Сказки Владимира Воробьёва

  

Предлагаем вместе с детьми почитать сказки юбиляра - Владимира Ивановича Воробьева. Там вы встретитесь с мастером на все руки Иваном Лёгкая Рука, Иваном Смышлёным, Вечоркой, Полуночкой, Зорькой, Брызгуном Мокрые Лапти, Мартынкой, Ветродуем Гулёным и другими. 

Кто это такой: не причёсан, не умыт, на одной ноге ботинок, на другой ноге сапог? И глаза заспанные. Это Стёпа-Недотёпа из одноимённой сказки. А герой из другой сказки Лежебока Неохоткин думал, что всю жизнь будет делать только три дела: есть, пить и спать. Но не тут-то было. И пришлось ему всё-таки работягой стать. Почему ученик второго класса Костя в своём ранце носит в школу кота Ваську? Да потому, что задачки за него решает, стихи учит, а Костя живёт себе припеваючи, ни о чём не думает. Ну и кто перешёл в третий класс? Однажды Витя Завидкин повстречался с Зелёной старухой по имени Зависть. Чем закончилась эта встреча, прочитайте сами. 

Много тайн откроют сказки «Отчего звенит комар?», «Почему раки пятятся?», «Самого сильного в траве не видать», «Кто ночью не спит?», «Что написано на крыльях бабочки?» «Ёрш — рыба кунгурская», «Как Дед Мороз парад принимал» и другие… Вот некоторые из них:

 

О том, как кот Васька в третий класс перешёл

А дело так было. Костя учился в школе. Во втором классе. Было у него много весёлых товарищей. И он жил — не тужил, пока не догадался, что в школе учиться — дело не простое. Учительница задавала на дом много уроков. Их надо было учить. А то на другой день учительница обязательно спросит. И если кто плохо выучит — тому двойку, кто совсем не выучит — тому единицу.

Уроки делать Костя не любил. Поэтому в дневнике у него двоек и единиц было видимо-невидимо. А дело-то к концу учебного года шло. Вот раз сидит Костя дома за столом. Задачу решает. Да ничего у него не получается. Не умеет. Даже заплакал Костя от огорчения. Но никто этого не видел. Дома в ту пору никого не было. Вдруг слышит Костя — кот Васька из-под стола человеческим голосом говорит:

— Не плачь, хозяин. Я тебе помогу.

Костя даже подскочил от удивления. Спрашивает кота:

— Как же это ты, Васька, говорить научился?

А кот запрыгнул на стол, уселся поудобнее и отвечает:

— Для того и научился, чтобы тебе помочь. Вижу, хозяин в беде.

— Не сможешь ты мне помочь, — вздохнул Костя. — Ты неграмотный.

— Это я-то? — обиделся Васька. — Да я целый год на твоих учебниках сплю. Спрашивай меня, что хочешь!

Спросил его Костя. Сам по учебнику следил. Верно! Васька всё знает. И стихотворение всё рассказал с выражением, и по арифметике, и по русскому.

— Ложись, Костя, спать. Я за тебя все уроки сделаю. Чего на завтра задано? Показывай! — говорит Васька.

Обрадовался Костя: «Вот это кот! Вот это друг!» А на утро смотрит: в тетради всё что надо написано, задачки решены. «Ну! — думает Костя. — Сегодня пятёрка мне полагается».

— Только как же ты басню будешь рассказывать? — спохватился Васька. — Я её выучил, а ведь спросят тебя.

— Пропал я! — испугался Костя.

Уж они думали-думали с Васькой. Наконец, Костя и говорит:

— Давай, Васька, залезай в мою сумку. Возьму тебя с собой в школу. Я за первой партой сижу, будешь мне подсказывать.

— А собак в класс никто не берёт? — забеспокоился кот.

— Нет! Ты не бойся.

Кое-как втиснулся кот в сумку. Костя за плечи её закинул и в школу отправился. Там Костя кота в свою парту спрятал. Да так ловко, что никто не заметил. Начался урок. Учительница ребят к доске вызывает. Дошла очередь и до Кости.

— Расскажи басню «Кот и повар», — сказала учительница.

Кот Васька из-под парты высунулся и ну подсказывать! Радуется Костя. Слово в слово за Васькой бубнит. Ни о чем думать не надо.

Так у них и повелось. Каждый день. Придёт Костя из школы и — на улицу. Чем не житьё! И коту неплохо. За обедом теперь Костя из-за стола не встанет, пока Васька всего не напробуется. А как утро — Васька в сумку лезет. Костя его в школу несёт. Но пришел такому житью конец.

Однажды учительница заметила, кто Косте подсказывает. Догадалась, почему мальчик глазами под парту косит. Только виду не показала. Принесла она на другой день с собой мышку, но не настоящую, а из серого бархата. Глазки у мышки из чёрных бусинок. Хвостик из кручёной верёвочки. Очень похожая мышка. Сразу не отличишь. Привязала учительница мышку за нитку да и бросила незаметно на пол. Как раз в это время Костя у доски отвечал, а Васька ему из-под парты подсказывал.

Увидел кот мышку и сразу про всё забыл. Нацелился Васька на мышку, вылез из-под парты и пополз. Заметили его ребята, толкают друг друга под локоть: «Откуда тут кот взялся?» А Васька к мышке подкрался, прыг на неё, цап зубами и… отпрыгнул, будто ужаленный. Тряпка с ниткой! Ребята не выдержали, как засмеются все. Васька заметался — не знает, куда от стыда деваться. А Костя? На него лучше было и не смотреть.

Теперь учительница ребятам про всё рассказала. Они даже не поверили. Но тут она стала спрашивать. Косте — стихотворение, Ваське — стихотворение. Косте — задачу, Ваське — задачу. Костя, конечно, ничего не умеет. А Васька правильно отвечает. Ещё бы! Уроки-то кто учил?

Подумала-подумала учительница и говорит:

— Василия я в третий класс перевожу, а Костю… Это ещё подумать надо.

После уроков кот говорит Косте:

— Неси меня домой!

— Не понесу! Ты меня как подвёл? Иди за это домой пешком!

— Так я же нечаянно! Я же не знал, что мышка не настоящая! — оправдывался Васька.

— Да зачем тебе она? Хоть бы и настоящая! Плохо я тебя кормил, что ли?

— Мы-ышка? Заче-ем? — изумился кот. Каждый охотник понял бы Ваську.

Но Костя всё-таки кота нести отказался.

— Раз так, — заявил тогда при всех Васька, — в школу вовсе ходить не буду! Очень мне нужно пешком…

И больше его в школе не видели. А зря это он. Ведь уже в третий класс перешёл… Верно?

 

Одевайка-Раздевайка и Павлик

Павлик не умел сам одеваться. И раздеваться не умел. Его бабушка одевала, бабушка раздевала. И умывала его тоже бабушка. И всякий раз она ему говорила:

— Когда же ты научишься? Ведь ты большой. В детский сад ходишь.

— Нет, я ещё маленький.

Так он говорил нарочно, потому что ленился.

Однажды Павлик лежал утром в постели и ждал, когда бабушка его оденет. А она на кухне была, сковородками гремела. Вдруг из стены, из-за коврика, выскочил человечек. Ни большой, ни маленький. С папин сапог. У человечка лицо было умытое. Глаза весёлые. Курточка на все пуговицы застёгнута и штанишки выглажены.

— Здравствуй! — сказал человечек.

— Здравствуй… Ты кто? — удивился Павлик.

— Я — Одевайка-Раздевайка. Хочешь — буду тебе служить? Только никому про это не говори.

— Служи, служи, — обрадовался Павлик. — Я никому не скажу.

Одевайка-Раздевайка мигом надел Павлику чулки, потом штанишки, потом рубашку, ботинки надел, шнурки завязал как надо и говорит:

— Только про меня вспомнишь — я прибегу.

И опять за коврик в стенку спрятался. Павлик и спасибо ему сказать не успел.

Побежал Павлик к бабушке. Увидала бабушка Павлика — ахнула от удивления:

— Ах! Молодец какой! Сам оделся! Вот так внучек! Вот так Павлик!

— Теперь умой меня, — попросил Павлик.

— Нет, — сказала бабушка и покачала головой. — Если одеться сумел, так и умыться сумеешь. Я лучше пойду всем расскажу, какой ты у нас умница стал. — И вышла из кухни.

«Неохота умываться, — подумал Павлик. — Да и не умею. Вот если бы Одевайка-Раздевайка…»

Только он вспомнил про Одевайку-Раздевайку, как вдруг из-за умывальника выскочил человечек. Ни большой ни маленький. Рукава у него по локоть засучены, на голове белый колпак. А за поясом зубная щётка и гребешок торчат.

— Я — Умывайка! Меня Одевайка-Раздевайка прислал. Если хочешь — буду тебе служить. Только никому не говори.

— Служи, служи, пожалуйста, — обрадовался Павлик. — Я никому не скажу.

Человечек подвёл Павлика к умывальнику. Сам рядом на табуретку вскочил. Мигом Умывайка почистил Павлику зубы, умыл с мылом лицо, вымыл шею и уши. Да так ловко, что ни мыло в глаза не попало, ни вода в уши не налилась. Насухо вытер. Даже причесать успел. А лишь послышались бабушкины шаги, Умывайка за умывальником пропал. Будто и не было его.

Вошла бабушка. Увидала Павлика вымытым-умытым да причёсанным, только ахнула:

— Ах! Молодец какой! Вот так Павлик у меня! Вот так внучек мой. Пойдем — я тебя всем покажу.

Вечером перед сном Умывайка опять умыл Павлика. Одевайка-Раздевайка Павлика раздел, разул. Одежду как надо на стул повесил. Ботинки под кроватью рядышком поставил.

Так и повелось. Одевайка-Раздевайка Павлика одевал, раздевал. Умывайка — умывал. Но никто этого ни разу не видел. А Павлик рос да рос. Как все дети. Только сам он не умел ни одеваться, ни обуваться, ни умываться. Исполнилось Павлику целых семь лет. Подошло время в школу поступать. Радовался он. Ещё бы! Каждому ведь хочется в школу ходить.

Купили Павлику ученическую фуражку, брюки и рубашку — тоже ученические. Купили и книжки с тетрадками, и ручку с перьями, и всё-всё, что настоящему ученику иметь полагается. И сказали:

— Завтра в школу пойдёшь. В первый класс. Ложись спать пораньше.

Павлик и сам знал — в школу опаздывать нельзя.

Чуть только утро наступило, Павлик вскочил с кровати и фуражку ученическую надел. Потом Одевайку-Раздевайку позвал:

— Скорее надевай на меня остальное!

А Одевайка-Раздевайка увидел ученическую фуражку на голове у Павлика и говорит:

— Раз ты теперь ученик, окончилась моя служба. Сам одевайся. А я к другим побегу.

И убежал за коврик в стенку.

Делать нечего. Принялся Павлик сам одеваться. Да вот беда! Не умеет. Не научился. Чулки перекручиваются пяткой вперёд. Обе ноги в одну штанину попасть норовят. Голова в рукав залезла. Хоть плачь. И заплакал Павлик. Ещё бы! Из окна видно, как ребята в школу бегут, а он разут-раздет. А еще умыться надо!

Оделся Павлик кое-как и побежал к умывальнику. Там его уже Умывайка ждал. Но лишь увидал он Павлика — руками замахал:

— Раз ты теперь ученик, кончилась моя служба. Сам умывайся. А я к другим побегу.

Спрыгнул Умывайка с табуретки и убежал.

Делать нечего — принялся Павлик сам умываться. Да вот беда! Не умеет. Не научился. Мыльная пена в рот и в глаза лезет, щиплет. Вода за воротник и рукава льётся. Зубная щётка как за одну щеку залезла, так и не вылезает. Ни туда, ни сюда. А гребешок за волосы дёргает. Хоть плачь. И Павлик заплакал. Ещё бы! Все ребята уже, наверное, за парты садятся, а он ещё не умыт, не причёсан.

Павлик прибежал в школу после всех. Растрёпанный, мокрый, весь в зубном порошке и ботинки не на ту ногу обуты. И все над ним смеялись в школе. А куда Одевайка-Раздевайка с Умывайкой девались — неизвестно. Может быть, они и теперь кому-нибудь служат?

 

Витя Завидкин и зелёная старуха

Жил мальчик Витя. Бывало, увидит он у кого что-нибудь и сразу вздыхает: «Эх! Мне бы!» Затрясётся весь даже, нос у него побелеет — завидно. Ребята его Завидкиным за это прозвали. Вот играют однажды дети во дворе. И Витя с ними. Вдруг видит он: какая-то старушка из-за угла пальцем его к себе манит. Подойди, мол, сюда. Подбежал к ней Витя и спрашивает:

— Вам чего, бабушка?

— Я к тебе пришла, — ответила она.

Витя смотрит на неё и удивляется: бабушка вся зелёная. Лицо у неё зелёное и глаза тоже. Платье, платок на голове и даже волосы не белые, как у всех старушек, а зелёные — космами торчат. Опирается старушка на зелёный посох, улыбается, зелёные зубы показывает.

— А мы с тобой родня, — сказала она. — Ты — Завидкин, а я — Зависть Зелёная.

— Никакой я не Завидкин, — обиделся Витя. — Это меня ребята так прозвали.

— Хорошо прозвали, — заулыбалась Зелёная Зависть. — Мне очень нравится.

В это время мимо проходила девочка с мороженым в руке. Витя уставился на девочку и проглотил слюнки. Увидала это Зелёная Зависть, склонилась над Витей и зашептала:

— Завидно тебе, Витя? То-то… А вот если будешь дружить со мной, я тебе всё добуду.

Витя обрадовался и говорит:

— Хочу мороженого.

Зависть Зелёная пощёлкала зубами, подула губами, похлопала в ладоши, и, откуда ни возьмись, стаканчик мороженого у Вити в руках очутился. Не успел он спасибо сказать, как захотелось ему футбольный мяч получить. Старуха пощёлкала зубами, подула губами, похлопала в ладоши, и футбольный мяч подкатился к ногам Вити. Такой же, как у ребят, даже лучше.

Не успел Витя спасибо сказать, видит: мальчик на велосипеде катается.

— Хочу вон такой велосипед! — крикнул Витя.

Зависть Зелёная пощёлкала зубами, подула губами, похлопала в ладоши, и, словно из-под земли, вырос перед ним двухколёсный велосипед. Витя и спасибо забыл сказать, захотелось ему и того, и другого, и третьего. Старуха Зависть Зелёная ни в чём Вите не отказывает.

— Пожалуйста, — говорит, — бери, хватай! Я всё могу!

Посмотрел Витя на ребят, а они игрой заняты — ничего не замечают.

— Бабушка! — взмолился он. — Сделай так, чтобы я на одни пятёрки учился, лучшим вратарём на нашем дворе был, на баяне умел бы играть и разные вещи умел бы делать.

— Ишь ты, на баяне играть! Да, пожалуйста, играй себе на здоровье.

В руках у Вити очутился баян. Не успел он подумать, что бы ему такое сыграть, а баян сам играет. Да как играет!

— Это не то, бабушка, — сказал Витя. — Вот если бы я сам умел, понимаете?

Старуха как услыхала это — еще больше позеленела, головой затрясла, посохом застучала.

— Вон чего захотел! А я тебе, негоднику, уже пятёрки в дневнике поставила.

— Пятёрки! — обрадовался Витя.

Начал он вслух стихотворение читать, за которое двойку вчера получил. Но как лоб ни морщил, опять не вспомнил. Рассердился тут Витя и говорит:

— На что мне такие пятёрки! На что мне такая музыка! Я так не хочу!

— A-а! Не хочешь? — зашипела старуха. — Тебе надо уметь? Да, чтобы всё сам? А кому же ты тогда завидовать будешь?

— Да я тогда и завидовать не буду!

И только Витя это сказал — зелёное облачко поднялось над тем местом, где Зависть Зелёная стояла. Огляделся Витя. Ни велосипеда, ни мяча футбольного, ни баяна и даже мороженого будто не едал. Хотел он ребятам рассказать про всё, что сейчас только с ним произошло, да раздумал. Всё равно не поверят. А ведь было!

 

Добрая Катя

На краю леса в маленькой избушке жили старик со старушкой. Были у них: старый-престарый пёс Полкан, ленивый-преленивый кот Мурлыка, драчливый-предрачливый Петя-петушок, бодливый-пребодливый козёл Борька и грязный-прегрязный поросёнок Зюнька.

И вот однажды к старику и старушке приехала из города их внучка Катя. Погостить. Обрадовались старик со старушкой. Посадили Катю с собой рядом, стали угощать. И пирогами, и блинами. Пёс Полкан на неё с порога глядит, кот Мурлыка из-под стола щурится, Петя-петушок в одно окошко, козёл Борька в другое заглядывают. А поросёнка Зюньку не пустили. Он грязный.

Потом дедушка на печку залез, подремать. Бабушка села варежки вязать: А Катя во двор выбежала. Хотела она с Полканом побегать. Старый он. Только кряхтит да чешется. Хотела с Мурлыкой поиграть. Ленивый. Только мурлычет да щурится. С козлом Борькой страшно играть. Бодается. С Петей-петушком — боязно. Дерётся. А с Зюнькой не хочется. Грязный он. Села Катя на завалинку, а бабушка вышла и говорит ей:

— Погуляй-ка ты, внучка, на воле. Там сейчас хорошо, весело. Сорвёшь ягодку — в роток, грибок — в кузовок, цветок увидишь — залюбуешься, а птица запоёт — заслушаешься.

