Стихотворения и поэмы о женщинах-героинях Великой Отечественной войны

Героиня Сталинградской битвы Наташа Качуевская И. Балдина

Стихотворения даны в алфавите фамилий героинь.

 

Народным героиням

Сёстры наши и подруги,

Вашу доблесть и заслуги,

Ваши подвиги-дела

Свято чтя, страна родная,

Честь геройству воздавая,

Лавром славы обвила

Мрамор вашего чела!

 

Сёстры, мы ль бесславно сгинем?

Солнце знает в небе синем,

Что мы боремся – за свет!

Враг упрётся – опрокинем!

Горы встанут – горы сдвинем,

Продолжая путь побед!

 

Вам, народным героиням,

Братский праздничный привет!

Д. Бедный

 

Анхилита Борехо

 

Анхилита

Светлой памяти Анхилиты Борехо,

погибшей под Сталинградом в 1942 году

 

Был осенним багрянцем, как лентой, весь город обвит.

На дорожки в саду наплывала вечерняя дрёма.

Ты рассказывал мне о мальчишеской первой любви,

О красивой девчонке из испанского детского дома.

 

Фотография. Ветры цветастый подол теребят,

Тёмно-русые прядки её головы непокрытой…

Веря только тебе и влюблённая только в тебя,

Словно юность твоя, улыбаясь, глядит Анхилита.

 

Сколько радости в ней, молодых, неистраченных сил!

По дорогам войны – это знала она иль не знала? –

Эту карточку ты в комсомольском билете носил,

И она тебе сердце улыбкой своей согревала.

 

Вот она и сейчас на тебя, улыбаясь, глядит.

Но тебе неизвестно названье того полустанка,

Где, в последнем бреду вспоминая далёкий Мадрид,

За Москву, за Россию в бою умирала испанка…

 

Вечер смотрится в стёкла. В квартире твоей тишина.

Возле детской кроватки шнурки протянули сапожки.

У окна над дипломным проектом склонилась жена,

И, ломая игрушку, пыхтит годовалый Серёжка.

 

С разрисованных ходиков падают капли минут.

Тесновато, но всё же живёте легко и открыто,

И на ваш небогатый, но мирный семейный уют

Сквозь тревоги годов, улыбаясь, глядит Анхилита.

 

Умирая над Волгой в задымленном сорок втором,

Как хотела она, истекавшим секундам не веря,

Чтобы смертью её у врага отвоёванный дом

Всё равно для любви распахнул бы закрытые двери.

 

Чтобы сын твой, родившийся в памятный день февраля,

Синеглазый мальчишка, смышлёный, весёлый, бедовый,

Никогда не услышал, как стонет от взрывов земля,

Никогда не увидел, как плачут над мёртвыми вдовы.

 

Есть на свете короткое слово – «война».

Встала девушка в бой, чтобы было оно позабыто…

По утрам с фотографии пыль вытирает жена –

На бессмертную жизнь, улыбаясь, глядит Анхилита.

Л. Никольская

 

Вера Волошина

 

Баллада о Зое и Вере (О Вере Волошиной)

Их в разных местах схватили.

Несхожие имена...

 

Две матери их растили –

Отчизна у них одна.

 

Плеснули в девичьи лица

Морозная синь и ширь,

А рядом Москва дымится,

А там – вся в лесах – Сибирь.

 

За Зоей снега месили

Подкованные сапоги.

На иве, на грустной иве

Повесили Веру враги.

 

Где сыщешь ты человека,

Чтоб шапку пред Зоей не снял?

Про Веру же четверть века

Никто ничего не знал.

 

Молчала седая ива,

Растаял кровавый снег,

Две звёздочки горделивые

Пусть светят рядом вовек!

 

Две ласточки невесёлые,

Казнённые в хмурый день.

Могилы в соседних сёлах –

А сколько таких деревень!

 

Друг, ты родился в сорок первом.

В их юные лица вглядись.

Вера – по-русски вера,

Зоя – по-гречески жизнь.

В. Фёдоров

 

Девушка с веслом (Вера Волошина)

Как статуя, мгновение страхуя,

Весло сжимала весело в руках.

Улыбкой всему миру салютуя,

Плыла над парком словно в облаках....

 

Звалась в кругу подружек просто Верой.

В стране Советской – девушкой с веслом.

И счастлива была, что стала первой,

Что в жизни ей красиво повезло.

 

А радовалась пуще, что с любовью

Её свела судьба в обычный день.

Ромашки сохраняла в изголовье

От парня в летней кепке набекрень.

 

Готово было свадебное платье,

Воздушное и белое как снег.

Но с милым попрощавшись на закате,

Слезами утром перебила смех.

 

* * *

Горели в летних небесах рассветы,

Пурпуром ветви тополей обвив.

Но в изголовье нежные букеты

Сменил наган, как амулет любви.

 

Не подвела спортивная закалка,

А сердце билось яростью к врагам.

Простая вызывала зажигалка

В их логове смертельный ураган.

 

Она сражалась с Зоей под Москвою.

Любимый* дрался в дальней стороне.

И были все в ответе головою

За отчий край и дом в родной стране.

 

Уверовав в заветный час победы,

Не думали в сраженьях о себе,

Как это делали отцы и деды

В непримиримой классовой борьбе.

 

* * *

Ее отряд однажды темной ночью,

Молчание под звездами храня,

Врасплох настиг врага, как стаю волчью,

Которой и не снилась западня.

 

Но бой в тылу закончился погоней,

Настигли пули девушку в кустах.

Отстреливалась долго в обороне

Она с кровавой пеной на устах.

 

Ослабшую, её сковали твердо,

Из зарослей ушли с добычей прочь.

А в логове терзали всей когортой,

На ней срывая злобу в эту ночь.

 

Сносила муки стойко диверсантка,

Холодная у жаркого костра.

Не сломленного пытками подранка,

Петлей враги опутали с утра.

 

* * *

В последний миг раздался с эшафота

Набат – гимн коммунистов всей земли.

Не так пошла зловещая работа,

Фашисты оробели, заскулив.

 

И вещее: «Товарищи, прощайте!»...

Упали руки, что несли весло.

Какое выпало опять ей счастье!

Хотя Волошиной всегда везло.

 

Истерзанная, в ранах, но с рассудком,

Дышала волей, смерти вопреки.

На фронте героическим поступком

Объединяла новые полки,

 

Казненная, несла и смерть, и ужас

Врагам на рубежах родной Москвы,

Пусть даже телом овладела стужа,

А мертвый взгляд не ведал синевы.

 

* * *

И в тот же день враги казнили Зою,

Делившую с Волошиной войну.

Мы чтим и помним имена героев,

Не пожалевших жизни за страну.

И. Трофимов-Ковшов

 

*О подвиге Зои Космодемьянской знают все. А вот имя ее не менее героической подруги по оружию Веры Волошиной известно, увы, немногим. Даже звание Героя России ей было присвоено спустя более пятидесяти лет после гибели.

Профессиональная спортсменка Вера Волошина прославилась еще до войны. Она стала «Девушкой с веслом».

**** Жених Веры Волошиной Юрий Двужильный погиб в боях под Могилевом, получил посмертно звание Героя Советского Союза.

 

Памяти Веры Волошиной

Памяти Веры Волошиной,

К немцам в тыл заброшенной,

В плен фашистский попавшей,

Только духом не павшей.

Памяти нашей Веры,

Ставшей для всех примером.

 

Сколько имен героев павших,

За нашу свободу жизнь отдавших!

Одна из них – Вера Волошина,

К немцам в тыл для диверсий заброшена.

За свободу страны жизнь отдавшая,

Только Родину не предавшая!

 

Спортсменка и комсомолка,

Но только другого толка

Ей пригодились умения…

Не зная ни капли сомнения,

Она добровольцем ушла,

Но смерть ее быстро нашла.

В один день с другим героем –

Космодемьянскою Зоей.

 

Но имени Веры долго не знали,

Пропавшей без вести считали,

И мать, героя воспитавшая,

Возвращения дочери ждавшая,

Спустя годы только узнала,

Как дочь геройски погибала.

 

Но даже с временем течения

Нам не узнать ее мучения.

Сколько сердцу материнскому нужно сил,

Это поймет лишь тот, кто ждал,

Кто хоть кого-нибудь любил.

 

Они знали, что идут на смерть,

Но нельзя было больше терпеть,

Когда немцы к Москве подступали,

Когда русскую землю топтали.

Все в победу верили, ждали,

Как могли ее приближали.

 

Есть те деревни в Подмосковье,

Что немец залил русской кровью,

Сорок первого осенью длинной,

Советских людей невинных.

 

Она – дочь советской страны,

Ради которой миллионы

Жизней отданы.

И погибавших крики, стоны

Через столетия слышны.

Не затянуть на сердце раны,

Детей своих все ждали мамы.

А вдруг они еще вернутся,

Родным как прежде улыбнутся?

 

В Кемерово родилась она,

Школу там закончила,

С детства рисовала,

Стихи даже писала,

И сделать доброго еще

Смогла б она немало…

 

Отец – шахтер, учительница – мама,

Родилась в семье простой самой.

Затем поехала в столицу

И поступила там учиться.

 

Но все оказалось непросто:

Девушка среднего роста

Ей всего-то 22,

Жить начала едва-едва…

Но когда Родина позвала,

Она без сомнения жизнь отдала.

 

Она была образцом подражанья,

И делала все со стараньем.

С парашютом прыгать умела,

Сильной была и смелой.

 

Ходила в аэроклуб,

Водить умела самолет,

А когда началась война вдруг,

Она рвалась на фронт.

Окопы осенью копала,

В военкомат письма писала.

Закончив третий курс в институте,

Вот такие военные были судьбы…

 

Вокруг бои идут.

Ее на фронт берут.

И вот она в разведке,

Она в тылу врага.

 

С восьмого не вернулась задания она…

Последний день – в деревне Головково,

Через 16 лет пером Георгия Фролова

«Наша Вера» написана повесть будет,

Пусть память народная не забудет.

В общей Крюковской могиле,

Там, где немцев наши били,

И находится там музей,

Посвященный тоже ей.

 

Наперекор фашистской оккупации,

Она – Герой Российской Федерации.

Справедливость на свете есть.

Вся страна теперь знает геройскую честь

Девушки Веры Волошиной,

К немцам в тыл заброшенной…

О. Максимова

 

«Буду жить сто лет...» (о Вере Волошиной)

Отпылали пожаров зарницы,

Канонад отгремели басы.

Что же матери нынче снится,

В эти утренние часы?

 

Хохотушка с пшеничной косою,

Забияка на школьном дворе.

Как любила она росою

Умываться на ранней заре,

 

А потом уронить на плечи

Золотистую россыпь волос

И вприпрыжку, рассвету навстречу,

Убегать под песчаный откос!

 

Не обижена силой и ростом,

Иногда на оценку «пять»

Вдруг могла по-мальчишески просто

Кулаком за друзей постоять.

 

Вечерами студентка Вера

Убегала в тенистый сад

И по сонным цветущим скверам

Молчаливо водила ребят.

 

Всей компанией быстро и споро

Однокурсники рыли рвы

И не думали, что так скоро

Тень фашизма коснется Москвы.

 

Только этого было мало.

Много дней и ночей подряд

Быть зачисленной Вера мечтала

В боевой партизанский отряд.

 

И путевка пришла - разведка.

Там, за линией фронта - судьба,

Испытаний колючая ветка

И тревог боевая труба.

 

Вот и первые письма с фронта:

«Не волнуйся, мамуш! Сейчас,

Только день упадет с горизонта,

Мы пойдем выполнять приказ.

 

Я – разведчица. Это сложно,

Но не плач и держись молодцом

И почаще, как только можно,

Оставайся с больным отцом.

 

Трудно ждать, я прекрасно знаю,

Но пойми, что я здесь нужна.

За меня не тревожься, родная,

Я сыта и вооружена.

 

Родилась я, ты помнишь, в рубашке,

Значит, буду сто лет я жить...»

Треугольные эти бумажки

Мать до смерти готова хранить.

 

Среди них есть одна, в конверте,

И на грозных звучит голосах:

Извещенье о Вериной смерти.

Где-то в Наро-Фоминских лесах.

 

Возле Якшино, на опушке

От тяжёлых ранений в грудь

Умирала простая девчушка.

Двадцать два – и окончен путь.

 

На холодную снежную тучу,

Не моргая, смотрели глаза,

И под звуки беды гремучей

Мутной струйкой стекала слеза.

 

Только пытки её не сломили,

Боли стылая смыла вода.

В синем небе и на могиле

Её имени светит звезда.

 

А по водной лазурной глади

Белой птицей плывёт теплоход.

Ради жизни и счастья ради

Вышла Вера в последний поход.

 

Отпылали пожаров зарницы,

Канонад отгремели басы.

Старой матери снова не спится

В эти утренние часы...

О. Алиева

 

Валентина Гризодубова

 

«Грозная фрау» В. Гризодубова

У этой «грозной фрау»

Характер непростой.

Но все её награды

Заслуженны зато.

Не зря фашисты будут

Бояться, как огня,

Её Ли-2, повсюду

Ту лётчицу кляня.

 

В аэроклуб обычно

Приём лишь для парней.

Но самолёт привычен

Уже с рожденья ей.

С агитками летала

Она по всей стране

И средства собирала,

Чтоб победить в войне.

Наградой первый орден

За этот важный труд.

Но года не проходит –

Итог рекордов крут.

Их пять, но не забудет

Особенный один.

За рейс Москва-Актюбинск

Вновь орден на груди.

 

Им компас повредили

До старта ведь ещё.

А Штаты победить чтоб,

На километры счёт.

За Волгой у погоды

Испортился вдруг нрав –

А Оренбургу, вроде,

По курсу быть пора.

Но в облаках, как в вате,

Не видим с высоты.

И дальше степь, ни хатки

В просторах тех пустых.

Актюбинск. Здесь ночуют,

Рекорд свой подтвердив.

Летят назад. Но чуют

Боль и пожар в груди.

 

Да, так бензином пахнет,

Что просто ни вздохнуть,

Того гляди вдруг жахнет –

На Оренбург свернут.

И поездом поедет

Отважный экипаж.

Звезда же за победу

В Москве их ждёт в тот час.

А Валя вновь мечтает

Всех дальше пролететь.

Помочь сумеет Чкалов

В заветнейшей мечте.

До Дальнего Востока

Путь тоже не простой.

Расскажет без восторга

Потом о вехе той.

 

В 30-е бесчинства,

Расстрелы каждый год –

Как депутат, в защиту

Оболганных встаёт.

Во все стучится двери,

Ареста не страшась.

Народ ей свято верил,

За помощью спеша.

Война. Теперь фашисты,

Придя повелевать,

Свои устроят «чистки»,

И живы мы едва.

Но Валентина будет,

В Комиссию войдя,

Расследовать для судей

Все преступленья дня.

 

И вот она на фронте

Как командир полка,

В котором даже роты

Нет женской, но крепка

Её рука, и воля

Гнать фрицев так сильна,

Что лётчики невольно

Её верили сполна.

Советом вновь поможет

В тяжёлые те дни.

Примером личным тоже

Вселяет веру в них.

На цель выходит первой,

Какой бы ни была.

Её стальные нервы

Видны во всех делах.

 

А Ленинград взят в клещи.

Фашистов тьма – стена.

Внизу тревожно плещет

Озёрная волна.

Но командир до самой

Воды спустилась вдруг –

И немец вспомнил маму,

Свечой закончив круг.

Бесстрашно вылетая

В тыл лютого врага,

Бомбила и взрывала

Совсем не наугад.

Назначили награду

Тут немцы не скупясь,

Чтоб их от «грозной фрау»

Быстрей хоть кто-то спас.

 

Взрывчатку привозила,

Провизию, десант

И раненых грузила,

Умело сев в лесах.

Медаль же «Партизану»

Вручил Сабуров ей,

Нет, не в Колонном зале,

На базе ведь своей.

За смелость и отвагу,

Как командир полка,

Должна бы высшим знаком

Прославлена в веках,

Но лишь Звезду Героя

За подвиг трудовой

Ей, ставшей старше втрое,

Вручат, ещё живой.

 

А главная заслуга –

Созданье трёх полков*!

Доказывать и другу

Такое нелегко:

Способных с немцем биться

Девчат послать на фронт.

Прошения в столицу

Летят со всех сторон.

Из вузов и из школы,

Прибавив пару лет,

Шли в лётчицы – тяжёлым

Был путь их до побед.

 

* 586-й истребительный, 587-й бомбардировочный и 588-й легких ночных бомбардировщиков.

Сама Марина Раскова возглавила 587-й бомбардировочный полк

В. Хромова

 

Валентина Гризодубова

О небе присуще мечтать

Не только в стремлениях детских,

Всех дальше, быстрее летать

Стремился наш лётчик советский!

 

И в свете рождённой зари,

Где Харьков – и вся Украина,

Горели на небе огни

Для юной ещё Валентины.

 

С отцом к облакам понеслась,

В два года – уже с самолётом!

И дальше за целью гналась,

Мечтая стать лучшим пилотом.

 

Упорство и планерный спорт

Инструктором сделали Валю,

И долгий был начат полёт

Над морем таёжного края.

 

Рекорд – не проблема для той,

Кто держит штурвал виртуозно,

И дальний пробег над тайгой

Стал вехой в судьбе грандиозной!

 

Задействовав прямо в пути

Все навыки школы суровой,

В верховьях таёжной реки

С посадкой столкнулась тяжёлой…

 

Но справилась с делом тогда

Характера стойкая сила!

Вернулась с рекордом она

Героем Советского мира!

 

А дальше… призвал её долг,

По карте лёг вражеский контур…

И транспортный авиаполк

Понёсся за линию фронта.

 

Сквозь тьму и эскадры врага,

Над гладью захваченных пашен

Несла многократно она

Патроны – к защитникам нашим,

 

Где ждал партизанский отряд

Лекарства, оружие, веру…

Вела самолёт в Ленинград

Над Ладогой – стойко и смело!

 

Вдоль кромки холодной воды

Сумела к Победе пробиться!

Ферганской долины хребты

Запомнили лётчицу птицей…

 

Настойчивость, верность и труд

Запомнились целому миру,

А сердцу – лесов изумруд

И небо у пиков Памира.

 

Навстречу репрессиям шла,

Без страха сражаясь за правду!

И жизнь Королёву спасла,

Открывшему путь космонавту…

 

Полёты – во имя страны!

Два года – подарены небу,

Чтоб не было больше войны

И мир обескровленным не был.

 

Как яркий арктический снег,

На веке двадцатом блеснула!

О ней не забудут вовек

Москва, Украина и Тула…

 

И в небо, к туманам вдали,

Она начертила нам карту,

Чтоб мы её подвиг несли

Из прошлого – в светлое завтра!

Е. Козлов

 

Летчица Валентина Степановна Гризодубова

Летчик-герой страны впервые

Средь женщин Гризодубова была,

Она рекорды в небе била мировые,

Уроки смелости, бесстрашия дала.

 

Она сама всего добилась,

Она великой летчицей была,

Она летать уж в детстве научилась,

В ней летчица с рождения жила.

 

Ребенком в небе побывала,

На планерах парила в облаках,

Все горные вершины облетала,

Она не знала, что такое страх.

 

Перед войной – рекорды мировые:

Великий дальний женский перелет,

Ей покорялось все впервые,

Ей по плечу любой был самолет.

 

В войну успешно воевала,

Врагов ее гвардейский полк громил,

Снаряды фронту доставляла,

Объекты вражьи полк бомбил.

 

Людей достойных от репрессий защищала смело,

И власти часто шли навстречу ей,

Влияние используя умело,

Спасла известных нам людей от лагерей.

 

Ей поручалось много важных миссий,

Вела антифашистский женский комитет,

Включалась в члены множества комиссий,

В верховный избиралася Совет.

 

Великой летчице должны мы поклониться

За все, что сделать для страны она смогла.

Народ геройской женщиной гордится

За все ее достойные дела!

М. Горбовец

 

Ульяна Громова

 

Ульяне Громовой

Пускай у жизни на счету мгновенья –

Без страха сердце юное стучит.

Ни жалоб, ни мольбы о снисхожденье

От Ули не услышат палачи.

 

Но за глухой тюремною стеною

В слезах седеет старенькая мать,

И хочет девушка любой ценою

Ей весточку последнюю подать.

 

Стена тюрьмы, как серая страница,

Могла б слова прощальные сберечь,

Но как глубоким чувством перелиться

В привычную обыденную речь?

 

Лишь в песне можно выразить такое,

И девушка, не думая о сне,

Дрожащей от волнения рукою

Стихи выводит ночью на стене.

 

Она бы их закончила к рассвету

И, может, переделала не раз,

Но песнь едва рожденного поэта

Оборвала мучительная казнь.

 

Навеки комсомолка замолчала,

Но вскоре сделалась известной всем

Вся жизнь ее от самого начала –

Как лучшая поэма из поэм...

 

Когда в упорных думах над стихами

Мне до утра случится не уснуть,

Ее проникновенными очами

На все вокруг стараюсь я взглянуть.

 

Приемля, восхищаясь, одобряя,

Я думаю: одобрит ли она?

Не скажет ли по-дружески, что зря я

Таким восторгом до краев полна?

 

И все, что Уля, не погибнув, выжив,

Могла бы строго осудить, презрев,

Я всей душою также ненавижу,

В правдивых строчках изливая гнев.

 

Ровесница на камне пьедестала,

Как мало ты на свете прожила!

Какие песни ты не написала?

Каких поэм создать ты не смогла?

 

О, как хотела бы приблизить день я,

Когда, вознаградив меня за труд,

Тобой невоплощенные творенья

В моих стихах и песнях оживут.

О. Холошенко

 

* * *

Когда до смерти оставалось 5 шагов,

Когда бессмертье рядом с ними встало,

Им Уля после пыток, зло, без слез

О гордом Демоне стихи читала.

 

И в камеру взлетали звуки гор,

И голос креп, отлитый из металла,

И так звенел и так был жизнью полн,

Как будто вся страна за ним стояла.

А. Караваева

 

Из поэмы «Бессмертная молодость»

Запор тяжелый отомкнулся с лязгом...

Тюремщик появляется в дверях,

у пояса

ключей бряцает связка,

замок огромный

держит он в руках.

– Ульяна Громова!

Никак уснули? –

оскалив зубы,

он как будто ржет.

Опять все силы

собирает Уля

и на ноги решительно встает.

«Что ж это будет?..

Где сейчас ребята?

Сумею ли стерпеть я столько мук?..»

Ее ведут угрюмо два солдата,

и чьи-то стоны слышатся вокруг...

«Да, я сумею. Все перенесу я!» –

себе твердит без устали она.

Пусть расстреляют,

пусть сожгут живую.

Я все смогу.

Я вытерпеть должна!»

Как долог путь!..

Кровавый свет мерцает...

Болит спина и ноют кисти рук,

а цепь на них бряцает и бряцает...

Какой глухой, какой ужасный звук!..

Вот камера. В крови и пол и стены.

Плеть, молоток и старый, ржавый лом...

Аптечный шкафчик с надписью «Венена»...

И ждет палач угрюмый за столом.

– Ну, барышня!

Вы что-то стали грустной!

Как? Будем говорить?

Теперь или потом?!

И от его улыбки гнусной

как будто содрогнулось все кругом.

Но Уля неподвижна и сурова.

Молчания цена известна ей.

Пускай палач ее пытает снова,

пусть будет боль еще, еще сильней, –

она не скажет им ни слова!

Уж две недели пытка длится...

Да, две недели, день за днем,

гестаповец впустую злится.

Но под железом и огнем

она как статуя застыла,

она в молчаньи напряглась...

Откуда же такая сила

в девчонке тоненькой взялась?!

Палач глядит звериным взглядом,

под ноготь ей загнав иглу...

Потом он шприц наполнил ядом...

Очнулась Уля на полу,

с трудом привстала на колени...

Но опрокинулась опять

и тихо прошептала: «Ленин!..»

Палач ее заставил встать,

и пытка продолжалась снова.

Скорей бы умереть! Скорей!..

Как прежде, ясно было ей:

она не скажет им ни слова!

Но что еще придумал Кригер?

Что?!

Пред ней стоял он,

ухмыляясь грязно,

и крикнул: «Раздевайся!»

– Ни за что!

Палач бесился и рычал напрасно.

Она не шевельнулась...

Он сорвал

с нее лохмотья блузки белой,

и, раскаленный,

зашипел металл,

впиваясь в дрогнувшее тело.

Да!

Раскаленную на дьявольском; огне,

звезду железную,

пятиконечную,

они прижали ей к спине...

Но не сломить им искалеченную,

как прежде сильную,

как прежде гордую,

как жизнь, упорную,

как мрамор, твердую!

И цвет звезды горячей ал,

алее крови человечьей.

И мясо съежилось, когда металл

прожег его!

Но, распрямивши плечи,

стоит Ульяна перед палачом,

подняв спокойный, ясный взор.

И подлый враг читает в нем

свою судьбу, свой приговор:

жги, жги меня живую, гад!

Никто из вас уж не спасется.

не повернется!

И Кригер,

занося над нею плеть,

подумал злобно,

что немец может умереть,

но пытки не снесет подобной.

А эти дети, кажется, сильней

огня, штыка и пули!

И стало в этот миг ему страшней,

чем хрупкой, беззащитной Уле.

Откуда столько воли в них?!

Как выжечь большевистскую заразу?

Таких людей, характеров таких

не видел он еще ни разу!

И эта мысль терзает, жжет его,

и он хитрит:

«Москва сегодня пала.

Теперь ты не теряешь ничего.

Ну, говори!

Наверно ты устала?

Скажи: где Кошевой?

Доверься мне.

Победа ведь на нашей стороне!..»

И Уля

размыкает, наконец,

запекшиеся губы:

– Лжешь, подлец!

Ливиу Деляну

 

Улина весна

Ты любила весну, Ульяна,

Чтобы было много цветов...

Приносила домой тюльпаны

После дымных степных костров...

 

Может быть, это ты навстречу

Выбегаешь из школы нам?

Мне так хочется верить, что встречу

Чернокосую девушку там.

 

Нет! Не может быть смерти навечно,

Если есть на земле весна.

Будем жить всегда, бесконечно

Ты, и я, и он, и она!

 

Видишь, Уля, весна в Краснодоне!

Выпускная наша весна.

Ты ее, как цветы, на ладонях

Сквозь мученья и смерть пронесла.

 

Вновь шумят беспокойные клены

И кружит тополиный снег,

А над степью весенне-зеленой

Раздается девчоночий смех.

Р. Рябухина

 

Клара Давидюк

 

Смирная (Поэма)

В июне 1944-го была принята последняя радиограмма Смирной – радистки Кима: «Следуем программе…» Под именем Кима в немецком тылу работал советский разведчик Кузьма Гнедаш, под именем Смирной – Клара Давидюк, москвичка с Ново-Басманной улицы.

 

Пролог

Я в году родилась том самом,

Что и Клара. Сто лет назад

Нас возили на санках мамы

В скромный Бауманский сад.

 

От вокзалов тянуло чадом,

Вдаль гудок паровозный звал.

Мы и жили почти что рядом,

Разделял нас один квартал.

 

В том московском районе старом

Каждый домик мне был знаком.

На Басманную часто, Клара,

Я ходила за молоком.

 

Ты напротив жила молочной,

Мы встречались не раз, не пять.

Если б знала я! Если б!.. Впрочем,

Что тогда я могла бы знать?

 

Начало

Застенчивость. Тургеневские косы.

Влюблённость в книги, звезды, тишину.

Но отрочество поездом с откоса

Вдруг покатилось с грохотом в войну.

 

Напрасно дочек умоляют дома,

Уже не властен материнский взгляд –

У райвоенкоматов и райкомов

Тургеневские девушки стоят.

 

Какие удивительные лица

Военкоматы видели тогда!

Текла красавиц юных череда –

Казалось, выпал жребий им родиться

В пуховиках «дворянского гнезда».

Казалось, благородство им столетья

Вложили в поступь, в жесты, в легкий стан.

Где взяли эту стать рабочих дети,

И крепостных праправнучки крестьян?..

Все шли и шли они – из средней школы,

С филфаков, из МЭИ и из МАИ –

Цвет юности, элита комсомола,

Тургеневские девушки мои!

 

И там тебя я видела, наверно,

Да вот запомнить было ни к чему.

Крутился времени жестокий жернов,

Шла школьница к бессмертью своему.

 

На нежных скулах отсветы пожара,

Одно желанье –

Поскорее в бой!..

Вошла к секретарю райкома Клара

И принесла шестнадцать лет с собой.

 

И секретарь глядит, скрывая жалость:

«Ребёнок. И веснушки на носу…»

Москва. Райком. Так это начиналось.

А в партизанском кончилось лесу…

 

Конец

Предсказывая близкую победу,

Уже салюты над Москвой гремят,

А здесь идут каратели по следу,

Вот-вот в ловушку попадет отряд.

 

Такое было много раз и ране –

Не первый день в лесу товарищ Ким.

Но он сейчас шальною пулей ранен,

Ему не встать с ранением таким.

«Всем уходить!»– приказ исполнят Кима,

И только ты не выполнишь приказ,

И будешь в первый раз неумолима,

И будешь ты такой в последний раз…

 

Ким все поймет, но, зажимая рану,

Ещё попросит: «Клара, уходи!»

Сжав зубы, девушка с пустым наганом,

Бледнея, припадет к его груди.

Потом, уже нездешними глазами

Взглянув в его нездешнее лицо,

Пошлет в эфир: «Мы следуем программе» –

И у гранаты выдернет кольцо…

 

Голос Клары

К. Давидюк и К. Гнедаша похоронили вместе в центре белорусского города Слоним.

 

Никогда и никто

Разлучить нас друг с другом не сможет,

Нас война повенчала

В солдатской могиле одной.

Кто за право быть вместе

Платил в этом мире дороже? –

За него заплатили мы

Самой высокой ценой.

Каждый год по весне

К нам сбегаются маки, алея,

Полыхают тюльпаны,

Пионы сгорают дотла…

Ни о чем не жалею,

Нет, я ни о чем не жалею:

Я счастливой была,

Я счастливою, мама, была!

 

Эпилог

Уже смягчили боль десятилетья,

Лишь на Басманной так же плачет мать.

Шумят за окнами чужие дети,

Фронтовики приходят помолчать.

 

Ещё доски мемориальной нету…

И всё ж, пробившись через толщу лет,

Вдруг вспыхнуло звездою имя это

И в душах яркий прочертило след.

 

А я бессонной вспоминаю ночью,

Что мы встречались – и не раз, не пять.

Когда бы знала я тогда!.. Но, впрочем,

Что я тогда могла о Кларе знать?

Ю. Друнина

 

Екатерина Зеленко

 

Таран

(Памяти летчицы, заместителя командира

135 бомбардировочного полка Екатерины Зеленко)

 

За немцем и опыт, и рядом друзья,

Пятерка таких же фрицев,

А ей оторваться, уйти нельзя

И нечем от них отбиться…

 

У них, у «Мессеров», скорость не та,

И пушки, и пулеметы.

У Кати – только удар винта,

Маневр – душа полета.

 

Пусть догоняют; крутой разворот,

Не каждая так сумеет,

Точно навстречу, куда он уйдет:

«Мессер» тяжел, не успеет.

 

Годы уходят – пестрая лента,

Память героев храним мы.

Помним и летчицу Катю Зеленко,

Славную дочь Украины.

Л. Лундин

 

Воздушный таран

(памяти Е. И. Зеленко)

 

День догорал над притихшим селом

Шли самолёты с паучьим крестом,

Чтобы кровавое дело творить,

Родину светлую жечь и бомбить.

 

Кто им закроет дорогу вперёд,

Строй их развалит, а может, собьёт,

Есть ли, найдётся отважный такой?

Вот он, всё ближе и ближе герой.

 

Бой скоротечный и в чёрном дыму

Первый фашист, так и надо ему.

Но и машину с красной звездой

Пламя лизнуло горячей струёй.

 

Катя, Катюша! Храбрый пилот.

Прыгай, успеешь, горит самолёт.

Под фюзеляжем родные поля.

Добрые люди, сумская земля.

 

Нет, мои милые, долг до конца

Свой я исполню за мать и отца.

За ребятишек, весь мой народ,

Только в атаку и только вперёд.

 

Будто промчался вверху ураган,

Это Зеленко пошла на таран,

Небо качнулось, и огненный вал

Вражью вторую сразил наповал.

 

Годы пройдут, вспоминать и любить

Будут Катюшу и подвиг хранить.

В славе она негасимой своей

Стала родною для двух областей.

 

Курской, где начала мир познавать,

В школу ходить и цветы собирать.

А на Сумщине, в страде боевой,

Дочерью области стала Сумской.

 

В тёмных глубинах далеких орбит

Яркая точка–комета летит,

Спутник Вселенной, где звёзды плывут,

Люди земные Катюшей зовут.

 

За бессмертный военный полёт

Дочь свою славит российский народ.

В бронзе сегодня воздушный солдат,

А в карауле ребята стоят.

Г. Ильин

 

Единственная

Екатерине Зеленко – выпускнице Оренбургского (Чкаловского) высшего военного авиационного училища лётчиков, единственной участнице Финляндской войны и единственной в мире лётчице, совершивший воздушный таран 12.09.41 г.

 

Когда грозовая набухла гора

И молнии рядом, как бритвы,

Задуматься, значит, настала пора:

А сможем ли выстоять в битве?

И вспомним тогда мы ребят и девчат,

Сражавшихся против фашистов.

Каким нужно стать, чтоб, себя не щадя,

На бой с семерыми решиться?!

 

Десятый ребёнок в крестьянской семье

На равных с мальчишками всюду.

С зонтом прыгнув первой с сарая, под смех

«Я лётчицей, – скажет вдруг, – буду».

 

Из Курска в Воронеж уедет, чтоб там

Студенткой и парашютисткой

Быть лучшей и больше всех в группе летать.

Ведь станет, хотя не без риска.

 

Катюша спортсменка, каких поискать:

Метает копье, диск и молот,

А в беге могла б обогнать рысака.

Стрелок превосходный – всё может!

 

Их по комсомольской путёвке двоих

Из девушек взяли с охотой,

Умения чтоб укрепляли свои,

Придя в Оренбургскую лётку.

 

В Финляндии «Зимняя» длится война.

И Катя шлёт рапорт: «Отправьте».

Но только Зеленко не «он», а «она». –

Подписанное не исправить.

 

Единственной женщиной в этой войне

Катюша геройски служила.

В разведку летала, одна и в звене

Колонны и склады бомбила.

 

И Красного Знамени орден горит

Теперь на груди, словно пламя.

Любой хладнокровно воспримет экстрим,

Тот опыт военный как знамя.

 

Вернулась в свой полк, где состав весь мужской

Был рад возвращению Кати.

А веское слово её как закон –

Проверено в деле и кстати.

 

Инструктор. Над аэродромом теперь

На новых моделях кружила

И, чтоб было меньше в дальнейшем потерь,

На «Су» комсостав посадила –

Он бомбардировщик, но вооружён

Пятью пулемётами сразу.

И старшим учиться у Кати резон –

То видно их цепкому глазу.

 

Здесь, в Харькове, с Павлом судьба их свела.

Но Катя на брак не согласна

И двойню, утягиваясь, родила –

Боялась конфликтной огласки.

 

А в мае, за месяц всего до войны,

Учить ВВА* Павла станет.

Июнь. И читает он с чувством вины:

«Я скоро на фронт улетаю».

 

Сорвался, приехал и уговорил.

В палатке большой «пировали».

От счастья как будто на крыльях парил.

Но счастье и кратким бывает.

 

Геройский пример подавала парням,

Она ведь теперь зам. комэска.

Всегда впереди сквозь завесу огня

В налётах отчаянно дерзких.

 

К району Пропойска колонна пришла

Из танков, авто и пехоты –

Лишь груды металла теперь и тела.

«Отличная, – скажут, – работа!»

 

На редкость был хмурым сентябрьский тот день,

Но дважды в разведку слетала.

Фашисты опять наступают везде,

У нас сил по-прежнему мало.

 

А тут донесенье: идут с двух сторон

К Лохвице колонны из танков.

Эх, вот разбомбить бы ночною порой!

Прикрытия нет для атаки.

 

И всё же решили разведать ещё.

Но с Лебедевым и Катюша

Настойчиво просится, встала свечой

И смотрит молящее: «Не струшу».

 

7 «мессеров» их на обратном пути,

Как коршуны, вдруг атакуют.

Напарник подбит, до земли долетит,

Не видя картину такую:

Три фрица, закончив с ним, как вороньё,

Вернулись в преступную стаю.

Одна семерым бой Катюша даёт.

Сбит «мессер», но лента пустая.

 

Бензин на нуле. Прыгать? Нет, немчура,

Вам радость она не доставит!

Лоб в лоб, зубы стиснув, идёт на таран

И имя своё тем прославит.

 

Той осенью в части люфтваффе** приказ

Поступит – запрет приближаться

К советским отчаянным асам, чтоб враз

В таран вот такой не ввязаться.

 

При ней комсомольский был найден билет,

Пропитанный пятнами крови.

Учительница после наших побед

Дверь в военкомате откроет.

 

А Сумский обком комсомола послал

Докфакт в Оренбургскую лётку,

Чтоб новых курсантов на подвиги звал.

А с ним и Катюшино фото.

 

Погибшую лётчицу похоронил

Тогда Анастасьевки житель.

А утром фашисты соскочат с брони,

Дорога на Харьков открыта.

 

К «Герою» представлена Катя была,

Но… «нет доказательств» удара.

Лишь в 70-х рассеется мгла:

В раскопках видна чётко кара.

 

И вот в 90-ом подписан указ

О праве на званье Героя.

Как часто такое бывало у нас

И ныне бывает порою!

 

Останки её в Курск потом увезут.

И был обелиск установлен

На месте паденья отважного «Су».

Что стало с ним в Киевской нови?

 

Но в небе сияет, светла и легка,

Планета с названьем «Катюша».

И так ей сиять нам, землянам, в веках

И высью лечить наши души.

 

А раненый штурман тогда уцелел,

Он прыгнул, приказ не нарушив.

А что было дальше, уже на земле

Не видел, трясло, словно грушу.

 

Но Павел услышал Павлыка рассказ –

И дрожью пробило всё тело.

– Ты видел убитой её, мне сейчас

Скажи. Что ж так врёшь неумело?!

 

Они поженились лишь месяц назад.

А завтра хотели отметить

Её юбилей – и скупая слеза

Из глаз путь готова наметить.

 

Полк 135-й был переведён

На новое место столь спешно,

Что Павел о Кате, бедой угнетён,

Пытался узнать безуспешно.

 

Он будет бороться, хоть боль не прошла,

Когда все смирятся с потерей.

Годами запросы настойчиво слал,

И мстил, в смерть любимой не веря.

 

Последним с Урала приходит ответ,

Мол, в госпиталь не поступала

Зеленко Е.И. – и надежд больше нет.

Трагична окраска финала.

 

В последний момент также думал о ней,

От боли закрыв плотно веки –

С единственной и несравненной своей

Теперь будет рядом навеки.

 

*ВВА – Военно-воздушная академия

**Люфтваффе – (воздушный род войск) – название германских военно-воздушных сил в составах рейхсвера, вермахта и бундесвера.

В. Хромова

 

Наташа Качуевская

 

Я хотела быть актрисой

Памяти комсомолки, московской студентки

Наташи Качуевской, именем которой

названа улица в Москве.

 

На Арбат свернуть и дальше –

вдоль домов, оград листвы...

Тишину зовут Наташа

в центре города Москвы.

 

«Я хотела быть актрисой.

Сорок первый вспыхнул год.

Я ушла, как за кулисы,

и вернусь, вернусь вот-вот...

Я хотела быть актрисой...

надо мной трава растет».

Может, ветер дышит тихо,

может, это утра блажь,

старых лип неразбериха,

или голоса мираж.

 

... Двадцать раненых прикрыла,

на себе перенесла,

защитила белокрыло

полумертвые тела.

Это был не выход, вызов!

Черный крест над Волгой воет...

«Я хотела быть актрисой,

а теперь я павший воин».

 

Быть хотела Жанной дерзкой,

но сгореть не довелось.

И осталась Качуевской

с красным крестиком насквозь.

Не на занавесях МХАТа,

говорят, в небесной мгле –

милосердие крылато

с алым следом на крыле...

