Стихотворения о Великой Отечественной войне Константина Фролова-Крымского

 

22 июня

От Бреста и до Подмосковья,

Расплавившись в летней жаре,

Как быстро окрасились кровью

Две двойки на календаре…

 

Невидимым лезвием острым

Распорота вмиг тишина:

По радио — «Братья и сёстры…»

И страшное слово — «Война».

Она б не сегодня, так завтра

Вломилась бессовестно в дом.

Но беды приходят внезапно.

И верится в это с трудом.

 

Вчера — выпускной до рассвета.

А ныне, как с новой строки,

Уже гимнастёрки надеты,

К винтовкам примкнуты штыки.

 

Эх, знать бы, какие невзгоды

Придут в наш отеческий край.

Четыре, без малого, года.

И это — с июня по май!

 

В какую безумную схватку

Пришлось нам ввязаться всерьёз,

Чтоб двойки сменить на девятку,

Омытую реками слёз.

 

Застава лейтенанта Лопатина

Война в то утро к нам вошла,

Как вор через плетень.

Короткой самой — ночь была,

И самым длинным — день.

 

Враг был сильней, как ни крути.

Но, тормозя разбег,

Застава встала на пути —

Полсотни человек!

 

Фашисты шли, как на парад,

Довольные собой.

Вот тут-то наш погранотряд

И принял первый бой.

 

В двух километрах от села,

Надеждами полна,

Благополучно полегла

Вся первая волна!

 

«Какой неласковый приём!

Да как они смогли!?

Заставу нужно артогнём

Стереть с лица земли!»

 

По русским — Feuer! Noch ein Mal!

Лежать и не дышать!

Умеет Крупповская сталь

Крушить и устрашать!

 

Волна зловещая смела,

Грозою грохоча,

Осколки брёвен и стекла,

И груды кирпича.

 

Но только фрицы подошли,

Бодры и веселы, —

Возникли, как из-под земли,

Разящие стволы.

 

Десницы Правого Суда

Врагу не избежать!

Вторая группа навсегда

Осталась тут лежать!

 

Вновь повторился артобстрел —

Калибром покрупней.

И новый полк арийских тел

Отправлен в Мир Теней.

 

Шёл неприятель, день за днём

Себе готовя гроб,

Сначала — шквальным артогнём,

Потом — пехотой в лоб!

 

Уже неделя позади!

Но, словно целый век,

Стоит застава на пути

В полсотни человек!

 

У фрица грустное лицо:

Потерь не перечесть!

А во дворе у храбрецов

Подвал глубокий есть!

 

В нём просто нужно переждать

Смертельную пургу,

А после — должное воздать

Жестокому врагу!

 

Но силы тают у ребят.

И близится финал.

Всё больше раненых солдат,

Всё меньше — арсенал.

 

И можно было много раз

Всё бросить и уйти…

Но к отступлению приказ

Видать, ещё в пути.

 

В ночи, пока не рассвело,

Чтоб раненых спасти,

Бойцы их в ближнее село

Смогли перенести.

 

Лес храбрецов готов принять!

И в этом был резон.

Но все, кто мог ещё стрелять,

Вернулись в гарнизон.

 

Велик, кто сам себя в беде

На ратный труд обрек!

В подвале на десятый день

Лишь десять человек.

 

Их не берут, как прежде, в лоб

Ни пуля, ни снаряд!

Но фрицы сделали подкоп,

Чтоб заложить заряд.

 

Раздался взрыв! Огонь и смрад

Живую плоть сковал.

Могилой общей для ребят

Стал каменный подвал.

 

Они пришли не на парад,

На этот край земли.

Не ради славы и наград

Сражались, как могли.

 

Враг скоро будет бос и гол!

Придёт его черёд,

Когда в него наш Ваня кол

Осиновый вобьёт!

 

Но помнит, всем смертям назло,

Земли родная пядь

Бойцов, которым не пришло

Приказа отступать.

 

4-й день войны

(Из дневника немецкого полковника

Эрхарда Рауса)

 

Который год я вспоминаю лица

Своих солдат. Они возбуждены:

Два дня назад мы перешли границу

Доселе не понятной нам, страны.

 

Противник смят! Победа будет скоро!

Вперёд! Мосты сомнений сожжены!

Мы взяли Расейняй, литовский город.

Идёт всего лишь третий день войны.

 

Разрозненные группы понемногу

Горят в огне бессмысленных атак.

Внезапно в тыл ведущую дорогу

Нам перекрыл тяжёлый русский танк.

 

На первый взгляд, ну разве это повод?

Заглохший, без прикрытия, один.

Но он связистам перерезал провод

И уничтожил дюжину машин.

 

Пришла идея: у лесной опушки,

Начав артиллерийскую дуэль,

Поближе подкатить четыре пушки

И расстрелять, как в тире, эту цель!

 

Не омрачая наших ожиданий,

Расчёты отработали сполна!

Прямой наводкой — восемь попаданий!

Повержен враг! Проблема решена!

 

Но вдруг у танка башня развернулась,

И пламя полыхнуло из ствола

Так, что земля под нами содрогнулась

И все надежды в хлам разорвала!

 

Как на охоте, зверя взяв на мушку —

Курок взведён, приклад к щеке прижат —

Четыре выстрела — четыре пушки!

Восстановлению не подлежат!

 

Поражены — и техника, и люди.

Но причитанья — после! А пока

Мы вызвали зенитное орудье,

Чтоб монстра поразить наверняка.

 

И вроде всё вначале шло, как надо —

Цель в перекрестье! На секунды — счёт!..

Но танк успел! И первым же снарядом

Накрыл саму зенитку и расчёт!

 

Наверно, в эту глыбу бес вселился,

Наш оптимизм помножив на нули!

Настрой солдат мгновенно опустился

До уровня захваченной земли.

 

Настала ночь. И в результате споров,

Пока опять не вспыхнула заря,

Решили к танку выдвинуть сапёров,

Чтоб заложить тротиловый заряд.

 

Отряд ушёл. Надежды и сомненья

Давили грудь! Кто видел, тот поймёт.

Взрыв прогремел! Но вдруг через мгновенье

Из башни огрызнулся пулемёт.

 

Признаться честно, стало не до шуток

От полной бесполезности атак.

Дивизию сковал на двое суток

Из-под земли возникший русский танк!

 

Наутро, после краткой перебранки,

В тылу была затеяна возня:

По зарослям метались наши танки,

Как будто издеваясь и дразня.

 

Зря исполин крутил тяжёлой башней,

И пламя извергалось из ствола.

А в это время по тропе вчерашней

Ещё одна зенитка подошла.

 

Расчёт работал слажено и быстро.

Что взмок от пота — это не беда!

Снаряд в стволе! Огонь! И первый выстрел

Гиганта успокоил навсегда!

 

Да, господа! Противник из достойных!

Но наш расчёт, спокойно, не спеша,

Отправил семь снарядов бронебойных,

Чтобы его покинула душа!

 

Не оправдала наших ожиданий

Картина, что увидеть нам пришлось:

Из нескольких десятков попаданий,

Всего лишь только два прошло насквозь!

 

И вновь танк ожил, как Христос распятый!

Мы в панике! Но здесь нам повезло:

От брошенной в пробоину гранаты

У башни крышку люка разнесло!

 

Не знал я, глядя на врагов плечистых,

Перед какой мы пропастью стоим.

Нас поразили русские танкисты

Упорством несгибаемым своим.

 

Их проводили троекратным залпом,

Героев непонятной нам страны…

Так предостерегающе внезапно

Закончился четвёртый день войны.

 

Псовая атака

Когда в вечерней дымке тают

Долины, горы и леса,

На купол неба выплывает

Созвездие Большого Пса.

 

Улыбка на собачьей морде:

Хозяин! Я с тобой! Веди!

И яркий Сириус, как орден,

Сияет на его груди.

 

Вновь сорок первый ночью снится:

Боль отступленья вглубь страны.

Зовёт державная десница.

Но силы слишком неравны.

 

И выходя из окруженья,

С врагом — за совесть, не за страх! —

Мы бились до изнеможенья,

До потемнения в глазах.

 

Для пушек кончились снаряды.

Винтовки нечем заряжать.

Лишь батальон погранотряда

Способен немцев задержать.

 

Пятьсот героев непокорных,

Иные даже без усов.

Зато — сто пятьдесят отборных,

Обученных и крепких псов.

 

Вот и замолкли автоматы,

Последний выпустив патрон.

Летят в противника гранаты.

Повсюду — крики, брань и стон.

 

Дошло до рукопашной схватки!

На что ты годен, покажи!

Блестят саперные лопатки,

Штыки, приклады и ножи!

 

Но фрицы налетели роем.

И тут не сделать ничего.

Они — «бесстрашные герои»,

Коль впятером — на одного!

 

Казалось — вот и двери ада,

И оборвался тонкий нерв…

Но командир погранотряда

Ввёл в бой последний свой резерв.

 

Вольер открыт — и враг опешил:

На звук знакомых голосов

Рванулся вал рассвирепевших,

Заждавшихся команды, псов!

 

Финал сражения вспороли

Собачий лай, звериный вой!

Истошный вопль повис над полем

И кровью политой травой!

 

Не подсобят в подобной драке

Ни штык, ни палка, ни кинжал…

От неожиданной атаки

Фашист сомлел… и побежал!

 

Неслось «ура!», как звук тальянки,

Что было слышно и в раю!..

Но к фрицам подоспели танки,

Поставив точку в том бою.

 

Собаки по полю метались

И рвали недруга в куски…

Но против закалённой стали

Бессильны острые клыки.

 

Фашисты, следуя «морали»

Лишённых совести вояк,

В плен пограничников не брали,

Убив и большинство собак.

 

Живые, отыскав хозяев,

Остались с ними до конца.

Любовь с рождения пронзает

Собачьи верные сердца.

 

Не подпуская птиц пугливых

К телам проводников своих,

Они ложились молчаливо…

И умирали возле них.

 

Увы, порой от нас скрывали,

Кем был четвероногий брат:

Собаки танки подрывали,

Спасали раненых солдат.

 

Они, ценя любовь и дружбу,

За свой собачий краткий век

Несли порой такую службу,

Где был бессилен человек.

 

Когда кому-то очень туго —

Утешь, согрей и накорми!

Господь не зря послал нам друга,

Который сделал нас людьми.

 

И не случайно так бывает —

Мы молча смотрим в небеса,

Когда над нами проплывает

Созвездие Большого Пса.

 

Последний защитник

(Барханоев Умат-Гирей, ингуш)

 

Пожалуй, два месяца тихо окрест.

Фронт сдвинулся за горизонт.

В разбитую крепость у города Брест

Немецкий вошёл гарнизон.

 

В пехотной дивизии полный аврал!

Работают не на показ! —

Сегодня сюда прикатил генерал.

Он всем зачитает приказ.

 

Расчищена площадь, подъезды чисты,

Чему высший чин очень рад.

Здесь будут вручаться солдатам кресты,

А после — военный парад.

 

Вдоль строя в приветствии вскинутых рук

Неспешно идёт генерал...

Но вдруг посторонний доносится звук,

Оттуда, где взорван подвал!

 

От слабости передвигаясь чуть-чуть,

В проёме возник силуэт.

Он левой рукою нащупывал путь,

А в правой — сжимал пистолет.

 

Он молча застыл — полугол, полубос —

Ловя незнакомую речь.

И пряди седых и немытых волос

Касались расправленных плеч.

 

Он голову молча поднял в небеса,

Ловя тёплый солнечный свет.

Почти не мигая, слепые глаза

Как будто искали ответ.

 

Разорванный ватник в кирпичной пыли

На поясе стянут ремнём.

Он знал, что захватчики отчей земли

Все взгляды скрестили на нём.

 

Он сплюнул, и чётко печатая шаг,

— Пусть знают, что честь дорога! —

Равненье держа на невидимый флаг,

Прошёл перед строем врага!

 

Немытые волосы ветер раздул,

Как шквал — непокорную жесть!

Вдруг кто-то скомандовал — «На караул»

И сам генерал отдал честь!

 

Душа у солдата всегда начеку,

Мгновенье — и щёлкнул курок,

Рука с пистолетом взметнулась к виску,

Раздался негромкий хлопок.

