Стихотворения о героях Сталинградской битвы

 

Героизм, мужество, стойкость советских солдат и офицеров помогли одержать в 1943 году победу под Сталинградом и переломить ход как Великой Отечественной, так и всей Второй мировой войны. Сталинградская битва явила примеры массового героизма, в которых ярко проявились лучшие качества воинов-патриотов — от солдата до маршала —Андрея Еременко, Александра Василевского, Константина Рокоссовского, Георгия Жукова, Матвея Путилова, Николая Сердюкова, Михаила Паникахи, Виктора Рогальского, Михаила Нечаева, Ханпаши Нурадилова, Анны Бесчасновой, Гули Королевой, Сергея Маркина, Василия Зайцева, Якова Павлова, пионеров-героев. Все воины, принимавшие участие в знаменательной битве, проявили себя мужественными и отважными сынами Родины.

125 участников Сталинградской битвы получили наивысшую воинскую награду СССР — Золотую звезду и звание Героя Советского Союза. Снайпер Зайцев Василий, Герой Советского Союза, прицельными выстрелами уничтожил 225 противников. Михаил Паникаха бросился под вражеский танк с бутылкой горючей смеси. Николай Сердюков закрыл собой амбразуру вражеского дота, заставив замолчать огневую точку. Матвей Путилов, Василий Титаев — связисты, которые наладили связь, зажав зубами концы провода. Гуля Королева — медсестра, вынесла с поля боя под Сталинградом десятки тяжело раненых бойцов. Участвовала в атаке на высоту. Об этих отважных людях написаны книги, стихи, песни. Их именами названы улицы, школы, заводы. Герои Сталинградской битвы никогда не должны быть забыты.

Предлагаем подборку стихотворений о героях сталинградской битвы. Стихи даны в алфавите фамилий героев. В подборке представлены: Мария Барсукова, Босоногий гарнизон, Алексей Ващенко, Рубен Ибаррури, Василий Зайцев, Наталья Качуевская, Гуля Королёва, Лилия Литвяк, Михаил Hечаев, Яков Павлов, Михаил Паникаха, Максим Пассар, Матвей Путилов, Люся Радыно, Миша Романов, Иван Фёдоров, Саша Филиппов, Василий Чуйков.

 

Мария Барсукова

15 октября 1942 года погибла 23-летняя зенитчица 791-й отдельной пулеметной зенитной роты Мария Барсукова. В тот день 18 немецких Ю-87 стали бомбить завод «Баррикады». С ними вступила в схватку единственная пулеметная точка — вела огонь Барсукова. Она сбила Ю-87: самолет загорелся и взорвался. 17 фашистских самолетов развернулись в строй и по очереди стали пикировать на машину с пулеметной установкой. Мария продолжала вести бой, принимая огонь на себя, спасая тем самым других бойцов. Загорелась машина, погиб водитель. Но девушка не покинула пост — продолжала бить врага. Пламя подобралось к ногам Барсуковой и охватило одежду. Но из этого пылающего факела по-прежнему была слышна пулеметная очередь. Мария сгорела, ведя неравный бой… Приказом министра обороны СССР 15 апреля 1989 года красноармеец Барсукова была награждена орденом Отечественной войны I степени посмертно.

 

Свеча Марии: Поэма Подвига

Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя…

Евангелие от Иоанна, гл. 15, ст. 13

 

15 октября 1942 года в Сталинграде, в районе завода «Баррикады», заживо сгорела в бою 23-летняя Мария Фёдоровна Барсукова, зенитная пулеметчица 748-го зенитно-артиллерийского полка... Из всего расчета в живых осталась только Маша. Она вела огонь по восемнадцати «юнкерсам»…Тяжело раненного Никифора Андриенко девушка ещё раньше перенесла в укрытие, он и был последним, кто видел Марию… Один самолёт девушка сбила, но остальные, выстроившись в круг, обрушились на её «пулемётку»… Враги явно забавлялись, ибо поединок был абсолютно неравным…И всё-таки победила Маша. Она не уклонилась от смертельной схватки, хотя могла уйти с поля боя, могла спастись… Запылала зенитная машина… Вот уже горит гимнастёрка… Вспыхнули волосы… И вся Мария стала живым факелом, но продолжала вести огонь. До конца. Имя героини долго оставалось неизвестным, но о подвиге зенитной пулеметчицы, который наблюдали воины соседних участков фронта, потрясённо говорили и помнили очень долго.

Легенда о Маше дожила до последнего времени, она и подвигла генерал-лейтенанта в отставке В. Д. Годуна на поиски имени героини. Это благодаря его усилиям и свидетельствам бывших однополчан Марии Барсуковой — М. И. Матвеевой, Я. В. Якубовского, А. Н. Тялина, Н. Н. Андриенко, благодаря хлопотам волгоградского экскурсовода Ю. В. Кулешовой имя Машеньки и её подвиг стали известны и нам, не видевшим войны.

Я перелистывала старые письма, читала воспоминания, встречалась с однополчанами Маши, переписывалась с её сестрой Анной (а позже и встретилась с ней), которая до сих пор живет в Железноводске, откуда Маша уходила на фронт. Специально для встречи приезжал в Волгоград Н. Н. Андриенко. Как светло говорили о Маше все, знавшие её! В 1987 году ветераны 748-го полка, съехавшиеся на встречу по случаю установления мемориальной доски на здании своего бывшего штаба, решили выступить с ходатайством о посмертном награждении Марии Федоровны Барсуковой, к этому ходатайству присоединилось очень много людей… Кроме одного человека, который… Впрочем, не буду забегать вперёд, об этом — поэма.

 

Прародина

Не здесь ли?

Не рядом ли с Волгою неги и силы,

На землях, любимых лопушником и лебедой,

Росли-подрастали, как травы, прарусские были,

Прарусская память, зовома живою водой?

 

Родимые лица, родимые до́мы и дали,

Родимого неба пречистое звёздное скло…

О, русские судьбы!

Отечеству честью воздали,

Родимое имя поставив на вечность-крыло.

 

Я знаю, как вы наживали под ветром надежды

Жилища и песни, младенцев и тайны былин.

Я помню, как вам закрывали усталые вежды,

На славных кострах воскуряя родную полынь.

 

А недруги Отчины, бившие землю копытом,

В российских веках погулявшие яростно, всласть?

Их вороны наши склевали, а девы-ракиты

Отпели в слезах, милосердной душой не кичась.

 

Не сластью кумирен,

а светлой тоской Воскресенья

Держи нас, держава,

под смирною русской звездой

Над водами тихими лета Господня и пенья

Российской былины, зовомой живою водой.

 

Былина

И долго былина летала, как птица,

И вот захотела из Волги напиться,

Нечаянно время крылом зачерпнула,

Душа содрогнулась от чёрного гула —

И как ещё вынесли белые крылья,

Страшнее огня опалённые былью?

Что ведаешь, русская птица-былина?

 

На пажитях памяти — красная глина.

Живым именины, а мёртвым помины

Земли Богоданной, не горькой чужбины.

Ты можешь спастись, ещё можешь, Мария!

Укройся от смерти, пока истерия

Бомбёжки уносится в сторону Волги…

Очнулась, рукой упираясь в осколки,

И приподнялась над своею судьбою,

Над всею землею…

 

Орудие к бою!

По чёрному телу, по чёрному жалу

Гремучего змея…

Ах, мимо!..

Сначала!..

Сначала, Мария!

С начала всей муки —

От слёз материнских до смертной разлуки…

Орудие к бою!

За речку,

За поле,

За маму,

За Русь,

За погибель,

За волю!

 

У огня

Навек стоим у страшного огня,

Навек велик над Павшими Бойцами

Его порыв —

Как знамение дня

Минувшего,

Воспринятого нами.

 

А рядышком, в доверчивом тепле,

Трепещет поминальная крушина:

Она всегда взрастала на земле,

Где умирала русская дружина.

Свеча печали! Как высок огонь,

Как тяжела приподнятая чаша…

В своей ладони чувствую ладонь

И тихо имя называю: «Маша».

И вот она выходит из огня

И смотрит улыбаясь, несурово

Оттуда, где вовеки нет меня:

Из сталинградского сорок второго.

 

И как войну и смерть превозмогла?

В тех нетях нет ни февраля, ни мая,

Там столькому сгореть ещё дотла!..

Но говорит Мария:

«Я живая».

 

Маша

«О, сестра,

не зови непрестанно домой,

Не исписывай слёзно бумагу!

Крепче жизни

Приказ

Двести двадцать седьмой:

«Нет за Волгой земли…»

Я — ни шагу…

Ни на помощь позвать, ни поднять головы,

Я одна на смертельной равнине.

Может, выживут корни полынной травы,

А меня и не будет в помине…

Ну и пусть!

Будут небо, земля и вода,

Будут мама и Анечка…

Аня!

О, сестра,

как прощаться легко навсегда —

Только раз!..

Это я или пламя?..»

 

Письмо Ани

«Добрый день или ночь, дорогая Татьяна!

За вниманье спасибо к пустыне моей.

Да, живу одиноко, пустынно, туманно,

Словом, старость не радость, коль нету детей.

 

Только Маша и есть…

Да я вас не пугаю,

Я хотя и старуха, но в здравом уме,

Просто вряд ли найдётся душа дорогая,

Кроме Маши, в моей опустелой зиме.

 

Посылаю тетрадь.

Как могла, описала

Годы жизни моей, да важны ли они?

Вы увидите: главное — там, у вокзала,

Где сказала Мария:

«Погибнуть? Ни-ни!»

 

Пел солдатский баян под весеннею сенью,

С той поры тяжело проживаю весну,

Так и вижу сестру, беззащитной сиренью

Уносимую ветром войны на войну.

 

Удалялась Мария, а так улыбалась,

Будто навстречь летела улыбка судьбы!

Улыбалась Мария, навек удалялась

Под вещующий крик паровозной трубы…

 

А потом — ожиданье и Машины письма,

И такого, вы знаете, светлого смысла:

«Я счастливая, Аня, погибнуть ни-ни!» —

А меж строк полыхали огни да огни…

 

В тех далёких огнях, в небумажных их жалах

Гибель Маши тогда открывалась уже,

И во днях голубых, и во снах белоталых,

Все тоскливей дышалось вещунье-душе.

 

Безутешна печаль, а надежда исконна,

И когда шелестела жалельщица-весть,

Что без вести пропала боец Барсукова,

Я доверчиво плакала:

«Машенька есть!»

 

Так и есть.

Горький круг совершив поминальный,

Вдруг опомнилось время:

На небе войны

Машин бой одинокий

И пламень прощальный

Столько лет проступали и стали видны…

 

Уж проститься хотела — перо не сдержалось:

Вам знакомо ли имя такое: Бурков?

Воевал вместе с Машей какую-то малость,

И не знаю, по совести, кто он таков.

 

Но недавно письмо мне прислал — и какое!

Будто Вечный огонь — не про Машину честь.

Я теперь уж до смерти лишилась покоя,

У меня в целом свете лишь Маша и есть.

 

Что ему моя Маша?

Мне страшно и больно,

Я страдаю, болею и чувствую я,

Что Бурков подбирается к славе окольно,

Впрочем, только Господь ему будет судья…»

 

И погасло письмо, но дорожкою света

Я успела великую малость пройти

От войны, где отныне хозяйствует Лета,

До судьбы, разводящей живые пути.

 

Бурков

Да, задал он мне работёнку!

Я столько времён извела

На тяжкую эту подёнку —

Добро отделить ото зла.

 

Я шла по прямым коридорам,

Стучалась письмом в адреса,

Надеждой, мольбой и укором

Сзывала на круг голоса

Убитых

И тех, кто вернулся,

Кто помнит, не помня, войну…

Далече мой путь протянулся

Сквозь строгую эту страну

По имени Память.

 

Нескоро,

Осилив и стыд, и тоску,

Я зависть настигла —

Ей впору

На золком висеть волоску,

В пылу обманувших наитий

Готовя свой колкий наскок…

 

Черны паутинные нити,

Но светел любви куполок!

 

Бурков, вы темны от печали,

Душа словно в горькой пыли:

И к смерти не вас назначали,

И славой, видать, обошли.

 

Вот ваши письма к Яну, Нине, Соне,

Никифору, Владимиру, Илье:

Мол, «обойдён наградой,

И на склоне

Честно́й судьбы в обиде,

Не во зле

На командиров, видно, не успевших

Представить всех достойных к орденам,

Да ведь война, а на войне безгрешных

Не видывали,

Но простится ль нам,

Однополчанам,

Если и поныне

Мы почестей себе не воздадим,

Не разутешим собственное имя,

Дожившее до праведных седин?

 

Касаемо Марии Барсуковой

Так полагаю:

Если уж она

И воевала смело и рисково,

Так ведь была такая не одна.

Она сгорела — мы зато живые.

Зачем Марии слёзные слова,

Статьи в газетах, речи кружевные,

Что навсегда для нас она жива?

А подвиг…

Был он, не был —

В том и дело!

Кто подтвердит, душой не покривя,

Что Барсукова именно сгорела?..»

 

И отвечает Андриенко:

«Я».

 

Андриенко

Дело страшное.

Мёртвые сраму не имут,

Но, изведавши тяжесть Господня креста,

Хоть однажды высокие вежды подымут,

Разомкнут хоть на миг неземные уста.

Дело страшное: вместо повинной печали —

Поругание верной солдатской звезды…

Содрогнутся и тяжко вздохнут:

«Умирали

Ради воли, не ради отмерянной мзды».

 

Спи, Мария, под строгим отеческим стягом,

Не томи, не неволь упокоенных вежд.

Во бесовской хуле, во злоречии всяком

Нет ни правды, ни мзды,

ни прощёных надежд.

 

С той великой войны я твой данник навечный:

Братней кровью моей обагряя персты,

Под летучим огнём по огням поперечным

Ты меня унесла со смертельной черты.

 

И осталась одна. О, российская доля —

В одиночку стоять перед чёрной ордой!

Богоданная доля, да милая воля,

Да наследная слава честно́й чередой…

 

Я виновен, Мария, виновен!

Поныне

Меня мучит, томит, убивает вина,

Что посмертное имя твоё — Героиня —

Столько лет потаённо держала война!

 

Может быть, потому и живу незавидно,

Что пред честью твоею в повинном долгу,

Но Бурков!..

За таких мне и страшно, и стыдно,

Им что славы урвать, что куснуть пирогу —

Всё едино,

лишь было бы пышно и сладко,

Пусть остатняя совесть сгорает дотла…

У тебя замечалась другая повадка,

Ты — из лучших,

Мария,

И несть вам числа.

 

Венки

Венки несут по улице, венки —

Утешных слез пречистое прощанье,

И смотрят из калиток старики

В покое поминального прощанья.

 

Когда-то их походная труба

Звала на поле брани неуклонно,

И там стальная смертная крупа

Им разрывала души и знамёна.

 

Бессмертен тот, кто шёл и шёл вперёд,

Оставив Русь за ратными холмами,

Кто тем её святыню уберёг,

Что был убит — и нету его с нами.

 

Бессмертен тот, кто в ранах и пыли

Пришёл с победой, кто домой вернулся!

Он так устал в невиданной дали,

Что только здесь, на родине, очнулся.

 

Бессмертен тот, кто родину хранит,

Детей растит и взращивает нивы —

Иного и не ждёт от жизни дива!

Народ бессмертен.

Тем и знаменит.

 

Автор

Ах, как оно неутолимо,

Веселье весенней зари!

А матушка сушит пугливо

На чёрные дни сухари.

 

Смеясь, вопрошаю я маму:

«Зачем, ведь теперь не война?»

А мама ответствует:

«Знамо,

Другие сейчас времена.

 

А было!..

Тревожная зависть

К домам, где растили детей…

Приму тебя к сердцу — шатаюсь

От тяжести малой твоей.

 

Весною в плетёной корзине

Ты спишь на согретом крыльце,

Пока я в саду, в магазине,

На рынке в Лапшинском конце.

 

Пока от больницы до дому

Бегу на обеденный час

Твою колыбельную дрёму

Проведать, продлить про запас.

 

Прижмусь к тебе ухом: живая?

Живая!

И плачу тайком,

И тюрю толку-согреваю

Голодным своим молоком…»

 

Ах, мама!

Наверное, помню,

Как ты не для зряшных затей

К воскресному

майскому полдню

На праздник сзывала гостей.

 

Я нынче из этакой дали

Могла бы о многом спросить:

Зачем ордена и медали

Стеснялись открыто носить?

 

Зато, словно дивное диво,

Носили меня на руках, —

Светилась домашняя нива,

Явле́нная в древних веках!

 

А я на колене отцовском

Сидела во взрослом ряду —

Не дитятко с розовой соской,

А ровня,

у всех на виду.

 

Ведь вправду сравнялась я жизнью

С победной судьбою страны!

Не зря послужили Отчизне

Солдаты великой войны.

 

Время

Отец и мать повестки получили

И утром потихоньку-полегоньку

В военкомат явились, на собранье

Почтенных стариков отвоевавших.

Они дивились, как их мало стало

Со времени другой такой же встречи,

Поскольку знали:

Время милосердно

Должно быть к тем,

кто не убит войною.

 

Пришли домой с подарками простыми:

Отец — с часами,

Мама — с тёплым шарфом

И с речью молодого военкома

Про ордена из мирного металла,

Но за свершенье подвигов военных —

Мол, запоздали ордена ко сроку,

Не поступили к празднику Победы,

Но лишь поступят — военком приедет

И вручит их в домашней обстановке,

Так будет человечней и почетней…

 

Отец повесил в шкаф пиджак немодный,

Завёл часы и долго слушал время,

Потом сказал:

«А все же нас немало,

Коль ордена не всем поспели сделать».

 

Отец и мать давно не говорили

Между собой о давнем — о войне,

Но тут сказали, как постановили:

«Подорожало времечко в цене».

 

Маманин Курган

В трамвае раскатисто-громком

Сутулились в тесном ряду

Старуха с дитём и котомкой —

Чужие, видать, в городу.

 

Старуха спросила: «Мамаев

Не скоро ль? Уж ты подмогни!»

Дитя повторило:

«Маманин!»

Я вышла, и следом — они.

 

Тихонечко двинулись рядом

По тяжким высоким кругам

Туда, где исплаканным взглядом

Встречает Маманин курган.

 

Вековей

На круг возвращается птица,

И всякий блуждающий ветр

На круги своя́ возвратится —

Пусть в нетях останется век.

А с ним удалое безбожье,

И предков сквозной непомин,

И тайна, простая до дрожи,

О всех убиенных без вин.

Не скоро явиться герою,

И я не пророк, не хваток,

Но, словно былиной, укрою

Родной православный восток

Покорным платком вековушки:

Авось не сметёт вековей

Свечей золотые макушки

И маковых белых церквей…

 

В ребрах

Не в бревнах церковь, сказано, а — в ребрах.

Бреду,

бреду по выжженной гряде,

Укрывшей бревна, что купались в реках,

Потом в артельной маялись страде,

Всходили над землёю колокольней,

Оградою взлетали, алтарём…

Ковыль сберёг свои седые корни,

Стоит у врат незримых вратарём.

Распалась деревянная былина,

Сражённая пожаром иль ордой,

Но все-таки Отчизна —

не чужбина,

Бреду и я своею чередой

По этой древней,

этой чёрной глине,

Под солнцем старорусским чуть дыша,

Но вздох хотя б единый

О святыне

Есть в ребрах —

Есть бессмертная душа.

 

Братья и сестры

О, сколько сияет и гаснет имён

На пажитях неба и тверди,

На музыках старых и новых времён,

На тайнах рожденья и смерти!

 

Мы вместе летим

по вселенским кругам

Движения к Отчему дому,

Мы слово любви соберём по слогам,

Поклонимся слову родному.

 

Над всеми Господь свою руку простёр,

Утешим же в свете приявших

Друг друга, как братьев своих и сестёр,

В народной судьбе просиявших.

 

Послесловие

В покое тела и души,

В честно́м призоре —

Чего желать в своей тиши,

В своём соборе?

Ни высоты, ни красоты,

Но — благостыни.

О, Господи!

Твои — цветы,

Твои — полыни!

 

Твои и воды, и пески

В истоко-устьях,

Лады восторга и тоски

Во светогуслях.

 

Вся эта долгая юдоль

Души и тела,

Где жизнь приемлется, как боль,

Где нету дела

Честнее смерти.

 

Наступил 2000 год. Много прошло времени и со дня подвига Маши, и с тех дней, когда поэма получила прекрасное живое завершение: в канун 45-летия Великой Победы в парке имени Гагарина воздвигнут памятник павшим, и среди имен героев на обелиске — имя Марии Барсуковой. И самое трепетное: указом правительства Мария Федоровна Барсукова награждена орденом Отечественной войны (посмертно).

Свеча Марии светло горит и на земле, и в вечности…

Т. Батурина

 

Босоногий гарнизон

Подвиг пионерского отряда Ляпичевской семилетней школы, действовавшего нелегально в придонских хуторах, описан в книге Виктора Дроботова «Босоногий гарнизон». Все мальчишки учились в начальной школе. В пионерском «гарнизоне» было 17 ребят. Старшему из них Аксёну Тимонину, председателю совета отряда, было 14 лет, младшему, Сёмке Манжину, минуло всего 9 лет. Мальчики в тайне от взрослых занимались военным делом в займище. Там нашли боеприпасы, таскали их в село и прятали за речкой, чтобы оказать помощь красноармейцам. Обучались стрельбе, мишенью был портрет Гитлера. Фашистам, когда они пришли в село, вредили как могли. Четверо из них (Аксён и Тимоша Тимонины, Серёжа Соколов и Федя Силкин) знали о раненом офицере, спрятанном в займище. Не раз пробирались к амбарам, где фашисты хранили посылки. Добытые продукты переправляли офицеру. Чтобы выкрасть оружие, Максим Церковников забрался в автомашину, выбрасывая из неё автоматы. Немцы заметили его, но Максиму удалось скрыться. Мальчики были раскрыты фашистами. В ночь на 7 ноября 1942 года арестованных мальчишек побросали в машину, в которой возили мясо. Уже стояли морозы. Дети были избиты, разуты, раздеты, все в крови, их швыряли в кузов, как поленья. Их родителей немцы погнали рыть яму. Мальчиков разделили на группы по пять человек. И отводили за стену, где их расстреливали.

 

Аверинская драма

Слушайте, люди, печальный рассказ.

Были фашисты когда-то у нас.

В наших домах кровопийцы те жили.

 

Там, где в колхозе силосная яма,

днём разыгралась кровавая драма.

Драма кровавая, жуткая драма:

стала могилой силосная яма.

 

Десять мальчишек бандиты убили.

В яму, как кошек, бедняжек зарыли.

Десять мальчишек: Ивана, Семёна,

Васеньку, Колю, Емелю, Аксёна.

 

Руки пред казнью бандиты связали,

пули фашистов сердца пронизали.

Горько рыдали их мамы.

Нет! Не забыть нам аверинской драмы.

М. Попов

 

Герои и судьбы. Босоногий гарнизон

Памяти пионеров-героев, бойцов «Босоногого гарнизона»,

погибших от рук фашистских карателей в дни Великой Отечественной Войны:

Егоров Николай — 12 лет,

Горин Василий — 13 лет,

Тимонин Тимофей — 12 лет,

Тимонин Аксен — 14 лет,

Егоров Василий — 13 лет,

Манжин Семен — 9 лет,

Назаркин Никифор — 12 лет,

Махин Иван — 11 лет

Головлев Константин — 13 лет,

Сафонов Емельян — 12 лет.

 

По ком звонишь ты,

Колокол?

По ком прощальный звон?

И зелено, и молодо…

Бесстрашный гарнизон…

 

Войны клыки кровавые.

Враги со всех сторон.

Но наше дело правое,

И штык наш заострён.

 

Не будет грязь фашистская

Коптить и пачкать свет.

Победа наша

Близкая.

Войне, фашизму — нет!

 

Туман стоял над займищем.

Шёл мелкий чёрный дождь.

Здесь говор чуждый, лающий…

Пожаров алых дрожь.

 

Запомнить то немногое…

Ветра…

Да край родной…

Здесь детство босоногое

Оборвано войной.

 

Расстреляны — подкошены

Травинки-малыши,

И саваны наброшены —

На Небо поспеши.

 

Земля родная, милая

Великая страна…

Здесь души белокрылые.

И проклята война.

В. Успенская

 

Алексей Ващенко (1921–1942)

5 сентября 1942 г. в ходе ожесточённых боёв за Сталинград совершил свой бессмертный подвиг военнослужащий 272-го стрелкового полка 10-й дивизии войск НКВД двадцатилетний красноармеец Алексей Егорович Ващенко. Алексей Егорович Ващенко был белорусом, уроженцем Городокского района Витебской области (колхоз им. К.Е. Ворошилова Селечанского сельсовета). В этот день, продолжая непрерывную трёхдневную круговерть немецких атак на Опытную станцию и ответных контрударов воинов-чекистов, бой развернулся на западных скатах высоты 146.1. Державший здесь оборону 2-й батальон 272-го стрелкового полка (командир — старший лейтенант Д.П. Ступин), поддерживаемый сводным батальоном 91-го полка войск НКВД по охране железнодорожных сооружений, уже не раз поднимался в атаку, выбивая немцев из окопов и дзотов. Четыре дзота были уже уничтожены. Но оставался пятый, стрелявший во фланг наступающей роте младшего лейтенанта С.И. Борисова. Именно в этот момент, по воспоминаниям командира 10-й дивизии войск НКВД полковника А.А. Сараева, и поднялся раненый Алексей Ващенко. С возгласом «За Родину!» он бросился на амбразуру дзота. Вражеский пулемёт замолчал, а выигранные благодаря жертвенному подвигу Ващенко мгновения позволили его товарищам добежать до позиций немцев и штыками переколоть более двух взводов их пехоты.

