Женщины и война: 380 стихотворений. Часть 2

Часть 2

Партизанка. С.Г. Невельштейн 

Во второй части:

Медсёстры

Доноры

Прачки, повара

Матери

Полонянки

Ленинградки

Женщины - работницы заводов

Женщины тыла

Солдатки. Вдовы

 

Медсёстры

 

Наша девушка

Подошла и сказала звонко:

Вы просили к себе врача.

Он взглянул на нее: девчонка!

Отвернулся и промолчал.

 

Он заметил, что по-ребячьи

Щеки розовы и ясны –

Так бывает у сибирячек,

У здоровых девчат лесных.

 

...А в лесах-то бродяжит вьюга...

Голубые дымят ветра....

Он сказал: я просил хирурга,

Что дежурил вчера с утра.

 

Он запомнил сквозь сон в тумане,

Как горело внутри плеча,

Как легко прикасались к ране

Пальцы опытного врача.

 

Как, легко прикасаясь к боли,

Словно луч, промелькнул ланцет,

И морщины суровой воли

На спокойном простом лице.

 

Он запомнил, как ловко, туго

Забинтован он был врачом,

И сказал: я просил хирурга,

Что мне резал вчера плечо.

 

На бойца посмотрела строго,

А потом улыбнулась вдруг:

Вы забыли меня немного.

Я дежурила. Я хирург.

 

И прошла, улыбаясь, дальше

С твердой складкою возле рта,

Как проходят девчата наши

Сквозь сраженья по фронтам.

Е. Шевелева

 

В полевом госпитале

В беспокойной прохладе страны неродной,

У подножья Карпат, в полевом лазарете

Боевые друзья по соседству со мной

Нынче были у смерти всю ночь на примете.

 

Тяжело, дорогие! Ни встать, ни вздохнуть,

Гарь недавнего боя и давит и душит.

Обессиленно падают руки на грудь,

Часовыми стоят костыли у подушек.

 

В час, когда ощутим каждый шорох ночной,

И вздремнешь и взгрустнешь,

Да и вспомнишь о многом…

И врача узнаешь по шагам за стеной,

По ее разговору с сестрой за порогом.

 

Над Карпатами солнце еще не встает

В час, когда за окном синева не прогрета,

Эта женщина шла, торопясь на обход,

Улыбаясь нам, с первою дымкой рассвета.

 

Знала все:

У кого за ночь жар не утих

И кого в этот день оперировать снова.

Торопилась к тому, кто слабее других,

Где нужнее ее задушевное слово.

 

В тяжких муках

Познав волшебство ее рук?

Под лучами живой материнской заботы,

После долгих ночей, пересилив недуг,

Уходили бойцы в батальоны и роты.

 

Уходили в окопы, откуда война

Доносила до нас огневые раскаты,

Где товарищи наши с утра дотемна

Штурмовали и гнали врагов за Карпаты.

 

И она, не жалея усилий своих,

Не страшась нарастанья боев напряженных,

Днем в палатах была на глазах у больных,

А под вечер встречали ее в батальонах.

 

Появлялась нежданно на поле огня,

Шла, спокойная, между траншей и укрытий:

– Вы, товарищ комбат, долго ждали меня?

Много раненых?

Все в блиндажах?

Проводите!

 

Вот они перед нею в крови и поту,

Вот они перед нею бледны, бездыханны.

И она, в их телах пробудив теплоту,

Успокоила боль, обезвредила раны.

 

Санитарам приказано:

– Срочно везти!

Ночь темна, прямиком выезжайте в долину.

Спят больные, потише трясите в пути,

Осторожней ровнее ведите машину.

 

…В это время катилась война на закат,

Широко и легко шла весна по Карпатам.

За открытыми окнами наших палат

Пробуждались, дышали сады ароматом.

 

Осыпались в ущельях снега с крутизны.

И в горах, на последнем лесном перевале,

Провожая на запад пожары войны,

В рощах песни весны соловьи распевали…

 

Гребни синих вершин прояснились вдали,

Первой свежестью трав просияли поляны.

Наступали минуты сдавать костыли

И на солнце прогреть отболевшие раны.

 

Как-то вдруг задержался врачебный обход.

Все заметили – сестры задумчивы, строги.

– Неужели, скажите, наш врач не придет?

Неужели она задержалась в дороге?

 

Черной ночью сверкали зарницы вдали,

И в расщелинах гор снова пушки гремели.

А наутро ее к нам в палату внесли,

Как солдата с переднего края,

В шинели.

 

Видно, так вот и рухнула,

Руки вразброс,

Русской кровью омыв закарпатские склоны.

Белокурые пряди кудрявых волос,

Как степные ромашки, овили погоны.

 

…Гроб стоял, утопая в цветах полевых,

Санитары внесли ордена и медали.

На почетных, печальных местах часовых

В госпитальных халатах больные стояли.

 

Как бы ни были эти минуты горьки,

Но они навсегда незабвенны и святы…

И когда на руках колыхнулись венки

И наполнил теплом горный ветер палаты,

 

На простор отвоеванной нами весны,

Окрыленные братским единством усилий,

Вдалеке от родных, мы, России сыны,

На плечах молчаливо ее выносили.

 

Все, кто силы в заботах ее обрели,

На просторах Кавказа, Молдавии, Крыма,

Вместе с нами,

Вдали от родимой земли,

Поклонились солдатским поклоном незримо.

А. Филатов

 

Фронтовые подруги

Давно в бою расчеты огневые.

Гудит земля, встревожена войной.

Идут на фронт подруги боевые,

И позади остался дом родной.

 

Полки врагов нарушили границы,

И над страной кружится воронье.

Мы как один должны сейчас сплотиться

И отстоять Отечество свое.

 

Родная армия послала за тобою

И назвала военною сестрой.

Спешите, девушки:

На грозном поле боя

Красноармеец ранен молодой.

 

Над ним летят испуганные птицы,

Он слышит грохот наших батарей,

Ты подползи, и дай ему напиться,

И в ближний тыл доставь его скорей.

 

Он не жалел ни крови и ни жизни,

Не отступал под натиском свинца.

И ты должна вернуть его Отчизне:

Как сына – матери, как армии – бойца.

 

Склонись над ним, ночей недосыпая.

Его тебе доверил твой народ.

И сделай все, подруга фронтовая,

Чтоб в строй бойцов вернулся патриот.

 

Родная армия послала за тобою

И назвала военною сестрой.

Спешите, девушки:

На грозном поле боя

Красноармеец ранен молодой.

С. Михалков

 

Только что пришла с передовой…

Только что пришла с передовой,

Мокрая, замерзшая и злая,

А в землянке нету никого,

И дымится печка, затухая.

 

Так устала – руки не поднять,

Не до дров, – согреюсь под шинелью,

Прилегла, но слышу, что опять

По окопам нашим бьют шрапнелью.

 

Из землянки выбегаю в ночь,

А навстречу мне рванулось пламя,

Мне навстречу – те, кому помочь

Я должна спокойными руками.

 

И за то, что снова до утра

Смерть ползти со мною будет рядом,

Мимоходом: – Молодец, сестра! –

Крикнут мне товарищи в награду.

 

Да еще сияющий комбат

Руки мне протянет после боя:

– Старшина, родная, как я рад,

Что опять осталась ты живою!

Ю. Друнина

 

* * *

Четверть роты уже скосило…

Распростертая на снегу,

Плачет девочка от бессилья,

Задыхается: «Не могу!»

 

Тяжеленный попался малый,

Сил тащить его больше нет…

(Санитарочке той усталой

Восемнадцать сравнялось лет.)

 

Отлежишься. Обдует ветром.

Станет легче дышать чуть-чуть.

Сантиметр за сантиметром

Ты продолжишь свой крестный путь.

 

Между жизнью и смертью грани –

До чего же хрупки они…

Так приди же, солдат, в сознанье,

На сестренку хоть раз взгляни!

 

Если вас не найдут снаряды,

Не добьет диверсанта нож,

Ты получишь, сестра, награду –

Человека опять спасешь.

 

Он вернется из лазарета,

Снова ты обманула смерть,

И одно лишь сознанье это

Всю-то жизнь тебя будет греть.

Ю. Друнина

 

Ты должна

Побледнев,

Стиснув зубы до хруста,

От родного окопа

Одна

Ты должна оторваться,

И бруствер

Проскочить под обстрелом

Должна.

Ты должна.

Хоть вернешься едва ли,

Хоть «Не смей!»

Повторяет комбат.

Даже танки

(Они же из стали!)

В трех шагах от окопа

Горят.

Ты должна.

Ведь нельзя притворяться

Перед собой,

Что не слышишь в ночи,

Как почти безнадежно

«Сестрица!»

Кто-то там,

Под обстрелом, кричит…

Ю. Друнина

 

Бинты

Глаза бойца слезами налиты,

Лежит он, напружиненный и белый,

А я должна приросшие бинты

С него сорвать одним движеньем смелым.

 

Одним движеньем – так учили нас.

Одним движеньем – только в этом жалость...

Но встретившись со взглядом страшных глаз,

Я на движенье это не решалась.

 

На бинт я щедро перекись лила,

Стараясь отмочить его без боли.

А фельдшерица становилась зла

И повторяла: «Горе мне с тобою!

 

Так с каждым церемониться – беда.

Да и ему лишь прибавляешь муки».

Но раненые метили всегда

Попасть в мои медлительные руки.

 

Не надо рвать приросшие бинты,

Когда их можно снять почти без боли.

Я это поняла, поймешь и ты...

Как жалко, что науке доброты

Нельзя по книжкам научиться в школе!

Ю. Друнина

 

* * *

Нет, раненым ты учета

Конечно же не вела,

Когда в наступленье рота

По зыбким понтонам шла.

 

И все-таки писарь вправе

Был в лист наградной внести,

Что двадцать на переправе

Сестре удалось спасти.

 

Возможно, их было боле,

А может, и меньше – что ж?

Хлебнувший солдатской доли

Поймет ту святую ложь…

 

Пока по инстанциям долгим

Ползли наградные листы,

На Припяти или Волге

Падала, охнув, ты.

 

И писарь тогда был вправе

В твой лист наградной внести,

Что сорок на переправе

Тебе удалось спасти.

 

Возможно, их было меньше,

А может, и больше – что ж?

Помянем тех юных женщин,

Простим писарям их «ложь»…

Ю. Друнина

 

Принцесса

Лицо заострила усталость,

Глаза подчернила война,

Но всем в эскадроне казалась

Прекрасной принцессой она.

 

Пускай у «принцессы» в косички

Не банты – бинты вплетены,

И ножки похожи на спички,

И полы шинельки длинны!

 

В палатке медпункта, у «трона»,

Толпились всегда усачи.

«Принцессу» ту сам эскадронный

Взбираться на лошадь учил.

 

Да, сам легендарный комэска

Почтительно стремя держал!

Со всеми суровый и резкий,

Лишь с нею шутил генерал.

 

…А после поход долгожданный.

Отчаянный рейд по тылам,

И ветер – клубящийся, рваный,

С железным дождем пополам.

 

Тепло лошадиного крупа,

Пожар в пролетевшем селе…

Принцесса, она ж санинструктор,

Как надо, держалась в седле.

 

Она и не помнила время,

Когда (много жизней назад!)

Ей кто-то придерживал стремя,

Пытался поймать ее взгляд.

 

Давно уже все ухажеры

Принцессу считали сестрой.

…Шел полк через реки и горы –

Стремительно тающий строй.

 

Припомнят потом ветераны

Свой рейд по глубоким тылам,

И ветер – клубящийся, рваный,

С железным дождем пополам.

 

Тепло лошадиного крупа,

Пожар в пролетевшем селе…

Принцесса, она ж санинструктор,

Вдруг резко качнулась в седле.

 

Уже не увидела пламя,

Уже не услышала взрыв.

Лишь скрипнул комэска зубами,

Коня на скаку осадив…

 

В глуши безымянного леса

Осталась она на века –

Девчушка, дурнушка, принцесса,

Сестра боевого полка.

Ю. Друнина

 

Стрекоза

Она влетела в дымную землянку,

Прозрачна и легка, как стрекоза.

И, словно марсиане на землянку,

Смотрели на нее во все глаза

Прорвавшие колечко окруженцы,

Вернувшиеся только-только в строй.

Уже сто лет не видевшие женщин –

Ведь я давно была для них сестрой…

 

А «стрекоза» закончила десятый

И долго пробивалась на войну…

Уставились солдаты на комбата,

А молодой комбат на старшину.

 

И старшина вздохнул: «Поспи-ка, дочка,

Ведь утро, ясно, ночи мудреней…»

Забившись в самый теплый уголочек,

Одной шинелью мы прикрылись с ней.

 

…Опять пошли на нас «пантеры» к полдню.

Был первый бой – ее последний бой…

Как звали эту девочку? Не помню.

Но за нее в ответе мы с тобой.

 

За то в ответе, чтобы не забыли

Про этих однодневочек-стрекоз…

Как трепетали у девчушки крылья!

Какой застыл в больших глазах вопрос!

Ю. Друнина

 

* * *

На носилках, около сарая,

На краю отбитого села,

Санитарка шепчет, умирая:

– Я еще, ребята, не жила...

 

И бойцы вокруг нее толпятся

И не могут ей в глаза смотреть:

Восемнадцать – это восемнадцать,

Но ко всем неумолима смерть...

 

Через много лет в глазах любимой,

Что в его глаза устремлены,

Отблеск зарев, колыханье дыма

Вдруг увидит ветеран войны.

 

Вздрогнет он и отойдет к окошку,

Закурить пытаясь на ходу.

Подожди его, жена, немножко –

В сорок первом он сейчас году.

 

Там, где возле черного сарая,

На краю отбитого села,

Девочка лепечет, умирая:

– Я еще, ребята, не жила...

Ю. Друнина

 

* * *

На ничьей земле пылают танки.

Удалось дожить до темноты…

Умоляю: «Лишние портянки

И белье сдавайте на бинты».

 

Я стираю их в какой-то луже,

Я о камни их со злостью тру,

Потому как понимаю – нужно

Это все мне будет поутру.

 

Спят солдаты, автоматы, пушки.

Догорая, корчится село…

Где ж конец проклятой постирушке?

Ведь уже почти что рассвело!

Ю. Друнина

 

Зинка

Памяти однополчанки –

Героя Советского Союза Зины Самсоновой

 

1

Мы легли у разбитой ели.

Ждем, когда же начнет светлеть.

Под шинелью вдвоем теплее

На продрогшей, гнилой земле.

 

– Знаешь, Юлька, я – против грусти,

Но сегодня она не в счет.

Дома, в яблочном захолустье,

Мама, мамка моя живет.

 

У тебя есть друзья, любимый,

У меня – лишь она одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

 

Старой кажется: каждый кустик

Беспокойную дочку ждет...

Знаешь, Юлька, я – против грусти,

Но сегодня она не в счет.

 

Отогрелись мы еле-еле.

Вдруг приказ: «Выступать вперед!»

Снова рядом, в сырой шинели

Светлокосый солдат идет.

 

2

С каждым днем становилось горше.

Шли без митингов и знамен.

В окруженье попал под Оршей

Наш потрепанный батальон.

 

Зинка нас повела в атаку.

Мы пробились по черной ржи,

По воронкам и буеракам

Через смертные рубежи.

 

Мы не ждали посмертной славы. –

Мы хотели со славой жить.

...Почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит?

 

Ее тело своей шинелью

Укрывала я, зубы сжав...

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

 

3

– Знаешь, Зинка, я против грусти,

Но сегодня она не в счет.

Где-то, в яблочном захолустье,

Мама, мамка твоя живет.

 

У меня есть друзья, любимый,

У нее ты была одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом стоит весна.

 

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

...Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала?!

Ю. Друнина

 

* * *

И опять мы поднимаем чарки

За невозвратившихся назад…

Пусть Могила Неизвестной Санитарки

Есть пока лишь в памяти солдат.

 

Тех солдат, которых выносили

(Помнишь взрывы, деревень костры?)

С поля боя девушки России, –

Где ж могила Неизвестной Медсестры?

Ю. Друнина

 

* * *

Когда проходят с песней батальоны,

Ревнивым взглядом провожаю строй –

И я шагала так во время оно

Военной медицинскою сестрой.

 

Эх, юность, юность! Сколько отмахала

Ты с санитарной сумкой на боку!..

Ей-богу, повидала я немало

Не на таком уж маленьком веку.

 

Но ничего прекрасней нет, поверьте

(А было всяко в жизни у меня!),

Чем защитить товарища от смерти

И вынести его из-под огня.

Ю. Друнина

 

* * *

До сих пор,

Едва глаза закрою,

Снова в плен берет меня

Война.

Почему-то нынче

Медсестрою

Обернулась в памяти она:

Мимо догорающего танка,

Под обстрелом,

В санитарный взвод,

Русая, курносая славянка

Славянина русого ведет…

Ю. Друнина

 

* * *

Могла ли я, простая санитарка,

Я, для которой бытом стала смерть,

Понять в бою, что никогда так ярко

Уже не будет жизнь моя гореть?

 

Могла ли знать в бреду окопных буден,

Что с той поры, как отгремит война,

Я никогда уже не буду людям

Необходима так и так нужна?..

Ю. Друнина

 

Сёстры

Бинтовала сестренка устало

Мою голову...

Вьюгой пыля,

Вслед за нею зима бинтовала

Непросохнувшие поля.

 

Я следил тяжело и рассеянно,

Как накладывали бинты

Терпеливые руки спасенья

Окровавленной доброты.

 

Или облаком небо касалось

Загоревшегося лица,

Или мертвенная усталость

Замораживала бойца.

 

Только судорога затихала,

Кровь не скатывалась по виску,

И метелью беленная хата

Где-то реяла на весу.

 

И холодные руки шершаво

Останавливались на лбу,

И сестренка – иль вьюга –

шуршала,

Заслоняла солдата судьбу.

 

Иль над самою кромкою смерти

Возникали в усталой крови

Приносящие милосердье

Материнские руки любви.

Б. Дубровин

 

В атаке

Бросается снова за ротою рота

На страшный, на чёрный бугор,

Сквозь узкие щели немецкого дзота

Рычат пулемёты в упор.

 

Но мы и под пулями плеч не сутулим,

Ведь с нами – легка и быстра –

Навстречу победе, не кланяясь пулям,

Идёт молодая сестра.

 

И каждый далёкое милое имя

В душе произносит сейчас,

Как будто глазами её голубыми

Вся родина смотрит на нас.

П. Шубин

 

Сестрица

Мы знаем девушек с пугливым, робким взглядом,

Боявшихся в лесу простого пня;

Теперь они в шинели – с нами рядом:

На поле битв, на линии огня.

 

Лесные пни их больше не пугают,

У них теперь спокойный, твердый взгляд.

Они теперь под пулями шагают.

Несут в объятьях раненых солдат.

 

Есть в книге жизни светлые страницы,

Особая сокрыта в них краса;

И слово драгоценное – сестрица –

Солдаты произносят неспроста.

 

Такого слова попусту не скажешь.

Такое слово надо заслужить;

Такого слова не найдется краше –

В него всю душу хочется вложить.

 

Когда в бреду захочется напиться,

И чудится – смыкает враг кольцо.

Чуть внятно шепчет раненый: «Сестрица»...

И вот над ним – чудесное лицо;

 

На воспаленный лоб рука ложится,

Рука другая подает питье,

И снова шёпот медленный: «Сестрица»...

В блаженное уводит забытье.

 

А девушка в косынке сна не знает:

Ее уже другой к себе зовет,

Она ему подушку поправляет,

Над ним сидит, пока он не уснет.

 

Совсем вблизи грохочут бомб разрывы,

Она сидит спокойна и нежна.

Тревожный сон бойцов храня ревниво, –

Ее бесстрашной сделала война.

 

Она утешит взглядом, теплым словом;

С ней легче боль и всякая беда,

И, уходя на фронт совсем здоровым,

Ее боец запомнит навсегда.

 

На поле битв, где пули хлещут градом.

Где оставляет бой кровавый след,

Она идет в шинели с нами рядом

Для подвигов, для славы, для побед.

С. Алымов

 

Я её вспоминаю снова

Я её вспоминаю снова

В полушубке солдатском, в каске,

В сапогах пудовых кирзовых,

В давней были, как будто в сказке.

 

Мины падали, снег сметая,

Обнажая до дна болото.

Кровью на снегу залитая,

Залегла – не встаёт – пехота.

 

Ткнувшись в снег головой неловко,

Ни назад, ни вперёд ни шагу,

За убитыми, как за бровкой.

Поле ровное, как бумага.

 

И горит там после атаки,

За деревней Гора у леса

Наша рота, все наши танки,

На газойле горит железо.

 

А она мне встала навстречу,

Головою ткнулась под мышку

И свои подставила плечи.

– Ты держись, – говорит, – братишка!

 

– Ты держись! – И скинула каску,

И пошли мы по полю с нею,

С нею, тоненькой и глазастой,

Нос веснушками весь усеян.

 

Про таких говорят заглазно,

Что ни кожи, ни рожи нету.

Шла она в снегу непролазном

От кювета и до кювета,

 

Там, где пели пули и мины,

До деревни Гора к танкистам,

Да ещё подставляя спину,

Да ещё твердила: – Держись ты!

 

А потом она парабеллум

У меня взяла осторожно.

К рукоятке его прикипела,

Как перчатка, с ладони кожа.

 

Постояла возле носилок

И ушла к пехоте без слова.

Это в сорок четвёртом было

У деревни Гора под Псковом.

С. Орлов

 

* * *

Красный крест на сумке цвета хаки,

Где они, твои шестнадцать лет?

До войны с тобой на «ты» не всякий

Говорить осмелился б поэт…

 

А теперь сидим мы вот и курим,

Под рукой у каждого наган…

Помню, как-то в огненную бурю

Первая моих коснулась ран.

 

Я не знал тебя тогда, Мария,

Но, прощаясь с жизнью, может быть,

Обнял землю и сказал: «Россия,

Ты ее не можешь позабыть».

 

Ну, а дальше – белая палата

Да повязки тяжкие в крови,

В темной биографии солдата

Светлая страница о любви.

 

Что еще? Про ненависть и славу

До зари беседа, а потом

Наизусть читаешь ты «Полтаву»,

Битвы вспоминаешь под Орлом.

 

Да меня украдкой даришь взглядом,

Дым табачный гонишь от лица…

Так всю ночь. И всё за то, чтоб рядом

Быть со мною вечно. До конца.

Б. Костров

 

Скромные герои

Без пышных тостов и речей,

Взволнованно и просто

Споем о доблести врачей,

О наших храбрых сестрах.

 

Они на вахте день и ночь

Полны одним желаньем –

Героям раненым помочь

И облегчить страданья.

 

И под огнем и под свинцом,

Под вражеским ударом

Хлопочут сестры над бойцом,

Подходят санитары.

 

И опирается боец

На руку молодую:

«Я думал, что пришел конец...

Нет! Значит – повоюю!»

 

На рану жгучую легла

Умелая повязка.

И так светла и так тепла

Заботливая ласка!

 

Бойцов спасая вновь и вновь

Упорно и бесстрашно,

Свою дают героям кровь

Врачи и сестры наши.

 

Не зря кипит в госпиталях

Работа днем и ночью, –

Боец идет на костылях,

Потом бросает прочь их.

 

И тот, кто на носилках был

Худой, изнеможенный,

Выходит в жизнь, набравшись сил,

Как заново рожденный.

 

Он вновь готов к любым боям,

И, штык проверив острый,

Он говорит: «Спасибо вам,

Мои врачи и сестры!»

В. Лебедев-Кумач

 

Песня о сестре

Мы шли, блиндажи очищая,

Блокируя дзоты врагов.

Над нами луна молодая

Катилась среди облаков.

Горела земля под ногами.

Сквозь взрывы гремело «ура!».

Шла в первых рядах между нами

Отважная наша сестра.

 

Свинцовые грозные вьюги

Шумят над Отчизной моей.

Товарищ, споем на досуге

Про карие очи подруги,

Про черные стрелки бровей.

 

По льду, сквозь огонь ураганный

На вражеский берег реки

Мы вышли, и кровью поганой

Окрасились наши штыки.

Я ранен был в битве суровой,

Упал и очнулся, когда

Спокойные руки Беловой

Меня приподняли со льда.

 

Я скоро поправлюсь и снова

С подругою встречусь в бою.

Тебе, комсомолка Белова,

Я песенку эту спою.

Чтоб вспомнило сердце про друга,

Про ночь, про багровые льды, –

Чтоб грудь колыхнулось упруго

Под орденом Красной Звезды.

В. Лифшиц

 

Безымянная

Ну, как я забуду, добрая, ласковая,

То хмурое утро декабрьского дня.

Когда, обреченного смерти вытаскивая,

Ты телом своим прикрывала меня.

 

Ползла ты по снегу, железом иссеченному,

В окованной стужей задонской степи.

И мне, обессиленному, искалеченному,

Шептала: – Желанненький мой, потерпи!

 

У гибели жизнь мою дерзостью выманив,

Меня ты в то утро сдала в медсанбат

И скрылась в метели. А я даже имени

Не мог разузнать у знакомых ребят.

 

Но образ твой светлый храню постоянно я

В окопе, в землянке, в лесном шалаше.

В то хмурое утро, моя безымянная,

Ты солнечный луч обронила в душе.

А. Сурков

 

Сестра

Из фронтовой тетради.

 

Когда, упав на поле боя –

И не в стихах, а наяву, –

Я вдруг увидел над собою

Живого взгляда синеву,

 

Когда склонилась надо мною

Страданья моего сестра –

Боль сразу стала, не такою:

Не так сильна, не так остра.

 

Меня как будто оросили

Живой и мертвою водой,

Как будто надо мной Россия

Склонилась русой головой!..

И. Уткин

 

Сестра

Друзья, вы говорили о героях,

Глядевших смерти и свинцу в глаза.

Я помню мост, сраженье над рекою,

Бойцов, склонившихся над раненой сестрою.

Я вам хочу о ней сегодня рассказать.

 

Как описать ее? Обычная такая.

Запомнилась лишь глаз голубизна.

Веселая, спокойная, простая,

Как ветер в жаркий день,

являлась к нам она.

 

Взглянули б на нее, сказали бы: девчонка!

Такой на фронт? Да что вы! Убежит.

И вот она в бою,

и мчатся пули звонко,

И от разрывов воздух дребезжит.

 

Усталая, в крови, в разорванной шинели,

Она ползет сквозь бой,

сквозь черный вой свинца.

Огонь и смерть проносятся над нею,

Страх за нее врывается в сердца,

 

В сердца бойцов, привыкших храбро биться.

Она идет сквозь смертную грозу,

И шепчет раненый:

– Сестра моя, сестрица,

Побереги себя. Я доползу. –

 

Но не боится девушка снарядов;

Уверенной и смелою рукой

Поддержит, вынесет бойца – и рада,

И отдохнет чуть-чуть – и снова в бой.

 

Откуда в маленькой, скажите, эта сила?

Откуда смелость в ней, ответьте мне, друзья?

Какая мать такую дочь взрастила?

Ее взрастила Родина моя!

 

Сейчас мы говорили о героях,

Глядевших смерти и свинцу в глаза.

Я помню мост, сраженье над рекою,

Бойцов, склонившихся над раненой сестрою.

Как я смогу об этом рассказать!

 

На том мосту ее сразил осколок.

Чуть вздрогнула она, тихонько прилегла.

К ней подошли бойцы, она сказала: – Скоро…

И улыбнулась нам, и умерла.

 

Взглянули б на нее, сказали бы: девчонка!

Такой на фронт? Да что вы! Убежит.

И вот грохочет бой,

и мчатся пули звонко.

В земле, в родной земле теперь она лежит.

 

И имени ее узнать мы не успели,

Лишь взгляд запомнили,

светивший нам во мгле.

Усталая, в крови, в разорванной шинели,

Она лежит в украинской земле.

 

Мне горе давит грудь,

печаль моя несметна,

Но гордость за нее горит в душе моей.

Да, тот народ велик

и та страна бессмертна,

Которая таких рождает дочерей!

 

Так пусть по свету пролетает песня,

Летит во все моря,

гремит в любом краю,

Песнь о моей сестре,

о девушке безвестной,

Отдавшей жизнь за Родину свою.

В. Гусев

 

Девушка родная

Прекрасен, юн, сосредоточен, собран,

В огне войны, в пороховом дыму,

Он вырастает, этот женский образ, –

Дочь, верная народу своему.

 

Так молода… Лет двадцать, даже меньше,

Но ей по силам мужественный труд.

Она из тех, как будто слабых женщин,

Которые так редко устают.

 

Под пулями, не дорожа собою,

Она бойцу накладывает жгут.

Недаром раненный на поле боя

Зовет: «Товарищ девушка, ты тут?»

 

Он бледен. Рана у него сквозная;

Хотел подняться и упал опять.

Он стиснул зубы: «Девушка, родная,

Тяжелый я. Тебе и не поднять».

 

Но та его подымет, повторяя:

«Я, знаешь, только слабая на вид».

И снова в битве на переднем крае

И снова эту фразу говорит.

В. Инбер

 

Фронтовая сестра

В дубленом простом полушубке,

Поверх его – сумка с крестом, –

Казалась ты робкой и хрупкой –

Была ты отважным бойцом.

 

Откуда бралась в тебе сила,

Решимость твоя до конца,

Когда из огня выносила

В кровавых повязках бойца?!

 

И, веря, что жизнь возвратится,

У смертной черты на краю

Солдат одно слово: «Сестрица!..»

Шептал, как надежду свою.

 

…Стоят обелиски солдатам

На каждой военной версте, –

В Москве бы воздвигнуть, ребята,

Один – медицинской сестре!

В. Пухначёв

 

Сестренка

Осколки, как пчелы, звенели

Сквозь взрывы шального огня,

Сестренка в армейской шинели

Тащила по полю меня.

 

От раны смертельной спасая,

Слегка наклонясь надо мной,

Под взрывами, страха не зная,

Шептала: «Мужайся, родной!»

 

Тащила, из сил выбиваясь,

Жесток, беспощаден был бой.

Всё ниже к земле прижимаясь,

Меня прикрывала собой.

 

Не слышала грохота боя,

Не видела вспышек огня,

Жила лишь заботой одною –

Спасти бы, спасти бы меня.

 

Бои те давно отгремели,

А я перед нею в долгу.

Сестренку в армейской шинели

Забыть до сих пор не могу

А. Старостин

 

Наша сестра

Вьюга ночью бушевала,

Колкий снег несли ветра,

С нашей ротою шагала

Медицинская сестра.

 

Воя волком вьюга злая

Будоражила снега,

И бойцы, перебегая,

Окружили стан врага.

 

И сквозь снег мерцал туманный

Лунный свет – и до утра

Перевязывала раны

Медицинская сестра.

 

И сама забинтовала

Руку нежную свою,

Но бойцов не покидала –

До утра была в бою.

 

Солнце встало. Позолотой

Блещет снег – и, как вчера,

Неразлучна с нашей ротой

Наша верная сестра.

А. Лепих

 

* * *

Прислали к нам девушку в полк медсестрой.

Она в телогрейке ходила.

Отменно была некрасива собой,

С бойцами махорку курила.

 

Со смертью в те дни мы встречались не раз

В походах, в боях, на привале,

Но смеха девичьего, девичьих глаз

Солдаты давно не встречали.

 

Увы, красоте тут вовек не расцвесть!

На том мы, вздыхая, сходились.

Но выбора нету, а девушка есть,

И все в нее дружно влюбились.

 

Теперь вам, девчата, пожалуй, вовек

Такое не сможет присниться,

Чтоб разом влюбилось семьсот человек

В одну полковую сестрицу!

 

От старших чинов до любого бойца

Все как-то подтянутей стали,

Небритого больше не встретишь лица,

Блестят ордена и медали.

 

Дарили ей фото, поили чайком,

Понравиться каждый старался.

Шли слухи, что даже начштаба тайком

В стихах перед ней изливался.

 

Полковник и тот забывал про года,

Болтая с сестрицею нашей.

А ей, без сомнения, мнилось тогда,

Что всех она девушек краше.

 

Ее посещенье казалось бойцам

Звездою, сверкнувшей в землянке.

И шла медсестра по солдатским сердцам

С уверенно-гордой осанкой.

 

Но вот и Победа!.. Колес перестук…

И всюду, как самых достойных,

Встречали нас нежные взгляды подруг,

Веселых, красивых и стройных.

 

И радужный образ сестры полковой

Стал сразу бледнеть, расплываться.

Сурова, груба, некрасива собой…

Ну где ей с иными тягаться!

