к 90-летию Глеба Горбовского
Глеб Яковлевич Горбовский – русский поэт и прозаик, чья известность пришлась на 60-80-е годы прошлого века. На его стихи написано порядка 300 песен. В 1996 году присвоено звание академика Академии Российской словесности.
Я так благодарен, что я, а не кто-то
был именно мной, а не кем-то другим.
Что вера, иными словами – свобода,
и мне иногда напевала свой гимн!
Редко сейчас в чьей-то домашней библиотеке найдутся маленькие, первые сборники ленинградских поэтов, изданные в 50–60-х годах XX века, в эпоху оттепели. А между тем, Ленинград тех лет был созвездием талантов. Одним из самых популярных поэтов Ленинграда 50-х годов был Глеб Яковлевич Горбовский, озорную песню которого «Фонарики ночные» под гитару пела вся страна. Позже Глеб Горбовский, ставший знаменитым благодаря этой песне, написал множество пронзительных стихов. А его судьба была схожа с судьбами русской советской интеллигенции ХХ века.
Глеб Горбовский родился 4 октября 1931 года в Ленинграде на Васильевском острове в семье учителей русского языка и литературы, поэтому в семье были творческие традиции.
…Этот дом–утюгом – у канала,
львиный мостик, облезлые львы,
комнатушка теснее пенала...
Отец Глеба был репрессирован в 1937 году по нелепому доносу, отбыл 8 лет в трудовых лагерях на лесоповале, а потом поселился в Кинешме, тем самым надолго потеряв связь с сыном. А в 9 лет Глеб потерял связь и с матерью, которая в начале июня 41-го отправила сына к родственникам в город Порхов, который вскоре заняли немцы.
Предвоенные дождики лета,
на Варшавском вокзале цветы!
...Я впервые на поезде еду.
Десять дней до Великой Черты.
Провожает меня, задыхаясь
от улыбок и жалобных слёз, –
мама... Мама моя молодая,
золотой одуванчик волос!
Умоляла попутчиков слёзно
присмотреть за мальчишкой в пути...
Слышишь, мама, гудок паровозный! –
«От вагона, дружок, отойди...»
Четыре года в блокадном Ленинграде мать Галина Ивановна ничего не знала о сыне. А в Порхове третьеклассника Глеба за плохое поведение выгнали из школы, и он бродяжничал с местной шпаной и уголовниками, голодал, пытался выжить в оккупации, жил, как «звереныш». Одичавший, он своими глазами видел публичные расстрелы и массовые казни на центральной площади Порхова. Вместе со всеми в этом маленьком русском городе переживал он тяготы ужасного быта, унижения, страха. Это было время сиротства и постоянной смертельной опасности.
Война меня кормила из помойки,
пороешься — и что-нибудь найдешь.
Как серенькая мышка-землеройка,
как некогда пронырливый Гаврош.
Зелененький сухарик,
корка сыра,
консервных банок терпкий аромат.
В штанах колени,
вставленные в дыры,
как стоп-сигналы красные, горят.
И бешеные пульки,
вместо пташек,
чирикают по-своему...
И дым,
как будто знамя
молодости нашей,
встает над горизонтом
золотым...
И позже Глеб Горбовский описал свои четырехлетние скитания во время войны в автобиографической повести «Первые проталины», где главный герой Павлик, был его прототипом: «…Не все потерявшиеся, попавшие на положение бродяг дети во время войны хватали винтовку или трофейный автомат и сразу же вливались в ряды партизан или регулярной Красной Армии. В большинстве своём оставались они детьми, напуганными, беспомощными, сжавшимися в комок, и только со временем, постепенно привыкали и к голоду, и к выстрелам, и к крови, и к смерти, что шныряла возле них, задевая своим холодком».
Горбовский писал о своем военном детстве: «В детстве я был шкодливый, любил повзрывать. На войне это просто. Несработавший фугас, лимонка с торчащей проволочкой — мне обязательно надо было какой-нибудь взрыв устроить. Только чудом в живых и оставался... Потом немцы меня несколько раз к стенке ставили. Но так и не расстреляли...»
Позже Горбовский написал щемящее стихотворение о том долгожданном событии, когда понял, что выжил:
Я помню
пламенную ругань
освободителей-солдат.
Но ею не был я напуган —
её ступенчатый каскад,
подобно музыке высокой,
ласкал нервический мой слух....
Замаскированный осокой,
лежал я — маленький пастух.