Так она и сделала. Взяла кузовок и в лес отправилась. Далеко ушла. А на воле и впрямь хорошо, весело.

Сорвала Катя чернику — в роток, нашла груздок — в кузовок, увидала ромашку белую — залюбовалась, иволга засвистала — Катя заслушалась. Вдруг, откуда ни возьмись, заяц. Сел зайка на задние лапки и говорит:

— Девочка, а девочка! У меня лапка болит.

— А что с ней?

— Через кочки прыгал, вывихнул.

Принялась Катя зайке лапку вывихнутую вправлять. Потянет, дёрнет да потрёт, дёрнет да потянет. От боли зайка ушки к спине прижал, а терпит. Вправила Катя зайке лапку на место, сразу ему полегчало. Хотел он снова запрыгать, но Катя отвязала от своей косички ленту да и перевязала лапку туго-натуго. И наказала косому строго-настрого: не прыгать, не бегать и пешком не ходить, пока совсем не выздоровеет.

— Спасибо, — сказал зайчишка и захромал домой.

Пошла Катя дальше. Хорошо, весело на воле. На полянке сорвала землянику — в роток, нашла маслёнок — в кузовок, увидала гвоздичку красную — залюбовалась, птичка-чечевичка зачучевикала — Катя заслушалась.

Вдруг, откуда ни возьмись, медведь. Трёт медведь лапой нос, а у самого из глаз слезы капают.

— Девочка, а девочка! Помоги мне, — жалобно заревел медведь.

— А что с тобой? — спросила Катя.

— Меня пчелы ужалили. Да все в нос. На нём шерсти-то не-ет.

— За что они тебя?

— Мёд воровал. Больше не бу-уду.

Выдернула Катя из медвежьего носа пчелиные жальца, он и заворчал довольнёшенек.

— Спасибо тебе, девочка, — прорычал медведь и в чащу полез, только сучья затрещали.

Пошла Катя дальше. Хорошо, весело на воле. На просеке сорвала малину — в роток, опёнок нашла — в кузовок, колокольчик увидала синенький — залюбовалась, овсянка серебряным голоском прозвенела — Катя заслушалась. Вдруг, откуда ни возьмись, уж большущий. Свернулся он кольцом и лежит на тропинке.

— Девочка, а девочка! Помоги! Я — уж Жёлтые Отметины.

— А что с тобой, уж Жёлтые Отметины, случилось?

— Нашли меня мальчишки, отметин жёлтых не увидели, за ядовитую змею приняли, и ну камнями швырять. Насилу уш-шёл.

Принесла Катя из ручейка воды. Ссадины ужу промыла чисто-начисто. Нарвала травы-спорыша и к больным местам приложила. Потом ленту с другой косы сняла и ужа Жёлтые Отметины перевязала.

— Хорошо, девочка, — прошептал уж и в траву уполз. Ни травинки над ним не шелохнулось.

Пошла Катя дальше. Хорошо, весело на воле. В прохладном овражке сорвала смородину — в роток, нашла сыроежку — в кузовок, незабудку голубую увидала — залюбовалась, славка серая запела — Катя заслушалась. Вдруг, откуда ни возьмись, прямо перед ней синица на ветке. Кричит синица на Катю, крылышками на неё замахивается:

— Не подходи, девочка. Не тронь его!

Удивилась Катя: «Чего синичка боится? За кого заступается?» Видит: под деревом в траве птенчик желторотый прыгает. Крылышками без толку машет, а взлететь не может. Взяла его Катя в ладошки, на пенёк взобралась и птенчика в гнездо положила.

— Спасибо, девочка, — сказала синичка и в гнездо села, счастливая. Потом говорит Кате:

— Ты добрая.

Пошла Катя дальше. Хорошо, весело на воле. На опушке лесной сорвала бруснику — в роток, рыжик нашла — в кузовок, гвоздику красную увидала — залюбовалась, кукушка закуковала — Катя заслушалась.

Вдруг увидала Катя под берёзой родник. И сразу ей пить захотелось. Вкусна, холодна ключевая водица. Небо в ней синее с белым облаком видно. И Катино лицо видно. Улыбнулась Катя своему отражению. Оно ей в ответ улыбнулось. Как в зеркале. Посидела Катя у родника под берёзой, отдохнула и домой отправилась. К бабушке с дедушкой.

Шла, шла Катя и встала. Опять пошла и опять встала. Назад вернулась. Вокруг себя обернулась. Заплакала. Забыла, в какую сторону идти. И тут слышит — синица с ветки её зовет:

— Девочка, девочка! Давай я тебя к моему соседу отведу. Он тебя дальше проводит.

Прыгает синичка с ветки на ветку — дорогу показывает, а Катя за ней идёт. Вот синичка присвистнула, кого-то поманила. Выполз из-под дерева уж Жёлтые Отметины.

— Хорош-шо, — прошептал уж, — провожу к соседуш-шке, а он дальше дорожку укажет.

Ползет уж Жёлтые Отметины, извивается, а за ним Катя идёт. Увидали они: на полянке медведь сидит, дремлет.

— Ми-ша, про-шу, — прошипел уж, — укажи дорожку к соседушке.

— А-а-а, ладно, — зевнул медведь. — Ступай, девочка, за мной.

Ломится медведь через чащу, только сучья трещат. А за ним Катя следом бежит. Долго. Вот заглянул медведь под куст, да как рявкнет:

— Чего, косой, испугался? Проводи-ка девочку к твоему соседу. Живо!

Выскочил заяц из-под куста. Ушками прядёт, с ноги на ногу скачет.

— Я готов! Беги за мной, девочка!

Заяц скачет, а Катя следом за ним бегом. Поспевает. Вдруг видит: дедушкина избушка на краю леса стоит. Вбежала Катя в избушку и крикнула:

— А вот и я!

Дедушка обрадовался. Бабушка обрадовалась. Пёс Полкан на Катю с порога глядит. Кот Мурлыка из-под стула щурится. Петя-петушок в одно окошко, козёл Борька в другое заглядывают. И поросёнок Зюнька в щёлочку смотрит. Все радуются, что Катя домой пришла. На воле не заблудилась.

 

Про мальчишек нехороших

Хорошо было на даче. Речка рядом: хочешь купайся, а не хочешь — на песке валяйся. И большой лес близко. По грибы можно ходить и по ягоды. Девочки и мальчики день-деньской бегали, играли. Все весёлые. Только одной девочке Тане было невесело. Донимали её нехорошие мальчишки. Не один раз Таня от них плакала.

А были эти нехорошие ребята вот кто. Боря. У него всегда руки грязные. Танин фартучек он руками грязными припечатывал. Потом Витя. Что Таня ни сделает, что ни скажет — Витя передразнивает. Потом Яша. Где ни встретит Таню, голову свою нагнёт и бодает. Ещё Петя. Он всё драться лезет. И потом ещё Стёпа. Он — злой. Чуть что, грозится всегда: «Я тебе дам! Я тебе задам!»

Вот однажды убежала от них Таня в лес. Сидит на полянке и плачет. А полянка эта была непростая. Здесь старичок-волшебник жил. Ночью он на полянке пеньком стоял, а днём по лесу ходил. Прибежали сюда мальчишки нехорошие и опять Таню донимать стали. Вдруг, откуда ни возьмись, старичок с кривой палочкой. Вышел он из леса на полянку и говорит Тане:

— Хочешь, я озорников этих накажу?

А мальчишки нехорошие вокруг старичка запрыгали, заскакали. Смеются и дразнят:

— Не поймаешь, не поймаешь! У тебя ноги старые! У тебя палочка кривая!

Старичок и говорит им:

— А мне и ловить вас не надо. И так накажу. Слово я такое знаю.

Живо повернулся старичок кругом, слово своё сказал, кривой палочкой помахал. И не успели мальчишки нехорошие глазом моргнуть, как превратились они кто в кого: Боря — в поросёнка, Витя — в мартышку, Яша — в козлёнка, Петя — в петушишку, а Стёпа — в собачонку-дворняжку.

Смотрит Таня: нет старичка, будто и не было. Убежала Таня, а поросёнок, козлёнок, мартышка, петушишка и собачонка-дворняжка одни на полянке остались. Сели они в кружок и плачут, каждый по-своему. Поросёнок верещит, мартышка визжит, козлёнок бебекает, петушишка кукарекает, а собачонка-дворняжка скулит. Как им теперь быть — не знают. На дачу бежать — нельзя. Прогонят их. В лесу оставаться страшно — волк съест.

Вдруг слышат они: паровоз прогудел. Это родители в гости к ребятам приехали. К кому папа, к кому мама, к кому бабушка. Кинулись встречать родителей поросёнок, козлёнок, мартышка, петушишка и собачонка-дворняжка. Подбежал поросёнок к маме. Захрюкал. А мама и говорит:

— Смотрите, чего это поросёнок ко мне привязался. Оттолкнула ногой поросёнка и дальше пошла. Борю своего искать.

И Яшина мама удивляется:

— Чего козлёнок за мной увязался? Чего ему надо? Оттолкнула ногой козлёнка и дальше пошла. Яшу своего искать.

А Витя-мартышка повис хвостом на ветке и с папы своего шляпу сдёрнул.

— Смотрите! Смотрите! — закричал Витин папа. — Обезьянка из зоопарка убежала!

— Почему тут собак держат? — рассердилась Стёпина бабушка и прогнала от себя собачонку-дворняжку.

— Кыш-кыш отсюда! — закричала Петина мама на петушишку. Увидела всё это Таня и пожалела мальчишек нехороших. Подозвала к себе поросёнка, козлёнка, петушишку, мартышку и собачонку-дворняжку тоже. Говорит им:

— Пойдем к дедушке. Он опять вас в мальчиков превратит.

Прибежали они на полянку. А там старичок стоит. Тот самый, с кривой палочкой.

— Ну, что? — спрашивает он. — Будете еще обижать старых да малых?

Закачали, замотали головами поросёнок, мартышка, козлёнок, петушишка и собачонка-дворняжка. Просят старичка каждый по-своему. Поросёнок верещит, мартышка визжит, козленок бебекает, петушишка кукарекает, а собачонка-дворняжка скулит.

— То-то, — пригрозил пальцем старичок. — Вижу, что не будете больше мальчишками нехорошими. Так и быть, скажу слово. Живо повернулся старичок кругом, слово своё сказал, палочкой кривой помахал. И никто глазом моргнуть не успел, стали мальчики — мальчиками.

 

Палочка-выручалочка

Приехал Серёжа с мамой в колхоз. Мама в поле работала, а Серёжа по садам, огородам бродил, камушки в речку бросал. Но только почему-то всё у него неладно получалось. То заблудится, то в воду упадёт. А один раз на заборе вверх ногами повис.

Однажды мама дала ему костяную палочку и сказала:

— Это палочка-выручалочка. Возьми её себе. Пусть она тебя выручает.

— А как это? — удивился Серёжа.

— А вот как, — сказала мама. — Что ни вздумаешь сделать, стукни палочкой о ладошку раз, стукни два, да и в третий раз. А потом погляди, подумай, и будет всё хорошо.

Вот отправился Серёжа гулять. Справа луга стелются зелёные. Слева хлеба золотые колосятся. Впереди лес синеет. Шагает Серёжа, на все стороны глядит-любуется. Вдруг видит: на краю дороги стоит грузовик. Около него шофёр суетится. Усталый, злой, вспотел весь.

— Чего у вас, дядя, не ладится? — спросил Серёжа.

— Не видишь — машина остановилась, — ответил шофёр. — Винтик один маленький потерялся.

Вспомнил Серёжа про свою палочку-выручалочку. Достал из кармана. Хлопнул о ладошку раз, шлепнул два, да и в третий раз. Потом глядеть и думать стал, как мама велела. А чего думать? Винтик найти надо. И принялся Серёжа искать винтик. Ползал он и вокруг машины, и под машиной. В пыли весь выпачкался, коленки сбил, но винтик всё-таки нашёл.

— Спасибо, брат. Выручил ты меня, — обрадовался шофёр.

Завёл грузовик и поехал. А Серёжа к реке пошел. С берега увидел: рыбак в лодке стоит, сеть тянет. Да никак вытащить не может. Зацепилась сеть за корягу. «Тут без палочки-выручалочки не обойтись», — решил Серёжа. Хлопнул палочкой о ладошку раз, шлепнул два, да и в третий раз. Потом поглядел, подумал и кричит рыбаку:

— Эй, дядя! Давайте я вам помогу.

Взял рыбак Серёжу к себе в лодку, и принялись они за дело вдвоём. Рыбак отцепляет сеть, а Серёжа в лодку её тянет. Немало они потрудились, но сеть всё-таки вытащили.

— Ну, спасибо, друг! Выручил ты меня, — сказал рыбак.

Дальше Серёжа отправился. Перешёл через мост. Лужок миновал да рощу. И в лесу очутился. Идёт по тропинке. Но замечать стал: не те места. Не та тропинка. А потом и вовсе её не стало. Понял Серёжа, что заблудился. «Тут без палочки-выручалочки не обойтись», — подумал Серёжа. Хвать, а палочки-то и нет. Потерял.

Вдруг речка за деревьями блеснула. Выбрался Серёжа к речке. И заметался по берегу. В какой стороне мост — неизвестно. В это время как раз лодка мимо плыла.

— Эй, мальчик! — крикнули люди из лодки. — Тебе на другой берег надо?

Перевезли они Серёжу через речку и дорогу указали.

— Спасибо, — поблагодарил Серёжа. — Выручили вы меня.

Идет Серёжа по дороге. На все стороны глядит-любуется. Справа хлеба золотые колосятся. Слева луга зелёные стелются. Впереди виднеется село. Но тут ветер подул, и туча на небо надвинулась. Огромная, чёрная. «Ливень будет», — догадался Серёжа и припустил бегом.

Засверкали вдогонку молнии. Загрохотал над головой гром. «Эх! Нет со мной палочки-выручалочки, — пожалел Серёжа. — Вымочит теперь меня дождик». Но не успел он оглянуться, догоняет его машина.

— Эй, мальчик! — крикнул шофёр. — Полезай ко мне. Довезу.

— Спасибо! — сказал Серёжа. — Выручили вы меня.

Вечером рассказывал Серёжа маме: где был, кого встречал, да кто кого выручал. А под конец пожаловался, что потерял он палочку-выручалочку.

— Не горюй, сынок. Это была не палочка-выручалочка, а ручка от старого зонтика. Пошутила я.

— А почему же она выручала? — удивился Серёжа.

— Выручала не палочка. А кто — сам догадайся.

 

Кто ночью не спит

Почему-то все думают, будто дети должны рано ложиться спать. Раньше всех. А так хочется полистать книжки с картинками. Или послушать сказку. Но бабушка не стала рассказывать сказку. И книжки с картинками спрятала. Заставила лечь в постель. Укрыла Серёжу одеялом, сказала:

— И в лесу все спят, и в долу все спят, и в пруду все спят, только мой внучек не спит.

Серёжа хотел спросить бабушку: «А кто ночью совсем не спит?» — Но бабушка уже потушила свет и вышла. В комнате стало темно и тихо. Вдруг слышит Серёжа — сверчок в углу запел. «А, вот кто ночью не спит», — обрадовался Серёжа.

— Сверчок, сверчок ты ночью не спишь? — спросил он сверчка.

— Не сплю.

— А что ты делаешь?

— Крошки под столом собираю да песенки пою.

— И днём тоже?

— Не-ет. Днём мы, сверчки, в щёлках сидим да помалкиваем. Хочешь жить по-нашему? Ступай к нам.

— Нет. Весь день в норке сидеть я не хочу, — ответил Серёжа. — А ты скажи лучше — кто еще ночью не спит?

— Загляни под кровать. Сам увидишь.

Серёжа заглянул под кровать и увидел в темноте два зелёных огонька. Даже страшно ему стало.

— Не бойся, Серёжа, это я — кошка Машка. Это у меня глаза ночью светятся.

— Ты чего там делаешь? — спросил Серёжа.

— Мур-р, мур-р, мур-р. Мышек ловлю. Мышек. Вон одна негодница из норы выглядывает.

— А ты разве не спишь ночью?

— Не сплю. Мы, кошки, по ночам на мышей охотимся. Хочешь жить по-нашему?

— Нет, — засмеялся Серёжа. — Не хочу мышей ловить.

Обиделась кошка Машка и отвернулась от Серёжи.

— Эй, мышка! — позвал он. — Ты ночью тоже не спишь?

— Не сплю, — ответила из своей норы мышка. — Нам ночью только и житьё.

— А чего вы днём делаете?

— Сидим под полом. Сухарик грызём. Хочешь жить по-нашему?

— Ну вас, — отмахнулся Серёжа. — Не хочу под полом сидеть ни за какие сухарики.

Снова лёг Серёжа в постель и думает: «Кто ещё ночью не спит? Пойду в сад — посмотрю». Встал Серёжа. Оделся потихоньку и вылез через окно. Идёт по тропинке, слышит — лягушка кричит-надрывается: ква-ква-ква.

