Жизнь и подвиг Алексея Маресьева: Стихотворения и песни

Сегодня, 20 мая, день рождения легендарного Героя Советского Союза Алексея Маресьева, ставшего примером огромного мужества и патриотизма советских людей в годы войны. Во время Великой Отечественной войны немало советских летчиков совершали боевые вылеты без ног или рук, но именно Маресьев стал самым известным пилотом, преодолевшим свое тяжелое ранение. Кто такой Алексей Маресьев в нашей благодарной памяти? Человек, потерявший обе ноги, но поставивший перед собой цель — вернуться в истребительную авиацию, осуществивший это за полгода. Сумевший не только стать в строй, но и сбить ещё восемь фашистских самолётов в небе над Курской дугой. Вдохновивший своим примером тысячи других людей превозмогать страшные удары судьбы и возвращаться к деятельной жизни. Без остатка отдавший себя Родине. Тот, кому весь советский народ единодушно присвоил этот единственный в своём роде титул — Настоящий человек! Всю свою жизнь он оправдывал это почётное звание...

 

Маресьев

Растворяясь в мирской суете,

Вы забыли, наверно, забыли,

Как по снегу от стёртых локтей

Отрастали багряные крылья.

 

И росли они смерти на зло.

И тянули на взлёт небывало.

И крылатая кровь на крыло

Истребителя вновь поднимала.

 

И качала героя страна,

Воспевавшая подвиг и братство.

Было время, когда ордена

Почитались несметным богатством.

 

И Победа солдатам клялась,

Что о них никогда не забудет.

Но меняются время и власть…

Не меняются русские люди.

 

И никто русский дух не собьёт.

Нашу память никто не оглушит.

Возвышает маресьевский взлёт

Непокорную русскую душу.

 

И Россия навечно в долгу

У героя такого размаха.

И враги тот полёт на снегу

Озирают с восторгом и страхом.

 

Для бессмертия нет слова «был».

Снова лётчика крылья разбудят.

Он, конечно, простил тех, кто сбил.

Но простит ли он тех, кто забудет?

Л. Корнилов

 

* * *

Сегодня умер Алексей Маресьев.

Но Славы не надломлены крыла!

Остался образ самой высшей чести

И путь судьбы, сгорающей дотла.

 

Он, недоступный вероломной силе,

Являл народа терпеливый нрав.

Жил, как великий гражданин России.

А это значит:

«Смертью смерть поправ!»

Ю. Адрианов

18 мая 2001

 

* * *

Светлой памяти Алексея Маресьева

 

Старая Русса.

Старая Русса.

Вот и лежал бы я тут…

Вечная память витязям русским, —

Грустные мысли гнетут.

 

Подвиг бессмертен в миге от смерти.

Даже не чувствуя ног,

Сильная птица — верьте, не верьте,

В сердце — летающий Бог.

 

Действовать первым, биться искусно, —

Дрогнет и целая рать.

Двигатель воет, палец на спуске —

Рано ещё умирать.

 

Резким маневром ставится точка

В схватке с врагом роковой.

Бьёт истребитель быстро и точно:

Следом за первым — второй.

 

Купол глубокий, лёгкая дымка

Тает внизу — у земли.

Выстоял, выжил.

Смерть-невидимка,

Наши пути разошлись.

 

…Старая Русса.

Старая Русса.

В небе — воркующий звук.

Вечная слава витязям русским,

Мчащимся вдаль наяву!

А. Савостьянов

 

Отрывок из «Поэмы о Настоящем Человеке»

 

* * *

Рождает Родина героев,

Коль нашу землю топчет враг,

Они, прикрыв ее собою,

Не отступают ни на шаг…

 

И летчики сражались смело,

Срывая вражеский налет,

Их сила духа без предела,

Они ее берут в полет.

 

У Алексея первый вылет,

Удар по технике врага,

На бреющем фашистов били,

Не дрогнула его рука…

 

Под Старой Руссой в жесткой схватке

Был самолет его подбит.

Мотор заглох, и нет площадки,

Но хорошо, что не горит.

 

Упал на лес, сбивая сучья,

В куски распался самолет,

Вот он, особый этот случай,

Когда остался жить пилот…

 

Как он прополз те восемнадцать

Голодных выстраданных дней?

Как телу трудно подниматься,

Но сила воли все ж сильней…

 

Врачи его смотрели долго

И вывод сделали один…

Лишь сила воли, чувство долга

Его оставили живым.

 

Взяв костыли, стал двигать ноги —

Как трудны первые шаги!

Учителя уж больно строги,

А в помощь только две руки.

 

«Я должен быстро научиться

Ходить и двигаться, как все.

Иначе в воздух не пробиться,

А без полетов трудно мне».

 

И он с упорством, силой воли

Тренировался каждый час.

Хотя в душе стонал от боли

И падал на пол много раз…

 

И доказал, что и в протезах

Готов на фронте воевать,

В ногах его теперь железо,

Лишь нужно им повелевать.

 

А жарким летом в сорок третьем

Попал на Курскую дугу,

Друзей своих на фронте встретил

В гвардейском боевом полку.

 

По восемь раз за день взлетали,

Громили, разрывая строй,

И в небе пушки грохотали,

Здесь каждый миг — смертельный бой!

 

И вот однажды, тем же летом

К ним в полк приехал Полевой,

Проговорили до рассвета

О буднях жизни боевой.

 

Он рассказал, как жизнь сложилась,

Почти что спал, закрывши веки…

И вскоре «Повесть…» появилась

О Настоящем Человеке!

В. Черников

 

Баллада о русском летчике

В детских снах он легко и свободно летал,

выше птиц поднимаясь над облаками.

И мечтать он с годами не перестал,

выбрав синее небо с его журавлями.

 

Не спешили сбываться прекрасные сны.

Говорили ему: «Не годишься для неба!»

А мальчишка упрямо мечтал с высоты

посмотреть на поля драгоценного хлеба.

 

Проходили года, он взрослел, он мужал,

с приговором врачей не желая смириться.

Твердо взяв в свои руки воздушный штурвал,

приказал он мечте ускользающей сбыться.

 

Распахнулся лазурный пред ним небосвод,

облака, как во сне, разводил он крылами.

Сорок первый тревожно отчаянный год

встретил первою схваткой с врагами.

 

Но в апреле подбили его самолет,

он ползком пробирался к «своим» днем и ночью.

Истекающий кровью советский пилот

выжить смог — только силою духа и мощью.

 

Что страшней: умереть иль остаться без ног?

«Молодой лейтенант отлетался, как видно»…

Согласиться с вердиктом подобным не смог.

Отказаться от крыльев навеки — обидно!

 

Он сумел, пересилив сомненья и страх,

станцевать нежный вальс на тяжелых протезах.

Как легенда живая — у всех на устах,

медицинским светилам явил антитезу.

 

Каждый вылет — как грозная кара с небес.

Не щадил он врага в этой битве священной!

Он Героем отважным в романе воскрес,

для народа став вестью благословенной.

 

Он служил небесам до глубоких седин.

И Страна его подвиг святой не забыла.

А ушел он внезапно, в день своих именин

в новом веке… Как будто вчера это было!

 

С постамента он снова глядит в небеса,

Сын родимой Земли и бескрайнего неба.

И курлычут над ним журавлей голоса,

что летят над полоской несжатого хлеба…

М. Черных, С. Черных

 

Алексей Маресьев

Ранен и сбит. Нужно дать посадку.

Всюду снега, снега,

Лес...И, похоже, что не вписаться.

Люто печёт в ногах!

Лопасть винта центробежной силой

Режет враскол сосну.

Смерть разрешения не просила

В позднюю ту весну.

 

Только и я не привык сдаваться,

Горькую лить слезу.

Выдержу! Только б к своим добраться.

Выживу! Доползу!

Если б вы знали, как больно мелят

Снежные жернова,

Как это — мёрзнуть на самом деле,

Яви не узнавать,

 

Как это — нет никого за сотни,

Может за тыщи вёрст... —

Это почти как из преисподней

Выбраться удалось.

Да, в ту весну смерть дала осечку,

Ноги лишь отсекла.

Ног если нет — полезай на печку? —

Я не из их числа!

 

Сколько в минутах стоит работы,

Сколько толпится дел!

Дай, медсестричка, протез и боты.

Лёжка — не мой удел!

Жить на земле, но без неба —

Пусто, в небо не нужно звать.

Небо — такое ж шестое чувство —

Как остальные пять.

 

Снова мотором по поднебесью,

Снова в заклятый бой,

Не принимая сомнений «если»,

Превозмогая боль.

Что ему странная эта слава?

(Кто её удружил?) —

Был бы не ранен товарищ справа,

Слева б товарищ жив!

 

Слов он таких не любил: «Геройство!»,

«Подвиг!»... — какой герой?

Преодоленье и вера — свойство

Всякой души живой,

И утоленье её и почва —

Всякий бы налетал!..

И всё летит полевая почта... —

Сколько ж вас было там?!

О. Денисенко

 

Помоги мне выжить, небо

(памяти Алексея Маресьева)

 

Помоги мне выжить, небо.

До рассвета только мне бы.

До своих бы мне добраться,

И с врагами поквитаться.

Не могу я кануть в небыль.

 

Вы б унялись, что ли, птицы,

Нужно мне в лесу укрыться.

Самолёт подбили, гады.

«Поливал» я их, как надо.

Только больно шевелиться.

 

Положил врагов немало.

Наша где не пропадала,

Помоги, моя землица,

Проводи-ка до станицы.

Эк, тебя поискромсало!

 

Ты дождись меня, родная,

Я вернусь. Я обещаю.

И приду, каким бы ни был.

Будет трудною победа.

Ворог силушку узнает.

 

Русский дух наш богатырский,

Да с закалкою сибирской,

Да на правду всё помножить,

Нечисть выдержать не сможет.

Будет гнить в земле российской.

 

До победы только мне бы,

Мне б поля засеять хлебом.

Заживут шальные раны.

Ты укрой меня туманом,

Помоги мне выжить, небо.

О. Коптева

 

Летать!

Так много судеб в мире этом!

Не надо быть творцом, поэтом,

Чтоб эту истину понять.

О том вновь мой рассказ, опять.

 

Свои творенья я листаю,

Их посвятила людям, краю.

Немало жизненных страниц.

Как много мудрых, добрых лиц!

 

Средь них великие таланты:

Певцы, танцоры, музыканты.

Средь них художник и поэт.

Описан царственный балет...

 

Поэму новую открою.

Герои битвы предо мною.

Встают в один победный ряд

Бойцы за Курск, за Сталинград...

 

Сражаясь храбро на высотах,

В далеких огненных широтах,

Прошли закалку в дни войны

Великой Родины сыны.

 

Бессмертным стал среди пилотов

Хозяин дерзких всех полетов —

Маресьев — истинный герой,

Что стал небесною звездой.

 

Ворвался в небо, как торнадо,

Как боя славного награда,

Как смерч, сметающий врага,

Как искрометная дуга!

 

Горели танки, самолеты,

Фашистской армии пилоты.

Победу приближал герой,

Рискуя жизнью, головой.

 

Пробито тело самолета.

Какие раны у пилота!

Огонь Демьянского котла,

Казалось, сжег мечту дотла.

 

Стрелою вниз все ниже, ниже...

Земля родимая все ближе.

Летит, как птица, в тыл врага

Машина, что так дорога.

 

Маресьев жив. Мороз и холод.

Борьба за жизнь. А он так молод!

Неужто здесь он пропадет?

В лесу что день, то целый год.

 

Бессилие, горят все раны.

Вокруг лишь снежные поляны.

Голодной смертью умирать?

Ах, мама, мамочка! Ах, мать!

 

Питался ягодой, корою.

Запить бы это все водою...

Лежит местами еще снег...

Коснулся сон опухших век...

 

Поутру к фронту продвиженье.

Немеют ноги...Промедленье.

Раскаты залпов...Тишина...

А жизнь одна, одна, одна!

 

Деревня Плав совсем уж рядом.

Холодный пот струится градом.

Промерзло тело все насквозь.

Погибель...Жизнь...Поврозь, поврозь!

 

В тумане все: деревья, небо.

Ползти нет сил. Эх, хлеба б, хлеба.

«Смотри! Живой. Открыл глаза, —

Отрадный шепот. — Да, глаза...»

 

Маресьев помнил, как в апреле

Сережка, Сашка еле-еле

Его тащили. И Вихров.

Ценил он этих храбрецов!

 

В Москву отправили героя.

Казалось, вышел он из строя.

Профессор спас...Лишился ног.

«Летать!» — он дал себе зарок.

 

Протезы, танцы, тренировки...

Хватило мужества, сноровки.

Он снова в небе, бьет врага

И за себя, за земляка.

 

Гордится им родной Камышин.

Победы голос ясно слышен.

Хотя узнал героя свет,

Скромней, отважней его нет.

 

Учился летчик в летной школе.

Счастливей не было уж доли!

Запомнил сорок третий год:

Он снова в небе, он — пилот!

 

Десяток сбитых самолетов

И восемьдесят шесть полетов —

Таков богатый арсенал.

И духом бодр, счастливей стал!

 

После войны, считая раны,

Страна вынашивала планы,

Как мир сберечь, улучшить быт,

Чтоб каждый был при деле, сыт.

 

Маресьев действовал активно,

Судил о деле объективно.

В партийном деле — активист:

Корреспондент и публицист.

 

Он в комитете ветеранов

Проблем решил и много планов.

Он Человек, хороший друг,

Отец достойный и супруг!

 

В душе остался коммунистом,

В победном деле — активистом.

Почетный гражданин страны

И патриот до седины.

 

Он в Комсомольске-на-Амуре

Заводы строил, на Амуре.

Почетным стал он в граде том.

Его там помнит каждый дом.

 

Героя помним, кандидата

Маресьева. Столетье — дата.

Россия и Камышин — град

Орденоносца помнят, чтят!

Н. Шевченко

 

Песня о Маресьеве

Амур и тайга

Под крылом самолета,

«Смелее, ребята!

Смелее, учлеты!»

Напутствует аэроклуб.

 

Маресьев, Маресьев

Летит в поднебесье,

Над городом юным летит,

И звонкая песня

Ему помогает в пути.

 

Июньское утро война омрачила,

И небо заметила война.

«Смелее, ребята!» — Отчизна учила,

Учила недаром она.

 

Маресьев, Маресьев

Летит в поднебесье,

В бою сокрушая врага….

Милы ему Волга,

И Днепр, и Полесье,

Отчизна ему дорога.

 

Его приковала больничная койка,

Протезы скрипят на ногах.

Но в небо, но в небо стремится он только,

И боль одолел он и страх

 

Маресьев, Маресьев

Опять в поднебесье,

Опять несмотря ни на что!

И это фашистов-стервятников бесит.

Живым не сдается никто.

 

Война отгремела, и к мирному делу

Вернулся советский народ,

Иди за отцами достойно и смело

Он юную смену зовет.

 

Как сокол Маресьев,

Лети в поднебесье!

А. Краснов

 

Настоящему человеку А.П. Маресьеву

Не привелось нам встретиться, а жаль...

Ах, как бы славно мы поговорили!

С тоской смотрю в заснеженную даль —

Такая боль, что Вас не сохранили.

 

О том, что на земле живёте Вы,

Я знал мальчишкою, мне было лет 12,

Щеглом под куполом небесной синевы,

Едва сумевшего от тверди оторваться.

 

Мы подрастали, глядя в небеса,

Учились жить по книге Полевого,

Читали повесть, веря в чудеса:

Его, Маресьева, увидеть бы! Живого!

 

Летели дни. За годом мчался год.

О Вашем мужестве от нас узнали дети.

Внук появился, чтоб продолжить род,

Ему Маресьева хотелось тоже встретить...

 

К живой легенде нам уж не прийти —

У времени реки закон жестокий,

А так хотелось, чтоб сошлись пути,

Поговорить о той войне далёкой...

 

Мир навсегда простился с ним весной...

А Новодевичье в сирени так красиво!

Рассветы новые алеют над страной.

Его страной, по имени Россия.

 

С тоской смотрю осиротело вдаль,

Ещё надеясь по инерции на встречу.

Всё тщетно: равнодушен календарь,

Ушла легенда догоревшей свечкой...

А. Горбачев

 

Маресьев — наш земляк

Протезы ног! Представить даже больно!

На них ходить, — не падать. Каждый день!

А он летал! Казалось, невозможно.

Сбивать фашистов! Это была цель.

 

Он наш земляк. В Камышине родился.

Ему там памятник на площади стоит.

Чтоб помнили о нём и город, чтоб гордился.

Такие люди крепче, чем гранит!

А. Ченин

 

Маресьев с нами

Ты был всегда, Маресьев, с нами.

Всегда по жизни был, в строю.

Ты гордо нес победы знамя,

И о тебе сейчас поют.

 

В бою неравном сбит врагами

Твой сизокрылый самолет.

Но в мыслях с родиной был, с нами,

И стойко двигался вперед.

 

Остался жив, ты — победитель,

Дошел, дополз ты до своих.

«Без ног остался», — говорите,

Зато не умер у чужих.

 

И снова вылет, камышанин,

Маресьев бой ведёт с врагом.

И там он в небе также с нами.

Камышин, родина и дом.

 

Войну закончил ты героем.

Ты «настоящий человек».

И подвиг твой никто не скроет,

Он не забудется вовек.

 

Бесстрашный летчик, победитель.

Себя ты мог преодолеть.

Не вправе даже осудить мы,

Не дал ты права пожалеть.

 

Войну закончил ты героем,

И в мирной жизни был герой,

А это многое ведь стоит…

Ты мой земляк, ты просто свой.

 

Пусть память о тебе не гаснет.

В сердцах людей всегда живи.

И жизнь ты прожил не напрасно.

Она прошла в большой любви.

В. Арсентьев

 

Небо Маресьева

                Я нигде не видел такого синего неба,

                как в родном Камышине.

                А.П. Маресьев

 

Знаком с Маресьевым со школы.

С героем неба и войны.

Его жизнь брали за основу —

России, Родины сыны.

 

Читали повесть Полевого.

Класс в ожиданье замирал.

Хотелось Лёшу зреть живого,

И мир Маресьева узнал.

 

Узнал и подвиг, и героя.

За мир сражался Алексей.

Всегда готовый с мразью к бою,

Сбивал фашистских палачей.

 

Подбили Як его под Руссой,

И самолет упал на лес.

Силен Маресьев, смелый, русский,

Из пепла, раненый воскрес.

 

По лесу полз все восемнадцать,

Голодных, мерзлых, страшных дней.

Не мог врагу наш лётчик сдаться.

Друзья и Родина главней.

 

Спасибо жителям деревни,

Дойти Алеше помогли.

Отмёрзли ноги по колено,

Но жизнь врачи ему спасли.

 

Герой Маресьев — на протезах.

По новой учиться ходить.

Он не находит себе места.

Врагу Алеша хочет мстить.

 

Он смог ходить, летать по небу

И самолеты вражьи бить.

Народ наш празднует Победу.

Герою в мирной жизни быть.

 

Достоин звания героя.

И не забыть войну вовек.

С Победой вышел он из боя,

Он настоящий человек…

В. Арсентьев

 

Баллада о настоящем человеке

«Ястребок» был подбит, к сожаленью.

Их — четыре... Неравный был бой.

Самолёт потерял управленье,

А в ногах — нестерпимая боль.

 

«Приземлился» в лесу... Нет дороги,

И тропинки нигде не найти.

И к тому ж — перебитые ноги.

Но — идти! Надо только идти!

 

Лес кругом, снег глубокий и — холод.

Опираясь на палку, идёт

День за днём. А как мучает голод!

Сил уж нет, он упрямо ползёт!

 

К счастью, наши его подобрали:

Обморожен и еле живой.

И в столицу больного забрали,

Вывез в госпиталь друг боевой.

 

Плохо дело с ногами: гангрена,

На каталке везли даже ... в морг...

Но из страшного выбрался плена,

Смерть опять победить всё же смог.

 

Ампутация ног! Жизнь сурова!

Продолжая о небе мечтать,

Боль, тоску побеждает, чтоб снова

Научиться ходить и ... летать!

 

Тренируется до изнуренья,

Не даёт он себе унывать.

Научился ходить. Есть стремленье

Научиться ещё... танцевать!

 

Не блистать чтобы на танцплощадках,

А — комиссии чтоб доказать —

Убедительно, ясно и кратко, —

Что штурвал может в руки он взять.

 

Приговор же комиссии строгий...

Алексей не сдаётся опять.

Не свернёт со своей он дороги:

Будет, будет он снова летать!

 

Тренируется зло и упорно.

Снова в небе, и каждый полёт

Всё уводит от пропасти чёрной:

Он — летает! Он снова — пилот!

