2 февраля 2024 года исполняется 81 год со дня разгрома советскими войсками немецко-фашистских войск в Сталинградской битве. Этот день является Днем воинской славы России. Великая Сталинградская битва, ставшая переломным моментом в ходе Великой Отечественной войны, длилась 200 дней: с 17 июля 1942 года по 2 февраля 1943 года. В сражении за город на Волге отдали свои жизни 479 тысяч советских воинов, число погибших горожан невозможно установить точно. По количеству безвозвратных потерь всех воевавших сторон Сталинградская битва считается одной из самых кровавых в истории человечества. Во время кровопролитных боев город был почти полностью разрушен. Волгограду (Сталинграду) за мужество его защитников и жителей присвоено почетное звание города героя.
Предлагаем подборку стихотворений, посвящённых подвигу города-героя Сталинграда. Стихи даны в алфавите авторов.
А—К
Стихи о
Сталинграде
I
Жил — не замечал, как ты
мне дорог,
Город мой, пылающий в
беде.
Я не знал, что о твоих
просторах
Буду помнить всюду и
везде.
Ты сейчас и огне, в
свинцовой буре,
Весь прострелен, всюду
обгорел,
Ветер гонит пепел по
Лазури,
Черный дым висит на
Дар-горе.
Нет и моего гнезда родного
—
За Мечеткой притаился
враг.
Больше нету
Первозаводского,
От Спартановки остался
прах.
Там сейчас сплошное пламя
пышет,
Там домов разрушенных не
счесть...
Больше мне родные не
напишут.
Письмецо с Менжинской № 6.
Где они? Где Генки голос звонкий,
Долетавший до меня не раз?
Почему не слышно о
сестренке?
Где и кто их приютил
сейчас?
Может, и они бойцами
стали,
Тоже город защищают свой.
Может быть, давно в
сраженье пали
На знакомой с детства
мостовой.
Город мой, я от тебя
далеко.
Мы с тобой пока разделены.
Между нами пролегла
дорога,
Не одна — а сто дорог
войны.
Я их все пройти обязан с
боем.
Трудный путь — зато в
конце его
Встречусь я на родине с
тобою,
Это будет радостней всего.
Там, где пули в улицах
звенели,
Где узнал я радость и
беду,
Как к бойцу в
простреленной шинели,
Я к твоим руинам припаду.
II
В руинах ты, но здесь в
борьбе жестокой;
Постигнул немцев гибельный
удел.
Уже последний выстрел
одиноко
Среди твоих развалин
прогремел.
Закончилось великое
сраженье —
И ты, мой город, в битве
победил.
Здесь русский немца бил с
ожесточеньем —
С каким никто и никого не
бил.
Заснеженный, руинами
темнея,
Свинцом побитый, в пепле и
в дыму,
Родной мой город, стал ты
мне роднее,
Еще дороже сердцу моему.
Ты встанешь вновь, рубцы
свои залечишь,
Придет пора — вернемся мы
к родным,
И как-нибудь в хороший
теплый вечер
Пройдем по шумным улицам
твоим.
Здесь будут и бойцы и
командиры,
Рабочие, что бились
впереди.
Простой народ без воинских
мундиров,
Но с воинской присягою в
груди.
Здесь дети будут — где-нибудь
меж ними
Пройдет сестренка иль
братишка мой.
Все это будет. Но сейчас
их имя
Не тень — оружье, поднятое
в бой.
Родной мой город, ты, как
смелый воин,
Опять дерешься, недругов
тесня.
Ты не покинул боевого
строя.
Ты — на передней линии
огня.
Тобой перед атакой в час
недолгий
Клянутся все: бить немцев
до конца.
Чтоб их везде настигла,
как у Волги,
Святая кара русского
бойца.
А. Абрамов
Слава
Сталинграду
Твердынею высясь над
Волгой,
В кольце неприступных
оград
Вещает о славной победе
В громах и в дыму
Сталинград.
Врагов вероломные орды
Крушил и развеял народ,
И танков разбитых останки
Лежат у железных ворот.
Потомок! Глядя горделиво
На вольные степи страны,
Припомни, как честь
отстояли
Не знавшие страха сыны!
Упорный в борьбе,
величавый,
В кольце неприступных
оград,
У Волги в огне и пожарах
Победу ковал Сталинград.
И. Абашидзе
(перевод с грузинского Г. Цагарели)
Второе февраля
В свой срок —
не поздно и не рано —
придет зима,
замрет земля.
И ты
к Мамаеву кургану
придешь
второго февраля.
И там,
у той заиндевелой,
у той священной высоты,
ты на крыло
метели белой
положишь красные цветы.
И словно в первый раз
заметишь,
каким он был,
их ратный путь!
Февраль, февраль,
солдатский месяц —
пурга в лицо,
снега по грудь.
Сто зим пройдет.
И сто метелиц.
А мы пред ними
всё в долгу.
Февраль, февраль.
Солдатский месяц.
Горят
гвоздики
на снегу.
М. Агашина
Февраль
Над площадями Волгограда
Опять метелицы кружат.
Двадцатилетние солдаты
Двадцатый год в земле
лежат.
А на земле, воспетой в
песнях,
Над волжской медленной
водой,
Поднялся город — их
ровесник, —
Великий, светлый, молодой.
Он потому велик и светел,
Что в час бессмертья
своего
Они в огне, сквозь дым и
пепел,
Таким увидели его.
М. Агашина
На Мамаевом
кургане
Уже он в травах,
по-степному колких,
уже над ними трудятся
шмели,
уже его остывшие осколки
по всей земле туристы
развезли.
И все идет по всем законам
мира.
Но каждый год, едва сойдут
снега,
из-под его земли выходит
мина —
последний, дальний замысел
врага.
Она лежит на высохшей
тропинке,
молчит, и ждет, и думает
свое.
И тонкие отважные травинки
на белый свет глядят
из-под нее.
По ней снуют кузнечики и
мушки,
на ней лежат сережки
тополей,
и ржавчины железные
веснушки
ее пытались сделать
веселей.
Она жадна, тупа и
узколоба.
И ей не стать добрее и земней.
ее нечеловеческая злоба
так много лет
накапливалась в ней…
Добро и зло кипят, не
остывая.
Со смертью жизнь сражается
века.
И к мине прикасается
живая,
от ненависти нежная рука.
Потом ударит гром над
степью чистой —
и отзовется эхо с высоты.
И на кургане шумные
туристы,
взглянув на небо, вытащат
зонты.
Они пойдут по этой же
тропинке
и даже не заметят возле
ног
усталые дрожащие травинки
и след тяжелых кованых
сапог.
Пускай себе идут спокойно
мимо!
Пускай сияет солнце в
синеве!
Ведь жизнь есть жизнь.
И все солдаты мира
и молоды,
и бродят по траве.
М. Агашина
Ах вы, ребята,
ребята…
Вспыхнула алая зорька.
Травы склонились у ног.
Ах, как тревожно и горько
пахнет степной полынок!
Тихое время заката
в Волгу спустило крыло…
Ах вы, ребята, ребята!
Сколько вас здесь полегло!
Как вы все молоды были,
как вам пришлось воевать…
Вот, мы о вас не забыли —
как нам о вас забывать!
Вот мы берем, как
когда-то,
горсть сталинградской
земли.
Мы победили, ребята!
Мы до Берлина дошли!
…Снова вечерняя зорька
красит огнем тополя.
Снова тревожно и горько
пахнет родная земля.
Снова сурово и свято
юные бьются сердца…
Ах вы, ребята, ребята!
Нету у жизни конца.
М. Агашина
Солдату
Сталинграда
Фатеху Ниязи
Четверть века назад
отгремели бои.
Отболели, отмаялись
раны твои.
Но далёкому мужеству
верность храня,
ты стоишь и молчишь
у святого огня.
Ты же выжил, солдат!
Хоть сто раз умирал.
Хоть друзей хоронил
и хоть насмерть стоял.
Почему же ты замер —
на сердце ладонь,
и в глазах, как в ручьях,
отразился огонь?
Говорят, что не плачет
солдат:
он — солдат.
И что старые раны
к ненастью болят.
Но вчера было солнце!
И солнце с утра…
Что ж ты плачешь, солдат,
у святого костра?
Оттого, что на солнце
сверкает река.
Оттого, что над Волгой
летят облака.
Просто больно смотреть —
золотятся поля!
Просто горько белеют
чубы ковыля.
Посмотри же, солдат, —
это юность твоя —
У солдатской могилы
стоят сыновья!
Так о чём же ты думаешь,
старый солдат?
Или сердце горит?
Или раны болят?
М. Агашина
Мальчишкам
Волгограда
В Волгограде,
у Вечного огня, стоят в Вечном почётном карауле волгоградские мальчишки.
Горит на земле Волгограда
Вечный огонь солдатский —
Вечная слава тем,
Кем фашизм, покоривший
Европу,
Был остановлен здесь.
В суровые годы битвы
Здесь насмерть стояли люди
—
Товарищи и ровесники
Твоего отца.
Они здесь стояли насмерть!
И были средь них солдаты —
Мальчишки в серых шинелях
Со звёздами на ушанках,
Простые наши мальчишки —
Немного старше, чем ты.
К нам приезжают люди —
Жители всей планеты —
Мужеству их поклониться,
У их могил помолчать.
И пусть эти люди видят,
Как помним мы
сталинградцев!
И пусть эти люди знают:
Вечный огонь Сталинграда
Не может померкнуть, пока
Живёт на земле
волгоградской
Хотя бы один мальчишка!
Запомни эти мгновенья!
И если ты встретишь в
жизни
Трудную минуту,
Увидишь друга в беде
Или врага на пути —
Вспомни, что ты не просто
мальчик,
Ты волгоградский
мальчишка,
Сын солдата,
Сын Сталинграда,
Капля его Бессмертия,
Искра его Огня.
М. Агашина
Стихи о моём
солдате
Когда, чеканный шаг
ровняя,
Идут солдаты на парад,
Я замираю — вспоминаю,
Что был на свете мой
солдат.
...Война. И враг под
Сталинградом.
И нету писем от отца.
А я стою себе с солдатом
У заснежённого крыльца.
Ни о любви, ни о разлуке
Не говорю я ничего.
И только молча грею руки
В трёхпалых варежках его.
Потом прощаюсь целый вечер
И возвращаюсь к дому
вновь.
И первый снег летит
навстречу,
Совсем как первая любовь.
Какой он был? Он был
весёлый.
В последний год перед
войной
Он только-только кончил
школу
И только встретился со
мной.
Он был весёлый,
тёмно-русый,
Над чубом — красная
звезда.
Он в бой пошёл под Старой
Руссой
И не вернётся никогда.
Но всё равно — по
переулкам
И возле дома моего
Идут солдаты шагом гулким
И все похожи на него.
Идут, поют, ровняют плечи,
Ушанки сдвинуты на бровь.
И первый снег летит
навстречу
И чья-то первая любовь.
М. Агашина
На Алее Героев
От морозов и вьюг
леденела земля,
ветер к самой земле
пригибал тополя.
Буксовали трамваи
в тяжёлом снегу,
люди шли, проклиная
февраль и пургу.
В этот зимний февральский
заснеженный день
на аллее Героев
сажали сирень.
На застывшие корни
послушно легли
комья плотного снега
и мёрзлой земли.
Но не верилось мне, —
да и только ли мне? —
чтобы эта сирень
ожила по весне.
А сегодня — весна!
Оживают сады,
проплывают по Волге
последние льды;
на базаре старик
продаёт семена,
и мальчишки играют
в футбол дотемна.
У сирени,
посаженной в феврале,
отогрелась душа
на апрельском тепле.
Сколько за день людей
по аллее пройдут!
…Может, кто-то из них
остановится тут
и подумает то же,
что думаю я:
вот на этой земле
умирали друзья,
молодые, простые,
как я и как ты…
Они так же любили
жизнь и цветы.
М. Агашина
Перекрёсток
На самом шумном
перекрёстке,
у входа в город
Сталинград,
стоят каштаны и берёзки
и ели стройные стоят.