 

Жертва Алексея Ващенко

(5 сентября 1942 года)

 

Во вселенских сетях бытия

Быт полка лишь одна ячея,

Да и та расслоилась на роты.

В чистом поле прямые бои,

В Сталинграде кривые бои,

Городские бои-повороты.

 

Что ни площадь — свинцовый сквозняк.

Что ни стогна — смертельный просак.

Каждый дом упирается рогом.

Алексей! Между злом и добром

Твоя рота идёт напролом.

Твоя рота отмечена Богом.

 

Что за чёрт твою душу засёк!

Это ад приоткрыл свой глазок,

Это дзот распластал твою роту.

Ни вперёд, ни назад, хоть убей.

Так, видать, и живём… Алексей!

Жизнь твоя подбирается к дзоту.

 

Так воскрес в тебе Бог-Человек

И закрыл своим телом навек

Амбразуру всезрячего дзота.

Во вселенских сетях бытия

Это место — одна ячея.

Заняла ячею твоя рота.

 

Там, на небе, меж злом и добром

Дух твой светлый рванул напролом

На мятежное вражье светило.

А на нашей на грешной земле

Твоё тело внизу на земле

Тот небесный рывок повторило.

Ю. Кузнецов

 

* * *

Вовек не забудет советский народ,

как насмерть стояла пехота,

как Ващенко грудью закрыл пулемёт

в бойнице немецкого дота…

 

Недаром зовут сталинградцами нас.

Мы город родной отстояли,

не дрогнули в грозный, решительный час,

священную клятву давали.

Л. Ошанин

 

Рубен Ибаррури

Рубен Ибаррури (1920–1942), командир пулемётной роты отдельного учебного батальона 35-й гвардейской стрелковой дивизии 62-й армии Сталинградского фронта, гвардии капитан. Родился 9 января 1920 года в посёлке Соморростро Страны Басков (Испания) в семье одного из основателей Коммунистической партии Испании Хулиана Руиса и знаменитой революционерки, будущего генерального секретаря партии Долорес Ибаррури. По национальности баск. С раннего возраста участвовал в политической борьбе. После ареста матери в 1935 году приехал в Советский Союз. Учился в школе фабрично-заводского ученичества (ныне — Московский технологический колледж), работал на заводе. Затем поступил в военную авиационную школу, но уже в 1936 году отправился в Испанию, где на стороне республиканцев принял участие в гражданской войне против франкистов и интервентов. В 1939 году вновь приехал в Советский Союз. К началу Великой Отечественной войны окончил Московское пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР (ныне — Московское высшее военное командное училище).

С первых дней войны Рубен вступил в Красную Армию. За героизм, проявленный в бою за мост у реки Березина под городом Борисовом, он был награжден орденом Красного Знамени. Во время Сталинградской битвы, летом 1942 года, лейтенант Ибаррури командовал пулемётной ротой. 23 августа рота лейтенанта Ибаррури вместе со стрелковым батальоном должны были сдержать наступление немецкой танковой группировки у железнодорожной станции Котлубань. После гибели комбата Рубен Ибаррури взял командование на себя и поднял батальон в контратаку, которая оказалась успешной — враг был отброшен. Однако сам лейтенант Ибарурри был в этом бою ранен. Его отправили в левобережный госпиталь в Ленинск, где герой скончался 4 сентября 1942 года. Похоронен герой был в Ленинске, но позже его перезахоронили на Аллее Героев в центре Волгограда. Звание Героя ему присвоили в 1956 году. Долорес Ибаррури не раз приезжала на могилу сына в Волгоград.

 

Герою

Четырнадцать раз пулеметная рота

Отбила атаки врага.

Четырнадцать раз, раскалив пулеметы,

Его обращала в бега.

В огне Сталинград, за чертою лазури,

И этой тяжелой порой

Сильней его любит Рубен Ибаррури,

Солдат Сталинграда, герой.

 

Еще не успели остыть пулеметы,

Как вновь бушевать огню.

Опять отбивает атаку рота —

В пятнадцатый раз на дню.

А бурая степь была раскаленной,

Дымилась за Дар-горой,

…Упал на солдатскую землю орленок,

Рубен Ибаррури, герой.

 

На площади Павших Борцов батальоны

Идут, а трубы поют.

Идут полки, развернув знамена,

Гремит орудийный салют.

Идут повсюду землей родною

Мужество, Сила, Страсть.

И радость в нетленном сердце героя,

Словно звезда, зажглась!

 

Новых деревьев льется прохлада,

Солнце их золотит,

И над бессмертной землей Сталинграда

День молодой летит.

А. Прокофьев

 

Рубен Ибаррури

Рубен был весёлым мальчишкой,

В затеях находчив и смел,

Читал он испанские книжки

И песни испанские пел.

 

Друзьям своим верным в Артеке

Их пел со своею сестрой

И с морем сдружился навеки

Под древней зелёной горой.

 

Но громко завыли сирены,

Нарушив счастливые сны,

И кончилось детство Рубена

У дымных развалин войны.

 

Посыпались бомбы со свистом,

Горела Гренада во мгле

Рубен бил в Мадриде фашистов,

А после — на русской земле.

 

Сражался за счастье Гренады

В огне сталинградских руин,

Командовал храбрым отрядом

Испании доблестный сын.

 

Держала позиции рота.

Рубен защищал Сталинград,

Свинцовым огнём пулемётов

Врагов отметая назад.

 

Летели пробитые каски,

Гремел огневой ураган,

Его пулемёт по-испански

Дал очередь: «Но пасаран!»

 

Враги! К Сталинграду — ни шагу!

Не дрогнул в руках пулемёт.

С тех пор под седым Аю-Дагом

Артек о Рубене поёт.

Л. Кондрашенко

 

Рубен Ибаррури

Я не знал, что Рубен Ибаррури

был со мною в одном полку.

Волга. Степь. Оглохшая буря.

И затишья обвальный гул.

 

Нас прижали у Самофаловки,

хутор Власовка — прах и тлен.

Стыли черными катафалками

уцелевшие ребра стен.

 

— Надо выстоять, выстоять, выстоять!

Каждый — камнем, железом стань,

но не сдай в этой сече неистовой

станцию Котлубань.

 

Котлубань — это нерв Сталинграда.

Котлубань, стань фашистам преградой!..

Так своей говорил пехоте

(в битвах голос его огрубел)

командир пулеметной роты,

искроглазый испанец — Рубен.

 

Ему руку свинцом пронзило,

жажда мучает — нету сил.

Но ложился опять за «максима»

и косил фашистов, косил!

 

Как тогда, в родной Каталонии,

как тогда, в декабре, под Москвой...

А врагов... колонны, колонны,

танков грозный и сытый вой.

 

Шесть атак отбили гвардейцы,

шесть смертей пережил любой,

шесть сердец билось в каждом сердце,

чтобы снова рвануться в бой!..

 

А его рубанула косая

неба стынущей синевой,

и бойцы, командира спасая,

в медсанбат принесли его.

 

Что ж ты делаешь, смерть-уродина?!

Отпусти его, пожалей...

Он послужит России-родине

И Испании милой своей.

 

Но глаза его сводит узко

нестерпимая мука ран.

— Не пройдут... — шепчут губы по-русски.

По-испански: — Но пасаран!..

 

Не прошли! И навек не закроет

это имя безвестная мгла.

Золотая Звезда Героя

на могилу его легла.

 

И легли еще белые нити

на висках у Долорес...

Годы мои, сохраните

улыбку его и голос!

 

Строка моя запоздалая,

вернись в тот огненный год,

гвардейское знамя алое,

зови меня снова в поход!

 

И сердце мое, разрывною пулей

колотись в пробитом боку!..

Я не знал, что Рубен Ибаррури

был со мною в одном полку.

И. Кучин

 

* * *

Я не был в Гренаде и не был в Мадриде,

Испанскую землю ни разу не видел.

Не знаю, какие там зори, закаты,

Не знаю, какие росли там ребята.

Но знал я еще в пионерском отряде

Прекрасную песню о дальней Гренаде.

 

О том, как давно, на гражданской войне,

Украинский хлопец, с клинком, на коне

Пошел за свободу с врагом воевать,

«Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать».

 

Хорошая песня, большой в ней накал

Да хлопец в Гренаду живой не попал.

Сняла его пуля в атаке с седла,

Но песня его до Гренады дошла.

 

Узнали в Испании люди простые,

Как шли умирать за их счастье в России...

А годы свершали свой марш по планете,

Солдатами стали вчерашние дети.

 

И здесь вот, у Волги, в дни яростной бури,

Услышал я имя — Рубен Ибаррури...

Ходила в окопах молва в Сталинграде,

Что сам он родился в далекой Гренаде,

Но в час испытаний, как Родину-мать,

Пришел он Советский Союз защищать.

 

Рубен Ибаррури командовал ротой,

Что насмерть стояла на голых высотах.

Зажатая танками слева и справа,

Она не пустила врагов к переправам.

Но, выстояв на битве, под ливнем металла,

В бою командира она потеряла.

 

Упал лейтенант, сжав горячий наган,

Лишь крикнул: «Товарищи, но пасаран!»

Гвардейцам понятно испанское слово,

И шквал пулеметный обрушился снова.

На серые танки, на немцев колонны,

Но лезут враги…

на исходе патроны…

Замолк пулемет у бойца в амбразуре.

И, ранен смертельно, встает Ибаррури…

 

…И новое время, и новая дата.

Светает на площади Павших Борцов.

Иду я по скверу.

Бьет ветер в лицо.

Вот красный уральский нетленный гранит,

Под этим гранитом испанец лежит.

Лежит не один, в могиле их трое —

Испанец-герой, два советских героя.

В бою их сдружила солдатская служба,

Бессмертна в веках та великая дружба.

Н. Ткачёв

 

Побратимы

Михаилу Светлову

 

Мы шли Сталинградом, была тишина,

был вечер, был воздух морозный кристален.

Высоко крещенская стыла луна

над стрелами строек, над щебнем развалин.

 

Мы шли по каленой гвардейской земле,

по набережной, озаренной луною,

когда перед нами в серебряной мгле,

чернея, возник монумент Хользунова.

 

Так вот он, земляк сталинградцев, стоит,

участник воздушных боев за Мадрид…

 

И вспомнилась песня как будто б о нем,

о хлопце, солдате гражданской войны,

о хлопце, под белогвардейским огнем

мечтавшем о счастье далекой страны.

 

Он пел, озирая

родные края:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!..»

 

Но только, наверно, ошибся поэт:

тот хлопец — он белыми не был убит.

Прошло девятнадцать немыслимых лет —

он все-таки дрался за город Мадрид.

 

И вот он — стоит к Сталинграду лицом

и смотрит, бессмертный,

сквозь годы,

сквозь бури

туда, где на площади Павших Борцов

испанец лежит — лейтенант Ибаррури.

 

Пассионарии сын и солдат,

он в сорок втором защищал Сталинград,

он пел, умирая,

за эти края:

«Россия, Россия, Россия моя…»

 

И смотрят друг другу в лицо — на века —

два побратима, два земляка.

О. Берггольц

 

Последнее лето

Долорес и Рубену Ибаррури

 

Испания, далекая страна!

Долорес — просто женщина. Представим,

Как пережить ту весть смогла она,

(Вмиг локон стал белее, чем стена!)

Узнав, что ничего нельзя исправить,

Что сын скончался от смертельных ран

В заволжском лазарете. Так ли это?

Отважный баск, советский капитан,

По материнским меркам — мальчуган!

 

Последним стало для него то лето.

А если б он не покидал Мадрид?

Ах, если б! То узнали они вместе,

Что враг на Волге начисто разбит

Там, где великий город. Как гранит,

Но… оказался сын в том самом месте.

Рубен Руис, тебе лишь двадцать два!

Вдруг пулемет в атаке захлебнулся.

 

Как далеко Мадрид! И далека Москва.

Запомните!

Всего лишь двадцать два

И в строй к бойцам он больше не вернулся!

О чем успел подумать он, когда

Смешалась кровь с песком полупустыни?

Это потом — Геройская Звезда,

(Он не узнает это никогда).

 

Как медленно в бинтах кровь баска стынет

Не ветер треплет веточки берез,

Где обелисков строй, как для парада.

То мать Пассионария без слез

Ласкает нежно прядь родных волос

Бесстрашного героя Сталинграда.

Л. Строкова

 

Трое в песне одной

Волгоград… Город подвига, гордая память истории,

Закаляющая мужеством человеческие сердца.

Как с тобой в поединке, в огне силы смерти не спорили,

Даже смерть всемогущую ты превратил в мертвеца.

 

На тебя низвергался из пушек огонь с небосвода ли,

Всюду, всюду на крыльях черно-траурные кресты,

Но, истерзанный в битве и танками, и самолетами,

И разрушенный бомбами, выстоял! Выстоял ты!

 

Сколько здесь похоронено тех, что зовешь ты героями,

Что твоей, Волгоград, удостоены вечной любви.

На граните надгробья я надпись читаю. Здесь трое их.

Здесь испанец, татарин и русский. Здесь дети твои.

 

Не в испанской земле спит Рубен Ибаррури, а около

Волжских, ставших навеки родными, крутых берегов.

И откуда же львиная сила берется у сокола

В миг, когда он, не дрогнув, встречает заклятых врагов.

 

Имена я читаю трех соколов непобедимых:

Русский — Каменщиков. Он грознее всех молний и гроз.

Рядом с летчиком русским татарин Фаттахутдинов,

Что зовется Хафизом — в татарской деревне он рос.

 

…И Хафиз, и Владимир с Рубеном в могиле спят братской.

Словно кровь их впиталась в надгробия красный гранит.

Спите, рыцари братства, в священной земле Волгоградской.

Трое в песне одной. И ничто вас не разъединит!

Самат Шакир

 

Одиссея испанского мальчика

В поэме использованы документальные источники, народные песни, воспоминания родных Рубена, свидетельства очевидцев и участников испанских событий 1936—1939 годов.

 

Три мелодии пролога

Испания, Испания,

Падучая звезда,

Не уходи из памяти,

Останься навсегда!

 

Испания, Испания,

Из песен ты и гроз,

Испания — из пламени,

Из мужества и слез.

 

От юга и до севера

Дымилась ты в золе,

Сыны твои рассеяны,

Как искры, по земле.

 

Забудется и вспомнится

Та боль и маета.

Когда она исполнится,

Испанская мечта?

 

Бесчисленные множества

Трагедий у любви.

Вы не теряйте мужества,

Товарищи мои!

 

Затихла под оливами

Полночная страна,

Но с красными оплывами

Является луна.

 

Не уходи из памяти,

Останься навсегда,

Испания,

Испания...

Ис-па-ни-я...

 

Песня погибших за Испанию

Мы погибли за нашу Испанию.

Мы — это бойцы Интербригады.

Мы — это испанские рабочие

и крестьяне,

священники

и коммунисты...

Мы — это русские и немцы,

итальянцы и французы,

американцы и венгры...

Мы — это Мате Залка.

Мы — это Ральф Фокс...

Мы — это Ганс Боймлер...

Мы — это Гарсиа Лорка,

Мигель Эрнакдес,

Нино Нанети...

Мы — это... нас не перечислить.

Сколько потом погибло в борьбе с фашизмом,

Но мы погибли в Испании.

Над нами, как знамя, пылают два слова:

No pasaran! *

И мы говорим:

Живые, мужайтесь!

*Они не пройдут! (испан.).

 

Молодые надежды

Новый год обдувает лица,

И мерцают огнями окна.

Эти трое идут в молчаньи.

И трепещет за их плечами

Золотистый и синий воздух.

По мерцающему Мадриду

Молодая мечта проходит

О Всеобщем рабочем братстве.

 

«Да, работающие безмерно,

Неоглядно, бессчетно, тяжко

Отковать должны себе Счастье!» —

Повторяет Рубен как песню, —

Сын шахтера и внук шахтера.

 

Рядом с ним — его друг, товарищ,

Рядом девушка, та, с которой

Ему солнечно и тревожно.

Он особенно остро слышит

Ее нежность, ее дыханье,

Эту девичью строгость линий,

Эту гордость бровей высоких.

 

Он особенно остро слышит:

Неспокойно сейчас в Мадриде.

Смутно порохом пахнет воздух.

Даже порохом пахнут звезды.

 

И цветок по имени Нежность

Так некстати сейчас в Мадриде,

Так в Мадриде сейчас некстати,

Где навстречу рабочим людям,

Поднимающим взгляд тяжелый,

Ненавидя, идут другие.

 

Те другие в кожаных куртках,

И в глазах их сытая наглость.

Им в межбровье знак превосходства

Так впечатан, что аж дымится.

С полноценностью носорогов

Они ходят и бьют наотмашь

По лицу, по глазам, под сердце

Всех, кто чуточку зазевался,

Не приветствуя их явленье...

Да, носком сапога под горло.

 

Им диктатор их нужен старый *

Или новый — не все равно ли,

Только б он утвердил порядок

Всех вещей и явлений в мире.

А другое им ненавистно.

 

* Прима де Ривера — диктатор, свергнутый в 1930 году. Его сын —Хосе Антонии прима де Ривера — вождь испанских фалангистов

 

И свою ощущают силу

Лишь тогда, когда кто-то колет

В темя их, и они боятся...

Эй, учитель, — печальный рыцарь!

Что?! Не хочешь снимать ты шляпы

Перед ними? Ах старикашка,

Тощий пес! Так лети ж давай-ка

Головою на мостовую.

Их еще и не так уж много.

И полиция смотрит в оба.

Смотрит в оба, и все сквозь пальцы.

 

Бой готовится незаметно.

Бой готовится каждодневно.

И цветок по имени Нежность

Так некстати сейчас в Мадриде,

Так в Мадриде сейчас некстати...

Да еще каждый раз надолго

Отлучается мать. В Мадриде

Остаются Рубен с Амайей.

 

...Вот и нынче она в отъезде

Где-то... Где? Далеко ли? Что с ней?

Не попала ль в лапы жандармов?

Но вбежал взволнованный Ветер.

Крикнул: «Быстро!.. Рубен... Амайя...»

—   Что? Куда?.. Что с тобой, Виенто? *

—   Все поймете потом... Скорее.

Все на месте поймете... Быстро!

* Ветер (исп.).

 

* * *

В светлой комнате незнакомой

В незнакомом каком-то доме

Люди тесно сидели, молча.

Были лица бледны, серьезны...

И стоял на столе приемник.

 

Вдруг из шорохов и из хрипов —

Из неясных созвучий мира

Голос страстный возник... Знакомый.

— «Это что же?» — «Москва». А голос?..

Голос мамы... Рубен вдруг понял:

«Ну конечно же, это мама!»

 

«Ка-ма-радос» — родные нотки

Из Москвы домой прилетело.

«Ка-ма-радос» — знакомые нотки

Обжигали Рубену сердце.

«Ка-ма-радос» — звучало в мире.

 

Из Москвы летела надежда,

Как звенящая птица — песня.

Значит, мы не одни на свете!

«Камарадос!» — сказала мама

По-испански земному шару.

И какой-то всемирный отклик

По земле пролетел, как ветер.

Камарадос... Комрад... Товарищ!

 

Второе прощание с родиной

Священный сговор правительств

против своих народов.

Тяжкая цепь предательств.

Последний глоток свободы...

 

Боевая армия Эбро

Отступала, солдат теряя,

Истекая народной кровью.

Каталония задыхалась

От тяжелого смрада битвы.

 

Но в горячем порыве воли

Генерал Модесто, решившись,

Бросил армию в наступленье.

Неожиданное свершилось,

 

И мятежники побежали.

Переправившись через Эбро,

Шли в прорыв полки боевые,

Поредевшие, но живые.

 

И в неистовом напряженьи,

Сжавши рот и глотая слезы,

Шла Республика в наступленье

Словно пламя любви и скорби

 

Каталонией прокатилось.

И последняя песня боя

Прозвучала, как крик прощанья,

Крик отчаянья безоружных.

 

И в течение месяцев долгих

Защищала армия Эбро

Отвоеванное пространство.

Шаг за шагом и пядь за пядью

Оставляли бойцы угрюмо,

Шаг за шагом и пядь за пядью...

Горы, каменные дороги —

Все покрыто испанской кровью.

 

И Виенто с Рубеном тоже

В этом вареве были. Тяжко

Покидать им родную землю.

Вот идут они среди тысяч

Обгоревших и пропыленных,

Потемневших бойцов Модесто.

И качанье плечей беззвучно.

По дороге идет молчанье.

 

Так идут они. Шаг за шагом

Приближается к ним граница

Между Францией и отчизной.

Редко кто обернется. С ними,

Впереди них идут крестьяне.

Перевернутые повозки,

Развороченный скарб, воронки

Им сопутствуют в той дороге.

И фашистские самолеты

Нависают внезапно в небе.

И снижаются, и стреляют.

 

По солдатам и по крестьянам,

По живым и бегущим точкам,

По старухам, по малым детям,

По лежащим, по безоружным

Пробегает свинцовый ливень.

Асы Гитлера, асы смерти,

Птицы черные Муссолини

С наслажденьем ведут охоту;

 

С высоты грозового неба,

Ощутив свое превосходство,

Бьют в каком-то глухом азарте,

Бьют с холодным сухим расчетом

По живым и бегущим точкам,

Будто там и не люди вовсе,

Не крестьяне там и не дети...

Как легко нажимать гашетку!

Миг. И огненные пунктиры

Начинают стучать в пространстве

По живым и бегущим точкам.

Начинают стучать о землю.

И бегут вулканчики пыли.

Настигают и веселеют

Те, что бьют, почти что не целясь:

Слишком густо — не промахнешься!

 

...Ощутив свое превосходство

Или, может быть, первородство,

Они игры свои продолжат,

Насладятся своей охотой

Под Парижем и под Варшавой,

И на Киевском пыльном шляхе,

На Орловской большой дороге

И под Тулой, и под Смоленском...

И под Харьковом, там, где были

В гуще беженцев мы, мальчишки,

Мы, явившиеся недавно

И увидевшие в начале

Всех начал — людское страданье,

Кровь людскую, жестокость мира

На земле и в оскале неба,

Пожиравшего безоружных.

 

Нажимающие гашетку,

Разве знали они о зернах,

О тяжелых зернах возмездья,

Что, в земле томясь, набухали,

В каменистой еще, в испанской.

Там, где рядом с Рубеном молча

Побледневший стоял Виенто,

Не желая от пуль скрываться.

 

Рыжий парень, высокий, тощий, —

Кожа зло обтянула скулы.

Он стоял под дождем свинцовым

Посреди дороги и плакал

От бессилья отомстить им,

От бессилья прервать охоту

Этих бешеных птиц, от страстной,

Безысходной любви к отчизне,

 

К братьям падающим, к испанцам,

К каменистой земле и к Эбро,

Что уже позади осталась.

И Рубен почувствовал тоже,

Что в груди закипает горе,

Что в глазах закипают слезы,

Но сдержался он, не заплакал.

Врезал ногти себе в ладони,

Кулаки сжимая. Виенто

Был из жести, Рубен не видел,

Чтобы тот когда-нибудь плакал...

В мире лапы ползли паучьи,

Угрожая земле и людям.

 

Нет, не символы! Этот ужас

Ощутил он нутром и болью,

Существом всем своим и кровью.

И ему вдруг стянуло кожу

На щеках и на лбу. И как бы

Он в себе услышал свой голос:

«Я убить чудовище должен...

А иначе не знать мне жизни».

 

На границе, рванувшись нервно

И как будто на миг ослепши,

Друг Виенто упал на землю.

«Мы вернемся, ты слышишь, мама, —

Говорил он земле испанской,

Прижимаясь к щеке корявой,

Прижимаясь к лицу отчизны. —

Мы вернемся еще, ты слышишь?»

Гнев пылал и твердел. Испанцы

Уносили с собой в изгнанье

Это тяжкое бремя гнева.

 

Аржелес

Влажный ветер с ночного моря

Проникал в бараки. И пахло

В полумгле Средиземным морем.

В тесноте на высоких нарах

Рядом были друзья. Виенто

Говорил разорванно фразы,

Точно в полубреду, болея.

 

— Нет, Рубен, немыслимо, слышишь,

Потерять Испанию нашу...

Мы ее отстоим, вернемся.

— Да, вернемся, — Рубен промолвил, —

Потерять ее невозможно.

И не будет этого. — Пахло

В полумгле Средиземным морем.

Тишина. И дыханье спящих.

 

— А какие, ты помнишь, горы, —

Говорил Виенто, — по цвету?

...Каталонские... Темно-серый

Цвет у них. И плывут, как тучи.