Н. Зиновьев

 

Улица Наташи Качуевской

Именем Наташи названа новая планета

 

В белокаменном квартале нашем,

Где дома старинные стоят,

Притулилась улочка Наташи –

С фронта не вернувшейся назад.

 

Шёл той светлой девушке двадцатый.

Пробил час, настал её черед,

Защищая раненых, с гранатой

Беззаветно ринуться вперёд.

 

…Пролетают стайки первоклашек,

Детский сад протопал чередой

По весёлой улице Наташи,

Под её кристальною звездой.

 

Поколение уходит наше,

Завершив солдатский подвиг свой.

По взгрустнувшей улице Наташи,

Словно по дорожке фронтовой.

Ю. Друнина

 

Подвиг медсестры

(посвящается Наталье Качуевской)

 

Сапоги в сырой вязнут глине,

От усталости ноги дрожат,

На плечах из войны мешанины

Она раненых тащит солдат.

 

В кровь разодраны девичьи руки,

И коленки разбиты в кровь,

Всё в грязи – и шинель и брюки,

Только меньше чтоб было вдов.

 

Она тянет, несёт и толкает,

Вдруг разрыв, то прикроет собой,

Она воинам жизни спасает,

Медсестра ведь не ходит в бой.

 

Не стреляет из пулемёта,

И не водит тяжёлый танк,

Поиск раненых – вот работа!

Стиснув зубы, несёт в овраг

 

Из степи, где сейчас поле боя,

Где живому не уцелеть,

Свистит пулями, минами воет

И беснуется взрывами смерть.

 

– Эй, сестричка, подай водицы!

– Дочка, глянь, живой лейтенант? –

Измождённые, серые лица

Покалеченных русских солдат.

 

Вся надежда у них на Наташу:

Сорок пять их, одна медсестра...

– Как, сестрёнка, колотят их наши?

Ей назад возвращаться пора...

 

Ждут Наташу и здесь, и в окопах,

Как успеть, чтобы всем помочь?

В тыл прорвалась немецкая рота!

Не укроет, не спрячет ночь

 

Тот овраг, и на дне его раненых.

Как спасти их и чем защитить?

Губы в кровь искусала в отчаянии,

В двадцать лет очень хочется жить...

 

Речь гортанная ближе и ближе,

Скоро выйдут они на овраг.

– Немцы рядом, ребятушки, тише…

Ох, не милостив к нам будет враг.

 

В положение вникли солдаты,

Жизнь за дорого нужно отдать!

Есть ножи, пистолет и граната,

Дотянуться бы только, достать...

 

Сил бы чуть, что ушли вместе с кровью,

И впитались с ней в грунт и бинты!..

Но нахмурив решительно брови,

Тихим голосом, без суеты

 

Попросила Наталья гранату:

– По-хозяйски я встречу гостей!

Протянула ладошку солдату,

Молча отдал гранату он ей...

 

И у края степного оврага

Немцев встретила медсестра,

До фашистов каких-то три шага,

И Наталья решила: пора!

 

Пронеслись чередою картинки:

С мужем Пашей (родной, ещё жив),

Как со сцены она без запинки

Стих читала. И вздох затаив,

 

Зал молчал. Но картинок тех мало...

Ветра шквал леденящий в лицо!

Двадцать лет – это жизни начало!..

И немецких солдат кольцо.

 

Окружили фашисты Наташу,

Всё лопочут они на своём.

– Это вам вот – за Родину нашу!

Полыхнул куст разрыва огнём...

 

Шаг в бессмертие, вечная память,

И не сломленный Сталинград...

Тяжело это даже представить,

Как спасла ты, родная, солдат…

О. Пименов

 

Памяти Наташи Качуевской

Я иду к тебе навстречу.

Над Кремлем в рубинах звезды

В белом сумраке беспечном,

Как рябиновые гроздья.

 

В переулочках арбатских

Целый вечер всё блуждаю,

Словно на могилах братских,

Чьи-то судьбы открывая.

 

Я пришел к тебе, Наташа,

Только поздно, слишком поздно...

Здесь давно уже не наши

В небесах мерцают звезды.

 

У Скарятиных усадьбы

Так и пышут перламутром.

Тут теперь играют свадьбы,

Не ревут сирены утром.

 

Не парят аэростаты.

Ныне бродят здесь случайно

В увольнительной солдаты

В камуфляжах made in China.

 

И гудят лишь кофемолки

В ресторанах с жару, с пылу,

А когда-то комсомолки

Здесь на фронт бежали с тыла.

 

Переулок твой, родная,

Я пройду, в душе избитый,

Весь, от края и до края,

С головою непокрытой.

 

Ты прости меня, Наташа,

Что не я был Качуевский,

И, хлебавши мало каши,

Я не спас тебя, как Невский,

 

От германцев, от фашистов,

Переламывая копья

В штыковой, снарядов свиста,

Завывающего в воплях.

 

Я к тебе приехал с юга

В век скаредности и фальши,

Моя милая подруга,

Чтобы быть с тобою дальше.

 

Там, в боях под Сталинградом,

У Хулхуты санитаркой,

Где земля дышала смрадом

От подбитых вражьих танков,

 

Ты была, как все, неброской,

Но погибла героиней.

Лишь хулхутская березка

О тебе грустит поныне.

 

Заплевали, осквернили

Память светлую девчонки,

Где распяли и забыли,

Смех ее витает звонкий.

 

Разорвали пуповину –

Твоё имя с переулком,

Что в суровую годину

Отзовётся эхом гулким.

 

В реставрации былого

Сетка, как забвений полог.

Поэтическое слово

Всех погибших комсомолок,

 

Роясь в памяти руинах,

Как заштатный археолог,

Извлекает без рутины.

Подвиг их бессмертен. Долог

 

Путь наверх, на пьедесталы.

Монумент в гранитных плитах...

Сердце биться перестало,

Но живёт, раз не забыто.

 

Словно северное лето,

Краток миг любви невинной.

В партизанах сгинул где-то

Командир её любимый.

 

И с фамилией замужней

Вышла на передовую,

Раненых и безоружных

Подбирая и бинтуя.

 

Окружили автоматы,

Сердце бешено стучится.

Миг, вспорхнула жизнь крылато.

Как на смерть смогла решиться?!

 

Подорвалась на гранате,

Повалив врагов в воронку,

Чтобы раненым солдатам

Жить, воспитывать потомков.

 

Ты себя перечеркнула,

Волей страх преодолела,

Вместе с канонадным гулом

Эхом в вечность отлетела.

 

И с надеждой на дорогу

Всё гляжу, назло потере.

Ты к родимому порогу

Возвращайся птичьей трелью.

 

И звени весенней песней

Среди памяти инертной

В городах во всех и весях,

Чтобы помнить полк бессмертный!

Р. Ровный

 

* * *

Сама радость по земле ходила,

Не было добрей ее и краше.

Мама свой талант ей подарила –

Быть актрисой доченьке Наташе.

 

Но – война… И бой, театром ставший,

Ей поставил высший балл признанья:

Светит подвиг звездочкой Наташи

На путях безмерных мирозданья…

М. Малова

 

Наташа Ковшова

 

* * *

О подругах-снайперах Наташе Ковшовой и Маше Поливановой. Звание Героев Советского Союза им тоже было присвоено вместе, одним Указом.

 

Немало героев взрастила война,

Но мы называем двух,

И нам никогда не забыть имена

Отважных московских подруг.

 

Немало певцы посвятили строк

Их подвигам и делам.

Походную жизнь и солдатский паек

Делили они пополам.

 

Шагать до победы всегда вдвоем

Давали они зарок.

Когда Поливанова видит цель,

Ковшова спускает курок.

 

Вдвоем они шли по дороге прямой,

Мечтали о счастье своем,

Вдвоем они письма писали домой,

И встретили смерть вдвоем.

 

«Наташенька! - тихо сказала она,

– Не взять нас живыми врагу.

В подсумке осталась граната одна…

Но бросить ее не могу...»

 

Вторая сказала: «Все ближе они...

Гранату держи верней.

Не надо бросать. Ты только встряхни» –

И ближе прижалась к ней.

 

И черную свору немецких солдат,

Смыкавших над ними круг,

Настигли последние взрывы гранат –

Посмертное слово подруг.

 

Вот так мы деремся за землю свою,

Преграды сгибая в дугу,

И даже, когда умираем в бою,

Мы – мертвые, мстим врагу...

М. Матусовский

 

Боевая дружба

Вспыхивали зарева над нами,

Взрывами дороги стерегли.

Мы прошли в боях сквозь дым и пламя,

Рядом с нами две подруги шли.

 

Пополам, как хлеб, делили счастье,

Горести могли, как хлеб, делить –

Легче гору расколоть на части,

Чем таких подруг разъединить!

 

Дружба – это значит веселее

Воевать, трудиться, песни петь.

Дружба – это значит, не жалея,

За Отчизну рядом умереть.

 

Героини шли дорогой чести,

К подвигам их молодость рвалась.

Вместе пели, радовались, вместе

Встретили они свой смертный час.

 

Никогда не нарушая строя,

В строгом марше боевых колонн

Шли подруги… Это – путь героев,

Это – дружба. Это – наш закон!

М. Светлов

 

Гуля Королёва

 

Песня о Гуле Королевой

Музыка: Ф. Козицкий

 

По степи летали пули,

Нас хлестал свинцовый град,

Мы назад не повернули,

Мы сражались вместе с Гулей,

Защищая Сталинград.

 

Так споем же, как, бывало,

Пела Гуля средь атак.

Если Гуля запевала,

Канонада утихала

И прислушивался враг.

 

Враг сжимал нас все плотнее,

На свою он шел беду.

Нашей Гули нет смелее,

Мы в атаку шли за нею,

Занимая высоту.

 

Вот она в степи открытой

Наклонилась над бойцом,

Наклонилась – и убита,

Сердце смелое пробито

Черным вражеским свинцом.

 

Дни промчатся огневые,

Отшумит в боях гроза, –

Вспомним штурмы боевые,

Вспомним кудри золотые,

Вспомним нежные глаза.

 

Мы опять к боям готовы,

И, как прежде, за собой,

Нас ведет на подвиг новый

Наша Гуля Королева,

Наш товарищ боевой!

Е. Ильина

 

Песня о Марионелле Королёвой

О девушке страны родной

Мы ныне песнь поем.

Она бойцов вела на бой

И умерла бойцом.

Для мирной жизни рождена,

Для красоты живой.

Все сердце отдала она

Отчизне дорогой.

 

Где голос девушки звенел

И смелый взор пылал,

Росла там жажда славных дел,

Победы дух витал.

Идет, шумит великий час,

Священная весна, –

Марионеллы нет средь нас,

Ушла навек она.

 

Но в сердце каждого бойца

Слова ее горят:

Идти отважно до конца

И не глядеть назад.

И в день, когда заря взойдет

Над Родиной святой,

Тебя прославит весь народ,

Товарищ боевой!

М. Рыльский

 

Подруги

Ты просишь, чтоб не про войну

Я написал на этот раз...

Ну, что ж, попробую. Начну:

Я знаю девушку одну,

О ней послушай мой рассказ.

 

Давай мечтать... Пройдет война,

Замолкнет медная труба.

Уедет девушка от нас.

Какую жизнь найдет она,

Как сложится ее судьба?

Быть может, майским синим днем,

Когда акации цветут,

Перед распахнутым окном

С веселым юношей вдвоем

Она останется. И тут

Увидит он, что не погас

В ее зрачках огонь беды

И накопились возле глаз

Морщинок робкие следы.

 

Я знаю, он не скажет ей,

Но мысль жестокая мелькнет,

Что горек след военных дней,

Что есть моложе и стройней

И юность коротко цветет.

Не девушку мне будет жаль,

А юношу. Когда б он знал,

Как старит воющая сталь...

Не знает, так поймет едва ль,

Как жалок он пред ней и мал.

 

А мы видали на Дону,

Как с ношей девушка плыла.

«Он ранен. Он пойдет ко дну,

Не дотяну... Не дотяну...»

Но дотянула и спасла.

Шинель, как камень, тяжела,

Ручьем течет с нее вода...

Когда она бойца несла,

Такой красивою была,

Что не забуду никогда!

 

Случалось быть в таких местах,

Где пуля ищет твой висок.

Без спроса в сердце входит страх.

И вдруг, затерянный впотьмах,

Услышишь женский голосок.

Связистка с трубкою сидит:

«Ольха... Ольха... Мой позывной».

Придет на смену страху стыд,

Отвага в сердце закипит,

И снова мужество со мной.

 

Навеки в памяти бойца

Она прекрасна и чиста,

В простых чертах ее лица

Не увядает красота.

Прости, я обещал тебе

Не про войну вести рассказ.

Но мы в огне, но мы в борьбе,

И места нет другой судьбе,

И песен нет других у нас.

Е. Долматовский

 

Четвёртая высота Гули Королёвой

Посвящается Гуле (Марионелле) Королёвой,

Герою Великой Отечественной войны.

(9.08.1922 – 23.11.1942.)

 

Не женское, верно, лицо у войны,

Но скольких сестёр милосердия

Война забрала из когорты живых,

Навечно отправив в бессмертие!

 

У каждого в жизни своя высота.

Четыре их было у Гули,

Но стала четвёртая подвигом – та,

Что жизнь прервала вражьей пулей.

 

Она добровольцем ушла на войну,

Оставив сынишку на маму,

Да только домой не вернулась к нему...

Такая нередкая драма!

 

И вот – санинструктор, на передовой.

А сводки с фронтов всё тревожней.

Хороший товарищ и друг боевой,

А сердцем – где мама и Ёжик*...

 

Весёлая, смелая – средь храбрецов

Недаром любимицей стала:

Так пела, читала стихи для бойцов,

Спасала, в бою помогала.

 

Получен приказ: – Захватить высоту

На подступах к Сталинграду!

И Гуля опять на переднем посту:

Выносит из страшного ада

 

Полсотни бойцов! – Потерпи, дорогой!..

Всё яростней рвутся снаряды,

Уж двадцать часов продолжается бой!

Всё меньше товарищей рядом...

 

Убит командир. Пулемётчик затих,

Стрельба на мгновение смолкает.

И Гуля, с земли автомат подхватив,

В атаку бойцов поднимает,

 

Врывается первой в немецкий окоп –

Пятнадцать убитых фашистов!

Смертельная рана. Последний вопрос:

– За кем высота? – еле слышно,

 

И кончились силы... – Ребята! Вперёд!

За Гулю! За Родину нашу!

Пришло подкрепленье, и сходу берёт

ЕЁ ВЫСОТУ полк уставший.

 

Награда – посмертно, но память – жива,

И вечная слава по праву:

Мамаев курган. Золотые слова

Сияют на Знамени Славы!

 

* Ёжик – так Гуля звала своего сынишку Сашу.

В. Жукова

 

* * *

Сто раненых она спасла одна

И вынесла из жизненного шквала,

Водою напоила их она,

И раны их сама перевязала.

Она ползла, ползла без остановки

И, раненого подобрав бойца,

Не позабыла о его винтовке.

 

Все тонуло в грохоте и дыме,

И стонала, дыбилась земля.

Умирали мальчики седые,

Стекленела в их глазах заря.

– Помоги, сестрица…

– Что, хороший?

Потерпи, сейчас перевяжу…

И ползла…

С такой нелегкой ношей

К дальнему оврагу, к блиндажу.

 

Только б выжить ей под небом рваным,

Устоять бы под огнем свинца,

Сердцем гневным прикрывая раны

Ставшего беспомощным бойца.

В. Гладкова

 

Гуля Королёва (поэма)

Две первые высоты

Когда Москва в сентябрьском шумном гуле

Плескалась бархатистою жарой,

На свет явилась крошечная Гуля

Под башенных курантов звонкий бой.

 

С судьбою, будто с хлесткою волною,

Ей суждено в сражение вступать.

Тренировать большую силу воли

И побеждать, все время побеждать!

 

Хоть девочке прожить всего придется

Каких-то двадцать, только двадцать лет,

Взойдет над миром трепетное солнце

Высоких, удивительных побед.

 

…Упрямый конь чудил на киносъемке,

На землю сбросить всадницу хотел.

Но под упрямым натиском девчонки

Он птицей пролетел через барьер.

 

Полгода сложных кадров за спиною.

Роль Василинки – сердцем прожита.

На Гулю как на юного героя

Равняться разом стала вся страна.

 

Но школа доставляла огорченье:

Пропущенных уроков – не объять!

И вновь свое недетское терпенье

Приходится в стальной кулак сжимать.

 

Не месяц и не два сидеть до пота,

Учебою заполнен весь досуг.

Пусть за окном чудесная погода,

Учебник – самый лучший Гулин друг!

 

Экзамены сданы все на «отлично»,

И с плеч свалилась тяжкая плита.

Трудом упорным и заслугой личной

Далась вторая в жизни высота.

 

А впереди – артековские зори,

Медведь-гора, походы и костры.

И синее рокочущее море,

И звезды небывалой красоты.

 

Но главное – друзей нашла здесь много,

Которых полюбила горячо.

Вся ребятня шагала с Гулей в ногу,

Ценя ее надежное плечо.

 

Ни у кого не прячась за спиною,

Училась за поступки отвечать.

Вела себя отважно и достойно,

За слабого умела постоять.

 

Третья высота

Вот неприступной кажется стеною

Площадка десять метров над водой.

Но Гуля с вышки прыгнула героем,

Усилье снова сделав над собой.

 

В комочек сжалась и пружиной гибкой

Из оборота с точностью вошла

Легко, не сделав ни одной ошибки,

В глубины вод знакомого Днепра.

 

И вновь, в вожатских хлопотах заветных,

Частенько забывая о себе,

Всю теплоту своей натуры светлой

Дарила Гуля щедро детворе.

 

Жила, как будто знала, что однажды

В привычный мир ворвется вражья рать.

И ты одним дыханием, отважно

Родную землю станешь защищать.

 

Четвертая высота

Военный май. С сынишкой, как во сне,

Перед уходом села у окошка.

Ей девятнадцать. Двадцать – на войне

Исполнится под страшною бомбежкой.

 

Долгожданной тишиною

Наконец-то окутан блиндаж.

Вместе с Гулиною рукою

Беспокойно бежит карандаш.

 

Пишет почерком детским,

С характерным нажимом.

Просьба к маме:

– Пришли фотографию сына.

 

Медсанбат, боевые ученья

На «отлично» сдала стрельбу.

И на лошади (с былым-то уменьем)

Я прилично скакать могу.

 

Зачислили в актерскую бригаду,

Даем концерты, ездим по частям.

Хоть рвутся мины и визжат гранаты,

Мы дух бойцовский поднимаем там!

 

Бьём из винтовок и из пулеметов

По вражеским окопам, блиндажам.

Сурова к нам ноябрьская погода –

Все время дождь со снегом пополам.

 

… Три месяца я на передовой,

Ведем бои за Дон, за Сталинград.

И знаем только твердое: – Вперед!

Ни полшага не сделано назад.

 

Бодра и здорова. Когда идет бой,

Нахожусь в самом жарком месте.

Если что, то знайте: умру как герой.

Жизнь отдам за родину честно.

 

Присвоили мне старшего сержанта,

Не в первый раз в разведку выхожу.

Из окруженья вырвались недавно.

Товарищами – очень дорожу.

 

Живем мы здесь не днями, не часами.

Минутами, мгновеньями живем…

В землянке нашей звездными ночами

Друг другу песни мирные поем.

 

В короткие минуты передышки,

Писала снова весточки домой.

И мысли о родителях, сынишке

Ей грели сердце на передовой.

 

Последняя (четвертая) высота.

За Дон и Волгу хлестко разгорелись

Жестокие, смертельные бои.

Повсюду запах крови, душной гари

И стонущей, израненной земли.

 

Снарядов визг и самолетов вой.

Летели бомбы со звенящим ревом.

Но, заслоняя раненых собой,

С врагом сражалась Гуля Королева.

 

Преодолев сомнения и страх,

Бросалась храбро в ледяные волны,

Переправляя на своих плечах

Тяжелораненых на дальний берег Дона.

 

… Война несла лихие испытанья

Порой в горящий факел превращала.

Лишь волевое самообладанье

Не раз сержанту выжить помогало.

 

Былая пригодилась здесь сноровка:

Уменье плавать и скакать в седле.

Все детство, юность были подготовкой

К решающей, последней высоте!

 

Был дан приказ:

– Высоту надо взять

решительным наступленьем.

Любой ценою ее удержать,

Пока не придет подкрепление.

 

…Каждый шаг на тяжелом пути

Стоил целого километра.

Помощь раненым оказав,

По врагу Гуля била метко.

 

Ворвалась в окопы, врага

Уничтожив броском гранаты.

– Не занять ему никогда

Высоты, уже нами взятой!

 

Как некстати, внезапно рукав

Наполняется чем-то горячим.

Неподвижною стала рука…

– Ничего, пустяки, не заплачем!

 

Командир убит наповал,

И в живых осталось так мало.

Ну а враг опять наступал

И вонзался змеиным жалом.

 

Стиснув зубы, забыв про боль,

Приготовив еще гранату,

Повела бойцов за собой

Королёва из медсанбата.

 

– Я на штурм иду! Кто за мной?!

Самой первой пошла в атаку.

Очень важен был этот бой

Для победы под Сталинградом.

 

Пробежала и вдруг упала:

Тяжкий камень мешает вздохнуть.

Окровавлена гимнастерка –

Пулевое ранение в грудь.

 

Застонала, рванулась отважно:

– Так скажите, чья высота?!

– Обязательно будет нашей,

Обещаем тебе, сестра!

 

…На ресницах и на бровях

Холод вьюжных снежинок не тает.

В непривычно застывших глазах

Безутешное небо рыдает.

 

Кровью наших солдат залитая

Дружным натиском вновь взята

Та последняя, знаменитая

В жизни Гулиной высота!

 

… Боевые друзья над гробом

Молча головы опустили.

Вот знамена поникли скорбно,

Гулко грянул салют над могилой.

 

Десять раз прогремели орудья,

В стан врага устремляя снаряды.

– Гулю мы никогда не забудем!

Отомстим за нее, ребята!!!

 

… Здесь весной зеленеет трава,

Умываясь росой под утро.

Здесь степные поют ветра

О дивчине своей златокудрой.

 

Той, что землю родную любя,

В полный рост поднялась без страха.

И сквозь стену сплошного огня

Повела за собой в атаку…

 

Почти девчонка. Только двадцать лет,

Но каждый шаг ее – рывок в бессмертье.

И эти звезды Гулиных побед

Тебе и мне по жизни ярко светят.

Т. Анипкина

 

Четвёртая высота

Посвящается подвигу двадцатилетней медсестры медико-санитарного батальона 780 стрелкового полка 214-й стрелковой дивизии 24-й армии Гуле (Марионелле) Королевой.

 

Она мечтала стать известною актрисой,

И ей от Бога уготован был талант,

Чтоб с придыханьем ждать свой выход за кулисой,

Затем блистать при свете рамп, как адамант.

 

Но у судьбы свои стратегии и планы,

И изменить её актриса не вольна.

В один из дней ушли в багровые туманы

Мечты-иллюзии с известием: Война!

 

На фронт девчушка попросилась добровольцем,

И в Сталинград была отправлена с утра...

Дарила раненым спасенье, словно солнце,

На поле боя волевая медсестра.

 

В тот день ноябрьский был бой, страшнее ада,

Перемешалась с кровью мерзлая земля.

Она шептала: «Потерпи, родной, так надо!»

И командира волокла из-под огня.

 

А мины рвались, выгрызая в почве дыры.

«Ещё немножечко!» – стучала мысль в висках...

Шальная очередь прошила командира,

Он умирал у медсестрички на руках.

 

«В атаку, братцы!» – пересохшими губами

Шептал комбат, борясь с агонией, в бреду, –

«Идёт подмога, скоро будет вместе с нами...

Нам нужно штурмом взять крутую высоту...»

 

И вдруг замолк с открытым ртом на полуслове,

Стеклом смотрели в небо сизое глаза...

У медсестры с руки стекала струйка крови,

А по щеке ползла предательски слеза.

 

Задело руку? Тоже пули виноваты...

Девчушка взглядом вмиг окинула окоп:

Вокруг неё лежали мёртвые солдаты,

Лишь горстка выживших... Её пробил озноб...

 

Встав в полный рост, она сквозь грохот прокричала:

«У нас здесь, братцы, не окончены дела!

И есть приказ от командира, для начала!»

Затем сама солдат в атаку повела.

 

Неслась, как вихрь, свинец даря из автомата,

Одной из первых спрыгнув в вражеский окоп.

Патроны кончились. В расход пошли гранаты.

Шёл бой с фашистами практически «лоб в лоб».

 

«Держаться, братушки! Подмога очень близко!

Комбат дал слово, хоть не верит и никто...»

Но от чего-то опустилось небо низко...

А пули тело превратили в решето.

 

Когда, казалось, в сердце места нет надежде,

А безысходность бьёт наотмашь и под дых,

Пришла подмога и вернула дух, как прежде,

Лишь голос девичий в сражении затих...

 

Её нашли средь трупов в вражеском окопе,

Смертельно раненной... С улыбкой на устах.

Холодный день стал непомерно светл и тёпел,

Исчезла боль, ушли смятение и страх...

Н. Великолепная

 

* * *

Была весёлой, энергичной,

Играла в прятки, разбивалась в кровь,

Но не стонала и не плакала,

В душе её жила любовь.

Любила сильно маму, папу,

Любила всех и всё вокруг,

Ей солнце улыбалось ласково

И был у Гули один друг.

 

Любила Гуленька собаку,

Поила и кормила,

Гуляла с ней по улице,

С ней дома говорила.

А вечером, забившись в угол,

Подолгу рисовала,

Всё то, что видела вокруг,

Она изображала.

 

Шли годы, и она взрослела,

Смотрела с папой, как в кино

Играли знаменитые артисты,

И тоже это было ей дано.

Она снималась в фильмах и играла,

И узнавала мир кино,

Могла бы быть известною актрисой,

Пришла война. Нет, не дано...

Т. Каргаполова

 

Зоя Космодемьянская

 

Зоя Космодемьянская

В тот день я с ребятами радио слушал.

Военные сводки, бои, города…

Гремела война по мальчишеским душам –

И в каждое сердце стучалась беда.

 

В тот день и узнал я о гибели Зои.

И плакал навзрыд

Вместе с классом своим

По девочке той,

Что погибла как воин.

И я написал на доске –

«Отомстим…»

 

Но лет нам тогда было горестно мало.

А фронт нас манил

Мимо лет, мимо дат.

И знали о том только бедные мамы

И, может быть, местный военкомат.

 

Промчались года…

Вновь смотрю я на фото,

Переживая трагедию ту…

 

И вдруг по эфиру неведомый кто-то

Бесстыдно на Зою вознес клевету:

Что в пытках она потому, мол, молчала,

Что это болезнь ей сомкнула уста…

 

Но просчитался озлобленный дьявол.

И Зоина слава осталась чиста.

А. Дементьев

 

Я – Таня

Нежный рот и упрямые брови –

Восемнадцать девчоночьих лет.

В партизанских лесах Подмосковья

Никогда не исчезнет твой след.

 

Оленёнок с большими глазами,

Смуглых щек полудетский овал...

Посылал командир на заданье –

Оказалось, в Бессмертье послал.

 

Ты попалась гестаповцам в лапы –

Тяжелей не придумать беды.

И палач раскалённую лампу

Подносил тебе вместо воды.

 

Сапогами девчушку топтали:

– Где другие бандиты, ответь!

Как зовут? Ты откуда?

– Я – Таня...

– Где другие?

– Готовят вам смерть...

 

И по снегу ногами босыми,

Крепко сжав окровавленный рот,

Как на трон, партизанка России

На высокий взошла эшафот.

 

Огляделась:

– Что плачете, люди?

Наши близко! Они отомстят!

...Ветер осени слёзы мне студит.

Неужели тебе шестьдесят?

 

Нет, осталась ты юною, слышишь?

Над тобою не властны года.

В небе Вечности всходишь все выше,

Комсомольская наша звезда!

Ю. Друнина

 

Зоя

Зоя!

Над жизнью не властна петля, –

ты живёшь!

В памяти –

вечной, как эта Земля,

ты живёшь.

В повлажневших глазах

повзрослевших детей

ты живёшь.

В каждом вздохе людей,

в каждом шаге людей

ты живёшь.

Самолётом в качающейся синеве

ты живёшь.

Старожилом – в Челнах,

новосёлом – в Москве

ты живёшь.

В беспричинных смешинках

счастливых подруг

ты живёшь.

И в руках,

обнимающих солнечный круг,

ты живёшь!

В полыханье салюта

и в Вечном огне

ты живёшь.

Во вчерашнем, сегодняшнем,

завтрашнем дне

ты живёшь!

В нотных знаках,

в граните,

на чутком холсте

ты живёшь.

В славе нашей Отчизны

и в нашей мечте

ты живёшь!

Р. Рождественский

 

Комсомолка

Всё небо объято грозою,

Стрельба в Подмосковье слышней.

Прощается школьница Зоя

С любимой Москвою своей.

 

Мешок вещевой за плечами,

Но он не велик, не тяжёл.

Уходит она с москвичами,

Куда приказал комсомол.

 

Ушла. Ни письма, ни привета

Не шлёт наша Зоя домой...

И вот у Петрищева где-то

Выходит тропинкой лесной.

 

Идёт на опасное дело

В холодной предутренней мгле.

Синичка спросонья запела,

Петух закричал на селе.

 

Немецкие кони в конюшне...

Поджечь поскорей и уйти!..

Но спички в руках непослушны –

Они отсырели в пути.

 

А мама, наверное, дома...

О, как ты далёк, этот дом!..

Гори-разгорайся, солома,

Высоким горячим костром!

 

Не солнце встаёт из тумана –

То склады фашистов горят...

Ждут Зою друзья-партизаны,

Но ей не вернуться назад.

 

Ей руки верёвкой связали,

Её на допрос повели.

Там били её и пытали,

Но волю сломить не смогли.

 

На страшную казнь под конвоем,

Босая ступая на снег,

Шла гордая школьница Зоя,

Советский простой человек.

 

И взглядом своим, умирая,

Она ободряла народ.

И слава, как песня живая,

В народе о ней не умрёт.

З. Александрова

 

Зоя

Белый иней стынет на омёте,

Вьюга все дороги замела.

Девушка стоит на эшафоте,

Как огонь бессмертия, светла.

 

Стража у подножья эшафота.

Чёрствый лязг железа. Женский плач.

Началась заплечная работа.

С мученицей рядом встал палач.

 

А она, избитая, босая,

От безмерных мук жива едва,

Выпрямилась, гордая, бросая

В будущее смелые слова.

 

Мёрзлый жгут сжимает шею туже,

Но в студёный предрассветный час

Палачи не в силах спрятать ужас

В омутах пустых и чёрствых глаз…

 

Сквозь людские горести и беды,

Что на сердце тяжестью легли,

Золотое зарево победы

Девушка увидела вдали.

А. Сурков

 

Таня

Расстались они у лесного костра.

– Прощайте, подружки! В дорогу пора.

По отблескам зарев, по вспышкам огня

В ночной темноте узнавайте меня.

 

Ноябрьская полночь поземкою бьёт,

А девушка Таня идёт и поёт:

«Уж враг отступает пред нашим полком,

Какое блаженство быть храбрым бойцом!»

 

Багряными бликами рдеют снега.

Кострами пылают берлоги врага.

Здесь Таня на крыльях метели прошла,

И след её лёгкий пурга замела.

 

У края деревни в морозной ночи

Настигли, скрутили её палачи.

Огнем прожигают, прикладами бьют.

По чёрствому снегу босую ведут.

 

Молчанья враги победить не могли

И девушку Таню на казнь повели.

Вкруг шеи тугая петля обвилась,

Пиявкою в хрупкую шею впилась.

 

Над смертью, на зло кровожадным зверям,

Она из петли прокричала друзьям:

– Не страшно мне гибнуть за русский народ.

Боритесь, товарищи! Сталин придёт!

 

Над свежей могилой поземка вьюжит.

В могиле отважная Таня лежит.

Как солнце весны, молода и светла

За родину юность она отдала.

 

На запад идут над могилой полки,

И девичья песня равняет штыки:

«Уж враг отступает пред нашим полком,

Какое блаженство быть храбрым бойцом!»

А. Сурков

 

Партизанка Зоя

В тихом палисаднике

Резеда цвела,

В низком белом домике

Девушка росла.

Но враги нагрянули

На счастливый край,

И сказала девушка

Матери: «Прощай».

 

Автомат проверенный

Лёг ей на плечо...

Сердце комсомольское

Билось горячо.

Но однажды недруги

Взяли в плен её,

Привели допрашивать

В логово своё.

 

«Кто ты, кем ты послана,

Где твои друзья?» –

«Ничего, проклятые,

Не отвечу я».

Рвали косы девичьи,

По снегу вели,

Но сломить отважную

Звери не смогли.

 

Умерла за Родину

С гордою душой...

Звали Зоей девушку

На земле родной.

Над её могилою

Ветерок лесной,

Да берёза белая

Шелестит листвой.

 

Сторона московская

Широко лежит,

А звезда кремлёвская

Выше туч горит.

На крылах серебряных

Самолёт плывёт,

Не забудет девушку

Никогда народ.

А. Чуркин

 

Не погибла!

Сероглазый сентябрь, разгораясь,

Дарит миру рассветы свои.

И, как осень и небо, живая,

В сквере праздничном Зоя стоит.

 

Лист багряный ей под ноги ляжет,

Дождь слезинкой скользнёт по щекам.

Не погибла – смотрите! и даже

Улыбается, юная, нам.

 

Эшафот стал её пьедесталом,

А теперь за спиной её – храм…

Ты врагам ничего не сказала,

Всё сказав тем молчанием нам.

М. Знобищева

 

Зоя

Что такое подвиг?

Прощанье или встреча?

Что такое подвиг?

Секунда или вечность?

 

Шла она неслышно

От школьного порога,

Уходила девочка

В бессмертную дорогу.

 

Зимы пройдут, вёсны пройдут –

Дорога не кончится эта.

Лунного, зимнего,

красного цвета –

Дорога не кончится эта…

 

А слова в тетрадках

В линеечку косую

По спине, по сердцу

Плетью полосуют.

 

Красно бились банты

У школьного порога.

Алая, как лента,

В бессмертие дорога…

 

Закричать бы надо

Те слова, что знаются,

Знак-вопрос петлёю

Под метелью ладится.

 

Точки, запятые –

У школьного порога.

Крики-восклицания –

В бессмертие дорога.

 

Кто придумал петли

Высоко над бедами,

У снегов России,

Над детьми и дедами?..

 

Улыбнись с портрета

У школьного порога,

Станет белоснежною

В бессмертие дорога…

 

Зимы пройдут,

Вёсны пройдут –

Дорога не кончится эта.

Лунного, зимнего,

красного цвета –

Дорога не кончится эта…

 

Шла она неслышно

От школьного порога.

Уходила девочка

В бессмертную дорогу…

М. Румянцева

 

Зоя

Утро спросонья что-то хмурится,

За Цну уносится ветер-горюн.

К бронзовой девушке на Советской улице

Подхожу. Останавливаюсь. Говорю.

 

– Ты только на год меня постарше…

Одно нам солнце, и ветер, и дождь.

Друзья в те дни отправлялись в маршевых.

А мне военком: «Пока подождёшь…».

 

Проходили толпы беженцев

Со своим нехитрым скарбом.

– Как Москва?

– Столица держится! –

И шли строить доты и рыть эскарпы.

 

А когда, наконец, попал в эшелон –

Москва устояла, идём на запад.

Небо раскалывалось тяжело,

Дрожала земля от залпов.

 

Бывало, солдат упадёт в крови,

Но, стиснув зубы, снова встанет.

Горел перед ним примером живым

Бессмертный подвиг безвестной Тани.

 

Ты только на год меня постарше…

Но мчатся горячей ракетой года.

И вот – постаревший, немного уставший,

А ты – по-прежнему молода.

 

Без тебя мы отпраздновали Победу

И мужество новое обрели,

Без тебя полетели легендой по свету

Удивительные корабли.

 

Без тебя целина поклонилась под колосом,

Без тебя Ангара стихла, горя.

И сестра твоя Валя к земным околицам

Возвратилась, зазвёздную даль покоря…

 

Ты только на год меня постарше…

Красивая, смелая – в полный рост.

Ровесница юности огненной нашей,

Предвестница новых грядущих геройств.

И. Кучин

 

Твоё имя будет жить всегда

Восемнадцать и долгие сорок –

Устремленные в вечность года.

Прах войны превращается в порох,

Что сухим остается всегда.

 

И цветут краснофлагие зори –

В дни торжеств и в дни горестных тризн.

В этом ласковом имени – Зоя

Слышно слово бессмертное – Жизнь.

 

Эта девочка, хрупкая школьница,

Не согнувшая худеньких плеч,

Все, что в песнях страны колоколится,

Своей жизнью решила сберечь...

 

Люди шли – не на казнь, а на подвиг,

В горле комкали сдавленный плач.

Вот в руках, волосатых и потных,

Сжал тугую удавку палач.

 

Вот сейчас захлестнёт её шею,

Жилку трепетную оборвет.

– Что притихли? Смотрите смелее!

Я умру, но умру за народ!..

 

И народ расправлял свои спины,

Веря в праведный клич до конца.

Ты не знала тогда, героиня,

Сколько силы влила ты в сердца!

 

...У деревни Чернушки Матросов

На кинжальной струи остриё

За весенние, светлые росы

Бросил юное сердце своё.

 

И в сраженьях, гремящих грозою,

Брат твой Саша, в дыму и огне,

Мчался в танке. И надпись: «За Зою!»

Пламенела на гордой броне.

 

И в Маутхаузене встал, леденея,

На тебя чем-то очень похож,

Генерал, пред которым злодеи

Не сумели унять свою дрожь...

 

Корабли просолённые – Зоя!

Парки, скверы зелёные – Зоя!

Школы, улицы светлые – Зоя!

И победы несметные – Зоя!

 

Твоя жизнь не прошла и не кончена,

Ей в грядущих былинах сиять.

Твоё имя Москва и Тамбовщина,

Вся Земля – будут век повторять.

 

Сорок лет светят красные зори –

В дни торжеств и в дни горестных тризн.

...Восемнадцатилетняя Зоя –

Бесконечная, вечная Жизнь.

И. Кучин

 

Она в народе не умрет

Как будто лишь сейчас взошла

На пьедестал – не эшафот.

И небо синева зажгла,

И свежий ветер волос рвет.

 

Оплечь тяжелый карабин

Висит сторожко на ремне.

И руки тонкие рябин

Склонились трепетно к земле.

 

Лица упрямый поворот,

Замкнут в молчанье гордом рот.

Погибшая за свой народ,

Она в народе не умрет.

 

Она жива! Родимый край,

Там высока твоя звезда:

Ее село Осинов Гай

На картах мира – навсегда!

И. Кучин

 

Зоя

На дубовой скамье,

что была ей конвейером пыток,

не стонала она,

и глаза не смотрели с мольбой.

Кто её укрепил?

Кто ей дал этой силы избыток,

Эту власть над собой?

 

Почему потемнел изувер,

истязающий Зою,

заглянув ей в глаза?

Почему стало страшно ему?

Почему, не дрожа,

Зоя шла по морозу босою?

Не дрожа! Почему?

 

Как сумела она не издать

ни единого стона

в разъярённых когтях

узколобого штурмовика?

В смертный час почему,

перед нею склоняя знамена,

расступились века?

 

Потому что века перед правдой

должны расступиться.

Зоя – это борьба,

это русская доблесть и честь!

В страшных муках её

есть и наших страданий крупица,

Наше мужество есть!

Б. Ковынев

 

Войско правых

Пусть мои слова звучат набатом.

Вот лежит, раскинувшись в пыли,

Тот, который щёлкал аппаратом

В час, когда на смерть её вели.

 

Он хотел запечатлеть на пленке

Только казнь и больше ничего.

Только смерть отчаянной девчонки

Да своё тупое торжество.

 

Но навеки лента сохранила

Яркие, бессмертные черты.

Девичья сияющая сила,

Путь героя озаряешь ты.

 

Под прямым горящим взглядом Зои,

Перед гордым шествием её

Копошится тусклое и злое

Гитлеровское офицерьё.

 

И среди ничтожества и сброда,

Легким шагом устремясь вперёд,

Девушка – любимица народа –

К смерти и в бессмертие идет.

 

Уместилось в фокус аппарата

Всё, что Зоя завещала нам.