 

В немецких рядах — то ли вздох, то ли стон

Прошёл, всю браваду губя...

Оставшийся самый последний патрон

Солдат приберёг для себя.

 

Увы, лишних слёз в этот раз не прольют,

Насыпав курган средь лугов...

Его проводил троекратный салют

Поверженных духом врагов.

 

Не раз им приснится ночною порой

Пророческий этот парад —

Как смело нарушил их слаженный строй

Один среди всех Настоящий Герой —

Тот непобеждённый солдат!

 

Мужик

Донские степи. Лето. Пыль. Жара.

Мы отступали с самого утра.

Последним уходя, сапёрный взвод

Старательно минировал отход.

 

Прошёл обоз, колёсами гремя.

За ним — мужик, цигаркою дымя,

С усталого лица стирая пот,

По улице катил свой пулемёт.

 

Он был один. Наверное, отстал.

Он был из тех, кто отступать устал.

Небритый, без пилотки и ремня.

И лишь в глазах — застывшая броня!

 

0, сколько позади сирот и вдов,

Сожжённых деревень и городов...

Мы отошли. Вдруг слышим за собой —

В станице разгорелся жаркий бой.

 

Мы бросились назад, что было сил.

Но хитрый враг поспешно отступил.

На площади, издав предсмертный стон,

Лежал в пыли... немецкий батальон.

 

Они лежали молча, как дрова.

Закатаны по локоть рукава.

Как на парад, на этот край земли

Шли фрицы строем. Так и полегли.

 

А под сиренью, метрах в тридцати —

Мужик — живого места не найти!

А рядом, у растерзанных ворот,

Дымил с пустою лентой пулемёт.

 

Не слышал он, фашистам вопреки,

Как грудь его дырявили штыки.

Он сам вознёсся на Небесный Трон,

Когда последний выпустил патрон.

 

Весь — от морщин до стоптанных сапог —

Он отдал всё, он сделал всё, что мог.

На этом рубеже он насмерть встал.

Он так решил. Он отступать устал.

 

Казачий норов

Подвиг Кубанского казака

Степана Передерия

 

На юге в августе жара, как в бане.

Горит земля. И на душе пожар.

Войска на левом берегу Кубани.

И враг вот-вот захватит Краснодар.

 

В предместье тишина. Но все проснулись.

Рассвет принёс прохладу ветерка.

Вдруг утренний покой дремавших улиц

Нарушил резкий звук грузовика.

 

Водитель отцепил «сорокапятку»

И, засучив по локоть рукава,

Под тополя, в зелёную посадку

Стал разгружать снаряды, как дрова.

 

Вдруг детский голосок: — Мы вам поможем!

Вы разрешите, дяденька солдат?

(Детей под пули подставлять негоже.)

— Бегом отсюда! Марш, вам говорят!

 

Торчат из-за штакетника макушки.

— Ну, так и быть! — кричит он пацанам, —

Снаряды подтащите ближе к пушке!

Ну, а потом немедля — по домам!

 

Кто воевал — секундам знает цену.

Раздался взрыв! Уж на пороге — враг!

И вмиг артиллерист приник к прицелу,

А три подростка спрятались в овраг.

 

Ну, вот и цель, как будто на охоте.

Не торопись, казаче, охолонь!

И по мотоциклистам и пехоте —

Прицелился? — Осколочным! Огонь!

 

Уже от пота гимнастёрка преет,

И тут же высыхает на жаре,

Огонь по миномётной батарее!

Огонь по обнаглевшей немчуре!

 

Казак — защитник! В песне так поётся,

В любых краях, в любые времена!

И пусть «Не для меня Дон разольётся!»

И пусть «Не для меня придёт весна!»

 

Он знает, что когда-нибудь воткнётся

В его казачью грудь кусок свинца!

Но эта песня в детях отзовётся,

Отвагой закаляя их сердца.

 

А много ль проку от «сорокапятки»?

Э, не скажи! Наветам вопреки,

Бежали фрицы, аж сверкали пятки,

И вслед свистели бравые сурки!

 

Все три часа мальчишки были рядом.

Уже отбито несколько атак!

Ведь кто-то ж должен подносить снаряды,

Когда всё время напирает враг!

 

Над улицей раздался свист болванки,

И сноп огня взметнулся к небесам!

Всё, пацаны! Скорее прячьтесь! — Танки!

Вы помогли! Теперь я, братцы, сам!

 

В прицеле пушки башня задрожала!

Но наш герой врага опередил!

В броню вонзилось огненное жало!

Танк дёрнулся, притих… и зачадил!

 

Да, этот танк был поражён в «десятку»!

Зато второй стрелял наверняка!

Его снаряд разбил «сорокапятку»

И оглушил отважного стрелка.

 

Но как не показать казачий норов,

В счёт не беря кровоточащих ран!

Момент — и грузовик, рыча мотором,

Пошёл навстречу танку — на таран!

 

Что думал немец, видевший в прицеле

Тяжёлый ЗИС, идущий прямо в лоб?

Он выстрелил. Обломки полетели,

И дымом всё вокруг заволокло.

 

Потом подъехал «Хорьх», жужжа мотором.

И офицер, кивая головой

Двум женщинам, стоящим за забором,

Сказал: — Похоронить! Солдат — герой!

 

Его похоронили на пригорке,

Там, где казак лихую песню спел.

Всё, что нашли в пробитой гимнастёрке —

Письмо. Видать, отправить не успел.

 

А в том письме на сторону родную —

Лишь две строки, в солдатской суете:

«Я жив-здоров, любимая. Воюю.

Целую крепко! Береги детей!»

 

Долг солдата

Николаю Сиротинину

 

Он добровольно вызвался в засаду,

А значит — только на себя пеняй!

Комбат оставил 60 снарядов,

Мол, выполнишь приказ — и догоняй!

 

Пологий склон покрыт высокой рожью.

Для пушки лучше места не найти.

Здесь путь один. Повсюду бездорожье.

Враг подойдёт к мосту, как ни крути.

 

Комбат доступно объяснил намедни,

(Он воевал. Он в этом знает толк.):

— Подбей два танка — первый и последний —

И можешь смело догонять свой полк.

 

И вот вдали — немецкая колонна

Затронула басовую струну:

Железный лязг чудовищ многотонных

Предутреннюю взрезал тишину.

 

Солдат притих, ни шорохом, ни вздохом

Не обнаружив свой секретный пост,

Когда, никак не чувствуя подвоха,

Танк головной угрюмо вполз на мост.

 

Как в тире на дистанции короткой,

Чтоб знал пришелец — это не парад! —

Под башню наглецу прямой наводкой

Был бронебойный выпущен снаряд.

 

Танк судорожно дёрнулся от взрыва,

И чёрный дым пополз из всех щелей.

Ну, что ж, начало выглядит красиво!

А дальше будет только веселей!

 

Колонна вся почти как на ладони.

Огонь! — И задымил последний танк.

Кто не сгорит в огне — в реке утонет!

Да будет так, солдат! Да будет так!

 

Вот «крупповский шедевр», не зная броду,

На берег сполз — и по уши увяз.

Не надо портить русскую природу!

Ведь вас предупреждали сотни раз!

 

Пора бы уходить. Деревня рядом…

Приказ исполнен. Можно кончить бой…

Но вот он — враг, и вот они — снаряды.

А значит — рано нам трубить отбой!

 

Внизу тягач горящий танк толкает,

Чтоб поскорее мост освободить.

Ещё чуть-чуть — и хлынет волчья стая

В родных полях соляркою чадить.

 

До берега отсюда метров двести.

Уже доносит ветер гарь и вонь.

Вновь башня показалась в перекрестье.

Чуть ниже, чуть левее и — огонь!

 

Снаряд! Огонь! — И пушка звонко лает!

И парень что-то про себя поёт.

Сам заряжает, целит и стреляет

И сам себе команды подаёт.

 

А в небе — дым от вражеских останков,

От бензобаков и горящих шин.

Уже внизу чадит с десяток танков,

И столько же почти — бронемашин.

 

Вдруг чья-то пуля срезала верхушку

Подсолнуха. Вот свистнула опять…

Как видно, немец обнаружил пушку.

И некуда, и поздно отступать.

 

За речкой — гул от ругани и стонов.

А на душе — тальянки перебор!

Есть карабин, десятка два патронов.

А значит — не окончен разговор.

 

Запомни, нечисть, — мы умеем драться!

Позорный свой конец не торопи!..

В ответ на предложенья немцев сдаться

Упрямо огрызался карабин…

 

Застыл фашист, в одну уставясь точку.

Ему сакральный смысл не уловить,

Как этот русский парень в одиночку

Дивизию сумел остановить?!

 

Катилось солнце летнее на Запад.

Стучали местных жителей сердца,

Когда враги произвели три залпа,

Над свежею могилою бойца,

 

Которому доказывать не надо,

Что нет пути другого у него!

Ведь оставалось 60 снарядов!

И осознанье Долга своего!

 

Бабушка Варвара

(Тихий подвиг бабушки Варвары Ивановны Хреновой

в ноябре 1941 года)

 

У крутого яра на краю села

Бабушка Варвара в домике жила.

 

Домик неказистый: камышовый верх.

Маленький, но чистый. В общем, как у всех.

 

Многие так жили в эти времена.

Вроде не тужили… Да пришла война.

 

И в тот домик чистый, скромный и простой,

Пятеро фашистов стали на постой.

 

Немцы у старушки были непросты:

Тягачи и пушки спрятали в кусты.

 

Сколько вёрст в колонне ехали, враги,

Чтобы в Тихом Доне вымыть сапоги!

 

Старший фриц хозяйке тычет в грудь перстом:

Млеко, курка, яйко подавай на стол!

 

Так с утра до ночи. Где ж набраться сил!

А фашист хохочет: «Сбегай! Принеси!»

 

Но через неделю наши взяли мост!

Извергам-злодеям прищемили хвост!

 

И засуетились недруги в ночи:

Даже не побрились, прыгнув в тягачи.

 

В дальнюю дорожку, отложив дела,

Пирожков лукошко баба напекла.

 

Но не знали гады, драя сапоги,

Что с крысиным ядом были пироги.

 

Приняли гостинцы из хозяйских рук.

Но один из фрицев усомнился вдруг.

 

Подойдя к избушке, путая слова,

Дал пирог старушке: — Съешь сама сперва.

 

Иноземцу швабу не уразуметь,

Что для русской бабы значит жизнь и смерть.

 

— Не судите строго за мою вину!

Значит, слава Богу, скоро отдохну.

 

Славно враг откушал бабкиной стряпни:

Пять огромных пушек брошены одни.

 

Прямо в поле чистом выстроились в ряд.

Мёртвые фашисты рядышком лежат.

 

Пух на тротуаре сеют тополя…

Вспомним бабу Варю… Пухом ей земля!

 

Кто-то скажет слово… Кто-то так пройдёт…

 

Пригород Ростова. 41-й год.

 

Лычково

Об этом писать невозможно.

Но и невозможно молчать.

От этого, воя истошно,

Несложно совсем одичать.

 

Бездонная пропасть разверста.

Но нам осознать не дано,

А есть ли у этого зверства

Хотя бы какое-то дно?

 

На днях лишь закончился месяц,

Как в дом постучалась война.

А немец вовсю куролесит!

Идёт за волною волна.

 

И ненависть зреет слепая.

И в сердце огонь не остыл.

Но наши войска отступают.

И беженцы тянутся в тыл.

 

Июльское солнце сурово:

Лишь плюнь — и слюна зашипит!

Глухой полустанок Лычково

Составами плотно забит.

 

Здесь танки, солярка, снаряды.

Война. Только дело не в том:

Всё это находится рядом

С вагонами с Красным Крестом.

 

Крест и с самолёта заметен.

Святое не тронь, немчура!

Тут самое ценное — дети!

Да нянечки и доктора.

 

Задача у этой «прислуги»,

Не в помыслах, а наяву,

Собрать всех детишек с округи

И вывезти в тыл, за Москву.

 

Все ждали заветного часа:

Колёса вот-вот застучат…

Но в полдень фашистские асы

В Лычково устроили ад.

 

Под солнцем безжалостно жгучим,

От смерти, летящей с небес,

Рванули цистерны с горючим...

И мир просто взял и исчез.