Арагонские горы в рыжих

И оранжевых переливах,

А на севере — голубые...

Есть ведь и голубые горы.

Цвет им дарят горные сосны.

Тихо светится над ущельем

Голубая сосна... Я вижу...

 

* * *

Аржелес прислонился к морю.

Неприютный клочок вселенной,

Обнесенный колючей нитью.

Дождь. Скопленье военнопленных.

Дух тяжелый. И лихорадка.

Были стиснуты в этом месте

Рыбаки, шахтеры, крестьяне —

Те, кто дрался в армии Эбро.

 

Дни тянулись. Тянулось море

В бесконечность. Рубен метался,

Умирало в неволе сердце.

«Так не могут кончаться войны

Справедливые», — он подумал.

 

Гул приливов и гул отливов.

Можно так, пожалуй, привыкнуть

К страже, к проволоке, к похлебке.

И осталась за дымной гранью,

За туманами, за дождями —

Каталония, где сражались,

Рисковали и где был сладок

Тот последний глоток свободы.

 

И Виенто согласен с другом:

«Лучше было бы там погибнуть,

Чем сидеть здесь в дыре вонючей,

Жрать баланду, и постепенно

Превращаться в свиней, и даже

Наслаждаться, коль не пристрелят. —

У Виенто дрогнули скулы. —

Мы — испанцы, мы так не можем».

 

«Мы — испанцы», — Рубен подумал.

По-другому, чем раньше. Остро

Новым смыслом слова блеснули.

— Знаешь, надо уйти отсюда, —

Он сказал Виенто, — быстрее.

Не откладывать. Будет поздно.

— Я хоть завтра. Но как, скажи мне?

— Надо случай искать. Он будет.

 

И Виенто взглянул на друга

С удивлением, как в Мадриде

В день, когда он Рубена встретил.

Тот казался другим. Сегодня

Что-то в нем опять изменилось

Незаметно, неуловимо,

В этом сыне Пассионарии.

А давно ли его, мальчишку,

По Мадриду водил Виенто,

Обучал продавать газеты!

 

* * *

Им бежать удалось. В тумане

Утонуло все побережье.

Ночь была слепой и белесой,

Непросвеченной, мутной, мокрой.

Липко полосы обтекали

Лица двух беглецов. И глухо

Где-то близко дышало море

Неочерченно, точно вечность.

 

Было сладко душе и жутко

От безгласности этой ночи,

От неясности и свободы.

Шли они — Рубен и Виенто,

Неприкрытые, без оружья.

Отрешенно, незащищенно,

Шли упрямо два человека.

Два товарища, два испанца.

 

И на мокрой земле лежали,

Притаясь, прислонясь друг к другу,

Две живых человечьих искры.

Они были нужны друг другу

В эту ночь, где все направленья

Перепутались. Все смешалось.

И любили они друг друга

В этот миг, как сто тысяч братьев!

 

В грозном мире, в туманном мире

Каждый шаг был теперь опасен,

Каждый миг прокалывал сердце.

Осторожность и напряженность,

Осмотрительность и отвага,

И почти звериная зоркость,

И чутье звериное...

Это было как бы взамен оружью.

 

Пробираться решили к порту.

Корабли там, рыбачьи шхуны.

Может, выйти удастся в море.

И тогда унесет их море,

И в свободном его потоке,

И в могучем его пространстве

Можно выдохнуть будет громко,

Можно будет крикнуть: «Свобода!»

 

Жажда им захлестнула горло,

Жажда жить. На вторые сутки

На патруль они напоролись.

И, услышав вдруг хриплый окрик,

Отшатнулись и побежали.

Но Виенто догнала пуля.

Он упал, остроликий, тощий,

Длинноногий бунтарь Виенто.

 

И в лице его, вспыхнув слабо,

Затеплела на миг обида

И в зрачки ушла и исчезла.

Он лежал головою к тонкой

И волнистой линии, землю

Отделявшей от моря. В беге

Как споткнулся Рубен и замер,

Наклонился, взглянул на друга.

Будто нити его держали,

А Виенто не отпускал их.

Нити были еще живыми.

 

Что-то долго в Рубене ныло

И боролось, пока сумел он

Оторваться, бежать, исчезнуть.

Это «долго» длилось мгновенье.

Он рванулся: «Прощай, Виенто!»

 

И потом он, один оставшись,

У стены какого-то дома,

К ней прижавшись, рыдал беззвучно.

И никак не мог он привыкнуть

К этой смерти: «Прости, Виенто!»

Друга похоронить не смог он.

И остался тот вечным ветром,

Вечным ветром в огромном мире.

 

*        *        *        *

А Рубен непрестанно слышал

Гул, ему наполнявший уши, —

Гул приливов и гул отливов.

Лихорадка его трепала.

Он по Франции брел. Он долго

По дорогам ее скитался.

И ему открывали двери,

И сердца ему открывали

Люди в разных домах. И тяжко

В нем горели слова, вращались,

Превращались в биенье песни.

 

Ода ненависти к фашизму

Я ненавижу ненависть,

Не понимаю ненависть.

Благословляю ненависть —

Ненависть к фашизму,

где бы он ни возник!

 

Выколите глаза мне,

Вырвите мне язык.

Буду биеньем сердца слагать

Оду

Ненависти

К фашизму.

Слышишь, отчизна,

Слышишь, отчизна.

Все, что живет в моем яростном сердце,

Все, что живет здесь, под пламенным солнцем, —

Против фашизма,

Против фашизма...

 

В полях России

Говорит Рубен Руис Ибаррури на первом антифашистском митинге советской молодежи в Москве осенью 1941 года: «...По всей Европе звучат голоса смерти. Прислушайтесь — к мести взывают пепел сожженной Варшавы, развалины Белграда, мертвые доки Роттердама, ограбленные деревни греческих рыбаков... Я — испанец, а рядом со мной сражаются русский и грузин, белорус и казах, украинец и таджик. Вставайте рядом с нами все, кто хочет завоевать себе счастье и свободу. Нас много сегодня на линии огня, а завтра будет еще больше, к нам отовсюду придут наши друзья».

 

Шла война по полям сожженным,

По дорогам земли великой,

По степям, по горам, по рекам.

Шла тяжелым огненным валом,

Неизвестным еще доселе

Даже этим земным пространствам.

 

Воронья не хватало в небе,

Чтоб, снижаясь, кружить над людом —

Над убитыми сыновьями

Многоликой страны Советской,

Над пришельцами — в каждом поле...

 

Войны, черные птицы войны

Столько раз сюда залетали!

И опять над этим пространством

Восплескали черные крылья,

Восплескали огненно крылья.

 

Над березовым нежным цветом,

Над зеленым цветом и синим.

Все горело. Дымился пепел.

Мимо темных разбитых окон,

Мимо сел, мимо школ сгоревших

Ехал в воинском эшелоне

Со своим пулеметным взводом

Командир Рубен Ибаррури.

 

В тесном воинском эшелоне

Продвигались они на Запад,

Направлялись к полям сражений.

На заплеванных, дымных, сизых,

На перронах больших и малых

Провожали женщины милых,

Ненаглядных своих, родимых.

На ветру играли оркестры.

 

Медь гремела. Рубен их видел,

Этих девочек. Этих женщин.

Эти бабьи платки и слезы.

И стояли глаза печали

Над изломанным горизонтом,

Над березами, над домами.

И Рубен ощущал все время

На себе этот взгляд бессонный.

 

«Должен я уничтожить зверя,

А иначе не знать мне жизни», —

Грозным пульсом стучало в сердце.

 

Так он ехал. В стальном потоке,

И в людском потоке суровом,

Слившись с этой рекой безмерной,

В общем пульсе двигалась капля,

Билась капля испанской крови.

И Рубен ощущал дыханье

Всей идущей реки. И был он

Каплей жизни в потоке общем...

 

Рано утром...

Рано утром в дрожащем свете,

Розовеющем и прохладном,

Под высокими облаками

Шла Долорес по Волгограду.

Шла Долорес к могиле сына.

Свет в безмолвии разрастался,

И в упругом движеньи света

Проявлялся великий город.

 

Тишина. Нет еще прохожих.

Влажный вздох, дуновенье с Волги

Пронеслось, покачнувши листья, —

Это вздох реки Незабвенья

Так он вдруг полоснул по сердцу!

 

Волга. Вечность. Стоит Долорес.

Площадь Павших борцов. И камень.

И по камню струится надпись:

 

«Здесь похоронены погибшие в боях с немецко-фашистскими захватчиками при защите Сталинграда: славный сын испанского народа Герой Советского Союза командир пулеметной роты, гвардии капитан Ибаррури Рубен Руис, Герой Советского Союза летчик майор Каменщиков В. Г. и посмертно награжденный орденом Ленина артиллерист капитан Фаттяхутдинов X. Ф.».

В. Лазарев

 

Рубен Ибаррури

Сталинград был охвачен огнем,

В том далеком сорок втором.

И участок земли Иловля — Гумрак

Был отрезан, захвачен... шел враг.

 

Август месяц, жара, жажда, зной,

У фашистов был план основной:

В Сталинград никого не впустить —

И на подступах к городу — разгромить.

 

Молодые курсанты, мальчишки совсем,

Пулеметная рота, отпор дала всем.

На рассвете в атаку пошли,

Но не славу, а смерть там нашли.

 

Рубен Ибаррури вел в бой тех ребят,

Командир и солдаты против мин, канонад.

Шквальным огнем минометов, гранат

Фашистами встречен с ротой солдат.

 

В контратаку пошел Ибаррури,

Страшный бой шел почти до зари.

Немец сдался, оставил свои рубежи,

Но Рубена пуля сразила у самой межи...

 

Сталинград был охвачен огнем,

В том далеком сорок втором.

Подвиг свой совершил иностранец —

Советский герой Ибаррури — испанец.

Л. Живилова

 

«Но пасаран!»

(Памяти Рубена Ибаррури)

Музыка: В. Биберган

 

А мальчик родился в Гренаде.

Он дом свой узнать не успел, —

Последней испанской бригаде

Трубач отступление пел.

Вздымали отчаянье трубы,

И падала навзничь трава.

Бойцы отступали, но губы, но губы

Шептали все те же слова:

 

«Но пасаран! Но пасаран!..»

 

Мальчишка оставил Гренаду,

Мальчишка пошел воевать.

У взорванных стен Сталинграда

Остался навек он лежать.

Дымилась кровавая Волга,

И раненный берег хрипел,

Но все же мальчишка услышал, как громко

Трубач наступление пел:

 

«Но пасаран! Но пасаран!..»

 

Над миром проносятся бури,

Глядят обелиски в зенит...

Испанец Рубен Ибаррури

Над русскою Волгой лежит.

Сон павших не знает покоя,

Им трубы тревогу поют,

Но мы отвечаем им:

«Спите спокойно,

Ребята, — они не пройдут!»

 

«Но пасаран! Но пасаран!...»

Д. Лившиц

 

Василий Зайцев

Василий Григорьевич Зайцев (1915–1991) — снайпер, участник Сталинградской битвы. Слава снайпера пришла Василию Григорьевичу Зайцеву во время Сталинградской битвы. Для нас, бойцов и командиров 62-й армии, за Волгой земли нет. Мы стояли и будем стоять насмерть!» — его слова. Только в период с 10 ноября по 17 декабря 1942 года Зайцев уничтожил 225 солдат и офицеров противника, в том числе 11 снайперов. Особо известным эпизодом стал снайперский поединок Василия Зайцева с немецким «сверхснайпером» майором Кёнингом, прибывшем в Сталинград для борьбы с советскими снайперами. Зайцев не только сам метко стрелял, но и командовал снайперской группой. Он накопил немалый дидактический материал, позволивший позже написать два учебника для снайперов. За проявленное военное мастерство и доблесть командиру снайперской группы присвоили звание Героя Советского Союза, вручили орден Ленина и медаль «Золотая Звезда». После ранения, когда он чуть не потерял зрение, Зайцев снова вернулся на фронт и встретил Победу в звании капитана. 31 января 2006 года прах Василия Григорьевича Зайцева был торжественно перезахоронен в Волгограде на Мамаевом кургане.

 

Василий Зайцев

(легендарному снайперу, Герою Советского Союза посвящается)

 

Небо завешено бомбами тоннами,

Рядом удар — разорвался снаряд,

Пули летят сквозь проёмы оконные,

Я не убит, значит жив Сталинград.

 

Я — дух бесплотный, не слышно дыхания,

Время неспешно течёт сквозь прицел,

Через два дома их штаб — всё внимание

К окнам, дверям, силуэтам их тел.

 

Вот один вышел, дымит сигаретою,

Что — Рождество у вас, музыка, смех?

Нет во мне злобы к конкретному этому,

Я ненавижу до хрипа их всех.

 

Лет пятьдесят, и немалый чин оберста*,

Что ты забыл здесь, на этой земле?

Было тебе хоть когда-нибудь совестно,

За ребятишек, лежащих в золе?

 

Вот ещё двое, подпиты и веселы,

Что вы поёте там? «O Tannenbaum**»?

В тёмное небо ракету подвесили,

Что ж, вышел срок ваш, теперь «аз воздам»…

 

Я — ваша Смерть, мыслей нет, нет дыхания,

Спуск плавно выбран, ну, Вася, давай.

Выстрел, второй, третий — вот наказание,

Три вражьих жизни отправил за край…

 

Ходу, а то посекут пулемётами,

Ишь как зашлись. Лупят прямо взахлёб!

Стал Сталинград на Кавказ вам воротами?

Стал, не воротами — крышкой на гроб.

 

Жить вам не дам ни в стенах элеваторных***,

Ни в «Баррикадах***», в разбитых цехах,

Ни в лабиринтах бетонных на «Тракторном***»,

Всюду пожнёте лишь гибель и страх.

 

Снег — белый саван на крошку кирпичную,

Крупные хлопья сквозь пепел летят.

Вы не пройдёте — сейчас это личное,

Зайцев Василий не сдаст Сталинград…

 

*Оберст-чин Вермахта (германской армии), соответствующий полковнику;

**O Tannenbaum (нем. О ёлочка), немецкая новогодняя песня;

***Элеватор, завод «Баррикады», Сталинградский тракторный завод — узловые точки обороны Сталинграда, за которые шли страшные многодневные бои.

Ю. Никитенко

 

Сталинградский снайпер — Василий Зайцев

«Враг у ворот родного Сталинграда,

Но мы его не пустим дальше к нам,

Чужого нам куска земли не надо,

Но и своей врагу я не отдам!» —

Так говорил Сталинградский снайпер

Василий Григорьевич Зайцев.

 

Родился Василий в деревне

В простой и крестьянской семье,

Их род был обширный и древний

И было что вспомнить вполне …

 

И дед приучал их к охоте

И с детства имел он ружьё,

И в этой крестьянской заботе

Василий имел всё своё…

 

Он с детства ходил на охоту

И землю родную любил,

Он делал крестьян всех работу

И птиц, и животных кормил…

 

Окончил свою семилетку

И в техникум дальше пошёл,

Судьба припасла тут конфетку

И он ей навстречу всё шёл…

 

Вот время пришло и службу —

Василий поехал туда,

Познал он матросскую дружбу,

Светила им в небе звезда…

 

Служил на тихоокеанском он флоте,

Застала его там война,

И пять рапортов вы извольте,

Потом дали ход им сполна…

 

Василий поехал на службу

Спасать Сталинград от врагов,

Он верил в армейскую дружбу,

Характер его был суров…

 

«К лету 1942 года старшина 1-й статьи Зайцев подал пять рапортов с просьбой направить его на фронт. Наконец, командир удовлетворил его просьбу, и Зайцев уехал в действующую армию, где был зачислен в 284-ю стрелковую дивизию. Сентябрьской ночью 1942 года, вместе с другими тихоокеанцами, Зайцев, после короткой подготовки к боям в городских условиях, переправился через Волгу и принял участие в боях за Сталинград. В историю вошли его слова: «Для нас, бойцов и командиров 62-й армии, за Волгой земли нет. Мы стояли, и будем стоять насмерть!» …

 

Стрелял как охотник он знатный

И выдержку тоже имел,

Не шёл никогда на попятный

И немцев в стране не терпел…

 

Василий стрелял из винтовки,

И бил он врага точно в цель,

Имел в том большую сноровку,

И ты, наш читатель, нам верь…

 

И бил он врага беспощадно,

Ответил за наш Сталинград.

И было врагу там накладно —

Вещали — «Дадим вам наград!»

 

Прославленный снайпер Василий

Врага бил без промаха в цель —

Одиннадцать снайперов осилил,

Был с ними суров он, как зверь…

 

Пришла спец-команда фашистов:

Василия срочно убить,

Он прятался там, в поле чистом,

Хотелось Василию жить…

 

Имел он талант маскировки

И сотнями бил там врага,

И снайпер от бога с винтовкой —

Его выручала рука…

 

«Было понятно, что пред нами действует опытный снайпер, поэтому решили его заинтриговать, но первую половину дня необходимо было переждать, потому что блеск оптики мог нас выдать. После обеда наши винтовки были уже в тени, а на позиции фашиста упали прямые лучи солнца. Из-под листа что-то заблестело — снайперский прицел. Меткий выстрел, снайпер упал. Как только стемнело, наши пошли в наступление и в разгар боя мы из-под железного листа вытащили убитого фашистского майора. Взяли его документы и доставили их командиру дивизии».

 

Немецкая мина взорвалась,

И ранен он был тяжело,

Такая беда получалась —

Ослеп он совсем от того…

 

В Москву самолётом отправлен

Василий к Филатову в бокс.

И ряд операций был сделан —

Глаза поддавались, как воск …

 

Дал зренье профессор Филатов,

Василий стал снова смотреть,

Прощай, института палаты,

И надо на фронт уж лететь…

 

Войну всю прошёл наш Василий,

Командовал ротой потом,

Война, где б его не носила —

Прошёл всю войну королём…

 

За те Сталинградские битвы —

Героя тогда получил,

Врагам не помогут молитвы —

Нам Зайцев Победу вручил…

 

Василий служил ещё долго,

Войну всю прошёл до конца —

Он знал за спиной ещё Волга

И надо идти до конц …

 

А после Победы в Берлине

Домой он поехал потом.

И память его нам поныне

Не сдаст нашу жизнь за бортом…

В. Герун

 

Наталья Качуевская

Наталья Александровна Качуевская (1922–1942), санинструктор 105-го гвардейского стрелкового полка (34-я гвардейская стрелковая дивизия, 28-я армия, Сталинградский фронт). Москвичка, до войны училась на актрису, после извещения о гибели на фронте её мужа, Павла Качуевского, Наталья, закончив курсы медсестёр, добровольно пошла на фронт медсестрой. Воевала под Сталинградом, за время, пока Наталья была на фронте, она спасла 79 наших солдат. В одном из боев за Сталинград, попав в окружение с 45 бойцами, она не только оказывала раненым медицинскую помощь, но и стреляла в фашистов. Когда враги приблизились, подпустила их близко к себе и взорвала гранату. Вместе с ней погибло 10 фашистов. 12.05.1997 г. Наталье Качуевской присвоено Звание — Герой России посмертно.

 

Улица Наташи Качуевской

Именем Наташи названа новая планета

 

В белокаменном квартале нашем,

Где дома старинные стоят,

Притулилась улочка Наташи —

С фронта не вернувшейся назад.

 

Шёл той светлой девушке двадцатый.

Пробил час, настал её черед,

Защищая раненых, с гранатой

Беззаветно ринуться вперёд.

 

…Пролетают стайки первоклашек,

Детский сад протопал чередой

По весёлой улице Наташи,

Под её кристальною звездой.

 

Поколение уходит наше,

Завершив солдатский подвиг свой.

По взгрустнувшей улице Наташи,

Словно по дорожке фронтовой.

Ю. Друнина

 

Я хотела быть актрисой

Памяти комсомолки, московской студентки

Наташи Качуевской, именем которой

названа улица в Москве.

 

На Арбат свернуть и дальше —

вдоль домов, оград листвы...

Тишину зовут Наташа

в центре города Москвы.

 

«Я хотела быть актрисой.

Сорок первый вспыхнул год.

Я ушла, как за кулисы,

и вернусь, вернусь вот-вот...

Я хотела быть актрисой...

надо мной трава растет».

Может, ветер дышит тихо,

может, это утра блажь,

старых лип неразбериха,

или голоса мираж.

 

... Двадцать раненых прикрыла,

на себе перенесла,

защитила белокрыло

полумертвые тела.

Это был не выход, вызов!

Черный крест над Волгой воет...

«Я хотела быть актрисой,

а теперь я павший воин».

 

Быть хотела Жанной дерзкой,

но сгореть не довелось.

И осталась Качуевской

с красным крестиком насквозь.

Не на занавесях МХАТа,

говорят, в небесной мгле —

милосердие крылато

с алым следом на крыле...

Н. Зиновьев

 

Подвиг медсестры

(посвящается Наталье Качуевской)

 

Сапоги в сырой вязнут глине,

От усталости ноги дрожат,

На плечах из войны мешанины

Она раненых тащит солдат.

 

В кровь разодраны девичьи руки,

И коленки разбиты в кровь,

Всё в грязи — и шинель и брюки,

Только меньше чтоб было вдов.

 

Она тянет, несёт и толкает,

Вдруг разрыв, то прикроет собой,

Она воинам жизни спасает,

Медсестра ведь не ходит в бой.

 

Не стреляет из пулемёта,

И не водит тяжёлый танк,

Поиск раненых — вот работа!

Стиснув зубы, несёт в овраг

 

Из степи, где сейчас поле боя,

Где живому не уцелеть,

Свистит пулями, минами воет

И беснуется взрывами смерть.

 

— Эй, сестричка, подай водицы!

— Дочка, глянь, живой лейтенант? —

Измождённые, серые лица

Покалеченных русских солдат.

 

Вся надежда у них на Наташу:

Сорок пять их, одна медсестра...

— Как, сестрёнка, колотят их наши?

Ей назад возвращаться пора...

 

Ждут Наташу и здесь, и в окопах,

Как успеть, чтобы всем помочь?

В тыл прорвалась немецкая рота!

Не укроет, не спрячет ночь

 

Тот овраг, и на дне его раненых.

Как спасти их и чем защитить?

Губы в кровь искусала в отчаянии,

В двадцать лет очень хочется жить...

 

Речь гортанная ближе и ближе,

Скоро выйдут они на овраг.

— Немцы рядом, ребятушки, тише…

Ох, не милостив к нам будет враг.

 

В положение вникли солдаты,

Жизнь за дорого нужно отдать!

Есть ножи, пистолет и граната,

Дотянуться бы только, достать...

 

Сил бы чуть, что ушли вместе с кровью,

И впитались с ней в грунт и бинты!..

Но нахмурив решительно брови,

Тихим голосом, без суеты

 

Попросила Наталья гранату:

— По-хозяйски я встречу гостей!

Протянула ладошку солдату,

Молча отдал гранату он ей...

 

И у края степного оврага

Немцев встретила медсестра,

До фашистов каких-то три шага,

И Наталья решила: пора!

 

Пронеслись чередою картинки:

С мужем Пашей (родной, ещё жив),

Как со сцены она без запинки

Стих читала. И вздох затаив,

 

Зал молчал. Но картинок тех мало...

Ветра шквал леденящий в лицо!

Двадцать лет — это жизни начало!..

И немецких солдат кольцо.

 

Окружили фашисты Наташу,

Всё лопочут они на своём.

— Это вам вот — за Родину нашу!

Полыхнул куст разрыва огнём...

 

Шаг в бессмертие, вечная память,

И не сломленный Сталинград...

Тяжело это даже представить,

Как спасла ты, родная, солдат…

О. Пименов

 

Памяти Наташи Качуевской

Я иду к тебе навстречу.

Над Кремлем в рубинах звезды

В белом сумраке беспечном,

Как рябиновые гроздья.

 

В переулочках арбатских

Целый вечер всё блуждаю,

Словно на могилах братских,

Чьи-то судьбы открывая.

 

Я пришел к тебе, Наташа,

Только поздно, слишком поздно...

Здесь давно уже не наши

В небесах мерцают звезды.

 

У Скарятиных усадьбы

Так и пышут перламутром.

Тут теперь играют свадьбы,

Не ревут сирены утром.

 

Не парят аэростаты.

Ныне бродят здесь случайно

В увольнительной солдаты

В камуфляжах made in China.

 

И гудят лишь кофемолки

В ресторанах с жару, с пылу,

А когда-то комсомолки

Здесь на фронт бежали с тыла.

 

Переулок твой, родная,

Я пройду, в душе избитый,

Весь, от края и до края,

С головою непокрытой.

 

Ты прости меня, Наташа,

Что не я был Качуевский,

И, хлебавши мало каши,

Я не спас тебя, как Невский,

 

От германцев, от фашистов,

Переламывая копья

В штыковой, снарядов свиста,

Завывающего в воплях.

 

Я к тебе приехал с юга

В век скаредности и фальши,

Моя милая подруга,

Чтобы быть с тобою дальше.

 

Там, в боях под Сталинградом,

У Хулхуты санитаркой,

Где земля дышала смрадом

От подбитых вражьих танков,

 

Ты была, как все, неброской,

Но погибла героиней.

Лишь хулхутская березка

О тебе грустит поныне.

