Поэмы о пионерах 30-х годов

Плакат 1933 г

Смерть пионерки

Грозою освежённый.

Подрагивает лист.

Ах, пеночки зелёной

Двухоборотный свист!

Валя, Валентина,

Что с тобой теперь?

Белая палата.

Крашеная дверь.

Тоньше паутины

Из-под кожи щёк

Тлеет скарлатины

Смертный огонёк.

Говорить не можешь —

Губы горячи.

Над тобой колдуют

Умные врачи.

Гладят бедный ёжик

Стриженых волос.

Валя, Валентина,

Что с тобой стряслось?

Воздух воспалённый,

Черная трава.

Почему от зноя

Ноет голова?

Почему теснится

В подъязычье стон?

Почему ресницы

Обдувает сон?

Двери отворяются.

(Спать. Спать. Спать.)

Над тобой склоняется

Плачущая мать:

«Валенька, Валюша!

Тягостно в избе.

Я крестильный крестик

Принесла тебе.

Всё хозяйство брошено,

Не поправишь враз.

Грязь не по-хорошему

В горницах у нас.

Куры не закрыты.

Свиньи без корыта,

И мычит корова

С голоду сердито.

Не противься ж, Валенька,

Он тебя не съест.

Золочёный, маленький,

Твой крестильный крест».

На щеке помятой

Длинная слеза...

А в больничных окнах

Движется гроза.

Открывает Валя

Смутные глаза.

От морей ревучих

Пасмурной страны

Наплывают тучи,

Ливнями полны.

Над больничным садом,

Вытянувшись в ряд,

За густым отрядом

Движется отряд.

Молнии, как галстуки,

По ветру летят.

В дождевом сиянье

Облачных слоев

Словно очертанье

Тысячи голов.

Рухнула плотина —

И выходят в бой

Блузы из сатина

В синьке грозовой.

Трубы. Трубы. Трубы

Подымают вой.

Над больничным садом,

Над водой озер.

Движутся отряды

На вечерний сбор.

Заслоняют свет они

(Даль черным-черна).

Пионеры Кунцева,

Пионеры Сетуни,

Пионеры фабрики Ногина.

А внизу, склонённая

Изнывает мать:

Детские ладони

Ей не целовать.

Духотой спалённых

Губ не освежить —

Валентине больше

Не придётся жить.

«Я ль не собирала

Для тебя добро?

Шёлковые платья.

Мех да серебро,

я ли не копила,

Ночи не спала.

Всё коров доила,

Птицу стерегла, —

Чтоб было приданое,

Крепкое, недраное.

Чтоб фата к лицу —

Как пойдёшь к венцу!

Не противься ж, Валенька!

Он тебя не съест,

Золочёный, маленький,

Твой крестильный крест».

Пусть звучат постылые,

Скудные слова —

Не погибла молодость,

Молодость жива!

Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лёд.

Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

Убивали нас.

Но в крови горячечной

Подымались мы,

Но глаза незрячие

Открывали мы.

Возникай содружество

Ворона с бойцом —

Укрепляйся, мужество,

Сталью и свинцом.

Чтоб земля суровая

Кровью истекла,

Чтобы юность новая

Из костей взошла.

Чтобы в этом крохотном

Теле — навсегда

Пела наша молодость,

Как весной вода.

Валя, Валентина,

Видишь — на юру

Базовое знамя

Вьётся по шнуру.

Красное полотнище

Вьётся над бугром.

«Валя, будь готова!» —

Восклицает гром.

В прозелень лужайки

Капли как польют!

Валя в синей майке

Отдаёт салют.

Тихо подымается,

Призрачно-легка,

Над больничной койкой

Детская рука.

«Я всегда готова!» —

Слышится окрест.

На плетёный коврик

Упадает крест.

И потом бессильная

Валится рука —

В пухлые подушки,

В мякоть тюфяка.

А в больничных окнах

Синее тепло,

От большого солнца

В комнате светло.

И, припав к постели,

Изнывает мать.

За оградой пеночкам

Нынче благодать.

Вот и всё!

Но песня

Не согласна ждать.

Возникает песня

В болтовне ребят.

Подымает песню

На голос отряд.

И выходит песня

С топотом шагов

В мир, открытый настежь

Бешенству ветров.

Э. Багрицкий

Юный барабанщик

(Главы из поэмы)

У старых задумчивых ёлок,

Где ветер в вершинах гудит,

Отважный уральский орлёнок

Упал на холодный гранит.

Он смело боролся за счастье

И вёл пионеров вперёд...

«Погиб наш юный барабанщик,

Но песня о нём не умрёт...»

Несём мы сквозь годы и грозы

Той жизни бессмертный пример.

Он с нами, наш Павлик Морозов,

Уральский герой-пионер!

* * *

Ещё ручьи не отзвенели,

Ещё в логах лежат снега,

Чуть шелестят ветвями ели,

Одета сумраком тайга.

Из-за косматого тумана

Ружейный гром гремел не зря:

Выходит мальчик на поляну,

Несёт красавца глухаря.

Идёт охотник тёмной чащей,

Глаза от радости блестят;

Шагает юный барабанщик

И за собой ведёт ребят.

Он любит смелость и отвагу,

И войско дружное своё, —

Краюшка хлеба на ватагу,

На всех друзей одно ружьё.

Хоть мало — горевать не нужно,

Зато кругом какой простор!

Зато живут ребята дружно,

И в школу вместе, и на сбор.

Ещё на свете прожил мало,

Но всюду Павлик впереди,

Он пионерский запевала,

Ребячий первый командир.

Вот под лучами золотыми

Светлеют хмурые лога...

Идут ребята, а над ними

Шумит уральская тайга.

* * *

Над школой спускается вечер,

И первые звёзды горят.

Прижались друг к другу покрепче

Четырнадцать дружных ребят.

И Паша сказал им: «Ребята!

Нам дома сидеть не с руки.

Сегодня разведать нам надо,

Где спрятали хлеб кулаки.

А хлеб нашей Родине нужен,

Чтоб жил хорошо весь народ.

Я знаю, кто прячет оружье,

Кто хлеб зарывает поглубже

И против колхоза идёт!»

— Грозят тебе, Паша, расплатой,

Отца поминают опять...

— Врагом стал отец мой, ребята,

Не мог я врага укрывать!

Писал кулакам он бумажки...

Да что поминать про беду!

Мне, может, сейчас ещё тяжко...

Но всё рассказал я суду.

И мне задавали вопросы,

Как звать-величать, кто родня,

И судьи «свидетель Морозов»,

Как взрослого, звали меня.

Меня не пугает расплата, —

Врагам уже скоро конец.

— Он правильно сделал, ребята!

— Ты, Паша, у нас молодец!

— Мы знаем, где скрыта пшеница,

Да страшно ночною порой...

— Врагов пионер не боится,

Смелее, ребята, за мной!

И песня взлетает, как птица,

Ребят за собою ведёт:

— Врагов пионер не боится,

Вперёд, пионеры, вперёд!

* * *

Из чуткой желтеющей чащи,

Когда надвигается мрак,

За мальчиком чаще и чаще

Следит притаившийся враг.

Следят за Морозовым Пашей

Кулацкие злые глаза...

...Лес осенью ярче и краше.

Ребячьи звенят голоса.

Вот Федя, весёлый, усталый,

За братом поспешно бежит;

И солнечный луч запоздалый

На ветках берёзы дрожит.