 

И в огненном том океане,

Где корчилась в муках земля,

Бежали медсёстры и няни,

Детей увлекая в поля.

 

Но в поле нельзя схорониться!

Но в поле нельзя уцелеть!

И выли железные птицы,

И сеяли, сеяли смерть.

 

В финале чудовищной драмы,

Не веря в реальность утрат,

Сбежались с окрестностей мамы

На поиски сгинувших чад.

 

Их тени бродили по полю

С вечерней зари до утра.

Делил с ними горькую долю

Лишь купол ночного шатра.

 

Кто всё это выдумал, Боже?!

О, дай нам ответ, не томи!

А есть ли сердца у ничтожеств?!

И можно ль назвать их людьми?!

 

Свершится! Они будут драпать,

От страха смердя, словно скунс!

Кто им разрешил нацарапать

На пряжках ремней — «Gott mit uns*»?!

*«С нами бог» (нем.)

 

Блокада Ленинграда

Европа — серпентарий Лжи,

Тебе для отрезвленья надо

Хотя бы месяц пережить

Кошмар блокады Ленинграда!

 

Ведь ты за весь двадцатый век

Ни дня подобного не знала!

Но на войну берёшь разбег,

Поскольку в мире жить устала.

 

Фашисты снова смерть несут,

И не скрывают ликованья —

Верховный Итальянский суд

Оправдывает «зигованье»!

 

А дальше будет, как всегда,

В Варшаве, Риме иль Берлине —

На мир обрушится Беда —

Самоса, Гитлер, Муссолини…

 

В Европе память коротка,

Картина войн весьма размыта.

Вам надо мощного пинка,

Чтоб челюсть вышла на орбиту!

 

Никто б не рвался из границ,

Когда б, щекой коснувшись ада,

Хотя бы несколько столиц

Прошли Блокаду Ленинграда.

 

* * *

Тут спокойнее, как ни крути.

А на той стороне — Ленинград.

В этом месте начало пути,

Что ведёт в замороженный ад.

 

Что ведёт в тот чудовищный год,

Где повсюду хозяйствует смерть.

Только б выдержал Ладожский лёд!

Только б нам до рассвета успеть!

 

У полуторки фара одна.

Дорогой, дефицитный товар.

Да вторая пока не нужна.

Шансов выжить побольше — без фар.

 

Нараспашку — кабины душа.

Дверь открыта, как в бездну окно.

Просто есть очень маленький шанс

Не уйти с той машиной на дно.

 

Снизу — чёрная пасть полыньи,

Сверху Юнкерс надрывно ревёт.

Мы прорвёмся, родные мои,

Только б выдержал Ладожский лёд.

 

Мы прорвёмся, фашисту назло

Сквозь разрывов безудержный ад,

Чтобы солнце Победы взошло

Над тобою, герой Ленинград.

 

* * *

Это просто фантастика! Надо же! —

Не подумай, что это в бреду,

На полуторке еду по Ладоге!

По недавно замерзшему льду!

 

Справа, слева снаряды врезаются

В равнодушно мерцающий снег.

Это немцы огнём огрызаются,

Совершая воздушный набег.

 

Вся дорога избита воронками.

По краям тут и там полыньи.

Лютый «мессер» шлёт пули в вдогонку нам,

Не жалея запасы свои.

 

Сверху «юнкерсы» — псы полуночные —

Нас бомбят — недолёт, перелёт.

Впереди попадание точное —

И машина уходит под лёд.

 

Я вращаю баранку упругую,

Так, что катится пот по спине.

Я сроднился с машиной-подругою,

И она подчиняется мне...

 

Вот и берег! От зарева радуги!..

В зале — свет! Завершается путь,

Как возможность вдохнуть воздух Ладоги

И в блокадную даль заглянуть.

 

Главное — верить!

Она познала в десять лет

Блокадный Ленинград.

О, сколько горя, сколько бед,

И боли, и утрат…

 

А беспощадная война

Ловила свой кураж…

Осталась девочка одна.

Одна на весь этаж.

 

Сквозняк, одежду теребя,

Огонь свечи гасил,

И, право, биться за себя

Уж не хватало сил.

 

И холод сизой пеленой

Склонился, как палач,

Когда внезапно за стеной

Раздался детский плач.

 

Она вошла. И у двери —

Знать, не забрал никто —

Курносый мальчик, года три,

В заштопанном пальто.

 

Мальчонка, видимо, замёрз,

И тощий, как скелет.

Он маму, не скрывая слёз,

Зовёт. А мамы нет.

 

Девчушка мальчика взяла,

(Вокруг ночная мгла),

В свою квартиру привела,

Согрела, как могла.

 

И в ожиданье перемен

С тех пор они вдвоём

Под заунывный вой сирен

И гулкий метроном.

 

Назло фашистам надо жить

Блокадной детворе!

Они ходили наводить

Порядок во дворе.

 

Ребята были не одни —

Сражался весь народ.

Вот так и выжили они

В тот окаянный год.

 

Когда ж попала бомба в дом,

В стене пробив дыру,

Их дружно приняли вдвоём

Соседи по двору.

 

А на вопросы — Кто такой?

И где его родня?

Она шептала: «Братик мой!

Один он у меня.»

 

Блокада прорвана! Отбой!

С заботой на лице

В разбитый дом с передовой

Приехал офицер.

 

Но нет подъезда своего,

Квартиры сожжены.

И не осталось никого —

Ни сына, ни жены.

 

Разбитый лестничный пролёт…

Куда теперь идти?

Вдруг видит — девочка идёт

С парнишкой лет пяти.

 

И постарев за пять минут,

Спросил озябшим ртом:

— Постой! А как тебя зовут?

А рядом это кто?

 

Ответа, впрочем, он не ждал!

С улыбкой заревой

Внезапно сына угадал

В мальчонке наш герой.

 

Как будто всем смертям назло

Свет вспыхнул впереди!

Он понял всё без лишних слов,

Прижав детей к груди.

 

Он верил, что придёт весна —

Победы вещий знак!

И скоро кончится война,

И будет изгнан враг!

 

И хлынет вешняя вода,

Что дремлет подо льдом!

Он возвратится! И тогда

Вернётся счастье в дом!

 

Шофёр в бумажный сапожок

Насыпал табака.

— Ну что, поехали, дружок!

Дорожка далека.

 

И глядя, как салют сверкал,

Промолвил, глядя в ночь:

Я, братец, сына отыскал…

А заодно и дочь.

 

Трезор

Жестокая память уносит назад —

В седую далёкую просинь:

Зажатый блокадным кольцом Ленинград

Встречал свою первую осень.

 

Наш дом в переулках рабочих трущоб

Не выследил вражеский молот.

Но хуже фашистских снарядов и бомб

Для нас были холод и голод.

 

У нас был совместный с соседями двор

В снегу простыней и пелёнок,

И очень смышлёный любимец — Трезор,

Кумир пацанов и девчонок.

 

Друг с другом сражалась весь день детвора

В лапту, чехарду и скакалки.

С Трезором была веселее игра,

Будь это футбол или салки.

 

Недолго пришлось дожидаться беды,

Она оказалась так близко,

Когда лишь неполную кружку воды

Мать вылила в псовую миску.

 

Как будто всю жизнь зачеркнули крестом,

Укрыв похоронной накидкой.

Трезор посмотрел, и, виляя хвостом,

Неспешно исчез за калиткой.

 

Девчонки, мальчишки потупили взор,

Собравшись в кружок у забора.

Ну, вот и ушёл наш любимый Трезор.

И как теперь жить без Трезора?

 

Но вечер развеял все горести в прах

Победным триумфом скитальца:

Наш пёс появился, сжимая в зубах

Огромного серого зайца!

 

Всё просто: война, по России пыля,

Все планы разбила, как стёкла.

Остались в земле на окрестных полях

Картошка, морковка и свёкла.

 

Там был восхитительный заячий рай,

Чего до сих пор не бывало:

Капуста, морковка — бери-выбирай!

Грызи и хрусти до отвала!

 

Трезор стал спасательным кругом в беде

Разбитого штормом баркаса.

Какое, ребята, подспорье в еде —

Бесценное заячье мясо!

 

Почти каждый день добывал умный пёс

Косых без ружья и патрона,

Чтоб вечером ветер из кухни принёс

Божественный запах бульона!

 

Мы все свои нервы зажали в кулак,

Лишь верой в Победу согреты.

А шкурки меняли на крепкий табак,

На сахар и даже конфеты!

 

И время пришло — отгремели бои.

Мы встретили мир, как награду!

Спасибо Трезору! Четыре семьи

Спасли свои жизни в блокаду!

 

И радостно сердцу, и жить веселей!

Не стало врагов и в помине.

Но как-то в июне средь местных полей

Наш пёс подорвался на мине.

 

Оставить свой след — это главный вопрос.

Добейся, сумей, заслужи!..

На общем дворе похоронен был пёс,

Где славно прошла его жизнь.

 

Хотелось добавить души и огня…

Но... в горле комок... Извините меня.

 

Соната 9 Бетховена

(Давид Ойстрах и Лев Оборин)

 

Как дух, что живёт в настоящем бойце,

С девизом — «Ни шагу назад!».

Отчаянно бьётся в блокадном кольце

Продрогший насквозь Ленинград.

 

Бесценны тепло и какая-то снедь.

За жизнь не дают и гроша.

Но чтоб победить и притом — уцелеть,

Должна быть здоровой душа.

 

Холодный, людьми переполненный, зал

Доверчив и в помыслах чист.

На сцену глядят в нетерпенье глаза —

Вот-вот должен выйти артист.

 

Раздвинулся занавес — и в тот же миг

Растаяли боль и печаль.

Вошел пианист — не юнец, не старик,

Обыденно сел за рояль.

 

Остались за дверью и стоны, и плач,

Притихли партер и балкон.

На сцену стремительно вышел скрипач,

Почтенно отвесил поклон.

 

Вдруг ожил рояль, и взметнулся смычок,

Сверкнув переливом огней,

Как будто душа расстегнула крючок,

Душивший её столько дней.

 

Волшебные звуки скрипач-исполин,

Как жемчуг, на нить нанизал.

Сонатой Бетховена for Violin

And Piano наполнился зал.

 

В затерянный мир кавалеров и дам

Открылся незримый канал…

Как вдруг диссонансом прошёл по рядам

Воздушной тревоги сигнал.

 

Но зритель — обычно послушен и строг —

Сегодня к опасности — глух!

Ни скрипа сидений, ни топота ног.

Лишь зал, превратившийся в слух!

 

Конечно, никто не хотел умирать.

Но так закаляется сталь!

Скрипач улыбнулся, продолжив играть,

А Мастеру вторил рояль.

 

Снаружи зенитки затеяли спор!

И не было спору конца.

Но скрипка играла войне приговор!

И верили скрипке сердца,

 

Что время наступит — и рухнет Берлин!

И вспомнит не раз Ленинград

Сонату Бетховена for Violin

Как первый Победный парад.

 

Июль, 1943, Поныри

Мы — добровольцы. Все из рядовых.

У каждого — надежда на удачу.

И Бог весть, кто останется в живых.

Но будь, что будет! Мы решим задачу!

 

Нас в бой ведёт козырный интерес:

Мы чёрту самому бросаем вызов,

Для танковой дивизии эСэС

Приберегая парочку сюрпризов.

 

Нас — сто один. В полночной темноте

Мы, словно тени. Нас никто не слышит.

И подойдя к намеченной черте,

Мы закопались в землю, словно мыши.

 

А вот и танки — первый эшелон —

Гремя железом, проползли над нами.

И будто от земли исходит стон.

Ну что поделать? Потерпи, родная!

 

Вот и вторая двинулась волна,

Бензин сжигая в танковых моторах.

А следом — самоходки, как стена,

С пехотою на бронетранспортёрах.

 

Что ж, братцы, наступает наш черёд!

Взмывают в небо красные ракеты,

Так, чтоб по ним гвардейский миномёт

Из фрицев сделал свежие котлеты!

 

Пехота — в клочья! А теперь — бегом!

(И некогда перемотать портянки.)

Во тьму за уползающим врагом,

Чтоб оседлать грохочущие танки!

 

Вот он, «красавец», в сизой пелене!

