Память о блокаде: 50 стихотворений

 

* * *

Крепчал мороз, дымился небосклон,

И вой сирен на каждой баррикаде,

И смерть в наш город шла со всех сторон…

Всё это было, было в Ленинграде!

 

Глоток воды — дороже серебра,

Нет света, нет и дров на лесоскладе.

Возили трупы с каждого двора…

Всё это было, было в Ленинграде!

 

«Живой осталась в доме я одна» —

Писала девочка в тетради.

«Нет крошки хлеба, печка холодна…»

Всё это было, было в Ленинграде!

 

Дорогой Жизни шли грузовики,

Где лёд трещал при близкой канонаде.

Жестокий бой вели фронтовики…

Всё это было, было в Ленинграде!

М. Андронов

 

27 января — День памяти блокадного Ленинграда

Мне повезло, я позже родилась,

Не надо мной в осколки небо рвалось,

Когда земля под взрывами тряслась,

Не я в бомбоубежище кидалась.

 

Не мне ночами снился теплый хлеб,

Сводя с ума до судорог голодных,

И не за мной тянулся санок след

До ямы той, где хоронили мертвых.

 

Писала на листочках свой дневник

Не я ручонкой, скованной страданьем,

Где сохранился этот детский крик —

«Все умерли. Одна осталась Таня».

 

Так почему же, в сытости, в тепле

Меня тревожит эта боль чужая

Отдавших жизнь за то, чтоб на Земле

Под этим небом я была — живая?

 

Какую жертву надо принести,

Какую цену заплатить — не знаю,

Чтоб девочку голодную спасти,

Хоть коркой хлеба удержать у края?!

 

Отсчитывает время метроном,

Он будит мир минутами молчанья...

— Не допусти беды в свой светлый дом,

Не допусти! — я слышу голос Тани...

О. Аникеева

 

Блокадный хлеб

Не слышал Ленинград о лёгком хлебе…

Я не забыл

блокадный трудный хлеб;

и посвист «мессершмитта» в чистом небе,

и город, что в потёмках не ослеп;

весомость помню

пайки стограммовой,

и саночки тяжёлые в снегу,

и тёплый взгляд, и тот мороз суровый,

и девушку,

что встретить не смогу…

Тяжёлый снег

на братских на могилах,

и тяжесть бомб, и на асфальте кровь —

и с той поры

душа принять не в силах

и лёгкий хлеб, и лёгкую любовь.

С. Ботвинник

 

Память

Ты мне верни, о память, эти дни —

холодные, голодные, — верни!

Верни тот город, сумрак ветровой,

адмиралтейский штык над головой,

шаг патрулей, и злую боль разлук,

и тишину, и метронома стук…

 

Ты возврати мне, память, ночи те —

прожектора в морозной высоте,

и гребни снежных крыш,

и мертвый свет

недвижных осветительных ракет,

когда, блокадным стянутый ремнем,

стоял мой гордый город под огнем.

 

Ты сохрани мне, память, навсегда

тот город — сгусток пламени и льда

тот город — слиток гнева и любви,

где жизнь кипела в стынущей крови.

 

…Как быстро время кануло! Исчез

сражений дым. Неспешно бьют часы…

Но время, как металл, имеет вес —

и годы можно бросить на весы!

 

А время, опалённое войной

в невиданной сплоченности сердец

в наполненности яростной, двойной —

оно весомей было, чем свинец.

 

Не зря, как хлеб, в молчанье ледяном

его так скупо мерил метроном.

С. Ботвинник

 

Баллада

Я ведь это видел сам.

Мать расспрашивала долго.

«Лги, — сказало чувство долга,

Мать поверит чудесам…»

Видел:

Снег изрыт и ал,

Опрокинутое тело…

Я сказал: уже темнело,

Я не видел, —

я сказал,

Как она того хотела…

 

* * *

После обстрелов, лишений,

Пепла и снега в крови

Бродят по городу тени

Счастья, надежды, любви…

Тени замученных женщин,

Тени сожжённых детей…

Помнят их меньше и меньше,

Не ожидают вестей…

 

С ними уходят — и с нами —

Свет довоенной весны,

Песен высокое пламя —

Юные грёзы страны…

 

Новые выросли липы,

Новые встали дома.

Давние смертные хрипы

Сводят доныне с ума.

 

Где-то у рва, на погосте,

Ветви ломает гроза…

Стали деревьями — кости,

стали цветами — глаза.

 

Тянутся руки растений —

Руки зарытых во рву…

Бродят по городу тени,

Ветер забвенья весенний

Тихо колышет листву.

 

* * *

Выходят из земли,

Из тьмы и заточенья,

Те, что тогда ушли

В отряды ополченья,

И павшие тогда,

В начале, у границы.

Ты слышишь: сквозь года

Кричат над ними птицы…

 

Выходят из земли

Сгоревшие в пожаре

И те, что полегли

В кровавом Бабьем Яре;

Погибшие в тоске

От голода и жажды…

И лётчик,

из пике

не вышедший однажды,

И мальчик лет пяти,

И девочка босая —

Им боль свою нести,

Столетья ужасая…

Им чёрная беда

Отбеливает лица,

И времени вода

По телу их струится…

 

В задымленной дали —

Чтоб нам в глаза вглядеться —

Выходят из земли,

Проходят через сердце…

С. Ботвинник

 

Блокадные сухари

А бабушка сушила сухари

И понимала, что сушить не надо.

Но за её спиной была блокада,

И бабушка сушила сухари.

 

И над собой посмеивалась часто:

Ведь нет войны, какое это счастье,

И хлебный рядом, прямо за углом…

Но по ночам одно ей только снилось —

Как солнце над её землёй затмилось

И горе, не стучась, ворвалось в дом.

 

Блокадный ветер надрывался жутко,

И остывала в памяти «буржуйка»…

И бабушка рассказывала мне,

Как обжигала радостью Победа.

Воякой в шутку называла деда,

Который был сапёром на войне.

 

А дед сердился: «Сушит сухари!

И складывает в наволочку белую.

Когда ж тебя сознательной я сделаю?»

А бабушка сушила сухари.

 

Она ушла морозною зимой.

Блокадный ветер долетел сквозь годы.

Зашлась голодным плачем непогода

Над белой и промерзшею землей.

 

«Под девяносто, что ни говори.

И столько пережить, и столько вынести».

 

Не поднялась рука из дома вынести

Тяжёлые ржаные сухари.

Ян Бруштейн

 

Ровеснику

Мой отец, корректировщик

миномётного огня,

Спит — кричит, встаёт — не ропщет,

только смотрит на меня.

А когда глаза закроет —

то в атаку прёт как все,

То опять окопчик роет

на нейтральной полосе.

 

То ползёт, и провод тащит,

то хрипит на рубеже...

Папа, ты меня не старше,

мы ровесники уже.

Слёзы обжигают веки,

эту боль в себе ношу.

Ты остался в прошлом веке,

я всё дальше ухожу.

 

Отчего ж не рвётся между

наша общая судьба,

Это я огонь кромешный

вызываю на себя,

Это я с последней ротой,

с командиром на спине.