 

Ну где ей тягаться!.. А все-таки с ней

Мы стыли в промозглой траншее,

Мы с нею не раз хоронили друзей,

Шагали под пулями с нею.

 

Бойцы возвращались к подругам своим.

Ужель их за то осудить?

Влюбленность порой исчезает как дым,

Но дружбу нельзя позабыть!

 

Солдат ожидали невесты и жены.

Встречая на каждом вокзале,

Они со слезами бежали к вагонам

И милых своих обнимали.

 

Шумел у вагонов народ до утра –

Улыбки, букеты, косынки…

И в час расставанья смеялась сестра,

Старательно пряча слезинки.

 

А дома не раз еще вспомнит боец

О девушке в ватнике сером,

Что крепко держала семь сотен сердец

В своем кулачке загорелом!

Э. Асадов

 

Сестра

Когда я лежал в полевом лазарете,

Неслышная, ты приходила ко мне.

Сосед мой, разведчик, кричал на рассвете,

Скорее в бреду, чем в простом полусне.

 

И, видно, была в тебе страшная сила,

Что люди смирялись пред властью такой,

Когда ты их имя произносила,

Когда ты волос их касалась рукой.

 

И люди, седые от мук и страданий,

Невидящих глаз не сомкнув до утра,

По-детски тебя беспокоили: «Няня»,

По-братски тебя называли: «Сестра!»

 

На миг становилось легко и просторно,

В палату вносили бинты и тазы,

И еле заметный душок йодоформа,

Как на море в августе, после грозы...

М. Матусовский

 

Сестрёнка

Закат чадил. Атака захлебнулась.

Пехота под неистовым огнём

В сырой суглинок нехотя уткнулась,

Попятилась, прижатая свинцом.

 

Ну а сестра, девчонка, неумело

Ползла вперёд, где бушевал огонь.

Снаряды выли зло и оголтело,

И дым стоял, как вздыбившийся конь.

 

Она ползла. Шептала громко: «Мама!»

И плакала. И всё-таки ползла –

Отчаянно, испуганно, упрямо…

И расступалась ядовито мгла.

 

Она ползла, прикрытая лишь небом.

Ползла. Над нею ветер пуль хлестал.

И старшина, сжав кулаки, свирепо:

«Назад! Куда ты? Мать твою…» – орал.

 

Железа гарь. Шинель. Нога. Воронка.

И рядом глухо, как из-под земли:

«Пи-ить!.. Подмогни маненечко, сестрёнка.

Пошли, сестрёнка… До своих пошли…»

 

И силился вскочить. Не понимал он,

Что он без ног. Давился стоном: «Пи-ить!»

А санитарка слёзы вытирала

И умоляла: «Миленький, терпи…

 

Терпи. Чуток переведём дыханье –

И дальше. Скоро… Вон до тех берёз…»

Фашисты шли уверенно, нахально.

Шли, словно на прогулке, в полный рост.

 

Горланили развязно, громко, пьяно.

Тяжёлый дым стелился по стерне.

«Ещё чуть-чуть…» Но, взгляд подняв туманный,

Вдруг поняла, что отступленья нет.

 

«Терпи, родной…» Нашарила винтовку.

«Терпи….» И с нервным перекосом губ,

Не целясь, торопливо и неловко

Шальной огонь открыла по врагу…

 

Она от страха словно меньше стала,

Но всё равно не думала про смерть.

И, плача, всё стреляла и стреляла,

Как будто бы боялась не успеть.

А. Предеин

 

* * *

Она в простом армейском ватнике

Врывалась с нами на высоты,

А про нее в тылу развратники

Рассказывали анекдоты.

 

На касках появились вмятины,

И было горько, было солоно,

И за нее молились матери

Всех мальчиков мобилизованных.

 

Ни суесловия, ни вымысла,

И так немудрено представиться.

Она меня из боя вынесла,

Когда я был в плену беспамятства…

 

Вдали над рощами, над пущами

Плывет закат и солнце плавится.

Нам все грехи давно отпущены,

А славы больше не прибавится.

 

Пришла в поля пора прощальная,

Горят последние соцветия.

И плачет женщина печальная

В день своего сорокалетия.

 

И молодостью знаменитого

Из боя по густой полыни

Убитого, но не забытого

Еще несет она поныне.

Я. Козловский

 

Письмо безымянной медсестре*

Но как я забуду то хмурое утро,

То хмурое утро декабрьского дня,

Когда, презирая и смерть, и увечье,

Ты телом своим прикрывала меня.

 

Ползла ты по снегу, железом иссеченному,

В окованной стужей задонской степи.

И красноармейцу, огнем изувеченному,

Тихо шептала: «Родной, потерпи…»

 

В то хмурое утро, тяжко-кровавое,

Сдала ты, сестричка, меня в медсанбат.

Какая была ты – скромная, бравая?

Я имя твое не узнал у ребят.

 

Но облик твой вечно живет в моем сердце,

Я так благодарен далекому дню!

Моя безымянная сестричка, поверь мне,

Твой образ в душе навсегда сохраню.

З. Котова

* Похожий текст с небольшими изменениями опубликован в газете «Красная звезда» от 06.07.1943 за подписью Алексея Суркова.

 

Сестрёнка

Нам в окопах было не тесно,

Ты сестрою была нам в бою.

Мы влюблялись в тебя, если честно,

В эту смелость и верность твою!

 

Медсестрёнка, девчонка ты,

Соболиные брови вразлёт,

Соловьи не поют здесь, не щёлкают,

А строчит и строчит пулемёт.

 

Так прижал нас к земле, зараза,

Что поднять головы не даёт.

У околицы клён долговязый,

Весь израненный, крыльями бьёт.

 

Но не век же лежать нам снопами.

Командир лишь планшеткой взмахнул,

И пошли мы большими шагами

В этот вражеский огненный гул.

 

Фрицы били по нам из орудий,

Всё равно побежали враги.

Медсестрёнка, послушайте, люди,

Разрезала мои сапоги.

 

И по полю тащила, родного,

Столько вытащила родных!

У околицы снова и снова

Клён кричал, а потом вдруг затих.

 

Но не зря мы ходили в атаку.

Стала нашей земли полоса.

Клён крылатый догонит ватагу

Светлых душ, что ушли в небеса.

 

Я тебя отыщу, дорогая,

В День Победы бокал пригублю.

И скажу, этот бой вспоминая:

«Я тебя, как и прежде, люблю».

С. Коротков

 

Сестра

Когда свинец атаки взбесится,

Я поднимаюсь и бегу.

С крестом и красным полумесяцем

Мелькает сумка на боку.

 

А по берёзам пули щёлкают,

А впереди – разрывов мгла,

Где под огнём за ближней ёлкою

В снегу пехота залегла.

 

Бегу рывком, бегу без роздыха,

Не укрываясь от огня.

И не хватает сердцу воздуха,

И тают силы у меня.

 

В глазах колышется пожарище.

И полушубок мне велик.

Но кровь упавшего товарища

Остановиться не велит.

 

Ещё не скоро воспалённые

Мне губы снег запорошит.

Держитесь, парни батальонные, –

Сестра на помощь к вам спешит…

 

Дам командиру отделения

Из фляги горло промочить.

А треугольник с поздравлением

Я не успею получить.

 

…Звенит капель – весны предвестница,

И тает в поле зимний след.

Встречай свой день, моя ровесница, –

Девчонка в восемнадцать лет.

 

Как подобает юной женщине,

Ты платье лучшее надень.

А я убита на Смоленщине

В Международный женский день.

 

Но если вновь атака взбесится –

Ты знай: я рядом побегу.

С крестом и красным полумесяцем

Запляшет сумка на боку.

В. Уруков

 

Медсестра

Кто был в боях,

Тот видел смерть в лицо, –

Она дышала холодом и смрадом,

Осколками свистела и свинцом,

Секла, строчила пулеметным градом,

 

Бывала боль особенно остра,

Когда сменялся грохот тишиною,

Но низко наклонялась медсестра –

Она казалась близкою, родною.

 

Откуда силы брались у нее –

Вытаскивать бойцов из пекла боя?

Бесстрашно дело делала свое,

Порой солдата заградив собою.

 

В пургу и в слякоть,

В тундре и в степи,

Какая бы гроза ни лютовала,

Шепча слова:

– Немного потерпи, –

Сестра любые раны бинтовала.

 

Она в боях соратница всегда.

Солдаты с нею

Смертных мук не знали.

Ее по праву в давние года

Сестрою милосердия назвали.

 

...Врачи, медсестры исцеляют нас.

Прекрасен мир и небо голубое.

В борьбе за жизнь

Врач не смыкает глаз,

А медсестра – солдат на поле боя.

А. Титов

 

В одном ряду

Помню: из горящего села,

Где тянулся дым со всех сторон,

Ты, не по летам седой, пришла

В наш стрелковый первый батальон.

 

Падали снаряды, степь долбя,

Ветер гнал поземку целиной…

Кто-то вдруг из нас назвал тебя

По-солдатски ласково – сестрой.

 

Позабыв про стужу и метель,

Отомстить врагу мы поклялись.

Каска и походная шинель,

Девушка, к лицу тебе пришлись.

 

Над тобою пролетал свинец,

С нами ты была в любом бою.

Видел каждый раненый боец

Сумку санитарную твою.

 

Сколько жизней спасено тобой,

Девушка, у смерти на виду!

Ты к победе шла из боя в бой

С нами в атакующем ряду.

С. Голованов

 

Товарищ медицинская сестра

На побережье Финского залива

Есть холм почти на самом берегу.

Порой во время сильного прилива

Его волна коснется на бегу.

 

За ним лежит спокойная равнина

Уже в листве желтеющей пестра,

А на холме написано:

«Марина.

Товарищ медицинская сестра».

 

И все полно глубокого покоя,

Лишь легкий шум прибрежных тростников...

Какой тоскою,

сдержанной, мужскою,

Повеяло от этих кратких слов!

 

И вижу я, как в горький час разлуки

Тем поздним, зимним,

тем февральским днем

Красноармейцев зябнувшие руки

Копали холм –

оставить друга в нем.

 

И комья перемерзшие звенели,

Кончался день и таял в полумгле...

И девушку в застегнутой шинели

Укрыли в отвоеванной земле.

 

И каждый шлем надвинул на затылок,

И все ушли.

А ночью у костра

Всем виделась подруга у носилок,

Товарищ медицинская сестра,

 

Бинтующая раненые ноги,

Не спящая неделями подряд.

И женский взгляд заботы и тревоги

Одновременно видел весь отряд.

 

Когда-нибудь тринадцатый стрелковый

Поставит памятник на этом берегу.

Но все равно – четыре эти слова

Я и такими в сердце сберегу.

 

В них – честь бойцов

и гордость полководцев,

И горький дым походного костра,

И в славе их навеки остается

Товарищ медицинская сестра.

Е. Рывина

 

Слово дружиннице

Росла ты за Нарвской заставою,

Светла, молода и скромна,

Своею бессмертною славою

Тебя озаряла страна.

 

Ты знала душой своей смелою

Еще на пороге войны,

Как девичьи руки умелые

Родимой отчизне нужны.

 

У каждого силы утроены

В великом и правом бою.

Для жизни советского воина

Ты жизнь не жалеешь свою.

 

Болотом, ложбиною, чащею,

В ночи, на закате ли дня –

Ползешь ты, сестра настоящая,

Чтоб брата забрать из огня.

 

Прогоним мы тучу угрюмую,

Расправимся с подлым врагом, –

Какие мы песни придумаем,

Какие слова мы найдем!

 

И будет тогда нам рассказано

Про всех, что лежали в крови

И жизнью своею обязаны

Твоей беззаветной любви!

Е. Рывина

 

Дружинница

(Рассказ красноармейца)

 

Клонились сосны на ветру,

и каждая из них

Открыла крону, что огнем

была опалена,

А ветер пламя раздувал

и ветер не утих,

И черная – в конце концов –

валилась вниз сосна.

 

Казалось, на колени встал

тот заповедный лес,

И пепел падал тяжело

на пересохший мох,

Когда вперед, навстречу нам,

почти наперерез

Пехота финская пошла.

И я за куст залег.

 

Мне сквозь багровую листву

была тропа видна.

Я видел, как пошли они,

как скрылись за холмом,

И я клянусь, что в трудный час

была со мной она,

А мой товарищ говорит,

что с ним была вдвоем.

 

Тогда сержанта я спросил,

и он мне отвечал, –

Как будто мы не вместе шли,

а гнали врозь врагов, –

Он говорит: сняла ему

она шинель с плеча

И легкой девичьей рукой

остановила кровь.

 

Я сам пробился через тьму,

я нюхал горький дым,

Я трижды ранен был в бою

и памятен врагу,

Я все запомнил, потому

товарищам своим

На этот раз – я говорю –

поверить не могу.

 

Мне сквозь багровую листву

была тропа видна.

Я видел, как ушли враги,

как скрылись за холмом,

И я клянусь, что в трудный час

была со мной она,

А мой товарищ говорит,

что с ним была вдвоем.

 

Быть может, впрямь, она везде

Успела побывать,

Но все-таки из-под огня

она ушла со мной.

Я помню светлые глаза,

я мог бы вам назвать

Ее по имени, но я

назвал ее Сестрой.

И. Колтунов

 

Песня о дружиннице

Ночью темною, в утро глухое,

На просторах полей боевых,

В час последнего, грозного боя

Слышен голос дружинниц родных.

 

Лишь раскаты вблизи прогремели

На родных потрясенных лугах –

Вышла девушка в серой шинели

И тяжелых больших сапогах.

 

Санитарная сумка с бинтами

У нее на широком ремне.

В битве, в пламени рядом с бойцами

Каждый видел ее на войне.

 

В громе взрывов и в отблесках молний.

Бороздивших небесную синь,

Как святыню, храним мы и помним

Имена молодых героинь.

В. Саянов

 

Медицинская сестра

(рассказ фронтовика)

 

А было так: приказ: вперёд!

И – ринулись бойцы,

Как будто взяв пурги полёт

На вздыбе под уздцы.

 

Мороз отскакивал от ног,

Что был в окопах лют,

А впереди фашист залёг,

И он коварством крут.

 

И надо цепь его траншей

И огневую крепь

Прорвать на важном рубеже

Броском сквозь степь и смерть!

 

И вот – река. Надёжен лёд

Под коркой снеговой…

И вдруг как грянет пулемёт

Во фланг цепи живой!

 

И тут же – вспышки из траншей:

Фашисты ждали нас…

Хотели гнать мы их взашей,

Да вот – неровен час…

 

Сражённый пулей наповал,

Упал наш командир.

И мы легли. Но смертный шквал

Фашист не прекратил.

 

Свинцовый, снежный ураган.

Мы – на ладони льда…

Сестра ползёт… И ей наган

Вдруг командир отдал:

 

«Мне не подняться… Не бинтуй…

Тебе важнее – в бой!

Беги скорей на высоту,

Всех подними с собой…

 

Другому выходу не быть!

Или – покосят всех…»

Сестра рванулась во всю прыть,

Взметнув оружье вверх.

 

И мы, прижатые ко льду,

Не верим яви глаз:

Девчонка с местью не в ладу –

На месть торопит нас.

 

И вот она у высоты.

А там и рядом враг…

«Вперёд! Ура!»…

Был непростым

К победе каждый шаг.

П. Герасимов

 

Медсестра

Помеченной воронками тропою

Через кусты, избитые осколками,

Меня когда-то вынесла из боя

Курносая девчонка с рыжей челкою.

 

Она меня тащила на палатке,

Скрипя зубами, всю силенку вымотав,

Через окопы, по лужайке гладкой

От жухлых трав, росой и ливнем вымытых.

 

Я близко видел синих глаз сияние

И дрожь ресниц, когда в снарядном вое

Она склонялась надо мной, израненным,

Чтобы от смерти защитить собою.

 

…Я многое из памяти вычеркивал,

Но для меня поистине священна

Курносая девчонка с рыжей челкою,

Что жизнь спасла мне в грохоте военном.

Ф. Архипов

 

Сестры

Я не льстивыми здесь словами

Вас приветствую, лгать не могу,

Это правда, что мы перед вами

Все как есть в неоплатном долгу.

 

Он упал под родною рябиной,

Но какой бы он ни был герой,

Он в долгу пред своею любимой,

Перед матерью и сестрой,

 

Что тащила на плащ-палатке

На земле под огнем бойца,

И касался той русой прядки

Смертоносный полет свинца.

 

И в свистящем свинца полете

Мне увидеть ее повезло –

Эту прядку, что из-под пилотки

Пробивалась смертям назло.

И. Глинский

 

Настя

Телом пикировщика пропорот

В синь тугую крашеный восход.

Сыпанул фугасные на город

По-пиратски черный самолет.

 

Как в него палил из автомата

Санитарной брички ездовой,

Исходя и яростью, и матом

От бессилья злого – сбить его!

 

Как живая, ухает и стонет

Взрывом бомб взметенная земля!

И несут испуганные кони

Наш возок в сожженные поля.

 

Мы в бинтах, беспомощнее трупов,

И над нами, чтобы нас спасти,

Распласталась Настя-санинструктор,

Как хохлатка крылья распустив.

 

И цыпленком спрятанным под нею,

Зла и боли слезы обронив,

Понял я, что нет ее роднее

И что нет надежнее брони.

Г. Григориади

 

Медсестра

Сестрам милосердия,

великим труженицам война посвящаю.

 

Взвод рванулся в атаку. Быстрее

Перебежки, короткий бросок.

Огрызаются вражьи траншеи

Взрыв! Уходит земля из-под ног.

 

Свет померк, и в глазах помутилось.

Впереди где-то гасло «Ура!».

В этот миг надо мною склонилась,

Разогнав темноту, медсестра.

 

И сказала всего-то: – Родимый,

Потерпи и крепись, дорогой…

И всю боль, что была нетерпимой,

Отвела от меня, как рукой.

 

Мы ползли от воронки к воронке.

Кто ей дал столько мужества, сил,

Что в огонь, не страшась, шла девчонка,

Чтобы, ею спасенный, я жил!

 

Бой гремел. Пронесет или крышка?

Только б выйти нам из-под огня.

Всюду взрывов огнистые вспышки.

Но сестра прикрывает собою меня.

 

И когда вниз осел дым тротила,

Я увидел, открыв вдруг глаза:

На щеке ее скорбно застыла,

Багровея, последняя в жизни слеза.

 

Я поклялся на горестном плаче

Над убитыми в страшной войне:

Если выживу – надо иначе

Жить, войну ненавидеть, а значит,

Быть в ответе за мир на земле.

 

Клятву ту не нарушив с годами,

Я девятого мая иду

К обелиску. На плиты с цветами

Рядом сердца частицу кладу.

В. Скворцов

 

* * *

Мы за церквушкой деревенскою,

У тихой рощи на краю

Хороним Лельку Воскресенскую,

Погибшую в ночном бою.

 

Она лежит, не легендарная,

Смежив ресницы, как во сне,

А рядом сумка санитарная

С бинтом багровым на ремне.

 

Свод неба вместе с лунной долькою

Туманным залит молоком,

Полковник, стоя перед Лелькою,

Слезу стирает кулаком.

 

Свое забывший положение,

Седой, видавший смерть не раз,

«Прощай» ли шепчет или прощения

У Лельки просит в этот час?

 

А мне бы плакать в одиночестве

Весь день сегодня напролет…

К торжественной готовясь почести,

Винтовки зарядил мой взвод.

 

Женат полковник и, наверное,

Не знает он, лихой в бою,

Что хороню я нынче первую

Любовь мою.

Я. Козловский

 

Смерть девушки

Сто раненых она спасла одна

И вынесла из огневого шквала,

Водою напоила их она

И раны их сама забинтовала.

 

Под ливнем раскаленного свинца

Она ползла, ползла без остановки

И, раненого подобрав бойца,

Не забывала о его винтовке.

 

Но вот в сто первый раз, в последний раз

Ее сразил осколок мины лютой…

Склонился шелк знамен в печальный час,

И кровь ее пылала в них как будто.

 

Вот на носилках девушка лежит.

Играет ветер прядкой золотистой.

Как облачко, что солнце скрыть спешит,

Ресницы затенили взор лучистый.

 

Спокойная улыбка на ее

Губах, изогнуты спокойно брови.

Она как будто впала в забытье,

Беседу оборвав на полуслове.

 

Сто жизней молодая жизнь зажгла

И вдруг сама погасла в час кровавый.

Но сто сердец на славные дела

Ее посмертной вдохновятся славой.

 

Погасла, не успев расцвесть, весна.

Но, как заря рождает день, сгорая,

Врагу погибель принеся, она

Бессмертною осталась, умирая.

Муса Джалиль

 

Оксана

Памяти медсестры Оксаны Лысенко

 

Попрощаться сошлись над могилой бойцы

и умолкли, охвачены горем...

Хоронили Оксану мы, нашу сестру,

на кургане высоком над морем.

 

– Так прощай же, родная, – сказал комиссар, –

за тебя мы отплатим, сестрица!..

От непрошеных слез вытирали бойцы

ветром моря прожженные лица.

 

Другом, матерью им и сестрою была.

Ее теплые, нежные руки,

усмиряя бинтами жестокую боль,

уменьшали страданья и муки.

 

Сколько раненых вынесла с поля она!

Скольким жизнь возвратила и силу!

– Так прощай же, сестрица!.. – сказал комиссар.

И мы гроб опустили в могилу.

 

И салют отгремел... Схоронили сестру...

Был приказ нам: «Готовиться к бою.

Захватить высоту».

Стал тот день голубой

черным днем для фашистов, грозою.

 

И штыкам, и гранатам работа нашлась,

и приклад послужил нам немало –

с высоты ни один не увидел фашист,

как вечернее солнце упало.

 

Отплатили бойцы за Оксану свою,

вместе с ними делившую беды,

и в сердцах сберегли они образ ее,

чтоб сквозь битвы нести до победы.

 

Завершится война, отгрохочут бои,

слезы высохнут, стишится горе,

только мы никогда не забудем сестры

и могилы над берегом моря.

И. Гончаренко

 

* * *

…Под ударами бомб

догорал медсанбат.

Надо мною, тяжелым,

Склонилась девчонка.

 

– Обними-ка, родной!

Крепче! Крепче, солдат!

И, от нар оторвав:

– Потерпи! Я тихонько…

 

Как прошли в том аду,

Не пойму до сих пор.

Помню лишь прядь волос

Из-под белой косынки

Да большие девичьи глаза…

И костер,

Полыхавший в зрачках

И на редких слезинках.

 

Много в памяти дат

Стерла начисто жизнь,

А огни на девичьих слезах

Не забыты…

Заглядевшись в костер, я шепчу:

– Отзовись,

Беззаветной солдатской судьбы

Аэлита!

В. Алёхин

 

Воспоминание

Мы казённый табак курили,

С потолка блиндажа текло.

Мы о женщинах говорили

По-солдатски – тоскливо, зло.

 

Наговаривали, тоскуя.

Были всё об одном слова:

«Эх, бы встретить сейчас такую

Хоть на час бы, а то на два!»

 

Говорили ещё похлеще,

И подумалось мне тогда:

Окажись здесь случайно женщина –

Умерла бы вмиг со стыда!

 

Кременчугская зла махорка,

Разговорчики – как махра…

Отворилась вдруг дверь, и робко

К нам в блиндаж вошла медсестра.

 

«На минутку я», – так несмело

Прошептала нам, покраснев.

И на краешек нар присела,

И уснула, едва присев.

 

Слиплись вымокшие кудряшки,

В жилках худенькая рука,

Видно лямочку от рубашки –

Гимнастёрка так велика.

 

Мы беззвучно шинели сняли,

Чтобы гостью свою укрыть.

Мы на цыпочки тихо встали

И под ливень ушли курить.

С. Давыдов

 

Фронтовые медсёстры

Из фронтового медсанбата

Сквозь смерть и горе, сквозь года.

В воспоминаниях девчата

Пришли на встречу, как всегда.

 

Им довелось и боль, и беды

На руки тонкие принять...

На правом фланге в день Победы

Им вечно юными стоять.

Н. Куприянов

 

Девушка с улицы Стачек

 

1

Где вы, песни,

Мечты нашей смелость?

Годы стерли пройденный путь.

И взгрустнулось,

И так захотелось

В невозвратное заглянуть.

От весеннего солнца жмурясь,

Мы сидим с тобой у стола,

Вспоминаем о том

Как буря

Нашу юность оборвала.

 

2

Гложет камни

Уставшее пламя.

В море вспыхнувших волн крутизна,

И грохочет

Небо над нами,

Раскаленное докрасна.

Город плечи сутулые прячет.

Артобстрел...

Сто смертей на пути.

Враг у Лигова, –

Улицей Стачек

По развалинам не пройти.

Дом наш – крепость,

Окна – бойницы.

Клинья надолб за рядом ряд.

Ржавым облаком пыль клубится

Над строителями баррикад.

Ты в широкой отцовской спецовке,

В рукавицах до самых локтей.

Лом скользит, –

Еще мало сноровки,

Да и руки бы погрубей...

Жжет ладони. огонь.

Отдохни ты.

Не стыдись, твою усталь поймет

Тот, кто клал трехпудовые плиты

В баррикаду у Нарвских ворот.

 

3

И опять горизонт дымом хмурится.

Канонада... за Кировским бой.

Молчаливо шагает по улице ее

Пополненье к передовой.

И уходят подруги-девчата

Кто в стрелковый,

Кто в связь, кто в санбат...

Под берет косички запрятав,

Ты явилась в военкомат.

А комиссия отказала:

– Что ты, дочка,

Иди подрасти... –

Но не зря у дверей ты стояла,

Сжав слезинки в упрямой горсти.

 

4

...Сапожищи,

Шинель третьей носки –

Незаштопанный пули след, –

Котелок, автомат,

Комсомольский

Ближе к сердцу прижатый билет.

Помнишь Мгу?

Средь разорванной тверди

Истекающих кровью солдат

На плечах своих слабых

От смерти

Волокла за пригорок в санбат.

Может, зря пожалела косички,

Но зачем обижаться:

Любя,

Не сестрой, как других,

А сестричкой

Называли солдаты тебя.

У Сосновки,

У Луги, у Пинска

В беспросветной, грохочущей мгле

Сколько раз, как к груди материнской,

Прижималась ты к русской земле.

Разве скажешь, что было не страшно?

Но с друзьями ты шла впереди.

Вот и все –

Остальное доскажет

Золотая Звезда на груди!

М. Сазонов

 

Баллада о Вере Хорецкой, защитнице Брестской Крепости

Я, в крепости Брестской бывая не раз,

О Вере Хорецкой слышал рассказ.

Когда приближалась лихая пора,

Она заявила: «Я – медсестра!

Я в Красной армии буду служить.

Долг комсомолки так мне велит!»

 

Год 39-й – Вера в походе

С Красной армией, нёсшей свободу

Украинцам, белорусам, в нужде

Томившимся, в рабской панской узде.

 

Тогда много жизней спасла медсестра,

Поход был её мужанья пора.

Местом службы Хорецкой стал город Брест –

Вдали от Минска, родных её сердцу мест…

 

В крепости Брестской работала Вера,

Старалась оправдать начальства доверие.

Год 41-й, в ночь на 22 июня

Была по госпиталю Вера дежурной,

И в ночь эту страшную, войны пролог,

Выполнила с честью священный свой долг.

 

Вера Хорецкая – в пламени боя,

Бомбы немецкие падали, воя.

Украинцы, русские, белорусы

Ходили в атаки, не было трусов!

 

С фашистами храбро солдаты сражались

И умирали, но не сдавались!..

Гибли герои у неё на глазах,

Вера спасала их, не ведая страх…

 

Руки в крови её, в крови и лицо,

А немцы плотнее сжимают кольцо…

Вот показался фашист с автоматом,

За ним – второй, в круглой каске рогатой.

 

– Стойте! Здесь раненый! – крикнула Вера,

Прикрыла собою бойца, ещё веря,

Что воина сможет тем самым спасти,

В укромное место потом отнести.

 

Но пули фашистские крик оборвали

И жизнь санитарки навеки прервали…

В бессмертие ушла Вера Хорецкая,

Дочь Беларуси, героиня советская…

П. Исаков

 

Ласточка

В память о подвиге Валерии Гнаровской

 

Над фанерной звездочкой зарницы,

Как цветы, раскинула весна.

Именем красивой русской птицы

Тихая деревня названа.

 

Может быть, за голос чистый, звонкий,

Может быть, за синь лучистых глаз

Худенькая в ватнике девчонка

В медсанбате Ласточкой звалась.

 

Ласточка! За что такое имя?

Расспросить бы надо у солдат,

Что руками слабыми твоими

Спасены пятнадцать лет назад.

 

Ты о славе размышляла мало:

Дни и ночи слишком горячи.

Ты всего лишь раны бинтовала, –

Совершали подвиги врачи.

 

Но когда приблизилась к санбату

Меченная свастикой броня,

Ты на грохот бросилась с гранатой,

Раненых от смерти заслоня.

 

Под землей – весны твоей граница,

Над землей – цветы хранит весна.

Именем веселой русской птицы

Тихая деревня названа.

Г. Гоппе

 

Улица Наташи Качуевской

Именем Наташи названа новая планета

 

В белокаменном квартале нашем,

Где дома старинные стоят,

Притулилась улочка Наташи –

С фронта не вернувшейся назад.

 

Шёл той светлой девушке двадцатый.

Пробил час, настал её черед,

Защищая раненых, с гранатой

Беззаветно ринуться вперёд.

 

…Пролетают стайки первоклашек,

Детский сад протопал чередой

По весёлой улице Наташи,

Под её кристальною звездой.

 

Поколение уходит наше,

Завершив солдатский подвиг свой.

По взгрустнувшей улице Наташи,

Словно по дорожке фронтовой.

Ю. Друнина

 

Подвиг медсестры

(посвящается Наталье Качуевской)

 

Сапоги в сырой вязнут глине,

От усталости ноги дрожат,

На плечах из войны мешанины

Она раненых тащит солдат.

 

В кровь разодраны девичьи руки,

И коленки разбиты в кровь,

Всё в грязи – и шинель и брюки,

Только меньше чтоб было вдов.

 

Она тянет, несёт и толкает,

Вдруг разрыв, то прикроет собой,

Она воинам жизни спасает,

Медсестра ведь не ходит в бой.

 

Не стреляет из пулемёта,

И не водит тяжёлый танк,

Поиск раненых – вот работа!

Стиснув зубы, несёт в овраг

 

Из степи, где сейчас поле боя,

Где живому не уцелеть,

Свистит пулями, минами воет

И беснуется взрывами смерть.

 

– Эй, сестричка, подай водицы!

– Дочка, глянь, живой лейтенант? –

Измождённые, серые лица

Покалеченных русских солдат.

 

Вся надежда у них на Наташу:

Сорок пять их, одна медсестра...

– Как, сестрёнка, колотят их наши?

Ей назад возвращаться пора...

 

Ждут Наташу и здесь, и в окопах,

Как успеть, чтобы всем помочь?

В тыл прорвалась немецкая рота!

Не укроет, не спрячет ночь

 

Тот овраг, и на дне его раненых.

Как спасти их и чем защитить?

Губы в кровь искусала в отчаянии,

В двадцать лет очень хочется жить...

 

Речь гортанная ближе и ближе,

Скоро выйдут они на овраг.

– Немцы рядом, ребятушки, тише…

Ох, не милостив к нам будет враг.

 

В положение вникли солдаты,

Жизнь за дорого нужно отдать!

Есть ножи, пистолет и граната,

Дотянуться бы только, достать...

 

Сил бы чуть, что ушли вместе с кровью,

И впитались с ней в грунт и бинты!..

Но нахмурив решительно брови,

Тихим голосом, без суеты

 

Попросила Наталья гранату:

– По-хозяйски я встречу гостей!

Протянула ладошку солдату,

Молча отдал гранату он ей...

 

И у края степного оврага

Немцев встретила медсестра,

До фашистов каких-то три шага,

И Наталья решила: пора!

 

Пронеслись чередою картинки:

С мужем Пашей (родной, ещё жив),

Как со сцены она без запинки

Стих читала. И вздох затаив,

 

Зал молчал. Но картинок тех мало...

Ветра шквал леденящий в лицо!

Двадцать лет – это жизни начало!..

И немецких солдат кольцо.

 

Окружили фашисты Наташу,

Всё лопочут они на своём.

– Это вам вот – за Родину нашу!

Полыхнул куст разрыва огнём...

 

Шаг в бессмертие, вечная память,

И не сломленный Сталинград...

Тяжело это даже представить,

Как спасла ты, родная, солдат…

О. Пименов

 

Фронтовая сестричка

О Герое Советского Союза Зинаиде Туснолобовой

 

С фотографии выцветшей

В мир – глаза удивлённые...