Как ни ищи — ты их не
встретишь
в лесах заволжской
стороны,
и, говорят, деревья эти
издалека принесены.
А было так: война когда-то
была на волжском берегу.
На перекрёстке три солдата
сидели рядом на снегу.
Стоял январь. И ветер
хлёсткий
позёмку в кольца завивал.
Горел костер на
перекрёстке —
солдатам руки согревал.
Что будет бой — солдаты
знали.
И перед боем с полчаса
они, наверно, вспоминали
свои далекие леса.
Потом был бой... И три
солдата
навек остались на снегу.
Но перекрёсток Сталинграда
они не отдали врагу.
И вот теперь на
перекрёстке,
на месте гибели солдат,
стоят каштаны и берёзки,
и ели стройные стоят.
Шумят нездешними листами,
дождём умытые с утра,
и обжигают нашу память
огнём солдатского костра.
М. Агашина
* * *
На кургане, гремевшем
боями,
Не отдавшем своей высоты,
Блиндажи поросли ковылями,
Разрослись по траншеям
цветы.
Бродит женщина берегом
Волги.
И на том, дорогом берегу
Не цветы собирает —
осколки,
Замирая на каждом шагу.
Остановится, голову
склонит,
И над каждым осколком
вздохнет,
И подержит его на ладони,
И песок, не спеша,
отряхнет.
Вспоминает ли юность
былую,
Вновь ли видит ушедшего в
бой...
Поднимает осколок, целует.
И на веки уносит с собой.
М. Агашина
Растёт в
Волгограде берёзка
Ты тоже родился в России —
Краю полевом и лесном.
У нас в каждой песне —
берёза,
Берёза под каждым окном.
На каждой весенней поляне
Их белый, живой хоровод.
Но есть в Волгограде
берёзка:
Увидишь — и сердце замрёт.
Её привезли издалёка
В края, где шумят ковыли.
Как трудно она привыкала
К огню волгоградской
земли,
Как долго она тосковала
О светлых лесах на Руси, —
Лежат под берёзкой ребята
—
Об этом у них расспроси...
Трава под берёзкой не
смята —
Никто из земли не вставал.
Но как это нужно солдату,
Чтоб кто-то над ним
горевал.
И плакал — светло, как невеста,
И помнил — навеки, как
мать!
Ты тоже родился солдатом —
Тебе ли того не понять?
...Ты тоже родился в
России —
Берёзовом, милом краю.
Теперь, где ни встретишь
берёзу,
Ты вспомнишь берёзку мою,
Её молчаливые ветки,
Её терпеливую грудь.
Растёт в Волгограде
берёзка!
Попробуй её позабудь!
М. Агашина
* * *
Следы врага — развалины и
пепел.
Здесь все живое выжжено
дотла.
Сквозь дым не видно солнца
в черном небе,
На месте улиц камни и
зола.
Здесь жизнь и смерть
сошлись на поле боя,
На свет и мрак огромный
мир деля.
Священной местью павшего
героя
Здесь дышит раскаленная
земля.
Зловещий гул тротила и
металла.
Морозом все насквозь
прокалено.
Лишь вспышки взрывов
полыхают ало —
Им в этом пекле
властвовать дано.
И мы стоим. Цепляемся за
камни
С такой же силой, как
огонь и лед.
Сама земля солдатскими
руками
Непрошенных пришельцев
злобно бьет.
Пусть против нас здесь
тысячи орудий,
На каждого десятки тонн
свинца,
Пусть смертны мы, пускай
мы только люди,
Но мы верны Отчизне до
конца.
Бронированные ползут громады,
Огнем и сталью наступает
враг.
Дрожит земля от страшной
канонады —
Но только мы отсюда ни на
шаг!
Здесь все смешалось в этой
круговерти:
Огонь и снег, пыль и
свинцовый град.
Кто уцелеет здесь … до
самой смерти
Не позабудет грозный
Сталинград.
Но прозвучал уже набат
расплаты.
От взрывов бомб в огне
весь небосклон.
Огнем сметая на пути
преграды,
Мы наступаем с четырех
сторон.
Снег, как и дым, от зарева
стал алым,
Артиллерийский не смолкает
гром.
Мы катимся вперед девятым
валом,
Едины в трудном подвиге
своем.
Не думал враг, что здесь
найдет могилу,
Все верил в чудо скорых
перемен.
Но только сила одолеет
силу,
Теперь врагу одно спасенье
— плен.
Бушуй, войны народной
половодье,
Собою вражьи захлестни
края…
Герои вечно будут жить в
народе,
Аврора славы — Родина моя!
Григор Акопян
(перевод с армянского И. Бурсова)
* * *
Военный Сталинград,
Я в думах об отце.
Военный Сталинград,
И пепел на лице.
Пылает город наш,
И стонет он в огне,
И злобный след от пуль
Я вижу на стене.
Припомнятся опять
Бои за Сталинград.
Погибшие друзья
Сомкнут свой тесный ряд,
Для них последний бой —
На рубеже огня.
И пулемет строчит,
Как будто бы в меня.
Сражается солдат,
И нет пути назад,
Ведь за его спиной —
Наш дом и Сталинград.
Н. Аксиниченко
* * *
Была ты резвой девочкой с
мячом,
с босыми загорелыми
ногами,
а стала грозной женщиной с
мечом
на памятном Мамаевом
кургане.
У ног твоих колышутся
цветы,
вокруг тебя текут людские
реки,
и верю я, что с этой
высоты
ты не сойдешь теперь уже
вовеки.
В. Алексеев
Старший брат
1
Он в шахматы играл со мной
и был мне всех родней и
ближе.
Мы так любили с ним зимой
бродить в Сокольниках на
лыжах…
…Горел над Волгой
Сталинград,
но немцы шли в атаку
снова.
Упал на землю старший
брат,
упав, не вымолвил ни
слова.
Лежал он посреди снегов,
родную землю обнимая…
А треугольники его
носила почта полевая.
Вилась поземка, как змея,
печальный счет ведя
утратам…
Теперь уже не он, а я,
я для него стал старшим
братом.
2
Мой брат под осажденным
Сталинградом
траншеи рыл, в окопах
коченел…
…на старом снимке мы сидим
с ним рядом,
но снимок, видно, с горя
почернел.
…Вот брат в Крыму у
волейбольной сетки,
колышется вдали простор
морской…
Вот мы в залитой солнышком
беседке
сражаемся за шахматной
доской.
«Броня крепка…» —
доносится по радио,
гремит тысячеустое «ура!».
И эхо первомайского парада
летит, расправив крылья,
на Урал.
Еще все живы — деды и
отцы.
на мирном рубеже Европы с
Азией
цветет сирень, влюбляются
скворцы,
на юге наскучавшиеся за
зиму.
И, славя наступление
весны,
тюльпаны оккупируют долину…
Еще четыре года до войны
и плюс ещё четыре — до
Берлина.
В. Алексеев
Хроника
1943-го
Кинохроника. Сталинград.
На экране — кромешный ад.
Замер в ярости сельский
клуб,
Как спрессованной боли
куб.
Сердце города гложет
огонь,
За снарядом снаряд вдогон.
Замахнуться на Волгу
посметь?!
Обезумел враг — это
смерть!
Истекает кровью река,
Рядовой боец РККА…
Эта битва из тысячи битв,
Здесь хребет врагу
перебит.
Хрип: «В атаку!» Шинель —
в окоп.
Бруствер. Очередь. Кадр —
стоп.
Триста тысяч солдат, как
во сне,
Раздвигают грудью солёный
снег,
И дрожит на ветру белый
флаг, белый флаг,
И фельдмаршал не может
вздрогнуть никак
Нам в лицо.
Полумрак. Тишина. Клуб.
Медный голос победных
труб.
Краснозвёздных батыров ряд
Наклоняется в первый ряд.
Поглядеть бы им поскорей
Матерей, сыновей, дочерей…
Так и впился экран в зал,
Так и смотрит глаза в
глаза.
Полумрак. Тишина. Клуб.
Рвётся шепот с сухих губ:
— Мама, скоро кино конец?
Мама, где же отец?..
— Дорогой мой, любимый
сын,
Тише, тише, ты не один…
Ещё много побед впереди.
Мы увидим его. Подожди…
Музафар
Алимбаев (Перевод А. Крестинского)
Прощание со
Сталинградом
Нацистами взят Париж…
На свастике Рим распят…
Ты в сердце людей горишь
Надеждою, Сталинград!
Сейчас на земле любой —
И юный, и старый град —
Склоняет перед тобой
Главу свою, Сталинград!
Познавший с собою боль,
Осиливший боль в бою —
Склоняю перед тобой
Святую любовь мою…
Ты выше, чем древний Рим,
Величьем своих руин,
Ты выжил — необорим,
Я выжил — тобой храним.
Бездонную чашу зла
Я выпил с тобой до дна,
С твоих берегов — дотла
Сожженных — заря видна,
Зажегся зеленый свет —
На запад спешат бои,
И долго глядят вослед
Солдатам глаза твои…
Прощаться пришла пора.
Клянемся: за тяжесть ран —
Безмолвных твоих руин —
Заплатит еще Берлин!
Клянемся тебе: в бою
Сломив, сокрушив врага,
Мы вылечим боль твою,
Великая мать-река,
Мы выметем сор беды
И высушим соль слез,
Возвысим твои мосты
До самых высоких звезд!..
Гайнан Амири
* * *
В резной шкатулке много
лет
Лежит бесценная награда —
Медаль, которой равной нет,
«За оборону Сталинграда».
Ее я бережно достал,
И что-то в сердце
защемило.
Я будто вновь солдатом
стал
И вспомнил все, как это
было.
Второй уж год как шла
война,
А мы, как прежде,
отходили.
Была ли наша в том вина,
Что мы до Волги отступили?
Нам нечем было воевать,
Патроны штучно выделяли.
Порой хотелось закричать,
А мы, потупя взор,
молчали.
Винтовка, штык да котелок
—
Вот все, что мы тогда
имели.
Табак давали, правда,
впрок,
Но часто впроголодь
сидели.
В ту пору, в тот суровый
год
Судьба России
предрешалась,
И под пятой фашистских орд
Земля от гнева
содрогалась.
Да, мы стыдились матерей,
Которых в рабстве
оставляли.
И взгляда маленьких детей,
Глотая слезы, избегали.
Где был когда-то
Сталинград,
Печные трубы лишь торчали.
Стоял густой зловонный
смрад,
И трупы на полях лежали.
Нет, мы не грелись у
костров,
В мороз и стужу замерзали
И, расчесавши тело в
кровь,
Мы вошь из складок
выгребали.
Вгрызались в землю, как
могли.
Надежней места не искали.
«За Волгой нет для нас
земли», —
Как клятву часто
повторяли.
Нас гусеницами давили,
Нас жгли безжалостно
огнем.
С утра до ночи нас бомбили
И прошивали грудь свинцом.
Но каждый верил, каждый
знал:
Такое долго не продлится.
И, наконец, тот день
настал,
Который должен был
свершиться.
Собрался с силой исполин,
И вспомнив доблесть
вековую,
Народ поднялся как один
На смертный бой за Русь
святую.
Загрохотало все кругом,
Пошли вперед наши солдаты,
Туда, на запад, день за
днем,
Пока не пробил час
расплаты.
Наш меч сурово покарал
Фашистов в собственной
берлоге,
И путь к прозренью показал
Для тех, кто сбился на
дороге.
Доныне часто по ночам
Во сне былое воскресает.
Мы до сих пор воюем там,
И кто-то снова умирает.
На Волге возродился град
Еще прекрасней и чудесней.
Для нас он — прежний
Сталинград.
Его не вычеркнешь из
песни.
Там, на Мамаевом кургане,
Вознесся ввысь мемориал,
Он для потомков в
назиданье
И в память тем, кто
смертью пал.
Чтоб мир надолго
сохранить,
Чтоб сердце болью не
щемило,
Народ, умевший победить,
Обязан помнить все, как
было.
Пусть будет счастлив наш
народ,
Пусть жизни радуются дети,
Но строго помнят наперед —
Они теперь за все в
ответе.