 

...Вновь на фронте сражается смело,

Сбит уже не один самолёт.

Стал известен как лётчик умелый,

И о нём уже слава идёт.

 

А как тяжко бывало порою!

Но другим не дано это знать...

Получил за заслуги «Героя»,

Стали асом его называть.

 

Смог подняться он вновь в поднебесье,

Этим имя прославил навек.

Он страну защищал — ас МАРЕСЬЕВ,

НАСТОЯЩИЙ, большой ЧЕЛОВЕК!

З. Торопчина

 

Алексею Маресьеву —100 лет!

Молиться на них нам бы надо

При жизни, не каждый бы смог

Сражаться под гром канонады

За Родину, даже без ног!

 

Гордимся легендой былинной,

Маресьевы есть среди нас,

В Камышине, очень старинном,

В граните геройский наш ас!

 

А в небе машины парадом,

Его юбилей — сотня лет!

Мальчишки «Стрижам» очень рады,

Те им посылают привет!

 

…Шумели года перестройки,

Ушёл он в последний полет.

А в зале все ждали… негромко

Сказали, что он не придет….

В. Кулаев

 

Памяти Алексея Маресьева

Враг нарушил родные границы

В сорок первом, далёком году.

В города наши, сёла, станицы

Он разруху принёс и беду.

 

В небо Соколы наши взмывали,

Чтоб Отчизну свою защищать.

За неё они жизнь отдавали…

Мы не вправе о них забывать.

 

Не забудем и имя Маресьев.

Лейтенантом тогда был пилот.

Смело дрался в боях. Всё же «мессер»

Подбивает его самолёт.

 

Он, машину на лес направляя,

По верхушкам деревьев скользит.

Потом падает, ветви ломая,

Мысль стучит: надо жить, только жить!

 

Ранен в ноги, ползёт, дни считая,

Восемнадцать уже насчитал.

А вокруг него пляшет «косая»,

Показав свой звериный оскал.

 

От неё он рукой отмахнулся:

— Не возьмёшь, не хитри, уходи!

И лицом в снег апрельский уткнулся,

Чтобы губы свои охладить.

 

Стиснув зубы от режущей боли,

Он просил ему небо помочь.

Напрягая всю силу и волю,

Уходил он от гибели прочь!

 

И он выжил, он выиграл схватку,

Пусть без ног, снова в небо взлетел.

Потому что дал в юности клятву,

Потому что отважен и смел!

 

Мы его никогда не забудем,

И о нём будем песни слагать.

Он примером служить будет людям,

Как любить нашу Родину-Мать!

М. Неретина

 

Подвиг Маресьева

Он рано потерял отца,

Три года было пострелёнку.

Мать воспитала молодца.

С ребёнка вышло много толку.

 

И малярией отстрадав,

А с ней мигренью, ревматизмом,

Перетерпев болезни ад,

Маресьев стал летать, как птица.

 

Пришла война, и Алексей

Сбивал врага за милу душу.

В какой-то миг был враг хитрей.

Подбитый, рухнул ас на сушу.

 

До наших восемнадцать дней

С раздробленными шёл ногами.

Убит медведь, коварный зверь.

А из еды — кора кусками.

 

Теперь нет голеней у ног —

Гангрена, зараженье крови.

Но отказаться лётчик смог

От наркоты, той, что от боли.

 

Он, научившись танцевать,

Скакать и бегать на протезах,

Врачам смог делом доказать,

Что и летать ему уместно.

 

Всем доказал и полетел.

Летал, сбивал, да так умело —

Звезду Героя аж надел

На китель, став для нас примером.

 

Он так тренировал себя, —

Два километра водной глади

За час по Волге проплывал

Всю ширину, такой вот мастер.

 

Велосипед и лыжи тож

Освоил Алексей Маресьев.

И если хочешь быть похож

Ты на него — стань храбр и честен.

С. Прилуцкий

 

Повесть о настоящем человеке

По одноимённой повести Бориса Полевого.

 

Подбив двух «юнкерсов» очередями,

В бою истратив весь боезапас,

Мересьев тут же был зажат клещами.

Но как уйти от пулемётных трасс?

 

Со всех сторон четыре «мессершмитта»

Вели его на свой аэродром.

Машина, вырвавшись, была подбита,

Снижаясь к лесу, двигалась рывком.

 

Сломав крылом еловые верхушки,

На части развалился самолёт.

Пришёл в себя Мересьев на опушке:

— Жив! К фронту нужно двигаться вперёд!

 

Услышал вдруг скрип наста под ногами:

Медведь рванул его комбинезон

Передними мохнатыми когтями,

Был злой, своей добычей увлечён.

 

Когда медведь его схватил зубами,

Он вскинул пистолет, спустил курок.

Зверь замертво осел, блеснув клыками,

В сугроб свалился, как с дерьмом мешок.

 

«Жив»! — Прыгала проворная синичка.

«Жив»! — Повторял за нею Алексей.

«Жив, жив»! — Душа запела, словно птичка:

— Вставай, вставай! К своим иди скорей!

 

Он встал, но тут же застонал невольно.

Всё тело боль в ступнях прожгла насквозь.

На сердце стало тягостно и больно,

Вмиг всё в клубок внутри переплелось.

 

Вблизи увидел, приподнявшись, поле.

Здесь, был упорный рукопашный бой.

Прочь отшатнувшись, вздрогнул поневоле:

Лежали трупы снежною горой.

 

Он снял унты и развернул портянки,

Ступни распухли, всё — синяк сплошной.

«Похоже, что раздроблены фаланги.

Мне нужно встать! Идти любой ценой»!

 

Привстав с трудом, покрепче стиснул зубы

И сделал шаг один, затем — второй.

Теряя силы и кусая губы,

Мересьев шёл по заросли лесной.

 

Так двигался до самого заката,

Пока не скрылось солнце за спиной.

Увидел вдруг погибшего солдата,

Сдавившего фашиста под сосной.

 

Уткнулась рядом девушка в ушанке,

Торчала рукоять ножа в спине.

Со вскрытым горлом с нею на полянке

Лежали раненые в стороне.

 

Мересьев оттащил её в сторонку,

Рыдая, вырвал из спины кинжал,

Похоронив в густых кустах сестрёнку,

Как каменный, здесь, до рассвета спал.

 

За ночь сквозь мех проник промозглый холод,

Болели ноги, тело била дрожь.

Обрушился на Алексея голод:

— Ищи вокруг, чего-нибудь найдёшь!

 

Брезентовую сумку раскрывая,

Нашёл в ней самый драгоценный клад:

— Спасибо за сухой паёк, родная!

Как я консервной банке этой рад!

 

Чтоб как-то утолить свой голод жуткий,

В дороге сохранить остаток сил,

Решил Мересьев есть один раз в сутки,

Прикинув, норму в день установил.

 

С утра нашёл в кармане зажигалку,

Разжёг в лесу с валежника костёр

И вырезал ножом большую палку:

— Вот, будет для плеча в пути упор!

 

Так брёл четыре дня он по дороге,

Выбрасывая палку на ходу,

Подтягивая тут же следом ноги:

— Я обязательно к своим дойду!

 

Питался почками берёз, брусникой,

Зелёным мхом, сосновою корой.

Из клюквы чай был радостью великой,

Горячий взвар — отрадою большой.

 

Он шёл лесной дорогой, планы строя,

Измученный нависшею бедой.

С востока доносились звуки боя,

Встречая с наступающей весной.

 

Путь преградили две большие ели,

Уткнувшийся в деревья броневик,

Подбитый, шины целиком сгорели,

Сожжённый вездеход и грузовик.

 

Лежали трупы гитлеровцев близко,

К стволу привязан офицер-танкист.

К нему приколота была записка:

«Зачем пойдёшь, то и найдёшь, фашист»!

 

Мересьев звал: сейчас случится чудо,

Его заметят с ели вековой,

Вслед выйдут в партизанских шапках люди,

Окажут помощь, унесут с собой.

 

В ответ услышав снова канонаду,

Шёл следом в направлении следов,

К геройскому отважному отряду,

По снежной целине, на вечный зов.

 

Под вечер отказала зажигалка,

Мересьев чиркнул раз, потом другой.

«Закончился совсем бензин. Эх, жалко»!

Клубком свернулся в заросли густой.

 

Под утро он не мог подняться больше,

Пополз на четвереньках на восток.

Передвигаться проще, хоть и дольше.

«Теперь в порядке будет всё, дружок».

 

Он привязал кору к рукам, коленям,

Прополз так путь в четыреста шагов.

Обрадовался необыкновенно,

Увидев клюкву средь зелёных мхов.

 

Всю ночь подрагивал в тревожной дрёме.

Под утро лишь уснул глубоким сном.

Подарок ждал его комок знакомый —

Нашёл с утра ежа под старым пнём.

 

Был ёжик съеден сразу, без остатка.

Вмиг проглотил всё брюшко целиком.

Хотя во рту противно стало, гадко,

Он наслаждался сытостью, теплом.

 

Отведав сытного деликатеса,

От теплоты чуть было не уснул.

Стряхнув усталость, он пополз в глубь леса

Под непрерывный орудийный гул.

 

Открылась опустелая поляна

Со старой изгородью из жердей.

«Быть может, здесь, я встречу партизана?

Скорее на бугор ползи! Быстрей»!

 

Пополз туда, но вместо деревеньки

Увидел палисадники, плетни,

С десяток труб печных в одной шеренге,

Торчавшие на поле, словно пни.

 

«Безжизненная снежная пустыня

И ни души, ни звука, ни дымка.

Дома разрушила огня лавина». —

Мелькали гулко мысли у виска.

 

«Нет, прочь! Нет, прочь, скорее прочь отсюда»!

Он полз ещё два дня, быть может три.

Увидел истребитель, будто чудо.

От радости всё замерло внутри.

 

Стремглав он пролетел над головою,

Снижаясь, круто повернул назад,

Сверкнув на солнце красною звездою.

«Быть может, Дегтяренко? Стой же, брат»!

 

Он полз навстречу гулу канонады.

«Дойти»! — с одним лишь словом на устах.

Встречал, упорно обходил преграды.

«Ты, дядя, кто»? — Услышал речь в кустах.

 

Раздался в чаще снова голос детский:

— Ты что тут делаешь у нас в лесу? —

— Я русский лётчик, человек советский,

Был немцем в небе сбит, к своим ползу. —

 

— С какого, дядя, ты аэродрома? —

— С Мончаловского... Помогите мне! —

Тут двое вылезли из бурелома:

— Наган отбрось! Пусть будет в стороне. —

 

Несмело подошли два мальчугана:

— Глянь, плачет. Документы, лётчик, есть? —

Мересьев вынул книжку из кармана.

Вмиг облетела все землянки весть.

 

«Столь истощился человек! О, боже»! —

С салазками к нему спешил уж дед:

— Как глянешь на него, мороз по коже!

Ах, до чего дошёл! И впрямь, скелет!

 

Всё население пришло на встречу.

Одни лишь бабы, трое стариков

И с ними дети радостно щебечут.

— Ко мне его! Лещ есть, полно грибов...

 

Сноха Варвара помогла мгновенно.

Он оказался в земляной норе,

Лежал на тюфяке, набитом сеном,

Был рад такой заботливой сестре.

 

Вслед женщина открыла дверь землянки,

Вошла, остановилась у стола:

— Вот вам, для лётчика мешочек манки,

Для Костеньки когда-то берегла. —

 

Приносит кто-то тёплые лепёшки.

Дед, принял щедрый дар, достал кисет:

— Готовы, Лёша, всё отдать до крошки.

Эх, бабы русские, цены вам нет!

 

— Сооружу я баньку, день погожий,

Попарю хорошенько за труды. —

Старик надрал мочала из рогожи,

Варвара наносила в бак воды.

 

Печь затопил. В землянке стало жарко.

На пол постлал соломы золотой.

Такого Алексей не ждал подарка.

— Рубаху я сниму с тебя, друг мой. —

 

Тут он увидел свой костяк впервые:

Одни лишь рёбра с впалым животом.

— Дела твои, Алёша, непростые!

Поправишься, всё будет нипочём!

 

Встряхнула баня организм Алёшин.

Терзала беспощадно боль в ногах.

Дед этим чрезвычайно был встревожен,

Собравшись молча, он ушёл впотьмах.

 

Как вдруг раздался в небе утром ранним

Воркующий однообразно звук.

Был для Алёши счастьем несказанным:

К нему вбежал в землянку вскоре друг.

 

«Алёша»! — он схватил его с постели:

— Ах, мать честная, жив! Живой! Живой! —

Варвара с медсестрою налетели:

— Товарищ капитан, он же больной! —

 

Сестра к осмотру приступила следом,

Вмиг пальцы стали бегать по ногам.

За стол усевшись, Дегтяренко с дедом

На радостях хлебнули по сто грамм.

 

Прикинули вдвоём — невероятно:

Полз восемнадцать суток по лесам.

— Приказано: лететь в Москву обратно.

Алёша, вылечат тебя уж там!

 

Все вышли провожать до самолёта,

Куда не глянешь, лес стоял стеной.

Душа его в предчувствии полёта

Рвалась скорее встать в воздушный строй.

 

Профессор в госпитале, шеф почтенный,

Изрёк, узнав историю о нём:

— Тебя грешно обманывать. Гангрена.

Не вешать носа. Выход мы найдём.

 

Мересьев видел сам, как неуклонно

Ползёт вверх по подъёму краснота.

От ужаса пульс бился учащённо,

В душе была сплошная пустота.

 

Профессор спрашивал: «Давай отрежем?

Тогда в момент закончится кошмар».

Вдруг будто воздухом пахнуло свежим —

В палате поселился комиссар.

 

Он к каждому вмиг подобрал свой ключик,

Запахло сразу в комнате весной.

Перемогая боль, светил, как лучик,

Жил полнокровно каждый день-деньской.

 

Настал тот день. Профессор на обходе

Пощупал почерневшие ступни:

— Всё! Резать! — Резко произнёс в проходе:

— Без разговоров, лишней болтовни! —

 

Ошеломлённо замерла палата.

Промолвил тихо комиссар ему:

— Так надо, Лёша, — повторил — так надо. —

Всем сделал знак: не подходить к нему.

 

Его послушались благоразумно.

Алёша наяву представил мать,

Весь сотрясаясь, зарыдал бесшумно,

Но постепенно начал затихать.

 

Он не издал ни крика и ни стона,

Когда ему пилили кость пилой.

— Ай, молодец! — Шеф ахнул восхищённо.

В ведре раздался следом стук тупой.

 

Письмо от Оленьки полно тревоги —

Чтоб ни случилось, будет с ним всегда.

Ответить не решился, что безногий,

Летать уже не сможет никогда.

 

От тяжких мыслей становилось дурно:

Теперь — обуза в доме, инвалид.

А между тем весна врывалась бурно,

Был подоконник солнышком умыт.

 

И чудо сотворила чародейка!

Он вдруг услышал комиссарский бас:

— Глянь, Лёша, прямо для тебя статейка. —

Мересьев прочитал её пять раз.

 

«Лихой поручик на аэроплане

Летал в войну с протезною ногой».

Он засиял: «Настанет миг желанный,

Я сяду в истребитель боевой»!

 

Он должен ноги развивать активно,

Вернуть былую силу, ловкость в них,

Восстановить здоровье интенсивно

Так, чтоб его хватило на троих.

 

Он к цели продвигался планомерно,

Все упражнения придумал сам,

Сгибался, разгибался непомерно,

Вращал торс, складывался пополам.

 

Настолько были страшные минуты,

Что еле сдерживал невольный стон.

Кусая губы, думал лишь о чуде,

Был одержим мечтой и увлечён.

 

Скончался комиссар в начале мая,

Лежал вдоль вытянутый и прямой,

Палату напоследок обнимая,

Застывшею улыбкой молодой.

 

А тополя по-прежнему шумели,

Чуть шевеля весеннею листвой.

С большим упорством Алексей шёл к цели,

Воспрянув разом сердцем и душой.

 

Сестричка привела мастерового.

Он развязал тугие узелки:

— Протезы, вот, для лётчика лихого,

На них уже обуты башмаки.

 

Надел проворно их на Алексея,

Всё пристегнув, потёр с восторгом лоб.

Мересьев спрыгнул с койки, холодея,

От боли вскрикнув, рухнул, словно сноп.

 

Все бросились к нему, всплеснув руками.

«Негоже так»! — ворчал мастеровой:

— Ходить вначале нужно с костылями,

Потом вдоль стеночки, потом с клюкой.

 

Он вновь, зажав под мышками подушки,

Упёрся прочно костылями в пол.

Поднялся, боль пронзила до макушки.

Шагнул. Шагнул ещё. Пот градом шёл.

 

— Ну, в добрый час! Ну, как протезы? То-то!

На них ты будешь соколом летать! —

— Старик, спасибо! Знатная работа! —

Вернувшись, повалился на кровать.

 

В пылу неукротимого задора

Он с каждым днём всё удлинял свой путь,

Упорно двигался вдоль коридора,

Сиял: «Могу и на Эльбрус махнуть»!

 

Мересьев через полторы недели

Попробовал ходить без костылей.

Но ноги от нагрузки загудели

И подвернулись прямо у дверей.

 

Он на пол грохнулся молниеносно,

Поднялся, сделал шаг вперёд опять.

«Своей походкой я займусь серьёзно,

Чтоб равновесие уметь держать».

 

«Сейчас всё буду делать по порядку».

Легонько оттолкнувшись от стены,

Учтя ошибки, Лёша стал на пятку.

«Как эти первые шаги важны»!

 

Профессор мельком заглянул к ним в гости,

Витую палку подарил ему,

С удобной ручкой из слоновой кости:

— Дай, лётчик, руку я тебе пожму! —

 

Свою нагрузку увеличив вдвое,

Мересьев думал только об одном:

Он сразу после первого же боя

Напишет Оле правду обо всём.

 

Шёл по Москве мужчина в лётном френче.

Никто и вслед подумать бы не мог,

Что лейтенант, летящий, словно птенчик,

Оказывается, идёт без ног.

 

Мересьева направили в июле

Лечиться в санаторий под Москвой.

Эмоции Алёшу захлестнули,

Всей грудью он вдыхал простор речной.

 

К огромному дворцу зашёл он с тыла,

Смешался с отъезжающей толпой.

На лицах нетерпение застыло,

Все лётчики рвались скорее в бой.

 

Под смех к воротам тронулись машины.

— Желаем вам ни пуха, ни пера! —

С надеждою вошёл он в зал гостиный:

«Ещё чуть-чуть, придёт его пора»!

 

 В приёмной встретила его блондинка,

На лоб кокетливо свисала прядь.

Он пошутил: «Сегодня вечеринка,

Научите героя танцевать»?

 

— Смеётесь вы, у вас протезы ж это? —

Тут в комнату вбежал майор Стручков:

— Уважьте, Зина, моего соседа.

Пусть будет он и счастлив, и здоров!

 

В план тренировок он включил зарядку,

Хождение и равномерный бег.

«Чтоб с Зиной лихо танцевать вприсядку,

Трудись, как настоящий человек»!

 

В приёмной появился он под вечер:

— Вы обещали мне. Когда начнём?

Друзья теряют голову при встрече,

Плясать готовы с вами под дождём! —

 

«Но вы...» — приподняла блондинка брови.

Безногий — и учи его всему!

Всё больше нравился ей лётчик новый:

— Согласна я, и значит, быть тому!

 

Тряхнула пламенем волос победно

И показала Алексею па.

Сомнения развеялись бесследно.

Он повторил, протезами скрипя.

 

Глиссады веселили, как мальчишку.

Мересьев слёзы смахивал с лица.

Устроили немного передышку,

Наполнив смехом вестибюль дворца.

 

Он танцевал с восторгом вечерами,

Оставив даму, исчезал порой,

От жгучей боли плакал под кустами,

Вновь возвращался, как казак лихой.

 

Комиссия приехала досрочно,

Лихие танцы дали результат.

Он в зале на ногах держался прочно

И выполнил все нормы во сто крат.

 

Довольный генерал воскликнул: «Браво»!

Взглянул на дело: «Что за чушь и бред!

Отняли час, вы не имели право»!

«Вот он же смог»! — достал статью в ответ.

 

У Зины щёки вспыхнули румянцем.

Она врачу сказала напрямик:

— Вы приходите вечером на танцы,

Мересьев самый лучший ученик!

 

Под вечер врач, сидевший с кружкой пива,

Буквально не сводил с танцора глаз.

Мересьев танцевал легко, красиво,

И под конец услышал: «В добрый час»!

 

Ещё внизу играл оркестр весёлый,

Сидел Мересьев в ванне небольшой,

Отмачивал кровавые мозоли

С закушенной пунцовою губой.