Нос курносый, с веснушками,

Пухлый девичий рот.

Средь девчонок –обычная,

В жизнь по-детски влюблённая:

Вот такою ты, Зиночка,

Уходила на фронт...

 

Повзрослела ты сразу, фронтовая сестричка:

После школьного бала... и под ливень свинца...

Пряча слёзы в глазах, под пилоткой косички,

Под обстрелом тащила с поля боя бойца.

 

– Потерпи, мой хороший! – всем шептала девчушка:

– Обработаю рану – проживёшь лет до ста!!!

Лишь внутри, под шинелью билось сердце пичужкой...

Слышит стон средь убитых и – ползёт медсестра...

 

Каждый день, как, последний! В бой со смертью вступая,

Ты ползла по окопам через мины... И вновь,

Сотни жизней спасала медсестра рядовая:

Сквозь войну пронесла ты доброту и любовь.

С. Титова

 

Подвиг Нины Ивановой

...Кипела схватка. Воздух был распорот

Свинцом и сталью, злобным воем мин.

Земля и гарь к ней падали за ворот,

Но встала в рост она, как исполин!

 

Из-под пилотки высыпался волос,

Свинец горячий сердце ей прожёг.

– Вперёд, за мной! – раздался её голос,

И это был последний её вздох.

 

На зов сестры ответил сразу каждый

Всей силой братской воинской любви.

Бойцы, как львы, сломили натиск вражий,

Враг захлебнулся в собственной крови.

 

И девушка с открытыми глазами,

С пробитой грудью павшая навек,

Жить будет, словно доблесть, между нами,

И как с заглавной буквы Человек!

 

Она своею кровью оросила

Родную землю в битве огневой,

И подвиг этой дочери России

Позвал бойцов на новый жаркий бой!

П. Хизев

 

Медсестра Нина Иванова в бою под деревней Кащеево возглавила группу солдат, заменив выбывшего командира подразделения. Солдаты отбили контратаку противника, а Нина Иванова пала смертью храбрых. Это было на Курской дуге в 1943 году.

 

Медсестра Эмине

Нам улыбаясь, как степной тюльпан,

Она всю нежность берегла свою

К Бекиру – командиру партизан,

В любви ягненку и орлу в бою.

 

Пришла весна, и был прекрасен мир,

Но огрызался, окопавшись, враг.

И поднял свой отряд тогда Бекир

В последнюю из яростных атак.

 

Свистел свинец, и наводили жуть

Гранаты, разрывая синеву,

И, раненный смертельно прямо в грудь,

Упал Бекир на вешнюю траву.

 

Отряд залег.

Но поднялась в огне,

Сама как будто пламя и гроза,

Сестренка наша, наша Эмине –

И свет победы озарил глаза.

 

Мы все же взяли злую высоту.

Но у последней огненной черты

Подняли молча нашу медсестру

И опустили тихо на цветы ...

 

Зимою над высокою горой

Метели плачут, заметая след,

Но там, где спит последним сном герой,

Зеленых сосен вечен теплый свет.

 

Весной же лебединою, когда

Над морем синим солнце иль дожди,

Тюльпаны с гор сбегаются сюда

И рдеют, словно раны на груди,

И видится который год подряд,

Как в голубой спасенной тишине

Плывет над морем, будто добрый сад,

Могила партизанки Эмине.

Риза Халид (Пер. с крымско-татарского А Аквилева)

 

Военврач Надежда

Памяти военврача Надежды Розенфельд,

погибшей при освобождении Болгарии.

 

Поля войны – как ноющая рана.

Поля войны – свидетели немые.

Здесь похоронен военврач второго ранга –

Простая девушка из городка Немиров.

 

От берегов многострадальной Волги

И до отрогов древнего Пирина

Был путь у медсанбата долгим,

А так дойти хотелось до Берлина.

 

Был окружен врагами медсанбат,

Но вовремя поспела помощь.

Немало полегло тогда солдат –

Луна была кровавой в эту полночь.

 

И на земле Болгарии всегда

На строгих обелисках гордо

Горит пятиконечная звезда –

Как память благодарного народа.

А. Белкин

 

Баллада о неизвестной сестре

Это было под Минском,

Это было в Орле, –

Далеко или близко, –

На родимой земле.

 

Где бои отшумели,

Там нашли под кустом,

Под истлевшей шинелью

Сумку с красным крестом.

 

Кто ты, юный ефрейтор,

Как прервался твой путь?

След затерянный чей-то

Память хочет вернуть.

 

Собрались ветераны

У куста, у костра.

Говорят ветераны:

– Это наша сестра.

 

Здесь, на поле на бранном

В сорок первом году,

Если звал ее раненый,

Отвечала: «Иду».

 

А потом с перевала,

На обрыве крутом

Не она ль прикрывала

Санитарный паром?

 

Вспоминают солдаты:

Был паром вдалеке,

Когда выстрел раскатом

Прогремел на реке.

 

На зеленые волны

Пала черная мгла.

Звали девушку воины,

А она не плыла.

 

Вот бои отшумели,

И нашли под кустом

Под истлевшей шинелью

Сумку с красным крестом.

 

Было так и за Вислой,

И за Эльбой в полях –

Это было так близко:

На планете Земля.

Н. Новосельнова

 

Медсестра

И. Левченко

 

Вспомни, бой кипел неистово,

И в такую круговерть

Обернулась былью-истиной

Сказка «Девушка и смерть».

 

То лощинками, то склонами

Ты за раненым ползла,

Полудетскими ладонями

Чью-то гибель отвела.

 

А война в свои владения

Так давала пропуска:

«До поры – гудит – до времени

Ползай, целая пока.

 

Все равно накрою минами,

Пулей голову пробью,

Смою яростной лавиною

Смелость дерзкую твою».

 

Но откуда столько мужества

Отыскала в сердце ты,

Если все твоё оружие –

Белоснежные бинты,

 

Да еще улыбка тихая,

Да еще размах бровей,

Да еще любовь великая

К доброй Родине своей?

 

... У тебя ресницы стрелами,

Ты по-девичьи стройна, –

Ничего с тобой не сделала,

Как ни хвастала, война!

Н. Новосельнова

 

Госпиталь под Вязьмой

Ах ты, путь-дорога грозная,

Все белым-бело вокруг.

Что ж, подружка краснозвездная,

Ты – на запад, я – на юг.

 

От мороза ль, от прощания

Так лицо её горит.

«Не до скорого свидания

Расстаемся», – говорит.

 

Полетели в даль гудящую

Провожания слова,

Позади осталась спящая,

Сердцу милая Москва.

 

Вы тесней, девчата, сели бы,

Чтоб никто не замерзал.

Про любимый город спели бы

Как он друга провожал.

Н. Новосельнова

 

* * *

Только-только бой над нивами

Откатился и затих –

Мы руками хлопотливыми

Лечим воинов своих.

 

Вот они: с глазами впавшими,

С гневным блеском в глубине,

Жженым порохом пропахшие,

Все отдавшие войне.

 

Это их Москва приветствует,

Этих стриженых ребят,

Что сейчас с надеждой детскою

На пинцет сестры глядят.

 

Их, с промокшими повязками,

Их, прошедших славный путь,

Обращением неласковым

Разве можно обмануть!

Н. Новосельнова

 

* * *

Третью ночь над койкой крайнею

Слышен странный разговор:

Третьи сутки бредит раненый

Молодой боец-сапер.

 

Как попался в окружение

Их саперный батальон,

Как доставить донесение

Капитану должен он.

 

И когда на миг сознанием

Прояснится смутный взгляд,

Полон он одним желанием:

Поскорей туда, назад.

 

«Пить, сестра», – без слова лишнего

Я дала ему воды.

«Не слыхать, сестра, не вышли ли

Наши хлопцы из беды?»

 

Мне и знать не полагается

Про саперный батальон,

Где сейчас он, как сражается,

Где и как он окружен.

 

Но в глазах его горячечных

Замер трепетный вопрос,

Взгляд такой, что и незрячего

Мог бы тронуть он до слез.

 

Я сказала: «Слушай, милый мой, –

Не взглянув ему в лицо, –

Батальон собрался с силами

И прорвал врагов кольцо».

 

Несмотря на боль жестокую

Он привстал, держась за стул:

«Ай да хлопцы, ай да соколы»... –

Засмеялся и – уснул.

Н. Новосельнова

 

Военным медсестрам

Солдатам бывшим часто снится:

Одета в сестринский халат,

Она бесшумной белой птицей

Влетает в тяжкий бред палат.

 

И что-то шепчет им по-птичьи,

Как колыбельную поет,

Ладонь прохладную девичью

На лоб пылающий кладет.

 

И вдруг шатнет ее усталость:

Какие сутки не до сна!..

Не все тогда запоминались

Сестер военных имена.

 

А сколько им теперь могли бы

Слов благодарности сказать,

И тихо прошептать «спасибо»,

И просто поглядеть в глаза...

 

Прости, сестра, –

Война сурова,

Мы, торопясь, к победе шли,

И, может, ласковое слово

Не все тебе сказать смогли,

 

Но в славной доблести Победы

Он на века оставил след –

Твой скромный подвиг милосердья –

Тепла сердец

Высокий свет!

В. Саакова

 

Девчонка из санбата

Меня дразнили рыжей, конопатой

В том дальнем детстве, в те еще года,

И местные чижовские ребята

Проходу не давали – вот беда.

 

И Колька Спицын, первый заводила,

Кричал: «А ну-ка, от забора кыш!

Уронишь конопушку на перила –

И запросто Чижовку подпалишь».

 

Я плакала, резинкой щеки терла,

Да разве их отмоешь, ототрешь…

Но вот уже война берет за горло,

Вот от разрывов полыхает рожь.

 

Сухие отголоски автомата,

Ожесточенный ветер – мне в лицо.

И я, уже девчонка из санбата,

Склонилась над израненным бойцом.

 

И ахнула: да это ж Колька Спицын!

А он, почти что перестав дышать,

Вдруг прошептал: «Ну вот и всё, сестрица,

Бинтов, родная, на меня не трать…»

 

И тишина. И горький дух полыни.

Окраина заречного села…

Года, года. Войны уж нет в помине,

На волосы мне изморозь легла.

 

Хотя бы на день в детство возвратиться,

Где шумный двор, веселый скрип ворот,

И, встретив Кольку, вовсе не сердиться

За то, что снова рыжей назовет.

Т. Дунаевская

 

Катя Корнева

Сестра милосердия Корнева Катя,

Как просто сказала ты, слезы из глаз:

«Свое отжила я…» …К великой расплате

Слова эти звали, печальные, нас.

 

К великой расплате с фашистами звали.

Тебя уберечь не смогли… Ты прости…

И в лоб тебя, мертвую, мы целовали:

Нельзя нецелованной в землю уйти.

 

…Чу, песня влюбленных слышна на закате,

Не голос ли это нам слышится твой,

Сестра милосердия Корнева Катя,

Отставшая где-то от нас под Москвой?

А. Емельянов

 

Санитарке-дружиннице

Ты с нами сегодня… Грохочет война.

Путь твой прост и суров.

Верный помощник, ты быть должна

Там, где раны и кровь.

 

Грохочет война. В горячем дыму

Живет полевой лазарет…

Здесь ты своя, и тебе потому

Дома роднее нет.

 

С тобою в палатку войдет тишина

И легкий ветер шагов.

Здесь нежность большая твоя нужна,

Твоя большая любовь.

 

И если бойцу дышать тяжело,

А голову жжет огонь,

Ты подойдешь и тихо на лоб

Ему положишь ладонь.

 

И раны совсем перестанут ныть,

И легче дышать бойцу,

И будто воздух далекой весны

Прохладой пройдет по лицу.

 

Ты, не смыкая глаз, до утра

Его охраняешь сон…

Светлое имя твоё: «сестра» –

Шепчет чуть слышно он.

Е. Жилкина

 

Цветы, как люди

Я помню, будто было всё вчера:

Далекий фронт и госпиталь походный.

На сломанную веточку похожа,

В палате умирала медсестра.

Была она белее, чем бинты,

Глаза, как тени, на лице синели…

И мальчики в продымленных шинелях

Ей после боя принесли цветы.

Откуда там, на выжженной земле,

 

Под пулями, под взрывами, откуда

Взялось это оранжевое чудо

На тоненьком изогнутом стебле?

На нестерпимой белизне бинтов –

Два мака, пересаженные в каску.

И в мире лучше не было лекарства

Нежнее и целебнее цветов!

Тогда я понял, как цветы сильны.

Они – как нежность, как любовь, как дети!

Сильнее зла. Сильней всего на свете.

Сильнее смерти и сильней войны.

Жанэ Киримизе

 

Сестрёнки

Им снились танцы, тем девчонкам,

Под грохот вражьих канонад

И где-то там, в родной сторонке

Сиренью пахнущий закат.

 

Им снились робкие мальчишки

И звёзды, падавшие в пруд,

Но были сны, как передышки,

Всего на несколько минут.

 

И снова в бой под вой снарядов,

Где всё смешалось, кровь и пот,

И шли они с бойцами рядом

На штурм Зееловских высот.

 

Их звали ласково – сестрёнки,

Душой, как первый снег чисты...

Носили хрупкие девчонки

На сумках красные кресты.

А. Буров

 

Медсестра

– Этот, боюсь, не дотянет и до утра...

Страшное дело, как косит война народ! –

Врач матерится, и опытная сестра

Вдруг оседает, сжимая руками рот.

 

Боль, застревая на выходе, рвётся вон:

Вон из души, истрепавшейся просто в хлам.

В тесной палатке, на голой клеёнке – ОН,

Белый, как мел (даже в свете двух жёлтых ламп).

 

«Ты ж в сыновья мне годишься ... Совсем дитя!»

В горле теснится огромный колючий ком.

«Что же за мерзкая гадина так, шутя

Да со спины проколола тебя штыком?!»

 

Комья кровавых бинтов, как клубки из змей.

Женщина, плача, бежит из палатки прочь.

Молится, просит кого-то: меня убей!

Жить с этой ношей на сердце совсем невмочь!

 

Старый хирург папиросой пыхтит в ночи.

Тихо подходит к сестре, гладит по плечу.

– Знаю: устала, сломалась. Но мы – врачи!

– Я не хочу с этим жить. Больше не хочу...

 

Старый хирург подает носовой платок,

Тихо ворчит: – Ну и день, просто сущий ад!

В общем, давай-ка, Петровна, поплачь чуток...

И возвращайся обратно – спасать солдат.

 

Женщина входит в палатку. Бледней луны.

Губы трясутся. Но смотрит врачу в лицо.

– Я понимаю, нет выбора. Мы должны.

Жду указаний. Готова спасать бойцов.

Ю. Вихарева

 

Девочка, прошедшая войну

Девушку, совсем ещё девчонку,

С мягкою улыбкой после сна,

В скромном платье, с бантами и чёлкой

Увела безжалостно война.

 

Ужас, кровь и грохот канонады,

Госпиталь, походный медсанбат...

Твёрдо знала девочка, что надо,

Боль перетерпев, спасать солдат.

 

Маленькими ловкими руками

Бинтовала раненых, слепых.

Сколько писем написала мамам

За безруких пареньков седых.

 

На шинели ордена, медали,

Выправка военная и стать.

Только деток руки не держали,

Не успела деток нарожать.

 

Всех, кто дорог был, любим и близок,

Забрала разлучница-война.

Пожелтевший обгоревший снимок:

Два солдата в форме и она.

 

Предлагали сердце, душу, руку,

Жизнь, как в сказке, счастье чередой.

Да лежит один в Великих Луках,

А под Сталинградом спит другой.

 

И стоит в печали одинокой,

Слушая ночную тишину,

Ставшая седою раньше срока

Девочка, прошедшая войну.

Т. Лаврова

 

Фронтовая медсестра

Шел на опушке леса бой,

Сражались мы за дом родной,

Стояли насмерть мы в бою

За землю русскую свою.

 

В свинцово-огненный буран

Солдаты падали от ран,

И слышался со всех сторон

О помощи призывный стон.

 

К ним в пламя грозного костра,

Из медсанбата медсестра

Под шквалом огненным ползла

И, помогала как могла.

 

Наложит бинт, утешит словом

И, риску подвергаясь снова

Уносит раненых солдат

Из поля боя в медсанбат.

 

Она, отважная в бою,

Забыв совсем про жизнь свою,

Сквозь взрывы, канонаду, кровь

Солдат спасала вновь и вновь.

 

Но, как-то на закате взрыв

Прервал дыхание сестры,

Там, под березою, она

Была осколком сражена.

 

Березка раненая к ней

Склонилась кроною своей,

И сок, прозрачный как слеза,

Стекал в застывшие глаза…

 

Весной березка ожила,

Стройна, нарядна и бела,

Увековечив с той поры

Отвагу юной медсестры.

А. Бамбуркин

 

Фронтовым медсёстрам

Медсестрички в погонах, в гимнастёрках зелёных.

Вы атаку ходили с нами в общем строю.

Градом пули, осколки, молодые девчонки,

Свою жизнь не жалели вы в смертельном бою.

 

На себе выносили, тех, что пули косили.

И сквозь слёзы просили, потерпи милый мой.

В день Победы станцуем, и родных расцелуем

Полежим в лазарете, и поедем домой.

 

Вы хлебнули досыта, были кровью умыты.

В фронтовых медсанбатах, на просёлках войны.

А потом после боя, в вас влюблялись герои:

«Напиши мне, сестрички, на излёте весны».

 

Медсестрички в погонах, в гимнастёрках зелёных.

Жизнь толкнула в окопы, вас со школьной скамьи.

Из-под шапок косички, и девичьи привычки.

Я вернусь домой, мама, только ты меня жди...

Б. Беленцов

 

Медицинская сестра

Человечна, величава,

Неустанна и проста,

Это ты дала начало

Жизни Красного Креста…

Сергей Смирнов

 

При казённом желтом свете,

Негасимом до утра,

Появилась в лазарете

Медицинская сестра. *

 

Принесла цветы солдатам

И сияньем серых глаз –

Увела беду куда-то,

Как всегда – не в первый раз…

 

Возле парня сквернослова

Задержалась медсестра.

Бледный, злой, бритоголовый,

Он – замолк, а боль – остра!

 

Свежей марлей обмотала,

Промокнула пот с лица.

И ему – полегче стало,

И улыбка – у бойца…

 

И пошла от койки к койке –

Будто лебедь поплыла…

А вокруг свинцово-стойкий

Запах крови и тепла.

 

Вперемешку – хрипы, стоны.

Вскрики, с болью – знак войны…

А её глаза, бездонные –

Состраданием полны.

 

И она – душевно рада,

Что внесла к ним тишину –

Их измученные взгляды –

Видят мир, а не войну!

Б. Кравецкий

 

Современница

Все вынесла беды

В тылу. И солдатом

На площадь Победы

Пришла в сорок пятом.

 

С невиданным риском

Спасала от смерти…

Ее материнской

Улыбке поверьте,

Которую раненым

Нежно дарила.

И чувством тем пламенным

Нету мерила!

 

За подвиг любите

В труде и науке…

К устам поднесите

Те женские руки!

К. Новожилова

 

Сестра

Она была смешлива, весела,

Болтались косы в лептах за плечами,

Её сестрёнкой братья величали:

Ещё девчонка, мол, не доросла!

 

Был день её несложен: хохочи,

Учи уроки, расцветай на воле!

И высоко над ней на волейболе

Взлетали вверх весёлые мячи.

 

Не тяжела была ребячья кладь,

Она легко несла её под мышкой:

Резинка, ручка рядом с тонкой книжкой,

Чернильница и синяя тетрадь…

 

Но школа кончена. Война… И вот

Уже ей тесен мир бумажной карты,

И в мир живой она со школьной парты

Идёт сестрой в сражение – на фронт.

 

И кладь её не ручка, не тетрадь,

Не книжки те, которые любила, –

Она на плечи юные взвалила

Бойца в крови, чтоб от врага убрать.

 

И для бойцов, что вновь вернулись в строй,

Чьё сердце билось тихо и устало,

Она теперь родной и близкой стала –

Не маленькой сестрёнкой, а сестрой.

Е. Тараховская

 

Моя сестра

Была обыкновенная

Она ещё вчера.

Теперь сестра военная,

Военная сестра.

 

Сестре на складе выдали

Большие сапоги.

В один сапог – мы видели –

Влезают две ноги.

 

Нога мала, – смущённые

На складе говорят.

И выдали суконную

Шинель до самых пят.

 

Ей все шинели мерили,

Но меньше так и нет.

И там сестре не верили,

Что ей семнадцать лет.

 

У ней косичка белая

Вчера ещё была.

Моя сестрёнка – смелая,

Хоть ростом так мала.

 

Когда летал над крышами,

Над нашим домом враг –

Она всегда с мальчишками

Влезала на чердак.

 

Шумел пожар над городом,

Дрожал огромный дом.

Она стояла гордая

С пожарным рукавом.

 

В дымящие развалины

Влетала, как стрела,

Откапывала раненых,

В укрытие несла.

 

Теперь сестра учёная,

Военная сестра,

На ней шинель с погонами,

Сестре на фронт пора.

 

Она в подарок платьице

Своё мне отдала.

У мамы слёзы катятся:

– Уж больно ты мала!

 

А сердце-то, как правило,

По маленьким болит. –

Сестра ремни поправила

И тихо говорит:

 

– Что голову повесила?

Я, мама, на посту –

И добавляет весело: –

На фронте подрасту!

З. Александрова

 

Наташа

Почтальон проходит мимо

И стучит не в нашу дверь.

Почтальон проходит мимо,

Мы не ждём его теперь.

 

Он обходит все квартиры,

Все соседние дома,

Только нам четвёртый месяц

Ни открытки, ни письма.

 

Всем приходят письма с фронта…

У меня товарищ есть.

Он вчера перед уроком

Два письма мне дал прочесть.

 

Наш учитель от танкиста

Получил письмо вчера.

Только нам не пишет с фронта

Наша старшая сестра.

 

Но сегодня на рассвете

Вдруг соседи будят нас

И читают нам в газете

Напечатанный указ.

 

Там написано, в указе,

Кто получит ордена,

Там сестра моя Наташа.

Может, это не она?..

 

Говорят соседи маме:

– Ну конечно, ваша дочь.

Тут не может быть ошибки,

И фамилия точь-в-точь.

 

Вслух сама читает мама:

– «В марте, первого числа,

Молодая санитарка

Двадцать раненых спасла».

 

Мама плачет отчего-то,

Младший брат кричит: «Ура!»

Молодец сестра Наташа,

Наша старшая сестра!

 

Вдруг я вижу почтальона.

Я кричу ему в окно:

– Вы не в пятую квартиру?

Писем не было давно!

 

На звонок выходит мама,

Отворяет дверь сама.

Почтальон даёт ей сразу

От Наташи три письма.

А. Барто

 

Милосердные сёстры

Вновь истории ветер

Запах гари донёс…

Сколько б ни жил на свете,

А не выплакать слёз.

 

О друзьях, о товарищах

Не забыть до сих пор…

Сколько гибло в пожарищах

Милосердных сестёр!

 

Шли на подвиг так просто

И не ждали награды…

Милосердные сёстры,

Вам бы памятник надо.

 

Только знаете сами:

Как творцу ни творить,

Всё, что сделано вами,

То в металл не отлить.

 

Вам дано лишь запомнить

Каждый шаг, каждый миг.

Ваша жизнь – это подвиг.

Он в сердцах у живых…

 

А свинцовые вёрсты

Всё ложатся к ногам…

Милосердные сёстры,

Низко кланяюсь вам.

В. Дорожкина

 

Сестрички русские

Фронтовым медсестрам

прошлой войны

 

Сестрички русские,

косички русые.

А мы безногие,

а мы безусые.

А мы бывалые,

с глазами впалыми,

двадцатилетние,

навек усталые.

 

Над снами нашими

ночей не спавшие,

роднее матери

порой бывавшие,

какой вам памятник

воздвигнуть в памяти, –

вам, беззаветные,

вам, милосердные?

 

Сестрички русские,

косички куцые –

теперь, наверное,

поблекли, русые.

Года увесисты,

все круче лестницы...

Где вы стареете,

мои ровесницы?

 

Невесты давние,

за все страдания

сбылись ли лучшие

мечты-желания?

И счастье жданное

в окошко глянуло

иль в прах рассыпалось

и в вечности кануло?..

Н. Перевалов (Колесников)

 

Фронтовая медсестра

Девчонка с русою косою,

Тебе бы горюшка не знать,

Но повенчалась ты с войною,

И дом теперь твой – медсанбат.

 

Ты воинам сестрою стала,

В атаку смело они шли,

А ты от страха не роптала –

Тащила за собой бинты.

 

В окопах мерзла, в лужах крови

Ты выживала, как могла,

И лишь сильней сжимала брови,

Тащила на себе бойца.

 

Дышала смерть порой в затылок,

Но ты спасала жизнь бойцам,

Домой же посылала снимок

Своим сестричкам-близнецам.

 

Тебе спасибо, дорогая,

Что жизнь спасла ты не одну,

Мадонна воинам, святая –

Не бросила ты их в аду!

 

Дошла ты смело до Берлина,

Спасая жизнь своих бойцов.

Теперь Победы годовщина,

Победа братьев и отцов!

Л. Бондаренко

 

Фронтовая медсестра

Горел закат солдатской кровью!

Мы, устояли до конца.

А медсестра с такой любовью

Спасала старого бойца.

Худая, юная девчонка

В окопах, на передовой...

Глаза её как у ребёнка,

С какой-то искоркой живой.

 

– Ну, потерпи ещё немного!

– Сейчас тебя перевяжу.

– Лежи спокойно, ради Бога!

– Тут безопасно, я слежу.

– Ещё чуть-чуть, чуть-чуть осталось!

– Не умирай! Сойду с ума!

И сердце девичье сжималось

Как будто ранена сама.

 

Отец и дочь в одной землянке.

Кто бы такое представлял...

Горели вражеские танки.

Кто был живой, по ним стрелял.

Земля, родимая, рыдала

От раны каждого бойца!

А медсестра? Она узнала

В солдате раненом отца...

 

А сколько их, сестёр-девчушек,

В окопах на передовой,

Вселяли жизни в наши души

И укрывали нас собой?

Закончен бой, поставим точку.

В себя пришедший в блиндаже

Боец сказал:

– Спасибо, дочка!

Ты стала взрослою уже!

А. Лихачёв

 

День Победы

Женщинам-фронтовичкам Кушвы посвящается...

 

Сидит женщина сутуло,

Гладит старенький альбом.

Пиджачок на спинке стула

Отливает серебром.

Тихо шепчет, нежно гладит

Пожелтевшие листки –

Там девчонки «при параде»,

Жизни нежные ростки.

 

Сапоги не по размеру,

Гимнастёрки в талию

Ремешком стянули в меру.

Кое-кто с медалями.

Все живы ещё на фото –

Молодые, юные.

До конца войны – три года,

Долгие и трудные.

 

Нацепив очки вторые,

Так уже привыкшая,

Гладит лица молодые

Санитарка бывшая.

Вездесущим военкором

Много-много лет назад

В промежутке между боем

Снят гвардейский медсанбат.

 

Тут подружки боевые

Комсомолочками стали.

Все по званью рядовые,

А в бою-то – генералы.

Посылали в бой другие,

«Насмерть стой», – приказы были.

Они, хрупкие такие,

С поля раненых тащили,

С поля раненых спасали,

Животы и жилы рвали.

Под снарядами – искали,

А под пулей – бинтовали.

 

Приложила к сердцу фото –

От обиды сводит скулы.

Ведь сейчас заметит кто-то:

«Ну куда вы лезли, дуры!»

Сколько их, послевоенных

Тех заумных подлецов,

«У войны, – твердят степенно, –

Ведь не женское лицо»…

 

Кто лицо увидел в войнах?

Никакого у войны

Нет лица – лишь маска боли,

Маска смерти – сатаны.

Они ж ангелом спасенья

Разлетались по полям.

И святое вознесенье

Было им наградой там.

Сколько пало их в сраженьях,

Нецелованных порой,

Не рожавших в продолженье

Своей жизни молодой!

 

И сама душой остыла,

Как ушёл победный год, –

Женихов-то мало было,

А невест – наоборот.

Так, с подружками в альбоме,

Прожила всю жизнь одна.

На чужих внучат в их доме

Любовалась из окна.

 

Нынче в школу пригласили –

Про войну всё, что да как.

Тихо звякнул орденами

Её старенький пиджак.

Только сердцем не расскажешь –

Душа памятью больна,

Как судьбу девчонок наших

Изломала та война.

С. Ханжин

 

* * *

С красным крестом медсанбата

Вы по дорогам войны

Шли, чтобы год сорок пятый

Стал родником тишины.

 

Раненым – выше награды

Нежность заботливых рук,

С болью, с бессонницей рядом –

Низко склонившийся друг.

В. Татаренко

 

Медсестра

Тащила сестра с поля боя солдата,

Из сил выбиваясь, под пулями шла...

«Мне б только тебя дотащить до санбата –

Там сделают все, чтобы боль отошла!»

 

У девушки пот из-под шапки струится...

«Терпи, мой соколик! Держись, мой родной!

Ведь мы уже рядом с фашистской границей,

И скоро – победа! Вернешься домой!»

 

Проносятся пули немецкие низко,

От них закрывая солдата собой,

Сестра ему шепчет: «Санбат уже близко,

Осталось чуть-чуть! Потерпи, дорогой!»

 

Последние метры... Последние силы...

Она улыбнулась: «А вот медсанбат!»

И тут вражья пуля ее подкосила:

Упала сестричка, и смолк автомат...

 

На польско-немецкой далекой границе

Могилка стоит с одинокой звездой.

И знают поляки: лежит здесь сестрица,

Что жизни спасала, рискуя собой.

 

О подвиге том люди не забывают,

Спасенные помнят тот бой роковой,

Девятого мая всегда приезжает

На эту могилку мужчина седой...

 

Стоит он и ландыши крепко сжимает,

Глаза пеленою слеза залила...

Старик медсестру до сих пор вспоминает,

Которая жизнь за него отдала.

И. Данильченко

 

Фронтовые сестрички

Фронтовые сестрички, рядовые санбата,

Под косынкой косички да повязка с крестом.

Наше горькое лихо вас послало в солдаты,

Безмятежную юность отложив на потом.

 

Недотроги-тихони, часовые рассвета,

Ворожеи-знахарки занемогшей Руси,

Вам бы кукол баюкать в ваши нежные лета,

А не глину окопов сапогами месить.

 

Боевые подруги, Ольги, Кати да Гули,

Взгляд насмешливо-строгий и смешочки в речах.

Сколько дерзких и смелых вы для дома вернули,

Уходящих из жизни вынося на плечах.

 

Недомерки-девчонки, огневая порода,

Феи жизни и света на горячем пути.

Хорошо, если время вам отмерило годы,

И успели вы счастье в этой жизни найти.

 

Наше горькое лихо вас послало в солдаты,

Безмятежную юность отложив на потом.

Фронтовые сестрички, рядовые санбата,

Под косынкой косички да повязка с крестом…

В. Игнатиков

 

Фронтовые мадонны

Фронтовым медсестрам

 

Вдогонку семенит за строем, шумно топоча,

Опять не с той ноги начав свое движенье.

В шинели утопает с богатырского плеча,

Гремит кирзой… И вызывает уваженье…

 

Ладони и колени – стерты, словно наждаком, –

На ощупь помнят, вплоть до метра, поле боя.

Она не плачет – к горлу лишь подкатывает ком,

В глазах бездонных меркнет небо голубое…

 

Ужата талия девичья жестким ремешком,

Торчит из-под пилотки вздорная косичка.

Тихоня, скромница… Но обласкает – матерком,

Коль забалуешь… А зовут – любя – «сестричка».

 

Перепоясана поверх вместительной сумой,

На ней горит заметный крест, в цвет крови – красный.

Она с ней всюду неразлучно – и в мороз, и в зной…

Небросок облик фронтовых мадонн прекрасный…

 

Их тяжкий труд – то не служенье радостное муз:

Война ярмом на их по-детски тонких шеях.

Из-под огня они бесценный с поля боя груз –

Бойцов сраженных тащат на себе в траншеи…

 

В дыму, как сажа черной, перепачканы землей,

Политой павших и живых горячей кровью,

Вершат под пулями святой долг милосердья свой

С, умом непостижимой, жертвенной любовью.

 

Собой рискуют – и моргнуть не успевает глаз –

Им будто бы плевать на собственные беды…

Они не люди… Ангелы, живущие меж нас

И приближающие светлый час победы…

В. Панфилов

 

Фронтовая сестра

Медсестра – такое привычное слово,

С ним встречаемся в жизни мы очень часто.

