«Рубцовский январь»

к 80- летию со дня рождения и 50- летию со дня смерти поэта

Виртуальное заседание в клубе «Поэтическая среда»

Поэзия – странная вещь. Читаешь стихи прославленного поэта, из тех, которых знать просто необходимо. Восхищаешься изысканным слогом, блестящими метафорами, сложными образами, понимаешь, что перед тобой прекрасное произведение, а душа почему-то молчит и никак не отзывается. А бывает, две строчки неизвестного стихотворца вдруг так царапнут по сердцу, что ходишь и повторяешь их целый день, и не можешь забыть. Вот таким поэтом был Николай Рубцов, чье 85-летие мы могли бы отметить 3 января, если бы пятьдесят лет назад, в январе же, его жизнь трагически не оборвалась: «Я умру в крещенские морозы. Я умру, когда трещат березы…» Напророчил… Он сам часто повторял, что поэты – пророки.

Я очень хорошо помню свое открытие Николая Рубцова. В подростковом возрасте, переживая пресловутые комплексы, я вдруг стала болезненно застенчивой. До такой степени, что необходимость отвечать у доски приводила меня в состояние тихой паники, и я начинала заикаться и мямлить. Сделать с этим никто ничего не мог. И тогда кто-то дал маме совет – определить меня в какой-нибудь из многочисленных в то время кружков, где поют, или танцуют, или читают стихи. Пение и танцы отпали сразу: все мои домашние считали, что мне на ухо наступил даже не медведь, а целый слон, а вот декламацию решили попробовать. И мама повела меня на прослушивание. Естественно, я впала в свое обычное состояние паники, забыла все стихи, которые знала, начала заикаться, и тогда милая дама, руководитель кружка, подала мне тоненькую книжечку и предложила почитать что-нибудь из нее.

В глаза бревенчатым лачугам

Глядит алеющая мгла,

Над колокольчиковым лугом

Собор звонит в колокола!

Звон заокольный и окольный

У окон, около колонн, —

Я слышу звон и колокольный,

И колокольчиковый звон.

И колокольцем каждым в душу

До новых радостей и сил

Твои луга звонят не глуше

Колоколов твоей Руси…

Я начала читать, и вдруг исчез страх, что я сейчас опять не смогу сказать ни слова, прошла паника, остались только эти удивительные стихи, которые словно сами собой рождались где-то в душе:

В черной бездне

Большая Медведица

Так сверкает! Отрадно взглянуть.

В звездном свете блестя, гололедица

На земле обозначила путь...

Сколько мысли,

И чувства, и грации

Нам являет заснеженный сад!

В том саду ледяные акации

Под окном освещенным горят.

Вихревыми, холодными струями

Ветер движется, ходит вокруг,

А в саду говорят поцелуями

И пожатием пламенных рук.

Заставать будет зоренька макова

Эти встречи — и слезы, и смех...

Красота не у всех одинакова,

Одинакова юность у всех!

Только мне, кто любил,

Тот не встретится,

Я не знаю, куда повернуть,

В тусклом свете блестя, гололедица

Предо мной обозначила путь...

После пятого стихотворения руководительница повернулась к маме и сказала: «Какая музыкальная душа у вашей девочки!» Мы обе слегка оторопели. Это у меня-то музыкальная душа?! У меня, которая не может правильно воспроизвести ни одной ноты, у меня, позорно путающей «Сентиментальный вальс» Чайковского с «К Элизе» Бетховена… А дама продолжала: «Она уловила музыкальность поэзии Николая Рубцова». Вот так я впервые услышала это имя – Николай Рубцов. И с этого момента он навсегда занял особое место среди «моих» поэтов.

Николай Рубцов – поэт, в стихах которого сливаются поэзия, музыка и душа. Они настолько гармоничны, что сами становятся музыкой. Недаром композиторы снова и снова обращаются к поэзии Н. Рубцова. Сколько песен и романсов написано на стихи этого поэта, подсчитать невозможно. Пишут и профессиональные композиторы, и самодеятельные. Александр Морозов написал больше пятидесяти песен, романсов и баллад. Целый рубцовский цикл есть у Александра Градского. Композитор Борис Емельянов постоянно обращается к творчеству Н. Рубцова. К некоторым стихотворениям писали музыку 15-16 композиторов. В репертуаре многих певцов – и эстрадных, и классических – есть произведения, написанные на стихи этого поэта. Н. Рубцов обладал редким даром – музыкальная стихия его поэзии легко открывается читателю.

Таинственную музыку слышат все настоящие поэты, без этого они и поэтами-то не были бы. Только вот помочь ее услышать своему читателю умеют далеко не все из них. Но, видимо, прав русский философ В. Розанов, что талант – это рок. Потому что владеющие этим даром редко доживают до преклонных лет. Судьбы таких поэтов трагичны. Придя из каких-то таинственных миров на нашу Землю, они так же и уходят с нее в двадцать три, двадцать семь, в тридцать, тридцать пять, в тридцать семь лет, оставляя здесь волшебные строки своих стихов и горечь от того, что так недолго жили они среди нас.