И неумолимая расплата

Мчится за убийцей по пятам.

 

От полуразрушенных предместий,

От сожженных вытоптанных сёл,

От народной непреклонной мести

Уходил палач и не ушёл.

 

Мы одним порывом гнева жили,

Мстил за Зою каждый наш боец.

Сколько мы похожих уложили

И его настигли наконец.

 

Он уже не встанет из канавы.

Ну, а нас несёт вперёд земля.

И горят над нами светом славы

Порохом овеянные главы

Старого Смоленского Кремля.

 

Мы проходим, вестники свободы.

Нас ничто не держит. Пробил час!

И Днепра взволнованные воды,

Плача и смеясь, встречают нас.

 

Мы идём карающей грозою,

Нас послал разгневанный народ.

Войско правых, мстители за Зою,

За свободу Родины, вперёд!

М. Алигер

 

У Петрищева

Когда тебя вели босою

Зимой по ледяной дороге,

Когда израненные ноги

След ярко-красный оставляли,

Земля оплакивала Зою.

А там, где падали кровинки,

Весною проросли травинки

Народной вековой печали.

 

Ты с нами в прошлом и в грядущем.

Среди колосьев Подмосковья,

С нераспустившейся любовью,

С упрятанной под шапку прядкой.

 

Здесь, на шоссе, в Москву идущем,

Теперь ты встала изваяньем,

И ветерок своим дыханьем

Тебя касается украдкой.

 

К тебе приходят жарким летом

Сыны Германии народной,

Для них твой подвиг благородный

Особым наделен значеньем...

 

Поддержкой, мужества ответом –

Для’ них с твоей землей свиданье –

Не горечью воспоминанья,

А исцеленьем, искупленьем.

 

Сюда, где ноги шли босые,

Кладут цветы друзья России.

В. Азаров

 

Ровесница

Начальных дней военных крестница,

В неувядаемой красе

Который год моя ровесница

Стоит у Минского шоссе.

 

Стоит, упрямая и юная,

И летом, и морозным днем,

И на заре, и в полночь лунную

Всё в одеянии одном.

 

Проходят пахари и воины,

Цветы ложатся на гранит.

И платье бронзовое Зоино

Упругий ветер теребит.

 

Стареют даже звезды млечные,

И сходит молодость на нет,

А ей с войны на веки вечные

Достались восемнадцать лет.

Ю. Мельников

 

Петрищево

Опять я в Петрищеве.

Снова

Хожу по развилкам дорог.

Звучало тут Зоино слово,

Остались следы ее ног.

 

Сквозь окна в тревожной печали

Ее освещала луна.

И, глядя на снежные дали,

С Отчизной прощалась она.

 

Поземка мела над полями,

И стужей несло из сеней…

И думала с болью о маме

Она перед казнью своей.

 

Истерзанной и босою,

Как только рассеялась мгла,

В то утро холодное Зоя

По снегу в бессмертье ушла…

Ю. Мельников

 

* * *

Ни тропки, известной одним партизанам.

Ни парты в десятом – вчерашней, своей.

Ни солнца – без солнышка тоже нельзя нам!

Ни имени, матерью данного ей.

 

Сейчас бы спросила, зачем ей потомки

К ногам положили букет призовой.

Про солнце бы вспомнила. Луч-то негромкий

Слетает к подножью, что голубь связной!

 

Не выдала землю, и за ночь подросший

Улегшийся снег, и озябший до дрожи

Нестойкий дымок, и до рези, до слез

Слепящие кольца и серьги берез…

 

Идущая на смерть смертельно устала.

Ступни ей морозная корка ожгла.

На вечно холодную грань пьедестала

Она для себя незаметно взошла.

Н. Эскович

 

Петрищево

Я посетил Петрищево опять;

У обелиска новый снег лучится …

Мне никогда, наверно, не понять,

Как это все могло тогда случиться?!

 

Босую её на снегу пытали.

И где ступала теплая нога,

Не только здесь – по всей земле растаять,

Расплавиться должны были снега.

 

Ее водили по сугробам этим.

В лицо хлестал ей ветер до утра…

Не только здесь – на целом белом свете

В ту ночь должны были свистеть ветра.

 

Ее босую по снегу водили –

Лишилось человечество стыда…

Все парни, всех фронтов и всех флотилий,

Должны бы были ринуться сюда.

 

Мы не успели... Санные полозья

По снегу проложили новый след.

Петрищево…Здесь все еще морозит

С той черной ночи – двадцать с лишним лет.

 

Но ей уже не холодно. Она

Застыла – превратившаяся в камень,

Со связанными тонкими руками, –

По-прежнему вперед устремлена.

 

Уста молчат. В лице сокрыта сила.

Но скульптор не сумел, не показал,

Как она жёстко губы прикусила,

Когда смотрела палачам в глаза.

 

Веснушчатый мальчишка близоруко

Глядит в нее, не отрывает взгляд…

О, как он хочет развязать ей руки –

Они еще, наверное, болят.

 

Но камень мертвый. Камень – это камень,

Как ни был бы он гладок и красив…

И всё стоят мальчишки с рюкзаками.

И всё отходят, губы прикусив.

В. Туркин

 

Петрищево

Найду?

Дождусь ли –

Слова Наивысшего,

Чтоб звуки плоть и душу обрели?

Как выскажу тебя,

село Петрищево,

Слеза святая на лице моей земли?

Я шёл к тебе.

Я шёл все тридцать лет.

И вот – пришёл,

А девочки той – нет.

 

Зачем печальным ветром занесло

Меня к тебе, печальное село,

Зачем как бы в предчувствии беды

Всё размывает дождь мои следы?

Зачем, по грунту мокрому скользя,

Иду туда, где дважды быть – нельзя!

 

Где площадь

(да, та самая!),

Где дом

(тот самый дом!)?

Ах, что же я не плачу,

Когда обычно столько слёз я трачу

Над малостным каким-то пустяком?..

 

Дом перекрашен в странный жёлтый цвет,

И в доме женщина живёт безбедно

(Мне говорили, что она бездетна,

А впрочем, правда это или нет,

Я у неё не спрашивал). Мы с ней

Стояли у скрипучего колодца,

И с медленных разлапистых ветвей

Сползала в воду ржавая короста.

 

Я той воды не знаю солоней

И той слезы невыплаканной горше.

Мне никогда не быть уже моложе,

А девочке – вовек не быть взрослей.

Все тридцать лет она идёт по снегу,

Не по селу идёт уже – по свету,

По белу свету

с вечным палачом

За девичьей озябшею спиною…

Кто скажет мне, зачем с иной судьбою

Я сызмала на свете обручён?

 

Зачем я не сумел её спасти,

Зачем не разлучил её с петлёю,

Её сердечко не успел в горсти

Ещё горячим унести с собою?

 

Но каждому отмерило своё

Нещедрое двадцатое столетье:

Той девочке –

страданье и бессмертье,

А мне – печаль и гордость за неё.

О. Шевченко

 

Это имя означает «Жизнь»

Узел размышлений, развяжись!..

Я Америк вовсе не открою,

Коль напомню вам, что имя Зоя

В переводе означает – «Жизнь».

 

...Защищать идя родную власть

В страшную годину испытаний,

Ты в отряде партизанском Таней

Не случайно, видно, назвалась.

 

Петь,

смеяться,

плакать

и любить,

Как и Жанне д’Арк,

тебе хотелось…

А враги убить решили Смелость.

Но ее,

как Жизнь,

нельзя убить!

 

Взяв на плечи хрупкие свои

Трудные не девичьи заботы,

Ненависть к врагу

до эшафота

Гордо ты несла через бои.

 

Вот уже разверзлась смерти пасть…

А ведь у тебя вся жизнь вначале…

Только разве перед палачами

На колени ты могла упасть?!

 

Детям жить под мирной бирюзою,

Брать галактик дальних рубежи…

Ты всесильна и бессмертна, Зоя,

Как всесильна и бессмертна Жизнь!

В. Матвеев

 

У памятника Зое

Последнее застыло слово,

Запечатлён суровый миг

Но тянет к памятнику снова,

Поскольку Зои нет в живых.

 

Цветы к подножию пристрою,

Протянется меж нами нить

Поговорю с ней, как с сестрою,

И вроде дальше можно жить.

 

Живу – и радуюсь, и маюсь.

Бывает всё – и зной, и лёд.

С пристрастием в себе копаюсь,

Да так, что ближний не поймёт.

 

Я не скажу: характер слабый,

Но как спрошу себя опять:

«А ты смогла бы?

Ты смогла бы?» –

И не могу ответа дать?..

 

Зачем живу? Чего я стою?

Смогла бы? Да!

Смогла бы? Нет…

Лгать бесполезно пред собою:

Ни то, ни это – не ответ.

 

Всё существо моё в смятенье,

Сама не знаю, почему.

И только памятник – спасенье,

И снова я иду к нему.

 

Я снизу вверх взгляну на Зою,

Протянется меж нами нить.

Поговорю с ней, как с сестрою,

И вроде дальше можно жить.

В. Дорожкина

 

Памяти Зои Космодемьянской

Памятью наполнен до краёв,

Маятник качнулся и разбился.

В тишине Осиновых Гаёв

Лучик света в этот день родился…

 

Утреннего солнца поцелуй

На груди израненной – как орден.

Девочка по битому стеклу

К своему бессмертию восходит.

 

Руки, ноги – месиво и кровь,

Но душа трепещет птицей белой…

Черноглазый, тоненький герой,

Жизнью ты напиться не успела…

 

Белые хрустальные снега

Её тело вечностью омоют…

Мама? Брат?.. Но встреча далека,

Как заря Победы над войною.

А. Николаева

 

Таня

На лице твоём смертный покой...

Мы запомним тебя не такой, –

Мы запомним тебя смуглолицей,

Смелой девушкой с сердцем бойца.

Ты недавно была ученицей,

Поджидала подруг у крыльца...

 

Было лето...

Последний экзамен,

Волновались с подругой вдвоём.

А теперь старики-партизаны

Говорят о геройстве твоём.

 

Избивали фашисты и мучили,

Выводили босой на мороз,

Были руки верёвками скручены,

Пять часов продолжался допрос.

 

На лице твоём шрамы и ссадины,

Но молчанье – ответом врагу.

Деревянный помост с перекладиной,

Ты босая стоишь на снегу.

 

Нет, не плачут седые колхозники,

Утирая руками глаза,

Это просто с мороза на воздухе

Стариков прошибает слеза.

 

Юный голос звучит над пожарищем,

Над молчаньем морозного дня:

«Умирать мне не страшно, товарищи,

Мой народ отомстит за меня!»

 

Юный голос звучит над пожарищем,

Юный голос звенит на ветру:

– Умирать мне не страшно, товарищи,

Я горда, что с победой умру.

 

На лице твоём смертный покой...

Мы запомним тебя не такой.

Ты осталась в народе живая,

И Отчизна гордится тобой.

Ты – как слава её боевая,

Ты – как песня, зовущая в бой!

А. Барто

 

У памятника Зое

У памятника Зое

Заворковали в городе

Голуби, голуби…

На улице жара,

Сады, недавно голые,

Цветут – пришла пора!

 

В цветах Ново-Девичье,

Тут слышно пенье птичье

С утра и дотемна –

Весной везде весна.

 

Вот холмик, обложенной дёрном,

Пришла сюда женщина в чёрном.

Она посадила левкои,

Пылинки с надгробия стёрла.

 

Идут сюда к сыну-солдату,

Идут на могилу отца

И, горько оплакав утрату,

Сажают весной деревца.

 

Однажды девчонка-москвичка

Пришла сюда ранней весной –

Открытое, ясное личико,

Две светлых косы за спиной.

 

Ей горе знакомо?

Нет, что вы!

К ней в дом не входила беда,

И папа и мама здоровы,

Они не умрут никогда!

 

Холодный мрамор и венки –

Мир вечного покоя,

Но, будто смерти вопреки,

С надгробья смотрит Зоя.

 

Сюда живые к ней идут,

Чтоб вспомнить подвиг Зоин,

Седой подходит воин,

И вот стоит девчонка тут.

 

Со лба откинув завиток,

Она на камень гладкий

Кладёт исписанный листок –

Он вырван из тетрадки, –

 

Кладёт слова присяги

На клетчатой бумаге.

 

Слова наивны и просты:

«Я тоже буду смелая!

Я тоже, Зоечка, как ты,

Для Родины всё сделаю!»

 

Здесь не один листок такой

Положен детскою рукой,

Листки, листки, ещё листки

Белеют, словно лепестки.

 

Их прочь уносит ветер,

Их вновь приносят дети,

Поодиночке, не в строю,

Приходят без вожатой.

«Я обещание даю!..»

«Клянусь великой клятвой!..»

 

Кто первый, может быть тайком,

Пришёл сюда с таким листком?

Быть может, девочка одна

(Косички за спиною)

Пришла сюда весною:

«Я буду Родине верна!

Я обещаю, Зоя!»

 

Иль паренёк лет десяти

Принёс листочек чистый

И написал: «Хочу расти

Таким, как коммунисты!»

 

Листки, листки, ещё листки

И в рамке и в конверте…

Вот так у гробовой доски

Живёт само бессмертье.

А. Барто

 

Зоя Космодемьянская

Под мальчика пострижена, юна...

Войны жестокость с нею не вязалась.

Но девочка, но школьница, она,

Каким солдатом стойким оказалась.

 

Не слова так и не сказав врагу,

В застенке мрачном, долгими ночами,

Не сломленная Зоя на снегу

Стоит босая перед палачами.

 

И в небе темном всплески дальнего огня

К земле уходят линией косою,

И кажется: сейчас убьют меня,

Меня сейчас повесят, а не Зою.

 

Прорвусь я к ней сквозь грозных лет кольцо,

Успею я, от бед ее закрою.

Как дорого мне Зоино лицо –

Она была и будет мне сестрою.

И. Курлат

 

Голос Зои Космодемьянской

Только раз я погибла.

И тысячи раз – воскресала…

И не мой ли протест

Над тревогою дня повисал?

Не моя ли душа,

Пролетая под сводами зала,

Вырывалась с трибун?

И взрывался овацией зал!

 

Я ещё не успела

Оставить наследника миру,

Но наследство моё

У родного Отечества есть:

Неподкупная верность

Земле этой розовокрылой,

Комсомольское сердце,

Святая солдатская честь.

Разве в памяти дней

 

Не найти ни урока, ни смысла?

Разве мало тех жертв,

Чтобы мир от войны не погиб?

Навсегда умереть?

Не остаться ни в песнях, ни в мыслях?

Сгинуть в огненной бездне,

Взметнув термоядерный гриб?

 

Голос мой и призыв

Рвётся к людям из подвигов прошлых,

Оседает росой

На цветущие травы и мхи.

И Раймондою Дьен

Откликаясь на рельсах дорожных,

Он к Ассате Шакур

Сквозь застенок ворвется в стихи.

 

Это я говорю

От себя и от всех безымянных,

Оплативших собой

Золотое сияние дня.

От беспамятства вечного,

От катастроф окаянных

Защитите меня!

И посмертно спасите меня!

Л. Щипахина

 

Зоя

Она назвала себя Таней,

Не зная, что в гордой красе

Несломленной, бронзовой встанет

Над Минским летящим шоссе.

 

Что, славя московские зори,

Ей горн пионерский споет.

– Куда вам? До Зои? – До Зои. –

Кондуктор билет оторвет.

 

И выполненное заданье,

И крестный в бессмертие путь,

И это святое незнанье –

Вот подвига сила и суть.

 

Мы выстоим – главное знала,

Но если б сквозь сумрак и свет

Она хоть на миг услыхала

Сквозь сорок, сквозь тысячу лет

 

Не скрип под фашистской кирзою,

А здесь, у скрещенья дорог,

Хоть это: «Мы выйдем у Зои»,

Московский родной говорок.

Н. Дмитриев

 

Зое

День рожденья подступил опять...

Сверстница, сестренка фронтовая!

В камне его выпало встречать,

Трепет в честных людях пробуждая.

 

В чистом сердце пробуждаешь ты

Мысли об Отчизне, о России,

Как за честь её сражались мы,

Как невзгоды все переносили.

 

Как шагнула молодость в огонь:

В час, когда гремели грозно пушки, –

Парни со студенческой скамьи,

Школьницы, девчонки-хохотушки.

 

Отложив мечтанья о любви,

Слов прощальных не сказав и маме,

По полям заснеженным ползли

В тыл врага морозными ночами.

 

...Злые ветры дуют над страной,

Нечестивцев злобных кружит стая,

Мажут Память злобной клеветой,

Наш народ бесстыдно унижая.

 

Но не меркнет облик светлый твой,

Факелом духовности пылая...

В день рожденья сердцем мы с тобой,

Зоинька, сестренка дорогая!

А. Кузнецов

 

Зоя

Она

давно стоять устала.

Зачем из камня

даже бровь?

О нет!

Не ради пьедестала

она

глотала мрак

и кровь!

Пусть

изваянью не согреться,

но всё же,

смертью

смерть поправ,

девичье тело

просит сердца,

глаза – ресниц,

а ноги –

трав!

С. Куликов

 

Зоя

1.

Что может быть вкусней глотка воды,

Когда от жажды пересохли губы,

Когда бы фляжку,

Хоть на всех одну бы,

И пригоршня – спасенье от беды.

 

Упасть лицом в звенящий мир ручья,

Ловить губами струи водопада

И, котелком нагревшимся бренча,

Делить по-братски светлую прохладу.

 

Узнать особый привкус родника

В замшелости зеленоватой сруба

И жгучий холод доброго глотка

Такой воды, что аж заломит зубы!

 

И до сих пор мне не хватает сил –

Воспоминанья эти сердце ранят –

Забыть, как там, в Петрищеве,

Татьяне

На просьбу: – Пить! – жёг губы керосин.

 

2.

Я видела, как к Зоиным ногам

Склонялись люди с нежностью великой,

И к бронзовым солдатским сапогам

Прильнули тихо красные гвоздики.

 

Как бронзовые эти сапоги

Могла осилить хрупкая девчонка?

А ей сейчас чулок бы тонкий-тонкий

Да по последней моде каблуки!..

 

Но в этих сапогах смогла пройти

Она не год, не два – десятилетья!

И хочется ей взять гвоздики эти

И маме,

Милой маме принести!

Л. Яшина

 

Зоя

Когда стихает Минское шоссе

И звёздный мост раскинется над крышами,

Ступая осторожно по росе,

Босая Зоя выйдет из Петрищева.

 

Ей хочется без устали идти

Околицей селения притихшего,

Прижав цветы к израненной груди,

И слышать сердце, трепетно ожившее.

 

А в домике, в другом конце села,

Спит девочка, что хочет стать художником.

Вчера цветы для Зои принесла

И молодые листья подорожника.

 

Когда проснётся чуткая душа,

Вновь повторятся светлые мгновения.

Пройдёт поляной русской не спеша,

Где нет числа цветам поминовения.

В. Останина

 

И сегодня рядом с нами Зоя

Женственною, хрупкою, но твёрдой

Героиня замерла в веках,

В партизанской стёганке потёртой,

В стоптанных солдатских башмаках.

 

Над винтовкой – небо голубое,

За спиною – яблони в цвету.

И сегодня рядом с нами Зоя

На бессменном бронзовом посту.

 

А вокруг – Тамбовщина, Россия,

Добрый взгляд родимой стороны,

Юные ровесники, живые,

Никогда не знавшие войны...

 

Власти нет над памятью людскою!

Сколько новых вёсен ни пройдёт,

В тихом сквере

к памятнику Зое

Юности тропа не зарастёт.

В. Острижный

 

Зоя

С шоссе свернули и в деревню въехали.

Такси покинем и пойдём пешком

по тем местам, где по крови, по снегу ли

её водили босиком.

 

Петрищево. А я в ней был уже,

в деревне этой, многажды воспетой,

а я лежал на этом рубеже,

а я шагал по тропочке по этой.

 

Вот в этой самой старенькой избе

в тот самый вечер, когда мы немцев выбили,

мы говорили о её судьбе,

мы рассуждали о её погибели.

 

Под виселицу белую поставленная,

в смертельной окончательной тоске,

кого она воспомянула? Сталина.

Что он придёт! Что он – невдалеке!

 

О Сталине я думал всяко-разное.

Ещё не скоро подведу итог.

Но это слово, от страданья красное,

за ним.

Я утаить его не мог.

Б. Слуцкий

 

* * *

По сугробам босую водили,

Выжигали, пытали огнем,

Насмехались, куражились, били

Своим кованым сапогом.

 

...И застыли уста молодые...

Затянулось тугое витье...

Трепещите, мучители злые,

Перед мстительной тенью ее!

 

Воин! Пусть твой гнев, твоя ненависть роет,

Рвет и глушит врага на пути!

Слышишь голос замученной Зои:

«Отомсти! Отомсти!.. Отомсти!..»

 

И рокочет в ответ канонадой:

«Нет, не будет убийцам пощады!

Своей кровью свой путь освящу.

Отомщу! Отомщу! Отомщу!»

В. Егоров

 

* * *

Ей восемнадцать: скромна, стройна.

Десятый закончен класс.

Боится мышей. Ночью одна

Не выйдет из дома подчас.

 

Пришла в сорок первом беда – война!

Родина-мать зовёт!

Тёмная ночь – через лес одна

В тыл к врагу идёт.

 

Конюшню спалила, вторая горит.

Чужая послышалась речь...

Поздно бежать. Враг поднят, спешит,

Третью успеть бы, поджечь.

 

Плеск. Керосин расплылся под стрехой.

Лютый мороз. Озноб.

Вспыхнула спичка. Удар – часовой

Прикладом свалил в сугроб.

 

Тревога! Солдаты подняты в ружьё.

Зверски пытали. Молчит.

Утром решили повесить её –

Советский разведчик! Бандит!

 

Ей восемнадцать: скромна, стройна.

Без страха на смерть идёт.

Смерть от врага ей не страшна –

За Родину жизнь отдаёт.

А. Щепкин

 

В Осиновом Гае

Над Осиновым Гаем полощут зарницы,

Зреет рожь, поспевает клубника в лугах.

И поют – распевают безмятежные птицы

В затерявшемся Гае,

В оврагах, кустах.

 

Мы идем по деревне, и сердце трепещет:

Мы идем по священной, по русской земле,

Что вписала, вобрала, впитала навечно

Имя Зои и Шуры. Закат заалел:

 

Нас встречали в музее, любовью хранимом,

Нам с любовью рассказы вели земляки

О красавице Зое так просто и зримо,

Так дрожали у дома ее топольки.

 

«Зоя, Зоя!» – шептали у дома деревья,

«Зоя, Зоя!» – со звоном слетало с небес.

«Зоя, Зоя!» – за этой дубовою дверью

Детства мир, полон таинств твоих и чудес.

А. Понякин

 

В списке героев. Зое Космодемьянской

«Вечности час незабвенной настал –

Не эшафот под тобой – пьедестал!»

Н. Цурикова

 

1.

…Ей – восемнадцать. Она – из истории.

В ней – эпопея страданий людских,

Подвига свет, чтобы люди запомнили

Жизнь положивших за счастье, за них.

 

От эшафота – до вечности лестница.

Жизнь её здесь, на земле – продолжается…

Зоя, ты новой эпохи ровесница!

Жаль только, войны никак не кончаются.

 

Служат солдаты – твои одногодки.

Чьею тогда ты могла быть невестою?..

Вновь на страницах – военные сводки,

Подвигу в жизни находится место!

 

Просит земля тишины и покоя.

Вечер притихшие ивы качает.

На пьедестале – тамбовская Зоя

В сквере, где встречи любовь назначает…

 

2.

Сорок первый. Москва. Класс окончен десятый.

В своих девичьих снах не видала тогда ты,

Что начнётся война! Бросишь брата и мать

И уйдёшь добровольцем Москву защищать.

 

201-я школа… Был дружным тот класс,

Где теперь лишь в музее о Зое рассказ…

Под Петрищевым – логово, немцы – зверьё!

Загорится отмщением сердце твоё!

 

Ты бесстрашно и смело в пасть полезешь врагу:

«Я с фашистами избы, конюшни зажгу!»

В плен попала, решив: «Буду мёртво молчать.

На допросах фашистам лишь НЕТ! отвечать.»

 

3.

Только бы голос её не ослаб!

…Вот полицаи ведут её в штаб.

Там предстояло выдерживать ей

Двести ударов солдатских ремней.

 

Бросить фашистам короткое «нет!»

Силы хватило, сквозь зубы в ответ.

Нет! Всё равно ничего не скажу!

Клятву свою не нарушу, сдержу…

 

Родина… мамочка! Хочется жить!

Стоном срывается тихое – «пить…»

Хохот солдат ей в ответ за спиной!

Тело, как дерево, пилят пилой…

 

Руки связали и в нижнем белье

Грубо толкают на снег во дворе.

Ноги – босые, жжёт, хоть кричи!

Ей эшафот мастерят палачи.

 

4.

«Люди!!! Меня не страшит эшафот!

Я умираю за жизнь, за народ!

Будьте смелее и вы, не робейте!

Жгите фашистов, давите и бейте!»

 

…Грубо верёвкой сдавив, как змея,

Нежную шею стянула петля…

Мёртвую Зою кололи ножами,

Ранили ноги, грудь вырезали!

 

Немцы в бессилье своём расписались –

Даже повешенной Зои боялись!

Наши войска перешли в наступленье.

Спрятать решили враги преступленье:

 

Быстро столбы эшафота спилили

И за околицей Зою зарыли…

Нет! Преступленья не спрятать, не скрыть,

Подвига память в земле не зарыть!

 

5.

Немцы старались попусту, зря:

Зоя в России навек проросла

Белой берёзкою, стройной рябиной…

В списке героев – Зоино имя!

 

Путь с эшафота – в вечность истории.

Не забывается имя героя!

С нами встречает рассветные зори

На пьедестале – тамбовская Зоя!

 

…Как на посту, тишину охраняет

В сквере, где встречи любовь назначает…

Н. Цурикова

 

Зое Космодемьянской

Когда-то её любили

дети советской страны,

русскую героиню

той великой войны.

Когда-то на танковой стали,

верность стране родной

храня, танкисты писали:

«За Зою!», идя на бой.

 

Когда-то великий Сталин

мог такое сказать:

«Немцев, что Зою пытали,

в плен живыми не брать!»

Когда-то сыны и дочери

своей любимой страны

По зову сердец за Зою,

за Родину в битву шли!

 

Люди советские, нас через годы

Зоя на бой зовёт:

«Боритесь, не бойтесь,

нас двести миллионов, –

Сталин придёт!»

 

Чего-же она свершила,

Чего ж добилась она?

Себя стране посвятила,

когда позвала страна.

Когда бедою-ненастьем

пришёл 41-й год,

слова её были: «Счастье...

за свой умереть народ!»

 

Когда под ногти вонзали

ей иглы и тело жгли,

Когда босиком выгоняли

на снег и на смерть вели,

Она ни в чём не призналась,

она врагу не сдалась,

Стерпела всё, не сломалась

и гордо встретила казнь.

 

Голосом звонким смелая

девушка нас на подвиг зовёт:

«Боритесь, не бойтесь,

всех не перевешают, –

Сталин придёт!»

 

Русская великомученица,

Космодемьянская,

Жизнь твою молодую

оборвала петля.

А сегодня, куражась

над твоею святой

памятью, демократы

жгут её клеветой.

 

И в забытьё выталкивая

светлое имя твоё,

Снова тебя пытает

нынешнее ворьё,

И вслед за казнью петлёю

и казнью клеветой

Казнью забвения травят

образ нетленный твой.

 

Но снова честных и стойких

на подвиг Зоя зовёт:

«Бейтесь с врагом,

боритесь, не бойтесь, –

Сталин придёт!»

 

Люди советские,

нас через годы

Зоя на бой зовёт:

«Боритесь, не бойтесь,

нас миллионы –

Сталин придёт!»

 

Люди советские,

нас через годы

Зоя на бой зовёт:

«Боритесь, не бойтесь,

за нами Родина –

Сталин придёт!»

А. Харчиков

 

Зоя. Подвиг Духа

(Отрывок из поэмы «От креста до креста»)

 

... Снова выплыли дрожь и озноб,

Вместо треснувшей почвы – сугроб:

Ни вздохнуть и ни охнуть – не туго ль –

Опоясала боль – не уйти

И спасенья в снегу не найти –

Снег горит, раскаленный, как уголь...

 

Сквозь метели порывистый бег

Проступает во мгле человек,

Резко сдвинув упрямые брови,

Под ревущий неистовый вой,

Кто ты – с гордой идешь головой,

Искусавшая губы до крови?!

 

Кто ты, девушка, чьей ты мечты,

Или это чернеют кусты, –

Обезумев, дошел я до точки?..

У меня – ни сестры, ни жены...

Что ж ступни твои обожжены?

Почему на морозе – в сорочке?!

 

– Брат мой, разве меня не признал?

Барабана и горна сигнал,

Пионерского, школьного, – вспомни!..

Это были хорошие дни...

Здесь, в звериных горах, мы одни,

Коль не брат по несчастью – ты кто мне?!

 

– Вспомнил... Зоя! – Портрет на стене

И цветы... Всей знакома стране,

Всей стране – от конца и до края!

Твое имя носил наш отряд,

Каждый сбор, как священный обряд...

Значит, вот ты какая...

 

–Так уж вышло... Кого в том винить,

Что все тоньше незримая нить,

Что судьба обернулась жестоко...

Мы с тобой – побратимы невзгоды:

Той зимы сорок первого года

И весны девяносто шестого...

 

Час подходит мой: плачь иль не плачь –

Равнодушно-спокоен палач...

Пусть жесток он, пронырлив и ловок –

Умирать за народ вышло мне,

Двести нас миллионов в стране, –

Перевешать? –  Не хватит веревок!..

 

...Подвиг – это не праздная жизнь, –

Труд такой, – что в седле удержись!

И смиренья, и скорбей в избытке...

Жизнь в мольбах, не вставая с колен, –

Тот же подвиг – мучительный плен,

Как одна бесконечная пытка...

 

Зоин подвиг – врагу не урон?!

Не устроив ему похорон,

Она звонко дала оплеуху

Штурмбанфюрерам разных пород,

Взяв одну из незримых высот

Монолитности русского духа...

 

Этот подвиг во имя России,

Чтоб горел ее свет негасимый!

И бессмертью души это гимн,

Завещание многим другим…

Ю. Павлов

 

* * *

Для тебя никогда не наступит весна.

Шесть десятков прошло – я пишу тебе, Зоя…

По ночам до утра не бывает мне сна,

Да и днем, если честно, не много покоя.

 

Что ты хочешь? Отделаться я не могу,

Не могу ни избавиться, ни отрешиться

От видения тебя на холодном снегу

В окружении смеющихся гадов-фашистов…

 

Мы с тобой – сибирячки. Крути не крути.

Только через года я тебя не согрею.

Я хочу то же самое – слышишь – пройти.

Снег, поджоги, ремни и веревку на шею.

 

Про тебя говорят, что забыли давно,

Что не помнят совсем про тебя молодые…

Только это не так. Нам забыть не дано

Подвиги, имена и могилы святые.

 

Кто порочит тебя – с тех мы спросим сполна.

Недоступна ты им, героиня народа.

Только в сердце навечно осталась зима

Навсегда твоего – сорок первого – года.

Е. Фатьянова

 

Реплика о подвиге Зои

… Как вам хочется – просто до зуда! –

оболгать, очернить, осквернить…

Вы откуда берётесь? Откуда?!

Как с душою такой – можно жить?..

 

Вышел, словно разбойник с кастетом,

доказателен и ядовит,

с новомодным пикантным сюжетом

«психиатр», чем ум плодовит:

 

дескать, это не подвиг, а ступор!

Ничего не сказала врагу

наша Зоя? – о, как это глупо…

Это ясно сейчас «знатоку»!

 

… Что ж, советские – были тупицы:

то на танки с «коктейлями» шли,

то с парада – на бой под столицей,

на защиту родимой земли…

 

Перестаньте, какие герои,

если каждый из них – сумасброд!..

Но страну отстоял и отстроил

«сумасшедший» советский народ.

 

Осторожную даму – Европу,

что сдавала легко города,

«ненормальный» простак и окопник

от фашизма очистил тогда.

 

Так узнайте,

что все мы – «больными»

оставаться намерены впредь,

ведь гордимся дедами своими,

вечной жизнью поправшими смерть!

Л. Ратич

 

Не смейте прикасаться к Зое!

Нет! Не могу! Как горько слушать:

Вокруг нас «змеи» вновь шипят,

В который раз на наши души

Вновь – наглой черной лжи ушат.

 

Как смели Зою, нашу песню,

Вы превратить в никчемный дым…

А завтра скажете: Маресьев

Придуман тоже Полевым…

 

Ах! Сколько в мире шавок, мосек

В оскалах очень диких рож…

Собака лает – ветер носит,

Да только горько нам за ложь.

 

Не смейте трогать нашу память,

Героев наших имена;

Они для нас не просто знамя

И лишь победная весна.

 

Герои наши – вера наша,

Исток Руси, родник святой,

Руси, которая не «раша»,

А Невский-князь и лед чудской.

 

…Вновь – лязг мечей…

Вновь – черный ворон…

Вновь сатана готовит бал…

Забыли вы, что наш Суворов

Ни разу бой не проиграл.

 

Для вас мы – лохи, сверхпростые…

Но утверждаю горячо:

За Русь Святую все святые

Встают в наш полк к плечу плечо.

 

Вся Русь – мечты священной звенья,

Мы скреплены одним родством,

Мы верим в правду неизменно,

Она – наш Бог, она – наш дом.

 

…Рассвет нам новый день откроет,

Да будут мир и красота!..

…Не смейте прикасаться к Зое,

Она, как наш рассвет, чиста!..

В. Чурсин

 

Баллада о Зое

Слава богу – утро, ведут на сход,

Свежий снег на солнце искрится.

Скоро в душной петле искривится рот,

И мороз заклеит ресницы.

 

Да не прячь ты взгляд, не гони детей:

За страну помирать не страшно,

Стыдно жизнь выклянчивать у чертей,

Страшно жить, как слепец на пашне!

 

Знаю, Сталин потом отомстил с лихвой,

Уничтожили волчью рать.

Полк пехотный 332-й –

Был приказ: «живыми не брать».

 

Вам сегодня тоже, поди, нелегко –

Лезет нечисть из всех щелей,

И народ, как прокисшее молоко,

И родных не узнать полей.

 

Лишь в борьбе разберешь, где чужой, где свой,

И не верьте, что «брат на брата»!

Если завтра война накатит волной,

Не берите их в плен, ребята!

А. Томко

 

* 332 немецкий пехотный полк, солдаты которого принимали участие в казни Зои Космодемьянской.

 

«Поджигатель»

Юной и бесстрашной девочке, героине

Великой Отечественной,

Герою Советского Союза

Зое Космодемьянской посвящается...

 

1

В военкомате Зое отказали:

«На фронт таких красавиц не берут».

Ах, если бы тогда те дяди знали,

Какие муки ту девчушку ждут!

 

Пусть не берут, пусть мама не пускает,

Пусть школьница – ещё остался год,

Но всё не важно: Зоя твёрдо знает –

Она сто раз за Родину умрёт!

 

Умрёт... Но почему такие мысли

У девочки, которой жить и жить?

А мысли, как на ниточках повисли –

Бить фрицев, страстно Родине служить.

 

И своего добилась. Записали

Её в особый, небольшой отряд.

Что за отряд? Прекрасно люди знали,

И не вставали с Зоей в один ряд.

 

Отряд тот обречён, все понимали –

Насильно добровольцев не пошлёшь.

Ходить по школам активисты стали –

Откликнулась одна лишь молодёжь.

 

И Зоя в том числе. Мать обманула,

Сказала, что спешит окопы рыть,

К груди братишку Сашку притянула

И наказала ему долго жить.

 

Ведь в самый тыл врага ребят послали –

Приказ сам Сталин отдал: в холода

Жечь все дома, в которых немцы встали –

Морозы для фашистов – смерть, беда!

 

Мечтали русских захватить блицкригом

В одних мундирах, тонких сапогах,

Но рус зольдат им приготовил фигу –

Пошли в ход тряпки, лапти на ногах.

 

2

На запад группе надо продвигаться.

Приказ гуманным вряд ли назовёшь:

Деревни – десять их – должны сжигаться.

Всех фрицев из тепла, да на мороз!

 

Ведь местные давно живут в сараях,

А матки тащат яйки, молоко.

Вестей нет от своих, лишь брань чужая,

И до свободы очень далеко.

 

Отряд дошёл аж до Волоколамска –

Кругом бои – здесь эпицентр борьбы.

Но группе нужно дальше продвигаться –

У каждого свой фитилёк судьбы.

 

Ещё Клочкову и его гвардейцам

Придётся бой с фашистами принять...

Ах, как бы я хотела чистым сердцем

Истории движок пустить бы вспять!

 

И девочку, с прекрасною душою,

Вернуть в Москву, семье, родным, друзьям,

Любовью наградить её большою...

Но время вспять уж повернуть нельзя.

 

В Петрищево нельзя идти всем скопом –

Там главный штаб, дивизия стоит,

Которая готовится к походу –

Под Новый год столицу покорить.

 

Руководит ей подполковник Рейха,

Садист, палач, проклятье партизан.

Найти здесь нужно хитрую лазейку –

И Артур Спрогис разработал план.

 

В Петрищево пойдут всего лишь трое –

Борис Крайнов – той тройки командир,

Клубков Василий, и конечно, Зоя –

Бесстрашия живой ориентир.

 

Учили всех молчать во время пыток,

Своих не выдавать – рот на замок!

Не делать даже слабеньких попыток

Болтать с чужими. Обходить их впрок!

 

От холода трещит кора деревьев,

Костров ребятам разводить нельзя.

Дождались ночи. Подойти к деревне

И сжечь дома обязаны друзья.

 

Борис жжёт в центре, Зоя – ближе к югу,

Василий должен с севера зайти.

Боится Боря очень за подругу,

Но нет другого у неё пути.

 

Ещё раз обсудили всё до точки,

Ведь этот день последним может быть!

Договорились встретиться в лесочке,

Кто выживет – тому и дальше жить.

 

Борис проделал дело очень скоро:

Взметнулось пламя сразу двух домов.

И Зоины горят довольно споро,

А Васькин и не виден огонёк.

 

Крайнов метнулся к лесу, затаился,

Ждал очень долго он друзей своих.

Нет никого – в обратный путь пустился –

Приказ суров – пришлось оставить их.

 

3

А Зою немцы словно поджидали,

Схватили грубо, привели в избу.

Откуда же они о ней узнали?

Нарушил Васька грозное табу

 

Своих не выдавать. Но весь расплылся,

Когда грозили пыткой палачи.

О клятвах и обетах вмиг забылся,

Увидев – шомпола лежат в печи.

 

Мы про Иуду временно забудем –

Не стоят твари пламенных речей.

В аду их черти долго жарить будут,

Ведь там полно жаровен и печей!

 

Над Зоей немцы долго издевались:

«Не рус зольдат, а фрау – партизан.

А ну-ка, фрау, быстро раздевайся,

И – марш на лавку, словно на диван.

 

И говори скорее своё имя,

Кем завербована и кто тебя послал?

Друзьями ты не дорожи своими,

Ведь твой дружок тебя же и предал».

 

Но девушка молчит, сжимая зубы.

«Средь нас предателей не может быть!»

За это кулаком наотмашь – в губы,

И четверо фашистов стали бить

 

Её по коже девичьей и нежной

Широкими ремнями что есть сил.

Но даже стона из груди мятежной

Не донеслось, как больно фриц не бил.

 

Хозяин дома, спрятавшись за печкой,

Считал удары – двести было их.

Да разве сможет вынести сердечко

Такие пытки? Свист когда затих,

 

Девчушка, застонав, попить спросила.

Мужик, набрав воды, рванулся к ней.

Откуда в этом теле столько силы

И мужества от пыток и ремней?

 

Но ковш с водою немец выбил махом,

И мужика облаял, как барбос.

А девушку – увидел тот со страхом –

Босой погнали на лихой мороз.

 

А вы смогли бы вынести такое?

Сидя в тепле, за рюмкой коньяка?

Мы все привыкли к неге и покою,

Петух в желе не клюнет в зад пока.

 

Гоняли Зою немцы по деревне

Не час, не два, а точно до утра.

От стужи все потрескались деревья,

А для фашистов это лишь игра.

 

Сорочка от крови заледенела,

В глазах – туман, и ноги не идут.