И. Аржанов
«За нами земли
больше нету!»
(Из поэмы
Пламя Победы)
Когда бандит
забирается в дом,
зажав в кулачище
гирю литую,
свалив свою жертву, —
зачем он потом
еще бесчинствует
и лютует?
Сначала он
упоен удачей;
он руки моет
в горячей крови;
ни слезы женщин,
ни крик ребячий
его не могут
остановить.
Со всем живым
находясь в войне,
он полон угрюмого,
злого задора;
он даже доволен
и счастлив вполне
своей профессией
живодера.
Но вот тишиной
наполняется дом…
Чего ж еще пуще
и злей он лютует?
Он сам себя видит
перед судом
и сам себе приговор
грозный диктует.
Он в зеркала глянул
разбитый осколок
и смертный почувствовал
приступ тоски,
и сизым морозом
нещадный холод,
его ухватив,
потянул за виски.
И, вдвое зверея,
громя и круша,
мозжит он,
хоть кровь уже
лужами рдеет;
он злобно бессмыслен,
его душа
сама собой уже
не владеет.
Пора бы пуститься
давно наутек,
но поздно:
за край далеко
зашел он!
Подошвы окрашены
в крови поток,
и вкус ее
на языке его солон,
Облава уже
оцепила квартал,
и — мнится —
не выйти
из грозного круга,
и жалко расстаться
с тем, что понахватал,
со всем, что в узлы
наувязывал туго.
Вот так
у излучины Волги,
у локтя великой реки, —
разбилась вода
на осколки,
как зеркало на куски!
И он заглянул
в ее ледяную,
в ее оскорбленную,
грозную гладь,
почувствовав волю
иную,
стальную,
с которой нахрапом
не совладать.
Там, где Волга
сближается с Доном, —
со старшей сестрой
разлученный брат, —
земля надрывалась
пушечным стоном:
враги наседали
на Сталинград.
И Дон возмутился
до пенного блеска,
такого не видя
с седой старины.
Враг долго задерживался
у Клетской,
отбитый огнем
с низовой стороны.
И, наконец,
не считаясь с уроном,
под лай минометов
и бомбовый вой
навел переправы
над синим Доном
и вышел
к жиле страны
становой.
Как будто
на древней реке Каяле,
против насилия и грабежа,
вот так же,
насмерть,
люди стояли
защитой берега —
рубежа.
Дивизия «Викинг»,
дивизия «Зигфрид»,
дракона фашистского чешуя,
—
то залпами вспыхнет,
то зарево взвихрит,
колючие кольца
клубя и змея.
О, эти кровавые
облака,
багровая от разрывов
река,
и в мины засеянные
поля,
и толом разодранная
земля!
И губ нерасторгнутая
черта,
и горе,
залегшее складкой у рта.
И вдруг это слово —
ракетой
раскрывшее небо опять:
«За нами
земли больше — нету!
Нам — некуда
отступать!»
И посреди
сталинградских развалин
стал человек,
как из стали изваян.
Что он продумал
за дни за эти, —
сложный,
большой
коллективный ум?
Не было выше
нигде на свете
этих простых
человечьих дум.
Пусть не в одной
обстановке военной
смысл этих дум,
возвышаясь,
живет.
Вот этой тайны души
сокровенной —
вольный,
но тщательный перевод:
«Большой человек
стоит на большой горе,
маленький —
на своем холме;
он, точно суслик из норки,
видит свои опорки
на своей
маленькой горке —
маленьком своем уме.
Большой человек
думает обо всей земле,
маленький —
лишь о своей семье;
считанная родня его
не велика,
с ней он не просуществует
века.
Но если народ поднимается
в полный рост,
и волосы его
касаются звезд,
и руки его
распростираются вширь,
то даже и в маленьком
сердце
растет богатырь.
Тут его сердца
не задевай, не тронь,
все свое будущее
он кладет на ладонь,
все мелочные страсти
над ним не имеют власти,
он их бросил с размаху
под общий котел
в огонь.
Нынче мы все
стали большими людьми,
в сердце у каждого
больше стало любви,
больше стало у каждого
ненависти к врагу,
жить нам мешающему
на каждом шагу.
Враг стремится
наши сломить тела,
но ему
не уничтожить наши дела;
наши тела — из плоти,
наши сердца — в заботе,
но не пропасть
свободе,
которая нас вела!»
Н. Асеев
На запад!
Не холод и не потепленье
тому оказались виной, —-
когда началось наступленье
—
мы все уже свыклись с
войной.
Мы горечь ее узнали
и гарь ее в дом внесли;
тревоги ее и печали
к сердцам нашим приросли.
Мы вникли в ее уловки:
вклиниться и окружать,
и сердце наизготовке,
как автомат, держать.
Мы поняли вражьи цели, —
за ходом войны — следить!
В колючей ее шинели
и женщины стали ходить.
Мы детской лишились резвости,
у девочек — мудрость
старух;
о наших пропавших без
вести
мы не говорили вслух.
Мы месяцы ждали и ждали,
покуда из-за лесов,
из мутно глядящей дали
не дрогнет стрелка весов.
В мучительном напряженье
мы бредили в чутких снах:
когда начнется сраженье —
войны переломный знак?
И вот она подступила
к иссохшим губам — волна,
—
и сдвинулась вражья сила,
и стала не та война!
И там, у излучья Волги,
у локтя великой реки, —
разбились они на осколки
и хрустнули в черепки.
Какая была отрада!
Не верилось: вдруг —
уйдут?!
Стремительный блеск
Сталинграда,
бессмертных твердынь
редут!
И выяснил результаты
неслыханный в мире бой,
и как бы теперь их солдаты
рванулись назад! Домой!
Но поздно. Отрезан путь
им!
Не вырваться из клещей!
Мы шуток худых не шутим,
с тобою, лихой кащей.
Мы здесь не играем в
прятки,
преследуя и гоня!
Мы здесь в рукопашной
схватке,
в сплошном наплыве огня!
Мы в утренних спозаранках,
и ночью, и белым днем
на кованных нами танках
преследуем вас и бьем.
Не схлынула вражья злоба,
еще нам идти нелегко,
но смотрим мы зорко в оба
в грядущее далеко!
И нет от врага отрыва,
и многим — удачный бой
шумит, как волна прилива:
На запад! Вперед! Домой!
Н. Асеев
На переправе
Изогнутый на горизонте
дугою,
Бушует светящихся пуль
огнепад.
Колышется зарево над
головою,
Свирепый, клокочущий жаром
снаряд,
Отмщающий, ринулся за
Сталинград.
И сквозь дымовую завесу с
причала
Сливаются вспышки немецких
ракет.
Паром нагружённый слегка
закачало.
И воин, опершийся на
парапет,
Внимательно смотрит на
мертвенный свет.
Молчанье. Суровый обряд
переправы.
Бойцы на пароме строги и
крепки.
На линию подвига, смерти и
славы
Выходят готовые к бою
полки.
А город сквозит за туманом
реки.
На оползнях, взорванных
глинистых кручах
Речных берегов багрянеет
гряда.
Обрушены стены в обломках
сыпучих.
Разболтанная канонадой
вода
От нефти рыжа и от пепла
седа.
Тяжелые, дымные волжские
волны
Разводами масляных пятен
блестят.
Косматые пряди пожаров
безмолвны.
Окрестности призраком
страшным стоят.
И — будто бы лавы
подземный раскат —
Колеблются горы. Удар за
ударом;
И дрожь эта передается
реке,
А в тучах багряных, над
грозным пожаром,
Сквозь клекот моторов,
визжа вдалеке,
Разящая смерть переходит в
пике.
Пылают строенья. И всюду
увечья.
И смерть всюду свищет, и
гибель ревет.
И только одно не сдается,
живет —
Отважное сердце одно —
человечье!
На смертную битву летит и
зовет.
Микола Бажан
(Пер. с украинского П. Антокольский)
Идут полки
Идут полки. Размерный лязг
металла,
Прифронтовых дорог суровый
лад.
Над заводями, над кустами
тала
Клубятся горы дыма.
Сталинград.
За дымной далью, за
стенами зноя,
За переплеском мутных
волжских вод
Солдатам слышен близкий
голос боя,
Растущий до немыслимых
высот.
Не звук, а судороги волн и
суши,
Землетрясение, толчки
глубин —
Раскатистый, широкий гром «катюши»,
Глухие всхлипы толстотелых
мин,
Обвалы бомб — всей пастью
бездны взвыли,
Отгул железа на десятки
миль...
Идут полки. Дорога в
струях пыли.
Три месяца не опадает
пыль.
Идут полки. Готовятся
отряды
У пристаней, в завесе
дымовой,
Здесь, на святых руинах
Сталинграда,
Принять великий, небывалый
бой.
Да будет он благословен
навечно,
Их грозный марш, невидимый
во мгле,
По этой вот, родной им
бесконечно,
По сталинградской
выжженной земле.
Микола Бажан
(Пер. с украинского Б. Турганов)
22 августа
1942 года
Средь ясного, солнечного
дня
Вдруг все в округе
потемнело.
Сквозь дым и языки огня
Не видно было голубого
неба.
Армады черных самолетов
Над Сталинградом стаями
летели.
А люди, увидав кресты,
Застыли, будто онемели.
Казалось, никого уж нет,
А немцы все бомбили
И столько натворили бед.
А люди все же жили.
И бомбы падали, и рушились
дома,
А люди прятались в
подвалах,
Уж нет ни дома, ни двора,
Живых, казалось, не
осталось.
Но наши воины все же город
отстояли,
А этот день мы в памяти
храним.
И люди мира, узнав о
стойкости солдат, поняли.
Что русский человек
непобедим.
Л. Баннова
* * *
Гитлеровцы-гады
Лезли к Сталинграду.
Перед ними Волга —
Русская река.
В нее вонзилось жало
Острием кинжала.
Кровью обагрились
Волги берега.
Но недаром встали
Мы, что крепче стали,
Яростней железа,
Пламенней огня.
Каждый насмерть дрался!
Сталинград не сдался!
Родина дождалась
Радостного дня.
Гад фашистский мечется.
С нашей местью встретился!
Мы идем в атаку,
Мы идем вперед!
И от нашей ярости,
От удара нашего
Здесь, в тиски зажатый,
Враг уж не уйдет!
В. Баранчеев
Солдат
Сталинграда
К местам сражений он
пришел,
К местам боев под
Сталинградом.
Свой боевой блиндаж нашел
И яблоньку-старушку рядом.
Она, как верный талисман,
От пуль когда-то защищала.
Еще жива, а столько ран
На теле яблоньки осталось!
И с яблонькой наедине
Солдат шумиловской пехоты
Стоял безмолвно в тишине
И вспоминал былые годы.
О чем он думал в этот миг:
О мире, о судьбе планеты,
Друзьях-товарищах своих,
Не увидавших Дня Победы?
Ведь это лучшая из дат,
Солдату главная награда.
А он не просто был солдат
—
Он был солдатом
Сталинграда!
А. Баранчиков
Мальчишкам
Сталинграда
Я помню о друге, простом
пареньке.
Четырнадцать лет ему было
В тот год, когда город на
Волге-реке
Стал сразу и фронтом, и
тылом.
Он старшего брата сменил у
станка,
Для фронта готовил снаряды
Стал домом и школою для
паренька
Завод фронтовой
«Баррикады».
А вскоре в шинели с чужого
плеча,
Сказав только: «Мама, так
надо», —
Он землю родную ушёл
защищать
В огне и дыму Сталинграда.
Зачислен солдатом он в
третий наш взвод —
Совсем не мальчишечье
дело.
Но эти мальчишки — упрямый
народ,
Народ удивительно смелый.
В жестоких боях мы бывали
не раз
На нашей земле
сталинградской.
В одной из атак вдруг упал
и угас
Мальчишка в шинели
солдатской.
Я помню о друге, простом
пареньке,
Участнике грозных событий.
Он насмерть стоял здесь на
Волге-реке
И здесь же застыл он в
граните.