 

С утра запели песню о рябине,

В автобусе расселись по местам.

Он благодарно улыбнулся Зине:

— За всё, огромное спасибо вам!

 

Он прибыл в тренировочную школу,

Зачислен был к Наумову в отряд.

Катились «ушки» чередой по полю,

Родная атмосфера, аттестат.

 

Инструктор предложил ему любезно,

На лётном поле выслушав доклад:

— С дороги вдоволь отдохнуть полезно,

Ступай, а завтра сядешь в аппарат.

 

Наумов ждал уже с утра пилота:

— Садись-ка в заднюю кабину, друг. —

Ему бразды вручил он с неохотой,

Но новичок успешно сделал круг.

 

Насквозь продрогли ноги на морозе,

Инструктор наблюдал за ним: «Кто он?

У чудака в глазах застыли слёзы?!

Курсант мой божьим даром наделён»!

 

Наумов первым вылез из кабины:

— Замёрзли ноги, брат, в ботинках ты? —

«А у меня нет ног», — поднял штанины.

Все дружно ахнули, разинув рты.

 

Спустя пять дней Мересьев на «утёнке»

Выписывал такие виражи,

Что подполковник, встретив на бетонке,

Поздравил смельчака от всей души.

 

Закончились успешно тренировки.

Конец зимы и раннюю весну

Провёл он в школе переподготовки,

Усердно постигая новизну.

 

ЛА-5, летающие танки — Илы,

Великолепный истребитель ЯК

Вмиг «ласточки» и МИГи заменили

И составляли основной костяк.

 

Тренировался мощно, вдохновенно,

До всех деталей доходил умом.

Анализировал всё непременно,

Чтоб впредь расправиться с любым врагом.

 

С машиною он слился воедино,

ЛА-5 отныне в опытных руках!

Душа его запела: «Молодчина,

Теперь ты держишь небо на плечах»!

 

Мересьев на грузовике почтовом

С одним сержантом прибыл в штаб полка,

Оформлен в эскадрилью Казакова.

Уж день темнел и ночь была близка.

 

Под утро разбудила их бомбёжка,

Протяжный стон и рёв над головой.

— Ну вот и освежили нас немножко. —

Рассвет вставал над Курскою дугой.

 

Все эскадрильи на аэродроме

Готовы были взмыть в любой момент.

Мересьев наблюдал: его ведомый,

Волнуясь, суетился, как студент.

 

В кабине капитан махнул рукою,

Четыре истребительных звена

Стремглав взлетели в небо фронтовое.

Вот и передовая уж видна.

 

Тут он услышал голос командира:

— Внимание! «Лаптёжники»! За мной! —

Строй юнкерсов, подобие пунктира,

Был атакован мощью огневой.

 

Поймал в прицел, нажал гашетку плавно,

Ближайший юнкерс провалился вниз.

За ним второй. Он ликовал: «Как славно!

Ведомый молодец! Какой сюрприз»!

 

Недолго продолжалась заваруха

И юнкерсы вновь выстроились в ряд.

Решил Мересьев ткнуть фашиста в брюхо,

Ударил снизу и влепил заряд.

 

Лаптёжники рассыпались повсюду,

Костры горели в нескольких местах.

Смотрел на догорающую груду

С любимою «рябиной» на устах.

 

Он получил письмо из Сталинграда,

Где расчищал руины Олин взвод.

«Мне честно написать любимой надо.

Уверен, что она меня поймёт».

 

Собрали всех: «Придётся всем непросто.

Полк асов прибыл, будьте начеку.

Машины — Фокке-Вульф Сто-Девяносто».

Он объяснил подробно новичку.

 

— «Рихтгофен» — это, брат, такие звери,

Что не успеешь рот раскрыть впотьмах,

Заблаговременно не примешь меры,

У них хрустеть ты будешь на зубах.

 

С утра ушли двенадцать самолётов

На помощь наступающим войскам.

Вёл группу гвардии майор Федотов,

Внимательно смотря по сторонам.

 

— Внимание! За мной! Навстречу «фоки»! —

Тут Яки вдруг атаковали их,

Меж ними завязался бой жестокий.

Смешались все на виражах крутых.

 

Вмиг «фока» прицепился сзади к Яку.

Он бросился на выручку свечой,

Дал тут же очередь по бензобаку.

Бой дальше развивался с быстротой.

 

Спина его похолодела сразу.

Зверь на сержанта нёсся прямиком.

Машину бросил вниз, прибавил газу,

Огнём опутал «фока» целиком.

 

Бой затихал. Раздался бас майора:

— Я — «Чайка-два», я — «Чайка-два. Домой». —

Дрожала стрелка на шкале прибора.

«Бензина мало, бак почти пустой».

 

«Как дотянуть мне до своих? Да худо.

Уж топлива закончился запас».

Внезапно, словно смерч, из ниоткуда

Обрушился с небес немецкий ас.

 

Они друг другу понеслись навстречу.

Кто выдержит в атаке лобовой,

Тот выиграет гибельную встречу.

Он стиснул мускулы в комок тугой.

 

Вдруг немец вверх скользнул, мелькнула вспышка.

Он полоснул его струёй огня,

Победно закричал: «Фашисту крышка!

Не смог «Рихтгофен» победить меня»!

 

Он мчался по кратчайшему маршруту,

Уже был виден их сосновый бор.

— Вперёд, вперёд! Вперёд лететь я буду,

Пока не остановится мотор!

 

«Чих, чих»! У кромки леса стало тихо,

Гудели только снасти на ветру.

Душа его рвалась, искала выход.

«Сейчас в кулак всю волю соберу»!

 

Машина съехала с верхушек сосен,

Колёсами коснулась враз земли.

«Воистину полёт победоносен»!

От счастья слёзы по щекам текли.

 

Полковник первым подбежал к герою:

— Жив? Ранен? — Лёша улыбнулся: «Цел»!

Всё небо пахло свежестью родною,

Аэродром победою звенел!

Н. Ледаков

 

Алексей Маресьев — подвиг летчика

Его стихия — небо и полеты,

Иной судьбы себе не представлял.

В канун войны инструктором трудился.

И летчиков он новых обучал.

 

Когда фашист напал на нашу землю,

Пошел он добровольцем воевать.

Немало сбил он мессеров враждебных,

Стремясь с земли советской их изгнать.

 

Однажды бой был трудный и тяжелый,

Противник смог его машину сбить.

Маресьев выжил, но пришлось в дальнейшем

Врачам обеих ног его лишить.

 

Серьезно обморозил при паденье,

Гангрена смертью стала угрожать.

Поэтому и принято решенье,

Такой ценою к жизни возвращать.

 

Маресьев был теперь опустошенный,

Отныне мир пред ним погасший стал.

Себя не видел больше в этой жизни.

Свое предназначенье потерял.

 

Его мечта полет над облаками,

Однако как теперь ему летать.

Лишившись ног, отныне стал калека.

В тылу лишь остается прозябать.

 

Однажды все внезапно поменялось,

Статью одну в журнале прочитал.

В войне Гражданской был безногий летчик,

Который самолетом управлял.

 

Статья его вновь к жизни пробудила,

В душе огонь вновь прежний запылал.

Перед собой поставил он задачу:

«Возьму опять вновь в руки я штурвал».

 

Путем тяжелых, долгих тренировок,

Сумел мечту в реальность воплотить.

Он на протезах снова ввысь поднялся,

Противника опять стал в небе бить.

Д. Суханов

 

Алексей Маресьев

Упал подбитый самолёт на лес,

В нём лётчиком был Алексей Маресьев,

Из самолёта кое-как пролез,

Держась за ветки вековых деревьев.

 

Был ранен, кровь сочилась из груди,

Упал и потерял сознанье сразу,

В забвении тянулись те часы,

И темнота кругом, не видно глазу.

 

Мороз крепчал, ночь близилась к концу,

Очнулся утром Алексей Петрович.

Был жив, и это нравилось ему,

И значит, будет бить фашистку сволочь.

 

Вот только ноги не могли идти,

Ступни отмёрзли ночью ледяною,

Маресьев по сугробам стал ползти,

Питаясь снегом и древесною корою.

 

Так три недели полз, врагам назло,

Дополз к деревне, там его согрели,

Одну неделю там провёл ещё,

Крестьяне накормили и одели.

 

Поздней Москва и госпиталь в тылу,

Обе ноги по голени отрезав,

Сказал Главврач, — «Живи ещё» ему,

«И танцевать ты сможешь на протезах».

 

Маресьев стал себя тренировать,

Готовиться к полётам на протезах,

И напросился снова воевать,

Фашиста бить на пережитых бедах.

 

Сначала не пускали в самолёт,

Потом вторым летая с командиром,

Он показал Геройский свой полёт,

Двух немцев сбив, домой вернулся с миром.

 

Так после ампутации Герой

Семь самолётов фрицев обездвижил,

После войны вернулся он домой,

Назло врагам проклятым, парень выжил.

А. Григорьев

 

Маресьев — настоящий человек

Сынов России подвиги бесценны,

Ведь сыновьями славится страна,

И кладезь для истории военной

Бессмертные героев имена

 

Был путь к победе труден и смертелен,

Но их идеология верна,

Никто себя не ставил выше цели,

Когда была в опасности страна

 

Хочу воспеть я с гордостью безмерной

Героя с удивительной судьбой,

Который обладал особой верой,

Чьё имя носит колледж наш родной

 

Ты эталон отваги, воли, чести,

Служенью небу посвятивший век,

И пишут о тебе без всякой лести:

Маресьев — настоящий Человек

 

Для Родины ты — гордость и отрада,

Примером мужества ты для потомков стал,

Пройдя в разгар войны все круги ада,

Ты на протезах брался за штурвал

 

Ты доказать сумел неоднократно,

Что жажды жизни — нет сильнее сил,

Пусть время скоротечно и нещадно,

Но смерть свою ты снова победил

 

Вновь воспарив, как ангел в Поднебесье,

Увековечил подвиг свой земной,

Бессмертный лётчик — Алексей Маресьев

В лазурной бездне над родной страной.

М. Веретенников

 

Маресьев... Дорога к подвигу...

А он не знал, что будет всё потом —

Война, бои, ранение и слава,

Когда о нём, о пареньке простом,

Узнают все народы и державы.

 

А он не ведал, что бывает боль

До скрежета зубов, до исступленья,

Когда ползёшь, а не играешь роль,

Не чувствуя — гангрена! — ног... коленей...

 

А он кричал, на помощь звал — кого?! —

Ни человечка рядом, только волки

Смотрели взглядом жадным на него

Сквозь забытья колючие иголки.

 

А он — дополз, ему хватило сил,

Чтоб прошептать: — Камышин... Мама... Волга...

Я — выжил!.. Я — сумел!.. Я — ПОБЕДИЛ!!!

... И потерять... сознание... надолго...

Н. Белозубов

 

Раз- два- три...

Он опять наступал ей на ноги,

Видит Бог — сам хотел танцевать,

Что без ног, было тайной для многих

И он это учился скрывать.

 

Как холодную мышку- ладошку,

Её руку в свою он сгребал

И шаги все учил понемножку:

Раз-два-три, раз-два-три он считал.

 

И цедил рот скривив:

—Ну и кроха!

И пыхтел, и сопел, и басил:

— Может хватит, учусь слишком плохо —

Губы сжав добела, он просил.

 

А она начинала сначала:

— Знаю, больно, ты сильный, терпи,

И опять повторять заставляла,

А в висках раз-два-три, раз-два-три...

 

И кружили они снова в танце,

Вальс звучал, иногда- полонез,

А в глазах вспышкой протуберанцы

И скрипел странно новый протез.

Н. Жукова

 

Алексей из Камышина

По глубокому снегу.

В беспощадный мороз,

Не теряя надежды,

Человек этот полз.

 

И верста за верстою

След тянулся за ним.

После трудного боя.

Пробирался к своим.

 

Самолёт под обстрелом.

Посадить он не смог.

Хорошо — сам был целым,

Но не чувствовал ног.

 

Три недели по лесу.

Мимо топких болот

Человек пробирался,

Не жалея живот.

 

Из деревни мальчишки.

Увидали вдали,

Как ползёт истощённый

Человек весь в крови.

 

— Как зовут тебя, дядя?

Он ответил чуть слышно,

В небо синее глядя:

Алексей из Камышина.

 

Вот и госпиталь. Снова.

Задыхаясь от боли,

Он услышал два слова:

«Заражение крови».

 

Чтобы жизнь сохранить.

После трудной дороги,

Алексею решили.

Ампутировать ноги.

 

От наркоза очнувшись,

Сжавши волю в кулак,

Он решил, что придётся.

Жить учиться вот так.

 

— Из-за фрицев проклятых.

Потерял две ноги,

Но не сломят мне крылья.

Никакие враги!

 

Снова в синее небо

Я вернуться хочу,

Ведь советскому воину.

Всё по плечу!

 

Научился он ловко.

На протезах стоять.

Каждый день — тренировки,

Чтобы в небо опять.

 

И он смог, не сломался,

Снова в небо взлетел!

Алексей оказался

Тем, кем сам захотел.

 

Беспощадно и смело.

Снова бил он врагов.

Алексей из Камышина —

Вот он каков!

 

Пролетели года,

Но забыть мы не в праве

Человека, чьё имя

Видим в парке на камне.

 

Тебе вечная память.

И вечный покой!

Алексей из Камышина,

Ты — наш герой!

С. Цонхурова

 

Поэма о настоящем человеке

Самолёт подбит, снижаюсь,

Внизу озеро и лес,

Без шасси его сажаю,

Вот удар, я на земле.

 

Хвойный лес удар смягчает,

Меня выбило на снег,

Замерзая, понимаю,

Надо подниматься мне.

 

Ног не чувствую, в сознанье,

Рядом злой «шатун» рычит,

Слышу лишь его дыханье,

Почему медведь не спит?!

 

Под ремнём наган хранится,

Комбинезон мешает взять,

Мне пришлось пошевелиться,

Тут же зверь решил напасть...

 

Но я время не теряю,

Жертвой стать не мой удел,

Всю обойму выпускаю,

Еле зверя одолел.

 

Осмотрел я свои раны —

Перебитые ступни,

«Я смогу! На ноги встану!»

Надо мне к своим дойти!

 

Беру палку, поднимаюсь...

Снова падаю на снег!

Шок от боли, задыхаюсь —

Не подняться больше мне!

 

Я на спину повернулся,

Потом снова на живот —

Приподнялся, оглянулся —

Искал взглядом самолёт.

 

У пригорка, между сосен,

Без крыла и на боку;

Вниз по склону, сажень восемь —

«Я смогу! Я доползу!»

 

Там в кабине, под сиденьем,

В рюкзаке мой сухпаек.

Время мало на сомненья,

К концу день уже идёт...

 

* * *

Зимний вечер душу лечит,

Вьюга мысли теребит.

Я ползу судьбе навстречу,

Пальцы рук мороз свербит.

 

Звёзды путь мне освещают,

Подо мною снег хрустит.

Я ползу, куда не знаю —

Месяц лучший проводник!

 

То, что было уже видел,

А что будет посмотрю.

Если я судьбу обидел,

То прощенья попрошу.

 

Мне не нужно сожаленья,

Жалости не потерплю!

Я счастливый, без сомненья!

Ведь пока ещё живу...

 

Кто любил, тот не забудет,

А кто верит, не предаст!

Другом пусть мороз мне будет,

За страданья Бог воздаст.

 

Мне не нужно пониманья,

Меня некому спасать.

Неуместно состраданье,

Лишь хочу увидеть мать...

 

Звёзды ярче и крупнее,

Близок я к своей судьбе...

Ни о чём не сожалею,

«Я солдат, я на войне!»

 

Обессиленный, голодный,

На восток ползу, за фронт.

Без надежды, что кого-то,

Встречу здесь, среди болот...

 

Обмороженные ноги,

Уже больше не болят.

Доползти бы до дороги,

Встретить там своих ребят...

 

* * *

Восемнадцать дней проходят,

Из последних сил кричу,

Наконец меня находят,

И везут на стол к врачу.

 

Вместо ног дают протезы,

Снова я могу ходить,

Пережитые мной стрессы,

Получается забыть.

 

Но мечтаю я о небе,

И хочу служить стране!

Я летать могу, как ветер,

«Я пилот! Я на войне!»

 

Семь фашистских самолетов,

Удаётся мне подбить,

Про безногого пилота,

Начинают говорить!

 

Я с судьбою не боролся,

Но свой путь сам выбирал.

Не сломался, не согнулся,

Для людей Героем стал!

 

Русский дух врагов пугает,

Нашу волю не сломить!

Героизм нас вдохновляет,

Но хотим мы в мире жить!

Г. Шелд

 

Летчик Маресьев

У берегов великой Волги

Он был рожден, чтобы летать,

Чтобы, пройдя дорогой длинной,

Героем в бронзе здесь стоять.

 

Он рос мальчишечкой обычным.

Мечта лишь необычною была:

Железной птицей управлять привычно,

Быстрее ветра чтоб несла.

 

Чтобы слышать рядом птичий звон.

Чтобы крылом коснуться до рассвета.

Мечтал и днём, и ночью он…

Не зная, что война уж полыхает где-то.

 

Но вскоре постучались в дом

Война, беда и горе, и лишенья.

И вот мечта, окрепнув в нём,

Уж превратилась в твердое решенье.

 

На Як-1 фашистов он крушит.

Не щадит себя, Отчизну защищает.

И пусть в суровый час отважный летчик сбит.

Как действовать, он точно знает.

 

Ползти к своим и не сдаваться.

Ползти, чтоб выжить и сражаться.

Ползти, чтоб в строй вернуться.

Ползти, чтоб небу улыбнуться.

 

И цель достигнута: он спасён.

Дополз и выжил, стал сильней.

Но в госпитале слышит он

Тяжелый приговор врачей.

 

«Летать без ног не может летчик, —

Страшнее слов и не найти…

Но понимает он всё четче:

Ничто не может сбить его с пути.

 

«Ты помоги мне выжить, небо, —

Всё твёрже повторяет он. —

Клянусь тебе, что где б я ни был,

Никем не буду побежден».

 

И вновь фашистов он крушит.

И, не щадя себя, Отчизну защищает.

Сквозь годы самолет его летит.

Звезда Героя на груди его сияет.

 

Идут года.…  Но помнит Родина большая

Героя малой Родины моей!

И мы растем и крепнем, зная:

Нет русского характера сильней!

А. Шамаева

 

Алексей Маресьев

 

1

Воля к жизни, к самолёту,

Обрести мечтал он мир.

Был готов всегда к полёту,

Пункт, намечен ориентир.

 

Холод, пули, вьюга, воины,

Шквал и выстрелов поток.

Хоть и ранен, добровольно

Вышел в полк, уже без ног.

 

2

Так вернулся он в пилоты,

В небе вновь громил врага.

Столько доблести, охоты,

Не нужна на то нога.

 

Проходил пути большие,

Летом жарким и зимой.

Что за штурмы боевые,

Под защитой шар земной.

 

3

И подкрался сорок пятый,

Выжил он, конец войны.

Взят Берлин, дошли солдаты,

Крики радости слышны.

 

И тогда он стал известным,

Храбрый доблестный герой,

Что служил Отчизне честно,

Книгу создал Полевой.

С. Славиков

 

Памяти Алексея Маресьева

Мороз крепчает, ночь, как вечность.

Миг переходит в бесконечность.

Боль тело разрывает в хлам.

Что впереди?

Ну что же там?

 

Спасенье будет или нет?

Вновь темнота, померк весь свет.

Сознание отключает боль.

— Очнись скорей, ну что с тобой?

 

Лишь только неба синева

Тебя манила и звала.

— Очнись, Соколик мой, очнись.

Я жду тебя,

Ко мне стремись.

Ещё ты в облака взлетишь,

И землю этим удивишь.

 

Вот вновь очнулся,

Ночь темна, нет, не помощница она.

Ползти вперёд, ещё вперёд,

Здесь прямо, там вон поворот.

 

Который день, который час?

Быть может зря ползти сейчас?

И снова будто наяву:

— Соколик, я тебя зову.

Скучает небо по тебе.

Хозяин ты своей судьбе.

Вот только рана заживёт,

Ты снова сядешь в самолёт...

 

Очнулся, лес и тишина,

Как будто кончилась война.

Вот госпиталь, палаты гул.

Очнулся, глубоко вздохнул.

Сестричка, полная тревог,

И понял вдруг,

Что он без ног...

 

В отчаянье, кляня судьбу,

Он к небу обратил мольбу,

— О, небо, как хотя бы встать?

Ты обещало мне летать.

Теперь полёты лишь мечты.

Зачем же обещало ты?

 

Легко тебе лишь обещать...

