами трассирующих пуль.

 

Мы замерли. И ноги вдруг как вата,

Но, несмотря на то что бел, как мел,

Наш командир сказал: — За мной, ребята! —

И по железу первым загремел.

 

Навстречу две дежурных комсомолки

Уже спешили, нас назад гоня.

И как сосульки падали осколки,

И рос напор зенитного огня.

 

Чердак опять. А бой ревет над крышей,

Несовершённым подвигом маня.

И вдруг... внесли его, плащом укрывши,

Как, может быть, внесли бы и меня.

 

Он так лежал, как в этой же рубашке

Лежал однажды на своем веку,

С бумажною звездою на фуражке

И сумкою зеленой на боку.

 

Он так лежал, как будто притворялся.

И мать бежала. — Петя, подымись! —

А он смолчал. Не встал. Не рассмеялся.

Игра кончалась. Начиналась жизнь.

 

Так дни идут, как будто нет им краю.

Но этот первый воинский урок

Я в сотый раз на память повторяю

И настоящий трогаю курок!

*МПВО — местная противовоздушная оборона

«Зажигалки» — зажигательные бомбы

В. Соколов

 

Расписана каким-то Пикассо...

Расписана каким-то Пикассо,

Приобрела Москва иную емкость

И спрятала привычное лицо,

На миг преобразившись в незнакомку.

 

Классическое слово «маскарад»

Военной заменила маскировкой.

И я иду среди слепых громад

С единственной подругою — винтовкой.

 

Разбросаны железные ежи,

Мешки с песком накиданы у окон.

Всё то, что я любил и чем я жил,

Вдруг сделалось пугающе далеким.

 

На Красной Пресне стены баррикад,

Аэростаты, спящие на тросах,

И лица треугольные солдат

При светлячке дрожащей папиросы.

А. Немировский

 

В метро

(Колыбельная)

 

Баю-бай! Мы спим не дома,

Люди мимо нас идут.

Нам закроет глазки дрема.

Ничего! Уснем и тут!

 

Там вверху готовы к бою,

Там глядят зенитки с крыш,—

А таким, как мы с тобою,

Надо прятаться, малыш.

 

Черный враг летит неслышно,

Хочет город наш бомбить,

Хочет всех таких малышек,

Всех ребяток перебить.

 

Но злодеи не прорвутся —

Мы придумали хитро:

Папы все — с врагом дерутся,

А малышки все — в метро!

 

Нет у нас кроватки нашей,

Нет игрушек под рукой,

Но зато нам враг не страшен,

И надежен наш покой.

 

Мы запомним эти ночи

И сирен тревожный клич...

Спи спокойно, мой сыночек,

Спи, мой маленький москвич!

 

Разобьют врага герои,

Будет вновь Москва сиять,

И, как прежде, мы с тобою

Будем дома сладко спать.

 

А за окнами квартиры,

И кипуча и жива,

Песню стройки, песню мира

Будет петь тебе Москва.

В. Лебедев-Кумач

 

Рядом с тобой

Мы стали суровей и строже,

Но сердце затронешь едва, —

Что может быть сердцу дороже,

Чем наша родная Москва!

 

Бывал ты на фронте иль не был —

Ты видишь, как дым фронтовой

Плывет по московскому небу,

Висит над твоей головой.

 

Любовь, что и Пушкин и Герцен

Лелеяли в сердце своем, —

Не вырвать из русского сердца,

Жестоким не выжечь огнем!

 

Нет, лучше в боях рукопашных

Героем погибнуть от ран,

Чем слышать на улицах наших

Густую немецкую брань!

 

Чье сердце сейчас не стремится

В орлиный полет боевой?!

Ты вышла на битву, столица.

Родная! Мы — рядом с тобой!

П. Комаров

 

Москва готова к бою

Стервятники к Москве стремятся снова, —

Тревогу возвещают рупора...

Ну, что ж, попробуйте, летите — мы готовы

Вас повстречать не хуже, чем вчера!

 

Москва не спит, Москва готова к бою

И вам ее не взять, злодеи, на испуг, —

Местечко каждое, строение любое

Хранят десятки храбрых, честных рук.

 

Мужчины, женщины геройски ждут на крышах,

Чтоб вражеский огонь бесстрашно укротить.

Какой народ еще вот так бы вышел

По-рыцарски свой город защитить?

 

Вы, сочетавшие все мерзостные свойства

Насильников, убийц и палачей, —

Вам не понять великого геройства

И яростной отваги москвичей.

 

Но знайте, что за каждый сбитый камень,

За рану каждую московских площадей

Отплатят вам снарядами, штыками

Мильоны ополчившихся людей.

В. Лебедев-Кумач

 

Москвичи на вахте

Чьи там фигуры стоят на крышах

В синем мраке московских ночей?

Это на вахту отважно вышел

Отряд пожарников-москвичей.

 

Кто у подъезда неутомимо

Ходит бесшумно взад и вперед?

Это хранит свой город любимый

Бдительный сторож, москвич-патриот.

 

Кто эти люди, что взглядом острым

Зорко впиваются в сумрак ночной?

Это советские братья и сестры,

Люди великой семьи одной.

 

Днем на фабриках и на заводах

Каждый работает за четверых,

А ночью, забывши про сон и отдых,

Они стоят на постах своих.

 

Люди самых разных профессий,

Седые и юные — в общем строю

Обороняют сегодня вместе

Большую родную Москву свою.

 

Каждый сказал себе: «Будь, как воин,

Дни боевые, и жизнь горяча!

В грозное время будь достоин

Славного имени москвича!»

В. Лебедев-Кумач

 

Наш геройский «Ястребок»

Легкокрылый «ястребочек»

Пролетает над Москвой.

Здравствуй, храбрый наш дружочек,

Наш защитник боевой!

 

Над любимою столицей

Ты летишь, как верный страж,

И улыбкой светят лица,

Люди шепчут: «Это наш!»

 

Деловитый шум мотора

Люди слышат по ночам.

Этот шум знаком и дорог

Патриотам-москвичам.

 

Не похож он на осиный

На коварный вражий вой,

Мерный клекот ястребиный —

Шум мотора боевой.

 

Знают люди — темной ночью

Без пощады в лоб и в бок

Бьет и рвет врага на клочья

Наш геройский «ястребок»!

 

Люди знают — ты не станешь

Злых стервятников щадить,

Если надо — протаранишь,

Чтоб к столице не пустить!

 

И за преданность сыновью

Крепко чтит тебя народ.

Он не зря с такой любовью

«Ястребком» тебя зовет.

 

Так лети же, «ястребочек»,

Наш защитник боевой,

Крепче бей врага, сыночек,

Пусть не кружит над Москвой!

В. Лебедев-Кумач

 

Кремлёвские звёзды

Мы отомстим, кремлёвские рубины!

Бандит и людоед заставил нас

Сиянье ваше погасить на час.

Паденья окровавленной лавины

Мы не забудем сумрачной картины,

Москвы, в которой каждый свет погас,

Москвы, нахмуренной и ждущей вас,

Налётчики, растлители, кретины.

 

Клянись, товарищ, друг, клянись, боец, —

Услышит мир громовое известье!

Пусть выпадет терновый нам венец —

Обрушим мы великое возмездье.

Бандит найдёт бандитский свой конец!

Мы отомстим, кремлёвское созвездье!

А. Серебровский

 

Москва в октябре 1941 года

Всё ближе и ближе к Москве канонада.

По камням, как ливень, — походка отряда.