— Чего ты, лягушка, не спишь? Чего раскричалась?

— Мы, лягушки, ночью мошек ловим. А кричим — подружек созываем. Хочешь жить по-нашему?

— Нет, — засмеялся Серёжа. — Не хочу квакать. Скажи лучше, кто ещё ночью не спит?

Но лягушка только квакнула и в траве пропала. Увидел Серёжа на дереве сову.

— Эй, сова! — крикнул он, — ты тоже ночью не спишь?

— Не сплю, — ответила сова и круглыми глазами на Серёжу уставилась.

— А чего ты, сова, ночью делаешь?

— Ловлю, кто плохо на ночь спрятался. Птичка, так птичку. Лягушка, так лягушку. Всех, кто зазевается.

— И днём тоже?

— Не-ет. Весь день мы в дуплах спим. Хочешь жить по-нашему?

— Не хочу жить по-вашему, — ответил Серёжа. — Не хочу весь день в дупле сидеть. Скажи лучше, кто ещё ночью не спит?

— Подними голову повыше — сам увидишь.

Посмотрел Серёжа вверх и увидел, как по ночному небу — туда и сюда — чёрные тени мелькают.

— Эй! Кто вы? — крикнул Серёжа. — Почему ночью не спите?

— Мы — летучие мыши! — крикнул, промелькнув мимо Серёжи, серый комок с большущими крыльями. — Мы ночью комаров, мотыльков ловим.

— А днём что вы делаете? Почему днём не ловите? Летучая мышь опять подлетела к Серёже и запищала:

— Не можем днём. Днём мы на чердаках вниз головой висим. Хочешь жить по-нашему?

— Нет. Не хочу на чердаке вверх ногами висеть, — ответил Серёжа и побежал к дому. А там его пёс Трезор ждёт-дожидается. Почесался пёс и сказал:

— Иди-ка, хозяин, спать. Сам видишь: каждый по-своему живёт. Не с кем тебе играть ночью.

— А с тобой завтра мы поиграем? — спросил Серёжа. Трезор от радости хвостом завилял. Он очень любил играть с Серёжей.

Влез Серёжа через окно в свою комнату. Разделся и лёг в постель. Немного погодя, сверчок из угла тихонько спросил:

— Серёжа, ты спишь?

Но ему никто не ответил.

 

Самый могучий

Когда-то жил на свете пёс. Звали его Барбосом. Был он молодой и резвый. Не сиделось ему на месте. Однажды Барбос подумал: «Какой у меня глупый хозяин. То в земле возится, как жук навозный, то камни дробит без толку, то брёвна отёсывает невесть для чего». Зло Барбоса взяло, он фыркнул и проворчал:

— Ростом мой хозяин маленький — под деревом и не видно. Силы у моего хозяина нет — скалу с места не сдвинет. Эх! Поищу-ка я себе другого хозяина. Самого большого, самого могучего!

И убежал пёс из дому. Вот мчится он по дороге. Видит: дуб у моря стоит. Преогромный. «Какой великанище! — удивился Барбос. — Такого бы мне хозяина».

Подполз он на брюхе к дубу и попросил:

— Дуб могучий! Великан-дерево! Возьми меня к себе на службу. Ты самый большой на свете. Ты самый сильный.

— Нет, Барбоска, не я самый большой на свете, не я самый сильный. Видишь, скала надо мной высится, и с места её мне не сдвинуть.

Сел пёс у подножья скалы и попросил:

— Скала могучая! Нет никого на свете больше тебя. Нет никого сильнее. Возьми меня к себе на службу.

— Нет, Барбоска, — ответила скала. — Не я самая большая, не я самая могучая. Видишь, подо мной море плещется? Оно больше меня и сильнее. В песок мелкий подножье моё толчёт.

Подбежал пёс к морю. Распластался на брюхе и попросил:

— Море великое! Нет никого на свете больше тебя. Нет никого могучее. Возьми меня к себе на службу.

Накатилось море волной на берег и по песку зашипело:

— Щ-шенок неразумный! Разве не видиш-шь, покорил меня человек. По моей спине корабли пош-шли.

— Я и у скалы был, — проскулил пёс.

— Что человеку скалы, — прошипела волна другая. — Он дробит их на камушки и кладёт себе под ноги.

— Я и у дуба был, — проскулил пёс.

— Что человеку дуб, — прошипела новая волна. — Он из дуба что хочешь сделает. И корабль и топорищ-ще, щ-щенок ты неразумный.

Накатился тут вал морской. Ухнул о берег:

— Ух-ходи отсюда!

И припустил пёс со всех ног домой. Увидел его хозяин, работать бросил. К себе зовёт. Подошёл пёс к человеку и хвост поджал. А хозяин собачонку погладил и говорит:

— Где это ты, Барбос, пропадал? Я по тебе соскучился.

Стыдно стало псу, что другого себе хозяина искал.

Может, оттого теперь собаки человеку преданно в глаза смотрят и хвостом виновато виляют? Неизвестно. А только не ищут они теперь себе другого хозяина. Ни к кому больше на службу не просятся. Знают — нет никого на свете человека могучее и нет его добрее.

 

Кто кому должен

На колхозном дворе повстречались курица Домовница, Петька-Петух, гусак Красные Лапы, свинья Круглое Рыльце, овечка Шерсть Колечком, коровёнка Бурёнка и Конёк-Меринок. Слово за слово разговорились.

— Му-учают, — пожаловалась корова. — Доят. Уйдем мы-ы.

— Нашу шерсть бе-бе-рут. Убе-бе-гу, — заблеяла овечка.

— Берут у свинки последнюю щетинку, — хрюкнула свинья.

— Куд-куда, куда это гоже? Сколь яиц ни снесу, все в кладовку унесут, — раскудахталась курица.

Лошадь головой мотнула и сказала:

— А меня работать заставляют и-о-го-го как!

— Ку-ка-реку! — заорал с навозной кучи Петька-Петух. — Ку-ка-реку! Уйдём в лес за рек-ку!

— Хорош-шо! Хочеш-шь ешь, хочешь пьёшь, хочешь так себе плывёшь, — прошипел гусь Красные Лапы.

Недолго думая, пустились они со двора прочь. Меринок со всех ног — в овсы; Бурёнка полегоньку — в пшеницу; свинья — в огород; овечка Шерсть Колечком — на бахчу; гусак, не будь дурак, — в малинник; курица Домовница — в просо. Петька-Петух в один дух на скирду взобрался. Но отовсюду прогнали их колхозники.

— Ку-ка-реку! — заорал Петька-Петух. — Идем в лес за реку-у!

Так и сделали. Ушли совсем. Поначалу все вместе держались, а потом опять разбрелись. Меринок — в луга; Бурёнка — на полянку; свинья Круглое Рыльце — в дубняк по жёлуди; курица Домовница с Петькой-Петухом — и там и сям; овечка Шерсть Колечком — кусты глодать. А гусак Красные Лапы — по реке поплыл и гогочет.

Привольно зажили они на свободе. Меринок не возит, не пашет, знай хвостом машет; гусь Красные Лапы всё ныряет да плавает; овечка Шерсть Колечком и корова Бурёнка по лугам разгуливают — сами себе хозяева. Курица Домовница снесёт яйцо и забудет где.

Но вот пришла осень. Завяли травы, осыпались листья. Голодно стало. Холодно. Что ни день, то дождь. Что ни дальше — всё хуже. А там и зима наступила. Повалил снег. Застыла река. Ввалились у Бурёнки с Коньком-Меринком бока. Нахохлились Петька-Петух с курицей Домовницей. Гусак Красные Лапы шипит-сипит, не гогочет. Горло простудил. Овечка Шерсть Колечком есть хочет, а нечего.

Вот они собрались вместе. Думают, как им дальше быть. Думали, думали — ничего не придумали и припустили со всех ног на колхозный двор. Прибежали, глядь, а ворота заперты. Делать нечего — проситься стали.

— Мы-ы, — замычала Бурёнка. — Это мы-ы.

— Я работник и-о-го-го какой! — заржал Конёк-Меринок.

— Пош-шутил я, — зашипел гусь Красные Лапы.

— Я — овечка, у меня шерсть колечком! Берите сколько надо!

— Куда-куда, куда яички класть! — закудахтала курочка Домовница.

А Петька-Петух взлетел на ворота, крыльями захлопал да как закричит:

— Ку-ка-реку! Не пойдем в лес за реку-у!

Отворили колхозники ворота, впустили всех во двор.

— И как это вас волки не съели? — спрашивают.

И поесть дали. Коньку-Меринку — овса с сенцом, Бурёнке — сенца с овсецом, свинье Круглое Рыльце — картошки варёной, овечке Шерсть Колечком и гусаку Красные Лапы — отрубей парёных. А курице Домовнице с Петькой-Петушком — вдоволь проса насыпали.

Наелись, напились все досыта и — кто куда: Конёк-Меринок — в конюшню; Бурёнка — в коровник, овечка Шерсть Колечком — в овечий хлев; свинья Круглое Рыльце — в свинарник; гусь Красные Лапы, Петька-Петух и курица Домовница по своим местам — в птичник. И живут они теперь на людей не в обиде.

 

Что приснилось медведю

В лесу воет вьюга. Спит в берлоге огромный страшный медведь. И снится ему сон: будто уже наступило лето, будто идёт он по малину. И вдруг встречается ему заяц. Да не заяц, а зайчище невиданный! Ушами до верхушки ёлки достаёт. Рядом с ним медведь сам себе зайцем показался.

— Эх, ты, Мишка! Какой-то ты маленький стал. А мы, зайцы, видишь, теперь какие!

Да как рявкнет зайчище:

— А ну, прочь с дороги! Не то задавлю!

Испугался медведь. Дорогу зайцу уступил. А тут, откуда ни возьмись, ёжик. Да не ёжик, а ежище! Рядом с ним медведь сам себе ёжиком показался.

— Эх, Мишка! Какой ты маленький стал. А мы, ежи, видишь, теперь какие!

Да как зарычит ежище:

— А ну, прочь с дороги! Не то затопчу!

Испугался медведь, уступил дорогу ежу. Идёт медведь и думает: «Что за притча? Отчего они такие большие, а я маленький?»

Тут, откуда ни возьмись, лягушка. Да не лягушка, а лягушища! Рядом с ней медведь сам себе лягушкой показался.

— Эх, Мишка! Какой ты маленький стал. А мы, лягушки, видишь, теперь какие!

Да как квакнет лягушища:

— Квак! А ну, прочь с дороги! Не то в землю по уши вдавлю.

Испугался медведь, уступил лягушке дорогу. Идёт медведь и думает: «Ну и ну! Боязно теперь в лесу жить».

Тут, откуда ни возьмись, кузнечик. Да не кузнечик, а кузнечище! Брюхо своё зелёное о вершину сосны почёсывает. Рядом с ним медведь сам себе кузнечиком показался.

— Эй, Мишка! Какой ты маленький стал. А мы, кузнечики, во теперь какие!

Да как цыкнет кузнечище:

— А ну, прочь с дороги! Не то в муку изотру. Цыц!

Испугался медведь, подумал: «Пропала моя головушка. Не знал я, каково маленьким перед большими». И со всех ног прочь от кузнечика кинулся.

Снится Мишке, будто наступила зима. Нашёл он под травинкой норушку и залёг в ней. Вьюга воет. А он, Мишка, уткнул нос в лапы и горько плачет: «Я зверёк маленький, меня каждый обидеть может». И так ему себя жалко стало. Так жалко! Заплакал он и… проснулся.

Всхлипнул медведь спросонья, поворочался, почесался и думает: «В самом деле я маленький или это мне только приснилось?» А как узнаешь? Наружу вылезать страшно — вдруг заяц нагрянет!

В это время заглянула в берлогу мышка. Она под снегом жила. Увидел мышку медведь и спрашивает:

— Скажи, серая, большой я или маленький?

— Сначала все маленькими бывают. А теперь ты, Михайло Потапыч, большой, — ответила мышка.

Обрадовался медведь, снова спать залёг. И больше снов не видел.

 

Кто зимы не видал

Жил-был заяц Барабанщик. Так его прозвали за то, что он любил лапами по пенькам стучать. Подбежит к старому пню и ну по нему барабанить:

— Тук-тук! Тра-та-та!

Жуки, пауки, букашки, таракашки — все с перепугу наружу выскакивают, выпрыгивают.

А зайка над ними смеётся, потешается:

— Ха, что! Испугались! Эх вы, мелкота! Нигде вы не бывали. Ничего не видали. Потому и боитесь всего на свете. То ли дело мы, зайцы!

Однажды жуки, пауки, букашки, таракашки и комарьё всякое на зайца совсем разобиделись.

— А где ты, серый, бывал! — затопали на него ножками пауки.

— Чего ты, косой, особенного ви-идал! — запищали комары.

— Мы и сами с усами, — сказали жуки. — С твоё-то, Барабанщик, знаем!

— Вот уж-жо поднатуж-жимся, дож-ждёшься от нас, — жужжали мухи.

— Ах, так! — рассердился на них заяц. — Я косой! Я серый! А шубку мою белую видели? А что зимой всё кругом белым-бело, знаете?

Но букашки, таракашки, жуки, пауки зайца на смех подняли:

— Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Врёт серый про шубку белую!

— Какая такая зима?

— Почему белым-бело?

Прискакали сюда лягушки. Приползли ужи. Прибежали ежи. И тоже над зайцем смеяться стали:

— Ну и врёт Барабанщик!

— Всегда здесь зеленым-зелено!

— Всегда зайцы серые.

А заяц так им всем сказал:

— Раз вы мне не верите, я сюда зимой прибегу. Всех вас разбужу. Шубку белую покажу.

И ускакал в лес.

Прошло лето. Миновала осень. Попрятались и уснули в старом пне, под корой, жуки, пауки, букашки, таракашки и комарьё всякое. Крепко спят под пеньком лягушки, ежи. И никто из них не видал, как пришла зима. И стало от снега кругом белым-бело.

И вот однажды прибежал сюда Барабанщик да как забарабанит в пень:

— Тук-тук! Тра-та-та! Просыпайтесь, поднимайтесь. Поскорее выходите, на меня поглядите!

Но никто не просыпался. Никто не отзывался. Тогда заяц забарабанил еще сильней.

— Тр-ра-та-та. Трр-а-та-та! — И закричал нарочно: — Просыпайтесь, поднимайтесь все, кто в пне живет, кто лета ждёт! Лето пришло!

Тут изо всех щелей старого пня полезли букашки, таракашки, жуки, пауки и комарьё всякое. Выползли из-под пня лягушки, ужи и ежи. А как осмотрелись, так все и ахнули:

— Ах!

Кругом белым-бело. И на зайце шубка белая!

Засучили лапками пауки. Затрясли усами жуки. Ежи колючками стучат. Ужи шипят сердито:

— Ш-шутки ш-шутишь, Барабанщик!

Только мухи сначала обрадовались:

— Ух, сколько сахару!

А как сели на снег, сразу крылышки поджали и давай жужжать:

— Ж-ж-и-вотики ж-жёт, ж-жёт.

— 3-зи-зи-ма, зи-има! — зазвенели жалобно комары. Лягушки — те только квакнули:

— Ква —а! — и глаза от удивления вытаращили. А заяц Барабанщик скок на пень и говорит:

— Ну, теперь будете знать, какая такая зима?! Теперь будете знать меня, косого да серого!

Но тут все поскорее опять попрятались. Кто в пень, кто под пень. От холода, от зимы подальше. А наперёд уговорились: не судить, не рядить о том, чего сами не видели.

 

Как Дед Мороз парад принимал

Давно так повелось. Всё, что ни есть живого — перед Дедом Морозом в ответе. Все его прихода ждут. А лишь он появится — тут и параду быть. Проходят, пролетают перед Дедом Морозом — как кому отроду положено. И те, кому зиму зимовать, и те, кому зимой спать, и те, кому улетать надо. Дед Мороз всем строгую проверку делает. Кто к зимнему параду не готов — с того взыщет. Лишь опадут листья в лесу и осыплются ягоды, начинается этот парад.

Вот пришёл Дед Мороз, сел на пенёк посреди большой поляны. Сдвинул мохнатые белые брови и велел начинать. Пошли мимо него медведи. Вразвалку. Толкаются.

— Пошто строя не знаете? — рассердился Дед Мороз.

Старший медведь засопел, почесал брюхо и говорит:

— Смилуйся, батюшка! Сроду мы такие. Косолапые.

— Кажи шубы.

Вывернули медведи шубы. Добрые шубы у всех. Тёплые.

— Марш по местам! — скомандовал Дед Мороз. — И чтобы духу вашего я в лесу не чуял.

Побежали медведи кто куда. В берлогах попрятались и носу не кажут.

Появились перед Дедом Морозом лисы. Все с танцами да с вывертами. Хвосты огненные на плечи заброшены.

— Кажи хвосты, лукавые.

Показали лисы хвосты пышные.

— И то! — молвил Дед Мороз. — Эти, небось, в лесу лишнего не наследят.

Тявкнули лисы почтительно и — в кусты.