Рубцов мною ощущался и ощущается поэтом светлым и даже светоносным. В его стихах – сияние солнца, мерцание звезд, свет снега, неба, свет его беспокойной души. Даже в полном мраке, «во мгле заледенелой»

Звезда полей горит, не угасая,

Для всех тревожных жителей земли,

Своим лучом приветливым касаясь

Всех городов, поднявшихся вдали.

И - Когда стою во мгле,

Душе покоя нет, -

И омуты страшней,

И резче дух болотный

Миры глядят с небес,

Свой излучая свет,

Свой открывая лик,

Прекрасный, но холодный.

А пришедший словно из древних языческих времен страстный призыв:

«Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы

Старинной короной своих восходящих лучей!»

И очень мною любимый многоцветный и многосветный «Сентябрь»:

Слава тебе, поднебесный

Радостный краткий покой!

Солнечный блеск твой чудесный

С нашей играет рекой,

С рощей играет багряной,

С россыпью ягод в сенях,

Словно бы праздник нагрянул

На златогривых конях!

Радуюсь громкому лаю,

Листьям, корове, грачу,

И ничего не желаю,

И ничего не хочу!

И никому не известно

То, что, с зимой говоря,

В бездне таится небесной

Ветер и грусть октября…

Его называли немного снисходительно «тихим лириком». Но разве лирика может быть другой – громкой, трескучей, пафосной? Лирика Рубцова – как дыхание, как сердцебиение, негромкая, но, как говорил о его поэзии Глеб Горбовский: «Хотелось Рубцова. Требовалось. Кислородное голодание без его стихов – надвигалось...» – до такой степени насыщенной, настоящей, живой была эта «тихая лирика». А для самого Рубцова лирика была мерилом настоящего в поэзии. «Стихи не лирические!» – заявлял он, как будто приговор выносил неискренним, поверхностным стихам, где живое чувство подменялось «красивостью». Сам он был лирик высочайшей пробы. Лучшие его стихи были написаны в самые тяжелые моменты жизни. Впрочем, в его жизни только такие моменты и были. Нет, наверное, среди советских поэтов никакого другого с такой трагической и страшной судьбой. Неприкаянный и неустроенный, бездомный и одинокий, с какой тоской он писал о том, чего у него не было никогда – о родном доме, уютном и теплом, в котором всегда его ждут, о материнской ласке, о которой остались даже не воспоминания, а только ощущения, о том, чего просто не замечает человек, имеющий все это.

Погружены в томительный мороз,

Вокруг меня снега оцепенели!

Оцепенели маленькие ели,

И было небо тёмное, без звезд.

Какая глушь! Я был один живой

Один живой в бескрайнем мёртвом поле!

Вдруг тихий свет — пригрезившийся, что ли? -

Мелькнул в пустыне, как сторожевой…

Я был совсем как снежный человек,

Входя в избу, — последняя надежда! -

И услыхал, отряхивая снег:

– Вот печь для вас… И тёплая одежда…

«Осень»

По мокрым скверам

проходит осень,

Лицо нахмуря!

На громких скрипках

дремучих сосен

Играет буря!

В обнимку с ветром

иду по скверу

В потемках ночи.

Ищу под крышей

свою пещеру –

В ней тихо очень.

Горит пустынный

электропламень,

На прежнем месте,

Как драгоценный какой–то камень,

Сверкает перстень, –

И мысль, летая,

кого–то ищет

По белу свету...

Кто там стучится

в мое жилище?

Покоя нету!

Ах, эта злая старуха осень,

Лицо нахмуря,

Ко мне стучится

и в хвое сосен

Не молкнет буря!

Куда от бури,

от непогоды

Себя я спрячу?

Я вспоминаю былые годы,

И я плачу...

Не было у него такого убежища, были чужие дома, общежития, гостиницы, где он останавливался на день, на два, со своим маленьким чемоданчиком, в котором были все его скромные пожитки и блокноты со стихами. Впрочем, свои стихи он помнил наизусть. Потеряв однажды рукопись книги, он все 120 стихотворений из нее надиктовал машинистке заново.

Песня «В горнице моей светло…» композитора А. Морозова – самая известная из песен, написанных на стихи Рубцова, давно считается народной. Образ матери встречается в рубцовских стихах постоянно, как что-то дорогое, невозвратное. «Горница» – это мечта о неосуществимом, о том, что потеряно навсегда, и о невозможности этого простого счастья. Интересно, что впервые ее записал югославский певец Ивица Шерфези. Пластинку с «Горницей» невозможно было достать.

Страшная потеря – смерть матери – была первой в череде потерь и предательств, которые пришлось пережить ему за свою короткую жизнь.

… Этот цветочек маленький

Как я любил и прятал!

Нежил его, - вот маменька

Будет подарку рада!

Кстати его, некстати ли,

Вырастить все же смог...

Нес я за гробом матери

Аленький свой цветок.