—Ты грезишь о победе?? Нет уж, нет уж!

Гранату подрываем на броне

И поджигаем масляную ветошь!

 

Услышав громкий взрыв, учуяв дым,

Фашисты быстро открывают люки…

А тут, как привиденья, мы стоим,

И ППШ сжимают крепко руки.

 

Вершит свой суд полночный наш десант.

Нам даже нравятся такие игры:

Захвачен неуклюжий «Фердинанд»!

Его калибр пронзает даже «Тигры»

 

И по привычке плюнув на ладонь,

Приятель загоняет в ствол снаряды.

Мы открываем «дружеский» огонь

По тем, кто впереди, и тем, кто рядом!

 

Для храбрых не придумано границ.

Усвойте, обнаглевшие задиры!..

А сколько мы подбили «единиц» —

Пусть это подсчитают командиры.

 

Пусть скажут вдовам, опустив глаза,

Как мы сражались, жертвуя собою…

А кто ещё им сможет рассказать?

Мы все остались там, на поле боя.

 

Хорваты усташи, 1943 год

Кто только к нам не приходил с мечом,

С желанием отнять и поделить!

Но, в подлости коварной уличён,

Вдруг начинал о милости скулить!

 

Враги несли с собою боль и зло.

У нехристей пощады не проси!

О, сколько ж этой грязи полегло

В полях священной матушки Руси!

 

Посёлок год поди, как овдовел.

Лишь бабы, старики да малыши.

Сюда пришли чинить свой беспредел

Каратели — хорваты-усташи.

 

Нацисты из далёких южных стран,

В руках зажав бандитские ножи,

Искали всюду наших партизан,

Которые им отравляли жизнь.

 

Всех выгнали на площадь из жилья —

И стариков, и матерей с детьми.

Иная вера — повод для зверья

Поиздеваться вдоволь над людьми.

 

У офицера перекошен рот —

Он, видно, не на шутку осерчал!

Побои, пытки… Но молчит народ!

Не выдаёт своих односельчан.

 

Закончилось терпенье у чертей.

(Поистине отродье сатаны!)

Они забрали силой всех детей

И выстроили около стены.

 

Долг матери — ребёнком дорожить.

Нет у неё роднее никого…

— Сдадите партизан — оставим жить!

Нет — расстреляем всех до одного!

 

Не знали изверги, с какой страной

Их в этот серый день судьба свела.

Пред ними встали женщины стеной,

Закрыв собою детские тела.

 

Каратели на миг лишились слов.

Но вскоре, как положено врагам,

Огонь открыли изо всех стволов,

Намеренно стреляя по ногам.

 

Хлестала кровь из повреждённых вен,

И окропляла платья на ветру,

Но поднимались женщины с колен,

Собою закрывая детвору.

 

Хорват по голенищу плёткой бьёт.

Он — офицер, и чин его высок.

Теперь фашисты целятся в живот…

И добивают выстрелом в висок.

 

Детей рядком поставив у стены,

Затворы передёрнули стрелки…

Но им опять «мишени» не видны —

Теперь их закрывают старики.

 

Вновь продолжается кошмарный сон:

И брань, и пулемётная стрельба…

В седое небо улетает стон —

Последняя, предсмертная мольба!

 

Но вдруг, как будто молния с небес,

Вонзившись в землю, брызжет и шипит:

По всей округе оживает лес

От яростного топота копыт!

 

И нет пощады слугам сатаны!

И убежать не успевает враг!

И головы, как будто кочаны,

Слетают у эСэСовских вояк!

 

Итог таков: посёлка больше нет.

Хорваты расстреляли всех подряд.

Остался девяностолетний дед —

Он вызвал партизанский тот отряд.

 

И дети целы! Значит всё — не зря:

И жертвенность! И справедливый суд!

Прольёт слезу вечерняя заря…

А раны… так до свадьбы заживут!

 

Миусский фронт

(Недавно поисковики откопали маленький окопчик, стрелковую ячейку — 50 на 70 см —с останками советского бойца. Внутри окопа был почти полный цинк патронов для ППШ, три обоймы для винтовки Мосина, 7 патронов для противотанкового ружья, несколько противопехотных и — противотанковых — гранат, множество пустых гильз. Вокруг окопа пространство было усеяно небольшими воронками от минометных мин. Но самое потрясающее — это то, что внутри окопа было обнаружено ДВЕ МИНОМЕТНЫЕ МИНЫ РАЗНОГО КАЛИБРА, одна из которых взорвалась, убив бойца, а другая осталась целой. Как этот безымянный боец должен был досадить горным стрелкам из дивизии «Эдельвейс», что ДВЕ МИНОМЕТНЫЕ БАТАРЕИ молотили по этой одинокой стрелковой ячейке до тех пор, пока туда ДВАЖДЫ не попали мины!)

 

Захлебнулась атака, вторая за утро.

Сколько здесь уже было подобных атак...

Позади лишь равнина да маленький хутор.

Впереди, за рекой — окопавшийся враг.

 

Всю низину телами укрыла пехота.

Запах смерти плывёт над пожухлой травой.

Позади, перед хутором — два пулемета,

Чтоб не падал у смертников дух боевой.

 

Что уж тут говорить — наша песенка спета.

Неспроста понагнали сюда штрафников.

Ведь на том берегу еще с прошлого лета

Закрепилась дивизия горных стрелков.

 

Погоди! Мы еще наиграемся в прятки!

Не спешите зеленкою мазать мне лоб.

Я лежу, ковыряя саперной лопаткой

Свой, как видно, теперь уж последний окоп.

 

Ничего не успел — ни насытиться хлебом,

Ни с девчонкой пройтись, ни поставить свечу...

Но один не хочу отправляться на небо!

Я и вас, белобрысых, с собой захвачу!

 

Полыхнул огонек из немецкого ДОТа —

Кто-то охнул и в землю уткнулся лицом...

Прорезь, мушка — огонь! Неплохая работа:

Пулеметчик отправился вслед за бойцом.

 

Жизнь, как мыльный пузырь! И цена ей — копейка!

Да и ту, непутёвую, зря растерял!

Что! Не нравится, гады, моя трехлинейка?!

Значит, я не напрасно ее пристрелял!

 

Что-то Ганс присмирел? Видно, время обеда.

Ешь, пока не покинула тело душа!

Ну, а я одолжу у бедняги соседа

Цинк патронов и новый совсем ПэПэШа.

 

Нам еду не несут. Нам налили по «сотке»,

Чтоб, пока не слетела в кусты голова,

Проорали «ура!» наши хриплые глотки,

Добавляя при этом «крутые» слова.

 

Дождались — контратака! Молитесь, кто выжил!

Слева, ойкнув, затих первогодок-пацан...

Прорезь, мушка — огонь! Что, не нравится, рыжий?!

Отправляйся на небо к своим праотцам!

 

Прорезь, мушка — огонь! Наше имя — Пехота!

Нам бы лишь окопаться, а дальше — не тронь!

Прорезь, мушка — огонь! Я сбиваюсь со счета.

Прорезь, мушка — огонь! Прорезь, мушка — огонь!

 

ПэПэШа пригодится для ближнего боя.

А пока трехлинейка — царица полей.

Я, наверное, мог бы гордиться собою:

Ну-ка, немец, попробуй меня одолей!

 

От отдачи приклада плечо занемело.

Но по-прежнему верен и точен прицел.

Прорезь, мушка — огонь! И фуражка слетела —

Как подкошенный, наземь упал офицер.

 

Не спасет вас от пуль тот, кому вы молились.

Ваши грешные души отправятся в ад...

До гранат не дошло — залегли, притаились,

Поредевшей толпой откатились назад.

 

Можно передохнуть и напиться из фляги.

Есть заветный кисет и мохорочка в нем.

Стало тихо вокруг. Только в дальнем овраге

Огрызается куст одиночным огнем.

 

Докурить не успел — рядом «лопнула» мина.

Недолет...Перелет... Ну, теперь, брат, хана!

Очень точно кладет минометчик, скотина!

Но в окоп не попала пока ни одна.

 

Эх, сейчас бы залезть внутрь чугунного танка!

Иль зарыться в глубокий подземный чертог...

Только падает вдруг прямо с неба болванка

И вонзается в землю у самых сапог...

 

Где же взрыв с раздирающей тело волною?!

Может быть, я уже пребываю в раю?

Или смерть поиграть вдруг решила со мною,

Демонстрируя подлую сущность свою?

 

Жив пока. Всё во рту пересохло от жажды.

Вот калибр покрупнее. Два взрыва подряд.

Но снаряд в одно место не падает дважды!

Впрочем, мало ли, что на войне говорят...

 

Недолет...Перелет...Время остановилось...

Смерть летает вокруг и шипит, как змея.

Я устал… Я ее принимаю как милость...

Недолёт...Перелет...А вот эта — моя.

 

Кузьмич

83-летнему Герою Советского Союза

Кузьмину Матвею Кузьмичу

 

Его в деревне не любили.

Дразнили «Контрой», «Бирюком».

Двор стороною обходили,

Не кланялись со стариком.

 

Он не сводил с общиной счёты,

Обидой жизнь не опошлял.

Хлеб добывал себе охотой,

Порой рыбалкой промышлял.

 

Спокойно жил, и в чём-то — мудро:

Есть дети, внуки, дом, жена…

Всё б ничего… Но как-то утром

В их мирный быт вошла война.

 

Пришла беда, как говорится, —

Ворота шире отворяй!

В дом заселившиеся фрицы

Хозяев выгнали в сарай.

 

Война брела дорогой древней —

Вперёд, назад, как плеск волны.

Фронт снова подошёл к деревне —

Уже с Восточной стороны.

 

А с деревенькой по соседству

Стояли «Горные Стрелки».

Фашисты вновь искали средства

Наш авангард зажать в тиски.

 

Пришло начальство спозаранок,

Мол, нужен местный проводник.

И тут — негаданно, нежданно —

Им подвернулся наш старик.

 

Герр оберст из стрелковой роты

Был осторожен, как лиса:

— Ты знаешь местные болота,

Поля, овраги и леса?

 

И как в охотничьем азарте,

Он, глядя Кузьмичу в глаза,

На полевой военной карте

Конец маршрута указал.

 

— Тебе исполнить выпал случай

Предназначение своё!

Коль дело сделаешь — получишь

Моё охотничье ружьё!

 

Старик, предчувствуя разлуку,

Вздохнул украдкой тяжело

И прошептал на ухо внуку:

Лети до Першино стрелой!

 

Я старый. Мне сам чёрт не страшен.

Я видел всякую беду.

Предупреди-ка, внучек, наших,

Что к ним я фрицев приведу.

 

Не догадались иноземцы,

Какой придуман был замес.

И во главе колонны немцев

Кузьмич вошёл в знакомый лес.

 

Под снегом чувствуя тропинку,

Не ускоряя ровный шаг,

Он знал тут каждую ложбинку,

Лужайку, горку и овраг.

 

Сам чёрт помог накликать вьюгу,

Чтоб заблудилась немчура.

По заколдованному кругу

Старик водил их до утра.

 

Но только ночь дохнула сонно

Предвестьем будущего дня,

Легла немецкая колонна

Под шквал кинжального огня…

 

Вот и рассвет, от дыма синий,

И дуновенье ветерка…

Под продырявленной осиной

Нашли солдаты старика.

 

Он жизнь обычную наполнил

Глубоким смыслом до краёв.

Он много видел, много помнил —

И просто правильно исполнил

Предназначение своё.

 

Ваня Иванов

(воспоминание партизана)

 

В низинах летом по утрам туманы.

Вокруг — почти непроходимый лес.

Его облюбовали партизаны,

Когда фашист в наш отчий дом залез.

 

Стоянка наша в самой глухомани —

Для лютого противника — секрет!

Там было всё — и лошади, и сани,

Землянки, склады, кухня, лазарет.

 

Сражались мы в пределах нашей зоны:

То склад взорвём, то разнесём мосток,

То пустим под откосы эшелоны,

Что доставляют танки на восток.

 

Но я сегодня не о том гутарю.

Припомнил тут историю одну.

В отряде нашем был могучий парень.

Он иногда на спор подковы гнул.

 

Уже не помню, как он появился.

Наш край богат не только им одним.

Такой скромняга, что девчат дичился!