Над войском, как знамени бархат нетленный,

Подняты Кремлевские древние стены.

 

Лежат, словно темные полосы стали,

Проспекты столицы, ее магистрали.

Снега пролетают от края до края

Москвы, на пустых площадях закипая.

 

Тяжелая ночь тротуары накрыла,

Прожекторы ночь поднимают на крыльях

И гаснут, и снова. И где бы ты ни был —

Висит над тобой воспаленное небо,

 

Его широту обнажают зарницы;

Зенитками к небу припала столица.

Собрала все чувства, от гнева до боли,

В одну человечью громадную волю.

 

И всё, что привыкло смеяться и петься,

Собралось в единое грозное сердце.

Такой сохранится в легендах народа

Москва в октябре сорок первого года.

Е. Шевелёва

 

Родина

Шли женщины, и на плечах — лопаты:

окопы рыть под городом Москвой.

Страна смотрела на меня с плаката,

седая, с непокрытой головой.

 

Она звала меня глазами строгими,

сжав крепко губы, чтоб не закричать.

И мне казалось, что похожа Родина

на тетю Дашу из квартиры пять.

 

На тетю Дашу, рядом с нами жившую,

двух сыновей на запад проводившую,

да, на нее, вдову красноармейскую,

усталую, упрямую и резкую.

 

А я хотел участвовать в десантах,

кричать в эфир: «Тюльпан! Я Резеда!..»

Мне шел тогда едва второй десяток,

меня на фронт не брали поезда.

 

И я смотрел с серьезностью недетской

в ее лицо с морщинками у губ

и лишь на двойки отвечал немецкий,

чтоб выразить презрение к врагу.

 

Она звала меня глазами строгими,

сжав губы крепко, чтобы не кричать.

И мне казалось, что похожа Родина

на тетю Дашу из квартиры пять.

Е. Храмов

 

Октябрь 1941 года

Оправлен город в золото и медь.

С утра дымки над крышами толпятся.

Беспечный день. Как может он смеяться,

как смеет в листьях пурпуром гореть?

 

Как солнце в небе не потупит взгляда,

когда такое горе у дверей,

когда ни света, ни тепла не надо,

когда к Москве подходит канонада,

тяжёлый гром немецких батарей?

 

Мне кажется, он медленно сочится

в безветрие чужого городка.

Но полдень тих, щебечет мирно птица,

висит листва, беззвучна и ярка.

 

Что делать мне? Я только помнить вправе.

Я только, жить тобой не перестав,

весь день блуждаю на границе яви,

от Кудрина до городских застав.

 

Мне, может быть, сюда вернуться надо б,

здесь тоже путь по-воински суров,

а я всё там — между рогатых надолб

и выкопанных москвичами рвов.

 

А день идёт ... И стоголосым звоном

звонит в ушах бессонница. И ночь

опять приходит новым эшелоном,

на прошлую похожая точь-в-точь.

 

Опять идут измученные люди,

опять носилки, костыли, бинты,

страданье, кровь, простреленные груди

и хриплый бред палатной темноты.

 

Раздача чая, и разборка почты,

и настигающий врасплох рассвет,

и теплота на сердце от того, что

тот, новый, спит, укрыт и обогрет.

 

Теперь бы лечь. На полчаса забыться.

Совсем светло. Усталость валит с ног.

А как мне спать? Мне надо торопиться,

опять идти какой-то из дорог.

 

Куда идти? Зачем идти? Кто помнит?

Опять бульвары и ночной Арбат,

метро и стены незнакомых комнат,

в глазах огни какие-то рябят ...

 

Нет, я не сплю. Сменяются в дежурке.

Здесь госпиталь военный. Но, постой,

зачем в цветок набросаны окурки?

Там их нельзя бросать, на мостовой.

 

Над площадью, умытой и студёной,

там жёлтая высокая заря ...

Опять идут военные колонны,

как в тот последний праздник Октября.

 

Кричат «ура»...И я с трибуной рядом.

И вот, в последнем озаренье дня,

он снова добрым утомлённым взглядом

в упор с улыбкой смотрит на меня.

 

С Москвы-реки позёмка ледяная

летит, шелка над строем теребя,

и я смеюсь от радости: «Родная

Москва моя! Он не отдаст тебя!»

 

Кричат «ура». В ушах звенит от крика.

Я ухожу, но я вернусь опять.

Как мне спокойно. Как тепло и тихо.

Как мне смертельно захотелось спать.

 

А утром сводка: в первый раз — другая.

В. Тушнова

 

Октябрь сорок первого года...

Александру Межирову

 

Октябрь сорок первого года.

Патруль по Арбату идёт.

И нет на вокзалы прохода.

И немец стоит у ворот.

 

За два перехода до Химок,

сглотнув торжествующий вопль,

фон Бок, словно делая снимок,

навёл на столицу бинокль.

 

А что же столица? Столица

глядит тяжело и темно,

как будто всех жителей лица

столица сплотила в одно.

 

Бредут от застав погорельцы,

в метро голосят малыши,

и вбиты железные рельсы

крест-накрест во все рубежи.

 

Нестройно поёт ополченье,

соседи дежурят в черёд,

и странное в небе свеченье

заснуть никому не даёт.

 

...Но, смену всемирных коллизий

приблизив незримой рукой,

пехота сибирских дивизий

грядёт, как судьба, по Тверской.

 

Но знает у ржевского леса

стоящая насмерть родня,

что в доме напротив МОГЭСа

к весне ожидают меня.

 

Меня прикрывает столица,

меня накрывает беда.

И срок мой приходит — родиться

теперь — иль уже никогда.

 

Бьют пушки, колеблются своды —

и время являться на свет!

Октябрь сорок первого года.

Назад отступления нет.

И. Волгин

 

16 октября

Календари не отмечали

Шестнадцатое октября,

Но москвичам в тот день — едва ли

Им было до календаря.

 

Все переоценилось строго,

Закон звериный был как нож.

Искали хлеба на дорогу,

А книги ставили ни в грош.

 

Хотелось жить, хотелось плакать,

Хотелось выиграть войну.

И забывали Пастернака,

Как забывают тишину.

 

Стараясь выбраться из тины,

Шли в полированной красе

Осатаневшие машины

По всем незападным шоссе.

 

Казалось, что лавина злая

Сметет Москву и мир затем.

И заграница, замирая,

Молилась на Московский Кремль.

 

Там, но открытый всем, однако,

Встал воплотивший трезвый век

Суровый жесткий человек,

Не понимавший Пастернака.

Н. Коржавин

 

16 октября 1941 года

Калугу и Боровск уже взяли фрицы,

Вышли на подступы, на рубежи.

Что будет с тобой, дорогая столица,

Скажи?

 

Решили вчера, что Генштаб и заводы

Эвакуируют все за Урал.

А кто бы, что делать простому народу,

Сказал?

 

Пришли мы тогда на завод. Оказалось,

Смылся начальник позорно вчера.

А нам что, пешком до Ташкента осталось

С утра?

 

А дома сестренка, братишка и мама,

И в ополченье ушел наш отец.

Ужели Москве-то и правда ну прямо

Конец?

 

Бомбили нещадно. Я чувствовал кожей

Аэростатов холодную тень.

Мне было пятнадцать. Я видел, я прожил

Тот день.

 

Закрыли метро и троллейбусы встали,

Путь по столице сегодня не прост.

ГЭС в Замоскворечье минировать стали

И мост.

 

Все важные шишки с семьей, на машинах

Город покинули в первом ряду.