Его мятущаяся душа не находила покоя: он постоянно как будто что-то искал, может быть, себя. А может быть то, чего на свете не бывает.

Светлеет грусть, когда цветут цветы,

Когда брожу я многоцветным лугом

Один или с хорошим давним другом,

Который сам не терпит суеты.

За нами шум и пыльные хвосты —

Все улеглось! Одно осталось ясно —

Что мир устроен грозно и прекрасно,

Что легче там, где поле и цветы.

Остановившись в медленном пути,

Смотрю, как день, играя, расцветает.

Но даже здесь чего-то не хватает.

Недостает того, что не найти.

Как не найти погаснувшей звезды,

Как никогда, бродя цветущей степью,

Меж белых листьев и на белых стеблях

Мне не найти зеленые цветы…

Студент лесотехнического техникума, кочегар на траловом флоте, снова студент, теперь уже горного техникума: очень ему, мечтавшему о море, понравилось, что у будущей его профессии, маркшейдера, есть очень красивое определение – горный штурман. Четыре года службы на Северном флоте стали для Рубцова почти счастливыми – и мечта о море исполнилась, и стихи его начала печатать газета «На страже Заполярья», правда, не сразу – не поверили, что простой матрос может писать такие стихи.

От брызг и ветра

губы были солоны,

Была усталость в мускулах остра.

На палубу обрушивались волны,

Перелетали через леера.

Казался сон короче

вспышки залповой.

И обостренность чувств такой была,

Что резкие звонки тревог внезапных

В ушах гремели,

как колокола.

И вот тогда

до головокружения

(Упорством сам похожий на волну)

Я ощутил пространство и движение...

И с той поры

у моря я в плену!..

От службы на флоте осталось множество стихов, еще не совершенных, но самобытных и по-рубцовски искренних. А еще любовь к тельняшкам, которые он носил долго после службы.

После увольнения в запас обосновался в Ленинграде, работал на Кировском заводе, и опять искал себя и смысл своей жизни: «Хочется кому-то чего-то доказать, а что доказывать и кому доказывать — не знаю. А вот мне сама жизнь давненько уже доказала необходимость иметь большую цель, к которой надо стремиться». Он оказался в Ленинграде в то время, когда вся страна жила предчувствием свободы и грядущих перемен. Увлечение поэзией было всеобщим, всюду создавались литературные объединения. В одном из таких объединений «Нарвская застава» стал заниматься и Н.Рубцов. Он был замечен сразу в пестрой литературной среде, настолько необычны и неожиданны оказались его стихи.

В жарком тумане дня

Сонный встряхнем фиорд!

-Эй, капитан! Меня

Первым прими на борт!

Плыть, плыть, плыть

Мимо могильных плит,

Мимо церковных рам,

Мимо семейных драм…

Скучные мысли – прочь!

Думать и думать – лень!

Звезды на небе – ночь!

Солнце на небе – день!

Плыть, плыть, плыть

Мимо родной ветлы,

Мимо зовущих нас

Милых сиротских глаз…

Если умру – по мне

Не разжигай огня!

Весть передай родне

И посети меня.

Где я зарыт, спроси

Жителей дальних мест.

Каждому на Руси

Памятник – добрый крест!

Плыть, плыть, плыть…

Именно там, в Ленинграде, Рубцов стал поэтом и начал писать свои настоящие, узнаваемые «рубцовские» стихи: «Тихая моя Родина», «Видения на холме», «Березы» и другие стихотворения, сделавшие его известным. Он был знаком со всеми заметными ленинградскими поэтами того времени: С. Орловым, Г. Горбовским, А. Кушнером, И. Бродским и другими. Со многими был дружен. Слушая их стихи, тесно общаясь с ними, Рубцов увлекся словесной игрой, «прикладным абсурдом», ходил по городу и читал вывески задом наперед, придумывал свои перевертыши, экспериментировал со словом:

Буду я жить сто лет, и без тебя — сто лет.

Сердце не стонет, нет,

Нет, сто «нет»!

Эта игра со словом осталась с ним до конца жизни. Его многочисленные «Экспромты» – отголоски этого увлечения.

Ленинградские поэты прививали ему вкус к великой поэзии. И именно ленинградские друзья, увидев в нем яркого и талантливого поэта, помогли ему войти в большую литературу. А Борис Тайгин даже издает самиздатовским способом сборник «Волны и скалы» в количестве шести экземпляров. Благодаря этому сборнику, Н. Рубцов проходит творческий конкурс и поступает в Литературный институт.

Москва, в отличие от Ленинграда, оказалась к Рубцову неласкова. Московская литературная богема отнеслась к нему высокомерно и презрительно, только единицы из них по-настоящему поняли и оценили поэта. Большинство не просто невзлюбило Рубцова, но и всячески мешало ему развернуть свой талант во всю ширь. Причин тому было много. Он был чувствителен к малейшей фальши и не терпел ее, не выносил заурядности и серости. В Литературном институте, когда кто-нибудь начинал читать бездарные стихи, он вставал и благородным жестом указывал чтецу на дверь: «Выдь немедля отсюда! Тебе нет места среди настоящих!» Бездарности такого не прощают. И Рубцову не прощали ничего. Его преследовало невезение, он постоянно попадал в передряги. Трижды его отчисляли из Литературного института «за пьянку и дебоши», правда, потом все-таки восстанавливали. Что скрывать, Н. Рубцов давал своим недоброжелателям много поводов для травли. Довольно рано он приобщился к тому пороку, который искалечил судьбу и свел в могилу множество русских талантов:

Я гляжу на жизнь

сквозь дно стакана.