Смысл его понятен любому,

Каждому оно предельно ясно.

 

В годы войны – сестра милосердия,

Сандружинница, фронтовая сестра.

Сколько нужно сил и терпения,

Чтоб с начала пройти до конца.

 

В сорок первом вставали девчонки

В ряд с отцами, мужьями и братьями,

Заменив свои платья на гимнастёрки,

И сказав напоследок: «Прощайте, матери!»

 

Их встречали скупые на жалость

Мужские суровые лица,

И до боли сердце сжималось,

Как будто бы сон им приснился.

 

Нет не сон! Это было явью!

Было правдой страшной и грозной!

В них война смертоносной рябью

След оставила, ранила остро.

 

И в минуты отчаянья, боли,

Когда жить не хотелось на свете,

Они были девчонки, не более,

Успокаивали, словно дети.

 

Война не щадила их молодости,

Радости и мечтания.

Она приносила лишь горести,

Мук фронтовых страдания.

 

Им бегать бы в платьицах пёстрых,

Кружиться бы в вихре танца,

Не слышать разрывов грозных,

Свинцовых пуль не касаться.

 

Сколько раз они содрогались,

Видя муки, горе и слёзы,

И как будто снова рождались,

Позабыв про нужду и морозы.

 

В День Победы, ты вспомни, родная,

Всех друзей дорогих и близких,

Что к Победе шли, погибая,

А война прибавляла списки...

 

Так живи же, сестра фронтовая,

Много зим ты живи и вёсен.

Как на небе звезда голубая,

Ты дари людям добрую осень!

Е. Киргизова

 

Товарищ медсестра

Навстречу ужасу и боли,

На отдаленное «УРА!»

По растревоженному полю

Спешит Товарищ Медсестра.

 

Она – жива. Она – любима.

Над ней не рыщет вороньё.

Снаряды – мимо, пули – мимо,

Но, может, эта вот – в неё…

 

Бойцов измученные лица,

Родные, темные, как мир:

– Сюда, скорей сюда, сестрица!

Скорее! Ранен командир!

 

И вновь ползти по дымной гари,

Кляня размытый чернозём,

Шептать усталыми губами:

–Терпи, родимый, – доползём!

 

Как далеко до медсанбата!

А за рекой – седой рассвет,

Косые строчки автомата

В её неполных двадцать лет.

 

Пережила, перестрадала,

Всё выдержала, всё снесла.

А сколько ты смертей видала,

А сколько жизней ты спасла!

 

…Сегодня нас не взрывы будят,

А солнце, ясное с утра.

Но вновь в беде на помощь людям

Спешит Товарищ Медсестра.

 

И мы в долгу перед тобою

За то, что в прошлом и сейчас

Бессменно ты на поле боя

За жизнь, за молодость, за нас.

В. Ивашкина

 

В госпитале

Солдат метался: бред его терзал.

Горела грудь. До самого рассвета

он к женщинам семьи своей взывал,

он звал, тоскуя: – Мама, где ты, где ты? –

 

Искал ее, обшаривая тьму...

И юная дружинница склонилась

и крикнула – сквозь бред и смерть – ему:

– Я здесь, сынок! Я здесь, я рядом, милый! –

 

И он в склоненной мать свою узнал.

Он зашептал, одолевая муку:

Ты здесь? Я рад. А где ж моя жена?

Пускай придет, на грудь положит руку. –

 

И снова наклоняется она,

исполненная правдой и любовью.

Я здесь, – кричит, – я здесь, твоя жена,

у твоего родного изголовья.

 

Я здесь, жена твоя, сестра и мать.

Мы все с тобой, защитником отчизны.

Мы все пришли, чтобы тебя поднять,

вернуть себе, отечеству и жизни. –

 

Ты веришь, воин. Отступая, бред

сменяется отрадою покоя.

Ты будешь жить. Чужих и дальних нет,

покуда сердце женское с тобою.

О. Берггольц

 

Няня

Пуля у предсердия:

жить – не жить.

Наклонилась седенькая.

«Пить, пить!»

 

По губам иссохшим,

словно дождь в пустыне,

марлевым тампоном

оросила.

 

Пульс на самой грани.

Жить – не жить,

бьется в подсознании:

«Пить, пить, пить!..»

 

Врач сказал устало:

«И этот на краю»

Кровь?

Поспешно встала:

«Возьми мою».

 

Глаза открылись медленно,

поплыли ввысь.

«Не велено, не велено,

не шевелись!..»

 

Приподнялись соседи

с носилок, с волокуш…

О великое милосердие

женских душ!

В. Динабургский

 

Доброта

Старенькая, в стираном халате,

С горькою улыбкою у рта,

Тихо няня ходит по палате,

Как сама земная доброта.

 

Здесь никто не близкий ей, не дальний,

День – что чаша, полная забот,

А народ капризный госпитальный

Лишь её, одну её зовёт.

 

Слава вам, хирурги-чародеи,

Но поклон и женщине святой,

Что, искусством вашим не владея,

Все сердца врачует добротой.

 

И не видя в этом деле сложности,

Зная – швы под марлею горят,

Няня кормит манной кашей с ложечки

Дюжих, но беспомощных ребят.

 

…Вот устала от забот и жалости,

Задремала, сидя, до зари.

Ты, приятель, не зови, пожалуйста,

Если можешь, няню не зови.

 

Спит она, лекарств вдыхая запахи,

Спит под шелест летнего дождя.

Не прощайтесь с доброй няней за руки,

А целуйте руки, уходя.

Ю. Полухин

 

Плачущие руки

Под смолистыми стрехами

Прятались голуби.

Обезумевший ветер

Врывался в жилье.

А на озере,

Встав на колени над прорубью,

Госпитальные няни

Полоскали белье.

Задубели на них

Телогрейки и чеботы,

А работе, казалось,

Не будет конца.

Но в груди их стучали

Упрямые молоты –

Милосердные,

сильные в горе сердца.

На солдатском белье,

В этом пекле морозном,

Густо пролитой крови

Ржавели следы.

С женских пальцев стекали,

Как горючие слёзы,

На лету замерзавшие

капли воды...

Мы не часто друг к другу

Бываем внимательны.

Даже прошлое вспомнить

И то недосуг,

Но вовек не забыть мне

Усталых, старательных,

Обожженных морозом

Плачущих рук...

Л. Татьяничева

 

Русская красавица (поэма)

Памяти М. Н. Капитаненко

 

1

Проходной московский дворик

В сердце каменных громад.

Тут целителен и горек

Тополиный аромат.”

Тут стоит обшитый тесом

Дом, от времени седой.

Виноградником оброс он,

Как зеленой бородой.

Загляделись три окошка

На ряды высоких гряд,

Где цветы на тонких ножках,

Словно факелы, горят.

Возле них девятым валом

Возвышается стена

И грозит, грозит обвалом

Всем и каждому она.

Под ее столетней тенью

Ходит, землю вороша,

Фея доброго цветенья,

Беспокойная душа.

Откровенно утверждаю

То, что фея у меня

Не особо молодая,

Прежним феям не родня.

Фея – в облике москвички...

Этот чин присвоив ей,

Не беру его в кавычки,

Ибо верю в добрых фей.

В переулке дом старинный –

Три окна, один порог.

Вот прибежище Марины,

Героини этих строк.

Есть герои-ветераны,

Самородки в полный рост,

За прорывы, за тараны

Удостоенные Звезд.

Есть они в степных просторах,

На заводах – люди-клад.

Есть герои, у которых

Нет ни званий, ни наград.

Вот такой же героиней

Я считаю и мою

И признаньями своими

Ей почтенье воздаю,

 

* * *

У стены и перед домом

Битый камень с кирпичом.

Эту землю даже ломом

Не поднимешь нипочем.

Но и капли точат камень,

Если в точку бьют они.

Перед сильными руками

Нет незыблемой брони.

Вышла фея в рукавицах,

Стала действовать киркой.

Тут соседи – очевидцы

Ситуации такой –

Кто беспечно, кто заздравно

Порешили у ворот,

Что Марина Николавна

Замышляет огород.

Управдом заметил едко

(В интонации металл):

«Ха-ха-ха! Чудит соседка».

Но препятствовать не стал.

А она при всем народе

Без парадной суеты

Посадила в огороде

Не картошку, а цветы.

 

* * *

Я предвижу массу реплик,

Вроде:

Вот тебе и на!

Пол-Европы было в пепле,

На Востоке шла война.

И витала надо всеми

Тень фашистского орла...

А у автора в поэме

Узколичные дела –

Я скажу, не ожидая

Никаких таких речей,

Что и Волга на Валдае

Просто-напросто ручей.

И «с надеждой упованья»,

Как писали в старину,

Свой клубок повествованья

В даль событий потяну.

 

* * *

Нерасчетливо и длинно

Делать перечень того,

Как работала Марина

Возле дома своего.

Это будничная проза,

И свои резоны в ней:

С заготовками навоза,

С пересадками корней,

С огорченьями от града

И чрезмерного тепла,

С беспокойством, чтоб ограда

Не разломана была.

А поливка, а прополка,

А рыхленье под цветком...

Впрочем, мало будет толку

В красноречии таком.

Просто эта спецзадача

Мне, видать, не по плечу.

Я, нисколько не чудача,

Фантастичности хочу!

 

* * *

Гасли звезды-невелички.

Было пусто во дворе.

Фея в облике москвички

Пробудилась на заре.

Чуть обрызнула из лейки

Землю в каменной пыли –

Огоньки бутонов клейких

Побежали из земли.

Встала в царственную позу,

Повела вокруг рукой –

Зацвели жасмин и роза,

Закурчавился левкой,

Алый мак раскрылся шустро,

Виноград завил усы,

Запылал пион, как люстра,

В первой россыпи росы,

Георгин у самых окон

Развернулся тяжело...

Солнце глянуло с востока

И лучами развело!

 

* * *

Пыль. Дыханье суховея.

Зной струится от камней.

Но цветы у нашей феи

Все нарядней, все видней.

Здесь и пчелы залетали,

Занялись своим трудом.

И любуется цветами

Даже скептик управдом.

Во дворе играют дети,

Поднимают тарарам.

И любовь при малом свете

Тут сидит по вечерам.

Как-то раз приехал даже

Пожилой любимец муз.

В меру тучен, в меру важен,

Эрудит – на весь Союз.

Дал понять, что’ очень рад он

Видеть этот колорит,

Щелкнул фотоаппаратом:

«Процветайте!» – говорит.

А лицо пониже рангом –

Дворник, рыцарь чистоты,

Изготовился со шлангом:

«Дай полью твои цветы!»

И цветет краса земная

В сердце каменных громад

И, усталости не зная,

Источает аромат.

 

* * *

О, цветы – питомцы лета,

Дети солнца и земли!

Хороши вы в час рассвета,

Будто с неба снизошли.

Хороши вы в полдень ясный,

Хороши вы в час ночной

Под лирической, безгласной,

Ясновидящей луной.

И сильнее силы войска,

Ярче славы храбреца

Ваше трепетное свойство

Завоевывать сердца!

 

* * *

Вот, казалось, для себя лишь

Ты будила ото сна

Твердокаменную залежь...

Но воспрянула она,

И, ретивые сугубо,

Проторяют путь сюда.

Цветоводы-цветолюбы,

Люди разного труда.

...Я считаю москвичами

Только дельных москвичей,

Кто, науки изучая,

Может быть, не спит ночей,

Кто изведал все невзгоды,

А душой не охладел,

Кто несет – хоть каплю меда

В общий улей наших дел.

Я люблю людей красивых,

С жизнью спаянных на «ты».

Я противиться не в силах

Обаянью красоты.

Красоты, с которой стало

Жить на свете веселей

Людям хлеба и металла,

Исполнителям ролей,

Мастерам пера и кисти,

Кто творить всегда готов,

И пророкам новых истин,

И кудесникам цветов!..

 

* * *

И вот тут-то наша фея

Популярность обрела.

Для заочной дружбы с нею

Пишут даже из села.

А она им шлет ответы,

Черенки да семена.

Часть домашнего бюджета

Этой цели отдана.

Для одной заветной цели

Силы тратятся не зря:

«Пусть цветут цветы с апреля

До метелей ноября!»

...Но динамика событий

К пересмотру повела

Все понятия о быте,

Все заботы, все дела.

Был июнь. Была как будто

Легкой музыки пора.

Вдруг на длинные минуты

Замолчали рупора.

И молчанье раскололось

Неожиданным:

«Война!..»

По сердцам ударил голос,

Будто обух колуна.

Стал другим зенит высокий,

Стал нелепым чей-то смех,

И реклама: «Пейте соки!»,

И не знающий помех

Лепет лиственного лета,

Залетающий в окно,

И цветы, и два билета

На вечернее кино...

Проходной московский дворик

В сердце каменных громад.

Здесь невысказанно горек

Медоносный аромат,

Горек нежностью застолья,

Данью горькому вину,

Горек вынужденной болью,

Провожаньем на войну.

...И не той Марина стала:

На душе свинцовый ком

(По приказу комсостава

Друг уехал с вещмешком).

Как же дальше жить на свете?

Ты одна. А враг жесток...

Взять закрыть хоромы эти –

И в деревню, на восток.

Жить в чужой избе иль хате,

Там, где тыл да тишина?

«Да с какой же это стати?

Нет!» – промолвила она.

 

2

В тесноте событий острых,

Составляющих войну,

Я сегодня речь о сестрах

Милосердия начну.

По сердечному веленью

Прямо в строй они встают,

Где обычное явленье –

Кровь, бинты и неуют...

Словно факельная веха,

Проступает сквозь года

Девятнадцатого века

Черноморская страда.

Там, среди сражений лютых,

Где от бомб не жди добра,

Появилась на редутах

Милосердная сестра.

Хлещут пули, свищут роем,

Помощь срочная нужна.

Над поверженным героем

Наклоняется она.

Не за тот ли труд усердный

Сам воспрянувший герой

Дал ей званье милосердной,

Окрестил своей сестрой?..

Человечна, величава,

Неустанна и проста,

Это ты дала начало

Жизни Красного Креста.

Милосерден, чист и светел

Над чредой времен и мест,

Выше всех крестов на свете

Твой священный Красный Крест!

Он и мне всего священней,

Ибо с ним – в солдатский строй,

В пекло схваток и лишений

Мать моя ушла сестрой...

Мама, где твоя могила

И солдатский крест над ней?..

Замело, запорошило

Горьким пеплом давних дней...

Но встает перед глазами

Зданье с каменным крыльцом.

Я вошел туда и замер

Желторотым огольцом.

Предо мной по мановенью

Сверхъестественной руки

Остановлено мгновенье

Всем законам вопреки:

Круговая панорама –

Севастополь разорен.

К горлу города упрямо

Прут враги со всех сторон.

Пушки. Залповое пламя.

Разрывной картечный град.

Над недвижными телами

Свечи горестно горят.

А на грозном поле брани,

Словно в пламени костра,

Перевязывает раны

Милосердная сестра...

Я смотрел, смотрел упрямо

Сквозь густой окопный чад.

Мне хотелось крикнуть:

«Мама!..»

Но в музеях не кричат...

«Мама, в том своем наряде

Ты похожа на зарю.

В даль войны гражданской глядя,

Я тебя боготворю...» –

И, словами не бросаясь,

Вижу нынешний простор,

Вижу форменных красавиц –

Современных медсестер.

 

* * *

При казенном желтом свете,

Негасимом до утра,

Появилась в лазарете.

Медицинская сестра.

Принесла цветы солдатам

И сиянье серых глаз,

Над страдальцем бородатым

Постояла в первый раз.

Тот очнулся, удивился,

Забинтованный, большой:

«Уж не ангел ли явился

За истерзанной душой?»

Возле парня-сквернослова

Задержалась медсестра.

Бледный, злой, бритоголовый,

Он замолк, а боль остра.

Свежей марлей обмотала

Темный профиль усача –

В тяжких рытвинах металла

Ото лба и до плеча.

И пошла от койки к койке,

Будто лебедь поплыла.

А вокруг свинцово-стойкий

Запах крови и тепла,

Вперемежку храп и стоны,

Кашель, потные чубы...

И застенный, заоконный

Гром зенитной молотьбы.

 

* * *

Спросят:

«Кто сия особа

Возле раненых парней?»

Я скажу:

«Смотрите в оба,

Мы уже знакомы с ней».

Неспроста, небеспричинно

Взор ее немного строг.

Да ведь это же Марина,

Героиня наших строк!

С добрым сердцем,

С полным правом

Втайне думает она:

«Я, товарищи, нужна вам.

Хоть немного, а нужна».

И сама душевно рада,

Что из душной тишины

Их признательные взгляды

На нее устремлены.

 

* * *

Особняк – частица тыла,

Он же госпиталь – теперь

Делал все, что было в силах,

Сокращая счет потерь.

Люди, битые металлом,

Пререкаются с врачом, –

Им, капризным и усталым,

Все порядки нипочем.

Не постигнешь, к сожаленью,

Как щемяще одинок

Человек, лишенный зренья,

Человек без рук, без ног,

Человек, горевший в танке,

Тот, кто видит свой удел,

Словно бренные останки

Прежних помыслов и дел...

Сколько их, подобных граждан,

С болью, с горечью в груди!..

Не теряйся перед каждым,

Свой подход к нему найди,

Подсоби в такую пору

С женским тактом и с умом

Просветленье и опору

Отыскать в себе самом.

А солдат, дитя народа,

Человек полуживой,

На любовь такого рода

Откликается с лихвой...

 

* * *

Не забыть тебе страдальца

С черным клоком бороды.

На груди раскинув пальцы,

Он шептал:

«Воды... Воды...»

Он страдал невыносимо.

Отступались доктора.

Ты ему цветы носила,

Медицинская сестра.

Со сверлящей болью споря,

Он держался как герой:

Дескать, вылечимся вскоре

И закатим пир горой!

Он, наивное созданье,

Повидать хотел жену.

Да какие там свиданья,

Если вся семья в плену!..

Для него ты воедино

Собрала в себе самой

Всех, кто этого детину

Безуспешно ждал домой.

От бессонницы немела,

Вечно около была,

Утешала неумело,

Врачевала, как могла.

Но недуг бесчеловечный

Все надежды подкосил.

Присмирел твой подопечный:

Приподняться нету сил.

Говорит: «Дошел до точки,

Помирать пришла пора...

А за ласку, за цветочки

Мой поклон тебе, сестра».

...Вскоре койка опустела.

И, подвыпившие чуть,

Санитары взяли тело.

Шагом мари...

В последний путь...

 

* * *

Трудно было в лазарете,

Но почувствовалось там,

Что больные, словно дети,

Сердцем тянутся к цветам.

Кто-то, может быть впервые,

Рассуждал при виде их:

«Вот цветы... Цветы – живые.

А. соседа – нет в живых...»

Кто-то глянул быстро-быстро

На тебя и на цветы,

И зажглась во взоре искра

Довоенной доброты.

Кто-то грел, как чудо-птицу,

Розу белую в горсти.

Как же тут не изумиться

И еще не принести!..

И хотя все это странно,

Ты нашла в конце концов,

Что цветы врачуют раны

Впечатлительных бойцов.

 

* * *

После длинного дежурства

И бессонницы немой

Хорошо обычным курсом

Тихо следовать домой.

Взять паек по всем талонам,

Забрести в свои цветы,

С виноградником зеленым

Поздороваться на «ты»,

Отпереть почтовый ящик

И найти десяток строк –

Пехотинских, настоящих,

Где любовь да юморок,

Где написано про то, что

«Догадайся, мол, сама».

Вдруг совсем замолкла почта, –

Ни открытки, ни письма!

Думу думает Марина:

«Где мой Коля-Николай?

Отвяжись, тоска-кручина,

Ясных глаз не застилай!у

...Давит крыша, давят стены,

Одиночеством грозя,

А рассудок неизменно

Говорит, что так нельзя,

Что, хотя и нет известий,

Верь и жди своей поры,

Что глаза на мокром месте

Не к лицу для медсестры.

И проходят перед нею

Подопечные ее,

От горящих ран бледнея,

Мнут постельное белье,

Просят помощи...

И снова

Мчится в госпиталь она.

И любовь – всего основа –

На лице ее видна.

 

* * *

А Москва, моя отрада,

Посуровела тогда.

Заменила все наряды

Скромной стеганкой труда.

Всюду выставила стражу.

Все проверила сама.

Пестрой кистью камуфляжа

Раздраконила дома,

Ощетинилась «ежами»,

Возвела траншей кольцо.

Тени гнева набежали

На прекрасное лицо.

И, кипя, она застыла

В те тревожные часы

Коренной твердыней тыла

И передней полосы.

Грузно, грозно и огромно

Громыхнуло на заре.

Отродясь такого грома

Не гремело в декабре!

Гром – ударный, близкий, дальний,

Грому не было конца,

Словно бил по наковальне

Молот бога-кузнеца –

Современного Гефеста,

Повелителя огня!..

Затрещала – и ни с места

Иностранная броня!..

Враг, теряя счет потерям,

Окончательно оглох,

Заскулил подбитым зверем,

Встал по стойке:

«Хенде хох!»

Побежал, да было поздно...

И ему в печенку врос

Разъяренный краснозвездный

Партизанский дед-мороз.

 

* * *

Шли сраженья. Шли напасти,

Фронт бескраен. Тыл глубок.

И тогда – эмблемой счастья

Был отнюдь не голубок,

А прицельный, бьющий в уши

Рядом, чуть не у дверей,

Стук «максима», гул «катюши»,

Грохот русских батарей...

 

* * *

Спецзабота и волненье

Овладели медсестрой.

В честь имеющих раненья,

Пусть ты даже не герой,

В честь распластанных на койках

Рядовых без рук, без ног

Разгорелся в ней какой-то

Необычный

Огонек.

Вот на скромную зарплату

Размахнулась медсестра

И несет в свою палату

Уйму всякого добра:

Мыло с бритвенным прибором –

Подопечным, кто окреп,

А беспомощным и хворым –

Дефицитный белый хлеб,

Мед с целебным духом воска

И предметы для письма...

Ах, авоська, ты авоська,

Эпохальная сума!

Ты вмещала все на свете

В портативное нутро:

Нормы хлеба – те и эти,

Сводки Совинформбюро,

Все – от пленных дум Европы,

Где глумился лиходей,

До блокадного укропа

Ленинградских площадей...

 

* * *

Вот солдата Энской части

В строй вернула медсестра.

Он стоит, как на причастье.

Плечи – во! А грудь – гора!

Он спешит на поле боя.

Далеко ушли бои.

Он готов, само собою,

Чувства высказать свои.

Но волненье молодое

Обернулось немотой...

И солдат берет в ладони

Руку женщины простой.

И, не высказав ни звука,

Благодарный без прикрас,

Он целует эту руку

Не один, а много раз!

А ему сама сестрица

Преподносит от души

Огневой цветок в петлицу:

«Будь здоров! Воюй! Пиши!..»

 

* * *

И опять – за сменой смена

В госпитальной тесноте.

И опять – все те же стены

И как будто бы не те.

Те же скорбные картины.

Раны. Стоны. Маята...

Та же, собственно, Марина.

А присмотришься – не та!

Не такая, как бывало,

А уже в другой красе:

Словно сердцем побывала

На передней полосе.

И у счастья в изголовье,

Через плотный слой бинтов,

Ей видны потоки крови

И живой салют цветов.

Ходит почта полевая,

И опять-таки не к ней.

Но живет, не уставая,

Рядовая

Наших дней,

С неотступным, беспокойным

Ожиданьем и тоской,

С женской ненавистью к войнам,

Уносящим род людской...

Много ты взяла на плечи,

Медицинская сестра:

Все недуги человечьи,

Лазаретные «ура»,

Слово бранное порою,

Нареканий целый рой,

Слезы вышедших из строя

И мечты вернуться в строй...

В вечной книге русской славы,

В грозных главах о войне

Ты давно имеешь право

Быть с Героем наравне,

Потому что совместила

В триединстве дорогом

Стойкость фронта,

Нежность тыла,

Превосходство над врагом...

 

3

Есть в натуре русских женщин

Склонность жертвовать собой,

Брать от жизни много меньше,

Чем отмерено судьбой;

Не сгибаться от работы,

А кручиниться в тени;

Попадают в круг почета –

И конфузятся они.

Но, желая быть детальней

У запева на заре,

Мы вернемся к госпитальной,

Нам известной медсестре.

В свежевымытом халате,

От усталости бледна,

Снова ходит по палате

Возле раненых она.

Смотрит, чувства их читая,

А сама – еще светлей:

Словно осень золотая

С первым кликом журавлей;

Словно грусть об отчем доме

С материнским светом глаз,

С дорогим теплом ладоней,

С обожаньем без прикрас.

Но увечные герои

Не учли за долгий срок,

Что творится с медсестрою,

С героиней наших. строк.

Для нее разлука злая

Горше каторги любой...

Нет вестей от Николая.

«Где ты, Коля? Что с тобой?..»

Вспоминает, как расстались,

Сокрушается о нем.

А усталость на усталость

Набегает день за днем...

И когда весна двойная

Устремилась на Берлин,

Сталью танков проминая

Грунт обугленных долин,

И когда ушла в траншеи

Грязь под натиском тепла,

Вся планета, хорошея,

Очевидицей была,

Как метнулся недруг лютый

Наутек, на запад свой...

А рассветы! А салюты

Над красавицей Москвой!..

И тогда до боли зримо

В вешних заревах побед

Стала чувствовать Марина,

Почему ей писем нет...

Вся какая-то другая,

Чем была еще вчера,

Пустоту превозмогая,

Погрустнела медсестра.

Но опять с больными вместе

Смену, две и даже три...

«Николай пропал без вести...» –

Вторит сердце изнутри.

Сердце женское, ты живо,

А внутри печаль-змея,

И уму непостижима

Неподатливость твоя.

Самому себе же вторя,

Бьешься, трепетное, ты,

Если даже горечь горя

Жжет острее кислоты...

Но подобная нагрузка

Не проходит без следа:

Сердцу душно, сердцу узко,

Сердцу тяжко. Вот беда!..

И нетрудно сбиться с курса,

Если ноша такова...

У сестры в момент дежурства

Закружилась голова.

Встала женщина сутуло,

Духоту вдохнула ртом,

Пошатнулась возле стула –

И не помнит, что потом.

...А. потом пришла в сознанье.

Тишь... Больничная кровать...

Ей, Марине, шепчет няня:

«Ради бога, не вставать!»

Не поверила сначала,

А подумав, поняла:

Сердце, сердце подкачало.

Невеселые дела...

 

* * *

Нам ясна печаль Марины,

Всем заботам вопреки:

Без нее поплыли льдины

По воде Москвы-реки,

Без нее взошла рассада

Цветника, и в тот же срок

Молодую зелень сада

Забаюкал ветерок.

А рванул салют Победы,

Дали свет прожектора –

И в присутствии соседок

Прослезилась медсестра,

Огорчилась беспредельно:

«Там весна, а мы лежим...»

И ругнула свой постельный

Обязательный режим.

 

* * *

Потянулась длинно-длинно

Череда больничных дней.

Врач беседует с Мариной,

Откровенничает с ней,

Что, леченью помогая,

Надо гнать печаль-тоску:

«Вам придется, дорогая,

Жить в бессрочном отпуску...»

Разговор, как говорится,

Откровенный и прямой,

И она из стен больницы

Переехала домой.

Отыскала ключ от двери,

Одинокая моя...

И в домашней атмосфере

Точит грудь печаль-змея.

На стене, как жизнь былая,

Фотокарточка видна:

Это возле Николая

Ты – беспечна и юна;

Он – по-юношески светел,

Чубчик вьется по виску...

Как же дальше жить на свете,

Жить в бессрочном отпуску?..

 

* * *

День Москвы,

Необозрима

Вся твоя повестка дня.

«Чем же занята Марина?» –

Спросят люди у меня.

Я, живой ее историк,

Резюмировать готов,

Что она глядит на дворик,

Как на ярмарку цветов,

Что врачуется больная

Здесь, у каменных громад.

Все цветы, об этом зная,

Излучают аромат.

Ей союзниками стали

Управдом и детвора.

И колдуют над цветами

Всеми силами двора.

И легко по-человечьи

Посреди цветов и трав:

Тут не значится дощечек

С популярным словом

«Штраф».

А семидесятилетний

Афанасий Колосков

Тут куда авторитетней

Всех карающих свистков.

Дед, живя пенсионером,

Скуповат на похвальбу,

Вдруг каким-то там манером

Вник в Маринину судьбу.

И, растроганный сугубо,

Полупраздный человек

Превратился в цветолюба,

Одержимого навек.

Он с подчеркнутой бравадой

Выдал шутку на-гора:

«Рая нету – и не надо.

Вот он, рай, среди двора!»

Ходит-бродит верным стражем,

Несмотря на седину,

И не дай вам боже, скажем,

Срезать розу, хоть одну!

Он с достоинством и весом

Развернется, как судья.

Ради общих интересов

У него мораль своя:

«Виноватого к ответу

Привлекай и так суди:

Срезал веточку – за это

Сотню новых посади!..»

В этом капельном примере,

В буднях общего двора

Есть своя в какой-то мере

Целина и Ангара.

 

* * *

А столица смыла копоть

Маскировки фронтовой.

Веселее стали топать

Каблуки по мостовой.

Многоцветней стали парки,

Неприметней пустыри;

И от звезд электросварки

Хоть на небо не смотри!

Время стройки и ремонта

Засучило рукава...

Лишь молчанье да дремота

Не к лицу тебе, Москва.

Но молчат твои поэты,

Плотно сжаты их уста.

Не раскрыта, не воспета

Городская красота.

 

* * *

Но присмотримся к Марине.

Что же с нею? – вот вопрос,

Появился первый иней

В густоте ее волос,

Заплетенных за плечами

И закрученных узлом.

Притягательно-печален

Смоляных бровей излом,

И глаза красивы очень;

В них, светящихся внутри,

Что-то есть от белой ночи,

От предутренней зари,

От сплошных рабочих буден,

От «сегодня» и «вчера»,

От приветливости к людям

И желанья им добра.

 

* * *

Я читательским вниманьем

Вряд ли злоупотреблю,

Если сделаю признанье,

Что и сам цветы люблю,

Красоту их принимаю,

Полдень века вижу в ней, –

Это музыка немая,

Буйство красок и теней,

Мир содружества и роста,

Где внедряется в сердца –

Нет, не стронций-90,

А медвяная пыльца...

И сильней всего на свете

Я приветствовать готов,

Что в цветах играют дети,

Как цветы среди цветов!..

Вот я вижу дом старинный.

Под окном стоит скамья.

На скамье сидит Марина

Николаевна моя.

Изумляется захожий

Улыбающийся люд,

Что цветы ее похожи

На немыслимый салют.

Словно мать-земля сырая

Чувства выразила в нем,

Он пылает, не сгорая,

Круглосуточным огнем

И сияньем искрометным

Утверждает, смерть поправ,

Что цветы нужны не мертвым,

А тому, кто жив и здрав,

Но приветственного слова

Не придумываю я...

Ах, Марина Соколова,

Николаевна моя!

Я-то знаю, что украдкой

Ты листаешь свой альбом –

Неказистую тетрадку

В переплете голубом,

Где под каждой точной датой

Письма, отзывы друзей,

Кто почтил твои пенаты,

Словно редкостный музей.

Письма, отзывы...

Живая,

Безыкусственная речь...

Я все силы призываю,

Чтоб в стихи ее облечь,

Чтоб слова себя держали,

Как в короткой фразе ТАСС,

Чтоб не меркло содержанье

От формальных выкрутас.

Чей-то почерк неразборчив,

Но до сердца он проник:

«От строительных рабочих

Благодарность за цветник...»

Пишет воин:

«Вместе с вами

Я цветы люблю и эту,

Потому что воевали

Мы за эту красоту...»

Вот письмо другого рода:

«Я теперь лишь поняла,

Что такое храм природы

И цветы вокруг села.

Утеряй родные вязы,

Поле, ландышевый бор –

Жизнь, пожалуй, станет сразу

Однотонной, как забор».

Вторит с гордостью законной

Зарубежный гость и друг:

«Любовался на пионы,

Сколько прелести вокруг!»

Бабка с внуками явилась

И от имени детей

Тоже отзыв сочинила,

Как заправский грамотей:

«Вы пленили наши души!..»

А концовка такова:

«Миша, Маша и Андрюша.

Место жительства – Москва».

Там же, только чуть пониже,

Афоризм уже готов:

«Я грядущего не вижу

Без обилия цветов!..»