Но что ей боль? И Зоя гордо, смело,

Идёт туда, куда её ведут.

 

И всё молчком, ни стона, ни словечка...

В глазах – презренье к гнусным палачам...

А в доме красным жаром пышет печка,

И стол накрыт немецким сволочам.

 

Старушка, что за фрицами ходила,

Тихонько к Зое сбоку подошла.

– Как имя твоё, доченька? – спросила.

– Зовите Таней... – на скамью легла.

 

И взгляд свой устремила вдаль куда-то.

Быть может, маму вспомнила свою...

А в это время враг, фашист проклятый,

Готовил ей верёвку и петлю.

 

К обеду всех сельчан согнали в кучу:

И стар, и мал – все видеть казнь должны.

А в это время Зоя, словно лучик,

В бессмертье шла своей родной страны.

 

Вдруг к мученице баба подбежала,

И палкой по ногам девчушку – хрясь.

– Петли тебе, подлюка, даже мало,

Мой дом спалила маленькая мразь!

 

Стерпела это унижение Зоя,

Простила бабе: что с неё возьмёшь?

Какая сила, и какая воля!

Нет, не от стужи, от презренья дрожь.

 

И то, что современные мерзавцы,

Навесили ей дурочки клеймо,

Им от позора век не отбрыкаться –

Дерьмо, оно и в Африке дерьмо.

 

На эшафот взошла спокойно Зоя,

И прокричала в рожи палачам:

«Нас очень много! Всех не уничтожить!

За смерть мою друзья отплатят вам!»

 

4

И отплатили. Девушку в газетах

Бойцы-солдаты увидали вдруг,

И поклялись, что за девчонку эту

Громить фашистов будут в прах и пух.

 

В плен их не брать – приказ Верховной Ставки.

Давить, как гнид, особо тех, кто был

В Петрищево, и Зою бил на лавке,

И вешал, и на стужу выводил.

 

Историю легко переиначить,

Но невозможно правду изменить...

В лихие годы всё было иначе:

«А фрицы Зою не могли убить,

 

Ведь в тех краях их не было в помине.

Какой-то дуре слава и молва!

Не лучше бы теперь купаться в пиве,

И жрать бекон немецкий в три горла?»

 

История коварная особа,

И забывать не хочет ничего...

Шли танки в бой, и с надписью «За Зою!»

Крошили в прах фашистское дерьмо.

 

Досталось и Клубкову «на орехи» –

Борис Крайнов ни йоты не забыл.

Предателя послали для потехи,

Как раз в отряд, где он когда-то был.

 

А там расспросы: «Что и как? Где Зоя?

Как получилось, что её уж нет,

А ты живой?» И трус, не в силах спорить,

На все вопросы сразу дал ответ.

 

О Зое говорили слишком много:

«В Петрищево казнили не её».

Но мать с друзьями осмотрели ногу –

Там шрам, как факт, и больше ничего!

 

Подруга Клава искренне рыдала,

Когда пришла на опознанье к ней.

Она такого зверства не видала –

На пальцах Зои не было ногтей!

 

Сам Сталин, прочитав статью в газете,

Смахнул слезу и подписал указ:

«За мужество и за геройства эти,

И к Родине любовь не на показ

Посмертно наградить звездой Героя

Космодемьянскую Зою Анатольевну...»

Долорес

 

Баллада о Зое

ч.1

Спокойный взгляд, открытое лицо…

Могла бы стать заботливою мамой

И любящей женой, а не бойцом,

Шагающим ночной тропой упрямо.

 

Прошлась твоя тернистая стезя

Через страны израненное сердце.

Когда судьбой начертано: нельзя

Мечтать ни о семье, ни о младенце.

 

В составе группы тайно, через фронт,

Отправившись в Петрищево под вечер,

Ты видела, как меркнет горизонт,

Товарищам сгибая низко плечи.

 

Не знала, что теперь в последний раз

День провожаешь, и уже на утро,

Исполнив долг, задание, приказ,

Умрешь на площади села прилюдно.

 

Звезда Героя с отзвуком легенд,

Присвоенная Родиной посмертно.

Отлитый в бронзе строгий монумент

И астероид – малая планета.

 

Все то, что возложить тебе смогли

За беззаветную любовь к Отчизне.

И от меня пусть толика любви

Явится лепестком всеобщей тризны.

 

Твой феномен загадочен, как Сфинкс.

Не девушкой, а вещей амазонкой

Сверкнула в битве, и победный крик

Мечом ударил по фашистам звонко.

 

Наследие воинствующих дев

В крови горело яростно и зримо,

Провозгласила, встретив новый день,

Что наша Родина непобедима.

 

С петлей стояла грозно над врагом,

А к людям цепенеющим – открыто…

Но выбит ящик из-под ног пинком,

Чтоб было имя девы позабыто.

 

А из простого «Таня» вдруг оно

Заколыхалось знаменем по весям,

Священным для России полотном,

Парящим гордо в светлом поднебесье.

 

Баллада о Зое, часть 2-я

«Моё достижение в жизни –

За милую Родину смерть!» –

Сказала б и дважды, и трижды,

Когда б ни качнулась вдруг твердь.

 

Когда бы ни ящик, что выбит

Ногой палача из-под ног,

А губы в рассеянной зыби

Ещё сохранили бы вздох.

 

Девчонка, недавно от школы,

Военный постигнув урок,

Рвет мужеством петли, оковы,

Не слыша последний звонок.

 

Не жаль умереть, всё во благо.

Идет, не считая шаги,

Гордится российской отвагой,

Чтоб знали Россию враги.

 

Чтоб чуяли глазом и нервом

Её первородную мощь.

Она погибает не первой,

Случайно захваченной в ночь.

 

За нею идут миллионы,

Фашистов в России ждет смерть.

Найдутся снаряды, патроны,

Прольётся священная месть.

 

Сельчане, притихшие разом,

Готовы рыдать на ветру.

Но горло великие спазмы

Сковали от жалости вдруг.

 

Лишь тот раболепствовал в яви,

Кто вымолил старосты жезл.

В черте новоявленных правил

К девчонке испытывал желчь.

 

Донес на неё коменданту.

За службу налили стакан.

Иуда служил оккупантам,

Как служит чертям истукан.

 

Харкнув свысока на Отчизну,

Пропил деревеньку в бреду.

За душу девчонки с фашистов

Зашиб алкогольную мзду.

 

Ему же обещано было,

Что станет хозяином здесь.

Но, видно, не вышел он рылом,

Поили лишь водкой за лесть.

 

Смотрел с наслажденьем иуда

На Зою в холодных снегах.

Петлей обезврежена удаль,

Но всё же испытывал страх.

 

Пугали слова диверсантки,

И чудилась месть партизан.

Утратив и спесь, и осанку,

Последний не выпил стакан.

 

Петля перерезала горло,

Померкли вверху небеса.

На плечи усевшийся ворон

Склевал в упоенье глаза.

 

И даже могила безвестна,

Где червь лишь зловонье познал.

А душу в заоблачной бездне

Сам дьявол к ответу призвал.

 

А Зоя живет между нами

Планетой, легендой, мечтой.

Мы памятью с ней и признаньем

Равняем по жизни плечо.

 

Баллада о Зое, часть 3-я

Цепенели женщины и дети,

Но боялись всхлипнуть, в тот же миг

Староста валился как с повети,

Заходился перед ними в крик.

 

И пока казнили немцы Зою,

В ужасе безмолвствовал народ.

Лишь она неиствовала стоя,

Презирая гибельный исход.

 

Звонко голос рвался в поднебесье,

Заходился огнивом в снегах.

Для врагов – пророческим предвестьем,

А своим – наследством на века.

 

И не знала, высясь раз за разом,

Что комсорг с расслабленным плечом,

Из окна подсматривал вполглаза,

Ставший ещё с ночи стукачом.

 

В своё время он держался бодро,

Ловко излагал момента суть.

Козырял эпитетами гордо,

Напрягая мускулы и грудь.

 

Хорохорился и ровной гладью

Обрамлял в ней чувства и мечты.

И в заветной, видимо, тетради

Воспевал любимые черты.

 

Клялся, что сражаться будут вместе,

Если станет очень тяжело,

Он протянет руку как невесте,

Отдавая ей своё тепло.

 

Но когда попал фашистам в лапы,

Героизм закончился, иссяк.

Просчитали без труда сатрапы, –

Это не воитель, а слизняк.

 

Лихорадочно кусая губы,

Жаждой жизни горячо томим,

Выдал он дела и планы группы,

Подтвердил, что Зоя тоже с ним.

 

А она, разбитая до крови

С нежных плеч до каменных глазниц,

Молча между них сжигала корни,

Чтоб запутать в поисках убийц.

 

В ней, распятой плетью и железом,

Стойко жил воинствующий дух.

Он – позеленевший и облезлый,

С губ не сплюнул пепельный испуг.

 

Вот петля стянула Зое шею,

Отошел стукач подальше в тень.

И не слышал, как поземки шелест

Обвивал тепло горбатых стен.

 

Он живой, здоровый и не битый,

А она – заледенелый труп,

Но отдавшая все силы битве,

Встретив смерть достойно поутру.

 

Он живой, здоровый, но со страхом

В каждой клетке тела и души.

Только испоганит жалким прахом

Пядь земли за кладбищем в глуши.

 

Баллада о Зое, часть 4-я

В пылу нечеловеческих страданий,

Когда горел и плакал каждый нерв,

Теряя под ударами сознанье,

Она сочла себе за счастье смерть.

 

Над ней глумились, полосуя тело

Солдатскими ремнями и хлыстом.

Дрожа, ночные окна индевело

Светились в лампах мертвым серебром.

 

Она сносила их побои молча,

Одним дыханьем заглушая боль,

Не видя, что от униженья корчась,

Комсорг на стол выкладывал пароль.

 

Не слыша, как размякший от спиртного,

Гнусавил немцам староста в углу.

Все понимала и судила всех сурово,

Не разомкнув разбитых черных губ.

 

Но сникла от несильного удара,

С которым подступилась баба к ней –

Виновнице вечернего пожара,

Что для неё потери нет больней.

 

Куда теперь с детьми податься бабе?

Кто в зиму приютит её семью?

Её удар, пусть даже очень слабый,

Всё ж очернил разведчицы стезю.

 

Свой угол… Он, конечно, самый важный.

Но что тогда сказать России всей,

Чьи дети гибли на полях отважно,

Лишившись крова, доли и семей?!

 

Русь не просила жертв. Солдаты сами

Шли на штыки, поднявшись в полный рост.

Шептали в землю мертвыми устами

За здравие страны кровавый тост.

 

Взлетали вместе с ними доты, танки,

Горели и тонули корабли.

И лишь травой священные останки

Произросли из матушки земли.

 

Нет, было не понять заблудшей бабе,

За что гордилась, девочка судьбой,

Без подстраховки взятая в засаде,

Но все ж не проиграв неравный бой.

 

Удар промерзшей суковатой палкой,

Когда уже раскрылись небеса,

Простила Зоя, жившая закалкой,

Не тратившая попусту слова.

 

Возмездие пришло с освобожденьем,

Зачли и возле виселицы зло.

Отмщение народным воскрешеньем

Черту деяньям бабы подвело.

И. Трофимов-Ковшов

 

Из поэмы «Человек»

 

* * *

А всё ж

Заглавной буквой в песню,

Толпой людей окружена,

Из всех ровесников-ровесниц

Восходит именно она –

Моя ровесница одна.

 

...В холодной очереди стоя,

В один из самых рваных дней

Я встретился глазами с ней –

С моей непрожитой весною,

С сестрой и совестью моей,

С несостоявшимся свиданьем

У школьной лестницы вдвоем…

 

Четыре тонких буквы – ТАНЯ

На сердце выжжены моем.

Не помню

ни слова,

Ни лица,

Не помню, почему и как,

Весь погружённый в темноту,

Я ощутил в секунду ту,

Что не газетную страницу

Держу на дрогнувших руках,

А тело Тани,

Тело птицы,

Убитой кем-то на лету.

 

Она, откинувшись, лежала

На белой простыне земли.

И по груди ее текли

Уже обрезанные жала

Еще змеящейся петли.

 

В тот час

Не с божьего креста,

Не со священного холста

Явилось это имя – Таня.

С клише,

С газетного листа,

Из уст в уста,

Из уст в уста,

В легенду,

В летопись,

В преданье...

Всё стало

Мелким, скучным, плоским –

От книг до очереди той –

В сравнении с её невзрослой,

С её глубинной чистотой,

Жаль, не при ней,

Жаль, не в начале.

Жаль, поздно сказаны слова.

Так почему ж о ней молчали,

Пока она была жива?

 

Я думаю о тех, кто рядом

Прошел по школьным годам с ней

Еще до леса,

До отряда,

До казни,

До военных дней.

И в молодежной круговерти,

В потоке прозаичных дел

Её грядущего бессмертья

Не ощутил,

Не разглядел.

 

А мне,

Мужавшему с летами,

Казалось:

Будь я среди них,

Живой прошла б девчонка Таня

Через мальчишеский дневник –

Через мою исповедальню...

Но разве в том моя вина,

Что представлялся слишком дальним

Тот край, где выросла она...

 

Не сразу выплыло из тайны

И докатилось до молвы,

Что эта девочка – не Таня.

Что это – Зоя.

Из Москвы.

Не с Енисея,

Не с Оскола,

Не из степного куреня,

А вон – из 201-й школы, –

В трех остановках от меня.

Мы как соседи и соседки

Встречались в яви, не во сне,

Под тросом волейбольной сетки,

Под белым небом на лыжне.

И помню, как на той тропинке –

Девчонке было не с руки –

Склонился я к ее ботинкам

Поправить лыжные шнурки.

И так вот – преклонив колени –

Застыл на все бы времена,

Когда бы знать мне в то мгновенье,

Что предо мной стоит она.

Не знал...

Брожу в раздумье смутном

Вдоль Тимирязевских прудов,

Зову воскреснуть ту минуту...

Но нет лыжни

И нет следов...

И лишь поздней,

В музейном зале,

Уже через десяток лет

Лёг у меня перед глазами,

Как Зоин след,

Её билет,

В котором,

Как в моём,

Похожи

И срок вступленья:

«С октября»,

И подпись. Подпись всё того же

Районного секретаря...

И снова памятью знакомой

Нахлынули минуты те:

На Масловке,

В дверях райкома,

Мы с ней столкнулись в суете.

И я, отпрянувши всем телом,

Я, невоспитанный почти,

Ей бросил с ходу неумело

Свое мальчишечье: «Прости!»

«Прости!» Ах, это слово – мщенье,

Загадочное, как зерно.

Упав на почву всепрощенья,

Уже не прорастёт оно,

А крохотным войдёт в ту почву

Стремительно, как в глину гвоздь,

И там умрёт.

Таким же точно,

Каким от губ оторвалось.

Но вот ему упасть случится

На твёрдый каменный массив –

Оно ладонями стучится,

С досады губы закусив.

И пробивается в тот камень,

Кричит и просится: «Впусти!»

И, не пробившись, не смолкает,

А начинает вдруг расти –

Уродливо,

Гигантски,

Странно,

Почти неслышно, как трава...

Как с безъязыкого экрана,

С души срываются слова:

«Прости!»

...Перед твоей могилой

Я молча говорю: «Прости,

Что нас, мальчишек, не хватило

В тот час, чтобы тебя спасти.

Прости, что мне под небом звёздным

К твоей плите носить цветы.

Прости, что мне остался воздух,

Каким не надышалась ты.

Прости, что, живший книжным миром,

Не видел я, не понял я,

Как рядом проходила мимо

Судьба моя.

Прости, что солнце летом жарким

Ласкает и меня, любя.

Прости, что белые байдарки

Уходят в море без тебя.

Прости, что мне встречать рассветы…

О, как мне далеко нести

Оставшееся без ответа

Мое наивное «прости»!..

Прости, что глухи мы порою,

Прости, что слепы мы подчас

К необъявившимся героям,

Живущим среди нас.

Прости, что мы к добру инертны.

Как те духовники-попы,

Мы щедры в славе лишь посмертной,

А в жизни все еще скупы.

А я хочу, чтоб, если дышим, –

Средь тысяч равных иль вдвоем, –

Мы проявлялись в самом высшем

Предназначении своем.

А я хочу – и это выйдет! –

В мой начинающийся век

В тебе грядущее увидеть,

Живущий рядом человек.

В. Туркин

 

Зоя: Поэма

 

Вступление

Я так приступаю к решенью задачи,

как будто конца и ответа не знаю.

Протертые окна бревенчатой дачи,

раскрыты навстречу московскому маю.

 

Солнце лежит на высоком крылечке,

девочка с книгой сидит на пороге.

 

«На речке, на речке,

на том бережочке,

мыла Марусенька белые ноги…»

 

И словно пронизана песенка эта

журчанием речки и смехом Маруси,

окрашена небом и солнцем прогрета…

 

«Плыли к Марусеньке

серые гуси…»

 

Отбросила книгу, вокруг поглядела.

Над медными соснами солнце в зените…

Откинула голову, песню допела:

 

«Вы, гуси, летите,

воды не мутите…»

 

Бывают на свете такие мгновенья,

такое мерцание солнечных пятен,

когда до конца исчезают сомненья

и кажется, мир абсолютно понятен.

И жизнь твоя будет отныне прекрасна –

и это навек, и не будет иначе.

Всё в мире устроено прочно и ясно –

для счастья, для радости, для удачи.

 

Особенно это бывает в начале

дороги,

когда тебе лет ещё мало

и если и были какие печали,

то грозного горя ещё не бывало.

Всё в мире открыто глазам человека,

Он гордо стоит у высокого входа.

 

… Почти середина двадцатого века.

Весна девятьсот сорок первого года.

 

Она начиналась экзаменом школьным,

тревогой неясною и дорогою,

манила на волю мячом волейбольным,

игрою реки, тополиной пургою.

 

Московские неповторимые весны.

Лесное дыхание хвои и влаги.

 

…Район Тимирязевки, медные сосны,

белья на веревках веселые флаги.

 

Как мудро, что люди не знают заране

того, что стоит неуклонно пред ними.

– Как звать тебя, девочка?

– Зоей.

– А Таня?

– Да, есть и такое хорошее имя.

 

Ну что же, поскольку в моей это власти

тебя отыскать в этой солнечной даче,

мне хочется верить, что ждет тебя счастье,

и я не желаю, чтоб было иначе.

В сияющей рамке зеленого зноя,

на цыпочки приподымаясь немножко,

выходит семнадцатилетняя Зоя,

московская школьница-длинноножка.

 

Первая глава

Жизнь была скудна и небогата.

Дети подрастали без отца.

Маленькая мамина зарплата –

месяц не дотянешь до конца.

 

Так-то это так, а на поверку

не скучали.

Вспомни хоть сейчас,

как купила мама этажерку,

сколько было радости у нас.

Столик переставь, кровати двигай,

шума и силёнок не жалей.

Этажерка краше с каждой книгой,

с каждым переплётом веселей.

Скуки давешней как не бывало!

Стало быть, и вывод будет прост:

человеку нужно очень мало,

чтобы счастье встало в полный рост.

 

Девочка, а что такое счастье?

Разве разобрались мы с тобой?

Может, это значит – двери настежь,

в ветер окунуться с головой,

Чтобы хвойный мир колол на ощупь

и горчил на вкус, и чтобы ты

в небо поднялась – чего уж проще.

а потом спустилась с высоты.

 

Чтоб перед тобой вилась дорога,

ни конца, ни краю не видать.

Нам для счастья нужно очень много.

Столько, что и в сказке не сказать.

 

Если в сказке не сказать, так скажет

золотая песня, верный стих.

Пусть мечта земной тропинкой ляжет

у чинёных туфелек твоих.

Всё, за что товарищи боролись,

все, что увидать Ильич хотел…

Чтоб уже не только через полюс –

вкруг планеты Чкалов полетел.

Чтобы меньше уставала мама

за проверкой письменных работ.

Чтоб у гор Сиерра-Гвадаррама

победил неистовый народ.

Чтоб вокруг сливались воедино

вести из газет, мечты и сны.

И чтобы папанинская льдина

доплыла отважно до весны.

 

Стала жизнь богатой и веселой,

ручейком прозрачным потекла.

Окнами на юг стояла школа,

вся из света, смеха и стекла.

 

Места много, мир ещё не тесен.

Вечностью сдается каждый миг.

С каждым днем ты знаешь больше песен,

с каждым днем читаешь больше книг.

Девочка, ты всё чему-то рада,

всё взволнованней, чем день назад.

Ты ещё не знаешь Ленинграда!

Есть ещё на свете Ленинград!

 

Горячась, не уступая, споря,

милая моя, расти скорей!

Ты ещё не видывала моря,

а у нас в Союзе сто морей.

 

Бегай по земле, не знай покоя,

все спеши увидеть и понять.

Ты ещё не знаешь, что такое

самого любимого обнять.

 

Дверь толкнешь – и встанешь у порога.

Все-то мы с утра чего-то ждем.

Нам для счастья нужно очень много.

Маленького счастья не возьмём.

Горы на пути – своротим гору,

вычерпаем реки и моря.

Вырастай такому счастью впору,

девочка богатая моя.

 

* * *

И встал перед ней переполненный мир,

туманен и солнечен, горек и сладок,

мир светлых садов, коммунальных квартир,

насущных забот, постоянных нехваток,

Различных поступков и разных людей.

Он встал перед ней и велел ей пробиться

сквозь скуку продмаговских очередей,

сквозь длинную склоку квартирных традиций.

Он встал перед ней, ничего не тая,

во всей своей сущности, трезвой и черствой.

И тут начинается правда твоя,

твоё знаменитое единоборство.

 

Правда твоя. Погоди, не спеши.

Ты глянула вдаль не по-детски сурово,

когда прозвучало в твоей тиши

это тяжёлое русское слово.

Не снисходящее ни до чего,

пристрастное и неподкупное право.

Звучит это слово, как будто его

Ильич произносит чуть-чуть картаво.

И столько в нем сухого огня,

что мне от него заслониться нечем,

как будто бы это взглянул на меня

Дзержинский, накинув шинель на плечи.

 

И этому слову навеки дано

быть нашим знаменем и присягой.

Издали пахнет для нас оно

печатною краской, газетной бумагой.

 

Так вот ты какой выбираешь путь!

А что, если знаешь о нем понаслышке?

Он тяжкий. Захочется отдохнуть,

но нет и не будет тебе передышки.

Трудна будет доля твоя, трудна.

 

Когда ты с прикушенною губою

из школы уходишь домой одна,

не зная, что я слежу за тобою,

 

Или, когда отвернешься вдруг,

чтобы никто не увидел, глотая

упрек педагога, насмешку подруг,

не видя, что я за тобой наблюдаю,

Я подойду и скажу тебе: – Что ж,

устала, измучилась, стала угрюмой.

А может, уже поняла: не дойдёшь.

Пока ещё можно свернуть, подумай.

Недолго в твои молодые лета

к другим, не к себе, относиться строже.

Есть прямолинейность и прямота,

но это совсем не одно и то же.

Подруги боятся тебя чуть-чуть,

им неуютно и трудно с тобою.

Подумай: ты вынесешь этот путь?

Сумеешь пробиться ценою любою?

 

Но этот настойчивый, пристальный свет

глаз, поставленных чуточку косо.

Но ты подымаешься мне в ответ,

и стыдно становится мне вопроса.

 

И сделалась правда повадкой твоей,

порывом твоим и движеньем невольным

в беседах со взрослыми, в играх детей,

в раздумьях твоих и в кипении школьном.

Как облачко в небе, как след от весла,

твоя золотистая юность бежала.

Твоя пионерская правда росла,

твоя комсомольская правда мужала.

И шла ты походкой, летящей вперёд,

в тебе приоткрытое ясное завтра,

и над тобою, как небосвод,

сияла твоя большевистская правда.

 

* * *

И, устав от скучного предмета,

о своём задумаешься ты.

…Кончатся зачёты. Будет лето.

Сбивчивые пестрые мечты…

Ты отложишь в сторону тетрадку.

Пять минут потерпит! Не беда!

Ну, давай сначала, по порядку.

Будет всё, как в прошлые года.

По хозяйству сделать все, что надо,

и прибраться наскоро в дому,

убежать в берёзы палисада,

в желтую сквозную кутерьму.

И кусок косой недолгой тени

в солнечном мельканье отыскать,

и, руками охватив колени,

книжку интересную читать.

Тени листьев, солнечные пятна…

Голова закружится на миг.

У тебя составлен аккуратно

длинный список непрочтённых книг.

Сколько их! Народы, судьбы, люди…

С ними улыбаться и дрожать.

Быть собой и знать, что с ними будет,

с ними жить и с ними умирать.

Сделаться сильнее и богаче,

с ними ненавидя и любя.

Комнатка на коммунальной даче

стала целым миром для тебя.

Вглядываться в судьбы их и лица,

видеть им невидимую нить.

У одних чему-то научиться

и других чему-то научить.

Научить чему-то. Но чему же?

Прямо в душу каждого взглянуть,

всех проверить, всем раздать оружье,

всех построить и отправить в путь.

Жить судьбою многих в каждом миге,

помогать одним, винить других…

Только разве так читают книги?

Так, пожалуй, люди пишут их.

Может быть. И ты посмотришь прямо

странными глазами. Может быть.

С тайною тревогой спросит мама:

– Ты решила, кем ты хочешь быть?

Кем ты хочешь быть! И сердце взмоет

прямо в небо! Непочатый край

дел на свете. Мир тебе откроет

все свои секреты. Выбирай!

Есть одно, заветное, большое, –

как бы только путь к нему открыть?

До краев наполненной душою

обо всем с другими говорить,

Это очень много, понимаешь?

Силой сердца, воли и ума

людям открывать все то, что знаешь

и во что ты веруешь сама.

Заставлять их жить твоей тревогой,

выбирать самой для них пути.

Но откуда, как, какой дорогой

к этому величию прийти?

Можно стать учительницей в школе.

Этим ты ещё не увлеклась?

Да, но это только класс, не боле.

Это мало, если только класс.

Встать бы так, чтоб слышны стали людям

сказанные шепотом слова.

Этот путь безжалостен и труден.

Да, но это счастье. Ты права.

Ты права, родная, это счастье –

все на свете словом покорить.

Чтоб в твоей неоспоримой власти

было с целым миром говорить,

чтобы слово музыкой звучало,

деревом диковинным росло,

как жестокий шквал, тебя качало,

как ночной маяк, тебя спасло,

чтобы все, чем ты живешь и дышишь,

ты могла произнести всегда,

а потом спросила б землю: «Слышишь?»

И земля в ответ сказала б: «Да».

 

Как пилот к родному самолету,

молчаливый, собранный к полету,

трезвый и хмелеющий идет,

так и я иду в свою работу,

в каждый свой рискованный полет.

И опять я счастлива, и снова

песней обернувшееся слово

от себя самой меня спасет.

 

(Путник, возвращаясь издалека,

с трепетом глядит из-под руки –

так же ли блестят из милых окон

добрые, родные огоньки.

И такая в нем дрожит тревога,

что передохнуть ему нельзя.

Так и я взглянула от порога

в долгожданные твои глаза.

 

Но война кровава и жестока,

и, вернувшись с дальнего пути,

можно на земле ни милых окон,

ни родного дома не найти.

Но осталась мне моя отвага,

тех, что не вернутся, голоса

да ещё безгрешная бумага,

быстролетной песни паруса).

 

* * *

Так и проходили день за днем.

Жизнь была обычной и похожей.

Только удивительным огнем

проступала кровь под тонкой кожей.

Стал решительнее очерк рта,

легче и взволнованней походка,

и круглее сделалась черта

детского прямого подбородка.

Только, может, плечики чуть-чуть

по-ребячьи вздернуты и узки,

но уже девическая грудь

мягко подымает ситец блузки.

И ещё непонятая власть

в глубине зрачков твоих таится.

 

Как же это должен свет упасть,

как должны взлететь твои ресницы,

как должна ты сесть или привстать,

тишины своей не нарушая?

Только вдруг всплеснет руками мать:

– Девочка, да ты совсем большая!

 

Или, может, в солнечный денек,

на исходе памятного мая,

ты из дому выбежишь, дружок,

на бегу на цыпочки вставая,

и на старом платьице твоём

кружево черемуховой ветки.

 

«Зоя хорошеет с каждым днем», –

словом перекинутся соседки.

В школьных коридорах яркий свет.

Ты пройдешь в широком этом свете.

Юноша одних с тобою лет удивится,

вдруг тебя заметив.

Вздрогнет, покраснеет, не поймет.

Сколько лет сидели в классе рядом,

спорили, не ладили… И вот

глянула косым коротким взглядом,

волосы поправила рукой,

озаренная какой-то тайной.

Так когда ж ты сделалась такой –

новой, дорогой, необычайной?

Нет, совсем особенной, не той,

что парнишку мучила ночами.

Не жемчужною киномечтой,

не красоткой с жгучими очами.

– Что ж таится в ней? – Не знаю я.

– Что, она красивая? – Не знаю.

Но какая есть, она – моя,

золотая, ясная, сквозная. –

И увидит он свою судьбу

в девичьей летающей походке,

в прядке, распушившейся на лбу,

в ямочке на круглом подбородке.

 

* * *

(Счастье, помноженное на страданье,

в целом своём и дадут, наконец,

это пронзительное, как рыданье,

тайное соединение сердец.

Как началось оно? Песнею русской?

Длинной беседой в полуночный час?

Или таинственной улочкой узкой,

никому не ведомой, кроме нас?

Хочешь – давай посмеёмся, поплачем!

Хочешь – давай пошумим, помолчим!

Мы – заговорщики. Сердцем горячим

я прикоснулась к тебе в ночи).

 

* * *

Вот они – дела! А как же ты?

Сердца своего не понимая,

ты жила. Кругом цвели цветы,

наливались нивы силой мая.

Травы просыпались ото сна,

все шумнее делалась погода,

и стояла поздняя весна

твоего осьмнадцатого года.

За пронзенной солнцем пеленой

та весна дымилась пред тобою

странною, неназванной, иной,

тайной и заманчивой судьбою.

Что-то будет! Скоро ли? А вдруг!

Тополя цветут по Подмосковью,

и природа светится вокруг

странным светом,

может быть, любовью.

 

* * *

Ну вот. Такой я вижу Зою

в то воскресенье, в полдне там,

когда военною грозою

пахнуло в воздухе сухом.

Теперь, среди военных буден,

в часок случайной тишины,

охотно вспоминают люди

свой самый первый день войны.

До мелочей припоминая

свой мир, свой дом, свою Москву,

усмешкой горькой прикрывая

свою обиду и тоску.

Ну что ж, друзья!

Недолюбили,

недоработали, не так,

как нынче хочется, дожили

до первых вражеских атак.

Но разве мы могли б иначе

на свете жить?

Вины ничьей

не вижу в том, что мы поплачем,

бывало, из-за мелочей.

Мы все-таки всерьез дружили,

любили, верили всерьез.

О чем жалеть?

Мы славно жили,

как получилось, как пришлось.

Но сразу вихрь, толчок, минута,

и, ничего не пощадив,

на полутоне сорван круто

с трудом налаженный метив.

Свинцовым зноем полыхнуло,

вошло без стука в каждый дом

и наши окна зачеркнуло

чумным безжалостным крестом.

Крест-накрест синие полоски

на небо, солнце и березки,

на наше прошлое легли,

чтоб мы перед собой видали

войной зачеркнутые дали,

чтоб мы забыться не могли.

Глаза спросонок открывая,

когда хлестнет по окнам свет,

мы встрепенемся, вспоминая,

что на земле покоя нет.

Покоя нет и быть не может.

Окно как раненая грудь.

Нехитрый путь доныне прожит.

Отныне начат новый путь.

Все в мире стало по-другому.

Неверен шум, коварна тишь.

Ты выйдешь вечером из дому,

вокруг пытливо поглядишь.

Но даже в этой старой даче,

в тревожный погруженной мрак,

все изменилось, все иначе,

ещё никто не знает как.

 

Вторая глава

С девятого класса, с минувшего лета,

у тебя была книжечка серого цвета.

Её ты в отдельном кармане носила

и в месяц по двадцать копеек вносила.

Мы жили настолько свободно и вольно,

не помня о том, что бывает иначе,

что иногда забывали невольно,

что мы комсомольцы и что это значит.

Все праздником было веселым и дерзким,

жилось нам на свете светло и просторно.

Развеялось детство костром пионерским,

растаяло утренней песенкой горна.

Вы в мирное время успели родиться,

суровых препятствий в пути не встречали,

но ритмом былых комсомольских традиций

сердца возмужавшие застучали.

И в знойные ночи военного лета

вы всей своей кровью почуяли это.

Ещё тебе игр недоигранных жалко,

и книг непрочитанных жаль, и ещё ты

припрячешь – авось пригодится – шпаргалку.

А вдруг ещё будут какие зачеты!

Ещё вспоминаешь в тоске неминучей

любимых товарищей, старую парту…

Ты все это помнишь и любишь? Тем лучше.

Все это поставлено нынче на карту.

Настала пора, и теперь мы в ответе

за каждый свой взнос в комсомольском билете.

И Родина нынче с нас спрашивать вправе

за каждую буковку в нашем Уставе.

Тревожное небо клубится над нами.

Подходит война к твоему изголовью.

И больше нам взносы платить не рублями,

а может быть, собственной жизнью и кровью.

 

Притоптанным житом, листвою опалой,

сожженная солнцем, от пыли седая,

Советская Армия, ты отступала,

на ноги истертые припадая.

Искрились волокна сухой паутины,

летели на юг неизменные гуси,

ты шла, покидая поля Украины,

ты шла, оставляя леса Беларуси.

А люди? А дети?

Не буду, не буду…

Ты помнишь сама каждой жизнью своею.

Но кровь свою ты оставляла повсюду,

наверно затем, чтоб вернуться за нею.

О запах шинельного черного пота!

О шарканье ног по кровавому следу!

А где-то уже подхихикивал кто-то,

трусливо и жалко пиная победу.

Как страшно и горько подумать,

что где-то уже суетились, шипя и ругая…

О чем ты?

Не вздрагивай, девочка, это

не те, за кого ты стоишь, дорогая.

Нет, это не те, чьи любимые люди

в окопах лежат у переднего края,

что в лад громыханью советских орудий

и дышат и верят,

Не те, дорогая.

Нет, это не те, что в казенном конверте,

в бессильных, неточных словах извещенья

услышали тихое сердце бессмертья,

увидели дальнее зарево мщенья.

Нет, это не те, что вставали за Пресню,

Владимирским трактом в Сибирь уходили,

что плакали, слушая русскую песню,

и пушкинский стих, как молитву, твердили,

Они – это нелюди, копоть и плесень,

мышиные шумы, ухмылки косые.

И нет у них родины, нет у них песен,

и нет у них Пушкина и России!

Но Зоя дрожит и не знает покоя,

от гнева бледнея, от силы темнея:

«Мне хочется что-нибудь сделать такое,

чтоб стала победа слышней и виднее!»

 

Стояло начало учебного года.

Был утренний воздух прохладен и сладок.

Кленовая, злая, сухая погода,

шуршание листьев и шорох тетрадок.

Но в этом учебном году по-другому.

Зенитки, взведенные в сквериках рыжих.

В девятом часу ты выходишь из дому,

совсем налегке, без тетрадок и книжек.

Мне эта дорога твоя незнакома.

В другой стороне двести первая школа.

 

Осенней Москвой, по путевке райкома,

идет комсомолка в МК комсомола.

Осенней Москвою, октябрьской Москвою…

Мне видится взгляд твой, бессонный и жесткий,

Я только глаза от волненья закрою

и сразу увижу твои перекрестки.

Душе не забыть тебя,

сердцу не бросить,

как женщину в горе,

без маски, без позы.

Морщины у глаз,

промелькнувшая проседь,

на горьких ресницах повисшие слезы.

Все запахи жизни, проведенной вместе,

опять набежали, опять налетели, –

обрызганной дождиком кровельной жести

и острой листвы, отметенной к панели.

Все двигалось, шло,

продолжалась работа,

и каждая улица мимо бежала.

Но тихая, тайная, тонкая нота

в осенних твоих переулках дрожала.

Звенели твои подожженные клены,

но ты утешала их теплой рукою.

Какой же была ты тогда?

Оскорбленной?

Страдающей?

Плачущей?

Нет, не такою.

Ты за ночь одну на глазах возмужала,

собралась, ремни подтянула потуже.

Как просто заводы в тайгу провожала

и между бойцами делила оружье.

Какою ты сделалась вдруг деловитой.

Рассчитаны, взвешены жесты и взгляды.

Вколочены рельсы, и улицы взрыты,

и в переулках стоят баррикады.

Как будто с картины о битвах на Пресне,

которая стала живой и горячей.

И нету похожих стихов или песни.

Была ты Москвой –

и не скажешь иначе.

 

И те, кто родился на улицах этих

и здесь, на глазах у Москвы, подрастали,

о ком говорили вчера, как о детях,

сегодня твоими солдатами стали.

Они не могли допустить, чтоб чужая

железная спесь их судьбу затоптала.

А там, у Звенигорода, у Можая,

шла грозная битва людей и металла.

В твоих переулках росли баррикады.

Железом и рвами Москву окружали.

В МК отбирали людей в отряды.

В больших коридорах

толпились, жужжали

вчерашние мальчики, девочки, дети,

встревоженный рой золотого народа.

 

Сидел молодой человек в кабинете,

москвич октября сорок первого года.

Пред ним проходили повадки и лица.

Должно было стать ему сразу понятно,

который из них безусловно годится,

которого надо отправить обратно.

И каждого он оглядывал сразу,

едва появлялся тот у порога,

улавливал еле заметные глазу смущенье,

случайного взгляда тревогу.

Он с разных сторон их старался увидеть,

от гнева в глазах до невольной улыбки,

смутить, ободрить, никого не обидеть,

любою ценою не сделать ошибки.

Сначала встречая, потом провожая,

иных презирал он, гордился другими.

Вопросы жестокие им задавая,

он сам себя тоже опрашивал с ними.

И если ответить им было нечем,

и если они начинали теряться,

он всем своим юным чутьем человечьим

до сути другого старался добраться.

Октябрьским деньком, невысоким и мглистым,

в Москве, окруженной немецкой подковой,

товарищ Шелепин, ты был коммунистом

со всей справедливостью нашей суровой.

Она отвечала сначала стоя,

сдвигая брови при каждом ответе:

– Фамилия?

– Космодемьянская.

– Имя?

– Зоя.

– Год рождения?

– Двадцать третий.

Потом она села на стул.

А дальше

следил он, не кроется ли волненье,

и нет ли рисовки,

и нет ли фальши,

и нет ли хоть крошечного сомненья.

Она отвечала на той же ноте.

– Нет, не заблудится.

– Нет, не боится.

И он, наконец, записал в блокноте

последнее слово своё:

«Годится».

Заметил ли он на её лице

играющий отблеск далекого света?

Ты не ошибся

в этом бойце,

секретарь Московского Комитета.

 

* * *

Отгорели жаркие леса,

под дождем погасли листья клена.

Осень поднимает в небеса

отсыревшие свои знамена.

Но они и мокрые горят,

занимаясь с западного края.

Это полыхает не закат,

это длится бой, не угасая.

 

Осень, осень. Ввек не позабудь

тихий запах сырости и тленья,

выбитый, размытый, ржавый путь,

мокрые дороги отступленья,

и любимый город без огня,

и безлюдных улочек морщины…

Ничего, мы дожили до дня

самой долгожданной годовщины.

И возник из ветра и дождя

смутного, дымящегося века

гордый голос нашего вождя,

утомленный голос человека.

Длинный фронт – живая полоса

человечьих судеб и металла.

Сквозь твоих орудий голоса

слово невредимым пролетало.

И разноязыкий пестрый тыл,

зной в Ташкенте, в Шушенском – поземка.

И повсюду Сталин говорил,

медленно, спокойно и негромко.

Как бы мне надёжнее сберечь

вечера того любую малость?

Как бы мне запомнить эту речь,

чтоб она в крови моей осталась?

Я запомню неотступный взгляд

вставшей в строй московской молодежи

и мешки арбатских баррикад –

это, в сущности, одно и то же.

Я запомню старого бойца,

ставшего задумчивей и строже,

и сухой огонь его лица –

это, в сущности, одно и то же.

Он сказал:

– Победа!

Будет так.

Я запомню, как мой город ожил,

сразу став и старше и моложе,

первый выстрел наших контратак –

это, в сущности, одно и то же.