Водка - зло!

А может, и не зло?..

Слишком многих он раздражал своими манерами, своим видом – намотанный на шею шарф, драное пальтишко, какой-то несуразный, да еще и вечно пьяненький. Но особенно злили его успехи. Как считала московская элита – незаслуженные. А уж как бесило его вольное, свободное поэтическое дыхание бесталанных, добросовестно выполнявших «социальный заказ». О таких Рубцов говорил: «Уж сколько раз твердили миру, что мы молотобойцы, градостроители и т.п., и все твердят, твердят! А где лиризм, естественность, звучность? Иначе, где поэзия? Да еще многие из пишущих со своим легкомысленным представлением об этом деле носятся как курица с яйцом!»

Рубцов был неудобным, непонятным, отвергал все писаные правила и жил по каким-то своим, неписаным.

Среди такого окруженья

Живется легче во хмелю,

И, как предмет воображенья,

Я очень призраки люблю…

Отчисление из института автоматически означало выселение из общежития и обрекало поэта на форменную нищету. А у него была уже семья, маленькая дочь. Это была еще одна попытка обрести дом, осесть в том месте, где прошло детство – в деревне Николе, которую Рубцов всегда любил.

Но ему нужна были Москва с ее суетой, ее бурной жизнью, нужен был институт с литературными спорами, компанией поэтов, с их бесконечным чтением стихов. Подборки его стихов появлялись в толстых журналах и сразу «уходили в народ». Их читали, переписывали от руки, перепечатывали на машинках и …пели. Под гитару, под баян и просто без аккомпанемента.

Он постоянно был окружен множеством людей, знакомых и незнакомых, которые приходили специально «на Рубцова». Кого-то приводило любопытство, другие хотели что-то понять для себя, подпитаться его талантом. Он щедро раздаривал себя: читал свои стихи, прочитывал уйму чужих, никогда не отказывал в совете или помощи. Это бесконечный поток лиц и стихов иногда утомлял его. И тогда он вставал посредине лекции, просил разрешения выйти и исчезал на несколько дней, а то и на месяц – уезжал в Вологду.

Тот город зеленый и тихий

Отрадно заброшен и глух.

Достойно, без лишней шумихи,

Поет, как в деревне, петух

На площади главной... Повозка

Порой громыхнет через мост,

А там, где овраг и березка,

Столпится народ у киоска

И тянет из ковшика морс,

И мухи летают в крапиве,

Блаженствуя в летнем тепле...

Ну что там отрадней, счастливей

Бывает еще на земле?

Взгляну я на дворик зеленый -

И сразу порадуют взор

Земные друг другу поклоны

Людей, выходящих во двор.

Сорву я цветок маттиолы

И вдруг заволнуюсь всерьез:

И юность, и плачь радиолы

Я вспомню, и полные слез

Глаза моей девочки нежной

Во мгле, когда гаснут огни.

Как я целовал их поспешно!

Как после страдал безутешно!

Как верил я в лучшие дни!

Ну что ж? Моя грустная лира,

Я тоже простой человек, -

Сей образ прекрасною мира

Мы тоже оставим навек.

Но вечно пусть будет все это,

Что свято я в жизни любил:

Тот город, и юность, и лето,

И небо с блуждающим светом

Неясных небесных светил...

Туда же на Вологодчину, в деревню Николу, отправился и после исключения из института. Жил с семьей в разваливающемся доме. От вечного безденежья, чтобы заработать для семьи хоть какие-то деньги, собирал грибы и морошку. И писал, писал свои дивные стихи.

Сапоги мои - скрип да скрип

Под березою,

Сапоги мои - скрип да скрип

Под осиною,

И под каждой березой-гриб,

Подберезовик,

И под каждой осиной - гриб,

Подосиновик!

Знаешь, ведьмы в такой глуши

Плачут жалобно.

И чаруют они, кружа,

Детским пением,

Чтоб такой красотой в тиши

Все дышало бы,

Будто видит твоя душа

сновидение.

И закружат твои глаза

Тучи плавные

Да брусничных глухих трясин

Лапы, лапушки...

Таковы на Руси леса

Достославные,

Таковы на лесной Руси

Сказки бабушки.

Эх, не ведьмы меня свели

С ума-разума

песней сладкою-

Закружило меня от села вдали

Плодоносное время

Краткое...

Сапоги мои-скрип да скрип

Под березою,

Сапоги мои-скрип да скрип

Под осиною,

И под каждой березой-гриб,

Подберезовик,

И под каждой осиной - гриб,

Подосиновик...