Невозможно перечислить

Этих отзывов подряд,

Но они, в хорошем смысле,

Убежденно говорят

То, что цель у нас едина,

Хватит дела на веку,

Что живет моя Марина

Не в бессрочном отпуску.

И сюда, дорогу зная

(Журналисты помогли!),

Мчится почта заказная

С четырех сторон земли.

Люди требуют совета,

Как налаживать дела,

Чтоб в Алтайском крае где-то,

Скажем, роза расцвела,

Или где-нибудь за Доном,

Или на Неве-реке,

Или там, в новорожденном

Казахстанском городке.

Пишут кратко и пространно

Первоклассники-юнцы,

Трудовые ветераны,

Деды, матери, отцы;

Пишет, полная накала,

Продолжателей семья...

Ты для них примером стала,

Беспокойная моя!

Пусть тебя в заздравных одах

Не прославили пока,–

О цветах, о цветоводах

Будут пленумы ЦК!..

 

* * *

Здравствуй, прелесть начинаний!

Здравствуй, огненность труда!

Здравствуй, избранная нами

Жизни светлая страда!

С устремленьем – год от года

Одолеть любой предел,

С непременной каплей меда

В общий улей наших дел!..

Мы, умельцы, – это сила.

Мы прольем хоть сто потов,

Чтобы каждому хватило

Счастья, песен и цветов.

Слово «мы»

Немало значит.

Эй, планета, погляди:

Там

Грядущее

Маячит

С красной розой на груди!

С. Смирнов

 

Доноры

 

Рассказ медсестры

Мир гремел войной огромной,

Но меня не взяли в строй.

Стала я вольнонаемной

Медицинскою сестрой.

 

Деревенское здоровье

Мне прибавило забот:

Как переливанье крови,

Так начмед меня зовет:

 

– Кровь доставят в часть не скоро,

Где достать – не знаю сам.

Нужно, чтоб спасти майора,

Девятьсот, не меньше, грамм.

 

Подставляю руку в сгибе

И затягиваю жгут.

И отхлынивает гибель

Через несколько минут.

 

А потом хожу смурная,

Жадно пью кирпичный чай.

Позовут – когда, не знаю,

Скажут – Настя, выручай.

 

Муки раненных навылет,

Маски обморочных лиц,

Дни и ночи боевые,

Находящий вену шприц.

Генерал, и рядовые,

И один несчастный фриц.

 

Пусть живут отцы чужие,

Чьи-то нежные мужья,

Братья, у которых в жилах

Есть кровиночка моя.

Е. Долматовский

 

Мамина кровь

В прифронтовой палатке госпитальной,

Что словно храм, стоящий на крови,

Не жалуют слова: «Исход летальный»,

Но молятся: «Живи, боец, живи».

 

Из-под огня тащила медсестрица,

А далее – скорее в ближний тыл.

Он весь изранен. Кровь сквозь бинт сочится.

Он умирает. Очи он смежил.

 

И в забытьи, теряя кровь по капле,

Он видит степь, вкруг озера камыш,

Пролёт по-над водою серой цапли.

А может, и не видит… Слышит лишь

Команды: «Скальпель мне, пинцет, зажимы».

Да звон осколков, что бросают в таз…

Живи, боец! Но жизнь неудержимо

Уходит. Наступает смертный час…

 

Но есть любовь, и вера, и надежда…

Чтобы боец навеки не ушёл,

Девчоночка, москвичка, Белоснежка,

Ложится на стоящий рядом стол.

 

Иголка в вену – чем вам не молитва?

И, смерти неминучей вопреки,

Спасительные каплют миллилитры…

О, вымоленные фронтовики!

 

Как много вас, воскресших в этом храме

При свете дня, мерцании свечей…

Вам жизнь была возвращена трудами

Бригады фронтовых военврачей.

 

А мама – что? Ей многого не надо.

На День Победы пригубить вино

В кругу семьи – из всех наград награда!

Да не смотреть про ТУ войну кино.

П. Рыков

 

Кровь

Товарищ, я тебя не знаю,

Но в этот незабвенный час

Одна любовь и боль святая

Пускай навеки свяжут нас.

 

Под общим солнцем, общим небом

Росли и крепли мы с тобой.

Вскормленные советским хлебом.

Родной вспоенные водой.

 

Года над нами прошумели –

И вот мы дожили до дня,

Когда, стянув ремни шинели,

Ты вышел защищать меня.

 

Мой мир, мой дом, мою работу,

Мои надежды и мечты.

Моим врагам платить по счету,

Разгневанный, поднялся ты.

 

Я неусыпным сердцем знала

Судьбу достойную твою.

Я стон твой тяжкий услыхала.

Когда ты ранен был в бою.

 

Свалился ты, изнемогая,

Вокруг тебя гудела ночь.

А я пути к тебе не знаю

И не могу тебе помочь.

 

Тебя к палатке лазарета

Мне на руках не донести,

И я не знаю, кто ты, где ты,

И не могу тебя спасти.

 

Но, вдохновленная любовью,

Высоким мужеством твоим,

Я поделюсь с тобою кровью.

Моим богатством молодым.

 

Пускай в твои вольются жилы,

Чтоб делу нашему служить,

Мои стремленья, думы, силы,

Мое желанье жить и жить.

 

И вместе с возвращеньем к жизни

Я передать тебе смогу

Всю преданность мою отчизне,

Всю ненависть мою к врагу.

 

Вернешься ты на поле чести,

Пойдешь героем в новый бой,

И будем мы сражаться вместе,

Ведь кровь моя пойдет с тобой.

М. Алигер

 

Письмо девушки-донора

Прости, не знаю, как тебя зовут,

Мой друг далекий, раненый боец.

Пишу тебе от множества сердец,

Что в лад с тобою бьются и живут.

 

Ты видишь?

Вся огромная страна

Склонилась, как заботливая мать,

Чтобы тебя от смерти отстоять,

Ни днем, ни ночью не уснет она.

 

Ты слышишь?

Весь бесчисленный народ

Единой грудью за тебя встает,

Чтоб сделать наши нивы и луга

Могилой для проклятого врага…

 

Мой друг далекий,

ты меня прости,

Коль нужных слов я не смогла найти, –

Ты кровь пролил за родину в бою:

Мой кровный брат,

прими же кровь мою!

Е. Ширман

 

Доноры

Женщины-доноры московского

комбината «Трёхгорная мануфактура»

сдали за годы войны 1600 литров крови

 

1.

О, женщины «Трёхгорки»,

Бессильна слов листва,

Закаменели в горле

Нежнейшие слова.

Я знаю, как он лечит,

Целительный бальзам.

А цифра жжёт и хлещет,

Как ветер по глазам.

У смерти

В длинных списках

Не заняты места.

У крови материнской

Особенный состав.

 

2.

…И дочери внимали

Тревогам матерей

И в очередь вставали

У донорских дверей.

В Москве и в Приднепровье,

У Волги, у Двины

Двойной платили кровью

За каждый шаг войны.

Но пополнялись списки

Шагавших на рейхстаг.

У крови материнской

Особенный состав.

 

3.

О те, кто воевали,

Кто выжил кровью их,

Вы их нашли, узнали,

Спасительниц своих?

Наташ, Галин, Агафий,

Без званий и наград,

Что с давних фотографий

Бесхитростно глядят.

О люди душ кристальных,

Не ваша ль доброта

Из ампул госпитальных

По венам разлита?

В Якутске, в Риге, в Горьком,

На Шилке и на Цне.

Ты бьёшься, кровь «Трёхгорки»,

По всей моей стране,

Сердцам навеки близкой,

Необходимой став.

У крови материнской

Особенный состав.

В. Шабанов

 

Прачки, повара

 

Перед боем

Ранение, госпиталь... После выздоровления военная связистка Шура Евсеева получила назначение на должность повара. Шли бои на правобережье Балтийского моря. Днём вражеские пулемёты не давали поднять головы. И поэтому по ночам, наполнив термос щами и захватив мешок с хлебом, ползла отважная девушка от окопа к окопу...

Кавалеру боевых наград Александре Михайловне Евсеевой посвящаются эти стихи.

 

Голову уронишь ненадолго

на руки – и вот уж у плеча

ровно и ритмично дышит Волга,

песнью колыбельную журча.

 

И сквозь дымку проступает детство,

где косички, бантик голубой,

где под крики «тили-тили-тесто!»

робко бродит первая любовь...

 

Только нет давно ни кос, ни бантика.

Стал привычным фронтовой паёк.

И тебе уже не Волга- Балтика

по-латышски, кажется, поёт.

 

И облизывает, словно губы,

берегов обветренный песок...

Торопись! Уж ночь идёт на убыль...

Свежим хлебом пахнет вещмешок.

 

Термос громоздится за плечами...

Тьму ракеты беспрестанно рвут...

По окопчикам однополчане

ждут тебя...

Не все, конечно, ждут...

 

Вражьи танки дотемна катились,

вспахивая рыхлые пески.

Натрудились за день, уходились

на страде смертельной мужики...

 

Ты ползёшь – а сердце не на месте:

как там жив некормленый народ?..

Немец-пулемётчик в перекрестье

всё живое намертво берёт

и на каждый шорох бьёт вслепую,

то кусты, то валуны круша...

 

...Женщина!

Веками не тебе ли,

славя радость жизни и любви,

и бояны, и акыны пели

песни благодарные свои?

 

Воспевали губы, слаще ягод,

стройный стан, крутую плавность плеч...

Но тебя от горечи и тягот

не смогли мужчины уберечь.

 

Ты семью вела, огонь хранила,

будничных забот вертела круг,

как умела, пахаря кормила,

а порой сама впрягалась в плуг.

 

И пошло присловье не отсюда ль,

что, себе и детям строя дом,

надобно мужскую мощь и удаль

на терпенье замешать твоём?

 

И живёт обычай стародавний:

в тяжкий час, тревогу протрубя,

на борьбу, на подвиг, на страданья

призывает Родина тебя.

 

И тебе, суровой и скорбящей,

свой извечный облик отдаёт...

Ночь уходит. Яростней и чаще

взлаивает вражий пулемёт.

 

Автоматы вскрикивают, вторя...

Режет руки жёсткая трава...

Вдалеке, у горизонта, в море

нежно проступает синева...

 

А в душе твоей одна забота:

доползти!

Набраться сил должны

для бессменной воинской работы

пехотинцы, пахари войны...

Б. Косенков

 

Солдатские прачки

Вы с нами делили

Нелёгкие

Будни похода,

Солдатские прачки

Весны сорок пятого года.

Вчерашние школьницы,

Мамины дочки,

Давно ль

Полоскали вы

Куклам платочки?

А здесь, у корыт,

Во дворе госпитальном

Своими ручонками

В мыле стиральном

До ссадин больных

На изъеденной коже

Смываете

С жёсткой солдатской

Одёжи

Кровавую потную

Глину

Большого похода,

Солдатские прачки

Весны сорок пятого года.

Вот вы предо мною

Устало стоите.

Вздымается

Дымная пена

В корыте…

А первое

Мирное

Синее небо –

Такое забудешь едва ли,

Не ваши ли руки

Его постирали?

Н. Доризо

 

Баллада о прачках

Девчата банно-прачечных отрядов

с изъеденными щелоком руками,

прекрасные,

как утренние зори,

и нежные,

как шелест вешних трав…

 

Да, хороши – как утренние зори!

Бледны (а до чего же есть хотелось!),

с румянцем (о, письмо!) или слезами –

мой милый банно-прачечный отряд.

 

Как спать хотелось!

Просто невозможно,

чтоб третью ночь без сна…

Из медсанбата

приехали: «Девчаточки, нажмите!»

И едкий пот сгоняет тени сна.

 

Вот Леночка – чуть выше метра ростом –

огромные кальсоны выжимает

и нам под ритм движений, по словечку

читает Гейне светлые стихи…

 

Измученные вонью дезинфекций,

садимся на обмерзшие поленья,

и молчаливой Ули низкий голос

об Украине горестно поет…

 

В разведку не ходили, не летали,

стирали только днями и ночами,

терпели злые шутки и укоры

и гибли в полосе прифронтовой.

 

Осколком мины Леночка убита,

Под Познанью замолкли песни Ули…

Без них была б бессильна медицина,

но им она уже не помогла.

 

И знаю я, что в городах и селах

моей страны огромной ветераны

войны, отодвигающейся вдаль,

хоть иногда, но всё же вспоминают

девчат из банно-прачечных отрядов

с изъеденными щелоком руками,

трудолюбивых, светлых, как улыбка,

и ласковых, как шелест мирных трав.

М. Фёдорова

 

Прачечный отряд

Старшина своё слово берёт

Без былых холостяцких насмешек:

«Здесь, девчата, такой же фронт.

На людской он крови замешен.

 

Понимаю я вас как солдат,

Что у каждой желание было –

В руки взять боевой автомат,

А вам дали лоханки да мыло…»

 

Но в сердцах, без напутственных слов,

Вы уверенность эту носили:

Не с бельишка солдатского кровь,

А смывали её вы – с России.

Н. Белянский

 

Портниха

В углу – шинели. Сбиты, смяты.

На них огня и пуль следы.

Она их штопает средь хаты,

Но тех, с кого шинели сняты,

Уже не вырвать из беды.

 

«А может быть, – и сердце стынет

От страшной мысли у швеи, –

Вон та шинель – родного сына,

А эта – мужа. Вся в крови?..»

 

Продольный след, сквозной и рваный.

Знать, от штыка. Он вкось идет.

И, словно бинт, она на рану

Заплату бережно кладет.

 

А по щекам, что сына грели

И мужа чуяли тепло,

Что раньше срока постарели,

Слезами горе потекло.

 

Пришел рассвет. Он сине-матов,

Как непроглядный дым в окне.

Строчит машинка автоматом

Здесь – в сиротливой тишине.

А. Козлов

 

Матери

 

* * *

В полыхающем кратере

Всенародной войны

Были, кроткие матери,

Вы сильны и грозны.

 

Шли вы в пущи, в землянки,

Шли навстречу боям,

Чтоб солдатские лямки

Облегчить сыновьям.

 

Вам бы вечером, матери,

Всю семью накормив,

Красным шёлком на скатерти

Шить весёлый мотив.

 

Вам бы – мужними жёнами,

Вам качать бы внучат,

Но Хатыни сожжённые

Пеплом в сердце стучат.

 

И вставляли вы в ленты

За патроном патрон.

Вашей кровью в легенды

Каждый шаг обагрён.

 

Мы согнули все беды,

Не сплошали ничуть,

Потому что к Победе

Освятили вы путь.

Б. Спринчан

 

Солдатская мать

 

1.

Тоска одной в беде бессонной,

Сидеть без дела не смогла:

На оборонный, на патронный

В войну работать мать пришла.

 

И голова болит от шума

Безостановочных машин,

И даже некогда подумать:

«А как там он, любимый сын?

 

В каком краю идет с боями,

В каком аду, в каком огне?»

Задумалась, вдруг треск и пламя,

И кровь, и стон, как на войне.

 

Но нет, к медсестрам не бежала:

В работе дорог каждый миг!

И порох к ранкам присыпала

Мать, как бывалый фронтовик.

 

Хотя б во сне ей, утомленной,

Увидеть сына своего…

Патроны снились, лишь патроны,

А кроме – кроме ничего.

 

2.

Шли мы в бой, понятья не имея

О великой истине, что нам

Как бы трудно ни было – труднее,

Тяжелее будет матерям.

 

Мы, юнцы, тогда еще не знали:

Пули, что сражают сыновей,

Вмиг преодолев любые дали,

Достают до наших матерей.

 

3.

Лишь на мать погляжу я, и снова

Вспомню, как уходил на войну…

Маму я у столба верстового

В чистом поле оставил одну.

 

Падал снег полосами косыми

На поблекшие листья берез,

На зеленое пламя озимых

И на прядь материнских волос.

 

И сердца леденели… А снова

Край родной я увидел весной:

По лугам льется запах медовый,

Рожь играет широкой волной,

 

Зеленеют березы в долине,

Сердце снова теплом налилось!..

Вся в снегу остается доныне

Только прядь материнских волос.

Н. Краснов

 

Солдатской матери

В ранний час, когда полны дороги

Чуткой предрассветной тишиной,

Образ твой, задумчивый и строгий,

Неотступно следует за мной.

 

Ты меня под сердцем не носила,

Не качала, к зыбке наклонясь.

Но твоя испытанная сила

В кровь мою горячую влилась.

 

Где теперь ты? Под седым туманом

Чёрной степью на восток идёшь

Или в горы смелым партизанам

Ленты пулеметные несёшь?

 

Ветер мне донёс твою молитву.

Ты меня родимым назови.

И, как сына верного, на битву,

На кровавый бой благослови.

 

Я за всё врагам твоим отвечу,

И вернётся в дом твоя семья.

Сквозь огонь, сквозь яростную сечу,

Сквозь бои – идут к тебе навстречу

Все твои родные сыновья.

С. Смоляков

 

Мать

В поле с ветром шепчется осина,

Хмурит ель в бору седые брови.

На войне у матери три сына,

Три невестки дома у свекрови.

 

Снег, как соль, рассыпан в звездном блеске

Каравай луны совсем не начат.

Соберутся у стола невестки,

Повздыхают, о мужьях поплачут.

 

Только мать не плакала ни разу,

Не вздыхала о разлуке горькой

С той поры, как, верные приказу,

Сыновья простились с ней под горкой.

 

Ей недолго жить на белом свете,

Что ни день – ее все уже стежка,

А посмотрит – у невесток дети,

Надо каждой пособить немножко.

 

Сядет потихоньку в уголочке,

Будто горя нет и на копейку,

То для внука штопает чулочки,

То для внучки ладит душегрейку.

 

И не слышит вьюги-завирухи,

Что в полях шатает перелески.

«Каменное сердце у старухи» –

Говорят, наплакавшись, невестки.

 

Что ж! Печаль у матери бесслезна,

Улеглась под сердцем непогода...

Ей поплакать и потом не поздно,

Как сыны вернутся из похода.

Н. Рыленков

 

Мать военных лет

Кольца с тонкою резьбой

И старинные браслеты

Вкупе с редкостной гупбой*

Поступили в фонд победы.

 

Часики из серебра,

Серьги ясного металла…

Чья рука их собрала

И в тряпицу замотала?

 

Лишь в отверстие гупбы

Туго втиснута записка.

Буквы выпуклы, грубы:

«Бей врага! Стреляй фашиста!»

 

Под единственной строкой

Подписи короткой нету…

Кто же сделал вклад такой

В нашу трудную победу?

 

Видно, женщина проста,

Грамоте училась мало –

Слово посреди листа

На другое наползало.

 

Но в заснеженных лесах,

Там, где правый бой вершился,

Стало песней на устах:

«Бей врага! Стреляй фашиста!»

 

Ждали день и ждали пять,

Ждали целый год, гадая, –

Не пришлось бойцам узнать,

Кто та женщина святая.

 

Сорок лет уж на земле

День Победы отмечают…

До сих пор у нас в селе,

Кто та женщина, не знают.

 

Только Родина одна

Точно знает, кто она.

К. Курбаннепесов (Пер. О. Дмитриева)

 

* Гупба – ювелирное дополнение девичьего костюма, навершие тюбетейки.

 

Ночное вязание

Свет коптилки. Слепо ходят спицы.

«Посижу. А ты, сыночек, спи».

Мама вяжет фронту рукавицы,

Вяжет фронту тёплые носки.

 

По утрам посылки отправляют

На войну из нашего села...

Как-то там бойцы распределяют

Долю деревенского тепла?

 

Жмутся друг к дружке половицы,

За окошком не видать ни зги...

Мама вяжет бабам рукавицы,

Вяжет бабам тёплые носки.

 

Завтра им на лесозаготовки,

Уставать в работе, холодать,

На обед – холодные картовки:

Долю тыловую заедать...

 

От бурана изгородь кривится,

Сердце умирает от тоски...

Мама вяжет детям рукавицы,

Вяжет детям тёплые носки!

 

У самой у мамы взбухли вены,

Скручены в канаты на руках...

Все мы у России сокровенной –

Все у мамы в вечных должниках.

Н. Кинёв

 

Варежки

Как только всхлипнет первое ненастье,

Так кто-нибудь торопится сказать:

– Опять сегодня села бабка Настя

Для дочки Вари варежки вязать.

 

Жила в селе старушка-вековушка.

Возила почту на слепом коне.

У той старушки в крохотной избушке

Сто варежек висело на стене.

 

Ах, варежки! Какая не мечтала

Из сельских модниц – парочку бы ей!

Но бабка Настя каждой отвечала:

– Все варежки – для Варюшки моей!

 

И шёл слушок. Не злой, а так – от скуки,

Почти имея почву под собой,

Что у старушки золотые руки,

Но, видимо, неладно с головой.

 

Ведь время было трудным и суровым.

Ещё следы войны не заросли.

И за полбулки хлебушка сырого

На рынок люди варежки несли.

 

И там стояли, грезя как о счастье

Продать товар дороже и быстрей.

Твердила, голодая, бабка Настя:

– Все варежки – для Варюшки моей!

 

…Она скончалась в самые морозы.

Потрескивали веточки берёз.

И председатель нашего колхоза

Сосновый гроб на кладбище увёз.

 

Никто не плакал. Не шумели речи.

В войну привыкло к горестям село.

Лишь у коня слепого на уздечке

Сосулька намерзала тяжело.

 

Потом пришли в холодную избушку.

И кто-то, к центру выдвигая стол,

Неловко на пол уронив подушку,

Под ней письмо солдатское нашёл.

 

Читали вслух. Махрой чадили жарко,

Со щёк слезинки пальцами гоня.

«…Служила я в отряде санитаркой.

Снарядом в руки ранило меня.

 

Теперь полгода в госпитале лечат.

И хоть об этом страшно говорить –

Пришлось врачам мне рученьки по плечи

Из-за гангрены, мама, удалить.

 

Врачи нас лечат опытно, умело.

Я очень благодарна им, врачам.

…И знаешь, удивительное дело –

Ладони сильно мёрзнут по ночам…»

 

И стало сразу всем до боли ясно,

Так ясно – будто молния в глаза, –

Что не могла, конечно, бабка Настя

Всю жизнь закончить варежки вязать.

 

Вязать – не для подарков и продажи,

Не для того, чтоб Варюшку согреть.

А просто – чтобы жить и чтоб однажды,

Устав от боли в сердце, умереть.

 

Прошло. Забылось. Но крутнёт ненастье,

И кто-нибудь торопится сказать:

– Опять сегодня села бабка Настя

Для дочки Вари варежки вязать…

Б. Макаров

 

Матерям России военной поры

Святые матери России –

Истоки света и любви!

В какой животворящей силе

вы нервы черпали свои?

 

Откуда вам хватило воли

от гроз войны не умирать,

днём дотемна работать в поле,

а ночью шить, варить, стирать?

 

От горя выли под тулупом,

лишь в этот миг забыв детей,

а утром вновь делились супом

на две, на три, на пять частей.

 

Поправив фитилёк на плошке,

как будто ваша в том вина,

несли из погреба картошку

с последней горсточкой зерна.

 

До наших дней от Ярославны

стезёй натруженных дорог

во имя жизни, а не славы

провёл вас материнский долг.

 

Как тяжко… Что там руки-ноги,

коль ежечасно чуть дыша

кровит по мужниной дороге

незачерствевшая душа.

 

Приветив мать, свекровь и деда,

делам не подводя итог,

вершили матери Победу,

будто большой колхозный стог.

 

Да как вы выжили, родные,

имея только огород,

когда вам сводки фронтовые

известны были наперёд?..

 

За эти скорбные годины

поблекли от глухой тоски

воспетые в стихах былинных

глаза, как в поле васильки.

 

…Все ваши дети вышли в люди –

мужей исполнили наказ.

Я верю, что когда-то будет

в России памятник про вас.

В. Филимонов

 

Семья

В далекий путь собравшись втихомолку,

Старуха ночью вышла из села.

Взяла ведро, взяла еще кошелку

И за собой корову повела.

 

Забыла все – и годы, и усталость,

Не побоялась никаких невзгод.

И одного лишь, кажется, боялась,

Что вдруг ее корова заревет.

 

Услышат немцы – и пропало дело! –

Убьют, замучат иль сведут с ума...

Но тут уж и корова не ревела,

Как будто знала, чуяла сама.

 

Так шли они из вражеского тыла

Вдали от сел, вдали от деревень –

Туда, где солнце по утрам всходило,

Туда, откуда начинался день.

 

Так шли они нехоженой тропою –

От леса к лесу, от ручья к ручью...

В пути старуха свежею травою

Кормила щедро спутницу свою;

 

Водою родниковою поила

И, словно дома, в тот же самый срок

Под старыми березами доила,

Усевшись на какой-нибудь пенек.

 

И с горькой думой в тихий час привала

Пила неторопливо молоко.

И снова в путь корову поднимала:

– Идем, идем – теперь недалеко!

 

– Идем, идем – авось дойдем живые

На счастье на старушечье мое...

На третьи сутки наши часовые

Увидели, окликнули ее.

 

– Свои, свои!.. – Она остановилась –

С коровою, с кошелкою, с ведром.

Смущенная, неловко поклонилась:

Вот, мол, пришла со всем своим двором...

 

Пред ней бойцы столпились полукругом:

– Куда идешь, куда шагаешь, мать?

– Куда ж итти, – ответила старуха, –

Иду-бреду судьбу свою искать.

 

– Иду-бреду, несу свои печали...–

И голос вдруг осекся и погас.

И мелкой дрожью губы задрожали,

И слезы, слезы сыпались из глаз...

 

Бойцы старуху отвели в землянку,

Стараясь обласкать наперебой.

Достали хлеба лучшую буханку

И вскипятили чайник фронтовой.

 

– А, ну-ка, мать, попробуй нашей пищи,

А мы с тобою рядом посидим.

Уж мы теперь судьбу твою разыщем,

Уж мы тебя в обиду не дадим!..

 

Освоилась старуха, осмотрелась, –

Хорошую нашла она семью.

И вдруг сказала: – Что ж я тут расселась? –

А я ж пойду корову подою.

 

И вскоре с материнскою заботой

Она бойцов поила молоком

И говорила, говорила что-то,

И называла каждого сынком.

М. Исаковский

 

Мать

Все забрали – и хлеб, муку и сало,

Все углы обшарили в дому

У старухи. Слова не сказала:

Людям говорят, а тут кому?

И маячит тенью одинокой

Под своими окнами она.

Велика война, сыны далеко,

И народ в лесах – кругом война.

 

В огороде вытоптаны гряды,

Яблоки оборваны с листвой.

Все видала строгим скрытным взглядом

И седой кивала головой.

Молча обходила их сторонкой,

Берегла не скарб свой, не жилье, –

Одного боялась – за девчонку, –

Только б не приметили ее.

 

Берегла, из рукава кормила,

А когда увидела: идут, –

Обняла: «Беги – покуда силы,

Родненькая, лучше пусть убьют».

И сама, как птица-мать, навстречу –

Отвести врага на малый срок.

И схватил один ее за плечи,

А другой сорвал с нее платок.

 

Но какой огонь еще был спрятан

В этой слабой, высохшей груди,

Усмехнулась, глядя на солдата:

– Со старухой справился? Веди!

Повели, поволокли на муки

За любовь и честь держать ответ.

Заломили ей, связали руки –

Руки, что трудились столько лет.

 

Что варили пищу, рожь косили.

Что соткали версты полотна.

Что сынов богатырей взрастили, –

Далеко сыны. Кругом война...

Били – не убили. Как собаку,

Бросили. Очнулась от росы.

– Вот и ладно. Можно хоть поплакать,

Чтобы слез не увидали псы...

 

Под родимым небом деревенским.

Что роилось звездами над ней.

Стала плакать на-голос, по-женски,

Вспоминать далеких сыновей.

Велика война, сыны далеко,

Не услышать, что тут шепчет мать.

Ленушка, Ленок мой синеокий,

Хоть бы ты успела убежать.

 

И забылась мать в мечтах о детях,

На сырой земле теряя кровь.

И очнулась рано на рассвете, –

Русские в село вступали вновь.

Подобрали ловко, аккуратно

Старую, измученную мать.

Не своя, но было всем приятно

Матерью старуху называть.

И она, – хоть никого не знала,

Кто воды ей подал, кто помог, –

Каждого от сердца называла

Ласково и радостно:

– Сынок…

А. Твардовский

 

Русская мать

Рассказ Агриппины Куликовой

 

Глаза воспалены. Красивые черты

избороздило, иссушило время.

Ей трудно говорить. То приступ тошноты,

то ломит грудь, то больно ноет темя.

Превозмогая боль и кутаясь в платок,

она рассказывает глухо, но раздельно.

И горек тихих слов ее поток,

и чувство гнева беспредельно:

 

– Сынки мои! Уж очень я стара.

Седьмой десяток лет перемахнула…

А в этот самый день, с утра,

я, как на грех, взяла да прихворнула.

Лежу, родимые, одна в избе.

Темнеет. За окном мокропогодит.

Лежу одна и чую по стрельбе,

что наши за околицу отходят.

 

«Неужто, – думаю, – не выйду из села?

Зажгу избу и двинусь понемногу».

И поднялась. Соломы принесла,

обула валенки на босу ногу.

Легко ли рушить мирный свой очаг!

Стою, гляжу… В руках трясутся спички.

Перекрестилась трижды вгорячах,

не то чтоб так, а больше по привычке.

 

Одно беда: уж больно я стара!

Пока я за соломой-то ходила,

фашисты вот они. Бормочут у двора.

Ко мне валит чумная вражья сила.

Берет меня за горло офицер:

– Давай нам масла, молока и чаю! –

«Не масла, думаю, тебе, а сто холер».

– Нет молока и масла! – отвечаю.

 

Взъярился офицер. Завыл, как дикий волк,

трясёт своим тяжёлым пистолетом.

А что трясти? Какой в угрозе толк?

«Врёшь, думаю, не выедешь на этом».

Ударил раз меня, потом ещё, ещё.

Одежду рвёт. Плюётся то и дело.

Схватил за волосы, толкнул меня в плечо.

В глазах моих, сыночки, потемнело.

 

Не помню, как я дотянула до зари.

Забрали немцы все мои пожитки:

половики, подушки, сухари –

все загребли до капельки, до нитки.

На этом бы и кончить мне рассказ,

казалось бы, уж сказано немало,

да упредить должна я сразу вас,

что это не конец, а лишь начало.

 

Я вышла.

Постояла за крыльцом.

И слышу вновь надрывный вой немецкий.

Гляжу:

стоят разбойники кольцом,

а посередке наш боец советский.

И тут же рядом, у плетней витых,

три наших деревенских человека:

Две бабки древних, хилых и слепых,

да мой сосед, Илья Линьков, калека.

 

А немец тот, что бил меня в дому,

сидит, как на престоле, под скворешней.

– Чей, – спрашивает, – сын? Кто родственник ему? –

А что сказать, когда боец не здешний.

Быть может, тульский он, а может, из Ельца,

не всё ль равно: одна любовь и вера.

Вдруг вырвался сердечный из кольца

да как наотмашь хватит офицера!

 

Качнулся тот и скувырнулся с ног,

и угодил затылком-то о брёвна.

Я не сдержалась.

– Мой, – кричу, – сынок!

Мой золотой, единственный и кровный! –

Схватили тут меня – и под гору силком.

И паренька, что я назвала сыном.

И завалили нас обоих ивняком,

и облили обоих керосином.

«Ну, думаю, приходит наш конец!»

Да тут, вишь, самый бой-то и начался…

Прогнали немца, немец вспять подался.

Я вот жива, а раненый боец,

слыхала я, не выдержал – скончался. –

 

Умолкла Агриппина. Поздний час.

На миг нам кажется, что мы внезапно глухи.

Озноб и гнев охватывает нас,

услышавших рассказ седой старухи.

Мы в восхищеньи рядом с ней стоим.

Мы принесли ей сахар, хлеб и сало.

Мы за тебя, родная, отомстим!

Мы все сынки твои. Ты правильно сказала.

С. Васильев

 

Мать

Гудят над переправой бомбовозы,

Хрипит за переправой пулемет.

От радости не вытирая слёзы,

Чужая мать сынками нас зовёт.

 

Не жалясь на нелёгкую судьбину,

Она спешит согреть нам жидкий чай.

– А сын твой где? – Убили немцы сына…

Слеза с ресниц скатилась невзначай.

 

Внесла соломы, на полу постлала.

– Ложитесь спать: долга ль на фронте ночь!

И на лежанку прилегла устало.

– А где же дочь? – Угнали немцы дочь…

 

…Рыча проходят танки к переправе.

Взвилась ракета, осветив наш кров.

Пробил наш час. – На бой святой и правый

Благослови нас, мать, своих сынов!

