Освобождение Крыма: Стихотворения и песни

12 мая в России отмечается День воинской славы — День победного завершения советскими войсками Крымской наступательной операции (1944 год). Этот праздник был учреждён в 2023 году. Прошло уже 80 лет с окончания Великой Отечественной войны, но память о битвах и победах на крымской земле, где происходили ожесточённые сражения, жива. Многие месяцы гремели бои под Керчью и Севастополем, на степных дорогах и горных перевалах. Сейчас на полуострове Крым есть два города-героя — Севастополь и Керчь.

На рассвете 22 июня 1941 года фашистские самолёты начали бомбардировку многих советских городов, в том числе главной базы Черноморского флота — Севастополя. Уже 22–23 июня во всех населённых пунктах Крыма, на предприятиях, стройках, в учебных заведениях, колхозах и совхозах прошли митинги, на которых люди выражали своё возмущение действиями захватчиков и заявляли о своей решимости защищать Родину. После митингов сотни людей отправились на призывные пункты, чтобы записаться добровольцами на фронт. В первые дни войны более 8,1 тысячи жителей Крыма ушли в ряды Красной Армии и Военно-Морского флота.

С первых дней войны в Крыму стали формироваться отряды народного ополчения. Во главе этих отрядов встал полковник Алексей Васильевич Мокроусов, активный участник Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны. находилось свыше 166 тыс. человек. В едином строю со всем советским народом, вставшим на борьбу за свободу и независимость своей Родины, в батальонах и полках, в народном ополчении было более 166 тысяч патриотов Крыма.

В конце сентября 1941 г. немецко-фашистские войска вторглись в Крым. К октябрю-ноябрю 1941 года большая часть территории была захвачена врагом. Севастополь держался дольше всего. Советские войска более месяца стойко сражались на Перекопских и Ишуньских позициях. Легендарная оборона Севастополя длилась 250 дней, а подвиг подземного гарнизона в Аджимушкайских каменоломнях в районе Керчи стал символом невероятной отваги и мужества защитников Родины.

Лишь в середине лета 1942 года войска нацистской Германии полностью оккупировали Крым. С первых дней вторжения началась скрытая борьба: партизаны и подпольщики оказывали сопротивление захватчикам. В Крыму было сформировано более тридцати партизанских отрядов. Севастопольское подполье, возглавляемое Василием Ревякиным, который посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза, Ялтинская подпольная группа под руководством Андрея Казанцева и Феодосийское подполье, возглавляемое Ниной Листовничей, — самоотверженно сражались с нацистами. В Симферополе действовали крупные подпольные организации, которыми руководили Я. Ходячий, А. Дагджи («дядя Володя»), И. Лексин, А. Волошинова, В. Ефремов и комсомолец А. Косухин.

В период оккупации в партизанском движении в Крыму участвовали около 11 700 человек. Они активно боролись с врагом, совершая диверсии и нападения. Партизаны подрывали поезда, уничтожали автомобили противника, сжигали топливо, уничтожали гитлеровцев и полицаев. Это стало ответом на зверства нацистов, безжалостно расправлявшихся с крымчанами. На полуострове было несколько десятков лагерей, самый страшный из которых находился у совхоза «Красный». Здесь фашисты замучили от 8 до 15 тысяч человек, в том числе женщин и детей. Всего же жертвами нацистов стали более 130 тысяч крымчан, а около 85 тысяч человек были отправлены в рабство.

В марте 1944 года наши военные инженерные части начали сооружать гаты, мосты и две двухкилометровых дамбы через Сиваш, по которым впоследствии переправлялись полки и дивизии — освободители Крыма от фашистских захватчиков.

Крымская операция, начавшаяся 8 апреля 1944 года, стала одной из ключевых наступательных операций Великой Отечественной войны. Она завершилась 12 мая и вошла в историю как значимое событие, освободившее Крым от немецких и румынских войск. В операции участвовали войска 4-го Украинского фронта, Отдельной Приморской армии, Черноморского флота и Азовской военной флотилии. Координацию действий осуществляли представители Ставки Верховного Главнокомандования — маршалы А. М. Василевский и К. Е. Ворошилов. Общая численность советских войск достигала около 470 тысяч человек, а их вооружение включало 6 тысяч стволов артиллерии, 550 танков и САУ, а также свыше 1000 самолётов.