А люди растаскивали в магазинах

Еду.

 

Трудяги столпились у военкомата.

«Мы бы с фашистом пошли воевать.

Раздайте оружье!» А далее матом,

Про мать.

 

По радио сводка: «Немецкие танки

Нашу защиту прорвали, смели»...

Тогда горожане пешком по Рязанке

Пошли.

 

Бомбежки, налеты, тревога на лицах.

«В Горький добраться бы. Все на восток!»

И беженцев горький бредет из столицы

Поток...

 

Но шли им навстречу на запад солдаты

Тем, не подорванным все же мостом.

Они, что легендами станут когда-то

Потом.

 

Они — те, кто подвигом ратным и кровью,

Богатыри наших русских былин,

С боями пройдут от полей Подмосковья

В Берлин.

 

Ни сила, ни хитрость врагу не поможет,

Знайте и помните эти слова:

Не нашей, не русской быть просто не может

Москва.

А. Белов

 

Московская картинка

На город, зловеще окрашенный заревом,

Срывается ярость грохочущих глыб.

А небо над ним как гигантский аквариум,

Где плавают стаи диковинных рыб.

 

Сирена, несчастий и бедствий пророчица,

Рычаньем к земле прибивает траву.

И бедному разуму верить не хочется,

Что это Москва не во сне — наяву.

А. Сурков

 

Следы войны

Следы войны неизгладимы!..

Пускай окончится она,

Нам не пройти спокойно мимо

Незатемненного окна!

 

Юнцы, видавшие не много,

Начнут подтрунивать слегка,

Когда нам вспомнится тревога

При звуке мирного гудка.

 

Счастливцы! Кто из них поверит,

Что рев сирен кидает в дрожь,

Что стук захлопнувшейся двери

На выстрел пушечный похож?

 

Вдолби-ка им — как трудно спичка

Порой давалась москвичам

И отчего у нас привычка

Не раздеваться по ночам?

 

Они, минувшего не поняв,

Запишут в скряги старика,

Что со стола ребром ладони

Сметает крошки табака.

Д. Кедрин

 

Баллада о московском затемнении

Грозные ночи Москвы —

Помнится каждая ночка:

Улицы, крыши, мосты —

Черная — ни огонечка.

 

Тьма над столицей видна:

Ни фонаря из-под арки,

Ни делового окна

Или беспечной цигарки.

 

Всюду главенствует мрак,

Ибо имеется мненье,

Что нарушает лишь враг

Строгий закон затемненья.

 

Вспышкой машины чужой,

Рухнувшей в страшном увечье,

Вставшим за каждой душой

Заревом Замоскворечья.

 

Все получили сполна

Люди московского тыла.

А постепенно война

Дальше на запад катила.

 

Осточертело давно

Жить в затемнении лютом.

Но озарялось оно

Каждым бесстрашным салютом.

К. Ваншенкин

 

Столица

Здесь каждый дом стоит, как дот,

И тянутся во мгле

Зенитки с крыши в небосвод,

Как шпили на Кремле.

 

Как знак, что в этот час родней

С Кремлем моя Земля,

И даже кажутся тесней

Дома вокруг Кремля.

 

На окнах белые кресты

Мелькают второпях,

Такой же крест поставишь ты,

Москва, на всех врагах.

 

А мимо — площади, мосты,

Патрульный на коне...

Оскалясь надолбами, ты

Еще роднее мне.

 

И каждый взрыв или пожар

В любом твоем дому

Я ощущаю как удар

По сердцу моему.

 

Но мы залечим каждый дом,

И в окнах будет свет,

Дворец Советов возведем

Как памятник побед.

 

И чертят небо над Москвой

Прожекторов лучи.

И от застав шагают в бой

Родные москвичи...

М. Кульчицкий

 

Я этот полк в атаку поведу

Уже послы живут в тылу глубоком,

Уже в Москве наркомов не видать,

И панцирные армии фон Бока

На Химки продолжают наступать.

 

Решают в штабе Западного фронта —

Поставить штаб восточнее Москвы,

И солнце раной русского народа

Горит среди осенней синевы...

 

Уже в Москве ответственные лица

Не понимают только одного:

Когда же Сам уедет из столицы —

Но как спросить об этом Самого?

 

Да, как спросить? Вопрос предельно важен,

Такой, что не отложишь на потом:

— Когда отправить полк охраны Вашей

На Куйбышев? Состав уже готов.

 

Дрожали стёкла в грохоте воздушном,

Сверкало в Александровском саду...

Сказал спокойно: — Если будет нужно,

Я этот полк в атаку поведу.

Ф. Чуев

 

Баллада о Москве

А может быть, не в деревушке,

Где взад-вперед прошла война, —

В пути, в какой-нибудь теплушке,

Как песня, родилась она.

 

А может быть, в лесу, в землянке,

У камелька из трех камней,

Развесив заполночь портянки,

Бойцы прислушивались к ней.

 

А может быть, проделав ныне

Тысячеверстный путь молвы,

Она сюда, в края степные,

Пришла из-под самой Москвы...

 

А может быть, каким-то чудом

Сквозь фронт по снежной целине

Пришла, как весточка, оттуда,

Где ждут и видят нас во сне.

 

Не уследить — легка, что ветер,

И не с газетного листа

Пошла — и стала быть на свете, —

Из уст в уста, из уст в уста...

 

Идет, как эхо, перекатом,

По селам, из жилья в жилье.

От деда, старого солдата,

Я записал на днях ее...

 

То был такой великий бой,

Что нет к нему присловья.

Стоял противник под Москвой,

Горело Подмосковье.

Он — вот он враг. За ним давно

Калуга, Клин, Бородино

И волжское верховье...

 

А шел он в битву не один,

Валил несметной лавой.

Тут был венгерец, финн, румын

И прочие державы.

Его мороз наш торопил,

Уже в ладоши немец бил

У городской заставы.

 

Уже вблизи его войска

Гремят броней стальною,

Уже видна ему Москва

С Кремлевской стеною.

И воют бомбы не впервой

Над славным городом Москвой

И над Москвой-рекою.

 

Уже слова: «Моя Москва»

По-русски враг заучивал.

Нет, ты возьми ее сперва,

Потом усы покручивай.

Доныне с гордой головой

Москва над той рекой-Москвой

Стоит, гудит, могучая!

 

Вот наши — греть его огнем

Со всех своих позиций,

За каждым камнем, каждым пнем

Покуда дышишь, биться.

И смерть встречать лицом к лицу,

Как долг и честь велят бойцу,

И не сдавать столицы.

 

Да, то была сама Москва,

Круты ее пороги.

И вражьи танки, как дрова,

Пылали на дороге.

Но немец брал за пядью пядь,

И вот уж дальше отступать

Нельзя. И нет подмоги.

 

Все ближе, ближе рвется враг,

Все злей, — и наши просят:

— Товарищ Сталин, так и так,

Нельзя ли сип подбросить?

Еще стоим боец в бойца,

Но без подмоги до конца

Не устоим, — покосят...

 

И Сталин тотчас шлет ответ

По фронту телеграммой:

— Покамест-что подмоги нет, —

И говорит им прямо:

— Москва надеется на вас!

Стоять, ребята, мой приказ,

Хотя б до смерти самой...

 

Стоять? Стоять! Про все забудь, —

Сказали наши витязи.

Стоят, встречают грудь на грудь

Немецкие дивизии.

А немец прет, мороз дерет,

Ему б к зиме кончать поход,

Подзапастись провизией.