А. Баранчиков
Дом Павлова
Стояли насмерть русские
бойцы
В сплошном огне и без воды
во фляге,
А ветер разносил во все
концы
Предсмертный крик и крик
«ура!» в атаке.
Над Волгой непрерывный
взрывов гром,
И страшен враг, звереющий
в бессилье.
Но разве можно взять
обычный дом,
В котором поместилась вся
Россия?!
Г. Беднова
Народное
мужество
Мир не видал таких осад,
Какой был осаждён могучий
Сталинград,
Уж полчищ вражеских
несчётные бойницы
Приблизились почти до
волжских берегов,
Но город-богатырь,
разгладив рукавицы,
Обрушил свой кулак на
головы врагов,
И вот у вражьих тел,
застывших среди снегов,
Замёрзшие глаза
расклевывают птицы!
Не так ли русскому
Илье-богатырю,
Чьей доблести пример нам
особливо до́рог,
— Я белу грудь твою
вспорю! —
В тягчайший час борьбы
грозился лютый ворог?
Но богатырская рука была
туга:
Илья ударом в грудь дух
вышиб из врага
И, мстя нахвальщику, исполнен
гневной страсти,
Труп разметал его на
части!
Как много говорит народный
этот сказ!
В нём есть пророчество, в
былинном сказе этом:
Да, нашей Родине пришлось
врагов не раз
Подобным потчевать
ответом!
Не раз вторгались к нам
враги со всех сторон,
Но, отражая их вторженье,
Мы не склонили, нет,
простреленных знамён
И, как завет былых времён,
Всю мощь собрав, несли
врагу — уничтоженье!
Так, силясь обратить в
пустырь
Цветущий Сталинград, злой
враг удары множил.
Но мести час приспел, и
волжский богатырь
Всю вражью нечисть
уничтожил!
Победу, равную какой не
видел свет,
Встречает наш народ
восторженным приветом:
Среди блистательных побед
Она отмечена своим,
особым, светом:
В ней — прошлого итог, и
образец — векам,
В ней — нашей доблести
высокой утвержденье,
В ней — гробовой удар по
вражеским полкам,
В ней — плана вражьего
крушенье.
Непобедима та страна,
борьбу ведя
Под солнцем славы
незаходным,
Где гениальный план вождя
Пронизан мужеством
народным!
Д. Бедный
Слава!
Есть символика в природе,
В пышном солнечном
восходе,
Прочь гонящем темноту,
Есть символика в народе,
В трудовом его быту,
В историческом сияньи
Боевых его годов, —
Есть символика в названьи
Русских рек и городов.
Над великою Москвою,
Над святыней мировою.
Звезды вечности горят,
И над Волгой и Невою
Блещут славой боевою
С младшим братом старший
брат —
Сталинград и Ленинград.
Ленинград со Сталинградом,
Обменявшись братским
взглядом,
Завершают подвиг свой.
Сколько силы, воли твёрдой
В их уверенной и гордой
Перекличке боевой,
В их геройстве безграничном,
В полыханьи их знамён,
В сочетаньи символичном
Их сверкающих имён!
На врага победным строем,
Расправляясь с подлым
сбродом,
Наступает фронт стальной.
Слава воинам-героям!
Слава братским всем
народам!
Слава всей стране родной!
Д. Бедный
Месть
Легенда
С грустной матерью,
ставшей недавно вдовой,
Мальчик маленький жил в
Верее под Москвой.
Голубятник он ласковый был
и умелый.
Как-то утром — при
солнечном первом луче —
Мальчик с голубем белым на
левом плече
Вдруг без крика на снег
повалился, на белый,
К солнцу лик обернув
помертвелый.
Вечным сном он в могиле
безвременной спит.
Был он немцем убит.
Но о нём — неживом — пошли
слухи живые,
Проникая к врагам через их
рубежи,
В их ряды, в охранения
сторожевые,
В их окопы и в их
блиндажи.
* * *
По ночам, воскрёшенный
любовью народной,
Из могилы холодной
Русский мальчик встаёт
И навстречу немецкому
фронту идёт.
Его взгляд и презреньем
сверкает и гневом,
И, всё тот же —
предсмертный! — храня его вид,
Белый голубь сидит
На плече его левом.
Ни травинки, ни кустика не
шевеля,
Через минные мальчик
проходит поля,
Чрез колюче-стальные
проходит препоны,
Чрез окопы немецкие и
бастионы.
— Кто идёт? — ему немец
кричит, часовой.
— Месть! — так мальчик ему
отвечает.
— Кто идет? — его немец
другой
Грозным криком встречает.
— Совесть! — мальчик ему
отвечает.
— Кто идет? — третий немец
вопрос задаёт.
— Мысль! — ответ русский
мальчик даёт.
Вражьи пушки стреляют в
него и винтовки,
Самолёты ведут на него
пикировки,
Рвутся мины, и бомбы
грохочут кругом,
Но идет он спокойно пред
пушечным зевом,
Белый голубь сидит на
плече его левом.
Овладело безумие лютым
врагом.
Страх у немцев сквозил в
каждом слове и взгляде.
Била самых отпетых
разбойников дрожь.
— С белым голубем мальчика
видели...
— Ложь!
— Нет, не ложь: его видели
в третьей бригаде.
— Вздор, отъявленный
вздор!
— Нет, не вздор.
Мальчик...
— Вздор! Уходите вы к
шуту!
— Вот он сам!
Мальчик с голубем в ту же
минуту
Возникал, где о нём
заходил разговор.
С взором грозным и полным
немого укора
Шёл он медленным шагом,
скрестив на груди
Свои детские руки.
— Уйди же! Уйди! —
Выла воем звериным
фашистская свора. —
— Ты не мною убит! Я тебя
не встречал!
— И не мной! — выли немцы,
упав на колени.
— И не мною! — Но мальчик
— молчал.
И тогда, убоявшись своих
преступлений
И возмездья за них, немцы
все — кто куда,
Чтоб спастися от кары,
бежать от суда, —
И ревели в предчувствии
близкого краха,
Как на бойне быки,
помертвевши от страха.
Страх охватывал тыл,
проникал в города,
Нарастая быстрее повальной
заразы.
По немецким войскам полетели
приказы
С черепными значками, в
тройном сургуче:
«Ходит слух — и ему не
даётся отпору, —
Что тревожит наш фронт в
полуночную пору
Мальчик с голубем белым на
левом плече.
Запрещается верить
подобному вздору,
Говорить, даже думать о
нем!»
Но о мальчике русском всё
ширилась повесть.
В него веры не выжечь
калёным огнём,
Потому — это месть,
это мысль,
это совесть!
И о нём говорят всюду
ночью и днём.
Говорят, его видели под
Сталинградом:
По полям, где судилось
немецким отрядам
Лечь костьми на холодной,
на снежной парче,
Русский мальчик прошёл с
торжествующим взглядом,
Мальчик с голубем белым на
левом плече!
Д. Бедный
Он был
защитник Сталинграда
Беда: снарядов не достать,
Но краснофлотцам не под
стать
Врагам показывать затылки!
Пусть на заснеженной траве
Уж нет гранат. Остались
две
С горючей жидкостью
бутылки.
Герой-моряк схватил одну:
— В передний танк ее
метну! —
Вдруг пулей в этот миг
насквозь
Бутылку с жидкостью
пробило.
Героя пламя охватило.
С презреньем к боли
острой, жгучей,
На танк на вражеский герой
С бутылкой бросился
второй.
Удар! Огонь! Клуб дыма
черный!
Огнем охвачен люк
моторный!
Пал, совершивши подвиг
свой,
Наш краснофлотец боевой,
Но пал, как гордый
победитель!
Легенды сложатся о нем,
Герою высшая награда:
— Он сжег врага своим
огнем!
Он был защитник
Сталинграда!
Д. Бедный
Грозовое
предвестие
Таков фашистский мрачный
фатум:
Во славу фюрера-балды
За отклоненный ультиматум
Пожать кровавые плоды.
Фашистам не дано отсрочки,
И сталинградские цветочки
Им предвещают там и тут.
Какие ягодки их ждут!
Д. Бедный
Русская
женщина
В «двенадцатом году» —
кавалерист-девица
И в «Крымскую войну» —
отважная сестрица,
Она в дни Октября в
«семнадцатом году»
Шла в Красной Гвардии в
передовом ряду.
— Да, русской женщине
недаром мир дивится!
И не читали ль мы о немцах
в эти дни,
Как напоролися они
На героиню-сталинградку:
Она, взамен того, чтоб
указать пути
Врагам, как дом — для них
опасный — обойти,
Их вывела на тесную
площадку
Под самый наш огонь и
крикнула бойцам:
— Стреляйте, милые, по
этим подлецам! —
Пусть стала жертвою она
немецкой мести,
Она пред миром всем
раскрыла, как велик
Дух русской женщины и как
прекрасен лик,
Суровый лик ее, готовой
каждый миг
На подвиг доблести и
чести!
Д. Бедный
* * *
Про Мамаев курган вам
подробно расскажут,
Все в деталях опишут и
песни споют…
А про Лысую гору историки
даже
И сегодня впервые от нас
узнают!
Да чего там историки…
Местные власти
На «Мамай» после смерти
комдива снесли,
А Шумилов просил: «Я почел
бы за счастье
Похороненным быть на
клочке той земли,
Где курсанты в сражениях
жизнь отдавали,
Устилая фашистами каждую
пядь,
Чтобы те по-хозяйски потом
не топтали
Высоту Сталинградскую «сто
сорок пять».
Если б немцы тогда здесь
свой флаг водрузили,
Дальнобойные пушки нацелив
на юг,
Штык шумиловцам в сердце
они бы вонзили,
Разорвав обороны
сужавшийся круг,
«непокорный» район, как
орех, раскололи,
Предрешив непрерывный
осады исход…
Но шумиловский сплав
героизма и воли
Не позволил им сделать ни
шагу вперед!
У шумиловцев накрепко в
память засело;
«Я вас, дети мои, по-отцовски
прошу
Всю смекалку вложить в
наше ратное дело.
И не ждите, что как
командарм — прикажу…»
Сына, Игоря, без колебаний
Шумилов
Лично вычеркнул из
наградного листа:
«Знаю, он не в отличиях
черпает силы.
У Шумиловых совесть должна
быть чиста!»
Напоследок сказать мне
немного осталось;
Помню, скульптор Вучетич
когда-то хотел,
Чтобы Родина-мать только
здесь обреталась,
И над городом клич ее
гордый летел…
Ю. Беледин
* * *
Был наречен поспешно и
неточно
Дом-цитадель у Волги в
страшный час.
Его названье, прилепившись
прочно,
Дошло сквозь семь десятков
лет до вас.
Повинны
репортеры-верхогляды,
озвучив шифр с оперативных
карт?
Повинна разнарядка на
награды,
умерив полководческий
азарт?
Но тот сержант, кого
Звезда героя
отметила, забыв про…
гарнизон,
с трибун самозабвенно
землю роя,
вещал, что в битве был
непревзойден!
А в книге мемуаров ни
полслова
о командире он не
произнес…
Однополчанин сержанта
удалого
Встречать мне рядом с ним
не довелось…
И командир, ослепший от
контузий,
заботился о них по мере
сил.
Насчет сержанта — не питал
иллюзий
и ни о чем «героя» не
просил.
Дом-цитадель и Дом
солдатской славы
навек слились в сознании
людей,
а прозвище «дом Павлова»«
— оправа
для баек фантазеров всех
мастей!
«Сам лейтенант, сержанты и
солдаты
Два месяца взирали, не
дыша,
как немцев останавливал
гранатой
и меткой очередью
«пэ-пэ-ша».
как вывел к Волге женщин
из подвала,
спасая их от голода,
герой,
а в час победоносного
финала
просил устало угостить
махрой…
Увековечить подвиг
одиночки
бесспорным долгом гарнизон
считал;
так на стене — де
появились строчки
о том, кто цитадель врагу
не сдал!»
Ю. Беледин
* * *
Я был убит в окопах
Сталинграда
В последний день сраженья
наповал.