Но в нашем деле был незаменим.

 

Иной с рожденья — тяжкая обуза!

Все нервы изорвёт! А этот — нет!

Копать, пилить, таскать любые грузы —

Ни стона, ни ворчания в ответ!

 

Казалось, запряги тихоню в сани —

Не нужно и кубанских скакунов!

А звали парня, как ни странно, Ваня.

Фамилия «чудная» — Иванов.

 

Однажды рано утром из разведки

Домой, на базу, наша группа шла.

Вдруг замечаем над собой, сквозь ветки,

Как в небе забелели купола.

 

Повсюду сосны в пелене тумана,

Опасной неизвестности полны.

Но впереди — огромная поляна.

Её облюбовали «прыгуны».

 

Один из тех, кто первым приземлялся,

С защитными очками на лице,

Среди других походкой выделялся.

Мы догадались — это офицер.

 

Сидим в засаде, полные вниманья.

Нас мало. Не высовываться! Ждём!

Вдруг видим, что исчез куда-то Ваня.

А он решил фашиста взять живьём.

 

Тем временем и ветерок крепчает,

Сдувая опустившийся туман.

Но офицер не сразу замечает,

Как из лесу выходит наш Иван.

 

Склонившись над разложенным планшетом,

Он слышит сзади непонятный звук

И лезет в кобуру за пистолетом,

Крича при этом резко: «Хальт! Цурюк!»

 

Вот первый выстрел! Вот второй и третий!

На это просто боязно смотреть!

Но наш Иван, ранений не заметив,

Идёт, как заколдованный медведь!

 

Ни звука, ни рычания, ни стона!

Как гнев народа, рвущийся вперёд!

У офицера кончились патроны!

Он новую обойму достаёт!

 

Идёт дуэль! Вопрос — кто дрогнет первым!

Враг потрясён! Ещё чуть-чуть дожать!

Опять стрельба! У немца сдали нервы!

Он дёрнулся, пытаясь убежать!

 

И в этот самый миг, (как говорится,

Пока спит Лихо, ты его не трожь!)

Иван всем телом падает на фрица,

Вонзая в шею свой заветный нож.

 

Уже не помню, сколько мы держались,

Дав по фашистам залп из всех стволов,

Но «доблестные» фрицы разбежались,

Попрятавшись в лесу без лишних слов.

 

Век не забуду этого рассвета.

Поляна, купола, седой туман…

Мы Ваню донесли до лазарета,

Хоть насчитали восемнадцать ран…

 

Так хочется порой сказать соседям,

Идущим к нам с копьём наперевес:

Не стоит трогать русского медведя!

Он защищает свой дремучий лес!

 

Европу вы в бараний рог согнули.

Но если к Нам придёте, обнаглев —

Не смогут ни рогатина, ни пули

Остановить наш справедливый гнев!

 

Вернутся к вам рыдания и стоны

Похмельем после романтичных снов.

И в этом вам помогут миллионы

Таких парней, как Ваня Иванов.

 

Пацан

Как заранее знать, что вас ждёт впереди,

И какие грядут времена,

Если вам не исполнилось и десяти,

Когда в дом постучала война?

 

Батя жизнь положил за родную страну…

Похоронку прислали вчера…

Мать от голода скоро уйдёт в тишину…

А немного позднее — сестра.

 

Всё, что было в хозяйстве, пустили в расход.

Худо-бедно, но хочется жить.

И соседи, в слезах, забивали свой скот,

Чтоб себя и детей прокормить.

 

Жизнь заставила отрока стать мужиком,

Защищая сестрёнку и мать.

Он владеть научился ножом, как штыком,

Помогая свиней забивать.

 

Чем-то стал на волчонка парнишка похож,

Принимая жестокую новь.

Он уже не впадал в малодушную дрожь,

Когда видел дымящую кровь.

 

В серой жизни пацан не хотел ничего,

Кроме мысли, что стала свербить —

Лично встретить фашиста — хотя б одного! —

И своими руками убить!

 

Как-то наглые «штуки» бомбили вокзал.

В небе «ахал» зениток салют.

Вдруг один самолёт задымил, задрожал,

И под ним забелел парашют!

 

Видя это, наш парень подумал — «Ну что ж,

Вот он — шанс! Прямо в руки с небес!»

Он нащупал в кармане заточенный нож

И стремительно кинулся в лес.

 

«Мы доделаем, что не успели отцы!

Даже если нас будут судить.

Видно, сбитого лётчика ищут бойцы.

Но я должен их опередить!»

 

Вот опушка! Пацан замедляет свой шаг,

Усмиряя внезапный испуг.

Перед ним в лётной форме стоит здоровяк

И растерянно смотрит вокруг.

 

Словно чуя опасность, средь старых осин

Мечет фриц настороженный взгляд.

Но поняв, что пацан совершенно один,

Предлагает ему шоколад.

 

«Ты ведь только что, гад, нашу землю бомбил!

И купить меня хочешь за грош?!»

Подскочив из последних мальчишеских сил

Парень в немца всадил острый нож.

 

«За убитого батю! За мать! За сестру!

За разруху и нищую жизнь —

Я тебя в порошок, негодяя, сотру!

Получи! Получи! Распишись!»

 

Он в экстазе, наверное, переборщил,

Как внезапно рванувший снаряд…

Паренька от фашиста с трудом оттащил

Опоздавший немного отряд.

 

Лейтенант от досады чуть нож не сломал.

Он всегда был довольно суров.

Сгоряча наш пацан подзатыльник поймал

И обойму «загадочных» слов.

 

В крытый кузов полуторки сел наш герой.

Благо, руки не стали вязать.

Лишь под вечер его отпустили домой.

Ну, а, собственно, что с него взять?

 

А с другой стороны посмотреть — не скажи!

Он держал за Отчизну ответ.

Этот, с виду пацан — настоящий мужик.

Русский воин… двенадцати лет.

 

Крёстный отец

(Подвиг летчика Александра Мамкина)

 

Наверно, выглядели так

Гоморра и Содом,

Когда внезапно лютый враг

Поджёг наш общий дом.

 

Солдату совесть дорога —

Он «пашет» на износ!

Но пострадали от врага

И те, кто не дорос.

 

Вот город Полоцк. Детский дом.

У деток нет родных.

А их две сотни в доме том —

Подростков и грудных.

 

Ничто не дрогнуло в душе,

Нацистских докторов,

У беззащитных малышей

Выкачивавших кровь.

 

Настали злые времена:

Людская жизнь — пустяк,

Поскольку эта кровь нужна

Для раненых вояк.

 

Сюда направил их Вампир,

Толкнув на смертный грех,

Чтоб те завоевали мир,

Прославив Третий рейх.

 

Но есть защита у земли

Из местных мужиков!

Они детишек увели

В свой партизанский кров!

 

Фашистам нанесён урон!

Но это — часть пути!

Теперь бы надо через фронт

Детей перевести.

 

И как-то раз в конце зимы,

Под свет костров на лёд,

Как призрак, выплывший из тьмы,

Садится самолёт.

 

Он прилетел с Большой Земли,

Чтоб беженцам помочь.

Погрузка, взлёт — и вновь вдали

Его скрывает ночь.

 

Так несколько ночей подряд

В кромешной темноте

Бесстрашный авиаотряд

Перевозил детей.

 

Как будто ангелы с небес,

Герои-летуны!

Коль повезёт и в этот рейс —

Все будут спасены.

 

Пилот в отсеки загрузил

Тринадцать человек.

Мотор взревел, что было сил,

И начался разбег.

 

Летели молча в темноту…

Но вдруг, прервав полёт,

Струя трассирующих пуль

Прошила самолёт.

 

Известно всем: война — не спорт!

Инструкция велит

Немедленно покинуть борт,

Когда мотор горит!

 

Но можно ли такой ценой

Продлить свой скромный век,

Когда притихли за спиной

Тринадцать человек?!

 

Горит одежда, шлемофон,

И плавятся очки!

Он терпит боль, скрывая стон,

Сознанью вопреки,

 

Почти не чувствуя на треть

Обугленных кистей…

А ноги…лучше не смотреть!

Сгорели до костей.

 

Резвится пламя на крыле…

Ещё чуть-чуть — и вот

Бежит устало по земле

Горящий самолёт.

 

Зловеще тлеют на ногах

Сгоревшие унты.

Когда секунда дорога —

Желания просты!

 

Поляна — не аэропорт.

Но, всем смертям назло,

Перевалившись через борт,

Он рухнул под крыло.

 

Коль жизнь уходит под откос —

Бессильны доктора.

Но он успел задать вопрос,

Мол, как там детвора?..

 

Да всё нормально! Без потерь!

Тут Вовка-грамотей

Сам выбил у кабины дверь

И вывел всех детей.

 

Судьба для Вечного Огня

Свой выбирает жанр.

Что ж, в этот раз героем дня

Стал Мамкин Александр.

 

И пусть бегут за днями дни.

Но те, что спасены,

Отныне — Мамкины они.

И дочки, и сыны.

 

Как чудо, помнят до сих пор

Спасённые сердца

Полёт, пылающий мотор…

И крёстного отца.

 

Привилегия связиста

Матвею Путилову, Николаю Новикову и др.

 

Пусть кто-то скажет: — Тоже мне герой!

Сиди себе, сопи у телефона!

Другое дело — рукопашный бой,

Сраженье до последнего патрона!

 

В особых привилегиях связист —

Он со стола не подбирает крошки!

Ему нельзя, коль он — телеграфист,

Брать в руки что-то тяжелее ложки.

 

Не то чтоб всё зависит от врачей —

Образованье многое решает.

А также, чтоб работать на ключе,

И музыкальный слух не помешает.

 

В эфире слышит музыку радист,

Будь это цифра, буква или фраза.

Тут важно, чтоб выстукивала кисть

Морзянкою — мелодию приказа.

 

Другое дело, братцы, на войне.

Там правит бал всегда судьба-злодейка:

Тяжёлая катушка на спине,

А сбоку — телефон и трёхлинейка.

 

Всем тяжело. Да не об этом речь.

Порой радист измотан до предела,

А связь, браток, умри, но обеспечь!

Какой ценой — уже не наше дело!

 

И ты бредёшь, не помня о еде,

Как лошадь, запряжённая в телегу,

По грудь в осенней ледяной воде,

Или ползком по мартовскому снегу.

 

Промокли ноги. Можно захворать!

Но некогда перемотать портянки.

В эфире нужно срочно разобрать

Понятный лишь тебе напев морзянки.

 

Идёт война. И тут не до наград.

С утра до ночи — «танцы до упаду»!

Который месяц держит Сталинград

Врага средневековую осаду!

 

Вцепились в берег из последних сил.

И день, и ночь нас атакуют швабы!

Осколок снова провод перебил,

Естественно, нарушив связь со штабом.

 

Связист от недосыпа трёт лицо.

Три дня без сна, не мылись и не брились.

Найти обрыв послали двух бойцов.

Но те назад уже не возвратились.

 

Передовая линия в дыму.

И сразу видно — бой кипит суровый.

Что делать, брат? Придётся самому

Идти искать тот перебитый провод.

 

Вперёд — то перебежкой, то ползком!

Всё верно! Поврежденье где-то рядом!

Но вдруг удар, как будто молотком —

В плечо вошёл осколок от снаряда.

 

В твоих руках связующая нить!

А на кону — быть иль не быть рабами!

Вот и обрыв! Его бы лишь скрутить,

Сдирая изоляцию зубами!

 

От боли что-то хрустнуло в груди.

Не рано ли предсказывать разлуку?

Но мина, что рванула впереди,

Своим осколком раздробила руку.

 

Что ж, вот и финиш. Некуда бежать.

Осталось лишь, последней мысли внемля,

Два проводка зубами крепко сжать

И так застыть, лицом уткнувшись в землю.

 

Бой длился очень долго. А потом

В ошмётках снега, копоти и грязи

Его нашли с окаменевшим ртом,

Сжимавшим провод телефонной связи.

 

Весь жаркий бой, бежал по телу ток,

Как в мирный день, без шороха и свиста.

Такая привилегия, браток,

У этих «избалованных» связистов.

 

Кашевар

Его призвали в шестьдесят.

Колхозник-сибиряк.

Тогда ведь брали всех подряд.