 

Ему б дорваться до тепла,

Передохнуть с неделю.

Отмыться в бане добела

Да вошь унять на теле.

Попить, поесть, пограбить всласть,

Свою в Москве поставить впасть, —

А что ж! И в самом деле!

 

А бой идет. Мильоном ног

Натоптан снег кровавый.

И битым немцем вдоль дорог

Завалены канавы.

А сила вражья велика.

Он гонит новые войска,

Возносит нашу славу.

 

Но слава эта дорога

И нам. И нашей кровью

Обильно политы снега

И земли Подмосковья.

У стен Москвы по суткам в ряд

Ее защитники лежат

С гранатой в изголовье.

 

И вот до них доходит весть,

Вождя родное слово:

— Подмога есть, полков не счесть,

И к бою все готовы,

Но не настал их день и час.

Держать, ребята, — был приказ,

И был приказ суровый.

 

И было в тысячах сердец:

— Держать ценой любою.

И трижды раненый боец

Не покидает боя.

И под огнем другой ползет,

Чтоб грудью вражий пулемет

Закрыть — самим собою.

 

Гудит под танками земля,

Горят зарницы вспышек...

Но свой приказ в стенах Кремля

Уже победа пишет.

Там Сталин заполночь не спит,

И, как перо его скрипит,

Того никто не слышит.

 

На Спасской башне время бьет,

Столица в снежной пене.

Метель вчерашняя метет,

Но ветер — к перемене.

Метет над городом метель.

Вот Сталин встал, надел шинель

И тихо вышел в сени.

 

Проходит Сталин вдоль стены

Дорожкою особой,

Где елочки, занесены,

Стоят рядком в сугробах.

И, снег стряхнув, проходит вниз,

И там три лампочки зажглись

У ленинского гроба.

 

И с непокрытой головой

Он сходит по ступеням...

Метель редеет над Москвой,

И город в ровных тенях

Лежит в ночи, как бы пустой...

Мороз крепчает молодой,

Крепчает — к перемене.

 

Звезда кремлевская горит

И в небе звезды в сборе.

Полмира спит, а фронт гремит

От моря и до моря...

А сколько крови, сколько слез

Один тот немец в мир принес,

А сколько мук и горя...

 

У мавзолея часовой

Пост уступает смене.

И с непокрытой головой

Обратно по ступеням

Поднялся Сталин. Над Москвой

Рассвет забрезжил боевой

К великой перемене.

 

Настал тот день, настал тот час

Отрадный, небывалый,

Как отдал Сталин тот приказ

Бойцам и генералам,

И на позиции врага

В атаку двинулись войска,

И было их немало...

 

И видит враг: Москва идет

Всем фронтом в наступление:

«Вперед за Родину! Вперед

За Сталина, за Ленина!» —

А сам-то враг давно не тот:

И пушек тех не прежний счет,

И танков умаление...

 

И услыхал весь мир слова

Великие, простые:

Врага отбросила Москва,

И спасена Россия!

А враг ее и всех людей

Не перед кем, а перед ней

Подался вспять впервые.

 

Забыл, как звать: «Моя Москва»,

Забыл, как петь: «Москва моя»...

Нет, ты возьми ее сперва,

Москву-то, — вещь упрямая.

С непобедимой головой

Москва над той рекой-Москвой

Стоит, гудит. Та самая!

А. Твардовский

 

Спасение Москвы

(Тихвинская икона Божьей Матери)

 

Вопрос: быть иль не быть стране?

Ждать помощи? — но где? откуда?

Фронт сорок первого — в огне.

Но близко — зимняя остуда.

 

Подмога вражеской броне —

Ад, вырвавшийся из-под спуда…

На что же уповать, как не

На Русь спасающее Чудо.

 

Икона древняя, она

По воздуху обнесена

Была вкруг замершего града.

 

След, где Владычицы нога

Прошла, — для лютого врага

Стал смертоносною преградой.

Н. Коновской

 

На двадцать третьем километре

На двадцать третьем километре

По Ленинградскому шоссе,

Где только вехи, только ветры

И нависающие ветви —

То в снежной пене, то в росе,

Стоят открыто перед всеми

У беспощадной той межи

Противотанковой системы

Окаменевшие ежи.

 

Они совсем недавно встали,

Направив брусья в облака,

Не на земле — на пьедестале,

И не на день, а на века.

Они стоят, как перед немцем,

Как перед танком в том году,

Стоят с моим притихшим сердцем

В одном строю, в одном ряду.

 

Здесь некий младший лейтенант,

Зарывший в землю свой талант,

Лежал в окопе перед боем,

Перед минированным полем.

А позади была столица,

А позади была Москва,

И он Москве шептал слова:

— Врагу никогда не добиться,

Чтоб склонилась твоя голова!..

 

И он не знал, что станут песней,

Что станут клятвой те слова

И что назначит встречу здесь с ней,

С той самой песнею, Москва.

И на граните, на граните

Прочтёт он эти две строки

Его души, его руки, —

Вы только правильно поймите!

 

Его пронзят былые ветры,

Он тронет веточки в росе —

На двадцать третьем километре

По Ленинградскому шоссе...

М. Лисянский

 

Осенью 1941 года командир саперного взвода младший лейтенант Марк Лисянский сражался с врагом на подступах к Москве. Сейчас слова из его стихотворения высечены на стене монумента «Противотанковые ежи», стоящем на 23-м километре Ленинградского шоссе.

 

Неизвестный солдат

Здесь погиб Неизвестный солдат.

На холме под зелёной травою

Откопали останки ребят,

Что Москву прикрывали собою.

 

Их орудия били в упор,

Подбивая немецкие танки.

Превращали машины в костёр

Возле Крюкова и полустанков.

 

Поднимались смертям всем назло,

В штыковые ходили атаки

За высотку, деревню, село

Москвичи, украинцы, казахи...

 

Отступил прочь напуганный враг,

Был разбит перед самой Москвою.

Как заря, запылал алый флаг

Над Рейхстагом победной весною.

 

Встал на месте боёв город наш —

Монумент неизвестным солдатам.

И славянки прощания марш —

Это память погибшим ребятам.

В. Лактионов

 

Крюково

Я иду по сугробам с сыном,

Птицы — искрами по кустам.

Подо мною — фугаски, мины,

Подо мной — на три метра сталь,

Подо мною в сожжённом доте

Каска, маузерный патрон,

Развороченного пулемёта

Взрывом вывернутое нутро.

 

По траншеям горит рябина,

И — ни звёздочки, ни креста —

Под моими ногами стынут

Те, кому никогда не встать.

Кто засыпан, а кто застрелен —

Сразу навзничь, и руки врозь,

В раскалённом окопе время

Тоже комьями запеклось.

 

И в безжалостной этой ночи —

Меж корней не видать ни зги —

Вдруг им снится, что бой не кончен,

Что стоят под Москвой враги?

Вдруг, застывшие в дне минувшем —

Ни проснуться, ни умереть —

Всё бегут под огнём, пригнувшись,

И грохочет над ними смерть?

 

Снега выпавшего седины

На щетине сухой травы.

Как сказать им, что победили?

Как сказать им — они мертвы?

Что опять над землёй позёмка

Заметает листву и грязь.

Я над ними несу ребёнка,

В полный рост идти не боясь.