И в Синявинских болотах

сердце выстудило — мне.

 

Голос твой — не громче ветра...

Не расслышу, не пойму...

Почему же я всё это

раньше не сказал ему.

Я. Бруштейн

 

Блокадники

На улицах тихо.

Лишь медленный снег

Ложится на землю легко и нарядно.

Но память очнулась —

И вновь человек

Отброшен

В трясину маршрутов блокадных.

 

Они, вызывают то боль, то испуг,

Не рушатся,

Как ни старайся, с годами.

Глядишь —

А погибшие ходят вокруг,

Тебя задевая случайно локтями.

 

По этим маршрутам —

Как сквозь бурелом:

Встречая сугроб, вспоминаешь могилы.

И слышишь

Под старым Гостиным двором

Стенания тех,

Что тогда завалило.

 

И видишь

Разбитый трамвай с мертвецом:

Быть может,

Здесь грелся прохожий от стужи,

И снилось ему

Перед смертным концом,

Что снова идёт он,

Что городу нужен…

 

…То прошлое

Давит больнее стократ

Блокадников старых,

Хоть держатся гордо,

Когда незаслуженно их оскорбят

Неверием:

Оно — как удавка на горле.

 

Тяжёлые тучи

Затмят небосвод,

Глаза заслезятся,

Когда б и не надо:

Как будто оттуда

По ним полыхнёт

Удушливой гарью

Бадаевских складов.

 

И память,

В которой не меркнет вина

Пред теми,

Кого дни и годы не старят,

Опять налетит,

Как взрывная волна:

Убить — не убьёт,

А ударить — ударит.

Ю. Воронов

 

Память

Неверно,

Что сейчас от той зимы

Остались

Лишь могильные холмы.

Она жива,

Пока живые мы.

 

И тридцать лет,

И сорок лет пройдёт,

А нам

От той зимы не отогреться.

Нас от неё ничто не оторвёт.

Мы с нею слиты

Памятью и сердцем.

 

Чуть что —

Она вздымается опять

Во всей своей жестокости нетленной.

«Будь проклята!» — мне хочется кричать.

Но я шепчу ей:

«Будь благословенна».

 

Она щемит и давит.

Только мы

Без той зимы —

Могильные холмы.

 

И эту память,

Как бы нас ни жгло,

Не троньте

Даже добрыми руками.

Когда на сердце камень —

Тяжело.

Но разве легче,

Если сердце — камень?..

Ю. Воронов

 

* * *

Блокады нет…

Уже давно напрасно

Напоминает надписью стена

О том,

Что «наиболее опасна

При артобстреле эта сторона».

 

Обстрел

Покоя больше не нарушит,

Сирены

По ночам не голосят…

Блокады нет.

Но след блокадный

В душах, —

Как тот

Неразорвавшийся снаряд.

 

Он может никогда не разорваться.

О нём на время

Можно позабыть.

Но он в тебе.

И нет для ленинградцев

Сапёров,

Чтоб снаряд тот

Разрядить.

Ю. Воронов

 

* * *

Время — лекарь,

И эту роль

Повторяет оно со всеми.

Но бывает

Людская боль,

Над которой

Не властно время.

Вот опять —

Через столько лет! —

Эта женщина

В День Победы

Не венок, не цветы, а хлеб

Принесла

На могилу деда…

Ю. Воронов

 

* * *

Так бывает порою с нами:

Вспомнишь что-то, увидишь сны —

И глядишь на всё не глазами,

А глазницами той войны.

 

Если память своё заладит,

Бесполезно перечить ей.

Ты опять прикован к блокаде,

Как к скале своей Прометей.

 

Вновь январь за окном белеет,

Рядом снова твои друзья.

Те же — мёртвые — не стареют,

Не меняются.

Им нельзя…

 

Обсуждают твои поступки:

— Мы бы здесь поступили так... —

Осуждают твои уступки:

— Тут нельзя отступать, никак!..

 

И тогда в своё оправданье

Говоришь им:

 — Тому виной

Слишком много лет расстоянья.

Я, наверное, стал иной.

 

Да, иной! —

Только ты не понят.

И темнеют зрачки их глаз:

— Раз ты жив, по тебе сегодня

Люди могут судить о нас!

 

Могут мерить — не вслух, подспудно —

То далёкое далеко.

— Я согласен, но это трудно.

— Трудно?

— Трудно!

— А нам легко?..

 

И уйдут, молчаливо глядя

Сквозь тебя и других людей.

...Так живу. Прикован к блокаде,

Как к скале своей Прометей.

Ю. Воронов

 

* * *

Опять война,

Опять блокада…

А может, нам о них забыть?

 

Я слышу иногда:

«Не надо,

Не надо раны бередить.

Ведь это правда, что устали

Мы от рассказов о войне.

И о блокаде пролистали

Стихов достаточно вполне».

 

И может показаться:

Правы

И убедительны слова.

Но даже если это правда,

Такая правда —

Не права!

 

Чтоб снова

На земной планете

Не повторилось той зимы,

Нам нужно,

Чтобы наши дети,

Об этом помнили,

Как мы!

 

Я не напрасно беспокоюсь,

Чтоб не забылась та война:

Ведь эта память — наша совесть.

Она, как сила, нам нужна…

Ю. Воронов

 

* * *

Не поверилось в юности мне б,

Что увижу своими глазами —

На помойках валяется хлеб…

И не крошками, а кусками.

 

На помойках валяется хлеб.

Как мне к этому относиться?

Нет с продуктами больше проблем,

Сыт народ! Этим надо гордиться!

 

Хлеб валяется на помойках

Во дворах моего Ленинграда.

Мне смотреть на это спокойно

Не даёт память детства — блокада.

 

Сыт народ! Я гордиться бы стал,

Сыт народ — хорошо без сомненья.

Жаль, что сытый народ потерял

К хлебу трепетное уваженье.

 

Жить сытней ленинградец стал

В сорок пятом, а с сорок шестого

На столах хлеб бесплатный лежал

В ресторанах, кафе, столовых.

 

Можно было зайти присесть,

Взять стакан горячего чая

И бесплатно хлеба поесть,

Чувство голода утоляя.

 

Но и бедный, поев, и богатый

Недоеденный хлеб не бросали;

Как велось на Руси когда-то,

Крошки в рот с ладони ссыпали.

 

Хлеб, в помойках лежащий открыто

Для меня одно означает —

Память прошлого позабыта,

Память в сытости засыпает.

 

Миллион позабытых судеб.

Я смотрю, и берёт досада

На помойках валяется хлеб…

Значит — больше нет Ленинграда.

 

Горечь в душу вползает, друг.

Это чувствовать сердцем надо.

Всё ясней, всё живей Петербург.

И всё меньше в нём Ленинграда.

Е. Головчинер

 

Блокадный Эрмитаж

Минувшее с годами ближе

На фоне нынешних рутин.

Я Эрмитаж блокадный вижу, —

Пустые рамы без картин.

 

Уничтоженья злая участь

Не обошла бы Эрмитаж,

Когда б не бился за живучесть

Его голодный экипаж.