Это полновесные слова

невесомым схвачены эфиром.

Это осажденная Москва

гордо разговаривает с миром.

Дети командиров и бойцов,

бурей разлученные с отцами,

будто голос собственных отцов,

этот голос слушали сердцами.

Жены, проводившие мужей,

не заплакавшие на прощанье,

в напряженной тишине своей

слушали его, как обещанье.

Грозный час. Жестокая пора.

Севастополь. Ночь. Сапун-гора

тяжело забылась после боя.

Длинный гул осеннего прибоя.

Только вдруг взорвались рупора.

Это Сталин говорит с тобою.

Ленинград безлюдный и седой.

Кировская воля в твердом взгляде.

Встретившись лицом к лицу с бедой,

Ленинград не молит о пощаде.

Доживешь?

Дотерпишь?

Достоишь?

Достою, не сдамся!

Раскололась

чистая, отчетливая тишь,

и в неё ворвался тот же голос.

Между ленинградскими

домами о фанеру, мрамор и гранит

бился голос сильными крылами.

Это Сталин с нами говорит.

Предстоит ещё страданий много,

но твоя отчизна победит.

Кто сказал:

«Воздушная тревога!»?

Мы спокойны – Сталин говорит.

 

Что такое радиоволна?

Это колебания эфира.

Это значит – речь его слышна

отовсюду, в разных точках мира.

Прижимают к уху эбонит

коммунисты в харьковском подполье.

Клонится березка в чистом поле…

Это Сталин с нами говорит.

 

Что такое радиоволна?

Я не очень это понимаю.

 

Прячется за облако луна.

Ты бежишь, кустарники ломая.

Все свершилось. Все совсем всерьез.

Ты волочишь хвороста вязанку.

Между расступившихся берез

ветер настигает партизанку.

И она, вступая в лунный круг,

ветром захлебнется на минуту.

Что со мною приключилось вдруг?

Мне легко и славно почему-то.

Что такое радиоволна?

Ветер то московский – ты и рада.

И, внезапной радости полна,

Зоя добежала до отряда.

Как у нас в лесу сегодня сыро!

Как ни бейся, не горит костер.

 

Ветер пальцы тонкие простер.

Может быть, в нем та же дрожь эфира?

Только вдруг как вспыхнула береста!

Это кто сказал, что не разжечь?

Вот мы и согрелись!

Это просто

к нам домчалась сталинская речь.

Будет день большого торжества.

Как тебе ни трудно – верь в победу!

И летит осенняя листва

по её невидимому следу.

 

* * *

За остановившейся рекою

партизаны жили на снегу.

Сами отрешившись от покоя,

не давали отдыха врагу.

Ко всему привыкнешь понемногу.

Жизнь прекрасна! Горе – не беда!

Разрушали, где могли, дорогу,

резали связные провода.

Начались декабрьские метели.

Дули беспощадные ветра.

Под открытым небом три недели,

греясь у недолгого костра.

 

Спит отряд, и звезды над отрядом…

Как бы близко пуля ни была,

если даже смерть почти что рядом,

люди помнят про свои дела,

думают о том, что завтра будет,

что-то собираются решить.

Это правильно.

На то мы люди.

Это нас спасает, может быть.

И во мраке полночи вороньей

Зоя вспоминает в свой черед:

«Что там в Тимирязевском районе?

Как там мама без меня живет?

Хлеб, наверно, ей берет соседка.

Как у ней с дровами? Холода!

Если дров не хватит, что тогда?»

 

А наутро донесла разведка,

что в селе Петрищеве стоят,

отдыхают вражеские части.

– Срок нам вышел, можно и назад.

Можно задержаться. В нашей власти.

– Три недели мы на холоду.

Отогреться бы маленько надо. –

Смотрит в землю командир отряда.

И сказала Зоя:

– Я пойду.

Я ещё нисколько не устала.

Я ещё успею отдохнуть.

Как она негаданно настала,

жданная минута.

Добрый путь!

Узкая ладошка холодна –

от мороза или от тревоги?

И уходит девочка одна

по своей безжалостной дороге.

 

* * *

Тишина, ах, какая стоит тишина!

Даже шорохи ветра нечасты и глухи.

Тихо так, будто в мире осталась одна

эта девочка в ватных штанах и треухе.

Значит, я ничего не боюсь и смогу

сделать все, что приказано…

Завтра не близко.

Догорает костер, разожженный в снегу,

и последний, дымок его стелется низко.

Погоди ещё чуточку, не потухай.

Мне с тобой веселей. Я согрелась немного.

Над Петрищевом – три огневых петуха.

Там, наверное, шум, суета и тревога.

Это я подожгла!

Это я!

Это я!

Все исполню, верна боевому приказу.

И сильнее противника воля моя,

и сама я невидима вражьему глазу.

Засмеяться? Запеть?

Погоди, погоди!..

Вот когда я с ребятами встречусь, когда я…

Сердце весело прыгает в жаркой груди,

и счастливей колотится кровь молодая.

 

Ах, какая большая стоит тишина!

Приглушенные елочки к шороху чутки.

Как досадно, что я ещё крыл лишена.

Я бы к маме слетала хоть на две минутки.

Мама, мама, какой я была до сих пор?

Может быть, недостаточно мягкой и нежной?

Я другою вернусь.

Догорает костер.

Я одна остаюсь в этой полночи снежной.

Я вернусь, я найду себе верных подруг,

стану сразу доверчивей и откровенней…

 

Тишина, тишина нарастает вокруг.

Ты сидишь, обхвативши руками колени.

Ты одна.

Ах, какая стоит тишина!..

Но не верь ей, прислушайся к ней, дорогая.

Тихо так, что отчетливо станет слышна

вся страна, вся война, до переднего края.

Ты услышишь все то, что не слышно врагу.

Под защитным крылом этой ночи вороньей

заскрипели полозья на крепком снегу,

тащат трудную тягу разумные кони.

Мимо сосенок четких и лунных берез,

через линию фронта, огонь и блокаду,

нагруженный продуктами красный обоз

осторожно и верно ползет к Ленинграду.

Люди, может быть, месяц в пути, и назад

не вернет их ни страх, ни железная сила.

Это наша тоска по тебе, Ленинград,

наша русская боль из немецкого тыла.

Чем мы можем тебе хоть немного помочь?

Мы пошлем тебе хлеба, и мяса, и сала.

Он стоит, погруженный в осадную ночь,

этот город, которого ты не видала.

Он стоит под обстрелом чужих батарей.

Рассказать тебе, как он на холоде дышит?

Про его матерей, потерявших детей

и тащивших к спасенью чужих ребятишек.

Люди поняли цену того, что зовут

немудреным таинственным именем

жизни, и они исступленно её берегут,

потому что – а вдруг? – пригодится Отчизне,

Это проще – усталое тело сложить,

никогда и не выйдя к переднему краю.

Слава тем, кто решил до победы дожить!

Понимаешь ли, Зоя?

– Я все понимаю.

Понимаю.

Я завтра проникну к врагу,

и меня не заметят, не схватят, не свяжут.

Ленинград, Ленинград!

Я тебе помогу.

Прикажи мне!

Я сделаю все, что прикажут…

И как будто в ответ тебе, будто бы в лад

застучавшему сердцу услышь канонаду.

На высоких басах начинает Кронштадт,

и Малахов курган отвечает Кронштадту.

Проплывают больших облаков паруса

через тысячи верст человечьего горя.

Артиллерии русской гремят голоса

от Балтийского моря до Черного моря.

Севастополь.

Но как рассказать мне о нем?

На светящемся гребне девятого вала

он причалил к земле боевым кораблем,

этот город, которого ты не видала.

Сходят на берег люди. Вздыхает вода.

Что такое геройство?

Я так и не знаю.

Севастополь…

Давай помолчим…

Но тогда,

понимаешь, он был ещё жив.

– Понимаю!

Понимаю.

Я завтра пойду и зажгу

и конюшни и склады согласно приказу.

Севастополь, я завтра тебе помогу!

Я ловка и невидима вражьему глазу.

 

Ты невидима вражьему глазу? А вдруг?

Как тогда? Что тогда?

Ты готова на это?

Тишина, тишина нарастает вокруг.

Подымается девочка вместо ответа.

 

Далеко-далеко умирает боец…

Задыхается мать, исступленно рыдая,

страшной глыбой заваленный, стонет отец,

и сирот обнимает вдова молодая.

Тихо так, что ты все это слышишь в ту ночь,

потрясенной планеты взволнованный житель:

– Дорогие мои, я хочу вам помочь!

Я готова.

Я выдержу все.

Прикажите!

А кругом тишина, тишина, тишина…

И мороз,

не дрожит, не слабеет, не тает…

И судьба твоя завтрашним днем решена.

И дыханья и голоса мне не хватает.

 

Третья глава

Вечер освещён сияньем снега.

Тропки завалило, занесло.

Запахами теплого ночлега

густо дышит русское село.

 

Путник, путник, поверни на запах,

в сказочном лесу не заблудись.

На таинственных еловых лапах

лунной бахромою снег повис.

 

Мы тебя, как гостя, повстречаем.

Место гостю красное дадим.

Мы тебя согреем крепким чаем,

молоком душистым напоим.

 

Посиди, подсолнушки полузгай.

Хорошо в избе в вечерний час!

Сердцу хорошо от ласки русской.

Что же ты сторонишься от нас?

 

Будто все, как прежде.

Пышет жаром

докрасна натопленная печь.

Но звучит за медным самоваром

непевучая, чужая речь.

 

Грязью перепачканы овчины.

Людям страшно, людям смерть грозит,

И тяжелым духом мертвечины

от гостей непрошеных разит.

 

Сторонись от их горючей злобы.

Обойди нас, страшен наш ночлег.

Хоронись в лесах, в полях, в сугробах,

добрый путник, русский человек.

Что же ты идешь, сутуля плечи?

В сторону сворачивай скорей!

Было здесь селенье человечье,

а теперь здесь логово зверей.

Были мы радушны и богаты,

а теперь бедней худой земли.

 

В сумерки немецкие солдаты

Путника к допросу привели.

 

* * *

Как собачий лай, чужая речь.

…Привели её в избу большую.

Куртку ватную сорвали с плеч.

Старенькая бабка топит печь.

Пламя вырывается, бушуя…

Сапоги с трудом стянули с ног.

Гимнастерку сняли, свитер сняли.

Всю, как есть, от головы до ног,

всю обшарили и обыскали.

Малые ребята на печи притаились,

смотрят и не дышат.

Тише, тише, сердце, не стучи,

пусть враги тревоги не услышат.

Каменная оторопь – не страх.

Плечики остры, и руки тонки.

Ты осталась в стеганых штанах

и в домашней старенькой кофтенке.

И на ней мелькают там и тут

мамины заштопки и заплатки,

и родные запахи живут

в каждой сборочке и в каждой складке.

Все, чем ты дышала и росла,

вплоть до этой кофточки измятой,

ты с собою вместе принесла –

пусть глядят фашистские солдаты.

Постарался поудобней сесть

офицер, бумаги вынимая.

Ты стоишь пред ним, какая есть, –

тоненькая, русская, прямая.

Это все не снится, все всерьез.

Вот оно надвинулось, родная.

Глухо начинается допрос.

– Отвечай!

– Я ничего не знаю. –

Вот и все.

Вот это мой конец.

Не конец. Ещё придется круто.

Это все враги, а я – боец.

Вот и наступила та минута.

– Отвечай, не то тебе капут! –

Он подходит к ней развалкой пьяной.

– Кто ты есть и как тебя зовут?

Отвечай!

– Меня зовут Татьяной.

 

* * *

(Можно мне признаться?

Почему-то

ты ещё родней мне оттого,

что назвалась в страшную минуту

именем ребенка моего.

Тоненькая смуглая травинка,

нас с тобой разбило, разнесло.

Унесло тебя, моя кровинка,

в дальнее татарское село.

Как мне страшно!..

Только бы не хуже.

Как ты там, подруженька, живешь?

Мучаешь кота,

купаешь куклу в луже,

прыгаешь и песенки поешь.

Дождь шумит над вашими полями,

облака проходят над Москвой,

и гудит пространство между нами

всей моей беспомощной тоской.

 

Как же вышло так, что мы не вместе?

Длинным фронтом вытянулся бой.

Твой отец погиб на поле чести.

Мы одни на свете, я – с тобой.

Почему же мы с тобою розно?

Чем же наша участь решена?

Дымен ветер, небо дышит грозно,

требует ответа тишина.

Начинают дальние зенитки,

и перед мучителем своим

девочка молчит под страхом пытки,

называясь именем твоим.

Родина, мне нет другой дороги.

Пусть пройдут, как пули, сквозь меня

все твои раненья и тревоги,

все порывы твоего огня!

Пусть во мне страданьем отзовется

каждая печаль твоя и боль.

Кровь моя твоим порывом бьется.

Дочка, отпусти меня, позволь.

Все, как есть, прости мне, дорогая.

Вырастешь, тогда поговорим.

Мне пора! Горя и не сгорая,

терпит пытку девочка другая,

называясь именем твоим.)

 

* * *

Хозяйка детей увела в закут.

Пахнет капустой, скребутся мыши.

– Мама, за что они её бьют?

– За правду, доченька. Тише, тише.

– Мама, глянь-ка в щелочку, глянь:

у неё сорочка в крови.

Мне страшно, мама, мне больно!..

– Тише, доченька, тише, тише…

– Мама, зачем она не кричит?

Она небось железная?

Живая бы давно закричала.

– Тише, доченька, тише, тише…

– Мама, а если её убьют,

стадо быть, правду убили тоже?

– Тише, доченька, тише… –

Нет!

Девочка, слушай меня без дрожи.

Слушай, тебе одиннадцать лет.

Если ни разу она не заплачет,

что бы ни делали изверги с ней,

если умрёт, но не сдастся –

значит,

правда её даже смерти сильней.

Лучшими силами в человеке

я бы хотела тебе помочь,

чтобы запомнила ты навеки

эту кровавую, страшную ночь.

Чтобы чудесная Зоина сила,

как вдохновенье, тебя носила,

стала бы примесью крови твоей.

Чтобы, когда ты станешь большою,

сердцем горячим, верной душою

ты показала, что помнишь о ней.

 

* * *

Неужели на свете бывает вода?

Может быть, ты её не пила никогда

голубыми,

большими, как небо, глотками?

Помнишь, как она сладко врывается в рот?

Ты толкаешь её языком и губами,

и она тебе в самоё сердце течет.

Воду пить…

Вспомни, как это было.

Постой!

Можно пить из стакана –

и вот он пустой.

Можно черпать её загорелой рукою.

Можно к речке сбежать,

можно к луже припасть,

и глотать её, пить её,

пить её всласть.

Это сон, это бред, это счастье такое!

Воду пьешь, словно русскую песню поешь,

словно ветер глотаешь над лунной рекою.

Как бы славно, прохладно она потекла…

– Дайте пить… –

истомленная девушка просит,

но горящую лампочку, без стекла,

к опаленным губам её изверг подносит.

Эти детские губы, сухие огни,

почерневшие, стиснутые упрямо.

Как недавно с усильем лепили они

очень трудное, самоё главное –

«мама».

Пели песенку,

чуть шевелились во сне,

раскрывались, взволнованы страшною сказкой,

перепачканы ягодами по весне,

выручали подругу удачной подсказкой.

Эти детские губы, сухие огни,

своевольно очерчены женскою силой.

Не успели к другим прикоснуться они,

никому не сказали

«люблю» или «милый».

Кровяная запекшаяся печать.

Как они овладели святою наукой

не дрожать, ненавидеть,

и грозно молчать,

и надменней сжиматься под смертною мукой.

Эти детские губы, сухие огни,

воспалённо тоскующие по влаге,

без движенья, без шороха шепчут они,

как признание, слово бойцовской присяги.

 

* * *

Стала ты под пыткою Татьяной,

онемела, замерла без слез.

Босиком,

в одной рубашке рваной

Зою выгоняли на мороз.

И своей летающей походкой

шла она под окриком врага.

Тень её, очерченная четко,

падала на лунные снега:

Это было все на самом деле,

и она была одна, без нас.

Где мы были?

В комнате сидели?

Как могли дышать мы в этот час?

На одной земле,

под тем же светом,

по другую сторону черты?

Что-то есть чудовищное в этом.

– Зоя, это ты или не ты?

Снегом запорошенные прядки

коротко остриженных волос.

– Это я, не бойтесь, все в порядке.

Я молчала. Кончился допрос.

Только б не упасть, ценой любою…

Окрик:

– Рус! –

И ты идешь назад.

И опять глумится над тобою

гитлеровской армии солдат.

 

Русский воин, юноша, одетый

в справедливую шинель бойца,

ты обязан помнить все приметы

этого звериного лица.

Ты его преследовать обязан,

как бы он ни отступал назад,

чтоб твоей рукою был наказан

гитлеровской армии солдат,

чтобы он припомнил, умирая,

на снегу кровавый Зоин след.

 

Но постой, постой, ведь я не знаю

всех его отличий и примет.

Малого, большого ль был он роста?

Черномазый, рыжий ли?

Бог весть!

Я не знаю. Как же быть?

А просто.

Бей любого! Это он и есть.

Встань над ним карающей грозою.

Твердо помни: это он и был,

это он истерзанную Зою

по снегам Петрищева водил.

И покуда собственной рукою

ты его не свалишь наповал,

я хочу, чтоб счастья и покоя

воспаленным сердцем ты не знал.

Чтобы видел, будто бы воочью,

русское село – светло как днем.

Залит мир декабрьской лунной ночью,

пахнет ветер дымом и огнем.

И уже почти что над снегами,

легким телом устремись вперёд,

девочка последними шагами

босиком в бессмертие идет.

 

* * *

Коптящая лампа, остывшая печка.

Ты спишь или дремлешь, дружок?

…Какая-то ясная-ясная речка,

зеленый крутой бережок.

 

Приплыли к Марусеньке серые гуси,

большими крылами шумят…

Вода достает по колено Марусе,

но белые ноги горят…

 

Вы, гуси, летите, воды не мутите,

пускай вас домой отнесет…

 

От песенки детской до пытки немецкой

зеленая речка течет.

Ты в ясные воды её загляделась,

но вдруг повалилась ничком.

Зеленая речка твоя загорелась,

и все загорелось кругом.

 

Идите скорее ко мне на подмогу!

Они поджигают меня.

Трубите тревогу, трубите тревогу!

Спасите меня от огня!

 

Допрос ли проходит?

Собаки ли лают?

Все сбилось и спуталось вдруг.

И кажется ей, будто села пылают,

деревни пылают вокруг,

Но в пламени этом шаги раздаются.

Гремят над землею шаги.

И падают наземь,

и в страхе сдаются,

и гибнут на месте враги.

Гремят барабаны, гремят барабаны,

труба о победе поет.

Идут партизаны, идут партизаны,

железное войско идет.

Сейчас это кончится.

Боль прекратится.

Недолго осталось терпеть.

Ты скоро увидишь любимые лица,

тебе не позволят сгореть.

И вся твоя улица,

вся твоя школа

к тебе на подмогу спешит…

 

Но это горят не окрестные села –

избитое тело горит.

Но то не шаги, не шаги раздаются –

стучат топоры у ворот.

Сосновые бревна стоят и не гнутся.

И вот он готов, эшафот.

 

* * *

Лица непроспавшиеся хмуры,

будто бы в золе или в пыли.

На рассвете из комендатуры

Зоину одежду принесли.

И старуха, ежась от тревоги,

кое-как скрывая дрожь руки,

на твои пылающие ноги

натянула старые чулки.

Светлым ветром память пробегала

по её неяркому лицу:

как-то дочек замуж отдавала,

одевала бережно к венцу.

Жмурились от счастья и от страха,

прижимались к высохшей груди…

Свадебным чертогом встала плаха, –

голубица белая, гряди!

Нежили, голубили, растили,

а чужие провожают в путь,

– Как тебя родные окрестили?

Как тебя пред богом помянуть?

 

Девушка взглянула краем глаза,

повела ресницами верней…

Хриплый лай немецкого приказа –

офицер выходит из дверей.

Два солдата со скамьи привстали,

и, присев на хромоногий стул,

он спросил угрюмо:

– Где ваш Сталин?

Ты сказала:

– Сталин на посту.

Вдумайтесь, друзья, что это значит

для неё в тот час, в тот грозный год…

…Над землей рассвет ещё плывет.

Дымы розовеют.

Это начат

новый день сражений и работ.

Управляясь с хитрыми станками,

в складке губ достойно скрыв печаль,

женщина домашними руками

вынимает новую деталь.

Семафоры, рельсы, полустанки,

скрип колес по мерзлому песку.

Бережно закутанные танки

едут на работу под Москву.

Просыпаются в далеком доме

дети, потерявшие родных.

Никого у них на свете, кроме

родины. Она согреет их.

Вымоет, по голове погладит,

валенки натянет, – пусть растут! –

молока нальет, за стол посадит.

Это значит – Сталин на посту,

Это значит: вдоль по горизонту,

где садится солнце в облака,

по всему развернутому фронту

бой ведут советские войска.

Это значит:

до сердцебиенья,

до сухого жжения в груди

в черные недели отступленья

верить, что победа впереди.

Это значит: наши самолеты

плавно набирают высоту.

Дымен ветер боя и работы.

Это значит – Сталин на посту.

Это значит: вставши по приказу,

только бы не вскрикнуть при врагах, –

ты идешь, не оступясь ни разу,

на почти обугленных ногах.

 

* * *

Как морозно!

Как светла дорога,

утренняя, как твоя судьба!

Поскорей бы!

Нет, ещё немного!

Нет, ещё не скоро…

От порога…

по тропинке…

до того столба…

Надо ведь ещё дойти дотуда,

этот длинный путь ещё прожить…

Может ведь ещё случиться чудо.

Где-то я читала…

Может быть!..

Жить…

Потом не жить…

Что это значит?

Видеть день…

Потом не видеть дня…

Это как?

Зачем старуха плачет?

Кто её обидел?

Жаль меня?

Почему ей жаль меня?

Не будет

ни земли, ни боли…

Слово «жить»…

Будет свет, и снег,

и эти люди.

Будет все, как есть.

Не может быть!

Если мимо виселицы прямо

все идти к востоку – там Москва.

Если очень громко крикнуть: «Мама!»

Люди смотрят.

Есть ещё слова…

– Граждане,

не стойте, не смотрите!

(Я живая, – голос мой звучит.)

Убивайте их, травите, жгите!

Я умру, но правда победит!

Родина! –

Слова звучат, как будто

это вовсе не в последний раз.

– Всех не перевешать,

много нас!

Миллионы нас!.. –

Ещё минута

– и удар наотмашь между глаз.

Лучше бы скорей, пускай уж сразу,

чтобы больше не коснулся враг.

И уже без всякого приказа

делает она последний шаг.

Смело подымаешься сама ты.

Шаг на ящик,

к смерти и вперёд.

Вкруг тебя немецкие солдаты,

русская деревня, твой народ.

Вот оно!

Морозно, снежно, мглисто.

Розовые дымы… Блеск дорог…

Родина!

Тупой сапог фашиста

выбивает ящик из-под ног.

 

* * *

(Жги меня, страдание чужое,

стань родною мукою моей.

Мне хотелось написать о Зое

так, чтоб задохнуться вместе с ней.

Мне хотелось написать про Зою,

чтобы Зоя начала дышать,

чтобы стала каменной и злою

русская прославленная мать.

Чтоб она не просто погрустила,

уронив слезинку на ладонь.

Ненависть – не слово,

это – сила,

бьющий безошибочно огонь.

Чтобы эта девочка чужая

стала дочкой тысяч матерей.

Помните о Зое, провожая

в путь к победе собственных детей.

Мне хотелось написать про Зою,

чтобы той, которая прочтет,

показалось: тропкой снеговою

в тыл врага сама она идет.

Под шинелью спрятаны гранаты.

Ей дано заданье.

Все всерьез.

Может быть, немецкие солдаты

ей готовят пытку и допрос?

Чтоб она у совести спросила,

сможет ли,

и поняла: «Смогу!»

Зоя о пощаде не просила.

Ненависть – не слово, это – сила,

гордость и презрение к врагу.

Ты, который встал на поле чести,

русский воин, где бы ты ни был,

пожалей о ней, как о невесте,

как о той, которую любил.

Но не только смутною слезою

пусть затмится твой солдатский взгляд.

Мне хотелось написать про Зою

так, чтоб ты не знал пути назад.

Потому что вся её отвага,

устремленный в будущее взгляд, –

шаг к победе,

может быть, полшага,

но вперёд,

вперёд, а не назад.

Шаг к победе –

это очень много.

Оглянись, подумай в свой черед

и ответь обдуманно и строго,

сделал ли ты этот шаг вперёд?

Близкие, товарищи, соседи,

все, кого проверила война,

если б каждый сделал шаг к победе,

как бы к нам приблизилась она!

Нет пути назад!

Вставай грозою.

Что бы ты ни делал, ты – в бою.

Мне хотелось написать про Зою,

будто бы про родину свою.

Вся в цветах, обрызганных росою,

в ярких бликах утренних лучей…

Мне хотелось написать про Зою

так, чтоб задохнуться вместе с ней.

Но когда в петле ты задыхалась,

я веревку с горла сорвала.

Может, я затем жива осталась

чтобы ты в стихах не умерла.)

 

* * *

Навсегда сохрани фотографию Зои.

Я, наверно, вовеки её позабыть не смогу.

Это девичье тело,

не мертвое и не живое.

Это Зоя из мрамора

тихо лежит на снегу.

Беспощадной петлей перерезана тонкая шея.

Незнакомая власть в запрокинутом лике твоём.

Так любимого ждут,

сокровенной красой хорошея,

изнутри озаряясь таинственным женским огнем.

Только ты не дождалась его, снеговая невеста.

Он – в солдатской шинели,

на запад лежит его путь,

может быть, недалеко от этого страшного места,

где ложились снежинки на строгую девичью грудь.

Вечной силы и слабости неповторимо единство.

Ты совсем холодна, а меня прожигает тоска.

Не ворвалось в тебя, – не вскипело в тебе материнство,

теплый ротик ребенка не тронул сухого соска.

Ты лежишь на снегу.

О, как много за нас отдала ты,

чтобы гордо откинуться чистым, прекрасным лицом!

За доспехи героя,

за тяжелые ржавые латы,

за святое блаженство быть храбрым бойцом.

Стань же нашей любимицей,

символом правды и силы,

чтоб была наша верность, как гибель твоя, высока.

Мимо твоей занесенной снегами могилы –

на запад, на запад! –

идут, присягая, войска.

 

Эпилог

Когда страна узнала о войне,

в тот первый день,

в сумятице и бреде,

я помню, я подумала о дне,

когда страна узнает о победе.

Каким он будет, день великий тот?

Конечно, солнце!

Непременно лето!

И наш любимый город зацветет

цветами электрического света.

И столько самолетов над Москвой,

и город так волнующе чудесен,

и мы пойдем раздвинутой Тверской

среди цветов, и музыки, и песен.

Смеясь и торжествуя, мы пойдем,

сплетая руки в тесные объятья.

Все вместе мы!

Вернулись в каждый дом

мужья и сыновья, отцы и братья.

Война окончена!

Фашизма в мире нет!

Давайте петь и ликовать, как дети!

И первый год прошел,

как день, как десять лет,

как несколько мгновений, как столетье.

Год отступлений, крови и утрат.

Потерь не счесть,

страданий не измерить.

Припомни все и оглянись назад –

и разум твой откажется поверить.

Как многих нет,

и не сыскать могил,

и памятников славы не поставить.

Но мы живем, и нам хватило сил.

Всех сил своих мы не могли представить.

Выходит, мы сильней самих себя,

сильнее камня и сильнее стали.

Всей кровью ненавидя и любя,

мы вынесли, дожили, достояли.

Мы достоим!

Он прожит, этот год.

Мы выросли, из нас иные седы.

Но это все пустое!

Он придет,

он будет, он наступит,

День Победы!

Пока мы можем мыслить, говорить

и подыматься по команде: «К бою!»,

пока мы дышим и желаем жить,

мы видим этот день перед собою.

 

Она взойдет, усталая заря,

согретая дыханием горячим,

живого кровью над землей горя

всех тех, о ком мы помним и не плачем.

Не можем плакать.

Слишком едок дым,

и солнце светит слишком редким светом.

Он будет, этот день, но не таким,

каким он представлялся первым летом.

Пускай наступит в мире тишина.

Без пышных фраз,

без грома, без парада

судьба земли сегодня решена.

Не надо песен.

Ничего не надо.

Снять сапоги и ноги отогреть,

поесть, умыться и поспать по чести…

Но мы не сможем дома усидеть,

и все-таки мы соберемся вместе,

и все-таки, конечно, мы споем

ту тихую, ту русскую, ту нашу.

И встанем и в молчанье разопьем

во славу павших дружескую чашу.

За этот день отдали жизнь они.

И мы срываем затемненье с окон.

Пусть загорятся чистые огни

во славу павших в воздухе высоком.

Смеясь и плача, мы пойдем гулять,

не выбирая улиц, как попало,

и незнакомых будем обнимать затем,

что мы знакомых встретим мало.

Мой милый друг, мой сверстник, мой сосед!

Нам этот день – за многое награда.

Война окончена. Фашизма в мире нет.

Во славу павших радоваться надо.

Пусть будет солнце,

пусть цветет сирень,

пусть заполночь затянутся беседы…

 

Но вот настанет следующий день,

тот первый будний день за праздником Победы.

Стук молотов, моторов и сердец…

И к творчеству вернувшийся художник

вздохнет глубоко и возьмет резец.

Резец не дрогнет в пальцах осторожных.

Он убивал врагов, он был бойцом,

держал винтовку сильными руками.

Что хочет он сказать своим резцом?

Зачем он выбрал самый трудный камень?

Он бросил дом, работу и покой,

он бился вместе с тысячами тысяч

затем, чтоб возмужавшею рукой

лицо победы из гранита высечь.

В какие дали заглядишься ты,

ещё неведомый, уже великий?

Но мы узнаем Зоины черты

в откинутом, чудесном,

вечном лике.

М. Алигер

 

Лилия Литвяк

 

Посвящение лётчице Лилии Литвяк

Война пришла невестой в черном платье–

Нелепой, ужасающей, зловещей–

Протягивая мёрзлые объятья,

Ломая жизни, как чужие вещи.

 

Молоденькие дерзкие ребята

На фронт шли бесконечной вереницей.

Не все из них увидят сорок пятый–

О многих – лишь за упокой молиться...

 

Июнь – и добровольцев набирают

На фронт, туда, где риск навек остаться...

Гарантий выжить нет–все понимают,

Но все равно идут за Родину сражаться.

 

Пришла девчонка –тоже в бой стремится –

Хрустально хрупкая, красивая по-детски.

«Ну что же тебе дома не сидится?» –

В военкомате ей сказали резко.

 

«Куда ты? Там война, там смерть и слёзы!

Эх...Глупая...зовут-то тебя как?»

Девчонка посмотрела смело, грозно,

Ответила – «Я – Лидия, Литвяк».

 

Ей девятнадцать было, скоро двадцать.

Аэроклуб ей был как дом второй,

И родилась она в день авиации –

Так стало небо всей ее судьбой.

 

Год пролетел. И Лидия в полку,

Жизнь самолёту полностью доверя.

И каждый бой её сродни броску

Бесстрашного отчаянного зверя.

 

А меж жестокими воздушными боями

Читала книжки, о любви мечтала...

Скучала по родным, друзьям, по маме –

Та за неё до слёз переживала.

 

И даже на войне – была девчонкой,

Частенько в зеркальце карманное смотря,

Из парашютного (другой не сыщешь) шёлка

Изящный длинный шарфик мастеря...

 

В кабину самолёта приносила

Всегда букетик полевых цветов,

В ней сочетались красота и сила,

Достойные романсов и стихов.

 

Просила называть не Лидой – Лилей –

И не был кто-то против псевдонима,

О ней однополчане говорили–

Она и правда с лилией сравнима!

 

Ей в небе равных не было – все знали,

Она в полете – будет сбит фашист,

Свой каждый бой она легко играла

По нотам, словно на рояле пианист.

 

Однажды пленный немец, ею сбитый,

Его с пилотом познакомить попросил,

С тем, кого он, неустрашимый, именитый

Как ни старался, но не победил.

 

Он – ас, барон, он был в себе уверен...

Всех орденов возможных кавалер.

Хоть в плен попал, но был высокомерен

Обезоруженный немецкий офицер.

 

Он ждал, что в комнату войдёт огромный –

В плечах косая сажень – богатырь,

Внезапно перед ним предстала скромно

Девчонка. «Лилия» – представил командир.

 

«Вы издеваетесь?» – вскричал фашист со злостью,

«Меня сбил ас, великий летчик сбил!

Его полет был точным, смелым, жёстким –

По всем фронтам ему я в небе уступил.

 

Я не поверю, что какая-то девчонка

Способна так талантливо летать!»

Внезапно Лиля засмеялась звонко,

И начала моменты боя вспоминать.

 

И жестами подробно описала

Известные лишь только им нюансы –

Сомнений у барона не осталось –

Она – тот ас, что не оставил шанса.

 

Голубоглазый ангел белокурый –

Но как ловка, проворна за штурвалом!

Хрупка, как лилии цветок, миниатюрна –

А что творила в небе, как летала!

 

Он – враг, но онемел от восхищенья

Талантом, смелостью, решительностью Лили...

И в знак почтения, как символ уваженья

Часы свои он протянул ей золотые...

 

Шли дни, слагались в месяцы недели...

Всё те же ужасы войны, погибель, кровь

Но жизнь брала свое, и Лилия сумела

Найти на фронте дружбу и любовь.

 

Ее избранник – Лёша Соломатин –

Такой же смелый летчик, как она.

Он полюбил её всем сердцем и засватал –

И получила Лиля звание – жена.

 

«Зачем?» – подумать можно удивлённо,

Какая свадьба? Разве время веселиться?

Но на войне не писаны законы –

Жизнь коротка – и надо торопиться!

 

А скоро Леша не вернулся из полёта –

«ЯК» камнем вниз упал, раздался взрыв...

«Нет больше Лёшки» – со слезами крикнул кто-то...

Девчонки-летчицы заплакали навзрыд.

 

А Лиля замерла от острой боли,

Которая иглой пронзила сердце.

Она – не Лилия, а выжженное поле...

Что делать дальше после его смерти?

 

А дальше – мстить. Сражаться что есть мочи.

Она не сдастся – он бы ей гордился!

А с тем, что слёзы душат среди ночи –

Она уже практически смирилась.

 

И Лилия сражалась, немцев била –

За всех, кто пал, за каждого солдата,

За Родину, которую любила,

За то, чтобы приблизить сорок пятый!

 

Ну а пока шел только сорок третий...

Июль закончился, и август на дворе.

Последний месяц фронтового лета

В безжалостной и варварской войне.

 

За день – уже три вылета победных,

Три сбитых мессера чернеют на земле...

Кто знал, что дальше будет бой последний?

Что Лилия растает вдруг во мгле?

 

Она была спокойна за штурвалом,

И выходя из сложного пике,

Увидела – противники сбежали,

Лишь след воздушный виден вдалеке.

 

И вот, уже хотела возвращаться

Назад на свой родной аэродром,

Как вдруг фашистский мессер показался –

И выстрелов глухих ударил гром.

 

Секунда боли, ужасающе безбрежной –

Вдруг кадры её жизни полетели –

Ей три, и мама обнимает нежно –

И им тепло, хоть за окном метели.

 

А вот она идёт с портфелем в школу,

Бушует теплая зеленая весна –

И радостно – ведь будет лето скоро,

И жизнь веселья и чудес полна!

 

На самолёте первые полёты

И ощущение пьянящей высоты...

Вот её самый первый день на фронте,

А вот и Леша дарит ей цветы...

 

Все эти кадры пролетели за мгновенье.

На этом – всё! И Лили больше нет.

Чуть-чуть не дожила до Дня рождения...

До своих юных двадцати двух лет.

 

Но не получит мама похоронку,

Скупые строки – горестная суть...

Бесследно, без вести пропал ее ребенок –

Надежда теплится, но Лилю не вернуть...

 

А звание героя ей не дали...

И лишь спустя полвека, в девяностом –

Она была представлена к медали –

Та девушка, что покорила воздух!

 

И если видите вы лилию в саду –

Цветок, что так изящен и изыскан –

Вы вспомните на миг девчонку ту,

Чей путь был мною с трепетом описан...

 

Представьте на минуту, как она –

Такая хрупкая – отчаянно сражалась...

За то, чтоб дать на свет родиться нам,

Чтобы история народа продолжалась!

О. Марухина

 

Белая Лилия

Слишком поздно, много лет спустя

Все-таки нашла ее награда,

Ту, что оперением блестя,

Защищала небо Сталинграда.

 

Девичьим рукам покорный ЯК

Взмыл с земли без всякого усилия.

За штурвалом Лидия Литвяк,

Позывной у летчицы был: «Лилия».

 

Младший миловидный лейтенант,

Хоть на фронте без году неделя,

Проявила редкостный талант

В самолетных яростных дуэлях.

 

Лида била в цель наверняка,

Выпуская пуль горячих трассы.

Белый на борту бутон цветка

В ужас повергал немецких асов.

 

Сотнями пропеллеров гудя,

Движется тяжелая армада,

Ничего живого не щадя,

Выжигая землю Сталинграда.

 

Грузный «юнкерс» вздрогнул и обмяк.

Небо сотрясается от взрыва.

Истребитель Лидия Литвяк

На гашетку жмет без перерыва.

 

Крен направо от взрывной волны.

Мастерски подбила, точно в тире.

И десятки жизней спасены,

И фашистов меньше на четыре.

 

Сколько раз испытывать судьбу?

Избегая очереди, плена.

Бисер пота выступил на лбу,

Просочились капли из-под шлема.

 

Волосы – пшеничное жнивьё,

Будто расплетенные косички.

Кажется, от взгляда лишь ее

«Мессеры» горели, словно спички.

 

Но и фрицы лезли на таран,

Брали на прицел, строчили в спину.

Борт у «Белой Лилии» весь из ран,

Смерть не раз стучалась к ней в кабину.

 

Бой за боем, с опытом, не вдруг

Стала Лида первоклассным асом.

Потеряла мужа и подруг,

И пропала в небе над Донбассом.

 

Только полстолетия спустя

Отыскать смогла Звезда Героя

Ту, что в небе крыльями блестя,

Никогда не покидала строя.

А. Бутенин

 

Белая Лилия – Лиля Литвяк

Поисковому отряд «РВС»* СШ № 1 г. Красный Луч Луганской Республики с благодарностью за операцию «Белая лилия», длившуюся 9 лет, посвящается

 

Как много их в земле ещё лежит –

Героев неопознанных, безвестных!

И слава тем, кто помнит и скорбит,

Кто ищет и хоронит повсеместно,

Кто собирает по крупицам всё,

Что раньше было тайною покрыто,

Кто память, словно знамя, пронесёт,

Делясь итогами своих открытий.

 

В 14 в аэроклуб пришла

И через год сама уже летала,

В День лётчиков не зря ведь родилась

И с детства в небеса взлететь мечтала.

Инструктор. 45 учеников

Успеет подготовить пред войною.

На фронт попасть, конечно, нелегко.

Но тут набор для девушек откроют.

Был сформирован знаменитый полк,

Который позже «ведьмами» прозвали.

А Сталинград в огне – не слабый пол,

З лётчицы и здесь повоевали.

От свастик в небесах черным-черно.

Жестокие бои за переправы.

Потери велики, но всё равно

Порою нашим девушкам нет равных.

 

Взлетая во второй здесь только раз,

Сбивает Лиля двух фашистских гадов.

Один – барон, в крестах, германский ас.

За 30 наших сбитых те награды.

Он уцелел, да всё же в плен попал

И просит показать того, кто в небе

Его сразил геройски наповал.

Вдруг фея из цветка – он в страшном гневе.

Решил, что разыграли. А она

Детали боя так опишет верно!

Часы с руки снял – восхищенья знак

Её отвагой, мастерством и верой.

Но ей подарки фрица не нужны.

Он вновь повержен этой силой духа.

За счастье близких и за честь страны

Шли и на смерть, собой прикрыв друг друга.

 

На фюзеляже* лилии цветок

Под Сталинградом вскоре появился.

Переведут когда в гвардейский полк,

Сам Соломатин вмиг в неё влюбился.

