Отражение жизни и творчества Александра Сергеевича Пушкина в поэзии Серебряного века
Виртуальная встреча Пушкинского общества
Конечно же, формулировка «поэты серебряного века» имеет смысл только в сравнении с веком золотым, с веком Пушкина. И поэты серебряного века неоднократно осмысляли и переосмысляли Пушкина и его творчество – его образ, его символ находил отражение как в поэзии символистов, так в творчестве футуристов и акмеистов, хотя это отражение было разным, в зависимости от того, к какому течению принадлежал тот или иной поэт (или поэтесса).
К середине XIX века многие
писатели чувствовали умирание поэзии – уже не эпоха Пушкина, но и серебряный
век еще не начался.
Тот же Чернышевский резко
критиковал поэтов этого времени – Фета, Апухтина, Майкова и прочих, говоря о
том, что стихи в духе «Шепот, робкое дыханье» может написать кто угодно и «даже
лошадь», что стихи должны быть идейными, доносить до читателей определенную
мысль. Однако еще в конце 80-х в толстых журналах поэзия почти перестала
публиковаться, а те стихи, что печатались, были в основном такими вот
описательными пейзажными зарисовками.
Первым вернуть в поэзию
мысль, идею, переживания попытался Валерий Брюсов.
Брюсов начал возрождать Пушкинскую традицию профессионального отношения к стихотворению. Кроме того, он и его сподвижники начали искать в пушкинской поэзии и лирике других поэтов золотого века какую-то опору для себя. Во многом этим обусловило и то, что Брюсов начал «открывать» забытые имена поэтов золотого века, например, Каролину Павлову. Тогда же, вместе с Бартеневым, Брюсов стал публиковать находимые ими, ранее неизвестные лицейские стихи Пушкина, письма к Жуковскому, то, что было прежде опубликовано в альманахе «Северные цветы».
Еще одним уважительным и
памятным жестом в сторону наследия Пушкина можно считать то, что Брюсов написал
стихотворение «Памятник», что начинает становиться на тот момент уже
поэтической традицией. Влияние Пушкина в этом стихотворении очевидно – у
Александра Сергеевича:
Я памятник себе воздвиг
нерукотворный
К нему не зарастет
народная тропа,
у Брюсова:
Мой памятник стоит, из
строф созвучных сложен.
Кричите, буйствуйте, – его
вам не свалить!
Перечисляет в своем
стихотворении Брюсов и те географические локации, где будут говорить о его
литературных достижениях, как у Пушкина – «Слух обо мне пойдет по всей Руси
великой». Но также это стихотворение – отсылка к другому поэту прошлого,
учителю Пушкина, Державину, у которого также есть стихотворение «Памятник», ему
Брюсов также вторит.
Валерий Брюсов
Памятник
Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен.
Кричите, буйствуйте, – его вам не свалить!
Распад певучих слов в грядущем невозможен, –
Я семь и вечно должен быть.
И станов всех бойцы, и люди разных вкусов,
В каморке бедняка, и во дворце царя,
Ликуя, назовут меня – Валерий Брюсов,
О друге с дружбой говоря.
В сады Украины, в шум и яркий сон столицы,
К преддверьям Индии, на берег Иртыша, –
Повсюду долетят горящие страницы,
В которых спит моя душа.
За многих думал я, за всех знал муки страсти,
Но станет ясно всем, что эта песнь. – о них,
И, у далеких грез в неодолимой власти,
Прославят гордо каждый стих.
И в новых звуках зов проникнет за пределы
Печальной родины, и немец, и француз
Покорно повторят мой стих осиротелый,
Подарок благосклонных Муз.
Что слава наших дней? – случайная забава!
Что клевета друзей? – презрение хулам!
Венчай мое чело, иных столетий Слава,
Вводя меня в всемирный храм.
(https://www.culture.ru/poems/15725/pamyatnik)
Помимо поэтического
наследия, Брюсов очень многое сделал для пушкинистики – начиная с 1899, года
столетия со дня рождения Пушкина, и до конца своей жизни Валерий Брюсов писал
статьи по результатам исследования Пушкинского творчества. Всего из-под его
пера вышло 82 работы о Пушкине. Впоследствии, уже посмертно, эта работа была
собрана в одном сборнике, получившим название «Мой Пушкин» (как у Цветаевой).