 

Профессора, интеллигенты,

Не потерявшие лица,

Которые ушли в легенду,

Но защищались до конца.

 

В бомбоубежище, в подвале,

Где в темноте ни встать, ни лечь,

Живые люди умирали,

Чтобы атлантов уберечь.

 

И в громе бомбовых ударов

Придумывали наперёд

Проекты триумфальных арок,

Когда победный день придёт.

 

И верили бесповоротно,

Как ни кромешна темнота,

Что возвратятся все полотна

На довоенные места.

 

Вдыхая невский влажный воздух,

Они, когда уйдёт зима,

Вернутся вновь, как птицы в гнёзда,

Как люди в прежние дома.

 

На выставках и вернисажах,

Припоминайте иногда

Бойцов безвестных Эрмитажа,

Что в те жестокие года,

 

Вернув музею облик прежний,

Отчизны отстояли честь,

И значит жить ещё надежде,

Пока такие люди есть.

А. Городницкий

 

Блокада

Вспомним блокадные скорбные были,

Небо в разрывах, рябое,

Чехов, что Прагу свою сохранили,

Сдав ее немцам без боя.

 

Голос сирены, поющей тревожно,

Камни, седые от пыли.

Так бы и мы поступили, возможно,

Если бы чехами были.

 

Горькой истории грустные вехи,

Шум пискарёвской дубравы.

Правы, возможно, разумные чехи —

Мы, вероятно, не правы.

 

Правы бельгийцы, мне искренне жаль их, —

Брюгге без выстрела брошен.

Правы влюбленные в жизнь парижане,

Дом свой отдавшие бошам.

 

Мы лишь одни, простофили и дуры,

Питер не выдали немцам.

Не отдавали мы архитектуры

На произвол чужеземцам.

 

Не оставляли позора в наследство

Детям и внукам любимым,

Твердо усвоив со школьного детства:

Мертвые сраму не имут.

 

И осознать, вероятно, несложно

Лет через сто или двести:

Все воссоздать из развалин возможно,

Кроме утраченной чести.

А. Городницкий

 

Тает в часах песок

Тает в часах песок.

Вся голова в снегу.

Чёрствого хлеба кусок

Выбросить не могу.

 

Не понимает внук

Мой полуночный бред.

Шепчут, смеясь, вокруг,

Дескать, свихнулся дед.

 

Вынь мне из сердца боль,

Мой ленинградский Бог,

Чтобы муку и соль

Не запасал я впрок,

 

Не угождал беде

В мире, где тишь да гладь,

Веря, что чёрный день

Может прийти опять.

А. Городницкий

 

* * *

Встречая мирную зарю

В ночной пустыне Ленинграда,

Я отрешенно говорю:

— Горят Бадаевские склады…

 

И спутник мой не удивлен,

Всё понимая с полуслова,

Пожары те же видит он

В дыму рассвета городского.

 

Вновь на него багровый свет

Бросает зарево блокады.

Пятнадцать, тридцать, сотню лет

Горят Бадаевские склады…

Ю. Друнина

 

Дом с ангелом

С мамою и я жила в блокаде…

Кто сказал, что не было меня,

Если жизнь в блокадном Ленинграде

С первого запомнила я дня.

 

Были клены небывало алы,

В худобе болезной тополь наг,

И Петра десница простирала

Предостереженья явный знак.

 

Зла не ждали голуби и розы,

Золотом переливалась тень.

В городе бомбежки и морозы

Грянули в один и тот же день.

 

Замело, завьюжило, завыло.

Помню, как Неву теснили льды.

Вкуса не забуду до могилы —

Невской замерзающей воды.

 

Той воды, которую в бидоне

Матушка моя с трудом несла.

Ангел на ее старинном доме

Каменно простер свои крыла:

 

На нее, еще девчушку, глядя,

Ей безмолвно прочил райский свет…

До рожденья в мирном Ленинграде

Я жила в аду блокадных лет.

В. Ефимовская

 

Сны

Война… и под набрякшим небом,

Уже не мысля ни о чем,

Давлюсь холодной пайкой хлеба

Я над блокадным котелком…

 

Опять мне снится Пискарёвка,

И снизу вижу я потом,

Как погребальная верёвка

Еще колеблется над рвом…

 

Не караваи снятся хлеба,

Не колосистые поля,

А та, засеянная с неба,

Вся в ржавых брустверах земля.

 

Не снятся мне друзья живые,

С кем я лишения забыл,

А снятся вечно молодые,

С кем только смерть не разделил…

Н. Зусик

 

Блокада Ленинграда

Бойцов погибших ряд за рядом

Встаёт в туманах над Невой...

Ты — Петербург, но Ленинградом

Прославлен подвиг боевой.

 

Велик ты блеском Петергофа

И Эрмитажем тешишь взгляд,

Но всё же...всё же на Голгофу

Взошёл не ты, а Ленинград!

 

Крушился мир, когда Блокада,

Вживаясь в жаркие бои,

Вокруг развалин Ленинграда

Сомкнула щупальца свои.

 

Каймою траурной чернело

Кольцо озлобленных врагов —

Из часа в час осатанело

В атаки рвущихся полков.

 

А город жил и защищался:

Стрелял, стонал и остывал...

Но раз за разом разбивался

Об этот риф немецкий вал!

 

Сплелись в дыму земля и небо...

Война безжалостна и зла:

Ни света не было, ни хлеба,

В домах — ни стёкол, ни тепла.

 

Страдали женщины и дети —

Живые образы смертей...

Да разве есть на белом свете

Такой закон — стрелять в детей?

 

А их губил свинец и голод.

И голод был страшней свинца...

Зимой блокадной лютый холод

Пронзал их нежные сердца.

 

Везде была передовая.

Но, даже выбившись из сил,

Друзей и жизни отдавая,

Никто пощады не просил!

 

...В руинах волком воет вьюга,

Торчит путей трамвайных лом,

И трупы, друг напротив друга

Застыли скорбно за столом.

 

Такая жуткая картина —

Не страшный сон и не враньё —

Войны бездушная рутина,

Блокадных будней бытиё.

 

Дорога Жизни... Как же много

В те годы значила она!

И эта хрупкая дорога

От крови пролитой красна!

 

А Подвиг Матери?! О Боже,

Ты видел всё — не надо слов...

И нет сокровища дороже,

Чем к детям мамина любовь.

 

Бесспорна слава Ленинграда!

Священна жертва Матерей!

Бессильно схлынула армада

Взращённых Гитлером зверей.

Т. Картошкин

 

Блокада

Кто-то помнит об этом со школьной скамьи,

Кто-то — с первых ступеней детсада…

В необъятной стране нет, пожалуй, семьи,

Где не знают, что значит — блокада…

 

Про разруху и голод, про жизнь без прикрас,

Про спасение Летнего сада…

Мы вдыхаем, как воздух, правдивый рассказ

О суровой судьбе Ленинграда.

 

Из музейных архивов, из фильмов и книг

Про блокадные дни или ночи…

Я ни разу не слышал про тяжесть «вериг»,

Кровь за кровь — в череде многоточий.