А на шоссе ругались матом,
и танки с надписью «Вперёд!»
несли зелёненький, лохматый,
неунывающий народ.
Родная речь!
Слова как ливень
на раскалённую траву.
...И не было меня счастливей
по той причине, что –живу.
После войны Глеб попал в детприемник, потом в детский дом, и лишь в 1946 году его разыскали мать и её новый муж. Вернувшись в Ленинград, подросток не смог удержаться в школе. Военные годы не могли для него пройти даром. Многолетние скитания окончательно нарушили его способность к принятию определенного уклада и распорядка.
Мама устроила сына в ремесленное училище, но там юноша продержался недолго.
Он уже был неуправляем, мать его не понимала, и отчим часто вызволял пасынка из милиции. Когда Глебу не было еще и 16-ти лет, его отправили в исправительную колонию. Так в 1947 году Глеб оказался на нарах, отбывая наказание в городе Марксе на Волге, где в колонии работал на лесоповале. Однако и оттуда он каким-то чудом сбежал, и какое-то время скрывался в лесах.
Воспоминанья. Точно зданья.
Вот дремлет наше — «ремесло»,
где мы строгали и пилили,
ласкали — ясень, граб и дуб;
где мы украдкой водку пили,
придя отмалчиваться в клуб;
где в море синее из цеха
мы провожали корабли;
где было вдоволь зла, и смеха,
и песен раненой земли... —
«Мой Васильевский»
Вернувшись в Ленинград, в опечатанную родительскую квартиру, он никого не застал: мать с отчимом уехали в Новороссийск. Тогда и начали рождаться его первые стихи.
Глеб разыскал отца, который работал учителем в глухой деревушке под Кинешмой.
Отец и сын привыкали друг к другу заново. Яков Алексеевич убеждал сына учиться, терпеливо занимался с ним, сделал ему паспорт и остальные документы. С помощью отца подросток за год окончил семилетку, стал много читать. А отец замечал, что сын, уединившись, часто что-то пишет и прячет. Это были стихи. И отец, поняв, что это не прихоть и не забава, помогал ему и в правилах стихосложения.
Те первые стихи 16-летнего подростка были проявлением жажды самовыражения, своеобразным спасением от воспоминаний о войне, о сиротстве. Многие свои наивные ранние стихи Глеб Горбовский сжег, но родители сохранили часть из них.
Имя поэта появилось в печати в середине пятидесятых годов, в пору общего подъёма нашей поэзии. Евгений Евтушенко вспоминал: «В пятидесятых годах в Ленинграде жил-был юный поэт, почти не печатавшийся, вокруг буйной чуприны которого светился горделивый нимб собственной «непризнанности». С этим поэтом, которого звали Глеб Горбовский, меня познакомил Гранин, предупредив: «В нём много наносного, но, поверь мне, — это настоящий поэт...» После мягкого предупреждения о «наносном» я уже был готов к тому, что увижу некоего монстра, но Горбовский оказался очень милым, даже застенчивым — до определённого момента. Потом из него, что называется, попёрли стихи — неостановимым потоком, причём глаза утратили выражение человеческое, а приобрели сверхчеловеческое»
Михаил Дудин писал о нем: «..Он очень рано стал взрослым. И этот опыт жестокости не ожесточил и не озлобил его души, а, как потом оказалось, проявил и утвердил в ней то истинно человеческое, что в ней было заложено».
Глеб отслужил 3 года в армии, где целыми тетрадями писал стихи, потом учился 2 года в Ленинградском полиграфическом техникуме. Так и не получив образования, он работал, где придется, но с 1953 года занимался в литературном объединении горного института – ЛИТО. В него входили Иосиф Бродский, Александр Кушнер, Андрей Битов, Елена Кумпан, Лидия Гладкая, Леонид Агеев. Многие из них стали впоследствии профессиональными литераторами. Руководил этим ЛИТО поэт Глеб Семенов. ЛИТО под его руководством стало к концу 50-х годов своеобразным центром литературной жизни города.
ЛИТО как-будто расковало возможности Глеба. В молодости он не отличался благоразумием и здесь не заигрывал с властями и не приспосабливался к их требованиям. В «самиздате» ходили его поэмы «Мертвая деревня», «Морг», а некоторые криминальные стихи с воровской тематикой стали популярными народными подпольными песнями – («Когда фонарики качаются ночные»)
Как бы мы ни теребили
слово Русь – посредством рта, –
мы России не любили.
Лишь жалели иногда.
