Мы пришли
Тяжелым снарядом расщепленный тополь
Лежит в придорожной пыли.
Советский наш город, родной Севастополь,
Ты ждал нас, и вот мы пришли.
Мы были в тяжелой и долгой разлуке,
Но свой Севастополь любя,
В жестоких сраженьях мы мстили за муки
Врагам, что терзали тебя.
Мы в грозные дни Ленинград отстояли,
В боях Сталинград обрели,
Когда мы входили в Одессу, мы знали:
Ты ждешь нас, и вот мы пришли.
Захватчиков подлых мы гнали из Крыма,
В боях не жалея себя.
Мы кровью платили, наш город любимый,
За каждый свой шаг до тебя.
Теперь мы залечим тяжелые раны,
Что немцы тебе нанесли.
И в ясные дни, и в ночные туманы
Ты ждал нас, и вот мы пришли.
Немецким снарядом расщепленный тополь
Лежит у бойцов на пути.
Ты верил в победу, ты знал, Севастополь,
Что мы не могли не прийти.
С. Михалков
Севастополь
Восстань из пепла, Севастополь,
Герой, прославленный навек!
Твой каждый уцелевший тополь
Взлелеет русский человек.
Те камни, где ступал Нахимов,
Нам стали дороги вдвойне,
Когда мы, нашей кровью вымыв,
Вернули их родной стране.
Израненный, но величавый,
Войдешь ты в летопись веков —
Бессмертный город нашей славы,
Святыня русских моряков.
И наши дети внукам нашим
Расскажут в бухте голубой,
Как гордо ты стоял на страже,
Прикрывши Родину собой!
В. Лебедев-Кумач
Севастополь
Майский день раскинулся зарей,
Встало солнце вестником победы
Над истерзанной Сапун-горой,
Где сражались прадеды и деды,
Где их внуки гордо пронесли
На своих простреленных знаменах
Славу севастопольской земли,
Песню о сердцах непокоренных.
Знал тебя и в бурю я и в штиль…
Кто читал мне дней далеких повесть,
Кто учил, растил меня? Не ты ль,
Севастополь — честь моя и совесть?
Разве не знакомо это мне —
Город в пламени и дымной гари,
Бой на Корабельной стороне,
Кровь на Историческом бульваре?
Я вернусь, вернусь к тебе опять —
Мы и в дружбе, и в бою упрямы.
Я взгляну и не смогу понять —
Тут ведь было зданье панорамы.
Тут развалины увижу я,
Где стояли прежде бастионы.
Это немцы в злобе на тебя
Здесь металла разметали тонны.
Нет, я крикну им, тому не быть,
Не затмить вовеки тех событий.
Можно панораму разбомбить,
Но Истории не разбомбите!
И, пройдя по улицам твоим,
Где я в детстве босиком протопал,
Я увижу сквозь пожаров дым
Возрожденный нами Севастополь.
Б. Серман
* * *
Мыс Херсонес. Двенадцатое мая.
Последний самый выстрел отзвучал.
И тишь, буквально мертвая, немая,
Легла на смытый взрывами причал.
В мазуте, в щепках, в тополином пухе
Качает сбитый «мессершмитт» вода —
И выплыть не успевшие из бухты,
Расколотые надвое суда.
Лежит фашист, толкаемый прибоем, —
К земле ногами и к воде лицом, —
Пытается как будто выпить море
И — посуху — догнать своих пешком!
Севастополь, 12.5. 1944
М. Владимов
Оживай, Севастополь (вариант 1)
Наша песня вошла в Севастополь!
За холмом орудийный раскат,
воздух города пылен и тепел,
круговая дорога под скат…
Мы въезжаем по узким и тесным
переулкам приморской земли,
ждут пути над обрывом отвесным
полковые обозы в пыли.
Лом войны завалил мостовые,
пыль лежит, как столетняя быль,
и спокойно везут ездовые
на усах эту вечную пыль.
Мертвый немец на пыльной дороге,
вплющен в землю и цвета земли…
И колеса, копыта и ноги
равнодушно по трупу прошли.
Мы врагов под ногами не видим,
Это стоптанный прах мостовых.
Видим стены и вновь ненавидим
ненавистников наших живых.
Видим раны от мин и орудий,
видим зданий безжизненный ряд,
стены эти, как люди и судьи,
тишиной о враге говорят.
Воскресай, оживай, Севастополь!
Люди вытравят плена следы!
Ленин станет на бронзовом цоколе,
зацветут золотые сады!
Детвора зашумит под колонной,
кораблями заполнится даль.
Словно солнце на ленте зеленой
сын отцовскую тронет медаль!
Мы пришли не с пустыми руками
на вершины заветных высот,
белый мрамор и розовый камень
вся Россия сюда принесет.
Все спокойнее волны залива,
в город входит волна синевы.
И за эхом последнего взрыва
К нам доносится слово Москвы!
С. Кирсанов
Оживай, Севастополь! (вариант 2)
Мы сегодня вошли в Севастополь.
За холмом орудийный раскат,
воздух города пылен и тёпел,
круговая дорога под скат.
Мы съезжаем по жарким и тесным
переулкам приморской земли,
ждут пути над обрывом отвесным
полковые обозы в пыли.
Лом войны завалил мостовые,
пыль лежит, как столетняя быль,
и спокойно везут ездовые
на усах эту вечную пыль.
Мы врагов под ногами не видим.
Это стоптанный прах мостовых.
Видим стены и вновь ненавидим
ненавистников наших живых.
На ползущих железных махинах
на броне надпись мелом: «Вперёд!»,
и смеющийся, юный Нахимов
в бескозырке моряцкой идёт.
Оживай, воскресай, Севастополь!
Скоро смоются плена следы,
станет Ленин на бронзовый цоколь,
зацветут золотые сады!
Мы пришли не с пустыми руками
на крутизны заветных высот,
белый мрамор и розовый камень
вся Россия сюда принесёт.
Стаи чаек спешат над горами
к Севастополю с разных сторон,
здесь подымутся две Панорамы
героических двух Оборон!
Стаи флагов цветут над линкором,
в землю втоптан мышиный мундир...
Мы сумеем, как домик над морем,
навсегда разминировать мир!
С. Кирсанов
Севастополь
Севастополь! Огневая буря!
Глохнет берег от ревущих бомб,
вздулась бухта, бурная и бурая,
вспышки в небе черном и рябом.
Может, страшным оползнем обрушатся
и сползут в пучину берега,
но вовеки памятником мужества
здесь воздвигся облик моряка.
Может быть, когда-нибудь растопится,
станет паром моря изумруд,
но вовеки, черноморцы, севастопольцы,
ваши подвиги в легендах не умрут.
Танки шли — вы встали и застопорили,
залегли, бессмертное творя,
будто врылись в землю Севастополя
рукавов матросских якоря.
Пулями пробитые, но держат,
держат ваши руки пулемет,
и, как шлюпка с надписью «Надежда»,
к вам любовь народная плывет.
Верю я далекому виденью:
взорванная вырастет стена,
севастопольские улицы наденут
дорогие ваши имена.
Будет день — и мы придем обратно
к памятным развалинам в Крыму!..
Лозунг: «Смерть фашистским оккупантам!» —
значит: жизнь народу моему!
С. Кирсанов
* * *
Все было в городе мертво —
Дома, и улицы, и пристань…
С холма глядел каштан ветвистый
С глубокой грустью на него.
Вечерняя сгустилась тень.
Развалины — над грудой груда.
А между ними, словно чудо,
Цвела спасенная сирень…
Воспрянут, будут жить сады.
Ряды домов воскреснут тоже!
Сирень вскипающая схожа
С голубизной морской воды…
Вставай, творящий чудеса!
Кипи неистощимой силой,
Мой Севастополь, город милый,
Отчизны вечная краса!
А. Жаров
Севастополь наш!
Салют Москвы победу возвещает:
Наш Севастополь, город наш — герой!
Ликует Родина от края и до края
И с новой силой люди рвутся в бой.
В дыму еще безбрежные просторы,
Из свежих ран еще струится кровь.
Но город жив! В нем бьется сердце моря,
В нем дух Нахимова, в нем слава моряков.
В сердцах бойцов пылает гнев и ярость.
Сорок второй встает пред нами вновь.
В огне боев матросов смерть пугалась,
И в море Черное стекала вражья кровь.
Нет улицы и садов, но все места знакомы.
Вот здесь Калюжный подвиг свой свершил.
Пал Фильченко у той вон груды дома…
Здесь пали тысячи, чтоб Севастополь жил.
На месте том, где обезглавлен тополь,
Сквозь дым, что вьется среди черных скал,
Я вижу гордый, новый Севастополь,
Красивее того, в котором я бывал.
Как символ мужества, бесстрашия, упорства
Мы город возродим у крымских берегов.
Он будет памятников доблести, геройства,
Бессмертной славы русских моряков!
Сержант Г. Павлятенко
10 мая 1944
Нахимов Павел Степанович (1802—1855) —
адмирал, герой обороны Севастополя во время Крымской войны 1853—1855 гг.
Калюжный Алексей Владимирович (1920 — 20
декабря 1941) — герой обороны Севастополя в 1941 г. Погиб с товарищами,
обороняя дзот № 11. Посмертно награжден орденом Отечественной войны 1 степени
(1945).
Фильченко — имеется в виду Фильченков Николай
Дмитриевич (1907— 7.11.1941) — герой обороны Севастополя, политрук батальона
морской пехоты. Герой Советского Союза (1942).
Севастополь
Остановись, прохожий, не спеши,
Здесь Севастополь — город бастионов.
Его железным воздухом дыши,
Чтоб в трудный час остаться непреклонным.
Умей и ты, как он, сойтись с бедой,
Не опуская головы пред нею.
Как он стоять под тяжестью любой,
Еще уверенней, еще прямее.
Все вынести и, опрокинув смерть, —
Пусть весь в крови и весь ты изрубцован —
Умей не на себя — вперед смотреть,
Как он, опять на подвиги готовый.
Как он, едва смахнувши гарь с лица,
Уже дышал густой цементной пылью, —
Вот так и ты храни черты бойца,
Хоть нету битв, хоть битвы стали былью.
— Остановись, прохожий! Тишину,
Молчание холмов прочти, как эпос,
И ты увидишь всю свою страну,
Всю Родину, как бастион, как крепость.
А. Лесин
Севастополь
I
Я помню его ликующим
В самый разгар весны,
В сороковом году еще,
Задолго до войны.
Дети по пляжу бегали.
Чайки вились вдали.
Белые, будто лебеди,
Вдаль пароходы шли.
Светлый, нарядный, вымытый
Город благоухал,
В мягком купался климате,
Запах мимоз вдыхал.
Долго мне будут помниться
Гравия треск и хруп,
В искристой сбруе конница,
Рев первомайских труб,
Грохот оркестра дальнего,
Шествие без конца,
Трепет пирамидального
Тополя-гордеца,
Девушек майки пестрые,
Грузовики в коврах,
Кители черноморские
В звездах и якорях,
Громкое до безбрежности
Счастье на парусах,
Тихое пламя нежности
В добрых людских глазах.
II
Но сердце под гимнастеркою
Крепко, навек хранит
Радужное и горькое,
Радость и боль обид.
Будет во мне до старости
Память о том жива,
Как Севастополь в ярости
Дрался с упорством льва.
Помнится он отмеченным
Годом сорок вторым,
Когда косяки неметчины
Жадно ломились в Крым.
Когда наизусть заучена
Каждая весть была,
Когда Севастополь-мученик,
Казалось, сгорит дотла.
Когда огневыми сводками
Радио жгло эфир,
Когда, из бессмертья сотканный,
Он потрясал весь мир.
Когда под Москвой, на Западном
Каждый шептал блиндаж
Мужественно и клятвенно:
«Будет он снова наш!»
III
И вот он стоит раскованный!
Весь в глубину и вширь
Сталью исполосованный,
Раненый богатырь.
Здравствуй, земля нетленная,
Сказочная земля!
Здравствуйте, вдохновенные,
Гордые тополя!
Сколько пришлось тяжелого,
Страшного испытать,
Но вы не склонили головы,
Вы сохранили стать.
Здравствуйте, стены дымные,
Окнами на простор!
Здравствуйте, гостеприимные
Кручи прибрежных гор!
Как вы безмерно дороги,
Выступы троп крутых.
Не вас оседлали вороги,
А вы одолели их!
Вон они, присмирелые
Родственники гиен —
Сотни и тыщи целые
Топают в русский плен.
Вон они, трижды клятые,
Густо смердят кругом,
Скошенные, распятые
Пулею и штыком.
Крымское, непокорное
Небо над головой.
Пенится море Чёрное,
Гневною бьёт волной.
Некогда сладить с чувствами.
Сердце идёт в полёт.
Хочется петь без устали,
Долго шагать вперёд.
С. Васильев
Святое слово
Как ступил на Крымский полуостров,
Как прошел боец Турецкий вал,
Так с тех пор ни матери, ни сестрам,
Ни жене письма не написал.
Ничего не слышно от родного:
Жив ли он, здоров ли он в Крыму?
А ему недоставало слова,
Только слова к новому письму.
В этом слове — слава и страданье.
В этом слове — гордость всех времен…
Не напрасны были ожиданья
Братьев, матерей, сестер и жен.
Пусть судьба героя не тревожит
Всех, кто вести ждал, его любя:
Он напишет… он сегодня может
Севастопольцем назвать себя!
А. Жаров
День Победы в Севастополе
Майский бриз, освежая, скользит за ворот,
Где-то вздрогнул густой корабельный бас,
Севастополь! Мой гордый, мой светлый город,
Я пришел к тебе в праздник, в рассветный час!
Тихо тают в Стрелецкой ночные тени,
Вдоль бульваров, упруги и горячи,
Мчатся первые радостные лучи,
Утро пахнет гвоздиками и сиренью.
Но все дальше, все дальше лучи бегут,
Вот долина Бельбека: полынь и камень.
Ах, как выли здесь прежде металл и пламень,
Сколько жизней навеки умолкло тут…
Поле боя, знакомое поле боя,
Тонет Крым в виноградниках и садах,
А вот здесь, как и встарь — каменистый прах
Да осколки, звенящие под ногою.
Где-то галькой прибой шуршит в тишине.
Я вдруг словно во власти былых видений,
Сколько выпало тут вот когда-то мне,
Здесь упал я под взрывом в густом огне,
Чтоб воскреснуть и жить для иных сражений,
О мое поколенье! Мы шли с тобой
Ради счастья земли сквозь дымы и беды,
Пятна алой зари на земле сухой
Словно память о тяжкой цене победы…
Застываю в молчании, тих и суров.
Над заливом рассвета пылает знамя…
Я кладу на дорогу букет цветов
В честь друзей, чьих уже не услышать слов
И кто нынешний праздник не встретит с нами.
День Победы! Он замер на кораблях,
Он над чашею вечное вскинул пламя,
Он грохочет и бьется в людских сердцах,
Опаляет нас песней, звенит в стихах,
Полыхает плакатами и цветами.
На бульварах деревья равняют строй.
Все сегодня багровое и голубое.
Севастополь, могучий орел! Герой!
Двести лет ты стоишь над морской волной,
Наше счастье и мир заслонив собою!
А когда вдоль проспектов и площадей
Ветераны идут, сединой сверкая,
Им навстречу протягивают детей,
Люди плачут, смеются, и я светлей
Ни улыбок, ни слез на земле не знаю!
От объятий друзей, от приветствий женщин,
От цветов и сияния детских глаз
Нет, наверно, счастливее их сейчас!
Но безжалостно время. И всякий раз
Приезжает сюда их все меньше и меньше…
Да, все меньше и меньше. И час пробьет,
А ведь это случится же поздно иль рано,
Что когда-нибудь праздник сюда придет,
Но уже без единого ветерана…
Только нам ли искать трагедийных слов,
Если жизнь торжествует и ввысь вздымается,
Если песня отцовская продолжается
И вливается в песнь боевых сынов!
Если свято страну свою берегут
Честь и Мужество с Верою дерзновенной,
Если гордый, торжественный наш салют,
Утверждающий мир, красоту и труд,
Затмевает сияние звезд вселенной,
Значит, стужи — пустяк и года — ерунда!
Значит, будут цветам улыбаться люди,
Значит, счастье, как свет, будет жить всегда
И конца ему в мире уже не будет!
Э. Асадов
Севастополь (из поэмы «Шурка»)
Может, помоложе, чем Акрополь,
Но стройней и тверже во сто крат
Ты звенишь, как песня, Севастополь —
Ленинграда черноморский брат.
В День Победы, на исходе дня,
Вижу я, как по твоим ступеням
Тихо всходят три знакомых тени
Постоять у Вечного огня.
И, глазами корабли окинув,
Застывают, золотом горя,
Три героя, три богатыря —
Ушаков, Корнилов и Нахимов.
Севастополь — синяя волна!
Сколько раз, шипя девятым валом,
На тебя со злобой налетала
Под любыми стягами война?
И всегда, хоть любо, хоть не любо,
Та война, не ведая побед,
О тебя обламывала зубы
И катилась к черту на обед!
Потому что, позабыв о ранах,
Шли в огонь, не ведая преград,
тысячи героев безымянных —
Стриженных «братишек» и солдат.
И горжусь я больше, чем наградой,
Тем, что в страдной, боевой судьбе,
Сняв с друзьями черную блокаду,
Словно петлю, с шеи Ленинграда,
Мы пришли на выручку к тебе!
И, прижав нас радостно к груди,
Ты кулак с усилием расправил
И врага по челюсти ударил,
Так что и следов-то не найти!
Мчится время, на чехлы орудий
Подает цветочная пыльца…
Только разве позабудут люди
Подвиги матроса и бойца?
И над чашей негасимый пламень
Потому все жарче и красней,
Что любой твой холмик или камень
Тёпл от крови наших сыновей.
Шелестит над обелиском тополь,
Алый флаг пылает над волной,
Севастополь, гордый Севастополь —
Город нашей славы боевой.
И недаром в звании героя
Ты стоишь, как воин, впереди
Часовым над кромкою прибоя
С Золотой Звездою на груди!
Э. Асадов
Последний рубеж (из поэмы «Шурка»)
Сколько верст проехали, протопали
По воронкам выжженной земли,
И сегодня наконец дошли
До морского сердца — Севастополя.
Наша радость — для фашиста горе.
Как в падучей бесновался враг.
Но, не в силах вырваться никак,
Вновь сползал и окунался в море.
Превосходный оборот событий:
Никакого выхода нигде!
Получалось так, что, извините,
Нос сухой, а задница в воде.
Под Бельбеком жарко и бессонно.
Севастополь — вот он, посмотри!
Снова резкий зуммер телефона.
Генерал Стрельбицкий возбужденно:
— Поднажмите, шут вас подери!
Дать, братва, гвардейскую работу!
Приготовьтесь к новому огню!
Жмите, шпарьте до седьмого пота!
Если ночью не пройдет пехота,
Залп с рассветом. Я вам позвоню.
Вот он, наш «артиллерийский бог»! —
В генеральских полевых погонах
И, хоть был он и суров и строг,
Все-таки в лихих дивизионах.
В пересвисте пуль на огневой.
В громе залпов на переднем крае,
Всюду по-суворовски простой,
С честною и храброю душой,
Был он и любим и почитаем.
Враг плевался тоннами тротила,
Только врешь, не выдержишь, отдашь!
Три-четыре дня еще от силы
И — конец! И Севастополь наш!
Три-четыре… Ну совсем немного…
Да была загвоздочка одна
В том, что многотрудная дорога
Под конец особенно трудна.
Ведь тому, кто вышел из огня
Сотен битв, где и конца не видно...
Как-то до нелепого обидно
Пасть вот в эти три-четыре дня.
Впрочем, что с судьбою препираться?!
Фронтовик бессменно на посту.
Здесь война. И надобно сражаться
И кому-то солнцу улыбаться,
А кому-то падать в темноту…
Э. Асадов
Дума о Севастополе
Я живу в Севастополе. В бухте Омега,
Там, где волны веселые, как дельфины,
На рассвете, устав от игры и бега,
Чуть качаясь, на солнышке греют спины…
Небо розово-синим раскрылось зонтом,
Чайки, бурно крича, над водой снуют,
А вдали, пришвартованы к горизонту,
Три эсминца и крейсер дозор несут.
Возле берега сосны, как взвод солдат,
Чуть качаясь, исполнены гордой пластики,
Под напористым бризом, построясь в ряд,
Приступили к занятию по гимнастике.
Синева с синевой на ветру сливаются,
И попробуй почувствовать и понять,
Где небесная гладь? Где морская гладь?
Все друг в друге практически растворяется.
Ах, какой нынче добрый и мирный день!
Сколько всюду любви, красоты и света!
И когда упадет на мгновенье тень,
Удивляешься даже: откуда это?!
Вдруг поверишь, что было вот так всегда.
И, на мужестве здесь возведенный, город
Никогда не был злобною сталью вспорот
И в пожарах не мучился никогда.
А ведь было! И песня о том звенит:
В бурях войн, в свистопляске огня и стали
Здесь порой даже плавился и гранит,
А вот люди не плавились. И стояли!
Только вновь встал над временем монолит —
Нет ни выше, ни тверже такого взлета.
Это стойкость людская вошла в гранит,
В слово Честь, что над этой землей звенит,
В каждый холм и железную волю флота!
Говорят, что отдавшие жизнь в бою
Спят под сенью небес, навсегда немые,
Но не здесь! Но не в гордо-святом краю!
В Севастополе мертвые и живые,
Словно скалы, в едином стоят строю!
А пока тихо звезды в залив глядят,
Ветер пьян от сирени. Теплынь. Экзотика!
В лунных бликах цикады, снуя, трещат,
Словно гномы, порхая на самолетиках…
Вот маяк вперил вдаль свой циклопий взгляд…
А в рассвете, покачивая бортами,
Корабли, словно чудища, важно спят,
Тихо-тихо стальными стуча сердцами…
Тополя возле Графской равняют строй,
Тишина растекается по бульварам.
Лишь цветок из огня над Сапун-горой
Гордо тянется в небо, пылая жаром.
Патрули, не спеша, по Морской протопали,
Тают сны, на заре покидая люд…
А над клубом матросским куранты бьют
Под звучание гимна о Севастополе.
А в Омеге, от лучиков щуря взгляд,
Волны, словно ребята, с веселым звоном,
С шумом выбежав на берег под балконом,
Через миг, удирая, бегут назад.
Да, тут слиты бесстрашие с красотой,
Озорной фестиваль с боевой тревогой.
Так какой это город? Какой, какой?
Южно-ласковый или сурово-строгий?
Севастополь! В рассветном сияньи ночи,
Что ответил бы я на вопрос такой?
Я люблю его яростно, всей душой,
Значит, быть беспристрастным мне трудно очень.
Но, однако, сквозь мрак, что рассветом вспорот,
Говорю я под яростный птичий звон:
Для друзей, для сердец бескорыстных он
Самый добрый и мирный на свете город!
Но попробуй оскаль свои зубы враг —
И забьются под ветром знамена славы!
И опять будет все непременно так:
Это снова и гнев, и стальной кулак,
Это снова твердыня родной державы!
Э. Асадов
В бою заслужили мы славу свою
Лазурные бухты, жемчужные горы,
Высокий, далекий огонь маяка.
Эх, Черное море, красивое море,
Родной Севастополь — любовь моряка!
Сверкают под солнцем широкие дали,
В бою заслужили мы славу свою.
Сказали: — Вернемся… — И слово сдержали.
Встречай, Севастополь, морскую семью.
Счастливый народ выбегает на взгорья,
Веселая чайка летит над волной.
Встречай, Севастополь, орлов Черноморья,
Навеки прославивших город родной.
Лазурные бухты, жемчужные горы,
Высокий, далекий огонь маяка.
Эх, Черное море, красивое море,
Родной Севастополь — любовь моряка!
С. Алымов
Родина с нами
С кем, Севастополь,
Тебя сравнить?!
С героями Греции?
Древнего Рима?
Слава твоя,
Что в гранит не вгранить,
Ни с чем в истории
Не сравнима.
Римлянин Муций,
Одетый в шелк,
Прославлен за то,
Что сжег свою руку.
В Севастополе каждая рота и полк
Вынесли тысячекратную муку.
Севастополь в осаде
Такой костер,
Перед которым
Ад — прохладное место.
Севастополец
Руку в костер простер,
Руку, огнеупорней асбеста.
Севастопольцы
Сомкнули ряды,
Стальными щитами
Выгнули груди.
«Дайте снарядов!»,
«Не надо еды!» —
Слышалось
У раскаленных орудий.
Воздух от залпов —
Душная печь.
Волосы вспыхивали
У комендоров.
«До одного мы готовы лечь!
Не отдадим
Черноморских просторов!»
Тысяча немцев на сотню идет.
Сотня героев с тысячью бьется.
Севастополец
В бою не сдает:
Он умирает,
Но не сдается.
Бьет по фашистам
Гранат наших град.
«Вперед! За Сталина!
Родина с нами!»
Тельняшка в крови,
Пробитый бушлат,
Севастопольских битв
Бессмертное знамя.
Стоит Севастополь,
Хоть города нет,
Хоть город весь в пепле,
Разбит и разрушен.
Стоит Севастополь!
Гремит на весь свет
Великая слава
Громче всех пушек.
С. Алымов
Севастополь
Бело-синий город Севастополь,
Белокрылый город в синеве…
Моря ослепительная опыль
В скверах оседала на траве.
Город с морем сомкнуты в содружье.
Синей соли съедены пуды.
Дымной славой русского оружья,
Пушечным дымком несло с воды.
Белый камень в голубой оправе,
Ты у недруга в кольце тугом.
Город русской доблести, ты вправе
Горевать о времени другом.
Шрам широкий над крутою бровью
Ты через столетие пронес,
А теперь лежишь, залитый кровью,
И морских не осушаешь слез.
Слезы эти — зарева кровавей —
Отольются гибелью врагу…
Белый пепел в голубой оправе
На осиротевшем берегу!
Тяжко, Севастополь, о как тяжко!
Где ж прославленная на века
Белая матросская рубашка,
Праздничная синь воротника!
Плачь о тех, кто смертной мглой объяты,
Чьи могилы волнами кругом…
Ты еще начнешься, но себя ты
Не узнаешь в облике другом.
М. Петровых
Севастополь
Малахова кургана вал.
Знакомый путь до Балаклавы…
Ты дважды пал и дважды встал
Бессмертным памятником славы.
На ост отхлынули бои.
В пустынных бухтах космы тины.
Чернеют копотью твои
Непобежденные руины.
Не сушат сети рыбаки,
В горах пришельцев карауля.
На улицах пустых гулки
Шаги немецкого патруля.
И кажется — куда ни глянь —
Одна огромная могила.
И кажется — чужая длань
Тебя навеки раздавила.
Пусть сбудется, что суждено.
Судьба героев неизменна.
Непобежденному дано
Стряхнуть могильный холод тлена.
Ты пал, оружья не сложив.
Сражался, не ломая строя.
И в каждом русском сердце жив
Твой образ — города-героя.
О боевой твоей судьбе
В просторах русских песня льется.
В кубанских плавнях по тебе
Тоскует сердце краснофлотца.
Свершая тяжкий ратный труд
На кораблях, в степях Донбасса,
Твои орлята, в битвах, ждут
Вождем назначенного часа.
И он настанет — этот час
Расплаты грозной и кровавой.
И ты воскреснешь третий раз,
Увенчанный бессмертной славой.
А. Сурков
Севастопольцы
«Вахт ам Райн» внизу гнусит гармошка.
Темень. Тень немецкого штыка.
В полночь старый черноморец Кошка
Будит краснофлотца Шевчука.
И идут они от Инкермана,
Сквозь потемки мертвой тишины,
До высот Малахова кургана,
Мимо корабельной стороны.
Часовым глаза слепят туманы.