Л. Решетников

 

Мать

В широких отблесках заката

В краю задымленном, степном,

Обнявши землю, три солдата

Лежали к западу лицом.

 

В сраженье месть вела святая,

И смерть к бессмертью привела.

Я помню: женщина седая

На поле бранное пришла.

 

Ни шороха, ни песен птичьих…

Сначала в тишине степной

Она по русскому обычаю

Поклон отвесила земной.

 

Потом богатырям смежила,

Как повелось давно, глаза…

И, затихая, уходила

Все дальше к западу гроза.

 

В степи цвели бессмертник, донник,

И ковылей белел разлив.

Стояла женщина, ладонью

Лицо от ветра заслонив.

 

И забывая про усталость,

Вперед, вперед пехота шла,

И каждому из нас казалось,

Что это мать его была.

С. Голованов

 

Полонянки

 

Мы встретимся снова

Когда я узнал эту страшную новость –

я думал, что сердце во мне раскололось.

Мне тяжко подумать: ты стала отныне

фашистскою пленницей, вещью, рабыней!

 

Два серо-зеленых, угрюмых солдата

наставили два вороных автомата

и вместе с другими по хмурому полю

погнали тебя сквозь ненастье в неволю.

 

Далеко-далеко от отчего края

проходит дорога моя фронтовая,

и горький твой путь мне отсюда неведом,

а то б за тобой я отправился следом.

 

Я хитрый разведчик. Даю тебе слово –

я снял бы бесшумно в ночи часового,

сквозь сумрак, сквозь смерч автоматного грома

тебя на руках я донес бы до дома.

 

...Разносятся залпы раскатно и редко.

Сегодня я вновь отправляюсь в разведку.

И вот я гляжу в тишине и печали

на милую карточку в светлом овале.

 

Гляжу с нетерпением, жадно, как в детстве,

гляжу – и никак не могу наглядеться!

Я помню любви нашей краткой начало,

я помню, как робко меня ты встречала,

и взгляд, и походку, и голос твой помню,

и сладко от этого и не легко мне.

 

Мы мало любили, но крепко любили

и верили в счастье и счастливы были,

и не было в мыслях меж нами такого,

чего б не могли мы понять с полуслова.

Я помню тебя загорелой, проворной,

упрямой такой и такой непокорной.

 

Я помню и верю, что нет перемены

в горячей душе, не терпящей измены.

А раз это так, то скажи мне на милость:

неужто ты черной судьбе покорилась?

 

Неужто во Франкфурте, где-то на Майне,

ты ходишь холопкой и думаешь втайне

о русской гармони, о белых березах,

о майской прохладе садов приднепровских?

 

Неужто какой-нибудь фрау дебелой

стираешь белье ты рукой огрубелой

и розовый немец, пивник и обжора,

не сводит с тебя помутневшего взора?

 

Нет! Верю, как воин, упорно, сурово –

с тобой не могло приключиться такого!

Я помню тебя загорелой, проворной,

упрямой такой и такой непокорной.

 

Я верю, я верю тебе: непременно

ты в первый же день убежала из плена

по топким низинам, по дальним полянам

ты поздней порой приползла к партизанам...

 

...Немало отважных есть женщин на свете...

Читал я недавно в районной газете,

что в наших местах, у деревни Купавы,

убит был начальник немецкой управы.

 

В газете писалось: «Удар был коротким,

он был нанесен молодой патриоткой,

гранаты как раз в лимузин угодили».

Любовь моя! Счастье! Уж это не ты ли?

 

Еще я слыхал: у Днепровского плеса

какая-то девушка вышла из леса

в то самое время, когда по дороге

предателя-старосты топали ноги.

 

– Почтенье начальству! – сказала дивчина, –

начнем-ка сегодня с тебя для почина!

В упор застрелила и скрылася быстро.

Любовь моя! Счастье! Не твой ли то выстрел?

 

...Далеко-далеко от отчего края

проходит дорога моя фронтовая,

не знаю, какой ты крадешься тропою,

но сердце мое – неразлучно с тобою.

 

Пусть будет с тобою уступчивей стужа,

пусть ветер с тобой по-военному дружит,

пусть каждый продрогший пригорок и кустик

тебя загородит, укроет, пропустит.

 

Пусть ветка-колючка тебя не заденет,

пусть зоркость, пусть смелость тебе не изменят.

Пусть резвая белка под старой сосною

следы поутру заметет за тобою.

 

Пусть скрытая тьмою, окутана дымкой,

ты будешь в родимом краю невидимкой,

и мщенье твое на дороге прибрежной

пусть будет для немцев бедой неизбежной.

 

Любовь моя! Счастье! Подружка родная!

Мы встретимся снова. Я верю, я знаю.

Я верю, я знаю – мы встретимся снова

и снова друг друга поймем с полуслова.

С. Васильев

 

Татьяна

Наших сил враги не перетянут.

Ненависти чувства не заснули.

Мы к селенью девушки Татьяны

Проложили путь штыком и пулей.

 

Улицы, сады, места речные

Взрыты, изуродованы грубо.

Вместо белых хат скорбят печные

Серые, как памятники, трубы.

 

Мне сказали люди с сожаленьем,

Да и сердце тоже подсказало,

Что не встретить более в селенье

Девушки с веселыми глазами.

 

Я подсел к старушке у бурьяна

И не знаю – плакать ли, молчать ли

Над открыткой от подруг Татьяны

С черною фашистскою печатью.

 

Таней много прислано открыток,

Строки эти я навек запомню.

Все они налиты кровью пыток,

Все они предчувствиями полны.

 

«Мама! Не увижусь я с тобою,

Больно мое сердце встосковало,

Знать, недаром прошлою весною

Мало мне кукушка куковала».

 

Я читал, тоской немою скован.

Ни о чем старушка не просила,

Лишь за автомат взялась рукою,

Напричет о дочке голосила:

 

«Рано ты, молоденькой и хрупкой,

Через край хлебнула горькой доли!

Каторги не вынесла, голубка,

Умерла у Гитлера в неволе».

 

Я иду в луга, в цветные дали,

Всё под солнцем радостно и пряно.

Я тоскую, думаю, страдаю

По тебе, родная мне Татьяна.

 

За тебя, за этот край богатый

Отомстить – одно мое стремленье.

Заряжаю диски автомата –

И сильней, чем прежде, в наступленье!

М. Кольчугин

 

Прощальная

Далекий мой! Пора моя настала.

В последний раз я карандаш возьму.

Кому б моя записка ни попала,

Она тебе писалась одному.

 

Прости-прощай! Любимую веснянку

Нам не певать в веселый месяц май.

Споем теперь, как девушку-смолянку

Берут в неволю в чужедальний край;

 

Споем теперь, как завтра утром рано

Пошлют ее по скорбному пути...

Прощай, родной! Забудь свою Татьяну.

Не жди ее. Но только отомсти!

 

Прости-прощай!.. Что может дать рабыне

Чугунная немецкая земля?

Наверно, на какой-нибудь осине

Уже готова для меня петля.

 

А может, мне валяться под откосом

С пробитой грудью у чужих дорог,

И по моим по шелковистым косам

Пройдет немецкий кованый сапог...

 

Прощай, родной! Забудь про эти косы.

Они мертвы. Им больше не расти.

Забудь калину, на калине росы,

Про всё забудь. Но только отомсти!

 

Ты звал меня своею нареченной,

Веселой свадьбы ожидала я.

Теперь меня назвали обреченной,

Лихое лихо дали мне в мужья.

 

Пусть не убьют меня, не искалечат,

Пусть доживу до праздничного дня,

Но и тогда не выходи навстречу –

Ты не узнаешь всё равно меня.

 

Всё, что цвело, затоптано, завяло,

И я сама себя не узнаю.

Забудь и ты, что так любил, бывало,

Но отомсти за молодость мою!

 

Услышь меня за темными лесами,

Убей врага, мучителя убей!..

Письмо тебе писала я слезами,

Печалью запечатала своей...

Прости-прощай!..

М. Исаковский

 

Товарищу

Я хочу говорить с тобою

О тяжелой нашей вине,

Так, чтоб больше не знать покоя,

Ни тебе, товарищ, ни мне.

 

Я хочу говорить недолго:

Мне мерещится все больней

Ольга, русская девушка Ольга.

Ты, наверное, знаешь о ней.

 

На немецкой земле, на проклятой,

В подлом рабстве томится она.

Это наша вина, солдаты,

Это наша с вами вина.

 

Точно образ моей отчизны –

Иссеченной, угрюмой, больной,

Вся – страдание, вся – укоризна,

Так встает она предо мной.

 

Ты ли пела, певучая? Ты ли

Проходила светлее луча?

Только слезы теперь застыли

В помутневших твоих очах.

 

Как мы смели ее оставить

На грабеж и позор – одну?

Нет, товарищ, молчи о славе,

Если сестры твои – в плену.

 

Если хлещут немецкие твари

Русских девушек по лицу, –

Это наша вина, товарищ,

Это худший упрек бойцу.

 

Я затем говорю с тобою

О такой тяжелой вине,

Чтоб не знать ни минуты покоя

Ни тебе, товарищ, ни мне.

 

Чтобы стыдно было и больно,

Чтоб забыть о себе, пока

Плачет русская девушка Ольга

У германского кулака.

О. Берггольц

 

Песня полонянки

Зреет горький плод на калине,

Глохнет в роще свист соловья,

На далекой немецкой чужбине,

На чужбине, в постылом Берлине,

Сохнет юность моя.

 

Серебрится рыбкой плотицей

Лунный серп над моей тюрьмой.

Обернуться бы пленнице птицей

Быстрокрылой птицей, синицей,

Полететь бы домой.

 

Обернуться ласточкой мне бы,

Вольно легким крылом взмахнуть.

От немецкого мутного неба,

От немецкого горького хлеба

Хоть денек отдохнуть.

 

Сохнет юность в тюрьме окаянной,

Далеко до родной Руси.

Где ты, сокол мой, брат мой названный?

Ты разбей наши цепи, желанный,

Полонянок спаси!

А. Сурков

 

Не у нас ли, подруженьки

(Песня о фашистской неволе)

 

Не у нас ли, подруженьки,

Под весенними зорями

Пели вечером девушки

О цветке, о лазоревом? –

 

Пели вечером девушки

О цветке, о лазоревом,

Соловьи с гармонистами

До полуночи спорили.

 

Не по этой ли улице

С нами шла, горделивая.

Наша вольная волюшка.

Наша доля счастливая? –

 

Наша доля счастливая

С нами шла, красовалася, –

Не на нас ли, подруженьки,

Вся земля любовалася?..

 

Словно коршуны злобные,

Налетели насильники,

Приднепровские пажити

Превратили в могильники.

 

Растоптали без жалости

Наш цветочек лазоревый, –

Гармонистов повесили,

А девчат опозорили.

 

Дни и ночи без отдыха

Всех работать заставили,

За колючую изгородь

На мученье отправили.

 

Насмерть бьют нас прикладами,

Рвут руками нетрезвыми,

Поливают нам головы

Все дождями железными.

 

Где ж найти нам спасение

От фашиста жестокого?..

Долети, наша жалоба,

До Кремля, до высокого;

 

Дайся в руки надежные,

В руки верные Сталина,

Расскажи ему, горькая,

Как земля опечалена;

 

Как мы утром и вечером

Смотрим в даль заднепровскую

Все на ту, на широкую,

На дорогу московскую.

 

Может, знамя победное

Вдалеке заколышется.

Может, Красная Армия

Нам на выручку движется.

 

Ждут ее, долгожданную,

И мужчины, и женщины,

Ждут леса белорусские,

Ждут пригорки Смоленщины.

 

Все навстречу ей кинется,

Все навстречу ей тронется,

В ноги сталинской армии

Каждый кустик поклонится.

 

Рухнет тяжесть безмерная,

Что на плечи нам взвалена...

Вся надежда, подруженьки,

Вся надежда на Сталина.

М. Исаковский

 

Ленинградки

 

Ленинградки

О. Ф. Берггольц

 

Что тяжелее тех минут,

Когда под вьюгой одичалой

Они на кладбище везут

Детей, зашитых в одеяла.

 

Когда ночами снится сон,

Что муж – навстречу, по перрону...

А на пороге – почтальон

И не с письмом, а с похоронной.

 

Когда не можешь есть и спать

И кажется, что жить не надо...

Но ты жива. И ты опять

Идёшь на помощь Ленинграду.

 

Идёшь, сжимая кулаки,

Сухие губы стиснув плотно.

Идёшь. И через грудь – платки:

Крест-накрест, лентой пулемётной.

Ю. Воронов

 

Ленинградке

«Человек, заглянувший в глаза Смерти, становится чище и проще».

Н. Рыленков

 

Заглянула смерти ты в глаза –

Взгляд ее острей холодной стали.

То и дело «мессеры» кромсали

Над тобой родные небеса.

 

Пролетал снаряд над головой,

Разрушая каменные стены.

Резкие тревожные сирены

Выли над красавицей Невой.

 

Дыбилась упругая земля

От мороза, гнева и металла...

Ты забыть о голоде мечтала,

Пайку хлеба надвое деля.

 

Но когда касалась ты станка

Бледной, исхудавшею рукою,

Как боец в момент горячий боя,

И сильна была ты, и крепка.

 

Ты видала тысячи смертей.

Но тебя не сокрушило это.

В стужу сердце воина согрето

Чуткою заботою твоей.

Ю. Петров

 

Ленинградки

В предместьях, в загородных парках,

Где белопенная сирень,

Девчатам нашим нынче жарко –

Траншеи роют целый день.

 

Рубашки вымокли в рассоле,

Мозоли разъедает соль,

Горят кровавые мозоли,

А на душе иная боль.

 

Судьбу на западе скрывают

Глухие заросли ольхи,

Там в битве братья умирают

И погибают женихи.

 

Мотыги маятно мелькают,

Сверкают лопасти лопат,

Здесь тысячи людей копают,

Как будто ищут тайный клад.

 

Как будто ключ к победе ищут,

Зарытый где-то под землей,

Над ними «мессершмитты» рыщут,

В открытом поле пули свищут,

А ты не бойся – бой так бой!

В. Зотов

 

Ленинградские девушки

Широкий ров пересекает луг,

Весенние в него сбегают воды.

Он кажется не делом чьих-то рук,

А давним порождением природы.

 

Я вспоминаю сорок первый год.

Здесь заняли мы свой рубеж когда-то.

Но этот ров у склона двух высот

Копали не саперы, не солдаты.

 

Здесь девушки работали. Они,

Совсем не по-военному одеты,

Пришли сюда в те роковые дни,

Я помню их платочки и береты.

 

И голоса их в памяти звучат...

Они, покинув этот луг зеленый,

Отправились не в тыл – а в Ленинград,

На ближние объекты обороны.

 

Они ушли, бесстрашно-молоды,

На плечи взяв тяжелые лопаты,

И каблучков их легкие следы

Оттиснулись на глине синеватой.

 

...Летят послевоенные года

Над Ленинградом, над страной, над миром;

Мы их, наверно, видим иногда,

Тех девушек, но мы проходим мимо.

 

Мы их не узнаем среди других –

В ту пору мы не вглядывались в лица.

Они ж молчат о прошлых днях своих:

У них – дела, им некогда гордиться.

 

Но есть другие – те, которых нет,

Которых повидать нигде не сможем.

Они не встретят над Невой рассвет,

Гулять не выйдут вечером погожим.

 

Они в свои квартиры не вбегут,

Даря улыбки и рукопожатья.

Лишь матери седые берегут

В своих шкафах их выпускные платья.

 

Да у подружек школьных, у друзей

Еще по старой памяти хранятся

Их фотоснимки довоенных дней –

Шесть на девять и девять на двенадцать.

 

Они ни встреч не помнят, ни разлук,

Ни голода, ни пламени, ни дыма, –

И смотрят на седеющих подруг

С улыбкой ясной и неповторимой.

В. Шефнер

 

Воспоминание

Не может сердце позабыть былого,

Хотя оно уж за годов горой,

Я вспоминаю – и волнуюсь снова –

Далекий ныне год сорок второй.

 

Над обгорелой рощей легкой тенью

Весь голубой июньский день летел.

На линии резервных укреплений

Один участок генерал смотрел.

 

Смотрел окопы, блиндажи и доты,

Всю маскировку, лазы и ходы,

Все было крепкой, мастерской работы.

Он вдруг увидел девушек ряды.

 

И в строгие он всматривался лица,

Как будто видел первый раз таких,

Каким не только надо удивиться,

А унести в солдатском сердце их.

 

– Скажите мне, что здесь работы вашей? –

Спросил он.

– Все, товарищ генерал!

– Как, эти доты строили вы даже?

А кто ж их так хитро маскировал?

 

– Мы все!..

– А кто вам проволоку ставил?

А кто же вам окопы одевал

Так чисто, что и щепки не оставил?

– Все мы одни, товарищ генерал!

 

И генерал пошевелил бровями:

– Но мины ж вы поставить не могли?

– Саперами мы тоже были сами,

Всю связь мы тоже сами провели…

– Немалый путь, я вижу, вы прошли!

 

И взгляд его скользнул по лицам острым

По их суровой, девичьей красе:

– А что вы все похожи, словно сестры?

– Мы сестры все, мы комсомолки все!

 

Мы ленинградки!..

В солнечные дали,

За Пулковский, в боях разбитый вал,

Невольно тут взглянул поверх развалин,

Чтоб скрыть волненье, старый генерал…

 

Когда теперь мы слышим отовсюду

Про молодости подвиг трудовой –

На целине, на стройках, равных чуду,

Сиянью зорь над юной головой.

 

Я знаю, что ничто не остановит

Бесстрашных, тех, упорных юных тех,

Пусть грозы все гремят степною новью,

Шторма встают штормов превыше всех,

 

Пусть колет вихрь мильонами иголок

И валит с ног на предполярном льду…

Я вспоминаю этих комсомолок

Под Пулковом в сорок втором году.

Н. Тихонов

 

Ленинградки

У девчонок,

Как волны залива,

Зелены озорные глаза…

И опять моё сердце заныло,

Загрустило, как годы назад.

 

…Рядом с нами девчонки копали

На окраине питерской ров,

И в осеннем солнце купались,

И сбивали ладошки в кровь.

 

Говорили: «Совсем не больно…»

Если плакали, то во сне,

А на Выборгской рвались бомбы,

Петроградская вся в огне.

 

Все мечты голубые в клочья

Разметала взрывная волна,

Но упрямо о синем платочке

Пели девушки дотемна.

 

Не забыть их вовек, красивых,

Побледневших, с грустинкой в глазах…

Пламенели цветы на диво

По весне в оборонных рвах.

 

Всё прошло. Время мчит без оглядки –

Ничего не поделаешь тут.

Но всё слышится, как ленинградки

Песнь о синем платочке поют.

Н. Филиппов

 

Душа Ленинграда

Их было много, матерей и жен,

Во дни Коммуны, в месяцы Мадрида,

Чьим мужеством весь мир был поражен,

Когда в очередях был хлеб не выдан,

Когда снаряды сотнями смертей

Рвались над колыбелями детей.

 

Но в час, когда неспешною походкой

В историю вошла, вступила ты, –

Раздвинулись геройские ряды

Перед тобой, советской патриоткой,

Ни разу не склонившей головы

Перед блокадой берегов Невы.

 

Жилье без света, печи без тепла,

Труды, лишенья, горести, утраты –

Все вынесла и все перенесла ты.

Душою Ленинграда ты была,

Его великой материнской силой,

Которую ничто не подкосило.

 

Не лаврами увенчан, не в венке

Передо мной твой образ, ленинградка.

Тебя я вижу в шерстяном платке

В морозный день, когда ты лишь украдкой,

Чтобы не стыла на ветру слеза,

Утрешь, бывало, варежкой глаза.

В. Инбер

 

Ленинградке

Еще тебе такие песни сложат,

Так воспоют твой облик и дела,

Что ты, наверно, скажешь: – Не похоже.

Я проще, я угрюмее была.

 

Мне часто было страшно и тоскливо,

Меня томил войны кровавый путь,

Я не мечтала даже стать счастливой,

Мне одного хотелось: отдохнуть...

 

Да, отдохнуть ото всего на свете –

От поисков тепла, жилья, еды.

От жалости к своим исчахшим детям,

От вечного предчувствия беды,

 

От страха за того, кто мне не пишет

(Увижу ли его когда-нибудь),

От свиста бомб над беззащитной крышей,

От мужества и гнева отдохнуть.

 

Но я в печальном городе осталась

Хозяйкой и служанкой для того,

Чтобы сберечь огонь и жизнь его.

И я жила, преодолев усталость.

 

Я даже пела иногда. Трудилась.

С людьми делилась солью и водой.

Я плакала, когда могла. Бранилась

С моей соседкой. Бредила едой.

 

И день за днем лицо мое темнело,

Седины появились на висках.

Зато, привычная к любому делу,

Почти железной сделалась рука.

 

Смотри, как цепки пальцы и грубы!

Я рвы на ближних подступах копала,

Сколачивала жесткие гробы

И малым детям раны бинтовала...

 

И не проходят даром эти дни,

Неистребим свинцовый их осадок:

Сама печаль, сама война глядит

Познавшими глазами ленинградок.

 

Зачем же ты меня изобразил

Такой отважной и такой прекрасной,

Как женщину в расцвете лучших сил,

С улыбкой горделивою и ясной?

 

Но, не приняв суровых укоризн,

Художник скажет с гордостью, с отрадой:

– Затем, что ты – сама любовь и жизнь,

Бесстрашие и слава Ленинграда!

О. Берггольц

 

Девушка в ватнике

Она носила, словно латы,

Обороняя Ленинград,

Простую стеганку из ваты –

Привычный времени наряд.

 

Узорчатый и аккуратный,

К лицу казался ей вполне

Костюм из серой ткани, ватный,

Какие носят на войне.

 

Теперь он весь забрызган мелом,

Но ей и нам не все ль равно?

Ей в этом выгоревшем, в белом,

Войти в историю дано.

 

И даже если это мода,

Мы занесем ее в приход, –

Живи и здравствуй, дочь народа,

Законодательница мод!

И. Колтунов

 

Ленинградка

Навсегда дорогой, неизменчивый,

Облик твой неподкупен и строг.

Вот идет ленинградская женщина,

Зябко кутаясь в темный платок.

 

Путь достался не близкий, не маленький,

Тяжко ухает пушечный гром.

Ты надела тяжелые валенки,

Подпоясалась ремешком.

 

А в суровую полночь морозную

Из-за туч не проглянет луна,

Ночь распорота вспышками грозными,

В мирный дом твой ворвалась война.

 

Только нет, не распалась рабочая,

Трудовая большая семья –

В санитарках, в дружинницах дочери,

В батальонах твои сыновья.

 

И любые осилишь ты горести.

Так спокоен и светел твой взгляд!

Сколько в сердце у матери гордости:

Дети, родина, честь, Ленинград!

Б. Лихарев

 

Девушки Ленинграда

Над дымкою садов светло-зеленых,

Над улицей, струящей смутный гам,

В закапанных простых комбинезонах

Они легко восходят по лесам.

 

И там, на высоте шестиэтажной,

Где жгут лицо июльские лучи,

Качаясь в люльке весело и важно,

Фасады красят, ставят кирпичи.

 

И молодеют трещины, морщины,

Из пепла юный город восстает

В воскресшем блеске, в строгости старинной

И новой славе у приморских вод.

 

О юные обветренные лица,

Веснушки и проворная рука!

В легендах будут солнцем золотиться

Ваш легкий волос, взор из-под платка,

 

И новая возникнет Илиада –

Высоких песен нерушимый строй –

О светлой молодости Ленинграда,

От смерти отстоявшей город свой.

В. Рождественский

 

Женщинам Ленинграда

Мы помним всё,

Все ваши муки –

И мрак и холод этажей,

И боевое в час разлуки

Благословенье матерей.

 

Приняв его, мы уходили

Из дома прямо в дым войны.

Вы сами в громе битвы жили,

Ее огнем озарены.

 

Тревожный сон,

Свой отдых краткий

По зову прерывали вы.

Под бурей рыли ленинградки

Противотанковые рвы.

 

Вы стойкостью не изумляли,

Быть может, лишь гранита твердь.

Солдатам раны бинтовали,

Когда на вас глядела смерть.

 

Подруги,

Бой не смолк, он длится,

Победы приближая срок.

Ветра весны, румяня лица,

Повеют с нив, с морей, с дорог.

 

И будет жизнь достойна славы

Ее спасающих сейчас.

Подруги,

Родина поздравит

Как равных с воинами вас.

А. Решетов

 

Клятва ленинградки

Не плакать по верному другу,

Не плакать по милому сыну,

Не плакать по кровному брату

Велит нам немолкнущий бой.

 

Быть воина верной подругой,

Быть матерью сына-героя,

Быть брата достойной сестрою

Велит нам наш город родной.

 

Идут ленинградцев отряды

На битву по улицам хмурым,

Бойцами стоят наши зданья,

Им раны бинтует пурга.

 

Быть твердыми в дни испытаний,

Быть зоркими в темные ночи,

Бороться велит нам наш город,

Видна ему гибель врага.

 

Не знай, мое сердце, смятенья,

Усталости, руки, не знайте,

Слезами, глаза, не туманьтесь,

Я счастья дождусь своего:

 

Увижу я солнце победы,

Услышу я песню победы,

Поздравлю свой город с победой,

Гордясь, что достойна его.

А. Решетов

 

Иждивенка

Бредёт среди сугробов, наугад,

Живая, вопреки живой природе,

Вокруг – заледенелый Ленинград

И сорок первый завтра на исходе.

 

Жена, сестра, племянница и мать –

О ней не пишут с пафосом в газетах,

Но люди не желают умирать

И ждут её в холодных лазаретах.

 

Навстречу ей безжалостно течёт

Всё то, что называется войною.

Идёт, никем не принята в расчёт –

Ни нашей, ни противной стороною…

 

Она проходит сквозь снега и дым

На фоне войн и лет, едва виднеясь,

И счёт ведёт умершим и живым,

Не проклиная, веря и надеясь…

 

А ныне под привычные слова

У старой фотографии на стенке

Склоняется седая голова

Великой ленинградской иждивенки.

П. Войцеховский

 

Ленинградка

Она сидит, склонясь над чертежом,

Не вслушиваясь в рев сирен тревожный.

Ее проект – жилой высокий дом –

Почти готов, – хоть завтра строить можно.

 

А за окном, за шторой, все сильней

Моторы воют и ревут сирены,

И от стрельбы зенитных батарей,

Как в судороге, вздрагивают стены.

 

Потом – удар. И сразу гаснет свет,

И стекол звон, и в окна дышит осень,

И за стеною говорит сосед:

«Опять, проклятый, где-то рядом сбросил!»

 

Она встает, спокойна и бледна,

Идет, дыша, как при подъеме в гору,

Она, теперь ненужную, с окна

Срывает маскировочную штору.

 

Светло, как днем. Опалена огнем,

Свисает неба розовая мякоть,

И девушка стоит перед окном,

Кусая губы, чтобы не заплакать.

 

За плоским и широким пустырем,

Над пыльною травою цвета хаки,

Горит, как в небо вознесенный факел,

Жилой, высокий, стооконный дом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И вот она берет рейсфедер снова,

Макает в тушь, смиряя пальцев дрожь,

Спеша при свете зарева ночного

К утру закончить конкурсный чертеж.

В. Шефнер

 

* * *

Отважно сердце ленинградки!

Она – как воин, как солдат,

В решительной смертельной схватке

Наш защищала Ленинград!

 

Бомбежкой провода срывало

Иль под обстрелом связь рвалась –

Она концы соединяла

И восстанавливала связь.

 

Самоотверженно и смело

С походной сумкой на боку

Ползла на помощь под обстрелом,

На выручку бойцу-стрелку.

 

Иль хирургическим ланцетом

Спасала жизни сотни раз,

Могла с рассвета до рассвета

Дежурить, не смыкая глаз.

 

Отважно сердце ленинградки!

Она – как воин, как солдат,

Вступила в бой и в смертной схватке

Наш отстояла Ленинград!

Н. Дилакторская

 

Мой сын

Мой сын был слишком мал,

Чтоб в руки взять винтовку,

Он даже «р» не мог произносить.

Он был забавный, маленький, неловкий,

 

Но как любил он жизнь и как хотел он жить.

В морозы января, февральские метели

Он часто вспоминал далекого отца.

Он улыбался тем, кто проходил в шинели

И «папа» говорил, когда встречал бойца.

 

Так жили мы вдвоем, в военном Ленинграде.

Наш город каждый день потери отмечал.

Израненный, он коченел в блокаде,

Угрюмый, под обстрелами молчал.

 

Мне кажется, что сердце холодело,

Как с фабрики бежала я домой

В тот день, когда от черного обстрела...

Погиб мой сын, погиб ребенок мой.

 

Остались в памяти – изломанная рама,

Обломки стульев и осколки ваз

И теплое, святое слово «мама»,

Услышанное мной в последний раз.

 

И всё... Ни боль, ни горечь, ни усталость

Меня не позовут теперь домой.

И я ушла на фронт, на грозный бой

За город, где тоска моя осталась,

За город, где погиб ребенок мой.

П. Каганова

 

На наблюдательном посту

Свист. Удар.

И черный всплеск над крышей.

«Юнкерс» с воем вышел из пике.

– Валя, что случилось? Я не слышу

Трубка надрывается в руке.

– Валя! Ты живая?..

– Да...

Пишите:

Дом двенадцать, флигель со двора.

Будет что известно, сообщите...

У меня там

Мама и сестра...

Ю. Воронов

 

Комсомольцы бытовых отрядов

Бывает так:

Когда ложишься спать,

Тревожишься за завтрашнее дело,

А по утру

От слабости не встать,

Как будто к простыне примерзло тело.

 

А рядом –

Ни соседей, ни родни.

И ты лежишь,

В спасение не веря.

И вот тогда

К тебе придут они,

Взломав не без труда

Входные двери.

 

И ты отдашь им карточку на хлеб,

Ещё боясь,

Что могут не вернуться.

Потом поймёшь,

Что был ты к людям слеп,

И губы

Виновато улыбнутся.

 

А в печке затрещит разбитый стул,

И кто-то – за водой, с ведром на санках.

И кто-то ночью,

Словно на посту,

Подбросит щепок в дымную времянку.

 

Они добром и словом врачевали,

Бойцы – из бытотрядов над Невой.

Ведро воды – а люди вновь вставали!..

Пусть говорят, что нет воды живой!

Ю. Воронов

 

Защитница города ленинской славы

«…в паспорте, смоченном кровью, значилось,

что она – Мария Петровна Назарова, 57 лет,

уроженка г. Рязани, проживающая в Ленинграде».

Из фронтовых записей

 

На вахте, на Охте, где свалены бревна,

То ахнет, то охнет Марья Петровна.

Вот грохнула бомба… за нею – другая.

Ох, только не в дом бы, – в Неву бы, туда ей!

 

Туда ей дорога, – ни дна, ни покрышки…

Ах, что ж не играют тревогу на вышке!

Ни сна, ни покоя всему Ленинграду, –

Всё воют и воют, и рвутся снаряды.

 

То ухнет далёко, то трахнет у будки,

То тухнет в руках огонек самокрутки.

То вдруг багровеют сугробы на крышах…

Ах, чтобы хоть дворник зачем-нибудь вышел!

 

Ведь страшно и жутко прозябшей старушке;

Проклятые, бьют как немецкие пушки!

Но Марья Петровна жильцам не изменит!

Поста не оставит, покамест не сменят.

 

Стоять не беда бы, коль нету работы;

Вот только бы дали ей тёплые боты…

Ещё б рукавицы… А шубу – не надо.

Быть может, не долго продлится блокада.

 

Но что там такое? О, господи, боже!

Стрельбой забавляются двое прохожих…

Да только взлетают из их пистолетов

Лучистые звезды зелёного цвета.

 

Взовьется одна, а рассыплется – много…

Ой, Марья Петровна, тревога, тревога!

Недоброе дело – стрельба не забава:

Ползучих врагов проглядела застава.

 

И Марья Петровна стучит что есть силы

«Тревогу» в чугунное гулкое било.

Так бей же, Петровна, сильнее, проворней!..

Но вот перед нею с лопатою дворник.

Полночный старатель из нашего дома:

– Кондратий, Кондратий, на помощь, на помощь!

Ах! брызнули искры, как в кузнице, в горне…

Ужель не признал её в сумерках дворник?

 

Он давит, он душит, предатель проклятый,

Старушечью шею железной лопатой.

Но нет, не уйти никуда лиходеям!

На голос «тревоги» бегут с батареи;

Спешат ополченцы рабочей заставы –

Защитники города ленинской славы.