 

Заплевали, осквернили

Память светлую девчонки,

Где распяли и забыли,

Смех ее витает звонкий.

 

Разорвали пуповину —

Твоё имя с переулком,

Что в суровую годину

Отзовётся эхом гулким.

 

В реставрации былого

Сетка, как забвений полог.

Поэтическое слово

Всех погибших комсомолок,

 

Роясь в памяти руинах,

Как заштатный археолог,

Извлекает без рутины.

Подвиг их бессмертен. Долог

 

Путь наверх, на пьедесталы.

Монумент в гранитных плитах...

Сердце биться перестало,

Но живёт, раз не забыто.

 

Словно северное лето,

Краток миг любви невинной.

В партизанах сгинул где-то

Командир её любимый.

 

И с фамилией замужней

Вышла на передовую,

Раненых и безоружных

Подбирая и бинтуя.

 

Окружили автоматы,

Сердце бешено стучится.

Миг, вспорхнула жизнь крылато.

Как на смерть смогла решиться?!

 

Подорвалась на гранате,

Повалив врагов в воронку,

Чтобы раненым солдатам

Жить, воспитывать потомков.

 

Ты себя перечеркнула,

Волей страх преодолела,

Вместе с канонадным гулом

Эхом в вечность отлетела.

 

И с надеждой на дорогу

Всё гляжу, назло потере.

Ты к родимому порогу

Возвращайся птичьей трелью.

 

И звени весенней песней

Среди памяти инертной

В городах во всех и весях,

Чтобы помнить полк бессмертный!

Р. Ровный

 

* * *

Сама радость по земле ходила,

Не было добрей ее и краше.

Мама свой талант ей подарила —

Быть актрисой доченьке Наташе.

 

Но — война… И бой, театром ставший,

Ей поставил высший балл признанья:

Светит подвиг звездочкой Наташи

На путях безмерных мирозданья…

М. Малова

 

Гуля Королёва

Гуля (Марионелла) Владимировна Королева (1922–1942), санинструктор медико-санитарного батальона 280-го стрелкового полка. Гуля Королёва родилась в Москве в семье режиссёра, сценографа Владимира Даниловича Королёва и актрисы Зои Михайловны Метлиной. В возрасте 12 лет снялась в главной роли Василинки в фильме «Дочь партизана». За роль в фильме получила путёвку в пионерский лагерь «Артек». Впоследствии снялась ещё в нескольких фильмах. В 1940 году поступила в Киевский гидромелиоративный институт. В 1941 Гуля Королёва с матерью и отчимом эвакуировалась в Уфу. В Уфе родила сына Сашу и, оставив его на попечение своей матери, записалась добровольцем на фронт в медико-санитарный батальон 280-го стрелкового полка. Весной 1942 дивизия отправилась на фронт в район Сталинграда. 23 ноября 1942 года во время боя за высоту 56,8 она вынесла с поля боя 50 раненых бойцов, а когда убило командира, подняла бойцов в атаку, первая ворвалась во вражеский окоп, несколькими бросками гранат уничтожила 15 солдат и офицеров противника. В бою за хутор Вертячий (Сталинградская обл.) была смертельно ранена, но продолжала вести бой, пока не подоспело подкрепление. 9 января 1943 года командованием Донского фронта была награждена орденом Красного Знамени (посмертно).

 

Песня о Гуле Королевой

Музыка: Ф. Козицкий

 

По степи летали пули,

Нас хлестал свинцовый град,

Мы назад не повернули,

Мы сражались вместе с Гулей,

Защищая Сталинград.

 

Так споем же, как, бывало,

Пела Гуля средь атак.

Если Гуля запевала,

Канонада утихала

И прислушивался враг.

 

Враг сжимал нас все плотнее,

На свою он шел беду.

Нашей Гули нет смелее,

Мы в атаку шли за нею,

Занимая высоту.

 

Вот она в степи открытой

Наклонилась над бойцом,

Наклонилась — и убита,

Сердце смелое пробито

Черным вражеским свинцом.

 

Дни промчатся огневые,

Отшумит в боях гроза, —

Вспомним штурмы боевые,

Вспомним кудри золотые,

Вспомним нежные глаза.

 

Мы опять к боям готовы,

И, как прежде, за собой,

Нас ведет на подвиг новый

Наша Гуля Королева,

Наш товарищ боевой!

Е. Ильина

 

Песня о Марионелле Королёвой

О девушке страны родной

Мы ныне песнь поем.

Она бойцов вела на бой

И умерла бойцом.

Для мирной жизни рождена,

Для красоты живой.

Все сердце отдала она

Отчизне дорогой.

 

Где голос девушки звенел

И смелый взор пылал,

Росла там жажда славных дел,

Победы дух витал.

Идет, шумит великий час,

Священная весна, —

Марионеллы нет средь нас,

Ушла навек она.

 

Но в сердце каждого бойца

Слова ее горят:

Идти отважно до конца

И не глядеть назад.

И в день, когда заря взойдет

Над Родиной святой,

Тебя прославит весь народ,

Товарищ боевой!

М. Рыльский

 

Подруги

Ты просишь, чтоб не про войну

Я написал на этот раз...

Ну, что ж, попробую. Начну:

Я знаю девушку одну,

О ней послушай мой рассказ.

 

Давай мечтать... Пройдет война,

Замолкнет медная труба.

Уедет девушка от нас.

Какую жизнь найдет она,

Как сложится ее судьба?

Быть может, майским синим днем,

Когда акации цветут,

Перед распахнутым окном

С веселым юношей вдвоем

Она останется. И тут

Увидит он, что не погас

В ее зрачках огонь беды

И накопились возле глаз

Морщинок робкие следы.

 

Я знаю, он не скажет ей,

Но мысль жестокая мелькнет,

Что горек след военных дней,

Что есть моложе и стройней

И юность коротко цветет.

Не девушку мне будет жаль,

А юношу. Когда б он знал,

Как старит воющая сталь...

Не знает, так поймет едва ль,

Как жалок он пред ней и мал.

 

А мы видали на Дону,

Как с ношей девушка плыла.

«Он ранен. Он пойдет ко дну,

Не дотяну... Не дотяну...»

Но дотянула и спасла.

Шинель, как камень, тяжела,

Ручьем течет с нее вода...

Когда она бойца несла,

Такой красивою была,

Что не забуду никогда!

 

Случалось быть в таких местах,

Где пуля ищет твой висок.

Без спроса в сердце входит страх.

И вдруг, затерянный впотьмах,

Услышишь женский голосок.

Связистка с трубкою сидит:

«Ольха... Ольха... Мой позывной».

Придет на смену страху стыд,

Отвага в сердце закипит,

И снова мужество со мной.

 

Навеки в памяти бойца

Она прекрасна и чиста,

В простых чертах ее лица

Не увядает красота.

Прости, я обещал тебе

Не про войну вести рассказ.

Но мы в огне, но мы в борьбе,

И места нет другой судьбе,

И песен нет других у нас.

Е. Долматовский

 

Четвёртая высота Гули Королёвой

Посвящается Гуле (Марионелле) Королёвой,

Герою Великой Отечественной войны.

(9.08.1922 — 23.11.1942.)

 

Не женское, верно, лицо у войны,

Но скольких сестёр милосердия

Война забрала из когорты живых,

Навечно отправив в бессмертие!

 

У каждого в жизни своя высота.

Четыре их было у Гули,

Но стала четвёртая подвигом — та,

Что жизнь прервала вражьей пулей.

 

Она добровольцем ушла на войну,

Оставив сынишку на маму,

Да только домой не вернулась к нему...

Такая нередкая драма!

 

И вот — санинструктор, на передовой.

А сводки с фронтов всё тревожней.

Хороший товарищ и друг боевой,

А сердцем — где мама и Ёжик*...

 

Весёлая, смелая — средь храбрецов

Недаром любимицей стала:

Так пела, читала стихи для бойцов,

Спасала, в бою помогала.

 

Получен приказ: — Захватить высоту

На подступах к Сталинграду!

И Гуля опять на переднем посту:

Выносит из страшного ада

 

Полсотни бойцов! — Потерпи, дорогой!..

Всё яростней рвутся снаряды,

Уж двадцать часов продолжается бой!

Всё меньше товарищей рядом...

 

Убит командир. Пулемётчик затих,

Стрельба на мгновение смолкает.

И Гуля, с земли автомат подхватив,

В атаку бойцов поднимает,

 

Врывается первой в немецкий окоп —

Пятнадцать убитых фашистов!

Смертельная рана. Последний вопрос:

— За кем высота? — еле слышно,

 

И кончились силы... — Ребята! Вперёд!

За Гулю! За Родину нашу!

Пришло подкрепленье, и сходу берёт

ЕЁ ВЫСОТУ полк уставший.

 

Награда — посмертно, но память — жива,

И вечная слава по праву:

Мамаев курган. Золотые слова

Сияют на Знамени Славы!

 

* Ёжик — так Гуля звала своего сынишку Сашу.

В. Жукова

 

* * *

Сто раненых она спасла одна

И вынесла из жизненного шквала,

Водою напоила их она,

И раны их сама перевязала.

Она ползла, ползла без остановки

И, раненого подобрав бойца,

Не позабыла о его винтовке.

 

Все тонуло в грохоте и дыме,

И стонала, дыбилась земля.

Умирали мальчики седые,

Стекленела в их глазах заря.

— Помоги, сестрица…

— Что, хороший?

Потерпи, сейчас перевяжу…

И ползла…

С такой нелегкой ношей

К дальнему оврагу, к блиндажу.

 

Только б выжить ей под небом рваным,

Устоять бы под огнем свинца,

Сердцем гневным прикрывая раны

Ставшего беспомощным бойца.

В. Гладкова

 

Гуля Королёва (поэма)

Две первые высоты

 

Когда Москва в сентябрьском шумном гуле

Плескалась бархатистою жарой,

На свет явилась крошечная Гуля

Под башенных курантов звонкий бой.

 

С судьбою, будто с хлесткою волною,

Ей суждено в сражение вступать.

Тренировать большую силу воли

И побеждать, все время побеждать!

 

Хоть девочке прожить всего придется

Каких-то двадцать, только двадцать лет,

Взойдет над миром трепетное солнце

Высоких, удивительных побед.

 

… Упрямый конь чудил на киносъемке,

На землю сбросить всадницу хотел.

Но под упрямым натиском девчонки

Он птицей пролетел через барьер.

 

Полгода сложных кадров за спиною.

Роль Василинки — сердцем прожита.

На Гулю как на юного героя

Равняться разом стала вся страна.

 

Но школа доставляла огорченье:

Пропущенных уроков — не объять!

И вновь свое недетское терпенье

Приходится в стальной кулак сжимать.

 

Не месяц и не два сидеть до пота,

Учебою заполнен весь досуг.

Пусть за окном чудесная погода,

Учебник — самый лучший Гулин друг!

 

Экзамены сданы все на «отлично»,

И с плеч свалилась тяжкая плита.

Трудом упорным и заслугой личной

Далась вторая в жизни высота.

 

А впереди — артековские зори,

Медведь-гора, походы и костры.

И синее рокочущее море,

И звезды небывалой красоты.

 

Но главное — друзей нашла здесь много,

Которых полюбила горячо.

Вся ребятня шагала с Гулей в ногу,

Ценя ее надежное плечо.

 

Ни у кого не прячась за спиною,

Училась за поступки отвечать.

Вела себя отважно и достойно,

За слабого умела постоять.

 

Третья высота

Вот неприступной кажется стеною

Площадка десять метров над водой.

Но Гуля с вышки прыгнула героем,

Усилье снова сделав над собой.

 

В комочек сжалась и пружиной гибкой

Из оборота с точностью вошла

Легко, не сделав ни одной ошибки,

В глубины вод знакомого Днепра.

 

И вновь, в вожатских хлопотах заветных,

Частенько забывая о себе,

Всю теплоту своей натуры светлой

Дарила Гуля щедро детворе.

 

Жила, как будто знала, что однажды

В привычный мир ворвется вражья рать.

И ты одним дыханием, отважно

Родную землю станешь защищать.

 

Четвертая высота

Военный май. С сынишкой, как во сне,

Перед уходом села у окошка.

Ей девятнадцать. Двадцать — на войне

Исполнится под страшною бомбежкой.

 

Долгожданной тишиною

Наконец-то окутан блиндаж.

Вместе с Гулиною рукою

Беспокойно бежит карандаш.

 

Пишет почерком детским,

С характерным нажимом.

Просьба к маме:

— Пришли фотографию сына.

 

Медсанбат, боевые ученья

На «отлично» сдала стрельбу.

И на лошади (с былым-то уменьем)

Я прилично скакать могу.

 

Зачислили в актерскую бригаду,

Даем концерты, ездим по частям.

Хоть рвутся мины и визжат гранаты,

Мы дух бойцовский поднимаем там!

 

Бьём из винтовок и из пулеметов

По вражеским окопам, блиндажам.

Сурова к нам ноябрьская погода —

Все время дождь со снегом пополам.

 

… Три месяца я на передовой,

Ведем бои за Дон, за Сталинград.

И знаем только твердое: — Вперед!

Ни полшага не сделано назад.

 

Бодра и здорова. Когда идет бой,

Нахожусь в самом жарком месте.

Если что, то знайте: умру как герой.

Жизнь отдам за родину честно.

 

Присвоили мне старшего сержанта,

Не в первый раз в разведку выхожу.

Из окруженья вырвались недавно.

Товарищами — очень дорожу.

 

Живем мы здесь не днями, не часами.

Минутами, мгновеньями живем…

В землянке нашей звездными ночами

Друг другу песни мирные поем.

 

В короткие минуты передышки,

Писала снова весточки домой.

И мысли о родителях, сынишке

Ей грели сердце на передовой.

 

Последняя (четвертая) высота.

За Дон и Волгу хлестко разгорелись

Жестокие, смертельные бои.

Повсюду запах крови, душной гари

И стонущей, израненной земли.

 

Снарядов визг и самолетов вой.

Летели бомбы со звенящим ревом.

Но, заслоняя раненых собой,

С врагом сражалась Гуля Королева.

 

Преодолев сомнения и страх,

Бросалась храбро в ледяные волны,

Переправляя на своих плечах

Тяжелораненых на дальний берег Дона.

 

… Война несла лихие испытанья

Порой в горящий факел превращала.

Лишь волевое самообладанье

Не раз сержанту выжить помогало.

 

Былая пригодилась здесь сноровка:

Уменье плавать и скакать в седле.

Все детство, юность были подготовкой

К решающей, последней высоте!

 

Был дан приказ:

— Высоту надо взять

решительным наступленьем.

Любой ценою ее удержать,

Пока не придет подкрепление.

 

…Каждый шаг на тяжелом пути

Стоил целого километра.

Помощь раненым оказав,

По врагу Гуля била метко.

 

Ворвалась в окопы, врага

Уничтожив броском гранаты.

— Не занять ему никогда

Высоты, уже нами взятой!

 

Как некстати, внезапно рукав

Наполняется чем-то горячим.

Неподвижною стала рука…

— Ничего, пустяки, не заплачем!

 

Командир убит наповал,

И в живых осталось так мало.

Ну а враг опять наступал

И вонзался змеиным жалом.

 

Стиснув зубы, забыв про боль,

Приготовив еще гранату,

Повела бойцов за собой

Королёва из медсанбата.

 

— Я на штурм иду! Кто за мной?!

Самой первой пошла в атаку.

Очень важен был этот бой

Для победы под Сталинградом.

 

Пробежала и вдруг упала:

Тяжкий камень мешает вздохнуть.

Окровавлена гимнастерка —

Пулевое ранение в грудь.

 

Застонала, рванулась отважно:

— Так скажите, чья высота?!

— Обязательно будет нашей,

Обещаем тебе, сестра!

 

…На ресницах и на бровях

Холод вьюжных снежинок не тает.

В непривычно застывших глазах

Безутешное небо рыдает.

 

Кровью наших солдат залитая

Дружным натиском вновь взята

Та последняя, знаменитая

В жизни Гулиной высота!

 

… Боевые друзья над гробом

Молча головы опустили.

Вот знамена поникли скорбно,

Гулко грянул салют над могилой.

 

Десять раз прогремели орудья,

В стан врага устремляя снаряды.

— Гулю мы никогда не забудем!

Отомстим за нее, ребята!!!

 

… Здесь весной зеленеет трава,

Умываясь росой под утро.

Здесь степные поют ветра

О дивчине своей златокудрой.

 

Той, что землю родную любя,

В полный рост поднялась без страха.

И сквозь стену сплошного огня

Повела за собой в атаку…

 

Почти девчонка. Только двадцать лет,

Но каждый шаг ее — рывок в бессмертье.

И эти звезды Гулиных побед

Тебе и мне по жизни ярко светят.

Т. Анипкина

 

Четвёртая высота

Посвящается подвигу двадцатилетней медсестры медико-санитарного батальона 780 стрелкового полка 214-й стрелковой дивизии 24-й армии Гуле (Марионелле) Королевой.

 

Она мечтала стать известною актрисой,

И ей от Бога уготован был талант,

Чтоб с придыханьем ждать свой выход за кулисой,

Затем блистать при свете рамп, как адамант.

 

Но у судьбы свои стратегии и планы,

И изменить её актриса не вольна.

В один из дней ушли в багровые туманы

Мечты-иллюзии с известием: Война!

 

На фронт девчушка попросилась добровольцем,

И в Сталинград была отправлена с утра...

Дарила раненым спасенье, словно солнце,

На поле боя волевая медсестра.

 

В тот день ноябрьский был бой, страшнее ада,

Перемешалась с кровью мерзлая земля.

Она шептала: «Потерпи, родной, так надо!»

И командира волокла из-под огня.

 

А мины рвались, выгрызая в почве дыры.

«Ещё немножечко!» — стучала мысль в висках...

Шальная очередь прошила командира,

Он умирал у медсестрички на руках.

 

«В атаку, братцы!» — пересохшими губами

Шептал комбат, борясь с агонией, в бреду, —

«Идёт подмога, скоро будет вместе с нами...

Нам нужно штурмом взять крутую высоту...»

 

И вдруг замолк с открытым ртом на полуслове,

Стеклом смотрели в небо сизое глаза...

У медсестры с руки стекала струйка крови,

А по щеке ползла предательски слеза.

 

Задело руку? Тоже пули виноваты...

Девчушка взглядом вмиг окинула окоп:

Вокруг неё лежали мёртвые солдаты,

Лишь горстка выживших... Её пробил озноб...

 

Встав в полный рост, она сквозь грохот прокричала:

«У нас здесь, братцы, не окончены дела!

И есть приказ от командира, для начала!»

Затем сама солдат в атаку повела.

 

Неслась, как вихрь, свинец даря из автомата,

Одной из первых спрыгнув в вражеский окоп.

Патроны кончились. В расход пошли гранаты.

Шёл бой с фашистами практически «лоб в лоб».

 

«Держаться, братушки! Подмога очень близко!

Комбат дал слово, хоть не верит и никто...»

Но от чего-то опустилось небо низко...

А пули тело превратили в решето.

 

Когда, казалось, в сердце места нет надежде,

А безысходность бьёт наотмашь и под дых,

Пришла подмога и вернула дух, как прежде,

Лишь голос девичий в сражении затих...

 

Её нашли средь трупов в вражеском окопе,

Смертельно раненной... С улыбкой на устах.

Холодный день стал непомерно светл и тёпел,

Исчезла боль, ушли смятение и страх...

Н. Великолепная

 

* * *

Была весёлой, энергичной,

Играла в прятки, разбивалась в кровь,

Но не стонала и не плакала,

В душе её жила любовь.

Любила сильно маму, папу,

Любила всех и всё вокруг,

Ей солнце улыбалось ласково

И был у Гули один друг.

 

Любила Гуленька собаку,

Поила и кормила,

Гуляла с ней по улице,

С ней дома говорила.

А вечером, забившись в угол,

Подолгу рисовала,

Всё то, что видела вокруг,

Она изображала.

 

Шли годы, и она взрослела,

Смотрела с папой, как в кино

Играли знаменитые артисты,

И тоже это было ей дано.

Она снималась в фильмах и играла,

И узнавала мир кино,

Могла бы быть известною актрисой,

Пришла война. Нет, не дано...

Т. Каргаполова

 

Лилия Литвяк

Лидия (Лиля) Владимировна Литвяк (1921–1943), самая результативная из летчиц-истребителей. Воевала на сталинградском фронте. На ее счету 12 сбитых самолетов противника. В 1942 году была зачислена в 586-й истребительный авиационный полк ПВО («женский авиаполк). В сентябре была переведена в 437-й истребительный авиационный полк на Сталинградский фронт. 14 сентября во втором боевом вылете над Сталинградом сбила бомбардировщик Ju.88 и истребитель Bf.109. В это время на капоте самолёта Лидии по её просьбе была нарисована белая лилия, Литвяк получила прозвище «Белая лилия Сталинграда», а «Лилия» стала её радиопозывным. Вскоре её перевели в 9-й гвардейский истребительный авиационный полк. Во время службы в полку в конце декабря 1942 года Литвяк уничтожила бомбардировщик Do.217. После Сталинграда Литвяк была переведена в 9-й гвардейский Одесский ИАП — полк асов, сборную лучших летчиков, созданную для завоевания превосходства в воздухе, а в конце 1942 года — в 296-й ИАП. 1 августа 1943 года она, совершив три боевых вылета в районе Донецка, лично сбила 2 самолета противника и 1 в группе, а из четвертого вылета командир звена 3-й эскадрильи 73-го Гвардейского истребительного авиационного полка Лидия Литвяк не вернулась… Она погибла при выполнении боевого задания в бою над Миус-фронтом. Ей был всего 21 год, но за свой недолгий боевой путь она успела стать настоящей легендой, сбив больше всех самолетов среди женщин-пилотов. Всего она совершила 186 боевых вылетов, в которых провела 69 воздушных боев и одержала 16 побед. Лишь в 1979 году было найдено и в ходе расследования подтверждено документально, что останки Лидии Литвяк захоронены в братской могиле на территории села Дмитриевка Шахтерского района Донецкой области. Указом Президента СССР от 5 мая 1990 года ей посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза, а 25 октября 1993 года Указом Президента РФ, в знак признания ее боевых заслуг во время Великой Отечественной войны, присвоено звание Героя России.

 

Посвящение лётчице Лилии Литвяк

Война пришла невестой в черном платье —

Нелепой, ужасающей, зловещей —

Протягивая мёрзлые объятья,

Ломая жизни, как чужие вещи.

 

Молоденькие дерзкие ребята

На фронт шли бесконечной вереницей.

Не все из них увидят сорок пятый —

О многих — лишь за упокой молиться...

 

Июнь — и добровольцев набирают

На фронт, туда, где риск навек остаться...

Гарантий выжить нет — все понимают,

Но все равно идут за Родину сражаться.

 

Пришла девчонка — тоже в бой стремится-

Хрустально хрупкая, красивая по-детски.

«Ну что же тебе дома не сидится?» —

В военкомате ей сказали резко.

 

«Куда ты? Там война, там смерть и слёзы!

Эх...Глупая...зовут-то тебя как?»

Девчонка посмотрела смело, грозно,

Ответила — «Я — Лидия, Литвяк.»

 

Ей девятнадцать было, скоро двадцать.

Аэроклуб ей был как дом второй,

И родилась она в день авиации —

Так стало небо всей ее судьбой.

 

Год пролетел. И Лидия в полку,

Жизнь самолёту полностью доверя.

И каждый бой её сродни броску

Бесстрашного отчаянного зверя.

 

А меж жестокими воздушными боями

Читала книжки, о любви мечтала...

Скучала по родным, друзьям, по маме —

Та за неё до слёз переживала.

 

И даже на войне — была девчонкой,

Частенько в зеркальце карманное смотря,

Из парашютного (другой не сыщешь) шёлка

Изящный длинный шарфик мастеря...

 

В кабину самолёта приносила

Всегда букетик полевых цветов,

В ней сочетались красота и сила,

Достойные романсов и стихов.

 

Просила называть не Лидой — Лилей —

И не был кто-то против псевдонима,

О ней однополчане говорили —

Она и правда с лилией сравнима!

 

Ей в небе равных не было — все знали,

Она в полете — будет сбит фашист,

Свой каждый бой она легко играла

По нотам, словно на рояле пианист.

 

Однажды пленный немец, ею сбитый,

его с пилотом познакомить попросил,

С тем, кого он, неустрашимый, именитый

Как ни старался, но не победил.

 

Он — ас, барон, он был в себе уверен...

Всех орденов возможных кавалер.

Хоть в плен попал, но был высокомерен

Обезоруженный немецкий офицер.

 

Он ждал, что в комнату войдёт огромный —

В плечах косая сажень — богатырь,

Внезапно перед ним предстала скромно

Девчонка. «Лилия» — представил командир.

 

«Вы издеваетесь?» — вскричал фашист со злостью,

«Меня сбил ас, великий летчик сбил!

Его полет был точным, смелым, жёстким —

По всем фронтам ему я в небе уступил.

 

Я не поверю, что какая-то девчонка

Способна так талантливо летать!»

Внезапно Лиля засмеялась звонко,

И начала моменты боя вспоминать.