Из чащи, громко топоча, выбежали олени. Вся поляна рогами ветвистыми, будто лесом, поросла.

— Кажи рога.

Показали олени рога.

— Славное оружие. А чем кормиться зимой, знаете?

Топнули олени копытами. Из-под копыт трава с корнями полетела.

— Молодцы! — сказал довольный Дед Мороз. — Из-под снега корм добудете. Ступайте, любезные.

Трусцой убежали олени.

Парад шёл своим чередом. Прошли мимо Деда Мороза колючие ежи. На иголках грибы нанизаны. Про запас. Похвалил их Дед Мороз за смекалку. Прошмыгнули серые мыши с котомками. Дед Мороз им вслед пальцем погрозил. В котомках-то у них зерно. Уворованное. Важно прошествовали бобры. Похвалил их Дед Мороз за новые шубы да великий ум, за мастерство тоже. И правда — лучше бобров никто домов делать не умеет.

Последними белочки проскакали. Их на поляну с деревьев посыпалось видимо-невидимо. У каждой хвостик пушистый огоньком пламенеет. Белочки Деда Мороза хороводом веселым потешили. Смешными прыжками, ужимками позабавили. Улыбался Дед Мороз в бороду, довольнёшенек. А похвалил, однако, не за баловство и танцы, а за хозяйственность. Насушили белки грибов, насобирали орехов — предостаточно. Да и шубами обзавестись успели отменными. Отпустил белочек Дед Мороз в лес с похвалой и ласковым словом.

Опустела, наконец, лесная поляна. Дед Мороз сидит, задумался: всех ли он проверил. Может, кто на парад не явился. Да вдруг как хлопнет себя по лбу.

— Ба! — вскричал он. — А лягушки, а ужи, жуки, мотыльки, червяки-гусеницы, комарьё всякое — куда девались? Почему не на параде?

Ворона ему в ответ с дерева прокаркала:

— Кар-р, кар-р! Котор-рые зар-робели, котор-рые попр-рятались под кор-рой, под кор-рнями.

Покачал головой Дед Мороз. Улыбнулся в усы и промолвил:

— Хорошо ли попряталась мелкота? Поглядеть надо.

А тут и первый снежок с неба пошёл. Несмелый, неслышный. Только было собрался Дед Мороз уходить — шапку надел, варежки — вдруг ещё вспомнил: «А зайцы? Где зайцы? Куда запропастились?» А зайки давно перед ним толкутся, ушами прядут. На Деда Мороза глазами косят. Удивляются: «Почему он нас не замечает?»

— Да вот мы, дедушка! Все здесь! — крикнули зайцы. Дед пригляделся, и правда — тут они. Шубки на них белые. На снегу-то и не разглядеть сразу.

— Вон как пострелы вырядились! — рассмеялся Дед Мороз. — Ну, добро. Марш по местам!

И бросились зайцы врассыпную. Кто куда. Окончился зимний парад.

 

Дед Мороз и лето

Ходил Дед Мороз по полям и лесам. Рукавицами похлопывал. Валенками белыми притопывал. Белочку на ветвях увидит, погрозит ей. Та кубарем и — в дупло. Зайчишку на полянке повстречает — присвистнет. Припустит заяц со всех ног. А Деду Морозу любо-дорого поглядеть на зверушек проворных. Услышит, ручей журчит — сразу брови мохнатые сдвинет, посохом о стылую землю пристукнет. Смолкнет тогда ручеёк, от Деда Мороза подальше упрячется.

В города и в сёла захаживает Дед Мороз. Везде зимой порядок: везде снег, везде мороз. Люди на улицу без шуб не показываются. Из труб дымок тянется: печи топят. Хорошо! В одной деревне увидел Дед Мороз мальчишку-ослушника без шубы, без шапки, тотчас за ухо его ущипнул.

Выходил Дед Мороз из деревни, дом стеклянный увидел. Подивился: «Кому этот стеклянный дом построили? Кто в нём живет?» Подошел поближе. Заглянул через стекло внутрь. Заглянул, и шапка его белая сама собой на затылок полезла. От удивления. Стоит там девица-раскрасавица. Вся в цветах. Руки в боки держит и на Деда Мороза светло поглядывает. А вокруг грядки зелёные. Огурцы тугие лежат. Красные помидоры выглядывают. Цветы друг на дружку любуются. И даже пчёлы летают.

— Н-неп-пор-рядок! — рявкнул Дед Мороз и по стёклам посохом — бац.

Полез Дед Мороз в стеклянный дом. Посохом размахивает, бранится:

— Пошто, Лето, на зиму осталось? Кто р-разр-решил?

Рассердилась девица-раскрасавица на Деда Мороза.

— Как тебе не стыдно? — говорит Лето. — Старый, борода белая, а озорничаешь! Не видишь разве, что я в колхозе работаю. Ты теперь мне не указ!

Долго ли, коротко ли они бранились, а только на крик прибежали колхозники. Деда Мороза прочь выпроводили, и стёкла поскорей новые вставили.

Тогда Дед Мороз пригрозил Лету:

— Если ты не боишься мороза, то и я от жары не уйду!

И когда жаркие дни наступили, Дед Мороз никуда не ушёл. Затаился в лесном овраге до времени. Да нашло его солнышко. Чем ни сильнее солнышко припечёт — Деду Морозу всё хуже. Тяжелы стали тулуп и шапка. Терпел, терпел Дед Мороз — не вытерпел. Побрёл куда глаза глядят. То клок бороды невзначай на кусте оставит, то рукавицу, то валенок на поле в борозду бросит.

Присел Дед Мороз отдохнуть у дороги. Пригорюнился. А мимо мальчишка бежал. Ремесленного училища ученик. Остановился он возле старика. Поглядел на него, узнал. И как было не признать? За уши-то кто зимой драл?

— Здравствуйте, дедушка! — сказал мальчишка.

— Здравствуй, если не шутишь.

— А чего вы, дедушка, тут сидите? Вам давно уж на полюс пора.

Рассказал Дед Мороз мальчишке, как он зимой с Летом повстречался. И как они поссорились.

— Лету хорошо, ему люди помогают, — пожаловался Дед Мороз. — Дом, вишь, стеклянный построили.

— И вы к людям ступайте! — сказал ремесленного училища ученик. — И вам дом построят. Только работать надо.

— Летом-то?!

— Да летом самая и работа, дедушка.

И повел ремесленного училища ученик Деда Мороза в город. Шли они, шли, а к городу подходили — увидел Дед Мороз дом. Да не простой, а огромный-преогромный, без единого окна.

— Кто в этом доме живёт? — спросил Дед Мороз.

— Здесь люди холод делают. Для того и окошек нет, чтобы солнце не допекало.

— Люди?! — ахнул Дед Мороз. — А я как же?

— Ничего. И вам работа найдётся, — засмеялся ремесленного училища ученик.

Привёл он Деда Мороза в дом. Хоть и без окон дом, а светло. Везде электричество горит. Подошли люди. Говорят:

— Здорово, дед! Зачем к нам пожаловал?

А Дед Мороз отвечает:

— Принимайте на работу. Я — мужик крепкий.

Тут его все и признали. Смеются:

— Что и говорить! Ты своего дела мастер. А только холод мы и сами умеем делать. Машинами.

— Возьмите хоть в сторожа! — взмолился Дед Мороз. — Мне бы только в жару прожить.

— Будет тебе работа, — сказали люди.

Отвели Деда Мороза в хранилище. А холод такой там, что Дед Мороз сразу повеселел.

— Живи, дед, здесь на здоровье, — сказали люди. — Да поглядывай, чтоб продукты не портились.

Обрадовался Дед Мороз. Работа знакомая. И жить есть где.

С тех пор так и повелось. Лето зимой в колхозе работает. А Дед Мороз летом в городе. И насовсем от людей они никогда не уходят.

 

О том, как Лежебока Неохоткин работягой стал.

Было такое время на земле, когда люди ещё только выбирали себе занятия. Одни становились охотниками. Другие —мастерами. Третьи — землепашцами. Мало ли людям дела на земле! Лишь один Лежебока Неохоткин ничего делать не хотел. Никакой работы себе не выбирал. Однако и до него дошла очередь. Говорят ему люди:

— Мы на тебя работать не будем. Выбирай себе дело по душе, да не ме́шкая.

Почесал Лежебока Неохоткин за ухом и отвечает:

— Беру себе сразу три дела.

Удивились люди.

— Экий ты пры́ткий! Какие же три дела за тобой оставить?

— Есть, пить и спать!

— Ладно, — сказали люди. — Только нас не зови. Мы тебе помогать не будем.

— Захочу есть, пить, спать — никого не буду звать, — пообещал Лежебока Неохоткин.

С тем люди и ушли. А Лежебока на травке растянулся — полёживает. Но прошло немного времени, и захотелось ему есть. Чем ни дальше — всё сильнее. Потом и вовсе невтерпёж.

— Есть хочу! — закричал что есть мочи Лежебока Неохоткин. Глядит он, никто к нему не идёт. Никто еды не несёт. Почесал Лежебока за ухом и отправился мяса добыть. Да не сразу. Сначала пришлось лук и стрелы мастерить. Капканы, ловушки ставить. Охотиться. Теперь мясо есть, а котла нет. Варить мясо не в чем. Отковал Неохоткин котёл железный. Да не сразу. Сначала пришлось гору копать, руду искать. Железо плавить.

Теперь есть и котёл, и мясо. Соли надо. Добыл Лежебока Неохоткин щепотку соли. Да не сразу. Сначала пришлось землю копать — солёную воду искать. И в котле её выпаривать. А тут ещё хватился — ложки нет. Ложку сделал, хвать — хлеба нет! Пришлось Лежебоке Неохоткину землю пахать, рожь сеять, убирать, молотить, веять. Муку молоть, тесто месить, хлеб печь.

«Видно, не сразу поешь, как захочется», — подумал Лежебока. А поел досыта — пить ему захотелось. Чем ни дальше — всё сильнее. Потом и вовсе невтерпёж.

— Пить хочу! —закричал что есть мочи Лежебока Неохоткин.

Глядит он, никто к нему не идёт. Никто чистой воды не несёт. Почесал Лежебока Неохоткин за ухом. Сам себе воды чистой принёс. Да не сразу. Сначала пришлось колодец копать. Ведро делать. Воду из колодца начерпать.

 «Видно, не сразу попьёшь, как захочется», — подумал Лежебока Неохоткин.

А поел и попил он досыта —захотелось ему спать. Чем ни дальше, тем сильнее. Потом и вовсе невтерпёж.

— Спать хочу! — закричал что есть мочи Лежебока Неохоткин. Глядит он, никто к нему не идёт, никто кровать с подушками не несёт. Почесал Лежебока Неохоткин за ухом. Принялся за дело. Поставил дом. Печь сложил. Стол, стулья и кровать смастерил.

«Видно, не сразу поспишь, как захочется», — подумал Лежебока Неохоткин.

С тех пор много он дел переделал. Всякой работе выучился. Да не вдруг и не сразу. Он и сам давно забыл, что его Лежебокой Неохоткиным звали. И люди о том не вспоминают. Ему каждый теперь помочь рад. И говорят о нём уважительно:

— Работяга парень!

 

Стёпа-недотёпа

Ходил Стёпа по селу. Не причёсан. Не умыт. На одной ноге сапог, на другой — ботинок. И смеялись над ним всем селом. И бранили его всем колхозом.

— Гляди, Стёпка пошёл, глаза заспанные!

— Недотёпа идёт, распоясанный.

— Не пора ли, Степан, человеком стать? Не пора ль тебе за работу взяться?

Однажды Стёпа сказал колхозникам:

— Буду землю па-ахать, — и в кулак зевнул.

Дали ему колхозники трактор. Показали, как мотор заводить. Как руль крутить. Куда заливать горючее, а куда воду. И стал Стёпа трактористом. Взялся поле пахать. Вот пашет он день. Запахал поле вдоль. На второй день наскучило. Начал поле поперёк пахать. А на третий день и вовсе горе его взяло.

— Ты плохая машина, — сказал он трактору. — Сам железный, а есть просишь. Горючее, как телёнок молоко, сосёшь. Ты у меня без горючего поработай. И заправил трактор одной водой. Принялся Стёпа трактор заводить. А он не заводится. Молчит, не урчит. Посреди поля стоит. Как вкопанный. Фарами на Стёпу уставился. Позвал Стёпа колхозников. Жалуется:

— Трактор плохой! Не хочет работать. Не хочет за собой плуг таскать.

— Экий ты Недотёпа! — рассердились колхозники. — Не бывать тебе, Недотёпа, трактористом.

И дали ему лошадь с телегой. Велели навоз на поле вывозить. Стал Недотёпа коновозчиком. Лошадь ему досталась сильная. Телега большая. Навозу много. И поле близко. Возил Стёпа навоз день. На второй ему наскучило. А на третий и вовсе горе его взяло.

— Ты плохая лошадь, — сказал он лошади. — У самой четыре ноги, а везёшь один воз. И впряг её в четыре воза. Принялся Стёпа лошадь погонять:

— Но, но!

А она не идёт, четыре воза не везёт. Стоит посреди двора как вкопанная. Только ушами прядёт. Умными глазами на Стёпу поглядывает. Позвал Стёпа колхозников. Жалуется:

— Плохая лошадь! Не хочет работать. Не хочет навоз в поле возить.

— Экий ты Недотёпа! — рассердились колхозники. — Не бывать тебе, Недотёпа, ездовым.

И дали ему стадо свиней пасти. Обрадовался Стёпа. На свиньях не пахать, не возить. Ни горючего им не надо, ни сбруи. Вот пасёт он стадо свиней день. На второй наскучило. А на третий и вовсе горе его взяло.

— Свиньи вы, свиньи и есть, — сказал он свиньям. — Не умеете прилично вести себя на прогулке. Будете теперь у меня парами ходить, как ребята-школьники. Связал Стёпа свиней хвостами попарно и по селу повёл. А свиньи не хотят в парах ходить. Визжат, верещат на чём свет стоит. Друг на дружку валятся.

Увидали это колхозники — сами к Стёпе бегут, бранятся:

— Эх ты, Недотёпа! Ничего ты делать толком не можешь. Не бывать тебе, видно. Недотёпа, колхозником...

Где сейчас Стёпа-Недотёпа? Куда пошёл? Неизвестно. Но кто его встретит, узнает сразу. Не причёсан, не умыт. На одной ноге сапог, на другой — ботинок. И глаза заспанные.

 

Четверо братьев

Было у отца с матерью четверо сыновей. Подросли они в родительском доме, окрепли и тогда надумали по земле походить — людей посмотреть, себя показать. Не хотелось матери сыновей от себя отпускать. И так и сяк она их отговаривала. Плакала даже. Только от отца украдкой. Потому что не любил он ни слез, ни болтовни жалостливой.

— Пускай идут дети, пускай на людей посмотрят и себя покажут, — сказал отец.

Вот собрались братья в дорогу. Стали с родителями прощаться. Отец им и говорит:

— Надо вам из дому на счастье что-нибудь с собой взять. Выбирайте сами.

Взял с собой старший сын топор. Второй сын лопату взял большую. Третий сын молоток выбрал с крепкой рукояткой. А младший — мамкиным баловнем был. Сунула мать ему в руки пуховую подушку.

Старший сын на север отправился. Второй пошёл на восток. Третий сын путь выбрал на запад. А младшенького мать за локоток к южной сторонке подтолкнула. И отправился он в тёплые края.

Вот идёт старший сын всё дальше на север. В густые леса забрёл. То дорогой идёт, то маленькой тропкой. Шёл он через горы высокие, плыл через реки широкие, — и везде люди живут. Видит раз: артель лесорубов на лес навалилась. Пилят, рубят — только щепки летят. Да видно приустали. То один лесоруб пот со лба шапкой вытрет, то другой. Подошёл старший сын к лесорубам и тоже давай махать топором. Раз тяпнет — вздрогнет дерево, другой раз тяпнет — оно и повалится. Только гул по лесу идёт. Подивились лесорубы на такую силищу и говорят:

— Добрый из тебя товарищ нам будет. Оставайся с нами жить.

Обрадовался старший сын. Надоело ходить по земле без настоящего дела. Остался он жить с лесорубами.

Второй сын что ни дальше шагал на восток — было ему всё любопытней. Поля и леса проходил напрямик. Шёл через горы высокие, плыл через реки широкие — и везде люди живут. Заметил раз в ущелье: дорога в скалу упёрлась. Нет дальше ходу. А перед скалой народу видимо-невидимо.

— Чего вы здесь собрались? — спросил второй сын.

— Дорогу строить будем. Через лес, через высокую гору. Оставайся с нами.

Обрадовался он. Надоело ходить по земле без дела. Тут все шапки побросали, лопаты в руки и — пошла работа! Машины рычат, лес стонет, гора трясётся. Смотреть и то любо-дорого.

Третий сын что ни дальше на запад шёл, городов да сёл всё прибавлялось. Что ни шаг шагнёт, то завод или фабрика. И куда глазом ни кинь, везде люди живут. Проходил он раз мимо большого завода. Видит: из ворот машина новенькая выкатилась. Рядом люди бегут, смеются.

— Гляди, парень, какую мы вещь сработали! Нравится?