Брюсов ценил Пушкина (а
потом Тургенева как наследника Пушкина) за стиль написания, когда в произведении
(и в лирике, и в прозе) нет ни одного лишнего слова и все слова на своих
местах. Ценил за пророческие настроения его поэзии, за чуткое ощущение
политических, социальных настроений в обществе. Писал: «Учитесь у Пушкина, который часто чутким слухом предугадывал будущую
дрожь нашей современной души».
Поэты серебряного века,
можно сказать, возродили Пушкина к жизни, вернули живой интерес к его
творчеству читателей и сами этот интерес проявляли. Многие обращались к
Пушкину, как к живому, в своих стихотворениях, в нем видели своего предтечу и
считали его важной фигурой, влияющей на их творчество.
Очень много о Пушкине писал Андрей Белый в своей книге «Символизм».
И если Брюсова больше
интересовала техника написания Пушкиным произведений, его судьба, его рукописи,
то Белый увидел в Пушкине предтечу символизма. Тогда же им был выдвинут тезис,
что в творчестве всякого великого поэта – Данте, Гёте, Пушкина и прочих –
всегда есть символизм и что без символизма нет великого поэта.
Белый говорил также о многогранности
и сложности Пушкинского творчества, скрывающейся за внешней понятностью,
кажущейся элементарной: «Пушкин самый
трудный поэт для понимания; в то же время он внешне доступен. Легко скользить
на поверхности его поэзии и думать, что понимаешь Пушкина. Легко скользить и
пролететь в пустоту».
Та мысль, что все поэты серебряного века – наследники Пушкина и продолжают его традицию, сквозит и в самом последнем стихотворении Александра Блока.
Уже уходя, в последний год
своей жизни, он обращается к Пушкину – пишет стих в альбом пушкинского дома:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
В этом стихотворении Блок
осмысляет последствия революции. После «Двенадцати» все говорили о том, что
Блок воспринял революцию положительно, воспел ее, но в этом последнем
стихотворении он видит, что они – поэты серебряного века – еще были преемниками
Пушкина, вдохновлялись и окрылялись им, однако, после уже так не будет.
Александр Блок
Пушкинскому Дому
Имя Пушкинского Дома
В Академии наук!
Звук понятный и знакомый,
Не пустой для сердца звук!
Это – звоны ледохода
На торжественной реке,
Перекличка парохода
С пароходом вдалеке,
Это – древний Сфинкс, глядящий
Вслед медлительной волне,
Всадник бронзовый, летящий
На недвижном скакуне.
Наши страстные печали
Над таинственной Невой,
Как мы черный день встречали
Белой ночью огневой.
Что за пламенные дали
Открывала нам река!
Но не эти дни мы звали,
А грядущие века.
Пропуская дней гнетущих
Кратковременный обман,
Прозревали дней грядущих
Сине-розовый туман.
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
Не твоих ли звуков сладость
Вдохновляла в те года?
Не твоя ли, Пушкин, радость
Окрыляла нас тогда?
Вот зачем такой знакомый
И родной для сердца звук
Имя Пушкинского Дома
В Академии наук.
Вот зачем, в часы заката
Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
(https://www.culture.ru/poems/1986/pushkinskomu-domu)
Это произведение можно
назвать завещанием всего серебряного века.
Что интересно, Блок также
писал и о том, что «Пушкина научили
любить по-новому – вовсе не Брюсов, Щеголев, Мордов и т.д., а футуристы. Они
его бранят по-новому, а он становится ближе по-новому. Уже потому, что бранить
во имя нового труднее и ответственнее».
Так кто же бранил Пушкина
по-новому?
Конечно же, Владимир Маяковский. Про поэтов прошлых веков он говорил: «из гробов выйдут покойники и захотят влиять на творчество наших дней».
«Пушкин был понятен целиком только своему классу, тому обществу, языком
которого он говорил, тому обществу, понятиями и эмоциями которого он
оперировал. Слова о сегодняшней всехной понятности Пушкина – это полемический
прием, направленный против нас, это, к сожалению, комплимент не нужный ни
Пушкину, ни нам», – его же слова.