 

И жестами подробно описала

Известные лишь только им нюансы —

Сомнений у барона не осталось-

Она — тот ас, что не оставил шанса.

 

Голубоглазый ангел белокурый —

Но как ловка, проворна за штурвалом!

Хрупка, как лилии цветок, миниатюрна —

А что творила в небе, как летала!

 

Он — враг, но онемел от восхищенья

Талантом, смелостью, решительностью Лили...

И в знак почтения, как символ уваженья

Часы свои он протянул ей золотые...

 

Шли дни, слагались в месяцы недели...

Всё те же ужасы войны, погибель, кровь

Но жизнь брала свое, и Лилия сумела

Найти на фронте дружбу и любовь.

 

Ее избранник — Лёша Соломатин-

Такой же смелый летчик, как она.

Он полюбил её всем сердцем и засватал —

И получила Лиля звание — жена.

 

«Зачем?» — подумать можно удивлённо,

Какая свадьба? Разве время веселиться?

Но на войне не писаны законы —

Жизнь коротка — и надо торопиться!

 

А скоро Леша не вернулся из полёта —

«ЯК» камнем вниз упал, раздался взрыв...

«Нет больше Лёшки» — со слезами крикнул кто-то...

Девчонки-летчицы заплакали навзрыд.

 

А Лиля замерла от острой боли,

Которая иглой пронзила сердце.

Она— не Лилия, а выжженное поле...

Что делать дальше после его смерти?

 

А дальше — мстить. Сражаться что есть мочи.

Она не сдастся- он бы ей гордился!

А с тем, что слёзы душат среди ночи —

Она уже практически смирилась.

 

И Лилия сражалась, немцев била —

За всех, кто пал, за каждого солдата,

За Родину, которую любила,

За то, чтобы приблизить сорок пятый!

 

Ну а пока шел только сорок третий...

Июль закончился, и август на дворе.

Последний месяц фронтового лета

В безжалостной и варварской войне.

 

За день — уже три вылета победных,

Три сбитых мессера чернеют на земле...

Кто знал, что дальше будет бой последний?

Что Лилия растает вдруг во мгле?

 

Она была спокойна за штурвалом,

И выходя из сложного пике,

Увидела — противники сбежали,

Лишь след воздушный виден вдалеке.

 

И вот, уже хотела возвращаться

Назад на свой родной аэродром,

Как вдруг фашистский мессер показался —

И выстрелов глухих ударил гром.

 

Секунда боли, ужасающе безбрежной —

Вдруг кадры её жизни полетели —

Ей три, и мама обнимает нежно —

И им тепло, хоть за окном метели.

 

А вот она идёт с портфелем в школу,

Бушует теплая зеленая весна —

И радостно — ведь будет лето скоро,

И жизнь веселья и чудес полна!

 

На самолёте первые полёты

И ощущение пьянящей высоты...

Вот её самый первый день на фронте,

А вот и Леша дарит ей цветы...

 

Все эти кадры пролетели за мгновенье.

На этом — всё! И Лили больше нет.

Чуть-чуть не дожила до Дня рождения...

До своих юных двадцати двух лет.

 

Но не получит мама похоронку,

Скупые строки — горестная суть...

Бесследно, без вести пропал ее ребенок-

Надежда теплится, но Лилю не вернуть...

 

А звание героя ей не дали...

И лишь спустя полвека, в девяностом —

Она была представлена к медали —

Та девушка, что покорила воздух!

 

И если видите вы лилию в саду —

Цветок, что так изящен и изыскан —

Вы вспомните на миг девчонку ту,

Чей путь был мною с трепетом описан...

 

Представьте на минуту, как она —

Такая хрупкая — отчаянно сражалась...

За то, чтоб дать на свет родиться нам,

Чтобы история народа продолжалась!

О. Марухина

 

Белая Лилия

Слишком поздно, много лет спустя

Все-таки нашла ее награда,

Ту, что оперением блестя,

Защищала небо Сталинграда.

 

Девичьим рукам покорный ЯК

Взмыл с земли без всякого усилия.

За штурвалом Лидия Литвяк,

Позывной у летчицы был: «Лилия».

 

Младший миловидный лейтенант,

Хоть на фронте без году неделя,

Проявила редкостный талант

В самолетных яростных дуэлях.

 

Лида била в цель наверняка,

Выпуская пуль горячих трассы.

Белый на борту бутон цветка

В ужас повергал немецких асов.

 

Сотнями пропеллеров гудя,

Движется тяжелая армада,

Ничего живого не щадя,

Выжигая землю Сталинграда.

 

Грузный «юнкерс» вздрогнул и обмяк.

Небо сотрясается от взрыва.

Истребитель Лидия Литвяк

На гашетку жмет без перерыва.

 

Крен направо от взрывной волны.

Мастерски подбила, точно в тире.

И десятки жизней спасены,

И фашистов меньше на четыре.

 

Сколько раз испытывать судьбу?

Избегая очереди, плена.

Бисер пота выступил на лбу,

Просочились капли из-под шлема.

 

Волосы — пшеничное жнивьё,

Будто расплетенные косички.

Кажется, от взгляда лишь ее

«Мессеры» горели, словно спички.

 

Но и фрицы лезли на таран,

Брали на прицел, строчили в спину.

Борт у «Белой Лилии» весь из ран,

Смерть не раз стучалась к ней в кабину.

 

Бой за боем, с опытом, не вдруг

Стала Лида первоклассным асом.

Потеряла мужа и подруг,

И пропала в небе над Донбассом.

 

Только полстолетия спустя

Отыскать смогла Звезда Героя

Ту, что в небе крыльями блестя,

Никогда не покидала строя.

А. Бутенин

 

* * *

о Лилии Литвяк

 

Здесь на стеле молодая женщина,

Шлемофон расстегнут меховой,

Улыбалась строго и застенчиво,

Улыбалась словно мне одной…

 

Здравствуйте, и не судите строго,

Что по отчеству не буду звать,

Я была девчонкой босоногой,

Вы на фронт летели воевать.

 

Но сегодня грусть мне сердце сжала,

Вас любя, как старшую сестру,

Вырезки военного журнала

Я носила в школу поутру.

 

Мне, девчонке, пламенно хотелось

Мчаться в голубую высоту,

Ваша доблесть мне давала смелость

Верить в окрыленную мечту…

 

Очень жаль, что рано Вас не стало,

Что для Вас померкла неба синь,

Жаль, что не коснулись Вы штурвала

Новых, удивительных машин!

 

Много лет прошло, как я Вас знаю,

Этот взгляд лучистых, светлых глаз.

Вам свои полеты посвящаю

И стараюсь быть достойной Вас…

М. Попович

 

Михаил Hечаев

Нечаев Михаил Ефимович (1916–1942) командир батальона 130-й танковой бригады 24-го танкового корпуса 1-й гвардейской армии Юго-Западного фронта, Герой Советского Союза. В начале зимы 1942 года важнейшей задачей, стоящей перед войсками Юго-Западного фронта, было не допустить соединения главных сил противника с окруженной сталинградской группировкой и осуществить ее ликвидацию. 26 декабря 1942 года в районе хутора Новоандреевского в районе станицы Тацинской, где располагался гитлеровский аэродром, пять танков Т-34 под командованием Нечаева вступили в бой с наступающими немецкими танками. Они уничтожили семь машин противника, потеряв при этом четыре своих танка. Капитана Нечаев направил последний объятый пламенем, с заклинившей башней Т-34 на головную машину противника, таранив ее. В страшном взрыве погибли оба танка. Капитану Михаилу Ефимовичу Нечаеву посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза

 

Этот танковый рейд

 

Подвигу танкистов Тацинского

Гвардейского корпуса посвящается.

Комбат Михаил Нечаев, Герой Советского Союза,

сражался до последней капли крови. Здесь же

был уничтожен фашистский аэродром.

Защищая тацинскую землю, Нечаев идёт на своей

броне на таран головного немецкого танка.

 

Этот танковый рейд

Наших славных парней

Я мечтаю воспеть

В новой строчке своей.

Как Нечаев ведет

Смелый свой батальон

За Россию, народ,

За родной наш район.

 

В танке с «Белой стрелой»

В бой вступает с врагом,

Предрассветной порой

Защищая свой дом.

Гонит с Русской земли

Он нежданных «гостей»,

Чтоб на нашей Руси

Мирно пел соловей.

 

Беспощаден фашист:

Кровью снег запылал,

Горизонт зимний мглист,

Бой жестоким тот стал.

Так фашистский маршрут

К Сталинграду, где бой,

Уничтожен был тут,

Под Тацинской родной.

 

Враг и мечет, и рвёт,

Только смел наш боец.

Он отважно идёт

В этот танковый рейд.

Танк подбитый горит,

И танкист весь в крови...

Как же хочется жить

В мире, в счастье, в любви!

 

Он идёт на таран,

Чтоб врагу дать отпор.

Вспыхнув пламенем, танк

С болью в вечность ушёл.

Это танковый рейд

Нам бы в книгах воспеть,

Героических лет

Снежный алый рассвет.

Л. Белимова

 

Яков Павлов

Яков Федотович Павлов (1917–1981), герой Сталинградской битвы, командир группы бойцов, которая осенью 1942 года обороняла четырёхэтажный жилой дом на площади Ленина в центре Сталинграда. Этот дом и его защитники стали символом героической обороны города на Волге. В 1942 году Яков Павлов был направлен в 42-й гвардейский полк 13-й гвардейской стрелковой дивизии генерала Александра Родимцева. В конце сентября 1942 года его группа, выбив немцев смогла проникнуть в здание, которое располагалось на улице Пензенской, 61. Горстка бойцов продержалась в доме трое суток, после чего к ней прибыло подкрепление: пулеметный взвод лейтенанта Ивана Афанасьева (7 бойцов с одним станковым пулеметом), группа бронебойщиков старшего сержанта Андрея Собгайды (6 бойцов с тремя противотанковыми ружьями), четверо минометчиков с двумя ротными минометами под командованием младшего лейтенанта Алексея Чернышенко и три автоматчика. В дом также была проведена телефонная связь и организовано боепитание. Небольшой гарнизон продержался в доме практически два месяца, не давая немцам выйти к Волге в этом секторе обороны. Во время сражения в подвале дома также прятались мирные жители (около 30 человек), которые не могли из него эвакуироваться, часть из них была тяжело ранена в результате артиллерийских обстрелов и бомбежек. Немцы все время обстреливали данный дом из артиллерии и минометов, по нему наносились удары с воздуха (в результате ударов у него была полностью разрушена одна из стен), проводились непрерывные атаки, однако взять дом немцы так и не смогли. Как только немцы подходили к зданию, их встречал плотный ружейно-пулеметный огонь из различных огневых точек на разных этажах здания, в сторону фашистов летели гранаты. Позднее командующий 62-й армии генерал Василий Чуйков вспоминал: «Небольшая группа советских воинов, обороняя один дом, уничтожила солдат противника больше, чем гитлеровцы потеряли при взятии Парижа». Оборона дома продолжалась порядка двух месяцев до 24 ноября 1942 года, когда его защитники покинули его и 42-й полк вместе с другими частями перешел в контрнаступление. Во время героической обороны дома Павлова погибло всего три его защитника: младший лейтенант Алексей Чернышенко, сержант Идель Хайт и красноармеец Иван Свирин. При этом многие защитники дома получили ранения. Сам Яков Павлов был серьезно ранен в ногу 25 ноября 1942 года во время атаки на немецкие позиции. После возвращения из госпиталя сержант Павлов воевал так же достойно, как и в Сталинграде, но уже в артиллерии. Он был командиром отделения разведки в различных артиллерийских частях 3-го Украинского и 2-го Белорусского фронтов, в составе которых благополучно дошел до Штеттина, пройдя Великую Отечественную войну с первого до последнего дня. За свои боевые заслуги он был награжден двумя орденами Красной Звезды, а также многочисленными медалями. 17 июня 1945 года младшему лейтенанту Якову Федотовичу Павлову было присвоено почетное звание Героя Советского Союза. К награде он был представлен именно за подвиг, совершенный еще в Сталинграде в 1942 году. В послевоенные годы он часто приезжал в Сталинград, где встречался с местными жителями, которые пережили войну и восстанавливали волжский город из руин. В 1980 году Якову Павлову было присвоено звание «Почетный гражданин города-героя Волгограда».

 

Рассказ сержанта Павлова

Да, это я, тот самый сержант,

Который, не корысти ради,

Сподобился собственный дом содержать

В пылающем Сталинграде.

Ни крепостью не был дом, ни дворцом,

Жилье без герба и короны,

Но западным он упирался торцом

В лоб вражеской обороны.

 

Туда разведчики поползли

Втроем, под моим началом.

Беглый огонь вели патрули

По улицам одичалым.

Но мы доползли, проникли в подвал, —

Женщины там и дети.

И я гвардейцам своим сказал,

Что мы за их жизнь в ответе.

 

Отсюда назад ползти — не резон!

Противник — как на ладони.

И закрепился наш гарнизон

В том осажденном доме.

Нам подкрепленье комдив прислал,

Вот нас уже два десятка.

Но в третьем подъезде — врагов без числа,

Неравная вышла схватка.

 

Они, атакуя, входили в раж,

Но мы их сумели встретить.

Они захватили второй этаж,

А мы забрались на третий.

Их всех пришлось перебить потом.

Накрыть автоматным громом,

И назван был неприступный дом

Моим, извините, домом.

 

Тот дом, бастион, точней говоря,

Известный всем понасльшшке,

До двадцать четвертого ноября

Держали мои мальчишки.

Раненный, был я отправлен в тыл

За Волгу... Прощайте, братцы.

А после в разных частях служил,

Все в новых, не сталинградских.

 

Бывало: в госпитале кино.

Дом Павлова, мой! Глядите!

А ранбольным и сестрам смешно —

Расхвастался, победитель!

Я после узнал, что в родное село

Тяжелою той порою

На мамино имя письмо пришло —

Присвоили мне Героя.

 

...Кладовщику принесла прочесть.

Ой, мама, господня воля!

Зачем его ищут? Недобрая весть:

Чего-то, шельмец, присвоил.

Спугнули неграмотные дела,

Припрятали ту бумагу.

За всю войну у меня была

Одна медаль «За Отвагу».

 

И только потом, в сорок пятом году,

Меня разыскали все же,

Вручили мне Золотую Звезду

И диву дались, что дожил.

У озера Ильмень теперь живем

С женою, детьми и мамой.

Но есть у меня и на Волге дом —

Не собственный, но тот самый.

Е. Долматовский

 

Дом Павлова

Стояли насмерть русские бойцы

В сплошном огне и без воды во фляге,

А ветер разносил во все концы

Предсмертный крик и крик «ура!» в атаке.

 

Над Волгой непрерывный взрывов гром,

И страшен враг, звереющий в бессилье.

Но разве можно взять обычный дом,

В котором поместилась вся Россия?!

Г. Беднова

 

Баллада о «Доме Павлова»

Оставьте этот дом, каков он есть,

Каким из боя вышел.

Стальные балки скручены, как жесть,

А небо служит крышей.

 

Огнем фугасок обожжен кирпич,

Как никогда его не обжигали.

И словно шепот слышится:

— Терпи,

Терпи, браток, еще не то видали!.. —

 

В проломах стен, среди пустых глазниц

Взрывной волною вышибленных окон,

Солдат, убитый здесь, не падал ниц, —

Подняв гранату, опершись на локоть,

 

Средь изверженья стали и огня,

Бессчетной пулей мечен-перемечен,

Он бил врага:

— Врешь, не возьмешь меня!

Я — вновь живой.

Я — русской силой вечен... —

 

Он, сам себе служивший образном,

В таком бою, в таком изнеможенье,

Отсюда весь увидел окоем

И всей России ратное движенье.

 

Солдат Чуйкова — он придет сюда,

Он сына приведет и внука,

Он — после вновь воздвигший города,

Где прежде были пепел и разруха.

 

Он должен, завещая жизнь и честь,

Все очаги сложив под новой крышей,

Оставить детям этот дом как есть,

Каким он вместе с ним из боя вышел.

П. Ойфа

 

Дом Павлова

Дом этот — в самом сердце Сталинграда,

Приказ — занять, занять и удержать.

Ну что ж, под вой и грохот канонады,

Бежим, пригнувшись, дом тот штурмовать.

 

В подъезд ворвались, завертелась схватка.

Кишит дом ими, нам не привыкать.

Но вот уже на лестничной площадке,

И ненависти нам не занимать.

 

Гранат разрывы, звуки стали глуше,

Упал вдруг Колька, запевала наш.

Потом, потом, запрятал боль поглубже,

Сейчас нам нужно на второй этаж!

 

Сцепились насмерть, стук прикладов, касок,

И свист из горла, вскрыто что ножом,

По стенам красным, нету других красок

У смерти, но мы захватили дом!

 

К ним подкрепленье. «Яша*, не удержим!

Слышь, опрокинут, не удержим дом!»

И вдруг мальчонка, худенький, как стержень.

«Не бросьте, дяди, мы же здесь живём...»

 

Ну, твою ж мать! С остервененьем в схватку,

Да так, что вспоминать и не с руки.

Мы, злобой заменив людей нехватку,

Зубами рвали «фрицам» кадыки...

 

Отбились как? Рассказывать не надо,

Как хочешь, а гражданских выручай.

Мальчонка тут как тут. «Всему отряду

Сестрёнка с мамой наливают чай!»

 

Слова, как гром небесный, прозвучали.

Пахнуло домом, Боже, здесь, и чай?

И многие слезу не удержали.

«Мы вас не бросим, ну пойдём, вставай»

************************************

Тот дом, что в самом центре Волгограда,

Так и стоит, напоминая Ад,

Что здесь творился. Лишних слов не надо.

Дом-символ мужества, дом-крепость, дом-солдат...

*Яша-сержант Яков Павлов

Ю. Никитенко

 

Дом-воин

Стоит на волжском берегу,

У Панорамы,

Не покорившийся врагу

Дом легендарный.

Зияют черной пустотой

Глазницы окон —

Так изуродован войной

Он был жестоко.

 

Его огни давно гореть

Уж перестали.

Внушая страх, таится смерть

Среди развалин.

Над ним торжественно гремит

Салют Победы.

Идут года, а он стоит —

Присяге предан.

 

Как символ мужества солдат,

В той битве павших,

Как непреклонный Сталинград,

Как память наша.

А. Гришин

 

Сталинград. Дом Павлова

Небо опустилось на колени…

Громкий гул моторов, страшный вой.

А в подвале дома бродят тени:

Этот дом — рубеж передовой.

 

Только что родившейся ребенок —

Новой жизни хрупкий стебелек.

Из портянок, словно из пеленок,

Еле слышен детский голосок.

 

Двести суток битвы Сталинграда.

В летний зной, в мороз кипит земля.

Перед Волгой — грозная преграда,

Сжалась окружения петля.

 

Плавится металл, разрушен город,

Отбивать атаки тяжело,

Каждый час для обороны дорог.

Девочке-ребенку повезло.

 

Жизнь ее, как черный перец в ступке,

Растолочь пыталась долго Смерть,

И судьбу крутила в мясорубке.

Но в подвале дома — веры твердь.

 

Символ мужества и стойкость духа.

Не сломал защиту дома враг.

А война, как дряхлая старуха,

Лишь на слабых нагоняет страх.

 

Восстановлен «Дом солдатской славы» —

Монумент, как память о войне.

Легендарный подвиг всей державы,

В день Победы памятен вдвойне!

Н. Гаврикова

 

Дом Павлова

Как в Сталинграде было тесно

От пуль, от залпов канонад!

И жизни не хватало места,

Но шел, но бился Сталинград

За каждый камень, каждый выступ.

Пусть за день кто-то сдал Париж,

Здесь в Сталинграде — дом неистов,

За сотню дней не победишь.

 

Дом Павлова. Стена в полнеба.

На кирпичах — святой зарок.

Клялись не сдаться наши деды,

Рвались снаряды между строк.

В безумной огненной метели

По дотам разметало вас.

Вы лишь у детской колыбели

Пожали руки в первый раз.

 

Как годы после битвы седы…

Но помнит стен багровый цвет,

Как вы сражались за победу,

За внучку через сорок лет.

Стоит героем меж веками

Несломленный, упрямый дом.

Как мы гордимся, деды, вами

И знамя Родины несём!

Н. Азовцева

 

Михаил Паникаха

Михаил Аверьянович Паникаха (1914–1942) — заместитель командира отделения 1-й роты 883-го стрелкового полка 193-й стрелковой дивизии 62-й армии. Службу проходил матросом в рядах Тихоокеанского флота. Во время Великой Отечественной войны по его просьбе был направлен в Сталинград и зачислен в 883-й стрелковый полк 193-й стрелковой дивизии 62-й армии красноармейцем-бронебойщиком, хотя форму морпеха не снимал. 2 ноября 1942 года в районе поселка завода «Красный Октябрь» позиции дивизии были атакованы фашистскими танками. Первая атака противника захлебнулась, но он бросил в бой новые силы. На позицию тихоокеанцев двинулось 7 немецких танков в сопровождении пехоты. Завязался неравный бой. Вскоре у Паникахи из оружия остались лишь две бутылки с «коктейлем Молотова». С ними Михаил и пополз навстречу танкам. В тот момент, когда он замахнулся, чтобы швырнуть первую бутылку, вражеская пуля разбила стекло, и жидкость, растекшись по телу красноармейца, вспыхнула, превратив человека в горящий факел. Объятый огнем моряк бросился на решетку моторного люка бронированной машины и разбил об нее вторую бутылку. Танк сгорел вместе с экипажем, а остальные машины отступили. Преследуя их, товарищи Паникахи подожгли еще два танка и отстояли занимаемые позиции. Михаила похоронили в глубокой воронке, близ завода «Красный Октябрь». За этот подвиг он был награжден орденом Отечественной войны первой степени. Звание Героя Советского Союза ему присвоили только в 1990 году, к 45-летию Победы в Великой Отечественной войне.

 

Михаил Паникаха

За атакой — атака.

Черный дым, красный гром.

Лавой вздыбленных танков

Враг валил напролом.

 

Побелев — не от страха,

А от боли людской, —

Встал рывком Паникаха,

Пехотинец морской.

 

Из горящих развалин

Поднимались друзья.

«Черной смертью» прозвали

Их фашисты не зря.

 

Наземь сброшена каска,

Бескозырку — на лоб.

Разноцветные трассы

Захлестнули окоп.

 

Пуля клюнула в руку,

Куст огня за спиной.

Но в железную вьюгу

Шел железный герой!

 

Вот разбита бутылка,

Где горючая смесь.

Пламя грозно и пылко

Закрутилось, как смерч.

 

Вспыхнув весь, словно факел,

Яро вскрикнул: «Даё-ё-ёшь!..»

И под грузные траки

Бросил тело свое.

 

Не заметил потери

Полк пехоты морской,

Но не стало «пантеры»

С ее силой тупой.

 

Вспоминай, Украина,

Паренька своего!

Четко врезан в руины

Юный профиль его.

 

Из далекого мрака

Он глядит, как живой,

Михаил Паникаха —

Непогибший герой…

И. Кучин

 

Михаил Паникаха

Он пал, но честь его жива;

Герою высшая награда,

Под именем его слова:

Он был защитник Сталинграда.

 

В разгаре танковых атак

Был краснофлотец Паникаха,

Им до последнего патрона

Держалась крепко оборона.

 

Но не под стать морской братве

Врагу показывать затылки,

Уж нет гранат, осталось две

С горючей жидкостью бутылки.

 

Боец-герой схватил одну:

«В последний танк ее метну!»,

Исполненный отваги пылкой,

Стоял он с поднятой бутылкой.

 

«Раз, два... не промахнусь небось!»

Вдруг пулей в этот миг насквозь

Бутылку с жидкостью пробило,

Героя пламя охватило.

 

Но ставши факелом живым,

Не пал он духом боевым,

С презреньем к боли острой, жгучей

На вражий танк боец-герой

С бутылкой бросился второй.

 

Ура! Огонь! Клуб дыма черный,

Огнем охвачен люк моторный,

В горящем танке дикий вой,

Команда взвыла и водитель.

Пал, свершивши подвиг свой,

Наш краснофлотец боевой,

Но пал как гордый победитель!

 

Чтобы пламя сбить на рукаве,

Груди, плечах, на голове,

Горящий факел воин-мститель

Не стал кататься по траве,

Искать спасения в болотце.

 

Он сжег врага своим огнем,

Легенды сложены о нем,

Бессмертном нашем краснофлотце.

Д. Бедный

 

Михаил Паникаха

На проспекте,

у Вечного знака,

в жизни встретиться нам довелось,

где стоит Михаил Паникаха,

молодой

сталинградский матрос.

Он и в жизни был тоже приметен

среди рослых и сильных парней.

Развевал его волосы ветер,

что летел

с украинских степей.

И когда он решился на подвиг,

сразу сделал

к бессмертию шаг,

свои руки железные поднял,

отшвырнув

наползающий танк.

И в стихах был воспет он

и в прозе,

жив он в списке

в отряде морском.

А теперь уже в солнечной

бронзе

на проспекте стоит заводском.

Многолюдно вокруг,

многоцветно,

все в огнях и в сиянии глаз.

Кто же знал,

что потом это место

станет самым священным

для нас.