А Паша сбивает травинки

И смотрит на птичий отлёт,

А Паша идёт по тропинке,

Любимую песню поёт...

Хорошо весной

В стороне лесной

С песней звонкой нам идти...

С ней легко шагать,

С ней нельзя устать,

Пионерская песня, лети!

«Средь нас был юный барабанщик,

В атаках он шёл впереди,

С весёлым другом — барабаном,

С огнём большевистским в груди».

Молод наш отряд,

Мало в нём ребят,

Но мы не боимся врагов.

Барабан гремит,

Песня вдаль летит,

Пионер, будь готов! Будь готов!

«Раздался грохот канонады,

Мы двинулись в славный поход.

Погиб наш юный барабанщик,

Но песня о нём не умрёт!»

Горнисты трубят

И зовут всех ребят,

И зовут ребят всех стран.

И за рядом ряд

Наш идёт отряд,

Пионерский гремит барабан!

«Средь нас был юный барабанщик,

В атаках он шёл впереди,

С весёлым другом — барабаном,

С огнём большевистским в груди».

* * *

Упали на дорогу тени,

И солнце ниже над хребтом,

И догорает день осенний

В своём уборе золотом.

Ушли с утра за клюквой дети,

Давно вернуться им пора...

Но нет ни Павлика, ни Феди,

А вечер близко у двора.

И мать то встанет на пороге,

То замирает у окна;

Она не сводит глаз с дороги,

Заботой тягостной полна.

И почему так сердце ноет,

Работа валится из рук?

И под крыльцом Катайка воет,

Четвероногий Пашин друг.

«Тайга глухая да болота...»

Так беспокойно, страшно ей.

И мать опять бежит к воротам,

Ждёт не дождётся сыновей.

И громко кличет их напрасно —

Пустынны улицы вдали.

Давно из леса с клюквой красной

Дружки-товарищи прошли.

И, широко раскинув руки,

Платок накинув на бегу,

Она бросается в испуге

Туда, в притихшую тайгу.

Она детей зовёт упрямо

И у болота ищет их.

И слышится ей:

«Мама... Мама...»

Но нет! Таёжный вечер тих.

И только филин стонет в чаще...

А мать бежит вперёд, вперёд...

«Погиб наш юный барабанщик»,

К тебе он больше не придёт...

* * *

Пылали багряные дали,

Летели на юг журавли,

И жёлтые листья слетали

На холмики свежей земли.

Но снова, как с Павликом раньше,

Отряд пионерский поёт,

О том, что погиб барабанщик,

Но песня о нём не умрёт.

И песня звенит, как бывало,

И так же сердца горячи,

Хоть прежнего нет запевалы,

И клятва сурово звучит:

— Клянёмся мы Родине милой

До смерти быть верными ей.

— Клянёмся твоею могилой,

Короткою жизнью твоей...

Наш славный товарищ,

мы клятву даём,

Что будем о подвиге помнить

твоём!

Е. Хоринская

Павлик Морозов: Поэма

1. Хлебный обоз

Леса и леса… За Уралом,

Где зимы намного длинней,

Деревня в лесах затерялась.

Лишь звёзды да вьюги над ней.

В Герасимовку под вечер

Приехал Зимин в санях.

Он вылез. Широкоплечий.

Снег отряхнул в сенях

С райкомовской шубы дорожной

И быстро вошёл в сельсовет.

Кто-то гостем непрошеным

Громко назвал его вслед.

Всё глуше гудит собранье.

В окошки бьёт вьюга крылом.

Данилка подвыпил заране

У Рогова за столом,

В рубахе вышитой новой

Стоит, прислонясь к стене,

С гирькою двухфунтовой

На сыромятном ремне.

Зимин отпил из стакана

Колодезной жёсткой воды.

Напротив сидит Кулуканов

И трогает клин бороды.

Сидит тут и Рогов рядом,

И всем на собранье видна

Кривая его спина.

Недобрым, колючим взглядом

Глядит он на Зимина.

А Павлик со стайкой мальчишек

К дверному прижат косяку.

Он сумку, тугую от книжек,

Придерживает на боку.

Зимин говорит, и порою,

Чтоб лучше понял народ,

Он воздух рубит рукою,

Подавшись плечом вперёд.

Негромко скулил Абросим,

Петра Кулуканова зять:

— Крестьянского хлебушка просит,

А где его, хлебушка, взять?

Ещё на телегах, до снега,

Вывезли весь. В сусеках

Один мышиный помёт.

Да разве он это поймёт? —

Наталья, его соседка,

Громко сказала: — Твой тесть

Хлеб и не сыпал в сусеки,

А в ямы запрятал весь…

Северная непогода,

Беря над пространствами власть,

Из тридцать первого года

В тридцать второй ворвалась.

Выходит окном в проулок

Татьяны Морозовой дом.

Январской метелью продуло

Черёмуху под окном.

Полночный прохожий заметит:

В деревне, уснувшей давно,

Опять у Морозовой светит

Пятном золотистым окно.

То Павлик читает. Ни разу

За вечер он с лавки не встал, —

И горьковский Павел Власов

Товарищем Павлику стал.

С горячей, бесстрашной верой

В народ, в правоту свою

Вошёл он в мечты пионера

В далёком таёжном краю.

Хоть в мыслях окинь попробуй

Эти пространства, снега,

Где по-медвежьи в сугробах

Ворочается тайга,

Где вьюга звериным следом

Петляет меж деревень…

Снова пришёл за рассветом

Зимний короткий день.

С сёлами, с городами

Весь край у него на виду…

Перемело местами

Дорогу в город Тавду.

Лошади заиндевели.

Белит щёки мороз.

Сквозь кутерьму метели

Тянется хлебный обоз.

Свой полушубок в дорогу

Павлику мать отдала…

Попутная, коням в подмогу,

Позёмка метёт, бела,

Метёт под ногами, дымится.

Но Павлик вразвалку идёт,

Как дядя Егор, рукавицей

О рукавицу бьёт.

Шагают они. К морозам

Не привыкать таким:

Павлик — за первым возом,

Дядя Егор — за вторым.

А на возу, быть может

Пятнадцатом, там, позади,

Ноги укутав рогожей,

Тётка Наталья сидит.

Она уж не раз дремала

И пела не раз в пути,

И виден ей пятнышком малым

Красный флаг впереди.

2. Мать и отец

Зима отшумела вьюгами,

И, чувствуя радость земли,

Дожди весенние с юга

По чёрным полям прошли.

Последние пятна снега

В оврагах изъела вода.

Скрипя на дорогах телегами,

Пришла посевная страда.

Павлик на пашне, в низине,

Где осенью листья мели,

Где обступил осинник

Полдесятины земли.

Парнишка русоволосый,

В холщовых штанах, босиком

По единоличной полоске

Идёт за вертлявым плужком.

С отцом был бы день короче,

Податливей полоса.

Пахали бы вместе до ночи,

Но нет у него отца.

Много обид он помнит,

Но было обидней всего,

Когда при матери дома

Отец кричал на него:

«Уйди, коммунист, зараза! —

За галстук хватал на груди. —

На этом ошейнике красном

Вздёрнут ещё, погоди!»

Отец — дорогое слово:

В нём нежность, в нём и суровость.