Уж слишком грозен враг.

 

Спасти земли родную пядь,

Объятую войной!

А значит, надо устоять!

Кто б знал, какой ценой…

 

Есть трехлинейка древних лет,

Подсумок на ремне.

Назначен кашеваром дед

При кухне и коне.

 

И повар он, и ездовой,

И варит на ходу,

Чтоб доставлять к передовой

Горячую еду.

 

Мотается туды-сюды,

Аж некогда поспать.

Иначе, как же без еды

Солдату воевать?

 

И пусть стреляют и бомбят!

Свой пост не осрами!

Обед, он, как присяга, свят!

Умри, но накорми!

 

И вот он едет через лес.

Конь резво топчет мох.

Но тут ему наперерез

Фашисты: «Hende hoh!»

 

У всех — гранаты, маскхалат.

Разведка! Вот те на!

Семь душ. На каждом — автомат!

Что делать, старина?

 

Но на ладони дед плюёт,

Хоть сам росточком мал,

И трёхлинейку достаёт!

Намедни пристрелял!

 

И не успел пригнуться враг,

Шагая по траве,

Как семеро сползли в овраг

С дырою в голове.

 

Когда бойцы нашли в леске

Того, кто их кормил,

Наш дед сидел на вещмешке,

Цигаркою дымил.

 

Обед пропал. Кого винить?

Солдат не будет сыт.

Но кухню можно починить.

Вот жалко — конь убит.

 

Бой был коротким в этот раз.

Фашист не угадал.

Наш дед в Сибири белке в глаз

С берданки попадал.

 

За это с кухни полевой

Дед перешёл в отряд.

Винтовкой снайперской его

Вознаградил комбат.

 

Амерсфорт

(Подвиг 101 солдата узбека)

 

Солдатским сапогом пыля,

Шёл сорок первый год.

Под ним — Голландская земля,

Концлагерь «Амерсфорт».

 

Сюда везут особый груз:

Кого здесь только нет —

Словак, испанец, серб, француз,

Поляк, бельгиец, швед.

 

Но продолжается сезон.

И, как эксперимент,

Был специально завезён

Отборный контингент.

 

Прижатый нос, с прищуром взгляд

Из-под припухших век —

Что европейцу говорят

О нации «узбек»?

 

С востока — с линии атак —

Приехал тот вагон.

Людей сгрузили не в барак,

А словно скот — в загон.

 

Там голову не спрячешь в тень,

Еды не принесут.

И лишь побои целый день,

Да непосильный труд.

 

Задача, вроде бы, проста —

Иных тут нет идей —

Свести до уровня скота

Измученных людей.

 

Узлом смертельным завязать,

Дух превращая в шлак!

Потом арийцам показать,

Мол, разве это «враг»!

 

И вот, как было решено, —

— Расчёт на эпатаж —

Туда приехало кино,

Чтоб сделать репортаж.

 

За ним, к загону напрямик —

«Вершителем судеб» —

Подъехал серый грузовик,

В котором… свежий хлеб!

 

Команда «Начали!» звучит.

«Сдавайся, рус! Капут!»

Буханка свежая летит

В голодную толпу…

 

Теперь, Голландия, смотри

И потирай висок,

Как будут драться дикари

Друг с другом за кусок!

 

Но что-то вдруг пошло не так.

Сценарий подкачал.

Ни грубой ругани, ни драк

Никто не замечал.

 

Один — оборван, весь в пыли —

Из молодых бойцов

Спокойно поднял хлеб с земли,

Склонил к нему лицо.

 

Хлеб — это больше, чем еда.

Не поделиться — грех!

Солдат буханку передал

Тому, кто старше всех.

 

— Будь справедлив! — Аллах учил, —

— Спасёшь и Дух и Плоть!

В итоге каждый получил

Заветную щепоть.

 

Шеф раздосадован, взбешён:

Печальный прецедент,

Что так провально завершён

Его эксперимент!

 

«Туземцы варварских племён»

Вдруг одержали верх!

О, как ужасно посрамлён

«Великий Третий Рейх»!

 

Их расстреляют там, в лесу,

Где сырость, глушь и мрак.

В могилу общую снесут,

Зароют кое-как.

 

Но память к нам из тех глубин

Упрямо строит мост:

Их было ровно сто один,

Стоявших в полный рост.

 

Эксперимент

(Концлагерь Маутхаузен)

 

Рабы, на колени немедленно встаньте!

Настал откровенья момент:

Великая нация Гёте и Данте

Проводит свой эксперимент.

 

Рассчитан объём мозговых полушарий,

Цвет глаз и оттенок волос.

На сцену выходит воинственный арий!

Он в мир Справедливость принёс!

 

Евреи, пигмеи, арабы, цыгане —

Исчезнут по воле судьбы!

А эти «недочеловеки» славяне

Для ариев — просто рабы.

 

Германия — царство великих учёных —

Всем прочим покажет пример!

Научные опыты на заключённых

Проводит герр доктор Рашер.

 

Здоровье отчаянных асов люфтваффе

Рашеру натёрло виски.

Для опытов создан в концлагере график.

Ведь пленным не надо писать эпитафий,

Как крысам иль свинкам морским.

 

Они, в барокамерах корчась от боли,

Изъяты из списка людей.

Такая уж выпала узникам доля

Во имя великих идей.

 

У входа охранник, а рядом — собака.

Герр доктор грызёт шоколад.

Сюда поутру привели из барака

Двух раненых русских солдат.

 

Подводят к Рашеру, не дав оглядеться.

У каждого — волос седой.

Обоим приказано быстро раздеться —

И в чан с ледяною водой.

 

Герр доктор — светило! Он — высшая раса!

Он знает (и спорить не сметь!),

Что выдержит сердце не более часа,

А далее — спазмы и смерть.

 

Вот стрелка хронометра по циферблату

От цифры до цифры ползёт.

В воде ледяной замерзают солдаты.

Рашер шоколадку грызёт.

 

На шеях несчастных натянуты жилы,

От судорог скулы свело.

Но час пролетел, а они ещё живы!

Фашистскому зверю назло!

 

Рашер поражён! Не захочешь, а струсишь!

Вращаются мысли с трудом:

Что делают там эти наглые «руссишь»

В воде, охлаждаемой льдом?!

 

Есть жёсткий закон в человечьей природе!

Его не нарушит никто!

Подумать! — уже третий час на исходе!

А им хоть бы что! Хоть бы что!

 

Когда ты пленён и раздавлен бедою,

Спасения не обещай!

«Прощай!» — прозвучало в тиши над водою.

В ответ, будто эхо — «Прощай!»

 

Фашисты безмолвно столпились у чана

С глазами испуганных псов.

Но русское сердце исправно стучало

Пять долгих и страшных часов!

 

Мы сделаны Богом из разного теста.

А, стало быть, разный замес.

Вы нагло и подло присвоили место

Того, кто взирает с небес.

 

Но, право, не стоило сравнивать расы,

На свой примеряя аршин:

Истлеют в земле ваши бравые асы

В обломках подбитых машин.

 

Смысл опыта доктор поймёт у Рейхстага,

В аду собираясь гореть:

Что русскому Ване — великое благо,

То Фрицу — страданье и смерть.

 

Верность

(подвиг кинолога и его собаки)

 

У нас в селе жил парень, звали Васей.

Учился до войны в десятом классе.

Нормальный — не тихоня, не слабак.

Невероятно обожал собак!

 

Весь двор у Васи трепетал от лая.

Их было там не две, не три — а стая!

Эскорт собак — когда он шёл вразвалку —

Бежал с ним на охоту и рыбалку.

 

Но вот в наш дом ворвался Сорок Первый,

В кулак зажав усилия и нервы.

Наш быт спокойный оборвался резко.

И Васе, как и всем, пришла повестка.

 

В военкомате Васю осмотрели.

Ну, что ж, здоровый дух в здоровом теле!

Процесс учебный был весьма недолог:

И он — собаковод, то бишь — кинолог!

 

Для краткости, я повторять не буду,

Что труд собаки требовался всюду:

Не только для границы и конвоя,

Но и как санитар на поле боя.

 

В том спецотряде, где служил Василий,

Собаки мины на себе носили.

Их служба — не прогулка на «гражданке».

Они собою подрывали танки.

 

Увы, бесчеловечная затея!

Что это подло, возражать не смею.

Но уровнялись в той жестокой драке

Жизнь человека и его собаки.

 

Учить собаку непростое дело,

Чтоб под рычащий танк бросалась смело.

Она тогда лишь под него ныряет,

Когда тебе, как другу, доверяет.

 

Жестокий враг упорно шёл к столице.

Час наступил с ним, наконец, сразиться.

На «передок», где залегла пехота,

Пришла противотанковая рота.

 

По белизне заснеженной равнины

С крестами на броне ползут машины.

Они сметают всё перед собою.

За ними — цепь солдат бежит трусцою.

 

Открыть огонь! Мы не играем в прятки!

Уже вступили в бой «сорокапятки».

А чтоб отсечь немецкую пехоту,

Придётся поработать пулемёту.

 

Вот первый танк подбит! Второй! И третий!

Над полем чёрный дым разносит ветер.

В сраженье побеждает тот, кто злее,

Неважно, где ты — в танке иль в траншее.

 

Но снова продолжается атака.

И вдруг под танк кидается собака!

Взрыв сотрясает серую махину.

Враг уничтожен. Только жалко «псину»!

 

А танки прут и прут сплошной стеною.

Не пропусти! Россия за спиною!

Ты в напряженье! Но с тобою рядом

Твой верный друг с тротиловым зарядом.

 

Всё ближе лязг железного Циклопа.

Осталось метров двадцать до окопа.

Команда — «фас»! И пёс вскочил на бруствер!..

Но пули зазвенели слишком густо.

 

Собачий визг был заглушён стрельбою.

Василий, видишь — враг перед тобою!

Он поднял пса — знать, был воспитан так! —

И с мёртвым другом бросился под танк!

 

Потом, когда фашисты отступили,

Похоронили их в одной могиле.

Ушли в забвенье и слова, и слёзы…

Остался скромный холмик под берёзой.

 

Пусть эти строки прозвучат негромко

И станут обелиском — для потомков —

Собаке с человеческой отдачей,

И человеку с верностью собачьей.

 

Кот-зенитчик

Давным-давно была война.

Давным-давно прошла она.

Но до сих пор, когда не спится,

Листаем мы ее страницы…

 

Сквозь дым спалённого села

Шла батарея эМЗэА*.

Вдоль улиц, где горели хаты,

Брели усталые солдаты.

 

Привал! Попить воды из банки,

Быстрей перемотать портянки,

Цигарку наспех завернуть,

Перекурить — и снова в путь!

 

Людей в селе давно уж нету.

Ушли блуждать по Белу Свету.

Лишь на печи сгоревшей хаты —

Котёнок, рыжий и лохматый.

 

Наш старший, сплюнув папироску,

Котёнка взял в свою повозку,

Остатком каши угостил

И кличкой «Рыжик» окрестил.

 

Котёнок быстро понял службу,

Ценя отзывчивость и дружбу,

И вырос, явно неспроста,

В большого рыжего кота.

 

Как все коты с хорошим нюхом,

Наш обладал и чутким слухом.

Способность очень как важна

В те непростые времена!

 

За полминуты до налёта

Фашистских чёрных самолётов

Кот вдруг вздымался, как свеча,

Во вражью сторону рыча.

 

Что тут гадать, как говорится?

Его село бомбили фрицы.

Гул самолётов, как беда,

В кота вселился навсегда.

 

Как важно знать в пылу атак,

Откуда наступает враг!

А для зенитной батареи

Такой момент всего важнее!

 

За месяц резко наш расчёт

Победам увеличил счёт,

Подняв престиж на высоту.

И всё — благодаря коту!

 

Весна земле всегда к лицу.

Война успешно шла к концу.

Мы отдыхали, не спеша,

Победным воздухом дыша.

 

Вдруг Рыжик — словно шерсти клок!

Рычит и смотрит… на Восток!

Не можем подобрать слова:

Как на Восток? Ведь там — Москва!

 

Хоть и с сомненьем на лице,

Берём тот сектор на прицел...

И видим, как, кренясь на бок,

Летит дымящий «ястребок».