Противник, 17-я немецкая армия с румынскими соединениями, насчитывал около 240 тысяч солдат и офицеров. У них было более 3,5 тысяч орудий и миномётов, около 200 танков и 150 самолётов. Оборона была тщательно подготовлена: Перекоп защищали три линии укреплений, а Сиваш — две. Советские войска, имея значительное численное и техническое превосходство, начали наступление после мощной пятидневной артподготовки. В операции участвовали около 450 тысяч человек из стрелковых дивизий и бригад морской пехоты, которые поддерживались 6 тысячами орудий и миномётов, 600 танками и самоходными орудиями, а также 1250 самолётами.

С 11 по 15 апреля были освобождены Джанкой, Керчь, Феодосия, Симферополь, Евпатория, Алушта и Судак. К 17 часам 13 апреля 1944 года вражеский гарнизон в Симферополе был полностью уничтожен. Над городом взвилось алое знамя. В честь освобождения Симферополя вечером 13 апреля Москва салютовала 20 залпами из 224 орудий. Отступающие нацисты продолжали совершать массовые казни мирных жителей. В Старом Крыму за один день, 13 апреля, они убили 584 человека. Однако сопротивление оккупантов на большей части полуострова было сломлено в течение нескольких дней. Оставался лишь Севастополь. 7 мая начался решающий штурм города при поддержке авиации. Сначала красноармейцы взяли Сапун-гору, а 9 мая освободили Севастополь. В то же время матросы Черноморского флота атаковали корабли противника, не давая им возможности уйти.

12 мая на полуострове Крым произошло важное событие – были уничтожены последние остатки фашистских войск в районе мыса Херсонес. В полдень 12 мая на разрушенном Севастопольском маяке, расположенном на мысе Херсонес, был поднят последний флаг. Это событие ознаменовало окончание Крымской наступательной операции. В этот день Черноморский флот вернулся на свою главную военно-морскую базу в Севастополе. Десятки вражеских транспортных судов были потоплены.

За проявленный героизм и умелые действия 160 советским соединениям и воинским частям были присвоены почётные наименования: Севастопольские, Керченские, Евпаторийские, Перекопские, Сивашские, Симферопольские, Феодосийские и Ялтинские. 56 соединений, частей и кораблей были награждены орденами. Десятки тысяч воинов были награждены орденами и медалями, а 350 солдат и офицеров, особо отличившихся в боях за Крым, стали Героями Советского Союза.

Крымская операция стала первой крупной наступательной операцией Великой Отечественной войны, в ходе которой наши войска понесли меньшие потери, чем противник: около 17 тысяч против 33 тысяч. В результате операции 17-я немецкая армия была полностью разгромлена. Около 140 тысяч солдат и офицеров были убиты или взяты в плен. Многие германские и румынские солдаты и офицеры погибли в море во время эвакуации. Армия потеряла всю свою боевую технику. Крымская операция длилась 35 дней и завершилась победой. Москва шесть раз салютовала освободителям Крыма.

Основным итогом операции стало освобождение Крыма и главной, стратегически важной военно-морской базы Черноморского флота — Севастополя, восстановление контроля над одним из ключевых регионов, над Чёрным морем. Победа Красной армии на полуострове стала поворотным моментом в ходе войны. Она открыла путь к освобождению Причерноморья и Балкан, а также лишила Третий рейх важного стратегического плацдарма. Гитлер назвал битву за Крым «вторым Сталинградом».

В Крыму

Земля тосковала по русской речи,

Два года была в огне и в дыму.

Враги, все живое перекалечив,

Учили ее языку своему.

 

Но грянул суд.

Расстреляв дозоры,

Мы закрепились на берегу,

И, боже мой, как засияли горы,

Какой по ущельям пронесся гул!

 

Горный песок скрипит под ногами,

Вода в борта корабельные бьёт.