— Соколик, будешь ты летать.

Без неба жизни не видать.

И если ты силён душой,

Ты не расстанешься со мной...

 

И день за днём, за часом час,

Маресьев удивляет нас.

Протез приладил и вперёд,

Вот шаг, другой и поворот.

Сестричку в танце закружил,

И сам расцвёл и сам ожил.

 

— Хочу летать!

Хочу в полёт!

Ему доверят самолёт...

Всем доказал,

Всех убедил,

Война, тебя он победил!

О. Ромашкина

 

Алексею Маресьеву

Посвящаю герою-земляку

 

Вот он пред нами, гордо стоящий,

Герой с крылатой душой.

Имя ему — ЧЕЛОВЕК НАСТОЯЩИЙ

Нашей страны большой.

 

В самое синее небо на свете*

Взгляд его устремлён.

В лучший город на этой планете

Был наш земляк влюблён.

 

Город родной и родное небо

Он защищал как мог.

И никогда побеждённым не был,

Даже лишившись ног.

 

Слава тебе, Алексей Маресьев!

Родина чтит тебя

И посвящает стихи и песни,

Помня и благодаря!

 

*Самым синим небом на свете Маресьев называл небо родного города Камышина.

С. Гладкова

 

На подвиг вдохновлять!

«Настоящий человек»... Все знают, кто он!

Я уверена в ровесниках своих.

Он без ног к больничной койке был прикован,

Но мечтал взлететь вновь в небо и без них.

 

Все твердили о безумстве Алексея

И не верили в затею до конца.

Но он знал, мечтою сердце грея:

Не ударит в грязь достойный сын отца.

 

И Маресьев надевал протезы снова,

Делал шаг, скрипел зубами, падал ниц.

Становился мокрым весь, и с крепким словом

Поднимался, видя в небе свет зарниц.

 

«Я взлечу! Я буду бегать, как и прежде,

Коль судьба меня оставила в живых!»

И душа горела яростной надеждой!

Он делил мечту и веру на двоих.

 

Эти двое — он и небо голубое.

А ночами звёзды падали с небес.

Звёзды видели в Маресьеве Героя,

Вспоминая, как без сил он полз в тот лес

 

С перебитыми, замёрзшими ногами,

Как добрался всё ж к своим полуживой.

Обжигало ноги боли страшной пламя,

Оглушал сирен и вьюг колючих вой.

 

И Вселенная крылом укрыв Алёшу,

Помогла ему окрепнуть и стать в строй.

Для юнцов вся жизнь его — пример хороший!

Не дожил до юбилея наш Герой...

 

Доказал, что невозможное — возможно.

Ведь любил он небо, Родину и мать.

И протезы, став родными так надёжно,

Помогли Герою жить, любить, летать!

И судьбою всех на подвиг вдохновлять.

Н. Адлер

 

Маресьев

Холодом жжёт и апрель не весел,

Тепла бы немного, весны чуть-чуть,

Крошево льда от щедрот отвесил

В узоры ладоней последний путь...

 

Грести, как в детстве, на летней Волге

Лезть через мертвые метры мЕсив

Болота прах, покидая долгий

Я — лейтенант Алексей Маресьев...

 

Да жив я, жив! Догорю и встану,

Вползу в эту жизнь по лапам хвойным...

К нашему небу, аэроплану.

Я остаюсь не убитым воином...

 

Бездна без дна, словно боль без края,

Тяжесть в ногах на меня навесив,

Смерть, не сегодня, не надо лая,

Я — лейтенант Алексей Маресьев...

Д. Замышляев

 

Посвящается мужеству Алексея Маресьева

Бескрайняя снежная воля,

Мороз, дикий ветер и снег,

И кажется, эти просторы

Украли у времени бег.

 

Взъерошенный вьюгой косматой,

Играл, завораживал снег,

И, жаждою жизни объятый,

В пути замерзал человек.

 

В нём жизнь ещё билась и рвалась,

И губы шептали: «Постой!»

И осень, и рожь ему снились,

Но смерть выползала слезой.

 

Он мёрзлыми крепко руками

Цеплялся, хватался за жизнь.

А смерть всё тащилась упрямо

И тихо шептала: «Уймись!»

 

Нет-нет, нельзя мне сдаваться:

Ждут мама, родительский дом.

Сумею, сумею подняться,

А смерть прогоню я потом!

 

Запел, повалясь на колени,

О всех тех, кто так его ждёт,

О вере, о дружбе и чести,

Что кто-то его непременно найдёт!

 

Стихия смирилась, настало безмолвье,

Он был наконец-то обнаружен, спасён!

Свидетелем было всё то же раздолье,

Да редкие вскрики ворон.

 

Счастливчикам часто бывает везение,

Отважным лишь только отчаяния путь.

А человек в своём проявлении

Всегда настоящим останется пусть!

Александра Житиневич, 12 лет

 

Песни:

 

Песня о настоящем человеке

Музыка: С. Русская

 

Нам нельзя забывать

Тех, кто бился с врагом в поднебесье.

Ты без ног продолжал воевать —

Дорогой ты наш лётчик — Маресьев.

В грозном небе над Курской Дугой

ты фашистов сбивал самолёты.

Пусть в ногах нестерпимая боль,

Но сильнее её дух пилота.

 

Если в жизни тревожная полночь,

Если смерть обнажила свой меч,

К нам Маресьев приходит на помощь,

Чтобы сердце надеждой зажечь.

 

Ты родился на Волжской земле.

Этих мест для тебя нет роднее.

И берёзы поют о тебе

На Камышенской Славы Аллее.

В грозном небе над Курской Дугой

Ты фашистов сбивал самолёты.

Пусть в ногах нестерпимая боль,

Но сильнее её дух пилота.

 

Если в жизни тревожная полночь,

Если смерть обнажила свой меч,

К нам Маресьев приходит на помощь,

Чтобы сердце надеждой зажечь.

А. Шапиро

 

Алёша Маресьев

Музыка: А. Вековешников

 

Ты вырос на Волге, лугами бродил,

Рыбачил с мальчишками вместе.

И дружбой хорошей всегда дорожил,

Алёша Маресьев.

 

Мужаться помогала родная страна —

И птицей ты взмыл в поднебесье.

Но крылья твои опалила война,

Алёша Маресьев.

 

Ах, раненый сокол! Чуть теплится жизнь,

Вперёд! Не погибни без вести! —

И стонут с тобою деревья: — «Держись!»

Алёша Маресьев!

 

Ты горе осилил — ни шагу назад!

Судьба твоя — гордая песня,

Твои соколята под солнцем летят,

Алёша Маресьев!

А. Тарасова

 

Повесть о настоящем человеке

Музыка: З. Чернецова

Исп.: Заряна

 

Взвейся, песня моя в поднебесье,

Облети, как ракета, весь мир!

Расскажи всем, как лётчик Маресьев

В небе стаи фашистов громил.

Бил врагов, как герой-победитель,

Но однажды в горячем пылу

Повреждённый его истребитель

Приземлился в фашистском тылу.

 

Невзирая на сильные боли,

Чтобы в плен не попасться к врагу,

Долго полз он по лесу, по полю,

И, голодный, лежал на снегу.

Но упорно стремился он к цели,

Смерть-злодейка витала над ним.

Через две с половиной недели,

Чуть живой, он добрался к своим.

 

Долго-долго лежал в лазарете,

Где, к несчастью, остался без ног.

Но фашистам не мог не ответить,

Не сбивать он их в небе не мог.

И, собрав в себе волю и силу,

Сел Маресьев на новенький «Ла».

И немало загнал он в могилу

Ненавистных носителей зла!

 

Говорят, что чудес не бывает,

Кто и раньше поверить бы мог,

Что герой наш Маресьев летает

И фашистов сбивает без ног?

Взвейся, песня моя в поднебесье,

Облети, как ракета, весь мир!

Расскажи всем, как лётчик Маресьев

В небе стаи фашистов громил.

В. Платошкин

 

Песня о настоящем человеке

Посвящается Алексею Маресьеву

 

Фашистом сбит, упал он с неба,

Контужен сильно, обгорел.

Он полз без помощи, без хлеба,

Он все в себе преодолел.

 

Он встал, протезы заскрипели,

Он вновь взлетел фашистов бить...

Но есть средь нас те, что посмели

Бессмертный подвиг тот забыть.

 

Летишь в веках, отважный сокол,

Горишь, не можешь тускло тлеть.

Как нам подняться так высоко,

В себе себя преодолеть?!

 

Маресьев и сейчас летает,

Взгляни на небо и пойми:

Тот подвиг всем нам помогает

Стать настоящими людьми.

 

В обычной школе он учился,

Вот рядом — белорус, узбек,

И за родную землю бился,

Как настоящий человек!

 

Весь шар земной им восхищался,

Простым он русским парнем был.

Гагарин с ним не раз встречался

Пред тем, как космос покорил.

 

Тот век сменился новым веком.

Года, как облака, плывут...

И настоящим человеком

Его назвали и зовут.

 

Он высшей славы удостоен

Родной земли, планеты всей

Отважный летчик наш и воин

Герой Маресьев Алексей!

Г. Шарин

 

Наш герой

Музыка: Л. Яковчук

 

Тихо спит город мой

Под лазурью небес.

И над Волгой-рекой

От тумана завес.

 

И в истории, век,

Твой герой был рождён.

Вот и жил человек,

С гордым именем он:

 

Алексей Маресьев —

Это имя летит над землёй!

Алексей Маресьев —

Наш бесстрашный земляк,

Наш герой!

Алексей Маресьев!

И зовёт тебя вдаль синева!

Алексей Маресьев!

Рвётся в небо, как птица, душа!

 

Серебристый ковыль

Шепчет ветрам степным,

И дурманит полынь

Ароматом своим.

 

И шумят тополя

Тихо имя твоё.

Вторит наша земля,

Помня подвиг его:

 

Алексей Маресьев —

Это имя летит над землёй!

Алексей Маресьев —

Наш бесстрашный земляк,

Наш герой!

Алексей Маресьев!

И зовёт тебя вдаль синева!

Алексей Маресьев!

Рвётся в небо, как птица, душа!

 

Алексей Маресьев!

Алексей Маресьев!

Алексей Маресьев —

Наш герой!

Е. Колесниченко

 

Подробнее о герое:

Алексей Маресьев. Подвиг длиною в жизнь

 

Алексей Петрович Маресьев родился 20 мая 1916 года на хуторе Верёвкин Верхне-Добринской волости Камышинского уезда Саратовской губернии (ныне Волгоградской области) в рабочей семье. В три года остался без отца. Пётр Маресьев умер от ран вскоре после возвращения с первой мировой войны. Мать, Екатерина Никитична, осталась одна с тремя сыновьями — Петром, Николаем и Алексеем. Когда Алексея спрашивали, кто помог ему развить качества, которые помогли ему в трудные моменты жизни, он всегда говорил о своей матери. Екатерина Никитична была сильной и стойкой женщиной, которая смогла вырастить и дать образование своим сыновьям. Она трудилась день и ночь, работала уборщицей на деревообделочном заводе, грузила вагоны, мыла конторы, учила уроки с сыновьями, а ночами шила, штопала, делала работу по дому. Нежную привязанность к матери, на которую он был похож лицом и характером, Алексей пронёс через всю жизнь.

С детства Алексей был приучен к порядку и терпению. Как-то в разговоре с корреспондентом он вспоминал о детстве: «С лыжами, помню, однажды вышла история. Было в ту пору слово такое «книгоноша» — человек, который носил по деревням книги. Поручили это дело и мне, как пионервожатому. Собрал я компанию мальчишек, и отправились мы на лыжах в деревню Сестренки. Груз был немалый — штук по сто книжек несли мы в заплечных мешках. А по дороге начался буран, да такой, что ничего не видно вокруг. Мы сбились с пути. Но все-таки не испугались, отыскали верную дорогу и вышли к деревне. Сдали книги в клуб и только поздним вечером вернулись по домам».

Алексей ходил в лесозаводскую школу №10, закончил 7 классов. После этого пошел в ФЗУ (Школа фабрично-заводского ученичества). После ФЗУ были 3 года рабфака. Алексей получил специальность токаря по металлу в училище при лесозаводе и там же начал работать, повышая свою квалификацию с четвертого до шестого разряда. Дважды Алексей пытался поступить в летное училище и дважды получал отказ по здоровью. В детстве он перенес тяжелую форму малярии, которая привела к ревматизму. Подавал документы в Московский авиационный институт, но вместо учебы в 1934 году был направлен по комсомольской путевке на строительство города Комсомольск-на-Амуре в Хабаровском крае. Там он работал в тяжёлых условиях: пилил лес в тайге, строил бараки и первые жилые кварталы. Рядом со строящимся авиазаводом организовали авиаклуб, и Алексея сразу же приняли туда. Он совмещал работу моториста-дизелиста с занятиями в авиаклубе. Маресьев освоил пилотирование самолета У-2 и в августе 1937 года закончил курс с отличием.

В 1937 году Алексей был призван в армию и попал в 12-й авиационный отряд Сахалинского погранотряда Управления пограничных войск Дальневосточного округа НКВД СССР. Сначала служил авиатехником в авиапогранотряде морского пограничного отряда на острове Сахалин. Затем его перевели в 12-й авиационный погранотряд. Активного красноармейца заметили и направили в 30-ю Читинскую школу военных пилотов, которая в 1938 году была переведена в Батайск Краснодарского края. Там он впервые самостоятельно поднялся в небо и освоил самолёт И-16. В 1940 году Алексей Маресьев окончил Батайское военное авиационное училище имени А. К. Серова в звании младшего лейтенанта. Его оставили в училище лётчиком-инструктором, и там он встретил начало войны.

В начале войны Маресьев был направлен в 296-й истребительный авиационный полк, который защищал по Днепру участок от Киева до Херсона. Свой первый боевой вылет Маресьев совершил 23 августа 1941 года в районе Кривого Рога. В то время лётчики совершали до 7-8 боевых вылетов за один день. Полк нёс большие потери в технике и личном составе в сражениях. В октябре 1941 года его вывели в тыл для пополнения. В Куйбышевской области (ныне Самарская) лётчики проходили переподготовку для полётов на новых самолётах Як-1. В марте 1942 года Маресьев отправился на Северо-Западный фронт в составе 580-го истребительного авиационного полка. Шла ожесточённая битва. К концу марта 1942 года Маресьев сбил уже четыре вражеских самолёта. 4 апреля в воздушном бою над Демянским плацдармом его самолёт был подбит. Маресьев попытался совершить посадку на лёд замёрзшего озера, но самолёт быстро терял высоту и упал в лесу. 18 суток Маресьев с перебитыми ногами ползком добирался до своих. Местные жители ухаживали за ним. Нужна была медицинская помощь, но в деревне не было врача. В начале мая рядом с деревней приземлился самолёт, пилотируемый А. Н. Дехтяренко, и Маресьева отправили в Москву, в госпиталь. Из-за гангрены врачам пришлось ампутировать ему обе ноги в области голени.

Толчком к возвращению Маресьева в строй могла послужить история про русского летчика Первой мировой войны Прокофьева-Северского, который потерял правую ногу, но, несмотря на это, вернулся в небо. Ещё в госпитале Алексей Маресьев начал тренироваться, готовясь к тому, чтобы летать с протезами. Тренировки продолжались в санатории, куда он был направлен в сентябре 1942 года. В начале 1943 года прошёл медкомиссию и был направлен в Ибресинскую лётную школу (Чувашская АССР). Заново учился летать в 11 запасной авиабригаде в городе Иваново. Несколько месяцев добивался отправки на фронт и в итоге в июне 1943 года был направлен в 63-й гвардейский истребительный авиационный полк, воевал на Курской дуге. В эмоциональном накале боя он не ощущал боли, но после приземления его ждал техник с ведром тёплой воды, чтобы омыть кровоточащие культи. Иногда до землянки сам Алексей дойти не мог, его несли товарищи. Маресьев не искал в бою личной славы. Он был заботливым «ведущим», берёг товарищей, в частности, в бою спас жизнь командира соседнего истребительного авиаполка.

20 июля 1943 года Маресьев спас двух своих товарищей и сбил при этом два немецких «Фокке-Вульфа-190», прикрывавших вылет пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-87». Всего же наши летчики в этом бою сбили 13 вражеских самолетов. После этого старший лейтенант Маресьев был назначен заместителем эскадрильи, а 24 августа 1943 года вместе со своим командиром Александром Числовым удостоен звания Героя Советского Союза. В представлении Маресьева к высокой награде командир полка написал: «Не жалея жизни и крови, сражается против врагов и, несмотря на серьезный физический недостаток, добивается в воздушных боях отличных успехов». 24 августа 1943 года Указом Президиума Верховного Совета СССР гвардии старшему лейтенанту Маресьеву было присвоено звание Героя Советского Союза. Из-за возросших нагрузок в июне 1944 года гвардии майор Маресьев согласился перейти из боевого полка в управление вузов ВВС и стать летчиком-инспектором. Всего за время войны совершил 86 боевых вылетов, сбил 11 самолётов врага: четыре — до ранения и семь — после. А. П. Маресьев: «Жизнь меня, конечно, потерла, но, если все начинать сначала, я бы снова стал летчиком. До сих пор не могу вспоминать о небе без особых, благородных чувств. У меня самые счастливые минуты жизни связаны с самолетами. Когда после госпиталя в моей карточке написали: «Годен во все рода авиации», я чувствовал себя на вершине счастья».

Еще в 1943 году на Курской дуге произошла знаковая встреча писателя Б. Полевого, военкора «Правды», и А. Маресьева, поразившая писателя до глубин души. 28 ноября 1943 года в газете «Красная Звезда» был напечатан художественный рассказ «Воля». Автор рассказа — В. Ильенко. В рассказе сохранены подробности биографии Маресьева, но фамилия изменена на Петрусьев. В июле-августе 1946 года в журнале «Октябрь» (№ 7-8) вышла «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого, прототипом главного героя которой стал Маресьев (автор изменил только одну букву в его фамилии). В 1948 году по книге на Мосфильме режиссером Александром Столпером снят одноименный кинофильм. Маресьеву даже предложили самому играть главную роль, но он отказался, и эту роль исполнил профессиональный актер Павел Кадочников. Сначала — страна, затем — весь мир узнали о крепости духа советского лётчика! Через годы миллионы публикаций и тиражей превратят Алексея Петровича в легенду. Его всенародная слава перерастёт во всемирную. Ему будут аплодировать стоя делегаты международных конгрессов за мир. Первый Всемирный конгресс сторонников мира в Париже, Второй Всемирный конгресс в Варшаве…

В июле 1946 года Маресьев уволился из состава ВВС. В 1952 году окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС, в 1956 году — аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС, получил звание кандидата исторических наук. После войны Алексей Петрович все силы, совместно с Маршалами Советского Союза, полководцами Г.К. Жуковым и А. М. Василевским положил на создание и развитие ветеранского движения, основав первую организацию ветеранов в стране — Советский Комитет ветеранов войны. Был первым заместителем председателя Российского комитета ветеранов войны и военной службы. В последние годы возглавлял Общероссийский фонд инвалидов Великой Отечественной войны. Большая заслуга Маресьева А.П. состоит в инициировании учреждения Дня Победы, как всенародного праздника, создания Могилы Неизвестного солдата и зажжения Вечного огня, а также Центрального музея Победы на Поклонной горе.

Многим памятен лозунг «Никто не забыт и ничто не забыто». Под этим девизом Алексей Петрович ещё в 1965 году организовал поход молодёжи по местам боевой и трудовой славы. С того времени по 1987 год во Всесоюзных походах приняли участие более 58 млн. человек. Кроме воспитания патриотизма, основанного на личном прикосновении молодого поколения к славным и великим делам отцов и дедов, кроме встреч с родственниками героев и боевыми товарищами, был собран бесценный фактический материал: фотографии и мемуары, документы и письма с фронта. Кроме того, основано более 63 тысяч музеев боевой славы, установлено более 17 тысяч памятников и стел, мемориальных досок и обелисков. Найдены 45 тысяч имён солдат, павших в Великую Отечественную войну. Маресьев написал книгу «на Курской дуге».

Алексей Петрович воевал за каждого конкретного человека, делал всё, что было в его силах. «Ему до всего было дело. Кабинет Алексея Петровича практически не закрывался. К нему обращались ветераны по самым разным вопросам. Он был душой Комитета. Всегда находил время побеседовать с ветераном, вникнуть в суть его проблемы, помочь. Душевная доброта, общительность, любовь и уважение к людям были отличительными чертами этого легендарного и простого человека, составляли суть его нравственности». Это слова председателя Российского союза ветеранов, депутата Государственной думы генерала армии М. А. Моисеева. Стоит упомянуть о личных «богатствах» национального героя. Квартира в 67 кв. метров, дача в Подмосковье, которую он с женой десятилетиями строил своими руками. «Москвич». Пятьдесят тысяч на сберкнижке, накопленные и предназначенные для обеспечения нетрудоспособного младшего сына-инвалида. Те самые пятьдесят тысяч, которые полностью «обнулились», «сгорели» в результате «павловских» денежных реформ.