Книга «Звезда полей» состоит из стихов, написанных именно в то время. За полтора месяца написано было около сорока стихотворений.

А их не печатали. «Стихов пишу, да, много. Не знаю даже, что делать с ними. Мне самому они абсолютно не нужны, когда закончены, а и никому, видно, не нужны, раз их не печатают…Были бы у меня средства, я бы никогда не печатал стихи, не стремился бы к этому, т.к. насколько я убедился, стихи, вернее хорошие стихи (не говорю о себе) печати не нужны». Сколько горечи в этих его словах. Любовь читателей и их восторженные отзывы о рубцовских стихах на чиновников, принимающих решения, никак не влияли. Один из вологодских руководителей очень переживал, что проглядели они, как среди «хороших» писателей и художников завелся один сорняк – Н Рубцов – и портит им все показатели. Где только могли, такие «специалисты по творчеству» старались пригасить его талант. Уменьшали подборки стихов – из десяти печатали одно или два, да еще подвергали такой редакции, которую, скорее, можно назвать кастрацией. Так, одно из самых обжигающих душу его стихотворений у редактора вызвало только раздражение.

До конца,

До тихого креста

Пусть душа

Останется чиста!

Перед этой

Желтой, захолустной

Стороной березовой

Моей,

Перед жнивой

Пасмурной и грустной

В дни осенних

Горестных дождей,

Перед этим

Строгим сельсоветом,

Перед этим

Стадом у моста,

Перед всем

Старинным белым светом

Я клянусь:

Душа моя чиста.

Пусть он

Останется чиста

До конца,

До смертного креста!

На полях машинописного текста и сейчас можно прочитать редакторское: «Много крестов. Здесь можно обойтись без них». Если бы можно было обойтись без таких редакторов! Может быть жизнь поэта была бы длиннее. Друзья помогали, бегали с его стихами по редакциям, пристраивали их в какие-то ведомственные многотиражки. И эти переводы с небольшими гонорарами – 3 рубля, 5 рублей – были спасительными для одного из самых больших поэтов России. Феликс Кузнецов сумел устроить стихи Рубцова на радио. После передачи на радио появились публикации в журналах «Октябрь», «Юность», «Знамя», «Молодая гвардия», в еженедельнике «Литературная Россия». Однажды поступил просто фантастический гонорар – двести рублей, но такое случалось нечасто. Постоянного места работы у Н. Рубцова не было. Редкие публикации в районной газете работой не считались. И даже там, в любимой его Николе, среди людей, которые, казалось бы, должны были его знать лучше далекого районного и областного начальства, ему суждено было стать изгоем. Его объявили тунеядцем, и даже вывесили на всеобщее обозрение его портрет. Не стало и там больше желанного покоя, только «…одиночество и такое ощущение, будто мне всё время кто-то мешает, и я кому-то мешаю, будто я перед кем-то виноват…»

Рубцов уезжает в Москву и, благодаря стараниям друзей, пытается восстановиться на заочном отделении Литературного института. Без прописки, без денег, без жилья, ночуя, где придется – в случайных домах, а то и на скамейках в парках и на вокзалах, он продержался недолго.

«Куда пойти бездомному поэту,

Когда заря опустит алый щит?»

Его опять отчислили за поступок, в котором его вины не было, как потом оказалось. И снова он неприкаянный и бездомный, пускается в свое бесконечное странствие – по стране и по собственной душе.

Прекрасно небо голубое!

Прекрасен поезд голубой!

– Какое место вам? - Любое.

Любое место, край любой...

Такие странники, живущие как птицы небесные, ходили по его любимой старой Руси, слагали духовные стихи. Вот и он, поэт-странник, волшебным образом превращал в поэзию все, что видел, и писал о сумерках полей, криках перепелок, печальных деревнях, бесконечных дорогах, которых столько ему пришлось увидеть и измерить своими ногами.

Всё облака над ней,

всё облака…

В пыли веков мгновенны и незримы,

Идут по ней, как прежде, пилигримы,

И машет им прощальная рука…

Навстречу им — июльские деньки

Идут в нетленной синенькой рубашке,

По сторонам — качаются ромашки,

И зной звенит во все свои звонки,

И в тень зовут росистые леса…

Как царь любил богатые чертоги,

Так полюбил я древние дороги

И голубые

вечности глаза!

То полусгнивший встретится овин,

То хуторок с позеленевшей крышей,

Где дремлет пыль и обитают мыши

Да нелюдимый филин — властелин.

То по холмам, как три богатыря,

Ещё порой проскачут верховые,

И снова — глушь, забывчивость, заря,

Всё пыль, всё пыль, да знаки верстовые…

Здесь каждый славен —

мёртвый и живой!

И оттого, в любви своей не каясь,

Душа, как лист, звенит, перекликаясь

Со всей звенящей солнечной листвой,

Перекликаясь с теми, кто прошёл,

Перекликаясь с теми, кто проходит…

Здесь русский дух в веках произошёл,

И ничего на ней не происходит.