— Как не нравится? Вот бы мне так-то уметь.

— Оставайся жить с нами! Научишься!

Обрадовался третий сын. Надоело ходить по земле без настоящего дела. Пошёл он на завод работать, учиться.

А тем временем младший сын, мамкин баловень, всё на юг шагал. Чем ни дальше идёт, всё теплее. Чем ни больше глядит, всё милее кругом. В степь пришёл. Вся в цветах степь да в хлебах. И везде люди живут. Видит младший сын: колхозники на бахче арбузы собирают и дыни. Большие они уродились, тяжёлые. Притомились, видать, люди. Спины мокрые у всех.

— Чего, добрые люди, делаете? Зачем на карачках ползаете? — спросил младший сын.

— Чем смеяться тебе, ты помог бы!

— Ладно, — сказал мамкин баловень, — так и быть, помогу вам арбузы есть. Позовите меня как с работой управитесь.

Бросил он на траву подушку и лёг, дожидается. Но никто его не позвал. И в другой раз так было, и в третий. Подвело у младшего сына живот от голода. Не в радость ему стали ни солнышко, ни цветочки, ни сам тёплый край.

Много ли мало ли времени прошло — неизвестно, а только однажды получили отец с матерью сразу четыре письма. В одном письме, от старшего сына, они прочитали: «Хорошо мне живётся. Помог топор моему счастью. Низко кланяюсь вам, отец с матушкой».

«Хорошо мне живётся, — написал второй сын. — Помогла лопата моему счастью. Низко кланяюсь вам, отец с матушкой». «Хорошо мне живётся, — писал третий сын. — Помогает молоток моему счастью. Низко кланяюсь вам, отец с матушкой».

А в четвёртом письме, от младшего сына, от мамкина баловня, было написано: «Пирогов напеките. Домой еду».

 

Чудесные камушки

Давным-давно жил на Урале умелец Иван-Смышлён. Хотелось Ивану по всей земле пройти и всё повидать. Где какие люди живут, где какие лежат сокровища. Но подневольный он был человек. Не было ему никуда ходу. И надумал тогда Иван огранить такие камушки, чтобы видно было в них за тридевять земель — и днём, и ночью, и в непогоду. Чтобы даже и море, и гору насквозь видно было.

Отыскал Иван-Смышлён в Уральских горах три драгоценных камня: рубин — алый, как пламя, аметист — фиолетовый, словно небо перед грозой, изумруд — голубой и зелёный, будто море в ясный полдень. От зари до зари трудился Иван. Нужду-голод терпел, а дело своё не бросил. И камушки чудесные огранил. Невелики они — все три в кулаке зажмёшь. Ни в серебро, ни в золото не оправлены. Зато видно в них было за тридевять земель — и днём, и ночью, и в непогоду. Даже гору и море насквозь видать.

Но узнал про те камушки царь. Послал своих стражников камушки отнять и к себе во дворец доставить. «Не добром обернётся моя работа, — подумал Иван-Смышлён. — Царь увидит, где кому вольно живётся, да и приневолит. Увидит, где какие сокровища лежат, и себе возьмёт». И только стражники к Ивану во двор — он камушки свои за пазуху сунул. А сам простые с земли незаметно поднял да и кинул в речку. «Вот, мол, закинул я камушки чудесные. Ищи-свищи их!»

Заковали Ивана в цепи. Повезли в клетке железной к царю, чтоб казнить. Да не довезли. Умер Иван царю назло. А перед смертью поспорил Иван-Смышлён с черным вороном, который тогда кружил над ним.

— Тебе долго жить, ворон, — сказал Иван-Смышлён.— Доживёшь ты до той поры, когда люди сокровища по-братски делить будут. Когда за море поплывут не из корысти. Воины не царю, а народу служить станут.

— Не бывать тому, — прокаркал ворон. — Не народятся на земле такие люди.

— Ан будет!

— Не бывать!

— Если правда твоя, ворон, возьмёшь мои камушки себе, если моя правда — отдашь их людям, — завещал ворону Иван-Смышлён.

Сто лет с тех пор прожил ворон. Да всё не дома. В чужих краях летал. А когда вернулся на Урал, про свой уговор с Иваном вспомнил. Достал камушки чудесные из потайной щели в горе высокой. Тут как раз увидал старый ворон человека. От голода и усталости он с ног валился. А у самого за спиной мешок тяжёлый. Ворон и спрашивает:

— Что несешь?

— Руду нашёл железную.

— Кому несёшь сокровище?

— Всем от мала до велика, — ответил человек.

Подивился ворон, да делать нечего. Отдал он ему камушек, в который гору насквозь видно было, и в небо взмыл. Обрадовался человек чудесному камушку. Пошёл бодро, куда и усталость девалась.

Летел ворон над морем, видит: пароход плывёт, а впереди скалы подводные. Заглянул ворон капитану в глаза и спрашивает:

— Куда плывёшь?

— В дальние страны. С товарами.

— А прибыль кому?

— Всем от мала до велика, — ответил моряк.

Подивился ворон, да делать нечего. Отдал он ему камушек, в который море насквозь видно, и в небо взмыл. Обрадовался капитан чудесному камушку. Смело мимо подводных скал пароход повел.

А летел ворон над заставой пограничной, увидал солдата с винтовкой. Звезда на каске. Покружил над ним ворон и спрашивает:

— Чего, солдат, стоишь? Кому служишь?

— Народу служу. Всем от мала до велика.

«Видно, и впрямь люди другие народились», — подумал ворон. И отдал солдату третий камушек. Тот, в который и днём, и ночью, и в непогоду за тридевять земель видно. А сам в небо взмыл. Обрадовался солдат. Служба легче стала. С тех пор у людей такие чудесные камушки повелись. А всё оттого, что правда Ивана-Смышлёна была, а не чёрного ворона.

 

Сказки по мотивам русского фольклора

 

Зорька, Вечорка, Полуночка — богатыри

В одном царстве-государстве жил-был царь-государь. И было у него три дочери, друг на дружку похожие, как три ягодки. Ни царь, ни даже мамки с няньками отличать их друг от друга не могли. И чтобы не было путаницы, приказал царь дочерям носить на пальчике по колечку. Одна носила колечко медное, другая — серебряное, третья — золотое. Царь любил каждую дочь одинаково, всех вместе — без меры, без памяти. А чтобы с ними какой беды не случилось, держал царевен в потайных комнатах, за семью замками, у всех дверей стража. И нигде отроду царевны не бывали, света белого не видали.

Вот как-то раз приступили царевны к отцу в три голоса, залились слезами в три ручья:

— Отпусти, государь батюшка, нас хоть в сад погулять.

Царь на слёзные уговоры сдался, отпустил дочек на время короткое в сад погулять. Выбежали сёстры в сад и от радости обмерли, не знают, на что глядеть, что ухватить. Увидели цветочки лазоревые, кричат:

— Ах, диво дивное!

И ну в охапки цветы собирать! Подбежали к яблоньке, кричат:

— Ах, чудо чудное!

И ну яблоньку трясти, сбирать яблоки!

Целый день царевны резвились, всему дивились, а как стал день к вечеру клониться, повели их мамки с няньками домой. И только они на крылечко — вдруг раздался гром. Покатило, завертело, налетел Чёрный Вихрь, положил деревья плашмя, мамок-нянек раскидал. А царевен подхватил высоко-высоко! И умчал далеко-далеко! Неведомо куда.

Царь день горевал, два тосковал, а на третий объявил князьям и боярам:

— Кто царевен найдёт, из беды вызволит, тому в жёны их отдам и всё царство поделю натрое.

Поскакали князья и бояре во все стороны царевен искать. Всё царство и вдоль и поперёк объездили — не нашли. С тем и к царю вернулись. Тогда царь повелел клич кликнуть: не возьмётся ли кто из простых людей царевен отыскать, из беды вызволить?

А в то время жила в одной деревеньке бедная вдова. И было у неё три сына — могучих богатыря. Все они родились в одну ночь: старший с вечера, средний в полночь, а меньшой на ранней утренней заре. И назвали их потому Вечорка, Полуночка, Зорька. Как прослышали они царёв клич, отправились в столицу. И матушку с собой взяли. Вот пришли они к царю и говорят:

— Мы царевен пойдем искать, а ты, государь, нашу матушку к себе возьми. Одну её на беду-нужду мы не оставим.

Царь ответил:

— Будь по-вашему. А чем вас ещё на дорогу пожаловать?

— А ещё нам надобны кони по нраву и оружие по силе-сноровке.

— Будь по-вашему, — отвечал царь. — Возьмите коней из моих табунов, из моих кладовых оружие, какое кому по силе-сноровке.

Выбрал Вечорка из царских табунов коня серого, Полуночка — вороного со звездой во лбу, Зорька выбрал коня белого с гривой до земли. Взял Вечорка из царских кладовых острый меч, Полуночка — тяжелую палицу, Зорька — тугой лук с калёными стрелами.

Потом обнялись братья с матушкой, поклонились царю и отправились в путь-дорогу, царевен отыскивать. И своё государство обширное проехали богатыри из конца в конец, и другие многие королевства из края в край. И везде добрых людей спрашивали:

— Не промчался ль тут Чёрный Вихрь? Не проносил ли трёх царевен с собой?

В одних местах отвечали им:

— Промчался Вихрь, поломал сады, загубил хлеба, а царевен с ним не было.

В других местах жаловались:

— Пронёсся Вихрь, разметал стога, разогнал стада, а царевен при нём не видали.

В иных царствах люди плакались:

— Пролетел Вихрь, кораблей потопил бессчётно. А царевен, однако ж, с ним не было.

Едут, едут Вечорка, Полуночка, Зорька. На все стороны поглядывают. Вот проехали они степь широкую и лес дремучий, увидели возле речки избушку.

— А не пора ли нам, братцы, отдохнуть? — сказал Вечорка. И пот со лба рукавом утёр.

— А не пора ли и выспаться? — сказал Полуночка. И в рукав зевнул.

— Самый раз, братцы, выкупаться! — сказал Зорька. И сладко в седле потянулся.

Сошли братья-богатыри с коней. Вошли в избушку. Там нет никого. Стали сами хозяева и дали себе сроку три дня отдыхать.

В первый день младший брат, Зорька, говорит среднему, Полуночке:

— Ты, брат, оставайся дома, а мы вдвоём пойдём на охоту.

Так и сделали. Вечорка с Зорькой на охоту ушли, а Полуночка завалился спать. Да не успел Полуночка первый сон досмотреть, как вдруг застучало, загремело, отворилась дверь, и вошел старичок. Сам с ноготок, борода с локоток. Глянул старичок на Полуночку, закричал сердито:

— Как ты смел в моем доме хозяйничать! Как посмел на моей лавке спать!

Отвечал ему Полуночка:

— Ты прежде вырасти, а то тебя от земли не видать.

— Я мал, да удал! — вскричал старичок с ноготок, борода с локоток. И прыг на стол.

— Экий удалец-молодец выискался! — стал смеяться над ним Полуночка. — Если бы щи были, я бы тебя во щах утопил. Если б каша была — с кашей съел!

А старичок с ноготок прыг Полуночке на голову, да как хватит кулачком в темя! Богатырь — с лавки на пол и лежит без памяти. Очнулся Полуночка, глядит: нет старичка. А у самого голова болит, раскалывается. «Старичок с ноготок не во сне мне приснился», — рассудил Полуночка.

Пришли с охоты Зорька с Вечоркой, видят: Полуночка всё за голову держится.

— Ты что, брат, за голову держишься? — спрашивают они.

Полуночка правду сказать стыдится, отвечает:

— Заспался я, братцы. Оттого, наверное, голова болит.

На другой день Полуночка с Зорькой на охоту пошли, Вечорку дома оставили, обед варить. Зорька в лесу стрелы пускал, Полуночка дичь подбирал. А Вечорка тем временем в избушке хозяйничал: печь истопил, мясо сварил. И завалился спать.

Не успел Вечорка второй сон досмотреть, как вдруг застучало, загремело, отворилась дверь, и вошёл старичок. Сам с ноготок, борода с локоток. Глянул старичок на Вечорку, закричал сердито:

— Как ты смел в моём доме хозяйничать! Как посмел на моей лавке спать!

Отвечает ему Вечорка:

— Прежде вырасти, а то тебя от земли не видать.

— Я мал, да удал! — вскричал старичок с ноготок, борода с локоток. И прыг на стол.

— Смотри, какой удалец нашелся! — стал Вечорка над ним потешаться. — Вот потяну носом — втяну в ноздрю, а чихну — тебя ветром сдует!

Старичок с ноготок прыг Вечорке на голову да как хватит кулачком в темя! Богатырь — с лавки на пол и лежит без памяти. Очнулся Вечорка, глядит: нет старичка. «Вот отчего у Полуночки голова болела», — смекнул Вечорка.

Когда братья с охоты вернулись, глядят: у Вечорки голова тряпицей повязана.

— Ты что, брат, голову обвязал? — спрашивают они.

А Вечорка тоже правду сказать стыдится, отвечает:

— Эх, братцы, топил я печку, да, знать, от великого жару разболелась у меня головушка. Давайте завтра мы с Полуночкой пойдем на реку рыбу ловить, а Зорька пусть дома останется.

Назавтра отправились Вечорка с Полуночкой рыбу ловить, а Зорька тесто завёл, печь истопил, пирогов напёк на сегодня и впрок: скоро ведь опять в поход пускаться — царевен искать. И только Зорька управился, как вдруг загремело, застучало, отворилась дверь, и вошёл старичок. Сам с ноготок, борода с локоток. Глянул старичок на Зорьку и закричал сердито:

— Как ты смел в моём доме хозяйничать!

Зорька ему говорит:

— Прости, дедушка великан, что я без спросу у тебя в избе хозяйничал. Кабы знал, позволенья у тебя спросил.

Старичок с ноготок на стол вскочил и кричит:

— Ты смеёшься или правду говоришь?

Зорька ему отвечает:

— Не до смеху мне, дедушка великан. Ты меня, если вздумаешь, в муку сотрёшь, в пирог запечёшь. Вон ты какой сильный!

А старичок с ноготок опять кричит:

— Ты смеёшься надо мной или правду говоришь?

Зорька отвечает ему:

— Не до смеху мне, дедушка великан, как бы и у меня головушка не разболелась.

Тут старичок с ноготок весело глянул, бороду погладил и говорит:

— А ты, видать, догадливый! Сказывай, куда с братьями путь держите.

Зорька и говорит ему:

— Наших царевен Чёрный Вихрь утащил. Едем их вызволять, да не знаем, где искать.

— Ладно! Я тебя научу, где царевен искать, — сказал старичок с ноготок и спросил: — Ты стрелой в муху попадёшь?

— Попаду, — отвечает Зорька.

Старичок тогда и говорит:

— Поезжай с братьями на восток. Да глядите во все глаза. Увидите в небе коршуна. Он Чёрному Вихрю служит, добро его сверху сторожит. Вихрь ему за это три жизни дал. Станет коршун над вами кружить. Ты ударь его стрелой. Обернётся коршун вороном. Ударь стрелой в ворона. Обернётся ворон мухой. Ударь стрелой в муху. Где муха упадёт, там будет яма, а из ямы в три неведомых царства ход. В тех неведомых царствах три чудища живут. Они Чёрному Вихрю служат, добро его снизу сторожат. У них по одной жизни только. Если чудищ одолеете — царевен вызволите, а не одолеете — сами там навеки останетесь.

И только старичок с ноготок, борода с локоток эти слова договорил — мигом скрылся, как в щель провалился. Дождался Зорька братьев и смеётся:

— Знаю теперь, отчего у вас головушки болели!

И рассказал им, о чём старичок с ноготок ему поведал.

На другой день чуть свет оседлали богатыри коней и поехали на восток. Вот едут они и день и два. Устали на небо глядеть. Да вдруг увидели: тень чёрная по земле перед ними бежит. Подняли головы — коршун в небе над ними кружит. Натянул Зорька тугой лук, пустил стрелу в коршуна. Она в коршуна ударила — обернулся коршун вороном. Ударил Зорька стрелой в ворона — обернулся ворон мухой. Ударил Зорька стрелой в муху — раздался гром. Где муха упала, разверзлась земля ямой.

Спустились братья в яму. Много ли, мало ли прошли они под землёй, не считали, не меряли, а только вдруг очутились в царстве неведомом. Осмотрелись, пригляделись богатыри. Видят: куда ни ступи, за что ни возьмись — всё из меди. Трава медная не колышется. Земля медная под ногой гудит.

— Экое, братцы, богатство! — сказал Вечорка. — Сколь из всего этого медных пятаков наделать можно!

Только у братьев на душе невесело. Не слыхать тут птичьего пения, не доносится ничьёго дыхания. Не видать ни одной живой души. Небо тяжёлое, медное, а в нём солнце медное тускло светится. Вот попались на пути мужики-косари. Подошли к ним, а они медные! Стоят медные мужики с медными косами на отлёт и не шевелятся. Потом повстречали детишек с лукошками. Детишки застыли медные. В медных лукошках у них медные ягоды.