Боевые и трудовые заслуги перед Родиной Гвардии полковника в отставке, кандидата исторических наук Алексея Петровича Маресьева отмечены наряду с «Золотой Звездой» Героя многими государственными наградами. Он награжден двумя орденами Ленина, орденами Октябрьской Революции, Красного Знамени, Отечественной войны 1 степени, двумя орденами Дружбы народов, Красной Звезды, 2 орденами Трудового Красного знамени, орденом «За заслуги перед Отечеством» третьей степени, Знаком Почета, медалями, иностранными орденами. Был почетным солдатом воинской части, почетным гражданином городов Комсомольск-на-Амуре, Камышин, Орел. Его именем названы малая планета Солнечной системы 2173, общественный фонд, молодежные патриотические клубы. Дань памяти Герою отдали и Селекционеры академии наук Беларуси, назвав новый сорт сирени «Алексей Маресьев».

18 мая 2001 года в Театре Российской армии намечался торжественный вечер по случаю 85-летия Маресьева, но за час до начала у Алексея Петровича случился сердечный приступ. Его доставили в реанимацию одной из московских клиник, где он скончался, не приходя в сознание. Торжественный вечер всё же состоялся, но начался он с минуты молчания. 22 мая на Новодевичьем кладбище Москвы собрались тысячи людей. В почётном карауле у гроба стояли министр обороны С. Б. Иванов, начальник Генерального штаба ВС РФ генерал армии А. В. Квашнин, другие известные военачальники. Стояли и ветераны Великой Отечественной. Страна провожала своего героя, преданного сына и заступника.

Юрий Гагарин признавался, что именно Маресьев всегда был для него примером и эталоном. Многим людям Маресьев показал, как бороться с обстоятельствами и не сдаваться. Вопреки прогнозам врачей, болезням и ранениям люди вставали на ноги и шли по жизни! Сколько их, вот примеры: офицер-пограничник В.П. Кныш, пехотный офицер Александр Бузаров, старший лейтенант А.М. Чагин, узбекский скульптор Касым Мирзарахимов, писатель Владимир Корнилов... Участники Великой Отечественной и афганских войн, сугубо гражданские — все заряжались чистым огнём веры в лучшее, вставали против судьбы и побеждали.

Издательством «Молодая гвардия» в 2022 году выпущена в свет единственная полная биография «Маресьев» (из серии ЖЗЛ). Книга написана Николаем Карташовым, лауреатом Государственной премии РФ в области литературы и искусства. К сожалению, из школьной программы по литературе в середине 90-х годов была убрана «Повесть о настоящем человеке». В 1916 году, когда отмечали 100-летие со дня рождения легендарного лётчика, был поднят вопрос о возвращении «Повести» в программу. В 2023 году члены комитета Совета Федерации по обороне и безопасности выступили с предложением вернуть её в школьную программу по литературе. Но книга, вдохновлявшая и поднимавшая читателя над собой, в программу школы не вернулась. До сих пор.

 

Алексей Маресьев. Первое интервью:

В июне 1943 года руководство Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР (1) запланировало поездку научных сотрудников в расположение 3-й гвардейской истребительной авиационной дивизии с целью взять интервью у наиболее отличившихся летчиков-истребителей. Никто не мог предвидеть, что среди опрошенных будет Алексей Маресьев (1916-2001) — безногий летчик, будущий Герой Советского Союза. Сотрудники комиссии были первыми, кто подробно записал рассказ Маресьева о пережитом. Это оригинальный рассказ 27-летнего летчика — в таком виде, как он был записан в июле 1943 года. Это документ потрясающей человеческой силы. Публикуем его полностью, сохранив орфографию и стиль.

 

До войны. «Натаскали в аэроклуб горючего...»

Стенограмма беседы с гвардии лейтенантом 63-го гвардейского истребительного авиаполка 3-й гвардейской истребительной авиадивизии Маресьевым Алексеем Петровичем, 1916 года рождения. Кандидат в члены партии. Заместитель комэска. Награжден орденом Красного Знамени (2). Беседу на одном из боевых аэродромов проводила научный сотрудник Комиссии Е.М. Грицевская, стенографировала О.В. Крауз (3).

«Родился в семье крестьянина в г. Камышине Сталинградской области. 8 лет пошел учиться, окончил школу 1-й ступени, во второй ступени проучился до 6-го класса, а потом перешел учиться в ФЗУ (4) на лесном заводе. Там у меня работала мать и два брата. ФЗУ давало образование за семилетку. Учился я по специальности токаря по металлу. Проработал я по этой специальности на заводе до 34 года августа месяца, причем я все время работал и пытался поступить учиться дальше. Я учился без отрыва от производства на вечерних курсах рабфака при сельскохозяйственном институте, после его мог ехать учиться в этот институт. Но так как у меня не было никаких средств для того, чтобы там учиться, то я не закончил его 4 месяца (5), так как прочел в «Правде», что начинается прием в МАИ (6). Я послал письмо, чтобы мне выслали правила приема, а на свое предприятие подал заявление, чтобы меня отпустили бы учиться. Но с производства меня не отпустили, и послали меня в ДВК (7) строить г. Комсомольск. А я с 29 года был комсомольцем.

Приехали мы туда, нам сказали, что строительству нужен лес, и мы работали на лесозаготовках в тайге. За хорошую работу меня перевели работать по специальности, и я там вскоре стал работать уже механиком-дизельщиком на водном транспорте. И там я работал до 1937 г. июля месяца. Здесь меня призвали в Красную Армию. В Комсомольске я окончил без отрыва от производства аэроклуб. Очень интересно, как мы его кончали. Город только начинал строиться. Мы только устроили места, где можно было бы жить самим строителям. Я работал на водном транспорте, там было горючее, масло, бензин, а другой товарищ работал на авиационном заводе, и мы натаскали в аэроклуб горючего и вообще кто что мог. Так мы учились и закончили аэроклуб.

После я попал в армию, на остров Сахалин, там я служил в пограничной авиации в пограничном отряде, работал мотористом, летать мне не давали, так как одному такому летчику дали полетать, а он поломал самолет. Но я дошел до командующего войсками, и он сказал: «Попробуйте дать, если он хорошо летает, то пусть летает». Пока меня стали проверять, командующий присылает специальное направление, что, если командир отделения соответствует требованиям, имеет образование семилетки, закончил аэроклуб и комсомолец, то послать его в военную школу. Меня вызвали и спросили, куда хочешь? Я сказал, что хочу в военную летную школу. И меня послали в Читу. Потом школу перевели в Батайск, и я ее там закончил.

Учеба мне давалась легко. За отличную технику пилотирования меня оставили работать инструктором, но я не хотел там оставаться, а хотел в часть. Но все же был оставлен инструктором в школе, где я и пробыл с 40 по 41 год август месяц. Закончил возить группу, выпустил всех своих курсантов и стали меня посылать дежурить в Ростов, т.е. давали мне вроде как боевую работу. Я взял и написал докладную записку, чтобы меня взяли на фронт. Однажды я дежурю на главном аэродроме, и меня вызывает командир звена. Встречает он меня словами: «До свиданья, до свиданья». Я говорю: «Что это за до свиданья?». — «А ты улетаешь». Оказывается, по моей докладной записке меня направили на фронт.

 

Начало войны. «Работали исключительно по штурмовкам...»

6 августа 1941 г. несколько человек нас полетели на фронт. Попал я в 296 истребительный полк (8) и начал воевать от Кировограда. Потом по мере отступления наших войск мы шли на Никополь, Запорожье. Как только мы прибыли на фронт, мы начали вести боевую работу. Работа была очень напряженная. Нашей группе пришлось работать самим и за техников, так как техники от нас немного отстали. Приходилось делать по 7-8 боевых вылетов в день. Работали мы на «И-16» исключительно по штурмовкам. Один раз у нас только была встреча пара на пару с «Мессершмиттами», но они, как обычно, боя не приняли.

После того, как мы поехали в Куйбышев на формирование, меня там перевели в другой полк командиром звена, и мы воевали на «Яках». Летчики у нас были молодые. С этим полком мы немного постояли под Москвой, здесь мы работали как бы на ПВО и одновременно тренировался летный состав. Тогда мы были в 580 полку. А потом уже в марте месяце 42 г. мы поехали на северо-западное направление, когда под Ст. Руссой была окружена немецкая 16 армия. Мы тогда работали на демянскую группировку (9). Когда я пришел непосредственно на фронт, меня назначили помощником комэска. На Северо-Западном фронте мне пришлось повоевать 7 или 8 дней. Здесь в нашу задачу входило уничтожение транспортных самолетов, которые подбрасывали 16 армии боеприпасы и продовольствие. Мы их сбили за 8 суток три штуки. А потом меня самого подбили.

 

Бой. «И меня выбросило из самолета...»

Подбили меня 4 апреля 42 г (10). Пробили мне мотор. А я был над их территорией. Высота была метров 800. Я немного оттянул самолет на свою территорию, километров за 12, но там были леса и болота, и сесть было негде. Я и пошел садиться на лес, а там лес редкий и высокий и на лес садиться было очень трудно. Я прикрылся рукой, чтобы не удариться, может быть, думаю, жив останусь, так, чтобы глаза не выбило. Положил голову на руки, и здесь слева я увидел площадку. И здесь я сделал большую глупость. Я выпустил шасси, так как мне показалось, что там — площадка, но, когда я стал разворачиваться, то мотор остановился, и машина пошла книзу. Я только успел выровнять ее из крена, как лыжами самолет задел за макушку дерева, и получился полный скоростной капот, т.е. самолет перевернулся кверху колесами. Я был привязан ремнями, но их оторвало и меня выбросило из самолета. Так что я упал метров с 30, хотя точно не знаю. По-видимому, получилось так, что я упал на снег, а потом я покатился по дороге и ударился виском, и минут 40 я лежал без памяти. Потом, когда я очнулся, я чувствую что-то на виске, приложил руку — кровь, и висит лоскуток кожи. Я его хотел сначала оторвать, а потом чувствую, что кожа толстая и обратно ее приложил к пораненному месту. Кровь там запеклась, и все потом заросло.

От самолета осталась только одна кабина и хвост — все разлетелось в разные стороны. Я, вероятно, сильно ударился, так как вскоре у меня начались галлюцинации. Я очень хотел испортить мотор, вынимаю пистолет и начинаю стрелять по мотору. И мне кажется, что я не попадаю, я выстрелил одну обойму в пистолете, затем другую. Потом посмотрел опять в лес, и я вижу, что там стоят самолеты, стоят люди, я кричу, чтобы мне помогли, но потом смотрю — ничего нет. Посмотришь в другую сторону, опять то же самое, и потом снова все исчезает. Я так и блудил. Шел, ложился, потом снова шел. Спал до утра в снегу. Один раз мне показалось совершенно ясно, что стоит дом, из дома выходит старик и говорит, что у нас здесь дом отдыха. Я говорю: «Помогите мне добраться». А он все дальше и дальше уходит. Тогда я подхожу сам, но ничего не вижу. Потом пошел в другую просеку, смотрю — стоит колодец, девушка гуляет с парнем, а то кажется, что девушка с ведрами идет. «Что несете?» — «Воду». Но воды мне не дала.

Я упал 12 километров от линии фронта, но никак не мог сообразить, где я, мне все время казалось, что я у себя на аэродроме или где-то близко. Смотрю, идет техник, который меня обслуживал, начинаю говорить ему: «Помоги выйти». Но никто ничего для меня не делает. И такая история со мной продолжалась суток 10-11, когда галлюцинация у меня прошла.

 

Спасение. «Подходите! Свой, летчик!»

Раз я просыпаюсь утром и думаю, что мне нужно делать? Я уже был совершенно в здравом уме. Очень сильно я отощал, так как ничего все время не ел. И компаса у меня нет. Я решил идти на восток, уже по солнцу. Вижу и самолеты, которые летят к нам. Думаю, наткнусь, в конце концов, на какое-нибудь село, а потом меня доставят. Но я очень сильно отощал и идти не мог. Шел я так: выбрал себе толстую палку, поставишь ее и подтягиваешь к ней ноги, так и переставляешь их. Так я мог пройти максимум полтора километра в сутки. А потом трое суток опять лежал и спал. И сны такие снятся, что кто-то зовет: «Леша, Леша, вставай, там тебе припасена хорошая кровать, иди туда спать...».

Так я провел 18 суток без единой крошки во рту. Съел я за это время горсть муравьев и пол-ящерицы. Причем, я отморозил ноги. Я летел в кожанке и в унтах. Пока я ходил с места на место, в них попала вода, так как кругом уже таяло, а ночью было холодно, мороз и ветер, а в унтах вода, и я, таким образом, отморозил себе ноги. Но я не догадался, что ноги у меня отморожены, я думал, что не могу идти от голода.

Потом на 18-е сутки 27 апреля (11) часов в 7 вечера я лег под дерево и лежу. В это время слышу сильный треск. Я уже понимал, что в лесу здесь людей не было, и я решил, что идет какой-нибудь зверь, учуял жертву и идет. У меня осталось два патрона в пистолете. Я поднимаю пистолет, поворачиваю голову, смотрю — человек. У меня здесь мелькнула мысль, что от него зависит спасение моей жизни. Я ему стал махать пистолетом, но так как я оброс и стал очень худым, то он, наверное, подумал, что это — немец. Тогда я бросил пистолет и говорю: «Идите, свои». Он подошел ко мне: «Ты чего лежишь?». Я говорю, что я подбит, летчик: «Есть ли здесь немцы?». Он говорит, что здесь немцев нет, так как это место в 12 км от линии фронта. Он говорит: «Пойдем со мной». Я говорю, что не могу идти. — «Но я тебя не стащу с этого места. Тогда ты не уходи с этого места, я его знаю и попрошу председателя колхоза, чтобы он за тобой прислал лошадь».

Часа через полтора слышу шум. Пришло человек восемь ребятишек 14-15 лет (12). Слышу, шумят, а не знаю, с какой стороны. Потом они стали кричать: «Здесь кто-нибудь есть?» Я крикнул. Тогда они подошли на расстояние метров 50. Тут я их уже увидел, и они меня увидели. Остановились. «Ну, кто пойдет?» — Никто не идет, боятся все. Потом один парнишка говорит: «Я пойду, только вы смотрите, если в случае чего, вы сразу бежите за народом, в деревню». Не доходит до меня метров 10. А я худой, оброс, вид, наверное, был страшный. Он подошел поближе. Я реглан (13) расстегнул, петлицы видно. Он подошел еще поближе и кричит: «Подходите! Свой, летчик!». Те подошли, смотрят. Спрашивают: «Почему ты такой худой?» Я говорю, что не кушал 18 суток. И тут они сразу: «Ванька, беги за хлебом! Гришка, за молоком!». И все побежали, кто куда.

Потом приехал еще старик (14). Они положили меня на сани. Я положил старику голову на колени, и мы поехали. Оказывается, тот человек, который первый меня нашел, шел в обход, так как там было все заминировано. Потом чувствую, что меня мальчик толкает:

— Дядя, а дядя, посмотри!

Я смотрю, подъезжаем к селу, поперек улицы что-то черное. Я говорю:

— Что это такое?

— А это весь народ вышел вас встречать.

И действительно, целая колонна стоит, а как въехали в село, получилась целая процессия. Старик остановился у своей хаты. Тут люди меня нарасхват. Одна говорит, давай его ко мне, у меня молочко есть, другая говорит, у меня есть яички, третья говорит — у меня тоже корова есть. Слышу шум. Тут старик говорит:

— Я за ним ездил и никому его не отдам. Жена, неси одеяло, отнесем его в избу.

Внесли в избу, начали тут с меня снимать одежду. Унты сняли, а брюки пришлось разрезать, так как ноги распухли. Потом смотрю, опять народ идет: кто несет молоко, кто яички, третий еще что-то. Начались советы. Один говорит, что его нельзя много кормить, вот, один инженер из Ленинграда сразу очень много покушал и умер, другой говорит, что нужно только молоком поить. Положили меня на кровать, дают мне молока и белого хлеба. Я выпил полстакана молока, больше не хочу, чувствую, что сыт. Они говорят: «Кушай, кушай». А я не хотел больше. Но потом постепенно я стал есть.

Нашелся у них в селе какой-то лекарь, вроде фельдшера. Он посоветовал хозяевам вытопить баню и помыть меня. Все это они сделали. Вообще, очень хорошие люди оказались. Очень жалею, что не могу поддерживать с ними связь.

 

Встреча. «Лешка, неужели это ты?!»

Двое суток я там пробыл. Они сообщили в одну воинскую часть, и оттуда на следующий день приехал капитан. Он проверил мои документы и забрал меня к себе в часть. Мне сделали там согревающий компресс на ноги. Ноги были белые-белые, как стена. Я удивился и спросил, почему они такие белые. Мне сказали, что это отек от голода. Я спросил, не отморожены ли они? «Нет, нет, — говорят, — ничего». Но ходить я совершенно не мог. Когда меня привезли в эту часть, а это был какой-то обозный отряд, туда пришел врач, и я до сих пор не могу понять, зачем он это сделал, и нужно ли было это делать, но он мне прописал выпить стакан водки и дали мне закусить только черным сухарем. Сначала после того, как я выпил, все было ничего, а потом часов с двух ночи меня стало разбирать, и я начал, как говорится, «шухерить». Там сидела около меня одна девушка, потом был капитан, так со мною не знаю, что делалось. Я ударил эту девушку, опрокинул стол, который стоял около меня, стал кричать: «Немцам не победить!». Потом меня уложили. Только успокоили, а через десять минут я опять начал кричать: «Заверните мне правую ногу, а то ее немцы возьмут!». Этот капитан рассказывал, что я кричал: «Умираю, дышать нечем!». Он испугался и пошел за врачом. Тот пришел и сделал мне укол в полость живота. Потом он спрашивает меня: «Ну, как, хуже или лучше стало?». Я отвечаю: «Не хуже и не лучше». — «Ну, хорошо, что не хуже, а лучшего ждать нечего».

Потом меня сразу же отвезли в передвижной госпиталь и там меня стали лечить нормально. Сделали мне там переливание крови, и я стал чувствовать себя немножко лучше. Стали мне делать согревающие марганцевые ванны. В первый день, когда меня привезли, мне говорят: «Садись на табуретку». Я, как только сел, чувствую, что не хватает мне воздуха. Они говорят опять: «Садись». Я говорю, что не могу. Они меня все же посадили на табуретку, а я с нее упал. Потом пришел врач, меня положили на стол и влили мне 400 грамм крови. Потом я говорю: «Я теперь сам могу вставать». Но меня переложили опять на кровать.

Пролечился я там дней 7-8, до 30 апреля. Мне говорят, что мы тебя отправим в глубокий тыл, в Свердловск. Но для этого нужно было попасть на Валдай, а оттуда ходили санитарные поезда. 30 апреля меня отправили на машине в Валдай. Туда я приехал часиков в шесть вечера. Только меня положили, минут 15 я пролежал, дали мне покушать рисовой каши. Начал я кушать, вдруг дверь открывается, входит человек и начинает кого-то искать глазами, смотрит по всем кроватям. Потом мы с ним встретились взглядом. Смотрю — командир эскадрильи, с которым я летал, сейчас Герой Советского Союза, Дегтяренко (15).

— Лешка, неужели это ты?!..

Оказывается, он меня искал, так как из передвижного госпиталя сообщили в часть, что я там нахожусь, и он на другой день бросился меня искать... А я прямо заплакал, просто зарыдал, такая была встреча! Он меня спрашивает: «Чего ты лежишь? Ты, может быть, есть хочешь, я тебе две плитки шоколада привез». Я ему говорю: «Я не могу, Андрей, я 18 дней ничего не кушал, я очень слаб». А он, оказывается, приехал за мной и хочет меня забрать. И мы, действительно, были с ним очень хорошие приятели, один без другого жить не могли. Но врач меня не отпускает, говорит, что меня отправят в глубокий тыл. Дегтяренко стал нервничать, ругаться: «Это мой летчик, я его заберу. Мы сами знаем, куда его направить для лечения!».