Он стал известным раньше, чем она,

Испытывая Як на поле боя.

Да и его отважная жена

Заданье может выполнить любое.

Опять водном бою двоих собьёт –

И Красная Звезда на грудь ложится.

Фашистам мстить она не устаёт,

И полк мужской такой «звездой» гордится.

А над Ростовом целый рой гудит

Фашистских бомбовозов без прикрытья.

И Лиля видит «мессер» впереди,

И не один, а 6 довольно прытких.

 

Спешат на помощь, в пользу немцев счёт,

Но Лилия готова к новой схватке.

Пусть ранена и в ногу, и в плечо.

Один подбит и, вроде, всё в порядке.

С большим трудом дойдёт издалека

До полосы знакомой, но сознанье

Отключится – у мужа на руках,

Как в сладком сне, плывёт его родная.

Потом недельку только полежит

На койке госпитальной – и с порога,

Как птица, вновь к желанному спешит.

И в бой, почти не отдохнув с дороги.

У Алексея больше орденов,

И в мае стал Героем он Союза.

Хотелось, чтоб гордился и женой.

Семейные их вдохновляли узы.

 

Вот отличилась и на этот раз.

Аэростат бы сбить совсем не плохо.

Огнём с земли рулил он в этот час,

Над фронтом в небо взмыв опасным оком.

Никто не мог приблизиться к нему.

А Лидия зайти решила с тыла.

Дав очередь, уходит – посему

Вдруг сдулся он, проткнут как будто шилом.

Любовь давала силы для побед,

Хранила в небесах, звездой сияла.

Но вдруг беда – и жжёт кровавый свет

Трагического лётного финала.

Муж на ученьях на глазах у всех,

Из «бочки» низко над землёй не вышел.

Но вновь она на взлётной полосе,

И рёв её мотора в небе слышен.

 

В июне вновь настиг удар судьбы.

Был неудачным бой тем летним утром.

Да, ястребок фашистами подбит,

Не прыгнет только Катя почему-то…

Река Миус, дорога на Донбасс.

Тоска на сердце давит с новой силой.

Четвёртый за день вылет… Но приказ…

И долго не могли найти могилу.

Прошёл слушок: могла попасть, мол, в плен –

Указ о награждении Героем

Лёг под сукно на 40 с лишним лет.

Но тайну всё же дети приоткроют.

Заданию отряду «РВС»

Дают при встрече лётчики-гвардейцы.

Повсюду поиск начинают здесь

И входят в сёла к старожилам-дедам.

 

Им скажут, что ребята в норке змей

У лесополосы нашли когда-то

Одежду, сапоги, шлем и ремень.

Полковник вызван из военкомата.

А экспертиза выдаст результат,

Не лётчик что, а лётчица в том месте.

Но документов нет – придётся так

И схоронить, как многих неизвестных.

И юные разведчики в поход

Идут по хуторам, здесь бывшим прежде.

Узнают, что советский самолёт,

Тот Як-1, нашли полусгоревшим.

Обломки и патроны – пулемёт

Строчил, как видно, долго. Ох, родная!

Понятно стало: Лилии полёт

Окончен здесь, теперь мы твёрдо знаем.

 

На черепе отверстие. Кто мог

Сказать когда-то, что сдалась без боя?!

Как поиска столь долгого итог –

Присвоено ей звание Героя!

Луганская республика. Донбасс.

Бомбят фашисты города и сёла.

Но вряд ли им сломить удастся нас,

Ценой огромной от чумы спасённых.

У Первой школы Красного Луча

Есть памятник той лётчице бесстрашной.

Здесь в День Победы снова зазвучат

Стихи и песни, чтобы помнил каждый

О тех, кто ради нас погиб в бою.

Вновь караул почётный замирает.

Ружейный в честь неё звучит салют.

И я невольно слёзы утираю.

 

*Фюзеляж – корпус самолёта

** «РВС» – Разведчики Военной Славы.

В. Хромова

 

* * *

о Лилии Литвяк

 

Здесь на стеле молодая женщина,

Шлемофон расстегнут меховой,

Улыбалась строго и застенчиво,

Улыбалась словно мне одной…

 

Здравствуйте, и не судите строго,

Что по отчеству не буду звать,

Я была девчонкой босоногой,

Вы на фронт летели воевать.

 

Но сегодня грусть мне сердце сжала,

Вас любя, как старшую сестру,

Вырезки военного журнала

Я носила в школу поутру.

 

Мне, девчонке, пламенно хотелось

Мчаться в голубую высоту,

Ваша доблесть мне давала смелость

Верить в окрыленную мечту…

 

Очень жаль, что рано Вас не стало,

Что для Вас померкла неба синь,

Жаль, что не коснулись Вы штурвала

Новых, удивительных машин!

 

Много лет прошло, как я Вас знаю,

Этот взгляд лучистых, светлых глаз.

Вам свои полеты посвящаю

И стараюсь быть достойной Вас…

М. Попович

 

Мария Мельникайте

 

Мария Мельникайте

 

1

Мала, за стадом не видать,

Разыскивать устанешь.

Марите, кто мог ожидать,

Что ты великой станешь?

Бывало, матушка зовет:

«Да где же ты, Марите?»

Зовут подруги в свой черед.

Зовите не зовите!

 

Марите черненьких овец

Пасла в тетради белой.

«Не поздно ль, – спрашивал отец

Ты за ученье села?

 

Ночник мигал и вкривь и вкось,

Ложилась тень короче,

Откуда мужество бралось?

За книжками все ночи…

 

2

Окно открыто, даль светла.

Плывут потоки света.

Тебя отчизна позвала:

«Моя Марите, где ты?»

 

Мы на закате в тишине

Пастушку увидали:

Считала камушки на дне,

Те камушки сверкали.

 

Но это не Марите – нет,

А солнце заходило,

Ладонью тонкою, как свет,

По лицам проводило.

 

3

Вдруг загремели небеса

И дождь полился сталью,

И кровью выпала роса,

И села запылали.

 

И сыновей отчизна-мать

Молила о защите.

Ушли мужчины воевать,

А что же ты, Марите?

 

Сказала ты: «Отчизна-мать,

Свобода – мне сестрица».

Дорогу подвига избрать

Не каждая решится.

 

Но ты у родины в долгу

Остаться не хотела,

Ты не сказала: «Не могу», –

Пошла на подвиг смело.

 

Озера плакали навзрыд,

Темнели и бурлили,

И был печалью лес покрыт,

Как налетевшей пылью.

 

4

Отряд остался у реки,

Лед тронулся недавно.

И окружили вас полки,

Что ж, погибать бесславно?

 

– В ловушке гибель нелегка!

Воскликнула Марите. –

Не выдаст нас своя река.

Товарищи, плывите!

 

Намокла прядь твоих волос,

И губы посинели.

Откуда мужество бралось

В девичьем тонком теле?

 

5

Ночь за решеткою долга,

И ты одна осталась.

Не станешь ты в руках врага

Рассчитывать на жалость.

 

И ты промолвила врагам

Бесстрашно и сурово:

– Пусть камни отвечают вам,

Я не скажу ни слова.

 

Привыкли жечь и грабить вы.

Эй, палачи, дрожите!

Вы не погубите Литвы,

Хоть сгубите Марите.

 

Захватчиков душила злость,

Тебя пытали, били.

Откуда мужество бралось?

 

6

Молчала, как в могиле.

Пестрели яркие цветы,

Дул ветер на раздолье,

Во все глаза глядела ты

На молодое поле.

 

Ещё не погасила мгла

Зеленых листьев пламя,

И тучи мельница гнала

Широкими крылами.

 

Ладья по Дукштасу плыла.

Кругом шуршали лозы.

Как хороша Литва была,

Как хороша сквозь слезы!

 

В прохладный Дукштас в этот час

Рыбак закинул сети.

А с них ты не сводила глаз

В последний раз на свете.

 

На грудь склонилась голова,

И вытянулось тело…

Докончит за тебя Литва

Твоё святое дело.

 

Наступит новая весна,

Пробьются всходов нити,

И песней помянет страна

Отважную Марите.

С. Нерис

 

Алия Молдагулова

 

Сердце Лии (про Алию Молдагулову)

В звуках марша траурного тонет

Зимний день и ветер-лиховей...

Вся бригада воина хоронит,

Лучшую из лучших дочерей.

 

Неподвижно бронзовое тело,

Зоркие зажмурились глаза,

И винтовка вдруг осиротела,

Страшная для немцев, как гроза.

 

Нет, неправда,

Знает каждый воин:

Сиротой не может быть она,

И тому, кто взял её, достоин,

Как святыня будет вручена.

 

Мы в сердцах

Твой чистый образ носим,

Жить, как ты,

У всех нас на глазах,

И над гробом клятву

Произносим, –

Спи, сестра казахская в веках.

 

Даже в миг

Смертельного раненья

Прогремел последний выстрел твой,

Пуля не имела отклонения,

Враг упал с пробитой головой.

 

Быть таким, как ты,

Не может каждый,

Но, как ты,

Клянёмся драться мы

И пойдём с твоим огнём

И жаждой

На разгром коричневой чумы.

Я. Хмелевский

 

Алия

Вился дым под небосводом синим,

День весенний порохом пропах.

Помню, фотографии в Берлине

Показал мне сумрачный казах.

 

Черный локон, ватник нараспашку,

Полоса армейского ремня.

Худенькая девушка-казашка

Весело смотрела на меня.

 

Так смотрела, словно смерть и войны

На земле изжиты неспроста.

И, любуясь снимком, я невольно

Вспоминал родимые места.

 

Диких гор безмолвные громады,

Сказочно цветущие сады,

Девичьи загадочные взгляды,

Тихий свет предутренней звезды.

 

Пляску смерчей на степной равнине,

Скакунов горячий перепляс.

Мой земляк в поверженном Берлине

Мне поведал вот какой рассказ:

 

«Бой тяжелый был закончен к сроку,

Отгремел разрывами гранат.

Всюду трупы. А неподалеку,

Слышу, стонет раненый солдат.

 

Шепчут губы, залитые кровью:

«Умираю, Родина моя!..»

Лоб в пыли. Глубокий шрам над бровью.

Да ведь это наша Алия!

 

Снайпер наш, отчаянный и ловкий,

Выручавший каждого подчас.

Снова шепот: «Дай-ка, друг, винтовку…

Выстрелить хочу в последний раз…»

 

Думаю, себя еще погубит…

Но приклад подвинул ей. Она,

Целясь во врагов, кусала губы.

Грохнуло в ушах. И – тишина…

 

Стыла даль в безмолвном карауле,

Продолжалось ратное житье.

Алия! Казалось, вместе с пулей

Унеслось дыхание ее.

 

Алия! Землячка и сестрица!

Ты навек оставлена в тиши.

Вновь меня тревожные зарницы

Звали на иные рубежи.

 

Мне на фронте приходилось всяко.

Но вдали и в этих вот местах

Я ходил в жестокие атаки –

С именем девичьим на устах.

 

Страха не испытывал ни разу,

Помнил о погибшей каждый миг!..»

Он умолк, как будто тем рассказом

Героине памятник воздвиг.

Д. Мулдагалиев (Пер. В. Савельева)

 

Здравствуй, Алия!

Отрывок из поэмы

 

1.

«Привет с дороги! Здравствуй, Сапура!

Поздравь меня – хожу теперь в шинели.

Мы сели в эшелон позавчера

И думаем сегодня быть у цели.

 

Куда мы едем, ты поймешь и так,

Но не тужи и на судьбу не сетуй –

Я добровольно путь избрала этот.

Я буду там, где перед нами враг…»

 

Письмо домой закончив, Алия

Восточный адрес ставит на конверте.

А под вагон стальная колея

Течет, бежит, спешит, колеса вертит.

 

За окнами вагонными плывет

Кумач рябин и зелень чахлых сосен,

Торфяники калининских болот.

Год сорок третий. Фронт. Потери. Осень.

 

Трава пожухла. Желтый мокрый лист

К окну вагона прилепило ветром…

«Подкинь угля, товарищ машинист,

Отбрасывай к востоку километры!»

 

А ты не спишь, хоть все вповалку спят.

Стучит колес железное крученье:

«Те-мир! Те-мир!» И чаще: «Ле-ни-нград!»

Ты видишь вод «державное теченье»…

 

2.

И вот он, черный сорок первый год.

Почти сомкнулись челюсти блокады,

И враг стоит у Пулковских высот,

Нацелив пушки в сердце Ленинграда.

 

И это сердце, так же как твое,

Не в камне стен, а в теле человечьем…

Ты к военкому в очередь встаешь,

Чтоб груз войны взвалить себе на плечи.

 

Тебе шестнадцать… Я в такие годы

Себя еще мальчишкою считал,

Я не прошел еще огонь и воды,

Хоть стать героем яростно мечтал.

 

Как стыдно мне тогдашнего кокетства,

Миражной героичности моей!

Ты, только-только распростившись с детством,

Во много раз сильней, взрослей, честней!

 

5.

Прощаешься с подружками, как взрослая:

– Не поминайте лихом Алию!

– С ума сошла – на фронт с такими косами!

Да там тебя, девчонку, засмеют.

 

Как ты сама об этом не подумала?

Краса красой, а стриженой вольней!

Ты входишь в парикмахерскую шумную,

В толпу еще не стриженных парней,

И, за спиной пилотку нервно комкая,

Садишься в кресло, косы теребя,

Немногословной девушкой-девчонкою:

– Пожалуйста… короче… как ребят!

 

Седой старик встает с тобою рядом,

Помедлил, стиснув ножницы в горсти,

И черным неуемным водопадом

Тебе на плечи косы распустил.

 

– А может быть, не пустим в дело ножницы?

Негоже это в возрасте твоем. –

Старик у кресла с гребнем суматошится:

– Мы лучше косы спрячем, подберем.

 

Вот так, гляди! –

Глаза сияют весело:

– Готово, всё. Ступай на фронт, боец!

Ты встала и поклон земной отвесила:

– Рахмет вам казахстанское, отец!

 

Спасибо вам за руки ваши добрые.

Он вслед тебе глядит во все глаза,

Как под пилотку мастерски подобрана

Густых волос полночная краса…

К. Деркаченко

 

Клава Назарова

 

Перед памятником партизанке

Клаве Назаровой в Острове

Седая мать, как бы под током,

Не спит, ворочаясь всю ночь.

Встает. Идёт. Глядит из окон

В тоске на собственную дочь.

 

А дочь стоит, как в миг расстрела,

Не принимая смертных мук.

Она в бессмертье посмотрела

И стала каменною вдруг.

 

А мать не спит. Ей снова мнится

В бессонном холоде ночей

Метель. В метели серой лица –

Как пепел серых палачей.

 

И ни слезой, и ни приветом

Сочувствий горю не помочь,

Они опять перед рассветом

Уводят с пьедестала дочь.

 

И каждый день в неё стреляют,

И застилает туча свет.

И руки матери стирают

С гранита пуль кровавый след.

М. Дудин

 

Людмила Павличенко

 

Людмиле Павличенко

Улыбка, робкие движенья…

Быть может, нежный цвет лица,

Но переплавил цех сражений

Тебя в сурового бойца.

 

О, сколько надо было крови

Увидеть, зверств и темноты,

Чтоб так вот, прямо и сурово

Взглянуть на жизнь, как смотришь ты.

 

Да, да, не мы повинны в этом,

Что вся страна, народ наш весь,

Старухи, девушки, поэты,

Как высший дар венчают месть.

 

Да. Я с тобою рядом, вместе,

С тобой и в песне и в бою.

Я славлю в этом гимне мести

Суровость, девушка, твою!

И. Уткин

 

Герой Советского Союза снайпер Людмила Павличенко

«Джентльмены, мне 25 лет. На фронте я уже успела уничтожить 309 фашистских захватчиков. Не кажется ли вам, что вы слишком долго прячетесь за моей спиной.» (фрагмент выступления Л. Павличенко в Чикаго, 1943)

 

Суперснайперский бой – кто кого?

Ты, чужак, посмел нас убивать,

Снайпер Люда, следя за тобой,

Пулю в лоб твой сумела вогнать.

 

Кровь твоя стынет в яме, «герой», –

За 500! И пуля – в мишень,

Вермахт вздрогнул, узнав, что живой

Батальон ею взят на прицел.

 

И не счесть тех бессонных ночей

На холодной и влажной земле,

Где не просто держать было ей

Твёрдо палец на тонком курке.

 

Сон гнала с обессилевших век,

Узкой щелкой смотрелся зрачок,

Как принять, не уснув, лунный свет,

Знает опытный в деле стрелок.

 

А ещё она знает, что жизнь

Драгоценна сама по себе,

И, идя на оправданный риск,

Призывала удачу в судьбе.

 

Непрощающей женской рукой

Привечала посланцев орды –

На широкой доске гробовой

Чистокровных арийцев ряды.

 

Несмотря на бесчисленность ран,

Провела на войне пару лет,

309, попавшись в капкан,

С её пулей пошли на тот свет.

 

Океан. Перелёт. США.

Павличенко - посланец страны...

На истеблишмент – слов камнепад,

В зале ступор самой тишины:

 

«Огнестрельные ружья мои

Приближают победный парад,

Не пора ль, мужики, вклад внести,

Чтоб фашистский загнулся сатрап?»

 

Так не дующий в ус континент

Нашей снайпершей взят в оборот,

Исторический сбылся момент:

Наконец-то открыт второй фронт.

И. Гутт

 

Антонина Петрова

 

Юным мстителям

об Антонине Петровой – лужской комсомолке, партизанской разведчице, посмертно удостоенной Золотой звезды Героя Советского Союза.

 

В тяготах, в лишениях походных.

Маяком – лесной огонь костра.

Здравствуй, здравствуй,

вольный и свободный,

Несгибающийся

Партизанский край!

 

А кругом – враги, и кровь, и горе.

Черная сожженная земля.

Осквернил проклятый, лютый ворог

Стены Новгородского кремля!

Но в лесах и у трясин болотных

Смерть глядит захватчикам в глаза!

 

…И взлетают вражьи эшелоны.

Нет преграды смелости такой.

Партизанской пуле, закаленной

Материнскою святой слезой!

 

Под откос пускаются цистерны.

Рушатся над реками мосты.

Ненавистью лютой и безмерной

Даже звезды дышат и цветы.

 

Клятва комсомольская, сыновья.

Страшного возмездия залог:

– Бить врага, чтоб изошел он кровью,

Навсегда, чтоб в эту землю лёг.

 

Край, где Антонина шла Петрова!

Вижу над тобой победы свет!

Так прими ж от сердца это слово –

Через фронт – наш боевой привет!

П. Ойфа

 

Евгения Руднева

 

Жени Рудневой планета

Одна из недавно открытых планет названа именем

советской летчицы Евгении Рудневой

 

Я живу и знаю: где-то

в стуже тихой, неземной

Жени Рудневой планета

проплывает надо мной.

 

Женя Руднева не слышит,

не услышит никогда.

Выше смерти, жизни выше

одинокая звезда.

 

В небесах иного цвета,

чем привычный небосвод,

Жени Рудневой планета,

как жемчужина, плывет.

 

Женя...

Нет, не просто Чкалов

было небо в те года.

Эта девочка мечтала:

в небе есть ее звезда!

 

Но когда взметнулось пламя,

выжигая синь дотла,

Женя небушко крылами,

как ребенка, обняла,

в небо будущее веря,

в зло направив два крыла,

металлического зверя

звездным пламенем сожгла

и взошла над высотою,

посылая луч земле,

отдаленною звездою

у Вселенной на крыле...

 

Продолжением полета,

славы ратного труда,

все погибшие пилоты

в списках неба – навсегда,

все подруги боевые

с синью Родины в глазах,

что в истории впервые

воевали в небесах.

 

Эти летчицы-девчонки –

им в землянках бы не стыть,

им свои носить бы челки,

крепдешины бы носить...

 

Вот стоит одна в шинельке –

как весенняя ветла.

Генерал – взглянула мельком,

отвернулась и пошла.

 

– Это что, у мамы дома?

А устав? А ну сюда!

– Я с мужчиной, с незнакомым,

не общаюсь никогда.

 

«Покомандуй тут...»

Дивчина

загрустила у винта.

Не заводится машина.

Плачет краля.

Ну, беда.

Эх, вояки, пополненье...

Но сердитый генерал

в День Победы на колени

перед ними молча встал

и от имени России

перед Знаменем полка

тронул щеку через силу

там, где дрогнула щека.

 

А над ними выше неба

проплывала неспроста

неизвестная планета –

отмечтанная звезда.

 

И когда ее откроет

кто-то, ныне молодой,

Золотой Звездой Героя

вспыхнет имя над землей;

и, людским теплом согрета,

драгоценней всех камней,

Жени Рудневой планета

светит в памяти моей.

Ф. Чуев

 

Планета Жени Рудневой (Поэма)

Восьмого марта 1977 года решением Международного Планетного Центра малой планете № 1907, находящейся на орбите между Юпитером и Марсом и открытой 11 сентября 1972 года И. С. Черных в Крымской астрофизической обсерватории, присвоено имя штурмана Таманского авиаполка. Героя Советского Союза, павшей в боях под Керчью 9 апреля 1944 года, ЖЕНИ РУДНЕВОЙ.

 

Вскройтесь, зимние реки,

очиститесь ото льда,

чтоб вода с венецианскими зеркалами соперничала,

и пускай отразится

новоявленная звезда –

подмосковная девчонка.

 

Стихни, вьюга в Москве,

уймись, магаданская мгла...

Бог войны – красный Марс

и всесильный Юпитер,

если наша земля уберечь ее не смогла,

вы теперь берегите ее и любите!

 

Вскройтесь, души людские,

очиститесь от обид,

от скопившейся скверны

и словесного блуда.

 

Пересохшие души пускай напоит

свет звезды Жени Рудневой.

Горько, что ты звезда…

Ни одна из земных не смогла

обратить меня

из полуночного – в полуденного…

На ладони налипла Вселенная, словно смола,

Женя Руднева!

 

Вскиньте очи в зенит,

глазейте, деревни и города

в телескопы и с колоколенки!

…С неба смотрит новорожденная звезда,

а в реке отражается

синеглазая школьница…

 

* * *

Кто станет землей,

кто фанерной звездой,

кто в граните воскреснет…

На войне нету возраста,

на войне все – ровесники.

В семнадцать лет – школьница,

в девятнадцать – летчица,

в двадцать три ты станешь планетой.

Выбор пал на тебя.

И другого у Времени выбора нету.

 

* * *

Синие комбинезоны.

Парашютный шелк.

Небесные амазонки –

Таманский авиаполк.

Багровые горизонты.

Оборванные провода.

Как пепельные соты –

сгоревшие города.

И вместо мужских ладоней

в студенческом вальсе –

лежат

голубенькие погоны

на плечиках девчат.

 

Как будто юная Родина

руки на плечи кладет

и говорит:

– Женя Руднева,

кто, если не ты, спасет? –

 

А где-то за горизонтом,

куда невозможен полет,

журавлик недорисованный

в тетрадке твоей живет.

 

Нет силы, что остановит

задуманное тобой:

мечтала стать астрономом,

выпало стать – звездой.

 

«Открою звезду, – говорила, –

чтоб свет ее голубой

священней, чем «Аве Мария»

волшебничал над душой…»

 

Таманская непогода…

Начало было светло:

звездочка – на погоны,

звездочка – на крыло.

 

* * *

Знала бы, Женя, как хочется

поддаться соблазну творчества

и, козыряя образами, доказать,

что ты –

одна из переселенок

на другие планеты,

что обитаема звезда твоя серебряная,

хотя, по науке, на ней жизни нету.

У меня навалом гипотез.

К примеру –

круговорот души в природе.

Душа не исчезает со смертью.

Значит, не умирает

и наша любовь

к Родине.

 

Разве может умереть любовь к Лермонтову,

к маме,

к Чистым прудам,

осыпанным листвой?..

Это, с одной стороны, называют бессмертием,

с другой стороны –

стало твоей звездой.

Все это относится к тому,

что человек не теряет,

а обретает.

Все это дается

раз в жизни

и навсегда!

…Наверняка,

наверняка она обитаема –

твоя необитаемая звезда…

 

Ничто в поэтической речи

в сравнение с тем не идет,

как падал над черною Керчью

горящий твой самолет.

 

Живая – уже неземная,

живая – еще не звезда,

живая, живая, живая

в горящих объятьях креста.

 

Небесная амазонка…

Ползет под тобой, склизка,

танковая колонна,

как сороконожка…

 

Никто уже не остановит,

ничто уже не спасет

бессмертный твой астероид –

смертельный твой самолет.

 

И где-то за горизонтом

сорвется, словно звезда,

журавлик недорисованный

с тетрадочного листа…

 

* * *

«Доченька моя, звезда,

неужели навсегда?..» –

мама станет у окна,

откуда доченька видна.

 

«Дочь верни, звезду возьми», –

обратится она к ветру.

«Дочь-звезду верни-возьми», –

обратится она к веку.

 

Ветру-веку уступлю,

но забьется под рубахой:

«Женя, я тебя люблю!» –

как на волю хочет птаха.

 

«Женя, я тебя люблю!» –

это шепчется листвою,

Митридатовой горою

и трамваем поутру.

«Женя, я тебя люблю!» –

так трубится журавлю

меж Землею и Тобою…

 

Напишу звезде записку,

в полпланеты расстелю,

чтобы было видно близко –

«Женя, я тебя люблю!».

 

* * *

История права. Года – бальзам на раны.

Кровавая трава взросла травой медвяной.

Но лучше бы звезда осталась безымянной,

Аукаясь в лесу, веселые земляне

вдруг смолкнут, увидав забытую землянку.

 

О, лучше бы звезда осталась безымянной!

Остался навсегда солдатик оловянный.

И кажется мне – смысл его улыбки странной,

что лучше бы звезда осталась безымянной...

 

Мне свет ее помог – надежнее, чем дратва,

стянул дыру в судьбе, как на холстине драной.

Но лучше бы звезда осталась безымянной!

Пусть лучше бы Она сынишке синеглазому

про оловянного солдатика рассказывала,

с вечернею звездой своей судьбы не связывая…

 

И когда

я увидел Ее,

на мгновение мне показалось,

что это не звезда,

не астероид с ослепительным длинным шлейфом,

а объятый пламенем самолет –

падает,

падает,

падает

на ползущие по нашей жизни танки.

П. Вегин

 

Жене Рудневой

Нет, не сгорела ты в пламени быстром

Факелом ярким пылая в ночи,

а унеслась ты в межзвездные выси –

там твое сердце большое стучит.

 

Там, среди звезд, ты летишь бесконечно.

А на земле на горе Митридат,

имя твое записали навечно

среди погибших под Керчью солдат.

 

Ах, как ты рано ушла безвозвратно…

Но, обернувшись одной из планет,

ты посылаешь на землю обратно

Малой Планеты немеркнущий свет.

Н. Меклин

 

Письмо любимой

Е. М. Рудневой – Герою Советского Союза (посмертно)

 

Её девчата звали «звездочётом».

Из МГУ, окончив третий курс,

Уйдёт на фронт, став штурманом пилотов –

И новеньких водила на укус.

 

Где встретились они среди пожара?

Дорожки где тогда пересеклись?

У Жени путь по небу пышет жаром,

А Слава всё же инженер-танкист.

Путёвку дали Жене в санаторий,

Чтоб долечить ранение в бою.

Она ж домой, в Москву, спешит, чтоб вскоре

В пути звезду любви найти свою.

Сумеет в полк приехать он однажды

И должен сразу вылететь в Иран.

Особой службы голубок бумажный

Пересечёт границы многих стран.

Да, о любви такой мечтает каждый.

И мы читаем в дневнике её:

«Зачем мне целый мир, не знаю даже.

Я днём и ночью думаю о нём».

 

А он шлёт строки: «Милая, родная,

Прелестный образ твой в душе храню.

Тоскую по тебе и твёрдо знаю,

Что лишь тебя всем сердцем я люблю.

Я долго не решался (ждал провала)

Коснуться губ твоих, но вот вчера

Меня в ответ ты вдруг поцеловала –

И я теперь твой преданнейший раб.

Не говори, что ты обыкновенна.

Таких, как ты, немного на земле.

Ты бьёшь фашистов так самозабвенно,

Что скоро выжжем даже мерзкий след.

Победу мы с тобой отметим вместе.

Ты в академию поступишь без труда.

А я куплю кольцо своей невесте,

Чтоб мы не расставались никогда.

Люблю. Целую. Но мне что-то грустно.

Ответь, прошу. Хоть строчку мне пришли».

Погибла Женя как Герой Союза…

А письма от него всё шли и шли.

В. Хромова

 

Памяти Героя Советского Союза Е. М. Рудневой

Жизнь мирная внезапно прервалась –

Германия войну нам навязала.

Осталось в прошлом, что было вчерась,

Вражда к врагу по жилам побежала.

 

Я только тех сегодня помяну,

Кому слова «земля родная» святы.

Им нужно было отстоять страну.

И молодость пошла в военкоматы.

 

Совсем охрип от споров военком,

Доказывая: «Призовём когда-то…».

Года себе поприписав тайком,

Не отставали от парней девчата.

 

При громе пушек ценят тишину.

Писать портрет же только начинаем.

И среди тех, кто рвался на войну,

Мы Женю Рудневу припоминаем.

 

Возьмем её слова из дневника:

«Есть счастье быть стране своей полезным

В момент угрозы» – мысль наверняка

И завещанье нам, обычным грешным.

 

Она врагов громила, не людей,

Как штурман проявив своё искусство.

Судьба как будто сжалилась над ней:

Дала узнать любви святое чувство.

 

Как радовалась Женя: «Я люблю!

Я заглянула в тайну мирозданья.

За что такая милость королю?

Идёт война, кровь, слезы и страданья».

 

Тревожить души умерших не грех,

Чтоб чей-то образ в памяти остался.

Портрет дополним отзывами тех,

Кто в том полку бок о бок с ней сражался:

 

«Бесхитростность, уверенность в себе,

Осмысленная целеустремленность

И обаяние, вызов ли судьбе,

Доброжелательность и непреклонность».

 

Мечтать не уставала в том аду.

И мы, сочувствуя родным, отметим:

О, как хотелось ей открыть звезду

И посвятить любимому и детям.

 

Из дневника: «Я многое могу.

Скорее б был повержен враг проклятый».

Последним стал её полет к врагу,

Полет четыреста шестьдесят пятый.

 

Жизнь продолжалась и брала своё.

Потомки героинь не забывали.

Планету же открыли без неё,

Но в честь её открытие назвали.

Н. Басов

 

Зоя Рухадзе

 

Повесть об одной девушке

Верной дочери Родины, партизанке Отечественной войны, погибшей мученической смертью в застенках гестапо 10 апреля 1944 года.

Надпись на памятнике на могиле Зои Рухадзе

 

Невидимка

Ещё заря на небе не зажглась,

А Зоин взор давно уже сияет.

Взяла кошелку, быстро собралась,

Идет на рынок, что-то напевает.

 

Квартал, другой... Дороге нет конца,

Но девушка спешит без остановки.

За пазухой, как бомбы у бойца,

Старательно запрятаны листовки.

 

Оглянется... Ей нужен только миг,

А там, глядишь, на темных стенах зданья

Уже в туманном сумраке возник

Луч светлой правды – вешнее сиянье.

 

Все в свастиках, угрюмо и пестро

Вокруг чернеют вражьи объявленья.

Меж ними листик Совинформбюро –

Как белый голубь в черном окруженье.

 

Но кто ж виновник дерзости такой?

Не шапка ль невидимка у героя?

Или, служа стране своей родной,

Неуязвимой стала наша Зоя?

 

Лейтенант Курт

А невидимка наша далеко.

И десять улиц сзади остаются.

Все сделано, и на сердце легко,

И часовому можно улыбнуться.

И офицеру можно крикнуть: – Хайль!

Курт, вы придете к ужину?

– Конечно, –

В дверь ресторана, сбрасывая шаль,

Она проходит быстро и беспечно.

 

Образованье утаив своё,

Она гостям прислуживает в зале,

И потому в Германию её

До сей поры фашисты не угнали.

 

Приветлива со всеми и мила,

Она умеет нравиться порою.

По вечерам, закончив все дела,

Приходит Курт, почти влюбленный в Зою.

 

Что ж делать, если в городишке нет

Для офицера лучших развлечений!

А он знаток турецких сигарет,

Французских вин, изысканных печений.

Служанка Зоя даст ему вина,

И нет предела Зоиным расспросам,

И, не сказав ни «да», ни «нет», она,

Как и вчера, его оставит с носом.

 

Неожиданные вести

Ревет джаз-банд, колышется фокстрот

В хмельном угаре зала ресторана.

Один тарелки с мрачным видом бьет,

Другой готов затеять драку спьяна.

 

За шторами – отдельный кабинет,

Там кутит Курт с каким-то офицером.

Сегодня, гладко выбрит, разодет,

Он изменил изысканным манерам,

 

Сегодня, неумеренно хвастлив,

Он пьяную готов затеять ссору.

Слух напрягая, губы закусив,

Застыла Зоя, спрятавшись за штору.

 

– Ты, видно, спятил, пьяный дуралей! –

Ей слышится знакомый голос Курта. –

Я, брат, орел! А ты кто? Воробей!

С тобой договоришься до абсурда!

 

Кто горный лес обязан прочесать?

Я, а не ты с твоим задором пьяным!

И послезавтра должен выступать

Я, а не ты навстречу партизанам!

 

Уж три полка готовятся в поход,

Но не тебе там место, шалопаю.

Пора понять, безмозглый идиот:

Не ты, а я с отрядом выступаю!

 

Застыла Зоя. Взор её погас,

И подкосились в ужасе колени,

И слезы чуть не брызнули из глаз,

Но Курт не увидал её волненья.

 

Задумалась. Недаром говорят,

Что у врага разведка не хромает.

Давно уж партизанский наш отряд

Соединиться с армией мечтает.

 

Враги ему хотят отрезать путь,

В ловушку заманить на перевале.

А знает ли об этом кто-нибудь

В отряде партизанском?! Нет, едва ли!

 

Сейчас враги во много раз сильней.

Что делать? Положение серьезно.

Когда опять придет Георгий к ней,

Предупреждать, конечно, будет поздно.

 

А сердце шепчет Зое: «Ты клялась

Беду и радость разделить с любимым,

Так что же ты раздумью предалась

Перед врагом твоим неумолимым?»

 

Георгий – он не так бы поступил.

Пробил бы небо и рассек бы горы!

Спеши к нему, покуда хватит сил,

Довольно слушать эти разговоры!

 

Ведь не один он будет там убит –

Опасность больше. Поразмысли, Зоя!

Там весь отряд. Он может быть разбит,

И все тогда падут на поле боя.

 

В лесу

Луна укрылась в темных облаках.

Гармонь в руках у русского рыдает.

О чем же он, затерянный в лесах

Защитник Крыма, песню напевает?

 

«Привык на Волге землю я пахать,

В лесу теперь своё нашел я место.

«Приди, спаси!» – ко мне взывает мать.

«Приди, спаси!» – зовет меня невеста.

 

В оковах мать, над милою моей

Враг надругался зло и беспощадно.

Пока не уничтожу я зверей,

К себе на Волгу не вернусь обратно».

 

Ударив в сердце гневною волной,

Боец-кобзарь гармони отвечает.

О чем же украинец молодой,

Защитник Крыма, песню напевает?

 

«Как хорошо на нашей стороне,

Где спеет украинская пшеница,

Где вольный Днепр сияет при луне,

Где в глубь волны красавица глядится!

 

Но ворон злой родные берега

Клюет, терзает, каркая злорадно.

Покуда бьется сердце у врага,

Я не вернусь на родину обратно!»

 

Вздыхает ель, купаясь в небесах,

Домбра с кобзою голос свой сливает.

О чем сегодня молодой казах,

Защитник Крыма, песню напевает?

 

«Чудесно жить в родном моём краю,

Поет Джамбул там песни в час досуга.

Там пять ковров на свадьбу ткут мою;

Склонясь над пряжей, трудится подруга.

 

Но можно ль ей о милом не скорбеть,

Когда одной так тяжко, безотрадно?

Пока на солнце в силах враг глядеть,

В мой Казахстан я не вернусь обратно!»

 

Горит луна над купами осин,

Струне домбры чонгури отвечает.

О чем сегодня молодой грузин,

Защитник Крыма, песню напевает?

 

«Эх, далека родная сторона,

Где мандарины тянутся к порогу!

Там средь подруг и день и ночь одна

Все ждет меня и смотрит на дорогу.

 

Её коса чернее тьмы ночей,

Глаза, как звезды, светятся отрадно...

Покуда враг грозит земле моей,

Нет, не вернусь я в Грузию обратно!»

 

Бой

Уже два дня за Родину свою

Герои бились в чаще буревала.

Чтобы победу одержать в бою,

Людей в отряде явно не хватало.

 

То там, то тут над самой головой

Неслись снаряды, озлобленно воя,

Но командира голос громовой

Перекрывал тяжелый грохот боя.

 

– За Родину, товарищи! В штыки! –

И, ослепив пустынные просторы,

Пылающих деревьев языки

Огнем лизали сумрачные горы.

 

И тяжкий бой не кончен был ещё,

Когда шальная пуля прилетела,

И в Зоино ударило плечо.

И Зоя, пошатнувшись, побледнела.

 

Померкли горы, свет погас в глазах...

И лишь когда сознание вернулось,

Почувствовав веревки на руках,

В изнеможенье Зоя оглянулась.

 

Глядит она, не в силах глаз отвесть,

На тех, кто пал за честь родного края...

Увы, в живых осталось только шесть –

Шесть раненых, и вот она седьмая...

 

И между ними, связан по рукам,

Лежал Георгий, раненный в сраженье,

И гордость, непонятная врагам,

Была видна в любом его движенье.

 

Что ж, партизаны выполнили долг!

Недаром так враги рассвирепели,

Когда, в атаку бросив целый полк,

Лишь раненых нашли в глухом ущелье.

 

Не скоро до сознанья их дошло,

Что ускользнули основные части

И только семь героев, как назло,

Едва живых, теперь у них во власти.

 

Но пленники отважные молчат,

И часовой, как зверь, на них косится,

И над телами раненых орлят

Витает ворон, сумрачная птица.

 

И вот поочередно на допрос

Их повели эсэсовцы конвоя.

Когда, подняв, солдат её понес,

От ненависти застонала Зоя.

 

И вот перед начальником сидит

Грузинка, не скрывая отвращенья.

И молча Курт на девушку глядит,

В его глазах и гнев и изумленье.

 

Допрос

– Ну, партизанка, мы теперь одни!

Поговорим с тобою, как бывало,

Скажи о ваших людях. Где они?

Где штаб у них? Их много или мало?

 

– Довольно, Курт! Что время зря терять!

Я не хочу своё позорить имя.

А вот тебе придется отвечать:

Ты нам помог рассказами своими.

 

Ты хочешь знать, где партизанский стан

И много ль нас, участников похода?

В Крыму сегодня столько ж партизан,

Сколь и сердец у нашего народа.

 

Ты хочешь знать, где нынче штаб у нас?

Он в сердце, здесь! Мы научились драться

И побеждать. У нас сто тысяч глаз,

Сто тысяч рук, чтоб с вами расквитаться.

 

К нам, партизанам, все ведут пути,

И поневоле я смеюсь над вами:

Зачем вы нас стараетесь найти?

Мы вас найдем и уничтожим сами.

 

Две Зои

Не ветер ли так жалобно поет,

Качая ветви старого платана?

Иль это мама плачет у ворот,

Темна, как ночь, как сумерки, туманна?

 

Лицо пылает жаром, на груди

Полос кровавых темный отпечаток.

Вся жизнь теперь осталась позади,

И смерть близка, и час последний краток.

 

Над изголовьем, медленно шурша,

Уже простерлись сумрачные крылья,

И собирала Зоина душа

Своей любви последние усилья.

 

И вдруг лучи блеснули перед ней.

И отошла смертельная дремота,

В рубашке окровавленной своей,

Припав к стене, смотрел на Зою кто-то.

 

И видит Зоя: перед ней стоит

Другая Зоя, близкая, родная,

И горестно и тихо говорит,

Теплом очей подругу обнимая

 

«Замучили, сестрёночка, тебя?

Сама я знаю, как бывает больно.

Тяжелый груз взяла ты на себя,

Не спорь со смертью, милая, довольно!

 

И мне ведь мама теплые носки

Носить велела и платок пуховый.