Однако, он не избежал
освещения в своих произведениях пушкинского творчества, хоть и пытался свести
его к эдакому панибратству: в стихотворении «Юбилейное» мы это отношение хорошо
видим – «у меня, да и у вас в запасе
вечность», «после смерти нам стоять почти что рядом – Вы на «Пэ», а я на «эМ»,
«были б живы, стали бы по Лефу соредактор // Я бы и агитки вам доверить мог»
и т.д.
Владимир Маяковский
Юбилейное
Александр Сергеевич,
разрешите представиться.
Маяковский.
Дайте руку
Вот грудная клетка.
Слушайте,
уже не стук, а стон;
тревожусь я о нем,
в щенка смиренном львенке.
Я никогда не знал,
что столько
тысяч тонн
в моей
позорно легкомыслой головенке.
Я тащу вас.
Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
Больно?
Извините, дорогой.
У меня,
да и у вас,
в запасе вечность.
Что нам
потерять
часок-другой?!
Будто бы вода –
давайте
мчать, болтая,
будто бы весна –
свободно
и раскованно!
В небе вон
луна
такая молодая,
что ее
без спутников
и выпускать рискованно.
Я
теперь
свободен
от любви
и от плакатов.
Шкурой
ревности медведь
лежит когтист.
Можно
убедиться,
что земля поката,–
сядь
на собственные ягодицы
и катись!
Нет,
не навяжусь в меланхолишке черной,
да и разговаривать не хочется
ни с кем.
Только
жабры рифм
топырит учащенно
у таких, как мы,
на поэтическом песке.
Вред – мечта,
и бесполезно грезить,
надо
весть
служебную нуду.
Но бывает –
жизнь
встает в другом разрезе,
и большое
понимаешь
через ерунду.
Нами
лирика
в штыки
неоднократно атакована,
ищем речи
точной
и нагой.
Но поэзия –
пресволочнейшая штуковина:
существует –
и ни в зуб ногой.
Например,
вот это –
говорится или блеется?
Синемордое,
в оранжевых усах,
Навуходоносором
библейцем –
«Коопсах».
Дайте нам стаканы!
знаю
способ старый
в горе
дуть винище,
но смотрите –
из
выплывают
Red и White Star’ы
с ворохом
разнообразных виз.
Мне приятно с вами, –
рад,
что вы у столика.
Муза это
ловко
за язык вас тянет.
Как это
у вас
говаривала Ольга?..
Да не Ольга!
из письма
Онегина к Татьяне.
– Дескать,
муж у вас
дурак
и старый мерин,
я люблю вас,
будьте обязательно моя,
я сейчас же
утром должен быть уверен,
что с вами днем увижусь я.–
Было всякое:
и под окном стояние,
письма,
тряски нервное желе.
Вот
когда
и горевать не в состоянии –
это,
Александр Сергеич,
много тяжелей.
Айда, Маяковский!
Маячь на юг!
Сердце
рифмами вымучь –
вот
и любви пришел каюк,
дорогой Владим Владимыч.
Нет,
не старость этому имя!
Тушу
вперед стремя,
я
с удовольствием
справлюсь с двоими,
а разозлить –
и с тремя.
Говорят –
я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
Entre nous…
чтоб цензор не нацыкал.
Передам вам –
говорят –
видали
даже
двух
влюбленных членов ВЦИКа.
Вот –
пустили сплетню,
тешат душу ею.
Александр Сергеич,
да не слушайте ж вы их!
Может,
я
один
действительно жалею,
что сегодня
нету вас в живых.
Мне
при жизни
с вами
сговориться б надо.
Скоро вот
и я
умру
и буду нем.
После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ.
Кто меж нами?
с кем велите знаться?!
Чересчур
страна моя
поэтами нища.
Между нами
– вот беда –
позатесался Надсон
Мы попросим,
чтоб его
куда-нибудь
на Ща!
А Некрасов
Коля,
сын покойного Алеши,–
он и в карты,
он и в стих,
и так
неплох на вид.
Знаете его?
вот он
мужик хороший.
Этот
нам компания –
пускай стоит.
Что ж о современниках?!
Не просчитались бы,
за вас
полсотни отдав.
От зевоты
скулы
разворачивает аж!
Дорогойченко,
Герасимов,
Кириллов,
Родов –
какой
однаробразный пейзаж!
Ну Есенин,
мужиковствующих свора.
Смех!
Коровою
в перчатках лаечных.