 

Пискарёвские плиты — священный гранит

С миллионом непрожитых жизней…

Имена, словно знамя на теле, хранит,

Как присягу на верность Отчизне.

 

Много минуло лет с той жестокой поры,

И не скоро затянутся раны…

В этот день, в небеса отпуская шары,

Низко кланяюсь Вам, ветераны!

В. Кухарь

 

Горькая память войны

Петербург не забыл, что такое война и блокада.

До сих пор не залечены раны тех страшных, трагических дней.

Нет давно уже с нами любимого нам Ленинграда,

Но он в памяти нашей с годами нам ближе, родней.

 

Дует ветер балтийский, мешая дожди, снегопады.

Пискарёвка в гвоздиках, как алая кровь на снегу.

Мы пришли поклониться всем тем, кто не выжил в блокаду.

Помним мы, что у них навсегда будем в вечном долгу.

 

Ленинградцы! Герои войны - Ленинградцы!

Вас ни голод, ни смерть не заставили сдаться врагу.

Свою жизнь вы отдали, чтоб вечно живыми остаться.

Подвиг ваш не забыт, в Петербурге его берегут.

О. Мартынов

 

* * *

Не меряйте днями блокаду —

Масштаб измеренья не тот.

В кошмарах блокадного ада

И время замедлило ход.

 

Под рухнувшими небесами,

На стонущей в муках земле

Минуты казались часами,

А день стоил несколько лет.

 

Застывших минут баррикады

Слились в Пискаревский гранит.

Не меряйте днями блокаду,

Пусть память минуты хранит.

 

Сочтите, чтоб золотом высечь

В граните на всю глубину,

Один миллион триста тысяч

Наполненных смертью минут.

 

Один миллион ленинградцев,

Презревших пощаду в плену

И выбравших жребий сражаться,

Борясь до последних минут!

 

Всей скорби слезами не вытечь,

Всей славы в граните не высечь,

Но страшную эту войну

Потомки не раз помянут.

 

И в ней миллион триста тысяч

Блокадных бессмертных минут.

А. Молчанов

 

* * *

Память моя блокадная

Честная, не плакатная,

Не подведи меня,

Не потеряй ни дня…

Ты не жалей меня,

 

Память моя блокадная,

Боль миллионократная

Сердце моё храня,

Ты не жалей меня.

 

Если не мы, то кто же

Правду вернуть поможет —

Правду невероятную,

Страшную, непонятную,

 

Правду в оковы взятую

И клеветой распятую,

Правду в архивах скрытую

И глубоко зарытую…

 

Память моя блокадная,

Переживи меня…

А. Молчанов

 

* * *

Всё дальше уходит блокада

В историю, бронзу, гранит…

Всё глуше её канонада

В сердцах ветеранов звучит.

 

Всё меньше блокадников с нами.

Всё больше — в родимой земле.

Уходит живая память

Легендою ставших лет.

 

Уходит, как в бой с парада,

Светя, как маяк из тьмы.

Всё дальше от нас блокада.

Всё больше в блокаде мы.

 

Мы тоже уйдём в легенды,

В блокадные дни свои,

Оставив потомкам гены

Той стойкости и любви.

А. Молчанов

 

Связной

Вновь блокада меня назначает связным,

Я несу донесенье от мертвых живым.

Я несу сквозь бои и затишье годов,

Под обстрелом газет и научных трудов.

 

Сквозь заслоны речей, директив рубежи.

Сквозь густую завесу забвенья и лжи,

Через мины измен, демагогии дым

Я несу донесенье от мертвых живым.

 

Чтобы голос погибших сквозь время проник,

Чтобы знали потомки всю правду про них

И гордились в открытую прошлым своим,

Я несу донесенье от мертвых живым.

А. Молчанов

 

Хлеб

Шел по земле пятидесятый…

И только пятый мирный год…

Как быстро все уже забыто!

Уже пресытился народ?

 

На Невском замерло движенье…

Не ночью, нет… средь бела дня…

Наперерез всему движенью

Седая женщина пошла…

 

Шагнула, как в огонь, как в бой…

Как будто телом заслоняла

Того, кто был не виден всем,

Но цену гибнущему знала…

 

Схватила прям из-под колёс,

К лицу, к губам, к груди прижала.

И на коленях перед ним,

Как над погибшим, причитала…

 

И в той дорожной суете

Она, как на суде, стояла…

В ее протянутых руках

Горбушка черная лежала…

 

Нет, не горбушка, а кусок,

Обезображенный бездушьем,

Размятый шинами машин

И всё забывшим равнодушьем…

 

А женщина держала Хлеб…

И с дрожью в голосе шептала:

«Кусочек этот бы тогда…

И сына я б не потеряла…»

 

Кусочек этот бы тогда…

Кусочек этот бы тогда!

Кто осквернил, кто позабыл

Блокады страшные года?

 

Кто, бросив на дорогу Хлеб,

Забыл, как умирал сосед?

Детей голодные глаза,

С застывшим ужасом… в слезах…

 

А Пискарёвку кто забыл?

Иль он родных не хоронил?

Там вечный молчаливый стон

Застыл с блокадных тех времен…

 

Там, в страшной братской коммуналке

Лежат умершие… вповалку…

Им не достался тот кусок,

Лежащий здесь… у ваших ног…

 

Кусок, не подаривший жизнь…

Кто бросил Хлеб — тот отнял жизнь…

Кто предал Хлеб — его вину

Суду погибших предаю…

 

Священный Ленинградский Хлеб —

Сто двадцать пять бесценных граммов —

Лежит в музее под стеклом,

Свидетель мужества и славы.

 

На Невском замерло движенье…

Седая мать, печаль храня,

Кусок израненного Хлеба

В руках натруженных несла…

 

Это подлинное событие, случившееся на углу Невского проспекта и набережной реки Мойки, свидетелем которого я была...

Л. Пожедаева

 

* * *

Опять трещат блокадные морозы,

А не крещенские, не знаю, как тут быть…

Они — напоминание угрозы,

Которую старушкам не забыть.

 

Их можно пересчесть уже по пальцам —

Блокадников, оставшихся в живых,

Вкусней пирожных им кус хлеба с сальцем,

И лакомство — подсолнечника жмых

 

И день, и ночь ревущие машины,

Блокадное прорвавшие кольцо…

Вели их истощенные мужчины,

В кошмаре сохранившие лицо.

 

И женские натруженные руки,

Сумевшие любовью отогреть,

Поднять любимый город из разрухи

И сеть морщин с его лица стереть

 

Мы перед Вами преклоним колени —

Вы стали городом, дыханием земли…

А Ваши героические тени

Небесные уносят корабли…

Т. Помысова

 

Письмо с Ленинградского фронта

«Мы шили ватники, шинели,

Стучал меж сводок метроном;

Нет писем пятую неделю —

О брате нет вестей родном…

 

И все-таки дождалась часа —

Вот треугольник с парой строк:

«Идем на пушечное мясо.

С утра — на Невский пятачок.

 

Прощай!» Цензура проглядела?

Как сквозь нее могло пройти

Письмо с «неверьем в наше дело»,

С последним пунктом их пути?