А я босая шла по льду реки,

Босая шла всю ночь в мороз суровый.

 

Все мучили, хотели, чтоб сдалась,

Чтоб выдала товарищей на муки,

А я сама, родная, поднялась

На виселицу, не далась им в руки».

 

«Ах, Зоенька, меня железом жгли,

Меня всю ночь без отдыха пытали!

Но ничего добиться не могли

И ничего, ни слова не узнали.

 

Ведь Грузия в одном строю идет

С Россией, расцветая год от года!

И так же как учиться наш народ

У русского старается народа,

 

Так я всегда училась у тебя,

Тебе во всем я подражать хотела,

Чтобы, Отчизну милую любя,

Не посрамить её большое дело».

 

«Да, милая подруженька, с тобой

Хотели мы учиться и трудиться...

Но враг пришел, и видишь, что со мной

И что с тобой, сестра моя, творится!»

 

И девушка на локти оперлась,

Чтобы обнять туманное виденье.

И это был её последний час,

Её любви последнее мгновенье.

 

И в тишине темницы городской,

Когда наутро заскрипела дверца,

Уже не билось, полное живой,

Огромной жизни, Маленькое сердце!

 

Бессмертие

Не думай, Курт, что сделка удалась,

Когда ты продал честь свою и совесть:

Не кончилась, но только началась

О девушке моя простая повесть.

 

Когда, насытив бешенство своё,

Ты бросил Зою в черный мрак колодца,

Неужто думал ты, что жизнь её

Забудется и в памяти сотрется?

 

И где б ты ни был нынче, лейтенант,

Лежишь в земле, или утоплен в море,

Иль метишь в командиры новых банд,

Прими участье в этом разговоре.

 

Ты думаешь, что Зоин кончен век,

Коль вырвать ты сумел её из строя?

О нет! Она бессмертна, как Олег,

Как та, другая, маленькая Зоя.

 

В лучах звезды нам Зоин светит лик,

Цветы её дыхание качает.

Ты знаешь ли? У древних есть язык,

Где слово «зоя» жизнь обозначает.

 

Да разве лишь на древнем языке

Твердит о жизни людям это имя?

Вон посмотри: в Корее, вдалеке,

Окружена солдатами чужими,

Истерзанная женщина стоит,

И нет конца страданьям кореянки.

–Как звать тебя? Куда твой путь лежит?

Где ваши части? – спрашивают янки.

 

– Как звать меня? – им слышится в ответ. –

Мне имя Зоя! – И звучит команда...

И юной героини больше нет...

И вот на казнь ведет другую банда.

Но сколько б их ещё ни привели

Под сумрачными взглядами конвоя,

Захватчикам родной своей земли

Все отвечают: «Зоя!», «Зоя!», «Зоя!»

 

Послушай, Джон, иль как там звать тебя,

Слепой подручный нового фашиста,

Который, села мирные губя,

Из Курта хочет сделать реваншиста,

Который смотрит с бешенством на нас

В мечтах и вихре атомных снарядов,

В надежде получить на этот раз

Несметные подачки от магнатов, –

Спроси у Курта, что он получил

И каковы его приобретенья?

Подумай же, не слушай заправил,

Покуда время есть на размышленья...

Иосиф Нонешвили (Пер. с груз. Н. Заболоцкого)

 

Зина Самсонова

 

Зинка

Памяти однополчанки –

Героя Советского Союза Зины Самсоновой

 

1

Мы легли у разбитой ели.

Ждем, когда же начнет светлеть.

Под шинелью вдвоем теплее

На продрогшей, гнилой земле.

 

– Знаешь, Юлька, я – против грусти,

Но сегодня она не в счет.

Дома, в яблочном захолустье,

Мама, мамка моя живет.

У тебя есть друзья, любимый,

У меня – лишь она одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

 

Старой кажется: каждый кустик

Беспокойную дочку ждет...

Знаешь, Юлька, я – против грусти,

Но сегодня она не в счет.

 

Отогрелись мы еле-еле.

Вдруг приказ: «Выступать вперед!»

Снова рядом, в сырой шинели

Светлокосый солдат идет.

 

2

С каждым днем становилось горше.

Шли без митингов и знамен.

В окруженье попал под Оршей

Наш потрепанный батальон.

 

Зинка нас повела в атаку.

Мы пробились по черной ржи,

По воронкам и буеракам

Через смертные рубежи.

 

Мы не ждали посмертной славы. –

Мы хотели со славой жить.

...Почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит?

 

Ее тело своей шинелью

Укрывала я, зубы сжав...

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

 

3

– Знаешь, Зинка, я против грусти,

Но сегодня она не в счет.

Где-то, в яблочном захолустье,

Мама, мамка твоя живет.

 

У меня есть друзья, любимый,

У нее ты была одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом стоит весна.

 

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

...Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала?!

Ю. Друнина

 

Зинаида Туснолобова

 

Фронтовая сестричка

О Герое Советского Союза Зинаиде Туснолобовой

 

С фотографии выцветшей

В мир – глаза удивлённые...

Нос курносый, с веснушками,

Пухлый девичий рот.

Средь девчонок –обычная,

В жизнь по-детски влюблённая:

Вот такою ты, Зиночка,

Уходила на фронт...

 

Повзрослела ты сразу, фронтовая сестричка:

После школьного бала... и под ливень свинца...

Пряча слёзы в глазах, под пилоткой косички,

Под обстрелом тащила с поля боя бойца.

 

–Потерпи, мой хороший! –всем шептала девчушка:

–Обработаю рану – проживёшь лет до ста!!!

Лишь внутри, под шинелью билось сердце пичужкой...

Слышит стон средь убитых и –ползёт медсестра...

 

Каждый день, как, последний! В бой со смертью вступая,

Ты ползла по окопам через мины... И вновь,

Сотни жизней спасала медсестра рядовая:

Сквозь войну пронесла ты доброту и любовь.

С. Титова

 

Валерия Хомякова

 

Песня о летчице Хомяковой

летчику-истребителю старшему лейтенанту Валерии Хомяковой, сбившей в ночном бою немецкий «Юнкерс-88».

 

Ночь покрыла города и села,

Обняла поляны и леса.

И в кругу твоих друзей веселых

Смолкли на минуту голоса.

 

Вдруг сверкнуло на вершине ночи,

В облаках прожектор заиграл.

Будь, пилот, в бою упрям и точен

И держи уверенно штурвал!

 

Всё проверив строго и умело,

Лейтенант садится, просит взлет.

Это наша Хомякова Лера,

Смелый и отчаянный пилот.

 

Подан старт, летит стальная птица.

Каждый затаив дыханье ждет.

Вот и враг – и очередь по фрицу, –

Пламя охватило самолет.

 

Бой закончен, летчик рапортует:

Все в порядке – мой противник сбит!

И семья пилотов торжествует:

Счет геройским подвигам открыт!

Т. Иванчук

 

Лиза Чайкина

 

Партизанка Лиза

Белая берёзонька у хаты

Наклоняла ветви до земли.

Мимо хаты пьяные солдаты

В город Пено девушку вели.

 

Болью сердце девичье томили,

И огнём пытали и водой.

Никакие муки не сломили

Верность партизанки молодой.

 

Были ветра горькие заплачки

В эту ночь осеннюю долги.

На путях у старой водокачки

Расстреляли девушку враги.

 

Мать-Отчизну девушка любила,

Для неё дышала и жила,

И на свете никакая сила

Сбить её с дороги не могла.

 

Солнце мая сгонит саван белый,

Зашумит весенняя трава.

Вечно в песнях молодости смелой

Будет Лиза Чайкина жива.

А. Сурков

 

Из стихов о Лизе Чайкиной

1

В заснеженном русском пространстве

Далекая точка видна –

Идет деревенская девочка

По зимней дороге одна.

 

Зажмурив глаза, против ветра

Идет она через поля,

Шажками все три километра

На мелкие части деля.

 

Её провожают берёзы

И ясень встречает в пути...

Такого серьезного взгляда

У взрослых людей не найти.

 

Идет деревенская девочка

Сквозь рощу, сквозь русский пейзаж

В неполную среднюю школу,

В единственный гордый этаж.

 

А ветер и сверху и снизу

Несется, поземкой пыля…

– Как звать тебя, девочка? – Лиза!

– Фамилия? – Чайкина я!

 

И снова сквозь поле, сквозь рощу –

Своим неизменным путём –

Идет деревенская девочка...

Давайте с ней рядом пойдём!

 

Пройдем через молодость эту,

Вживемся в её бытиё –

От парты, от первых отметок

До смертного часа её.

 

От азбучной первой картинки,

От хохота детских забав

Пройдем партизанской тропинкой

К безмолвью ночных переправ.

 

Мы вспомним при первой тревоге

Избушки родного села,

Как девочка шла по дороге,

Как Чайкина наша жила,

 

Смеялась и пела... А ныне

Салюта приглушенный гром:

Мы тело своей героини

Сегодня земле предаем.

 

Над Лизой над нашей – над нею

Встает невысокий курган...

И есть ли печаль тяжелее,

Чем тяжкая скорбь партизан?

 

Не счесть наших долгих лишений,

Бессонные ночи не счесть,

Но нет ничего драгоценней,

Чем наша священная месть!

 

Мы ливнем огня и металла

Всю линию фронта зальем

За то, что она намечтала

В девическом сердце своём...

 

Пойдем, деревенская девочка!

Идём, дорогая, идём!

 

2

Ей песни печальные не удавались,

Хоть многое в жизни узнать довелось…

Мечты набегали и разбивались

На брызги желаний о жизни утес.

 

Был гостеприимен, но чуточку жёсток

Взгляд ее серых приветливых глаз.

Как будто она – незаметный подросток –

Заметила самое важное в нас.

 

И люди, входившие в избу-читальню,

Где Лиза заведующей была,

Над книгой веселой или печальной

Стояли застенчиво у стола.

 

И Чайка, не ударяясь в амбицию,

Смотрела прилежно на дело свое,

Как медленным шагом входил в эрудицию

Товарищ, родившийся раньше ее.

 

И он победит, он упорства не сбавит,

Изнемогая в тяжелой борьбе,

Когда застревает вязкий алфавит

Мелкою буковкой на губе.

 

И легче как будто, и всё незаметней

Дорога к высоким вершинам идей

Под руководством пятнадцатилетней

Девочки – героини моей…

 

3

Была эта комната невысока,

Пахла поленьями сыроватыми,

И тусклая лампочка у потолка

Светила ничтожными киловаттами.

 

За окнами шла деревенская ночь,

Как при Мономахе и как при Романовых;

Казалось: Иванушке в горе помочь

Приходят былины в сапожках сафьяновых.

 

Казалось, что всё продолжалось, как встарь,

Что юность беспечна со старостью рядом…

Но эту иллюзию секретарь

Развеял международным докладом.

 

Английской грамматики знал он закон:

Там все ударенья на первом слоге,

Но вместо «Ло́ндон» произносил он «Лондо́н»,

И это звучало торжественно-строго.

 

Он раны Европы перечислял –

Курносый мальчишка Калининской области, –

Он ясно увидел и показал

Идущих пожаров кровавые отблески.

 

Не знал он тогда, что раздавит война

Родную деревню шагами звериными,

Немецкими спичками подожжена –

И эта вот комната станет руинами!

 

В необходимость свою на земле

Он фанатически верил, не ведая,

Что шестеро суток в немецкой петле

Качаться ему перед самой победою…

 

И эта решимость на плотных губах

Такой жизнерадостностью дышала!

И кровь, что прольет он в грядущих боях,

Румянцем на щеки его проступала…

 

И Лиза среди комсомольцев других

Сидела и не шевельнулась ни разу,

И, словно незабываемый стих,

Звучала в ушах ее каждая фраза.

 

Как будто и Лиза и люди окрест

На несколько вдруг приподнялись ступенек…

Так слушает мальчик военный оркестр,

Так Пушкина слушал его современник…

 

О первый мой ранний приход в Комсомол,

Военный порядок неприбранных комнат!..

Куда бы мой возраст меня ни довел –

Я буду, я буду, я буду вас помнить!

 

Я буду вас видеть издалека,

Вы будете песней звенеть молодою,

И тусклая лампочка у потолка –

Светиться неугасимой звездою…

 

4

Счастья называть между другими

Чье-то уменьшительное имя,

Счастья жить, скрывая от подруг

Сердца переполненного стук,

Счастья, нам знакомого, не знавшей,

Чайкина ушла из жизни нашей.

 

Это счастье быть большим могло бы,

Если б вашей встрече быть…

Может, он салютовал у гроба –

Тот, кого могла б ты полюбить?

 

Может, он, ушедший воевать,

Спит сейчас в землянке на рассвете?

Может, некому ему писать,

Потому что он тебя не встретил?

 

И не только за поселок каждый,

За свое сожженное село, –

Месть и месть за двух прекрасных граждан,

До которых счастье не дошло!

 

5

Ветром и пылью клубилась дорога,

И поле пылало во всю ширину…

Животные шли молчаливо и строго,

Как будто они осуждали войну:

 

«Мы с гомельских пастбищ, травой знаменитых,

Ушли перед самым осенним покосом,

Мы, может, сегодня на наших копытах

Последнюю мирную землю уносим!..

 

Не уходить бы! Остаться б! Припасть бы еще

Губами к родному, к зеленому пастбищу!..»

 

Обид не прощать и пощады не ждать –

Смертельного боя простая наука…

И Лиза взглянула на старую мать, –

И мать поняла, что настала разлука.

 

Молчание матери русской! Оно

В прощанье с детьми зародилось, наверное,

При Наполеоне, давным-давно,

В глухой деревушке Смоленской губернии.

 

Ярость глухая народного мщения!

Ты воскресаешь, в лесах оживая,

Опыт внезапного нападения

Сквозь три поколения передавая.

 

Ты в эти знакомые лица вглядись:

По тропам лесным партизанским отрядом

Людей поведет не Давыдов Денис,

А Батя, а Дед, а живущие рядом,

 

И, повторяя свой путь боевой,

Снова увидишь ты образ любимой, –

Лиза идет вдоль опушки лесной

Символом нации непобедимой.

 

Издали бой долетает раскатами,

Глуше товарищей голоса.

Сумрак густеет, и прячут леса

То, что должно быть до времени спрятано…

 

6

Сквозь ветви луна освещала

Лесной заколдованный мир…

– Пора уже! – Лиза сказала.

– Иди! – говорит командир.

 

Глухой партизанскою ночью

Обманчива тень деревень,

По краю дорожных обочин

Мелькает разведчицы тень.

 

Дороги ей бросили вызов,

Овраги ее стерегут…

Как звать эту девушку – Лиза?

А может быть, Зоей зовут?

 

Одной проходили стезею,

Одни охраняли края

И Космодемьянская Зоя,

И Чайкина Лиза моя!

 

Ты с нею была незнакома,

Ни разу не виделась с ней…

Так будь хоть в поэме как дома

С чудесной подругой своей!

 

Сестра повстречалась с сестрою,

Родные друг друга нашли,

И в список народных героев

Вы рядом, обнявшись, вошли!

 

7

Про дела Ермака, про Иртыш

Партизаны вполголоса пели,

Прикрывая ладонями рты,

Чтоб слова далеко не летели.

 

Лес да лес наступает кругом –

Часовой партизанских землянок…

Спой нам, Лиза, теперь о другом,

Спой нам песню о нас – безымянных…

 

Таял песни летучий дымок

Под осенними небесами,

Вторил ей молодой тенорок,

Пожилые гудели басами…

 

Шли отряды по этим лесам,

Здесь народная месть бушевала, –

Здесь музей Революции нам

Открывает свои филиалы.

 

Я всегда это место найду,

Здесь войны партизанской припевы

В восемнадцатом жили году,

А под этой сосной – в сорок первом!

 

8

Кончалась ночь, рождался новый день,

Холодный полдень проносился мимо, –

Она прошла пятнадцать деревень

Походкою своей неутомимой.

 

Как родственнице, каждый рад ей был

И понимал, что, сколь отпор ни труден,

На что он годен – их немецкий тыл,

Когда в тылу немецком наши люди!

 

9

Нет! Я предателей не назову,

Светлых стихов о тебе не марая…

Если, как ты, я на свете живу, –

Буду я счастлив, как ты, умирая!

 

Вот мне секунды останется жить!

Вот я прошел через ужасы пыток,

Чтобы, как Чайка, жадно испить

Мужества благородный напиток!..

 

Люди идут молчаливой толпой,

Слез набегающих не вытирая, –

Это деревня пошла за тобой,

В путь твой последний тебя провожая.

 

Десять шагов отсчитал лейтенант,

И неподвижно солдаты стояли…

Милая! Мужество – это талант!

Сколько талантов они расстреляли!

 

10

Шла ты в школу, девочка… Тогда-то

Мы и познакомились с тобой.

Но уже встает другая дата

Всей своею правдой роковой.

 

Ты была веселою намедни,

Ты была певуньей среди нас…

Девочка! Шаги свои замедли –

Приближается последний час.

 

Как мне быть с мечтаньями твоими,

Устремленными далеко ввысь?

Заклинаю – юности во имя,

Девочка, остановись!

 

Но не девочка, а партизанка

Продолжает свой последний путь.

Страшный круг штыков немецких замкнут,

И его никак не разомкнуть!

 

Но на милом, на родном лице

Не прочесть ни скорби, ни печали…

Не хочу присутствовать в конце!

Дай еще раз мне побыть в начале!

 

Зажмурив глаза против ветра,

Проходишь ты через поля,

Шагами все три километра

На мелкие части деля.

 

Тебя провожают березы

И ясень встречает в пути…

Но сквозь подступающие слезы

Мне туда дороги не найти!

 

Вот и я иду с твоим отрядом

Расстрелять предателей твоих,

Вот и я со всей деревней рядом,

За кольцом немецких часовых.

 

Вот уже прицелились солдаты…

Хладнокровный залп… один… другой…

И – поэтом, партизаном, братом –

Я прощаюсь, Чайкина, с тобой!

 

Может, образ твой издалека

Слабым светом песня освещала,

Но дышала каждая строка

Воздухом, которым ты дышала!

М. Светлов

 

Лиза Чайкина (Поэма)

 

Вступление

Деревня Руно – родина твоя,

С негромкой песней робкого ручья,

С весёлой, быстрой Руною-рекой,

От дома до реки – подать рукой.

 

Я в том краю, на родине твоей,

Следов твоих искала много дней,

По всем твоим дорогам я прошла,

Где в детстве ты играла и росла.

 

Я постучалась к матери твоей,

Она открыла двери мне, и с ней

Всю ночь мы говорили о тебе.

Весь день мы просидели с ней в избе.

 

На переборке в раме твой портрет,

А вот тебя сегодня в доме нет.

Теперь другой на старом месте дом,

Но всё тобой живёт и дышит в нём,

 

И светом полдня вновь озарено

Распахнутое в новый день окно.

Вошла сестра, с которой вместе ты

Рвала в лугах весёлые цветы,

 

Снопы вязала, ягоды брала,

Которая тайком к тебе пришла

На берег Волги в грозный год войны,

Когда деревни были сожжены, –

 

Пришла и подняла тебя с земли,

Чтоб партизаны тело погребли.

Вошёл тобою вынянченный брат –

В его глазах я твой узнала взгляд, –

 

Вошёл и сел, и развернул гармонь.

По сердцу моему прошёл огонь,

Огонь щемящей боли и тоски.

Как ласточка, из-под его руки

 

Рванулась песня и пошла кружить.

«Она любила с песнями дружить», –

Сказала мать, и вздох оборвала,

И еле слышно песню назвала.

 

Я по складам читаю жизнь твою,

Страницы детства, юность узнаю,

От первых игр и первых книг твоих

До смертных мук... Мы не забудем их!

 

Они, как молнии, по мне прошли,

Огнём и кровью сердце обожгли.

Вся жизнь твоя, как книга, предо мной, –

Страницу детства бережно открой.

 

Детство

 

1

За деревней поле и кусты.

За деревней дети на лужайке.

Я тебя узнала в этой стайке:

Русые косички – это ты.

 

Лён цветёт. Гудят в ромашках пчёлы,

И кузнечики в траве звенят.

Голубые, словно лён весёлый,

На меня глаза твои глядят.

 

Все твои приятели с тобою –

И сестра, и Стёпа, старший брат,

У дороги собрались гурьбою,

Хвастается кто-то из ребят:

 

«Я ведь тоже командиром буду!»

Стёпа сел на палочку верхом,

И помчалась, без коней покуда,

Конница к деревне босиком.

 

По июлю голубому,

По его густой траве

Прибежишь ты с песней к дому

И с венком на голове.

 

На пригорке земляника.

Земляники наберёшь.

В поле вьётся повилика,

У дороги зреет рожь.

 

Твой подсолнух в огороде

Жёлтым солнышком горит.

На гряде, как в хороводе,

Мак на цыпочках стоит.

 

А берёза над тобою

Машет веткой кружевной.

Тонкой девочкой босою

Ты стоишь передо мной.

 

2

С добрым утром, солнышко в окошке,

С добрым утром, ясная заря!

Гладит загорелая ладошка

Первую страницу букваря.

 

«Как тебя зовут?» – спросили в классе.

«Лиза». «А фамилия твоя?»

«Чайкина». Жестка на первом часе

Непоседам школьная скамья.

 

В школе стены гладкие, сухие,

Парты и высокий потолок.

«Ну, а буквы знаешь ты какие?»

Крошится в руке твоей мелок.

 

Первые тревоги и заботы:

Выучить урок, не опоздать.

Мама сядет прясть после работы.

Что ты можешь маме рассказать?

 

Зимние каникулы да горка,

А в снегу на горке – дед-мороз.

Сколько ребятишек на задворках,

Сколько санок мчится под откос!

 

Кто догонит Стёпины ледянки?

Он летит с горы быстрее всех,

Набежали друг на дружку санки –

Тут и слёзы горькие и смех.

 

Ты кричишь девчонке: «Слезомоя,

Не реви, растает вся гора!»

И летишь ты под гору стрелою,

И смеётся звонко детвора.

 

В старом полушубке, в полушалке,

Прибежишь, озябшая, домой.

На сугробе раскричались галки,

Галкам тоже холодно зимой.

 

3

А наскучит с куклою играть –

Ты отдашь её своей сестрёнке.

И откроешь книжку, и в сторонке

Сядешь втихомолку почитать.

 

Пальчиком по ней водя, читаешь,

И от книжки глаз не оторвать.

Смотришь на картинки и мечтаешь, –

Хорошо над книжкой помечтать!

 

А вдали, тускнея понемногу,

Гаснет за деревнею закат,

Далеко в полях бежит дорога,

Далеко Москва и Ленинград.

 

За окном в снегу стоят деревья,

Замела метелица амбар.

Мама на собрании в деревне,

Вскипяти для мамы самовар,

 

Наколи лучины и для печки

Дров сухих охапку приготовь,

Чашки вымой, подмети крылечко, –

Маме ты ни в чём не прекословь.

 

Маме трудно, маминой заботы

Не измеришь маленьким шажком,

Маме столько выпало работы,

Что могла б тягаться с мужиком:

 

Двух растить парнишек, двух девчонок –

Разве это мало для одной?

Ластится у ног твоих котёнок,

Ходики стучат над головой.

 

Что-то долго мама задержалась...

Что там на собранье говорят?

Спорят и махоркою дымят.

Девочка, скучая, дожидалась

И в окно смотрела на закат.

 

Ей мороз на стёклах рисовал

Снежный бор. Звезда зажглась, как свечка,

И никто ту девочку не знал,

И тревожилось её сердечко.

 

Почему был не по-детски строг

Взгляд её, а может быть, печален?

За окошком искрился снежок,

Торопливо ходики стучали.

 

У неё в глазах блеснули слёзы –

Стало жалко маму и того,

В шапке со звездой, что звал в колхозы, –

В прошлый раз кричали на него

Колосов с Аришкой. И угрозы

Выкликали. Сердце ничего

Не забыло. Люди говорили:

Шла учительница из села,

Кулаки догнали и убили, –

Тоже агитацию вела.

 

«Почему они её убили?» –

Девочка расспрашивала мать.

«Потому что правды не любили,

Против правды вышли воевать».

 

Как тебе понять, моя родная,

Эти все зачем и почему?

Гаснет луч последний, догорая,

Спать, должно быть, хочется ему.

 

Ветер за стеной шуршит в соломе,

Дом столбушкой вьётся над трубой.

Мать пришла – светлее стало в доме,

Будто солнце принесла с собой.

 

4

Снега, снега лилово-голубые.

Залесский сельсовет среди снегов.

Сегодня ты пришла сюда впервые,

Немало ты отмерила шагов.

 

Ты лесом шла и не боялась волка.

Дорога стлалась скатерти белей.

«Счастливый путь!» – тебе шептала ёлка.

«Спасибо!» – ты в ответ сказала ей.

 

И ты пришла. И у порога встала,

Платок заиндевелый развязала

И, как большая, села на скамью.

Потом сказала: «Нет, я постою!»

 

И встала. И стояла. И смотрела

На ленинский портрет и на людей

В лаптях и полушубках, на детей,

Что были на руках у матерей.

 

На стенах густо хвоя зеленела,

И траур с кумачом сплетались в ней.

Докладчик вечер объявил открытым.

На стол поставили графин с водой.

 

Из рамки, траурной каймой повитой,

Смотрел с портрета Ленин, как живой.

Смотрел на стариков седых и древних,

Что перед ним сидели на скамьях,

 

На матерей с детьми и на деревни,

И на берёзы русские в полях.

За окнами сверкал морозный вечер.

Но ты и детским поняла умом,

Какое горе нам легло на плечи:

Мы третий год без Ленина живём.

 

Домой вернувшись, долго в тишине

Ты не спала. Звезда плыла в окне.

От месяца на снег ложились тени,

И, как живой, смотрел с портрета Ленин.

 

5

Май стучится в двери нашей школы,

Значит, настежь двери отворяй,

Песнею встречай его весёлой,

Праздничное платье надевай.

 

Красный галстук повяжи на шею

И шагай с отрядом заодно.

С каждым днём погода хорошеет,

С каждым днём видней у речки дно.

 

Что ты будешь делать нынче летом?

Мне совсем нетрудно отгадать.

С мамой просыпаясь до рассвета,

Будешь ей в работе помогать:

Лён полоть, окучивать картошку,

В огороде грядки поливать.

 

«Привыкай к работе понемножку,

Помогай мне, дочка, – скажет мать. –

Ты уже не маленькая, - скажет, –

Скоро будешь маме по плечо».

 

«Сбегай в поле!» – старший брат прикажет.

Сбегаешь и спросишь: «Что ещё?»

И верхом на сивке или бурке

Улицей промчишься во весь дух,

Лаем пёс зальётся в переулке,

Кукарекнет на дворе петух.

 

Сколько лето радостей подарит!

Каждый день хоть чем-нибудь да нов.

Туча вдруг найдёт, гроза ударит,

Луг раскинет радугу цветов.

 

Сколько неизвестного на свете!

Смена дня и ночи, зим и лет.

Что такое радуга и ветер?

Ты на всё найдёшь себе ответ.

 

Как рубашка в поле вырастает,

Колосом становится зерно...

А когда последний снег растает,

К нам влетит черёмуха в окно.

 

В мае школу кончишь, сдашь экзамен,

Сторож на замок закроет дверь,

Ты посмотришь грустными глазами,

Скажешь: «Я не школьница теперь».

 

Скажешь: «Вот и весь мой курс науки,

Вот и вся моя путёвка в жизнь.

В пятый класс, в шестой пойдут подруги,

Только я...» – «Ты, Лиза, не тужи.

 

Ты ещё успеешь и учиться

И догнать и перегнать подруг, –

Без тебя мне дома как без рук,

Никакое дело не спорится».

 

Мать, вздохнув, на дочку поглядела

И по-матерински пожалела

Девочку, прижав к своей груди:

«У тебя вся жизнь ведь впереди...»

 

Ты в ответ ни слова не сказала –

Так была обида велика,

Сидя на крылечке, ты мечтала,

Провожая в небе облака.

 

Где-то, где они ни побывали!

Лёгкой стаей плыли над Москвой,

Может, ночевали на Урале,

А теперь клубятся над тобой.

 

6

Пока ты росла и покуда училась,

Носила из школы в тетрадях отметки,

Глазам твоим сказка живая открылась

Той первой, той памятной нам пятилетки.

 

Огни Днепрогэса – о них ты читала?

О тракторном тоже, наверно, читала?

Не вместе ль с Отчизною ты подрастала?

Не вместе ли с нею экзамен держала?

 

И к вам уже скоро, как будто из сказки,

Своей богатырской походкой по тракту

Придёт настоящий, придёт сталинградский

И друг и работник по имени «трактор».

 

Откуда же взять трактористов? А Стёпа?

А наши ребята на курсы поедут!

Завидует Лиза ребятам, ещё бы!

Да только кому она скажет об этом?

 

7

Мама веники ломала,

А кукушка куковала

На неведомом суку

В сотый раз своё ку-ку.

 

Ветки мать берёт в охапку,

Будем веники вязать.

Загадала мать загадку –

Наше дело разгадать.

 

«Ходит по полю гудок

И по лавкам гудок,

И весёлый тот гудок

Смирно сядет в уголок».

 

«Это веник, это веник!» –

Все кричат наперебой.

На поляне листьев тени,

На поляну льётся зной.

 

А грибной поры приметы,

А далёкое «ау»,

А закаты, а рассветы –

Снова всё, как наяву.

 

Но куда ушло, не знаю,

Приоткрыв какую дверь,

Где оно, не отгадаю,

Детство где твоё теперь?

 

Ведь оно ещё недавно

Так приветливо и славно

С пионерской песенкой дружило,

По весенним лужицам кружило,

 

Шелестело листьями в саду,

У костра походного сидело,

Из окна на целый мир глядело

И у всех смеялось на виду.

 

Засыпая, лепетало: «Мама!»

Прижималось ласково к плечу,

Надувало губы и упрямо

Говорило: «Нет, я не хочу!»

 

Миновало детство. На пороге

Встала юности твоей пора,

Все её открытые дороги,

Встречные, попутные ветра.

 

Юность

1

Речка Руна, Руна-речка, –

Зачерпни воды и пей!

Словно белые овечки,

Облака бегут по ней.

 

Здесь бельё ты полоскала,

Встав на камешек ногой,

Песню тихо напевала,

Умывалась той водой,

 

Умывалась и глядела,

Будто в зеркало, в реку,

Втайне, может быть, хотела

Приглянуться пареньку.

 

Может быть, вздохнув при этом,

Не сказала ничего...

Полыхало зноем лето,

Шли на убыль дни его.

 

Жали рожь, но врозь, не вместе,

Как теперь в родном краю

Жнут артелью, честь по чести, –

Врозь вели межу свою,

 

Свою полосу кривую,

Ту, что клинышком сошлась,

Горевую, вековую,

Что крестьянскою звалась.

 

Лиза тоже за рекою

Вместе с матерью, с сестрою

Жнёт.

Загон да полоса.

Отвела осот рукою,

Жалит колос, как оса.

 

На руке болит мизинец,

Солнце голову печёт.

Вьётся Руна по низине,

Прямо к солнышку течёт,

 

Вся играет и сверкает,

Манит с бережка сбежать,

Вся прохладная такая!

Лизе жарко в поле жать.

 

«Отпусти купаться, мама,

До обеда далеко.

Я отсюда к речке прямо

Добегу с горы легко».

 

Замелькали ноги босы,

Лиза песенку поёт,

В воду прыгает с откоса,

Лёгкой чайкою плывёт.

 

То нырнёт, то встрепенётся,

Ей свежо и горячо...

По низине Руна вьётся,

Прямо к солнышку течёт.

 

2

Далёк этот день, запорошенный снегом,

Что стёжки-дорожки завеял, замёл.

В дверь Лиза с разбегу

Вбежала, сказала:

«Приняли, мама, меня в комсомол!

 

А вот мой билет комсомольский!» –

«Какой он? –

Мать вытерла фартуком руки, взяла

И хочет сказать и не может спокойно: –

Смотри, береги!» – И назад отдала.

 

«Всё, может быть, к лучшему так получилось, –

Не глядя на Лизу, подумала мать, –

К газетам да книжкам теперь пристрастилась,

Не будет о городе больше скучать.

 

В читальню в Залесный повадилась бегать,

Как чуть посвободней – она и туда...»

Далёк этот день, запорошенный снегом,

Ни стёжки-дорожки к нему, ни следа.

 

3

Первое собранье комсомола,

Первые нагрузки, первый взнос.

Не чужой – родной осталась школа,

И разлука с нею стоит слёз.

 

Близко ли, далёко ли шагаешь –

Что ни день уверенней твой шаг,

Взрослых вечерами обучаешь

Грамоте начальной в деревнях.

 

Мать, букварь впервые открывая,

Как слепая, чудом вдруг прозрев

И за слогом слог одолевая,

«Ро-ди-на» – читает нараспев.

 

Вся Россия в эти дни училась

И прямой дорогой к счастью шла,

Чтоб в любом окне оно светилось,

С песней шло вдоль каждого села,

 

Согревало колыбель младенца,

Птицей щебетало поутру,

Запросто входило к Лизе в сенцы, –

Ведь оно ей было ко двору.

 

Ничего, что Руно за лесами,

В стороне от всех больших дорог,

Занесённая стоит снегами,

Что неяркий в окнах огонёк,

 

С улочкой единственной своею,

С четырьмя десятками дворов,

С вёснами и зимами над нею,

С птицами и посвистом ветров, –

 

Но и здесь сверяет по кремлёвским

Солнышко часы свои, и тут

Родина на каждом перекрёстке,

Думами одними с ней живут.

 

4

Чтоб колос в поле выше поднимался,

Чтоб сад пышнее расцветал и рос,

Ты первая с семьёй вошла в колхоз, –

Он здесь в те дни едва лишь начинался.

 

Немало было трудностей и споров,

Сомнений и неверия в успех,

Немало в деле встретилось помех

И всякой неурядицы и вздора.

 

Но трактор, межи старые ровняя,

Могучим плугом поднимал пласты,

И всё яснее новые черты,

Всё зримей проступали в жизни края.

 

Сегодня в поле на прополку льна

Пораньше встать. Роса лежит на травах,

И жаворонок в небе, как струна,

Звенит, раскачиваясь влево, вправо.

 

«Бог помощь, комсомолки!» –

«Нам на помощь!» –

«Нет, я в колхоз на помощь не пойду», –

«Ну что же, это нам давно знакомо,

Тебя и не имели мы в виду,

Да и не примем мы в колхоз такую».

 

Аришка закурила – и дымок

Колечком вьётся, треплет голубую

На ней косынку ветер-ветерок,

Ерошит кудри, с бусами играет.

«Аришка, где твой дом, твоя семья?» –

«Ни дому нет, ни лому, – отвечает, –

Бездомная, считайте, буду я».

 

И хрипловатым голосом с похмелья

Продолжила, кивая на ходу:

«Прощайте! Ухожу на новоселье,

Имейте это, барышни, в виду...»

 

И вдруг остановилась, выкликая:

«Пропащая, потерянная я!

Отец – кабатчик, мачеха лихая, –

Такой сдалась ты мне, судьба моя...»

 

И уходя, девчатам погрозила,

Над головою занося кулак...

Не сеяла Аришка, не косила,

И всё, что мы любили, не любила,

Жила не так и думала не так.

 

Окончен день. Вы славно потрудились,

И председатель похвалил девчат.

В прогоне пыльном кони в кучу сбились.

Шагал пастух. Ремённый кнут с плеча

И сумка свисла. В ней лежал рожок, –

Пастух играл на нём «коровью зорю».

А за рекою Руною – лужок,

И сосенки бежали вверх по взгорью.

 

В один из вечеров, под выходной,

Когда кругом цветы в лугах пестрели,

Когда заря встречается с зарёй,

Здесь парни с девушками песни пели,

 

Кадриль водили, пляску под гармонь.

Внизу река струилась рябью зыбкой.

Зажгли костёр, и озарил огонь

Их лица молодые и улыбки.

 

«Ещё такой мы жизнью заживём,

Что будут нам завидовать другие!»

На платьице в горошинках твоём

Играли отблески огня косые.

 

Костёр погас. Дергач скрипел в лугу.

Горел огонь за речкой в сельсовете.

Чуть слышно по земле прошёлся ветер

И разбудил камыш на берегу.

 

«Ты, Лиза, здесь? А я тебя искал...»

Парнишка вдруг смутился почему-то,

И всё, о чём он думал в ту минуту,

О чём хотел сказать, он не сказал.

 

Ночь над землёй торжественно плыла

И всеми звёздами тебе сияла,

Цветами все тропинки устилала.

И ты без слов парнишку поняла.

 

Вы не спеша пошли рука в руке –

Дорога под уклон вела – к реке,

Короткою она вам показалась.

Твой дом темнел совсем невдалеке,

Берёза над крыльцом его склонялась.

 

О, кто из нас не помнит первых встреч,

Своих тропинок на рассвете к дому?

Как песню, в сердце надо их беречь, –

Кому такое чувство незнакомо?

 

Калиткой хлопнув, Лиза на крыльцо

Взбежала по ступенькам, дверь закрыла...

И Коле снилось Лизино лицо

И те слова, что Лиза говорила:

 

«Какие мы счастливые с тобой!»

...Вставал рассвет над Руно голубой.

 

5

«Как ты забегалась за день

В хлопотах, дочка моя!

Сядь, отдохни, бога ради...»

Ужинать села семья.

 

И величаво и строго

В вашем дому в этот час, –

Слов говорится немного,

Пьётся, как водится, квас.

 

Чинно беседа ведётся,

Больше всего о делах,

Стихнет и снова начнётся:

Хлеб созревает в полях...

 

«Лиза у нас боевая!» –

Мать пошутила слегка...

Кофта твоя голубая

Стала тебе коротка.

 

Выросла ты. Как-то строже

Взгляд твой, задумчивей стал.

Тёплый румянец на коже,

Словно заря, заиграл.

 

«Вот уж невеста и эта,

Сын и подавно жених».

Мать на них смотрит, да где там –

Не наглядеться на них!

 

6

В дорогу юность налегке выходит.

Ей оглянуться некогда – спешит

Всё видеть, всё узнать: она в походе,

Широкий мир её глазам открыт.

 

Вот и тебя о поля и от школы

Твоя дорога в Пено привела.

И в тот же год ты избрана была

Секретарём райкома комсомола.

 

Ты полюбила этот городок

В сиянье Волги, в пламени рассветов,

Его негромкий заводской гудок,

И чаек взлёт, и все его приметы:

 

Его рыболовецкие артели,

Озёра: Пено, Волго и Вселуг –

И ледоход, бушующий в апреле,

И поездов бегущих перестук.

 

Отсюда километрах в сорока

Начало Волги, там её рожденье.

Недалеко от Пено-городка

Соединяет Руна с ней теченье.

 

Как воедино все ручьи и реки

Сливаются с большой водой морей,

Так и твоя судьба слилась навеки

С большой судьбою Родины твоей.

 

7

Совсем неподалёку от райкома,

К которому тропиночка вела,

Мне в Пено указали номер дома,

Где ты с подругою своей жила.

 

На окнах занавески распашные,

Цветы на подоконниках цвели,

И солнечные зайцы озорные

Игру с настенным зеркалом вели.

 

На этажерке книги и тетради,

А в тех тетрадях записи твои.

Я их прочту не любопытства ради.

Твои тетради – это и мои.

 

Я в них нашла программу семилетки,

По ней ты занималась каждый день

И даже ставила себе отметки...

А вот листок с названьем деревень:

 

Залесское, Селуки, Головлёво...

Доклад, написанный твоей рукой,

Повестка дня и записи – и снова

Вся жизнь твоя встаёт передо мной.

 

Бывало, сердце радует берёза

Весенняя с младенческой листвой,

Дорога в первых искорках мороза,

Клён в сентябре багряно-золотой.

 

Бывало, засидишься до рассвета, –

От книг не оторваться, мало дня.

На скатерти разостлана газета,

На стол кружок ложится от огня.

 

Цветёт сирень. Черёмуха роняет,

Как первый снег, на землю лепестки,

Весна в полях неслышно пролетает,

Просёлками гремят грузовики.

 

В полях страда. Весенний сев идёт.

Чуть свет проснёшься – курточку на плечи,

Возьмёшь портфель, газеты – и в поход.

Тебя машина, тарахтя, везёт

Дорогой тряской. Луг тебе навстречу,

Наполненный дыханием цветов,

Берёзовая роща и кустарник,

И переливы птичьих голосов,

И девушки знакомые и парни.