Но этот дух пойдёт через века!

И пусть травой покроется дорога,

И пусть над ней, печальные немного,

Плывут, плывут, как прежде, облака…

В этих странствиях рождалась та самая связь, о которой он писал:

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

В 1965 году выходит первая книга его стихов «Лирика» – скромный сборничек, размером с паспорт, как говорил сам Рубцов, стоимостью 5 копеек. Рубцов был недоволен, потому что многие стихи, по воле издателей, в книгу не вошли. Выбросили даже «Горницу». Наверное, посчитали стихотворением средним или неоригинальным.

Это были годы и больные и трудные. Как ему, лишенному самых простых и необходимых поэту вещей: комнаты, где мог бы он работать, стола, за которым он мог бы писать, а в ящиках хранить свои рукописи, ручки, карандаша, хорошей бумаги для записей, хватало сил писать такие светлые, проникновенные стихи, никого не виня в своей нескладной жизни. В стихотворении «Воробей» он пишет, как будто о себе:

Чуть живой. Не чирикает даже.

Замерзает совсем воробей…

...И дрожит он над зернышком бедным,

И летит к чердаку своему.

А гляди, не становится вредным

Оттого, что так трудно ему…

В его стихах часто звучит печаль, но нет ни злобы, ни раздражения. Как драматически звучат строки об одинокой неустроенной душе еще одного «дорожного» стихотворения Рубцова. Не о себе ли он писал?

Он шел против снега во мраке,

Бездомный, голодный, больной.

Он после стучался в бараки

В какой-то деревне лесной.

Его не пустили. Тупая

Какая-то бабка в упор

Сказала, к нему подступая:

- Бродяга Наверное, вор...

Он шел. Но угрюмо и грозно

Белели снега впереди!

Он вышел на берег морозной,

Безжизненной, страшной реки!

Он вздрогнул, очнулся и снова

Забылся, качнулся вперед...

Он умер без крика, без слова,

Он знал, что в дороге умрет.

Он умер, снегами отпетый...

А люди вели разговор

Все тот же, узнавши об этом:

- Бродяга. Наверное, вор.

Но все равно даже в самые беспросветные моменты жизни он, как никто, умел увидеть окружающую его красоту, и простые и безыскусные слова его стихов завораживали миллионы читателей и слушателей.

«...Иду, бреду туманами седыми;

Не знаю сам, куда и для чего?...»

Он все-таки закончил Литературный институт, защитив диплом на «отлично». Его выпускной работой стала его вторая книга «Звезда полей». И в Союз писателей его приняли. Он устраивается на работу в газету «Вологодский комсомолец», получает комнату в общежитии. Но ничего уже не налаживается. Его ранимая и нежная душа, благодаря которой он видел и чувствовал то, что не дано было видеть другим, душа, которая рождала такие необыкновенные стихи, но которая так мешала ему в обыденной и грубой жизни, устала от безысходности и боли, от отчаяния и тщетных усилий преодолеть глухоту тех, от кого зависела судьба его стихов, и просто сгорела во внутреннем его огне.

Почему мне так не повезло?

По ночам душе бывает страшно,

Оттого, что сам себе назло

Много лет провел я бесшабашно.

И никто не помог ему в борьбе с терзавшим его демоном, даже те, кого он долгие годы считал друзьями. Говорят, что в алкогольном опьянении он был невыносим. Его стали избегать, перестали пускать почти во все дома, где раньше он был желанным гостем, потому что боялись пьяных эксцессов. Случалось, он ходил по кабинетам «Вологодского комсомольца» и просил взаймы рубль, или хотя бы пятьдесят копеек. Ему не давали.

Снуют. Считают рублики.

Спешат в свои дома.

И нету дела публике,

Что я схожу с ума!

Не знаю, чем он кончится, -

Запутавшийся путь,

Но так порою хочется

Ножом...

куда-нибудь!

И в отдельной квартире, которую, наконец-то он получает, в том вымечтанном собственном доме, он проживет совсем недолго.

…Поэт, как волк, напьётся

натощак,

И неподвижно, словно

На портрете,

Всё тяжелей сидит

На табурете,

И всё молчит, не двигаясь

никак…

О смерти Рубцов писал еще с юности. Иногда он говорил друзьям, что ощущает ее приближение.

Замерзают мои георгины.

И последние ночи близки.

И на комья желтеющей глины

За ограду летят лепестки…

Нет, меня не порадует — что ты! —

Одинокая странствий звезда.

Пролетели мои самолеты,

Просвистели мои поезда.

Прогудели мои пароходы,

Проскрипели телеги мои, —

Я пришел к тебе в дни непогоды,

Так изволь, хоть водой напои!

Не порвать мне житейские цепи,

Не умчаться, глазами горя,

В пугачевские вольные степи,

Где гуляла душа бунтаря.

Не порвать мне мучительной связи

С долгой осенью нашей земли,

С деревцом у сырой коновязи,

С журавлями в холодной дали…

Но люблю тебя в дни непогоды

И желаю тебе навсегда,

Чтоб гудели твои пароходы,

Чтоб свистели твои поезда!