И горько под отчим кровом,

Где братья меньшие и мать,

Когда родным этим словом

Не можешь отца назвать.

А Павлик хотел бы с ним рядом

Шагать, посветлев лицом,

Хотел бы перед отрядом

Гордиться своим отцом.

Трофим с позапрошлого лета

Ходил в председателях сельсовета.

Советскую власть Трофим

Похваливал на собраньях,

Но даже Рогов своим

Считал его… за старанья.

От старости и самогона

У Рогова в пальцах дрожь.

Зачем-то хранит за иконой

В зазубринках финский нож.

Читает церковные книги;

В углах тараканы шуршат.

В киотах угодников лики

Темны, как его душа.

Ждёт Рогов чего-то. Но мимо

За сроками сроки идут.

А тут ещё сняли Трофима

И отдали сразу под суд…

Парнишка русоволосый,

В холщовых штанах, босиком

По единоличной полоске

Идёт за вертлявым плужком.

Туман под лучами косыми,

Редея, в ложбине ползёт,

В чистой скатёрке сыну

Завтрак Татьяна несёт.

Спешит, скользя по дорожке:

«Проголодался, поди?»

Кофта на ней в горошек,

Со сборками на груди.

То лес впереди, то поляна

С болотом гнилым в кустах,

Но где не топтала Татьяна

Тропинок в здешних местах!

Не где-нибудь, здесь невзгоды

Её застигали не раз.

Замужества горькие годы

Тенью легли у глаз.

Помнит, как в лучшем наряде

За шумным столом она

Сидела с Трофимом рядом,

Счастьем своим смущена.

Но после, лицом темнея,

Счастья напрасно ждала:

Оно не пошло за нею

От свадебного стола.

Хочет вспомнить Татьяна,

Слегка замедляя шаг,

Трофима не грубым, не пьяным,

И… не может никак.

Идёт она между кедров.

Воздух ещё сыроват.

На горку взошла, и ветром

Наполнились рукава.

За горкою в утренней сини,

Где тропка пошла на большак,

Татьяне открылся осинник,

Черёмухи полный овраг.

Уже долетает до слуха:

«Но-но, шевелись!» Бороздой

Идёт, торопя Гнедуху,

Павлик, лобастый, худой.

Татьяна глядит — на пашню

Черёмуха тень кладёт,

Слёзы смахнула: «Паша,

Как взрослый, за плугом идёт».

Окликнула. И, улыбаясь,

По вспаханному пошла.

На лапти земля налипает,

Но разве она тяжела!

Всё в дымке весенней поле.

На чистой скатёрке льняной

Яички, немножко соли,

Нарезанный хлеб ржаной.

Садится поесть на полоску,

Где стало совсем подсыхать,

Парнишка русоволосый,

Очень похожий на мать.

Горят на ладонях мозоли

От дедовского плужка…

С последней щепоткой соли

Замедлилась что-то рука.

С обрывка газеты, в который

Завёрнута соль была,

Пахнули степные просторы,

Весенняя сизая мгла.

— Мама, гляди-ка! Это

Трактор. Видишь, какой! —

Он подал обрывок газеты,

Разгладив его рукой.

Брови насупив упрямо,

Павлик глядит на мать.

— Так и у нас будет, мама:

Трактором будем пахать,

А кулаков проклятых

Вытурим за порог. —

Мать грустным ответила взглядом.

— Не лезь на рожон, сынок.

— Не бойся! Тронуть попробуют —

Им не сойдёт это так… —

Черёмухи белой сугробы

Уже завалили овраг.

Весенний, ещё сыроватый,

Идёт от неё холодок.

В тени на корнях узловатых

ещё не дотаял ледок.

3. У костра

Уже к холодам сентября

Торопятся дни и ночи.

Северная заря

По-лисьи мелькает в рощах.

И чаще всё волчий вой

Ветер в деревню доносит.

Берёзовою листвой

Метёт на озёра осень.

И вот уже лес поредел,

Опала листвы позолота,

И клюкву на мшистых болотах

Заморозок задел.

Белеет инея проседь.

Всё холоднее погода.

Стоит на полях осень

Тридцать второго года.

Эхо то смолкнет, то снова

Гулко звучит и тает.

Как от стены, слово

От зари отлетает.

Это Павлик Морозов

Зовёт пропавшего Яшу.

Дым над костром розов,

Огонь на ветру пляшет.

Сбирая валежник в лесу,

Яша поодаль заметил —

Не зайца, не белку — лису

И позабыл всё на свете.

Крался через кусты,

Через продрогший и синий,

Весь обнажённый осинник,

Наверное, больше версты;

Шиповник, овраг — не помеха,

И сердце так громко стучало,

Что он и не слышал, как эхо

Имя его повторяло.

И вот он в осенней красе,

На пустоши, в дикой чаще,

Рассказывает о лисе,

О виденной, настоящей,

Рассказывает, увлекаясь,

И всем показалось вдруг:

Не осень — лиса золотая

Леса опалила вокруг.

Как вылитая из меди,

На старой сосне кора.

В отряде никто не заметил,

Как вечер присел у костра,

Как погас на болоте

Последний отблеск зари.

Егор наказывал Моте:

«Ты у меня смотри,

Чтоб засветло была дома…»

Уставив в огонь глаза,

Сидит восьмилетний Дёма,

Чуть виден из-под картуза.

Счастливее всех на свете

Он в этот час у костра,

А мать обошла соседей:

Дёмка пропал с утра.

На корточки Павлик садится,

Дослушать рассказа не дал.

— Подумаешь тоже… лисица,

Я волка вчера видал.

Из колок домой не дорогой,

А лесом пошёл — напрямик.

Иду, а навстречу — Рогов.

Я тут же свернул в тальник.

Он длинное что-то, рогожей

Обмотанное, несёт,

Согнулся совсем под ношей.

Чего он здесь, думаю, чёрт?

Стою за кустом. Он тоже

Остановился. Потом

Быстро пошёл. У остожья

Вытер лоб рукавом.

Недоброе, думаю, дело.

Туман забелел на лугу,

И я уж озяб, но хотелось

Узнать, что он прячет в стогу.

Когда он ушёл (Не лесом,

Пошёл дорогой другой),

Я к сену скорей… Железо

Нащупал в сене рукой. —

Павлик глядит на лица;

Меняют их тени и свет.

В лесу прокричала птица,

Аукнуло где-то в ответ.

Бьётся у Павлика сердце.

Но не одиноко оно:

Все десять сердец пионерских

Стучат, как сердце одно.

Рвётся к звёздам осенним

Пламени красный флаг.

— Пашка, а что было в сене?

— Винтовки спрятал кулак. —

Словно ещё стало тише.

Лишь искры летят в темноту.

— Ребята, давайте напишем

Об этом письмо в Тавду…

— Раз дело, ребята, такое,

Действовать надо самим… —

Павлик рубнул рукою:

— Спросим, что скажет Зимин.

Потом сообщим и в город.

Зимин-то опять вчера

Приехал. Живёт у Егора.

Домой, ребята, пора!

Тропинками, как покороче,

Идут пионеры домой.

«Взвейтесь кострами, синие ночи», —

Властвует песня над тьмой.

От песни, от дружного шага

И ночью холодной тепло.

И вот огоньками из мрака

Выступило село,

И, недопетая, скоро

Песня оборвалась.

Избою дяди Егора

Улица началась.