Здесь в далекий октябрьский вечер

в жизни встретиться нам довелось.

И назначил нам

первую встречу

это он, сталинградский матрос!

Л. Кривошеенко

 

Черноморский матрос

(Из поэмы Голоса Сталинграда)

 

Я встретился снова с тобою, большая река.

Вдохни в меня силы для боя, большая река.

Как жизнь, ты течешь.

Горделиво и мощно течешь.

Нигде не отступишь. С пути никогда

не свернешь.

А я отступил. Приказало начальство мое.

Рожденный у самой воды, я ушел от нее,

когда наш эсминец зарылся в кровавой

волне.

И —

вечная слава ребятам, лежащим

на дне...

Я выплыл.

Меня отпускать не хотела волна.

Она торопилась меня напоить допьяна.

Я выплыл. Я выжил.

Я перешагнул через смерть...

И вот под ногами

степная застывшая твердь.

По этой страдающей тверди ходить я учусь.

Лишь небо над степью похоже на море

чуть-чуть...

В твою глубину,

что от гари темна и горька,

я сердце, как якорь, бросаю,

большая река!

Волна, ты, пожалуйста, холодом мне

не грози,

на правый, пылающий берег меня отнеси.

На утлом плоту или в лодке

(могу даже вплавь)

во имя детей беззащитных

меня переправь.

Меня переправь поскорее, большая река,

туда, где горит Сталинград, как душа

моряка...

(И Волга замедлила свой нескончаемый бег.

На берег взошел,

будто на пьедестал,

человек...)

Полоска земли вся насыщена дымной

бедой.

Полосочка узкая, словно ребячья ладонь.

Но этот великий клочок, будто сердце,

вместил

и смерть, и бессмертье, и память,

и фланги, и тыл...

Полосочка узкая.

Быть здесь врагу не резон.

Вдвоем не поместимся мы:

или я или он!..

Атаки, атаки. Клубится большая война.

И странно, что где-то живет на земле

тишина.

Вновь выползли танки.

И дышат в лицо. И Земля

так гулко грохочет, как будто броня

корабля!..

А танк приближается.

Лезет пехота за ним.

«Мы бросили якорь, ребятки!

И мы постоим!..

По танкам — огонь!..»

И граната с врагом говорит.

И танки горят.

И размолотый камень горит...

Атаки, атаки.

Усталостью руки свело.

Какая сегодня погода! Какое число!

И снова — атака.

И нет никакого числа...

Последняя пуля за смертью фашистской

ушла.

Осталась бутылка, в которой — горючая

смесь.

Ну, что же, товарищ,

сверши справедливую

месть...

Бутылка в руке взорвалась!

Пошатнулся матрос...

И вспыхнул над Волгой костер

в человеческий рост!

И возглас последний сгорел на губах

у него.

И не было ночи. А было огня торжество!

И дымные руки над битвой огонь

распростер.

Но ринулся к вражьему танку высокий

костер!..

 

Так песенный Данко вошел

в сталинградские дни.

Пред этим костром

да погаснут все в мире

огни!

Пред мужеством этим

любая бравада

мертва...

Сквозь грохот разрывов беззвучно

звучали слова.

И, словно опомнившись,

на постаревшем ветру,

Земля

с материнскою лаской приникла

к костру...

Здесь бой умирал.

А за ним начинался другой.

Все видели: плакал огонь.

И смеялся огонь!

Каноат Мумин (Пер. с тадж. Р. Рождественский)

 

Памяти Михаила Паникаха посвящается...

В Волгограде у трамвайной линии

Памятник герою и бойцу —

Под палящим солнцем и под ливнями

Никогда не дремлет на плацу…

 

Был красноармейцем-бронебойщиком,

Попросился в город Сталинград —

Замом командира и помощником,

Так попал как раз он прямо в ад…

 

Две бутылки взял с горючей жидкостью:

Надо защитить «Красный Октябрь!»

Немец тут попёр с какой-то дикостью,

Но матрос отважен был и храбр!

 

Пуля вражья, знать, была не дурою:

И прошила жидкость у него,

Ринулся вперёд, недолго думая…

Тут объяло пламенем всего.

 

Вот ещё бутылка, и мгновение:

Кинулся горящим в вражий люк;

Был в бесстрашном гневном ослеплении,

И фашистских запалил гадюк!

 

Так, видать, сложилось, исторически:

И за Волгой нет Земли другой!

Много полегло их героически,

Чтоб сегодня жили мы с тобой!

 

Город не смогли сломить каратели:

И восстал из пепла Сталинград!

Лозунг закрепился основательно:

Не было для них пути назад!

В. Рженецкая

 

Баллада о Михаиле Паникахе

Шёл смертный бой с фашистскою ордой.

Противник рвался к сердцу Сталинграда.

Сидел в окопе парень молодой.

Тряслась земля. Гремела канонада.

 

От взрывов погружался день во мрак,

Но парень тот в душе не ведал страха.

Не должен труса праздновать моряк! —

Знал твердо краснофлотец Паникаха.

 

Его морской пехоты батальон

Геройски бился против супостатов,

И ужас наводил на немцев он

Одним лишь видом форменных бушлатов.

 

…В тот день фашисты в несколько атак

Бросались при поддержке батареи.

Но каждый раз откатывался враг.

Противник нес тяжелые потери.

 

И вот на поле боя тишина

Установилась. Смолкла канонада.

«Надолго ли? — промолвил старшина. —

Покурим, братцы? Мой табак — что надо!».

 

Кисет потёртый бережно раскрыл,

Друзьям махры насыпал понемножку.

Свою щепотку взял и Михаил,

Свернул клочок газетки в «козью ножку».

 

Как дороги на фронте для солдат

Недолгие минуты передышки, —

Об этом знают и седой комбат,

И юные, безусые мальчишки.

 

Но вдруг моторов гул ворвался в мир,

И натянулись нервы до предела.

«Тревога! — крикнул взводный командир. —

Готовь бутылки к бою: танки слева!»

 

Уже и сам их видел Михаил —

Железных монстров с белыми крестами;

Один из них к окопу подходил,

В котором находился он с бойцами.

 

Неотвратимо, как в кошмарном сне,

Танк полз на них, дымя и громыхая;

Чернели пятна гари на броне

И пулемет строчил, не отдыхая.

 

«Нас не возьмёшь за здорово живёшь, —

Сказал матрос с недоброю ухмылкой. —

Запрыгаешь сейчас, ядрена вошь,

Когда тебя попотчую бутылкой».

 

Отставив к стенке верный автомат,

Он взял с горючей смесью два сосуда.

На край окопа выскочил солдат

И размахнулся резко… Но откуда

Шальная пуля в тот момент взялась,

Разбив в куски бутыль со смесью адской?!

Взметнулось пламя! Драма началась

На мрачной сцене битвы Сталинградской.

 

Как факел вспыхнул старенький бушлат,

Взялась огнём матросская рубаха.

Но не искал спасения солдат —

Шагнул навстречу смерти Паникаха!

 

И этот миг запомнится навек

Всем очевидцам жуткого сраженья —

Как пламенем объятый человек

Идет на танк, не ведая сомненья.

 

И растерялся вражеский танкист,

Лицо его свело гримасой страха;

Машину развернув, хотел фашист

Пуститься наутёк. Но Паникаха,

Разбив бутыль со смесью о броню,

На танк огромным факелом взобрался,

Предав его свирепому огню,

И отомстив врагам сполна. Метался

В пылающей машине экипаж,

Кричал от боли он, не понимая,

Как мог матрос пойти на абордаж,

Такую смерть по воле принимая.

 

Придет к сгоравшим немцам, может быть,

В последние минуты откровенье:

Народ такой вовек не победить,

Коль в нем такое самоотреченье.

 

И, как один, поднялся батальон —

Кипящей лавой, яростной и страшной.

Враг был разбит и в бегство обращён

Безжалостной атакой рукопашной!

 

...Прошли года. Фашизм был сокрушён.

И там, где той суровою порою

Был Мишей славный подвиг совершён,

Воздвигли люди памятник герою.

 

В рывке последнем силы все собрав,

Раскинув руки крепкие из стали,

Своим поступком смертью смерть поправ,

Застыл матрос на прочном пьедестале.

 

Над ним плывут по небу облака…

Мы чтим героев павших доблесть свято.

И подвиг этот будет жить века —

Как символ духа нашего солдата!

А. Нурдинов

 

Михаилу Паникаха

Перед фашистом не было в нем страха,

Суровой смерти он смотрел в лицо,

Обычный парень — Миша Паникаха

Встал в полный рост в огне перед Творцом.

 

Как факел он горел, бросаясь к танку,

Никто остановить его не смог,

С характером, как многие подранки,

Он выбрал лишь одну средь всех дорог.

 

Не струсил, не бежал от вражьей силы,

А грудью встал за родину свою,

За Сталинградом виделась Россия,

Ее своею матерью зовут.

 

Нет выше слова, нет мощнее цели

Встать на защиту матери-земли,

Спасибо вам, солдаты! Вы сумели!

Вы честь страны, народа сберегли!

 

Стоит на Красном памятник матросу,

Здесь, в Сталинграде — дань былой войне!

Текут с листвы берез годами росы,

То — слезы матерей по всей стране.

Л. Нелен

 

Подвиг Паникахи

Давно нет гранат,

Нет патронов. Воды ни глотка.

Горел Сталинград,

Клокотала душа моряка!

 

Железные танки,

Напротив живой человек,

Жующие траки.

Терзали и плавили снег.

 

Товарищи пали.

Тельняшку рванул на груди,

Задохся в угаре,

Свирепо хрипя, — Погоди!

 

Уж я тебя, вдосталь,

Сейчас напою допьяна.

Незваному гостю,

Не жаль огневого вина.

 

Не страшно! Не страшно …

Передний всё ближе! Броня!

Ворочает башню,

Уставился пушкой. В меня!

 

Бутылка пробита!

Горючка взрывается! Ш-ш-шарк!!!!

Кипящим болидом,

Матрос набегает на танк.

 

От ног до затылка,

Горящий живьём человек!

Вторую бутылку,

Разбил о моторный отсек!

 

Знамение мести!

Ударило в башню, под срез.

Два пламени вместе,

Взвились и достигли небес!

 

Отчизны не тронь!

Будет бита фашистская шваль!

Смеялся огонь,

Пожирая немецкую сталь.

А. Пятаченко

 

Подвиг Паникаха М.А.

Посвящается светлой памяти морского пехотинца-краснофлотца Михаила Аверьяновича Паникаха, геройски павшего в бою второго октября 1942 года при отражении танковой атаки на подступах к заводу «Красный октябрь» в г. Сталинград.

 

Солдат застыл в стремительном броске,

С открытым ртом в предсмертном диком крике…

Он в меди кованой, а я стою в тоске,

Мгновенью внемля — жизнь бойца на пике…

 

Внизу — казенные сухие строки…

Я вижу в них горящий Сталинград!

О, эти дни войны суровы и жестоки,

На этом месте был кромешный ад…

 

Оборонялся полк морской пехоты,

Траншеи шли среди обломков кирпичей.

Дым едкий доводил бойцов до рвоты,

И резкий запах множества смертей…

 

Фашисты шли, как их огонь противен,

Был этот миг отчаян мужеством людей…

Земля стонала, сёк свинцовый ливень,

Гремела битва много долгих дней…

 

Ревел металл, свистел разлёт осколков,

Бесчеловечно, зло сливаясь в вой!

Фашистов многих из винтовок перещёлкав,

В ответ стреляли все, кто был живой…

 

Морпехи видели, как с лязгом и урча,

Из-за развалин танки на окопы…

Ползли и, громко сталью грохоча,

Вбивали в землю русскую пехоту…

 

И пулемёты всё пространство захлестнули!

И гибли многие от страшного огня:

Роились и визжали злые пули,

Рычали танки, из орудий бой ведя…

 

Фашистский танк рядом с окопом Паникаха!

Почти над ним, один момент до краха.

В бушлате черном был похож на схимонаха —

Навстречу танку встал моряк без страха!

 

Духовно возвышаясь над врагом,

Он сердцем храбр и к небу торопился!

И погибал достойно, не рабом,

Возможно, прямо к Богу возносился!

 

В тот миг, когда поднялся в полный рост,

Чтобы с размаху бросить в танк бутылку,

Вдруг по стеклу шальная пуля вхлёст!

Бутылка вдребезги — и жидкость по затылку…

 

Свечою вспыхнул сразу человек,

Времени не было, чтобы ему сбить пламя!

Моментом высшей истины вовек

Моральный выбор поднят им как знамя!

 

Огонь сжигал его святую плоть,

Объятый пламенем он ринулся в атаку!

Сгоравший заживо, спешил перемолоть

Врагов отечества. С второй бутылкой к танку!

 

Раздался грохот, вверх взлетел огонь!

В дыму и копоти исчез герой бесследно…

Звездой Героя он посмертно награждён,

Пусть светит слава Паникаха беззаветно!

 

Как жаль, что ты не дожил до весны,

В тот майский день Победы в сорок пятом…

Тебе грехи людские не страшны,

Самим собой в бою с врагом распятом.

 

Чтоб внукам снились сказочные сны,

Ты жизнь отдал и трепет душу память…

Дай Бог, чтоб больше не было войны,

И нашу грудь осколки не изранят…

 

Почётна храбрость всех погибших на войне

Солдат, принёсших нам великую Победу!

Достойно мужество, оно всегда в цене,

Вы жизнь отдали и спасли от зла планету.

Н. Брылев

 

Подвиг М. Паникахи

Всю эту ночь вели обстрел.

И вздрагивать мы перестали.

Не Сталин нам отдал приказ —

Нам честь и совесть приказала.

 

Когда и я в селе родных,

В колхозе, где прежде я работал,

И прежде руки были черны —

Не от гари боя, а от работы.

 

Приходит час, когда все мы

Отложили посох, встали силой,

И для себя растить зерно

Свое мы право подтвердили.

 

Но только знает хлебороб,

Сколько за лето сожрешь пыли.

Покрытый испариной лоб

Морщины гнева исказили.

 

И здесь стою за этот хлеб,

Тот, который год ждет господина,

Но не под гусеницами тракторов —

А под вражьего черного «клина»...

 

Не с «розочкой» шел на броню,

Не (цыганочкой) с выходом шел из- за печки,

Шел на тевтонскую «свинью»,

Со смертию честнаю обвенчан.

 

При отражении контратак,

На главный танк пошел тараном,

Погиб в бою, как Пересвет,

Сразив из ига великана.

А. Сергиенко

 

Михаил Паникаха

Он до войны служил на Тихоокеанском,

В душе и в жизни, — бравый был моряк,

В войну, уже на фронте Сталинградском,

Его поступка испугался враг.

 

Прорвали танки нашу оборону,

Семь штук, клокоча, рвались в штаб полка,

По узкому, для танков коридору,

И Михаил их принял на себя.

 

Взяв два «коктейля Молотова» в руки,

Пошёл на танк, за Родину, за Мать,

Нагнал он на танкистов столько жути,

По Паникахе начали стрелять.

 

В одной руке бутылка разорвалась,

И Миша, словно факел загорел,

До танка метров несколько осталось,

Моряк бежал горящий, но терпел.

 

Достиг врага и об броню бутылкой,

Ударил из своих последних сил,

Танк загорелся, словно керосинка,

Такой ответ фашистам Мишин был.

 

Посмертно дали звание Героя,

Его пример отваги не забыт,

За то, что мы живём сейчас в покое,

Моряк и в наших душах будет жить.

А. Григорьев

 

Максим Пассар

Максим Александрович Пассар (1923–1943), один из наиболее результативных снайперов Сталинградской битвы. По национальности нанаец. Его необычная для нашего уха фамилия переводится с нанайского как «меткий глаз». Родился 30 августа 1923 года в селе Нижний Катар Дальневосточного края (ныне — Нанайский район Хабаровского края). С 1933 года учился в школе в селе Найхин. С детства вместе с отцом занимался традиционным промыслом нанайцев — охотой на пушного зверя. Добровольцами на войну ушли четыре брата, включая Максима. В феврале 1942 года добровольцем ушёл на фронт. В мае 1942 года прошёл снайперскую подготовку в частях Северо-Западного фронта. С июля 1942 года служил в 117-м стрелковом полку 23-й стрелковой дивизии, воевавшей в составе 21-й армии Сталинградского фронта и 65-й армии Донского фронта. К октябрю 1942 года был признан лучшим снайпером Сталинградского фронта, был восьмым в табели лучших снайперов Красной Армии. За год уничтожил 237 немецких солдат и офицеров. При этом он сам готовил новых снайперов, рассказывал в газетных заметках для солдат о тонкостях и нюансах снайперского дела, чем тоже спас немало жизней. Только за сентябрь — октябрь 1942 года 145 снайперов, которых обучал М. Пассар, уничтожили 3175 солдат и офицеров противника. Немцы боялись меткого нанайца, называя его «дьяволом из гнезда чертей», они даже выпускали специальные, предназначенные лично Пассару, листовки с предложением сдаться. За ликвидацию М. А. Пассара германским командованием была назначена награда в 100 тысяч рейхсмарок. 8 декабря 1942 года М. А. Пассар получил контузию, однако остался в строю. 22 января 1943 года в бою в районе селения Песчанка Городищенского района Сталинградской области обеспечил успех наступления подразделений полка, остановленного фланговым пулемётным огнём противника с замаскированных укреплённых позиций. Скрытно приблизившись на расстояние около 100 метров, старший сержант Пассар уничтожил расчёты двух станковых пулемётов, что решило исход атаки. Правда, и его засекли и тут же накрыли минометным огнем. Одна мина попала точно в цель, снайпер погиб. М. А. Пассар похоронен в братской могиле на площади Павших борцов рабочего посёлка Городище Волгоградской области. 18 февраля 1943 года старший сержант М. А. Пассар посмертно представлен к званию Героя Советского Союза, но не получил его. Приказом по войскам Воронежского фронта № 76/н от 23 апреля 1943 года он награждён вторым орденом Красного Знамени. Уже после войны однополчане не раз просили присвоить Пассару звание Героя Советского Союза. Лишь в 2010 году Максим Пассар стал Героем России.

 

Закон тайги

 

1

Шел я берегом Амура,

Краем Дальнего Восхода,

Шел, пуская дым из трубки,

Чтоб комар меня не трогал.

Стыли черные березы —

Дети каменного века,

И мохнатые фазаны

Из-под ног моих взлетали.

 

...Это было так недавно,

И давным-давно, быть может.

Это было в годы мира,

В годы счастья и покоя.

Мне казалось — эти чащи

Никогда еще не знали

Ни походки человека,

Ни его веселых песен.

 

Вдруг раздвинулись лианы,

Будто сами расступились,

И бесшумно мне навстречу

Вышел маленький охотник,

В сапогах из мягкой кожи,

В шапке из осенней белки,

Вороненая берданка

На плече его висела.

 

Подошел и улыбнулся

Мне нанаец смуглоскулый.

Из раскосых добрых щелок

Черные глаза блеснули.

На сто верст вокруг, быть может,

Мы с ним были только двое,

Потому и подружились

Скорой дружбою таежной.

 

У костра духмяной ночью

Мне рассказывал охотник,

Что зовут его Максимом,

Что из рода он Пассаров,

Из нанайского селенья,

Где отец его и братья

В рыболовстве и охоте

Жизнь суровую проводят.

 

Он рассказывал о крае,

Где текут такие реки,

Что коль вставишь в воду палку,

То она не пошатнется,

Крепко сжатая боками

Рыб, идущих косяками.

Он рассказывал с улыбкой

Об охоте на медведя.

Восемь шкур на жерди сохнут

У него в селенье Найхен.

 

Я спросил тогда Максима:

«Ты медведя не боишься?»

«Нет, — ответил мне нанаец, —

У тайги свои законы.

Если зверь на поединке

Голову мою расколет,

Брат пойдет по следу зверя

И его догонит пулей».

 

Я запомнил эту встречу

В крае Дальнего Восхода,

Встречу с юношей Максимом,

Меткоглазым и бесстрашным.

Звезды яркие горели,

Выпь болотная кричала,

И на берег выбегала

Темная волна Амура.

 

2

Лед прошел по рекам трижды

С той поры. На нашу землю

Враг ворвался, сея горе

И пожаром полыхая.

Я забыл Амур далекий

И таежные прогулки.

Между Волгою и Доном

Нам пришлось с врагом сражаться.

 

По степям гуляла вьюга,

Волком воя возле Волги.

На врага мы шли облавой,

Леденя и окружая.

И однажды после боя

Мы в землянке отдыхали,

Валенки свои сушили.

Вдруг, откинув плащ-палатку,

Возле нас возник бесшумно

Маленький боец в шинели,

В шапке из осенней белки.

 

Он присел и улыбнулся.

Пламя сразу озарило

В узких щелочках живые,

Меткие глаза нанайца.

Командир полка сказал мне

Горделиво: «Познакомься,

Это наш искусный снайпер,

Наш отважный комсомолец,

И зовут его Максимом,

А из рода он Пассаров,

Из нанайского селенья,

Где отец его и братья

В рыболовстве и охоте

Жизнь суровую проводят».

 

Я ответил: «Мы знакомы».

И Пассар промолвил: «Точно».

И в глазах его веселых

Огонек мелькнул таежный.

«Здравствуй, друг. Ты помнишь встречу

В крае Дальнего Восхода?

Ты, ходивший на медведя,

Как с другим воюешь зверем,

Что пришел не из берлоги,

А из города Берлина?»

 

И нанаец мне ответил:

«Я убил их двести двадцать,

И, покуда жив, я буду

Истреблять их беспощадно».

Расстегнул шинель нанаец,

И на ватнике зеленом

Я увидел орден гордый —

Красное увидел знамя.

 

3

Рано утром мы с Пассаром

Поползли вперед.

На склоне

Узкий выдолблен окопчик

Средь засохшего бурьяна.

Здесь легли мы, наблюдая

За равниной.

Перед нами

Грустная земля застыла,

Белым саваном укрыта...

Из далекого оврага

Вырывался красный выстрел.

Выл снаряд. И беспрестанно

Щелкали в бессильной злобе

Рядом пули разрывные.

Мы лежали, говорили

Про таежные закаты,

Про амурские уловы

И про лодку-оморочку.

 

Я сказал Максиму: «Знаешь,

По легендам и преданьям,

Бог войны и бог охоты

Был один у наших предков».

 

«Нет, война, — Максим ответил —

На охоту не похожа:

Зверя бил я добродушно,

То был честный поединок.

А теперь с врагом бесчестным,

С волчьей стаей я сражаюсь,

Новое узнав значенье

Слова «зверь».

Смотри, товарищ,

Вон спускается с пригорка

Ворог. Он меня не видит,

Но ему давно уж пулю

Приготовили уральцы.

И в стволе моей винтовки

Тихо дремлет гибель зверя».

 

Левый глаз нанаец сузил

Так, что показалось, будто

Он заснул.

Но грянул выстрел,

И опять открылись веки.

И сказал Максим сурово:

«Это двести двадцать первый

Кончил жизнь благополучно»

«Хорошо! — сказал нанаец. —

День сегодняшний, однако,

У меня прошел недаром.

 

А теперь пойдем в землянку,

Должен я письмо отправить

Девушке своей любимой,

Что живет у нас в селенье,

Обучая в новой школе

Маленьких детей нанайских.

Я люблю ее так сильно,

Что мне кажется порою —

Эта сила заряжает

Меткую мою винтовку».

 

У коптилки, сотворенной

Из снарядного стакана,

Медленно писал нанаец

Письмецо своей любимой.

 

4

В январе прошла по фронту

Весть жестокая: убили

Друга моего — Максима,

Знаменитого Пассара.

Меткие глаза закрылись,

Руки твердые повисли.

Обагрились алой кровью

Синеватые странички

Комсомольского билета.

Девушка из новой школы,

Как твое утешить горе?

Он любил тебя так сильно,

Как фашистов ненавидел.

 

5

Мы ушли вперед, на запад,

Далека от нас сегодня

Свежая могила друга.

На земле освобожденной

Снова лед прошел по рекам.

И весенним днем прозрачным

Шел я ходом сообщенья

К пункту командира роты;

Надо мной свистели пули,

И равнина громыхала,

Будто по железной крыше

Ходят в сапогах тяжелых.

 

Здесь увидел я сержанта

С вороненым автоматом.

Этот воин смуглоскулый

Показался мне знакомым.

«Ты нанаец?»

«Да, нанаец».

«Как зовут тебя?»

«Пассаром,

Иннокентием. Я родом

С дальних берегов Амура».

 

«Ты давно уже на фронте?»

«Нет, недавно. С той минуты,

Как узнал о смерти брата,

Меткоглазого Максима.

Я ведь тоже комсомолец

И ружьем владею с детства».

 

...Я припомнил край Восхода,

Встречу с маленьким нанайцем

И его рассказ короткий

Про закон тайги суровой:

«Если зверь на поединке

Голову мою расколет,

Брат пойдет по следу зверя

И его догонит пулей».

Е. Долматовский

 

Песня о Максиме Пассаре

Слушай песню о Пассаре

на мотив дальневосточный

про отвагу и геройство,

и про взор прямой и точный.

 

Был охотником нанаец,

зверя бил легко и ловко.