Но в последние месяцы его жизни смерть стала приобретать в его стихах все более конкретные черты: «Смерть приближалась, приближалась, совсем приблизилась уже...»,

Как жаль, что я умру

совсем бесславно,

А может, я с достоинством умру?

Иногда кажется, что он смерти ждал, как избавления и не боялся ее.

Отложу свою скудную пищу.

И отправлюсь на вечный покой.

Пусть меня еще любят и ищут

Над моей одинокой рекой.

Пусть еще всевозможное благо

Обещают на той стороне.

Не купить мне избу над оврагом

И цветы не выращивать мне...

Не хочется приводить другие его пророческие и страшные строки. Не хочется говорить о том, как случилось то, что давно было им предсказано в стихах. Не хочется спрашивать, почему именно ему, такому чистому, доброму, беззащитному и талантливому выпала такая недобрая судьба. Но хочется понять, как могло случиться так, что к этому моменту он был настолько одинок, что рядом с ним оказалась только женщина, погубившая его. Сейчас она выпустила свои мемуары, бывает на различных телешоу, где, пытаясь себя обелить, описывает Николая Рубцова, как какое-то чудовище, а убийство представляет несчастным случаем. Только разве может быть чудовищем человек, который гладил выросшую между плитами тротуара молодую траву и ласково разговаривал с дворовым псом. Человек, с таким взглядом и улыбкой.

Поэт, писавший такие стихи:

Уединившись за оконцем,

Я с головой ушёл в труды!

В окно закатывалось солнце,

И влагой веяли пруды.

И вдруг являлся образ предка

С холмов, забывших свой предел,

Где он с торжественностью редкой

В колокола, крестясь, гремел!

Как жизнь полна! Иду в рубашке,

А ветер дышит всё живей,

Журчит вода, цветут ромашки,

На них ложится тень ветвей.

И так счастливо реют годы,

Как будто лебеди вдали

На наши пастбища и воды

Летят со всех сторон земли!

И снова в чистое оконце

Покоить скромные труды

Ко мне закатывалось солнце,

И влагой веяли пруды...

Рок, неизбежность…

Говорят, что на лице мертвого Рубцова застыла улыбка... Сколько ненаписанных стихов ушло с ним– уже никто и никогда не узнает.

Мы сваливать не вправе

Вину свою на жизнь.

Кто едет - тот и правит,

Поехал - так держись!

Я повода оставил.

Смотрю другим вослед.

Сам ехал бы и правил,

Да мне дороги нет...

После смерти выяснилось, что он был великим поэтом. У нас так часто случается. И сразу оказалось, что у него просто невероятное количество друзей. Даже те, кто при жизни унижал и травил его, пишут хвалебные воспоминания. А где же все они, его друзья, были тогда, когда он погибал от отчаяния и безысходности? Где были те, настоящие, которые любили его в любом состоянии, понимали его, сопереживали и подставляли свое плечо, те, кто отстаивал его перед деканом Литературного института, кто бегал с его стихами по редакциям, кто вытаскивал его из тех неприятностей, в которые Рубцов попадал с редким постоянством? Просмотрели его трагедию, или просто опустили руки, наблюдая за тем, как все идет к неизбежному концу? Восхищаться его стихами было просто – гениальные ведь, а вот дружить с их творцом было мучительно и сложно. И это тоже он предсказал в своих стихах.

Когда душе моей

Сойдет успокоенье

С высоких, после гроз,

Немеркнущих небес,

Когда душе моей

Внушая поклоненье,

Идут стада дремать

Под ивовый навес,

Когда душе моей

Земная веет святость,

И полная река

Несет небесный свет, -

Мне грустно оттого,

Что знаю эту радость ж

Лишь только я один:

Друзей со мною нет...

Сейчас уникальное творчество Николая Рубцова признано одним из высших достижений русской поэзии XX века. Говорить о русской поэзии, не упоминая имени Н. Рубцова, просто невозможно. О нем пишут статьи, книги, научные монографии, защищают диссертации. Есть целый раздел в литературоведении – рубцововедение. И не только в России. Поэзию Рубцова открыли за рубежом: в Польше, Чехии, Словакии, Румынии, Венгрии, Германии и Англии ведутся научные исследования его творчества. Интересно, предвидел ли он такой интерес к своим стихам, когда писал озорные строки: «Мое слово верное прозвенит! Буду я, наверное, знаменит!».

При жизни поэта, не считая самиздатовского «Волны и скалы» вышло четыре сборника стихов: «Лирика», «Звезда полей», «Душа хранит», «Сосен шум».

Сейчас тиражи его книг исчисляются миллионами. И это в наше время, от поэзии весьма далекое. Но самое главное – это народное признание. Николай Рубцов – поэт истинно народный. И не только потому, что по всей России существуют объединения любителей его поэзии, проводятся рубцовские праздники и фестивали, а то, что его поэтические строки стали крылатыми выражениями и живут в народной душе. Это поистине народная слава, которую никакими циркулярами и директивами организовать нельзя.