А он искал меня долго и все время — на самолете. Сначала он полетел туда, откуда им сообщили обо мне. А там меня уже не было. А ведь это не просто — прилетел и сел, как на аэродром, а площадка бывает километра за 3-4. Потом опять пришлось сюда лететь. А вылетел он в 7 часов утра, а дело было уже к вечеру. И он, в конце концов, меня забрал с горем пополам, посадил на самолет. Хотя мне и сделали вливание крови, но чувствовал я себя плохо. И только меня сажают в самолет, я теряю сознание. Здесь он говорит: «Я тебя везу, а ты, наверное, умрешь». Я говорю: «Давай, жми! Живого или мертвого, уж взялся, так вези!». Он посадил меня в кабину, привязал кое-как, и полетели мы в ту часть, где я воевал. Здесь все уже собрались, все было подготовлено для посадки. Правда, я не могу всего рассказать, так как я был в очень тяжелом состоянии, и на следующий день меня на санитарном самолете отправили в Москву.

 

Операция. «На моих глазах отрезал ноги этими ножницами»

После уже врач мне рассказывала, что лечащий врач приходит и говорит, что он, т.е. я, наверное, жить не будет. Она пошла в кабинет и еще подумала, составлять ли историю болезни или не нужно. Решила подождать до прихода профессора Теребинского (16). Когда он пришел, он тоже не питал надежд на то, что я буду жить. Меня положили в отдельную палату, стали наблюдать, как я себя чувствую. Палата была проходной, я жаловался на шум. Тогда меня положили одного в палату, стали делать мне уколы для поддержания сердечной деятельности. Я не спал долго, мне стали делать уколы морфия. Я стал часика по четыре тогда спать. Все время спрашивали меня, как себя чувствую? Я говорю, что лучше. И здесь меня стали лечить основательно.

Необходимо было мне отрезать ноги. Они стали уже сами отходить: лежишь в кровати, потащишь, а суставы сами и расходятся. Однажды пришел профессор, принесли меня в операционную, он взял стерильные ножницы и просто на моих глазах отрезал ноги этими ножницами. В некоторых местах, где были еще немного живые ткани, было больно, но вообще больно не было. Я спрашиваю: «Товарищ профессор, это вся операция?».

И так как я боялся операции, то он сказал, что немного еще подзаделаем и все. Но стали меня готовить ко второй операции. У меня получилось нагноение и нужно было, чтобы оно прошло. 22 июля мне сделали вторую операцию. Хотели мне сделать только спинномозговой укол, но этот наркоз на меня не подействовал. Укол местного обмораживания тоже не берет. Профессор даже удивляется, и тогда решили делать операцию под общим наркозом. Накрыли меня маской и стали поливать на нее эфир, я должен был дышать эфиром. Сестра мне посоветовала глубоко-глубоко дышать. Как только я глубоко вздохнул, мне сразу же ударило в голову, я махнул рукой, маску сбил, капля эфира попала мне в рот, меня стало тошнить. Профессор ругается на сестру: «Что же вы не можете удержать маску!». Опять наложили маску. Мне стало так нехорошо, я кричу: «Снимите, дайте мне хоть немножко пожить!». Сестры здесь плачут, профессор ругается. Ну, а потом мне немножко приподняли маску, я глотнул свежего воздуха, и все пошло, как следует. После операции я проснулся со слезами. Ноги у меня очень болели.

 

Выписка. «В клубе я буду танцевать»

Вылечили меня, сняли мерку на протезы. 23 августа 42 г. мне принесли протезы, я начал ходить. Учился, дня 3 походил с костылями, потом только с одной палочкой дней пять походил. Нужно сказать, что однажды мне сестра приносит журнал и говорит: «Леша, смотри, здесь есть статья об одном английском летчике, который, не имея обеих ног, продолжает летать» (17). Меня эта статья очень заинтересовала, и я попросил сестру вырвать для меня эти два листочка из журнала. Здесь у меня появилась какая-то уверенность, что и я могу летать.

После госпиталя я поехал в дом отдыха летного состава на месяц. Там я отдохнул, и началась у меня опять битва за летную жизнь. В доме отдыха я разговаривал на эту тему с врачом, но он мне ничего не сказал, вроде мол, человек шутит и все. Потом туда приехала выездная экспертная комиссия ВВСКА18 под председательством бригврача Миролюбова. Я решил туда обратиться к нему, так как это была комиссия, которую я должен был проходить. И наш врач мне тоже посоветовал поговорить с ними. Прихожу туда, а хожу уже без палочки. Причем я уже научился танцевать. Я носил брюки на выпуск, тогда был в пижаме. Прихожу и говорю: «Доктор, я у вас, наверно, комиссию не буду проходить, но я бы хотел поговорить с вами. Я хочу летать».

Он на меня смотрит:

— Если вы летчик, то будете летать.

— Мне придется прямо вернуться в госпиталь, и я хочу заранее с вами поговорить.

— А что у вас такое?

— Я на обеих искусственных ногах.

— Да что вы говорите?!

Я прошелся. Он говорит:

— Нет, вы шутите. В самом деле?

Здесь мой врач стал уже улыбаться и говорит, что это действительно так.

— И летать хотите?

— Да.

— А ну, еще раз пройдите.

Я опять прошел. Потом я говорю:

— Если вы интересуетесь, как я владею протезами, то приходите сегодня в клуб, я там буду танцевать.

Иду вечером в клуб, смотрю, в клуб приходит вся комиссия. Я приглашаю девушку, иду танцевать. После танцев подхожу к своему доктору. Он говорит, что навряд ли комиссия заметила. Тогда я опять танцую. Они здесь уже меня увидели. Говорят: «Считайте, все наши голоса за вами. Приедете в госпиталь, хирург посмотрит, скажет свое веское слово, если все будет ничего, то пройдете».

 

Кабинеты. «Вы пришли сюда очки втирать!»

Я приезжаю в госпиталь в Сокольники. Председатель комиссии там доктор Собейников. Они меня крутили, проверяли нервную систему, зрение. Особое внимание обратили на ноги.

— Хочешь все-таки летать? На каких же самолетах?

Я говорю:

— Если попросишься на истребителях, то вы все равно не разрешите, тогда уже на «У-2».

Один доктор засмеялся:

— Добросовестно, — говорит.

Собрался у них консилиум. Один что-то говорит, другой говорит. Потом подзывают меня.

— Решили допустить к проверочным полетам на самолете «У-2».

— Ну, а если я покажу хорошие результаты, то буду считаться годным к летной работе на «У-2»?

— Ну, думаю, не совсем хорошо, но все-таки нужно согласиться.

Я пошел с этим решением в управление кадров ВВСК[А]. Прихожу туда, направляют меня к полковнику Вальчугину. Тот читает бумажку. А там написали и так, что не годен, ампутированы обе ноги. И в самом конце написали, что допущен к тренировочным полетам на «У-2». Полковник прочел, что не годен, и больше не читает.

— Вы что пришли?

— Хочу на летную работу.

— Вы же не годны.

Я говорю, что комиссия мне разрешила. Он тут: «Что мне комиссия, мы сами можем здесь разобраться, да и здесь написано, что не годен и всё!».

Я говорю:

— Вы прочтите, что дальше написано.

А он здесь схватился и пошел:

— У вас ног нет, а пришли сюда очки втирать.

Меня это страшно задело. Я говорю:

— Ноги у меня, товарищ полковник, есть, но ноги деревянные.

— Но вы летать не будете, как это можно!

Я говорю:

— Почитайте дальше, мне врачебная комиссия разрешила летать на «У-2».

— Что мне врачебная комиссия, мы все равно вас не допустим.

Тогда я стал с ним по-другому говорить.

— Товарищ полковник, я буду летать, только прошу вас не давать сразу заключения.

А он уже спрашивает, кем я работал, и собирается искать вакантную должность для меня.

— Я прошу вас еще раз — заключения не давать. Я дойду до маршала авиации.

— Он все равно вас не примет.

— Нет, примет.

Ну, он здесь еще сильнее раскричался.

— Кто вам разрешит?

Я говорю:

— Приду по всем правилам и попрошу разрешения. И летать я все-таки буду.

— Нет, вы летать не будете.

— Нет, буду.

— Вы ходить не умеете.

Я тогда набрался нахальства и говорю:

— Это дело не ваше, как я хожу. Раз врачи дали мне заключение, что я хорошо владею протезами, я имею право просить, чтобы меня назначили на проверку, как это здесь указано.

Он начал еще что-то кричать, но я тут уже вышел.

Там стоял какой-то майор. Он спрашивает:

— Это ты там так разговаривал? А что такое?

Я ему все рассказал.

— Ну, куда ты хочешь теперь идти?

Я говорю:

— Пойду к командующему, генерал-лейтенанту Новикову (19).

— А у начальника отдела кадров ты был?

— Нет, не был.

— Сходи к нему, а то неудобно шагать через его голову.

И я решил пойти к начальнику отдела кадров. Прихожу к секретарю, тот докладывает, и начальник меня принимает. Как раз это был генерал-майор Орехов.

— В чем дело?

— Меня не устраивают на летную работу.

— Почему?

Я говорю, вот так и так, полковник Вальчугин отказывает. Приходит к нему Вальчугин. Он читает документы и говорит:

— Так вы без ног?

Я говорю:

— С искусственными ногами, товарищ генерал-майор.

— Нет, летать вы не будете, что вы, что вы!!!

— Почему, товарищ генерал?

— Так вы не сможете.

Тогда я вынимаю журнал и говорю:

— Вот, летают же люди, только англичане, почему же я не смогу?

Он прочел, отложил в сторону журнал:

— Нет, все-таки вы летать не будете.

— Товарищ генерал-майор, разрешите сказать.

— Говорите.

— Я летать буду.

— Вы — средний командир и должны слушать то, что вам говорит генерал.

— Я слушаю, но все-таки я летать буду.

— Зачем это надо?

— Во-первых, я многим еще могу помочь авиации, а во-вторых, это очень интересная вещь в авиации вообще.

— Ты подумал, как ты с этим справишься?

— Все обдумал.

Он попросил меня выйти, потом снова меня позвал.

— Ладно, — говорит, — попробуем.

Ну, думаю, если попробуем, то — всё. И, вот, единственный человек — этот генерал, который мне помог.

 

Надежда. «Ну, ладно, полетаем...»

Посылают меня в одну школу попробовать. Это в АССР, в Чувашию, в школу первоначального обучения20. Приезжаю туда. Принимает меня там начальник школы:

— Ну, ладно, — говорит, — полетаем.

А он ничего еще не знает и не догадывается. Назначают в такой-то день летать. А потом уже кто-то сказал, что я на искусственных ногах. Начальник меня вызывает и говорит:

— Вы, что, без обеих ног?!

— Да.

— Как же вы будете летать?

Я говорю:

— Поэтому меня и прислали к вам.

— А я даже и не разобрался. Ну, ладно, попробуем.

Дают мне летчика, Наумова, он меня проверяет на «У-2». На этом самолете нужна хорошая координация, нужно уметь чувствовать ногами. Проверил. Потом он говорит:

— У меня ноги замерзли, может быть, сам полетишь?

Дали мне 4 провозных полета. Приходит потом командир эскадрильи, тоже проверил и сказал, что не могу даже сказать, что у тебя искусственные ноги. Потом начальник школы полетел на «У-2». Проверил. Дают заключение, что годен во все виды авиации. Когда я сел в самолет, я даже сам удивился, никогда не знал, что можно так летать без ног.

С таким заключением я приезжаю в Москву, в штаб МВО. Командующий генерал-майор Сбытов (21) был занят, меня не принял. Ему докладывал обо мне заместитель его Белоконь. Белоконь приходит и говорит мне, что он сказал, что меня нельзя направить в истребительную авиацию, и чтобы я отдохнул. Я говорю:

— Мне все же хотелось бы летать на истребителях. Но если вы обещаете меня послать на истребитель, то я соглашусь пока полетать на «У-2». Я буду в Москве и буду вам надоедать.

— Ладно, — говорит, — устроим, устроим.

 

Победа. «Я не поломаю себе ноги!»

Послали меня в эскадрилью связи в Москву (22). Там, правда, была хорошая работа, я отдохнул. Пробыл я там месяца три всего. Потом написал в МВО письмо, что чувствую себя хорошо, отдохнул, собрался с силами. Потом как раз та эскадрилья, в которой я был, принимала самолет от колхозников, и здесь был полковник Лякишев. Я своего командира эскадрильи попросил разрешения обратиться к нему. Он спрашивает меня:

— Вы писали командующему войсками?

— Писал.

— Какая-то резолюция там есть. Вас должны вызвать.

Я ждал-ждал, не дождался. Потом меня вызывает майор Ширяев и говорит, что командующий направляет вас в ЗАП в Иваново (23). Я спрашиваю:

— В истребительный?

— Да-да.

Я бросил все и стал готовиться. Поехал в Иваново. Там начали:

— Как это так, ты на «У-2» не умеешь летать.

— На «У-2» я летаю, — говорю, — у меня есть и заключение.

Но командир полка не решился сразу меня тренировать на истребителе. А получилось так, что у меня было вначале заключение относительно «У-2», а на истребитель меня уже послал сам генерал-майор Сбытов, но заключения врачей в отношении истребителей не было. Тогда командир полка говорит:

— Вам нужно пройти комиссию, и тогда я вас буду тренировать.

Я думаю, надо ехать в Москву на эту комиссию. Поехал в Москву. Приезжаю к тем же врачам. Собейников меня сразу узнал. Правда, когда я приехал из школы, я дал ему почитать заключение, и он очень удивился, что годен я во все виды авиации. И здесь он говорит:

— Нет, ничего не выйдет, на истребителе нельзя.

— Почему же, доктор?

— Там большие предпосылки к тому, что летчикам приходится садиться с парашютом. И ты поломаешь себе ноги.

Как раз в этом журнале описывался случай, как тот летчик прыгал с парашютом и поломал себе протезы. Потом он сделал себе протезы и летал дальше. Я говорю:

— Я не поломаю себе ноги, а поломаю протезы.

Говорили мы с ним, говорили, потом он говорит:

— Приходи завтра.

Прихожу на другой день, там сидит доктор Миролюбов. Он мне говорит:

— Давай поговорим по душам, что может с тобой получиться.

Я говорю:

— Если буду летать на истребителе, управлять я им сумею вполне, а, если с парашютом буду прыгать, то поломаю себе протезы.

— Я думаю, — говорит Миролюбов, — что ты поломаешь протезы и ушибешься, но управлять самолетом ты не сможешь.

А доктор Собейников сказал:

— Да, он поломает себе ноги, но управлять самолетом сможет.

И здесь у них получились разногласия. Я влез на стол, прыгнул и сказал: «Вот, так и получится!».

Наконец, Миролюбов склонился к тому, чтобы разрешить. Написал бумажку: разрешаем попробовать на самолете «УТИ-4», «ЯК-7».

Полет. «Годен на все истребители»

Я думаю: ехать в тот полк, опять ничего не выйдет, так как там требовали, чтобы написали черным по белому, что разрешаем. Тогда я прихожу к майору Ширяеву и прошу, чтобы меня опробовали здесь. И я стал летать в Люберцах с майором Абзианидзе. Сделали мы с ним полет на «УТИ-4». Он говорит:

— Как себя чувствуешь?

Я говорю:

— Сижу, как в своей машине.

Он говорит:

— Я тоже ничего не могу против сказать.

В конце концов, написали заключение: годен на все истребители. Я с этим заключением — к врачам. Те читают и не верят. Я говорю: «Ну, что же теперь мне делать?». Они говорят: «Давайте начальника штаба этой части и летчика, с которым вы летали. Мы все соберемся и дадим окончательное заключение».

Я тогда пошел в отдел кадров просить, чтобы их затребовали в Москву. Они приехали на комиссию, и комиссия дала совместное заключение: разрешаем тренировочные полеты по специальному курсу обучения и, если покажет хорошие результаты, то считать годным в истребительную авиацию. И с этим заключением я поехал в ЗАП и там начал тренироваться. Окончил там курс нормально и попросил, чтобы меня отправили на фронт. Летал я там на «ЛА-5», «ЯК-7» и «УТ-2». До сих пор все идет нормально.

Все это получилось потому, что мне была сделана очень хорошо операция. Я помню еще в госпитале, я как-то в шутку спросил профессора: «Профессор, я летать буду?». Он сказал: «Это дело не мое, мое дело так тебя отремонтировать, чтобы ты через протезы все чувствовал бы». И действительно, где я ни прохожу комиссию, все удивляются, как хорошо сделана мне операция» (24).

Июль 1943 года.

 

1. Подробнее об истории создания Комиссии и ее деятельности см.: Вклад историков в сохранение исторической памяти о Великой Отечественной войне (На материалах Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР, 1941-1945 гг.). М.; СПб. 2015.

2. 9 апреля 1942 г. за три сбитых немецких транспортных самолета (в воздушных боях 1 и 5 апреля) командование 580-го ИАП представило Маресьева к ордену Красного Знамени; несмотря на то, что с 5 апреля 1942 г. он числился без вести пропавшим. Приказ о награждении вышел 23 июня 1942 г.

3. Точная дата, когда проводилась запись интервью, не указана. Вероятнее всего, это произошло в один из дней между 11 июля (первый день работы сотрудников комиссии в авиадивизии) и 20 июля 1943 г., когда Маресьев совершил свой первый боевой вылет в составе 63-го гв. иап.

4. ФЗУ — школа фабрично-заводского ученичества

5. Так в документе.

6. МАИ — Московский авиационный институт.

7. ДВК — Дальневосточный край.

8. 296-й иап Юго-Западного фронта.

9. С 31 марта по 19 июня 1942 г. 580й истребительный авиаполк находился в составе 6-й ударной авиационной группы, которая принимала участие в Демянской операции — уничтожении окруженной в районе Старой Руссы — Демянска («Демянский котел») группировки немецко-фашистских войск.

10. В боевых донесениях речь идет о 5 апреля 1942 г.

11. Правильно — 22 апреля.

12. Среди тех ребят, кто первыми обнаружил Маресьева, были Александр Вихров и Сергей Малин.

13. Реглан — мужская куртка особого покроя, в которой рукав составляет одно целое с плечом.

14. Речь идет о Михаиле Васильевиче Вихрове.

15. Правильно — Дехтяренко Андрей Николаевич (1909-1942), старший лейтенант, с марта по июнь 1942 г. комэск 580-го иап. Совершил 39 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 10 и уничтожил на земле 2 самолета противника. 11 июля 1942 г. не вернулся с очередного боевого здания. 21 июля 1942 г. посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.

16. Теребинский Николай Наумович (1880-1959) — профессор хирургии, пионер экспериментальной хирургии открытого сердца. В годы войны работал в московских городских больницах, консультант-хирург нескольких эвакогоспиталей.

17. Речь шла о Дугласе Бадере (1910-1982), английском летчике-асе. Бадер потерял обе ноги в авиационной аварии (1931 г.). Пройдя реабилитацию после ампутации ног, возобновил летные тренировки. В 1939 г. был вновь принят на службу в ВВС Великобритании. В воздушных боях одержал 20 личных побед. В августе 1941 г. был сбит над оккупированной территорией Франции. Спасаясь из сбитого самолета, выпрыгнул с парашютом, при этом потерял один из протезов. Попал в немецкий плен. Освобожден американцами в апреле 1945 г.

18. ВВС Красной Армии.

19. Новиков Александр Александрович (1900-1976), с апреля 1942 г. по апрель 1946 г. командующий ВВС Красной армии, Главный маршал авиации, дважды Герой Советского Союза.

20. Речь идет о 3й школе первоначального обучения пилотов в п. Ибреси Чувашской АССР, где Маресьев впервые после ампутации ног поднялся в небо.

21. Сбытов Николай Александрович (1905-1997), генерал-лейтенант авиации (1943), с мая 1941 г. по январь 1948 г. командующий ВВС Московского военного округа.

22. Речь идет о 65-й отдельной авиаэскадрилье связи московского военного округа (г. Люберцы).

23. Скорее всего, речь идет о 22-м запасном истребительном авиаполку ВВС МВО в г. Иваново.

24. Научный архив ИРИ РАН. Ф. 2. Раздел I. Оп. 79. Д. 7. Л. 29-33 об.