Раз послушаешь…
но это ведь из хора!
Балалаечник!
Надо,
чтоб поэт
и в жизни был мастак.
Мы крепки,
как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?!
Так…
ничего…
морковный кофе.
Правда,
есть
у нас
Асеев
Колька.
Этот может.
Хватка у него
моя.
Но ведь надо
заработать сколько!
Маленькая,
но семья.
Были б живы –
стали бы
по Лефу соредактор.
Я бы
и агитки
вам доверить мог.
Раз бы показал:
– вот так-то мол,
и так-то…
Вы б смогли –
у вас
хороший слог.
Я дал бы вам
жиркость
и сукна,
в рекламу б
выдал
гумских дам.
(Я даже
ямбом подсюсюкнул,
чтоб только
быть
приятней вам.)
Вам теперь
пришлось бы
бросить ямб картавый.
Нынче
наши перья –
штык
да зубья вил,–
битвы революций
посерьезнее «Полтавы»,
и любовь
пограндиознее
онегинской любви.
Бойтесь пушкинистов.
Старомозгий Плюшкин,
перышко держа,
полезет
с перержавленным.
– Тоже, мол,
у лефов
появился
Пушкин.
Вот арап!
а состязается –
с Державиным…
Я люблю вас,
но живого,
а не мумию.
Навели
хрестоматийный глянец.
Вы
по-моему
при жизни
– думаю –
тоже бушевали.
Африканец!
Сукин сын Дантес!
Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
– А ваши кто родители?
Чем вы занимались
до 17-го года? –
Только этого Дантеса бы и видели.
Впрочем,
что ж болтанье!
Спиритизма вроде.
Так сказать,
невольник чести…
пулею сражен…
Их
и по сегодня
много ходит –
всяческих
охотников
до наших жен.
Хорошо у нас
в Стране Советов.
Можно жить,
работать можно дружно.
Только вот
поэтов,
к сожаленью, нету –
впрочем, может,
это и не нужно.
Ну, пора:
рассвет
лучища выкалил.
Как бы
милиционер
разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
очень к вам привыкли.
Ну, давайте,
подсажу
на пьедестал.
Мне бы
памятник при жизни
полагается по чину.
Заложил бы
динамиту
– ну-ка,
дрызнь!
Ненавижу
всяческую мертвечину!
Обожаю
всяческую жизнь!
(https://rustih.ru/vladimir-mayakovskij-yubilejnoe/)
А с другой стороны, при
всей этой иронии, в выступлениях на диспутах о задачах литературы и драматургии
26 мая 1924 года Маяковский признается, что очарован пушкинским романом
«Евгений Онегин», что знает его наизусть, говорит, что «к таким художественным произведениям мы будем возвращаться сотни раз и
учиться добросовестным творческим приемам».
Как уже говорилось выше,
если символисты почитали Пушкина, для них он был солнцем – тем самым «солнцем
русской поэзии», то футуристы всячески открещивались от пушкинского наследия,
видя себя и свое творчество новым витком развития русской литературы.
Так в ранний период своей жизни и творчества, находясь в эмиграции, Игорь Северянин писал «Для нас Державиным стал Пушкин, нам надо новых голосов». Однако, он все же выступал против призыва кубофутуристов (как мы помним, к ним относились Маяковский, Хлебников, Бурлюки, сам же Северянин был эгофутуристом) «сбросить Пушкина с корабля современности».
Северянин посвятил Пушкину
несколько своих стихотворений. Самое раннее, вошедшее в сборник «Соловей», явно
является подражанием поэзии самого Пушкина:
Он – это чудное мгновенье,
Запечатленное в веках.
Игорь Северянин
Пушкин (Он – это чудное мгновенье)
Он – это чудное мгновенье,
Запечатленное в веках!
Он – воплощенье Вдохновенья,
И перед ним бессилен прах…
Лишь он один из всех живущих
Не стал, скончавшись, мертвецом:
Он вечно жив во всех поющих,
И смерть здесь не звучит «концом».
В его созданьях Красота ведь
Показывает вечный лик.
Его нам мертвым не представить
Себе, и этим он велик!
Пускай он стар для современья,
Но современье для него
Ничтожно: ведь его мгновенье –
Прекрасней века моего!