 

А может — верьте, иль не верьте —

Но разрешалось ВСЁ уже

Им, списанным в расход до смерти

На страшном Невском рубеже...

 

Он не вернулся. Пал безвестно —

Ни похоронки, ни наград.

Но в тех боях, по сводкам — местных,

Мы отстояли Ленинград».

В. Репин

 

Я часто представляю ту войну... Взгляд в Блокаду

Я часто представляю ту войну,

(Хоть я её, конечно, не застала),

Как бабушка сквозь дыма пелену

Идёт среди разрушенных кварталов.

 

Совсем девчонка, бледная как тень,

Измученная ужасом Блокады,

Идёт. И опалённый серый день

Встаёт над осаждённым Ленинградом.

 

Уставшая, садится отдохнуть

Тут прямо, на обочине дороги,

Потом встаёт и продолжает путь,

Да только вот… не слушаются ноги.

 

Ковать броню «Для фронта, для Победы!»

На Кировский завод она идёт.

Позавчера пришло письмо от деда.

Он жив, и это силы придаёт.

 

Я на неё смотрю сквозь толщу лет,

И кажется, что мы как будто рядом.

Так хочется мне протянуть ей хлеб

И заслонить от вражеских снарядов!

 

Так хочется ей крикнуть: «Погоди!

Еще немного потерпи, родная!

Всё кончится! Мы скоро победим!

Ты выживешь!.. Я это точно знаю!

 

Гулять мы будем вместе, не спеша,

По городу любимому, родному.

Меня ты будешь в школу провожать,

Водить в театры, на каток, к зубному!..»

 

… Но нет… не слышит бабушка меня,

Превозмогая горести и беды,

Голодная, средь дыма и огня,

Она идёт работать для Победы.

 

Идёт трудиться, чтоб помочь стране

И нашему великому народу

Разбить врага в той яростной войне...

И чтоб меня увидеть через годы.

Н. Смирнова

 

Родом из Ленинграда...

Молча стоим у гранитных плит,

Воздух морозом дышит.

Все мы сегодня опять пришли,

Словно по зову свыше.

 

Разных профессий, имён и дат —

Нас представлять не надо.

Наших родных обожгла беда

Страшным кольцом блокады.

 

Тают снежинки, задев лицо,

Душу слезой наполнив.

Все мы повязаны тем кольцом,

Хоть и войны не помним.

 

Гулко сердца в унисон стучат,

Как метронома звуки.

Памяти вечной горит свеча.

Правнуки, дети, внуки

 

Тех, что в тисках роковой зимы,

Где-то за гранью ада,

Не отступили!.. Чтоб были мы —

Родом из Ленинграда.

 

Сыплет ли снег с ледяным дождём,

Солнце ль седое светит —

Памятным днём мы опять придём

К плитам гранитным этим.

 

Будем стоять, вспоминать, молчать...

Не потому, что «надо».

Просто...на сердце навек печать —

Родом из Ленинграда...

Н. Смирнова

 

Хлеб

Я возвращалась вечером с работы,

Отбросив все заботы и дела,

Как вдруг — слегка споткнулась обо что-то...

И сердце словно молния прожгла.

 

Нет, быть не может...под ногами хлеб,

Кусочек хлеба, как паёк блокады,

Лежит — черствеет прямо на земле,

Святой земле родного Ленинграда.

 

Мне сразу захотелось убежать

На Пискарёвки братские могилы,

Где вечным сном уснувшие лежат

Все те, кому когда-то не хватило

Такого вот кусочка...чтобы жить,

Пройти огонь блокадного кошмара...

И слёзы, словно капельки души,

Скатились на поверхность тротуара.

 

Шепчу «Простите» прямо в вышину,

В стальное, тихо плачущее небо.

Я не застала страшную войну,

Но с детства чётко знаю цену хлеба.

 

От бабушки, от мамы, от отца,

От всех, прошедших сквозь горнило ада

И ужасы проклятого кольца

С чудовищным названием «блокада».

 

Шепчу «Простите»... Не хватает слов,

Они застряли в горле плотным комом

И отдают в прожилочках висков

Сквозь толщу лет блокадным метрономом.

Н. Смирнова

 

Просто... была война...

(По воспоминаниям ребёнка блокадного Ленинграда)

 

Помню — была война,

Страшная, словно ад.

Горе познав сполна,

Выстоял Ленинград.

 

Памяти календарь

Перелистну назад:

Хмурый святой январь

Искру* зажег в глазах.

 

Помню — метель в лицо,

Радостный стук сердец.

Дьявольское кольцо

Прорвано наконец!

 

Скорбные те года

Вижу я в каждом сне.

Мы победили. Да.

Но...половины нет.

 

Стон Пискарёвских плит,

Гулкий, как метроном.

Пол Ленинграда спит

Вечным могильным сном.

 

Им не понять давно —

День на Земле иль ночь,

Каждый такой родной —

Чей-нибудь сын иль дочь,

 

Каждый хотел любить,

Петь, восхищаться, жить!

Но...оборвалась нить.

Боже. За что? Скажи.

 

Господи! Чья вина?

Их не вернуть назад.

Просто...была война...

Страшная, словно ад.

Н. Смирнова

*Операция по прорыву блокады

 

Ленинградский салют

«Рыдают люди, и поют,

И лиц заплаканных не прячут.

Сегодня в городе — салют!

Сегодня ленинградцы плачут...»

Юрий Воронов

 

В памяти дюны вновь окунуться

Очень хотелось мне бы:

Искры Победы радостно вьются

Над Ленинградским небом.

 

Звёздами тают и вырастают,

Сколько эмоций, Боже!

Люди смеются, люди рыдают,

Просто мороз по коже.

 

Мирные залпы над Ленинградом,

Ты посмотри, послушай!

Слёзы святые катятся градом

Словно умерших души...

 

Годы проходят,

Люди уходят,

И времена иные.

Жизнь не стремится

Остановиться.

Где вы теперь, родные?

 

Как же вас мало

Нынче осталось

С нами. Но всё же...всё же!

Подвиг ваш вечен,

Жизнью отмечен.

Память бессмертна тоже.

 

Снова сегодня в ярком салюте

В небо взметнутся свечи.

Вспомните, люди. Помните, люди,

Тот Ленинградский вечер.

Н. Смирнова

 

Ленинградский январь

До утра не заснуть, завывает метель-непогода,

Стала белою ночь, утонув в серебристой пыли.

Мне б вернуться туда, в зиму сорок четвёртого года,

В тот далёкий январь, где мы заново жизнь обрели.

 

В тот победный январь, где смешались и слёзы, и счастье,

Залпы мирных орудий взметнулись в небесной тиши.

Мы кричали «Ура!», и душа разрывалась на части,

Вспоминая о том, что недавно пришлось пережить.

 

Позади — метроном, километры блокадного ада,

Сотни тысяч умерших, и каждый как будто родной.

А над нами — салют, словно радость и скорбь Ленинграда,

Победившего смерть...но какою жестокой ценой...

 

Пролетели года. Жизнь идёт за страницей страница.

Стали дети и внуки взрослее, чем прежние мы.