Меня, конечно, не нашла
награда…
Но не о ней я долго
горевал,
Я горевал, что не увидел
сына,
Рожденного молоденькой
вдовой,
Что не увидел павшего
Берлина,
Победного салюта над
Москвой…
Я ждал, что чьи-то
бережные руки
Отроют мой засыпанный
окоп,
Что сыновья солдат, а
может, внуки
Меня положат в настоящий
гроб.
Что отвезут на пушечном лафете
И грянет залп на гребне
высоты…
И в День Победы
сталинградцев дети
Нам всем живые принесут
цветы —
Не безымянным, без вести
пропавшим!
Мы не были такими на
земле.
Мой сын сегодня чуть не
втрое старше,
Чем я, сраженный пулей в
феврале…
Я — ждал! Я — жду… Я не
хочу остаться
Не найденным, исчезнув без
следа.
Я не привык обидами
считаться,
Но Вас моя не красит
маета…
Ю. Беледин
Сталинград
От крови Волга розовой
была,
Кипела от разрывов бомб,
снарядов.
Над Сталинградом копоть,
дым и мгла,
А смерть жила в окопах с
нами рядом.
Рубеж последний — нет за
ним земли.
Курган Мамаев помнит кровь
и славу.
Цвели по его склонам
ковыли.
Бомбили самолёты
переправу.
«Назад ни шагу!» — вождь
отдал приказ,
Но мы б стояли насмерть
без приказа.
Заградотряды — это не для
нас:
Мы были крепче стали и
алмаза.
Плечом к плечу в году
сорок втором,
Упёршись сапогом в хребет
Урала,
Дрались за каждый цех и
каждый дом —
От рядового и до генерала.
А в сорок третьем, лютою
зимой,
Мы, окружив врага, «котёл»
закрыли.
И солнце засияло над
страной —
Мы ход войны тогда
переломили.
Колонны пленных немцев из
«котла»:
В тряпье все, обморожены,
убоги.
Те, кто принёс нам столько
горя, зла,
Теперь узнали, что не с
ними боги.
Потом у нас ещё был долгий
путь,
Кровавый и нелёгкий — до
Берлина.
И было невозможно нас
согнуть.
Нам Сталинград к Победе
стал трамплином.
Б. Беленцов
Сталинграду
Мы засыпали с думой о
тебе.
Мы на заре включали
репродуктор,
Чтобы услышать о твоей
судьбе.
Тобою начиналось наше
утро.
В заботах дня, десятки раз
подряд,
Сжимая зубы, затаив
дыханье,
Твердили мы: — «Мужайся,
Сталинград!»
Сквозь наше сердце шло
твое страданье,
Сквозь нашу кровь струился
горячо
Поток твоих немыслимых
пожаров,
Нам так хотелось стать к
плечу плечом
И на себя принять хоть
часть ударов.
Кому понятнее, чем
Ленинграду,
Свирепость штурма,
бедствия осады?
...А мне все время
вспоминалась ночь
В одном колхозе дальнем,
небогатом,
Ночь перед первой
вспашкою, в тридцатом,
Второю большевистскою
весной.
Степенно, важно, точно на
молебен,
Готовились колхозники к
утру
С мечтой о новой жизни,
новом хлебе,
С глубокой верой в новый,
общий труд.
Их новизна безмерная,
тревожа,
Еще страшила... Но твердил
народ:
— Нам сталинградский
тракторный поможет.
Нам Сталинград коней своих
пришлет.
Нет, — не на камни зданий
и заводов,
Немецкий вор, заносишь
руку ты:
Ты покусился на любовь
народа,
Ты замахнулся на оплот
мечты!
И встала, встала пахарей
громада,
Со всей Руси они сюда
пришли,
Чтобы с рабочим классом
Сталинграда
Спасти любимца трудовой
земли…
О том, что было страшным
этим летом, —
Еще расскажут; песня ждет
певца.
У нас, в осаде, за чертой
кольца,
Все озарялось
сталинградским светом.
Кому ж понятнее, чем
Ленинграду,
Свирепость штурма,
бедствия осады?
И, глядя на развалины твои
На опаленные твои
предместья, —
Мы забывали тяготы свои,
Мы об одном молили: Мести,
мести!
И пробил час. Удар обрушен
первый.
От Сталинграда пятится
злодей,
И ахнул мир, узнав, что
значит верность,
Что значит ярость верящих
людей.
А мы не удивились, нет. Мы
знали,
Что будет так: полмесяца
назад
Не зря солдатской клятвой
обменялись
Два брата, — Сталинград и
Ленинград.
Прекрасна и сурова наша
радость.
О, Сталинград, в час гнева
твоего
Прими земной поклон от
Ленинграда,
От воинства и гражданства
его!
О. Берггольц
В Сталинграде
Здесь даже давний пепел
так горяч,
что опалит — вдохни,
припомни, тронь ли…
Но ты, ступая по нему, не
плачь
и перед пеплом будущим не
дрогни…
О. Берггольц
В доме Павлова
В твой день мело, как
десять лет назад.
Была метель такой же, как
в блокаду.
До сумерек, без цели,
наугад
бродила я одна по
Сталинграду.
До сумерек — до часа
твоего.
Я даже счастью не отдам
его.
Но где сказать, что нынче
десять лет,
как ты погиб?..
Ни друга, ни знакомых…
И я тогда пошла на первый
свет,
возникший в окнах
павловского дома.
Давным-давно мечтала я о
том —
к чужим прийти как близкой
и любимой.
А этот дом — совсем особый
дом.
И стала вдруг мечта
неодолимой.
Весь изрубцован, всем
народом чтим,
весь в надписях, навеки
неизменных…
Вот возглас гвардии,
вот вздох ее нетленный:
«Мать Родина! Мы насмерть
здесь стоим…»
О да, как вздох — как
выдох, полный дыма,
чернеет букв суровый
тесный ряд…
Щепоть земли твоей
непобедимой
берут с собой недаром,
Сталинград.
И в тот же дом, когда
кругом зола
еще хранила жар и запах
боя,
сменив гвардейцев, женщина
пришла
восстановить гнездо
людское.
Об этом тоже надписи
стоят.
Год сорок третий; охрой
скупо, сжато
начертано: «Дом годен для
жилья».
И подпись легендарного
сержанта.
Кто ж там живет
и как живет — в постройке,
священной для народа
навсегда?
Что скажут мне наследники
героев,
как объяснить — зачем
пришла сюда?
Я, дверь не выбирая,
постучала.
Меня в прихожей, чуть
прибавив света,
с привычною улыбкой
повстречала
старуха, в ватник стеганый
одета.
«Вы от газеты или от
райкома?
В наш дом частенько ходят
от газет…»
И я сказала людям
незнакомым:
«Я просто к вам. От
сердца. Я — поэт». —
«Нездешняя?» —
«Нет… Я из Ленинграда.
Сегодня память мужа моего:
он десять лет назад погиб
в блокаду…»
И вдруг я рассказала про
него.
И вот в квартире, где
гвардейцы бились
(тут был КП, и пулемет в
окне),
приходу моему не
удивились,
и женщины обрадовались
мне.
Старуха мне сказала:
«Раздевайся,
напьемся чаю — вон, уже
кипит.
А это — внучки, дочки сына
Васи,
он был под Севастополем
убит.
А Миша — под Японией…»
Старуха
уже не плакала о сыновьях:
в ней скорбь жила
бессрочно, немо, глухо,
как кровь и как дыханье, —
как моя.
Она гордилась только тем,
что внучек
из-под огня сумела увезти.
«А старшая стишки на
память учит
и тоже сочиняет их…
Прочти!»
И рыженькая девочка с волненьем
прочла стихи, сбиваясь
второпях,
о том, чем грезит это
поколенье, —
о парусе, белеющем в
степях.
Здесь жили рядовые
сталинградцы:
те, кто за Тракторный
держали бой,
и те, кто знали боль
эвакуации
и возвратились первыми
домой…
Жилось пока что трудно:
донимала
квартирных неполадок
маета.
То свет погас, то вдруг
воды не стало,
и, что скрывать, — томила
теснота.
И, говоря то с лаской, то
со смехом,
что каждый, здесь
прописанный, — герой,
жильцы уже мечтали —
переехать
в дома, что рядом поднял
Гидрострой.
С КП, из окон маленькой
квартиры,
нам даже видно было, как
плыла
над возникавшей улицею
Мира
в огнях и вьюге — узкая
стрела.
«А к нам недавно немки
прилетали, —
сказала тихо женщина одна,
—
подарок привозили —
планетарий.
Там звезды, и планеты, и
луна…»
«И я пойду взглянуть на
эти звезды, —
промолвил, брови хмуря,
инвалид. —
Вот страшно только, вдруг
услышу:
«Во-оз-дух!»
Семья сгорела здесь… Душа
болит».
И тут ворвался вдруг
какой-то парень,
крича: «Привет, товарищи!
Я к вам…
Я — с Карповской… А Дон-то
как ударит!
И — двинул к Волге!..
Прямо по снегам…»
И девочка схватилась за
тетрадку
и села в угол: видимо, она
хотела тотчас написать
украдкой
стихотворенье «Первая
волна»…
Здесь не было гвардейцев
обороны,
но мнилось нам,
что общий наш рассказ
о будущем, о буднях
Волго-Дона
они ревниво слушают
сейчас.
…А дом — он будет
памятником.
Знамя —
огромное, не бархат, но
гранит,
немеркнущее каменное пламя
—
его фасад суровый осенит.
Но памятника нет героям
краше,
чем сердце наше,
жизнь простая наша,
обычнейшая жизнь под этой
кровлей,
где каждый камень отвоеван
кровью,
где можно за порогом
каждой двери
найти доверье за свое
доверье
и знать, что ты не будешь
одинок,
покуда в мире есть такой
порог…
О. Берггольц
Спасибо тебе,
Сталинград!
Я Сталинграду шлю стихи
свои
По зову сердца и по долгу
чести.
Ты, вечный город, выдержал
бои
И стал подобен
вдохновенной песне.
Все города торжественно
встают, —
Чтоб мужеству народа
поклониться, —
Бессмертной славы новая
страница
Начертана его рукою тут.
Когда оратор, сделав шаг
вперед,
Окинув площади горячим
взором,
Лишь имя Сталинграда
назовет —
Десятки городов ответят
хором:
— Мы, города, спасенные
тобой,
Приветствуем тебя от всех
народов!
Навеки перед нами подвиг
твой,
Твоя отвага в битве за
свободу.
Мы знаем: наша мирная
судьба
Решалась на проспектах
Сталинграда,
Тобой была возглавлена
борьба.
У танковых засад, на
баррикадах.
Ты вынес смертный приговор
врагу.
Твоя свобода стала грозной
силой
И на осеннем волжском
берегу
Нашествие брони
остановила.
Ты камень стройки мира
заложил
Тогда у волжской и донской
излучин,
Когда поспешно строил
блиндажи
В венке терновом проволоки
колючей.
'В порыве смелом ты
рванулся в бой
И, размахнувшись с
волжской широтою,
Чтоб нанести удар, прикрыл
собой
Свободу мира — самое
святое!
Мы, города свободные
теперь,
Всемирно знаменитые
столицы,
Приходим с благодарностью
к тебе,
Чтоб мужеству героев
поклониться.
В долгу мы пред тобою
навсегда,
Наш долг особой мерой
мерить надо!
Со всех концов планеты
города
Провозглашают славу Сталинграду.
2
Поют кварталы, улицы,
тропинки,
И площади поют, и дом
любой,
И на газонах каждая
травинка,
И шелк знамен склонился
пред тобой.
Поют фонтаны в кованом
граните,
Поет само безмолвие
колонн,
И голос окон, на Восток
открытых,
К тебе, великий город,
обращен.
Поют, тебя благодаря,
трамваи,
Поют деревья, выстроившись
в ряд,
Прожекторы, все небо
освещая,
Своим огнем тебя
благодарят.
И всадник-памятник сквозь
расстоянья
К тебе направил медного
коня,
И на мостах застыли
изваянья,
Перед тобою головы склоня.