Земля, что лежит еще за холмами,

Зовёт нас к себе, торопит вперёд.

 

По жёлтому скату,

По кочкам зелёным

Бегу к родниковой воде во рву,

Как на свиданье мальчик влюблённый,

И падаю, радуясь, на траву.

 

Всё необычно, для сердца ново —

От серых долин до сизых высот.

И ветер каждое наше слово,

Как откровение, вдаль несёт.

 

Поднявшись в рост на камне лобастом,

Приветствую:

«Здравствуй, родная земля!»

И горы мне отвечают: «Здравствуй!»

И низко склоняются тополя.

 

Кричу в озарённые днём просторы,

Напоминаю родные слова: «Огонь!» —

«Огонь!» — отзываются горы.

«Москва!» — кричу,

Повторяют:

«Москва!»

 

Земля моя,

В гальках, в зелёных росах,

Расправь свои плечи, живи, цвети!

Ты — наша.

Мы снова с тобою — матросы,

Да разве могли мы к тебе не прийти!

 

Уже из пещер, из ущелий и гротов

Выходит на солнце родной народ.

«Вперёд!» — кричат моряки и пехота,

И горы, как гром, повторяют:

«Вперёд!»

А. Яшин

 

Моряк в Крыму

Моряк вступил на крымский берег —

Легко и весело ему!

Как рад моряк! Он ждал, он верил

И вот дождался: он в Крыму!

 

В лицо ему пахнуло мятой,

Победой воздух напоен.

И жадно грудью полосатой,

Глаза зажмурив, дышит он.

 

А южный ветер треплет пряди

Волос, похожих на волну,

И преждевременную гладит

Кудрей моряцких седину.

 

Как много видел он, как ведом

Ему боев двухлетний гул!

Но свежим воздухом победы

Сегодня он в Крыму вздохнул.

 

И автомат, как знамя, вскинув,

Моряк бросается вперед.

— Туда, где флотская святыня!

— Где бой!

— Где Севастополь ждет!!

И. Уткин

 

* * *

Снова застит завеса дыма

Крымских высей седую даль,

Стоит биться за горы Крыма,

Погибать ради них не жаль.

 

Как в декабрьской эпопее,

Здесь до смерти — подать рукой,

Враг беснуется, свирепеет,

Кровь сраженных течет рекой.

 

Враг безжалостен, нагл, бездушен,

Жизнь мраком своим накрыв,

Отовсюду — с воздуха, с суши —

Надвигается он на Крым.

 

Пламя мчится, преград не зная,

Мины в каждом таятся рву,

Ширь небесная и земная —

Раскаленный ад наяву.

 

Черноморцы грозны, как вихрь,

И неистовы в жаркой схватке,

Чужеземцы при виде их

Разбегаются без оглядки.

 

Не страшит нас орудий вой,

Смерть не ставит нас на колени,

Рядом с павшим встает живой,

Чтобы ринуться в наступленье.

 

Обессиленная вконец,

Смерть уж пятится шаг за шагом;

Наше мужество и отвага

Возлагают на нас венец.

 

Снова застит завеса дыма

Крымских высей седую даль,

Стоит биться за горы Крыма,

Погибать ради них не жаль.

Татул Гурян (Пер. с арм. В. Баласана)

 

В Крыму

Такой перед войсками путь,

Какой и в сказках не описан!

На пять минуток отдохнуть

Волжанин сел под кипарисом.

 

Он много пересек дорог,

Из многих рек он черпал фляжкой,

И на запыленный сапог

Всползает крымская букашка.

 

Так вот он — ялтинский прибой,

Родной, заветный берег Крыма!

И Севастополь за горой —

Мечтой вот-вот осуществимой!

 

И у волжанина в глазах

Вся роскошь южная сияет,

И трупы немцев на полях

Ничуть пейзажу не мешают.

 

Родная речь звучит в Крыму

И пенье птиц по-русски будто,

Он слышит (кажется ему)

Раскат московского салюта.

 

Команда строиться зовет,

Войска опять пришли в движенье,

Волжанин встал, идет, идет...

Читайте в сводках продолженье.

М. Светлов

 

Стихи о воинской славе

Э. А.