(https://www.culture.ru/poems/28344/pushkin-on-eto-chudnoe-mgnovene)
Когда Северянин был в
эмиграции, стихи Пушкина у него прочно ассоциировались с Родиной, по которой он
тосковал. В то время из-под его пера вошло стихотворение «Бессмертным», которое
начинается со строки: «Любовь! Россия! Солнце! Пушкин!», а также стих,
посвященный Пушкину, вошедший в сборник «Медальоны»:
Есть имена как солнце! Имена
–
Как музыка! Как яблони в
расцвете!
Я говорю о Пушкине: поэте,
Действительном в любые времена...
Игорь Северянин
Медальоны: Пушкин
Есть имена как солнце! Имена –
Как музыка! Как яблоня в расцвете!
Я говорю о Пушкине: поэте,
Действительном в любые времена!
Но понимает ли моя страна –
Все эти старцы, юноши и дети, –
Как затруднительно сказать в сонете
О том, кем вся душа моя полна?
Его хвалить! – пугаюсь повторений…
Могу ли запах передать сирени?
Могу ль рукою облачко поймать?
Убив его, кому все наши вздохи,
Дантес убил мысль русскую эпохи,
И это следовало бы понять…
(https://www.culture.ru/poems/27924/pushkin)
Позже Северянин написал
поэму «Рояль Леандра» знаменитой «онегинской строфой» – интересно, что это
произведение стало одним из последних обращений русских авторов к «онегинской
строфе». Наконец, в 1937 году Северянин написал стих «Пушкин – мне»,
своеобразное обращение Пушкина к самому Северянину, в котором тот высказывает,
что ничуть не жалеет о том, что не застал сегодняшнего дня, когда национальный
поэт вынужден жить в эмиграции.
Для Северянина Пушкин
навсегда стал символом России, и все свои патриотические стихи Северянин
посвящал Александру Сергеевичу.
Нельзя, конечно же, говорить о связи поэзии серебряного века с поэзией века золотого, не упомянув Марину Цветаеву, которая через всю свою жизнь пронесла имя Пушкина. Она считала себя правнучкой поэта – той, кто перенял его стиль, манеру, дух написания лирических произведений.
Вся его наука – Мощь.
Светло – гляжу.
Пушкинскую руку
Жму, а не лижу.
И в том же стихотворении
она называет себя «товаркой» Пушкину – прадеду. Для Цветаевой Пушкин (да и
каждый великий поэт) – труженик, созидатель и себя она считает такой же
труженицей, стоящий с Пушкиным в одном ряду.
Цветаевский Пушкин – это
Пушкин всей России, «Пушкин – наше все»: «Пушкин
– тога, Пушкин – схима, Пушкин – мера, Пушкин – грань...».
Марина Цветаева
Стихи к Пушкину. Цикл
Стих первый
Бич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жен –
Пушкин – в роли монумента?
Гостя каменного – он,
Скалозубый, нагловзорый
Пушкин – в роли Командора?
Критик – ноя, нытик – вторя:
– Где же пушкинское (взрыд)
Чувство меры? Чувство моря
Позабыли – о гранит
Бьющегося? Тот, соленый
Пушкин – в роли лексикона?
Две ноги свои – погреться –
Вытянувший – и на стол
Вспрыгнувший при Самодержце –
Африканский самовол –
Наших прадедов умора –
Пушкин – в роли гувернера?
Черного не перекрасить
В белого – неисправим!
Недурен российский классик,
Небо Африки – своим
Звавший, невское – проклятым!
Пушкин – в роли русопята?
К пушкинскому юбилею
Тоже речь произнесем:
Всех румяней и смуглее
До сих пор на свете всем,
Всех живучей и живее!
Пушкин – в роли мавзолея?
Уши лопнули от вопля:
– Перед Пушкиным во фрунт!
А куда девали пекло
Губ, куда девали – бунт
Пушкинский, уст окаянство?
Пушкин – в меру пушкиньянца!
Что вы делаете, карлы,
Этот – голубей олив –
Самый вольный, самый крайний
Лоб – навеки заклеймив
Низостию двуединой
Золота и середины.
Пушкин – тога, Пушкин – схима,
Пушкин – мера, Пушкин – грань..
Пушкин, Пушкин, Пушкин – имя
Благородное – как брань
Площадную – попугаи.
Пушкин? Очень испугали!