Тебя благодарят со стен
музеев
Картины наших древних
мастеров.
И ныне пред тобой
благоговеют
Резец, и кисть, и тонкое
перо.
Тебя благодарят сады, и
парки,
И тихая скамья, и вязь
оград.
И розы в честь твою пылают
ярко:
Тебя благодарим мы,
Сталинград!
За то, что был ты мужества
примером,
За непреклонность в облике
твоем,
За то, что ты людей
наполнил верой, —
Гимн благодарности тебе
поем.
Пусть скажут люди, города
и страны,
Настроив сердце на единый
лад,
Слова, что повторяю
неустанно:
Спасибо тебе, Сталинград!
3
Да, это было так! Железный
шквал
Гремел, и бомбы извергали
пламя.
Лавину танков Гитлер
продвигал.
Орудия стояли меж домами.
И огнеметов злые языки
Лизали дом, пожарищем
объятый.
Шел бой на расстоянии
руки:
Штыком, кинжалом и ручной гранатой
Сражался воин за кусок
стены,
И если смерть героя
настигала,
Он делал шаг вперед. В
огне войны
Победа никогда не умирала!
Да, это было так!
Свинцовый град
Засыпал город. Но
держались люди.
Ты и таким нам дорог,
Сталинград,
Искромсанный ударами орудий:
Здесь метр свое значение
терял
Как расстояния простая
мера.
Он жизнь и смерть собою
измерял
И мужества великие
примеры.
Да, это было так! В проем
ворот
Вошел солдат с
взрывчаткою. Во мраке,
Поднявшись в рост, он
выступил вперед
Один навстречу танковой
атаке.
А вот этаж, расстрелянный
в упор.
Кирпич повсюду пули
проклевали.
Враги уже проникли в
коридор,
Враги уже на крыше и в
подвале.
Но в комнате остались три
бойца,
И, о спасенье думая едва
ли,
Втроем они сражались до
конца:
Свой Сталинград они врагу
не сдали.
Да, это было так! Упал
радист,
Но он дышал, покуда не
услышал
Снаряда, им нацеленного,
свист
И стук осколков но
железным крышам.
Покинув свой пылающий
подвал,
В сплошном огне на штурм
бросались взводы.
И кто-то песнь о Волге
запевал,
Подняв высоко алый стяг
свободы.
4
Так города поют и
вереницей
Проходят пред тобою,
Сталинград.
Всемирно знаменитые
столицы
О славе Сталинграда
говорят.
Пусть нас услышат города,
что ныне
Еще молчат, поверженны
врагом.
Пусть вдохновит их
волжская твердыня!
К борьбе за мир и счастье
их зовем!
Разносят нашу песнь
радиоволны,
И не умолкнет слава
никогда —
Поют о городе приволжском
вольном
Народы, люди, страны,
города.
Он стал для всех примером
возрожденья,
Боготворимый мирными
людьми.
О Сталинград, мое стихотворенье
Как благодарность светлую
прими!
И. Р. Бехер
(Перевод с немецкого)
Мамаев курган
Я иду на Мамаев курган
По ступеням гранитным от
Волги —
Здесь когда-то войны
ураган
Проносился, кровавый и
долгий.
Знает каждый в России
давно —
Здесь решалась судьба
Сталинграда.
Было богом кургану дано
Стать на время пристанищем
ада.
В нем советский солдат
устоял,
Не согнулся под бременем
тягот —
Луч победы над ним воссиял
И коснулся Отечества
стяга.
Я иду на Мамаев курган —
Символ мужества, чести и
славы.
Здесь пронесся войны
ураган,
Кровью вписаны подвига
главы.
А. Бирюков
Мамаев курган
Если есть на Земле чудеса,
То Мамаев курган — чудо
нашей России.
Здесь на камень наткнулась
коса,
Смерти зубы сломались
стальные.
Здесь характера русского
твердь
Превзошла все известные
камни-породы.
Отступила пред мужеством
смерть —
Так за Родину бились
народы.
Здесь металл переплавился
весь
В подвиг нашей великой,
единой Победы.
В каждом камне здесь
память и честь,
Что хранить нам доверили
деды.
Здесь над Волгой и Озером слёз
Возвышается Родина-мать
величаво.
Здесь над краем Российских
берёз
Вся Отечества — гордость и
слава.
А. Бирюков
Из
сталинградского окопа
Вьюжит и вьюжит. Руины под
снегом.
Снег на земле закопчённый
лежит.
Солнца не видно, как в
мире померкло,
Но Сталинград не сдаётся,
стоит.
Лентой, полоской разрезала
Волга
Эти миры, разделяя собой.
Мирный за Волгой остался
под Богом,
Правый сражается весь с
Сатаной.
Выстоять надо. Не место
безбожью —
Знает любой в Сталинграде
солдат.
Почва уходит, заходится
дрожью.
Хлещет по почве осколочный
град.
Воют сирены, налёты
повсюду.
Кровью сочатся по снегу
ручьи.
Как же здесь выжить
солдатскому люду!? —
Господи праведный! Души
спаси!
Господи! Силы придай для
победы!
Надо, и жизнь у солдат
забери!
Только отринь от Отечества
беды!
Светом ты только порадуй
зари!
Выстоит, знаю, что выстоит
в битве,
Знаю, не сдастся врагу
Сталинград.
Эх бы, потом хоть немного
пожить бы! —
Впрочем, о чём я, в окопе
солдат!?
Вьюжит и вьюжит. Руины под
снегом.
Нечисть повсюду — за
каждым углом.
Смерть совершает набег за
набегом.
Нам же, солдатам и смерть
нипочём.
А. Бирюков
Гроза над
Мамаевым курганом
Сверкала над Мамаевым
гроза.
Не так здесь часто льют
дожди благие,
Намного чаще падает слеза
На камни Сталинградские
святые.
Гремела над Мамаевым
гроза.
Представил я то время
грозовое.
И ожили солдатские глаза,
Напомнили о подвигах
героев.
И нет берёз у насыпи
дорог,
И нет ни плит, ни роз, ни
пантеона.
Лишь вижу я земли большой
ожог
Там, где держали наши
оборону.
Волна огня металась по холмам.
Багровый отблеск отражали
воды.
Я видел сам, как трудно
было нам.
Приблизить день
сегодняшний свободы.
В. Бирюков
На Мамаевом
кургане
На мамаевом кургане
тишина,
За мамаевым курганом
тишина,
В том кургане похоронена
война,
В мирный берег тихо плещется
волна.
Перед этою священной
тишиной
Встала женщина с поникшей
головой,
Что-то шепчет про себя
седая мать,
Все надеется сыночка
увидать.
Заросли степной травой
глухие рвы,
Кто погиб, тот не поднимет
головы,
Не придет, не скажет:
«мама! Я живой!
Не печалься, дорогая, я с
тобой!»
Вот уж вечер волгоградский
настает,
А старушка не уходит, сына
ждет,
В мирный берег тихо
плещется волна,
Разговаривает с матерью
она.
В. Боков
У стен
Сталинграда
Память пронесла через года
—
высшая солдатская награда!
—
кровь закатов…
Волжская вода
в огненном дыханье
Сталинграда…
У воды нам не было воды.
В черных взрывах
таяли рассветы.
Небывалого сраженья дым
прожигали
алые ракеты.
Плавится железный
батальон.
Хриплое — «держись!»
разносят ветры.
Не солдат в бинтах,
а «белый стон»
в контратаке
отбивает
метры.
Метры искореженной земли —
и пускай враги —
свинцовым валом, —
метры,
кровью схваченной
золы, что своею жизнью
прикрывал он.
Здесь оплачен смертью
каждый шаг,
в эпицентре фронтового
ада...
Здесь рождала
русская душа
Славу
и Бессмертье
Сталинграда.
Е. Бородин
На Мамаевом
кургане
«Назад — ни шагу!» — по
войскам приказ.
А танки Гота движутся
лавиной...
И утра мутный, воспаленный
глаз
мир разделяет на две
половины.
С востока — свет, а с
запада — броня
до горизонта Землю
обхватила.
И каждый ствол нацелен на
меня
Громами затаенного
тротила.
Курган ветрами стылыми
продут.
В бомбежках страшных не
сгибает спину.
И я уверен: немцы не
пройдут
через его кровоточащие
морщины.
Зарос в осколках, как
солдат седой.
Он повидал и Стеньку, и
Мамая.
И вот возник над волжскою
водой,
коричневые полчища ломая.
В солдатских душах
мужество и страх
спеклись в атаках в
монолитный камень.
Не зря сержант сказал: «Да
мы в своих степях
фашистов — просто голыми
руками!»
Высотку с воем «топчут»
«мессера».
А по окопам — хлещут
огнеметы.
Но где-то зарождается —
«Ур-ра-а!»
Штыки примкнула
матушка-пехота.
По танкам — батарейный
ураган...
«Максим» звереет, зная
себе цену.
И я ловлю орущего врага
на стынь заиндевелого
прицела.
Я выстрела не слышу
своего.
В мозгу сверлит: «Опять
перестарался!»
И снова вижу... Только не
его:
в короткой вспышке бугорок
от ранца.
«Пантер» нарушен
неоглядный ряд.
Гремучий воздух из металла
соткан.
Дивизион «катюш» прямой
наводкой —
огонь — в огонь! Чудовища
горят...
С кургана солнце новый
день ронял.
Дымились стали крупповской
останки
Бледнела в страхе черная
броня.
И с ревом отворачивали
танки.
Е. Бородин
В день
сталинградской победы
Туман и туман, и туман,
Февральская мутная мгла.
Отец не поднимет стакан
Гранёный
второго числа,
Не выйдет в сутулом пальто
Из дома, надев ордена…
Он выпил последние сто
В иные уже времена.
Иная за дверью страна,
Иные борьба и гульба…
Его пощадила война,
Да не пощадила судьба.
Я помню: лет двадцать
тому,
Поднявшись пешком на Курган,
Он так и не понял, кому
Налить поминальный стакан.
Поставил бутылку под куст,
Заплакал…
И вот — никого!
Стакан сорок третьего
пуст,
И нету отца моего.
Т. Брыксина
Тревожная
перекличка
Дорогая, я жив,
и другой мне награды не
надо —
лишь бы видеть тебя,
обнимать повзрослевших
детей.
Мое тело друзья
унесли из руин
Сталинграда,
в медсанбате «списали»
совсем из военных частей.
Нас до срока зовет
за собой длинный клин
журавлиный,
и, пристроившись в хвост,
улетают друзья черным
днем.
Мы летим косяком,
а точнее, растерзанным
клином,
на разрывы снарядов
и под пулеметным дождем...
...Белым днем или ночью
приду я домой по тропинке
и в проеме дверном
появлюсь вдруг в родимой
избе.
Я к тебе прикоснусь
и прилипну воздушной
былинкой,
чтобы с лаской своей
раствориться навеки в
тебе.
Я истерзан войной,
и в боях мне участвовать
сложно,
а за Родину-Мать
я стою, как и прежде —
горой...
Но летят журавли
и ведут перекличку
тревожно,
как бойцы после боя, —
на «первый-второй»...
Н. Бутылин
Сталинградский
дневник
(отрывок)
...Я живу в сорок третьем.
В разрушенном блиндаже.
Удобств никаких —
ни поесть, ни поспать, ни
побриться.
Я ещё не обстрелян.
Я зелен ещё. Но уже
Успел укокошить
какого-то глупого фрица.
Сейчас передышка.
Усатый хохол-старшина,
Хлебнув, обжигаясь,
морозного спирта из
фляжки,
Считает патроны
и хвастает, что жена
Родила сыновей:
«Представляешь, — смеётся,
—
двойняшки!»
И тут же мрачнеет:
«Труба, если немцы попрут!
Патронов немного,
и вряд ли их хватит
надолго».
И наша пехота
угрюмо вгрызается в грунт,
_—
А чуточку ниже
ленивая катится Волга.
До вечера — вечность.
Слыхать, как синицы поют.
Уселись, дурёхи,
на вражеские загражденья.