Источник

 

Интервью с Алексеем Маресьевым:

Перед вами один из самых известных ныне здравствующих фронтовиков Алексей Маресьев. Мы все его знаем как Настоящего Человека... Ему не повезло 4 апреля 1942-го в бою над демянским плацдармом, над Новгородчиной. Вынырнул откуда-то «мессер», раздалась пулемётная очередь и Як-1 стремительно пошёл вниз. Деревья несколько смягчают удар о землю. Выброшенный из машины лётчик падает в сугроб и теряет сознание. Попытки встать на ноги заставляют вскрикнуть от боли: ступни обеих ног разбиты. Но жгучее желание добраться до линии фронта, «до своих» заставляет действовать. Вначале он медленно бредёт лесными тропами к линии фронта, питаясь молодой корой. Но вот ноги отказывают, и он ползёт. Когда почти иссякли силы, стал перекатываться со спины на живот и снова на спину. Его нашли мальчишки из села Плавни Валдайского района — на восемнадцатые сутки. Затем госпиталь, ампутация обеих ног. Перед Маресьевым встаёт вопрос: как жить дальше? Он решает не расставаться с профессией лётчика. И добивается своего! «Освоив» протезы, возвращается в боевой строй. С июня 1943-го воюет в составе 63-го гвардейского истребительного авиационного полка на Брянском фронте. И как воюет! Становится асом. На Курской дуге и в Прибалтике сбивает 7 самолётов противника. Всего на счету Алексея Маресьева — 11 воздушных побед, 87 боевых вылетов. Ему присваивается звание Героя Советского Союза. Мы знаем об Алексее Маресьеве, о его подвиге по удивительнейшей книге Бориса Полевого — «Повесть о настоящем человеке». А как было всё на самом деле? Об этом — в публикуемом интервью.

— Всё ли в книге, как было в жизни? — переспрашивает Алексей Петрович Маресьев. — На девяносто девять процентов. Так как Борис Полевой писал роман, а не документальную вещь, то в нём есть места, где он добавил что-то от себя, изменил...

18 суток я добирался до своих. Их колоритно описал Полевой, причём, как говорится, тютелька в тютельку. И страх из-за разбитых ступней ног, и жгучая боль, и страшный голод... Всё это хлебнул. И убитый медведь был, жертвой которого я чуть не стал. Мне иногда говорят: как же ты голодал, если столько медвежатины подвалило. Эх, знать бы, что придётся тащиться 18 суток. И остальные картинки, клянусь, — с натуры. Что рассказал Борису Полевому, то он и написал.

Часто также спрашивают: была ли у меня девушка Оля (как в книге), забрасывавшая меня письмами, пока я лежал в госпитале? Да, девушка у меня была, отвечаю, с ней встречался, гулял по Камышину, когда там работал до армии. Но описанный роман не мой, может даже это роман самого Бориса Полевого. Такое предположение я высказал как-то перед широкой аудиторией в присутствии самого писателя. Он заулыбался и ничего на мой реверанс не сказал.

— И танцев не было в госпитале, как это описано в романе, красиво показано в фильме? Недавно в популярной телепередаче «Старая квартира» выступала бывшая медицинская сестра из госпиталя имени Бурденко и, вспоминая те годы, сказала, что не до танцев было...

— А вот танцы были и помнятся до сих пор. Но та женщина из «Старой квартиры» действительно не учила меня танцевать. Ведь она из госпиталя Бурденко, где я никогда не лежал. Её утверждение — какое-то недоразумение. Мой главный госпиталь тот, что в Бабушкинском переулке. Там меня поднимали на ноги врачи, там за мной ухаживали сестры. И я хорошо помню их лица.

— Значит, танцевали, но с другими девушками?

— Не спешите, расскажу всё по порядку. Когда ноги стали заживать, стал учиться ходить на протезах. Сначала — с костылями, потом двигал спереди себя стул, удерживаясь возле него, затем шаг за шагом — без всякой посторонней помощи. Стал двигаться, какая-то бодрость появилась. Расскажу такой случай. Нам в госпитале давали по сто граммов вина в день, не знаю — для лечения или для поднятия духа. Выпьешь их — и ни в одном глазу. Я попросил сестру принести мне бутылку. Зачем, мол, спрашивает. Нужно, отвечаю. Стал собирать вино. Вот бутылка полная, вдарил приличненько, голова стала «хорошая» такая. Коляску дайте, кричу. Выехал на ней в коридор госпиталя, он длиннущий, еду, и вот— поворот. Мне в голову приходит шальная мысль: дай сделаю на коляске боевой разворот. Резко развернулся, упал. Шум разразился. Я испугался за сестру, говорю ей: «Сестричка! Молчи, что бутылку принесла». Случай забылся, а я был рад, что далеко от койки оторвался. Потом стал ходить с палочкой. Прошло несколько дней — я к врачу: разрешите выходить на улицу?

Как сейчас помню, в ощущениях, свой выход во двор госпиталя. К паркету я привык уже, протезы чувствуешь, но мягко так, а тут всем телом — каждую неровность, каждый камешек ощущаешь. Но не пасовать же! Лежит брёвнышко, небольшое такое, думаю, надо переступить через него, в жизни подобных много будет. Переступил, не упал. И так день за днём приближал меня к здоровым людям. Кстати, тогда стала часто приходить мысль, а не попробовать мне те движения ногами, что необходимы лётчику в полёте.

—  Это было всё до танцев?

— До танцев, до танцев. А что тут удивительного? Ведь я был лётчиком. И, конечно же, хотелось хоть чуточку почувствовать, ощутить то, что приходилось выполнять сотни раз. Что я делал? Ставил впереди себя два стула, между ними заправлял протезы и двигал их. Причём, задачу ставил — передвинуть стулья с точностью до сантиметра.

Когда выписался из госпиталя, попал в реабилитационный центр. Он находился в деревне Судаково (это в Подмосковье) в бывшем имении Саввы Морозова. Своё здоровье там поправляли лётчики. Возможностей для освоения протезов стало больше. Совершал прогулки в лес, а это — спуститься в ложбинку, подняться из неё, пройти по валежнику. Если в госпитале брёвнышко перешагнул впервые, то здесь перелез через огромное дерево. Со временем стал чувствовать себя уверенно. Вот тут-то я и подошёл к танцам. Расскажу о них, если они вас так уж заинтересовали.

В реабилитационном центре был клуб, все лётчики на танцы ходили. Думаю, а чем я хуже. Парнем был таким: если есть возможность погулять — гуляю, потанцевать — танцую. Кстати, когда ноги были целы, то танцевал-то хорошо. Отработаешь смену, домой возвращаешься в десять вечера, а на танцы всё равно идёшь. Думаю, почему не вспомнить то, что хорошо умел. Словом, пошёл в клуб. Подхожу к девушке — работнику культуры и напрямик ей: «Не научите меня танцевать?» Она: «Что вы меня разыгрываете?» И всё же уговорил её. Пошли мы вдвоём в зал, и я начал с ней танцевать. Но, как говорится, недолго музыка играла — наступил ей на ногу. Протезом. Девушка вскрикнула. Мне неудобно и бросать затею не хочется. Говорю: «Подожди немного». Бегу, если так можно сказать, в палату. Нас четверо там лежало. Говорю одному парню: «Серёж, надевай сапоги, пойдём в клуб». Он опешил: «Зачем?» «Учиться танцевать будем». Сергей надел сапоги, пошли. Попросили девушку музицировать нам, и начали танцевать. Так день, второй. И вскоре я уже ходил на танцы, как и все с девушками Танцевал. С опаской, правда, боялся на ноги наступить.

— Теперь о том, как вас приняли в полку.

— Жгучий вопрос был для меня. Как я тогда переживал! Почему? Боялся, что меня не примут лётчики полка. Кто решится лететь со мной на задание? В полк прибыл, когда на носу была Курская битва. Борьба в воздухе шла жесточайшая. И понятно, что лётчик, взявший меня ведомым, рисковал. Получалось, я как бы увеличивал шансы на проигрыш поединка и, соответственно, — на смерть ведущего.

И командир полка оставлял меня на аэродроме. Группы истребителей уходили на боевые задания, а я оставался. Мне разрешали подниматься над аэродромом в примерное время возвращения наших самолётов — для прикрытия их посадки. Я понимал и не понимал комполка. Однажды выбрал момент и обратился к нему за разрешением идти в бой. Полк стал гвардейским, нам вручали знаки и меня в общую шеренгу поставили. Я не участвовал ни в одном бою, а потому мне неудобно было получать гвардейский знак. Когда вручение закончилось, я вышел из строя и обратился к комполка: «Прошу отправить меня в бой, надоело летать над аэродромом». Комполка на мою резкость сказал только одно: «Встать в строй!».

И хорошо, что в полку оказался сочувствовавший мне комэск капитан Александр Числов. Иначе списали бы меня со временем, не дав вновь встретиться с фашистами. Он видел, как я переживаю, а потому предложил полететь с ним. Мне сопутствовала удача. Я завалил Me-109, причём на глазах комэска. Доверие ко мне возросло. Словом, Александр Числов — мой крёстный отец. Позже узнал, что комполка перед полётом сказал ему, мол, сильно в драку не лезь, береги ведомого. Затем слетал с Числовым ещё раз. И опять удачно. Так вписался в коллектив. И уже никто меня не мог упрекнуть в том, что я обуза в полку.

— Сложно было воевать с протезами?

— В бою не до чувств, не до ощущений. Все прелести своего положения ощущал после боя, а точнее вечером, когда уже валился с ног. Не бравирую, говоря, что в бою не до ощущений. Опираюсь на реальные факты. Ведь с протезами сбил семь самолётов противника — это немало. А?

— А где встретили День Победы?

— На койке с крапивной лихорадкой, бывает такое (Маресьев смеётся. — А.Д.). Нам тогда выдавали американскую тушёнку. Я полбанки съел, полбанки приберёг и расправился с ней наутро. Холодильника не было, и, видимо, весна сделала своё дело. Через день сыпь по всему телу. Я к врачу...

— Когда последний раз садились за штурвал самолёта?

— Если не ошибаюсь, то это было в начале пятидесятых, ещё при Сталине, точнее, когда авиацией в Московском военном округе заправлял Василий Сталин. Обратился к нему с просьбой (мы были на «ты») разрешить мне полетать на реактивных самолётах. Он зачертыхался: зачем, мол, тебе реактивные самолёты, но в конце концов согласился помочь. Из затеи, правда, ничего не вышло. И всё же с его помощью мне удалось полетать на самолётах, но только на поршневых. В Москве была спецшкола ВВС, а вот самолётов не хватало. С помощью Василия Сталина я выбил для них По-2 и совершил в школе несколько полётов как лётчик-инструктор. На этом моя небесная эпопея завершилась.

— На вашем примере, Алексей Петрович, воспитывались целые поколения советских мальчишек. А какое отношение к вам было со стороны власти? Встречались ли с высшими руководителями государства?

— А какое отношение ко мне должно быть? Самое обычное. Я ведь ничего ни у кого не просил, ни на какие почести не напрашивался. После войны всё время учился, работал. В 1952-м окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС, через четыре года — аспирантуру Академии общественных наук. С 1956-го — в Советском комитете ветеранов войны.

С сильными мира всего я встречался, что называется, по работе. Например, с председателями Совета Министров СССР Алексеем Николаевичем Косыгиным, Николаем Александровичем Тихоновым, когда они принимали ветеранские делегации. С маршалом Андреем Антоновичем Гречко общался чаще, но опять-таки по делу.

— Послевоенная жизнь, получается, вся связана с Советским комитетом ветеранов войны.

— Рад, что стоял у истоков его создания. В сентябре 1956-го состоялась первая учредительная конференция ветеранов войны. Маршал Василевский сделал доклад, я — доклад по уставу. Его избрали председателем, меня — ответственным секретарём. С тех пор и тружусь, долгое время уже первым заместителем председателя. Сегодня — под началом Владимира Леонидовича Говорова. А работать у нас — нелёгкий хлеб. Занимаюсь социальными вопросами. Одному поможешь, узнают об этом другие и идут на приём, пишут письма. Как отказать?

Анатолий Иванов

 

Интервью с сыном легендарного героя, Виктором Алексеевичем Маресьевым (20 мая 2004 года).

«— Фронт ваш отец часто вспоминал?

— Нет. Обычно только с однополчанами о войне говорил. Мне только однажды рассказал «в красках» о том, как его поначалу встретили в полку после госпиталя. Командир части построил пилотов и спросил: «Кто желает, чтобы его жизнь в бою оберегал безногий летчик?» Была самая длинная минута в его жизни, сказал отец. Затем взять Маресьева ведомым вызвался командир эскадрильи Александр Числов. Они дружили потом всю жизнь. В этой эскадрилье он сбил 7 немецких самолетов, получил звание Героя Советского Союза. 4 самолета он сбил еще до того, как ему ампутировали ноги. После войны отца забрал служить в штаб ВВС Московского военного округа Василий Сталин, который очень его уважал и ценил и как летчика, и как человека. Дядя Вася тоже был классным истребителем и хорошо воевал.

— А с Иосифом Сталиным Алексей Маресьев был знаком?

— Несколько раз они встречались. Отец рассказывал, что Сталин первым протягивал ему руку для рукопожатия и относился очень по-доброму.

— Почему при таких знакомствах ваш отец так и не стал генералом?

— Ему это было не нужно. Полковником отец стал в конце 70-х, когда Брежневу звание маршала присвоили. Тогда многим ветеранам заодно с генсеком по звезде на погонах прибавили. А из армии он уволился в звании майора. Ему на выбор предложили: или в высшую партшколу идти учиться, или в Академию Генерального штаба. Отец сказал, что в мирное время безногие генералы стране не нужны, а начнется война, так он и без чинов и званий пойдет бить врага. Выбрал партшколу. Хотя до этого его исключали из комсомола.

— Ни в одной биографической справке об этом ни полслова.

— Кто же мог указывать такой факт в советские времена! Отец «погорел» на мечте об авиации. Его после учебы в фабрично-заводской школе в Камышине отправили по комсомольской путевке в Комсомольск-на-Амуре. Батя работал на лесопилке. А там рядом был аэродром. Отец захотел стать летчиком. Ему сказали: комсомолец не выбирает, где ему приносить пользу. Вперед, мол, иди доски пили. Он вспылил, и его моментально из комсомола выгнали. В летную школу в Батайске он поступил учиться после службы в погранвойсках на Сахалине. В партию его приняли на фронте, в 1943-м, когда звезду Героя вручили. А в 1941 — 1942 годах он с фашистами дрался беспартийным.

— Много лет Алексей Петрович работал ответственным секретарем Советского, а затем Российского комитета ветеранов войны. Это для него была почетная синекура?

— Да вы что! Он трудяга был великий, пахал всегда. Работа с ветеранами — это вечные проблемы: жилье, пенсии, лекарства, санаторные путевки. Отец все это пробивал и вырывал у властей. Однажды его вызвали в ЦК КПСС и очень строго отчитали: Алексей Петрович, не превращайте ветеранский комитет в собес!

Кстати, десятки тысяч ветеранов обязаны моему отцу бесплатными «Запорожцами». Не смейтесь! Партия и правительство хотели усадить инвалидов в мотоколяски, даже завод в Серпухове выстроили для их производства. На совещании в Совмине один из министров спросил его, почему он так настаивает именно на вручении инвалидам войны автомобилей. Батя вспылил, схватил указку и постучал по своим протезам: «Вот почему! Люди за вас, за вашу жизнь воевали, а вы их на убогие коляски посадить хотите!». Министры пристыженно умолкли. Инвалиды после этого стали получать хоть и плохонькие, но машины.

— Он сильно мучился с протезами?

— Не показывал, что больно. Будучи безусловным инвалидом, отец всю жизнь не хотел чувствовать себя калекой. Ему врачи говорили: ходите с палочкой. Он в ответ: ни в коем случае. Отец даже машину водил нормальную, а не с ручным управлением. До 72 лет сам был за рулем. А однажды он даже строевым шагом на протезах так «отчеканил», что даже Брежнев удивился.

— Как это было?

— В Александровском саду у Могилы Неизвестного солдата зажигали Вечный огонь. По плану церемонии отцу передали с подъехавшего БТРа горящий факел. Он должен был передать его Леониду Ильичу, который и зажигал Вечный огонь. Никто от отца этого не ожидал, не требовал, не просил, но он взял и пошел парадным строевым шагом. Я его потом спросил: зачем? Он коротко ответил, что старался не для генсека, а для того солдата — Неизвестного.

— Пользовался ли ваш отец какими-то льготами?

— Больших привилегий не было, что положено по чину, не более. Но ему одному в СССР Сталин специальным указом выделил персональный автомобиль — пожизненно. При Ельцине машину хотели забрать, помните, шла борьба с привилегиями номенклатуры? Кто-то из батиных однополчан написал письмо в центральную газету: вы что, ополоумели, правители? Отцу позвонил Пал Палыч Бородин, тогда глава президентской администрации, извинился и сказал, что машину никто отбирать не будет.

— Как Алексей Петрович умер?

— В канун его 85-летия должны были проходить торжества в театре Российской армии. Он собирался идти туда. Оделся, стал причесываться. Вдруг защемило сердце. Сказал мне и моей матери, что приляжет на минутку. Через минуту его не стало. Инфаркт. Сердце просто разорвалось. «Скорая» приехала очень быстро. Врач сказал: «У вашего отца была очень трудная жизнь. За это Бог подарил ему легкую смерть».

Автор: Александр Хохлов, «Новые известия».

 

Владимир Зуев. Полподковы от… самолета Маресьева

В 2016—2017 годах участники Новгородской областной общественной организации (НООО) «Поисковый отряд «Находка» установили место падения в апреле 1942 года истребителя легендарного советского аса Алексея Петровича Маресьева (1916—2001).

 

Знал бы, где упал…

Освежим в памяти «три этапа» этого доблестного геройства. После падения в глухом лесу тяжело раненный летчик, лишенный каких-либо продуктов питания, а также компаса, ориентируясь лишь по солнцу, 18 долгих дней и ночей через буреломы и снега выходил-выползал к своим и отвел от себя, казалось бы, неминучую погибель. Потеряв обе обмороженных в этом походе ноги, встал на протезы и немедленно устремился на этих «деревяшках» опять в небо: преодолев категоричные препоны кадровиков, добился направления в авиашколу, где успешно освоил без малого полугодовой курс. Вслед за этим 27-летний летчик не стал отсиживаться в тылу, а добился и вовсе «невозможного» — возвращения на фронт, причем не на какой-нибудь «вяло воюющий», а на Брянский — в 63-й гвардейский истребительный авиационный полк (гиап).

Золотой Звездой Героя Советского Союза, вернувшегося в боевой строй к тому времени, краснознаменного кавалера, наградили 24 августа 1943 года — за отвагу и мужество, проявленные в небе над Курской дугой. За год боев вернувшийся к боевым полетам обезноженный пилот сбил четыре самолета врага, причем два из них — истребители ФВ-190 — в одном бою.

В период между упомянутыми знаменательными годовщинами поисковики и нашли точное место в демянской лесной глуши, где 5 апреля 1942-го рухнул подбитый Як-1 будущего на тот момент Героя. Зачем им это было надо — ведь не пропал же летчик? Руководитель НООО «Находка» Александр Морзунов в беседе с «НВО» так пояснял этот порыв — свой и других таких же подвижников: «Вообще-то мы стараемся искать погибших летчиков. И мы вроде не брались за то, чтобы найти место падения самолета Маресьева, но все-таки мы его нашли. И думаем, что со временем оно будет достойно обозначено. Потому что подвиг Маресьева — это подвиг не его только, а всей нашей страны, победившей в той войне фашизм».

По словам Морзунова, на поиски останков маресьевского истребителя в демянские леса и болота, в коих в 1941—1943 годах гремели ожесточенные бои, в разное время отправлялись многие энтузиасты, организовывались целые экспедиции — хотели извлечь боевую машину, по возможности восстановить и сделать памятником: «Но безрезультатно. Теперь же совершенно точно установлено и подтверждено документами из Центрального архива Министерства обороны место падения самолета Як-1 младшего лейтенанта Алексея Петровича Маресьева». Имея под рукой эти конкретные данные, поисковики вышли на ту «площадку» в лесу. «А ведь точной точки падения самолета и что с ним стало потом, не знал даже сам Алексей Петрович», — рассказывал Морзунов.

Боевой Як Маресьева, как выяснилось, свалился на ельник в географической отметке 238,2, находящейся несколько севернее деревни Рабежа Демянского района. Надо себе вообразить, что от места крушения самолета до точки, где обнаружили ползшего две с половиной недели тяжело раненного советского пилота крестьяне, подобрали его и окончательно спасли от верной погибели, было «всего» 6 — максимум 10 километров по прямой. Упал же он всего-то в полтораста метрах от проезжей дороги, идущей вдоль линии фронта: до деревни Рабежа — 4 км на юг, до деревни Овинчище — 6 км на север. «Но, к сожалению, — констатирует Морзунов, — перелетев за эту дорогу, Алексей Петрович выбрал единственное направление для своего пути, на котором не было ни жителей, ни военных — Лютицкое болото, вытянутое с запада на восток. На другом краю этой хляби на него и набрели жители деревни Плав».