Что-то там мелькнуло впереди?
То ли тени, то ли партизаны —
В темноте попробуй разгляди.
Шорох. Всплеск. И тело неживое
Принимает ржавая вода.
Вдоль причала в ночь уходят двое,
Не оставив на камнях следа…
На скалу карабкаются ловко,
Раздирают заросль камыша,
Гулкая старинная кремневка
Вторит автомату ППШ.
…Смерть из глаз орлиных свет украла.
В темном склепе не видать ни зги.
Слушают четыре адмирала
Легкие матросские шаги.
И сказал Нахимов Пал Степаныч,
Славный севастопольский орел:
— Это Кошка, адмиралы, на ночь
На охоту правнука повел.
Ужас на пришельцев навевая,
Воздухом бессмертия дыша,
Ходит по развалинам живая,
Гневная матросская душа.
Чует сердце — скоро дрогнут скалы
От стального крика батарей.
Мы еще услышим, адмиралы,
В бухтах грохот русских якорей…
Звездный мир над бухтами огромен.
Штык качнулся и упал во тьму.
Лазарев, Корнилов и Истомин
Отвечают другу: — Быть тому!
А. Сурков
Расстрел партизана
На ветвях израненного тополя
Тёплое дыханье ветерка.
Над пустынным рейдом Севастополя
Ни серпа луны, ни огонька.
Воет полночь псами одичалыми.
Шелестят над щебнем сорняки.
Патрули качают над причалами
Плоские немецкие штыки.
В эту ночь кварталами спалёнными,
Рассекая грудью мрак ночной,
Шёл моряк, прощаясь с бастионами,
С мёртвой Корабельной стороной.
Шёл моряк над бухтами унылыми,
Где душе все камешки милы...
На кладбище старом над могилами
Конвоиры вскинули стволы.
Он стоял. Тельняшка полосатая
Пятнами густыми запеклась.
Он сказал: повоевал богато я.
Вражьей вашей крови пролил всласть.
Это мы с братвой, ночами тёмными,
Вас подстерегали пулей злой
В Инкермане за каменоломнями,
На крутых утёсах за яйлой.
Если ветер разгулялся по полю,
Встань, попробуй, поперёк пути.
Много вас тянулось к Севастополю,
Да немногим пофартит уйти.
Встали здесь на якорь вы не рано ли?
Шторм придёт и вырвет якоря...
Вперебой, не в лад, винтовки грянули.
Небо кровью красила заря.
А. Сурков
Опаленные маки
Вблизи смерть караулит и поодаль —
Разрывы в лица дышат горячо,
Но, сдвинув бескозырку, Севастополь
Забрасывает ленты на плечо.
И, не жалея сил своих и крови,
Он в контратаки страшные встает.
С великой смотрит на него любовью
России всей воюющий народ!
От бомб на берег волны вылетают,
Сплошной пожар, куда ты ни взгляни:
Война пылает, камни оплавляя,
И не сменяются ночами дни.
Дерись и передышки тут не требуй!
Чужой и нашей сталью скрыто дно,
И кажется матросам: даже небо
Врагом со всех сторон подожжено.
По макам, опаленным смертным жаром,
Не признавая никаких преград,
Ведут в бессмертье прямо комиссары
Матросов, командиров и солдат.
И развеваются знамена,
И ордена сверкают на груди,
И видит Севастополь осажденный
Развалины Берлина впереди!
Н. Криванчиков
* * *
Герой-Севастополь — морская твердыня,
Ты Родине службу, как прежде, несёшь.
И каждое имя сражённого сына
В матросской горячей душе бережёшь.
Ушли мы в бессмертье, чтоб песни звучали.
Чтоб город-герой горделиво стоял!
Чтоб дети смеялись и внуки рождались,
И землю не жёг смертоносный металл.
Отважно сражалась морская пехота,
Чтоб матери больше не слепли от слёз.
И нет среди нас безымянных героев.
Нам званье дано — черноморский матрос!
Е. Жидилов
Клятва
Немецкие звери залезли в наш дом —
Не засидеться шакалам немецким.
Клятву даем: «Севастополь вернем,
Севастополь был и будет советским!»
С. Алымов
Из Севастопольской хроники:
Декабрь 1941 года
Когда война приходит в города,
они темней становятся и тише.
А он казался мне светлей и выше,
значительней и строже, чем всегда.
Он был почти что рядом,
где-то тут,
за сопкой, за спиною,
за плечами.
Бомбят его,
и мы не спим ночами,
так боя ждем,
как только боя ждут.
Шел сотый день,
сто первый,
сто второй,
под нами с ревом оседали горы,
но только почта покидала город
и только мертвый смел покинуть строй.
А он горел, и с четырех сторон
от бухты к бухте подползало пламя,
а нам казалось — это было с нами,
как будто мы горели, а не он.
А он горел. И отступала мгла
от Херсонеса и до равелина.
И тень его пожаров над
Перлоном уже тогда
пророчеством легла.
Г. Поженян
Март 1942 года
Инкерманские каменоломни — Чоргунь
1
Военных давних лет игра:
перед друзьями повторяться,
все время храбрым притворяться
и ждать,
придут ли катера,
пройдет ли мимо часовой,
возьмет ли ложный след овчарка,
пыль инкерманскую отхаркав,
лечь камнем
или встать травой.
Так день за днем,
без перемен.
Набросив темноту на плечи,
смотри,
считай,
ищи ли встречи.
Все, что угодно!..
Но не плен.
У нас на это права нет.
Не обсуждая приказанье,
наш потолок —
одно касанье.
«Туда-сюда» —
закон кассет.
Уходит след,
плетется нить.
Одним и тем же делом занят.
Пока разведчика не ранят,
нам воздух в легких
не сменить.
А оставалось нас
так мало!
И так далек был
путь домой!
А жить хотелось,
Боже мой!..
Тогда еще жила ты,
мама.
2
Когда Инкерманские каменоломни
дымились
и море, как небо,
а небо, как море
горело;
когда от снарядов и бомб
облысели высоты
и воду в полки
даже ночью
с трудом доставляли, —
мы пили компот,
нам давали в пайке
папиросы;
мы в баню ходили
и спали всю ночь
на матрацах.
И мне было стыдно
не жить —
притворяться спокойным;
и было мне страшно
не спать,
а в тепле просыпаться.
И было мне душно,
и жарко, и тесно —
с компотом
ждать, ждать
это слово желанное, жесткое:
«Нынче!»
И первая группа —
минеры с радистом Володей,
почтовые голуби,
голуби — наши связные,
и сам капитан-лейтенант
вышли ночью на шлюпках.
А немцы их ждали.
Но кто виноват —
я не знаю.
Я ранен был.
Я был убит под Одессой.
(Из горьких известий,
печалей,
обид
и наветов
я мог бы построить корабль,
чтоб он утонул в океане.)
Но не было горше
семи человеческих криков:
«Сюда не высаживаться,
мы все убиты,
Володя!..»
И голуби тоже —
они-то причем? —
не вернулись.
Они расплатились
крылатые
просто за верность.
Так что ж они, глупые,
снова зимой улетели
погреться в Испанию
или в Трансвааль.
Оставались бы
дома,
со мною…
Г Поженян
1942 год
Два раза в жизни я боялся ветра.
Один раз в детстве,
взяв у друга шлюпку,
с портретом Грина, с ножиком из кухни
и парусом косым из раскладушки
я вышел в море испытать характер.
Но ветер с гор застал меня в пути.
Он вырвал парус,
бросил за борт Грина
и сделал небо — морем,
берег — морем,
то близким — надо мною,
то далеким,
зеленым почему-то и глубоким,
и если бы не пограничный катер,
мне б из объятий моря не уйти.
...Напуганный тогда афганским ветром,
быть может, я не стал бы мореходом,
не властны были б Грин и Айвазовский,
и вдаль меня не позвала б волна,
но тот моряк, что в плащ меня укутал,
сказал мне, улыбаясь:
— Ты не бойся
и знай, что после лютой непогоды
всегда приходит к людям тишина... —
Я вспомнил моряка под Инкерманом
в седых каменоломнях ноздреватых.
Млел август сорок первого безводный,
и в знойный полдень после всех атак
над вражескими трупами, лощиной,
опять поплыл коварный мой знакомый
афганец —
ветер дальних плоскогорий,
и за холмами оживился враг.
Он все поймет,
он все оценит сразу,
он вновь пошлет своих солдат к окопам,
а ветер,
напоенный трупным ядом,
матросов одурманит допьяна...
Но, сжав штыки,
надев противогазы,
лежали мы,
как будто так и надо,
и верили, что после непогоды
всегда приходит штиль и тишина.
Г. Поженян
1944 год
1
Давно не ходили по Черному морю фрегаты.
Давно не гремели старинных орудий раскаты.
Давно не тянулись к звезде тонкорукие стеньги.
Но вот зазвенели в Констанце немецкие деньги, —
и пухлые руки
уже отсчитали купоны,
и сонные веки
лениво взглянули за боны.
И в первый свой рейс в Севастополь
далеко от мола
ушла белобокая, с легкими крыльями
«Лола».
Не в гости с визитом
и не на прогулку, как прежде:
в расцвеченных флагах,
с оркестром,
в парадной одежде,
с цепочкою яхт, накрененных в равненье у борта.
Нет,
немцы купили ее, чтоб она без эскорта,
минуя дозоры, ходила по смертным дорогам,
по минным квадратам,
где тропы засечены строго,
где, спрятав носы в почерневшие бороды тины,
на грунте,
качаясь,
лежали магнитные мины.
И кто бы подумал, что «Лола»,
«гулящая» «Лола»,
ушла в Севастополь, груженная бочками тола!
И кто бы поверил,
когда б не увидел воочью,
как темною ночью,
беззвездной апрельскою ночью,
сменились команды,
задраились трюмные люки,
качнулись штыки у причала,
и потные руки
стянули хрустящий брезент с «королевских игрушек»,
ворочая молча затекшими шеями пушек!
2
А парус, готовый
идти «на гитовы»,
полощет и просит:
рубите швартовы!
Пускай переполнится
ветром бродяжьим
в четырнадцать ниток
пеньковая пряжа,
пусть гроты — по тучи,
пусть волны — по плечи,
пусть...
Только бы не было
с русскими встречи!..
3
Курт Лемке стар был и умен.
Он понял, чем рискует он,
и, выбрав минный путь,
себе сказал он:
«Длинный Курт,
забудь про тишину кают,
но выпить не забудь».
Он шел по минному пути,
взяв «Лолу» «напрокат»,
он знал, что русским не пройти
там, где пройдет фрегат.
— У нас под ветром —
паруса,
у них —
стальные корпуса.
Закон морей таков:
кто над магнитом сталь несет,
тому стучит магнитный счет,
и молодых,
и стариков,
и трусов он,
и смельчаков
сравняет и учтет.
— А если русс над головой?
— Курс будет тот же,
рулевой.
Мы не изменим курс.
На Корабельной стороне
детей всегда подыщут мне.
Мы примем детский груз.
Они —
хорошая броня,
они должны прикрыть меня.
Пусть будет ночь черна!
Я поднял свой военный флаг,
а рядом —
смерть:
не мы,
так враг.
Формарсовый,
вина!
4
Мы идем к Севастополю.
Над Сапуном повисло «ура».
Все морские дороги
подлодки прикрыли с утра.
Заглушая моторы,
в дозоры легли катера,
и на мокрых причалах
пьянящее слово: «Пора!»
Все, что ждали, настало:
над морем сомкнулось кольцо.
Сколько их из металла,
грустящих на дне мертвецов:
боевых,
наливных,
сухогрузов,
видавших шторма и моря!
Им сквозь ржавые клюзы
уже не втянуть якоря,
не подтягивать стропы,
не опробовать к бою рулей.
Мы идем к Севастополю,
и враги не щадят кораблей,
чтоб любою ценою
от судьбы увести поскорей
не добитых войною
«баварцев» и «егерей».
5
И верной тропой,
что — крестами на карте,
торопится «Лола»
сквозь минный фарватер,
и мечутся волны,
и кренятся реи,
матросы довольны:
скорее, скорее!..
Пускай переполнится
ветром бродяжьим
в четырнадцать ниток
пеньковая пряжа,
пусть гроты — по тучи,
пусть волны — по плечи,
пусть...
Только бы не было
с русскими встречи!..
6
А в городе к штабу
съезжались машины,
и люди
в намокших палатках
кричали у дымных орудий,
метались солдаты с носилками,
были сирены,
и в пыль разлетались
уже обгоревшие стены.
...Гудел Севастополь,
горел Севастополь,
и пламя
бродило но городу,
выкинув красное знамя.
А узкою улочкой,
той, что потом раскрошили,
шли шесть генералов,
и видно по ним, что спешили.
Шли шесть генералов,
невыспавшихся и потных,
забывших на сопках
ослепших от ужаса ротных,
Шли шесть генералов
спасать свои заячьи души —
на «Лолу»,
к погрузке,
туда,
где кончается суша.
...Фрегат ожидали на Графской,
и вот на рассвете
идут с узелками к причалу
матросские дети
по улице Ленина,
мимо горкома,
а сзади
штыки патрулей,
как косые линейки в тетради.
Глаза патрулей
вот такие же злые, как в книжках.
И кто-то заплакал.
И кто-то одернул мальчишку,
и кто-то зубами
в мясистую руку вцепился,
упал от удара
и под сапогами забился.
А Графскую пристань
с ее деревянным причалом
зеленою гривой,
соленою гривой качало.
И волны, как люди,
взбирались по белым ступеням,
то вверх подымаясь,
в отеках бензина и пене,
то вниз ускользая,
у кнехтов причальных немели.
А мертвые львы,
у колонн оживая,
опять каменели.
7
А мы проболтались без дела,
и в бухту опять.
И очень хотелось
стянуть сапоги и поспать,
чтоб рядом и около
привычно стучала волна,
чтоб в круглые стекла
лисицей вползала луна.
Но хмурый у мола
встречает комдив катера:
— Есть данные, будто бы «Лола»
прошла в Севастополь вчера
по минным квадратам.
Она уже снова в пути
на курсе обратном.
Кто хочет в погоню идти?
8
Кто хочет,
об этом
солжет ли строка?
Раскрыты планшеты,
и море качнулось в руках.
Летящим накатом,
рокочущим в волнах винтом.
Скорей бы на карты
свой курс нанести,
а потом —
удавом над цепью,
над «Лолой» затягивать жгут...
Стоят офицеры,
приказа, как милости, ждут.
...Я так же,
я тоже,
забыв обо всем впереди,
ждал сердцем
и кожей
одно только слово:
«Иди!»
В живых не остаться,
но лишь бы пустили туда.
...Все ближе Констанца,
все ярче ночная звезда.
Нам только бы встретить!
Рука и легка, и жестка.
А волны,
как плети.
А море —
в скачке,
как доска.
9
На «Лоле» бойкий шум и смех,
горнист играет сбор.
Гремит команда:
— Всех наверх! —
И, словно на подбор,
на мостике, как на парад,
шесть генералов стали в ряд,
достоинство храня,
а вдоль канатов на борту
лежит и плачет в темноту
от страха ребятня.
Их было сорок пять мальцов,
почти что малышей.
А где-то сорок пять отцов
бегут по дну траншей.
Им тоже пухом ли земля
и прост ли путь домой?
Уже магнитные поля
у «Лолы» за кормой.
Уже по курсу выплыл порт,
и меньше хмурых лбов,
и дан приказ:
— Очистить борт
от маленьких рабов! —
И всем так легок стал мундир,
так ясен путь и нов
в двух милях
от своих квартир,
и двух днях
от орденов.
10
А мы скрутили пояса,
мы часа ждем, когда
взойдет на плотных парусах
апрельская звезда,
когда судьба качнет весы,
ведя на свет из тьмы,
когда вдоль лунной полосы
пойдем в погоню мы
и, поравнявшись под огнем,
крюки на тросах подогнем,
нажмем зажим у ножен,
закинем трапы —
и в броске
с ремнем и кортиком в руке
себе пути проложим.
11
Два курса скрещены,
и мерь
по ним свой век.
Все жизни мечены теперь
от вех до вех.
И хоть на разных скоростях,
хоть рядом порт,
нам кажется — достать пустяк
высокий борт.
Они сигналят:
— Кто идет? —
А мы молчим.
Они уже сбавляют ход,
А мы молчим.
Они, включив прожектора,
глаза слепят.
А нам в ночи
прожектора —
глаза ребят.
Пристреливаются,
скрестив
снопов мечи.
Но мы проходим треть пути
и все молчим.
Разрывы поджимают нас,
как валуны,
и смерть видавшие не раз
удивлены.
Как это просто:
под огнем,
на всем ходу
идти, когда светло, как днем,
быть на виду.
А пушки, словно для красы,
торпеды — прочь.
Стрелять нельзя:
там чей-то сын,
там чья-то дочь.
...Мы — в зоне, —
и фрегат готов
прицельный бой
вести.
Но катера у двух бортов —
на крюк почти.
Толчок!
Сдавило криком грудь,
как на лету.
И вот уже:
что будет — будь!
Мы — на борту…
12
Так бывает всегда:
то, что где-то за дальней чертою,
вдруг по свежим следам
подойдет,
всколыхнет прожитое, —
и всплывут корабли,
и обступят знакомые лица
тех, с кем мы не смогли
в спешке боя проститься.
Так бывает...
С весны
сорок пятого
в Севастополе не был.
Но сбываются сны:
пропуск выхлопотал, —
он дороже был денег и хлеба, —
и Малахов курган
встал опять предо мной
в красных маках...
Вдруг я слышу:
«Ура!» —
мальчуган
вниз
на попке
несется в атаку.
А второй эшелон:
в перешитых отцовских тельняшках
трое — младше, чем он, —
сабли — вверх,
пиджачки нараспашку...
«Лола»...
трюм...
на плече
чьи-то руки...
— Как звать тебя?
— Вова. —
Все припомнилось до мелочей,
всё — до слова.
И, тревогой объятый,
я знакомых искал в каждом встречном.
...Где теперь вы, ребята?
Вас уже не узнаешь, конечно!
Ну, а нас?
Это проще.
Подойдите к любому причалу.
В рослой мачтовой роще
наше сердце стучит,
как стучало,
Мы — в обычном дозоре,
и линкоры,
и мотоботы.
Наше сердце,
как море,
не устанет работать...
Г. Поженян
Севастополь. 1975 год
На Федюнинских холмах — тишина.
Над Малаховым курганом — сны.
Будто не было войны, но война
похоронена на дне тишины.
И казалось бы, всему вышел срок,
столько лет менялась в море вода.
А как выйдешь, как шагнешь за порог —
и от маков не уйти никуда.
Маки, маки, красные маки —
горькая память земли.
Неужели вам снятся атаки,
неужели вам снятся атаки
тех, кто с этих холмов не пришли?
Над Сапун-горой цветут тополя.
Над Сапун-горой летят журавли.
Но плывут из края в край по полям
маки, маки — совесть земли.
И казалось бы, ну что в том за страсть —
столько лет они пылают в траве.
Ах, как хочется в те травы упасть,
в красных маках полежать на земле!
Маки, маки, красные маки —
горькая память земли.
Неужели вам снятся атаки,
неужели вам снятся атаки
тех, кто с этих холмов не пришли?
На Федюнинских холмах — тишина.
Над Малаховым курганом — сны.
Будто не было войны, но война
похоронена на дне тишины.
Всё мне чудится порою: «Ура»!
Всё мне слышится команда: «Пли»!
И зажмуришься, а видишь: с утра
маки, маки по холмам поплыли.
Маки, маки, красные маки —
горькая память земли.
Неужели вам снятся атаки,
неужели вам снятся атаки
тех, кто с этих холмов не пришли?
Маки, маки, красные маки…
Г. Поженян
В Севастополе (фрагмент)
Е. Юздицкой
Живу, болея и мужая,
под солнцем жарким.
Ужели здесь страна чужая,
чужие маки*.
Чужие камни Инкермана,
чужие будни.
И я омыл чужие раны
в Стрелецкой бухте.
Ужели стало все нездешним.
«Ура» и стоны.
И эти рвы, и эти флеши,
и бастионы.
И все четыре адмирала.
День так растоптан,
что нет живым и мертвым права
на Севастополь.
И глохнет гордый звук октавы
на горном спуске.
Ужели город русской славы
уже не русский?!
Г. Поженян
На севастопольском рейде
Чуть дышат наши вёсла.
Тише!
Не потревожьте боль
Тех, что спят,
Убаюканные сиренами
затопленных кораблей,
Спят под косматой буркой
Чёрного моря,
Под прощальными криками чаек,
Под стягом зари.
Волны колышут венок,
Который прислала матросам
Земля,
Спасённая ими от смерти.
Максим Танк (Пер. с бел. Я. Хелемского)
В бухте
Чаек крикливых стая.
Хмурый морской простор.
Ветер, листву листая,
Осень приносит с гор.
Я в бухте уединенной,
С прошлым наедине.
Проржавленные патроны
Волны выносят мне.
Ввысь, на крутые дали,
Смотрю я из-под руки —
Давно ли здесь отступали
Русские моряки?
От самого Карадага
Они отползали вниз.
Отчаяние с отвагой
В узел морской сплелись.
Они отступали с боем
И раненых волокли.
А море их голубое
Вздыхало внизу, вдали.
И верили свято парни:
За ними с Большой земли
Послала родная армия
На выручку корабли.
Хрипел командир: — Братишки!
Давайте-ка задний ход.
Я вижу в тумане вспышки —
То наша эскадра бьет.
А в море эскадры этой
Не было и следа —
За Севастополем где-то
Наши дрались суда…
Вздыхали пустынные волны…
Да, может быть, лишь в бою
Мы меряем мерой полной
Великую веру свою.
Великую веру в отчизну,
В поддержку родной земли.
У нас отнимали жизни,
Но веру отнять не могли!
Ю. Друнина
Севастополю
О, скорбная весть — Севастополь оставлен…
Товарищи, встать, как один, перед ним,
пред городом мужества, городом славы,
пред городом — доблестным братом твоим!
Но мы не хотим и не будем прощаться
с тобой, не смирившийся город-солдат:
ты жив,
ты в сердцах москвичей,
сталинградцев,
дыханье твое бережет Ленинград.
Мы знаем, на всех пламенеющих тропах,
со всеми, кто бьет ненавистных врагов,
идет Севастополь,
родной Севастополь,
и кровь и огонь от его берегов…
Промчится година железа и горя,
мы кончим победою наши бои, —
у теплого моря, у синего моря
он встанет опять из развалин своих.
Нет, только не плачь, — мы не чтим его память,
и этой минуты великая тишь
затем, чтоб сказать:
— Севастополь, ты с нами!
Ты с нами,
ты бьешься,
ты победишь.
О. Берггольц
Севастополь, 4 июля 1942 года
Уже чадят и затухают
Руины в липком зное дня,
И лица мёртвых отдыхают
От грома, треска и огня.
На теле мраморной колонны —
Осколков рваные следы,
И бредит воздух раскалённый,
Как раненый, глотком воды.
Ни облачка в небесной выси,
И так же пуст морской простор.
Дороги траурно повисли
На склонах одичалых гор.
Заката рана штыковая
Кровавит воду у песка,
Где всё сигналит, как живая,
Братве
Матросская рука…
В. Неподоба
Сапун-гора
Высокий памятник стоит,
К нему ведет тропа крутая.
Здесь севастопольцы дрались,
Врагов в сраженьях побеждая.
Гремело грозное «Ура!»,
Шумело море в час прибоя...
Сапун-гора, Сапун-гора,
Как много связано с тобою.
Шли батальоны и полки,
Сметая вражеские дзоты,
Вперед к просторам голубым
Рвались бойцы морской пехоты.
За счастье Родины своей
Герои жизни не щадили,
И ратным подвигом своим
Любовь народа заслужили.
И, если враг пойдет войной
На землю, землю трудовую,
Мы гнев обрушим боевой
И нашу силу боевую!
Под стягом Родины своей
Пройдем мы все моря и реки,
И поджигателей войны
С лица земли сметем навеки!
А. Сальников
Матросская легенда
Матрос на скале у Байдарских ворот,
Как темная туча, над морем встает,
На каске гиганта зияет пролом,
Бушлат и тельняшка дымятся на нем.
Браток, это сон или вражий обман?
Иль с моря в глаза наплывает туман?
Рука исполина простерта вперед,
Как будто он в битву живого зовет.
Как будто он кличет: «Ребята, за мной!
Зовет моряков Севастополь родной…»
Иль это не голос, а буря сама?
Иль это приказ повторяют грома?!
Безмолвна долина; глядят моряки ―
Не видно над морем могучей руки.
Лишь в зареве бледном к подножью скалы
Бросаются с криком степные орлы.
Бросаются, падают, хрипло кричат
И, перья роняя, все смотрят назад,
Туда, где над морем в заоблачный плес
Уносится бурей Бессмертный Матрос!
М. Голодный
Севастополь
А за кормой — такая тишина,
Уснуло море перед самым боем;
Лишь полная безбрежная луна
Командует задумчивым прибоем.
А кубриках кому-то не до сна:
Кому-то снится мать, родная хата,
Кому — детишки, ну а мне — война,
Да Ирка из шестого медсанбата!
Как сладок сон, вот бы остаться в нём!
Сон для матроса — лучше, чем награда,
Но громко боцман прохрипел: «Подъём!»,
Подъём из рая снов к вершинам ада!
И вот уже сурово командир
Кричит: «Вперёд!», и «Наше дело свято!»,
Идём на берег, вверх на ориентир,
Зажав зубами ленты, сняв бушлаты…
И нам плевать на «мессершмиттов» вой,
Горящих танков въедливую копоть,
Там за моей и за твоей спиной —
Великий русский город Севастополь!
А. Поминов
Миндальное дерево на Малаховом кургане
Я пришел к тебе поклониться,
Мой знакомец давний, миндаль.
Как случилось тебе сохраниться?
Здесь не выжила даже сталь.
Узловатые, словно руки,
Ветви тянутся ко мне.
Все друзья твои и подруги
Здесь погибли тогда в огне.
Ты же только выглядел строже.
Стал безмолвно врагу грозить.
Говорят, что ты цвесть не можешь
И не можешь плодоносить…
Посреди аллеи зеленой
Ты торжественно стоишь.
На платаны, юные клены,
Узнавая что-то, глядишь.
Зеленеет теперь лесочек
Там, где раньше прошла гроза.
И прислушиваются листочки
К незнакомым еще голосам.
Ходят — верные ли? — слухи,
Что в июле, в сорок втором,
Капитан-лейтенант Матюхин
Побывал под твоим шатром.
Будто в схватке рукопашной
Немцы вырвались на курган.
Капитан-лейтенант был страшен
И стонал от тяжелых ран.
Но теплинка зажглась во взгляде,
Когда тронул твое плечо.
О геройском капитан-лейтенанте
Ты не скажешь мне ничего?..
Ты, наверное, что-то знаешь.
Расскажи, я тебя пойму.
У него, может быть, жена есть?
Может, сын приедет к нему?..
Сын не знает отца, возможно,
А отец был знаком с тобой.
Ты прислушиваешься настороженно,
Словно тот бандурист слепой.
В. Кулёмин
Мекензиевы горы
Есть такие Мекензиевы горы —
Окольцовывают мой город.
Через них к Севастополю едешь.
И проедешь порой, не заметишь.
Это, собственно, даже не горы —
Цепь нагорий открылась взору.
В сорок первом — забуду едва ли —
Моряки тут высотку брали.
Час от часу огонь нещадней.
Осыпается чертов песчаник.
Непривычно морской пехоте.
До крови разодраны ногти.
А под вечер взяли высотку.
Мир, казалось, из темени соткан.
У живых на бушлатах дырки.
А на свежих холмах — бескозырки.
Есть такие Мекензиевы горы,
Им с Эльбрусом померяться впору.