И страшно подумать:
а вдруг меня нынче убьют —
За четырнадцать лет
до моего рожденья!
Перед атакой
мы греемся у костра,
Сушим портянки,
махорку ржавую курим.
И вместе с нами сидит
фронтовая сестра,
И потому так весело
мы балагурим.
У неё чуть заметная
родинка
на щеке,
Из-под шапки-ушанки
торчат озорно косицы.
И карты то быстро мелькают
в её руке,
А то порхают,
как приручённые птицы.
Её пальцы прозрачны,
как осенью тополя,
А глаза большущие,
как на иконах.
И гадает она
на червонного короля,
У которого
три звезды на погонах.
И гложет нас зависть,
и муторно на душе
Оттого, что этот король
и откровенно скучает —
И тоже за картами! —
в тёмном своём блиндаже
И ничегошеньки, видимо,
не замечает.
И даже обидно:
окончится вот война,
Я всё позабуду
и, может, на юг уеду.
А эта девчонка
будет всю жизнь влюблена
В седого комбата,
не увидевшего Победу.
Да что ж это, Господи!
Нас уже час бомбят!
Вчерашнее пиршество, что
ли,
нам боком вышло?
И непривыкший
оправдываться
комбат
Шепчет: «Пронюхали,
сволочи,
мать их в дышло!»
И новобранцы,
в бруствер вонзив персты
И удивленно вытянув
тощие шеи,
Смотрят, как в небе
скрещиваются кресты,
А бомбы ложатся
прямехонько в наши
траншеи.
Нас накрывает
комьями злой земли
С лёгкой прослойкой
мерцающей снежной пыли.
А самолёты,
исчезнув было вдали,
Вдруг возвращаются,
будто что-то забыли.
И сержант Генералов,
землицу стряхнув с лица
И пробурчав что-то вроде:
«Ну и погода!»,
Целится в них
из винтовочки образца
Тысяча восемьсот
девяносто первого года.
И комбат
со скрежетом ножевым
Говорит мне,
прежде чем в снег навсегда
уткнуться:
«Ты, как вернёшься домой,
притворись живым!»
Я притворюсь.
Если только смогу
вернуться.
С. Васильев
Остров
Людникова
Его на всепланетной карте
нет,
Остался лишь в легендах
этот остров,
В подшивках старых
фронтовых газет —
А нынче отыскать его
непросто.
Да, был он по размеру
невелик:
Четыре сотни метров на
семь сотен.
Но весь огромный мир тогда
привык
К масштабу этажей и
подворотен.
За каждый сталинградский
клок земли
Враг дольше дрался, чем за
всю Европу.
И дикторы дотошно счет
вели
Любому закоулку и окопу.
А он и окружен был не
водой —
Огнем, свинцом, клубами
едкой пыли…
И сорок дней не
прекращался бой,
Атаки-волны в скалы дотов
били.
Отрезан тыл змеей речного
льда:
Шуга идет, борта сдирая
лодкам.
В три дня — сухарь. С
патронами — беда.
Ценней, чем жизнь,
трофейная находка.
Нет подкреплений. Каждый
на счету.
И с каждым днем все тают
эти счеты…
Уходит струйкой крови в
мерзлоту
Дивизия — составом меньше
роты.
Кирпич домов бомбежкой в
пыль растерт,
Земля изрыта оспою
воронок…
Последним напряжением аорт
Здесь держится зубами
оборона.
Прямой наводкой разнесен КП,
И на ребре стоит судьбы
монета.
Комдив по пьяной
фрицевской толпе
Палит из наградного
пистолета.
Санбат, что врос в
отвесный бережок,
Услышал грохот «панцеров»
наката —
И встали все — кто мог, и
кто не мог —
Вперед пошли: в бинтах,
как в маскхалатах.
И со стеклянным звоном
вспыхнул танк,
Скребут предсмертно землю
пальцы траков…
Кто жив, ничто не будет
помнить так,
Как самую последнюю атаку.
Лед встал, окреп. Резервы
подошли.
Не смыло остров ливнем
стали Круппа.
Весь мир узнал про этот
клок земли,
На глобусе не видный даже
в лупу…
Теперь здесь тихо… Память
берегут
Руины, утопая в буйстве
сада,
Про островок на волжском
берегу
В поселке под названьем
Баррикады.
П. Великжанин
Медаль
Сталинграда
Медаль Сталинграда,
простая медаль.
Бывают и выше, чем эта награда.
Но чем-то особым блестит
эта сталь,
Кружочек войны — медаль
Сталинграда.
Еще предстоит по грязище и
льду
Пройти пол-Европы сквозь
пули, снаряды.
Но светит уже в сорок
третьем году
Победы звезда — медаль
Сталинграда.
С небес то дожди, то
веселый снежок,
И жизнь протекает,
представьте, как надо.
Я молча беру этот белый
кружок
И молча целую медаль
Сталинграда.
На пышную зелень травы
капли крови упали.
Два цвета сошлись, стала
степь мировым перекрестком.
Недаром два цвета великих
у этой медали —
Зеленое поле с красною
тонкой полоской.
Ю. Визбор
Я помню бой в
степи, под Сталинградом
Я помню бой в степи, под
Сталинградом.
Хотелось пить — и ржавая
вода
Для нас была единственной
отрадой —
Её мы приносили из пруда.
Разрывы мин кругом. Не
сделать шагу,
Чтоб не упасть. Но кто-то
полз туда
И падал, не успев
наполнить флягу
Живой водой из мертвого
пруда.
Воды, воды!.. Но в небе,
словно вата,
Пылали кучевые облака.
И снилась Волга раненым
солдатам —
Отчизны милой славная
река.
Орде не покорившаяся
вражьей,
Она легла преградой
смертной ей...
Измученный бессонницей и
жаждой,
Шутил сержант: «Ребята,
веселей!
Дождь будет утром — видно
по закату.
Переживем, здесь ночь не
так долга.
Мы — русские! А русскому
солдату
Не занимать терпенья у
врага!»
...Расстались мы с
сержантом в сорок пятом,
Когда победный отгремел
салют.
Я вновь в степи, где
раньше был солдатом,
Где нынче шлюзы над землей
встают.
Ещё леса не радуют здесь
взгляда,
Ещё не вышли в плаванье
суда,
Но плещется у борта
земснаряда,
Врываясь в степи, волжская
вода.
И кажется мне: тут, где
снова жарко,
Но не от взрывов и не от
огня,
Я встречу батарейного
сержанта
И обниму его, а он меня.
И на площадке, там, где
встали краны,
Где нас фашизм испытывал
бедой,
Счастливые, поднимем мы
стаканы
С пришедшей в степи
волжскою водой!
С. Викулов
В городе на
Волге
Как трудно было умирать
солдатам, помнящим о
долге,
в том самом городе на
Волге —
глаза навеки закрывать.
Как страшно было умирать:
давно оставлена граница,
а огневая колесница
войны
ещё ни шагу вспять…
Как горько было умирать:
«Чем ты подкошена, Россия?
Чужою силой иль бессильем
своим?» — им так хотелось
знать.
А пуще им хотелось знать,
солдатам, помнящим о
долге,
чем битва кончится на
Волге,
чтоб легче было умирать…
С. Викулов
Расплата
Пленные под Сталинградом
Всё — наземь, в снег:
и ружья, и знамёна.
Лишь только руки — к небу
от земли.
Я видел — за колонною
колонна, —
я видел, как тогда они
брели.
Брели, окоченев и
обессилев,
Пространство получив в
конце концов,
пурга,
как возмущённый дух
России,
плевала им неистово в
лицо!
Рвала на них платки и
одеяла,
гнала, свистя, с сугроба
на сугроб,
чтоб им, спесивым,
«матка, яйки, сало!»
и «матка, млеко!»
помнились по гроб!
Они брели, не в силах даже
губы
сомкнуть, чтобы
взмолиться:
«О, майн гот!»
а из снегов, безмолвно,
словно трубы
спалённых хат,
глядел на них народ…
О, как дрожалось им,
о, как дрожалось
от тех недвижных взглядов:
не укор
и не прощенье — поздно! —
и не жалость
они читали в них, а
приговор
всему, что было брошено на
карту,
доверено не слову, а
ружью…
Ну, что ж!
Забыв о доле Бонапарта,
они теперь изведали свою!
С. Викулов
На Мамаевом
кургане
На Мамаевом кургане
тишина,
Ратным подвигом наполнена
она.
Колокольный звон разбудит
тишину
И поднимет в сердце памяти
волну…
Вспомним всех, кто за Россию
воевал
И родную землю грудью
закрывал,
Вспомним горе, слезы наших
матерей
И войною обездоленных
детей.
Вспомним тех, кто больше
жизни нас любил,
Кто за Русь святую души
положил,
И, скорбя, с любовью к
Господу взовем:
«Помяни их, Боже, в
Царствие твоем!»
На кургане в светлом храме
Всех Святых
И в молитвах, песнопениях
своих
Всем героям, всем
защитникам страны
Сотворить мы память вечную
должны.
Н. Викулин
Стойкость
Суровое небо,
расстрелянный снег.
Десяток бойцов у
курганного склона.
По восемь патронов
осталось на всех.
Но здесь — Сталинград,
оборона.
За нами Отчизна,
смертельная боль.
Живучи традиции Бреста.
И надо нам выстоять,
выиграть бой.
Умрем, но не сдвинемся с
места!
Мы будем держаться за
каждую пядь.
О нас еще скажет эпоха.
Нет места за Волгой,
ребята. Стоять!
Стоять до последнего
вздоха!
Л. Виноградов
Улица Шумилова
Шагают походкою твердой,
Как прежде, в ту зиму
стылую,
Бойцы 64-й,
Бойцы командира Шумилова.
Притихшая улица внемлет
Шагав размеренных гулу.
И небо обняло землю,
Туманною грудью прильнуло.
«Ты, улица, помнишь
героев,
Была ли когда-то
попутчицей?» —
Спросило небо седое.
«Я помню», — ответила
улица.
В. Галат
Идут солдаты
по степи
Идут солдаты по степи,
Идут они дорогой пыльной.
Немало вёрст в себя
вместил
Край чабрецовый и ковыльный.
Идут солдаты по степи,
За взводом взвод, за ротой
рота,
Вторые сутки мы не спим,
Но больше пить, чем спать,
охота.
Вода во флягах — кипяток,
Не утолишь такою жажды.
Эх, родниковой бы глоток —
О том в строю мечтает
каждый.
Когда же речка — тихий Дон
Даст отдохнуть ногам
уставшим,
Ведь наш стрелковый
батальон
С утра вчерашнего на
марше.
От ран превозмогая боль,
Кричит вдоль строя
батальонный:
«Приказ — к семнадцати
ноль-ноль
Занять позиции у Дона.
Нам, кровь из носу, не
пустить
Врага к понтонной
переправе,
Ни умереть, ни отступить,
Солдаты, с вами мы не
вправе.
Наш враг коварен и жесток,
И у него приказ не слаще:
Любой ценою на Восток,
Здесь ад начнётся
настоящий.
Как наши предки, в грозный
час
Держитесь за землю,
славяне.
Она, родимая, за нас,
Она не выдаст, не обманет.
А коль придётся умереть,
Не даром здесь костями
ляжем.
Никак нельзя нам, братцы,
впредь
Об отступленье думать
даже».
Бои, бои, опять бои,
Снаряды свищут, бомбы
воют.
Друзья, товарищи мои,
Мы помним братство
фронтовое.
Мы помним, как в сорок
втором
Плечом к плечу стояли
рядом
Под ураганным артогнём
В донских степях, под
Сталинградом.
Как зубы сжав, примкнув
штыки,
Не раз бросались в
контратаку,
Как брали танки нас в
тиски
И, матерясь, комбат наш
плакал.
Как он, совсем ещё пацан,
Не старше в батальоне
многих,
Вслед атакующим бойцам
Волок оторванные ноги.
Кричал: «Соколики, вперёд!
А ну, поддайте фрицам
жару!»
Как погибал за взводом
взвод,
Посмеет кто сказать —
задаром.