 

За ним, на той же высоте —

Бубновый «фокер» на хвосте,

Стремясь победой кончить спор,

Стреляет чуть ли не в упор!

 

Ребята порцией свинца

Насквозь прошили наглеца!

Фашистский ас, как будто лом,

Воткнулся в землю за селом.

 

Наш «ястребок», качнув крылом,

Ушёл на свой аэродром.

А утром, прихватив вина,

Приехал лётчик в орденах!

 

— Эх, братцы, что тут говорить!

Кого из вас благодарить?

Кто тот провидец и стрелок,

Что в ту минуту мне помог?

 

И что он слышит от солдат?

— Во всём наш Рыжик виноват!

Он послан нам, как божий дар,

И безотказен, как радар!

 

Тут в пору у виска крутить!

— Друзья, не надо так шутить!

Но подоспевший старшина

Интригу разъяснил сполна.

 

Наш лётчик — человек бывалый:

Достал тушёнку, спирт и сало.

А утром, только рассвело,

Привёз печёнки два кило!

 

— Друзья, примите эту тару,

Тут всё — для вашего Радара!

Еда важнее всех наград!

Я думаю, он будет рад!..

 

Когда закончилась война,

Кота домой взял старшина.

Хранят поныне те места

Потомков рыжего кота!

 

Крепка пусть будет и сильна

Непобедимая страна!

Не зря враги вокруг лютуют!

У нас коты — и те воюют!

*МЗА — Малокалиберная Зенитная Артиллерия

 

Аэропорт Сталинград

Словно новость в почтовом конверте

Залетела в проснувшийся дом:

Сталинграду вернули Бессмертие,

Освящённое ратным трудом!

Справедливость достойна застолья!

Это память о страшной беде.

Ожиданье пропитано болью

Сотен тысяч погибших людей.

 

Сколько вынес под адским обстрелом

Волжский берег в огне и в дыму!..

То, что наша Отчизна сумела,

Не дай Бог пережить никому!

Бравый шаг на Победном Параде —

Весь наш путь воедино связал!

Лишь один только дом в Сталинграде

Всей Европе пример показал!

 

Не хватило догадки ментальной

У взбесившейся банды шальной:

Враг своею мечтою хрустальной

Раскололся о Город Стальной!

С той поры, справедливый и долгий,

Правит мир, что превыше наград!

Будь же счастлив, наш город на Волге,

Неприступный Герой Сталинград!

 

Надпись на стене

Война. Сорок первый. Разбитый снарядами дом.

Неровные строчки на стенке. Как видно — штыком.

«Остался один. Из оружия только наган.

Умру, но не сдамся!» И краткая подпись — «Иван».

 

Как часто встречали мы надписи наших солдат!

Орёл, Севастополь, Одесса, Ростов, Сталинград…

Сквозь пламя пожаров и едкий, удушливый дым

Они были твёрдо уверены — Мы победим!

 

И вот — сорок пятый! Победный, пророческий год!

К Германским границам мы шли безоглядно вперёд!

И наши ребята, как витязи древних былин,

На крыльях Победы вошли в побеждённый Берлин!

 

Наш русский геройский солдат, не сбавляя свой шаг,

Победное знамя в бою водрузил на Рейхстаг!

 

…Вот только на стенах Рейхстага, в дыму и в пыли,

Мы клятвы немецких солдат отыскать не смогли.

 

Человечность

(старшему сержанту

Трифону Андреевичу Лукьяновичу)

 

Об этом будут сложены былины,

Геройский путь не порастёт быльём:

По задымлённым улицам Берлина

К Рейхстагу пробивался батальон.

 

Был каждый дом, как маленькая крепость,

Хоть и сюда давно пришла весна.

И шла вразрез, как дикость и нелепость,

Хрипящая в агонии война.

 

На улице с названьем Эльзенштрассе

В пыли залёг передовой отряд.

Из окон дома огненные трассы

Безжалостно косили всех подряд.

 

Вдруг — детский плач! Он одинок и звонок.

Там, впереди — в крови, на мостовой —

Лежала женщина, а с ней — ребёнок,

Испуганный, несчастный, но — живой!

 

Один боец услышал плач и стоны.

Он не из робких! Смелый, боевой!

На нём уже сержантские погоны,

Полученные на передовой.

 

Четыре года с родины — ни строчки.

И лишь на днях известие пришло,

Что все погибли — и жена, и дочки,

Когда фашист бомбил его село.

 

Теперь его мечтой была расплата!

Он сам — и обвинитель, и палач!..

Но что-то сжалось в сердце у солдата,

Когда в него вонзился детский плач!

 

Один бросок — и ваша карта бита!

Как ящерица, будто бы шутя,

Под градом пуль сержант подполз к убитой

И взял на руки бедное дитя.

 

И в этот миг вокруг случилось что-то,

Как знак, что перед смертью все равны —

Внезапно замолчали пулемёты

И с нашей, и с немецкой стороны.

 

Сержант с девчушкой бережно и ловко

Ползком преодолел обратный путь,

У рухнувшей стены, на самой бровке —

Привстал, чтобы младенца протянуть.

 

Он делал всё уверенно и быстро,

Пока вокруг царила тишина.

Но вдруг раздался одиночный выстрел

Из дальнего разбитого окна.

 

Щелчок, толчок — и струйка побежала,

Кровь заалела на воротнике.

Испуганная девочка прижалась

К колючей и прокуренной щеке.

 

Своё спасенье на груди солдата

Нашла она, уткнувшись головой…

А тот лишь улыбнулся виновато,

Качнулся… и затих на мостовой.

 

В объятьях детских трепетных ручонок

Успев сказать последнее «прости»,

Он, верно, вспомнил про своих девчонок,

Которых было некому спасти.

 

Бойцы врага в бараний рог согнули!

Растоптан был тевтонский исполин:

И дом, откуда прилетели пули,

И Эльзенштрассе, да и весь Берлин!

 

Но будут помнить люди век от веку,

От юности своей до седины —

Солдата, что остался человеком

В огне бесчеловечной той войны.

 

Алексей Берест

Забытый подвиг

 

Увы, кому-то это и не важно,

Но в жизни так случается порой,

Когда в безликой чехарде бумажной

«Нечаянно» теряется Герой.

 

Подумаешь, потомок не услышит

Рассказ о том, как дед его служил.

Зачем скандалить? Мол, война всё спишет.

Пускай спасибо скажет, что дожил!..

 

Весна и долгожданный сорок пятый!

Всего в ста метрах впереди — Рейхстаг!

Сегодня вам поручено, солдаты,

Над куполом поднять Победный Флаг!

 

Приказ понятен. Пять минут на сборы.

На старте, как на взлётной полосе —

Разведчики — Кантария, Егоров…

Но был и третий — Берест Алексей.

 

Война — весьма опасная работа.

Идут по краю трое храбрецов.

Им в подкрепленье выделена рота

Отчаянных и опытных бойцов.

 

Ворвавшись внутрь сквозь взорванные двери,

Под градом пуль, (хоть каждый хочет жить!),

Герои бьются… и несут потери…

Но их уже нельзя остановить!

 

Летят гранаты, лестницы калеча.

Всё рушится, пылает и дрожит.

Но там, где надо, подставляя плечи,

Солдаты покоряют этажи.

 

Потом они друзьям расскажут скупо,

Какой ценой давался каждый шаг…

И вот он, наконец — заветный купол!

Мгновенье — и взмывает алый флаг!

 

Однако бить в литавры рановато.

На этажах клокочет адский бой.

Саднят в ногах осколки от гранаты,

Но заниматься некогда собой.

 

От слёз и крови вся земля промокла,

Людские жизни обращая в тлен…

Лишь в шесть утра стрельба внезапно смолкла,

И гарнизон немецкий сдался в плен.

 

Разведчики всё время были рядом,

С девизом — «За ценой не постоим!»

Но самую высокую награду

За подвиг дали только лишь двоим.

 

А наш герой успел, хлебнув из фляги,

К ногам погибших воинов припасть.

Нет, он не расписался на Рейхстаге —

Его наутро увезли в санчасть…

 

Он не был на параде в честь Победы.

Его туда никто не пригласил.

За что же храбрецу пришлось изведать

И зависть, и наветы подлых сил?

 

О подвигах его молчали сводки,

Хоть этот парень честно воевал.

Зато потом — тюремные решётки,

Суд, приговор, СибЛаг, лесоповал…

 

События, как памятные вехи,

Прошли в послевоенной суете:

Тяжёлый труд в сталелитейном цехе…

И гибель при спасении детей.

 

Но в мае, каждый год, чеканным шагом

Бойцы по Красной площади идут

За тем, кто поднял знамя над Рейхстагом

В победном сорок памятном году!

 

Иван да Марья

Летний день. Река неторопливо

В чистых водах отражает ивы.

Дремлет деревенька на пригорке.

Избы тут и там, как будто норки.

 

У одной — котёнок на крылечке.

Вниз тропинка убегает к речке.

По весне там вольница комарья.

А в избе живут Иван да Марья.

 

Впереди и радость, и печали —

Осенью как свадьбу отыграли.

Только вдруг, без весточки и стука,

Заявилась в дом судьба-разлука.

 

Снова ветры ледяные дуют:

Враг напал на Родину святую.

Под гармонь и алые закаты

Уходили на войну солдаты.

 

Перед тем, как с милой распроститься,

Попросил Иван воды напиться.

И шепнул, как будто твёрдо зная:

— Я вернусь! Ты только жди, родная!

 

Вести приносила почтальонка —

Где — письмо, а где и похоронка.

И однажды у крылечка Мани

Зимним днём остановились сани.

 

В тех санях — затёртый полушубок,

А внутри… не человек — обрубок.

Нет ни рук, ни ног…Сплошная драма.

А лицо — безглазое и в шрамах.

 

Сам возница насмотрелся горя.

— Забирай-ка своего героя!

Глянул на потёртые опорки

И зашёлся в кашле от махорки.

 

Марья — с виду хрупкая бабёнка —

Подняла солдата, как ребёнка,

В избу занесла, как будто мать,

Положила нежно на кровать.

 

День за днём она солдата мыла,

Брила, пеленала и кормила.

Вечерами даже песни пела.

Радовалась, что не овдовела.

 

Наш народ преодолел все беды.

И война закончилась Победой.

Как-то утром, только день начался,

Кто-то в дверь тихонько постучался.

 

Марья подошла, открыла двери…

Вскрикнула, глазам своим не веря:

На пороге — цел, здоров, не ранен! —

Весь в медалях, улыбался Ваня!

 

Вмиг она на грудь к нему упала,

Словно на пять лет моложе стала,

Вытирая мокрые ресницы

И боясь, что это всё ей снится.

 

В горницу вошли. Вдруг слышат — звуки!

— Это кто, безногий и безрукий?

Маша посмотрела нелюдимо:

— Мне сказали, это ты, любимый.

 

Что-то вспомнив, наш Иван ответил:

— Я солдата видел в сорок третьем.

Сколько же чудес на белом свете!

Мы лежали вместе в лазарете.

 

Летний ветерок стучался в сени.

Ваня опустился на колени,

И припав к Марии, как к иконе,

Окунул лицо в ее ладони.

 

Избушка

Стоит избушка на краю села,

Ветрами продуваема седыми.

Война отсюда сыновей взяла,

Оставив их навеки молодыми.

 

По вечерам, когда синеет дол,

Берёза к окнам тянется ветвями,

Старушка, руки положив на стол,

Беседует тихонько с сыновьями.

 

Ты, Ваня, старший. Тридцать первый год.

Тебе должно понятно быть как сыну:

На огороде дел невпроворот,

А у меня всё время тянет спину.

 

И я бы не просила, видит Бог.

Но без хозяйства выжить трудновато.

Приехал бы и матери помог!

Забыл, наверно, как держать лопату?

 

Ты, Коля, средний. На тебя расчёт.

Тебя в колхозе завсегда хвалили.

Как дождь, так крыша старая течёт.

Её уж десять лет, как не чинили.

 

С колхозом бесполезен разговор.

Оттуда ни ответа, ни привета…

А заодно подправишь наш забор.

Он, бедный, завалился прошлым летом.

 

Ты, Стёпка, хоть бы строчку написал —

Открытку в Новый год иль телеграмму!