Чуть-чуть желтоватый из окон

Сочится под ноги свет.

Прошли каланчу. Недалёко —

Кузница, сельсовет.

У кузницы против порога

Окликнул Павлика… Рогов:

— Моё комиссару почтенье,

Нижайший поклон! Это что ж,

Никак с полевого учения

Войско своё ведёшь?

Орлы, погляжу, герои!

Видать, так и рвутся в бой.

Ну, вот что, щенок, не настроен

Я шутки шутить с тобой.

Ты многое слишком знаешь,

Чего ты не должен знать.

Смотри, сторона здесь лесная,

Ель кругом да сосна.

Если пойдёшь докажешь

Или хотя намекнёшь…

Теперь, кому надо, каждый

Носит в кармане нож. —

Уставил на Павлика Рогов

Злобою налитый взгляд,

За локоть схватил. — Не трогай!

Не трогай, тебе говорят!..

Белесой пыльной дорогой

Павлик догнал отряд.

4. Коммунисты

Уж поздно. Над лесом чёрным,

Багрово озарена,

Как вынутая из горна,

Большая взошла луна.

Где в поле выходит тропа,

Прижавшись к чужому забору,

Стоит, покосившись, изба

Охотника дяди Егора.

Развешаны на чердаке

Свежие волчьи шкуры.

Стал молчаливым и хмурым

Охотник Егор в тайге.

Тоскливо над ним пролетали

Дождями и вьюгами дни.

Жену схоронил. Остались

С дочкою Мотей одни.

За ветхою загородкой,

При свете коптилки, один,

Уткнувшись в ладонь подбородком,

Склонился над книгой Зимин.

Ходил на охоту и долго

Сегодня не спит Егор.

До винтиков малых двустволку

Всю керосином протёр.

Над Мотей склонился: «Небось

Прозябла. Ну, спи спокойно».

Две русых косички врозь

Лежат под отцовской рукою.

«Была бы живая мать,

С ней радости больше бы знала…»

Он сел на скамейку устало

И стал сапоги снимать.

Разулся. И только поставил

На печку сушить сапоги,

Послышались чьи-то шаги

И стук в затворённый ставень.

Егор босиком вышел в сени.

Открыл… «Ну, входи, сосед».

В избу холодок осенний

Ворвался за Павликом вслед.

Не слыша, как дверь проскрипела,

Павлик шагнул в тишину.

— Я, дядя Егор, по делу

К товарищу Зимину. —

Неторопливо и глухо

Тикают в тишине

Засиженные мухами

Ходики на стене.

Стрелки на циферблате

Сошлись и раздвинулись вкось.

Хозяин залез на полати:

«Видать, засидится гость».

Лают собаки где-то,

Петух прохрипел на шесте.

Ночь дорогу к рассвету

Найдёт по Полярной звезде.

Леса да тропинки волчьи

Деревню замкнули кольцом…

Выслушав Павлика молча,

Зимин потемнел лицом.

Кожанку на пороге

Надел на ходу в рукава.

Деревня лежит вдоль дороги

Километра на два.

Холодный северный ветер,

Звёзды да свет луны,

И в мёртвом холодном свете

Тени от стен черны.

Идёт по деревне Зимин,

И тень его рядом с ним

Торопится. Вместе с нею

Зимин ускоряет шаг.

Прошёл каланчу. Темнеет

Над сельсоветом флаг.

Прозрачен полночный воздух,

И видит Зимин: высоко

Взметнулось к холодным звёздам

С красным флагом древко.

Отсюда едва заметный

Сквозь чащи, сквозь темноту

Тоненький провод медный

Бежит по столбам в Тавду.

Простёрлась родная суровая

На тысячи вёрст земля.

Тоненький медный провод

Бежит до Москвы, до Кремля.

Хоть Павлик сидит не дома,

Но возле хромого стола

Прилёг на кровать — и дрёма

Встать уже не дала,

Горой навалилась, не двинуть

Ни рукой, ни ногой.

Коптилка глазом совиным

Стережёт покой.

Овеянный свежестью ночи,

Вернулся Зимин. Чтоб не очень

Скрипел под ногами пол,

На цыпочках он прошёл.

Сидит перед пареньком.

Павлик дышит глубоко.

Лоб крутой и широкий.

Русая прядка на нём.

5. По ягоды

Осеннею позолотой

Осыпался лес, поредел.

Клюкву на мшистых болотах

Заморозок задел.

Но клюква поздно поспела,

И ей холода не в счёт.

Она под инеем белым

Стала сочнее ещё.

В ягодной местности здешней

Её по тропинкам в лесу,

С инеем перемешанную,

Красную, в вёдрах несут.

И лакомятся медведи

Клюквою в сентябре…

Павлик с братишкой Федей

Встали ещё на заре.

Взяли пустые вёдра,

Звякнув дверным кольцом,

И зашагали бодро

Тропинкою, к солнцу лицом.

Маленький Федя доволен,

С брата не сводит глаз.

С восходом солнышка в поле

Вышел он первый раз.

Он с Павликом вместе согласен

Все тропки измерить шажком:

Ведь Павлик в четвёртом классе,

А он — ещё ни в каком;

Павлик в отряде первый,

А Федя пошёл бы в отряд,

Но ему пионеры

Ещё подрасти велят.

Тропинка бежит перед ними,

Порою заметна едва.

С кустов осыпается иней,

Хрустит под ногами листва.

А там, где тропинка в развилку,

Где гуще в ложбине тальник,

Стоит за кустами Данилка,

С ним рядом — какой-то старик.

Стоят, притаились. Ребятам

В кустарнике их не видать,

И Федя счастливый за братом

Трусит, чтобы не отстать.

Но вот, где кустарник повыше,

Мёрзлой листвой шурша,

Данилка навстречу вышел,

Сжав черенок ножа.

Встал на тропе - не пройдёшь.

В зазубринках финский нож.

……………………..

Уж солнце высоко. Растаял

Иней на крышах давно.

Татьяна, детей поджидая,

То и дело глядит в окно.

Ещё никогда не боялась

Так за детей она.

Пошла, на крыльце постояла

И снова сидит у окна.

«Наталья по ягоды позже

Пошла, да и ноги болят,

А дома давно уж. Может,

Наталья видала ребят?»

Выбежала за ворота,

Глядит: не дорогой прямой,

Не улицей — по огородам

Данилка идёт домой.

«Чего это он, острожник,

Идёт стороной от людей?»

Дрогнуло сердце тревожно:

«Давно ведь грозился злодей…»

К Наталье зашла. От Натальи —

К Егору: детей не видали.

Проулком, поросшим бурьяном,

Бежит, ног не чует Татьяна…

Бабка в сенях стирает

Данилке рубаху. Она

Чужих не ждала. У края

В корыте пена красна.

Заметно, как замутилась

Отмытою кровью вода.

Старуха засуетилась,

Но поздно — не скрыть следа.

Глаз не сводя с рубахи,

С тёмных пятен на ней,

Татьяна попятилась в страхе

И выбежала из сеней…

А листья краснее меди

На мёртвых летят и летят.

Уже не придётся Феде

Вступать в пионерский отряд.

В стриженый детский затылок

Сухая упёрлась трава.

В глазах незакрытых застыла

Северная синева.

И Павлик меж тальником

И молодыми дубками

Лежит, упавший ничком,

Со сжатыми кулаками.