В. Кулёмин
Мекензиевы горы
Мекензеевы горы, дерев пожухлых кроны,
Поют не птицы — пули да «мессеры» с небес.
Завалены, забиты металлом раскалённым,
Мекензиевы горы, кустарниковый лес...
Призвание поэта — служить тому, что свято,
Всей кровью — так ведется с долегендарных пор.
И, спрятав карандашик, привычно сжал гранату
Поэт — боец со склона Мекензиевых гор.
Он здесь, чтоб не глумился над домом гость незваный.
Детей не дорастил он, не дописал строку.
С ним рядом бьет фашистов земляк — рыбак Севана,
С ним делит хлеб и пули нефтяник из Баку.
И страстный возбужденный, весь — устремленность к цели,
Как искра с неба, светел, горяч, как метеор,
Встает грузин в атаку, и сердце Тариэля
Ведёт его по склону Мекензиевых гор!..
Уже не раз доказан историей на деле
Закон любви к Отчизне, которой жив народ.
Мы повторяем в битве пpи нашей цитадели:
«Кто к нам с мечом явился, сам от меча падёт».
Так было и так будет. И пусть нас нынче мало —
Сразится каждый с сотней врагов, равняя счет:
За предков и любимых, за Жизнь, за стяг наш алый,
За город Севастополь в дыму его высот.
Вскормлённая любовью, неодолима сила,
Непобедима вера, творящая исход.
Мекензиевы горы — сплошь Братская могила,
Но кто-то до победы от этих гор дойдёт!
С зари освобожденья возьмёт разбег Победа,
Вернёт цветы и травы обугленной земле,
И вспомнят благодарно армянского поэта
Мекензиевы Горы, кустарниковый лес.
Татул Гурян (Татул Самсонович Хачатурян)
* * *
Отдав поклон больнице и палате
И медсестре, отнянчившей меня,
Пришел я вновь на линию огня,
Где льется кровь моих отважных братьев.
Как вражеская пуля ни лиха —
Невмоготу ей одолеть поэта,
Чья жажда жить теперь так велика,
Что смерть ничто в сравненьи с жаждой этой.
Сразимся же, друзья мои! Весь мир
Коричневой чумою атакован;
А нам… нам легче лечь в бою костьми,
Чем променять свободу на оковы.
Вот враг опять лавиной огневой
Рванулся к нам; он лезет вон из кожи…
Пренебрежем же смертью, уничтожим
Прожорливые полчища его!
За мной, друзья! Всей грудью на врага!
Вперед, на зов армянского поэта!
Да будет наша честь нам дорога!
Да сгинет враг! Да здравствует победа!
Свинцовый дым густеет на холмах,
Гремит и содрогается Малахов,
Парят орлы, не знающие страха,
Поблескивая звездами впотьмах.
И огненные наши бастионы
Позор и смерть пророчат вам, тевтоны!
И каждый наш корабль береговой
Выносит вам свой смертный приговор!
Крепки ряды друзей моих суровых, —
Они встают и падают, но снова
Встают и устремляются вперед,
Святая месть сквозь пламя нас ведет.
С победной песней, поступью широкой
Шагаешь, Севастополь наш, и ты,
Перед тобой кровавые потоки
И вражьих тел зловещие хребты.
И в этот час нам смерть не тяжела,
О нас потомки скажут без печали:
Они дрались за Родину и пали,
Чтоб Родина любимая жила!
Татул Гурян (Татул Самсонович Хачатурян)
Берег
Солнце возникает из-за моря.
Ладят рыбаки тугие снасти,
Столько этот берег видел горя,
Что особого достоин счастья.
Здесь тёмно-лиловый цепок вереск.
Словно кровь знамен, алеют маки.
Где, взбежав на каменистый берег,
Поднимались парни для атаки.
Чайки, чайки, вы о чём кричите,
Имя чьё несёт гудящий ветер,
Не того ль, кто встал, как победитель
За грядущее людей в ответе?
Чтобы мать не знала слёз горючих,
Чтобы на цветах сияли росы…
Перемешаны с песком колючим
Кости неизвестного матроса.
Бронза боевого автомата.
Бескозырка лаврами увита.
Вырос, где скипалась кровь когда-то,
Памятник из красного гранита.
Моряки бессмертия достойны.
В солнечных лучах теплеет камень.
В память тех, кого скосили войны,
В чаще полыхает вечный пламень.
Я гляжу в огонь тугой и гибкий,
Сильный, словно бури нарастанье,
Вижу отблеск молодой улыбки,
Трепетное чувствую дыханье.
Пролетают ветры вкруговую,
Стяги облаков спуская низко,
Корабли проходят, салютуя
Вечному огню и обелиску.
В. Азаров
Памятник крылатым
Над седым Малаховым курганом,
Далеко отбросив тень свою,
В вечность самолет идет тараном,
Салютуя тем, кто пал в бою.
Нет, не пал, а взвился в небо Крыма,
Огненным пером свой росчерк вел,
Ведь порывам их неукротимым
Мог бы позавидовать орел.
Вдохновенный памятник крылатым
Городской не утверждал Совет,
Безыскусною рукой солдата
Врезан в небо крыльев силуэт.
Человек, в чьем сердце нет покоя,
Человек, познавший поиск, бой,
Мог один движение такое
В камне воплотить над крутизной.
Где металл вскипал, клубились грозы,
Здесь, на бастионах двух осад,
В сонной тишине снуют стрекозы,
Слышно, как кузнечики звенят.
В вечность самолет идет тараном.
Но скорей взгляни — он не один:
Над седым Малаховым курганом
Блеск и шелест боевых машин.
И, подобно им, стрелой из лука
Над кольцом домов, над синью вод
Реет, обгоняя скорость звука,
Флагманский бессмертный самолет!
В. Азаров
Севастопольский юнга
По городу, знакомому
Всем людям на земле,
По городу зеленому —
В платанах, в миндале,
По синему и белому, —
Как форменки цвета,
Идет матрос, торопится
Как видно, неспроста.
Соленым ветром вспоенный,
Широкоплеч, высок.
А ведь пошел всего ему
Шестнадцатый годок.
Он корабля воспитанник,
И каждому тут свой,
Походами испытанный
И дружбою морской.
Душа не знает робости,
Ей шторм лишь силу даст.
«Куда, матрос, торопишься?» —
«В родную школу, в класс.
В осаде Севастопольской
Моя погибла мать.
Отцу, матросу с крейсера,
Хочу я подражать.
Вы расскажите, ветры-ка,
Каким он был в бою.
Погиб он. Даже метрику
Огонь спалил мою».
Но удалью отцовскою
Наполнены глаза,
И матери неброская
Тебе дана краса.
Парнишка севастопольский,
Отличный ученик.
Но кто же по-отцовскому
Подпишет твой дневник?
И ты к тому торопишься,
Кто путь твой должен знать,
Кто командирской подписью
Твои скрепляет «пять».
Так ты живешь и учишься
Средь сборов и тревог.
Себе избрал ты лучшую
Из жизненных дорог.
Уснешь — тебя объятьями
Баюкает волна.
Тебе матросы — братьями,
А матерью — страна!
В. Азаров
На кладбище Коммунаров
Иоганну Гольдштейну, военному
врачу, павшему 12 мая 1944 года
при освобождении Севастополя
Вот и встретились с тобой
У последнего предела.
Сто боев над головой
Отпылало, отгремело.
Превращается руда
В молотки, в турбины, в танки.
Пролетают поезда,
Покидая полустанки.
Светит первая звезда.
Звонко девушка смеется.
Плещет свежая вода
В тьме глубокого колодца.
Задержись, глотнуть успей,
Но опять пора в походы!
Меньше дорогих друзей
Остается с каждым годом.
Я тебя и не искал
В сине-огненном просторе,
Там, где встал из белых скал
Город солнца, город моря.
Просто путником бродил
По земле в безмолвье грозном
Среди надписей могил:
«Не опознан», «Не опознан».
Краски гаснущего дня,
Тучки светлая косынка.
К другу юности меня
Привела сама тропинка.
Я припомнил не войну —
Искорку далекой были:
Вместе девушку одну
Мы тогда с тобой любили...
Шелестят в вечерней мгле
Листья серые маслины.
В севастопольской земле
До сих пор таятся мины.
Над долиною сухой
Ветер ходит втихомолку.
Только землю тронь рукой —
В пальцы врежутся осколки.
Но цветы, что так нежны,
Все же вырастил садовник.
От себя и от жены
Красный я кладу шиповник.
В. Азаров
Бастионы Севастополя
Белоголовому мальчишке
В глухом берёзовом краю
Узнать пришлось лишь понаслышке
Про славу прежнюю твою.
Но вздрогнул Киев под бомбёжкой,
В ружьё поднялся утром Брест,
Лесной просёлочной дорожкой
Война дошла до наших мест.
С повесткой первой военкома
И хлебной карточкой пришла,
Все будни с толку сбила дома,
Отца на запад увела.
Гудели зло и незнакомо
По деревням колокола.
…Сметали бабы сено в груду,
Копя не бабью злость в беде.
В тот год грибы росли повсюду,
А соли не было нигде…
Уже бои гремели в Минске,
Мы все взрослели той порой
От слёз горючих материнских
И сводок Совинформбюро.
А враг всё пёр в дыму и пыли,
Ломая русские штыки.
Старухи на небо крестились,
И крыли в бога старики:
— Неужто сгинула Расея,
Страна Советов и свобод?! —
Но, страхи горькие отсеяв,
Ты встал у черноморских вод
Каменноглавою твердыней,
По-русски грозно сдвинув бровь.
Сапун-гору открыв в овине,
Мальцы кричали: «Кровь за кровь!»
И пусть в дыму тонули дали,
Все стали на руку легки:
Старухи варежки вязали,
Тесали ложа старики…
Я слышал в слове «Севастополь»
Тяжёлый топот двух времён:
Кремнёвок* залпы над окопом
И шелест огненных знамён.
С тех давних пор я словно видел
Вне времени и перемен
У моря в солнечной Тавриде
Громаду неприступных стен.
И вот я еду в этот город,
Балладой ставший для меня.
Встают приземистые горы
В накрапах солнечного дня.
Мелькнул терновник низкорослый,
Вот вспыхнул белым цветом сад,
И шпалы морем, точно вёсла,
Запахли, уносясь назад.
Всё так, всё было так, как надо,
Таким и виделся он мне…
Но где же грозных стен громада,
Что дважды рушилась в огне?..
Где знаменитых бастионов
Седой прославленный гранит?
…Звон буферов. Асфальт перрона,
Дома в убранстве ярких плит.
Красавец город! Кто заспорит!
Шагаю по Большой Морской,
Смотрю в распахнутое море,
Вдыхая силу и покой.
Встают дымки над Корабелкой
И пишут в небе вензеля,
Сияет свежею побелкой
Тавриды древняя земля.
Умолкли птицы в круглых кронах,
Над Графской вспыхнули огни.
Но где же чудо-бастионы,
Скажите, люди, где они?..
Доносит с моря отзвук склянок
От разворотливых судов;
Как будто жёлтенький подранок,
Скользнул прожектор вдоль кустов.
… Бетон чеканя гулким шагом,
Проходит флотский экипаж.
Шуршанье лент, как шёпот флага…
Не в камне прадедов отвага!
Вот бастион бессмертный наш!..
Морским ветрам открыты груди,
И плеч просторен разворот.
Надёжной силою орудий
Их наделил родной народ.
Идут вдоль улиц величавых
На штормовые корабли
Наследники солдатской славы
И бастионы сей земли.
* Кремнёвка — старинное ружье с кремнёвым запалом.
И. Тихонов
Тельняшки
Морзаводцам — защитникам
и освободителям Севастополя
Кто был матросом русским бит,
Тот навсегда запомнит наших.
В глазах врага ещё рябит
От севастопольских тельняшек.
Нас не обманет тишина:
Мы начеку в запасе даже!
И наши сёстры, как одна,
Все — Севастопольские Даши!*
Надели многие из нас
Сугубо мирные рубашки,
Но про запас,
На грозный час
Мы бережём свои тельняшки!
И. Тучков
* Даша Севастопольская (Дарья Лаврентьевна Михайлова, по мужу
Хво́ростова) — одна из первых военных сестёр милосердия, героиня обороны
Севастополя в Крымскую войну 1853—1856 гг.
Женщины второй обороны
Крымская баллада
Памяти пулемётчицы Нины Ониловой и санинструктора
Жени Дерюгиной, всем известным и неизвестным героиням
севастопольской эпопеи.
Войны — дело чисто мужское,
Но когда на дом твой напали,
Женщина душой и рукою
Миру присягнёт на металле.
За густые южные ночи,
За покой окраин рабочих,
Трель скворца и танец дельфина
Истово строчит пулемётчик,
Девушка по имени Нина.
Жизнь ужалась в долю мгновенья,
Боль, как бой, багрянится люто,
К раненым в свинцовой геенне
Вряд ли доползёт санинструктор.
Но, в окопе страхи оставив,
О любимых помнить не вправе,
О гранит сдирает колени
Ангел света в ужасе яви,
Девушка по имени Женя.
Бой. Боезапас на исходе.
Зной. Напиться негде и нечем,
А любовь к стране и свободе
В граде осаждённом всё крепче.
На бинты пускают пелёнки
В сумраке пещерок на склонах
Славы черноморской потомки,
Женщины второй обороны.
Как они щедры и красивы
С верой, что заря — дело рук их!
И по-молодому смешливы,
И самозабвенны по-русски!
Нет земли за Крымом для Байды,
Ей другой не надо награды —
Лишь победа полная наша.
Тучи звонких птиц сквозь снаряды
Различает юная Маша.
По чужим оружным мужчинам
Бьёт с высотки девочка Нина,
Тянет к жизни с поля сраженья
Краснофлотца девочка Женя.
Ворога настигнет расплата,
Бури не покажется мало.
Не пройдёт мужик с автоматом
Там, где со штыком баба встала.
Ясноглазой девочке Жене
Суженый кольцо не наденет,
Не родит ни дочки, ни сына
Девочка по имени Нина.
Оборвался ток поколений
На могилах Нины и Жени,
Но в пространстве духа едином
С нами Жени наши и Нины,
Маши, Кати, Светы, Марины,
Бухты, степи, скалы, равнины,
Соло ветра, хор соловьиный,
Розы, Нади, Люды, Полины…
М. Виргинская
«Последний матрос Севастополь покинул»
Ни честь свою, ни предков не позоря,
Вдали от звонких слов, салютов, слёз,
Как солнце на закате — в море
Полз умирающий матрос.
М. Виргинская
И смыкались с плеском волны...
Гордый русский Севастополь
В шрамах штурмов и осад...
До сих пор костьми в окопах
Гренадёры всей Европы
На твоей земле лежат!
Помнишь горький сорок первый
И стоявший насмерть СОР*?
Каждый бой был смертью верной,
И дела слагались скверно
У Мекензиевых гор.
Но держались до июля...
Каждый дом здесь стал, как дот.
И крошили камень пули,
И броню осколки гнули,
Но вгрызался в камни флот!
Дым, огонь и свист металла,
Жизнь и смерть в одной горсти.
Жаль, гранат обидно мало,
А сдаваться не пристало.
И сметая всё с пути,
Моряки, братишки, черти
В штыковую шли не раз.
И в свинцовой круговерти
Нас прозвали «чёрной смертью»,
И бежала смерть от нас!
Не зазорно, что пехота,
Греет тельник, как шинель.
Мы — душа и слава флота,
А война для нас — работа.
На войне — как на войне:
И в живых — лишь четверть роты,
И от голода знобит...
Но, как принято на флоте —
Ленты в зубы!
— Что, не ждёте?
Все в строю, кто не убит!
Кто прикладом, кто гранатой,
Кто работает штыком,
Кто сапёрною лопатой.
— Ну, держись, фашист треклятый!
И вдогонку — матерком!
Но, сдана фашистам Горка,
И Английский взят редут.
Отступали, как ни горько,
До конца сражались стойко
И легли навеки тут.
Помнишь, я упал в атаке,
Нашпигованный свинцом?
Что, не страшно лечь под траки
Иль от пули сдохнуть?
-— Враки!
Смерть страшна любым концом!
Был приказ любой ценою
Уничтожить миномёт.
Я рванул, и друг за мною...
Смерть стояла за спиною.
Думал:
— Всё, теперь возьмёт!
Сколько я лежал — не знаю,
В жарком, липком забытьи.
А очнулся...
— Мать родная!
Жив. В санбате.
Поздравляю,
Старшина второй статьи!
В коридорах и в палатах
Места нет, жара и смрад.
В окровавленных халатах —
Медсестра, да три медбрата,
И хирург — что Гиппократ...
Эх, ты, Катенька-сестричка —
Третий флотский медсанбат.
Жизнь на фронте — свечка, спичка...
Жить — не худшая привычка
И не худшая судьба.
А у раненых, увечных,
Кто идти не в силах в бой,
Шанс, но мизерный, конечно,
Не уйти дорогой млечной,
В поддавки сыграв с судьбой.
Катя, Катя, Катерина —
Госпитальная сестра,
Помнишь, как накрыли мины,
И как вы, срывая спины,
Нас таскали до утра.
На «полуторках» разбитых,
В дыме, в гари и в пыли
Просочились, как сквозь сито,
К морю, в бухту, где открыто
Жались к пирсу корабли.
Тесно в бухте Камышовой
От повозок и машин.
Берег словно бы изжёван:
Иссечён и освинцован,
Обгорели камыши.
И над этим сущим адом,
Хладнокровно метя в цель,
Фокке-Вульфы хищным стадом,
Рассыпая бомбы градом,
Крутят в небе карусель.
Дым и гарь закрыли солнце —
И не к месту ветерок...
Мало кто из нас спасётся:
Под завязку миноносцы
И торпедный катерок.
Но, последний долг исполнив:
Каждый раненый — он свой!
Ты осталась, Катя...
Помню!
И смыкались с плеском волны,
И вскипали за кормой...
До Победы я не дожил:
Лёг под Керчью через год...
Но сюда вернулся всё же,
К тем камням, что всех дороже:
Их в веках прославил флот!
Мы стоим на пьедестале —
Два бойца: Солдат — Матрос...*
В тоннах мирного металла
Память тем, кого не стало,
Кто, как споры, в камни врос.
И всегда цветущим Маем,
В День Победы он и я
Поимённо вспоминаем
Всех погибших, тех, кто с нами
Севастополь отстоял!
С. Гамаюнов
*СОР — Севастопольский оборонительный район
В Севастополе, на мысе Хрустальном, установлен памятник Солдату и
Матросу.
Миндаль на Малаховом кургане
Бетон, размолотый
Огнем и холодом.
Траву и ту скосило ураганом…
Один миндаль, осколками исколотый,
Остался над Малаховым курганом.
Один-единственный,
Стоял и выстоял,
Хоть раны и сочились и болели.
Он в годы мирные оделся листьями
И оказался посреди аллеи.
Цветеньем радуя,
За юность ратуя,
Как памятник победе и природе,
Он встал за персональною оградою,
Мешая экскурсантам на проходе.
А рядом — новые
Ростки кленовые,
Посадки президентов и премьеров.
Для сада мира стал первоосновою
Миндаль, служивший мужества примером.
Когда бы тополя,
Березку в поле
Или дубы за подвиг награждали,
Миндаль я наградил бы в Севастополе,
Да, он достоин боевой медали!
Е. Долматовский
* * *
Спросил я в Севастополе
Старушку:
— За что вы любите
Сожжённый этот город,
Где зданий,
в пепел
рухнувших,
Осколки,
Где каждый камень
В шрамах и рубцах? —
Ответила она
Неторопливо:
— Скажи,
Какая мать
Разлюбит сына
За то,
что он домой
из пекла боя
Вернулся
с искалеченным лицом?
Н. Доризо
Красная Горка
Есть в Севастополе район. Давно
Его назвали люди Красной горкой.
От маков, что ли, всё кругом красно,
И отдаёт во рту травинкой горькой.
Я маленькой любила здесь гулять,
Тропинками знакомыми бродила.
Придя домой, садилась рисовать —
Служили краской красные чернила.
Я красным цветом красила поля,
И небо над полями полыхало.
На Красной горке красная земля
Должна быть, я наивно полагала.
Обидно улыбались мне в лицо,
Насмешек мне немало доставалось.
Я с плачем выбегала на крыльцо
И долго с той обидой оставалась.
И только старый Костя-инвалид,
Прошедший всю войну простым солдатом
И утверждавший, что нога болит
(А ногу потерял он в сорок пятом),
Мне говорил печально и светло:
— А ты не слушай их, рисуй…
Не скрою,
Здесь, дочка, столько люда полегло!..
Она и вправду красная.
От крови.
Давным-давно уже солдата нет,
Но что земля красна от крови, знаю.
Позднее я узнала: красный цвет —
И цвет любви, и флаги Первомая,
И ёлочных шаров волшебный свет,
Салюта цвет в победном сорок пятом…
За то, что я открыла этот цвет,
Я благодарна старому солдату.
Т. Гордиенко
Послевоенный Севастополь
На площадях сажают ёлки,
Бульвар акацией пропах.
И оттесняет барахолку
Открытый вновь универмаг.
Соседи в гости зазывают.
И каждый — друг тебе и брат.
Фронтовиками называют —
Не ветеранами — солдат.
И только степь за Красной горкой
Снарядами начинена.
Вдруг полыхнёт, в ушах звеня!..
И, словно на рентгене горьком,
Проступит жадная война.
Т. Гордиенко
Малахов курган
Их с болью в сердце сняли с кораблей
И на Малаховом кургане встали,
Позиции устроив батарей.
Отчизну от врага обороняли.
Орудия стоят из чугуна,
И башня орудийная из стали.
А без людей какая же война?
И люди здесь, в граните и металле.
Сегодня в башне каменной музей.
В события двух войн нас погружает.
Курган укрылся зеленью аллей.
Надолго? Навсегда? Кто ж это знает.
Е. Большаков
Третий штурм
июнь 1942 года
Алое полощется знамя.
Артобстрел. Штурм третий. Последний.
Вжаться в землю можно — не в камень:
Рваный, рытый, выпуклый, летний.
Кровь на белом — яркая очень.
Рядом с ней — трава зеленее.
Враг пальбу ведёт дни и ночи
И для нас огня не жалеет.
Чёрный дым. Седые осколки.
Известняк стирается в пудру.
Пушки наши смолкли без толку.
Третью ночь молчат. Третье утро.
Без снарядов ящики полы.
Только вражьи взрывы резвятся.
Золотые мечутся пчёлы
И на капли крови садятся.
Вот и торсы — голые брони —
Приготовлены для рукопашной.
И слетает к мёртвой ладони
Бабочка, как чайка — на брашно.
Не поднять лежащих на склонах.
Ветры пьют отравленный воздух.
И лучи запутались в стонах.
И луна ослепла. И звёзды.
Т. Шорохова
О былом, о настоящем
…А Севастополь защищали
Не только мощью батарей,
Но русским духом сыновей
Отечества.
И вот скрижали
На белокаменной земле
Хранят величие былого,
Да в песне — доблестное слово
Сердцам живых — надёжный шлем.
Не блекнет память у народа
О жертвах воинских побед.
…Всё ярче-ярче год от года
У крымских маков алый цвет.
Т. Шорохова
На 35-й Батарее в Севастополе
…Здесь не окончен давний спор
предательства и героизма.
Здесь подвиг жертвенности втиснут
в слова и цифры, в птичий хор…
Здесь воли не дают чужому.
До пули боль уплотнена.
Здесь тишина подобна грому.
Здесь не закончилась война.
И между жизнью и бессмертьем
здесь никаких препятствий нет:
тот свет в осколочных отверстьях
и пулевых оставил след.
Здесь так же ярость благородна,
как много-много лет назад:
не забывают скорбь утрат
в России — стойкой и свободной.
Т. Шорохова
Героям обороны Севастополя 1941-1942
Тридцать пятая
батарея…
Стяг Андреевский
гордо реет,
и земля твоя
зеленеет!
Было правдой
иль было бредом:
собирали со стенок
влагу,
но назад — ни метра,
ни шагу,
и прикрытием с неба —
флаги,
и никто и никем
не предан.
Тридцать пятая
батарея…
«Заберите же нас
скорее!» —
губы шепчут, пальцы
немеют
на затворах. Снарядов
нет.
Подкрепленья не будет
тоже.
Смерть близка. Соль врастает
в кожу.
Но уйти не позволит
всё же
С батареи мой
партбилет.
Холостыми давно
стреляя, —
а колоннам конца нет,
края! —
Обречённый Град
принимая,
провожаем в морские
слёзы:
побережье — братской
могилой,
что тела волною
покрыла,
а на белых ангельских
крыльях
из подземья души —
да в звёзды!
И свечой церковной
мерцая,
примыкая к тающей
стае,
в мире горнем вдруг
засверкаю,
отражаясь звездой
морской…
…Севастополь уходит
с рейда,
морю Чёрному душу
грея…
…Тридцать пятая
батарея,
возвращаюсь в тебя
с тоской…
Е. Лучнёва
35-я батарея
Там, где земля целуется с морем, как дочь с отцом,
Где святая Русь крестом притекла к Андрею,
Вместо любви накормленная свинцом,
Располагалась 35-ая батарея.
42-ой для фанфар незнакомый год.
Безымянный череп зубами расплавил клеммы.
И туристы в шортах в железный втекают рот,
Загорелой плотью касаясь немодной темы.
Были русские звезды как падаль для немцев-ворон
И бросались из ада в соленые волны рая.
Я зашел сюда смуглым, обугленным вышел вон,
Бесполезные слезы в сухой порошок стирая.
Этих павших было невыгодно вспоминать.
Для фашиста матрос приравнивался к еврею.
Я родился, когда от победы прошло 25-ть,
Но не знал до сих пор 35-ую батарею.
Медсестра-девчонка к виску несла пистолет.
Люди в ангелов превращаются без истерик.
35…от одной лишь цифры, вздрагивал, выживший в той скале,
И всегда обходил стороной этот павший берег.
Я бреду коридором неба, упавший ниц,
Вавилонские башни своих представлений рушу.
Эти бледные лица на стенах, как крылья птиц,
И глазные райские яблоки смотрят в душу.
Размагнитил немецкий компас наш крымский мыс
И Манштейн горевал, на глазах у солдат старея.
Но страшнее чем память — одна лишь простая мысль:
Нынче Родина вся — 35-ая батарея.
И вот эти туристы, и я, и веселый Крым,
И Урал-изумруд, и Москва, и Сибирь, и Волга.
Так случиться может — мы все судьбу повторим
35-ой. Не дай то Бог. Но и ждать недолго.
В. Маленко
Севастополь
Москва!
Ты, конечно же, город-герой.
Но этот финансовый геморрой
Несовместим с отметками о контузии.
Присоединяйся к какой-нибудь Андалузии,
Пока на Тверской не засох
предпоследний тополь,
Посыпанный летним дождём,
как мышиной отравой...
Севастополь!
Здравствуй, последний город последней славы!
Севастополь!
Над тобой русского неба пашня,
И мёртвые снова идут в рукопашный,
Спускаясь по твоим вечным лестницам,
Срывая ложное небо с хохляцким месяцем.
Севастополь!
Кастрация делает Стамбулом
Константинополь.
Но ты ещё творишь оборону.
Мы подвезём патроны
По черноморскому Иордану,
Чтобы фашиствующему майдану
Мало не показалось.
Севастополь!
Мы с тобой — «совки», как оказалось,
Мы на Вечном огне
Ещё не готовим для Макдоналдса фри.
Ты слышишь за морем «ван, ту, фри»?
Это актёры из НАТО
Репетируют свою смерть на твоём штыке!
Севастополь!
Ты — матрос с гранатой
Русского бунта в железной руке!