Не приходится сомневаться, что летчик, только что вышедший из боя, выпавший из кабины падающей на деревья крылатой машины, слетевший по еловым лапам с высоты 25—30 метров (высота 9-этажного дома) и отменно ударившийся о землю — пусть покладистая хвоя и снежный покров несколько и смягчили удар, — воспринимает действительность куда иначе, чем турист или охотник. А потому он не ведал, не гадал, что всего в четырех километрах от места крушения его Яка — в Рабеже — стояли штаб 245-й стрелковой дивизии и вспомогательный пункт управления 34-й армии Северо-Западного фронта. Именно солдаты этой дивизии через какое-то время обнаружили сбитый краснозвездный истребитель, который летчик уже оставил. Согласно тем же архивным данным, к поискам упавшего «ястребка» приступили быстро, однако: «При поисках самолета У-2 и наземной командой в этом районе место падения самолета не обнаружено».

 

Трехдневные сны в голодную робинзонаду

Интересно также, что лишь через 72 года был опубликован (журнал «Родина», №6/2015) рассказ самого уже начавшего воевать без ног Маресьева, записанный в июле 1943 года сотрудниками (а точнее — сотрудницами) Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР. Это случилось за несколько недель до награждения его Золотой Звездой Героя и за три года до того, как Борис Полевой увековечил его в образе Мересьева в знаменитой «Повести о настоящем человеке». Эти на тот момент довольно свежие воспоминания Героя тоже позволяют взглянуть на историю его подвига иначе. Скажем, в «Повести…», а вслед за ней и в одноименном фильме (1948) утверждается, что истребитель Героя упал на территории, занятой гитлеровцами. В то время как со слов Маресьева было записано: «Пробили мне мотор. А я был над их территорией. Высота была метров 800. Я немного оттянул самолет на свою территорию, километров за 12…»

В произведении Полевого описывается, как в день падения летчик застрелил разбуженного войной и вылезшего из берлоги медведя, ищущего, чем бы поживиться. А вслед за тем обзавелся немецким кинжалом и аж килограммовой банкой замерзшей тушенки на месте давно отгремевшего боя, которой в первые дни своего героического путешествия к своим утолял голод. А потом «Алексей питался молодой сосновой корой, которую на отдыхе сдирал кинжалом, почками берез и лип да еще зеленым мягким мхом». Также по книге употреблял он в пищу мороженые ягоды клюквы и можжевельника. Лес, судя по описанию Полевого, буквально кишел фауной, и летчику хотелось застрелить то сороку, то сойку, то зайца, но он осекал себя: «В пистолете оставалось только три патрона: два для врага, один, в случае надобности, для себя». Позже вынужденному Робинзону с неба удалось попировать случайно обнаруженным спящим ежиком, которому он вспорол брюхо и употребил всырую («обсосал каждую косточку»), а еще муравьями. В освободившейся же от тушенки банке стал кипятить взвары из куцей подножной растительности: огонь разводил от обнаруженной в кармане зажигалки из винтовочного патрона, которую ему презентовал на память механик его истребителя: «Отрадой ему был «чай» из собранных на проталинах лакированных листочков брусники». Да еще поджаривал на костре еловые шишки, вытряхивал из них семена и «крохотные орешки бросал в рот».

На самом деле, судя по описанию этой робинзонады самим Маресьевым, за исключением муравьев, ничего к вышеизложенному и близко не было. Ниже для наибольшего понимания читателем, что происходило с раненым летчиком в эти две с половиной недели, приведем выдержку из стенограммы его разговора с учеными дамами в июле 1943 года: «Я, вероятно, сильно ударился, так как вскоре у меня начались галлюцинации... Я так и блудил. Шел, ложился, потом снова шел. Спал до утра в снегу. Один раз мне показалось совершенно ясно, что стоит дом, из дома выходит старик и говорит, что у нас здесь дом отдыха... Потом пошел в другую просеку, смотрю — стоит колодец, девушка гуляет с парнем… Я упал 12 километров от линии фронта, но никак не мог сообразить, где я, мне все время казалось, что я у себя на аэродроме или где-то близко... И такая история со мной продолжалась суток 10—11, когда галлюцинация у меня прошла… Раз я просыпаюсь утром и думаю, что мне нужно делать?.. Думаю, наткнусь, в конце концов, на какое-нибудь село, а потом меня доставят. Но я очень сильно отощал и идти не мог. Шел я так: выбрал себе толстую палку, поставишь ее и подтягиваешь к ней ноги, так и переставляешь их. Так я мог пройти максимум полтора километра в сутки. А потом трое суток опять лежал и спал. И сны такие снятся, что кто-то зовет: «Леша, Леша, вставай, там тебе припасена хорошая кровать, иди туда спать...» Так я провел 18 суток без единой крошки во рту. Съел я за это время горсть муравьев и пол-ящерицы. Причем я отморозил ноги… Но я не догадался, что ноги у меня отморожены, я думал, что не могу идти от голода».

Как видно из сопоставления «Повести…» и истинных злоключений «настоящего человека», никаких «ежеедств и брусничных чаепитий с орешками» у Маресьева в его 18-дневных блужданиях не было и в помине. Описанное же Полевым может показаться чуть ли не усиленным питанием в санатории по сравнению с тем, что испытал Маресьев в реальности.

Нашедший место падения маресьевского Яка поисковик Александр Морзунов размышлял в разговоре с автором этих строк:

— Сейчас на Дальнем Востоке, в Сибири и на юге страны с летчиками проводятся занятия по выживанию в случае попадания их в маресьевскую ситуацию. А давайте попробуем представить, чем сможет питаться летчик в лесу в апреле месяце в Новгородской области, окажись он, не приведи бог, в ситуации Маресьева? Я живу километрах в 10—12 от того места, где упал самолет Маресьева, и хорошо представляю себе, что можно найти в заснеженном апрельском лесу. Тем более что по третьему высшему образованию я биолог. На болоте, если раскопать снег, и правда можно выискать клюкву. Но здесь, в этом радиусе от озера Вельё, своего рода природная аномалия: зима и весна наступают на две недели позже. Когда в городе Валдай, что в 50 км на север от места падения Маресьева, трава зеленая, здесь еще лежит высокий снег. А в начале апреля 1942 года потепления климата еще не наблюдалось, и толщина снега была не меньше метра. Что можно добыть из питания в такое время? Один из вариантов из повести — пребывающий в анабиозе ежик — этого, конечно, быть не могло. Как не могло быть при всем уважении к Алексею Петровичу и ящерицы с муравьями. Ящерицы зимой спят, прячась в подземные норы грызунов или под корни и толстую кору деревьев — их опытному-то натуралисту найти трудно. А лесные рыжие муравьи уходят глубоко в землю — на полтора-два метра, туда, где температура в течение всей зимы может продержаться до 7—8 градусов. Поэтому очень сомнительно, что обессиленный Маресьев, даже если он каким-то образом набрел на муравейник, вручную смог добраться до его обитателей. Так что Маресьев, если и мог что употребить в пищу, то лишь снег и почки деревьев. Муравьи же и ящерица могли быть ему навеяны галлюцинациями, возможно, явились к контуженному летчику из закоулков детской памяти, ассоциировались с чем-то, что он случайно загреб пятерней. Тут уж как по Фрейду…

 

За 18 суток прошел «всего» 6—10 километров

Многих удивляет, почему Маресьев «так долго» преодолевал «это несчастное расстояние»? Выше это уже пояснено самим Маресьевым еще в 1943 году. Руководитель поискового отряда «Находка» высказал свои предположения: «Летчик вряд ли шел по растянувшемуся на восток на 6—8 километров болоту строго по прямой. И, конечно же, не все это время был в пути. Он где-то отлеживался, спал. При работе на той местности нами были замечены обломки сенных сараев — небольших рубленых домиков, где местные крестьяне жили, когда ходили на покосы. Метрах в трехстах от места падения сохранилась часть стены подобной времянки, и в одном из таких мест Маресьев мог провести некоторое время, приходя в себя».

Но наиболее доходчивое пояснение, основанное на личном опыте, дал на рубеже еще 2010 года руководитель московской ежегодной (с середины нулевых) внедорожной поисковой экспедиции «Линия фронта», работавшей в том числе и в деревне Плав, Сергей Владимирович Баранов: «Прошлой зимой, когда мы ходили на лыжах от Плава до Лютицкого болота, через которое полз Маресьев, я понял, что продвигаться 17—18 суток по такому снегу можно километров 5—6. Я не шучу. Глубина снежного покрова в этом году была около метра, местами даже больше. Температура стабильная, оттепелей не было, и снег был не слежавшийся, а рыхлый, как песок. Так вот, когда кто-то из нас падал, потеряв лыжу, то встать на месте было невозможно. Не было точки опоры. Нужно было подползать к дереву и вставать, хватаясь за ствол. И вот мы — здоровые мужики, неголодные и нераненые — обратили внимание, что при отсутствии опоры (оттолкнуться не от чего), приходится перекатываться, и на преодоление расстояния в 10 метров уходили минуты! Порой до 4—5 минут. В ситуации с Маресьевым все отталкиваются от того, сколько суток он полз. Время впечатляющее, и, кажется, что от упавшего самолета до места, где нашли летчика, должны быть десятки километров. Так вот теперь я понимаю, что не обязательно».

За спасенным крестьянами пилотом в деревню Плав приехали сотрудники соответствующих органов (обычная практика в те дни). Наверняка младший лейтенант Маресьев писал — и не раз — подробные объяснения, где он «пропадал» и что «делал» в те 18 суток до своего чуть ли не «воскрешения». И где-то в архивных недрах НКВД—КГБ—ФСБ эти материалы хранятся. Почему бы уже не сделать их «совершенно рассекреченными»?..

 

А был ли мишка косолапый?

Обращает на себя внимание то, что если в своих воспоминаниях 1943 года Маресьев ни намеком не упомянул о том, что через час-другой после крушения им хотел поживиться косолапый шатун, то сыну он об этом рассказывал в деталях. «Медведь, с которым мой отец столкнулся в лесу, был не мираж, — поведал журналистам Виктор Алексеевич, который в мае 2017 года выезжал с поисковиками на место падения самолета отца. — Медведь был реальный. Отец с моего четвертого захода открылся. А до этого отмахивался: «Чего пристал? Сыт, обут, чего еще надо? Иди, тебя это не касается». Когда я уже взрослым стал, рассказал, как все было. В фильме эта сцена секунд десять длится, а на самом деле, говорит, несколько часов шатун вокруг него крутился...»

Эта раскадровка очень подробно прорисована в произведении Бориса Полевого, и Маресьев-сын не привнес в нее никаких новых деталей. Представляется, однако, что «сыт, обут, тебя это не касается» — довольно странное уклонение родителя от наследника фамилии, который давно прочитал о поединке отца с бурым хозяином валдайских чащоб в «Повести…» о нем. Можно поразмышлять, почему Маресьев-отец «до четвертого захода отмахивался» от сына, просившего рассказать об этом. Писатель, работая над повестью, был убежден, что подача такой схватки весьма украсит будущее произведение, что этот необычный бой после боя вполне уместен и важен в канве художественного изложения, претендующего на народный эпос. И Маресьеву потом на многочисленных встречах с людьми ничего не оставалось делать, как скрепя сердце «подтверждать» то, что на самом деле приключилось с Мересьевым — как ни крути, а отчасти вымышленным героем «Повести о настоящем человеке». Стоит с немалой долей вероятности предположить, что Маресьева о таком одолжении могли даже попросить партийные инстанции — мол, Алексей Петрович, для пользы дела воспитания подрастающего поколения соглашайся со всем, что начертал Полевой. Тем более что произведение было удостоено Сталинской премии…

В преддверии своего 85-летия, до которого «настоящий человек» не дожил двух дней, он так же привычно, как и в прежние годы, рассказывал (и в его интонации отчасти слышится самоирония и что его подобные вопросы «уже приутомили»):

— Все ли в книге, как было в жизни? — переспрашивает Алексей Петрович Маресьев. — На девяносто девять процентов... тютелька в тютельку. Были и страх из-за разбитых ступней ног, и жгучая боль, и страшный голод... Все это хлебнул. И убитый медведь был, жертвой которого я чуть не стал. Мне иногда говорят: как же ты голодал, если столько медвежатины подвалило. Эх, знать бы, что придется тащиться 18 суток. И остальные картинки, клянусь, — с натуры. Что рассказал Борису Полевому, то он и написал».

Остается еще предположить, что все это — плод творчества журналиста, бравшего интервью (а на то смахивает). Поисковик Морзунов на основе вновь обнародованных документов утверждает, что при падении ноги у Маресьева разбиты не были, а он позже отморозил их в промокших унтах (о чем, собственно, как мы видели выше, свидетельствовал и сам летчик — Робинзон поневоле). И косолапый шатун — весьма сомнительно, хотя, как отмечает Морзунов, «медведи в здешних лесах — не редкость». То, что медведя не было, подтверждает тот факт, что изрядно оголодавший пилот не вернулся к богатому источнику пищи, что должен был сделать инстинктивно.

Сыну же Алексей Маресьев не мог долго признаться в силу своих замечательных моральных качеств, одно из которых было — «жить не по лжи». Скажем, в 1967-м во время посещения 641-го истребительного авиаполка (бывшего 63-го гиап) в Бесовце, Карелия, Маресьев размышлял в беседе с замполитом и действующим пилотом Анатолием Константиновичем Сульяновым (в будущем генерал-майор авиации и литератор): «Отчего гибли летчики в войну? Отвечаю, Анатолий: нарушение летных правил в полете, страх, тщеславие, гордыня, излишняя самоуверенность, зависть. Неукротимое желание побольше сбить вражеских самолетов в ущерб соблюдения места в воздушном бою… Ведомый летчик обязан прикрывать ведущего! Во что бы то ни стало! А иные… эх!..» Да в 1967-м за такую правду в кругу военных пилотов даже его, прославленного Маресьева, по головке бы не погладили, во всяком случае, по партийной линии точно бы отменно пропесочили!

Так что очевидно, что, нападай на него медведь в реальности, Алексей Петрович не преминул бы отметить эту «многопамятную встречу» в своем рассказе для ученых в 1943 году. Но в стенограмме рассказа Маресьева 1943 года зафиксированы только «горсть муравьев и пол-ящерицы», коих ему удалось «добыть и снедать»...

Закономерен вопрос, что меняет открытие поисковиков в наших представлениях о подвиге Маресьева?

— Полагаю, что нет никаких причин как-то переосмысливать случившееся с Маресьевым в 1942 году, — убежден руководитель НООО «Поисковый отряд «Находка» Сергей Морзунов. — Ведь то, что описал Борис Полевой, — это во многом художественный вымысел. Не переосмысливаем же мы исторические факты Отечественной войны 1812 года на основе эпопеи Льва Толстого «Война и мир». Но в истинных подробностях представлять себе тот 18-суточный путь, который проделал раненый летчик до того момента, когда его нашли у деревни Плав местные жители, наверное, необходимо. Жаль, «Повесть о настоящем человеке» ныне не изучают в школе, а интересный, весьма поучительный мог бы получиться урок! То есть, говоря прямо, подвиг выжившего в таких условиях Героя видится еще более величественным, чем это столь драматично описано в знаменитой книге. Недаром говорится, что правда всегда страшнее вымысла.

 

Як-1 стал запчастями и металлоломом

«От самолета осталась только одна кабина и хвост — все разлетелось в разные стороны», — зафиксировано в стенограмме беседы с Маресьевым с его слов в 1943 году. Эти «кабину и хвост» месяца через полтора после падения истребителя и обнаружили — согласно найденным в архиве поисковиком Александром Морзуновым двум актам: от 30 мая 1942 года — на списание самолета Як-1 №4649, на котором летал «мл [адший]. лейтенант Маресьев»; и от 22 мая того же года — о передаче пехотинцами его обломков 60-му РАБ (району авиационного базирования).

По мнению Морзунова, это значит, что куски разлетевшегося в падении в разные стороны истребителя тогда же были собраны и вывезены с места падения: «Судя по акту передачи, трофейная команда собрала там все до единого патрона». Конкретно читаем в двух пунктах этого рукописного документа (стилистика сохранена):

«[…] 7 Боеприпасов БС (правильнее УБС или УБ — 12,7-мм авиационный пулемет Универсальный Березина-синхронный. — В.З.) сто четыре

8 Боеприпасов к авиапушке Як-1 — сто восемьдесят […]»

Только не стоит спешить судить, что Маресьева выбили из боя с хорошим огневым запасом вооружения его Яка. Действительно, боекомплект УБС составлял 200 патронов, двух 20 мм мотор-пушек ШВАК — по 120 снарядов для каждой. Однако не забудем, что в том бою 5 апреля 1942 года, прежде чем быть сбитым, Маресьев поджег два вражеских транспортных Ю-52. Так что, подстреленный, он вынужденно выходил из воздушного боя отнюдь не «сухим».

Кстати, это еще одно существенное расхождение с книгой Полевого, который описал, как Маресьев, увлекшись «юнкерсами», в пылу боя израсходовал по ним весь боезапас, при этом не раз и не два промазал (что свидетельствует о непрофессионализме пилота, каковым Маресьев как раз не был). Иными словами, самолета Маресьева, поиски которого в десятке мест организовывало Российское военно-историческое общество (РВИО) в 2015—2016 годах в преддверии 100-летнего юбилея легендарного аса и 75-летия его подвига, — «того самого» маресьевского истребителя Як-1 — давно не существует.

Дотошный Александр Морзунов поделился с обозревателем «НВО» своим пониманием того, почему в апреле 1942-го поиски летчика с «кукурузника» У-2 не дали результатов. Ответ — в акте о передаче Яка 60-му РАБ, в котором указаны точные координаты места, где он был обнаружен: «Як-1 №4649 сев [ернее]. д [еревни]. Рабежа 4 км отм [етка]. 238,2». Если эту точку нанести на карту Северо-Западного фронта с оперативной обстановкой на 10 апреля 1942 года, то есть на пятый день после того, как Маресьев совершил вынужденную посадку на лес, то видно, что его «ястребок» упал в районе, плотно насыщенном нашими войсками. Поэтому У-2 скорее всего сюда даже не залетал, полагаясь, что там его и пехота обнаружит.

Как сообщила по запросу «НВО» первый замглавы администрации Демянского муниципального района Нина Анатольевна Михалева, «в данный момент в деревне Рабежа постоянно никто не проживает, в летний период приезжают дачники» (а в 1940 году здесь проживало не более 150 человек). По описанию Морзунова, нынешняя Рабежа — это заколоченные покосившиеся избы и убитый временем и воинствующим безбожием храм Живоначальной Троицы, величественный в 1700—1800 годах. Однако, следуя к месту «начала» подвига Маресьева, нельзя не поклониться братским могилам 560 советских воинов, похороненных здесь в 1941—1943 годах; имена 106 из них неизвестны. По информации Михалевой, «благоустройством захоронений занимается администрация Полновского сельского поселения».

Отметка 238,2 в четырех километрах от Рабежи обозначена четырехногой металлической пирамидой с табличкой: «Геодезический пункт, охраняется государством». Близ нее с помощью квадрокоптера вскоре и определили место, куда мог направлять свой самолет Алексей Маресьев, ведя его на вынужденную посадку. Не ошиблись. Здесь еще растут сразу несколько крупных деревьев со срезанными верхушками — будто кто-то их когда-то огромной ладонью каратиста срубил по наклонной. Наверное, в начале апреля 1942-го эти деревья были сравнительно молодыми.

Поисковик Морзунов все же прошелся здесь металлоискателем. Сначала было «тихо», а на широкой поляне прибор выдал характерный звук. Неужто не замеченный в мае 1942-го и оставленный здесь обломок маресьевского Яка?! Вот удача! Но под слоем дерна, подцепленного лопатой, оказалась… подкова, вернее, ее обломок. Морзунов распознал ее как «зимнюю, с шипами» и предположил, что «может, обломки самолета отсюда на телегах увозили — грузовики-то здесь, в болоте, завязнут»...

Что же сталось тогда с разбитым самолетом Маресьева? «Его утилизировали по стандартной процедуре, — говорит Морзунов. — Как и любой другой упавший и разбившийся Як или ЛаГГ, отправили в ремонтные мастерские, разобрали, что пригождалось — пускали на запчасти для других машин… Ведь кто ж предполагал 25 мая 1942 года, когда маресьевский разбитый самолет вывозили с места падения, что через пять лет его пилот станет столь знаменит?»

Остается вопрос, почему до Морзунова столь длительное время в процитированные выше акты и отчеты не удосужился заглянуть хотя бы один из профессиональных историков или участников поиска самолета легендарного пилота? Сам нашедший эти архивные бумаги утверждает, что они лежали, в общем-то, на поверхности. Но фокус в том, что никому не пришло в голову порыться не только в документах авиачастей, но и в архивных делах сухопутчиков…

Источник