На землю, засыпанную листвой,

Он пал, как солдат на передовой.

Эпилог

Осень леса продувает.

Молотят в колхозном селе…

Убит пионер. Но бывает

Бессильна смерть на земле.

Об этом трубят в горны

Отряды по всей стране:

В Артеке на склонах горных

И там, в лесной стороне,

Где, вопреки непогодам,

Моторы поют над тайгой…

Пошли не на ветер годы:

Стала страна другой.

В ладу с тракторами кони,

Комбайны хлопочут, пыля.

Идут от Карпат до Японии

Колхозные наши поля…

Под северным бледным небом,

У всей страны на виду,

Полуторки с первым хлебом

Идут из колхоза в Тавду.

Пыль за грузовиками

Клубится над большаком.

Полощется красное знамя

Над первым грузовиком.

Сосны, осины, берёзы —

Знакомый таёжный вид.

Парнишка русоволосый

Рядом с отцом сидит.

Отец за рулём. И подросток,

Сдвинув кепчонку на лоб,

В кабине сидит не просто

Так — прокатиться чтоб:

Он с красным обозом едет

От пионеров села.

В стекло ударяет ветер,

Дорога от пыли бела.

Взгляните в эту кабину,

На этого паренька,

Когда он брови подымет

Или нахмурит слегка.

Нету конца у песни!..

Павлик на Красной Пресне

В бронзе встал у древка.

Для смелых сердец примером,

Ровесником пионерам

Он будет во все века.

С. Щипачёв

Красный галстук (Поэма о Коле)

В Зауралье в Курганской области, в селе Колесниково на видном месте стоит скромный каменный обелиск. На белом мраморе надпись: «Здесь похоронен пионер Коля Мяготин, зверски убитый кулаками 25 октября 1932 года».

Давно это было, давно это было.

По-русски оплакав — разгневанно, вволю! —

Народная память его сохранила,

Героя-мальчонку, Мяготина Колю.

Он так и встаёт в полный рост перед вами,

Как цепкий дубок из лесного подлеска,

С упрямым смешным вихорком над бровями,

Спалённым полуденным солнцем до блеска.

Исчерпана долгого времени мера.

И сроки настали — настигло, приспело

Поднять мне в стихах земляка-пионера,

Погибшего в схватке за правое дело.

Я всем своим домыслом явственно чую —

Как конь на скаку чует землю подковой —

Тревожную Колину душу большую,

Сибирский радушный характер кремнёвый.

В пшеничном разливе, в картофельной лунке,

В березовом шуме, в сосновом настое

Живут его светлые юные думки,

Стучится сердечко его золотое.

По Заречью, по Заречью,

Зноем ласковым палимый,

Он шагает, а навстречу —

Запах мяты и полыни.

Писк встревоженных полёвок,

Крики чибисов и чаек —

Постоялок камышовых,

Заливных низин хозяев.

Вьются птицы, задыхаясь,

От середки и до края

Гулевой волны касаясь,

На ветру перо теряя.

А за ними, а за ними,

Сея ужас в птичьих гнёздах,

Злыми крыльями своими

Бурый коршун режет воздух.

Вот бы дать бы из рогатки

По разбойнику степному,

Подшибить — и взятки гладки! —

Да скорее надо к дому.

Небо пологом из ситца

Тянет в поле, тянет в пади,

Да нет времени носиться

Просто так, забавы ради.

Скучно всё же на приколе,

Что скрывать, не жизнь — полова.

Но ведь нынче в доме Коля

Вроде как бы за большого.

Надо дно ушить у бата,

Про запас надрать берёсты.

Пусть не хвастают ребята,

Это все-таки не просто.

Наколоть дровец на сушку,

Двор подместь. К тому же придётся

Наносить воды в кадушку

Из далёкого колодца.

По хозяйству дела много,

Совладать со всем трудненько.

...Возле двух озёр, у лога,

Распласталась деревенька.

Половодье вышло в поймы,

Пляшут волны у закраин.

...Тятьки нету. Тятька помер,

Колчаковцами замаян.

Голый ветер спозаранку

Воет, вётлы колыхая.

...Мамка есть. Да больно мамку

Источила хворь лихая.

Надо ей помочь крепиться,

Чтобы было все в порядке...

Поздний час. Пора садиться

За заветные тетрадки.

А события такие

По округе развернулись,

Словно вырвалась стихия

На застой крестьянских улиц.

Новый мир пошел на старый,

На дремучий, на кондовый,

Всякий раз звериной сварой

Вдруг ощериться готовый.

Агитатор из ликбеза

В картузе или в косынке —

Против потного обреза

И в рукав зажатой финки.

Зипунишко издалече —

Против здешенской борчатки,

Прямота открытой речи —

Против спрятанной свинчатки.

Смотрит Колька, слышит Колька,

Примечает поимённо:

Сколько теть и дядей сколько,

И своих и из района!

Чутко мальчик понимает,

На своих и пришлых глядя:

Этот правду защищает,

А вот тот — опасный дядя.

Прямо — свет неотразимый,

А направо — темь и злоба.

Тут не то что быть разиней,

А глядеть всё время в оба.

Даже взрослым трудновато,

Даже самым закалённым...

Жаркий год двадцать девятый

Звать «великим переломом».

Да, Колесниково встало

Колесом среди равнины,

Разделившись близ увала

Как бы на две половины:

На Большую — основную

Всю в хоромах тугобрюхих,

И на Малую — степную,

Всю в залатанных малухах.

В Малой — избы бедной кройки,

Не до жиру, быть бы живу,

А в Большой стоят постройки

Под гребёнку, по ранжиру.

Что ни дом — тяжел как камень,

Пялит бельма, будто инок,

По-медвежьи стояками

Уцепившись за суглинок.

Брёвна — чуть не в два обхвата

И кирпичная основа.

И всех выше дом богатый

Кулака Луки Сычёва.

По карнизу, как гвоздика,

Лента-вязь резным подзором.

И забор матёр. Поди-ка

Знай, что робят за забором.

Сам-то выслан. Но остались

На селе два кровных братца —

Темя в темя, палец в палец,

Два тупых старообрядца.

С виду вроде разнопёры,

А подбор-то одинаков:

Тихоблуды, мародёры,

Два сыча — Фотей да Яков.

Нет у них надёжней друга,

Чем вернувшийся из ссылки

Ванька Вахрушев — пьянчуга,

Верный раб, слуга бутылки.

У него в деревне Малой

Мать живёт и два братана,

Но торчит отпетый малый

У Сычевых беспрестанно.

Видно, дома-то Ивану

Сладу нет ни на копейку,

Он и с трезвости и спьяну

Материт свою семейку:

«Ох, с роднёй я с энтой маюсь!

Вот кровя, не дай ты боже!

Я хорёк, не отпираюсь,

Но и сродственнички тоже!

Достают мне до печёнок

Их лужёной пробы хайла.

Младший, Петька, что волчонок,

А ишшо чумней Михайло.

Но я их обох корёжу,

Да и мать трясу, как грушу.

Хомяки, костыль им в кожу,

Грызуны, осот им в душу!»

Старший бродит-колобродит,

Младший — тянет лямку в школе.

Однокашником выходит

Он Мяготиному Коле.

Школа малость на отшибе,

На пустующей поляне,

За сквозными небольшими

Молодыми тополями.