М. Фролова

 

Крюково (сейчас в черте московского округа Зеленоград) — деревня на рубеже обороны Москвы, где осенью 1941 года шли ожесточенные бои. Деревню захватывали то немцы, то русские восемь раз. 7 декабря 1941 года Крюково было освобождено. Сейчас на месте сражений установлен Мемориальный комплекс «Штыки». Именно из братской могилы у «Штыков» был взят прах Неизвестного солдата, который перезахоронен около Кремля в Александровском саду.

 

Безыменное поле

Опять мы отходим, товарищ,

Опять проиграли мы бой,

Кровавое солнце позора

Заходит у нас за спиной.

 

Мы мертвым глаза не закрыли,

Придется нам вдовам сказать,

Что мы не успели, забыли

Последнюю почесть отдать.

 

Не в честных солдатских могилах —

Лежат они прямо в пыли.

Но, мертвых отдав поруганью,

Зато мы — живыми пришли!

 

Не правда ль, мы так и расскажем

Их вдовам и их матерям:

Мы бросили их на дороге,

Зарыть было некогда нам.

 

Ты, кажется, слушать не можешь?

Ты руку занес надо мной...

За слов моих страшную горечь

Прости мне, товарищ родной,

 

Прости мне мои оскорбленья,

Я с горя тебе их сказал,

Я знаю, ты рядом со мною

Сто раз свою грудь подставлял.

 

Я знаю, ты пуль не боялся,

И жизнь, что дала тебе мать,

Берег ты с мужскою надеждой

Ее подороже продать.

 

Ты, верно, в сорочке родился,

Что все еще жив до сих пор,

И смерть тебе меньшею мукой

Казалась, чем этот позор.

 

Ты можешь ответить, что мертвых

Завидуешь сам ты судьбе,

Что мертвые сраму не имут, —

Нет, имут, скажу я тебе.

 

Нет, имут. Глухими ночами,

Когда мы отходим назад,

Восставши из праха, за нами

Покойники наши следят.

 

Солдаты далеких походов,

Умершие грудью вперед,

Со срамом и яростью слышат

Полночные скрипы подвод.

 

И, вынести срама не в силах,

Мне чудится в страшной ночи —

Встают мертвецы всей России,

Поют мертвецам трубачи.

 

Беззвучно играют их трубы,

Незримы от ног их следы,

Словами беззвучной команды

Их ротные строят в ряды.

 

Они не хотят оставаться

В забытых могилах своих,

Чтоб вражеских пушек колеса

К востоку ползли через них.

 

В бело-зеленых мундирах,

Павшие при Петре,

Мертвые преображенцы

Строятся молча в каре.

 

Плачут седые капралы,

Протяжно играет рожок,

Впервые с Полтавского боя

Уходят они на восток.

 

Из-под твердынь Измаила,

Не знавший досель ретирад,

Понуро уходит последний

Суворовский мертвый солдат.

 

Гремят барабаны в Карпатах,

И трубы над Бугом поют,

Сибирские мертвые роты

У стен Перемышля встают.

 

И на истлевших постромках

Вспять через Неман и Прут

Артиллерийские кони

Разбитые пушки везут.

 

Ты слышишь, товарищ, ты слышишь,

Как мертвые следом идут,

Ты слышишь: не только потомки,

Нас предки за это клянут.

 

Клянемся ж с тобою, товарищ,

Что больше ни шагу назад!

Чтоб больше не шли вслед за нами

Безмолвные тени солдат.

 

Чтоб там, где мы стали сегодня, —

Пригорки да мелкий лесок,

Куриный ручей в пол-аршина,

Прибрежный отлогий песок, —

 

Чтоб этот досель неизвестный

Кусок нас родившей земли

Стал местом последним, докуда

Последние немцы дошли.

 

Пусть то безыменное поле,

Где нынче пришлось нам стоять,

Вдруг станет той самой твердыней,

Которую немцам не взять.

 

Ведь только в Можайском уезде

Слыхали названье села,

Которое позже Россия

Бородином назвала.

К. Симонов

 

Поле знаменитого Бородинского сражения Отечественной войны 1812 года находится в Можайском районе Подмосковья, в 124 км от Москвы. В 1941 году полоса обороны на подступах к Москве снова прошла через Бородино. Бои на Бородинском поле проходили с 12 по 18 октября 1941 года, потом русские солдаты отступили. Но важно то, что в самый сложный период обороны Москвы они смогли задержать на своем участке фронта немецких захватчиков на 6 дней. Упорные оборонительные бои советских войск на Можайской линии обороны выиграли время, чтобы Командование успело сосредоточить резервные силы для контрнаступления под Москвой.

 

Особое задание

От планов разболелась голова.

Хотя б один не выполни попробуй!

Особое задание — Москва!

Особое решается особо.

 

А как решить, когда резервов нет,

Когда одни Подольские курсанты?..

Проходит ночь, и над Москвой чуть свет

Провозглашают новый день куранты.

 

И Жуков карту расправляет вновь,

Сжимает карандаш в руках до дрожи…

И будет кровь, такая будет кровь,

Что враг по ней к Москве пройти не сможет.

М. Силкин

 

Волоколамское шоссе, 25 ноября 1941 года

Под прохудившейся крышей

Дремлет усталый комбат.

Звуки военные слышит:

Артиллеристы гремят...

 

Крепкие встали морозы

Здесь, в подмосковном краю.

Замысловатая поза —

Ноги поджал под скамью.

 

Выстрел и выброс снаряда.

Вздрогнет, толчок ощутив.

Музыки лучше не надо.

Следом доносится взрыв.

 

Вздрогнет от взрыва избушка.

Станет душе веселей.

Справа ударила пушка.

После ударит левей.

 

Мыслью утешен счастливой —

Выдохся враг. Не пройдет.

Слышно далекие взрывы,

Воющей мины пролет.

Н. Полянский

 

* * *

Бои за Москву — исторический миг!

Свежо поражений младенчество,

Отважный Будённый смутился и стих:

— Нам выдали старые шашки,

на них —

«За веру, царя и отечество!»

Он встретил прямой, чуть насмешливый взгляд,

С вершины стремительно падающий:

— А рубят те шашки немецких солдат?

— Ещё бы, товарищ командующий!

Так снова прославленный русский клинок

Был призван спасать человечество,

И Сталин воскликнул:

— Так дай же им Бог!

За веру, царя и отечество!

Н. Семёнова

 

Москва 1941 года

1

Москва моя, на каждом слове

Твоих приказов боевых —

Запекшиеся капли крови

Солдат погибших и живых.

 

Деревья на ветру продрогли,

Сугробы оспенно черны.

И в цейсовские бинокли

Шпили кремлевские видны.

 

Подавшись в Куйбышев, посольства

Нам соболезнуют уже

И удивляются геройству

На подмосковном рубеже.

 

И, как выносливые боги,

Мы прячем слабости свои.

Всю ночь воздушные тревоги,

С утра — наземные бои.

 

И на асфальт Москвы шершавый,

Минуя степи и леса,

Бросают красные составы

Дивизии и корпуса.

 

И от восточного квартала

Они Москвой проходят все

К охрипшим западным вокзалам

И юго-западным шоссе.

 

А из Берлина передали

По фронту радиомолвы,

Что отчеканены медали

За штурм и взятие Москвы.

 

2

Стрижиный взлет ракет сигнальных

И вой сирен — недобрый знак.

На сутки десять генеральных

И пять психических атак.

 

Но, остановленные нами

На поле боя и судьбы,

Перед окопами и рвами

Встают их танки на дыбы.

 

Фон Бок* сбивается со счета,

В какой уже не помнит раз,

Полмира взявшая пехота

Не может выполнить приказ.