Русский дух, как будто чадо,
нянчили в себе, греша,
забывая, что мельчала
в нас – Вселенская душа.
...Плачут реки, стонут пашни,
камни храмов вопиют.
И слепую совесть нашу
хамы под руки ведут.
Если б мы и впрямь любили, –
на святых холмах Москвы
не росло бы столько пыли,
столько всякой трын-травы.
Если б мы на небо косо
не смотрели столько лет, –
не дошло бы до вопроса:
быть России или – нет?
В ней одно нельзя осилить:
божье, звёздное, «ничьё» –
ни любителям России,
ни губителям её!
Властям ЛИТО стало казаться слишком вольным. Поводом к его закрытию послужило стихотворение Лидии Гладкой, жены Глеба Горбовского, посвященное венгерским событиям 1956 г. «Там алая кровь заливает асфальт, там русское «стой» – как немецкое «хальт». Эти слова знали в Ленинграде многие. Конечно сборник был уничтожен, а ЛИТО в январе 1958 года – закрыто.
Со своей первой женой, Лидией Гладко́й, дипломированным геологом, поэтессой и журналисткой, Глеб Горбовский уехал на Сахалин и несколько лет работал в полевых сейсморазведочных партиях и экспедициях на различных рабочих должностях: лесорубом, взрывником, сплавщиком.
За 4 месяца пребывания в экспедиции на камчатских вулканах в 1967 году он написал 68 стихотворений. Лишь на зиму он возвращался в родной Ленинград и привозил в чемоданчике тетрадки стихов, в которых ощущалась и щедрая, талантливая, добрая натура, и неприкаянность, некий надлом, печать бездомности...
Опять занесло на кулички.
Не ради романтики. Нет!
Летают и в городе птички,
горит и на шляпах рассвет.
И ливни,
и знои,
и хлады —
столиц не минуют,
придут...
И всё же —
мне вырваться надо,
уехать и выспаться
тут:
в ногах у вулкана,
в постели,
что мать постелила Земля...
Все токи,
что спрятаны в теле, —
на реки пролить и поля...
И — душу почистить.
И песни
иные пропеть по весне...
...И жить не раздавленным,
Если
любовь не вернётся ко мне...
У Горбовского стихи максимально приближены к жизни, а синонимом её является для него работа: «...жизнь на планете зовётся Работой».
Тела, смолистые от пота,
и брёвна, потные от тел.
Так вот какая ты, работа...
Тебя я так давно хотел!
...Я режу ели на болванки,
на ароматные куски,
я пью Амур посредством банки
из-под томата и трески.
Лижу созревшие мозоли
сухим листочком языка,
я обрастаю слоем соли
на долю сотую вершка.
Я спину деревом утюжу,
я брею хвойные стволы.
Затем большой, пудовый ужин
пилю зубами в две пилы.
Тряся кровать, храпя и воя,
я сплю в брезентовом дворце,
я сплю, как дерево большое,
с зелёным шумом на лице.
Когда в 1960 году вышла первая книжка, Глебу Горбовскому было около тридцати.
В 1963 году его приняли в Союз писателей. Из задиристого он стал одним из самых талантливых профессиональных поэтов. В 60-х годах вышли его четыре сборника стихов: «Поиски тепла» (1960), «Спасибо, земля» (1964), «Косые сучья» (1966), «Тишина» (1968)
После выхода четвертого сборника стихов «Тишина» поэт получил широкую известность. Но… официальные критики обвинили его «низкопробной клевете на советскую действительность». Тем не менее эту запрещенную за «антисоветчину» книгу, которая не была по сути таковой, продавали из-под полы за огромные деньги. Горбовскому эта ситуация далась тяжело, он стал злоупотреблять алкоголем.
Жил я хмуро и смутно. Смотрел на людей
исподлобья... Торчал, не сгибаясь.
А сегодня устал. От вина, от страстей.
Возвращаю долги — улыбаюсь!
Долбанут ли по шее в людской тесноте,
отберут ли деньжата в зловонной кутузке,
по привычке нахохлюсь, ощерясь в беде,
а потом — улыбаюсь... К чему перегрузки?
Ну, а если дитя с папироской во рту
воспылает глазёнками с грустью собачьей, —
не кричу, не ворчу, не пеняю Христу,
не пою и не думаю — плачу.
Несмотря на недовольство критиков, к Глебу Горбовскому пришло признание. Ему помогали одобрением и заботой многие именитые писатели и поэты – Булат Окуджава, Давид Самойлов, Валентин Распутин.