В зубах твоих серых, панельных, спальных
Чёрная лента с портретов близких и дальних
Покойных героев, таких же, как ты, —
униженных городов,
Для которых ты, Севастополь, —
огонь среди льдов.
Севастополь!
Морской некрополь.
В каменных схимах
Ушаков и Нахимов.
Дельфины — смертники,
Несущие фрицам мины.
Стены, облицованные подвигом Кузнецова.
И твои вечные лестницы,
Вечные метрики,
Вечные пилигримы.
Севастополь!
Я увидел здесь женщину-почтальона
С письмом от бойцов из погибшего батальона
На Сапун-горе,
А ещё я увидел здесь женщин в скале-норе,
С пионерским костром
И набором ножей.
Русских бомжей,
Устраивающих себе «бистро»,
Июнь в январе.
Севастополь!
Проданный внуками победивших,
Готовых продать любое,
Душу разбередивший
старомодным детством,
В котором голубое
Было с мужеством по соседству.
Севастополь!
Я иду по Большой Морской,
Заедая херес гамлетовской тоской,
А навстречу мне девочки
с атомными турбинами,
Ещё не успевшие стать секс-рабынями
В Будапеште, на Мальте,
Даже рядом, в Ялте
Уже другая публика,
А ты, Севастополь, ещё республика
Со своим на крови законом,
Где портреты павших равно близки иконам.
Севастополь…
Ветеран-подводник,
Божий Угодник
С глазами юноши
идёт, хромая.
Севастополь…
Здесь всякая ночь — 22 июня,
А каждый день — 9 Мая.
Севастополь…
Экскурсовод-ровесник,
Знающий наизусть имена героев
и военные песни,
Глядящий вперёд даже меня бодрее,
Свесивший из окна флаг святого Андрея.
Севастополь…
Георгиевский монастырь.
Здесь Пушкин завидел
через Чёрное море разводные мосты.
Здесь настолько крепко
Русские гнёзда свиты,
Что не видно в кепке
Ни одного джигита.
Севастополь,
Твой свежий ветер
Совсем не политкорректен,
Ты сам выживаешь,
как беспризорные русские дети —
Мальчик Сева и девочек сто Поль…
Севасто-поль…
Морской Апостол,
Не признающий третьего тоста,
Не делящий мир на живых и мёртвых,
Сторонник свадебных лент пулемётных.
Севастополь…
Парашютные стропы ангелов,
В бескозырках святые с мечами наголо.
Есть Крым, Украина, Россия, Европа,
А есть — Севастополь.
Берег неба в краповой яшме.
Прошлый век, на свинцовом ветру распятый.
Севастополь!
Скоро снова будет 41-й и 45-й.
Я учусь у моря готовиться к рукопашной.
В. Маленко
Городам-героям
Сегодня, когда артиллерия
над русской равниной воет,
Когда проползают танки
по древним донским степям,
К вам, города отваги,
к вам, города-герои,
К вам, города нашей славы,
мы обращаемся к вам.
Ты слышишь нас, город Ленина,
брат наш родной и любимый!..
Осень шумит над каналами,
и нет на деревьях листвы,
Грохочут немецкие пушки,
поля окутаны дымом.
Но — спокойный и сильный —
ты слышишь привет Москвы!
Ты вынес тяжелые муки,
прошел ты сквозь смерть и пламя,
Стоишь ты, необоримый,
над светлой Невой-рекой
И высоко вздымаешь
октябрьское славное знамя
Рукою своею питерской,
солдатской своей рукой.
А наше сердце несется
за тёплые южные степи,
К волнам далёкого моря,
к нашим родным берегам,
Горе сжимает горло.
О, севастопольский пепел,
О, город-герой погибший,
но не сдавшийся лютым врагам.
Знай — упадут с развалин
кровавые флаги чужие,
Прислушайся — и услышишь
родимую песню вдали.
Бойцы-краснофлотцы живы,
бойцы-севастопольцы живы.
Бороздят студеное море
сыновья твоих бухт — корабли.
Гремят, негодуют волны, —
и, взорванный нашей торпедой,
Фашист погружается в море…
Сквозь время, сквозь пламя и дым
Сквозь черное облако боя
мы видим утро победы,
Мы видим тебя, Севастополь,
расцветающим, молодым.
Мы тебя выстроим, выходим
и окружим садами.
Воздвигнем светлые зданья
на древних твоих холмах.
Мы к тебе в гости приедем
с нашими сыновьями,
Будем встречать рассветы
в зеленых твоих садах.
И через толщу столетий
суровая песня пробьется,
Сквозь сердца поколений
в бессмертие уходя, —
Песня о Севастополе,
о городе-краснофлотце,
Родину защищавшем,
жизни своей не щадя.
И дальше, за синие реки
и за холмы-громады,
Слова нашей воинской дружбы
взволнованные летят.
Мы видим в сумраке ночи
священный огонь Сталинграда.
По-братски тебя обнимаем,
волжанин, герой, солдат.
Какая по счету бомба
сейчас над тобой засвистела?
Какую по счету атаку
ты должен сейчас отбить?
Тысячи пуль впиваются
в твое молодое тело,
Но все они, вместе взятые,
не смогут тебя убить!
Не смогут! Ибо — сгоревший,
ты восстаешь из пепла.
Символом русского мужества
становишься в битвах не ты ль?
Сила твоих защитников
в боях закалялась и крепла,
Город великого Сталина,
волжских степей богатырь.
Прильни к земле, мой товарищ,
прильни к земле и прислушайся:
Охвачены пламенем боя
воздух, суша, вода.
Но в этом огне и грохоте,
в этом дыму и ужасе
Перекликаются гордые
родные твои города.
А перекличку могучую
ведет их сестра величавая,
Шлет им любовью и дружбой
наполненные слова
Овеянная военною
неугасимой славою,
Врага у ворот разгромившая
столица наша, Москва.
И мчат по суровому тылу,
летят по гремящему фронту
Простые слова, рожденные
в пламени и огне:
Слава советскому войску,
слава советскому флоту,
Слава бойцам-партизанам,
слава нашей стране!
В. Гусев
Стихи из цикла «Севастопольская вахта»:
Черноморская столица
Cевастополь, Севастополь,
черноморская столица,
Я не знал тебя, но сердце
было жителем твоим:
Тут же все, что с колыбели
и мерещится, и снится
Будущим твоим питомцам,
мореходам боевым.
Сквозь горячий ветер детства,
ветер юности соленый,
Мы к тебе со всех слободок,
как по сговору, брели,
Чтоб взглянуть на эту славу
рвы, редуты, бастионы
И с Малахова кургана
перейти на корабли.
— Все наверх! — и сразу видно:
нас на палубах немало!
И ничуть не страшно хлопцам
в море дедов и отцов:
Ведь под форменкой обычной
бьется сердце адмирала,
В нем с напутствием былого
слился будущего зов.
Широко расставив ноги
на эсминце, на линкоре,
Мы ходили между синей
высотой и глубиной.
Нам на суше было тесно,
но в открытом настежь море
Ты манил нас издалека,
Севастополь наш родной!
Разве мы забудем это:
всей эскадрой в бухту входим
И, влюбленные в свой город,
мы с тебя не сводим глаз:
Что слыхать на Корабельной?
Как дела на Морзаводе?
А лукавые подруги
с пристаней узнали нас…
Мы дышали полной грудью,
в полный рост мы вырастали.
Родина! В штормах, в туманах
осенял нас вымпел твой,
И в гостях у черноморцев
был не зря великий Сталин:
— Есть усилить наблюденье,
ждать тревоги боевой!
Били склянки. Дул все чаще
ветер в боцманскую дудку,
По-дельфиньи ввысь бросалась
черноморская волна.
И однажды услыхали
мы особую побудку:
— К бою, море, небо, суша!
С нами Сталин и страна!
П. Панченко
Скрытный бой
Разведка, брат, особь статья,
Хитрей работы нет.
Орудую в разведке я,
Как завещал мне дед...
По слову командира врозь
Расходимся. Любой —
Как будто в гроб фашизма гвоздь.
Уходим в скрытный бой.
Бредёшь, ползёшь в ноябрьской мгле —
И вдруг к земле прирос
И видишь: на родной земле —
Чужой окоп, обоз.
Огреть гранатой? Но — приказ!
И проскользнёшь вперед,
Ругаясь: — Гады, и до вас
Ещё дойдет черед! —
Ползёшь тишком, а тьма, как мать,
Ведёт как раз туда,
Где вражьи танки. Сосчитать!
Пятнадцать... двадцать... двадцать пять.
Скорей Тридцатой дать бы знать —
Вот это будет да!
А сердце: — Хоть один взорви! —
А разум: — Потерпи! —
И вдруг увидишь: край в крови.
Огонь и дым в степи,
В любимых сёлах, в городах,
Где был и не бывал,
Где твой завод, твой блюминг — в прах,
Где дом твой — наповал...
И так-то защемит в груди:
Хотя б на миг — туда!
А Севастополь позади:
— А я-то как? —
Беда!..
И вновь ползёшь, и вновь бредёшь —
Пройти сквозь смерть готов.
На привиденье так похож,
Что собственных шагов
Не различаешь... Для врага
Тебя как будто нет,
Но где твоя нога —
Остался страшный след...
Всё вызнал — и живей к своим.
Постой! А это что?
Заехало в советский Крым
Фашистское авто.
Заглохло. Вылез офицер,
Стал озираться, трус.
Запомни же, покуда цел,
Как привечает «русс»!
От русских не уйдёт никто:
Граната — наш привет!..
Ещё виднеется авто,
Но офицера — нет.
Пришельцам нет у нас житья —
Наука из наук!
Я — Дорофеев, так, но я —
Матроса Кошки внук.
Вы про такого моряка
Слыхали? Я не сед,
Но говорю наверняка:
Я тоже чей-то дед!
Подробней? Что же, я не прочь.
Но слушать — не одну ведь ночь,
А ночи мне нужны
Для дел, которые помочь
Рассказу и должны.
П. Панченко
Черта
Художнику Л. Сойфертису *
Не снайпер, так зачем же ты ползёшь
Туда,
на предпередний край,
дружище?
Там ветер смерти так тебе и свищет —
Ей-богу, пропадешь ты ни за грош!
Взгляни на небо крымское! Ты чище
Нигде во всей вселенной не найдешь:
Высокий, звездный воздух так хорош, —
Скажи, чего ж твое упорство ищет?
Но вот матрос в кустарнике залёг,
Ты — сбоку. День охоты не далёк.
Еще часок — и море зорькой брызнет.
Моряк пальнёт, — в надбровье иль у рта
Откроется
та самая черта,
Что ищешь ты
ценой хотя бы жизни!
П. Панченко
Утешенье
Завыло небо. Малыши кричат.
Как птицы, сжались матери у входа
В бомбоубежище. Их всех невзгода
Застигла на дороге в этот склад
Удушья, слёз и стонов без исхода,
И ужаса в глазах грудных ребят:
Пусть черноморцу нет ещё и года —
Враги его грядущее бомбят!
Я не уйду в прикрытие: мне надо
Увидеть, как летающего гада
Огонь возмездья в падаль превратит!
Ага! Дымишься? Воешь?
Всё на свете
Ты отдал бы сейчас за путь в зенит, —
Но в бухту он ведёт!..
Живите, дети!
П. Панченко
Облака
Опять, опять с рассвета облака
От Севастополя до Балаклавы.
Чем разукрасили себе бока вы?
Не бухта ль подсинила их слегка?
С Мекензиевых гор, издалека,
Нам чудится, что город русской славы
Под вами, словно богатырь кудрявый,
Глядит из-под ладони
вдаль,
в века.
И кажется: века, века с прохладцей
Вы будете свиваться, развиваться
При каждом дуновенье ветерка...
Но прячется за вами враг трусливый —
И загремел не гром,
а взрывы, взрывы!
О, как вы ненавистны, облака!
П. Панченко
На Южной стороне
Он музыку любил, но думал стать
Известным каждой чайке адмиралом:
Его тянуло к пристаням и шквалам,
В нём от отца была морская стать.
Он в детстве мог с роялем совладать,
Подростком
в шторм
справлялся со штурвалом,
А юношей, до срока возмужалым,
Ушёл на сопки: — За Шопена, мать!.. —
Он — там.
Он стал Малаховым курганом.
Ах, для неё он стал таким желанным,
Как в дни, когда под сердцем бился он...
Среди развалин города морского
Звучит Шопен —
и сын дерётся снова:
Он материнской болью воскрешён.
П. Панченко
На Северной стороне
Над сотней моряков пятьсот фугасок
Метнулось, воем заглушая вой:
Пятьсот смертей над каждой головой, —
Поможет ли матросам сотня касок?
Бежать? Но бухта: — Милый, утоплю! —
Всей глубиной своей клокочет сзади. —
Не шевелись,
не поднимайся,
ради
Тех слов, что завещал ты кораблю!.. —
Тут не от бомбы, тут от перепуга
Умрешь, пожалуй... Тут настолько туго
Что весь запас отваги, мнится, мал.
Но всё, что в хлопцах было морем, стало
Передним краем!
Этого ли мало?
И лишь один от смерти в смерть бежал.
П. Панченко
Песни
Я вижу в тумане Одессу мою,
Глазастого детства огни узнаю.
Но как побывать мне в далеком краю?
Я песню от сердца пою.
Без песни я просто не знал бы житья:
Без песни, друзья, как без моря, нельзя.
Ах, песня, ты давняя слабость моя:
Мы с детства с тобою друзья!
Однажды в июльский, встревоженный зной
Я с песней пришёл в Севастополь родной —
И снова дышал я одесской волной,
И песня дышала со мной!
Не раз моряки мне давали наказ:
— Ты пой свои песни, да помни про нас... —
И песни о славе матросской не раз
Слыхали и Крым и Кавказ.
Ребята! Матросы! Морские края!
Без вас я на свете не знал бы житья.
Ах, песни, вы давняя слабость моя!
А может, вы сила моя?
П. Панченко
Гвардия Черного моря
Волны на палубу лезут,
Вражеский рвётся снаряд, —
Трудно, быть может, железу,
Но черноморцы стоят.
Гвардия Чёрного моря
Бурю берёт в оборот,
Гвардия Чёрного моря
С бою победу берёт!
От адмирала до юнги —
Выбрали мы слабину.
Молнии ходят по струнке
Там, где мы скажем: «А ну!»
Мы осажденной Одессе
Бросили с моря свежак,
Сбавил у недругов спеси
«Чёрного дьявола» шаг.
Мы в Севастополе нашем
Вышли на грозный аврал —
И для фашистов он страшен,
Город Нахимова, стал.
Взять нас врасплох не надейся,
Ярости нашей не тронь:
На бескозырке гвардейца
Ленточкой вьётся огонь!
Гвардия Чёрного моря
Бурю берет в оборот,
Гвардия Чёрного моря
С бою победу берет!
П. Панченко
Прощание
1
Прощался с нами весело матрос,
И все же было грустно нам до слёз:
С ним вместе столько каждый перенёс.
Он обошёл корабль — в который раз!
С орудий долго не сводил он глаз,
Знать, наглядеться пожелал в запас.
Он у штурвала бескозырку снял,
Схватил руками крепко свой штурвал —
И рукоятку вдруг поцеловал.
Наш командир давал ему наказ:
Мол, помни Севастополь и Кавказ,
Где б ни был, будь не хуже, чем у нас.
Он с нами в кубрике сидел потом,
Играл на мандолине, пел о том,
Каким хорошим мы прошли путём.
И замолчал. И начал вслух мечтать,
Как станет он у блюминга опять.
Как будет сталь для кораблей катать,
Как в цехе он такой разгон возьмёт,
Чтоб на год, на два вырваться вперёд:
Пусть помнит о своем питомце флот.
Мы обнимали друга стольких лет,
Передавали Клавочке привет,
Чья карточка и нам дарила свет.
Он покидал матросскую семью,
Но другу мандолину дал свою:
Пусть хоть она останется в строю...
А утром он спустился с корабля
На катер — и ушёл, волну деля.
— Прощай, корабль! Привет тебе, земля!
С ним командир отправил двух друзей,
Как провожатых от команды всей,
Чтоб в час отъезда был он веселей.
Взойдя на пристань, встал он — весь как есть!
И кораблю по-флотски отдал честь,
И всем друзьям, которых и не счесть.
2
— Пройдёмся, что ли, — он промолвил вдруг, —
В последний раз — один, последний круг
По Севастополю...— Пройдемся, друг!
Они пошли... И было страшно им
Трём статным черноморцам боевым,
Брести по разорённым мостовым.
— Здесь были рельсы, шёл трамвай... — Сюда
По выходным сходились мы всегда
Потанцевать, попеть... — Что да, то да!
— Вот здесь была гостиница... — А там —
Кино, конечно... — А вот тут — почтамт... —
Шли моряки по дорогим местам,
Как по своим сердцам: такая боль.
За эти вот места из них любой
Уже ходил и вновь пошел бы в бой.
Как будто здесь и впрямь прошла чума,
Лежали, словно мертвецы, дома,
Из всех щелей глядела смерть сама.
И вдруг — увидели... И каждый стих:
Жила тут сказка одного из них, —
А где она? Среди камней немых?
Иль в море затерялся милый след?
Давно вестей от сероглазой нет.
Где? Где она? Весь мир молчит в ответ.
А на Одесской их приятель жил,
На Морзаводе слесарем служил, —
Где славный парень голову сложил?
— А помнишь, Вася, я упал вон там,
А чёрный танк всё ближе, ближе к нам...
Ты ж превратил его гранатой в хлам.
Но Вася другу только и сказал:
— Ну что ж, прошлись, пора и на вокзал,
И на часы угрюмо показал.
— Какой вокзал? — тот грозно поглядел,
И был, как пена штормовая, бел. —
Какой вокзал? — а сам на камень сел.
— Я никуда отсюда не уйду.
Не я ли здесь в сорок втором году,
У этих вот домов, стрелял в беду?
Она великий город наш сожгла.
Сожгла до основания, дотла.
Но кровь моя фундаментом ушла
Под новый Севастополь! Да! и я
Хочу остаться там, где кровь моя.
Иначе нет мне на земле житья.
— А блюминг как же?
— Блюминг? Там — мой брат.
Он за двоих катает в акурат.
Свершить мою мечту он будет рад.
— А Клавочка?
— А Клавочка пускай
Берёт билет — и в черноморский край!
Здесь нам обоим дела — через край.
— Что ж, по рукам, дружок! Ты, как матрос
Решил по чистой совести вопрос,
Хотя он с виду и не так-то прост.
П. Панченко
Мать
Четвертые сутки в размокших окопах
Не спит поредевший в боях батальон.
За нами в руинах, в дыму Севастополь,
Огнем дальнобойным гранит опален…
Лежим. Головы не поднять под обстрелом,
Работает бешено их миномет…
Глядишь — недолет, глядишь — пролетело,
Лишь насыпь замерзшая брызнет вразлет.
Четвертые сутки мы глаз не смыкаем,
Твержу я себе: «Не сдавайся! Не спи!»
Под собственный голос я так засыпаю,
Что музыку боя не слышу в степи.
А мины ложатся совсем уже рядом,
Нас выбить решили любою ценой.
А я засыпаю. И взрывом снаряда,
Разбрызгавшим пыль за моею спиной,
Меня не разбудишь… Но вот, будто в сказке,
Подходит ко мне моя старая мать,
И пальцем касается погнутой каски,
И, как наяву, говорит мне: «Не спать!»
Глаза протираю. Приснилось, конечно!
Гремит канонада, к которой привык…
Но снова в тумане горячем, кромешном
Я вижу отчетливо старческий лик.
Мне видится тот же платок полосатый
И руки, родные с мальчишеских лет,
Что мне воротник поправляли помятый,
Когда уже был по-солдатски одет.
Мне мать говорила: «Желаю удачи.
Иди, мой родимый, дай Бог вам пути.
Я буду молиться. Иди, я не плачу,
Ведь знаю, ты должен обратно прийти».
…Четвертые сутки мы глаз не смыкаем,
Тяжелые веки налились свинцом.
По облаку дыма не Матерь Святая,
А мать моя сходит с открытым лицом.
«Не спать!» — И берет меня за руку прямо.
Нет, это не сон. «А сюда-то ты как?
Откуда ты, мама, любимая мама?» —
И я из окопа в коричневый мрак
За ней выбегаю, качнувшись устало,
И падаю, сбитый горячей волной.
Прямым попаданьем окоп мой взорвало,
Осколки со свистом прошли надо мной!
А. Марков
Братская могила под Севастополем
И моя звезда когда-то канет
в пенистое море навсегда.
С гребней волн на берег в Инкермане
падает осколками вода.
Нет, не донесут мне голос милый
эти бубенцы звенящих брызг.
Над матросской братскою могилой
неподвижно стынет обелиск.
Но зажмурь глаза я, и во мраке
вспыхнет утро мне иного дня.
Врезалось в отчаянье атаки
лезвие кинжального огня.
Ни надежд, ни ярости, ни страха,
лишь в ушах грохочет тишина.
Пристально глядят на черный якорь
с поржавелой жести имена.
В. Бобров
Седые мальчики войны
Георгию Задорожникову
Скатилось солнце, словно мячик,
В тугую тёплую волну.
Стоит у моря старый мальчик,
Который видел ту войну;
Кому игрушкой были пули,
А жизнь в осаде, как вина.
Плетётся тенью на Примбуле*
За севастопольцем война.
А в снах всё продолжают падать
Бойцы в морские буруны.
Вы — наша правда, наша память,
Седые мальчики войны.
В волнах ныряет лунный зайчик,
И время никого не ждёт.
Идёт вдоль моря старый мальчик,
Из той войны ещё идёт.
И пусть порой в груди одышка,
Глаза глядят сквозь пелену,
Он — севастопольский мальчишка,
Который помнит ту войну.
Стоят в почётном карауле
Все обелиски всей страны,
Пока гуляют на Примбуле
Седые мальчики войны.
Н. Ильченко
* Примбу́ль — народное название Приморского бульвара в Севастополе.
Севастополь
Опять я в Севастополе.
Дышу турецким ветром.
Мы тут в бушлатах топали
На Графскую с оркестром.
Гремел салют на Северной —
Победы годовщина!
И пил вино немерено
С одной ногой мужчина.
А ты-то в увольнении —
По кружке, вместо чая.
Бульваром тем не менее
Гуляли, не качаясь.
А с моря — ветер в спины,
В руины Карфагена.
В камнях, в завалах — мины,
Как бляшки в наших венах.
Там часто шум и грохот,
Там мичман Лихобедов
На противопехотной
Взорвался в День Победы.
...Туман над Балаклавой,
У Херсонеса росы.
За город русской славы
И нынче пьют матросы.
Ю. Кочетков
Севастопольский мемориал
В мире праздничных платанов,
близких волн и дальних скал
у Приморского бульвара
обновлен мемориал.
Временной поток событий
снова давит на меня,
невидимкою витает
возле Вечного огня.
Там, на мраморных страницах,
списки воинских частей,
что держали оборону
столько месяцев и дней.
Постоял, душой оттаяв,
возле Вечного огня…
на второй странице слева
что-то есть и для меня:
«Военно-морское училище Береговой обороны им. ЛКСмУ».
На холмах, политых кровью,
чуть не весь остался он,
снят с учебы, брошен в пекло,
наш курсантский батальон!
…Подышать выходим к морю,
осторожно пьем винцо.
есть один живой свидетель,
тот, кто знал меня в лицо.
В то лицо под бескозыркой,
где на ленточке цвела
та же строчка золотая,
что на мрамор перешла:
«Военно-морское училище…»
Друг мой Толя в Балаклаве,
на четвертом этаже,
в однокомнатной квартирке,
на последнем рубеже.
Постоим, душой оттаяв,
возле Вечного огня.
День святой воспоминаний
для него и для меня.
Н. Тарасенко
Розовая незабудка
Юношам осени сорок первого, село
на подступах к Севастополю, ныне Верхнесадовое
Цвет выцветшей крови, живая по склонам трава,
букет поминальный на камне, где славы слова.
Матросу геройскому памятник. Было. Всё так:
швыряет он связку гранат в наползающий танк.
Еще мы швыряли в бутылках горючую смесь,
гранат не хватало. нас выбили. Да, это здесь.
У наших винтовка, у тех, кто напал, автомат.
О, первая наглая очередь в наших ребят,
о, горные склоны, поросшие редким леском!
Колючий овраг, по нему пробирались ползком,
морская нарядная форма, а здесь не Примбуль*,
вдогонку, пунктиром, фонтанчики пыли от пуль,
и перебегающий падает, видимый всем,
был только что рядом… надолго залег насовсем.
неопытных юношей бедствием било под дых,
но враг, наступая, споткнулся о молодость их.
В бинокли столетий ущелье видать Фермопил…
Так склоны вот эти знобят очертаньем могил.
Кто выжил и дожил, приходит сюда помолчать,
овраг с косогором найти, где была его часть.
его незабудка, цвет выцветшей крови, жива,
букет поминальный на камне. И славы слова.
Н. Тарасенко
* Приморский бульвар в Севастополе.
Фронтовик
И соседи давно уж не рады —
Снова сдвинулся Ванька, дурит:
Он костёр разжигает в ограде
И кричит: «Севастополь горит!»
Урезонивать Ваньку без толку,
В этот час его лучше не тронь.
В белый свет он палит из двустволки
И орёт: «Батарея, огонь!»
Он крушит что попало, неистов,
По команде «В атаку! Вперёд!»
Разобьёт подчистую фашистов,
Севастополь России вернёт...
Успокоится, баньку истопит.
Но, друзей вспоминая, твердит:
«Севастополь родной, Севастополь…»
Слышишь, друг, — Севастополь горит!
А. Гребнев
Металл в голосе
1
В этом городе каждый патрон
На особом счету. Если найден.
Здесь смертельный посев схоронен
В мелком крошеве рухнувших зданий.
Голубками листочков тетрадь
Взрыв размечет: срок жатвы недолог.
На кого матерям уповать?
Рентгенолог. Хирург. Офтальмолог.
Завтра кто-то из сорвиголов
Вновь зацепит проржавленный капсюль.
Сколько свежих могил пацанов
Между давних могил, ветеранских…
Степь бугристую маки зальют
Бурой жижей к девятому мая.
И мальчишки ликуют: «Салют!»
А родные услышат: «Стреляют…»
2
В этом городе каждый снаряд
Пропахал борозду по живому.
На осколках взойдет виноград.
Сок впитает состав известковый,
Привкус проволоки меж камней,
Окончательность доски дубовой.
Здесь по праздникам пьют каберне —
Вина цвета запекшейся крови.
Что ни балка — блиндаж или дзот.
Что ни улица — память о павших.
Что ни век, то затопленный флот.
Что ни день, то отдача вчерашним.
Есть и в памяти шрамы от ран.
И под музыку ближнего боя
Страшно скалясь, глядит Инкерман
На Резервное и Тыловое.
3
В этом городе даже ядро
Прорастает сквозь скудные грядки.
Вот отец накопает ведро
Корнеплодов, и шарит с оглядкой
Не руками, лопатой: а вдруг?..
Крупный шарик картечины целой
Звяк о камень… Не память, но звук.
Здесь когда-то кого-то задело.
Ковылями намылен Сапун.
…Просвистело. Шарахнуло. Кони
то ли ржали на полном скаку,
то ли грянули оземь в агонии…
В равелинах закатный огонь:
То не сполохи, то отголоски.
Мне, скрещенные, режут ладонь
Пушки — бляха от упряжи конской.
4
Здесь изъедено ржавчиной всё:
Влажный воздух наждачен и подл.
Охра с йодом, протухший рассол.
Образ жизни объявлен осёдлым.
При осаде на всех рубежах
Здесь ломается сталь, а не гнется.
Адмиралы в соборе лежат.
Нет потребности в авианосцах
И в изъятых со дна якорях,
И в раззявленных пушечных жерлах…
Но полощет Андреевский стяг
Голубое на кительно-белом.