Затосковали братья-богатыри в медном царстве. Так и пошли бы отсюда прочь, да нельзя: надо царевен сначала вызволить. Вот увидели они медный шалаш. Только хотели к нему подойти, вдруг откуда ни возьмись — перед ними чудище: змей не змей, зверь не зверь. На змеиной голове рога звериные. Из пасти дым с огнём валит. Глазища горят пожарищем. Хвост добела калёный вьётся кольцами, сыплет искрами.

— Ну, хоть этот живой! — обрадовались братья. — Отдай, чудище, царевен или биться будем!

— Со-ожг-у-у-у! — загудело, завыло чудище.

И на богатырей двинулось. Шагнули братья ему навстречу. Зорька лук тугой натянул — ударил стрелами в глаза чудищу. Угасло в глазах пожарище. Вечорка острым мечом махнул — отрубил рога звериные. Полуночка тяжёлой палицей разбил голову змеиную. В последний раз огнём пыхнуло чудище — и нет его. Лишь кострище на том месте тлеет.

А царство медное живым вдруг обернулось. Мужики-косари живёхоньки. Машут косами быстрёхонько. Зеленую травушку косят. И ребятишки бегут, смеются. В лукошках у них земляника. А из шалаша травяного царевна идёт, только-только ото сна. У неё на пальчике колечко медное.

Царевна богатырей спрашивает:

— А где мои сёстры?

Зорька и говорит:

— Ты, царевна, нас здесь подожди. А мы пойдем за твоими сёстрами.

Послушалась царевна, ушла в шалаш. А Зорька, Вечорка и Полуночка дальше отправились.

Много ли, мало ли они прошли — очутились вдруг в царстве серебряном: куда ни ступи, что ни возьми — всё из серебра. Трава серебряная не колышется. Земля серебряная под ногой звенит.

— Экое, братцы, богатство! — воскликнул Полуночка. — Сколь изо всего этого серебряных рублей наделать можно!

Только у братьев на душе невесело. Не слыхать тут птичьего пения, не доносится ничьёго дыхания. Не видать ни одной живой души. В небе холодном солнце серебряное мёртво светится. Вот попалось им на пути озеро. Подошли — а оно серебряное. Застыла в серебряном озере ладья серебряная. В ней рыбаки серебряные будто сети вытягивают, а сами не шевелятся. На берегу ребятишки застыли серебряные. Будто брызжутся они водой, а брызги серебряные над ними висят, не падают.

Затосковали братья-богатыри в серебряном царстве. Так и пустились бы отсюда прочь, да нельзя: надо царевен сначала вызволить. Вот увидали они домик серебряный. И только хотели подойти, вдруг откуда ни возьмись — чудище! Зверь не зверь, рыба не рыба. Пасть звериная, глаза рыбьи. Лапы звериные, хвост рыбий. И все брюхо в костяной чешуе.

— Ну, хоть этот живой! — обрадовались богатыри. — Отдавай царевну, чудище, или биться будем!

— Сожру-у-у! — завыло, загудело чудище. И на богатырей двинулось.

Шагнули братья ему навстречу. Зорька лук тугой натянул — ударил стрелой в рыбий глаз чудища. Вечорка острым мечом махнул — рассёк брюхо в костяной чешуе. Полуночка тяжёлой палицей хватил по звериной пасти. Шевельнулось чудище в последний раз — и нет его. Только груда костяной чешуи на том месте лежит.

А царство серебряное живым, озёрным обернулось. Мужики-рыбаки живёхоньки. Тянут сеть в ладью быстрёхонько. Ребятишки возле бережка плещутся, брызги над ними летят. А из домика царевна идёт, только-только ото сна. У неё на пальчике колечко серебряное.

Царевна богатырей спрашивает:

— А где мои сёстры?

Зорька ей и говорит:

— Ты, царевна, нас здесь подожди. Скоро ты со своими сёстрами свидишься.

Послушалась царевна, ушла в дом. А Зорька, Вечорка и Полуночка дальше отправились.

Ни много, ни мало они прошли и очутились в царстве золотом: куда ни ступи, что ни возьми — всё из золота. Золотая трава не колышется. Золотая земля под ногой звенит.

— Экое, братцы, богатство! — вскричали Вечорка с Полуночкой. — Сколь изо всего этого золотых монет наделать можно!

Только у братьев на душе невесело. Не слыхать тут птичьего пения, не доносится ничьёго дыхания. Не видать ни одной живой души. А с жёлтого неба рыжее солнце недобро глядит. Вот попались им на пути мужики-лесорубы. Подошли — а они золотые. Стоят с топорами золотыми на отлёт и не шевелятся. Потом повстречали детишек с лукошками. Детишки стылые, золотые. А в золотых лукошках у них золотые грибы.

Затосковали братья-богатыри в золотом царстве. Так и бросились бы отсюда, да нельзя: надо третью царевну вызволить. Вот увидели они золотую избушку под золотым дубом. И только хотели к ней подойти, вдруг откуда ни возьмись — перед ними чудище! Змей не змей, зверь не зверь. И рыба не рыба, и птица не птица, а всё сразу тут: голова змеиная, пасть звериная. Глаза птичьи, хвост рыбий. На задних лапах чудища когтища, на передних — копытища. А по бокам туловища костяные крылья.

— Ну, хоть этот живой! — обрадовались братья. — Отдай, чудище, царевну или биться будем!

— Проглочу-у-у! — завыло чудище.

Шагнули братья ему навстречу. Зорька лук тугой натянул — пустил стрелу в птичий глаз чудища. Вечорка острым мечом махнул — отсек костяные крылья. Полуночка тяжёлой палицей ударил в голову. Упало чудище — и нет его, только куча кожи на том месте смердит.

А царство стылое, золотое живым, лесным обернулось. Мужики-лесорубы живёхоньки. Топорами машут быстрёхонько — зелёные дубы рубят. Детишки бегут с лукошками. В лукошках у них грузди! А от избушки царевна идёт, только-только ото сна. У неё на пальчике колечко золотое.

Царевна богатырей спрашивает:

— А где мои сёстры?

Зорька ей и говорит:

— Ступай, царевна, с нами. Тебя сёстры ждут, и батюшка ждёт не дождётся.

Обрадовалась царевна, лесное царство скатала в яичко и пошла с богатырями. Да ходить подолгу она не умела. Зорька взял её на руки.

Вот зашли за царевной с колечком серебряным, потом за царевной с колечком медным. Они царства луговое с озёрным скатали в яички и с собой взяли.

Прошло времени ни много ни мало — выбрались богатыри с царевнами из ямы на белый свет. А там их кони ждут, землю копытами бьют: серый — Вечоркин, вороной — Полуночкин, белый — Зорькин, богатыря. Сели братья на коней, сестёр-царевен подхватили: Вечорка — царевну с медным колечком на пальчике, Полуночка — царевну с колечком серебряным, Зорьке досталась с колечком золотым.

И как ни долго они ехали, а домой в свое царство приехали. Царь увидел дочерей — чуть от радости не помер. Тотчас к свадьбе приказал готовиться. А братьям-богатырям велел в жёны выбрать сестёр, кому какая понравится. Да вот задача: как из них выбирать, если они друг на дружку похожи, будто три ягодки?

А царевны были с лукавинкой. Руки за спину поскорей спрятали и стоят посмеиваются: выбирайте, мол, как знаете. Ну, да матушка сыновей выручила. Она стала позади одной царевны и украдкой пятак медный показала. За другой показала рубль серебряный. А за третьей — золотую монетку.

Тут братья-богатыри и смекнули, какое у которой колечко на пальчике. Каждый выбирал ту, которую на руках нёс да в седле вёз. Они друг дружке ещё в пути приглянулись.

После свадьбы не пришлось царю делить своё царство натрое. Раскатали царевны три царства из яичек — луговое, озёрное и лесное. В них и стали богатыри с царевнами жить-поживать, а матушка с царём в гости к ним наезжать. Кто в тех царствах бывал, тот видал: тамошний народ всё нет-нет да на небо поглядывает. Вихря Чёрного боится.

 

Сказка о молодце-удальце и живой воде

Жил-был царь-государь с тремя сыновьями-царевичами. Один царевич — Алексей. Другой царевич — Евсей. А третий — Иван-царевич.

Во всём царстве умней царевича Алексея никого не было. Даже сам государь с боярами ему в рот глядели, совета спрашивали.

Во всём государстве хитрей царевича Евсея никого не было. Даже купцы-лавочники, менялы-обиралы жаловались:

— У царевича Евсея от хитрости в глазах синё!

А про Ивана-царевича братья его говорили:

— Он у нас дурак.

Это потому, наверно, что Иван-царевич вина не пил, старших братьев не хвалил, красных девиц пряниками не одаривал.

Так бы и жили все: царь с боярами сидел бы на пирах, старший брат ходил бы в мудрецах, средний — в хитрецах, Иван-царевич — в дураках. Да случилась в царстве беда. В одночасье все колодцы высохли. Все ручьи и реки утекли. Родники в землю ушли. Непоеная скотина ревмя ревёт. У бочек с квасом драка идёт. А как пиво и квас выпили, стал народ разбегаться кто куда. А бежать-то и некуда. Везде сухо!

Царь с боярами к царевичу Алексею пошли, говорят ему:

— Спасай, царевич, царство! Придумай что-нибудь. Ты у нас умный!

Царевич палец ко лбу приставил и придумал:

— Копать колодец три сажени вширь, три версты вглубь. Непременно до воды доберёмся.

Приказал царь рыть колодец прямо на площади. А сам на крыльцо сел, и бояре тут. Народу сбежалось на площадь видимо-невидимо! Нашлись и охотники небывалый колодец рыть. Все силачи, ловкачи, работнички. В три дня выкопали колодец — три сажени вширь, три версты вглубь. А воды в нем нет!

Тогда бросились царь с боярами к царевичу Евсею:

— Спасай, Евсеюшко, царство какой ни на есть хитростью. Ты у нас хитрый!

Царевич Евсей прищурился и говорит:

— Надо своё царство сухое продать, а другое, хорошее, купить.

Призадумались царь с боярами: «Государство можно и продать, да куда людишек девать? Им есть-пить всё равно надо!».

А тем временем скотина непоеная ревмя ревёт. Возле царского трона драка идёт: бояре последний ковшик квасу делят. Выпили квас — принялись за вино. Глядя на бояр, и народ стал вино пить, скотину и птицу домашнюю вином поить. Пить-то ведь всё равно больше нечего. А как напились все вина хмельного — повалились спать кто где был. Кто в дому, кто в хлеву, кто прямо на улице.

Всё царство вповалку лежит. До самого неба храп стоит. Тут не хочешь спать, так уснёшь. Повалились царь с хитроумными сыновьями-царевичами прямо на трон и тоже уснули. Друг на дружку повалились бояре, спят. Царь с царевичами посапывают, бояре им во сне подсвистывают.

Только Иван-царевич вина не пил и спать не стал. Вышел он, сел на крыльцо и пригорюнился. Горько на сухое царство смотреть, а на пьяное и вовсе бы глаза не глядели! И вспомнил тут Иван-царевич про чёрного ворона. Побежал Иван-царевич в царские покои. Там в клетке чёрный ворон сидел. Его недавно охотники изловили. Просил ворон охотников человеческим голосом его на волю отпустить. «Мой, говорит, старший брат в беду попал, его злой колдун в коня заколдовал. Надобно мне его выручить». А охотники говорящую птицу не выпустили, отнесли царю, чтобы он их деньгами наградил.

Человеческими словами просил ворон царя на волю его пустить: «Мой старший брат в беду попал, надо мне его выручить». А царь ворона не отпустил, велел в золотую клетку его посадить, чтобы перед послами иноземными говорящей птицей хвастаться. Разобиделся тогда чёрный ворон на всех людей и больше ни слова не вымолвил, как его царь ни просил, чем ему ни грозил.

Вот прибежал Иван-царевич к чёрному ворону, говорит:

— Ворон, ворон, мудрая птица! Вымолви слово. В нашем царстве беда. Все реки с ручьями утекли, все озера высохли, родники ушли в землю. Скоро все помирать начнём.

Ворон чёрным глазом на Ивана-царевича зло взглянул, ничего не сказал.

А Иван-царевич его опять просит:

— Ворон, ворон, мудрая птица! Вымолви слово, научи, как воды добыть, как народ от гибели избавить.

Чёрный ворон еще злее на Ивана-царевича чёрным оком глянул, ни полслова не вымолвил.

Тогда Иван-царевич и говорит:

— Знаю, ворон, ты на людей в обиде. Так и быть, отпущу тебя на волю. Зачем тебе с нами помирать! И открыл дверцу золотой клетки.

А чёрный ворон из клетки вышел, крылья расправил и человеческим голосом сказал:

— Ты, царевич, добрый. Как беду избыть, как воды добыть, тебя мой старший брат научит. Он триста лет живёт, всё на свете знает. А сейчас возьми меч-кладенец, садись на коня и скачи на дальние болота. Да спеши, а то меня не застанешь.

Ворон глазом сверкнул, крылом махнул и вылетел в окошко.

Иван-царевич меч-кладенец взял, хотел в царской конюшне коня выбрать, а они все вином напоенные лежат вверх копытами. У Ивана-царевича с досады из глаз слёзы брызнули. Ударил он шапкой оземь и во весь дух припустил бегом.

Прибежал царевич на дальние болота — ноги подкосились, в ушах звон, из носу кровь. А на болотах от гама птичьего стон стоит. Высохли болота, собрались птицы улетать. Собралось их тут черным-черно, белым-бело. Тут и гуси серые, и лебеди белые, и чёрные грачи. И утки с куликами, и цапли с журавлями. А на высокой кочке ворон сидит, воеводой глядит, на всех покрикивает. Ворон Ивана-царевича похвалил:

— Ты, царевич, молодец! Без коня, а поспел. И велел ему сеть из болотной сухой травы поскорей сплести.

Принялся Иван-царевич за дело не мешкая. Плетёт он сеть, а у самого слёзы на глазах: руки работать не умеют, болят. Однако сеть Иван-царевич сплёл, а ворон его похвалил:

— Ты, царевич, молодец! Без привычки, а с работой управился.

Потом крикнул ворон птицам водяным по-птичьему, а царевичу велел в сеть забраться. И только Иван-царевич в сеть травяную влез, опустилась стая серых гусей слева, стая белых лебедей справа. Подхватили птицы сеть с Иваном-царевичем и взмыли в небо.

Со страху царевич и глаза закрыл. А как осмелился вниз взглянуть — весело ему стало. Города и сёла — будто на ковре вышиты, домишки крохотные, людишек едва видать. Коротко ли, долго ли несли птицы Ивана-царевича, а только солнышко два раза слева вставало, справа опускалось.

И вот, наконец, сели птицы перелётные неведомо где, в незнакомой стороне, на озерах многоводных, в зелёных берегах. Иван-царевич из травяной сети выпростался, стал ворона звать. Прилетел к нему ворон и говорит:

— Пойдем, царевич, на большую дорогу. Дождемся, когда витязи мимо поедут. Ты добудь у них коня. Только не бери коня ни серого, ни белого, ни буланого. А возьми коня чёрного, в золотой сбруе.

Пришел Иван-царевич на большую дорогу, сел под придорожный дуб. Ворон — на сук. Ждут. Вот едут четыре витязя.

Первый витязь — с длинным копьём, алым пером, на белом коне.

Второй витязь — с длинным копьём, белым пером, на сером коне.

За ним витязь с длинным копьём, зелёным пером, на буланом коне.

Позади витязь с длинным копьём, чёрным пером, на вороном коне. А к седлу белый лебедь приторочен.

Иван-царевич этому витязю дорогу заступил и говорит:

— Отдай, витязь, мне своего коня или биться будем. И меч-кладенец из ножен достал.

Три витязя коней придержали, а этот на Ивана-царевича копьём уставился. Взмахнул царевич мечом-кладенцом, рассёк древко пополам. Взялся витязь за меч, хотел Ивана-царевича конём стоптать, мечом изрубить. Не стал конь топтать Ивана-царевича, а меч выбил царевич из рук витязя. Тот гневом вскипел, поднял палицу тяжёлую. И быть бы Ивану-царевичу мёртву, да он от палицы увернулся и витязя в седле мечом достал.

Упал витязь с вороного коня. Медный шлем откатился, отлетело чёрное перо. Да только глядит Иван-царевич: вместо витязя убитого дохлый боров лежит. Вместо чёрного пера головёшка чадит. А конь чёрным вороном обернулся и взлетел на дуб. А белый лебедь, как оземь ударился, обернулся девицей небывалой красоты. Коса русая до пят, глаза — омуты синие, брови — стрелами вразлёт.

Оглянулся Иван-царевич — трёх витязей нет как не было. А чёрный ворон говорит Ивану-царевичу:

— Ты, царевич, сам того не зная, великое дело сделал: от этого колдуна царь-девицу спас и её советчика — брата моего старшего. Злой колдун царь-девицу в лебедя обратил за то, что замуж она за него не пошла. А брата моего старшего обратил в коня за то, что был её советчиком.

— А где витязи? — спросил Иван-царевич.

— Да их и не было, — ответил старший ворон. — Колдун их выдумал и впереди себя пустил.

Подошла тут к Ивану-царевичу царь-девица и говорит:

— Чем тебя благодарить?

А у Ивана-царевича и язык отнялся. Никогда ещё он красы такой не видал.