В 1963 году Горбовского приняли в Союз писателей. Он написал много песен, а также — стихи детям. В 1984 году за книгу стихотворений «Черты лица» Глебу Горбовскому была присуждена Государственная премия РСФСР имени Горького.
Он был трижды женат, имел троих детей. Ведя уже оседлый образ жизни, он жил и писал «не выпуская авторучки из руки».
Поэзия — религия моя!
Не оттолкни,
прими меня такого —
с открытым ртом...
Нам выпало идти
мгновение, но — вместе!
По пути...
После событий 19 августа 1991 года поэт написал частушку, которая тут же ушла «в народ»:
Что за странная страна,
не поймёшь — какая?
Выпил — власть была одна,
закусил — другая!
Счет его стихов, ироничных и отчаянных, озорных и грустных, идет на тысячи. С помощью жены и друга Лидии Гладких была многолетняя работа в Комарово над семитомным собранием сочинений. В конце 2013 года в актовом зале Василеостровского дома молодежи Санкт-Петербурга, проходила презентация книги Глеба Горбовского «Человек-песня», снабжённой диском mp3-CD, рассчитанным на восьмичасовое прослушивание. Идею этой уникальной книги воплотила в жизнь супруга поэта, его берегиня и муза. Книга стала приложением к собранию сочинений поэта в семи томах.
В 2018 г. Глеб Горбовский похоронил жену, а через год, 26 февраля 2019 года, он умер в возрасте 87 лет. Оба похоронены рядом в Санкт-Петербурге.
В конце 2019 года был издан увесистый том его избранных стихов «На празднике жизни».
В 2020 году вышла первая часть семитомного собрания сочинений Глеба Горбовского, а в начале 2021 года переиздана. Работа над собранием сочинений поэта завершается в 2021 году – в год 90-летия со дня его рождения.
Из множества стихов Глеба Горбовского, академика Академии Российской словесности, я выбрала и предлагаю к чтению некоторые понравившиеся лирические его стихи. А в завершении – стихи о нем от Татьяны Егоровой.
Забраться в автобус на мокром шоссе
и видеть,
как сонно-задумчивы все.
Как спять молодые,
прижавши к стеклу
свою налитую здоровьем
скулу.
Как пара старушек,
лишенная сна,
кукует, что поздняя нынче весна.
А также увидеть,
как птица-девица
по букве клюет
с пожелтевшей страницы.
...И так-то уютно.
И так-то покойно.
Рокочет мотор деловито и стройно.
А рядом обычная,
словно привычка,
над насыпью в ночь
пролетит электричка.
Затем — на плечо молодого соседа
склонится седая головушка деда.
И, как бы из прошлого,
где-то там сзади,
кондуктор объявит,
что ты — в Ленинграде.
***
Любительское фото:
скамейка, а на ней
трёхлетний я и кто-то
из тех истлевших дней —
случайная девчонка,
пичужка той весны,
чирикает о чём-то,
чем жили до войны...
Вверху — многоугольник
небес... А чуть левей —
шлем старой колокольни,
сквозящей меж ветвей.
В саду деревьям тесно,
как мыслям...
И теперь
святое это место —
как бы в былое дверь.
Сажусь. Скамья другая.
о мне сдаётся: та...
И ворон окликает
минувшее — с креста.
И мнится мне, что рядом
всё та же егоза,
закрывшая в блокаду
навек свои глаза.
***
Приходите ко мне ночевать.
Мягче ночи моей — только сны.
Я из трав соберу вам кровать
на зелёненьких ножках весны.
Приходите ко мне молодеть.
Ванну примете в горной реке.
Надо только рекой овладеть
держать её гриву в руке.
Приходите ко мне погрустить, —
это лучше всего у костра.
Надо голову чуть опустить
и тихонько сидеть до утра...
***
Вращался диск, и голос вкрадчивый
был как засушенный цветок.
Плыла мелодия прозрачная,
не потревожив городок.
Был вечер тёплый перед осенью,
и голос был — под стать ему...
Вращалось певчее колёсико
в старинной песне, как в дыму.
А шум иглы — дыханье сиплое
крылатых лет... И вспомнил я:
так пела женщина красивая —
тревога давняя моя.
Ещё в войну, в каком-то сборище,
где был у взрослых патефон,
её услышал я, и ноюще
рванулось сердце ей вдогон!