 

И каждый предатель, и вражий ракетчик

Был нашими пулями насмерть отмечен…

А Марью Петровну оплакали люди

И в землю зарыли под грохот орудий.

 

В то утро на Охте сроднилися кровно

Бойцы Ленинграда и Марья Петровна.

А. Скороходов

 

Баллада о ленинградке

А.П. Магазинской

 

Из всех наград особая награда –

Медаль «За оборону Ленинграда»…

Склонясь, траншеи женщина копала,

Но с голоду в ту пору не пропала.

 

Казалось ей: земля под нею пухла,

У Пулкова трава от горя жухла.

А был в руке один кусочек хлеба,

А был в глазах один кусочек неба.

 

А танки ей показывали рыла.

Она сгибалась – глубже землю рыла.

И рядом с нею, голодны и тонки,

Траншею рыли тощие девчонки.

 

Кричали немцы: «Эй, вы! Эй, вы, мамки,

Уж не себе ль копаете вы ямки?..»

Разбрызганная взрывами весна

Лишала кратковременного сна.

 

А ноги, что от грязи конопаты,

Все злее нажимали на лопаты.

От голода, а может, от простуды

Просвечивались синие сосуды.

 

А женщина траншею рыла спешней,

Ждала поры не смертной, нет, а вешней;

Поры, когда в любой заросшей яме

Кусты в цвету зальются соловьями.

 

Душа к лопате крепче прикипала,

Копнула ленинградка – и упала…

Но сообщаю радостную весть:

Она жива. Ей восемьдесят шесть!

 

Оглядывает хлебные края

Всем тещам теща добрая моя.

Дни стали выше, стали голубей,

Она с ладони кормит голубей.

 

И думает мой город вместе с ней:

Воронежские зори всех ясней…

Но есть на свете редкая награда –

Медаль «За оборону Ленинграда».

П. Касаткин

 

Блокадная учительница

Засыпан Ленинград снегами.

Тихо, будто бы, ушла война,

Только, скрип под слабыми ногами,

Еле, еле движется она,

Старая учительница, зная,

Что её ребята очень ждут

В доме, где убежище в подвале,

Там уроки школьные идут.

 

В узелке ее тетрадки, книжки

И кусочек хлебца сохранен

Для её любимых ребятишек,

Пусть – по крошке, но как ценен он.

 

Загремят опять фашистов пушки,

Самолет над городом ревёт,

А ребята слушают, как Пушкин

О царе Салтане сказ ведёт.

 

Гром войны стихами заглушая,

Детям сказку светлую даря,

Старая учительница знает,

Что урок её прошел не зря.

 

Бледненькие лица оживились,

И глазенки искрами зажглись,

Будто бы из пепла возродились.

Пусть война, но торжествует жизнь.

И. Ямщикова-Кузьмина

 

* * *

В жакетке и в платочке синем,

А под платочком – седина,

Из битвы ожидая сына,

Сидит старушка у окна.

 

И на закате, на восходе

Глядит с надеждою туда,

Откуда поезда приходят,

Куда уходят поезда...

 

Куда ж ещё?.. Туда, наверно, –

За обагрённый небосклон...

Туда давно уж, в сорок первом,

Весенним днём уехал он.

 

И ни письма, ни телеграммы, –

Вестей не слышно от него...

Порой лишь голос «Мама, мама!»

Звучит – и больше ничего.

 

И свет заката в отдаленье,

Среди завьюженных равнин,

Напоминает то виденье,

Когда, весь в красном, шёл к ней сын,

 

Когда из тьмы блокадной муки,

Встречая смерти остриё,

Свои слабеющие руки

Тянул он к маме, звал её...

 

И на восходе, на закате,

Не забывая никого,

Она шлёт Гитлеру проклятья:

«Отдай мне сына моего!

 

Отдай!..» –

И возглас болью острой

Летит за горы, за леса,

Где жёны, матери и сёстры

Свои подъемлют голоса.

 

И громче грома и набата

По всей земле гремят сердца:

«Отдай мне дочь!»

«Отдай мне брата!»

«Отдай мне сына и отца!»

 

В Майданеках и в Моабитах

Кричит из преисподней мглы

Неистребимый прах убитых –

Пылинки пепла и золы.

 

На всех полях былых сражений,

Из всех могил – а где их нет? –

Встают погибших братьев тени:

«Верните нас на белый свет!»

 

И, слитно с бесконечным хором,

Все голоса, что мне слышны,

Звучат всемирным приговором

Для поджигателей войны.

 

В жакетке и в платочке синем,

А под платочком – седина,

Из битвы ожидая сына,

Сидит старушка у окна.

 

И пусть он не придет обратно, –

До самой смерти будет мать

Скорбеть о счастье невозвратном,

О мёртвом сыне тосковать.

Б. Кежун

 

Мама

До смерти не забудется, пожалуй,

Осколков свист, сирен протяжный вой.

И небо в красных бликах от пожаров,

Пробитое лучом над головой.

 

И женщина, ступившая на крышу

Из темени слепого чердака.

Я слышу гулкий шаг её и вижу

Ведро и клещи длинные в руках.

 

Как брови она сдвинула упрямо!

А что таится у неё в душе?

Ведь это мать...

Моя трусиха мама,

Что так боялась грома и мышей.

В. Крутецкий

 

На ленинградской улице

Не в первый раз идти нам вдоль пустынной,

Вдоль отсверкавшей окнами стены.

Но перед неожиданной картиной

Остановились мы, поражены.

 

К стене в печали руки простирала,

Как бы ослепнув, женщина. Она,

Беде не веря, сына окликала.

Еще кирпичной пыли пелена

Казалась теплой

И на кровь похожей.

 

«Василий,

Вася,

Васенька,

Сынок!

Ты спал, родной,

Откликнись мне. О боже!»

...Из черных дыр оконных шел дымок.

 

Рыданьем этим, горем материнским,

Холодный день, обжег ты души нам.

А вечером

В полку артиллерийском

Мы обо всем поведали друзьям.

 

Кто под луной не вспомнил дымноликой

Родную мать?

Чье сердце нам верней?

Гнев наших залпов

Равен будь великой

Любви многострадальных матерей!

А. Решетов

 

Восславим наших матерей

Восславим наших матерей –

Простых блокадных женщин.

Их подвиг эрам не стереть,

Он, как Россия, вечен.

 

Восславим наших добрых мам,

Заботливых и милых,

И тех, кто жив на радость нам,

И тех, кто спит в могилах...

 

Восславим тех, кто нас сберёг

В кошмарной круговерти,

В аду обстрелов и тревог,

В тисках голодной смерти,

 

Кто город сердцем согревал,

Кто детям и отчизне

Без колебанья отдавал

И хлеб, и кровь, и жизни.

 

В салютах мирных батарей,

В сиянье фейерверка

Восславим наших матерей

На праздничной поверке.

 

Восславим выше всех богинь

Египта и Эллады

Земных советских героинь,

Защитниц Ленинграда.

 

Восславим наших матерей –

Святых блокадных женщин,

России гордых дочерей,

Чей подвиг нам завещан

А. Молчанов

 

* * *

У всех, кто в блокаду выжил,

Был добрый ангел-хранитель,

Не с кущ небесных, а ближе –

Земной ленинградский житель.

 

Под тёмным блокадным небом

Он горя не сторонился,

Делился теплом и хлебом

И жизнью своей делился.

 

Он был молодым и старым,

Знакомым и незнакомым,

И он помогал задаром –

По братским блокадным законам!

 

Он был то девчонкой тонкой –

В чём только держалась сила?

Но сколько же та девчонка

Дистрофиков воскресила?

 

Он к ним в трудный час являлся

Жильцом соседней квартиры,

Бойцом над тобой склонялся,

Матросом с крейсера «Киров»…

 

Но чаще был ангел мамой,

Святой ленинградской МАМОЙ,

Свой хлеб отдающей МАМОЙ,

Бессмертной блокадной МАМОЙ.

 

О. женщины дней блокады!

Достойной вас нет награды.

Вам каждой – простой, сердечной,

Воздвигнуть памятник надо

И надпись высечь навечно:

ВЫ ЖИЗНЬ СБЕРЕГЛИ В ЛЕНИНГРАДЕ.

А. Молчанов

 

* * *

Маме, чудом уцелевшей

 

Прозрачные,

От голода светясь,

С чертами, заостренными от горя.

О, матери…

В тот обнажённый час

Понятнее их жертвенная доля!

 

В свою одежду прятали от вьюг,

Сердцами закрывали от осколков,

В ладонях их потрескавшихся рук

Таились сэкономленные корки.

 

Как тихо засыпали голоса.

И шёпот звал приблизиться к постели,

Но медленно раскрытые глаза

детей не находили, сквозь глядели …

 

Нам ласковее,

Бережней,

Нежней

К ним, уцелевшим, относиться надо:

Как ни лечи,

А с наших матерей

Уже не снимут никогда блокаду…

О. Цакунов

 

* * *

Замечено глазами всех детей,

Чья жизнь была с войной минувшей слита,

Что в самый голод нет у матерей

Обычно никакого аппетита.

 

И матери студеною порой,

Заткнув в окошке одеялом ветер,

В потемках непослушною иглой

Свое тепло перешивали детям.

 

И под огнем тяжелых батарей,

На залп всем телом откликаясь живо,

Как заслоняли матери детей

В секунду, остановленную взрывом!

 

Вот почему, когда сошла зима,

Когда фронты на запад уходили,

Вокруг вставали детские дома,

Как памятники материнской силе.

О. Цакунов

 

Баллада о матери

                Серо Ханзадяну

 

Молодой политрук девятнадцати лет

под Синявином вскинул именной пистолет:

«В бой за Сталина, красноармейцы!»

 

Под Синявином холода да топь….

Колом, словно из жести, шинели.

Под Синявином холода да топь…

Неподвоз… Двое суток не ели.

 

Молодой политрук, девятнадцать годков,

посиневший от стужи, убеждает стрелков:

«В бой за Сталина, красноармейцы!»

 

А у них уже нет человеческих сил,

как бы он ни орал, ни страдал, ни просил…

Припаялось сукно к снежной корке

в их окопе на стылом пригорке.

 

Но в полку –

через фронт перешедшая мать,

из блокады пришедшая мать,

как в полку оказалась, –

не могу я сказать.

Всё ли можно на свете узнать?

 

Эта женщина в траурном вдовьем платке

в чахлом, чавкающем леске

перед взводом упала на колени…

Сперва

в горле лишь клокотали слова.

К задубевшей шинели

бойца-паренька

прикоснулась на зябком рассвете,

и из уст её хлынули гнев и тоска:

«Умоляю… Спасите… Там дети…»

 

Мать согнулась в снегу,

словно чёрный комок,

скорбью взвод поднимая

с надломленных ног.

 

Встал боец-паренёк,

а вослед и второй…

Молодой политрук вместе с ними…

И от чёрных сугробов передовой

в бой пошли на врага чуть живыми,

в бой пошли, и была с ними храбрая мать

на суровом рассвете,

что способна была лишь одно повторять:

«Умоляю… Спасите… Там дети…»

 

Тот боец-паренёк

ныне друг мой Серо,

чем отвечу ему на святое добро?

Я ведь сам из блокады той давней.

 

А Серо вспоминает:

«Склонилась к нам мать,

были б мёртвыми даже, –

должны были б встать…

Просит мать –

отзовутся и камни».

О. Шестинский

 

Женщины -работницы

 

* * *

Встречу в День Победы

Тётю Дашу,

Поклонюсь:

Прости меня, прости,

За твои труды на Уралмаше

Памятник тебе бы возвести!

 

Позабыла ты про бабьи страхи,

Попривыкла к стали и огню.

Сыновьям ты шила не рубахи,

Одевала –

В грозную броню.

 

Сталь сшивала быстро,

Без огрехов,

Как иглою,

Сварочным огнём.

За спиной – в дыму,

В пролётах цеха –

Гулко перекатывался гром.

 

Но домой не шла ты

С Уралмаша,

Даже если мастер прогонял,

У брони спала ты, тётя Даша,

Потому что знала: ты – Урал.

 

До сих пор бессонницу Урала

Носишь по заплаканным ночам.

Вижу я:

На глыбу пьедестала

Танк взошёл

И по твоим плечам.

Л. Сорокин

 

Золотые руки (Отрывки из поэмы)

Литературный портрет знатной стахановки Кировского завода Клавы Первой

 

Сколько месяцев в году?

Двенадцать.

Каждый месяц

Длинен, словно год.

Чуть заснешь,

И снова, снова снятся

Милый хутор,

Мальвы у ворот.

Только нет их,

Полыхает хата,

Мать одна

Средь черного двора…

Ты проснулась.

Ты зовёшь

– Девчата,

На работу нам идти пора.

В плотный узел

Стягиваешь косы,

Обжигаясь,

Чай из кружки пьешь.

По седому

Гулкому морозу

Ты заводским сквериком идешь.

В чистом небе

Бродят друг за другом

Вереницы неразлучных звезд.

Под ногой снежок

Хрустит упругий,

Синий иней

Сыплется с берез…

 

Мастерство является

Не сразу.

Малой каплей

Ты влилась в поток.

Как боец

Послушная приказу,

Встала ты

За фрезерный станок.

Непривычно,

Трудно поначалу.

В цехе гром,

Как ночью грозовой.

За твоими, девушка, плечами

Был лишь год учебы в ФЗО.

Только год.

Но разве это мало?

Ты училась,

Позабыв про сон,

И пытливым разумом

Познала

Мастерства

Сурового закон.

В цех рвалась ты как на поле боя,

Чтоб трудиться,

Не жалея сил.

– Принимай крещенье

Боевое, –

Седоусый мастер пробасил.

Ты взяла тяжелую деталь

Строгой

Незатейливой

Чеканки.

– Это что?

– А это сердце танка.

Коль откажет –

Танк в дороге стал.

Не спеша,

Уверенным движеньем

Ты включила животворный ток.

И пошел,

Пошел точить станок,

Полный трудового

Напряженья,

Он, твою испытывая власть,

Целый день гремел,

Не уставая…

 

Буднично и просто началась

Твоя жизнь

И слава трудовая.

Слава?

Ты не думала о ней,

О литаврах

И звенящей меди.

С каждым днем

Упорней и сильней,

Как и все,

Стремилась ты к победе.

У станка,

Оттачивая грань

Каждой новой

танковой детали.

Видела ты

В этом сгустке стали

Силу, что спасет

Твою Кубань.

Сколько раз

Ночей недосыпала,

Чтоб не быть

Пред Родиной в долгу.

– На одном станке успею мало.

И на двух

Я справиться смогу…

– Будет трудно?

– Трудно!

Ну так что ж,

Трудность –

Это вовсе не причина…

И тогда по твоему почину

В цехе всколыхнулась молодёжь.

А. Гольдберг

 

Девушка Танкограда

Совсем девчушкой

ей пришлось познать

Людское горе

в те сороковые.

Забыть о детстве,

сразу взрослой стать,

Ковать победу

в будни трудовые.

На всю страну

гремел наш Танкоград!

Её станок

гудел, не умолкая.

И шел к победе

Родины солдат,

Девчат-уралочек

с любовью вспоминая.

Э. Соболев

 

Девчатам патронного

Девчата, вспомните войну –

Патроны Родине нужны,

Чтоб отстоять в боях страну

В годину грозную войны.

 

Вы воевали здесь, в тылу;

Вы побеждали дни невзгод,

Вы побеждали стужу, мглу –

Тогда боролся весь народ.

 

Девчата, вспомните паек –

Тот черствый хлеб и привкус слез.

Враги стремились на Восток,

Но пораженье враг понес.

 

А преградил им путь огонь –

Патроны били по врагам,

И не спасла фашистов бронь –

За эти пули слава вам!

 

Урал! Ведь девочки твои

Сумели горе превозмочь,

Чтоб длились смертные бои

И гнали гитлеровцев прочь.

 

И в день Победы – светлый день

Девчата, слава также вам

От городов и деревень,

Спасенных, возвращенных нам.

 

И пусть войны святой урок

Хранят и юные сердца,

А вы свой выполнили долг:

В тылу сражались до конца!

М. Сабиров

 

Сталевар

Глядя сквозь засиненное стекло,

Она стоит у раскаленной печи.

Ее тугие, вылитые плечи

Сиянье золотое облекло.

И не найти красивее убора,

Чем узел кос над линией пробора.

Она стоит спокойна и проста,

Скупа на разговоры и движенья.

В печи идет тяжелое броженье:

Молочной пеной закипает сталь.

Металл бушует.

Вот еще немного –

И в длинной ложке пламенеет проба.

Узнав анализ, девушка спешит

К высокой будке.

Там подача газа.

По желобу, нагретый до отказа,

Течет металл в просторные ковши.

Он укрощен.

Он дышит жаром

На золотые руки сталевара.

А сталевар – совсем еще девчонка,

Не может глаз от плавки оторвать.

…Так молодая смотрит мать

На облик своего ребенка.

Л. Татьяничева

 

Дума о Вале

 

1

Я забывал, что дни и ночи тяжки,

И радости своей кричал: живи!

И нёс в редакцию малотиражки

«Открытия» свои, стихи свои.

Казалось,

Всё изменится на свете,

В улыбках подобреют сотни лиц,

Когда стихи появятся в газете,

Заполонив столбцы её страниц.

И взвихрились мечты.

Поблекли будни,

Обыденны, и ровны, и тихи...

Но вот неумолимый литсотрудник

С укором возвращает мне стихи:

– Всё у тебя и «радужно» и «вьюжно».

Конечно, рифма, силуэт сроки...

Народу героическое нужно,

А ты

Всё про любовь да про станки.

Да и они «щебечут», словно птицы,

И цех «звенит скворцами», словно сад

Приукрашаешь жизнь, как говорится.

А где идеи боевой заряд?

Всё про Неё –

И нет с тобою сладу.

Народными заботами дыши.

Возьми-ка в цехе лучшую бригаду–

Героев!

Приглядись и напиши.

Изобрази

Без всяких сантиментов,

Как бьются в Танкограде в дни войны,

Дают для фронта

Тысячи процентов

Девчонки, комсомольцы, пацаны!

Пойми одно: ведь это гордость наша,

Герои битвы!

Выше всяких слов!

Вот Вася Гусев,

Садикова Саша...

А ты

Всё про станки да про любовь.

 

А мне-то было празднично и любо

Писать о Ней

И знать наверняка,

Что завтра вновь Её,

Земное чудо,

Увижу я у своего станка.

И никакая сила не отнимет

Моих богатств,

Не разметёт гроза.

Вновь подойдёт ко мне в халате синем,

С весёлой золотинкою в глазах...

 

И моторы, как ветры, рванулись,

Соловьи где-то в сердце проснулись,

И вздохнули ремни.

Зашептали:

«Валя!»

От имени, что ли,

Повеяло вдруг деревенским,

Родимым до боли:

«Валя!»

А может быть,

Сны мои, сказки и песни

Тебя одиноко и весело звали:

Валя!

Увидеть, сказать тебе что-то –

Событье.

Боюсь тебя.

Рвусь к тебе.

Ты – как открытье,

Валя!

Как ласково имя её произносят...

Вот скоро проверит детали,

Ко мне подойдёт

И о чём-нибудь спросит.

Улыбнётся, да так,

Что забудется всё:

И война,

И деталей сверкающих горки.

И увижу опять с золотинкой глаза,

Что бесценнее хлеба,

И сна, и махорки.

Повернись и взгляни.

Жду улыбки,

Как будто свиданья,

И шепчу ей, шепчу ей

Слова–заклинанья.

 

2

И она подошла.

Иль услышала зов мой

Сквозь рокот моторный?

Взгляд – такого не знал:

Обречённо покорный.

И стоит. Смотрит в душу мне –

Плещется,

Плещется горе во взгляде.

– Папа мой!.. Папа...

Погиб в Ленинграде... –

Не глаза, а колодцы.

Сухие огни.

Пламя тихо на дне засветилось.

– Вот рука моя.

Всё, что имею, – возьми!

Я с тобой,

Что бы там ни случилось.

Я – с тобой. Одолеем беду...

А в глазах её крик.

И земля закачалась...

– Я тебя не забуду.

Я сегодня уйду.

Убегу.

Уезжаю на фронт.

А убью одного –

Буду знать:

расквиталась.

 

3

День и ночь

Уходили с конвейера танки,

Оседали платформы,

Корявились буквы на стенах,

Кричали: «На Запад!

Ни шагу назад!»

День и ночь

Содрогались в горах полустанки,

Напряжённо, надсадно трубил

Танкоград.

А на зов откликалась

Тайга Зауралья:

Из казахских равнин,

Из приобских лесов

Шёл с решимостью горькой,

Суровой печалью

Плыл, стекался народ,

Чтобы встать у станков.

 

4

Я не думал о том,

Где теплей да полегче.

Знал усталость до боли

И радость до слёз,

Знал работу,

Которая давит на плечи,

Прижимает к земле и в жару, и в мороз.

Может, радости всей не узнаю от века,

Но уверен в одном,

Что живу я не зря.

Я от счастья пьянел,

Что нашёл человека –

Стиснув зубы, скорблю,

Что его потерял.

Зимы, вёсны промчатся, тоски не уменьшив,

Встреч не будет и глаз,

Тех, ушедших, светлей...

Я во всём однолюб,

До конца неизменчив –

В час беды становился

Упорней и злей.

В час беды грозовой и щемящей тревоги,

В час,

Когда уже, кажется, не было сил, –

Поднимался и шёл по привычной дороге

На завод,

Что призывно в ночи голосил.

В этом гуле и скрежете –

Проще и легче...

Всё казалось мне:

Только войду я в свой цех –

Кто–то тихо, невидимо тронет за плечи,

И услышу я Валин

Серебряный смех.

Валя!

Надо мне, очень надо

Хоть бы слово твое в конверте...

Без тебя так бездомно в цехах Танкограда!

Грузно молот вздыхает:

Не верьте,

В печальные слухи не верьте!

 

Грозно молот вздыхает,

И гремит канонада –

По–над Волгой

Взметнули «катюши» летучее пламя,

И в поношенной шали

Девчонка из Ленинграда

Поднимает бойцов и бинтует

Коченеющими руками.

Может,

Ладожский ветер свистит над тобой

Обжигающей сталью,

И патруль партизанский

Проверяет пароль.

Где ты, где?

За какою грохочущей далью?

Может, пуля?

Мгновенна конечная боль.

 

О, как дьявольски тихо в пролёте!

Резцы в пересвисте,

Спелым колосом стружка

Летит на паркет.

За станками – братва.

О, народ,

Беспощадный к себе,

Ты неистов!

Терпеливей тебя и отважнее

Нет!

Одногодки мои и мои побратимы!

Только подняли головы

К солнцу, теплу и добру –

Покачнулась земля,

Юно, яростно, неукротимо

Мы схлестнулись с бедою

На лютом ветру.

Как звенела земля о железо –

Мы рыли канавы,

Заливали фундамент,

Сгружали станки.

С Украины и с Балтики

Шли, содрогаясь, составы

Из–под бомб–

Дети, женщины, старики...

 

О, Урал мой!

Кряжистый,

Голодный,

Суровый!

Всю Россию прикрыл ты железным крылом.

Затрубили заводы под небом багровым

С новой яростью

В тот огневой ветролом.

 

Грозно молот вздыхает:

Не верьте,

В печальные слухи не верьте!

По родимой земле

С автоматом девчонка идёт,

И отмщенье в глазах не стихает...

А. Головин

 

Портрет

Была домохозяйка, кружевница...

Сидит, бывало, вяжет у окна.

И нитка, солнцем переплетена,

Чудесными узорами ложится...

Ни лишней петли, ни узелка, –

Такая точная была рука.

 

А муж придет, попыхивая трубкой

(Эпроновец, хороший человек),

Подсядет тоже, назовет голубкой,

Смеется, шутит. С ним сидеть бы век,

Глядеть в глаза. До самого до дна

Моряцкая душа его видна.

 

Но грянул час. Все изменилось вдруг

На голубом доселе горизонте.

И муж-эпроновец уже на фронте,

И рукоделье падает из рук.

Теперь не до него уже. И вот

Идет домохозяйка на завод.

 

Цеха, где у больших прокатных станов

Царил всегда мужской нелегкий труд.

А женщины? Да им не место тут,

Куда им! Не управятся, устанут,

Не женщины – мужчины здесь нужны.

Спокон веков так было… до войны.

 

Вальцовщица. Она стоит у стана,

В расцвете сил – ей тридцать первый год.

Какая величавость плеч и стана!

Работа плавно у нее идет,

Как нитка: ни петли, ни узелка, –

Такая это точная рука.

 

Как ей покорна медная болванка,

Накал которой огненно багров,

И через семь отверстий, семь «ручьев»,

Струится медь, сначала вроде шланга,

А дальше – в виде стебля водяного.

Теперь довольно. Катанка уже готова.

 

Вальцовщица. Станков согласных хор, –

Она им так поглощена всецело,

Что даже и не слышит артобстрела.

Пока о нем не крикнут ей в упор.

И старый мастер, гордый, как отец,

Невольно восклицает: «Молодец!».

 

О эти ленинградские заводы...

Богатыри! Кирпичная их грудь

В стальной броне. Такую не согнуть.

Цеха, где глухо сотрясает своды

Стальной рубашкой оплетенный вал...

Сергей Мироныч Киров здесь бывал.

 

Здесь питерских традиций колыбель,

Здесь Ленина и Сталина портреты

При входе излучают волны света.

Здесь крепость. Ленинграда цитадель.

Здесь огненные буквы приговора

Над Гитлером и гитлеровской сворой.

 

И этим приговором занята,

День ото дня все больше вырастала

Строительница мирного гнезда.

Голубка… А какой орлицей стала

В несокрушимой доблести своей.

Дочь Ленинграда… Честь и слава ей!

В. Инбер

 

Ткачиха

Я помню, в цех война вступила,

Весь цех заполнила собою.

Казалось, труженицы тыла

Здесь лично встретились с войною.

 

И лампочки светили скупо,

И пар шел, если разжимали

Невесело ткачихи губы.

Мы ткали марлю, марлю ткали.

 

Не ткали мы цветных узоров,

Мы ткали жизнь мужьям и детям.

Мы знали кровь, какую скоро

В себя впитают метры эти.

 

Стонало сердце, но на пряжу

Я ни слезинки не роняла.

Глаза сухими были, даже

Когда всех близких потеряла.

 

Их никогда не будет дома.

Грущу вечернею порою.

Но вот мальчонка незнакомый,

Рубашка, вытканная мною.

 

Вновь руки принялись за дело,

Глаза от горя не померкли.

Теперь бы всех осиротелых

Одеть по материнской мерке!

Д. Вааранди (Перевод С. Евсеевой)

 

Женщины тыла

 

Русской женщине

...Да разве об этом расскажешь

В какие ты годы жила!

Какая безмерная тяжесть

На женские плечи легла!..

 

В то утро простился с тобою

Твой муж, или брат, или сын,

И ты со своею судьбою

Осталась один на один.

 

Один на один со слезами,

С несжатыми в поле хлебами

Ты встретила эту войну.

И все – без конца и без счета –

Печали, труды и заботы

Пришлись на тебя на одну.

 

Одной тебе – волей-неволей –

А надо повсюду поспеть;

Одна ты и дома и в поле,

Одной тебе плакать и петь.

 

А тучи свисают все ниже,

А громы грохочут все ближе,

Все чаще недобрая весть.

И ты перед всею страною,

И ты перед всею войною

Сказалась – какая ты есть.

 

Ты шла, затаив свое горе,

Суровым путем трудовым.

Весь фронт, что от моря до моря,

Кормила ты хлебом своим.

 

В холодные зимы, в метели,

У той у далекой черты

Солдат согревали шинели,

Что сшила заботливо ты.

 

Бросалися в грохоте, в дыме

Советские воины в бой,

И рушились вражьи твердыни

От бомб, начиненных тобой.

 

За все ты бралася без страха.

И, как в поговорке какой,

Была ты и пряхой и ткахой,

Умела – иглой и пилой.

 

Рубила, возила, копала –

Да разве всего перечтешь?

А в письмах на фронт уверяла,

Что будто б отлично живешь.

 

Бойцы твои письма читали,

И там, на переднем краю,

Они хорошо понимали

Святую неправду твою.

 

И воин, идущий на битву

И встретить готовый ее,

Как клятву, шептал, как молитву,

Далекое имя твое...

М. Исаковский

 

Женщинам тыла

Во все века война – мужское дело.

Цель женщины от века – колыбель.

Но ты, как воин, так же встала смело,

Когда в твой дом ворвался лютый зверь.

 

Рожденная для продолженья жизни,

Ты отводила тысячи смертей.

И гибла, защищая честь Отчизны,

Во имя чьих-то будущих детей.

 

У изголовья раненых сидела,

За них, чужих, свечу украдкой жгла,

И по ночам душою холодела –

Своих солдат домой ждала, ждала...

 

От похоронной вести лишь жестокой

Ты падала, подкошенная вдруг,

Но по росе, поранившись осокой,

Тащила на себе соху и плуг.

 

А может, в том чаду, подобном аду,

Что и с натяжкой жизнью не назвать,

Ты Жизнь спасала в страшную блокаду,

Чтоб цепь времен враг не посмел прервать.

 

Во все века война – мужское дело.

Но не могла стоять ты в стороне,

И вместе со страной своей горела

В святом и страшном – праведном огне.

 

И в светлый час торжественной Победы

Ты не тянула славу на себя:

Забыв свои и тяготы и беды,

Стояла, скромно фартук теребя.

 

Но он не должен, подвиг твой, быть предан.

Мир без тебя – что тот орёл без крыл.

Солдат в боях тогда куёт Победу,

Когда за ним – надёжный, крепкий тыл!

Г. Гедерт

 

Советской женщине

Женщина, ровесница, подруга!

Подымись пораньше поутру,

Проводи к военкомату друга

И постой на солнечном ветру.

 

Ты теперь за многое в ответе

Перед ним и перед всей страной.

Дела много! Дома ждут нас дети.

Возвращайся, женщина, домой.

 

Нужно помнить в трудную годину,

Как бы жизнь сурова ни была,

Сколько нужно дочке или сыну

Нежности, спокойствия, тепла.

 

Пусть растут, печали не изведав,

Веселятся и лепечут пусть.

Есть слова: «Отчизна» и «победа» –

Пусть их дети помнят наизусть.

 

Чтобы друг, вернувшись с поля боя

После славных, после трудных дней,

От души гордился бы тобою,

Силою и верностью твоей.

М. Алигер

 

Встреча

Был глух и печален простой рассказ

(Мы в горе многое познаём)

Про смерть, что черной грозой пронеслась

Над тихой деревней ее.

 

…Немало дорог нам пришлось пройти,

Мы поняли цену войне.

Кто, встретив женщину на пути,

О милой не вспомнит жене?

 

…Она стояла, к стене прислонясь,

В промерзших худых башмаках.

Большими глазами смотрел на нас

Сын на ее руках.

 

«Германец хату мою поджег.

С сынишкой загнал в окоп.

Никто на улицу выйти не мог:

Появишься – пуля в лоб.

 

Пять месяцев солнца не видели мы.

И только ночью, ползком,

Из липкой копоти, грязи и тьмы

Мы выбирались тайком.

 

Пусть знает сын мой, пусть видит сам,

Что этот разбитый дом,

Студеные звезды, луну, леса

Родиной мы зовем!

 

Я верила – вы придете назад.

Я верила, я ждала…»

И медленно навернулась слеза,

По бледной щеке потекла…

 

Над трупами немцев кружит воронье.

На запад лежит наш путь.

О женщине этой, о сыне ее,

Товарищ мой, не забудь!

В. Багрицкий

 

Патриотке

Делили радости и беды;

Теперь опять делиться нам,

Опять нелегкий труд победы,

Как хлеб, мы делим пополам!

 

То в русской кофте,

То в кожанке, –

Как в дни, когда мы брали власть,

На голос родины: – Гражданка! –

Ты всей душой отозвалась.

 

И вот, знакомая до боли –

Товарищ, женщина и мать –

Ты, как на бой, выходишь в поле

Плоды бессмертья пожинать!

 

Уверен взгляд, спокоен голос.

И можно знать уже вперед,

Что ни один созревший колос

От наших дел не пропадет,

 

Что эти руки не устанут,

Как в поле рожь, косить врага,

Пока в родных полях не встанут

Победы тучные стога.

И. Уткин

 

Бабы

Я помню эти выстрелы в ночи.

По-волчьи выли бабы на печи.

Казалось каждой в этот страшный час,

Что мужа расстреляли в сотый раз.

 

Они своих не помнили заслуг!