Две зимы уж миновало

С той поры, как вниз по долу,

С букварём, с бруском пенала

Ходит Коля в эту школу.

Говорлив конец апреля!

Снег исчез у косогора,

Пашни высохнуть успели,

Зеленя забрезжат скоро.

Утро выдалось сегодня —

Прямо чудо, загляденье.

День обычный, день субботний,

А похож на воскресенье.

Сок березы полнит кружку,

Благодать вокруг какая.

Ребятня спешит, друг дружку

По привычке окликая.

Вот и Петька повстречался.

Речь его полна значенья:

Дескать, старосте-начальству

Наше с кисточкой почтенье.

Голова торчит, как редька,

Неуклюжая в поклоне.

— Здравствуй, Колька!

— Здравствуй, Петька!

— Чтой-то ты наряден ноне?

И действительно: Мяготин

Весь сиял, как по заказу.

Что случиться ни могло там, —

Не был он таким ни разу.

По живым глазенкам добрым,

По размеренному жесту

Сразу видно: Коля собран

И особенно торжествен.

Пиджачок застегнут баско,

Приторочен ранец веско.

И ботинки чёрной ваксой

Отработаны до блеска.

Петька все отлично знает

(Просто он хитрит без меры!),

Знает, плут, что принимают

Нынче Колю в пионеры.

Петька морщится для вида,

Хорохорится, кривляясь,

А нутро грызёт обида,

Подсознательная зависть.

Может, он и сам хотел бы

В пионеры записаться,

Красный клинышек надел бы

И пошел бы красоваться...

Правда, Петькины отметки

На него ложатся тенью,

Круглый год к тому ж у Петьки

Ровно кол по поведенью.

Накануне Первомая

В шуме птичьих переливов

Просигналил горн, сзывая

Ребятишек говорливых.

В краткий роздых перемены,

Как ударники на жатву,

Собрались юнцы мгновенно

На торжественную клятву.

Даже вёрткий Петька замер

(Тут охальничать посмей-ка!)

В тихом классе не экзамен —

Пионерская линейка.

Пять лихих вихров фасонных,

Набок смятых картузами!

Пять косичек заплетённых

Туго, словно в наказанье!

Строй глядит молодцевато,

И учительница тоже

Разрумянилась: — Ребята!

Что на свете есть дороже,

Чем Советская держава,

Под крылатою звездою,

Боевая честь и слава —

Знамя Ленина святое!

Обещайте же, родные,

Жить на свете и учиться

Так, чтоб Родина отныне

Вами впредь могла гордиться!

Речь учительницы манит,

Вдаль зовет навстречу стягу,

Словно золотом чеканит

Пионерскую присягу.

Говорит она, яснея,

С расстановкою, толково.

И ребята вслед за нею

Повторяют слово в слово.

Вот учительница стоя:

«Поздравляю вас!» — сказала,

И умолкнувшему строю

Красный галстук повязала.

Вспыхнул он, сплошным румянцем

Озарив ребячьи щеки,

Призывая всех равняться

На святой пример высокий.

Сердце бьется поневоле

Учащенно, беспокойно.

«Обещаю, — шепчет Коля, —

Обещаю жить достойно!»

Тихо шепчет. А сдаётся,

Это слово «обещаю»

Непослушно раздаётся

По всему родному краю...

Летних сборищ завсегдатай,

Он с ребятами в союзе,

Верный спутник бородатый,

Непременный дядя Кузя.

Постоянный друг ребячий,

Всё он видит, всё он может,

Хочешь — свяжет плот рыбачий,

Хочешь — суслика стреножит.

Хочешь — волка обратает

(Подползёт к нему овечкой!)

Хочешь — если пожелает —

Подкуёт сверчка за печкой.

Иль сваляет мяч из шерсти,

На всамделишный похожий,

Да обтянет честь по чести

Сыромятной белой кожей.

Иль такие подвесные

Сотворит весной качели,

Что ребята вместе с ними

В облаках не тонут еле.

Всё он, дядя Кузя, знает

И в чащобе, и в затоне,

И вода, и глушь лесная

У него как на ладони.

Уступая путь друг другу,

Хитрой выдумкой согреты,

Чередом идут по кругу

Дяди Кузины советы:

Как избавить чан от течи,

Где красней найти костянку,

Где поставить снасть под вечер,

А где — лучше спозаранку.

Любят дядю Кузю дети,

По заслугам любят, крепко.

Добрый дед! Табак — в кисете,

Перочинный нож — на цепке.

На щеке — рубец багровый,

Словно дратвина продета, —

Пролегла полуподковой

Колчаковских пыток мета.

За Тоболом, близ Кургана,

Беляки решили в кузне

«Выжечь дурь» из партизана.

Да не сдался дядя Кузя!

Принял муки, смолк до корня,

Чудом выжил, ад изведав,

Но с тех пор еще упорней

Драться стал за власть Советов.

Все прошел пути-дороги

Жесткой жизни партизанской,

Как герой подвел итоги

Проливной войны гражданской:

Две награды, три увечья —

Хром, сутул, лицо со шрамом.

А в колхоз вступил в Заречье,

Почитай, что первым самым.

Счастье трудного маршрута

Кровью смерил честный воин...

Но сегодня почему-то

Чем-то старый недоволен.

Беспокойный и суровый,

Раскрасневшись, как с мороза,

Входит он, нахмурив брови,

В дом правления колхоза.

Плащ-брезентку распоясав,

Заявляет напрямую:

— Почему ж мы лоботрясов

Запускаем в кладовую?!

Ванька Вахрушев с Сычевым

Нанялись в колхоз работать!

Да ведь это, право слово,

Не работники, а копоть!

Неужели не понятно,

Кто к нам исподволь сочится?

На кого потом пенять нам,

Если что не так случится?

Где в селе найдешь беспутней

Этих самых... закадычных,

Этих двух кулацких трутней,

Злобных шкур единоличных?

Нет, товарищи, напрасно

Класть друг другу в ухо вьюшку,

Вешать бдительность на прясло,

Как вехотку на просушку!

Нет, ещё не время, братцы,

Закрывать глаза на гадин.

Могут взять и разыграться,

Если ход им будет даден!..

В переделку взятый сразу,

Председатель сельсовета

Ни единой дельной фразы

Не находит для ответа:

— Это истина святая,

Это правда... Оба гада!

Но ведь рук-то не хватает,

Слышь, Кузьма, а робить надо.

Это верно... Не перечу...

Зря не кинусь в перепалку.

Кузя — в сени. А навстречу

Ванька Вахрушев вразвалку.

— Вот он! Лёгок на помине.

Сколько ноне выпил?

— Флягу...

— Где заспал глаза?

— В овине.

— Что видал во сне?

— Кулагу.

— Всю слизал?

— Да, напитался,

На семь ден вперёд надулся!

— Жалко, что не догадался

Околеть, когда проснулся!

— Дядя Кузя, как заноза,

Стал ты к старости, ей-богу.

Аль не в счёт, что для колхоза

Я теперь иду в подмогу?

И добавил, глазки сузя:

— Вот... порукой... крест нательный!

— Что мне крест! — отрезал Кузя. —

Мне дороже хлеб артельный!

Надо ж было так случиться,

Чтоб по поводу пустому

Вздумал Коля отлучиться

В этот поздний час из дому!