Но опять «январит» нашей памяти белая птица,

Возвращая под сень Ленинградской победной зимы...

 

Скоро грянет весна, вытесняя морозное скерцо,

Соловьиная трель разомлеет от радужных грёз,

Но опять и опять будет биться в груди, словно сердце,

Тот далёкий январь, преисполненный счастья и слёз.

 

Мы к нему приросли, прикипели до боли, до дрожи,

Каждой клеткой своей ощущая незримую нить,

И никто на Земле не сумеет прочувствовать ТО же,

То, что нам довелось в те святые январские дни.

 

Дорогие мои, наша жизнь далека от идиллий.

Сохрани вас Господь, коли выпадет «Быть иль не быть».

Вам сейчас не понять, как мы выжили и победили,

Но прошу об одном: не посмейте об этом забыть.

Н. Смирнова

 

Блокада Ленинграда

Блокадникам Ленинграда, моей маме — Таировой Анне Петровне, бабушкам — Александре Васильевне и Анисье Фёдоровне, которые в осаждённом Ленинграде сохранили жизнь мне, тогда ребёнку, родившемуся в марте 1941 года:

 

Выжить — цель и обычная участь,

Чтоб пером нацарапать повесть,

Как в одних умирала трусость,

Как в других просыпалась совесть…

 

Только выжить — всего-то и надо,

Старый очень, неважно, иль молод…

Им, блокадникам, жаль Ленинграда,

Холод страшен был — внутренний холод!

 

Снова жизнь здесь боролась со смертью,

Встав за грань и порог истощенья

Тягой к жизни стегала, как плетью,

У врагов не моля снисхожденья!…

 

Умирали за Родину роты

И не слышали сводок хвалебных.

Умирали, ползли на работу

Для победы и… карточек хлебных.

 

Знал художник, поэт подворотен,

Город тёмный не виден из рая!

На последнем из сотен полотен

Рисовал город свой, умирая…

 

Гневным стоном сирены завыли —

В небе тучи стервятников снова!

Как ладонями город прикрыли

Тучи — словно молились покрову…

 

Нет воды. Утром будет молитва,

Шёпот тихий сухими губами —

Лишь о будущем (каждый день — битва),

О Победе своих над врагами.

 

Нет вина на печальные тризны.

Смерть привычна. Жестоки итоги —

Жизнь ушла на Дороге их жизни,

А другой не бывает дороги…

 

На Фонтанке лёд — стылая корка,

Только чёрные пятна местами:

Санки с трупом — везут их из морга

Под слепыми от горя мостами.

 

И не знает блокадная пресса,

Кто в тех санках — блокадный подросток?

А быть может, ушла поэтесса

Или Мастер — упал, умер просто…

 

Нет, не выжить, окопы не роя…

Сколь героев в родимой отчизне?

Жертвы мы, или, может, герои?

Всё равно — каждый тянется к жизни!..

 

Метроном — звука точного сила,

Пострашней поднебесного грома,

И, когда бы меня ни спросили —

Слышу, чувствую стук метронома!

 

Не хотелось погибнуть нелепо,

Быть убитым фашистским снарядом…

Бомбы падают гулко и слепо —

До сих пор, как мне кажется, — рядом…

 

Не бомбите меня! Не бомбите!

Говорят, что сегодня мой праздник?!

Повезло… Вот он я — жив, смотрите!

Я зовусь страшным словом — блокадник!

 

Вспоминают блокадные дети,

Зализавшие раны подранки.

Вот и я вспоминаю дни эти —

Берега лет военных Фонтанки!

 

Как мне вспомнить всё это хотелось:

Всю блокадную, страшную повесть,

Где в одних просыпалась смелость,

А в других просыпалась совесть.

В. Таиров

 

Рассказ блокадника

Ольге Берггольц

 

Я — ровесник блокады,

Это значит — войне:

Был рождён в Ленинграде

В сорок первой весне...

 

Лишь три месяца мирных,

И пошла круговерть:

В коммунальных квартирах —

Голод, холод и смерть!

 

Отбивался я криком,

Запелёнут до пят...

Рвался немец блицкригом

Взять Неву, Ленинград.

 

Рвались в стенах снаряды,

Бомбы — в стылой реке —

И казалось, что рядом,

Враг был — невдалеке...

 

…В тишине думать лучше

 О простейших вещах —

Как господствовал Случай:

И казнил, и прощал!

 

Фронт держал оборону,

Дом от взрывов дрожал...

И висел в небе чёрном

Колбасой дирижабль...

 

Коммуналка, Фонтанка,

Мать — в больнице врачом…

Жизнь проехалась танком...

Хлеб... Ещё-то — о чём?

 

О невиданных бедах,

Разведённых мостах?

Нет важнее Победы,

Побеждающей страх!

 

Чем прогневались боги?

Или мы так плохи?..

Вновь блокадные Ольги

Я читаю стихи.

 

В память прошлое вбито,

Но вопрос не закрыт,

Что «Ничто не забыто,

И никто не забыт!..»

 

Дальше многое было —

Не опишешь весь путь,

Если память забыла,

Можно сердцем всплакнуть.

 

Не положено плакать —

Лишь усталым глазам,

Отступленье атакой

Уготовано нам!..

 

Я дожил… Что наградой?

— Позабыть о войне?

Позабыть о блокаде?

Да по силам ли мне?!

 

Вспоминать это надо,

Чтоб для радости жить —

Как пожар Ленинграда

Приходилось тушить.

 

Страшен стук метронома:

Как услышу опять —

Тянет выйти из дома, —

Скоро ль будут стрелять?

 

Был рождён в Ленинграде

В сорок первой весне,

Я — ровесник блокады,

Это значит — войне...

В. Таиров

 

Загородный проспект

Чёрно-белые, как в кино,

Дни осады проходят, скалясь.

Я смотрю на твоё окно,

Я — бродяга из Зазеркалья.

 

Не сошлись во времени, но

На одной засветились грани.

За твоим блокадным окном

Свистопляска чужих гераней.

 

Не уверен — не забывай,

Ничего не проходит в мире.

На проспекте примёрз трамвай

Возле дома двадцать четыре.

 

Той войны давно уже нет,

Почему упрямо и глупо

Во дворе, знакомом сто лет,

Я цепляюсь за чьи-то трупы?

 

Словно водоросли в воде,

Что в тепле ещё не проснулись,

Эти тени бывших людей

Никуда не уходят с улиц.

 

Пролетают поверх голов

Или бродят с нами по кругу

У блокадных Пяти Углов,

Под шарманку могильной вьюги.

 

Это ведь не моя судьба,

Это просто моё виденье —

Прядь волос отвести со лба,

Взять перо рукой похудевшей...

 

Бьёт по стенам осколков дождь,

Ты в плену нежилой квартиры

Синей кровью чернил ведёшь

Репортаж о гибели мира.

 

Что за страсть к перемене мест

С отделеньем души от тела?

И белеет бумажный крест

На окне твоём закоптелом.

В. Устинова

 

Ленинградка

Памяти Антонины Михайловны Флярковской

 

Завитками позднего ампира

Стёкла разукрасила зима.