Здесь теперь всё не так и не то…
Словно снова в полон. И, как прежде,
Здесь колонны германских авто,
Оккупировавших побережье.
5
В этом голосе слышен металл,
Даже если устал до предела.
Так диктует двенадцатый балл:
Отпустить? Ишь чего захотела…
Так стальной напрягается трос,
Что похлеще иной пуповины.
Так приставленный к горлу вопрос
Заставляет явиться с повинной.
Равнодушный к заезжим шелкам,
Этот вихрь, сметая забвенье,
Бьет наотмашь меня по щекам
За лирические отступленья.
О. Старушко
* * *
…Малахов курган.
На аллее миндаль
Цветёт, окружённый оградой.
Здесь смерть грохотала,
Здесь плавилась сталь…
Но тише, поэт, не надо.
Смотри: на ограде
Обычной, не древней,
Короткая надпись в тени:
«Одно из немногих деревьев,
Уцелевших во время войны».
И все…
Б. Эскин
Отец (Триптих)
1.Отец
В отце люблю гранитность духа,
Что только твёрже с каждым днём:
Почти нет зрения и слуха,
Но честь и мужество — при нём!
Он не меняет убеждений
И понимает, что к чему —
Их в жаркой кузнице сражений
пришлось выковывать ему!
Всегда отбрасывал потворство
Он, не теряя доброты,
И если есть во мне упорство,
То это след его черты.
Как он красив был в тридцать, сорок —
На фото впрямь восточный князь!
Но мне старик согбенный дорог:
Гляжу — и плачу, не таясь!
Он, защищавший Севастополь,
Нуждается в защите сам…
Позволь же мне, суровый тополь,
К седым прижаться волосам!..
2. Гора Гасфорт
Старое итальянское кладбище на этой
горе времён Крымской войны стало
одним из плацдармов обороны
Севастополя в Великую Отечественную.
Гора Гасфорт — нет склепов, стёртых дат —
Лишь камни от часовни псевдоримской…
Покоили там недругов-солдат
Войны, полузабытой ныне, — Крымской.
Не из-за них — нежданный стук сердец,
Не из-за них — печаль и сумрак взглядов…
Стоял за Севастополь здесь отец
И, в связке с ним, — отцы скорбящих рядом!
Отечественной призваны войной,
Бойцы не сдали плаца под обстрелом!
Отец мой выжил, но погиб другой —
Прикрыв его прошитым пулей телом!
А шрамы от воронок и траншей
Ещё видны, хотя почти заплыли…
Но кактусов семейки — зеленей,
Заметней всем на толще бренной пыли!
Неведомо, откуда взялись тут,
Где — в одиночку, где — колючим слоем,
Но раз в году прекрасней роз цветут —
Взамен венков неназванным героям!
3. Море-магнит
Это море-магнит
в зыбких снах навещало,
чтобы ширью сразить
в яви жаркого дня
и кульбитом дельфинов сказать — ожидало,
много тягостных лет ожидало меня!
Ныне я, наслаждаясь кавказскою негой,
тихой ласкою волн, что пушинки нежней,
видом чаек морских,
гомонящих над брегом,
не пугаясь людей, не чураясь людей,
знаю: гены во мне будят дух ветерана,
для которого свет от контузии мерк,
помнят гены отца,
кто сквозь щель Инкермана
свой израненный торс в море Чёрное вверг!
Вверил крымской волне изнемогшее тело,
но живая вода вдруг прибавила сил.
Словно сказочный джинн
управлял им умело —
но к линкору доплыл он, к линкору доплыл!
Пусть Кавказ, а не Крым
оживил то, что тлело,
что в душе опустилось на самое дно…
Берега их роднит, не имея предела,
море, море одно, только море одно!..
И. Сазонова
Лабораторное шоссе
Лабораторное шоссе
Скользит меж гор в извивах балки.
По склонам домики, просев,
Глядят таинственно и жалко.
Моя печальная земля,
Ступенек ноздреватый камень.
Пылятся в дымке тополя,
Светясь белёными стволами.
Пестрят сквозь пряди дерезы
Косые ветхие калитки.
Предощущение грозы —
Тут времени границы зыбки:
Еще зловещий ток войны
Течет в земле и будит раны,
Плоть Корабельной стороны
В крови Малахова кургана.
Кривые улочки Бомбор —
Камней стоглавая аскеза.
С героем погибает хор
Под скрежет ржавого железа.
Смотри, покуда хватит сил, —
Везде оставленные знаки.
Здесь под конвоем уходил
В ту ночь туманную Ревякин.
Смотри, он перешел порог, —
Он знал уже, что без возврата.
Пора — свое взыскует Рок,
Заплечный кредитор солдата.
Калитка скрипнула вдали —
Прокрались тени вдоль сарая.
Еще кого-то увели,
Еще кого-то... Тьма сырая
Мазнула мокрым по лицу
И на губах осталась солью.
Кончался март и шло к концу
По мертвым улицам подполье.
Ида Лабен
В 1942-44 годах в оккупированном Севастополе
действовала «Коммунистическая подпольная организация в тылу у немцев». В марте
1944 года из-за доноса предателя руководители группы были арестованы и
расстреляны. За мужество и отвагу, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими
захватчиками, Василию Ревякину было посмертно присвоено звание Героя Советского
Союза, его именем называется улица в Севастополе (бывшее Лабораторное шоссе).
Бомборы, Корабельная сторона — исторические районы Севастополя.
Севастопольский победный май
9 мая 1944 года — день освобождения Севастополя.
«Слава вам, храбрые,
Слава, бесстрашные,
Вечную славу поёт вам народ.
Доблестно жившие,
Смерть сокрушившие,
Память о вас никогда не умрёт!»
Стихи неизвестного поэта на Обелиске славы
в честь воинов-победителей.
Сапун-гора — горная преграда на подступах к
Севастополю. Здесь проходили ожесточённые бои и в период героической обороны
города в 1941-1942 годах, и во время освобождения в 1944 году. На её крутых
скалистых склонах гитлеровцы оборудовали линии укреплённых траншей, построили
много дотов и дзотов, укрытий, блиндажей, установили колючие проволочные
заграждения, а долину у подножия превратили в сплошное минное поле. Они
пытались удержать Севастополь любой ценой. 7 мая 1944 года советские войска
начали наступление в этом районе, завязались кровопролитные бои за каждую
траншею, за каждый камень горы... К концу 9 мая Севастополь был освобождён.
Мечтал фашист свершить в Крыму блицкриг
Внезапными атаками своими
И Севастополь захватить чтоб вмиг,
И городу чтоб дать другое имя. *
Но встретил тут отпор коварный враг.
Держался город твёрдо и отважно,
Не удавалось взять его никак,
Казалось, здесь сражался камень каждый.
Бомбёжки, штурм за штурмом всё мощней,
Гром канонады и огонь упорный...
Все двести пятьдесят осадных дней
Был Севастополь стойким, непокорным...
Настал черёд освобожденья Крыма,
Но прочно укрепился недруг здесь,
Укрывшись в блиндажах неисчислимых,
И техники, оружия — не счесть!
Весь Севастополь — в загражденьях минных,
И на пути к нему — Сапун-гора.**
Она вся в дотах и в траншеях длинных,
От пушек, гаубиц — не жди добра!
В начале мая началось сраженье.
Артподготовка, всё в дыму с утра.
Пехота ждёт ракеты в напряженье.
Грохочет, стонет вся Сапун-гора.
Крутой подъём, колючек ряд — и схватки,
Приходится порой и отступать,
И, закрепившись снова на площадке,
Не в первый раз бросаться в бой опять.
В ряды траншей врываются солдаты,
Идёт кровавый рукопашный бой.
То тут, то там взрываются гранаты...
И был героем тут солдат любой.
Историей здесь дышит камень каждый,
Полит здесь кровью каждый метр земли,
Здесь изнывали от огня и жажды,
Но всё ж фашистов победить смогли!
Освобождённый город — сплошь руины,
Стереть его с земли готов был враг.
Но в майский день над городом-святыней,
Как прежде, гордо взвился красный флаг!
А ровно через год был День Победы.
Тот майский день — святой для всей страны:
С войной покончили отцы и деды,
И мир принёс победный день весны!
З. Торопчина
* Гитлер приказал захватить и удержать во что бы то ни стало Крым и
Севастополь. Он хотел превратить его в Готланд («земля готов), назвать
Симферополь Готенбургом, а Севастополю дать имя Теодорихсхафен («гавань
Теодорихса») — в честь германского короля. Севастополь должен был стать
крупнейшей немецкой гаванью, а Крым — Ривьерой для арийцев.
** Сапун — от тюркского «сабун» — мыло. На горе есть глина (кил),
которая в воде мылится.
Севастополь. 9 мая 2005 года
Севастополь на морских рубежах стал форпостом,
Корабли днём и ночью в бухтах службу несут.
От врагов рубежи защищали веками матросы,
Подвиг их и сегодня здесь помнят и чтут.
Город-Герой покрыл себя геройской Славой,
Сражался храбро он в осаде двести дней.
Бои за город были словно панорама,
Патроны кончились, шли в рукопашный бой.
Дрались матросы, жизней не щадили,
За каждый дом, за славу, честь твою.
На этих рубежах все подвиги творили,
И оставались до конца сражения в бою.
После осады всё ж пришлось оставить город,
Защитники шли молча, со слезами на глазах,
С надеждой, что вернутся сюда скоро.
И вновь нагонят на фашистов страх.
Мечты матросов и солдат не обманули,
Они вернулись, чтобы город у врага отбить.
Гору Сапун сходу взяли штурмом,
Чтоб навсегда морской форпост освободить.
Живет сегодня Севастополь мирной жизнью,
Встречает радостно всех дорогих гостей.
Несут как прежде корабли морскую службу,
Чтобы никто не нарушал здесь наших рубежей.
Б. Мохонько
Баллада о памятнике у подножия Сапун-горы
Шла по крымской дороге, опалённой войной,
Мать, в чьём сердце стучало: «Мой сыночек родной,
Я спешу к тебе, милый, чтоб тебя увидать,
Чтоб тебя, мой родимый, нежно к сердцу прижать.
Не позволю тебя я супостатам убить,
Я готова собою жизнь твою защитить!»
Впереди — Севастополь, канонада слышней,
Здесь бои за высоты шли уж несколько дней.
Там, где раньше пшеницей колосились поля,
В адских огненных муках содрогалась земля!
Дым, гарь, грохот орудий. «Стой, куда же ты, мать?» —
Часовой крикнул строго. — «О сыночке узнать…».
В блиндаже у комдива стала слёзно просить:
«Мне б свидание с сыном…» — «Не могу разрешить:
Полк, где сын твой, штурмует там, на склоне горы,
Вражьи доты и дзоты, подожди до поры».
И тогда на колени опустилася мать:
«Дай в последний разочек сына мне повидать!»
По камням раскалённым мать бесстрашно ползёт —
Из окопа в траншею, ищет сына, зовёт.
И летит перед нею, словно птица, молва:
«Чья-то мать ищет сына, сына ищет, братва!»
И у каждого сердце вмиг забилось сильней —
Словно вспыхнул свет добрых материнских очей!
И неведомой силой вдруг тела налились,
На фашистов в атаку в полный рост поднялись!
Смяли вражьи заслоны, словно вихрь огневой,
Алый флаг водрузили над Священной горой!
…И стоит — уже в бронзе — с той военной поры
Мать, обнявшая сына у подножья горы.
И. Козеева
Севастополь 9 мая
К 60-летию победы в Великой Отечественной войне
Севастополь девятого мая
Нарядился лучами весны.
Ветераны, парад возглавляя,
Вновь идут по дорогам войны.
Каждый камень здесь кровью омытый.
Каждый холмик цветами увит,
Под которыми тыщи убитых,
Но из них ни один не забыт.
Всех ушедших в бессмертье героев
В своё лоно земля забрала.
Потому в день Победы весною
И становится алой она.
Маки степи рекой заливают
И, поднявшись кровавой волной,
С гор над морем головки склоняя,
Покрываются горькой росой.
Люди празднично, ярко одеты
В этот солнечный радостный день.
И весь путь наших доблестных дедов
Усыпает сегодня сирень.
Белокаменный город приморский,
Излучаешь священный ты свет,
Что горит в каждом сердце матросском
Уже больше шестидесьти лет.
Посмотрите в глаза ветеранам.
Сколько в них молодого огня!
И не старит души капитанов
Благородная их седина.
И сегодня, девятого мая,
Ордена на мундирах блестят.
Их за подвиг они получая,
Как святыню, на сердце хранят.
Севастополь, сумел ты достойно
Свой народ от врага защитить.
И поэтому званье Героя
Ты заслуженно можешь носить.
Пусть огонь своим вечным дыханьем
Всех защитников нашей страны
В день Победы, в минуту молчанья
Возвратит в наши души с войны.
Л. Пастухова
Города-герои. Севастополь
Севастополь —
Город — солнце.
Улицы — лучи.
Светишь ты
В моё оконце
Звёздочкой
В ночи.
Ярким
Праздничным салютом
На ветвях миндаль.
Майским светлым
Добрым утром…
Памяти вуаль…
Ветры огненные свищут
Над Сапун-горой.
Там фашисты
Смерти ищут,
Потеряв покой.
Русских войск
Живая сила
Доблесть,
Героизм
Фрицам вырыли могилу,
Нам
Даруя жизнь.
8 мая 1965 года городу Севастополю было присвоено звание «Города-героя».
В. Успенская
Малахов курган
На Малашке, на Малаховом кургане,
Деревца стоят — взведенными курками.
Молодые, все — как солнышко в зените,
А нацелены на небо, как зенитки!
Войны были — отшумели, отгорели,
Деревца, неужто вас не отогрели?
Ведь такое вспоминать да ворошить —
Все равно что детский сад вооружить.
Видно, много, видно, слишком, выше края,
Здесь войны хлебнула родина родная.
Лезли — бандами, командами, полками…
Стыл Малахов, ощетинившись штыками.
И теперь, сияя внешней наготою,
Деревца торчат штыками — наготове.
Кто-то выдумал решение простое:
На Малашке чебуречную построил.
Привыкают и к такому человеки.
На Малахове рубают чебуреки.
Но, как прежде, оборону образуя,
Деревца глядят в бойницы, амбразуры…
Да не тронем их неумными словами!
Мы придем сюда с лопатами, с ломами.
Там, где склонами бегут кусты вприсядку,
Камень вышибем и сделаем посадку.
Чтобы новые деревья встали рядом
С этим маленьким воюющим отрядом.
Так взметались, так метались по столетьям
Перед залпом в честь погибших пистолеты…
Так в нас память — выплеск, выстрел, вымпел в будущее —
Прорастает будто семечко разбухшее…
Фейерверком рвутся почки над Малашкой, —
Над землей, от взрывов скорбно замиравшей.
По земле, от русской крови поржавелой,
Деревца, как новобранцы: левой, левой!
Вьются веточки, как ленты с якорями.
Далеко их видно. Даже за морями.
Р. Казакова
На берегу бухты
Обелиски ли, нежные розы ль, огонь ли, окопы ль
окружат тебя здесь по краям крепостного кольца —
смуглолицый мой, синеглазый мой Севастополь,
я узнаю тебя, как сын узнает отца.
Тут всегда улыбнутся навстречу знакомые лица,
здесь норд-осты всегда будут южного ветра теплей,
белокаменная боевая морская столица
берегов черноморских, и воли, и моих кораблей.
Я не знаю, какие тут встанут дворцы и строенья,
отойдут корабли от причалов в какие края, —
выше всех монументов и всякого определенья,
Севастополь советский, высокая слава твоя!
А. Ленский
* * *
Что б ни вело к твоим холмам врагов —
пути ль морские, потайные тропы ль —
ты разбивал их, гордый Севастополь,
как натиск волн у этих берегов.
Исхлестанный суровыми ветрами,
ты с возрастом — все выше и сильней.
Как воин, ты несешь морское знамя
большой и юной Родины своей!
А. Ленский
Дума о Севастополе
Белый город на синем морском берегу —
Сорок бухт и без счета огней.
Сколько билось сердец
у твоих пристаней!
Я тебя в своем сердце навек сберегу.
Есть у каждого город, в котором он рос,
Материнскую песню любя.
Севастополь-солдат, Севастополь-матрос,
Ты родной для любого, кто видел тебя.
Ты стоишь,
полон завтрашней думы большой,
Навсегда недоступный врагу.
Как ты славою стар, как ты молод душой,
Белый город на синем морском берегу.
Л. Ошанин
Севастополь
Мой светлый город, ты изранен,
Но ведь остался белый камень,
Еще горячий от огня.
Прибоя вечное движенье,
Как сердца милого биенье,
Вновь будет радовать меня.
Пусть моего не стало дома,
Пусть тополь мой у дома сломан,
Он силу жизни сохранит.
И город славы — он бессмертен,
Могучим корнем врос в столетья,
А кроной в будущем шумит.
Войска приветствует столица,
И вся страна тобой гордится
Урал, и Волга, и Кавказ.
А тот, кто в первых был сраженьях,
Кто знает горечь отступленья
И кто поклялся в грозный час
Вернуться к городу в заливе,
Сегодня нет его счастливей,
И нет милее ничего,
Чем опаленный этот тополь,
И нет отрадней для него
Родного слова — Севастополь.
В. Потемкина
* * *
И, жизнь охраняя и павших покой,
любви всенародной достоин,
стоит Севастополь над синью морской —
строитель и воин.
С. Щипачев
Гимн Севастополя 1854-55 гг.
Над бастионом реет наше знамя.
Опять в набат звонят колокола.
Орел двуглавый воспарил над нами,
Расправив благородные крыла.
Клинком английским и штыком французским
Наш дух не одолеешь никогда!
Покуда Севастополь будет русским —
Россия не изведает стыда!
Чиновники, щадящие мундиры,
Нам шлют указы из дворцов своих.
Но наши боевые командиры
Умрут за нас, а мы умрем за них!
На площадях и в переулках узких
Мы стерпим боль, жару и холода!
Покуда Севастополь будет русским —
Россия не изведает стыда!
Славяне, нам чужой не надо славы!
Мы выстоим у крепостных ворот!
Нам не страшны ни турки, ни зуавы,
Ни пресловутый Королевский флот!
Пусть кони задыхаются в галопе,
Пусть рвется в бой несметная орда!
Покуда будет русским Севастополь —
Россия не изведает стыда!
На бастионах с нами все святые!
Им ведомо, что ныне на весах:
Честь православной матушки России
Полощется на белых парусах!
И нам не нужно западных утопий!
Пусть знает враг, нагрянувший сюда:
Покуда будет русским Севастополь —
Россия не изведает стыда!
К. Фролов-Крымский
Люблю тебя, мой Севастополь!
Когда я прибыл в Севастополь,
Разрушенный, в руинах, он лежал.
А на Малаховом Кургане
Один миндаль израненный стоял.
С тех пор прошло уже полвека:
Красавец-город солнцем озарен...
Трудом упорным человека
Он из руин и пепла возрожден.
Я восхищен его красою,
И откровенно говорю,
Что я в нем жил, служил и троил,
И потому его душевно так люблю!
Люблю в любое время года:
Когда туманом он закрыт,
Когда бушует непогода
И море Черное штормит.
Люблю особенно весною,
Когда акации цветут.
Люблю я осенью, зимою.
Как юности своей мечту.
Люблю его я жарким летом,
За моря теплую волну.
И помню я всегда при этом
Давно прошедшую войну.
Он восемь месяцев сражался,
Прошел свинцовую пургу...
И в памяти живых остался
Не покорившимся врагу.
В сраженьях он рождал героев,
Врага к себе не подпускал...
И славу он свою удвоил,
И городом-героем стал.
В. Александров
Севастополь! Тебя воспеваю!
Эту песню свою о тебе я пою,
Севастополь! Тебе я ее посвящаю,
И в тяжелый наш век, я, простой человек,
Севастополь, тебя воспеваю.
Севастополь, мой город родной...
Город славы Российского флота!
Я с восторгом любуюсь тобой,
Севастополь, морские ворота.
Ты построен страну охранять,
Для врага неприступен ты с моря.
Дважды с суши пришлось оборону держать,
Претерпев разрушенье и горе.
Чтоб тебя сохранить, от врага отстоять,
Все народы тебя защищали.
Здесь стояли стеной и матрос, и солдат,
И в сраженьях тебя прославляли.
Севастополь, ты город-герой...
Город славы, морская твердыня.
Пусть всегда над тобой — небосвод голубой,
Да светится в веках твое имя!
В. Александров
Город с легендарною судьбой
Севастополь. Год сорок четвертый,
Вместо улиц — камни да зола,
Но, как прежде, волевой и гордый,
Полон ласки, солнца и тепла.
Город оживал под шум прибоя,
Под напев ласкающей волны.
Затихали отголоски боя,
По Европе шли твои сыны.
А сюда в теплушках прибывали
Мирные гвардейские полки.
В руки, как оружье, крепко брали
Кто ломы, кто тачки, кто кирки.
Землю опаленную долбили,
Отдых коротали, как могли.
Корабли, отсчитывая мили,
Их покой короткий берегли.
На ладонях лопались мозоли,
Но никто не отступал назад.
На плечах от пота и от соли
Рвались гимнастерки у ребят.
Но они с девчатами шутили:
— К нашим свадьбам новые сошьем!
Папиросу на троих курили
И нередко мокли под дождем.
Но подняли из руин и пепла
Город с легендарною судьбой.
Здесь их трудовая вахта крепла
И не уступала боевой!
А. Аксенов
Поставил камушек Суворов...
Поставил камушек Суворов,
Второй — поставил Ушаков:
— Споткнется тут заморский ворог
О крепость русских моряков.
Шли на подмогу им куряне,
Шли мастера из Костромы...
Россия крепкими корнями
Врастала в бухты и холмы!
И поднимались, поднимались
Дома, редуты, маяки...
И спотыкались, спотыкались
Пришельцев пестрые полки!
Матросов черная стихия
Смела их с крымских берегов.
...На вечном мостике Нахимов.
В полете вечном Остряков.
Из пепла вставший Севастополь
Вершит геройский мирный труд.
Врагов позарастали тропы,
Друзей — вовек не зарастут.
...Дни Оборон — все дальше, дальше...
Но помнят вечно, до конца
И Севастопольскую Дашу,
И краснофлотца Голубца...
А Севастополь — все красивей,
А Севастополь — все родней.
Он вырос из любви к России
Ее сынов и дочерей.
И. Тучков
Севастополь
Ты врезан в море пятернею: «Здравствуй,
Любой к нам в гости жалующий флаг!».
Но шли не в гости — приходили драться,
Сжималась пятерня в кулак.
Да так, что жилы синих бухт чернели,
И пальцев хруст, как гром, стоял порой,
Вминались в крымский грунт шинели —
Чужой покрой!
Я вижу, как мальчишка катит ядра...
Я слышу, как свистит клинком юнец...
Не ты ли это, мой прапрадед?
Не ты ли это, мой отец?
За лесом лет, за вечной вьюгой чаек —
Бой за Россию, бой за нашу власть...
И, Богу помолясь,
бьет Кошка англичанина
И Голубец бьет немца, не молясь.
Осколки чужеземного металла...
Здесь можно почву, как руду, варить!
Земля моя, ты столько испытала,
Что камни научились говорить.
...Отмыло время гильз и крови ржавость,
Но помни, враг, в лицо ты не забыт!
Железная рука моей державы
Готова для пожатья. И для битв!
И. Тучков
Штык и парус
С разбега в скалы гулко бьет волна,
С вершин крутых сбегают в море тропы,
Как старого матроса седина,
Белеет в серой дымке Севастополь.
И в тишине предутренней поры
На обелисках серебрятся росы,
И кажется, на штурм Сапун-горы
Еще идут солдаты и матросы.
Они вели с врагом победный бой,
Несли в огонь бесстрашие и ярость.
Им памятником славы вековой
Воздвигнут в белом камне «Штык и парус».
Гремят на синем рейде якоря
И вымпела взлетают над волною,
Идут в дозор в далекие моря
Потомки славы Города-Героя.
А. Красовский
Песня о моем городе
Пусть белою чайкой летит над волной
Мелодия, с бурями споря,
О городе, ставшем моею судьбой,
О городе с сердцем героя.
Не раз и не два он в сраженьях пылал,
Но вновь возрождался из пепла,
И городом славы России он стал,
В боях его мужество крепло.
А если судьба разлучала вдруг нас
И жизнь со мной в прятки играла,
То я напевал севастопольский вальс —
И боль от души отступала.
Мой город любимый! Цвети, хорошей,
Пусть чайкой летит над волною
Мелодия тихая песни моей,
Всегда и везде ты со мною...
П. Любимов
Севастопольский трубач
Над городом голос трубы
Поет — одинокий и страстный,
Как зов неизбежной судьбы,
Зов осени — ранней и ясной.
Над городом мчатся ветра
И годы поспешно листают.
На город глядит адмирал —
Свой пост он не может оставить.
Над городом голос трубы
Плывет — над бульваром, над бухтой,
О том, что успели забыть,
Напомнить стараясь как будто.
Усталость и суетность. Быт.
Разрыв между «нынче» и «прежде»...
Серебряный голос трубы
О вечном поет. О надежде.
Л. Резник
Над бухтами
Севастополь высится над бухтами,
Что гудками затемно разбужены,
Что полны медузами разбухшими,
А на дне — заржавленным оружием.
Сны морские дома властно снятся нам,
А проснувшись, можно в ритме песенном
Делать физзарядку под трансляцию,
Что звенит над палубами крейсера.
Потому соседи и не слишком
Во дворе однажды удивляются,
Если с глаз исчезнувший мальчишка
Лейтенантом флотским заявляется.
А. Озеров
Севастополь
Пропитан кровью, порохом и скорбью
Воздушный, светлый, акварельный город,
Наполненный печалью и любовью,
Ты ослепительно хорош и молод.
Белеют паруса и крылья чаек,
Дома из инкермановского камня.
Диковинные бухты и причалы
Таят призыв к заманчивым скитаньям.
Гудят ветра под верный рокот моря,
Рождая звуки вечного органа.
На южном небе вспыхнув, гаснут зори,
Верша обряд свеченья первозданный.
Внимают Графской пристани ступени
Шагам своих солдат и офицеров.
Следы геройства бывших поколений —
Святая память и святая вера.
Ты не молчишь сегодня, Севастополь.
Жива в Казачьей бухте батарея.
Все имена вобрал в себя Некрополь,
Они, как флаги, над простором реют.
И Пантеон, их лица воскрешая
Под куполом без слов и без убранства,
Во славу подвига слезу роняет,
Летящую сквозь время и пространство.
Рождает вдохновение и счастье
Великий, гордый, белокрылый город.
Прикосновение к тебе — причастье.
О, Севастополь, ты любим и дорог!
В. Никольская
*В Севастополе есть музей под открытым небом «35-я береговая батарея»,
посвящённый последним защитникам Севастополя в 1941-1942 годах. В этом музее
есть отдельные здания — Некрополь и Пантеон, в которых завершается экскурсия по
музею.
Освобождение Севастополя (Поэма)
Предисловие
Бульвар Приморский, лавка, вечереет.
Сидит дед, смотрит, небо как чернеет,
А рядом с ним вовсю играет детвора,
Давным-давно ему домой идти пора.
Но его дома уж давно никто не ждёт,
Ведь пусто там и одинок его полёт.
Ещё тогда, когда-то, в сорок пятом,
Когда был молодым, ещё солдатом,
Свою любимую навеки потерял
И столько лет он ей ни с кем не изменял.
Он её образ нежно в памяти хранит,
С ней разговаривает, шутит с ней и чтит.
Давно по городу уж отшагал парад,
И он событию такому тоже рад,
Ведь до сих пор ещё и он идёт в строю,
Пока ещё петь не закончил песнь свою.