Переполняла нас к врагу
Такая ненависть и злоба,
И мы на правом берегу
Стояли насмерть — выжить
чтобы.
Давно закончилась война,
И Дон течёт, как прежде,
плавно,
Но мы всё помним, старина,
Так, будто было всё
недавно.
Л. Глебов
2 февраля 1943
года
Величье Родины — для воина
награда
За все, что вынесла в огне
его душа.
Когда услышит внук,
волнуясь, не дыша,
Как встали мы за честь и
славу Сталинграда,
Что смерть сама нам не
была преградой, —
Он взглянет вдруг на деда
с удивленьем,
И, взгляд перехватив,
глаза потупит дед:
Такой во взгляде внука
будет свет,
Такая сила, зависть и
смятенье,
И гордость, для которой
смерти нет!
М. Голодный
Шоколад
Триста метров до Волги...
А дальше куда?
Лезть в пробитую пулями
лодку,
Разбивая у берега корочку
льда,
Нахлобучив поглубже
пилотку?
Или в мерзлой траншее,
устав от огня,
От войны, от смертей, от
разлуки,
От того, что не знаешь ни
ночи, ни дня,
Вверх поднять посиневшие
руки?
Или, может, фуфайку рванув
на груди,
Захлебнувшись отчаянным
матом,
Вдруг подняться, не зная,
что ждет впереди,
Под кинжальный огонь
автомата?
Даже взрослому — эта
паскуда-война —
Словно в доме его
похоронка!
Каково же хлебнувшему горя
сполна
На войне фронтовому
ребенку?
Мать сказала ребятам:
«Когда я умру
Пробирайтесь тихонечко к
Волге.
Если здесь не убьют, все
равно поутру
Загрызут осмелевшие волки,
Или оба умрете от голода
тут...»
Прерывались слова то и
дело,
Уползла она ночью в
холодный закут...
Там нашли её мертвое тело.
Голосили орудия невдалеке
И на звук их, оставив
землянку,
Ближе к фронту, навстречу
великой реке
Поползли два голодных подранка.
Мы не знаем о том,
голодать каково,
Мы уверены, веселы, сыты,
Подбирать нам не нужно на
поле жнитво
И мечтать хоть о горсточке
жита.
Этот голод звериный,
крутой, нутряной
Убивает тебя многократно,
Этот голод приходит на
пару с войной,
Собирая обильную жатву.
Этот голод двоих
полумертвых ребят
В нескончаемых поисках
пищи
Гнал сквозь черный, убитый
войной Сталинград
По руинам былого жилища.
Но за жизнь продолжали
цепляться мальцы,
Крыс ловили, делили
объедки.
И однажды в подвале нашли
их бойцы
Батальонной гвардейской
разведки.
Врач, смертельно уставший
от крови и ран,
Сняв с мальчишек лохмотья
и клочья,
Произнес: «Напускать не
хочу я туман...
Верно, парни умрут этой
ночью.»
Про находку узнав, забежал
комполка
В лазарет, что ютился в
землянке.
От услышанных слов
задрожала щека
У него под цигейкой
ушанки.
Подполковник врача
матюгнул от души
И добавил, взглянув на
парнишек:
«Эскулап, мать твою,
хоронить не спеши
Раньше времени мальчиков,
слышишь!»
«Чтоб спасти ребятню,
нужен постный бульон,
Шоколад и глюкозы
немножко, —
Врач ответил. — Любой
обойди батальон,
Что найдется? Лишь хлеб да
картошка».
«Шоколад, ты сказал?» —
«Да, хотя б шоколад...
Плиток пять или шесть мне
и надо.
Только где его взять? Ведь
на весь Сталинград
Нет в солдатских пайках шоколада.»
Но уже полетел по окопам
приказ,
И солдаты за сладким
трофеем
По подвалам домов, сквозь
окно или лаз
Устремились во вражьи
траншеи.
И не за «языком», хоронясь
в темноте,
Там, где раньше скрипели
калитки,
Шли, рискуя собою,
разведчики те,
Чтоб добыть ароматные
плитки.
В этот час не нужны были
им ордена,
Не пугали разрывы и
вспышки,
Очень многих из них
разлучила война
С младшим братом, а может,
с сынишкой.
Говорят, на войне
обрастает душа
Равнодушьем, как будто
коростой,
Жизнь в окопах порой стоит
меньше гроша,
Погибают здесь буднично,
просто.
Но война доброту истребить
не смогла
Ни из пушки, ни из
револьвера,
И в мальчишечьих душах,
сожженных дотла,
Возродились надежда и
вера...
Шесть десятков прошло
после этого лет,
Но живые доселе парнишки
Помнят, словно сейчас,
полковой лазарет,
Где лежали с голодной
одышкой.
Не забудут до смертного
часа они
Все круги Сталинградского
ада,
Да еще, как из грубой
мужской пятерни
Доставали куски шоколада.
Эту память с собой унесут
старики
По проложенной Богом
бетонке...
И напомнят о прошлом у
Волги-реки
Лишь поросшие лесом
воронки.
В. Голубцов
Сталинградский
Бетховен
Солидно снег сегодня шел,
И хлопья падали в звучанье
Минувшего. И тот котёл,
В котором звук — лишь
содроганье
Агонии былой войны.
Меня вернули хлопья эти
Туда, где исповедь вины
Не обозначилась в анкете
Простых солдат. А снег
играл
По стертым лицам, как по
нотам.
Открылся мне последний
бал,
Где гости все — по
эшафотам,
Сидят и празднуют провал,
А снег ужасное шептал.
Звучал Бетховен в Сталинграде,
Но не в концертном зале,
нет.
Не нужно покупать билет,
Когда рояль на снегопаде.
И обмороженные души
Сидели прямо на снегу,
На нашем дальнем берегу,
В кольце у Волги. Стали
глуше
Снарядов вой и плач огня,
Когда, несбывшемся маня,
Звучала «Лунная соната».
В глазах немецкого солдата
Стояли слёзы. Пианист
играл
Так вдохновенно,
безутешно…
Все знали: горе неизбежно
И недалёк уже провал.
Рояль рыдал, рояль просил
Собраться из последних сил
И выжить. Глупо убивать
Самих себя. Им не понять,
Всем, затевающим войну,
Что защищать свою страну
Возможно на своей земле.
Сердца от горечи в золе.
Как поздно истина пришла!
Война. Кому она нужна,
Когда и дети, и семья
Покинуты. И гибнет твердь
Всей веры. Рядом бродит
смерть
С обезображенным лицом.
Они окружены кольцом.
Звучит рояль последний
раз…
Его из дома кто-то спас.
Они спасутся или нет?
Но только стоны пуль в
ответ.
И вот опять играет снег.
И я одна на снегопаде.
На искалеченном параде
Отмаршевал двадцатый век.
Е. Гончарова
Мамаев курган
Есть в мире горы, что
превыше туч,
Вершин их облака не
достигали.
С их высотой сравнится он
едва ли —
Курган Мамаев, брат
приволжских круч.
Над ним орел вершинный не
парил,
И вечный снег не убелял
отроги.
Кто ж проторил к нему
пути-дороги?
Чем он сердца людские
покорил?
Сто сорок дней вулкан не
замирал,
Дым восходил над
Волгою-рекою...
Возмездия железною рукою
Здесь ворога народ наш
покарал.
Так есть гора в Европе или
нет,
Что выше и Эльбруса, и
Монблана?..
Есть высота Мамаева
кургана —
Его вершину видит целый
свет!
И. Гончаренко
(Пер. О. Зверева)
Дети
Сталинграда
Дети Сталинграда, в чем вы
виноваты?
Не успели вырасти, чтоб
метать гранаты,
Защищать свой город,
Родину, свой дом,
Чтоб прийти к победе с
дедом и отцом.
Холодом испытаны,
порохом пропитаны
Мир для вас награда,
Дети Сталинграда!
Вы не воевали, были так
малы
Сколько вас безвинных в
землю полегли.
Сталинград в руинах,
Жизнь со смертью в ссоре,
Сколько вам досталось
Голода и горя!
П. Горбатова
Стихи с
Мамаева кургана
Что же все-таки в Волге за
сила!
Всю Европу сумели пройти,
а до Волги врагам не
хватило
всех шагов-то
восьмидесяти.
Но в шагах этих
непостижимо
всей Европы судьба
улеглась,
всей истории нашей пружина
до отчаянности напряглась.
Два металла сошлись, два
закала
в схлесте тьму прорезающих
трасс...
Но еще ведь и Волга питала
бронебойщиков боезапас.
И до самозабвенья, до
страсти
накалял сталинградец
ружье,
осознав и свою
сопричастность
к лику вечных героев ее.
С грозной хмурью вождей от
бунтарства,
над пехотою очи цвели
всех заботников о
государстве,
собирателей русской земли.
Но особым ее окрыленьем
воздымало в решающий час
то, что сызмала с именем
«Ленин»
в душу каждого входит из
нас.
До последней черты
затвердела
ратоборства жестокая
злость,
чем всегда и решается
дело,
если кость ударяется в
кость.
И отпор был нажиму неистов
столь, что сталь
обращалась в расплав,
на кургане ли том
каменистом
в лавах танковых
отгрохотав...
С тем и нынче река не
немая.
И, пришедший к ее рубежу,
смысл молчанья ее понимаю
и ее откровенья твержу.
Перед вечным истории ликом
здесь и камни векам
говорят,
что святынь осознаньем
великим
смерть саму побеждает
солдат.
В. Гордейчев
В парке у
Мамаева кургана
В парке у Мамаева кургана
Посадила яблоню вдова,
Прикрепила к яблоне
дощечку,
На дощечке вывела слова:
«Муж мой был на фронте
лейтенантом,
Он погиб в сорок втором
году,
Где его могила я не знаю,
Так сюда поплакать я
приду».
Посадила девушка берёзу:
«Своего не знала я отца,
Знаю только, что он был
матросом,
Знаю, что сражался до
конца».
Посадила женщина рябину:
«В госпитале умер он от
ран,
Но свою любовь я не
забыла,
Потому хожу я на курган».
Пусть с годами надписи
сотрутся,
Их никто не сможет
прочитать.
Будет к солнцу дерево
тянуться
И весною птицы прилетать.
И стоят деревья, как
солдаты,
И в буран стоят они, и в
зной.
С ними те — погибшие
когда-то —
Оживают каждою весной.
И. Гофф
У Вечного огня
Стоит у Вечного огня
Седой солдат — вся грудь в
наградах
И вспоминает в свете дня
Друзей, погибших в
Сталинграде.
Он видел берега в дыму,
Скелет сгоревшего причала,
Припоминается ему
Бой рукопашный у вокзала.
И как у мельницы с утра
За взводом взвод, за ротой
рота,
С протяжным возгласом
«У-ра-а!»
В атаку наша шла пехота.
Горело, рушилось кругом,
Но был солдат прочнее
стали,
И отстояли крайний дом,
Что Домом Павлова назвали.
За тракторный сражался он
И на Мамаевом кургане
В боях с коварнейшим
врагом
Не раз контужен был и
ранен.
Сквозь дождь осколков и
свинца
Шагал солдат дорогой
длинной —
Шел до победного конца,
От Сталинграда до Берлина.
Стоит у Вечного огня,
Склонивши голову седую,
И, верность памяти храня,
Он видит юность боевую.
В. Гранатов
Нас учила
грамоте война
Когда пробили грозные
раскаты
И в небе закружило
воронье,
Оставив школу, взявши
автоматы,
Мы шли спасать Отечество
свое.
Мы не кончали
университетов,
Но разве наша в том была
вина?
В огне пылала родина
Советов,
И нас учила грамоте война.
Экзамены держали мы
досрочно:
Под Брестом, Минском,
Киевом, Москвой
Сдавали на бесстрашие и
прочность
Там, где гремел, не
утихая, бой.
Вставая в строй под
полковое знамя
В огне пожарищ, в грохоте
гранат
Сдавали самый трудный свой
экзамен
И человек, и город
Сталинград.
Мы автоматом вышивали с