Вымершие гулкие квартиры.

Лютый холод. Утро. Голод. Тьма.

 

Женщина в обмотках… баба Тоня!

Ты едва бредёшь, не чуя ног,

На твоих руках уже не стонет

Крохотный двухмесячный сынок.

 

Ты как тень среди других страдальцев —

Еле-еле бьётся жизни нить.

Надо на Смоленском в одеяльце

Младшего в сугробе схоронить!

 

Скрыты звёзды напрочь туч рогожей…

Времени река не льётся вспять!

Бабушка, ах, если б было можно

Вам тепла и хлеба передать!

 

…Путь домой лежит в январской стыни,

Ни собак. Ни галок. Ни огней.

Да вовек твоё святится имя

В беспощадной памяти моей…

О. Флярковская

 

Не забыть!

И потому, что с хлебушком живём,

Бесслёзней вспоминается блокада,

И потому, что дальше с каждым днём

От взрывов и коптилочного газа.

 

И тех, кто помнит, меньше среди нас,

И пафосней о прошлом говорится...

Вот почему так нужен нам сейчас

Рассказ исповедальный очевидца.

 

Не всё ещё исписано пока...

И в числах нам известных есть сомненье.

Да, «...не забыт» — прекрасная строка,

Но люди рядом с нами есть в забвенье.

 

Им в коммуналках трудно жить одним

В блокаде равнодушья ледяного,

И надо поспешить на помощь к ним,

Согреть заботой и прийти к ним снова.

 

Нам надо их доверье заслужить

И слушать, слушать истинности ради,

Чтобы крупицы памяти сложить

В одну большую правду о блокаде.

О. Цакунов

 

Дорога жизни

Движенье по жизни — зовётся дорогой.

Дорогою жизни сквозь годы шагая,

Я выйду на берег озёрный пологий,

И вспомнится жизни дорога другая.

 

«Эх, Ладога...» — пели родные, бывало.

Не слёзы блестели — оттаявший иней.

«Эх...» — наши дороженьки крепко спаяло

С Дорогою жизни по Ладоге зимней.

 

Уехать бы надо, но сил не осталось.

И шли грузовые с мукой в нашу муку.

На всех — это мало, но каждая малость

Ложилась добавкой в прозрачную руку.

 

Добавкою жизни... Дорога спасала,

Теперь-то мы знаем, какою ценою!

И взрывы гремели. И льдины кромсало.

И фары светились под черной водою.

 

«Эх, Ладога...» Ладога — день серебристый.

Вокруг посмотри — ни воронки, ни раны.

И лёд по зиме — ослепительно чистый.

И летом — волны голубые воланы.

 

И лица спокойны — какие тревоги?

В душе только тени событий минувших,

Как ладожским дном — отраженье дороги

Холмистым пунктиром машин потонувших.

О. Цакунов

 

Обращение к городу

Великий, весенний, овеянный светлыми снами…

В пути предрассветном от праздничных флагов теплей.

Особенный день — вспыхнет небо цветами над нами.

Победа! Победа и в том, что ей сорок теперь.

 

Я вижу руины и окна замёрзшего класса

Сквозь нынешний свой у залива квартал голубой —

Мой город сражений, работы и первого вальса!

И я повторяю: «Блокада. Судьба. И любовь…»

 

И я понимаю — есть малые личные цели

И общее дело, которому имя — страна.

Успел я не много, мы — многое вместе успели.

Мажорно гудит новый мост подо мной, как струна.

 

Но к прошлому тянет, — простите, над стройкою краны! —

К дворовым колодцам, к домам с допотопной золой.

Целую их стены — кирпичные рваные раны,

Шершавые шрамы сыновней омою слезой.

 

На Марсовом стану —стук сердца и тот затихает.

На зёрнах гранита роса превращается в кровь.

От вечного пламени город зарю зажигает.

И пишет огонь мне: «Блокада. Судьба. И любовь…»

О. Цакунов

 

* * *

Там и жизни, и песни начало.

Там, почти как в голодный бред,

Строчка первая прозвучала

С бедной рифмою — нет — обед.

 

Память рваная — словно вспышки,

Меньше знаю, больше забыл —

Только знаю не понаслышке:

Малышом — в чём душа, но был,

 

И полны не книжного смысла —

А иначе о том не писать —

Для меня блокадные числа

900 и 125…

 

Нас немного, то время знавших,

Возле памятного огня.

Я сменю товарищей старших,

Да никто не сменит меня.

 

Дует в спину сквозь годы и даты,

Оглянусь — заметает след…

Я последний поэт блокады,

Позади очевидцев нет.

О. Цакунов

 

Баллада о совести

3 февраля 1942 года в блокадном Ленинграде умер от голода Даниил Иванович Кютинен, один из самых честных и порядочных людей нашей эпохи. Он умер прямо на работе, в пекарне, в возрасте 59 лет. Умер от истощения, не съев ни грамма больше положенной нормы хлеба.

 

В этих грустных глазах

лютый холод блокады,

но в душе, как стена,

его совести твердь.

Пёк он бережно хлеб

для всего Ленинграда.

А его погубила

голодная смерть!

 

Горький, чёрный тот хлеб,

трудный, жёсткий, блокадный,

со слезами, с молитвами,

с общей бедой.

Грели руки его тонны

тёплых буханок,

но себе, умирая, он не взял

ни одной!

 

Ни кусочка! Ни крошки!

Голод — спутник коварный...

Как же мог устоять

от соблазнов Земных?

Не погиб он в бою.

Умер тихо в пекарне,

своей волей упрямо

спасая других.

 

Он не смог, не посмел

искушению поддаться.

Но сумел устоять,

победить и стерпеть.

Каждый день он спасал

от беды ленинградцев,

обрекая себя на голодную

смерть.

 

В той жестокой войне,

средь душевного хлама,

где порядочность с честью

поднялись в цене,

он не съел больше нормы

хлеба даже ни грамма,

этим совести норму

увеличив вдвойне.

 

...Да, потомкам его

есть чему удивляться.

Как не сгнила душа

в те суровые дни?!

Есть сомнения?

Взгляните в глаза ленинградцам,

кто смертям всем назло

оставались людьми!

 

Эту горькую правду

вспоминать чаще надо!

Всех, кто умер и выжил,

но душой не мельчал.

Я встаю на колени

перед тем, кто в блокаду

человечьею совесть

на кусок не сменял!

Е. Черных

 

Ленинград

Мой Ленинград погребен Пискарёвкою.

Санкт-Петербург — это город не мой.

Разве забуду, как мерзли погодки над бровкою

снежной дороги блокадной зимой?

 

Разве забуду могилки умявшиеся,

в сонме крестов моя бедная мать —

тихие люди, без позы поклявшиеся

город врагу ни за что не отдать?

 

Разве из сердца признательность вынется

к тем, кто спасали нас, духом сильны —

Зина Круглова, девчушка-дружинница,

ставшая позже министром страны.

 

Санкт-Петербург, что в духовном наитии

мощно десницу над миром простер,

дабы кубанцы рванулись по Индии,

а на Балканы полки гренадер.