Просто вышел побродяжить,

Поглядеть на звезды малость,

А прогулка очень даже

Любопытной оказалась!

Осмотрел свои плетёнки

В мелкой заводи, вернулся,

Обогнул осинник тонкий

И... на Петьку натолкнулся!

Петька плакал. Плакал горько,

Сжавшись весь, щекой рябою

Принимая пыль пригорка.

— Слушай, Петя, что с тобою?

Навесной росой затянут,

Мальчуган дрожал, как заяц.

— Я боюсь их... Бить ведь станут, —

Повторял он, озираясь.

— Кто? Куда рукой-то кажешь?

Назови хоть для примера!

— Побожись, что не расскажешь!

— Верь мне, слово пионера!

Петька тут же напрямую

Однокашнику поведал,

Как он тайну воровскую

Непредвиденно разведал:

— Понимаешь, мать к Сычевым

Прогнала меня за братом.

Позови, дескать старшого

Да вертай скорей обратно.

Ну, прибёг я... Дверь запёрта.

Неспроста, видать, засели!

Раз изюм такого сорта,

Я, конечно, ухо — к щели.

Чуял плохо, врать не стану,

Но запомнил в темноте я,

Как сказал всурьёз Ивану

Голос дяденьки Фотея:

«Спрячем хлеб с телегой вместе

В Коробейниковой чаще,

В этом, мол, треклятом месте

Вить верёвки подходяще.

Ночью двинешь до Кургана,

Темнота, мол, не глазаста,

А в Кургане утром рано

На базар свезешь — и баста».

Только я оставил щёлку,

Отвернулся, оторвался,

А Фотей меня за холку

Цап-царап: «Откуда взялся?!

Слушал, пёс, что мы решали?

Отвечай!» Я испужался,

Отпираться стал вначале;

А потом во всём признался.

Ой, в какую влез я клетку!

Никудышный случай вышел!..

Но запуганного Петьку

Николай уже не слышал.

Он в одно мгновенье ока

Стригуном сорвался с места.

Ох, далёко, ох, далёко

Коробейниковый лес-то!

Мимо спящих вётел! Мимо

Сонной мельницы соловой!

Напрямки, неудержимо!

Мимо смётанной соломы!

Мимо просеки у лога!

Мимо лапчатых развилин,

Где — ни мало и ни много, —

Говорят, гнездится филин!

Мимо ельчатого вала,

Где стволы переплелися,

Где — ни много и ни мало, —

Слышал Коля, рыщут рыси!

Слева — яма, топь — направо,

Прямо — заваль сухостоя.

Кто торчит там? Пень трухлявый.

Сходство с пугалом простое!

Кто кричит? Ночная птица.

Сердце бьётся чаще, чаще...

Только бы не заблудиться

В Коробейниковой чаще!

Вот и царство нежилое —

Запустелая гнилушка,

Коробейникова, в хвое

Утонувшая избушка.

Глухо. Боязно. Дремуче.

Хоть чуть-чуть, хоть на немножко

Посвети, луна, сквозь тучи,

Разыщи во мгле окошко!

Так и есть! В немом овражке,

Недалече от полянки,

Ванька Вахрушев в фуражке

И Фотей Сычёв в ушанке.

Запыхавшись, как с разбегу,

Плотной, грузной вереницей

Ловко ставят на телегу

Под брезент мешки с пшеницей.

Всё понятно! Всё понятно!

То, что мнилось, наверх всплыло.

Поскорей теперь обратно

Возвращаться надо было.

По горбам слепой дороги,

По колючкам, без настила

Донесли бы только ноги,

Силы только бы хватило!

Снова заволочь паучья,

Снова пень трухлявый, снова

Ямы, топи, корни, сучья,

Лог у просеки сосновой.

Вот и дремлющие вётлы,

Вот и сходни полосаты,

Вот и щучья заводь, вот и

Гумна, крыши, палисады.

Блещет, словно в ставню впаян,

Фитилёк ночного света.

А у лампы сам хозяин —

Председатель сельсовета.

Он сложил газету вдвое:

Спать ложиться не пора ли?

— Дядя Мыльников! Худое...

Наш колхозный хлеб украли!

Председатель, будто в нору,

Глянул в фортку: — Что такое?!

Вот сопляк! Об эту пору

Не даёт людям покоя!

— Хлеб уже в лесу... Далёко!

Я же вправду говорю вам!..

— Что ты долбишь, как сорока

По порожней кринке клювом!

Ты скажи ладом... —

И Коля,

Второпях присев на кадку,

Картузок в руке мозоля,

Доложил всё по порядку.

Хрюкнул Мыльников, как порос,

Почесал скулу-щетину,

Растопырил локти порознь

И сказал, согласно чину:

— Слушай, парень, ты в уме ли?

Ври, да зря не завирайся.

Хоть всю ночь мели, Емеля,

Да в муке не зарывайся.

Допускать, пожалуй, нужно

Нарушенье общих правил...

Но я сам же после ужина

На току охрану ставил!

Страже с хлеба глаз не сводит,

А ты мелешь... Чушь какая!

Хлеб, по-твоему, выходит,

На хвостах дрозды таскают?

Ты давай... того, приятель,

Не сподобься вертопраху! —

Не поверил председатель

И захлопнул фортку с маху.

Потому ль, что в сладкой дрёме,

Потерял вожжу-мыслишку,

Оттого ль, что, кваса кроме

Принял на ночь водки лишку.

Перекличкою утиной,

В расшивной багрец одето,

Домотканой паутиной

Прилетело бабье лето.

Разбрелось по тихим тропам,

Жаром листьев полыхая,

Луком, солодом, укропом

За сто вёрст благоухая.

Заразительно и вкусно,

С аппетитом то и дело

Кочерыжкою капустной

В каждом доме захрустело.

Светясь радостью великой,

Улеглось рядком, красуясь,

Огурцом, груздём, брусникой

В жбан, в корчагу, в лёгкий туес.

Гомоня словцом весёлым,

Под тяжёлой ношей горбясь,

Хмелем, пряностью, рассолом

Опустилось в тёмный голбец.

Вёдро! Даже осушилась

Часть застойного болота.

Не страда пришла, а милость,

Благодать для обмолота.

Всё — к успеху, всё — к удаче,

Грех подумать об уроне.

А колхоз по хлебосдаче

Шёл в хвосте во всём районе.

Знать, Кузьма глядел как в воду.

Что ни день — в колхозе случай:

То гружёную подводу

Занесёт на грунт зыбучий,

То солома вспыхнет в копнах,

То утонет хряк в колодце,

То привод ременный лопнет,

То шлея, то гуж порвётся.

Кто-то нагло портил тягу,

Жёг снопы, калечил сбрую,

Хоронясь, давая тягу,

Крал, вредил напропалую.

Днём схватить воров пытались,

По ночам дозор дежурил,

Но мошенники скрывались,

А не пойманный — не жулик.

Подозренье — вроде сажи:

Чернота, но не улика,

А попробуй-ка пропажу

По наитию свали-ка!

Тут греха не оберёшься,

И обид не сосчитаешь,

И виновных не добьёшься,

И безвинных потеряешь.

Вот тогда-то, выйдя в поле,

Без отсрочки, по секрету,

И решил Мяготин Коля

Написать письмо в газету.

Буква к букве, к слову слово,

От заглавия до точки

Прямиком, без останова

Побежали струйки-строчки:

«Уважаемые дяди,

Уважаемые тёти!