 

Всё радует тебя: весёлый звон

Железа, что из кузницы несётся,

И лес, и поле с четырёх сторон,

И песня, что девчатами поётся,

И русый над деревнею дымок,

И на пригорке девочка босая.

 

По колеям просёлочных дорог

Везёт тебя машина грузовая.

Ты хочешь знать – широк ли вспашки пласт,

В какую землю зёрнышко ложится.

Прикинешь тут же борозды на глаз

И скажешь: «Так, товарищ, не годится».

 

А девушки смеются: «Бракодел!

Он в женихи нам явно не подходит.

Их выбирать нам бригадир велел

Не в хороводе,

А на огороде».

 

И по душе тебе, что у девчат

Задор в руках и наготове шутка.

Но вот косынка сброшена с плеча,

Вот выпала свободная минутка –

 

И сразу песня в небо, на простор,

Горячая, согретая у сердца.

Такой досуг девчатам не в укор –

Им любо петь и в зеркальце глядеться.

 

8

А вскоре в Пено был назначен слёт

Районного актива комсомола,

Он посевной итоги подведёт,

Проверит успеваемость по школам.

 

К секретарю райкома в кабинет

Не раз сегодня Лиза забегала

И, получая от него совет,

Спросить о чём-то важном забывала.

 

«Всё, Лиза, будет хорошо. Ты зря

Волнуешься, не надо так, да что ты!»

Спокойный, ровный тон секретаря

Внушал уверенность, дышал заботой.

 

«Вот так они в «кипучей нашей буче»

Растут», – подумал он, взглянув в окно.

К нему на стол шмыгнул зайчонком лучик

И лёг, водя усами, на сукно.

 

Прошёл недавно дождик, и листва,

Лоснясь на солнце, за окном блестела.

До ниточки промокшая трава

И молодо и ярко зеленела.

 

Сверкали всюду лужи. Тёплый пар

От крыш, от уличных мостков струился,

И грома отдалённого удар

Весёлым эхом по небу катился.

 

А радуги широкая дуга,

Концами упираясь в берега,

Над Волгой запрокинулась и долго,

Припав к ней, воду светлую пила

И сказочных коней своих поила.

Вот Лиза из райкома в клуб пришла

И час спустя собрание открыла.

 

В торжественной и строгой тишине

Торжественно слова её звучали.

Сидели перед нею в клубном зале

Рядами комсомольцы. На стене

Слова приветствия виднелись чётко,

Плакаты, лозунги, Доска почёта.

 

А за трибуною – летящий шёлк

Немеркнущего знамени, как пламя.

Неугасимый свет его широк,

Он реял в посевную над полями,

Он был везде и всюду впереди.

Филиппов Ваня нёс его в груди,

Володя Павлов, Купорова Маня.

 

В его широком свете, как в лучах,

Стояла Лиза. Лиза говорила.

В простых, как хлеб и соль, её словах

Была любви и ненависти сила.

 

Коснулись каждого её слова,

Пускай неодинаково, но всё же

Одних они затронули едва,

Морозцем у других прошли по коже:

 

«И день и ночь бушует океан.

Нам ни на миг нельзя забыть об этом!

На наше поле с нашим сельсоветом

Глядят фашисты зарубежных стран...»

 

И, вытирая пот со лба платком,

Волнуясь, Лиза вновь заговорила, –

Как будто двери в светлый мир открыла

И запросто вошла в него, как в дом.

 

Все поднялись. Гремят аплодисменты,

Запели дружно песню, уходя;

Метнулись в косах праздничные ленты,

Упали с крыши капельки дождя.

 

И слушала весенней ночью Волга,

Как с песней под баян из клуба шли,

По бережку гуляючи, и долго

Расстаться, попрощавшись, не могли.

 

Проснулись птицы, разбудив кусты,

И стайкою слетелись под окошко.

«Ты, Катя, спишь?» – «А что?» –

«Да так». – «А ты?» –

 

«А я не сплю. Поговорим немножко.

Мне кажется, я раньше никогда

Ещё такой вот жизнью не дышала,

Как будто в сердце светится звезда,

Ему в груди как будто места мало.

 

И не нарадуюсь я на ребят.

Ведь посмотреть – совсем ещё мальчишки,

А как толково, дельно говорят.

Давно ль в коротких бегали штанишках,

Не слушались! От бабушки тайком

«Чапаева» смотреть в кино бежали

И там, забившись в угол, замирали

И утирали слёзы кулаком.

 

И всё-таки не верили мальчишки,

Что утонул в Урал-реке герой:

«Не может быть!

Так пишут только в книжке.

А наш Чапай, а наш Чапай живой!»

 

Задумалась... И, помолчав, спросила:

«Катюша, ты когда-нибудь любила?» –

«А ты?» – «Пожалуй, нет. А может, да.

Но если полюблю, то навсегда».

 

И вспомнила осенний звёздный вечер,

Хоть он недосягаемо далёк,

Калитку и наброшенный на плечи

Заботливой рукою пиджачок.

 

«Уйду во флот, и ты меня забудешь». –

И Коля ждёт ответа, замолчав.

«Да разве ты не знаешь? Или шутишь?»

И пиджачок отбросила с плеча.

 

А дальше всё разлука заслонила.

Завыл гудок, гремели буфера.

Состав ушёл. Когда всё это было?

Уж скоро год, а кажется – вчера.

 

9

Какое нынче утро голубое!

Какое нынче выдалось оно,

Умытое росою, молодое!

Ты настежь распахнула в сад окно.

 

Тебе навстречу хлынула прохлада,

И сразу, пробуждая тишину,

Победно зазвучал на всю страну

Отчизны гимн.

 

Ещё на листьях сада

Дрожали капли свежести ночной,

А гимн звучал над Пено, над страной,

Над Волгой, над колхозными полями,

Над мирными советскими краями.

 

Ты вышла за калитку и пошла

К себе в райком и за работу села.

Достав из шкафа папки, поняла,

Как много у тебя сегодня дела.

 

И вдруг, откуда ни возьмись, смущаясь,

Вошла ватага шумная ребят, –

Они на вечер звать пришли тебя

И у дверей стояли, улыбаясь.

 

Сегодня в школе вечер выпускной.

Весь зал украшен зеленью, цветами.

Простимся мы со школою родной,

Но всё же с ней останемся друзьями.

 

И Лиза поздравляет всех ребят

С успехом и напутствует их взглядом,

И смотрит, как цветёт у школы сад,

Все двести яблонь зацвели – отрада!

 

На все четыре стороны простор

Открыт глазам, и не одна дорога

На все четыре стороны, а сто

Больших дорог от школьного порога

 

В большую жизнь сегодня вам легло.

На солнце, словно жар, горит стекло.

Сияет Волги голубая гладь,

И синь озёр широкая сияет.

 

«Володя Павлов, кем ты хочешь стать?» –

«Профессором!» – Володя отвечает.

«А я хотел бы строить корабли», –

Сказал Филиппов Ваня. «Что ж, отлично!»

И всё сегодня как-то необычно,

И чайки машут крыльями вдали...

 

«Давайте-ка, ребята, в выходной

Поедемте на лодках всем отрядом

По нашей Волге-матушке родной!

Согласны вы?» – И все ребята рады,

 

И все согласны, и сердца стучат,

Всем будущее кажется прекрасным.

И смех, и платья пёстрые девчат,

И над райкомом флаг пылает красный,

 

Такой же, как в Кремле, как над Москвой,

Над всей страной, над кровлею Отчизны,

Неугасимый, трепетный, родной,

Кусочек сердца нашего и жизни.

 

Подвиг

1

А наутро в мирный сон ребят,

В окна школы, в яблоневый сад,

В каждую калитку, в каждый дом,

В сердце каждой матери, как гром,

Грянуло, ударило: «Война!».

Белоруссия в огне пылает.

Муж уходит в армию. Жена

Ребятишек слезы унимает.

 

Как птенцы в гнезде, они кричат,

Всё сегодня в доме по-другому...

Дни и ночи, сутками подряд,

Лиза не уходит из райкома.

 

В эти дни одной болело болью

Сердце у людей, а взгляд горел

Гневом, и печалью, и любовью,

Каждый ближе к людям быть хотел.

 

Паренёк приходит незнакомый,

Просит записать его в отряд:

«Не могу я оставаться дома,

Если на войну ушёл мой брат».

 

Трудовую роту провожает

Лиза на окопы, и сполна

Все о ней заботы возлагает

На Володю Павлова она.

 

За спиною горбятся мешки,

Топоры за поясом, лопаты,

На груди скрестились ремешки.

«В добрый путь,

Счастливо вам, ребята!»

 

Лиза уходящим вслед глядит,

Хочет каждую запомнить малость,

Все слова их – у неё в груди,

Всё тепло их рук – в руке осталось.

 

Родина, любовь моя, отрада!

Мы тебе поможем, уберём

Хлеб в полях, всё сделаем, как надо.

По твоим дорогам танков гром...

 

Будто все они не по земле,

А по сердцу твоему, железом

Лязгая, грохочут.

В дымной мгле

Солнце опускается за лесом.

 

2

Скошены луга. Поля желтеют.

Хлеб созрел. Приспело время жать.

Только вряд ли нынче в срок успеют

Урожай колхозники убрать.

 

Тяжело. Рабочих мало рук,

И тягла в колхозах не хватает.

Тишина в полях стоит вокруг,

Августовским солнцем налитая.

 

Пароходик еле тарахтит,

Не спеша, до Ширкова от Пено.

Лиза едет к матери. Дымит

Пароходик. Берег пахнет сеном.

 

Пахнет рожью. Стекла деревень

Раскалённым блеском ослепляют.

И в такой вот синий, ясный день

Бьют орудья, матери рыдают...

 

Пароходик постоял и снова

Задымил, как табакур, трубой.

Пионеры с фронта трудового

Возвращались берегом домой.

 

Чистыми, как речка, голосами

Пели песню, и она плыла,

Звонкая, высоко над полями.

Лиза скоро на берег сошла

 

И тропой знакомой зашагала

Через перелесочек домой.

На крыльцо взбежала, постучала:

«Мама, это я пришла, открой!

Вот мы и увиделись с тобой...»

 

Переночевала дома Лиза, –

Брата Сашу крепко обняла.

Вот уже и час разлуки близок,

Надо торопиться, ждут дела.

 

Вышла к речке: «Руна моя, Руна!»

Зачерпнула вёдрами воды,

Зазвенели волны, словно струны,

На песке от ног твоих следы.

 

Мамиными, в трещинках, руками

Вскопан огород, посажен сад,

Пахнет мятой, спелыми плодами,

Словно медь, подсолнухи горят.

 

Вся земля кругом лежит в цвету,

А придёт со свастикой солдат –

Он растопчет эту красоту,

Дом опустошит, разграбит сад,

 

Будет за столом у нас сидеть,

В наши окна ясные глядеть,

На чужой гармонике играть,

Скажет матери: «Иди плясать!..»

 

А снега России – глубоки,

А её просторы – широки,

А леса её – на страх врагу!

«Я тебе, Отчизна, помогу! –

 

Так, мужая, в гневе скажет мать, –

Насмерть будем в битве мы стоять,

Чтоб врагу ни хлеба, ни воды,

Дом сожжём, опустошим сады,

Чтоб ему ни пашни, ни вола,

Чтобы только камни да зола!»

 

И, припав к земле своей родной,

Лиза обняла её с тоской

И слезу скупую пролила...

Чтобы только камни да зола!

 

3

Мать, в дорогу дочку провожая,

Собрала гостинцы в узелок

И вздохнула, с полки доставая,

И надела в крапинах платок.

 

«Сядем на минуту!» – И присела

На скамью. «Ну, в добрый час, пошли».

Лиза обернулась, поглядела

На деревню, на стога вдали,

На лужок, на школу, где училась, –

Не во сне ли это всё приснилось;

 

Сад, и утро ясное, и мать,

И лесок прохладный предосенний

И густые от деревьев тени,

И малинник? Надо всё сказать

Матери, и, замедляя шаг,

Лиза у сосны остановилась

И заговорила не спеша,

 

Что надолго с домом разлучилась,

Что бои под Ельнею гремят,

Что давно нет писем от ребят,

Что не пишет Стёпа почему-то, –

И добавила спустя минуту:

«В партизанский ухожу отряд.

 

Может, мне порой придётся круто,

Холодно и голодно в лесу,

Ты не бойся, я перенесу

Все лишенья, трудности любые...»

 

Мать стоит и слушает. Косые

По лицу её лучи скользят.

Лизе хочется запомнить взгляд

Материнский, каждую морщинку.

 

Листья на осиннике дрожат,

И качает ветер паутинку.

Стукнул дятел на сосне высокой.

Где-то рядом – голоса ребят,

 

И совсем-совсем уже далёко

Замерло «ау» в глухом бору.

«Вот и ты, бывало, поутру

Побежишь с корзинкой за грибами...»

 

Заслонила мать лицо руками,

Всхлипнула и вытерла платком

Слёзы, что на сердце накипели

В дни разлуки, в долгие недели.

 

Лизе тоже было нелегко.

Подалась вперёд сна, шагнула,

Будто видя зарево вдали,

Запах леса глубоко вдохнула,

Тёплое дыхание земли.

 

Вышли к мосту, заводь миновали,

Берегом на горку поднялись,

Пароход знакомый увидали

И, прощаясь, молча обнялись.

 

И легла разлука между ними

Тёмною глубокою водой,

Потайными тропами лесными,

Партизанской осенью седой.

 

4

Люди сказку мне говорили,

Будто матери снился сон,

Как подарки дочке дарили,

Слали счастье со всех сторон.

 

Небо очи ей голубые

Подарило от всей души,

Поле – волосы золотые,

Как венок золотистой ржи.

 

Солнце сердце её согрело

Негасимым своим огнём,

Чтоб, как в сердце Данко, горела

Негасимая сила в нём.

 

И такою правдой великой

Ленин дух её закалил,

Чтоб никто никакою пыткой

Никогда её не сломил.

 

Вот она и росла такая,

Синеглазая, как весна,

Справедливая и прямая,

Той великой правдой сильна.

 

5

Скольких в путь-дорогу проводила,

Скольким Лиза поглядела вслед

И, домой вернувшись, говорила:

«Были с нами, а теперь их нет...»

 

Сеяли, косили, были рядом,

А теперь уже невесть куда –

В Подмосковье или к Ленинграду –

Их на фронт увозят поезда.

 

Как без них поля осиротели!

Жнём, а думы вслед за ними – в бой...

Сколько свадеб мы сыграть хотели,

Праздник затевали, пир горой...

 

Сиротеет и гармошка Ванина:

Автомат в руках у паренька.

Может быть, сегодня песня ранена

Где-то вместе с Ваней у леска?

 

А бои всё ближе к нам, всё ближе.

Зачастили по ночам дожди.

Небо в тучах опустилось ниже.

Отступаем. Что же впереди?

 

«Лиза, что же дальше? – говорили

Матери, с тоской глядя в глаза. –

Через Днепр фашистов пропустили

И через смоленские леса.

 

Неужели через Волгу тоже?

Через Волгу – значит, и к Москве?!» –

«Быть того, товарищи, не может,

Чтобы через Волгу и к Москве!..»

 

Лиза слушает, пускай расскажут

Запросто всю боль свою они,

Всё, что их тревожит в эти дни, –

Тяжело им, пусть поплачут даже.

 

Где придётся: в поле у дороги,

На завалинке или в избе –

Лиза унимала их тревоги,

Всю, казалось, боль брала себе.

 

Лизу вызвал секретарь райкома.

«Как с людьми? Подумай. Срок настал.

Вот твой список. Что ж, народ знакомый,

В памяти я всех их перебрал.

 

Купорова Маня – очень кстати.

Хутор их в глуши стоит, в лесу.

Ну, а что ты думаешь о Кате?» –

«Катя – с нами, в список занесу!»

 

А бои всё ближе, ближе, ближе.

Вот уже начало октября.

Под дождём осенним мокнут крыши,

Поздняя в окне встаёт заря.

 

Беженцы проходят через Пено.

Где их дом? Далеко ль держат путь?

Маленьких несут попеременно –

Надо добираться как-нибудь.

 

Дождь их мочит и знобит им кости, –

Только ребятишек бы спасти.

Люд бездомный! Заходи к нам в гости,

Поночуй, погрейся, погости.

 

Отдохни, помойся в жаркой баньке,

Тёплой кашей деток накорми,

Отоспись с дороги на лежанке,

Ты, поди, намаялся с детьми.

 

Лиза привечает: «Сядь, покушай!» –

Маленького на руки берёт,

Баю-баю, сказочку послушай,

Баю-баю, песенку поёт.

 

Гули-гули, тапочки обули,

Экой, право, мальчик-голубок...

Вот ребятки сыты и уснули,

Положив под щёчку кулачок.

 

Спи, сынок! Забудь свою обиду.

Вырастешь повадкою в отца.

Богатырь, наверно, будешь с виду...

Беженцы идут. Им нет конца.

 

6

У нас был дом. Теперь не стало дома.

У нас был сад – фашисты сад сожгли.

Теперь ни школы в Пено, ни райкома...

А как мы нашу школу берегли!

 

Как широко бежала к ней дорога,

Приветливо распахивалась дверь,

Встречая добрым словом у порога:

«Добро пожаловать!» А что теперь?

 

О, сколько тяжких ран, какие муки,

Отчизна-мать, в те дни ты приняла!

Но ты в беде не опустила руки,

Ты к мужеству и к мести нас звала.

 

И встал народ в своём великом гневе.

Притихнув, ощетинились леса,

Дохнул смертельной стужей хмурый север,

С востока, с юга двинулась гроза.

 

И не осталось ни одной дороги,

Где б не кричало горе: «Смерть врагу!»

Ни тёплого ночлега без тревоги.

Трава, седея, никла на лугу.

 

И листья шелестели: «Смерть врагу!»

Взывал о мести камень придорожный,

Стонал от боли камень бел-горюч:

«Громи врага везде, где только можно,

С тобой народ – велик он и могуч!»

 

Народный мститель Чайкина... Как грозно

Три этих слова для врага звучат!

Ноябрь, пороша, мглисто и морозно,

И полыхают зарева в ночах.

 

Теперь ни школы в Пено, ни райкома,

Все сожжено, поругано кругом.

Как ненависть в душе твоей огромна!

И лес теперь тебе – родимый дом.

 

В лесу раскинут лагерь. Чуть мерцает

В углу землянки тусклый огонёк,

И Катя, наклонясь над ним, читает

Письмо из дому... «Как теперь далёк

Тот вечер, Лиза!.. Помнишь, как, бывало,

Над книгою мечтали мы вдвоём?» –

«Да что ты, Катя, вдруг затосковала?

Всё сбудется. Мы всё ещё вернём».

 

И ты дровец подбросила в печурку –

В землянке стало сразу веселей, –

Сняла платок и стёганую куртку,

Повесила на гвоздик у дверей.

 

«Вот кончится война, а это будет,

И мы тогда из тысячи орудий

Дадим салют, и песни, словно птицы,

На крыльях полетят под облака,

И мы счастливые увидим лица,

Знамёна славы каждого полка».

 

И все, кто был в землянке, все воочью

Увидели вдали сиянье дня.

«В разведку я иду сегодня ночью,

Ты, Катя, не тревожься за меня...»

 

Ненастье. Ночь. И ты идёшь в разведку.

Тревожно ловит ухо каждый звук.

Взлетела птица, ветер тронул ветку.

А вдруг недобрый след какой, а вдруг?

 

Прислушалась. Нащупала рукой

Наган в кармане. Пальцы крепко сжаты.

На поясе подвешены гранаты.

Раздался выстрел где-то далеко.

 

За ним второй и третий. Может статься,

Свои стреляют, выйдя на большак?

«Мне ночью надо к станции пробраться,

Пока не рассвело, покуда мрак».

 

Шумят верхушки сосен, тёмных елей...

Как изменилась ты за этот срок,

За эти многотрудные недели,

За эти версты пройденных дорог!

 

Но не усталость, нет, я вижу в этой,

Как у бойца, суровой складке губ,

В твоей морщинке первой, чуть заметной,

В решимости за всё воздать врагу.

 

Сильна ты силой Партии, народа.

Всей силою земли своей родной.

И снова ночь. И снова день похода.

На всех фронтах идёт смертельный бой.

 

Недолго ждать и праздника осталось.

Ты вспомнила, как в прошлые года

Кругом в кумач всё ярко одевалось

И загоралась красная звезда.

 

И ты друзей припоминаешь лица.

«Разведчики мои, где вы теперь?

С победой вам желаю возвратиться,

Со славой возвратиться, без потерь!»

 

Но без потерь нельзя. В войне жестокой

Грозит опасность каждому из нас...

Филиппов Ваня здесь неподалёку

Захвачен был, но донесенье спас.

 

Горюет мать в Селукском сельсовете:

«Сыночек мой, голубчик мой родной!

Штыками растерзали на рассвете...

Как вороны кружились над тобой!»

 

Неподалёку от райкома жил

Володя Павлов, рослый, сероглазый,

Он в тыл врага разведчиком ходил,

Его настигли. Он замучен был.

 

Правдивый, смелый... Ты на месте сразу

Остановилась – может, на минуту.

Дорога близко. Слышен стук колёс.

И сердце вдруг забилось почему-то,

 

И ветер до тебя слова донёс:

«Каратели, как волки, всюду рыщут...

У них взорвали наши семь машин...

Разведчиков убили... Чайку ищут...»

И снова только шёпоты вершин.

 

7

Дверь в землянку тихо отворилась.

Купорова Маня на пороге,

Развязав платок, остановилась:

Ей пришлось вернуться с полдороги.

 

Заблудилась, потеряв тропинку.

Будто виноватая, стоит,

Теребит в руках свою косынку

И, волнуясь, Лизе говорит:

 

«Привела меня в село дорога,

Вижу – бабы вышли за водой.

У колодца их собралось много,

Говорят о чём-то меж собой.

 

Слышу я, как нищенка одна

Про Москву им всякий вздор болтает,

Что Москва фашистам отдана,

И для виду слезы вытирает.

 

«Врёт она! Не верьте! – Как в дурмане,

С нищенки платок я сорвала: –

Это ты, Аришка?! Не обманешь!

Убирайся прочь, пока цела!..»

 

Бабы зашумели у колодца...» –

«Но ведь это, Маня, не конец, –

Сколько их, таких, ещё найдётся.

А тебе спасибо. Молодец!

Завтра я пойду по деревням».

Сумерки сгущались по углам.

 

Все притихли. Опускался вечер.

Близок час. И Лиза поднялась,

Ватник свой накинула на плечи,

Села, за наушники взялась.

 

Долгим ей казалось ожиданье.

В этот час в Москве... Но что ж молчит

Радио? И, затаив дыханье,

Слышит вдруг сквозь ветра завыванье –

Над страной, через фронты летит

Голоса далёкое звучанье:

 

Это голос Партии могучий

Говорит с народом в грозный час.

Это вдруг пробившийся сквозь тучи

Свет надежды озаряет нас.

 

8

Я хочу запомнить всё, как было, –

Весь твой трудный быт военных дней.

Вот и годовщина наступила,

Да не видно праздничных огней.

 

Не пылают флаги над толпою,

В полный голос песня не слышна.

Но и здесь заботливой рукою

К празднику землянка убрана.

 

Вытоплена печь, обед сготовлен

И для всех постирано бельё.

Ай да Чайка! Командир доволен,

Весь отряд благодарит её...

 

Был совсем не пышным пир в землянке,

Всё же в ней застолица была.

Кто-то взял гармонь и тронул планки –

И в землянке песня ожила.

 

Позабытая, своя, родная,

Что певали дома вечерком,

К сердцу подошла, напоминая

Каждому о чём-то о своём:

 

Боль разлуки или радость встречи,

Солнечный, ненастный ли денёк?

Плыл в окне черёмуховый вечер

И мигал знакомый огонёк.

 

Каждый звук о родине напомнил

И о том, что было далеко.

Чей-то вздох, тяжёлый и безмолвный,

Отозвался в песне глубоко.

 

Песня шла. На берег выходила,

Там, где Волга матушка-река;

Вот она винтовку зарядила,

Залегла у ближнего леска.

 

И такая огненная сила,

Запылав, по жилам потекла,

Будто это мать заголосила

На краю горящего села.

 

Будто бы голодных ребятишек

С белизной бескровной на щеках,

Маленьких Ванюшек, Танек, Гришек

Песня поднимала на руках.

 

Ласково к груди их прижимая,

Ватником укрыла потеплей,

Отдала паёк свой, повторяя:

«Это вам», – и встала у дверей.

 

Положил боец свою гармошку,

Попросил: «Нельзя ли огонька?»

Закурил, помедлив, козью ножку,

Чтоб скорей развеялась тоска.

 

И курил, застенчивый да ладный,

Деловито, не спеша курил.

Взял винтовку с козел аккуратно

И, затвором щёлкнув, зарядил.

 

Командир сказал: «С таким народом

И невзгода, братцы, не страшна.

Ты женат?» – «Так точно. Больше года.

Маленького ждёт на днях жена».

 

Отвернулся. И румянец кроткий

Залил щёки: «Будем воевать...»

И затвор погладил у винтовки,

И пошёл – чего же зря стоять?

 

Шёл и думал: жить ему хотелось

И растить парнишку-сорванца,

А ещё, ещё ему хотелось,

Чтобы непременно был в отца.

 

9

«Отчизна! Великое слово!

Когда ты и кем рождено?

Ты в радостный час и в суровый

В сердцах у людей зажжено.

 

Отчизна! Враги уже рядом,

И, может, они под Москвой.

На Невском ложатся снаряды,

Пожары встают над Невой.

 

Отчизна! Всем сердцем горячим

Я к ранам твоим припаду!

Листовки под ватником спрячу,

В деревни родные пойду.

 

Поля наши залиты кровью,

Слезами и горем сирот, –

Я правду народу открою,

И духом воспрянет народ.

 

Злодеи деревни сжигают,

Живыми сжигают людей.

Но правда народу сияет,

И с нею народу светлей».

 

Вот с этою думой заветной

Идёшь ты. Не видно ни зги.

Идёшь ты сквозь мрак беспросветный,

И в каждой деревне враги.

 

Повсюду встречаешь невзгоду, –

Так вот что такое война!

Приходится трудно народу,

Помочь ты народу должна.

 

Берёза стоит молодая.

Обрублены сучья на ней.

Как будто старуха седая,

Горюет она среди пней.

 

И тополь, могучий когда-то,

Зачах и поник над водой, –

Задушен петлёю проклятой

На нём партизан молодой.

 

Вот здесь были детские ясли,

Нарядные клумбы цвели,

А нынче лишь галки на прясле,

И трубы торчат из земли,

 

Да чёрные вороны кружат,

Да зарева в небе дрожат,

Да мать безутешная тужит,

Что сын не вернётся назад.

 

И вновь безотрадней друг друга

Картины встают на пути.

Идёшь ты. В деревне подруга.

Должна ты к подруге зайти.

 

В условленный час – ты просила

В избе соберётся народ.

Какая чудесная сила

Тебя в эту полночь ведёт?

 

10

Ты устала. Отогрейся малость.

Ты, наверно, очень голодна.

Как в такую ночь не побоялась

В тыл врага отправиться одна?

 

«Я ведь шла к своим. Я в эти стены

К вам с приветом от родных пришла,

Я с собой подарок драгоценный –

Слово правды я вам принесла!»

 

Будто сами двери открывались:

«Гостья дорогая, заходи!

Мы тебя, как праздника, дождались,

Сядь, на наше горе погляди...»

 

Людям ты листовки раздавала,

Находя для каждого слова,

На борьбу с врагами призывала –

А наутро шла уже молва!

 

«Вестница была сегодня ночью...» –

«Чайка, что ли?» – «Может, и она...»

Но едва пропел последний кочет,

Снова в путь отправилась одна.

 

И летела весть быстрей зарницы,

Белой чайкой над землёй плыла:

«И у нас она была, сестрица...» –

«И у нас, у нас она была...»

 

Ветер! Ветер! Мглою непроглядной

Заслони ночные небеса,

От её дороги беспощадной

Отнеси злодеев голоса!

 

Встаньте, ели, тёмною стеною –

Ноченька осенняя долга, –

Заслоните бедный хутор мглою

От напасти лютой, от врага!

 

Лиза спит – трудна была дорога, –

А подруга стережёт покой.

Пусть поспит ещё хотя б немного.

Тихо всё. Лишь ветер за стеной.

 

Снится Лизе: в мирном поле чистом

Жаворонок вьётся и поёт,

Руна вдаль бежит струёй лучистой,

Речкой Руной солнышко плывёт.

 

Расцвела ромашка – белый цвет,

Лютики весёлые желтеют.

«Любит меня милый или нет?

Любит или нет – сказать не смеет».

 

11

Что это? Удар в калитку, топот,

Стук тяжёлых, кованых сапог...

Чьи-то голоса... И чей-то шёпот...

Враг перешагнул через порог.

 

Вот он – ненавистный и проклятый!

Чем же я могу тебе помочь?

Вот уж оцепили дом солдаты.

Купоровы плачут – мать и дочь,

 

Мальчуган четырёхлетний плачет...

Чайкину схватили за рукав:

«Что, попалась? Доболталась, значит? –

«Колосов!..» Предателя узнав,

Лиза плюнула в лицо злодею.

Ей скрутили руки, повели.

«Ироды!» – кричала, холодея,

Женщина. Солдаты дом зажгли.

 

Мальчуган в кусты забился. Ветер

Поднял пламя, заклубился дым.

Мать и дочь сгорели. На рассвете

Мальчуган был найден чуть живым.

 

Лизу гнали. Плетью подгоняли,

Длинною дорогою вели.

С нетерпеньем в штабе Чайку ждали,

Не часам – секундам счёт вели.

 

Добрый ветер гладит Лизе плечи,

Что-то ей знакомое поёт,

Скоро Пено. Пено недалече.

Изгородь. Дороги поворот.

 

Снова плеть свистит над головою,

Снова по ногам твоим удар...

И враги лютуют над тобою.

И чадит в Покатище пожар.

 

12

Ночь. Гестапо. Пьяная разведка.

На полу – окурки и плевки.

И стучит в окно берёзы ветка.

И снежинки падают, легки.

 

Заметает снег леса и долы.

Офицер всю ночь ведёт допрос:

«Партизанка ты? Из комсомола?

Ты над Волгою взорвала мост?»

 

«Я служу на почте!» «Понимаю,

Здесь, на почте? – И перо скрипит. –

Где отряд? В каком лесу?» –

«Не знаю...»

Лиза сжала губы и молчит.

 

Ей нагайкой обжигают плечи.

То ли дрожь по телу, то ли жар,

Но от боли заслониться нечем.

«Где отряд?» Ещё, ещё удар.

 

Будто все слова она забыла

И молчит. Ударам нет числа.

Били – ни слезы не проронила.

Мучили – на помощь не звала.

 

Камни только могут так молчать,

Как молчала Лиза. Не понять

Офицеру силы и упорства

Этой девушки, простой на вид,

Что так грозно перед ним молчит

В этот страшный час единоборства.

 

С полу поднялась в крови, босая.

Будет ли когда-нибудь рассвет?

На полу застыл кровавый след.

Карта на стене. На ней родная

Через всю Россию пролегла

Волга-мать. А вот её начало.

Вот она исток её нашла

Там, где детство босиком бежало,

Где срывало раннею весной

Первым одуванчик на пригорке.

«Мама там была тогда со мной.

Как ей без меня, должно быть, горько.

 

В нашем доме пусто и темно,

Снег летит в разбитое окно,

И калитка хлопает в ночи,

И огонь давно погас в печи,

Пол затоптан грязным сапогом,

Круглый сирота теперь наш дом...

 

...Это ты в нём стекла перебил,

Ты хозяйство наше разорил,

Танками поля перепахал,

День и ночь их гром не утихал,

Пулями засеял – не зерном,

Не дождями полил, а свинцом

Добрые колхозные поля –

Кровью обливается земля.

 

Вот он, чёрный список чёрных дел.

Пыткой ты сломить меня хотел,

Добивался; «Партизаны где?»

Слушай мой ответ: они везде –

В каждом доме, в поле и в лесу

Службу партизанскую несут,

С думою о Родине живут.

С думою о ней в поход идут».

 

Офицер отпрянул: «Что ж, теперь

Партизаны нам за всё ответят!

Партизанка ты!» И настежь дверь.

И допрос окончен. Звезды светят.

 

За стеною часовой бессонный,

Да его шаги вперёд, назад,

Да глухие, как рыданье, стоны...

Да рубцы кровавые болят.

 

Может, в тот же час в лесу ночном

И под теми ж звёздами родными

В Подмосковье тропами глухими

Зоя шла и думала о том,

Что она помочь должна Отчизне,

Если надо, не жалея жизни;

 

Шёл Матросов огненным путём,

Кошевой друзей готовил к бою...

Чайка! Чайка! Громы над тобою,

Молнии смертельные пройдут.

Вот тебя выводят под конвоем,

По заглохшей улице ведут.

 

На пути старуха повстречалась,

В сторону метнулась, испугалась.

«Изверги! Должно быть, убивать.

Повели голубушку». Вздохнула.

Лиза мельком на неё взглянула

И припомнила в деревне мать.

 

Вспомнила, как с нею мать простилась,

Как спросила: «Скоро ли придёшь?»

И слезами залилась, и скрылась –

Торопилась жать в колхозе рожь.

 

Лиза на мгновенье замерла,

И глотнула ветер – и дорога,

Вся в снежинках, под ноги легла.

Поворот. Крыльцо. И у порога,

Там, где раньше был народный суд.

Ей навстречу пьяная Аришка.

«Партизанку главную ведут! –

Прохрипела. – Комсомолке – крышка!

Партизанке Чайкиной – капут!»

 

Ей ни слова не сказала Лиза,

Гневом налились её глаза,

Будто молча всем бросала вызов,

Всем, кто предал Родину.

Слеза

По щеке горячая скатилась.

«Нет, не надо!» Вытерла слезу.

Лизу в дверь втолкнули.

Дверь закрылась.

«Как-то партизаны там, в лесу?»

 

День осенний тускло миру светит.

За окном берёз плакучих строй.

Пусть навек запомнят стены эти

Имя партизанки молодой!

 

«Где-то Коля? Ни письма, ни встречи...

Тяжело на Балтике сейчас...»

Надвигается на землю вечер,

И закат за Волгою погас.

 

Всю-то ночь как есть ты простояла,

За руки привязана к стене.

Всю-то ночь звезда в окне сияла,

Голова горела, как в огне.

 

Этим бы рукам работать в поле,

Рожь бы колосистую вязать.

Этим бы губам о комсомоле

В хороводе песню запевать!

 

Лёгкий холодок прошёл по коже,

Утренние светят небеса.

Что это? На сон, на явь похоже?

За стеной конвойных голоса.

 

Дверь открыли. Руки развязали.

Вот на берег Волги привели.

А над Волгой чайки всё кричали

И махали крыльями вдали.

 

Мост чернел, обрушенный над Волгой, –

Значит, эшелоны не пройдут...

«Почему так медлят? Что так долго?..

На родную землю упаду...

 

К партизанам, чайки, вы слетайте,

Отнесите партизанам весть,

От меня поклон им передайте.

Расскажите правду, всю как есть:

 

Умираю я за свой народ,

За победу Родины любимой!»

Выстрел – мимо.

Скова выстрел – мимо.

«Партизана пуля не берет!» –

 

Крикнула. И офицер в упор,

Подбегая, выстрелил. И взор.

Ясный взор твой устремился ввысь,

Руки, словно крылья, разнялись,

Падая, ты чайкою летела,

Прямо в небо синее глядела,

Вдаль, где чайки белые вились.

 

И семнадцать дней ты здесь лежала,

И семнадцать дней земля дрожала.

Это партизаны бой вели,

Это наши в наступленье шли.

 

У врагов от страха сердце бьётся.

Думали – как веточка согнётся,

Думали – к ногам их упадёт,

Думали – от правды отречётся,

На уступки им во всём пойдёт.

 

Только не согнулась, распрямилась,

Только встала вдруг во весь свой рост,

Будто сразу заново родилась,

Будто сразу выросла до звёзд.

 

Эпилог

Над Пено солнце сияет,

мирное наше солнце,

Как добрый взгляд материнский,

ясное на века.

Песня звучит над Пено,

поют её комсомольцы.

О Лизе Чайкиной песня

на крыльях летит, легка:

 

«Белая берёзонька у хаты

Наклонила ветви до земли...»

Я сердцем запоминаю

правдивые и простые

Слова безымянной песни,

протяжный мотив её.

 

Сверкает окнами школа,

цветут сады молодые.

Мне школьники называют

светлое имя твоё.

 

В клубе библиотека,

книги стоят на полках.

И между ними – «Чайка»,

повесть о жизни твоей.

 

Берёт эту книгу, листая,

читает её комсомолка.

Проходишь ты по страницам

и улыбаешься ей.

 

Есть улица Чайкиной в Пено,

длинная и прямая.

На ней, под свисты нагаек,

умолкли твои шаги.

 

Прошла я по ней с друзьями,

весь путь твой припоминая,

Здесь правду твою пытали,

терзали тебя враги.

 

Я сердцем к берёзе припала,

к высокой белой берёзе,

Что веткой в окно стучала

в ту ночь, когда шёл допрос,

 

Как будто помочь хотела

дрожащая на морозе.

На ветках её застыли

капли кровавых слез.

 

Я сердцем горячим припала

к земле твоей колыбельной,

К муке твоей последней,

к яркой мечте твоей, –

 

И стало в груди моей тесно.

В горести беспредельной

Я вышла на берег Волги

к холодной груде камней.

 

На месте, где ты упала,

раскинув, как крылья, руки,

Весёлые незабудки

цветут голубым ковром.

 

Приходят сюда пионеры,

приходят твои подруги.

Построен мост через Волгу,

по рельсам катится гром.

 

Спешат поезда на север,

на запад они уходят.

На юг, на восток по рельсам

стремглав летят поезда.

 

О, если б могла ты видеть,

какие посевы всходят,

Какие встали из праха

деревни и города!

 

О, если б могла ты видеть,

как, сон твой оберегая,

На площади подрастают

юные деревца!

 

Стоишь ты, одетая в бронзу,

горит звезда золотая

На сером камне высоком,

пылает, как сердце бойца.

 

И ты проходишь полями,

дорогами, деревнями,

Ты и сегодня с нами,

ты и сегодня здесь.

 

От дома к дому проходишь,

от сердца к сердцу проносишь

Вечной, неугасимой

правды великой весть.

М. Комиссарова

 

Лизе Чайкиной

Тебя я не знаю, но ты мне родная,

Таких героинь бы побольше стране!

Твоими делами горжусь не одна я,

Дела продолжать твои хочется мне.

 

Враги просчитались, глумясь над тобою:

На место твое встали сотни других –

Отважных, готовых к жестокому бою,

Таких же, как ты, героинь молодых.

 

Ты с нами, веселая девушка-чайка,

Твой голос к суровой расплате зовет,

И крепнет в рядах комсомольская спайка,

Победы решающей час настает.

В. Чудакова

 

Любовь Шевцова

 

Любовь Шевцова

Кровь на топчан течёт,

Спина - сплошная рана.

Часам потерян счёт,

Шатаясь, словно пьяный,

Открыв щербатый рот,

Палач кричит: – Гадюка, –

А сам, стирая пот,

Вновь плеть хватает в руку

И бьёт! Но даже стон

С уст Любки не сорвётся.

Опять лютует он,

Потоком ругань льётся,

Свистит зловеще плеть,

Но ты молчишь, ни слова:

Обидно умереть

В семнадцать лет, Шевцова.

Е. Кравчук

 

Любови Шевцовой

В зале удивительная тишь.

Озорная, с милою смешинкой

Не танцуешь – будто ты летишь

Белой тополиного пушинкой.

 

Может быть, не точно я сказал.

Но, покамест бурею оваций

Не взорвался благородный зал,

Разреши тобой полюбоваться.

 

Предстаешь веселой, налегке.

Почему же сердцу горько стало,

Почему ж листовку сжав в руке,

Не со сцены смотришь – с пьедестала?

 

Память сердца многое хранит,

В памяти былого отголоски.

Почему же под тобой гранит,

А не театральные подмостки?

 

Помним удивительную тишь

Ту, когда ты с милою смешинкой

На глазах у публики летишь

Белой тополиного пушинкой.

Г. Кирсанов