Ах, эти грёзы! Не нелепо ли?
Восторга сколько! Всё в песок...
Наверно, женщины и не было,
а был всего лишь голосок —
мечта, украшенная звуками...
Но ведь была! И сквозь судьбу
ещё не раз меня аукала,
звала с дороги на тропу.
...Вращался диск, печаль раскручивал,
и голос бился, как слепой,
над той рекой, над той излучиной,
где мы не свиделись с тобой...
***
Мне тишина необходима.
С меня довольно пьяных рож!
О, рифмы, чёрные от дыма,
славы мизерной делёж.
Меня заждались откровенья
в зимнезадумчивом лесу.
...В одну из русских деревенек
свою любовь перевезу.
Не ту любовь, что жгла и грызла,
а что рвалась, как паруса
...Итак, прощайте, люди-числа,
мне ближе люди-чудеса!
***
Недосказать, недопрощаться,
не наглядевшись, мчаться прочь,
терять безропотно, столь часто —
и все потери превозмочь...
Какая страшная способность
дана кочующей душе.
...И лишь однажды, в час особый,
притормозить на вираже.
В каком-то садике случайном,
при повороте сонных глаз
вдруг распознать Её начало
и, ошалев, пуститься в пляс!
И обомлеть при встрече с Нею,
и следом жалобно плестись,
светлея, а не сатанея,
и глядя только в небо, ввысь!
Но чаще... Чаще это — «недо...».
Недосветить, недогореть,
недообнять, недоразведать,
недовозникнув — умереть.
***
У дороги, у самой развилки,
возле самого скрипа колёс,
из-под снега торчала травинка…
Неуютно ей нынче жилось.
Тело травки пружинило ловко.
Не сломал её ветер, не смял.
И торчала на лысой головке
уцелевшая пара семян.
…Я стоял, говоря ей «спасибо»,
и стыдил своё сердце: «Смотри,
одиночество — это не гибель,
это мужество, чёрт побери!..»
***
Только проекты.
И только воздушные замки.
Каждой весной
зарастает надеждою сад.
Разве пристойно поэту
сонетами шамкать
в ржавые, злые свои
шестьдесят?
Надо сейчас!
До звонка, до отъезда
выпить все соки,
все мысли земли.
Только красивым и сильным
в поэзии место.
Только грячие грели холодных
и жгли!
Режу, калечу себя,
истязаю
и уступаю другим...
Исчезаю.
***
Мир появленья плоти из-под снега,
рывка растенья в сторону небес...
Благословенна русская телега,
ее скрипенье, вторгшееся в лес.
И вновь мужик бушует кнутовищем,
а сивый мерин ухом не ведет.
И снова птица праздничная свищет,
и снова солнце праздненство блюдет!
А города, далекие от леса,
особняком каменья сочленя,
не возбуждают больше интереса
ни у моей души, ни у меня.
Наверно, я задуман был иначе:
лохматым кедром, серым валуном, --
не человеком...
Вот стою и плачу.
И никакого смысла в остальном.
***
А Волга пахнет расставаньем
и Русью пахнет... И она
в глаза веснушчатого Вани
до синя моря влюблена.
Стоит он, вымазанный солнцем...
И, рассекая синь небес,
под ним
Земля его несется,
полным-полна
его чудес.
Его ветрами облизало,
его как факел — голова.
...Еще Россия не сказала
свои последние слова!
***
Не стоял за конторкой,
не судил, не рядил,
не питался икоркой,
пил не только этил.
Если, шаря руками,
я с трибуны вещал, –
обходился стихами,
ну а чаще – молчал.
Не указывал смертным,
где их правда и путь.
Жил банально, инертно
и бессмысленно чуть.
Стосковался по вальсу,
одичал… Ну и пусть.
Не всегда улыбался,
а сейчас – улыбнусь.
***
Однажды, глубокою осенью,
она попадет на глаза.
Разлиты у ног ее озими,
мороз у нее в волосах.
Затоплены печи хозяйками
в пропахшем сметаной селе.
И парни трясут балалайками,
и брага шипит на столе.
...Осина к зиме разгорается
у края села на ветру.
Одна... А какая красавица!
Я музыку к ней подберу.
И буду как песню раздаривать,
разнашивать, голосить...
Ох, дерево точно зарево, —
дождями не погасить.
...Спасибо, Земля, за праздники,
за хлеб и за воду вкусную,
а также — за все прекрасное,
не названное искусством...