Я надеюсь, что меня вы

Обязательно поймёте.

В молодом колхозе нашем

Все стараются трудиться.

Но есть жулики! И надо

Нам от них освободиться.

Я застал их за покражей

И немедленно про это

Рассказал, как было дело,

Председателю Совета.

Только он чудной какой-то!

Не дослушал толком даже,

За мою же правду тут же

Напустился на меня же.

«Блажь! — кричит. — Сдурел! Придумал!»

А к чему она мне, блажь-то?

Окрестил вруном ни про что,

Сопляком назвал ни за что.

Он, мне кажется, боится,

Угодить на щит позора,

Потому и не выносит

Из избы наружу сора.

Просто сердце от обиды

Разрывается на части,

Если знаешь: вот он, рядом,

Ходит враг Советской власти!»

Точка, точка, запятая,

Цель надёжна, как подпруга.

Мысли льются, настигая,

Набегая друг на друга.

Может быть, не шибко складно,

Может быть не больно гладко,

Но зато по фактам ладно

Заполняется тетрадка.

Без боязни пишет Коля,

Перед ним — мечта большая,

Не отступит он, доколе

Кривда правде жить мешает.

Вслед за хлёсткою заметкой,

Появившейся в печати,

Полетел стрелою меткой

Громкий говор непочатый:

— Наконец беда пройдохам!

— Засекли кота на сале!

— Ну, теперь причешут чохом,

Коль в газете прописали!

— Кто ж писал? Кузьма?

— Да где там!

— Грамотей, учёный кто-то...

— Говорят, что, по приметам,

Пионерских рук работа!

То ли кто разведал, то ли

Разболтал, но о сигнале —

О письме-тетрадке Коли —

Даже недруги узнали.

Встретил Колю возле брода

Ванька Вахрушев ушастый:

— Ты, бесштанная порода,

Красным клином-то не хвастай!

Я ить враз петлю сварганю

Из цветного лоскуточка.

Встрену, с ходу заарканю,

Подтяну к сучку — и точка!

Прохрипел. Качнулся вправо

Жидким корпусом, поджарым,

Обдал густо и слюняво

Самогонным перегаром.

Глазки — щёлки, грудь — дугою,

Руки в боки, как поленья.

Интересно, мол, какое

Произвёл я впечатленье?

Но на наглую угрозу

Коля дал ответ не сразу.

Увернулся за берёзу

И такую бросил фразу:

— Не пужай! Я не пужливый.

Не похож на трясогузку.

Так что шиш тебе со сливой

На вино и на закуску.

Можешь брать — и в путь-дорогу,

Если полностью навьючишь.

А за кражу-то, ей-богу,

Ты ещё своё получишь!

Ванька даже поперхнулся

Смелым Колиным ответом

И, конечно, матюкнулся

В три оглоблины при этом.

Замахнулся было палкой,

Да увидел: цель пропала.

И своей походкой валкой

Зашагал в камыш устало.

Время в стойло не запятишь,

Не загонишь хворостиной,

Не замаслишь, не запрячешь

В тальниковый короб длинный.

Неожиданно взыграла

Осень, ранняя и злая,

От деревни до увала

Белый иней выстилая.

Стужа землю прихватила,

Птиц, зверьё взяла на привязь.

Даже рыба в темень ила

В тихом озере зарылась.

В колках песни отзвучали,

Сникли сны на сеновале,

Ледяными обручами

Ветры-злыдни засновали.

А в избе тепло и сухо.

Кот мурлычет (лежебока!),

Да доносится до слуха

Стук цепов, летящий с тока.

Заждалась в снопах пшеница,

Припозднились с молотьбою...

Кто пришёл там? Кто стучится?

Кто несёт мороз с собою?

Чьи в пимах, подшитых кожей,

У ворот мелькнули ноги?

Двери — настежь. С редькой схожий,

Петька мнётся на пороге.

Входит медленно, сторожко,

Как и старший брат, враскачку:

— Коля, выручи немножко,

Помоги решить задачку...

Мать на Колю поглядела:

Что ж, сходи, мол, ненадолго,

Подсобить — святое дело,

Это как бы вроде долга.

Вышли двое за ворота,

Говорит один другому:

— Знаешь, Кольша, неохота

Мне спешить обратно к дому.

Лучше в поле, по дороге

За подсолнухами вдарим!..

— Ты ж хотел учить уроки?!

— Опосля уху доварим!

Самому с собой сражаться

В детстве, видимо, напрасно,

Трудно в детстве удержаться

От весёлого соблазна.

Что-то очень зазывное

Есть в любом простом запрете.

Вот уже и в поле двое.

Но откуда взялся третий?

Не скотина, не детина,

Не заморен, не откормлен —

Долговязая жердина,

Кверху поднятая комлем.

Он, напившись спозаранку,

Озираясь поминутно,

Волокёт с собой берданку

За спиною почему-то.

Коля встал, прикинуть силясь

(Подозренье сердце гложет!):

«Неужели сговорились?

Быть не может, быть не может!

Почему же Петька скрылся?

Что же это: сговор? Или...»

Коля вновь остановился:

«Неужели заманили?»

А вахлак с берданкой рыжей

Не идёт уже — крадётся,

Вкривь, к подсолнечникам ближе,

В кочкари, через болотце.

Вот уже он сбоку... Рядом.

Пьяный... Заспанный... Обвислый...

Может быть, утечь по грядам?

Поздно!

Глухо грянул выстрел.

Опрокинулось мгновенно

Небо рваное дневное,

Облаков седая пена

Свисла в кочки перегноя.

Снегири, щеглы, синицы!

Колю в гости вы не ждите.

Навсегда смежив ресницы,

Он теперь уже не житель.

Он лежит, раскинув руки,

Слова вымолвить не может,

Окружающие звуки

Сердце больше не тревожат.

Никакой не чует боли,

Снег на бледном лбу не тает,

Нету Коли, нету Коли,

След пороша заметает...

Стынет зыбкая трясина,

Кружит колкая пороша,

Гнётся жалкая осина,

Ветки голые ероша.

На бугре кричит ворона,

Чистит перья снежным мелом...

От остывшего патрона

Пахнет порохом сгорелым.

Шелест колков, тишь поскотин!

Коля встречу вам не выйдет,

Не поднимется Мяготин:

Обожгла картечь навылет.

В трудный час малец не струсил!

Алый вымпел, красный галстук,

Сохраняя крепкий узел,

На ветру не развязался!

Кровь из раны, кровь из раны

Цвета рдеющей герани...

Ах, как горько и как рано

Пал боец на поле брани!

Давно это было, давно это было,

Немало воды утекло вдоль увала,

Пропитанных терпким листом чернобыла,

Суровых ветров отшумело немало.

Убийцы раскрыты. И вырваны с корнем.

Убийцы забыты. А Колино имя

Ясней день за днём, год от года упорней

Звучит наравне с именами живыми.

Оно стало улицей, шумной и длинной,

Озёрами окон прямого квартала,

Цветущей сиренью, ребячьей лавиной,

Дворцом пионеров заслуженно стало.

Нет! Коля, видать, не поддался картечи.

Он смерть одолел и родился повторно,

Как гордый подснежник на празднике встречи,

Как утренний голос призывного горна.

С. Васильев

Страницы

среда, 18 мая 2022 г.