 

Ее поземкою заносит,

В глазах оледенел закат,

Но живы всюду двадцать восемь

Бессмертью вверенных солдат.

 

И генерал-майор Панфилов

Ложится сам за пулемет.

И в штабе писарю чернила

Уже легенда подает.

 

*Федор фон Бок — немецкий генерал-фельдмаршал, командовал наступлением на Москву осенью 1941 года.

Я. Козловский

 

Москва в ноябре 1941 года

Ни вечера, ни полдня, ни рассвета,

Лишь горький дым летит в лицо живых,

В багровых тучах, в заревах планета,

Как труп героя в ранах ножевых.

 

И скаля на восход тупые морды,

Тяжелыми суставами хрустя,

Все дальше, дальше панцирные орды

Ползут по человеческим костям.

 

А впереди — Москва, под гром орудий

Над ней не меркнет ясный небосклон,

Там воля человечества, там люди

Чудовищам поставили заслон.

 

Там всепланетной ненависти кара

В один гремучий узел собрала

Всю мощь свою для страшного удара,

Весь гнев наш, раскаленный добела!

 

Лежат внастил немецких полчищ трупы,

По ним идут полки еще живых,

Каленой сталью Тиссена и Круппа

В чужую землю вдавливая их.

 

Лишь ненависть, разбой, а не отвага

Ведет их в бой, в стремленье этом злом,

В громоздких гусеничных саркофагах,

Ползущих сквозь погибель напролом.

 

Все лезут, погибая и калечась,

Обугливаясь заживо в броне!..

Так на костер ползет ночная нечисть,

Шипя и корчась бешено в огне.

 

Но трупной кровью не залить пожара, —

На их пути грозой встает Москва,

И выше дымных туч земного шара

Ее — в венках из молний — голова!

 

Она одна — и мать, и громовержец,

И беспощадной яростью атак

Ей присягает патриот-норвежец,

Ограбленной Голландии рыбак.

 

В труде и ратоборстве неизменна,

Разя чудовищ у своих дверей,

В боях прикрыта — и благословенна

Слезами наших жен и матерей,

 

Москва, Москва, ты стала нашим сердцем,

Ты всем видна, как солнце, издали,

И нет конца твоим единоверцам

Во всех краях пылающей земли!

П. Шубин

 

Осенью 1941 года Волоколамское шоссе стало одним из самых горячих направлений Битвы за Москву. А в наши дни остается местом Памяти и Славы. Здесь, недалеко от Волоколамска, у разъезда Дубосеково, 16 ноября встали на пути вражеских танков легендарные «панфиловцы». Здесь, у городов Снегири и Дедовск, всего в 30 километрах от границ Москвы и в 42 километрах от Кремля, Советская армия и ополченцы остановили наступление на столицу ранее не знавших поражения немецких войск и погнали их вспять.

 

Волоколамское шоссе

Москва. Ноябрь. А между сосен

Во всей стремительной красе

Летит в дымящуюся осень

Волоколамское шоссе.

 

Замерзнуть не успела Руза,

Как двинулись на смертный бой

Грузовики с гремучим грузом

И танки тесною толпой.

 

На миг мелькнув папахой сивой

И сединою на виске,

Иван Васильевич Панфилов

Промчался на броневике.

 

Шли добровольцы Подмосковья,

Шли горняки и слесаря

Туда, где порохом и кровью

Обозначала путь заря.

 

Шоссе хранило след летучий,

Вело в бессмертие оно.

И бомбы падали сквозь тучи,

Не попадая в полотно.

 

Шоссе, трубя победным рогом,

Спешило обгонять молву

И не хотело стать дорогой

В заиндевевшую Москву.

 

Натянутое до предела,

Во всей стремительной красе

На запад

от Москвы

летело

Волоколамское шоссе.

М. Лисянский

 

Волоколамское шоссе

Водитель, здесь притормози.

Побереги пока бензин.

Минуту помолчим-ка все:

Волоколамское шоссе.

 

Всегда ноябрь дежурит здесь.

Устал и зол угрюмый лес.

Кюветы в глине и снегу.

Чужих моторов хмурый гул.

 

...Здесь замедляют шаг всегда

Все проходящие года.

Здесь дремлют в памяти живых

Противотанковые рвы;

 

Здесь про запас хранит земля

Ежи и минные поля;

И вызывающе глубок

Никем не занятый окоп;

 

И запасные диски ждут,

Когда бойцы сюда придут;

И выложен последний ряд

Противотанковых гранат.

 

Они положены для нас,

И здесь нам встать в тревожный час,

В окопе этом, в полосе

Волоколамского шоссе.

 

...Прикинем, где кому стоять,

В какие секторы стрелять.

Минуту помолчим-ка все:

Волоколамское шоссе...

(из книги «Эта долгая война»)

А. Волог

 

Гвардии рядовой

Где-то в стороне от улиц гулких

Вы могли бы отыскать с трудом

В полудеревенском переулке

Неприметный двухэтажный дом.

 

Голуби обрушились с карниза

И… закувыркались в синеве.

Вот они над крышей —

Белый, сизый…

Я родился в городе Москве.

 

Если мне в прошедшее вглядеться,

Я, конечно, не припомню в детстве

Той поры, когда впервые к маме

Я тянулся сонными руками.

 

Но я помню ярко, очень ярко

Мальчика, бегущего вдоль парка.

Он летит стрелой. И вдруг — несчастье:

Хлоп! И растянулся на траве

Мальчик быстроглазый и вихрастый…

 

Я родился в городе Москве.

 

У меня ещё другая трудность:

Я забыл, где начиналась юность.

Может, там, где мальчик ночью бредит

Тем, что он в Испанию поедет.

 

Он поёт светловскую «Гренаду»

И винтовка в маленькой руке.

Он — на осаждённых баррикадах

В Университетском городке.

 

Кажется ему: перед рассветом

Вспыхивает красная ракета.

Это

По условленному знаку

Юность поднимается в атаку!

 

Он бежит вперёд.

И вдруг

Устало

Повалился в заросли травы…

Солнце над пожарищами встало,

Озарило надолбы и рвы.

 

Кулаки сжимаются в обиде.

Алый бинт горит на голове…

 

Только это было

Не в Мадриде…

 

1.

Это было

В городе Москве.

 

…Наверно, не скоро ещё рассвет.

Которую ночь подряд

Звёзд нет,

Луны нет

И фонари не горят.

 

Даже вечерние тени и те

Прячутся в темноте.

А если в городе нет теней,

Город ещё темней.

 

Он притаился, затих до утра,

Терпелив и упрям.

И только гуляют всю ночь ветра

По улицам и площадям.

 

Смёрзлась земля, затвердела земля.

Ноги скользят по льду.

Озябли ноябрьские тополя

В городском саду.

 

А сегодня день торжества.

Где ж оно, торжество?..

Что с тобою, моя Москва?

Город мой, отчего?..

 

Я бродил вдоль московских улиц.

Я пришёл на Тверской бульвар.

Тополя до земли согнулись.

Снег ложился на тротуар.

 

Снег летел…

И, ветрам открытый,

Над столицей прифронтовой

Человек стоял с непокрытой,

Чуть опущенной головой.

 

Снег летел…

И, совсем не тая,

Набивался за воротник.

Но я знаю, о чём мечтая,

Человек головой поник…

 

Ветер гладил литые кудри,

Налетал и кружил, хлеща.

И набилась снежная пудра

В складки бронзового плаща.