 

В сырой степи под Перекопом,

Где мы ломали рубежи,

Где были длинные окопы,

Рвы, загражденья, блиндажи, —

Там,

на пустынных перекрестках,

Чтоб их запомнила страна,

На звездах, на фанерных досках

Мы написали имена.

А над обрывом ямы страшной,

На прорванный Турецкий вал,

Саперный взвод поставил башню

И в небо отсалютовал!

 

Когда к нему вернулись силы,

Смертельно раненный в бою,

Пришел солдат… и над могилой

Прочел фамилию свою.

Кружило воронье над башней,

И, молча стоя перед ней,

Он стал свидетелем вчерашней,

Последней из своих смертей!

 

…Когда же он дойдет до дому —

Дойдет наперекор всему! —

И будет навещать знакомых,

Воздвигших памятник ему,

То пусть никто из них

по праву

Не перестанет замечать

Немеркнущей и вечной славы

На нем лежащую печать!

И. Кобзев

 

Морской дозор у крымских берегов

Над морем синева громадных крыл.

Они темны. Движенье их незримо.

Шумящий их размах от взоров скрыл

обрывистые очертанья Крыма.

 

Но это — ненадолго. Поутру,

перед коротким сном на койке твердой,

я лед с иллюминатора сотру

и Крым увижу. Он возникнет с норда.

 

В безветрие и в свежие ветра

с зарей вечерней мы выходим в море

и там, у горизонта, до утра

дрейфуем, подгребая. Мы — в дозоре.

 

И каждый раз, когда, сбавляя ход,

минуем мыс, вонзенный в море остро,

как новость, вдруг передо мной встает

сверкающий огнями полуостров.

 

Когда январь кидает в шторм волну

и зимние лежат над Крымом тени,

он выглядит суровым, как в войну,

он хмурит бровь, как форт перед сраженьем.

 

Но каждый раз всё меньше он суров.

Рассветным думам отдавая дань, я

гляжу вперед. На рубеже боев

кипит рубеж труда и созиданья.

 

И каждый раз я думаю о том,

что это так же ярко и прекрасно,

как ордена на пиджаке простом,

как анероид, из громы бурь на «ясно»

уверенным сменяющий перстом.

 

Так, опершись на корабельный трос,

я долго наблюдаю берег близкий.

Я вижу: там растет, как прежде рос,

на склонах гор мускат александрийский.

…Но иногда среди мускатных лоз

глаза гранит находят — обелиски.

 

Напоминаньем светлым и прямым

нам говорят надгробия героев

о том, чтоб мы, кто с моря видит Крым,

несли дозоры, силу глаз утроив.

Несём дозоры. Мы привычны к ним.

А. Ленский

 

Крым

Бывают края, что недвижны веками,

Зарывшись во мглу да мох.

Но есть и такие, где каждый камень

Гудит голосами эпох.

Где и версты по горам не проехать,

Не обогнуть мыс,

Чтоб скальная надпись или древнее эхо

Не пробуждали мысль.

Чтобы, пройдя сквозь туманы столетий,

Яснее дня становясь,

Вдруг величайшая тайна на свете

Не окликала вас.

На карте Союза — над синей мариной

Раскинув оба крыла,

Парит земля осанки орлиной,

Подобье морского орла

Какие же думы несутся навстречу?

Что видит он, птица Крым?

Во все эпохи военною речью

Всегда говорили с ним.

Были здесь орды, фаланги, когорты,

Кордоны, колонный и «цепь».

Школою битвы зовет себя гордо

Кровавая крымская степь

Недаром по ней могильные знаки

Уходят во все концы,

Недаром цветы ее — красные маки

Да алые солонцы.

За племенем племя, народ за народом,

Их лошади да божества

Тянулись к просторам ее плодородным,

Где соль. Воды и трава.

И не на чем было врагам примириться:

Враги попирали врагов,

Легендой туманились здесь киммерийцы

Еще на заре веков;

Но вот налетели гривастые скифы,

Засеяла степи кость —

И навсегда киммерийские мифы

Ушли, как уходить гость.