Тогда младший ворон и говорит:

— У царевича беда великая. В его царстве реки утекли, озёра высохли. Родники в землю ушли. Надобно царевичу живой воды добыть, сухое царство оживить.

Улыбнулась царь-девица светло и сказала ласково:

— А вот мы советчика моего, ворона старого, спросим. Он всё на свете знает.

Старый ворон сказал:

— Далеко, царевич, живая вода. За семью лесами, за семью морями, за горючей рекой, в потайном роднике. Но добыть её можно, если две волшебные горошины тебе царь-девица даст.

На такие слова своего советчика, ворона старого, царь-девица отвечала:

— Дам я тебе, царевич, две горошины. Только должен ты за это у меня погостить.

Махнула царь-девица платочком — и мигом очутились все на широком лугу, в царь-девицыном царстве. На лугу войско стоит. Всё войско, и конное, и пешее, — из одних девиц. И все как одна красавицы. А оружие у них лёгкое — у кого веник, у кого помело.

— Пожалуй, царевич, в мою столицу, — сказала царь-девица.

А там уж превеликий праздник. Народ бежит царь-девицу встречать. Одни других спрашивают:

— Кто царь-девицу от злого колдуна отнял?

Им говорят:

— Вон царевич Иван со своим вороном-советчиком!

А Иван-царевич едет удивляется: мощёны улицы серебром, крыты крыши золотом.

Вот привела царь-девица Ивана-царевича в свой дворец, и началось веселье. Известное дело: где девицы в царицах, там и танцы с музыкой. Хочешь не хочешь, а пришлось Ивану-царевичу три дня и три ночи плясать. А после и говорит ему царь-девица:

— Не хочешь здесь гостем быть, оставайся хозяином. Я за тебя замуж выйду.

— Не до свадьбы мне, — ответил Иван-царевич. — В моём царстве беда.

Видит царь-девица, что царевича ей не переломить, залилась слезами и всему войску плакать велела. А потом дала она Ивану-царевичу две горошины и сказала:

— В чистом поле брось горошину — и очутишься за семью морями, за семью лесами. Другую горошину брось, когда станет тебе хуже некуда.

Поклонился Иван-царевич царь-девице, попрощался с её войском девичьим и старым вороном-советчиком. А чёрный ворон, младший брат, расстаться с Иваном-царевичем не захотел.

— Поедем, — сказал он, — за живой водой вместе.

Не стал ждать Иван-царевич, когда серебряные мостовые от слёз высохнут — поскакал в чистое поле. Там бросил он горошину и очутился неведомо как, неведомо где, за семью морями, за семью лесами. Теперь надо было реку горючую переплыть.

Озирается Иван-царевич, оглядывается — не видать никакой реки. Только лес вокруг стоит, деревами шумит.

— Полетай, ворон, окрест, погляди, не увидишь ли реку горючую, да посмотри, где перевоз, — сказал Иван-царевич.

Поднялся ворон выше леса и назад летит, Ивану-царевичу говорит:

— Не видать нигде ни реки, ни перевоза, а стоит невдалеке избушка.

Вот приехали они на поляну, видят: на курьих ножках избушка стоит, из окошка Баба Яга глядит. Увидала Баба Яга гостей незваных, выбежала на крыльцо, да как клюкой каменной застучит, ногой костяной затопает! Космами седыми она трясёт, зубами железными звенит! Даже конь под Иваном-царевичем в страхе попятился.

А потом вдруг села Баба Яга на крылечко и спрашивает:

— Или я, царевич, не страшная?

Иван-царевич ей в ответ:

— Не возводи на себя, красавица, напраслину. Я царь-девицу видал — на что хороша, а до тебя ей далеко!

Баба Яга как сидела — так и свалилась от хохоту. И каталась она по земле, и смеялась она до слёз, до икоты, до слезливого шёпоту. Иван-царевич, на неё глядя, и сам смеяться стал.

— Ух, насмешил! — сказала Баба Яга. С земли поднялась, глаза вытерла и говорит: — Про твою беду мне ведомо. Только живой воды тебе не добыть, сухое твоё царство не спасти.

— Отчего так? — спросил Бабу Ягу Иван-царевич.

— Оттого, что потайного родника с живой водой не отыщешь. Я сама на три сажени в землю вижу, а найти его не сумела.

— Ничего, красавица, — говорит Иван-царевич, — скажи тогда, где горючая река течёт.

— Поезжай, царевич, прямо, — ответила Баба Яга. — Сразу за лесом и увидишь горючую реку. Течёт она смолой, горит жарким пламенем. Самому тебе её не переплыть, ищи перевозчиков.

На прощанье Баба Яга костяная нога сказала:

— Ты со мной пошутил — и я с тобой пошучу. Обернётся твой конь жеребёнком, а ворон воронёнком. Погрозила кривым пальцем и в избушку убежала.

Вот едет, едет Иван-царевич на коне, с чёрным вороном на плече, невесёлую думу думает. Как-то там, в сухом царстве? Все ли живы или все померли?

Наконец приехал к реке горючей. Течёт река смолой, горит жарким пламенем. На берегу перевозчиков толпа стоит. Ворон к перевозчикам пригляделся и сказал Ивану-царевичу на ухо:

— Ты, царевич, ни с кем не говори, а говори с тем, который в сторонке стоит, посмеивается.

Подбежали тут перевозчики.

— Здравствуй, добрый молодец! — кричат. А сами, видать, лихие люди. Серьга в ухе, нож за поясом. И все, как есть, однорукие.

Ни с кем не стал говорить Иван-царевич, а подъехал прямо к молодцу, что в сторонке стоял, посмеивался.

— Ты над однорукими старший? — спрашивает его Иван-царевич. — Какая плата за переезд?

— Правую руку тебе отсечём, вся и плата. Нас тут двадцать разбойников, ни у кого правой руки нет. Так пускай и у тебя не будет.

Тут ворон незаметно Ивану-царевичу сказал:

— Соглашайся, царевич. Только, чтобы старший здесь оставался, а плату чтоб на той стороне платить.

— Быть по-твоему, — сказал громко Иван-царевич старшему над однорукими. — Только ты сам тут оставайся, а платить на той стороне буду.

Вот переехали на ту сторону. Приступают перевозчики-разбойники к Ивану-царевичу с ножами, кричат:

— Плати, добрый молодец, за переезд! Давай твою правую руку.

А ворон царевичу тихонько говорит:

— Вели сперва ножи показать для выбора, а сам их через плечо кидай. Когда все перекидаешь, берись за меч.

Иван-царевич и говорит разбойникам:

— Чтоб мучаться меньше, выберу нож поострее.

Разбойники ему свои ножи дали, глазами посверкивают, серьгой в ухе помахивают. А Иван-царевич ножи пробует, да через плечо покидывает, приговаривает:

— Этот тупой, этот не остёр, а этот с зазубриной.

Перекидал он все ножи и за меч свой взялся. Покатились разбойничьи головы.

Снова сел Иван-царевич в седло, а ворон — ему на плечо. Ехали, ехали, совсем было духом пал Иван-царевич, да вдруг слышит, пчела над ухом жужжит:

— Не туж-жи, царевич! Покаж-жем тебе, где ж-живая вода.

Обрадовался Иван-царевич, протянул ладонь пчёлке. Та села на неё, крылышки поправила, лапками посучила, и вышел у неё с царевичем уговор: Иван-царевич от пчелиного дупла медведя-вора отвадит, а пчёлы ему потайной родник с живой водой укажут. Они сами из него воду берут, когда хлебы пекут. Оттого и род пчелиный не переводится.

Ухватила пчёлка белую пушинку и полетела. Пушинку хорошо видать. Куда она — туда и царевич на коне, с чёрным вороном на плече. Вот объехали лопухи, миновали куст черёмуховый, проскакали мимо кочки и возле дуба встали. А медведь на том дубе сидит и мёд пчелиный из дупла выгребает. Не столько мёду ест, сколько детвы пчелиной губит.

Ворон нарочно громко Ивану-царевичу говорит:

— Какой казнью прикажешь вора-медведя казнить? Огнём спалить? Или живьём сварить? Или только шкуру с него спустить?

Испугался вор-медведь, никакой казни принимать не захотел и зарок дал никогда на этот дуб не лазить. Отпустил Иван-царевич медведя и велел пчёлам дорогу к роднику потайному показывать.

Полетели пчелы, полетели, клубочком, весёлой тучкой, и привели Ивана-царевича к потайному роднику в густых лопухах. Рядом ковшик лежит.

Ворон-советчик и говорит:

— Дай-ка мне, царевич, этой воды ковшичек.

Зачерпнул Иван-царевич светлой воды ковшичек и ворону подал. Тот отпил глоток — заблестели на нём перья чёрной смолой. Отпил ещё — приподнялись плечи, загорелись чёрным пламенем глаза. На сто лет помолодел ворон. И не надо бы больше пить, да молодой ворон ещё отпил… и стал вдруг маленьким воронёнком.

Посмеялся и погоревал Иван-царевич, да делать нечего, надо думать теперь, как живой воды в сухое царство доставить. Оглянулся Иван-царевич, а перед ним не конь стоит, а жеребёнок ножками семенит. Пока он ворона поил да в кубышку воду наливал, конь из родника напился. Однако тут бранить было некого, а себя неохота. Поймал Иван-царевич жеребёнка, посадил за пазуху воронёнка и пошёл куда глаза глядят, куда ноги идут.

Шёл, шёл Иван-царевич и подумал: «А не бросить ли мне на землю вторую горошину? Ведь теперь мне без коня и советчика хуже некуда». Бросил Иван-царевич на землю вторую горошину. И только упала на землю горошина, раздался гром, опустилась чёрная туча. В кромешной тьме завертело, уронило Ивана-царевича, а вскочил на ноги — светло и тихо. Глядит Иван-царевич: стоит он у крыльца, у дворца, в своём городе-столице. За пазухой у него воронёнок пищит, рядом жеребёнок копытцами топочет, в руках — кубышка с живой водой.

А вокруг плач и стон. Народу на площади видимо-невидимо. Кто пришёл, кто приполз, а кого на себе принесли. Чтоб не так страшно помирать было, собрались все вместе. Детишки плачут: умирать не хотят. Старики плачут: детишек жалко.

Спохватился тут Иван-царевич, поскорей живую воду из кубышки на землю выплеснул. И сразу ударили из-под земли родники, побежали ручьи, потекли реки. Налились до краев озёра, мигом зазеленели болота. Все от радости ошалели, кинулись воду пить. Кто ковшом, кто ведром, а кто башку по уши в воду сунул, пузыри пускает. Помчалась на водопой скотина. Петухи кур на реку зовут, кукарекают. И все колокола сами собой звонят.

Вошёл Иван-царевич в царские палаты, а там пир горой. Царь со старшими сыновьями и боярами пируют на радостях, что беда страшная миновала. Пьют воду вёдрами.

— Эй, Иван! Где ты, дурак, был? — кричат ему братья старшие, умный Алексей и хитрый Евсей.

— Где ты, сын, пропадал? — спросил царь строго.

Ничего им не сказал Иван-царевич, а только позволенья у отца выпросил оставить себе воронёнка с жеребёнком, пока они не вырастут. Посмеялись над ним Евсей с Алексеем, его братья хитроумные, да и думать о нём забыли.

А когда стал конём жеребенок и вороном воронёнок, ускакал Иван-царевич к царь-девице навсегда.

 

Солнцева сестра

В нашем царстве, русском государстве, в стародавние времена жили-были царь с царицей. И был у них сын Иван-царевич. Царь всегда ходил туча тучей, а царица вся в слезах, оттого что Иван-царевич немым уродился. Двенадцать лет царевичу, а он ещё ни единого слова не вымолвил.

Вот отправился Иван-царевич раз в царские конюшни к старому конюху сказок послушать. А старый конюх и говорит ему:

— Не до сказок теперь, царевич, не до присказок. Всему царству пришёл конец. Идёт-бредёт на Русь ведьма Ягишна. Несёт в суме беду неминучую. А поведал о том вещий конь на царском лугу.

Пошёл Иван-царевич во дворец. А туда уж народ бежит, царя спрашивает, скоро ль ведьму ждать и как беду встречать. Поклонился Иван-царевич отцу и вдруг сказал словами звонкими, как медь с серебром:

— Дай мне, государь, коня самого лучшего. Я в отъезд пущусь.

Оторопели сначала все, обрадовались: «Экое диво! Немой царевич заговорил!» Царь взглянул на царевича и нахмурился. Посмотрела царица и потупилась. Поглядели на него люди и глаза отвели. Не по душе всем пришлась такая прыть царевича — бросать царство на беду неминучую, самому в отъезд пускаться. А того никто не знал, не ведал, что у Ивана-царевича на уме.

Приказал царь дать сыну коня самого лучшего и отпустил царевича на все четыре стороны, а народу повелел своею царской волею имя Ивана-царевича позабыть и впредь не выговаривать. Опечалился Иван-царевич, да делать нечего. Пошёл в царские конюшни выбирать коня. Оглядел он коней всех мастей, а какого выбрать — не знает. В темном углу увидал царевич конишку ледащего. Ростом конишка с козу. Шерсть свалялась, копытца врозь. Подивился Иван-царевич: «Сроду в царских конюшнях сраму такого не было». Да вдруг заприметил у конишки в глазу искорку.

— Беру этого! — сказал Иван-царевич.

— Быть, царевич, по-твоему! — молвил старый конюх.

И повел конишку седлать. А уж слуги бегут, меч и шапку царевичу несут. Но как увидели слуги конишку ледащего, так и покатились со смеху: «Ну и конь!».

Иван-царевич мечом опоясался. Шапку соболиную надел. А как сел на конишку ледащего, ударил конишка о землю копытцами и тотчас в коня небывалого обернулся: из глаз искры летят, из ноздрей дым валит, грива белая морской волной колышется!

— Батюшки-светы! — вскричали слуги. — Под царевичем вещий конь!

И никто рта закрыть не успел, как взвился конь с Иваном-царевичем выше облака. Не успел никто глазом моргнуть, а они уж из виду скрылись.

Скакал конь через горы и долы, царевича спрашивал:

— Не страшна ли тебе такая езда?

— Какая это езда! — отвечал Иван-царевич. — Я от скуки в седле уснул.

Скакал вещий конь через реки и пропасти, царевича спрашивал:

— Не страшна ли тебе такая езда?

— Какая это езда! — отвечал Иван-царевич. — Я и поводья бросил.

— Ну, коли так, теперь приказывай, какую тебе службу сослужить, — сказал вещий конь и опустил копыта на холме в чистом поле, в чужедальней стороне.

Иван-царевич сказал коню:

— Идёт-бредёт на Русь ведьма Ягишна. Несёт в суме беду неминучую. Хочу я злой ведьме дорогу заступить.

Отвечает конь Ивану-царевичу:

— Знай, царевич: у ведьмы Ягишны зубы железные, клюка каменная, нога костяная. Не берёт ведьму ни меч, ни копьё. А как её одолеть, только Солнцева Сестра знает.

— Скачи к Солнцевой Сестре, — приказал Иван-царевич.

Но вещий конь ему так отвечал:

— Нету к Солнцевой Сестре пути конного, богатырского, прямоезжего. К ней идти надо пешему, безоружному, с непокрытой головой. Ты ступай, царевич, дорогу у добрых людей спрашивай. А моя служба впереди.

Иван-царевич с седла долой, шапку оземь, меч наземь. И пошёл с холма. Долго ли, коротко ли шёл Иван-царевич — увидел избушку в два окошка. Под окошком две старушки. Они шьют, шьют, на Ивана-царевича не глядя, говорят:

— Ладно пеший идешь, а то мы конского топоту не любим.

— Отчего вы конского топоту не любите? — спросил их Иван-царевич.

Отвечают ему старушки:

— Когда девицами были, набежали лихие всадники, угнали нас на чужую сторонушку. С той поры невзлюбили мы конского топоту. А куда ты, молодец, путь держишь? — спросили старушки Ивана-царевича.

— Иду к Солнцевой Сестре, а пути-дороги не ведаю, — отвечает царевич.

Старушки ему и говорят:

— Вот сундук иголок доломаем, сундук ниток изошьём, тогда и дорогу тебе покажем, а прежде нельзя, не то наша смерть придёт.

Иван-царевич вчуже обрадовался:

— Вам, бабушки, шить да шить, жить да жить! А мне ждать некогда. Идёт-бредёт на Русь ведьма Ягишна. Несёт в суме беду неминучую. Только Солнцева Сестра знает, как ведьму одолеть.

Тут старушки всполошились. Рассыпали иголки, спутали нитки. Застучали перстами Ивану-царевичу в лоб:

— Экий ты бестолковый! Так и надо было сразу сказать! Мы ведь родом из русской сторонушки! Ты ступай скорей туда, откуда ветры дуют солёные. Придёшь к морю синему. И когда солнышко низко будет, покличь: «Солнце-солнце, отвори оконце!». Отворит солнце оконце, из него Солнцева Сестра выглянет. Тут ты у неё и спроси, как ведьму одолеть.

И только последнее слово старушки вымолвили, тотчас рядышком легли и умерли. Поклонился им Иван-царевич и пошел в ту сторону, откуда ветры дуют солёные. К самому морю синему.