 

Утро смутные тени связало,

Просветлели края облаков…

Идут

К Белорусскому вокзалу

Батальоны маршевиков.

 

Всходит солнце. Морозен воздух.

До чего же шаги легки!

И сверкают на шапках звёзды,

И покачиваются штыки.

 

Оборачивается прохожий.

Останавливается трамвай.

— Шире шаг!

— Подравняться!

— А что же

Молча топаете?

Запевай!

 

«Вставай страна огромная,

Вставай на смертный бой.

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой.

 

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна-а-а…»

 

А над Москвой — день небывалый,

Светом пронизанный, голубой…

Идут

К Белорусскому вокзалу

От Мавзолея — с парада — в бой!

 

2.

Перед Отчизной наша жизнь чиста:

Войну не просидели мы в подвале.

Мы только год

Носили паспорта

И сами военкому отдавали!

 

3.

Пулемёт давно на волокуше.

Вместе с ним — дорога за снега.

Я сегодня снова буду слушать,

Как скулит декабрьская пурга,

Как сугробы в злобе наметает.

Здесь никто не скажет: «Погоди!»

Вот выходит и приказ читает

Строгий батальонный командир.

 

… Не знаю, сколько вёрст прошли.

Но ждали все, что отдых скоро.

И вдруг комбату принесли

Плохие новости сапёры:

 

«Слева — минировано,

Справа — минировано».

И время отдыха

Аннулировано.

 

На дорогу упал снаряд,

И залегли взвода.

И раненный в голову солдат,

Шатаясь, встаёт со льда.

 

— А ну выходи! Кому в санбат? —

Спрашивает комбат.

— А ну приказываю — выходи! —

И на меня глядит:

 

— Чего качаешь головой,

Гвардии рядовой?

Раненым с нами не по пути,

Можешь в санбат идти.

Что ж поделаешь,

Не уберёг

Голову свою…

 

Или не хочешь идти, сынок,

И остаешься в строю?

Чего качаешь головой,

Гвардии рядовой?!

 

…Зимний вечер нахлынул,

Смешал и скомкал

Пестроту фронтового дня.

Лишь за дальним бугром,

Будоража потёмки,

Бесновались багровые вихри огня

И тянулись к луне…

 

Наконец, обессилев,

Пламя

по небу заметалось

вкривь и вкось,

Потускнело,

свернулось

и улеглось.

А кругом — Россия…

 

Снова, незадолго до рассвета,

Вспыхивает красная ракета.

Это к доту

Из-за буерака

Рота

Поднимается в атаку.

 

Ты бежишь, припомнив всё сначала,

Мокрый бинт сползает с головы…

Это очень гордо прозвучало:

«Я — защитник города Москвы!»

 

4.

Что в вагоне: пляска это, танцы ли?

Как трясёт!..

И всё-таки, устав,

Близ Москвы, на пригородной станции,

Встал и замер в тупике состав.

 

Знать, не всё ему катить без роздыха…

Кто-то пел.  Гремели котелки.

Снова подышать московским воздухом

Выходили мы, фронтовики!

 

Утро было бодрое, апрельское.

Солнце плыло, искрилось, цвело.

И земля, исхлёстанная рельсами,

Впитывала, жадная, тепло.

 

Под ногами мокрый шлак похрустывал.

Бугорки лохматились травой.

Я впервые остро так почувствовал,

Как весной раздольно под Москвой!

 

… К поезду старушка низкорослая

Подошла и встала в стороне.

Присмотрелась.

И…

Навстречу бросилась —

Мне.

 

— Коленька… Сынок… Последний…

Родненький… —

И, ещё чего-то мне шепча,

Всё хотела выпрямиться вроде как,

А была мне только до плеча.

 

И, шинель поглаживая волглую,

Спрашивала (вынь ей да положь):

— Далеко ли едешь и надолго ли?

Как же так, ботинки без калош?..

 

5.

Снова время нас зовёт в походы.

Снова юность нас ведёт в бои.

Сколько вы прошли за эти годы,

Светлые товарищи мои!

 

Но когда в стремлении едином,

Через заградительные рвы,

Вместе с вами шёл на штурм Берлина

Быстроглазый мальчик из Москвы,

 

Он, страду солдатскую изведав,

Верил, мог ручаться головой,

Что его судьба, его победа

Начиналась битвой под Москвой!

 

6.

Улеглись февральские метели.

Отдыхает влажная земля.

Замерли торжественные ели

Возле Мавзолея, у Кремля.

 

А вдали на перекрёстке улиц,

Снова солнцем утренним согрет,

Наклоняясь немного и ссутулясь,

Замечтался бронзовый поэт.

 

А совсем вдали от улиц гулких

Вы могли бы отыскать с трудом

В полудеревенском переулке

Неприметный двухэтажный дом.

 

Голуби обрушились с карниза

И… закувыркались в синеве.

Вот они над крышей —

Белый, сизый…

Я родился в городе Москве.

Н. Старшинов

 

Отступать некуда...

«Велика Россия, а отступать некуда. Позади — Москва!»

— политрук Василий Клочков.

 

В жизни бывают такие моменты:

хода назад больше нет.

Гордость державы —

в двухстах километрах...

Думать ли нам о цене

нашей Победы, грядущего ради

сколько атак отразим...

Стали сегодня друг другу, как братья,

русский, казах и грузин.

 

Биться — за город великий и статный,

Родины каждую пядь,

даже когда оголтелые танки

будут на нас наступать...

 

После парада свернувшие флаги,

русские насмерть стоят.

Руку стальную простёр для расплаты

красный горячий ноябрь.

Чудо-столице осталось молиться,

веря в счастливые сны.

Мы остановим прорвавшихся фрицев

жертвами духу Войны.

 

Ей подавиться бы каждым солдатом,

ставшим землёй и травой.

Реквием ветер споёт виновато

тем, кто погиб под Москвой.

 

Небо пропорото дымом пожарищ.

Плавится снег наяву.

Помни, далёкий потомок-товарищ,

всех заслонивших Москву...

М. Юрченко-Виноградова

 

Битва за Москву

Метель мела позёмкой ледяною,

И стойкость духа проверял мороз,

Судьба страны решалась под Москвою,

«Быть иль не быть?» — стоял тогда вопрос.

 

Ложился на штыки морозный иней,

И леденящий ветер дул в лицо,

Была сама погода за Россию,

За мужество народа и бойцов.

 

Не выдержали, отступили немцы,

Развеян миф был у Москвы-реки,

Столицу отстояли ополченцы,

Курсанты и сибирские полки.

 

Не меркнет подвиг русского народа,

Отечества достойные сыны,

Панфилов и Клочков, Белобородов,

Героев поименно знаем мы.

 

Здесь маршал Жуков, Рокоссовский, Конев,

Буденный, Голиков и множество других,

Стоящие в незыблемом заслоне

Сто восемьдесят самых дорогих!*

 

Мороз декабрьский память не остудит,

А тех, кто честь в бою не уронил,

Потомок благодарный не забудет,

Тех, кто собой столицу заслонил!

И. Рябухин

 

*Василий Клочков — политрук панфиловцев, сражавшихся против немецких танков у разъезда Дубосеково. Все знают его слова «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!»

Георгий Жуков, Константин Рокоссовский, Иван Конев, Афанасий Белобородов, Филипп Голиков, Семён Будённый, Иван Панфилов — легендарные генералы и маршалы, чей военный гений помог защитить Москву от немецких захватчиков осенью 1941 года.

Более 180 человек получили за Московскую битву наивысшую воинскую награду СССР — звание Героя Советского Союза.