В толпе людей он затерялся на параде,
В своём медальном, очень праздничном наряде.
Вокруг него ему руками люди машут,
Лишь для него певцы поют, танцоры пляшут.
Народ толпится, с Днём Победы поздравляет,
А он не слышит, лишь о прошлом вспоминает.
Он ещё помнит, как любимым называла
И, на руках его, сникая, умирала…
1.
Ведь так немного до Победы не дошла,
В самом Берлине она смерть свою нашла.
Как он кричал тогда, и как он её звал,
Как он над телом, остывающим рыдал.
Его подруга фронтовая, его Настя,
Её старался уберечь он от напастей,
Не уберёг… Теперь себя во всём казнит
И его тянет каждый год, словно магнит,
На место, где они впервые целовались,
В тот город, где они когда-то повстречались.
Сам из далёка он, с таёжной глубины,
И даже не было тогда его вины,
Но всё ж простить себе никак уже не может
И только Бог ему когда-нибудь поможет,
Опять душевный обрести себе покой,
Холодной осенью, зимой и в летний зной.
Сейчас он вспомнил, как из боя выносила,
Сама, от тяжести, рыдая, голосила,
До Дня Победы, ровно год всего назад,
Когда в атаку их на склон повёл комбат…
От тяжких дум его внезапно оторвали,
Вокруг него собрались дети и сказали:
«Ну, расскажи ж нам, всётки, деда, как всё было?
Тебя ж война, видать, по миру поносила?»
2.
Поправил волосы седые он протезом,
Давным-давно, после войны, ему железом,
В бою потерянную руку, заменили,
А, что смогли, тогда, на место всё пришили.
Взглянул, подумал он немного и ответил:
«Ну, ладно, слушайте рассказ недолгий, дети:
Как ураган, тогда, по Крыму мы промчались,
И город с ходу штурмом взять мы попытались,
Но немцы сильно Севастополь укрепили
И, скрепя сердце, штурм немного отложили.
В горах опять бойцы учились воевать
И неприступную твердыню штурмовать,
Ведь немцы очень тут неплохо постарались,
Вокруг в три уровня фашисты окопались,
Они в шесть ярусов траншеями обвились.
И тут вдруг, пуля, словно жало в тело впилась —
Это без устали стреляли снайпера.
Так пролетели три недели и… пора!
И вот, седьмого мая, на рассвете,
Подняв войска, по красной, по ракете,
Мы на врага, атакой, яростно, пошли
И мои многие друзья там смерть нашли…»
Задумался… не знает, что сказать
И как словами им всю битву описать…
3.
«Мы восемь месяцев сей город отдавали
Ну, а назад его за месяц возвращали».
Закончил свой рассказ и быстро встал,
Ушёл от них — слезинку он скрывал.
Понять никак не сможет детвора,
Как движется в огне Сапун-гора,
Словно живая, от разрывов она стонет,
Дрожит, шевелится и в братской крови тонет.
С землёй сровнять её, как будто бы решили,
Обрушить сверху канонаду поспешили,
Потом туда на штурм пошла пехота,
Хоть в день такой и гибнуть неохота.
За каждый камушек, с надеждою хватаясь,
Срасталась с ней пехота, поднимаясь,
На гору эту, с каждым шагом выше,
А в перепонках становилось тише,
Бойцы, контуженые, головы крутили
Их выводили и тотчас же их сменили.
Рискуя жизнью, парни гору штурмовали,
Собою точки огневые закрывали.
А с рядом ними, скинув чёрные бушлаты,
В атаку шли, наперевес взяв автоматы,
Родной свой город, свою крепость, возвращая,
Матросы в пекло шли, Отчизну защищая.
4.
Средь них бесстрашная девчушка молодая,
Сама же ранена, сама еле живая,
Прямо под пулями им раны бинтовала,
Свою усталость, свои страхи забывала.
Артиллеристы тут по склону тащат пушку,
Свою родимую, надёжную подружку,
И под огнём её, смертельным, не бросая,
Прицельным выстрелом пехоте помогая.
По сантиметру эту гору занимали.
Врага огнём своим свинцовым поливали.
Прямой наводкой танки поражали ДОТы,
А с неба чёрного ныряли самолёты.
Вот сбитый мессер носом клюнул, задымился,
С разгона в раненную землю он вонзился.
Вдруг знаменосца пуля срезала шальная,
Флаг он не выпустил, упал, передавая.
А на вершине, удержать её, стараясь,
Фашисты, яростно, истошно, отбиваясь,
За каждый метр, в своей агонии, цеплялись,
Из блиндажей они всё так же огрызались.
В атаку наши поднимались в полный рост,
А в небе снова задымился чей-то хвост,
Там, в небе, тоже и на море бой идёт,
Корабль опять торпедный катер достаёт.
Солдаты падали и заново вставали,
Погибших новые бойцы тотчас сменяли.
Дорогу вверх им расчищали огнемёты
И в рукопашную пошла наша пехота.
В тот день, жестоко и умело, немцы дрались,
И контратаки сами делать всё старались,
Их останавливали яростным огнём,
Всё повторялось бесконечным этим днём.
5.
Девятый час уже идёт жестокий бой,
Не умолкает ни на миг снарядов вой.
И вновь противники сходились в рукопашной.
Морской пехоте нашей, ловкой, бесшабашной,
Тельняшки в клочья рвали пули и штыки.
Они стреляли на ходу, прямо с руки.
Ну, а фашисты, как и прежде, не сдавались,
Как зверь, отчаянно они сопротивлялись.
Строчили всюду пулемёты не смолкая,
Лишь иногда, в перезарядке, затихая.
И вот с гранатою в руке наперевес,
К гнезду смертельному солдат уже полез.
А здесь в камнях укрылся снайпер, помогая,
Свои позиции, лишь изредка, меняя.
Давным-давно уже все птицы замолчали,
Издалека они за этим наблюдали,
Как муравьи, бойцы карабкались по склону,
И как назад они катились, пряча стоны.
Под этим склоном его Настя находила,
И, после, с ним же, в лазарет и угодила.
А на горе всё продолжался смертный бой,
Раскаты взрывов заглушил ужасный вой —
Это «Андрюши», наконец заговорили,
Ракетным рёвом грохот боя заглушили,
Врага с земли родной, огнём своим сметая,
И путь-дорогу нашим танкам расчищая.
Враги, тогда, бросая раненных, бежали,
Но всюду немцев наши пули доставали.
А танки наши в город тут же ворвались,
Двумя лавинами по улицам прошлись,
Всё на пути своём, как ураган, сметали.
И Севастополь от врага освобождали.
И вот, девятого очистили весь город,
Бежали немцы из него, поднявши ворот.
В Москве, в честь города, устроили салют,
Во славу тех, кто не дошёл, и кто был тут.
Стихийно город вместе с ней салютовал,
А Сталин лично Севастополь поздравлял.
И возвратился Черноморский флот на базу,
Сметя с земли родной фашистскую заразу.
6.
Остатки немцев к Херсонесу отступили,
Своим последним рубежом мыс закрепили,
По сто стволов стоят на каждом километре,
По сотне пуль в окопах ждут на каждом метре.
Причём, они боеприпасы не жалели,
О том, что было, лишь немного сожалели,
Они надеялись, что смогут их забрать,
Но зря надеялись, и здесь им подыхать.
Из них, кто спасся, был тогда безумно рад.
В тот день отправились спасать своих солдат
Сто девяносто крупных вражеских судов,
Но сильный шторм не дал им — месть богов.
Кто был в порту, те лихорадочно чинились.
На кораблях совсем немногие вместились —
Уплыть скорее торопились капитаны,
Заштопав наскоро в бортах сквозные раны.
Наполовину только, в спешке, загрузились.
На берегу, уж меж собой, солдаты бились.
Кто-то стрелялся, ну, а кто сходил с ума,
И грузом стала бесполезным, вдруг, сума —
По всему берегу уж паника катилась,
И так растянуто, как вечность, время длилось.
А кто уплыл, тем всем не больше подфартило —
Уже ко дну идут и «Тея», и «Тотила».
Им самолёты наши ходу не давали,
Тогда на палубах фашисты выставляли
С собою забранных в плен женщин, и детей,
Чтоб не стреляли наши в жён и матерей.
И самолёты в эти цели не стреляли,
А, покружив над ними, дальше пролетали.
Ведь наши лётчики помочь им не могли,
И только эти корабли на курс легли.
7.
На берегу последний штурм уже в разгаре —
Сегодня наша артиллерия в ударе.
Ни на секунду не даёт врагам забыться,
Нигде фашистам от «Андрюш» было не скрыться —
Снаряды цели находили и в сортире.
А наш советский, лучший Т-34,
Летел и яростно врага с пути сметал,
Рубеж, последний, немцев, с ходу, прорывал.
И как фашисты в этот день не трепыхались,
Но, пробил час и все, двенадцатого, сдались.
И всех колоннами их с мыса выводили,
А полицаев тут же сразу и судили.
Измены Родине им, гадам, не простили —
Петлёй на шее за убийства отплатили.
Лишь шесть процентов Севастополя осталось,
Из сотни тысяч — три в живых лишь оказалось…
8.
Уж ровно год, как были с Настей всюду вместе.
Всегда своею называл её невестой,
С ней у горящего костра он танцевал,
И под гармошку с нею песни напевал…
Глаза свои он тихо к небу приподнял,
Взглянул на небо, их закрыл и зарыдал.
Вдруг, как и в старь, в округе всё загрохотало,
А в нём опять всё ожило, затрепетало.
Видны повсюду ярко отблески салюта,
Он оглянулся и сказал: «Весь город тута».
На небе дымном полыхал огнём салют,
И хоть нигде его давно уже не ждут,
Но был сейчас он снова здесь, среди людей,
И видел всех он фронтовых своих друзей,
Вокруг него они стояли, улыбались,
И с ним, по-дружески, за плечи обнимались,
Не замечая, сквозь них, люди проходили,
Навек с собой они их память уносили.
Они бессмертны, но не вечны ветераны.
И хоть давно уже залечены их раны,
Уходит их всё больше, больше с каждым годом.
Не забывайте их, пожалуйста, народом,
Всех тех, кто рядышком невидимо стоят,
Всех молодых непобедимых тех солдат.
На небе искры, разлетаясь, танцевали,
И все друг друга с Днём Победы поздравляли!
Он улыбнулся, посветлел и вдруг запел,
Ну, значит — это вот и был его удел.
И не грустил уж не о чём, и не жалел,
Сейчас он радостно и счастливо смотрел,
Смотрел на тех, кого когда-то защищал,
Он очень нужен им, теперь он это знал.
Эпилог
Наш Севастополь легендарный,
Великий город, русский, славный,
Вас никогда не позабудет,
Вам благодарен вечно будет!
П. Скляров
Херсонесский маяк
Документальная поэма
Посвящается моему отцу Фесенко Федору
Спиридоновичу
и всем героическим защитникам последнего плацдарма
на мысе Херсонес
«Защитникам Севастополя, шагнувшим в
бессмертие. июль 1942г.»
Надпись на гранитном монументе, установленном
на 35 батарее.
«Маяк все видел, испытал, он сам сражался
И в памяти своей все сохранит в веках».
1. Посвящение
Да, я там был, я видел эту землю
И взвешивал в горстях осколки и шрапнель.
Но я был там не как вульгарный соглядатай,
Я с этим местом кровью связан
И давним, тяготившим долгом перед отцом.
В сорок втором он здесь тогда сражался
Всего лишь месяц с небольшим, но этот месяц
Последним был, как и последний был плацдарм.
На нем решались судьбы стран, народов,
Смешалась кровь арийцев и славян,
Здесь сыграны финалы двух трагедий,
Где есть утраты, рабство, и возмездье,
И гибель тысяч здесь оставленных солдат.
Об этом от отца я не слыхал ни слова,
Лишь мама что-то говорила мне о том;
О дневниках его узнал я позже,
А прочитал, когда уж не было отца…
И с той поры запало в душу место,
Что называлось Херсонесским маяком,
И появилось еще смутное желание —
Когда-то всем об этом рассказать…
Шли годы, все я не решался, не смел
К священным приступить страницам
Того, пропахшего войною дневника.
И вот теперь, седой уже и старый,
Я с опозданьем отдаю свой долг.
Пришла пора для неизбежной встречи,
А место встречи изменить нельзя.
Автобус мой «Казачья бухта — город»,
Перенеси меня бесстрашно и мгновенно
В кровавый, страшный год сорок второй.
Казачью бухту обогнув, пройдя дорогой
На запад, вверх, к темно-зеленым кущам,
Я ощутил вдруг бесконечное пространство,
Открытое ветрам, волнам и солнцу,
И, как бы неожиданно споткнувшись,
Им поглощен был и упал туда,
Где, рассекая мыс, клинком вонзенный в море,
Разбег степи оседлан взлетной полосой.
Концы ее в безбрежной синеве терялись,
Вокруг седая степь — полынь, чебрец, ковыль
И моря синь в полгоризонта, а над морем
Бездонный купол — невесомый свод небес.
И только нарушал гармонию природы
Громадой серебристой «саркофаг» — ангар;
Он заслонял собою мыса оконечность,
Внося в пейзаж тревожный диссонанс,
Который тем еще усугублялся,
Что степь была вся в шрамах и рубцах, —
Заросшие окопы и траншеи,
Воронки, что пыталась скрыть земля
И замести следы — приметы страшной бойни;
Но тщетно, — преступления войны не скроешь, —
Мотки проржавленной «колючки» и осколки
Не может истребить земля доныне,
И неизменен цвет ее рудой — цвет крови,
Запекшейся на ранах и в сердцах.
Да, я там был, я видел эту землю,
Осколки рваные горстями собирал;
Один из них был точно тот «счастливый»,
Что не вспорол тогда отцу висок.
Высок был на мысу, как и положено, на веки
Сработан мощно белокаменный маяк,
И тридцать шесть его непостижимых метров
Легко взнеслись над морем и землей.
Он был, как прежде, светел и приветлив,
Надежен и незыблем, как скала;
Когда в сорок четвертом знамя водружали
Гвардейцы танковой шестой бригады,
Освободив маяк и с ним весь Крым,
Он представлял собою скорбную картину —
Руины разоренной Вавилонской башни…
На груде опаленных тех останков
Тогда был флаг воздвигнут и зажжен фонарь.
В сорок втором маяк еще сражался
И видел то, что видел ты и пережил.
Ты летописцем был того последнего июня,
Твоими я увидел все глазами,
Теперь напомню снова все тебе.
Пусть будут путеводной нитью Ариадны
Скупые и безжалостные строчки
Тех пожелтевших, опаленных дневников.
2. Погрузка на лидер «Ташкент»
23.05.42 г.
«Получено приказание — завтра эскадрилии вылететь в Севастополь на
Херсонесский маяк».
24.05.42 г.
«Эскадрилия в составе восьми ЯКов —1 вылетела в 14.00. Техсостав должен
к 17.00 прибыть в Новороссийск для отправки на лидере «Ташкент» в Севастополь.
В 19.00 произвели посадку на корабль…»
«Ташкент» застыл у стенки изваянием,
Он мощью покорял своей суровой
И мужественной, строгой красотой.
Погрузка по приказу в девятнадцать, —
Корабль гудел, как разоренный улей,
Но загружались быстро, деловито,
Чтоб отвалить от стенки точно в срок.
Погружены на борт боеприпасы,
Защитники, спешащие на помощь
Осадой скованному городу, который,
Как раненый атлант, еще сражался
И сдерживал напор фашистских полчищ.
Для осажденных погрузили и продукты:
Тушенку, воблу, сахар, сухари.
Осев по ватерлинию и ниже,
Корабль подрагивал, как конь стальной ретивый,
Что застоялся в ожиданье дикой скачки,
И вымпелом, трепещущим на топе,
Выказывал свою нетерпеливость.
Но время истекло, и трап уж поднят,
Команда: «По местам стоять! Отдать швартовы!»
И вот отдал концы последний кнехт.
Был майский вечер свеж и благодатен,
Но белой ватой кучевые облака
Неслись над морем низко и врезались
В гористый берег. Нижним краем,
Цепляя гор прибрежных мятые вершины,
Они свой бег в раздумье замедляли
Над старым портом, как бы собираясь
В живые стаи, белоснежность
Сменив на темный грозовой свинец.
Погоды лучшей не придумать для погрузки,
Для выхода из уязвимой бухты
И для прорыва в осажденный город.
Ты торопливо написал жене открытку
И, чтоб ее на берег передать,
Из пистолета вынул два патрона
И, завернув открытку побыстрее,
Швырнул ее вас провожавшему шоферу,
Махавшему фуражкой на причале.
Но не судьба, — открытка развернулась
И, покружившись, опустилась в воду,
А оголенные патроны улетели
И осчастливили оставленный причал;
И в это время ваш корабль вздрогнул,
Дав «малый задний», отошел от пирса
И развернулся, чтобы выйти в море,
А вы стояли вдоль бортов, как на параде,
Подтянутые, осознав всю важность
Того, что происходит, как начала.
А лица были отрешенны и суровы,
Была решимость в них сражаться до конца.
И, гордые сознаньем, что идете
Туда, где ждет вас город русской славы,
И что ему без вас не обойтись,
Вы отвечали сдержанно и скупо
На крики и на жесты провожавших,
Идущих по причалу вслед за кораблем.
А было их не так уж много…
Ты между ними долго еще видел
Шофера одинокую фигуру,
По-прежнему махавшего фуражкой…
И мысли в это время были схожи
У всех идущих в осажденный Севастополь:
— Вернусь ли вновь я в этот южный город,
Увижу ли опять друзей, родных и близких?
Но каждый понимал и свято верил,
Что в этом всем была простая справедливость:
Другого для Победы нет пути.
3. В море
24.05.42 г.
«Не скрою, я тоже об этом подумал потому, что мы шли не на прогулку, а
на защиту Черноморской крепости, которая вот уже несколько месяцев находится в
окружении фашистов, мы шли оборонять героический Севастополь».
Все дальше уходил эсминец в море,
Почти не виден был оставленный причал —
Теперь весь город развернулся панорамой
На фоне невысоких гор. Лениво
Тянуло море за собою побережье,
Приплюснутое серой крышей облаков,
Но вскоре скрылся город и полоска
Земли на горизонте растворилась.
Но вы по-прежнему на палубе стояли,
Пытаясь за кормою рассмотреть
Большую землю, ставшую далекой,
Утраченную для кого-то навсегда.
В открытом море ощущение пространства
Терялось, и тому виной безбрежность
И монотонность бесконечных волн;
Белочубатые, настырным резвым стадом
Они спешили, как бы догоняя
Над ними проплывающие тучи,
Среди которых не было уж белых, —
Их заменили серые, сплошные…
Они ползли так тяжко и так низко,
Что задевали мачты корабля.
Казалось, что вот-вот раздастся
Звук вспоротого облачного брюха
И содержимое на вас прольется.
Но эта облачная крыша вас скрывала
От хищных взглядов рыскавших пиратов,
Ведь самолеты охраненья улетели —
В открытом море были вы одни.
В соленой пене за кормой ваш след терялся,
Что подтверждало жизни невозвратность,
А вместе с грязно-серым, низким небом
Тоску и смутную тревогу навевало,
Но не хотел никто об этом говорить.
Сквозь ветра шум и грохот волн за бортом
Вы перебрасывались редкими словами,
Пытаясь гул турбин перекричать.
Но вот заполыхал закат кровавый
На узком горизонте, солнце село,
Оставив дня ушедшего полоску,
Сжигая на прощанье тени облаков, —
Так сдался день тревожной светлой ночи,
И полная луна взошла на смену солнцу
И озарила море мягким светом.
В безбрежном и мерцающем просторе
Холодным фосфорическим сиянием
Светился уходящий след — бурун…
Лишь после полночи, спустившись в тесный кубрик,
Вы, несмотря на духоту, заснули.
4. Осажденный Севастополь
25.05.42 г.
«В три часа утра в иллюминатор я заметил черную полосу земли и луч
прожектора. Мы входили в Севастопольскую бухту. Все засуетились, готовясь к
выходу.
Швартовались в знаменитой Сухарной балке…»
Сойдя на берег, ты увидел блики — вспышки
Со стороны высот далеких Инкермана,
Они, как оспа, испещряли бездну ночи,
Напоминая довоенный фейерверк.
Но вслед за вспышками — протяжный вой и взрывы,
Так просыпался после краткой южной ночи
Вплотную подступивший к бухте фронт.
Вас через бухту переправил быстрый катер,
На «Телефонной пристани» сошли вы в город;
Рассвет здесь разогнал остатки ночи
И снял покров с дымящихся руин.
На двух машинах вы отправились в «Казачью»,
Где на мысу обрывистом, у моря
И находился ваш аэродром.
Вы проезжали через осажденный город
Пустынный, — все в окопах или штольнях,
Носящий страшные следы осады —
Бомбежек, артобстрела и пожарищ…
С трудом вы узнавали Севастополь,
Тот — довоенный, гордый и красивый,
Над бухтами плывущий, словно парус,
И поражавший всех своею белизной…
Сжималось сердце от обиды и желания
Прекрасный город — символ черноморья —
Своею грудью защитить и отстоять.
5. Аэродром «Херсонесский маяк»
Аэродром ваш неожиданно открылся.
Он распластал себя у самой кромки моря
И выделялся ржавым цветом и фактурой.
Кусок земли сожженной, красноватой
Был весь изрыт, как будто перепахан
Каким-то яростным чудовищем — циклопом,
Который разбросал здесь кучи камня
Того же красно-глинистого цвета,
Как и земля, распоротая им…
Все это придавало рыжей суше
Вид ржаво-красных крепостных руин.
Вблизи те каменные «кучи» оказались
Укрытьями, что назывались капониры,
В них укрывались от обстрела самолеты,
Ваш летный и технический состав.
А на мысу, на самом его крае,
Как белый взрыв, рассекший кобальт моря,
Незыблемо и гордо возвышался
Дозорной башней белый столп-маяк.
Стоял он одиноко, так средь стада
Разрозненных овец, на фоне моря
Стоит всевидящий, недремлющий пастух.
Мыс Херсонес был маяком отмечен,
Который вехой стал незыблемых начал:
Здесь начинался Гераклейский полуостров —
Земля, скрывающая вечности приметы,
Таящая от нас непознанный састер .
Здесь неразрывны твердь, вода и воздух,
Здесь с настоящим прошлое срослось.
Как шпиль, воткнувшись в мыса оконечность,
Маяк стал в этом мирозданье осью,
Вокруг которой и вращались море, суша,
Как в косы, заплетались ветры в «розу»
И, то рождая, то топя в пучине солнце,
Чередовались неустанно ночи, дни;
Весна сменяла зиму, лето — осень,
Накручивались годы и столетья,
Здесь наслоенья праистории славянской
Давно спрессованы, закручены в спираль.
И если быстро разбежаться, не коснувшись
Ногами сточенных, исхоженных ступеней,
Порвав земную суету и бренность,
И по спирали вознестись во чреве башни
К ее сияющей живой вершине,
То можно чайкою взлететь еще и выше
И все увидеть с птичьей высоты…
Как потрясло бы нас величье панорамы,
Что нам открылась бы из поднебесья:
Безбрежность моря к западу и к югу,
Степей бескрайность, уползающих на север,
А горный Крым заполонил восток;
Внизу сцепилось море с грубой твердью
В борьбе непримиримой и суровой,
В которой нет побед и побежденных,
Но прихотливый профиль побережья
Извечно гложет яростный прибой.
Почти что рядом, облепив величье бухты,
Трехглавость щедро увенчав собой,
Как перл из пены, выплывает Севастополь.
Не Божья ли рука скроила бухты эти,
Как бы из яшмы крымской пестроцветной?
А в них играют, будто самоцветы,
То бирюза, то лазурит, то хризопраз.
Восток манит вершиной Чатыр-Дага,
Восставшей среди гор, как пирамида,
А к югу, устремленный будто к Богу,
Утесом вздыбился священный Феолент,
Где шпилька колокольни над обрывом
На картах мира отмечает этот мыс…
Но это — в прошлом, нам не оторваться
От нашей грешной изувеченной земли,
И чем спускаться к ней мы будем ниже,
Тем больше будем находить следов войны.
И сам маяк уже войною искалечен, —
Обрушена его вся северная часть,
И обнажились рухнувшие трапы,
А норд врывается не в окна, а в провалы,
Зияющие страшной пустотой,
Но он стоит еще незыблемо и гордо
И в нужный час пронзает тьму лучами,
Давая ориентир для наших кораблей,
В ночи спешащих в осажденный город.
6. Хроника последних дней
25.05.42 г.
«…На аэродроме первого встретил Потапчука, его сегодня уже успели сбить.
Он выпрыгнул с парашютом и немного обгорел. Первый день боевой работы на
Херсонесском маяке уже потеряли один самолет».
Аэродром встречал вас яростью разрывов,
То был обычный дальнобойный артобстрел, —
Снаряды, проносясь со злобным свистом,
Вгрызались в землю, поднимая в воздух
Десятки тон раздробленных камней.
И это было боевым крещением
Для вас на красной вздыбленной планете,
Что называлась «Херсонесским маяком».
Война и смерть не знают перерыва,
Вы с корабля на «бал» кровавый этот
Попали не как зрители трагедий —
Вам тоже надо выходить на сцену,
Где ни на миг не затихал священный бой.
И вы в него вошли без репетиций,
По ходу постигая все ремарки,
Войну приняв как будничное дело,
Где подвиг — каждодневный ратный труд.
Постигли вскоре вы нехитрые порядки —
Немецкий педантизм и пунктуальность,
И, услыхав глухой далекий выстрел,
Вы знали точно: через полминуты
Раздастся где-то рядом мощный взрыв,
А через две минуты вновь все повторится.
Так с монотонностью лесной кукушки
Долбили немцы ваш аэродром,
Особенно усердствуя в то время,
Когда садились «дугласы» и ИЛы,
Чтоб оборвать живую связь с Большой землей.
И не было совсем небитых клеток
На этом поле для игры безумной,
И не предугадать, где разорвется
Очередной снаряд и оборвет чью жизнь.
А ваш командный пункт притягивал как будто
Летящих чередою бесконечной
Посланцев черных, как предательский магнит.
И поднимались красно-ржавые деревья,
Родящие металл поющей смерти,
И потрясали это утлое строение,
Грозя в оплавленные камни обратить;
Но больше досаждали вам налеты
Корявых птиц, что черной, грязной стаей
Скрывали солнце и, пикируя на поле,
Как знаки смерти, высыпали бомбы,
И низко с ревом выходили из пике,
И поднимались снова стаей в небо,
Оставив смерть и вздыбленную землю,
Глумясь над заградительным огнем.
Командный пункт все покидали при налетах,
Бежали к морю, под спасительный обрыв,
Но ты один не мог свой пост оставить:
Нельзя покинуть сумасшедший телефон,
Нести приходится оперативное дежурство.
Но каждому своя назначена работа,
Будь на земле ты иль на крыльях в небе,
Смерть, если надо, нас везде найдет…
К тому же мест «не жарких», безопасных
И не было на взорванной земле.
Тому примером может быть Щербинский —
Прекрасный летчик, ваш товарищ,
Погибший вместе с ЯКом под бомбежкой, —
Судьбой им было не дано взлететь;
Его стихия — воздух, бой воздушный,
Но смерть его настигла на земле.
И то была лишь первая потеря
Среди утрат не менее тяжелых,
Она открыла херсонесский счет потерь.
27.05.42
«Обстрел усиливается. За сутки выпускают по аэродрому 350-400
дальнобойных снарядов. Бьет фугасными, бронебойными и, хуже всего, —
шрапнельными. Самолеты ходят на патрулирование ГБ Севастополь. Город ежедневно
бомбят».