По семеро впрягались бабы в плуг,

Чтоб хлеб родили минные поля,

Чтоб ровной стала рваная земля.

 

И в хатах появились хлеб и соль.

Былую жгучесть выплакала боль!

И слезы вдовьи сдержанно текли…

Всё сердцем бабы вытерпеть смогли.

 

Когда увидишь, что идут они,

Встань. Перед ними голову склони!

Вскормила эти хлебные поля

Залатанная бабами земля!

Н. Медведева

 

Хозяйка

Отклонились мы маленько.

Путь-дороги не видать.

Деревенька Лутовенька, –

до войны рукой подать.

 

Высоки леса Валдая,

по колено крепкий снег.

Нас хозяйка молодая

приютила на ночлег.

 

Занялась своей работой,

самовар внесла большой,

с напускною неохотой

и открытою душой.

 

Вот ее обитель в мире,

Невеселый тусклый быт.

– Сколько деток-то?

– Четыре.

– А хозяин где?

– Убит.

 

Молвила и замолчала,

и, не опуская глаз,

колыбельку покачала,

села прямо против нас.

 

Говорила ясность взгляда,

проникавшего до дна:

этой жалости не надо,

эта справится одна.

 

Гордо голову носила,

плавно двигалась она,

и ни разу не спросила,

скоро ль кончится война.

 

Не охоча к пустословью,

не роняя лишних фраз,

может где-то бабьей кровью

знала это лучше нас.

 

Знала тем спокойным знаньем,

что навек хранит народ –

вслед за горем и страданьем

облегчение придет.

 

Чтобы не было иначе

кровью плачено большой.

Потому она не плачет,

устоявшая душой.

 

Потому она не хочет

пасть под натиском беды.

Мы легли, она хлопочет, –

звон посуды, плеск воды.

 

Вот и вымыта посуда.

Гасит лампочку она.

А рукой подать отсюда

продолжается война.

М. Алигер

 

* * *

Ни разу я не плакал на войне…

А возвратившись на родное поле,

Глаза свои зажмурил поневоле;

Печаль великая сдавила сердце мне.

 

Мечтая о косьбе и молотьбе,

Выравнивая кочки и ухабы,

Тянули плуг по косогору бабы,

Тянули плуг – пахали на себе.

 

Деревня танк фронтовикам купила,

Сама же, чтоб не сгинуть без тягла,

Буренок тощих к пашне приучила

И женщин всех в оглобли запрягла.

 

Как мне за них в то утро было больно!

Перебежав затравеневший лог,

К их хомуту примкнул я добровольно:

Смотреть не мог и обойти не мог.

 

Встал коренным, хотя и без узды.

В струистом зное трепетали дали.

И плакали солдатские медали

Над рыхлым гребнем первой борозды.

 

Плуг застревал, и лопались постромки,

И каторга тянулась дотемна.

Год нашей славы… Год салютов громких…

Потомки, вам понятна их цена?

И. Краснов

 

Трудный хлеб

Хотелось:

Крылья грохнуть оземь,

плуг нацепить – и бороздой…

…Пахали женщины на оземь

в степи за взлётной полосой.

 

Нам было видно со стоянки,

ещё отчётливей – с крыла,

как в плечи врезывались лямки,

как гнулись в поясе тела.

 

Нас поднимали рано­-рано –

штабы не спят, война не ждёт.

Ещё над дымкою туманов

мы первый делали полёт.

 

Перепахав бомбёжкой цели,

над женским полем шли домой.

А женщины?

Когда ж успели

пройти три круга бороздой?

 

Остановившись кучкой пёстрой,

подняв ладони над лицом,

смотрели матери и сёстры

таких же, как и мы бойцов.

 

В работе страшной не отчаясь,

забыв весь груз своей беды,

они считали нас, встречая, нас,

сытых, сильных, молодых.

 

Скорбь вырывалась вздохом женщин,

и стыли слёзы на лице,

когда нас возвращалось меньше

числа, ушедшего на цель.

 

И снова двигались, босые,

голодные,

вздымая степь…

Так был ли у тебя,

Россия,

когда­-нибудь труднее хлеб?!

М. Созинов

 

Над полями шум…

Над полями шумный трепет дня…

Солнце жарит – хоть пеки картошку!

Подгоняет бабушка коня:

– Ну, шагай, соколик, понемножку!

 

Плуг плывет – взрыхляется земля…

Много сил у женщины-эрзянки!

Засевая сурские поля,

Трудится старуха спозаранку.

 

Волосы сползли из-под платка,

Плуг плывет, в земле взрыхленной роясь.

Прошуми привет издалека,

Поклонись-ка, лес, старухе в пояс!

 

Жилами постромки напряглись.

Кони ржут, и спорится работа.

Корни трав с землей переплелись,

Падают на землю капли пота.

 

Старческие радостны глаза:

– Уцелел наш край! Спасибо детям!

Налетают в битве, как гроза…

А вернутся – урожаем встретим!

 

Подгоняет бабушка коня:

– Ну, прибавь, прибавь-ка шагу, милый!

Мать-отчизну от врагов хранят

Неустанно труженицы тыла.

Никул Эркай (Пер. с мордовского)

 

Тётя Маша

Даже крыши стали ниже.

По деревне тишина.

Увела с собой мальчишек

Распроклятая война.

 

Увела мужей и братьев.

Заманила. Забрала.

Даже свадебные платья

На бинты перевела.

 

«Трактор пашет. Трактор пашет.

Тракторист платочком машет».

Трактористу сколько лет?

И шестнадцати-то нет.

 

Расскажи мне, тётя Маша,

О пшенице золотой.

Как тебя хвалила мама

За мешок пшеницы той.

 

Как хвалила-говорила:

«Что за дочь я родила!

Я ей каши наварила

Да лепёшек напекла».

 

Трактор пашет. Трактор пашет.

Жизнь прошла. Когда? Когда же?!

Тётю Машу хоронили

В первых числах февраля.

 

Словно землю натопили:

Стала тёплою земля.

Даже травка показалась,

Вся прозрачная насквозь,

Чтобы слаще ей лежалось.

Чтобы крепче ей спалось.

 

Трактор пашет. Трактор пашет.

Спи спокойно, тётя Маша.

Н. Мирошниченко

 

Женщинам деревни времён войны

Проводить сынов, мужей на фронт –

выпала несладкая вам доля.

И одни остались в русском поле –

чистом, как осенний горизонт.

 

Это поле прокормить должно

всю страну, и вы зерно давали.

Встань до света и ложись – темно,

только вы на это не роптали.

 

А несли тяжелую свою

ношу – стойкими вы были.

Слабых грели и сирот кормили.

На поминки – делали кутью...

 

Плакали, но веру берегли,

вы – полуголодные, босые...

Выдержать подобное смогли,

видно, только женщины России.

Н. Капитанов

 

Хватило б только сил...

Да, были, как века, мгновения.

Об этом тяжко вспоминать.

– Хватило б только сил, терпения, –

чуть слышно повторяла мать.

 

Когда заря еще дремала

и крепко спали петухи,

она, ослабшая, вставала

на ошалелые гудки.

 

Ей было двадцать семь неполных.

Внося сибирскую метель

в избу,

она валилась, помню,

едва раздевшись, на постель.

 

Уставши за день несказанно,

она шептала, как вчера:

– Успеть бы отдохнуть мне за ночь, –

и затихала до утра.

 

Мне только после ясно стало:

им, женщинам, таким, как мать,

упорным, сердце приказало

в тылу

Отечество

спасать.

В. Абросимов

 

* * *

Жила в тылу –

Не воевала.

Но, темнолица и тонка,

Четыре года простояла

В очередях

И у станка.

Склоняя голову седую,

Она хотела бы забыть,

Как сумку тяжело

Пустую

Голодным детям

Приносить!

Л. Татьяничева

 

* * *

Пусть не в меня в прямом бою

Вонзался штык чужой огранки,

Прошли сквозь молодость мою

Года

Тяжёлые, как танки.

О трудный марш очередной

За хлебом,

Клеклым от бурьяна,

И над молчаньем площадей

Суровый голос Левитана…

А дети в ватничках худых,

А вдов опущенные плечи!

Нет горше будней фронтовых,

Но эти –

Вряд ли были легче…

Ты знаешь это.

Ты видал

Цеха бессонные, в которых

Из гнева плавится металл,

А слёзы

Превращались в порох.

Л. Татьяничева

 

* * *

В твоих косах степной ковыль.

Он расцвёл сединой не в срок.

На ногах заскорузла пыль

Бесконечных военных дорог,

Мир казался тебе нелюдим.

Ты не глядя вошла в мой дом.

Прижимался к пустой груди

Твой ребёнок голодным ртом.

Всё обидным казалось тут.

Ты спросила:

– Как могут сметь

Эти скверы стоять в цвету,

Эти девушки песни петь,

Если всюду война и смерть?! –

Твой любимый погиб в бою.

Ни могилы его,

Ни следа…

Ты не в дом, а в судьбу мою

Своим горем вошла тогда.

…Твои волосы дышат легко.

Ты мой город зовёшь своим.

Над сердитой Урал-рекой

Мы, как сёстры, с тобой стоим.

Л. Татьяничева

 

Суровый танец

И на току,

И в чистом поле

В войну я слышала не раз:

– А ну-ка, бабы,

Спляшем, что ли!

И начинался сухопляс.

Без музыки.

Без вскриков звонких,

Сосредоточенны, строги,

Плясали бабы и девчонки,

По-вдовьи повязав платки.

Не павами по кругу плыли,

С ладами чуткими в ладу.

А будто дробно молотили

Цепями горе-лебеду.

Плясали, словно угрожая

Врагу:

– Хоть трижды нас убей,

Воскреснем мы и нарожаем

Отечеству богатырей!

Наперекор нелегкой доле,

Да так, чтобы слеза из глаз,

Плясали бабы в чистом поле

Суровый танец –

Сухопляс.

Л. Татьяничева

 

Солдатки. Вдовы

 

Солдатки

Проводить ненаглядного медленным взглядом,

На дорогу, на подвиг благословить,

Спрятать в дальнее место цветы и наряды,

Ожидать, запоздалыми письмами жить.

 

То ли ждать,

То ли знать, что горячею кровью

Залил снег.

И от сердца его оторвать.

То ли участь принять одинокую вдовью,

То ли вновь дорогие глаза целовать.

 

Или ночью шептать драгоценное имя,

Ждать, покамест письмо почтальон не принёс.

Или вдруг задохнуться словами чужими,

И читать, и читать, спотыкаясь от слёз.

 

Только б он возвратился, войной обожжённый!

Не сказать ничего и от слёз устоять...

Так живут, ожидая, солдатские жёны...

 

Как живёшь?

Где ты ходишь, солдатка моя?

Мы вернёмся с войны.

Постучимся украдкой.

В дом войдём,

Ни печали, ни ран не тая,

Чтоб склониться к ногам обомлевшей солдатки.

 

Ты меня понимаешь, солдатка моя?!

М. Луконин

 

Солдатки

Откуда женщины узнали –

Пронёсся слух, как будто стон –

По Транссибирской магистрали

Пройдёт военный эшелон.

 

В душе солдаток затаённо

Надежда вспыхнула звездой:

В том эшелоне задымлённом

А вдруг окажется и мой!

 

Чтоб деток милых повидали,

В глаза родные заглянуть,

Грудных солдатки пеленали

И собирались в дальний путь.

 

Обоз тянулся одиноко

В степи без света и тепла.

Казалось, к станции далёкой

Сквозь ад дорога пролегла.

 

Вдаль устремляя взор бессонный,

Стеная вьюге в унисон,

С грудными стыли на перроне,

Всё ожидая эшелон.

 

От горя женщины немели

С тоской своей наедине –

Теплушки мимо пролетели

Навстречу вьюге и войне.

 

Среди солдаток, ожидая

Тот эшелон, судьбу моля,

Меня дыханьем согревая,

Стояла скорбно мать моя.

В. Яганов

 

Баллада о женщине

Евдокии Михайловне Абариновой,

которую встретил у братской могилы в г. Выборге

 

Война, как ни долго ты шла,

Но дольше солдат возвращала.

Вот женщина мужа нашла,

К Неве добиралась с Урала.

 

Шофёр, что до места подвёз,

Приметил: красивая, точно,

И так молода, что вопрос:

«Жена ли, а может быть, дочка?

 

Победе, считай, тридцать лет.

Медали и те износились...» –

«Жена... – прозвучало в ответ. –

На май мы как раз поженились».

 

Два месяца были вдвоём.

Да вдруг о войне сообщенье –

Ушёл он. И в сорок втором,

Что «без вести» – ей извещенье.

 

Но «без вести» – значит, ждала,

Ходила к заветной берёзе.

Работала, как-то жила

В колхозе, а после в совхозе.

 

Красу разве взгляд обойдёт?

«Что ждать, пребывая в печали?» –

Вещал ей и этот и тот,

Да все поворот получали.

 

Ждала. Сомневалась, что он

Любовью лихой завлечённый...

Что ранен, всё видела сон...

Гадали, что в доме казённом...

 

Писала туда и сюда,

Сама мастерила конверты.

Шли письма, а с ними – года.

Короткими были ответы.

 

Читала она на листках:

«...в другой батарее, как видно...»

Те справки держала в руках.

Теперь из автобуса видно:

 

На братской могиле слова –

Фамилия... Имя... И дата...

Ну что ж, получите, вдова,

Гранитную справку солдата.

 

Надвинулась тенью стена...

Хрустела гравийная насыпь...

И вот – на коленях жена.

Как раз возле губ эта надпись.

 

Коснулась. Холодная твердь

Хладеющим лбом показалась.

Впервые поверила в смерть.

А тридцать три года держалась...

 

Мгновенье – и вот в волосах,

Как соль, проступили седины.

Потухла надежда в глазах.

И врезались в кожу морщины.

 

Ссутулилась, съёжилась вся.

Звучали рыдания глухо...

Сюда красоту принеся,

У камня осталась... старуха.

 

Застыли над ней облака.

И ветви взметнулись в смятенье.

И громом катилась строка:

«Есть женщины в русских селеньях...»

О. Цакунов

 

Баллада о вдове

Вдову не надо путать с вдовушкой:

Вдова – она с войны вдова.

Её бедовая головушка

Светла, как в инее трава.

 

Её печаль – неизлечима,

И разве в том её вина:

Её с любовью разлучила

Война, великая война.

 

Но по осенним стылым лужам

К вдове спешили мужики,

А вот она любила мужа,

Ждала, рассудку вопреки.

 

Тряслась на тракторе колёсном

С трубой короткой, словно гвоздь,

И шорох вызревших колосьев

Напоминал весенний дождь.

 

И всё чего-то ожидала,

Хоть знала – чуда в жизни нет.

И рушниками украшала

Солдатский выцветший портрет.

 

А жизнь бежала, шли годочки,

Сгорали листья и трава,

Но поднимала двух сыночков

И дочку Лидочку вдова…

 

Я знаю: много есть названий,

Хитра на выдумки молва.

Но точно воинское званье

Произношу всегда: «Вдова».

Е. Начас

 

Баллада о ждущей женщине

Простенок, фотография

слепит:

Просёлок, довоенная

трёхтонка

И он – в наивных крагах…

Шелестит,

За зеркалом ветшает –

похоронка.

По всей земле, шатая

комнатёнку,

Метёт свинец…

Идёт военный год…

За чахлой стенкой

горестно и тонко

Вопит метель…

А женщина всё ждёт.

Толкните дверь –

и душу озарит

Спокойное свечение

ребёнка,

Бездумно бродят зайчики,

он спит,

Легко и мягко дышит

рубашонка…

Прошмыгивает улочкой

позёмка,

Голодный год,

забот невпроворот,

Завод, талоны, уличной колонки

Жёсткий лёд…

А женщина все ждёт.

Который год ей снится,

как негромко

Вдруг ахнет дверь, и он –

живой! – войдёт.

Но – похоронка,

зеркало в потёмках –

Из года в год…

И женщина всё ждёт.

Н. Шамсутдинов

 

Вдова

 

1

А в доме совсем небогато.

Портрет на белёной стене.

И смотрит с него виновато

Любимый. Пропал на войне.

 

На фото он в белой сорочке,

Что дарена юной женой.

И знать только ноченьке-ночке,

Как холодно, горько одной!

 

Но ждёт она, выплакав очи,

Сегодня, вчера и всегда…

Как медленно тянутся ночи,

Как быстро уходят года!..

 

2

Вдовье поле, вдовье поле.

Вдовье счастье вдовьей доли.

То ли застит пот глаза,

То ли горькая слеза.

 

Солнце поднялось в зенит.

Прилегла в тени ракит.

Взгляд сквозь ветви в синеву.

…И вдохнула сон-траву.

 

Ей приснился муж… живой,

Белозубый, молодой.

Вдруг проснулась и вскочила.

Где же муж?.. И где могила?

И пошла под зноем в поле.

Вдовье счастье вдовьей доли…

Ю. Шумов

 

Солдатская вдова

Полиняли от слёз рукава,

Побелела от дум голова.

Время за полночь – надо бы спать,

Да в терновых колючках кровать,

Да в холодной подушке – шипы…

Что ж домой не идёшь, милый, ты?

Зарыдать?

Но кричи не кричи…

Две головки видны на печи.

 

Только молвишь:

«Судьба их храни,

Как на батьку похожи они».

И в душе утихает гроза,

На щеке просыхает слеза.

Возле них, закусивши губу,

Ты уснёшь, пересилив судьбу.

Н. Снегирёв

 

Вдова

Она его не позабудет –

На эту память хватит сил.

Она до гроба помнить будет,

Как в сорок первом уходил,

 

Как похоронку получила

И не поверила сперва,

Как сердце к боли приучила,

Нашла утешные слова…

 

А после – слоники, герани,

И вдовий труд, и поздний грех…

Но был погибших всех желанней,

Но павших был достойней всех.

 

И на года, что вместе были,

Она взирает снизу ввысь…

А уж ведь как недружно жили:

Война – не то бы разошлись.

Ю. Поляков

 

Солдатка

Муж геройски погиб за Россию,

Под Смоленском настал его час...

И навеки платочек твой синий

Соскользнул с молодого. плеча.

 

Как-то сразу и кончилась юность,

Как-то сразу и осень пришла.

Словно в черную шаль завернулась

Полоненная горем душа.

 

Много сватов к тебе засылалось,

Горы злата сулил не один...

Только верной ты мужу осталась

До конца, до последних седин.

 

А когда, как фатой подвенечной,

Укрывает долину метель, –

Отмечаешь ты с болью сердечной

Вашей свадьбы тот памятный день.

 

Входишь в горницу; стол накрываешь;

Фотографии смотришь – бледна;

Два бокала вином наполняешь

И опять выпиваешь одна.

 

Но теплее становится в хате,

И на сердце не так уж темно...

Белый клен, как боец в маскхалате,

Зябкой веткой стучится в окно.

А. Гусев

 

Вдовья память

Вот и кончилась война.

Ушли бои.

День Победы

Ярким пламенем зари

В сорок пятом

Загорелся над страной.

Возвращаются

Защитники домой.

 

Как орлы,

Из поредевших сильно стай,

Торопились все

К родным своим местам,

Все, кто живы,

Хоть изранены – ну, что ж:

Для родных – без слов –

Любим был и пригож.

 

После зимних холодов

Военных стуж,

К Катерине не вернулся

Её муж.

Похоронку не вручал

Ей почтальон,

И надеялась, что жив,

Вернётся он!

 

Той надеждою жила,

Его ждала…

Шла дорога полевая

Вдоль села.

Замолчит, на чей-то

Глядя силуэт,

И бежит к окну –

Не он ли это?

– Нет!

 

За весной вдогонку –

Новая весна.

Катерина всё

По-прежнему одна.

Уж промчался

Не один десяток лет,

Поседела. А вестей

О муже нет.

 

Сколько их,

Пропавших без вести солдат?

Всё разносит эхо

Той войны набат.

Ищут юные

Могильные холмы

В Белоруссии –

Кровавый след войны!

 

Следопыты раскопали

Под холмом

Потемневший проржавевший

Медальон,

Каску с пулей,

Котелок и автомат…

Здесь в сраженьи

Смертью храбрых пал солдат.

 

И фамилия

Начертана была:

«Из Сосновки,

Веретенников Илья…»

Сколько здесь в бою

Погибло молодых?

Книга Памяти

Не всех вместила их.

 

В эпопее не окончена

Глава.

Получила извещение

Вдова.

Со свечою припадает

К алтарю:

«Помяни, Господь,

Убитого Илью…»

 

Заневестятся весною

Вновь сады,

И ещё белее –

Косы у вдовы.

Где прощались,

Когда грянула беда,

Помнит сердце,

Как любимого ждала.

 

Осыпается метелью

Белый цвет,

Годы – горем пролетели,

Счастья – нет!

Прокричит совой

Ночная тишина,

Вдовья память

Нескончаемо длинна.

 

И земля всё носит

В сердце ту войну!

Рвёт на части ветер

Мира тишину…

Н. Цурикова

 

Две звезды

Лес рубила. Била зверя.

Рушила гранит.

Тридцать лет жила, не веря

В то, что муж – убит.

О чужой беде радела

Весь свой трудный век.

Не могла сидеть без дела

Ни в жару, ни в снег.

...Втянет смерть

В свою воронку –

Вот и кончен путь!

Повелела похоронку

Положить на грудь.

И сказала, пересиля

Тяжесть немоты:

– Вы поставьте на могиле

Красных две звезды.

Чтоб они стояли рядом

До скончанья дней...

Муж, убитый в сорок пятом,

Умер вместе с ней.

Л. Татьяничева

 

Бабы

Той деревни за Красновидовом

было горя как следует выдано:

не вернулся никто с войны.

И Ефремовы, и Королёвы

только вдовы,

вдовы и вдовы,

ни мужья не пришли,

ни сыны.

 

Председатель колхоза – баба.

Счетоводом колхоза – баба.

Лошадей запрягает – баба.

На гармошке играет – баба!

Но работали, в общем, неслабо,

хорошо даже, можно сказать.

 

О другом я хотел написать:

как умели они веселиться,

озорницы и мастерицы,

песни петь и кадриль плясать.

 

До чего же у бабки Олёны

были все частушки солёны!

Вот опять через года

память та воскресла:

 

«Как была я молода!

Как была я резва...»

«Посади меня на трактор,

попрошу милого...»

Не пропустит тут редактор

дальше ни полслова.

 

«Вся осыпалась малина,

ничего на ветке нет!..»

Гармониста

звать Марина.

Гармонисту – сорок лет.

 

Ну, а как они горевали,

расскажу об этом едва ли.

В одиночку.

Глухо.

Темно.

Занавешенное окно.

 

Только можно представить это.

Как пустынны были рассветы,

как лежали бабы лежмя,

вспоминая, слёзы глотая,

как смотрели на них, не мигая,

с увеличенных фотографий

нестареющие мужья.

 

Той деревни нету давно.

Та деревня ушла на дно.

Голубая над ней вода.

Там теперь Можайское море.

Утопило ль оно их горе –

я не знаю.

Может быть, да.

Е. Храмов

 

Девушки-вдовы

 

1.

Осиротели вдруг покосы,

ушли в разгаре дня косцы,

ушли, воткнув в покосы косы,

не докосив свои концы.

 

Таким орлам в тылу не место,

их долг теперь – косить врага.

В селе остались их невесты,

Им и докашивать луга.

 

Рыдают три подруги,

поникла на лугу трава.

В ушах – лихой гармошки звуки,

звон бубенцов… Его слова.

 

Надежда, боль в глазах у каждой,

и на губах – печать тоски.

По-настоящему их даже

не целовали женихи.

 

Им три платочка будут сниться,

им ждать и верить до конца…

Как в клетку втиснутые птицы,

трепещут девичьи сердца.

 

2.

Друг дружку чувствуя локтями,

сидели за одним столом,

писали письма: «Любим… С вами…

Не бросим вас, не подведём».

 

Три поцелуя на конвертах.

И ждут подруги как одна,

Ждут с нетерпением ответа,

с надеждой глядя в три окна.

 

Сбылись надежды. Почтальонша

вручила каждой по письму.

Потом двоим. Чем дальше – горше:

Втроём писали одному.

 

Письмо последнее писали

подруги за одним столом,

и луг зелёный вспоминали,

и трёх парней на луге том…

 

Они опять косили вместе

там, где трудились женихи.

Всё помнят юные невесты,

всплакнули, стоя у ольхи.

 

Одна за оселок* возьмётся,

поднимет косу. Вспыхнет звук,

и отзовётся, отзовётся

знакомым свистом летний луг.

 

Молчат, задумались подруги,

к селу по тропочке идут.

Переплелись, боясь разлуки,

один к другому стебли льнут.

 

Ползёт змея и разделяет

траву с травой, они дрожат…

Жених вернуться обещает,

да нет ему пути назад.

 

3.

Шли годы. Еле-еле тлела

надежда в девичьих сердцах.

А за окном тальянка пела

о невозвратных прежних днях.

 

Как оживить воспоминанья?

Из сундука письмо достать,

за словом слово всё посланье

в который раз перечитать.

 

На всё село – два инвалида,

один хромой, другой без рук.

И вдовы. На судьбу обида

одна у верных трёх подруг.

 

Вдова горюет: холод, голод,

по лавкам четверо детей,

одеть, обуть, отправить в школу…

Они завидовали ей,

в постели плача по ночам.

А на заре – на ферму снова,

раскинув косы по плечам.

 

Для них всегда найдётся дело –

опора вдовьего села…

Увяла юность, пролетела,

была она иль не была?

 

4.

Сидят подруги, вышивают

цветы на полотне платков.

Сединки в волосах мелькают,

проходит жизнь под звон часов.

 

Трезвонят петухи побудку,

как будто свет в окне – рассвет.

В углу платочка – незабудка,

каких цветов на свете нет.

 

Никто в их двери не стучится,

не время, значит, женихам.

Котёнок серенький резвится

и лапой тянется к очкам.

 

У дев пятидесятилетних

порозовели щёки вдруг:

цветочки вышитые эти

напомнили цветущий луг.

 

Цветок, увядший в восемнадцать,

оживший в уголке платка,

кому тобою любоваться?

Протянется ль к тебе рука?

 

И снова дверь не отворилась,

напрасно сердце чуда ждёт.

До пола гиря опустилась,

часы стоят. А жизнь идёт.

 

* Осело́к – брусок из мелкозернистого абразивного материала для доводки вручную поверхностей и режущих кромок инструментов (например, кос).

Сибгат Кадыйр (Перевод М. Скороходова)

 

Вековуха

Вековуха, как известно,

Это если ты одна,

Если в двадцать – не невеста,

Если в тридцать – не жена,

 

Если в сорок, так некстати

По-девчоночьи стройна,

Спишь на узенькой кровати…

А была, была война.

 

Были бомбы, были танки,

Ливни крови, ливни слёз.

И солдатские останки

Под буграми у берёз.

 

У дорог испепелённых,

Там, где шёл последний бой,

Он погиб, в тебя влюблённый,

Он погиб, любимый твой.

 

Но всегда он самый близкий,

В самом верном сердце жив.

Ты глядишь на обелиски,

Руку к сердцу приложив.

Т. Краснова

 

Золушки сороковых годов

Ты, говорят, пред жизнью виновата,

Что не была светла и весела…

Но в юности не принца, а солдата

Ты с поля боя, Золушка, ждала.

 

А ласковые феи за тобою

Не присылали золотых карет.

И ты, невеста, сделалась вдовою,

Навек вдовою в девятнадцать лет.

 

Бывает – у невесты отбивает

Разлучница любимого её…

Война не отбивает – убивает.

Я говорю не только про твоё.

 

Вас было много, Золушек безвестных,

Чьи руки перепачканы в золе,

Чьи женихи, не возвратясь к невестам,

Лежали молчаливые в земле.

 

И вы сжились с бедой, с военным хлебом,

С морщинками на молодом лице.

Вы башмачка под черным звездным небом

Не оставляли на чужом крыльце.

 

А годы шли. Кареты мчали мимо

На бал других. Но, строги и тихи,

Вы знали только труд неутомимый

И не вошли в легенды и стихи.

 

Но если б, все пересчитав утраты,

Строка вам дань по праву отдала,

Она бы не казалась виноватой,

Что не была светла и весела.

 

Я помню вас не в пышных бальных залах,

Не в туфельках хрустальных, не в парче,

А у теплушек ночью на вокзалах

С картофельною тяпкой на плече.

Е. Стюарт

 

Тишина

Война не кончается

с последним залпом…

Ты проснулась опять…

Или ночь холодна?

Или спать не дает

Неприкаянный ветер?

Вот притих он.

И снова вокруг тишина,

Словно нет ни души

В эту полночь на свете.

 

А тебе не уснуть,

Не забыться теперь,

У тебя ли одной

Бабья доля такая…

Вот опять он приснился,

И скрипнула дверь,

И шагнул он к тебе,

Как живой, окликая…

 

Всё белее с годами

Нетающий снег,

Но когда

Забываешься ты на рассвете,

Навещают безмолвно

Тебя в полусне

И уходят…

Твои нерожденные дети…

 

Где-то свадьбы играют

И горько кричат,

И невесты, смутясь,

Поправляют обновы…

И желают им счастья –

Сынков да внучат –

Никогда не бывавшие замужем

Вдовы.

И. Тобольский

 

Материнство

В году военном,

В городе чугунном,

Что броневым щитом

России стал,

Стихи писала я

С восторгом юным

О женщине,

Что плавила металл.

Она была достойна

Пьедестала –

Отменный мастер

Плавок скоростных.

…Вот только матерью она

Не стала

И внуков не увидела

Своих.

В ней женственность

И материнства силы

Дыханьем ярым

Погасил огонь.

А ей бы легче у родной

Могилы

Стоять в слезах,

Прижав к груди ладонь.

Ни холмика…

Ни детской русой прядки.

Ни песенки,

Услышанной во сне!

…Сказала мнее

С достоинством солдатки:

– Детей я потеряла

На войне!

Л. Татьяничева

 

Невесты, не ставшие жёнами

Невесты,

Не ставшие жёнами,

В войну потерявшие милых,

Смотрят глазами бездонными

На сверстниц своих счастливых.

Весной,

Ночами медовыми,

Зябко кутают плечи.

Их не сравню со вдовами:

Вдовам трудней,

Но… легче!

Труднее – остались дети.

Легче – у них ведь дети!

Тоску материнство лечит.

Вдовам трудней

И легче!

Смотрят глазами бездонными

На матерей счастливых

Невесты,

Не ставшие жёнами,

В войну потерявшие милых.

Л. Татьяничева

 

Женихи моей сестры

Женихов моей сестры

Разбомбило под Ростовом.

Пронеслись над ними с рёвом

Чёрно-белые кресты,

Пушки били у Днестра,

Кровью набухала Припять –

Оттого моя сестра

Не сумела замуж выйти.

 

Женихи моей сестры

В ночь уходят, день встречают.

Их московские дворы

На рассвете замечают.

Запечатаны уста,

Срублен тополь, срезан колос…

«В бой! За Родину! За Ста…»

пуля – и оборван голос.

 

Как погасшие костры –

Только пепел да уголья,

Женихи моей сестры

Из подполья, исподлобья

Молча смотрят сквозь туман.

Взмах руки. Крыло платочка.

«Дан приказ на запад…»

 

Дан!

Дан и выполнен, и точка.

Е. Храмов

 

Три процента

По статистике, среди фронтовиков 1922, 1923 и 1924 годов рождения к концу войны в живых осталось три процента.

 

Вновь прошлого кинолента

Раскручена предо мной –

Всего только три процента

Мальчишек пришло домой…

 

Да, раны врачует время,

Любой затухает взрыв.

Но все-таки как же с теми –

Невестами сороковых?

 

Им было к победе двадцать,

Сегодня им пятьдесят.

Украдкой они косятся

На чьих-то чужих внучат…

Ю. Друнина

 

Читайте также:

50 стихов и поэм о женщинах-героинях Великой Отечественной войны

70 песен о женщинах на войне

Лётчицы Великой Отечественной войны: Стихотворения и песни

Зоя Космодемьянская: 60 стихотворений, поэмы и песни

Стихотворения и поэма о Лизе Чайкиной

70-летие победы в Сталинградской битве (О Гуле Королёвой)

Подвиг Зины Портновой: Биография и стихотворения

День Героев Отечества: Стихи о героях Великой Отечественной войны

Шли девчата по войне за большой победой

Женщина и война: обзор лирики русских поэтов

День военного медика: 150 стихотворений

День военного медика: 20 песен и поэма

Солдатские матери: 140 стихотворений и песни

Образ Женщины-Матери в книгах о войне

Материнские судьбы и Великая Отечественная война