Много ли, мало ли шёл Иван-царевич — встретилась ему на пути дубрава. Миновал Иван-царевич дубраву. Много ли, мало ли прошёл Иван-царевич — встретились ему на пути горы. Миновал Иван-царевич горы. Долго ли, скоро ли шёл Иван-царевич, а за солнышком не поспел. Ушло оно за море синее на покой. Сел царевич на берегу. Стал утра ждать, когда солнце из-за моря встанет.

Ждет-пождёт Иван-царевич да на море глядит. Дуют с моря ветры солёные, ходят в море волны белогривые. Месяц ясный над морем ладьёй плывёт. А как проплыл месяц ясный из конца в конец моря, тут и ночь минула. Взошло солнышко, низко-низко над Иваном-царевичем стало. Встрепенулся царевич и что было силы крикнул:

— Солнце-солнце! Отвори оконце!

Отворило солнце оконце, а из него Солнцева Сестра выглянула. Тут Иван-царевич и сказал ей:

— Злая ведьма на Русь идёт. С бедой неминучей суму несёт. Научи меня, как ведьму одолеть, Русь от беды избавить!

Отвечала Солнцева Сестра:

— А ты потягайся с ней — что перевесит: сума с бедой или кувшин с водой?

И на шёлковом шнурке спустила кувшин прямо в руки Ивану-царевичу. Кувшин простой, глиняный, в нем невесть какая вода плещется.

— А где Ягишну встречать, где ей путь заступать? — спросил царевич.

Посмотрела Солнцева Сестра из-под ладони и говорит:

— Да вон она идёт-бредёт, насилу суму несёт. Тут её и встречай.

Глядит Иван-царевич — а солнце уж далеко. Глядит — а ведьма уж близко. Идёт-бредёт злая ведьма Ягишна. Костяной ногой загребает. О клюку каменную зубы точит. Набрела она прямо на Ивана-царевича. Глазами пустыми на него уставилась. Кривым носом туда-сюда повела и говорит:

— Чую, чую русский дух. Знаю, знаю, Иван-царевич стоит. А почто, царевич, у тебя кувшин в руках?

— Хочу море вычерпать, — отвечает Иван-царевич.

Затряслась, засмеялась Ягишна и опять спрашивает:

— А зачем, царевич, тебе море вычерпывать?

— Чтоб опять налить его доверху, — отвечает Иван-царевич.

Еще пуще затряслась, засмеялась ведьма Ягишна. И в сторону бормочет:

— Вижу, вижу, русский царевич глуп, он меня на Русь поведёт, мою суму понесёт!

А царевичу говорит:

— Ступай, царевич, домой. А я пойду за тобой. Да суму мою понеси, я тебе за это пряников дам!

— Не по мне такая ноша, — сказал Иван-царевич. — Больно твоя сума легка.

— А ты попробуй, — сказала Ягишна. И суму с плеч сняла.

— Нет, сначала давай потягаемся — что перевесит: мой кувшин или твоя сума, — нарочно заупрямился Иван-царевич.

Положил он брёвнышко на камешек. На конец брёвнышка ведьма Ягишна суму свою свалила и говорит:

— Если твой кувшин моей сумы не перетянет, ты меня на Русь поведёшь, мою суму понесёшь!

— Ан не бывать, ведьма, по-твоему! — вскричал Иван-царевич.

И поставил кувшин на другой конец брёвнышка. Кувшин сразу вниз так потянул, что сума с бедой взлетела выше облака. А оттуда в море ухнула. Всколыхнулось море — и нет сумы, как не было.

Взвыла ведьма тогда на весь белый свет:

— Чую, чую, что в кувшине живая вода! Знаю, знаю, кто тебе дал!

Замахнулась злая ведьма клюкой каменной. Хотела кувшин разбить. А Иван-царевич кувшин подхватил — бежать. За ним Ягишна — догонять. Она бежит, ногой костяной загребает, приговаривает:

— Забью царевича клюкой до смерти! В сырую землю втопчу его косточки!

И догнала бы злая ведьма Ивана-царевича, да откуда ни возьмись очутился перед ним вещий конь. Иван-царевич — в седло, вещий конь — на дыбы и вскачь! Только прах из-под копыт летит, из ноздрей дым валит, из глаз искры сыплются.

А ведьма Ягишна сзади бежит, не отстаёт, приговаривает:

— Догоню, догоню! Затопчу, затопчу! И коня и всадника!

Скачет, скачет Иван-царевич на вещем коне. Видит: возле избушки две старушки мёртвые лежат. Остановил царевич коня. Выплеснул на них живую воду солнцеву. И вскочили старушки, да не старушками, а красными девицами!

Скакал вещий конь на Русь, через горы и долы перемахивал, Ивана-царевича спрашивал:

— Не страшна ли тебе такая езда?

— Страшна! — отвечал Иван-царевич. — Едва в седле держусь!

Скакал конь через реки и пропасти, Ивана-царевича спрашивал:

— Не страшна ли тебе такая езда?

— Страшна! — отвечал Иван-царевич. — Боюсь поводья из рук выпустить.

А через короткое время очутился Иван-царевич на царском лугу. Вещий конь ему сказал:

— Прощай, Иван-царевич! Кончилась моя служба.

И пропал, как не было. Только седло на земле лежит. А сюда уж народ бежит. А над городом-столицей колокольный звон стоит. Как ни скор вещий конь, а добрая весть проворнее. На Руси всем уже было ведомо: осталась ведьма Ягишна за горами, за дубравами, а сума её с бедой неминучей в море сгинула.

 

Ванька

Было это в стародавние времена, никто не помнит, когда. Жили отец с матерью, и был у них сын Ванька. Отец в поле работает — Ванька помогает. Отец в лес по дрова — и Ванька с ним. Ничего не скажешь, хороший сын. Да вот только никак отец с матерью женить Ваньку не могли. Какую девицу Ваньке ни покажут — всё не по нём. У той коса тонка. Та сама толста. У этой нос курнос. У той под носом мокро.

Вот однажды отец говорит:

— Какой-то леший горох у нас повадился воровать! Ступай, Ванька, ночью горох караулить.

Ванька слова лишнего не сказал, сыромятных ремней взял, пошёл горох караулить. Вот спрятался Ванька в горохах и лежит-полёживает. Стало солнышко клониться красное. Ванька думает: «Вот бы мне невесту светлу, как солнышко». — Взошел ясный месяц на небо. — «И чтоб месяц в косе блестел». — Зажглись в небе звезды. — «А глаза у неё как звезды бы сияли». — Ветерок Ванькины кудри тронул. — «И чтоб ласкова была, как ветерок». — Запел в роще соловей. Ванька думает: «И чтоб пела соловушкой».

Ванька спал не спал — наяву грезил. Да вдруг чу! Кто-то в горохах шевелится. Привстал Ванька, видит: мужик не мужик, старик не старик сидит и сладко чмокает.

Подкрался Ванька, петлю ременную кинул, да и связал вора по рукам и ногам. Глядит Ванька: башка у вора рогатая, морда весёлая, глаза озорные, борода и усы травяные, брови моховые. А из рук и ног ветки с листьями растут. «И впрямь Леший! — думает Ванька. — Нечаянно отец правду сказал».

— Ты зачем, Леший, горох воруешь? — напустился Ванька на Лешего.

А Леший и говорит:

— Люблю я, Ванька, горох пуще ягоды малины, пуще чёрной смородины. Неужто тебе гороху жалко?

— А ты не воруй, — отвечает Ванька. — Попроси у людей честь по чести.

— Нельзя мне на люди показываться! — вскричал Леший. — Люди глупы, меня испугаются.

— И то правда, — согласился Ванька. — Испугаются.

— Ты меня, Ванюша, отпусти! — взмолился Леший. — А я тебе службу сослужу. Сказывай, какая у тебя забота.

— У меня одна забота. Мне жениться велят, а я не хочу, — отвечает Ванька.

— Отчего же ты, Ванюша, жениться не хочешь? — спрашивает Леший.

— Наши девки нехороши, — отвечает Ванька. — У одной коса тонка. Та сама толста. У этой нос курнос. У той под носом мокро.

— А какую тебе невесту надо? — спрашивает Леший.

Ванька и говорит:

— Чтоб светла была, как солнышко. Глаза бы звездами сияли, в косе месяц блестел. И чтоб ласкова была, как ветерок.

— Знаю такую девицу! — вскричал Леший. — Только ты меня развяжи и на волю отпусти! А то не скажу.

Ванька Лешего развязал, а Леший и говорит:

— У царя дочка есть. Светла, как солнышко. Голосиста, как соловушка. В косе месяц блестит. Глаза звёздами сияют. И ласкова, как ветерок. Ступай сватайся!

— Да ты что, Леший! Смеяться надо мной вздумал? — рассердился Ванька. — Где это видано, чтоб крестьянский сын царевну сватал?

А Леший и говорит:

— Видано не видано, а будет по-нашему! Только ты меня слушайся. Иди сейчас в столицу. Узнай, какая у царя забота. А как узнаешь, приходи ночью в лес, об пень постучи, меня покричи. Я тебя научу, чего дальше делать.

Ухватил Леший напоследок ещё гороху и убежал. А Ванька домой отправился. Дома у Ваньки с отцом-матерью разговор:

— Куда собрался?

— В столицу.

— Зачем?

— Жениться.

— Мало девок на деревне?

— Хочу на царевне!

Отец с матерью руками развели: «Ну и ну! Ну и Ванька!». Пришел Ванька в столицу. На площади потолкался. Узнал, какая у царя забота. А ночью в лес пошёл, о пенек постучал, Лешего покричал. Он тут как тут.

Ванька Лешему говорит:

— Вот какая у царя забота: надо ему с Идолищем воевать. Идолище поганое из-за моря ползёт, скот и людей грызёт. Обещает царь дочку выдать за того, кто Идолище одолеет. А взялся Идолище поганое одолеть воевода Подскокович. Ему и царевна достанется.

Леший хохотнул и говорит:

— Ну, это мы еще поглядим, кто Идолище одолеет, кто на царевне женится! Входи, Ванюша, в избу.

Глянул Ванька: на месте пня — избушка. Вошли в избу. Там нет ничего, только пень да пенёк. Да гнилушки в углу светятся. Усадил Леший Ваньку, поставил бочонок дубовый с ковшом берестяным и говорит:

— Испей, Ванюша, мёду богатырского.

Нацедил Ванька ковш, выпил. Леший и говорит:

— Много ли, Ванюша, в себе силы почувствовал?

А Ванька такую вдруг силу в себе почувствовал, что сказал не соврал:

— Да если б палица была в пятьдесят пудов, я бы её выше дерева подкинул!

— Тогда испей ещё ковшичек, — сказал Леший.

Нацедил Ванька еще ковшичек, выпил. Леший опять его спрашивает:

— А теперь много ли силы в себе чувствуешь?

Ванька силу такую в себе почувствовал, что сказал не соврал:

— Если б палицу в сто пудов, я бы её выше облака подкинул.

— Пожалуй, хватит, — сказал Леший. — Ступай за мной!

Вышли Ванька с Лешим наружу. Леший свистнул раз — лежит палица в сто пудов. Свистнул два — стоит конь вороной. Свистнул в третий раз — в руках у Ваньки зеркальце.

— А зеркальце зачем? — удивился Ванька.

— Подари его царевне, — сказал Леший. — Зеркальце не простое, в него всё на свете видать. А теперь, Ванюша, скачи к воеводе, просись в поход. Да, на вот тебе моху горсть. Небось пригодится!

Ванька зеркальце за пазуху спрятал, поднял палицу в сто пудов и на коня вороного вскочил. Оглянулся Ванька — нет ни Лешего, ни избы. Только тёмный лес стоит, да где-то филин кричит.

В столице Ванька первым делом в царский сад забрался на царевну поглядеть, зеркальце ей подарить. Вот дождался он, вышла утром царевна погулять. Глядит Ванька: Леший правду сказал. Светла царевна, как солнышко, глаза звёздами сияют, блестит месяц под косой. Распевает царевна соловушкой, а ласкова, нет ли — откуда знать?

Не посмел Ванька с царевной заговорить. Подкинул зеркальце на тропиночку. И как только царевна зеркальце увидела, подняла — Ванька со всех ног из сада бежать, да на коня, да вскачь. Прямо на двор к воеводе, в поход проситься.

Воевода Подскокович войско собрал превеликое. Пешее и конное. Ваньке по его крестьянскому виду велел позади всех встать.

Вот шло войско и день, и два, а на третий с Идолищем встретилось. Ползёт Идолище поганое. Позади хвост на семь вёрст тянет. Впереди семь голов несёт. Где лапой Идолище ступит — яма. Где брюхо проволочит — ров. Из ноздрей пламя пышет, с алых языков горючей смолой слюни текут.

Не знает воевода, как к Идолищу поганому подступиться. Поставил конных воинов впереди, пеших сзади. Идолище на войско двигается, не боится. Поставил пеших впереди, конных позади. Идолище не страшится, надвигается. Того и гляди войску смерть.

Подползло Идолище близко да как взревёт! От такого рёву неслыханного присели кони. Попадали пешие воины. Тут Ванька поскорей моху в уши натолкал и вперёд выехал. Взревело Идолище поганое во второй раз. Затряслась земля, и покатилось войско кувырком. А воевода Подскокович в страхе на берёзу подскочил и сидит там ни жив ни мёртв.

А Ваньке хоть бы что! Не слыхать ему рёва Идолищева. Не страшится, не пятится конь вороной. Ванька Идолище кругом объехал да и вскочил ему на хвост, а оттуда на спину. Да как хватил Идолище поганое по башке стопудовой палицей!

Сникла одна Идолищева голова. Угас огонь. Не валит из пасти дым. А Ванька стопудовой палицей ударил по другой меж глаз — они и выкатились.

— Это кто-о меня-я та-ак? — взвыло Идолище.

— Это Иванище тебя так! — вскричал Ванька.

Да по башкам, по башкам стопудовой палицей! И так и сяк Идолище поганое головами ворочает — не может достать Ваньку со спины.

А когда от семи голов одна осталась, взревело Идолище:

— Пощади меня, Иванище! Я вспять пойду!

— Ан нет же, Идолище поганое! — отвечает Ванька. — Сейчас ты вспять, а потом опять?

И ударил стопудовой палицей в последний раз. Тут из Идолища и дух вон.

Съехал Ванька с Идолища, воеводу спрашивает:

— Ты зачем, воевода, на берёзу влез?

— Поглядеть, не идёт ли ещё какой враг! — отвечает воевода Подскокович.

Спустился воевода, приказал Ваньке с коня слезть и на берёзу влезть. Да строго-настрого велел не слезать, пока смену не пришлют. А сам на Ванькиного коня вороного вскочил и к войску поскакал.

— Я один на один Идолище победил! — сказал воевода войску. — Кричите мне славу!

— Слава, слава воеводе Подскоковичу! — вскричало войско.

Издали-то не видно было, кто Идолище одолел, кто на берёзе сидел. А только того никто не знал, не ведал, что всё то время смотрела царевна в зеркальце. И царю с боярами давала поглядеть. И все-то видели, как сражение с Идолищем семиглавым шло.

Однако от царя указ был к свадьбе готовиться. Да только жених не назван. Вот вышел царь с царевной и боярами на Красное крыльцо воеводу Подскоковича встречать. И лишь воевода коня у Красного крыльца остановил, обернулся конь вороной в козла рогатого, бородатого.

Что тут было народу, бояр, слуг и стражи — так все и обмерли. А как опамятовались — за животы схватились: «Ну и конь под воеводой!» А воевода Подскокович, что и думать, не знает. От стыда и страха ни жив ни мёртв на козле сидит.

Царь сказал:

— За службу тебе, воевода, спасибо. А за плутню вот тебе моя воля: скачи на козле к берёзе. Вели Ивану-воину с берёзы слезть, а сам на берёзу влезь. И сиди там, пока не вызову!

Делать нечего. Царя ослушаться — головы лишиться. Поехал воевода Подскокович на козле. Козёл подпрыгивает, воевода на нём подскакивает. Все встречные-поперечные пальцами на него показывают, от козла носы отворачивают. Пока воевода доехал, все косточки порастряс. А уж сраму, сраму натерпелся — не избыть!

Под березой воевода с козла долой и кричит:

— Скорей слезай, Ванька! Смена тебе пришла!

Слез Ванька и спрашивает:

— А где, воевода, мой конь?

Тут козел рогатый мигом в коня вороного обернулся. Ванька в седло — и вскачь. И через время короткое очутился в царском дворце. А там уж к свадьбе всё готово. Царевна ждет его не дождётся, невестой убрана. Ванькины отец с матерью за столом сидят, на свадьбу званы.

Потом был пир на весь мир. Что мёду хмельного было выпито! Что гусей-лебедей жареных съедено! А когда Ванька сам царём стал — первым делом указ издал: мужикам горох не караулить и на потраву не жаловаться.

 

Ещё можно почитать сказки здесь:

http://www.barius.ru/biblioteka/book/6015

https://itexts.net/avtor-vladimir-vorobev/299558-skazki-po-motivam-russkogo-folklora-vladimir-vorobev/read/page-1.html