Не много днем у вас разнообразья —
Разрывы на земле, а в небе бой воздушный,
Бомбежка, артобстрел и снова бомбы;
Они всегда летят в тебя как будто,
Когда ты на открытом летном поле…
Так было и в тот раз, когда бомбили,
А щель — спасенье, как назло, была вдали,
И ты упал ничком, глаза зажмурив,
С размаха носом ткнувшись в землю,
Руками голову от смерти заслонив…
И вдруг почуял чебреца знакомый запах,
Перекрывавший ржавый смрад войны.
Швырнула память на мгновенье в детство,
Где над Днепром душисто степи мрели.
Открыв глаза, перед лицом увидел
Сиреневатые цветочки, что цвели,
Как чудо, средь огня и исступленья взрывов…
Разрыв прервал твои воспоминания,
И сила страшная тебя вдавила в землю,
Ударив по ушам взрывной волной.
Дохнуло жаром, как из преисподней,
И взвизгнули над головой осколки;
Один из них с шипеньем вгрызся в землю
Всего лишь в пяди от стучащего виска,
И он чадил, и тошнотворно пахло смертью.
Все было так, как и должно быть на войне.
Ты понял: смерть на этот раз пугнула
Или дала тебе еще одну отсрочку.
Теперь-то знаю я — всего на двадцать лет.
29.05.42 г.
«Противник готовит крупное наступление. Все больше и больше бомбят нашу
передовую линию, Севастополь и батареи. Особенно — порт, если там находятся
корабли…»
Уже совсем привыкли вы к «трезорке»
(Так в шутку называли «дальнобойку»),
Ущерба от нее не так уж много,
Но весь аэродром в отметинах-воронках,
И каждый день его приходится ровнять.
Все больше «Юнкера» вам не дают покоя,
И в небе не кончается воздушный бой.
Все чаще птицы с черными крестами
Горят, чадя, как рыжий смрадный факел,
И, начертав огнем и дымом символ смерти,
Вбивают в красный глинозем горящий крест, —
Они несут огромные потери,
Но лезут яростней еще и безрассудней,
Бомбя передовые ваши укрепленья,
Все батареи и, конечно, порт,
Особенно когда стоят там под разгрузкой
Прорвавшие блокаду корабли.
Над городом весь день разрывов грохот,
Казалось, грома непрерывные раскаты
Готовят страшную последнюю грозу,
А цель ее — сломить наш Севастополь
И, сокрушив его, стереть с лица земли.
И ясно вам уже по всем приметам:
Готовит враг последний, третий штурм.
31.05.42 г.
«Снаряды. Бомбы. Листовки. Немцы засыпают нас ими, стараясь то запугать,
то лаской взять. На горизонте, над городом дым».
Июнь принес еще одну утрату:
Был ранен тяжело осколком бомбы
Макаров Александр Иванович — ваш друг,
Он лучшим инженером был, его любили…
На следующий день он от гангрены умер.
Никто не верил в это, тяжела потеря
Для эскадрильи и для каждого из вас.
3.06.42 г.
«В течение дня сотни самолетов бомбят город. По-видимому, началась
подготовка к наступлению».
Враг все наглее и бомбит все чаще,
Все интенсивней и плотнее артобстрел.
На летном поле, словно лес, стволы — разрывы,
А между ними продирался трактор,
Пытаясь выровнять хоть узкую полоску
Для взлета истребителей и ИЛов.
Он будто в страшную игру играет,
Как Одиссей с безумным тем Циклопом,
Который ослеплен и бьет куда попало, —
В такой игре одна всего лишь ставка,
И эта ставка неизменна — жизнь.
И тут же, средь разрывов — рев моторов
Выруливавших к старту самолетов,
Которым предстоит сейчас воздушный бой
С огромной, ненасытной черной стаей,
Стремящейся скорее сбросить бомбы.
Им надо помешать бомбить прицельно,
А лучше — превратить в дымящий жирный факел,
Который взрывом поприветствует земля.
И каждый взлет — воздушная коррида,
Где кто-то землю кровью обагрит.
Хоть силы в воздухе давно уже не равны,
Но черных ассов наши ЯКи бьют.
Был сбит настырный «мессер» — «сто девятый»,
Надрывно заревев, он рухнул в море,
А летчик взят был в плен и плакал,
Дрожа от страха, бормотал: «Я — коммунист…»
5.06.42 г.
«Началось общее наступление. Весь день бомбят нашу линию обороны,
укрепления, Севастополь. Сотни самолетов бросают тысячи бомб всех калибров.
Техсостав работает бесстрашно».
Ну вот и грянула гроза, что долго зрела, —
Обрушился с небес и смертоносный дождь;
Тот, настоящий, выбивал фонтанчики из лужи,
А здесь — столбы вздымал скрежещущий металл.
Десятки тысяч бомб, шальных снарядов
На вас обрушивались ливнем день и ночь.
Стервятники сбивались в волчьи стаи,
Скрывая солнце, словно тучи саранчи,
Терзали эту изувеченную землю,
А за день тыщи полторы их пролетало,
И хоть немало их назад не возвращалось,
Но нескончаема была их череда.
Казалось, вся земля дрожит и стонет
От непрерывных яростных разрывов.
В горах и в море повторяло глухо эхо
Раскаты рукотворной дьявольской грозы.
11.06.42 г.
«Самолетов нашего полка осталось очень мало. Вчера вечером хоронили летчика
Лукьянова, сбитого в воздушном бою».
Ваш полк перебазировался снова,
Отсюда фронт — уже рукой подать.
Аэродром в Юхарной балке очень узкий,
Хоть капониры неплохие из бетона,
Но нет КП — лишь узкая траншея.
Впервые спал ты безопасно, в штольне,
Но было очень душно, жарко, сыро,
На воздухе опасно, но привольней.
Обстрел наносит здесь значительный урон,
И иногда горят от взрывов самолеты
И ваши, и работавшие здесь У-2.
Над Севастополем черно… За дымзавесу
Ты принял дым прожорливых пожарищ,
Сжирающих бессмертный белый город,
И «малая земля» терялась вся в дыму,
А в полночь он мерцал, как страшное кострище,
Тревожно полыхавшее в расстрелянной ночи.
12.06.42 г.
«Итак, эскадрилия закончила свою боевую работу. Сегодня подвел итоги.
Погибло четыре летчика и шесть самолетов. Остальной летный состав имеет ранения
и отправлен на Кавказ. Наши летчики сбили 10 самолетов противника».
Над вами «мессеры» кружат без перерыва;
Они, цепочкой растянувшись друг за другом,
Пикируют и, сбросив по одной лишь бомбе,
Уходят быстро на заход второй,
Чтоб эту карусель начать сначала.
От маяка опять ползет зловещий дым,
Так мог дымить лишь самолет горящий.
Бомбят их злей и яростней, чем прежде,
Особенно им ненавистны батареи,
Что «35-я», что «коломбина»
(Так в шутку называли все солдаты
Плавучую платформу для зениток),
И фрицы бомб на них, конечно, не жалели —
Пикируют по тридцать пять «лаптей» и бомбы
Бросают весом в тонну или выше.
15.06.42 г.
«Знаменательная дата. Мне исполнилось 30 лет. Воды нет, еды тоже нет —
одни сухари. Все водокачки выведены из строя. Зенитный огонь наших батарей
слабеет. Нет боеприпасов. В порту горит транспорт. Бороться с бомбардировщиками
нет сил. Истребителей мало, только для сопровождения ИЛ-2».
Сужает враг кольцо и ваши укрепленья
Долбит на узком фронте, словно дятел,
Чтобы потом взломать там оборону
И бросить силы все в очередной прорыв.
Фашисты в небе ходят безнаказно,
Спускаются почти что до земли,
Чтоб штольню поразить верней и склады,
И все-таки им это удается:
Продсклад взорвали, склад боеприпасов;
А ваши действия все больше стеснены —
Летаете лишь в сумерках и на рассвете,
Последние пытаясь самолеты сохранить.
Все те же «мессеры» и свист зловещий —
Над вашей головой встречаются снаряды,
Одни со свистом на маяк от фрицев,
Другие — нашей «тридцатьпятки» — по фашистам.
Вы отличали их по выстрелу и звуку,
Встречая присказкой: «Це — нам, а це — не нам».
19.06.42 г.
«С утра и до вечера над нашим аэродромом барражируют Ме-109, а в конце
барража приходит смена, они заходят на цель и с пикирования бросают 2-4 бомбы и
уходят домой».
Нет, не дают они вам передышки,
И в небе кто-то обязательно маячит,
И непременно просвистят с оттяжкой бомбы
Глиссандо с самой верхней ноты вниз,
И эти песни завершаются разрывом;
Однообразен, надоедлив их мотив,
Хоть к этой музыке давно уже привыкли,
Противно так же, как железом по стеклу.
Дабы пробить бетонные укрытья,
Бросают бомбы с реактивной тягой —
Они свистят еще сильнее и противней
И пробивают все-таки бетон.
22.06.42 г.
«Итак, ровно год войны, а конца ей не видно. Сегодня два самолета Ме-109
штурмовали аэродром «Херсонесский маяк», один — утром и один — вечером, оба
врезались в землю».
Опять бомбили в море «коломбину»,
И было видно попадание прямое,
Поскольку черный дым над ней вздымался,
Но по врагу огонь она вела.
Вся авиация уже на Херсонес вернулась.
В Юхарной балке находиться невозможно:
Фронт в километрах в двух, обстрел почти прицельный,
И много самолетов поврежденных.
25.06.42 г.
«Вечером приехал на «Херсонесский маяк». 6 ГАП уходит на Кавказ.
Самолеты сдали нам. Днем на машине ехать нельзя: обстреливают дороги и
«мессеры» гоняются почти за каждым человеком, не говоря уже о машине».
Ночь, как обычно, ты дежурил на КП:
Ваш полк теперь, шестому став заменой,
Руководит всей авиацией. Но в воздух
Вы поднимаетесь лишь только по ночам,
Чтоб подавить прожектора и батареи,
Прицельно бьющие по взлетной полосе.
Все это — только для того, чтоб обеспечить
Работу «дугласов» челночную, ночную;
Последнюю живую связь с «большой землей»
Они несут на уязвимых крыльях.
И каждой ночью под огнем привозят
Боеприпасы, письма и ржаные сухари,
А забирают раненых — их много
И с каждым днем становится все больше,
Как и убитых, — их хоронят ночью…
27.06.42 г.
«Сплошной гул и дым, настоящий ад. Бросают все, что угодно: рельсы,
колеса от тракторов, бочки, ведра и т. д. Сегодня передал все деньги жене через
Шабалина, а то все равно, мне кажется, не выбраться отсюда».
Вся Северная сторона уже у немцев,
И сразу стал обстрел мощнее и точней,
А ночью досаждает вам прожектор,
Что освещает все на взлетной полосе.
Из всех шестнадцати тех «дугласов», что ночью
Приходят к вам и раненых увозят,
Четыре улетают каждый раз пустыми.
Ты предлагал эвакуировать свободный,
Уже ненужный здесь технический состав:
Их очень много для десятка самолетов,
Но… нет приказа, говорят, а обстановка
Ясна для всех, ведь вы наверняка
Обречены здесь все почти остаться…
29.06.42 г.
«Интенсивность артогня временами очень высокая. В течение 20 минут на
аэродром падает до 450 снарядов. Обстреливают одновременно несколько батарей…
Почти все исправные самолеты улетели на Кавказ. Наша авиация кончает
работу».
Не по себе, когда, взглянув случайно
На Северную сторону, увидишь
Двенадцать вспышек сразу, все — в тебя,
И знаешь: это выстрелы орудий…
Спустя минуту — свист зловещий, вой
И взрывы, калечащие твердь аэродрома,
А там, на Северной, опять мигают вспышки…
Ежеминутно обрывают связь снаряды,
Но только лишь найдут обрыв связисты —
Очередной разрыв и провод перебит.
Покоя нет и южной светлой ночью:
Ночные хищники по паре прилетают,
Чтоб бросить по одной всего лишь бомбе
Для беспокойства, чтобы досадить.
30.06.42 г.
«…Сегодня ночью ездил на мотоцикле давать задачу в АЭ. Был сильный
артобстрел…»
Поездка под обстрелом — не для слабых,
Сначала было даже жутковато,
Но скорость, лязг и грохот мотоцикла
Глушили свист и вой снарядов,
И только взрывы были еще слышны,
Видны столбы огня, земли и дыма
На взлетной полосе, мерцавшей под луной.
И эта шумная езда на мотоцикле
По бездорожью, рытвинам, ухабам
Внезапно как-то успокоила тебя.
Но главное событье было позже:
В полтонны бомба разорвалась у КП,
И лишь пять метров отделяли вас от смерти,
Мелькнула мысль мгновенно: «Все, конец…»
От взрыва вылетели окна, двери, рамы,
От дыма, пыли стало душно и темно,
Взрывной волной тебя швырнуло на пол,
Ударив сильно балкою по голове…
Ты был контужен, но терпимо:
Гудела голова, огромная вскочила шишка,
Но кровь лишь показалась, запеклась,
И ухо левое вдруг стало деревянным,
А в правом раздавался только звон.
А в эту ночь исправным самолетам
Приказ — отбыть немедля на Кавказ.
Ты знал, что «дугласом» сегодня улетают
Лишь двадцать человек из вашего полка,
Кто первой очередью должен отправляться,
А завтра улетят, кто во вторую,
И только послезавтра — остальные.
Ты не рассчитывал попасть на первый «дуглас»,
А судя по огню и обстановке,
Других очередей уже не будет,
Поскольку — поздно, время истекло.
Себя ты к этому давно уже готовил,
Обдумывая, как добраться к партизанам.
Вам привезли белье и обмундированье,
Сказали, можно брать, кто сколько хочет…
Ну что ж, наверно, это было кстати:
Пришла пора надеть вам чистые рубахи…
Ты пару взял белья и носовой платок.
7. Последний самолет
1.07.42 г.
«Это произошло так быстро и неожиданно, что я и сейчас не могу
опомниться. Вчера вечером дежурил на КП. Я не успел прийти в себя от
разорвавшейся 500 кг бомбы, как мне приказали сдать дежурство, собрать вещи и
выехать на аэродром для отправки “дугласом” на Кавказ».
Не сразу ты поверил в это чудо,
Но, несмотря на замешательство такое,
Дежурство быстро сдал, собрал вещички
И на машине, вместе с остальными,
Кто должен был лететь, отправился на старт.
И было времени немного на прощание,
Кто оставался, грустен был и тих,
Немало было тех средь них, кто выпил,
А кое-кто уже был просто пьян.
В глазах у них — подавленность, отчаянье
И понимание: остались навсегда…
Тебе их было очень жаль, конечно,
И в чем-то чувствовал себя ты виноватым,
Но знал, что твой отъезд всего лишь случай
И может он тебя в любое время
Оставить здесь, все повернув назад.
Петлял, как заяц, грузовик среди воронок,
Пытаясь обмануть карающую руку;
Сжав кулаки до боли, каждый думал:
Хотя бы пронесло и не накрыло…
Снаряды пролетали очень низко,
Они, со свистом пронесясь над вами,
Вгрызались в землю жадно, исступленно
И, разметая взрывом воздух и пространство,
Вздымали столб огня, металла, камня…
И ровно в 23 вы прибыли на место,
Аэродром встречал тревожной суетой.
Ждала вас сцена: вздыблены подмостки,
Разыгран будет здесь трагический финал.
И декорации под стать — зловещи,
Суровы, в соответствии с сюжетом:
Ночь, поле, взрывы и всевидящий прожектор,
Что луч от Северной тянул сюда, как руку,
Нащупать здесь свою пытаясь жертву
И пригвоздить ее к земле снарядом.
Парализует белый луч и ослепляет,
Как взгляд бесстрастного наемного убийцы,
И вы стараетесь в него не попадать.
Все яростней и громче канонада,
Среди разноголосых ненасытных жерл
Вдруг застучали дятлами зенитки,
И ночь прошила вновь трассирующая нить…
А на мысу маяк шлет в бесконечность ночи
Мерцающий огонь, всем посылая «SOS».
И все вокруг визжит, взрывается, и глохнет,
И нагнетает страх под мертвенной луной.
Все были здесь, кто ожидал отправки;
Одни лежали на земле, чтоб избежать осколков,
Которые порой на бреющем полете
Косили все, что было над землей;
Но были те, что строились в колонну,
Чтоб на посадке в первых быть рядах.
На поле много тех, кто улетать не должен,
Но все-таки пришел: «А вдруг мне повезет?»
Да, никому здесь не хотелось оставаться,
А с каждым «дугласом» все менее надежд,
Но не один из них пока что не садился,
А вы должны на третьем улететь.
И нетерпенье ожидавших нарастало.
Среди других и раненые были,
Они невдалеке сидели и лежали —
В бинтах кровавых, сдерживая стоны;
Тут были те, кому не повезло сегодня
И кто надеялся на этот самолет.
Но вот и «дугласы» уже садятся,
И молят все, чтоб только не подбили…
На радость всем, благополучно сели,
И сразу ваш зашевелился муравейник:
Всем не терпелось поскорей покинуть землю,
Где столько довелось хлебнуть и испытать.
Ваш «дуглас» наконец невдалеке остановился,
В последний раз взревел мотор и стих.
И муравейник превратился в рой пчелиный,
Вдруг загудел и бросился к машине.
Так пчелы налетают на врага,
Который посягнул на мед, сокрытый в ульях,
Но командир у трапа круто осадил:
Сначала срочно разгрузить боеприпасы!
Живой цепочкой ящики перебросали,
С трудом дождавшись окончания разгрузки.
И наконец-то началась посадка,
Вернее, не посадка — дикий штурм…
И все, забыв про взрывы и осколки,
Пошли в последний «рукопашный бой»,
Где больше ценят глотку, локти, силу,
И кое-кто последним злоупотреблял.
Да, были те, кто лезли «на арапа»,
Забыв про честь свою, затаптывая совесть.
И воздух ночи потрясали, кроме взрывов,
Отчаяния крики, стоны, выстрелы и мат.
Но были и такие, кто пошел на хитрость:
Бинтами головы и руки обмотав,
Они кричали, требуя посадки
Вне очереди, но таких немного.
С подозреваемых бинты срывали смело
И били морду, как за это бьют везде,
Но кое-кто сумел-таки пробиться.
Чем меньше оставалось мест в машине,
Тем был ожесточенней и свирепей штурм;
И осаждала самолет уж не команда,
А страшная, полубезумная толпа;
И на нее уже не действуют приказы,
Ни уговоры, ни угрозы, ни стрельба.
Но все же раненых с трудом вы погрузили,
Они — лежачие, их раны кровоточат,
От боли стонут через стиснутые зубы.
Средь них был ваш Никифоров; все знали,
Что был он комиссаром эскадрильи.
От этих стонов, ругани и криков
Садящихся, от непрерывных взрывов
Ходила кругом голова, и все смешалось,
Слилось в кошмарную симфонию войны.
Все — нереально, страшно, но знакомо,
Как будто было это все когда-то,
И сам влиять на ход событий ты не можешь,
Бессилен их ускорить или изменить…
И безуспешно командир пытался
Порядок навести средь осаждавших,
Просил, кричал, грозил им пистолетом
И даже стал стрелять поверх голов —
Ничто не действовало на толпу безумных:
Неистребима в человеке жажда жизни.
Тогда, в отчаянье, спасая самолет,
Он запустил моторы и винта струёю
Отбросил всех боровшихся у трапа…
Срывало ветром с них измятые фуражки,
И пылью горькой забивало им глаза,
Но лишь на миг они опешили, застыли;
Как только тронулся ваш самолет, то сразу
Все кинулись за ним в каком-то иступленье,
Пытаясь тщетно уцепиться хоть за хвост…
Прибавил летчик газ, и все они отстали.
Вы дверку на ходу закрыв, на старт рулили,
Лавируя меж взрывов и воронок,
Пытаясь не попасть в коварный белый луч.
И, как на зло, вы между двух попали
Прожекторов, но наших и ослепли,
Не можете рулить, не видя старта…
Вот наконец и старт, и вы готовы к взлету,
Но совершающий посадку «дуглас»
Опять не позволяет вам взлететь…
Так трудно было от земли вам оторваться,
Она тянула вниз, как тонущий в пучину,
А время замерло — его сломался ход,
Ползли минуты загустевшими часами,
И все замедлено, как в том ночном кошмаре,
Когда пытаешься спастись и убежать,
Но — тщетно, ноги не хотят повиноваться…
Минуты вечностью казались всем, но вот
Вам дали наконец-то взлет… Разбег —
И, плавно оторвавшись от земли,
Цветущей взрывами — прощальными цветами,
Еще не веря в то, что совершилось,
Вы вознеслись над «малою землей».
8. Прощальный взгляд
Но воздух все-таки опаснее земли:
В любой момент снаряда жди на взлете,
И в этом главная была пока опасность;
Но вы взлетели, оторвались от планеты,
И всем хотелось бросить взгляд прощальный
На Херсонесский мыс, маяк, на Севастополь …
Прильнув к иллюминаторам, откинув шторки,
Прижавшись лбами к запотевшему стеклу,
Вы с жадностью запоминали панораму,
Что вам открылась с птичьего полета,
И с удивленьем странным узнавали
Оставленную дорогую землю,
Израненную, политою вашей кровью,
Под бледною луной стонавшую от взрывов,
Где на мысу торчал безмолвным обелиском
Все тот же гордый, только маленький маяк.
Показывали час неповоротливые стрелки,
Набрал ваш «дуглас» быстро высоту
И сделал первый разворот над морем,
Чтоб в море лечь на точный курс. И сразу
Земля внизу сползла и накренилась,
А с ней замедленно кренился и маяк.
Его на миг лишь выхватил прожектор
Из темноты, пронзенной жадным взглядом;
Но он и падая свой посылал сигнал —
Настойчивый, тревожный и прощальный.
Прожектор вскоре упустил маяк. Внезапно
В тревожной темноте его вершина озарилась
Огромной вспышкой: от прямого попадания
Взорвался газ ацетилен в приборах
И полыхнуло голубое пламя.
Но вскоре снова погрузилось все во мрак.
Вы с грустью осознали, что маяк
Погиб, но, как солдат, живым не сдался.
На севере мерцал в ночи немым кострищем
В руинах тлеющий, сожженный Севастополь…
«Прощай, наш город — стойкий воин,
Ты сделал все, что только смог,
Но ратный подвиг твой наверняка оценят
Потомки наши — наши дети, внуки…»
Так были скорбны ваши мысли при прощанье,
Что все на миг и об опасности забыли,
Но рано было праздновать победу:
Хоть полевые батареи не достанут,
Но может сбить еще фашистская зенитка
Иль встретить в облаках ночной пират.
Последнее, конечно, мало вероятно…
Но через несколько томительных минут,
Пробив сплошные облака, ваш «дуглас»
Уходит дальше в море, курсом на восток.
«Прощай, мыс Херсонес, прости нам это бегство…».
9. «Большая земля»
1.07.42 г.
«Летим на высоте 1500 метров. Внизу залитые лунным светом облака, через
отдельные разрывы изредка поблескивает море. Мы далеко от вражеских берегов.
Чувствуется, как все облегченно вздохнули…»
Ну, вот и начались несмелые беседы
Вполголоса, как по команде — закурили…
Спать не хотелось, и все чаще
Смотрели на часы, выглядывали в окна,
Чтобы не пропустить «большую землю».
Примерно после взлета через час
Заговорили громче, кто-то закричал:
«Земля, земля! Земля большая!»
На разные лады вы повторяли
Два эти незатейливые слова,
И лица радостью у всех светились,
Готовы были вы расцеловать друг друга:
Еще бы, многие «большой земли»
Не видели побольше, чем полгода.
Внизу река Кубань ползла змеею,
Сверкая чешуёй при лунном свете,
А средь полей привольных и садов
Раскинулись богатые станицы.
За Краснодаром «дуглас» стал снижаться,
Ты слышал, летчики уже убрали газ,
А это значит, что заходят на посадку.
Включив посадочные фары, плавно сели
На бархатистый, как ковер, аэродром.
И сразу раненых забрали санитары,
А вас отправили в ближайшую станицу.
В станице Кореновской было тихо,
Лишь аромат цветов тревожил ваши души,
Давно отвыкшие от мирной жизни.
Вас на ночлег устроили в саду,
Где бросили поверх травы брезент широкий,
На нем удобно все смогли расположиться.
И, несмотря на поздний этот час,
Одни беседовали меж собою оживленно,
А кое-кто решил и закусить,
Как камень, твердыми своими сухарями.
Никто не мог заснуть: покоя не давали
Вам впечатленья — Севастополь, перелет
И размышления о тех, кто там остался…
Ты на спине лежал, раскинув руки,
Смотрел на небо, где мерцали звезды…
И лишь теперь почувствовал, насколько
Устал… И если бы тогда вдруг приказали
Встать и пройти хотя бы сотню метров,
Ты все равно не смог бы это сделать.
Здесь даже думать не хотелось, но все мысли
Помимо воли как-то сами приходили,
И все равно не мог ты осознать,
Что фронт остался там, а ты вот здесь,
Где запахи цветов и тишина немая.
А несколько часов назад ты слышал
Противный визг снарядов, бомб и взрывы,
Которым не было конца и края.
Там тысячи частиц каленого металла
Могли в мгновенье жизнь любого оборвать.
Да, нервная система не привыкла
К такой давящей, безмятежной тишине,
Она была настроена по-боевому
И даже на малейший звук давала
Ответную реакцию — подергиванье мышц.
Перед глазами все еще стояли
Руины, трупы, черный дым пожарищ,
А в воздухе горящий самолет;
И этот запах пороха, железа, гари
Не заглушили даже запахи цветов.
Но постепенно оживала память —
Всплывало детство, хата над Днепром…
Родители… А живы ли? Они у немцев…
А вот и школа… Служба… Дети и жена…
Они недалеко здесь были — на Кавказе.
О, как хотелось бы их всех увидеть...
Когда вся жизнь, как кинолента, пролетела,
В конце опять возник немой вопрос:
А как же те, что там вчера остались?
Они вернутся? Может быть… Но как?
И лишь когда окрасился восток зарею,
Овеянный предутренней прохладой,
Ты улыбнулся песне соловьиной
И крепко,
в первый раз за много дней,
уснул.
5.07.42 г.
«Прибыли на лодках и катерах несколько человек, в том числе Лысиков и
Груздев».
8.07.42 г.
«Да! Видно, уже больше никто не вернется из Севастополя. Оказывается, мы
улетели последними».
10. «Прошло почти что шестьдесят…»
Отец, спасибо, что ты все же выжил
И что с войны весь в орденах вернулся,
Что детство нам с сестрою подарил
И мне позволила судьба тобой гордиться.
А что другие? Те, отцов которых
Из ада не унес последний самолет?
Не дай Бог никому сиротской доли,
Но их отцов судьба была страшней;
На гибель были брошены здесь тыщи,
И участь их была предрешена:
Кому-то суждено погибнуть в рукопашном,
Кому-то — от своей, последней пули,
А кто-то бросился вниз головой с обрыва,
Найдя в прибое, среди скал, свою могилу;
Но большинство прошло распятье пленом,
А после этого — «проверку» Воркутой.
Не счесть забытых, безымянных погребений —
Тех бугорков, отмеченных камнями,
Засеявших обильно этот мыс.
И нет у них наград, и нет имен и званий;
А ты не обделен наградами, я знаю:
И «Звезды красные», и «Знамя» есть, и «Ленин»,
Но средь других наград была тебе дороже
«За оборону Севастополя» медаль.
У края поля взлетной полосы безлюдной
Заметен темной зелени прекрасный остров,
Ведет аллея кипарисов, темной туи
К плите и обелиску вечной славы,
Где перечислены полки и эскадрильи,
Что бились в небе, защищая Севастополь.
Указан полк и твой — девятый,
Который защищал мыс Херсонес.