***
Исследуя себя под микроскопом,
я обнаружил веры пузырьки,
а также – разумения микробы
и клеточки зелёные тоски.
Потом наткнулся на спираль гордыни,
на пыл греховный в русских сапогах.
И вдруг узрел неясное поныне,
волшебное свечение в мозгах!
Так я наткнулся на следы от Бога,
и воспылала душенька моя:
под микроскопом, по науке строго –
любовь звала на праздник Бытия!
***
Мы каждый вечер
в эту рожь
с тобой ходили.
Каждый вечер...
Ты колоски ее берешь,
перебираешь,
не калеча.
А там, вдали, аэродром,
за рожью той
и вой, и грохот.
И дед грибной идет с ведром,
и наши с дедом слились
тропы.
Вот солнце село на бугор.
Чуть посидело
и скатилось...
И я все вижу до сих пор,
как ты
взамен его
светилась.
***
Всю ночь призывно пели птицы.
А ночь была белым-бела.
Я знал, что женщина приснится.
Она смеялась и звала.
Она стояла — гибкий прутик —
бок о бок с важною Невой.
И в небо легонькие руки
плывут над женской головой,
плывут, прощаясь и прощая,
мир о любви оповещая...
Я просыпаюсь. Ночь, и птицы,
и солнце, сползшее с горы.
Как пышно летний лед искрится,
как нежно воют комары.
И напролом, и век за веком
идет любовь за человеком.
***
Улавливать хлопки твоих ресниц
и пить вино вечерних разговоров.
Ты самая красивая из птиц,
живущая в квартирных коридорах.
Летучая и легкая, прощай...
Плыви по солнцу, слитому на травы.
Пью за тебя из кружки красный чай.
Витай, костер, сиятельно, как слава!
Я славлю сердце женщины моей,
двадцатый век — век радости и муки,
багровым чаем душу мне согрей
и обожги восторженные руки,
творя пожары, тление гася
и женщину все выше вознося!
***
Я мог бы стать светлей,
чем в озере вода,
когда бы яд с полей
не попадал туда.
Я мог бы стать нежней
рыдающих берёз
в лесоповале дней,
да не хватает слёз.
Умерив в сердце злость,
я мог познать Христа,
прозрев себя насквозь,
да... совесть не чиста:
не разглядеть сквозь муть,
что там лежит на дне:
алмаз иль что-нибудь,
сгоревшее во мне?
Кровь, ставшая водой
на жертвеннике зла,
или любви святой
холодная зола?
***
Над миром грешным
плывут ночами —
проспект Надежды,
бульвар Печали.
Над серой глыбой
озябших зданий —
квартал Улыбок,
кольцо Свиданий.
Они похожи,
но только внешне,
на тот тревожный
мой город снежный,\на тот моторный,
бетонный улей...
Проезд Восторгов,
тупик Раздумий...
Они похожи,
как сказка с былью,
как дух таёжный
с квартирной пылью.
Аллея Тайны,
фонтан Беседы...
Мои названья
моей Планеты!
***
Татьяна ЕГОРОВА
ПАМЯТИ ГЛЕБА ГОРБОВСКОГО
Земля опечалилась, плакало небо,
И мы горевали, что умер поэт.
В соборе отпели Горбовского Глеба,
вот «Окаянной головушки» нет.
Неправда! Все живы у Господа Бога.
Я верю: простились поэту грехи.
Он прожил достойно, он сделал так много.
Мы песни поём и читаем стихи.
В них правда, и сила, и русская удаль,
Глубокие мысли, простые слова.
И мы будем живы с тобою, покуда
Поэзия Глеба в России жива!
Источники:
Митаев, А. «Морально-на первом месте Литературные объединения Ленинграда 50-х-60-х годов ХХ века» – URL: https://magazines.gorky.media/slovo/2005/48/moralno-na-pervom-meste-literaturnye-obedineniya-leningrada-50-h-60-h-godov-hh-veka.html
Поэзия города белых ночей. Г. Горбовский ч.1 и 2. [аудио сборник: биография и творчество Горбовского] // Радио Рыжий Сентябрь. – URL: https://www.realrocks.ru/songs/1844347
Володин, М. Божья дудка Глеба Горбовского // Труд. – 2011. – 27 окт. – URL: https://www.trud.ru/article/27-10-2011/269022_bozhja_dudka_gleba_gorbovskogo.html
Татьяна Мишина, библиотека №10 «Радуга»
Комментариев нет
Отправить комментарий