Затем прорываются рыжие готы

К лазури южных лагу;

Пришел и осел на долгие годы

Овеянный ржанием гунн,

Хазары кровью солили реки,

Татары когтили Крым,

покуда приморье держали греки,

А греков теснил Рим.

Чтоб, наступая на польский панцирь

Медью швейцарских лат.

Дрались с генуэзцами венецианцы

Кровью наемных солдат.

Мешались обычаи, боги, жены,

Народ вливался в народ,

Где победивший, где побежденный —

Никто уж не разберет.

Копнешь язык — и услышишь нередко

Отзвуки чуждых фраз,

Семью копнешь — и увидишь предка

Непостижимых рас.

Здесь уж не только летопись Крыма —

Тут его вся душа.

Узнай в полукруглых бровях караима

Половца из Сиваша,

Найди в рыжеватом крымском еврее

Гота, истлевшего тут, —

И вникнешь в то, что всего мудрее

Изменчивостью зовут.

Она говорит языком столетий,

Что жизнь не терпит границ,

Что расам вокруг своего наследья

Изгородь не сохранить,

Что даже за спесью своей броненосной

Не обособлен народ,

А судьбы народа не в лепке носа, не в том, как очерчен рот,

Об этом твердит обомшелая дата

Любых горделивых плит.

Но вот в кургане царя Митридата

С биноклем засел замполит.

Вокруг за тонной взрывается тонна,

Над ней огневой ураган,

Над ухом черного телефона

Слушает царский курсант;

Откуда-то голос девический чистый

Россию к трубке зовет:

— Сегодня германские коммунисты

К вам приведут взвод, —

В ответ произносит говор московский:

— Отлично, благодарим,

и вот уже новой чертой философской

обогатился Крым.

Исчезли и скифы, и гунны, и готы,

Как все, кто жил для себя;

Сгниют по дотам фашистские роты,

клыками землю свербя,

но над курганом фашиста и скифа,

над щепками их древка

подхвачено ветром и будет живо

знамя большевика.

Страна советов! Ясна твоя тайна:

Ты быт превратила в путь!

Ты стала, отчизна моя, не случайно

Навек свободна от пут —

Твой гений, себя грядущему отдав,

Обрел над будущим власть,

Недаром стая отважных народов

В полет с тобой поднялась.

Пускай у одних раскосые веки,

Прямые пусть у других,

Но сходство одно спаяло навеки

Гордые души их;

Оно порождает новую расу

Под дикий расистский рев,

Мы те, кто трудом пролагает трассу

В мир, где не будет рабов.

И. Сельвинский

 

Крым (1944)

Как бой барабана, как голос картечи,

Звучит это грозное имя — «Крым».

Взрывом оно отзовется у Керчи,

У Качи — трещанием крыл.

Конским рыском по бездорожью,

Криком

пехотных

атак,

Горным эхом, степною дрожью,

В которых сливаются пушка и танк.

 

Гром! Искалеченные батареи...

Гром! Батальоны поднятых рук...

Но дальше, дальше! Быстрее, быстрее!

Степной

отступает

круг —

А там перед нами каменный хаос...

Хазарским карком кличут орлы.

Овчарки навстречу бегут, задыхаясь,

А в них аромат Яйлы.

И сердце бьется чаще и чаще...

Я жду, обмирая, как от любви,

Я жду, как свиданья, как острого счастья,

Блеска морской синевы.

И вот поднимается меж тополями

Медленным

уровнем

с трех

сторон

В голубизне золотистое пламя —

Сон...

 

Море! Снова покой этих линий,

Таянье красок одних.

Мы его ласково звали «Синий».

Запросто. Как называют родных.

Море, море! Крымское море!

Юности моей зов...

Здесь мать, бывало, в тоскливом изморье

Ждала видения парусов;

 

Здесь мои сестры под утренним бризом

С купаленных свай обдирали улов

И дома с лавровым листом и рисом

Из мидий варили плов.

 

Здесь моя девушка пела, бледнея,

На красном занде у самой воды,

И сладострастные воды за нею

Лизали божественные следы...