Стал он воином сегодня,

у него в руках — винтовка.

 

И винтовка не простая,

а с оптическим прицелом.

Мало быть на фронте зорким —

нужно быть лихим и смелым.

 

Он таков, нанаец-снайпер,

на его счету сегодня

меткой пулею сраженных,

ненавистных немцев сотня…

 

Он выходит на охоту

против злобных чужеземцев.

(Будет зверь любой обижен,

коль его сравните с немцем).

 

Сыну гор таёжных милой

стала волжская природа —

на защите Сталинграда

сын нанайского народа.

 

Научи нас всех, охотник,

хитрости своей, сноровке.

Слава воину Пассару,

слава снайперской винтовке!

Е. Долматовский

 

Большая охота (о Максиме Пассаре)

Сегодня праздник у Максима!

Свой увеличивая счёт,

Без промаха, неутомимо

Охотник зоркий зверя бьёт.

 

Закончена вторая сотня,

Но снайпер, не жалея сил,

Отличным выстрелом сегодня

И третьей сотне счёт открыл…

Иван Бесфамильный

 

* * *

Пуля наша меткая не ударит мимо.

Бьет она всегда наверняка.

Кто не знает в армии нашего Максима

Боевого снайпера, меткого стрелка.

 

Бей, винтовочка, бей, родимая,

Бей да бей по вражьим черепам.

Ночь холодную, пыль дорожную

Мы с тобою делим пополам.

 

Вот придет победы час, и закончим бой мы,

Встретит нас опять родимый дом.

Вычистим винтовочку, вытащим обойму,

Про Максима снайпера споем...

 

Бей, винтовочка, бей, родимая,

Бей да бей по вражьим черепам.

Ночь холодную, пыль дорожную

Мы с тобою делим пополам.

(Авторы неизвестны)

 

* * *

Который час лежит в снегу

И говорит себе: «Смогу!»

Вот снова слышен пули свист, —

Убит еще один фашист.

 

«В атаку!» — командир кричит,

И вот Пассар уже бежит,

Подняв неистово приклад.

Стрелком отличным был солдат.

 

И в полушубке нараспашку,

Нагую грудь подставив ветру,

Бежит в расстегнутой рубашке,

Шагами меряя по метру.

 

Стреляет точно и не целясь,

Готов, коль надо умереть.

Сталинград спасти надеясь,

Он все же хочет уцелеть.

 

* * *

Всему Донскому фронту был известен

Максим Пассар.

Позвольте доложить,

Что снайпер наш был молод и смел,

Старался больше немцев истребить.

 

Так преклоните же колено у могилы,

Почтим достойно снайпера страны,

Чтоб память о герое не остыла,

Что в Найхин не вернулся к нам с войны.

 

А там, где раньше было пепелище,

Высокий камень на краю села.

Покоится Максим наш в Городище,

И память до сих пор о нем светла.

Е. Ушакова

 

Максим Пассар

Был родом из Хабаровского края,

Потомственный охотник из тайги,

И на войну, когда, бойцом призвали,

Он белку в глаз стрелял с одной руки.

 

На фронте снайпер был незаменимый,

На сорок третий, — двести тридцать семь

Он фрицев уничтожил карабином,

Без страха и упрёка был совсем.

 

За голову Максима много денег

Фашисты обещали подарить.

Но парень знал, как незаметно делать,

Тайга не зря учила Макса жить.

 

Январь был, в сорок третьем, под Песчанкой,

Им немцев нужно выбить из села.

Два пулемёта немцев били «жарко»,

На флангах их позиция была.

 

В ста метрах был Максим от пулемётов,

Был дан приказ, — расчёты расстрелять,

Он отогнал подальше всю пехоту,

Прилёг и стал врага уничтожать.

 

Один расчёт лежит, уже не дышит,

Второй расчёт, — все трое полегли,

И в этот миг снаряд летит со свистом,

Из пушки немцы Макса засекли.

 

В последний миг, последнее дыханье,

В последний взгляд на небо, да с земли,

Издалека летит, из подсознанья,

С улыбкой шепчет, — двести сорок три.

 

Максим Пассар погиб Геройской смертью,

За дом родной, за Родину свою,

Чтоб счастливо здесь жили наши дети,

И помнили Великую войну.

А. Григорьев

 

* * *

Вчитайтесь в короткую строчку:

«Снайпер от Бога — Пассар»,

Он бился с врагом в одиночку —

Таёжный, охотничий дар.

А. Цветков

 

Матвей Путилов

Матвей Мефодиевич Путилов (1923–1942), участник Сталинградской битвы, сержант, связист 308-й стрелковой дивизии. 25 октября 1942 года на нижнем поселке завода «Баррикады» Матвей получил приказ ликвидировать разрыв линии связи. Во время поиска места обрыва связист получил ранение в плечо осколком мины. Уже у самой цели вражеская мина раздробила вторую руку бойца. Теряя сознание, Матвей Путилов сжал концы провода зубами, тем самым восстановив связь. Матвею Путилову было всего 19, когда ценою жизни он намертво соединил концы оборванного провода, восстановив телефонную линию между штабом и отрядом бойцов. Увековечен мемориальной плитой на Большой братской могиле мемориального комплекса «Героям Сталинградской битвы».

 

Матвей Путилов

(из поэмы «Голоса Сталинграда»)

 

Нависли крупно облака.

Планете вьюгою грозят.

Но, тяжелее снежных туч,

Над полем «юнкерсы» висят.

 

И перепахана земля.

И страшно на неё смотреть.

А снег уже темней земли!

А снег уже привык гореть!..

 

И посреди такой зимы,

И посреди таких снегов

Лежат немые провода,

Как нервы армий и полков...

 

И вот — меж мёртвых и живых, —

Превозмогая боль в боку,

Связист Путилов держит путь

По тоненькому проводку.

 

Связист Путилов держит путь.

А где-то в проводе — обрыв.

С трудом налаженную связь

Перечеркнул случайный взрыв.

 

Связист Путилов держит путь.

Его глаза воспалены.

Идёт по проволоке он

Под куполом большой войны!..

 

Нашёлся чёртовый обрыв!

Связист глядит, остановясь.

У батальона будет жизнь.

У батальона будет связь...

 

А взрывы — словно чёрный лес,

То впереди, то позади!

И пули — тысячами игл.

И очень горячо в груди!..

 

Путилов падает на снег.

Но успевает он, упав,

Концы холодных проводов

Зажать в мертвеющих зубах.

 

Он в батальонных списках есть,

А в жизни нет его уже...

Но ожил мёртвый телефон

В дивизионном блиндаже!

 

Пообещал комбат держать

Захваченный вчера плацдарм.

Потом начштаба говорил,

Потом — усталый командарм.

 

По проводу текли слова,

Полками двигали слова.

А после пару веских фраз

Промолвила сама Москва.

 

Ей доложили, что теперь

Фашистский левый фланг увяз...

Путилов так и не вздохнул,

Чтоб не нарушить эту связь...

 

А рядом продолжался бой.

И шла война. И снег валил.

И, медицине вопреки,

Связист губами шевелил!

 

Шептал под белой пеленой,

Шептал под навесным огнём.

Связист Путилов говорил —

Через войну — с грядущим днём.

 

«Прощайте... — говорил солдат. —

Прощайте... Холодно во мгле...

Желаю вам просторно жить

На торжествующей земле!..

 

Влюбляйтесь!.. Пойте... Славьте жизнь

До самой утренней зари...

Я перед смертью пить хотел.

О, как горело всё внутри!..

 

Стакан воды из родника

Поставьте посреди стола.

Не смог я жажды утолить.

Она сильней меня была...»

Каноат Мумин (Перевод Я. Смелякова)

 

Матвей Путилов

(Из поэмы Голоса Сталинграда)

 

Нависли крупно облака.

Планете вьюгою грозят.

Но тяжелее снежных туч

над полем

«юнкерсы» висят.

И перепахана Земля.

И страшно на нее смотреть.

А снег уже темней земли!

А снег уже привык гореть!..

И посреди такой зимы и посреди таких

снегов

лежат тугие провода,

как нервы армий

и полков...

 

И вот — меж мертвых и живых, —

превозмогая боль в боку,

связист Путилов держит путь

по тоненькому проводку.

Связист Путилов держит путь.

А где-то в проводе разрыв.

С трудом налаженную связь

перечеркнул

случайный взрыв.

Связист Путилов держит путь.

Его глаза воспалены.

Идет по проволоке он

под куполом

большой войны!..

Нашелся чертовый разрыв!

Связист глядит, остановясь.

У батальона будет жизнь.

У батальона будет связь...

А взрывы — словно черный лес!

То — впереди, то — позади.

И пули —

тысячами игл.

И сразу горячо в груди!..

Путилов падает на снег.

Но успевает он, упав,

концы холодных проводов зажать

в мертвеющих зубах.

Он в батальонных списках есть,

а в жизни

нет его уже...

 

Но ожил мертвый телефон

в дивизионном

блиндаже!

Пообещал комбат держать

захваченный вчера плацдарм.

Потом начштаба говорил,

потом — усталый

командарм.

По проводу текли слова,

полками двигали слова.

А после

пару веских фраз

промолвила сама

Москва.

Ей доложили, что теперь

фашистский левый фланг

увяз...

Путилов так и не вздохнул,

чтоб не нарушить

эту связь...

А рядом продолжался бой.

И шла война.

И снег валил.

И, медицине вопреки,

связист губами шевелил!

Шептал под белой пеленой,

шептал под навесным огнем.

Связист Путилов говорил

через войну

с грядущим днем.

«Прощайте... —

говорил солдат, —

Прощайте...

Холодно во мгле...

Желаю вам просторно жить

на торжествующей Земле!..

Влюбляйтесь!..

Пойте!..

Славьте жизнь

до самой утренней зари!..

Я перед смертью пить хотел.

О, как горело все внутри!..

Стакан воды из родника

поставьте посреди стола...

Не смог я жажды утолить.

Она

сильней меня

была...»

Каноат Мумин (Пер. с тадж. Р. Рождественский)

 

Связист Путилов

Нерв войны — это связь. Неказиста,

Безымянна работа связиста,

 

Но на фронте и ей нет цены.

Если б знали убогие внуки

Про большие народные муки,

Про железные нервы войны!

 

Принимаю по русскому нраву

Я сержанта Путилова славу.

Встань, сержант, в золотую строку!

На войне воют чёрные дыры.

 

Перебиты все струны у лиры...

Ужас дыбом в стрелковом полку.

Трубку в штабе едва не пинали.

Связи нет. Два связиста пропали.

 

Полегли. Отправляйся, сержант!

Полз сержант среди огненной смази

Там, где рвутся всемирные связи

И державные нервы шалят.

 

Мина в воздухе рядом завыла,

Тело дёрнулось, тяжко заныло,

И руда из плеча потекла.

Рядом с проводом нить кровяная

 

Потянулась за ним, как живая,

Да и вправду живая была.

Доползло то, что в нём было живо,

До смертельного места обрыва,

 

Где концы разошлись, как века.

Мина в воздухе снова завыла,

Словно та же была... И заныла

Перебитая насмерть рука.

 

Вспомнил мать он, а может, и Бога,

Только силы осталось не много.

Сжал зубами концы и затих,

Ток пошёл через мёртвое тело,

 

Связь полка ожила и запела

Песню мёртвых, а значит — живых…

Кто натянет тот провод на лиру,

Чтоб воспеть славу этому миру?..

 

Был бы я благодарен судьбе,

Если б вольною волей поэта

Я сумел два разорванных света:

Тот и этот — замкнуть на себе.

Ю. Кузнецов

 

Привилегия связиста

Матвею Путилову, Николаю Новикову и др.

 

Пусть кто-то скажет: — Тоже мне герой!

Сиди себе, сопи у телефона!

Другое дело — рукопашный бой,

Сраженье до последнего патрона!

 

В особых привилегиях связист —

Он со стола не подбирает крошки!

Ему нельзя, коль он — телеграфист,

Брать в руки что-то тяжелее ложки.

 

Не то чтоб всё зависит от врачей —

Образованье многое решает.

А также, чтоб работать на ключе,

И музыкальный слух не помешает.

 

В эфире слышит музыку радист,

Будь это цифра, буква или фраза.

Тут важно, чтоб выстукивала кисть

Морзянкою — мелодию приказа.

 

Другое дело, братцы, на войне.

Там правит бал всегда судьба-злодейка:

Тяжёлая катушка на спине,

А сбоку — телефон и трёхлинейка.

 

Всем тяжело. Да не об этом речь.

Порой радист измотан до предела,

А связь, браток, умри, но обеспечь!

Какой ценой — уже не наше дело!

 

И ты бредёшь, не помня о еде,

Как лошадь, запряжённая в телегу,

По грудь в осенней ледяной воде,

Или ползком по мартовскому снегу.

 

Промокли ноги. Можно захворать!

Но некогда перемотать портянки.

В эфире нужно срочно разобрать

Понятный лишь тебе напев морзянки.

 

Идёт война. И тут не до наград.

С утра до ночи — «танцы до упаду»!

Который месяц держит Сталинград

Врага средневековую осаду!

 

Вцепились в берег из последних сил.

И день, и ночь нас атакуют швабы!

Осколок снова провод перебил,

Естественно, нарушив связь со штабом.

 

Связист от недосыпа трёт лицо.

Три дня без сна, не мылись и не брились.

Найти обрыв послали двух бойцов.

Но те назад уже не возвратились.

 

Передовая линия в дыму.

И сразу видно — бой кипит суровый.

Что делать, брат? Придётся самому

Идти искать тот перебитый провод.

 

Вперёд — то перебежкой, то ползком!

Всё верно! Поврежденье где-то рядом!

Но вдруг удар, как будто молотком —

В плечо вошёл осколок от снаряда.

 

В твоих руках связующая нить!

А на кону — быть иль не быть рабами!

Вот и обрыв! Его бы лишь скрутить,

Сдирая изоляцию зубами!

 

От боли что-то хрустнуло в груди.

Не рано ли предсказывать разлуку?

Но мина, что рванула впереди,

Своим осколком раздробила руку.

 

Что ж, вот и финиш. Некуда бежать.

Осталось лишь, последней мысли внемля,

Два проводка зубами крепко сжать

И так застыть, лицом уткнувшись в землю.

 

Бой длился очень долго. А потом

В ошмётках снега, копоти и грязи

Его нашли с окаменевшим ртом,

Сжимавшим провод телефонной связи.

 

Весь жаркий бой, бежал по телу ток,

Как в мирный день, без шороха и свиста.

Такая привилегия, браток,

У этих «избалованных» связистов.

К. Фролов-Крымский

 

Подвиг связиста

Памяти девятнадцатилетнего сержанта связи

Матвея Путилова посвящается...

 

Осень поздняя, снежная, вьюжная…

На исходе был сорок второй.

Весь в огне город полуразрушенный,

Не на жизнь, а на смерть шёл там бой.

 

Разлетались снаряды осколками…

Громкий гул разорвавшихся мин…

А фашисты кричали: Умолкните!

Русиш швайн средь заводских руин!

 

За заводом река, Волга-матушка,

Нет, нельзя её немцам отдать!

От кусочка земли и до камушка

Защитить должен русский солдат!

 

Миномёты плевались вдаль минами,

Превращая в грязь девственный снег…

Меж холмами земли и ложбинами

Полз тихонько один человек.

 

Связь потеряна… Миной подорвана…

Надо срочно разрыв устранить!

Связь для города непокоренного

Главный нерв, — это стойкости нить!

 

Ну, а жизнь, что копейка разменная…

Пуля-дура пробила плечо…

Есть приказ в это время военное!

А по снегу кровь струйкой течёт…

 

Метр за метром … Ты сможешь, ты справишься!

Вожделенная цель так близка!

Мины грохот вблизи разорвавшейся…

На куски разлетелась рука…

 

Речка, снег, облака и кустарники —

Закружилась в глазах карусель…

Сквозь замерзшие ветки татарника

Видит деву он… Яркий тоннель…

 

— Что ты смотришь в глаза мне так преданно,

Теребя заплетенной косой?

Ходишь ты по пятам с сорок первого,

Говоришь, что я суженый твой!

 

Не весёлая, но и не строгая,

В епанче, словно небо без звёзд,

Белоликая и босоногая,

За спиной всё мелькает погост.

 

Не бежал от тебя, черноокая,

Не боялся твоих дивных глаз,

Не останешься ты одинокая…

Надо выполнить только приказ!

 

Он зубами зажал концы провода…

Боль пронзила стрелой ледяной…

Свет померк … Нет ни страха, ни холода…

— Забирай! Вот теперь я весь твой!

Н. Великолепная

 

Люся Радыно

Одной из героинь Сталинграда стала Люся Радыно (1930–2001), одна из самых известных девочек-разведчиц Великой Отечественной войны. В Сталинград ее эвакуировали из блокадного Ленинграда. Девочку-подростка отправили в разведшколу, где она прошла подготовку, были поставлены задачи по добыванию разведданных, а также проведен инструктаж на случай встречи с немцами. В тот момент ей было 13 лет…За линию фронта Люся ходила семь раз, ни разу не допустив ни одной ошибки. Командование наградило Люсю медалями «За отвагу» и «За оборону Сталинграда». После войны девочка вернулась в Ленинград, закончила институт, создала семью, много лет работала в школе, учила детей младших классов Гродненской школы №17. Ученики знали её как Людмилу Владимировну Бесчастнову.

 

Люся Радыно

Радыно Люся — как лихая «Мата Хари» —

Разведчица, агент…! А ей всего тринадцать лет!

Прикрывшись исполнением народных «арий»

Под балалайку, вызнаёт, в чём у врага секрет.

 

Семь вылазок в «гнездо» врага — все без ошибок.

И хоть в груди вздымается волной к фашистам месть,

Снаружи — хрупкость девочки, внутри — ум гибок,

В характере — находчивость и мужественность есть!

 

Ах, Люся, как ты мастерски сыграла роли,

Хоть от роду тебе всего тринадцать детских лет…

Душа полна к тебе любви, тепла и боли,

А в Светлой Памяти хранится твой бессмертный след!

В. Старостин

 

Люся Радыно

За мирное небо и ясное солнце,

Двухсотдневной битвою за Сталинград,

Врагу доказали — народ не сдаётся,

И стар, и мал бились, не ради наград.

 

Из Питера Люсю Радыно, ребёнком,

С другими детьми увезли от войны,

Фашисты настигли ребят целым фронтом,

И дети сражались с врагом, как могли.

 

Людмила в разведку пошла добровольцем,

В задание первое вышла к врагу:

«Узнать, сколько немцев в полку наберётся,

И про обстановку на том берегу».

 

Фашисты, заметив ребёнка на поле,

Картошку заставили чистить её,

Почистив, считая, сколь ест каждый воин,

— Примерная численность войска того.

 

О том сообщив офицерам из штаба,

Секретные данные стали ясны,

Семь вылазок Люся проделала рядом,

И все без ошибок, во благо страны.

 

Такие ребята служили Отчизне,

За Родину шли, не боясь, на врага,

И патриотизм был у каждого в жизни,

Россия всегда быть такою должна.

А. Григорьев

 

Миша Романов

До Великой Отечественной войны Миша Романов, 1929 г. рождения, жил в Котельниково по переулку Хользунова. Учился Миша в железнодорожной школе № 5 с 1936 по 1940 годы, окончил 4 класса. Был принят в пионеры. Отец работал на ст. Котельниково в военизированной охране. В 1940 году отца Миши назначили парторгом в колхоз «Красный партизан» (сейчас хутор Майоровский), и они всей семьёй переехали на новое место жительства. Война. Фронт приближался к району. Секретарь партийной организации З.А. Романов вместе с сыном Михаилом и другими земляками отправился в партизанский отряд (в районе их было четыре). Юный партизан Миша Романов, воевавший против фашистов вместе со своим отцом и другими бойцами, добывал и приносил в отряд ценные сведения. О подвиге подростка пишет прозаик Георгий Иванович Притчин. «В тихое утро холодного ноябрьского дня партизанский отряд котельниковцев окружили враги. На бруствере окопа сидел мальчик лет 13 —это был Миша. Воевал он вместе с отцом. В отряде его прозвали «дубок». Хутор, где жила Мишина семья, сожгли фашисты. Неизвестно, что стало с матерью и сестрёнкой. Третью атаку предпринимает противник. Партизаны плохо вооружены, но фашисты не могут преодолеть сопротивление партизан. Убит командир, погибло много боевых товарищей. Последним замолк пулемёт отца. Силы неравные, враги подступали вплотную. Миша остался один. Он встал во весь рост на край окопа и стал ждать. Увидев мальчика, немцы остолбенели от удивления. Миша в последний раз взглянул на погибшего отца, схватил в обе руки по связке гранат и метнул их в толпы окруживших его гитлеровцев. Раздался оглушительный взрыв, а через секунду был сражен автоматной очередью сын донского казака, воспитанник Сталинградской пионерской организации Миша Романов. За участие в героической обороне Сталинграда Романов Михаил Зиновьевич награжден медалью «За оборону Сталинграда» (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 22 декабря 1942г).

 

Миша Романов

В южных степях Сталинграда когда-то

Бегал мальчонка, достойный похвал.

Помнят его как героя-солдата:

«Тот, кто фашистов с собою взорвал!»

 

Звали героя Романовым Мишей,

Юный — неполных двенадцати лет.

Но — в час угрозы, над миром нависшей —

Был он готов за страну умереть.

 

В школе учился и был всем примером,

Слабому руку в беде подавал.

Миша гордился, что был пионером,

...Рыскал фашист по степи, как шакал...

 

... С первых же дней — в партизанском отряде,

Прозвище дали мальчишке «Дубок».

Вместе с отцом жёг фашистские склады,

Вместе с отрядом — в последний бросок.

 

Тёплая ночь разорвалась на части —

Немцы стоянку случайно нашли.

... Не умолкал пулемёт их горластый,

К небу взлетали кусочки земли...

 

Бой завершился — нещадный, кровавый —

И наступила в степи тишина.

Стали багровы высокие травы,

Мёртвых бойцов хоронила луна.

 

Группа фашистов подсчёт подводила —

Скольких убили они партизан.

Главный в окопы смотрел, что в могилы...

Мишу со связкой гранат он застал...

 

Тот, не оставив захватчикам шанса,

С песней «Орлёнок» шагнул изо рва —

Смело и дерзко — к немым окупантам ...

Парень с собою фашистов взорвал!

 

Миша Романов — герой Сталинграда,

Юным солдатом остался в бою.

Вместо взросления — слава в награду.

Эти стихи о тебе я пою...

М. Кувиков

 

Памяти Миши Романова

Он был совсем еще пацан!

Ему играть бы беззаботно.

А он — разведчик, партизан,

Ведет опасную работу.

 

Немало сведений принес

В отряд, рискуя постоянно,

Пускал составы под откос

Со взрослыми почти на равных.

 

Когда в засаду он попал,

Поняв, уйти уж не удастся,

Себя и немцев подорвал,

Чтоб только им живым не даться!

 

Он и стоит теперь такой

На памятнике в светлом парке:

Серьезный, строгий, молодой,

В руках обеих по гранате.

 

Тринадцать лет ему всего!

И жить, расти бы да смеяться!..

А он в граните, он — герой!

Нам — жить и на него равняться!

Н. Сысоева

 

Миша Романов

На бруствере окопа сидел мальчик,

Миша Романов, — прозвище «Дубок»,

Фашисты третий раз в атаку встали,

У нас последний пулемёт уже заглох.

 

Вокруг тела убитых партизанов,

За пулемётом Мишин папа был,

За две атаки столько погибало,

Что Миша оставался там один.

 

Подходят фрицы ближе, удивляясь,

Один пацан, живой, встречает их.

На пулемёт, на папу озираясь,

Встаёт и смотрит на врагов своих.

 

Те подошли поближе, окружают,

Схватил гранат две связки, разрывных,

Изо всех сил в противника кидает,

И раздаётся страшной силы взрыв.

 

Через секунду очередь по Мише,

Прошла, вгрызаясь пулями в бушлат.

В тринадцать лет лежит «Дубок», не дышит,

Он жизнь отдал за папу и ребят.

 

За Родину свою погиб героем,

За то, чтоб жили с вами мы сейчас,

Пал смертью храбрых этот юный воин,

И в памяти останется у нас.

А. Григорьев

 

* * *

Из поэмы «Подвиг пионера»

 

...Я сейчас беспокоюсь,

Не забыть бы тех дней,

Где ты, русская совесть?

Или стала ничьей?

И победа не наша,

И Романов чужак,

Зря испита та чаша,

Чаша горя, за так?

 

Только нет.

Тем героям,

Что погибли в бою,

В одиночку иль строем,

Всем им песню пою...