Стихи из дома гонят нас,

Как будто вьюга воет, воет

На отопленье паровое,

На электричество и газ!

Скажите, знаете ли вы

О вьюгах что-нибудь такое:

Кто может их заставить выть?

Кто может их остановить,

Когда захочется покоя?

А утром солнышко взойдет, —

Кто может средство отыскать,

Чтоб задержать его восход?

Остановить его закат?

Вот так поэзия, она

Звенит — ее не остановишь!

А замолчит — напрасно стонешь!

Она незрима и вольна.

Прославит нас или унизит,

Но все равно возьмет свое!

И не она от нас зависит,

А мы зависим от нее…

Сбылось и еще одно предсказание поэта:

«Мне поставят памятник на селе!

Буду я и каменный навеселе!..»

В Тотьме, на берегу Сухоны, там, где любил сидеть поэт, установили памятник Николаю Рубцову, с надписью на постаменте «За все добро расплатимся добром, за всю любовь расплатимся любовью…» Любви ему не хватало всю жизнь.

А в Вологде памятник поэту-страннику с неизменным его чемоданчиком встал недалеко от пристани, с которой часто отплывал из Вологды Н. Рубцов. На родине поэта в Емце, в Мурманске, в Череповце установлены его бюсты.

В Вологде, на улице Яшина, у дома, где жил Н. Рубцов, всегда лежат живые цветы, независимо от времени года. А на стене – надпись от руки: «Снимите шапку, гражданин!»

Пускай меня за тысячу земель

Уносит жизнь! Пускай меня проносит

По всей земле надежда и метель,

Какую кто-то больше не выносит!

Когда ж почую близость похорон,

Приду сюда, где белые ромашки,

Где каждый смертный свято погребен

В такой же белой горестной рубашке...

Список использованной литературы:

Истогина, А. Я. Свет слова : этюды о рус. лирике / Александра Истогина. - Москва : Современник, 1987. - 160 с.

Киреев, Р. Т. Пятьдесят лет в раю : роман без масок / Руслан Киреев. - Москва : Время, 2008. - 623 с. : ил., портр

Коняев, Н. М. (1949). Гибель Николая Рубцова. " Я умру в крещенские морозы" / Н. М. Коняев. - Москва : Яуза, 2010. - 542 с. - Библиография в подстрочных примечаниях.

Кожинов, В.В. Николай Рубцов : заметки о жизни и творчестве поэта / В.В. Кожинов. - Москва : Советская Россия, 1976. - 88 с

Куняев, Станислав Юрьевич (1932). Огонь мерцающий в сосуде / Станислав Куняев. - Москва : Современник, 1986. - 303 с.

Оботуров, В. А. Искреннее слово : страницы жизни и поэтический мир Николая Рубцова / В. А. Оботуров ; худож. В. Локшин. - Москва : Советский писатель, 1987. - 256 с. : портр.

Раззаков, Ф. И. Звездные трагедии : загадки судьбы и гибели / Ф. И. Раззаков. - Москва : Эксмо-Пресс, 2000. - 397 с. : ил.

Рубцов, Н. М. Звезда полей : собрание сочинений в одном томе : стихотворения, переводы, проза, литературно-критические работы, письма / Николай Рубцов ; [редакторы-составители: Л. А. Мелков, Н. Л. Мелкова]. - 2-е издание, исправленное. - Москва : Воскресенье, 2001. - 647, [1] с. : портр.

Рубцов, Н. М. [Избранное] / Николай Рубцов. - Смоленск : Русич, 2003. - 431 с. - (Библиотека поэзии).

Рубцов, Н. М. Лирика / Николай Рубцов ; художник Л. Бирюков ; составление и вступительная статья В. П. Смирнова. - Москва : Детская литература, 2020. - 190, [1] с. : ил., портр.

Рубцов, Н. М. Песни и романсы / Николай Рубцов ; [составитель, автор предисловия В. Калугин]. - Москва : Эксмо, 2008. - 287 с. : портр. - (Самое лучшее, самое любимое).

Рубцов, Н. М. (1936-1971). Тихая моя родина : [стихотворения] / Николай Рубцов. - Москва : Эксмо, 2007. - 368 с. : портр

https://yandex.ru/video/preview/?text

https://www.youtube.com/v/x0EUqgFASYY

https://www.youtube.com/watch?v=BXgefjgqZPQ

https://www.youtube.com/watch?v=xFOqcI6t36Y

https://w1.musify.club/track/valerii-chechet-derevenskie-nochi-6072987

https://www.booksite.ru/fulltext/sob/rub/tsov/07.htm стихи

https://lightaudio.ru/mp3/владимир%20ивашов%20%28н.рубцов%29

https://muztron.com/listen_online/vadim-i-valeriy-mishchuki-doroga-razluka-st-n-rubtsov

Элеонора Дьяконова, Центральная библиотека им.А.С.Пушкина