 

Крым! Золотой ты мой, задушевный,

Наш отвоеванный кровью Крым!

Да, твои города и деревни

Тлеют под пеплом седым,

Да, не узнаешь теперь Коктебеля,

Изуродован Кореиз,

Но это же

небо

при нас

голубело.

Этот

пенился

мыс!

 

Всё мы отстроим. Всё восстановим.

Слышите клики с Амура, с Невы?

Вновь наше знамя под нежным кровом

Нашей родной синевы.

 

Те же утесы. Прежние чащи.

«Синий» по-старому необозрим.

И если

очень

захочется

счастья,

Мы с вами поедем в Крым!

И. Сельвинский

 

Кача — поселок близ Севастополя

Яйла в Крыму —плоские или слабохолмистые, платообразные гребни гор, издавна использовавшиеся чабанами как летние пастбища.

Аромат Яйлы — запах цветущих лугов

Занд — на идише песок.

Коктебель — (в 1948—1991 г. Планерское) приморский поселок у подножия вулканического массива Карадаг, в 20 км к ЮЗ от Феодосии.

Кореиз — поселок к ЮЗ от Ялты

 

Дни недели

В понедельник Рихард Штимме

Написал письмо в Берлин:

«Чуден южный берег Крыма,

Здесь уже цветет жасмин».

 

Вторник начался с того,

Что позвали в штаб его.

Приказали: всё грузить,

В Севастополь вывозить.

 

В среду бравый офицер

Был с утра от страха сер.

Склад взорвал, а к трем часам

Был готов взорваться сам.

 

Был четверг ужасным днем.

Позабыли все о нем,

Никого нельзя найти —

Все давно уже в пути.

 

Прибыл в пятницу пруссак

В Севастополь кое-как.

Всю дорогу шел пешком,

На карачках и ползком.

 

Всю субботу был в поту

В Севастопольском порту.

Только связи помогли

Оторваться от земли.

 

В воскресенье — нет спасенья, —

Так бомбили в воскресенье!

Вышел в море пароход,

«Пронеси, мейн либер готт!»

 

День безоблачный, чудесный,

Впереди Констанца. Но...

В Черном море в день воскресный

Пароход пошел на дно...

 

В понедельник Петронеску,

Проявив румынский ум,

Без особенного блеска

Забрался на баржу в трюм.

 

А во вторник... Впрочем, что же,

Много немцев и румын.

Их судьба весьма похожа —

Рихард Штимме не один.

С. Михалков

 

Память

Я убит девятого, в апреле,

В час рассветный, накануне дня,

Не успев и вскрикнуть еле-еле,

Руки разбросав по зеленя.

 

Это всё в сорок четвертом было,

В том далеком памятном году.

Солнце по-весеннему светило,

Видело солдатскую беду.

 

Ветер, завывая над раздольем,

Весть унес в родимые края.

В материнском сердце лютой болью,

Криком смерть откликнулась моя…

 

Я убит девятого, в апреле,

В рукопашном утреннем бою.

Жаворонки надо мной звенели,

Отпевали молодость мою.

 

Было мне не занимать отваги.

Я храню свидетельство тому:

Похоронку, желтый лист бумаги, —

Что геройской смертью пал в Крыму

С. Таманов

 

Поединок

Один из них лежал за бугорком,

Который был куском отчизны милой,

Другой вошёл в цветущий край громилой

И лёг в свою засаду чужаком.

 

Тот с каждой здесь травинкой был знаком,

А этот взгляд по ним водил унылый.

Под кем же Крым разверзнется могилой?

Кому из них упасть в неё ничком?

 

За первым, словно спирт, пылало море,

Из-за спины его всходили зори —

И пламя жгло пришельцу хищный глаз.

 

Он целился, стрелял, но — мимо, мимо!

И выпалил матрос, хозяин Крыма,

И в сотый ликовал, как в первый раз!

П. Панченко

 

Баллада о пяти черноморцах

Осеннее море шумело вдали,

Туман застилал берега.

На тихом пригорке друзья залегли,

Готовые встретить врага.