(https://rustih.ru/marina-cvetaeva-stixi-k-pushkinu/)
Пушкин был близок
поэтессе, как никому другому на ее веку. В нелегкие для нее времена в
Александре Сергеевиче она видела своего ангела-хранителя. И будучи в эмиграции
она писала: «Остается работа и дети, и
пушкинское: «На свете счастья нет, но есть покой и воля», которую Пушкин
употребил как «свобода», я же – воля к чему-нибудь, к той же работе».
Она же написала одну из
фундаментальных работ пушкинистики и прекрасное прозаическое произведение «Мой
Пушкин» – о том, как Пушкин шел с ней рука об руку всю жизнь, как под его
влиянием она начала писать стихи, как в нем она нашла свое вдохновение и как
произведения Пушкина всю жизнь были поэтессе лучшими советчиками и друзьями.
А что же другая поэтесса серебряного века – Анна Ахматова?
Она росла и училась в
Царском Селе, где все дышит пушкинской поэзией и культурой. Свои первые стихи
Ахматова посвящала Пушкину и много произведений написала под его влиянием.
Смуглый отрок бродил по
аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Анна Ахматова
Смуглый отрок бродил по аллеям…
Смуглый отрок бродил по аллеям
У озерных глухих берегов.
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы елей густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И разорванный том Парни.
(https://www.culture.ru/poems/10348/smuglyi-otrok-brodil-po-alleyam)
Ее Пушкин, в отличие от
цветаевского – идеал, не тот, кому она с легкостью пожмет руку, как коллеге по
поэтическому цеху. По Ахматовой современные поэты Пушкину не ровня, им остается
только «лелеять еле слышный шелест» его шагов.
Изучала творчество Пушкина
Ахматова их как профессиональный литературовед – во «времена молчания», знала
наизусть не только почти все его произведения, но даже и письма Пушкина. Первая
поэма Ахматовой «У самого синего моря» истинно пушкинская, написанная в его
манере белого стиха, а эпиграфом к поэме была взята цитата из «Золотой рыбки».
Одним из достижений поэтессы в пушкинистике было открытие первоисточника
«Сказки о золотом петушке».
Поэтов серебряного века было много – и почти каждый из них в той
или иной степени был преемником пушкинского слова, в творчестве каждого нашел
свое отражение Пушкин.
Было место Пушкину в
творчестве Есенина, Мандельштама, Анненского, Ходасевича, Бальмонта.
Писатель и литературовед Владимир Вейдле в своей статье «Пора
России снова стать Россией» охарактеризовал серебряный век так: «Названо было это время Серебряным веком,
хоть и продолжается он, как пушкинский «Золотой» – от «Цыган» до «Сумерек», в
поэзии – всего двадцать лет, но вычеркнуть эти два столетия из нашей истории
нельзя. Ими завершены и увенчаны ее лучшие два столетия – не серебряные они, слишком
это для них скромно; эти два десятилетия искупили и затмили те два тусклых
десятилетия, что предшествовали им».
Золотой и Серебряный век
неразрывно связаны между собой, а Александр Сергеевич Пушкин есть золотая нить,
протянувшаяся между двумя столетиями и дошедшая до наших дней.
1. Болдырева, Е.М. Русская
классика в зеркале серебряного века / Е.М. Болдырева // Литература в школе. –
2017. – № 6. – С. 28-31
2. Куняев, С.Ю. «У нас
ведь все от Пушкина...» / С.Ю. Куняев // Литература в школе. – 2018. – № 4. – С.
2-5
3. Пищулин, Н.П. А.С. Пушкин и Серебряный век:
учеб. пособие / Н.П. Пищулин. – Москва, 2002. – С. 94-108
4. Цветаева, М.И. Мой
Пушкин / Марина Цветаева. – Санкт-Петербург : Азбука, 2001. – 224 с.
5. https://gorky.media/intervyu/bryusov-pytalsya-vozglavit-proletarskoe-iskusstvo-kak-kogda-to-simvolizm/
6. https://magazines.gorky.media/neva/2011/8/a-blok-revolyucziya.html
7. https://webkamerton.ru/2016/12/k-yubileyu-igorya-severyanina
Ольга Сустретова, Центральная библиотека им. А.С. Пушкина
Комментариев нет
Отправить комментарий