Твоя Наташка — хитрая лиса!

Она уже пять лет, как вышла замуж.

 

А я мечтала — внуков заведём,

Меня обнимут детские ручонки.

Ты приезжай! Невесту мы найдём.

Парней тут нет совсем, одни девчонки.

 

Сашок, как самый младшенький из всех,

Ты не любил подъёмы спозаранку.

Как весело звучал твой звонкий смех,

И как любили все твою тальянку!

 

Мне говорили — ты не для сохи.

Да я не спорю, милый! Я не против.

Ты б почитал мне новые стихи…

Которые нашли в твоём блокноте.

 

Стоит избушка на краю села,

Ветрами продуваема седыми.

Война отсюда сыновей взяла,

Оставив их навеки молодыми.

 

Иван и Коля не починят дом,

А Саша не сыграет на тальянке,

Степан не встретит зорьку над прудом…

Все четверо в одном сгорели танке.

 

Победа

Что значит для меня Победа?

Усталая улыбка деда,

Его медали и значки,

Тепло мозолистой руки.

 

Путь от Невы в блокадной вьюге

До острова с названьем Рюген,

След от осколка на щеке,

И письма с фронта в сундуке.

 

Что значит для меня Победа?

Глаза безногого соседа,

И легендарный Сталинград,

Где лёг навечно дедов брат.

 

Конверт, принёсший долю вдовью,

Крым, что полит обильно кровью,

И бесконечные траншеи

От самой Волги и до Шпрее.

 

Что значит для меня Победа?

Труд — от рассвета до рассвета,

Без сна, у заводских станков —

Подростков, женщин, стариков.

 

Лихие лётчики-герои

И приполярные конвои,

Машины, что везли еду

В пургу по Ладожскому льду.

 

Что значит для меня Победа?

Как объяснить доступно это?

Дед, ты всё знаешь! Подскажи?

Наверно, это — наша жизнь?

 

Ведь, если бы не жертвы эти,

Нас просто не было б на свете!

Бессрочно помнить мы должны

Великий Подвиг всей страны!

 

Победа — это наша Память,

В боях добытая штыками!

Вовеки никакая рать

Её не сможет отобрать!

 

Здесь дед мой, землю отстоявший,

Отец, мне фото передавший,

Где над поверженным Рейхстагом —

Простые парни с алым флагом!

 

* * *

Спасибо деду за Победу!

Он пол-Европы причесал

И на Рейхстаге написал:

«Уймись! Не то опять приеду!»

 

Пусть мне до деда далеко,

(Ни с чем тот Подвиг не сравнится!)

Но в гору я иду легко!

Во мне горит его зарница.

 

Не привыкать, что жизнь капризна.

Но я тому уж буду рад,

Превыше славы и наград, —

Знать, что жива моя Отчизна!

 

Что не напрасно жизнь прожил,

Она не пролетела мимо,

И к делу возвращенья Крыма

Я тоже руку приложил.

 

И с правнуком ведя беседу,

Когда-нибудь мой взрослый внук,

Взглянув на фото, скажет вдруг:

«Спасибо деду за победу!»

 

Мой дед

О подвигах русских солдат

Веками слагают былины.

Мой дед защищал Ленинград,

С боями дошёл до Берлина.

 

Война день и ночь напролёт

Сжигала солдатские жизни.

Но дед и его пулемёт

Исправно служили Отчизне.

 

Давно мы живём без войны

В краю восхитительных песен.

Но вдруг на задворках страны

Возникла фашистская плесень.

 

Суля рай земной на словах,

Стремясь все основы разрушить,

Она прижилась в головах

И жалких, озлобленных душах.

 

Я многое в жизни постиг,

На многое знаю ответы.

Неужто в решающий миг

Я дрогну пред плесенью этой?!!

 

И глядя в глаза палача,

Наследник Великой Победы,

Неужто я буду молчать,

Предав победителя-деда!!

 

Память о войне

С новой толстою книгой приятно вполне

В ноябре коротать вечера.

Почему я читаю опять о войне,

Будто всё это было вчера?

 

Нет, я не был на том роковом рубеже,

Где Добро билось насмерть со Злом.

Почему же три четверти века уже

Ранит душу тот давний излом?

 

Он настойчиво красит виски добела,

Нервно хмуря упрямую бровь.

Видно, боль та от деда ко мне перешла

Прямо через отцовскую кровь.

 

Я смотрю на родные леса и поля

Взором павших, что машут из тьмы.

Так пропитана кровью солдатской земля,

Что вовеки дождями не смыть.

 

Кровь былинных дружин и Московских стрельцов,

И Суворовских богатырей,

И бесстрашных матросов, лихих молодцов,

Чей заступник — апостол Андрей.

 

Мы, отважные русичи, тысячу лет

Чашу скорби без устали пьём.

Образ Подвига в нас заложил Пересвет,

Челубея пронзивший копьём.

 

Жить и помнить! — Таков непреложный закон,

Что клокочет в сердцах молодых.

Наша память сурово взирает с икон

На потомков глазами святых.

 

Чтобы правнуки, правое дело верша,

Оставляли в истории след,

Чтобы русской и впредь оставалась душа

На ближайшую тысячу лет.

 

Не зовите меня в Бундестаг!

Мне не жалко погибших немецких солдат,

Что хотели с землёю сравнять Сталинград,

Этих Гансов и Фрицев, лежащих в могиле,

Потому что они мою землю бомбили.

 

Мне не жалко лоснящихся, наглых и потных,

Опьяневших от крови безмозглых животных.

И за хворост, что брошен был в пламя пожара,

Их настигла вполне справедливая кара.

 

Предо мной на столе — желтизна фотографий,

Где смеются довольные асы Люфтваффе.

Это те, кто, нарушив святые законы,

Санитарные подло бомбил эшелоны.

 

Наши школы, больницы, дома, магазины

С их нелёгкой руки превратились в руины,

А на то, что дышало, любило, мечтало,

Были сброшены адские тонны металла.

 

Мне румын, итальянцев и венгров не жалко!

И плевать — было холодно им или жарко!

Все они в мою горькую землю зарыты,

Потому что убийцы должны быть убиты.

 

Я нарочно взвалил эту память на плечи,

Чтоб вовек не дымили в Освенциме печи.

Чтоб никто не познал, что такое — блокада,

Голод, холод и лютая ночь Ленинграда.

 

Кто-то будет доказывать мне со слезами:

— Мы — солдаты Германии! Нам приказали!

Вот и фото детишек, и крестик на теле.

Мы в России нечаянно! Мы не хотели!

 

Пусть они будут клясться, больны и плешивы.

Только я им не верю! Их слёзы фальшивы!

Их потомки забудут войны «ароматы»

И с готовностью в руки возьмут автоматы.

 

Нам, увы, не вернуть наших жертв миллионы.

Перед нами незримо проходят колонны.

От начала войны до Девятого Мая

В наши души стучит эта бездна немая.

 

Не осталось живого, поистине, места

От Мурманска до Крыма, от Волги до Бреста.

На полях, где гуляли незваные гости,

До сих пор мы находим солдатские кости.

 

Между нами и Западом пропасть бездонна.

Но Россия не мстит никогда побеждённым.

Не тревожьте вы Имя Господнее всуе!

С мертвецами наш гордый народ не воюет.

 

Мне не жалко погибших немецких солдат.

Их порочные души отправились в ад.

Не зовите меня в Бундестаг! Не поеду!

И не буду прощенья просить за Победу!

 

Справедливость и Милосердие

Часто слышатся реплики глупые —

И намеренно, и невпопад —

«Завалили мы Гитлера трупами

Обречённых, несчастных солдат.

 

Мол, отцы наши, деды и прадеды

Были просто дешёвым сырьём!

И потери у нас неоправданны:

Немцев к нашим — один к четырём!»

 

Разберёмся спокойно и взвешенно,

Только фактами, как на суде —

За солдат, орденами увешанных,

За сожжённых, убитых, повешенных,

Но — запомните! — мирных людей!

 

Против нас воевала Италия,

Венгры честно вносили свой вклад,

Шли румыны до города Сталина…

Почему же тогда посчитали вы

Лишь потери немецких солдат?

 

Где тут Чехия с польскими панами?

Где хорваты и, с финнами вряд,

«Голубая бригада» Испании,

Что обстреливала Ленинград?

 

Беспардонные, наглые, гордые,

Те, что сразу сбежать не смогли —

Все они получили по ордеру

На два метра «Восточной земли».

 

Так что, в этих пропорциях квиты мы.

Исторический вывод таков.

Остальные потери убитыми —

Среди женщин, детей, стариков.

 

Все захватчики стаями псовыми,

Не страшась рокового суда,

Издевались над мирными сёлами,

Выжигали дотла города.

 

Но качнулась тевтонская статуя,

Просчитался нацистский стратег!

И пружина, до времени сжатая,

Начала свой обратный разбег.

 

И на Западе вспыхнули зарева,

Вой сирен оглушил города.

Наши парни вошли, как хозяева,

В дом, откуда пришла к нам беда.

 

За душевную боль и страдания,

За разруху, мученья и смерть

У солдат были все основания

Ту Германию с карты стереть!

 

Танки, пушки, бойцы-автоматчики —

Всех сильней наша гордая рать!

Только мы, господа, не захватчики!

Нам приказано — Зло покарать!

 

Занимайтесь своими столицами!

Внешний вид их слегка обнищал!

Мирно ладить с гражданскими лицами

Нам Суворов ещё завещал.

 

Бог вам не дал — и в этом трагедия,

От которой и сам Он не рад —

Справедливости и Милосердия,

Что хранит в себе русский солдат.

 

Часовня

Лик вечной странницы Луны взирает сонно:

Под ней, на краешке земли стоит часовня.

Вокруг покой

И тишина…

Когда-то здесь была война…

 

Венчает купол крест, исконный православный.

А в небесах, как плач княгини Ярославны,

Над мирным сном

Ржаных полей

Курлычет стая журавлей.

 

Не ради славы и наград

Сюда идут и стар, и млад.

Букет цветов,

Огонь свечи —

Чтоб маячок мерцал в ночи.

 

Мы не забудем вас, отцы —

Великой Армии бойцы!

Святых знамён

Победный шёлк

Теперь хранит Бессмертный Полк.

 

Колышет платьице берёзы ветер вольный.

Плывёт над миром звон далёкий колокольный.

Вечерний свет,

Как грустный взгляд

С войны вернувшихся солдат.

 

Им, уцелевшим в этой жизни быстротечной,

Не возвратить своих друзей, шагнувших в вечность.

Тех, что навек

Обожжены

Смертельным пламенем войны.

 

Я выйду вечером на берег этот сонный.

Зажжётся надо мною звёзд шатёр бездонный.

Я уловлю

Незримый свет —

То на меня глядит мой дед.

 

Он улыбнётся мне со старенького фото,

Обычный скромный старшина стрелковой роты.

И в тишине

Раздастся вдруг:

— Благодарю за память, внук!

 

Не ради славы и наград

Сюда идут и стар, и млад.

Букет цветов,

Огонь свечи —

Чтоб маячок мерцал в ночи.

 

На дальнем берегу

(песня для сериала «Сармат»)

Музыка: И. Кантюков

 

В доме моём,

Где пахнет хлебом и дымком из печи,

Сад за окном

И на столе рядком стоят куличи.

В красном углу —

Лик Богородицы в лампадном огне.

Кот на полу

И шашка деда на стене.

 

Ты защити и сбереги меня,

Небесный ангел мой,

От малодушья и бесчестия,

От пули роковой!

Я чую сердцем твой магнит

И верный путь найти смогу,

Пока ты есть, пока горит

Костёр на дальнем берегу.

 

Сколько дорог

В скитаньях пройдено в чужой стороне!

Но, видит Бог,

При слове «Родина» мы стонем во сне.

Снится мне дом,

Где нет тревог среди ночной тишины.

И в доме том

Царит любовь и нет войны.

 

Пусть нет от Бога новостей,

И кто-то целит мне в висок,

Сочится кровь из-под ногтей,

И на зубах скрипит песок!

Я буду твёрдым, как гранит,

И верный путь найти смогу,

Пока ты есть, пока горит

Костёр на дальнем берегу.

К. Фролов-Крымский