В. Бирюков

 

Иван Фёдоров-Герасимов (1928–1942)

Настоящее имя Вани Федорова — Иван Федорович Герасимов. Он родился в многодетной семье в д. Бурцево Новодугинского района Смоленской области. Отец и старшие братья в начале Великой Отечественной войны были призваны на фронт. Уже в первый месяц войны отец Ивана погиб. На станции Повадино в вагонах, в которых к Сталинграду ехала артиллерия 112-й стрелковой дивизии, обнаружился 14-летний Иван Герасимов из-под Смоленска, который представился как «Иван Фёдоров сын». Так он и получил вторую фамилию — Фёдоров. Его пытались отправить в тыл, но юноша не поддавался уговорам. Он подносил снаряды к артиллерийским орудиям, позже и сам научился справляться с противотанковой пушкой, «сорокапяткой», и 23 сентября у поселка Вишневая Балка успешно прошел боевое крещение в составе группы бойцов под командованием лейтенанта Очкина. Ваня Фёдоров в своём заявлении о приёме в комсомол написал: «Прошу принять меня в Ленинский комсомол. Пока жив, не дам фашистским гадам напиться из Волги. Клянусь сражаться до последнего вздоха». И клятву свою сдержал. 14 октября 1942 года немецкие войска вновь пошли на штурм Сталинграда. Иван был подносчиком снарядов у одного из орудий отряда лейтенанта Очкина. Когда ранили наводчика и командира орудия, он продолжал стрелять по вражеским танкам, пока не кончились снаряды, потом подобрал чей-то автомат и открыл огонь по наседающим фашистам. На глазах командиров Ивану раздробило локоть левой руки. Но он не сдался, и продолжил забрасывать немцев гранатами. Осколком очередного снаряда юноше оторвало кисть правой руки. Немецкие танки пошли в обход позиции артиллеристов по узкому проходу вдоль стены тракторного завода. Но раненый Иван, выбравшись из-под завала, прижимая культей правой руки противотанковую гранату, выдернул зубами чеку и лёг под гусеницу головного немецкого танка. Фашистская атака, ценой жизни юного героя, была остановлена. Лейтенант Очкин выжил и дошёл до Победы. В 1973 году он издал книгу «Иван — я, Фёдоровы — мы».

 

* * *

Не отмечен был наградами.

За Россию

Пал в бою.

В обороне Сталинграда мы

Не жалели

Жизнь свою.

 

Ваня Фёдоров-Герасимов

Не из робких

Был пацан.

Бомбы красным

Землю красили…

И стонала та

От ран.

 

В час лихой

Зажав под мышкою

Две гранаты,

Лёг под танк.

Восхищаться

Тем мальчишкою.

Жизнь свою

На кон.

Ва-банк.

 

Не прошли фашисты.

Сгинули.

Там, у балки —

Вишен цвет…

Свастик грязь

Разбили,

Скинули

Дети тех

Военных лет.

В. Успенская

 

Мальчишка в солдатской шинели

Песня о юном герое Ванюше Фёдорове

Музыка: Е. Жарковский

 

Возможно бы, стал Рафаэлем,

А может, Колумбом планет

Мальчишка в солдатской шинели

Неполных пятнадцати лет.

 

Но черные тучи фашистов

Затмили над Волгой рассвет.

И кончилось детство мальчишки

Неполных пятнадцати лет.

 

Неделями без передышки,

Шагая за знаменем вслед,

Сражался бесстрашно мальчишка

Неполных пятнадцати лет.

 

Фашистские танки все ближе,

И, кажется, выхода нет.

Но встал на пути их мальчишка

Неполных пятнадцати лет.

 

Зажав, как заветную книжку.

Гранат смертоносный пакет,

На танки рванулся мальчишка

неполных пятнадцати лет.

 

Давно уж бои отгремели,

Но время не вычеркнет, нет,

Мальчишку в солдатской шинели

Неполных пятнадцати лет.

В. Петров

 

Герой Сталинграда Ваня Фёдоров

Доярка-мать. Отец-кузнец.

Далеко мать. Убит отец.

А сын их — Федоров Иван

В пятнадцать лет уж воевал.

 

То на Дону, то — ныне вот —

На Волге бой с врагом ведет

За свой Смоленский край родной

С его солдатскою судьбой.

 

На тракторный завод с утра

Нахально лезет немчура.

От «Юнкерсов» — в полнеба тьма,

И рушатся в огне дома.

 

Да яростно — в который раз —

Лязг танковый руины тряс,

Как кровь сквозь грязный серый бинт

Заря сочится, дым пробив.

 

Одна атака за другой

Накатывает, как прибой.

Но, словно корни, вглубь земли

Солдаты Очкина вросли.

 

И всем чертям наперекор

По танкам бьют почти в упор.

Четырнадцать из них уже

На том пылает рубеже.

 

Но тает пушечный расчёт,

Огонь лишь Фёдоров ведёт.

Вдруг ранен в левый локоть он

И, сдерживая еле стон,

Фашистам шлёт за упокой

Гранаты правою рукой.

 

А новый взрыв её сечёт,

А танк во фланг ребятам прёт.

И Ваня раненый встаёт,

С гранатой в полный рост идёт

Навстречу танковой броне,

Как по изрытой целине,

И, падая плечом вперёд

Чеку рывком зубами рвёт.

 

И танк стальной не мог пройти,

Где вырос на его пути

Смоленский парень огневой

В бою за край советский свой.

Р. Великовский

 

Иван Фёдоров — герой войны

Баллада

 

I

Вот восхожу я на Курган Мамаев...

И здесь моей отчизной пережиты

Страданья, муки, смерти и раненья,

Каких ещё не ведала Земля...

Здесь столько павших, тот курган покрывших,

Что как бы он — из человечьих тел...

И тут, и там из камня возникают

Фигуры, лица... В касках и с оружьем...

Бойцы... Бойцы, в бессмертии своём...

 

Я по широкой лестнице стремлюсь...

Здесь в дни боёв — неделю поднимались,

Чтоб взять курган, отбить его у немцев...

Теперь я поднимусь за полчаса,

Туда, где Мать-Россия вознесла

Свой меч карающий, длиною в тридцать метров...

Он от зари — рубиновый сейчас,

Пусть лишь она, багровая, горит,

Пусть никогда на нём не будет крови...

 

... Хотя, хотя ... опять пришли враги,

Они на части Родину порвали...

И убивают нищетой народ,

И казнью изощрённой убивают,

Невидимою, медленною пыткой...

Мать-Родина! Так оживи, воспрянь!

Пусть меч возмездия в руках твоих

Изменников, предателей карает...

 

... А лестница — как кровью полита,

Зарёю тихой мирного заката...

А вот — герой, с гранатой, автоматом...

О, сколько воли русской, богатырской

В его лице, суровом и простом...

 

Вот я Героев Площадь прохожу...

Вот озеро, наполненное скорбью,

Страданьем и слезами матерей

По сыновьям, безвременно погибшим...

И этих слёз так много, так огромно!

Они всё льются, льются без конца...

Переполняя озеро большое,

И не вмещает озеро тех слёз

Выплёскивая тихо их из чаши...

 

Вот, как в блиндаж, огромный, неприступный

Спускаюсь по ступеням и вхожу

В зал Славы Воинской, весь красно-золотой,

Сияющий и скорбью и геройством...

Читаю на знамёнах боевых

Из красного, могучего гранита

Героев павших имена святые...

Что высечены золотом надмирным.

О, Сталинград! О, волжская твердыня!

Какой же славой, звёздной и бессмертной,

Овеян здесь Союз, сплочённой Русью,

Который ныне недруг погубил...

 

И вот на красном мраморе знамён

Читаю имя русское, родное:

Иван... С фамилией такой же многоликой

Здесь на Руси.... Он — Фёдоров, Иван...

 

II

За Тракторный шёл в Сталинграде бой...

И Гитлер клялся: «Волга — будет нашей!»

И тыщи бомб, обрушивая вой,

Живое с неживым кромсали в кашу...

 

И сотни танков к берегу ползли,

Ревущая броня и пушек пламя,

Крушили всё: давили, рвали, жгли...

В зелено-бурых пятнах и с крестами...

 

Казалось, кто пред ними устоит,

Кто этот ад бушующий осилит...

Но: «К бою!» И вставали, как гранит,

Мальчишки нашей матери России...

 

Что для солдата — счастье на войне?

Дурман полыни... Тихих звёзд мерцанье...

В час передышки... слушать в тишине

Родной Земли небесное молчанье...

 

В бою же, кроме боя — ничего:

Ни памяти, ни времени, ни неба...

Лишь убивать и умирать — родство,

Снаряды и патроны — слаще хлеба...

 

Назад — ни шагу!..  Насмерть здесь стоять!

За Волгой нет для нас земли, герои...

За Родину — я жизнь готов отдать,

Но ни на шаг не отступлю: прикрою...

 

На крови, на могилах так клялись,

И клятвы те предательства не знали...

О, бой, в котором смерть и жизнь — слились,

О. эти звери из немецкой стали...

 

Они — ползут... Прорвались... Лезут в тыл...

А Ваня — ранен... Есть ещё граната...

На руки перебиты, взять — нет сил...

«Всех — передавят... Как помочь ребятам...»

 

Отчаянье и слёзы: «Смерть — идёт!

Противотанковая... Тяжела, родная...»

Гранату — в зубы, раздирая рот...

Обрубки рук им снизу помогают...

 

И потемнел от жуткой боли крик...

Лишь танк ревёт: «Ползи, ползи, гадюка!»

Кто уцелел, увидел: вдруг возник

Из-под Земли мальчишечка безрукий...

 

С гранатою в зубах... Чеку — рванул...

И вот он под махиной многотонной...

Раздался взрыв... И танк — застыл, уснул...

И преградил дорогу всей колонне...

 

Так мальчуган — в бессмертие вступил...

И бой затих на миг от изумленья...

Иван лишь день здесь комсомольцем был...

Четырнадцать... А жизнь — как озаренье,

 

Как вечность, всё в века устремлена...

О, мать Россия — вот твои устои!

Ты родина героев... Лишь — одна...

Отцы — герои... дети их — герои...

С. Субботин

 

Иван Фёдоров-Герасимов

Отец погиб на фронте смертью храбрых,

От бомб немецких дом родной сгорел,

А в доме три сестры его и мама,

Так быстро Ваня и осиротел.

 

Фашистам мстить Иван на фронт поехал,

Запрыгнув в шедший к фронту эшелон,

И возраст был Ивану не помеха,

На фронт Иван сознательно пошёл.

 

Доехал он почти до Сталинграда,

В артиллерийский полк проситься стал,

Четырнадцатилетнего «солдата»

Всерьёз в полку никто не принимал,

 

На кухне больше, Ваня чистил жбаны,

Сорокопятки свойства изучал,

Наводка пушки — было самым главным,

Снаряд чтоб точно в цель всегда попал.

 

Жестокий бой завязывался с немцем,

Ивана в тыл решили отправлять.

Солдаты не успели оглядеться,

А немец стал со всех сторон стрелять.

 

Отбили только первую атаку,

Как с неба снова авианалёт.

За ним пошли на нас пехота, танки,

И взрывом уничтожен весь расчёт.

 

У пушки два снаряда оставалось,

По танкам оба выстрелил Иван.

Фашисты, наступая, улыбались, —

Перед врагом Иван один стоял.

 

Он поднял автомат, лежащий рядом,

И стал стрелять в заклятого врага.

Сноп пуль уже в него летели градом,

Пробита в локте левая рука.

 

Он правой стал метать гранаты в танки,

Осколком взрыва кисть оторвало.

Все думали, что нет уж больше Ваньки,

Но оказалось, жив он был ещё.

 

Когда пошли по узкому пространству

Фашистов танки, вдоль большой стены,

Иван, шатаясь, над землёй поднялся,

Культёй гранату прижимав к груди.

 

Чеку рванул зубами из гранаты,

И бросился под танк передовой...

Такие, малолетние солдаты,

Без страха шли тогда в последний бой.

А. Григорьев

 

Саша Филиппов, комсомолец-разведчик

Саша родился в 1925 году в городе Сталинграде. Немецкие солдаты прорвались в Ворошиловский район, заняли район Дар-горы, где жила семья Филипповых. Ночью Саша балками пробрался через линию фронта, связался с воинской частью старшего лейтенанта Семинихина, которому принес разведывательные данные о противнике. Так Саша стал разведчиком под кличкой «школьник». С сумкой через плечо, с сапожным инструментом ходил по немецким штабам чинить сапоги немцам. Днем работает, все высматривает, а ночью пробивается к штабу, и в окно летят гранаты. Однажды Саша получил задание разведать расположение огневых точек противника в районе завода «Красный Октябрь». Он из Бекетовки прошел центром города, установил расположение огневых точек противника, а обратно на бревне плыл по Волге. Доложил о выполнении задания. Через некоторое время советские летчики разбомбили огневые точки врага. Много раз ходил Саша в тыл противника. 23 декабря 1942 года после выполнения задания возвращался вместе с разведчицей Марией Усковой. При переходе линии фронта они были схвачены немецкими солдатами. После долгих пыток фашисты повесили Сашу вместе с Усковой и 16-летней Анной Гузенко недалеко от дома на глазах матери. Посмертно Саша награжден орденом Красного Знамени и медалью «За оборону Сталинграда». Похоронен в сквере Ворошиловского района, на могиле установлен ему памятник.

 

Герои Сталинграда. Саша Филиппов

Простой парнишка с Дар-Горы,

Филиппов Саша,

Школьник местный,

О нём, о подвиге его,

Всем в нашем городе известно.

 

Отчаянным и смелым был,

Смышленым пареньком, отважным,

И родину свою любил,

Был патриотом, вот что важно!

 

Сидел за партой у окна,

За голубями наблюдая,

И думал, кончится война,

И жизнь пойдет совсем другая!

 

О небе он давно мечтал,

И с парашютом прыгнул с вышки,

И голубей своих любил,

Обычный, озорной мальчишка...

 

Но враг вошёл и растоптал

Мечты и планы, всё святое.

Он выжег землю, убивал,

Уничтожал здесь всё живое.

 

Своим нацистским сапогом

Посмел ходить по Сталинграду.

И Саша с братьями на фронт

Пойти хотел, мочить чтоб гадов!

 

В Военкомате приписал

годок он лишний,

но не взяли...

Ты мал еще пока, сынок,

— Ты в школе доучись, — сказали.

 

Когда же немцы, обступив,

Поселок заняли родимый,

Творилось зло,

и видеть то так больно

и невыносимо.

 

Он фронт однажды пересек,

Чтобы найти там часть, где наши...

Спасти свой город от врага,

помочь, как мог,

стремился Саша...

 

Так в разведшколу он попал,

Задания получал там Саня,

И шёл обратно в тыл к врагу,

Не привлекал к себе внимания.

 

Он хитро фрицам предлагал

Свои сапожные услуги,

Он до войны еще с отцом

Учился обувной науке.

 

Сам потихоньку вёл подсчёт

орудий, их расположение,

А ночью вылазка опять,

бежит он к нашим,

С донесением.

 

Он много сделал за те дни,

Диверсии — его рук дело,

Чтоб информацию добыть,

К врагу шёл, не боялся,

смело…

 

И думал враг, что против них

Работает разведка взрослых.

Что это школьник, паренёк,

Казалось фрицам несерьёзным...

 

Задание одно еще

Герой наш храбрый получает.

Что заключительным оно,

Последним станет, он не знает.

 

Он выполнил почти его,

Но кто-то предал...

И схватили,

Чтобы узнать, кем послан он,

Пытали, издевались, били...

 

Но не сломился наш герой,

Врага всем сердцем ненавидел,

Победу скорую он ждал!

Он верил, что придёт, предвидел!

 

На казнь ведут, последний день,

Лежит повсюду саван снежный,

Мороз и ветер бьёт в лицо,

И на спасение нет надежды.

 

Но вдруг момент смог выбрать он,

Толкнул врага, бежать пытался,

Хотя и силы не равны,

Он до конца сопротивлялся...

 

Кричал им бранные слова,

Проклятья сыпал...

Но схватили,

Здесь Сашу и ещё двоих,

других разведчиков казнили...

 

Напротив церкви казнь была,

Немцы повесили героя.

И ветер выл, стонал, гремел,

И плакал вместе с Дар-горою...

 

Но знал бесстрашный мальчуган,

Фашистам здесь конец настанет,

И Сталинградской навсегда

Та битва называться станет!

 

И люди помнят подвиг, чтут,

За мир благодарят сердечно.

Саши Филиппова есть сквер,

там памятник ему навечно!

Г. Рахманова

 

Есть поэма Николая Ткачёва «Саша Филиппов». Может, кто-то поделится текстом?

 

Василий Чуйков

Василий Иванович Чуйков (1900–1982) — советский военачальник, в 1955 году стал Маршалом Советского Союза, дважды Герой Советского Союза (1944 и 1945 годы). Во время Великой Отечественной войны командовал 62-й армией, которая особо отличилась во время Сталинградской битвы. В самые критические дни Сталинградской эпопеи войска Чуйкова не только смогли выстоять в непрерывных боях, но и приняли довольно активное участие в разгроме окруженной группировки немецких войск на завершающем этапе сражения. За успешные боевые действия по разгрому противника в апреле 1943 года 62-я армия была переименована в 8-ю гвардейскую. 4 мая 1970 года за особые заслуги, которые были проявлены им в дни обороны города и разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом, Чуйкову было присвоено звание «Почетный гражданин города-героя Волгограда». Согласно составленному маршалом завещанию он был похоронен в Волгограде на знаменитом Мамаевом кургане у подножья величественного монумента «Родина-мать».

 

Памяти В. И. Чуйкова

Он бумаги разобрал заране.

И распорядился положить

В землю на Мамаевом кургане

Сам себя, когда устанет жить…

 

Как сквозит, как рвётся ветер с Волги,

Вкручиваясь пылью в ложемент!

С хрустом продираясь сквозь осколки,

Шанцевый тупеет инструмент.

Слева, справа снова лом кручу я в глыбах

Слыша явственно с боков:

«— Старшина, проснись.

Стучат к нам. Чуешь?

Это возвращается Чуйков.

Это для него КП последний

Хлопцы оборудуют всерьёз.

 — Не греши… Оставь пустые бредни!

 — Верь не верь, а так уж довелось.

Мы ль его не чтили, не любили,

Не стояли насмерть в те года?

Сам велел, чтоб здесь захоронили,

Чтоб остаться с нами навсегда…»

 

Долго-долго тризна горевала,

Креповым рыдала кумачом…

А над всем — мать-Родина стояла

С яростным и праведным мечом.

В. Жуков

 

Василий Иванович Чуйков

(Из поэмы Голоса Сталинграда)

 

2 февраля 1943 года.

Большая Земля, немая Земля,

прости, что тревожу священный прах.

Мои побратимы лежат в тебе,

сразившись за совесть, а не за страх.

Кровью героев, кровью друзей

здесь щедро полита каждая пядь.

Простите, родные,

если я буду

по безымянным могилам ступать...

Помните! Нам опалило глаза

дыхание черной пурги.

Надменной тучей пошли на нас

безжалостные враги.

И клятву тогда Сталинград произнес,

встречая военные дни.

И стали бронзовыми слова,

так сказаны были они!

«Мы здесь, в Сталинграде, клянемся стоять.

Мы в эти камни вросли.

Клянемся насмерть стоять!

Для нас

за Волгой

нету земли!..»

Границы клятвы были крепки,

вмещая город сполна.

Восточной границей была река,

западной — мировая война.

Начало ее проходило, дымясь,

по улице Ленина,

а потом

граница войны, извиваясь, ползла,

то огибая какой-нибудь дом,

то надвое перерезая дворы,

то проходя сквозь жилища людей,

то оставляя детей без отцов,

то оставляя отцов без детей.

Острое лезвие черной войны

лезло сквозь души и сквозь сердца.

Не было жалости в этой войне.

Не было этой войне конца.

Ее грохочущие следы

были впечатаны,

были видны

в каждой груди,

в каждом дворе,

в каждом городе нашей страны.

Планета вздрагивала от пуль.

Планета была войною больна.

Война проходила по сердцу мира.

За сердце мира

велась война!

Здесь даже дома, научившись кричать,

раненные,

оставались в строю.

Верность доказывалась в бою.

Клятвы доказывались в бою.

Здесь не отыщешь легкой судьбы.

Здесь для спасения не было вех.

Здесь проверялась на прочность

жизнь.

Здесь проверялся на жизнь

человек...

И падал солдат.

И пальцы его,

держащие мерзлый комок земли,

уже казались корнями,

которые

до самого центра планеты шли...

И вот —

одинаковые, как смерть —

двести дней и двести ночей

образовали тяжкую цепь

для обуздания палачей!

Железным сделался человек,

железными сделались берега.

Звенья этой огромной цепи,

лязгнув,

сошлись на горле врага!..

О мама!

В атаку пошли полки

живых и мертвых твоих сыновей.

И очень скоро к тебе подполз

уже безоружный, плененный зверь.

Родина,

ты победила в войне

и продолжаешься в сыновьях...

Земля Сталинграда,

прости меня

за то, что тревожу священный прах!

Кровью героев, кровью друзей

здесь щедро полита каждая пядь.

Спите, родные...

По этой земле

клянусь я осторожно ступать.

Каноат Мумин (пер. с тадж. Р. Рождественский)

 

Гранитный генерал

В.И. Чуйкову, командующему 62-ой армией защитников Сталинграда, памятник которому установлен на центральной набережной этого города на Волге, посвящается...

 

Генерал с лицом темнее гранита —

Въелся дым, впечатал в память зарубы —

Скорбно замер с головой непокрытой:

Не разжать ему недвижные губы,

 

Не назвать своих бойцов поименно,

Прямо с марша уходивших в былину.

Сколько в землю полегло батальонов

На пути от Сталинграда к Берлину?

 

И ни мрамора, ни бронзы не хватит,

Чтобы каждому воздать по заслугам...

Но взгляни: в могилах спящие рати,

Прорастают зеленеющим лугом!

 

Жизнь всегда, в итоге, смерти сильнее —

Тихий сквер облюбовали мамаши:

Вечерами здесь, пока не стемнеет,

Дети бегают, ручонками машут.

 

В центре шумной озорной переклички

Генерал следит, как дедушка строгий,

Чтоб стихали мимолетные стычки,

Чтоб смотрели непоседы под ноги.

 

Улыбается гранитною складкой,

Мягче взгляд, что был в бою твёрже стали:

«Из таких же, как вот эти ребятки,

И мои богатыри вырастали...»

 

Ведь солдаты не за то умирают,

Что им памятников мы понастроим...

Рядом с памятником дети играют —

Это лучшая награда героям.

П. Великжанин

 

Чуйкову поклонюсь я...

Посвящается маршалу Чуйкову Василию Ивановичу,

дважды Герою Советского Союза

 

Чуйкову поклонюсь я низко.

Воспоминания — им нет цены...

Лишения, тревоги — списком,

Любые тонкости войны важны.

 

Написаны рукой солдатской,

Неважно, даже если кто помог.

В них нет бравады залихватской,

Его рукой водил, наверно, Бог...

 

Иначе трудно объяснимо:

С пронзительною болью и тоской

Писал Чуйков: «Невыносимо

Терять бойцов над Волгою-рекой...»

 

Он с ними был, седели пряди.

А потому и завещал родным:

«Похороните в Сталинграде...

Я свято помню — был средь них одним...»

 

Чуйкову поклонюсь я низко.

Остался верным всем бойцам своим.

Он в памяти держал их, близких.

Нельзя не преклоняться перед ним.

Т. Цыркунова

 

Молитва маршала Чуйкова и его мамы Елизаветы

В Серебряных Прудах, под Тулой,

Жила обычная семья,

Иван с женой Елизаветой,

Их дочки, их же сыновья.

 

Средь всех детей, один Василий,

Их пятый сын, восьмой с детей,

Взял у родных благословений,

Молитву матери своей.

 

И с той молитвой он до гроба,

Прошел свой долгий жизни путь,

Средь войн прошла его дорога,

И маршал понял жизни суть.

 

Слова молитвы все простые,

И в слоге слышно старый быт,

В них слышал нотки он родные,

Молитвой мамы был прикрыт.

 

Его бомбили с самолетов,

А он к стене прижался сам,

И вот не слышно уж полетов,

Нет стен вокруг, но нет и ран.

 

И так с молитвой до Берлина,

Прошел он сталинградский ад,

А мать все Господа молила,

Живым вернулся он назад.

 

А вместе с ним и братья тоже,

Всего их восемь сыновей,

Кто старше, кто-то помоложе,

На радость матери своей.

 

Ее молитва их спасала,

От пуль и ран уберегла,

В молитве к Богу так взывала,

Детей всех к вере привела.

 

Она же старостою храма,

Была в поселке у себя,

И в дни гонений, их же мама,

Дошла до Сталина, скорбя.

 

Никто не знает разговора,

Но храм стоит, до сей поры,

Ее молитва, ее вера,

Могла тушить в душе костры.

 

Тиха, скромна и молчалива,

Сказала слово — ТОМУ БЫТЬ!

Как кремень духом, терпелива,

Всем нам бы в вере так же жить.

Л. Черкашина

 

О героях Сталинграда https://mihkraeved.blogspot.com/2016/02/blog-post.html

Читайте также 

Подвигу Сталинграда: 245 стихотворений: А–К

Подвигу Сталинграда: 245 стихотворений: Л–Я

Подвигу Сталинграда: Поэмы

2 февраля День победы в Сталинградской битве

«Сталинград: кто смог пережить, должен найти силы помнить…»

70-летие победы в Сталинградской битве

75-летие Сталинградской битвы. Танкоград - Сталинград

Челябинск - Сталинград. Два города - две судьбы