 

Защитники Москвы

 

* * *

Все с утра идет чредой обычной.

Будничный, осенний день столичный —

Славный день упорного труда.

Шум троллейбусов, звонки трамваев,

Зов гудков доносится с окраин,

Торопливы толпы, как всегда.

 

Но сегодня и прохожим в лица,

И на здания родной столицы

С чувствами особыми гляжу,

А бойцов дарю улыбкой братской:

Я последний раз в одежде штатской

Под военным небом прохожу.

Б. Богатков

 

В ту осень

В ту осень на лугу широком,

Там, где течет река Москва,

Поблекла у дорог до срока

Войной помятая трава.

 

Зерно неубранное мокло,

И все сильней день ото дня

У нас в избе дрожали стекла

От орудийного огня.

 

В разрывах небо под Москвою.

Замаскирован в окнах свет.

Все ближе, ближе грохот боя,

А нам повесток нет и нет.

 

Остановились эшелоны,

В вагонах рвется динамит...

Узнали мы от почтальона,

Что наш военкомат разбит.

 

А нам уже по восемнадцать,

И нас четырнадцать ребят...

Мы уходили призываться

В соседний райвоенкомат.

 

Нам на прощанье рук не жали

Подруги наши в эти дни.

Окопы для солдат копали

У Дубосекова они.

 

И нас отцы не провожали,

А только матери одни.

Ю. Мельников

 

Баллада о зенитчицах

Как разглядеть за днями

след нечёткий?

Хочу приблизить к сердцу

этот след…

На батарее

были сплошь —

девчонки.

А старшей было

восемнадцать лет.

Лихая чёлка

над прищуром хитрым,

бравурное презрение к войне…

В то утро

танки вышли

прямо к Химкам.

Те самые.

С крестами на броне.

И старшая,

действительно старея,

как от кошмара заслонясь рукой,

скомандовала тонко:

— Батарея-а-а!

(Ой мамочка!..

Ой родная!..)

Огонь! —

И —

залп!

И тут они

заголосили,

девчоночки.

Запричитали всласть.

Как будто бы

вся бабья боль

России

в девчонках этих

вдруг отозвалась.

Кружилось небо —

снежное,

рябое.

Был ветер

обжигающе горяч.

Былинный плач

висел над полем боя,

он был слышней разрывов,

этот плач!

Ему —

протяжному —

земля внимала,

остановясь на смертном рубеже.

— Ой, мамочка!..

— Ой, страшно мне!..

— Ой, мама!.. —

И снова:

— Батарея-а-а! —

И уже

пред ними,

посреди земного шара,

левее безымянного бугра

горели

неправдоподобно жарко

четыре чёрных

танковых костра.

Раскатывалось эхо над полями,

бой медленною кровью истекал…

Зенитчицы кричали

и стреляли,

размазывая слёзы по щекам.

И падали.

И поднимались снова.

Впервые защищая наяву

и честь свою

(в буквальном смысле слова!).

И Родину.

И маму.

И Москву.

Весенние пружинящие ветки.

Торжественность

венчального стола.

Неслышанное:

«Ты моя — навеки!..»

Несказанное:

«Я тебя ждала…»

И губы мужа.

И его ладони.

Смешное бормотание

во сне.

И то, чтоб закричать

в родильном

доме:

«Ой, мамочка!

Ой, мама, страшно мне!!»

И ласточку.

И дождик над Арбатом.

И ощущенье

полной тишины…

…Пришло к ним это после.

В сорок пятом.

Конечно, к тем,

кто сам пришёл

с войны.

Р. Рождественский

 

Девушка в шинели

Вспомни ночь, метельную, шальную,

Вспомни домик на краю села.

Как в семью знакомую, родную,

Ты в блиндаж к разведчикам пришла.

 

Ты вошла уверенно и просто

В круг солдатской дружбы фронтовой,

Девушка в шинели не по росту,

Дорогой товарищ боевой.

 

Нас метель несла на крыльях белых

По полям заснеженным вперед, —

Впереди отчаянных и смелых

Ты с гранатой шла на вражий ДОТ.

 

И звенел под липами погоста

Молодой и дерзкий голос твой,

Девушка в шинели не по росту,

Дорогой товарищ боевой.

 

Ты проходишь, плечи не сутуля,

Самым смелым равная в бою.

Не посмеет вражеская пуля

Посягнуть на молодость твою.

 

Будут помнить долго нашу поступь

Снеговые дали под Москвой,

Девушка в шинели не по росту,

Дорогой товарищ боевой.

А. Сурков

 

* * *

Подошла война к Подмосковью.

Ночь в накале зарев долга.

Будто русской жертвенной кровью

До земли намокли снега.

 

По дорогам гремят тачанки,

Эскадроны проходят вскачь,

Приготовились к бою танки

Возле стен подмосковных дач.

 

Стук подков на морозе четче.

В пар укутан блиндажный лаз.

У околицы пулеметчик

С темной рощи не сводит глаз.

 

Будто руки окаменели,

Будто вкопан он в грунт, во рву…

Этот парень в серой шинели

Не пропустит врага в Москву…

А. Сурков

 

На подступах к Москве

Держась,

как за личное счастье,

за каждую пядь земли, —

мы под Москвой

встали насмерть,

в грунт промерзлый вросли.

 

Земля от взрывов дрожала.

Трещала танков броня…

Солнце в огне пожара

чадило, как головня…

 

Не только на этом взгорье,

где наш окопался взвод, —

на Балтике и в Черноморье

Москву защищал народ.

 

Но лишь в подмосковной зоне

встряхнуть мое сердце мог,

как часы на ладони,

знакомый с детства гудок…

 

Когда с орудийным раскатом

мы подымались в бой, —

поэт становился солдатом,

поэтом — солдат любой!

П. Железнов

 

Под Москвой

Не на год, не на десять лет, — надолго

И с какой-то щемящей тоской

Я запомнил тяжелые надолбы

В сорок первом году под Москвой.

 

Свою память я зря не неволю —

Лишь бы вспомнить, — я помню и так:

И траншеи по снежному полю,

И наплывы фашистских атак,

 

И заливистый лай пулемета,

И стенающий посвист «катюш»,

И в морозных окопах пехота —

Сотня, две ли мальчишеских душ.

 

Не былинные витязи в латах —

Каждый смел, и отважен, и лих, —

Необстрелянные ребята

В маскировочных белых халатах,

А иные и вовсе без них.

 

И над ними — весомо и вечно —

Снежный мрак, как бессмертный Кащей.

А в окопе — не дома, конечно,

Нет ни печки, ни маминых щей.

 

Мы, мальчишки, азартно стреляли

В черный скрежет с паучьим крестом,

Нас и в счет-то, наверно, не брали,

А мальчишки Москву отстояли

И дошли до Берлина потом.

В. Гришин

 

Москва за спиной

Впереди леса еловые,

Темно-синие, лиловые,

Нара-река, Протва-река,

Свинцовые облака.

 

Хлопьями падает снег в полосе

Варшавского шоссе,

И низенькие ельнички

Оделись в шубки беличьи.

 

В снежном окопе лежит солдат.

Две гранаты и автомат.

Впереди — дом, разбитый войной,

И Москва за спиной…

В. Журавлёв

 

За нашей спиной Москва

Огня горячее и тверже стали

Отважных бойцов сердца.

По зову Отчизны под знамя встали

Разить ураганом свинца.

Мы дали Родине нашей присягу.

Огнем подкрепим слова.