 

Град лейб-гвардейцев, монарха, Империи,

томных красавиц Двора роковых...

Предки мои удалились в поверия,

сказы, преданья скрижалей родных.

 

Град, опочивший без завещания

на перехлестах гражданской войны...

Смутно сегодня для слуха звучание —

Санкт-Петербург — не его мы сыны!

 

Гордое имя разменено биржами,

души мельчит банкометный устав...

Были героями — стали мы бывшими

при шутовстве новорусских забав.

 

Мы, на кладбищах войны похороненные,

дети блокады, завьюженным днём

годы, историей провороненные,

горьким предательством лишь назовём.

О. Шестинский

 

Мы помним

Нежданная осень пришла в Ленинград,

Пожухлой листвой шелестит непогода,

И наша Нева вспоминает опять

Дождливый сентябрь сорок первого года.

 

Не те уже воды уносит река,

Блокадное время давно пролетело,

Но страшная надпись стучится в сердца,

Как память войны, как гроза артобстрела!

 

Их мало осталось — седых стариков,

Героев войны, рядовых обороны,

Прорвавших блокады стальное кольцо,

По Жизни дороге, ведя эшелоны!

 

Редеют шеренги — мы помним о них,

Печален мотив уходящих мгновений.

И корочка хлеба, и детский отчаянный крик —

Пусть всё сохранится навечно в сердцах поколений!

 

И стук метронома, и скрежет, и грохот вдали,

И город наш мирный, и Летнего сада ограда,

На всех языках, в лексиконах земли:

Война, Ленинград, сорок первый, Блокада!

В. Шишкин

 

* * *

Над Невою туманное утро,

Тают в дымке последние сны.

Только память доносит как будто

Грохот залпов минувшей войны.

 

Боль утрат невозможно изгладить,

Не утихнет за давностью лет.

Жизнь свою проверяй по блокаде:

Так же мужествен ты или нет?

 

В сердце врезалась линия фронта,

Гулкий сумрак бессонных ночей,

Чтоб не быть нам в плену у комфорта,

Не томиться во власти вещей.

 

Не уюта, не почестей ради

Мы дерзаем в космический век.

Жизнь свою проверяй по блокаде:

Не погиб ли в тебе человек?

 

Ты живешь на земле ленинградской.

Пусть душа не приемлет покой!

Пусть над каждой могилою братской

Вспыхнет памяти вечный огонь!

 

И суровость, и твердость во взгляде,

Словно щит оградит от врагов.

Жизнь свою проверяй по блокаде, —

Будь достоин своих земляков!

В. Шумилин

 

Стоит ли былое ворошить?

Стоит ли былое ворошить?

Без него гораздо проще жить.

Как поётся: «Было и прошло!»,

Отболев, от сердца отлегло.

 

Ну, была блокада, ну, война…

Но иные нынче времена.

Мы другими мерками живём.

Холодильник пуст. Но хлеб жуём.

 

А блокада — голод, холод, мрак…

Это так и всё-таки не так!

…Рухнул человек в сугроб в пути —

Выдохся… До дома не дойти.

 

Жжёт мороз, да только встать нет сил.

Шепчет сердце: «Господи, спаси!

Не оставь!»

Пронзил внезапно свет:

Бога принял в сердце человек.

 

И откуда сила вдруг взялась?

Встал, пошёл — крепка Господня власть.

«Господи!» — мольба плыла вокруг —

К людям возвратилась вера вдруг.

 

И сердец в неравной битве той

Трепетно коснулся Дух Святой.

В самый лютый, яростный мороз

Воскрешал из мёртвых нас Христос.

 

Верующим Бог помог в беде —

Дух Святой сопутствовал везде:

«Отче наш!» — звучало и в бою,

Иисус незримо шёл в строю.

 

Озарялся ярким светом мрак.

Перед Богом был бессилен враг.

К нам пришла победа во Христе.

А сейчас мы снова в темноте:

 

Тьма продуктов и голодных — тьма.

«Господи, не дай сойти с ума!»

Окружила вновь кольцом нужда,

Бьют по сердцу ненависть, вражда.

 

И не пойте: «Было и прошло!»

Нет блокады, но осталось зло.

Тьма в сердцах такая, что — ни зги.

«Боже, не оставь и помоги!»

 

Вся страна сегодня на мели,

Люди вновь от Бога отошли.

И былое стоит ворошить,

Чтобы в ближних веру воскресить.

 

Память сердца, бей в колокола,

Чтобы навсегда исчезла мгла.

Бей сильней, неверие развей,

Чтобы Бог входил в сердца людей!

В. Шумилин

 

Земля ленинградская

Ремни варили, ели клей конторский,

как суп, спасаясь в прошлую войну.

Ах, в этот суп немножко бы картошки,

всего бы две картошины, одну!

 

Мы землю из Бадаевского склада,

как сахар, берегли для кипятка.

И чай с землёю был на редкость сладок,

хотя земля блокадная горька.

 

В тревожный час земля по нашим жилам

струилась, нам сдаваться не веля.

И, может, потому остались живы,

что в сердце свято теплилась земля.

 

И с той поры земля во мне осталась

и до сих пор в душе моей звучит.

Когда одолевать начнет усталость,

как метроном тревожно постучит.

 

Земля моя! Ты стала мне судьбою,

ты приковала к невским берегам.

Я очень остро чувствую с тобою

любовь к друзьям и ненависть к врагам.

 

Я стойкостью родной земле обязан,

вошла в меня, велела мне: — Живи!

Мой Ленинград, с тобой я кровно связан:

Земля твоя течет в моей крови!

В. Шумилин

Читайте также

Память о Блокаде Ленинграда: путеводитель по материалам блога

 

75 стихотворений к 75-летию снятия блокады Ленинграда

 

175 стихотворений о детях блокады

 

Память о блокаде: 50 стихотворений

 

Поэтическая летопись Блокады Ленинграда Юрия Воронова

 

Память блокады в стихотворениях Анатолия Молчанова

 

Баллады о блокаде: 35 баллад

 

20 стихотворений о прорыве блокады Ленинграда

 

27 января — День снятия блокады Ленинграда: 40 стихотворений

 

90 песен о блокаде Ленинграда

 

Дорога Жизни блокадного Ленинграда: 90 стихотворений и песни

 

Памятники на Дороге жизни

 

40 стихотворений о Пискарёвском кладбище

 

Память о блокаде в камне и в стихах

Мемориалы, посвящённые блокаде Ленинграда. Часть 1. Кладбища и парки.

Мемориалы, посвящённые блокаде Ленинграда. Часть 2 Монументы и памятные места

Мемориалы, посвящённые блокаде Ленинграда. Часть 3 Памятники защитникам и жителям города, детям и животным

 

Первый день блокады: 10 стихотворений

 

Хлеб и блокада

 

Искусство блокадного Ленинграда: 45 стихотворений

 

Седьмая симфония Шостаковича: Стихотворения, поэма

 

27 художественных фильмов о блокаде и обороне Ленинграда

 

Блокада в книгах для детей и подростков

 

Кошки и война: 10 стихов