Ты был в полку обычным капитаном
И делал честно трудную работу,
Хоть воевал не в небе — на земле;
Но смерть не раз с тобой играла в прятки
И только через двадцать лет настигла,
Припомнив данные войной отсрочки.
На восемь лет теперь тебя я старше,
Но пред тобой по-прежнему мальчишка,
Я пережил твой возраст — не тебя,
И увидал войну твоим я взглядом.
Не утешает, что здесь повторилась
Трагедия потом, в сорок четвертом,
Теперь — для немцев, как бы им в отмщенье.
Лежат здесь вперемежку все, не разобраться,
Где кости недругов, а где — своих…
Следы войны уходят — заросли траншеи,
Нас не пугают взорванные ДОТы,
Но все ж о прошлом нам напоминает
Запекшийся, как кровь, все тот же краснозем.
Все тленно, неизменно лишь пространство,
Его не могут уничтожить войны —
Все то же небо звонкое осталось,
Бездонное, бескрайнее, густое;
Простор степи, усыпанной железом,
Порос полынью, как и прежде, чебрецом.
Над ним синеет полоса морская,
Прибой по-прежнему штурмует башню,
Что возродилась, словно птица Феникс.
Неистребим маяк, как наше море,
И неразрывно неразлучен с ним.
Пусть все изменится на мысе Херсонесском,
Но неизменными останутся всегда
Седая степь,
безоблачное небо,
Безбрежность моря,
свежий ветер
и маяк!
В. Фесенко
Песни:
Легендарный Севастополь
(официальный гимн г. Севастополя)
Музыка: В. Мурадели
Ты лети, крылатый ветер,
Над морями, над землей,
Расскажи ты всем на свете
Про любимый город мой.
Всем на свете ты поведай,
Как на крымских берегах
Воевали наши деды
И прославили в боях
Легендарный Севастополь,
Неприступный для врагов.
Севастополь,
Севастополь —
Гордость русских моряков!
Здесь мы в бой, святой и правый,
Шли за Родину свою,
И твою былую славу
Мы умножили в бою.
Скинув черные бушлаты,
Черноморцы в дни войны
Здесь на танки шли с гранатой,
Шли на смерть твои сыны,
Легендарный Севастополь,
Неприступный для врагов.
Севастополь,
Севастополь —
Гордость русских моряков!
Если из-за океана
К нам враги придут с мечом,
Встретим мы гостей названых
Истребительным огнём:
Знает вся страна родная,
Что не дремлют корабли,
И надежно охраняет
Берега родной земли
Легендарный Севастополь,
Неприступный для врагов.
Севастополь,
Севастополь —
Гордость русских моряков!
П. Градов
Севастопольский вальс
Музыка: К. Листов
Тихо плещет волна,
Ярко светит луна,
Мы вдоль берега моря идём
И поём,
И поём,
И шумит над головой
Сад осеннею листвой.
Севастопольский вальс,
Золотые деньки,
Нам светили в пути не раз
Вдалеке маяки.
Севастопольский вальс
Помнят все моряки,
Разве можно забыть мне вас,
Золотые деньки?
На Малахов курган
Опустился туман.
В эту ночь вы на пристань пришли
Проводить
Корабли.
И с тех пор в краю любом
Вспоминал я милый дом.
Севастопольский вальс,
Золотые деньки,
Мне светили в пути не раз
Ваших глаз огоньки.
Разве можно забыть мне вас,
Золотые деньки?
Мы вернулись домой
В Севастополь родной,
Вновь, как прежде, каштаны в цвету,
И опять
Я вас жду...
Вдоль бульваров мы идём
И, как в юности, поём.
Севастопольский вальс,
Золотые деньки,
Мне светили в пути не раз
Ваших глаз огоньки.
Севастопольский вальс
Помнят все моряки.
Разве можно забыть мне вас,
Золотые деньки!
Г. Рублев
Заветный камень
Музыка: Б. Мокроусов
Холодные волны вздымает лавиной
Широкое Чёрное море.
Последний матрос Севастополь покинул,
Уходит он, с волнами споря.
И грозный солёный бушующий вал
О шлюпку волну за волной разбивал.
В туманной дали
Не видно земли.
Ушли далеко корабли.
Друзья-моряки подобрали героя,
Кипела волна штормовая.
Он камень сжимал посиневшей рукою
И тихо сказал, умирая:
«Когда покидал я родимый утёс,
С собою кусочек гранита унёс.
Затем, чтоб вдали
От крымской земли
О ней мы забыть не могли.
Кто камень возьмёт, тот пускай поклянётся,
Что с честью носить его будет.
Он первым в любимую бухту вернётся
И клятвы своей не забудет!
Тот камень заветный и ночью и днём
Матросское сердце сжигает огнём…
Пусть свято хранит
Мой камень гранит:
Он русскою кровью омыт!»
Сквозь бури и штормы прошел этот камень,
И стал он на место достойно.
Знакомая чайка взмахнула крылами,
И сердце забилось спокойно.
Взошёл на утёс
Черноморский матрос,
Кто Родине новую славу принёс.
И в мирной дали
Идут корабли
Под солнцем родимой земли.
А. Жаров
Мой Севастополь
Музыка: Н. Богословский
Исп.: ВИА «Пламя»
Гордость морей, судьбы людей
Звёздные тропы.
Славу морей и кораблей
Свято храним.
На берегу с вешней волной
Шепчется тополь.
Снова весну встретишь свою
Ты молодым.
А кто в бессмертии, значит прощайте…
И бескозырку снимает земля.
Память хранят камни твои,
Мой Севастополь.
Город-герой, город-матрос,
Город-солдат.
Море скажи, где рубежи
Жизни и смерти
Наша судьба — это борьба
Сердца привал.
Тот, кто ушел, в песне придёт,
В песню поверьте
Тот, кто ушел, в песне твоей
Снова с тобой.
А кто в бессмертии, значит прощайте…
И бескозырку снимает земля.
Память хранят камни твои,
Мой Севастополь.
Город-герой, город-матрос,
Город-солдат.
А. Поперечный
Родной Севастополь
Музыка: В. Макаров
Эх, Чёрное море,
Широкое море,
Родной Севастополь —
Любовь моряка.
Заря засияла над Крымской землею,
Над морем рассеялся сумрак ночной.
Белеет на взгорье, над синей волною,
Краса Черноморья, наш город-герой.
Лазурные бухты,
Жемчужные волны,
Высокий, далекий огонь маяка.
Эх, Чёрное море,
Широкое море,
Родной Севастополь —
Любовь моряка.
Здесь кровью святою омыты утесы,
Здесь славой овеян бетон батарей,
Здесь курс на бессмертье держали матросы
В боях за свободу Отчизны своей.
Лазурные бухты,
Жемчужные волны,
Высокий, далекий огонь маяка.
Эх, Чёрное море,
Широкое море,
Родной Севастополь —
Любовь моряка.
Идут корабли в черноморском просторе,
Матросская песня над бухтой звенит, —
Ты наше навеки, широкое море,
Свободу твою черноморец хранит.
Эх, Чёрное море,
Широкое море,
Родной Севастополь —
Любовь моряка.
С. Алымов
Маки
Музыка: Ю. Антонов
На Федюнинских холмах тишина,
Над Малаховым курганом сны,
Словно не было войны, но война
Похоронена на дне тишины.
И, казалось бы, всему вышел срок,
Тридцать лет менялась в море вода,
А как выйдешь, как шагнёшь за порог —
И от маков не уйти никуда.
Маки, маки, красные маки,
горькая память земли,
Неужели вам снятся атаки,
Неужели вам снятся атаки
Тех, кто с этих холмов не пришли?
Над Сапун-горой цветут тополя,
Над Сапун-горой летят журавли,
Но плывут из края в край по полям
Эти маки, маки — совесть земли.
И казалось бы, ну что в том за страсть —
Тридцать лет они пылают в траве,
Ах как хочется в те травы упасть,
В красных маках полежать на земле.
Маки, маки, красные маки,
горькая память земли,
Неужели вам снятся атаки,
Неужели вам снятся атаки
Тех, кто с этих холмов не пришли?
Г. Поженян
Песня о Севастополе
Музыка: Е. Крылатов
Исп.: Ю. Богатиков
Тот, кто не бывал в Севастополе,
Тот так мало в жизни видал...
Здесь у нас всегда море тёплое,
Здесь до неба вышиной девятый вал.
Кружат над водой чайки быстрые,
Ветер озорной бьётся в грудь,
Девушки глядят с Графской пристани,
Как уходят бескозырки в дальний путь.
Над водою синею город любимый,
Мы с собою в плаванье его зовём,
И над Россиею, над всею Россией
Плывёт наш город белым кораблём.
Тот, кто не бывал в Севастополе,
Горсть его земли не держал,
Не услышит, как ещё стонет в нём
До сих пор не остывающий металл.
Не забыл огни и пожарища
Славный наш Малахов курган,
Не забыл погибших товарищей
Поседевший в сорок первом капитан.
Тот, кто не бывал в Севастополе,
Тот так мало в жизни видал...
Навсегда к нему пришвартован я,
Он моей души призванье, мой причал.
Здесь прошли мои годы юные,
Здесь я полюбил корабли,
И всегда в походе я думаю
О тебе, мой город солнца и любви.
Над водою синею город любимый,
Мы с собою в плаванье его зовём,
И над Россиею, над всею Россией
Плывёт наш город белым кораблём.
И. Резник
Песня Любаши («Севастопольский вальс»)
Музыка: К. Листов
Девушки-бойцы, что с вами сталось?
Так ли и у вас, как у меня,
В памяти нетронутым осталось
Море непогасшего огня?
Разве забудем
Грохот орудий,
Пламя, и жажду, и зной?
В схватке жестокой
Жил Севастополь,
Город мой, город родной...
Где вы, девчата,
Сёстры-солдаты,
Сколько вас пало в бою?
Вспомним же вместе
В горестной песне
Грозную юность свою!
Девушки-матросы и старшины,
Помню, вы с бойцами наравне
Брали неприступные вершины,
Погибали в яростном огне.
Гонят усталость,
Сил не осталось —
Девушка тащит бойца.
Танки грохочут...
«Тише, браточек,
Будем стоять до конца!»
Так мы стояли,
Сердце сжимали,
Чтоб никому не узнать —
Как мы мечтали,
Как мы страдали,
Как мы умели молчать!
Е. Гальперина, Ю. Анненков
Севастополь — песня моя
Музыка: Б. Миронов
Ты синий и белый,
Ты словно тельняшка матроса,
Ты молод, как песня,
Тебя не состарят века.
И маки у моря
Пылают в предутренних росах,
И светит влюблённым огонь маяка.
Мой берег надежды
В сердце навечно
Ты у меня.
Ты — гордый и нежный,
Севастополь, — песня моя!
Уходим в походы
И в дальние рейсы уходим,
Но в трудных дорогах
В чужой незнакомой стране
Мы в думах невольно
Опять по Приморскому бродим,
И Графскую пристань мы видим во сне.
И счастья, и горя
Ты столько познал, Севастополь.
Иному б хватило на тысячи, тысячи лет.
К седым обелискам
Восходят скалистые тропы,
Над бухтой встаёт золотистый рассвет.
Мой берег надежды
В сердце навечно
Ты у меня.
Ты — гордый и нежный,
Севастополь, — песня моя!
Б. Эскин
На ветвях израненного тополя
(из к/ф «Иван Никулин — русский матрос»)
Музыка: С. Потоцкий
Исп.: Б. Чирков
На ветвях израненного тополя
Теплое дыханье ветерка.
Над пустынным рейдом Севастополя
Ни серпа луны, ни огонька.
В эту ночь кварталами спалёнными,
Рассекая грудью мрак ночной,
Шел моряк, прощаясь с бастионами,
С мертвой корабельной стороной.
Шел моряк над бухтами унылыми,
Где душе все камушки милы.
На кладбище старом над могилами
Конвоиры вскинули стволы.
Он стоял. Тельняшка полосатая
Пятнами густыми запеклась.
Он сказал: «Повоевал богато я,
С чёрной вашей сворой бился всласть».
На ветвях израненного тополя
Теплое дыханье ветерка.
Над пустынным рейдом Севастополя
Ни серпа луны, ни огонька.
А. Сурков
Севастопольские бастионы
(из к/ф «Море в огне»)
Музыка: В. Баснер
Исп.: В. Трошин
Вы стоите в веках
На высоких холмах,
Вы, как в давние дни, непреклонны.
О грозе и войне
Расскажите вы мне,
Севастопольские бастионы.
Как взлетавшие ввысь,
Здесь снаряды рвались,
Как здесь солнце горело в зените,
Как пылала тогда
В Чёрном море вода,
Расскажите вы мне, расскажите.
Как, тверды и крепки,
Шли на штурм моряки,
Шли, взрывчаткой себя опоясав.
И как вместо свинца
В бой бросали сердца,
Если не было боеприпасов.
Расскажите о том,
Как в окопе одном
Были здесь бескозырки и каски,
Как в сверкании гроз
Здесь солдат и матрос
Смерть и славу делили по-братски.
М. Матусовский
Севастопольские улицы вечерние
Музыка: Л. Розен
Исп.: Н. Зазнобина
Севастопольские улицы вечерние,
В окнах светятся уютно огоньки,
И горят над севастопольскими скверами
Фонари, как золотые маяки.
Я хожу-брожу по улице Нахимова,
Вдоль Большой Морской красавицы иду,
Никогда тебя, мой город, не покину я,
Где ещё такой же город я найду?
К Панораме поднимусь порой вечернею,
Весь откроется красавец-город мне,
И увижу, как огни далекой Северной
Шлют привет свой Корабельной стороне.
Улыбнется мне огнями бухта Южная,
Инкерманские огни мелькнут вдали,
А на рейде семафорами жемчужными
Разговор ведут вечерний корабли.
Севастопольские улицы вечерние,
В окнах светятся уютно огоньки,
И горят над севастопольскими скверами
Фонари, как золотые маяки.
А. Красовский
Севастопольский маяк
Музыка: З. Компанеец
Прилетает ветер тёплый,
К пирсу ластится волна,
Надевает Севастополь
Боевые ордена.
Вспоминает Севастополь,
Что из сердца не ушло?
Как огня девятым валом
Горизонт заволокло.
А над морем, морем Чёрным
Сквозь туман и через мрак,
Светит ярко, светит зорко
Маяк, мирный маяк,
Севастопольский маяк.
Сколько раз он одевался
В дым-туман пороховой.
Ранен был, но возвращался
Вновь на пост свой боевой.
И дыхание Победы
Раньше всех к нему пришло:
То был год сорок четвертый.
Май, девятое число.
Встали с криками «полундра»
Пехотинец и моряк.
Бой всю ночь кипел, а утром
Вместе с тьмою сгинул мрак,
Всё исполнил Севастополь,
Что положено судьбой,
Чтоб вовеки не вернулся
Дым-туман пороховой.
Вырос город на руинах
Бастионов и жилья,
И красивого такого
Никогда не видел я.
Прилетает ветер тёплый,
К пирсу ластится волна,
Блещут рядом с боевыми
Трудовые ордена.
А над морем, морем Чёрным
Сквозь туман и через мрак,
Светит ярко, светит зорко
Маяк, мирный маяк,
Севастопольский маяк.
М. Владимов
Севастопольские розы
Музыка: А. Саенко и Д. Ткаченко
Севастопольские розы,
Розы, пахнущие морем.
В них непролитые слезы,
В них дыхание героев.
Распаленные кварталы
Вдаль завесою летели,
И пылали розы ало,
Не найти бутонов белых…
Севастопольские розы,
Розы, пахнущие морем.
В них непролитые слезы,
В них войны минувшей горе.
И когда боец устало
Припадал к земле Российской,
Роза алая шептала:
«Встань и выстой!
Встань и выстой!»
Севастопольские розы,
Розы, пахнущие морем.
Дарят девушкам матросы
Вновь у пенного прибоя.
Мимо розовых бутонов
Вечерами бродят пары,
И вздыхает море сонно
У Приморского бульвара.
Севастопольские розы,
Розы, пахнущие морем.
И предутренние росы,
В них дыхание героев.
В. Шерешев
Огни Инкерманского створа
Музыка: К. Листов
Стоит Севастополь — наш город-герой,
Столица и родина флота.
Споем же о том, как военной порой
Сражалась морская пехота.
Мы песню споем о матросах-бойцах,
Погибших за солнечный город,
О том, как не гасли в матросских сердцах
Огни Инкерманского створа.
Морской наш прославленный флаг
Хранит черноморский моряк
В труде, в бою,
Как честь свою!
Когда возвращались домой моряки
В свой город, на берег желанный,
Призывно горели друзья-маяки
На белых камнях Инкермана.
По этим огням мы входили на рейд
По бухте привычным дозором,
Высоко сияли на этой горе
Огни Инкерманского створа.
Морской наш прославленный флаг
Хранит черноморский моряк
В труде, в бою,
Как честь свою!
В. Малков
Сапун-гора
Музыка: Б. Боголепов
Высокий памятник стоит,
К нему ведет тропа крутая.
Здесь севастопольцы дрались,
Врагов в сраженьях побеждая.
Гремело грозное «Ура!»,
Шумело море в час прибоя...
Сапун-гора, Сапун-гора,
Как много связано с тобою.
Шли батальоны и полки,
Сметая вражеские дзоты,
Вперед к просторам голубым
Рвались бойцы морской пехоты.
За счастье Родины своей
Герои жизни не щадили,
И ратным подвигом своим
Любовь народа заслужили.
И, если враг пойдет войной
На землю, землю трудовую,
Мы гнев обрушим боевой
И нашу силу боевую!
Под стягом Родины своей
Пройдем мы все моря и реки,
И поджигателей войны
С лица земли сметем навеки!
А. Сальников
Взойди по каменным ступеням
Музыка: Ю. Слонов
Взойди по каменным ступеням,
Туда, где ветер с лету бьёт,
Откуда в море смотрит Ленин
На Севастополь и на флот.
Взойди, окинь широким взглядом
Проспекты, рейды, берега, —
И словно сразу встанут рядом
С тобою годы и века,
С тобою годы и века.
Казарский, боем опалённый,
Здесь флоту славу подарил,
И город свой непобеждённый
Нахимов молча обходил.
Мы в новый век железным строем
Шли на фашистов, будто шквал,
И каждый воин стал героем,
И город весь Героем стал.
Здесь, дважды славой озарённый,
У черноморских синих вод
Сегодня флот Краснознамённый
В свой океанский путь идёт.
И взгляд матросов неизменен,
А сердце отдано волнам…
И смотрит штурман века — Ленин,
И смотрит штурман века — Ленин
И путь указывает нам!
Н. Флёров
Севастополь останется русским
Музыка: А. Городницкий
Пахнет дымом от павших знамён,
Мало проку от битвы жестокой.
Сдан последний вчера бастион,
И вступают враги в Севастополь.
И израненный молвит солдат,
Спотыкаясь на каменном спуске:
— Этот город вернётся назад —
Севастополь останется русским!
Над кормою приспущенный флаг,
В небе мессеров хищные стаи.
Вдаль уходит последний моряк,
Корабельную бухту оставив,
И твердит он, смотря на закат,
И на берег покинутый, узкий:
— Этот город вернётся назад —
Севастополь останется русским!
Что сулит наступающий год?
Снова небо туманное мглисто.
Я ступаю в последний вельбот,
Покидающий Графскую пристань,
И шепчу я, прищурив глаза,
Не скрывая непрошеной грусти:
— Этот город вернётся назад —
Севастополь останется русским!
А. Городницкий
Возвратятся домой корабли
Музыка: И. Шамо
Далеко за кормой,
За седой пеленой
Затерялся в тумане огонь маяка,
Но и в этой дали
Свет родимой земли
Не погаснет в душе моряка.
Где б ни выпало плыть,
Разве можно забыть,
Дорогая земля, дни и ночи твои!
Где хмельною весной
Над тобой, надо мной
Озорные поют соловьи...
Волны грозно шумят,
Мачты глухо скрипят,
Только чудятся звёзды родные вдали.
Через весь океан
Сквозь любой ураган
Возвратятся домой корабли!
В. Карпенко
Слава Севастополя
Музыка: А. Трушин
Исп.: А. Шалунов
Здесь море всегда начиналось с небес,
Здесь неба на каждого вдоволь…
Здесь древнюю славой покрыт Херсонес,
А ныне — герой Севастополь.
Наполнил России Господь паруса,
Плыви, Севастополь, в века величаво!
Пусть скалы навечно стоят на часах
Святой Севастопольской славы.
Где место, чтоб нам не стоять на костях?
Где кровью земля не полита?
Идет перекличка в погибших частях,
Чтоб память была не убита.
Солдаты — под землю, фрегаты — на дно,
Здесь все умирали достойно,
И гордость, как море — волна за волной,
И чаек прощальные стоны.
На рейде напомнят тебе корабли —
Солдатским пропитаны прахом
Две высшие точки российской земли —
Мамаев курган и Малахов.
Наполнил России Господь паруса,
Плыви, Севастополь, в века величаво!
Пусть скалы навечно стоят на часах
Святой Севастопольской славы.
Д. Дарин
Севастополь
Музыка: А. Миньков (Маршал)
А за кормой — такая тишина,
Уснуло море перед самым боем;
Лишь полная безбрежная луна
Командует задумчивым прибоем.
А кубриках кому-то не до сна:
Кому-то снится мать, родная хата,
Кому — детишки, ну а мне — война,
Да Ирка из шестого медсанбата!
Как сладок, вот бы остаться в нём!
Сон для матроса — лучше, чем награда,
Но громко боцман прохрипел: «Подъём!»,
Подъём из рая снов к вершинам ада!
И вот уже сурово командир
Кричит: «Вперёд!», и «Наше дело свято!»,
Идём на берег, вверх на ориентир,
Зажав зубами ленты, сняв бушлаты
И нам плевать на «мессершмиттов» вой,
Горящих танков въедливую копоть,
Там за моей и за твоей спиной —
Великий русский город Севастополь!
Братва, полундра! Нас не удержать
Зловещим дзотам и свистящим минам:
Мы эту нечисть будем рвать и гнать,
До логова, до самого Берлина!
И знаем мы, что смерти больше нет,
Что с нами — Бог, и в правде — наша сила,
А на востоке плавится рассвет,
Встаёт с колен великая Россия!
А. Миньков (Маршал), А. Ломинов
Черное море
Музыка: Д. Шостакович
Черное море шумит за кормой
Плещет и слева и справа.
Черное море играет волной
Здесь родилась наша слава
Здесь Ушаков черноморцев водил
В бой под Андреевским флагом.
По батареям Нахимов ходил,
Там, где маячит Малахов.
Море побед — колыбель смельчаков,
Славное Черное море.
Здесь Севастополь — любовь моряков
Высится в синем просторе.
Блещет с бортов боевых кораблей
Гордых имен позолота.
Жизни дороже героям морей
Честь Черноморского флота.
Черное море, родная вода,
Вольная доля морская.
Черное море, ты будешь всегда
Мирным от края до края.
Море побед — колыбель смельчаков,
Славное Черное море.
Здесь Севастополь — любовь моряков
Высится в синем просторе.
В дальних походах от Крымской земли,
Где реет над мачтой крыло альбатроса,
Мы видим маяк и вблизи и вдали,
Наш Парус и штык на вершине утеса.
А чайки кричат и кричат за кормой
И словно зовут в Херсонесский акрополь,
На родину будто зовут нас домой,
На Черное море в родной Севастополь.
Море побед — колыбель смельчаков,
Славное Черное море.
Здесь Севастополь — любовь моряков
Высится в синем просторе.
С. Алымов и К. Платонов
Севастополь — мой город родной!
Музыка: А. Новичков
Поднимается солнце над скалами,
Разгоняя белёсый туман...
Затихают гудки над причалами,
Оживает Малахов курган.
Здравствуй, майское утро, весеннее,
Здравствуй, море, с зелёной волной!
Здравствуй, славная улица Ленина —
Севастополь — мой город родной,
Севастополь — мой город родной!
Здесь мальчишками бегали с книжками,
Здесь встречались у школьных ворот.
Здесь услышали первые выстрелы,
Уходили отсюда на фронт...
И в годину суровую, чёрную
Мы тебя отстояли стеной!
Гордость флота, земля непокорная —
Севастополь — мой город родной!
Севастополь — мой город родной!
По душе мне краса твоя новая,
По душе твой характер морской —
Черноморская крепость суровая —
Севастополь — мой город родной!
Здравствуй, майское утро, весеннее,
Здравствуй, море, с зелёной волной!
Здравствуй, славная улица Ленина —
Севастополь — мой город родной,
Севастополь — мой город родной!
А. Новичков
Севастополь
Музыка: Е. Кемеровский
Ворота Крыма отворю
И в Севастополь загляну
И аромат морской вздохну душою.
Сапун-гору я посещу
И по Малашке поброжу
И кораблям всем помашу рукою.
Здесь до Стамбула пять минут,
И волны о подлодки бьют
И с ним я главной поделюсь мечтою —
Чтоб только мир и благодать,
И нам не надо воевать,
А надо рюмки подымать за нас с тобою.
По морю, по морю, по морю
Я в Севастополь снова забреду.
По морю, по морю, по морю
И встречу с ним я в сердце сберегу.
По Графской пристани пройдусь,
Нахиму низко поклонюсь,
За то, что не позорил чести флота.
Не зря отдали жизнь свою
Ребята в страшную войну —
Матросы, офицеры и пехота.
Я этим городом горжусь,
Сюда не раз еще вернусь
И по Большой Морской я погуляю.
Мы в этот город влюблены
И будем мы ему верны,
Я счастью и любви ему желаю.
По морю, по морю, по морю
Я в Севастополь снова забреду.
По морю, по морю, по морю
И встречу с ним я в сердце сберегу.
Е. Кемеровский
Наш Севастополь
Музыка: Г. Някин
Ты — слава и гордость России,
Ты — память на все времена.
Здесь клятву стране приносили,
Не раз здесь гремело «Ура!».
Мы любим тебя, Севастополь —
Форпост нашей славы морской.
Спасибо тебе, Севастополь,
За мир на Земле и покой.
Мы любим тебя, Севастополь,
Ты — город с прекрасной судьбой.
Живи, процветай, Севастополь!
Россия гордится тобой.
Князь русский — святой наш — Владимир,
Впервые здесь Русь окрестил.
Сюда полководец Суворов
Впервые полкИ приводил.
Здесь графская пристань встречала
Почётных гостей и друзей.
На битву с врагом провожала
Эскадры своих кораблей.
Здесь наш флотоводец Нахимов —
Имея талант, божий дар —
Эскадры чужие топил он,
То помнит Приморский бульвар.
Россию навеки прославил
Святой адмирал Ушаков.
Потомкам в наследство оставил
Крым, море — мечту моряков.
Мы любим тебя, Севастополь —
Форпост нашей славы морской.
Спасибо тебе, Севастополь,
За мир на Земле и покой.
Мы любим тебя, Севастополь,
Ты — город с прекрасной судьбой.
Живи, процветай, Севастополь!
Россия гордится тобой.
В суровом году — сорок первом —
Нагрянула вновь к нам беда.
И город, любимый наш, первым
Опять испытала война.
В весенние дни первомая
Сапун расцветает (гора).
Девятое — дата святая —
Вновь слышим: «Победа! Ура!»
Мы любим тебя, Севастополь —
Форпост нашей славы морской.
Спасибо тебе, Севастополь,
За мир на Земле и покой.
Мы любим тебя, Севастополь,
Ты — город с прекрасной судьбой.
Живи, процветай, Севастополь!
Россия гордится тобой.
Россия гордится тобой.
Г. Някин
Об обороне Севастополя
читайте
«Мы стоим здесь до конца!» К 80-летию начала обороны Севастополя
Комментариев нет
Отправить комментарий