 

Семь танков на них надвигалось, гремя,

Семь черных чудовищ стальных

И справились пять черноморцев с тремя,

И стар, словно буря, отнёс остальных.

 

Запели ребята, фашистам назло,

О чайке над синей волной.

И снова пятнадцать чудовищ пошло

На наш Севастополь родной.

 

— Эх, Чёрное море...

Эх, крымская высь...

Друзья распростились навек.

Гремел пулемёт и гранаты рвались,

По-флотски встречая фашистский набег.

 

Два танка зажгли черноморцы, но вдруг

Упал на пригорок снаряд.

Умолк пулемёт, и вскочил политрук,

У пояса — связка гранат!

 

Под вражеский танк устремился моряк,

Как с палубы — в пенистый вал,

Он подвигом подал товарищам знак —

И каждый собою по танку взорвал!

 

Лишь восемь чудовищ спаслось за горой.

Пехоту разбили мы в прах.

Нам все рассказал пулеметчик-герой

И умер у нас на руках.

 

А Черное море шумело вдали

О том, как, любя берега,

На тихом пригорке друзья полегли,

Но в город морской не пустили врага.

П. Панченко

 

На знакомых горах

Мой матрос, я осталась в Крыму,

В партизанском лесу, в шалаше.

Как сказать моряку моему,

Сколько дум для него на душе?

 

На знакомых горах я тихонько пою

Про любовь молодую мою, —

Я хочу, чтобы ветер попутный донёс

До тебя эту песню, матрос!

 

По кремнистым отрогам скользя,

Сквозь огонь пролегает мой путь.

Ни черкнуть письмеца здесь нельзя,

Ни в глаза мне твои заглянуть.

 

К нам, как звери, крадутся враги —

Месяцами не молкнут бои.

Сколько раз я чужие шаги

Принимала в лесу за твои!

 

Я тобою дышу наяву,

Я к тебе улетаю во сне.

Из-за моря всем сердцем зову:

Как весна, возвращайся ко мне!

 

На Кавказ я гляжу с высоты:

Мой матрос, черноморец ты мой,

Песню крымскую слышишь ли ты?

Пробивайся скорее домой!

 

На знакомых горах я тихонько пою

Про любовь молодую мою, —

Я хочу, чтобы ветер попутный донёс

До тебя эту песню, матрос!

П. Панченко

 

В Крым!

Вот он, вот любимый город,

Крытый буйной синевой!

Он от сердца не отколот —

Кровный, русский, вековой.

 

От Цемесской бухты ветер

Нам о доблести поёт,

И маяк Дообский светел

Дивной славой этих вод.

 

Не отсюда ль шли когда-то

В бурю бронепоезда?

Честь отцовского бушлата

Не уроним никогда!

 

Силой здешнего цемента

Укрепляли мы страну,

Кровь товарищей с «Ташкента»

Здесь окрасила волну.

 

Замордованный врагами,

Это — наш Новороссийск.

Ты, моряк, в нем каждый камень

Вражьей кровью ороси!

 

С корнем вырви волчьи доты,

Разнеси их в пепел, в дым!

Нет у нас другой заботы —

Строй огнём дорогу в Крым!

 

По-матросски! Слева, справа,

С норда, с веста заходи!

Севастопольская слава

Позади и — впереди!

П. Панченко

 

У порога Крыма

Вот уж виден Митридат —

В дымке синей, сизой ли.

И, пока глаза глядят,

Уши слышат: — Вызволи!

 

До чего ты, Крым, красив,

Сторона желанная!

Эх, шагну через пролив —

И тебя достану я.

 

Чуть пригнуться и шагнуть

До зарезу надо мне,

Но фашисты портят путь

Бомбами, снарядами.

 

Сразу видно — жутко им

Западня — не здравница.

Скоро баней станет Крым,

Неохота баниться!

 

C Перекопа грянул гром.

В море смерчи вздыбились,

А с Тамани мы идём, —

Как не ждать им гибели?

 

Потому-то и палят

Днём и ночью, подлые,

За снарядом шлют снаряд,

Стелют смерть нам под ноги.

 

Чуть стемнеет — им невмочь,

Чуют крышку близкую,

И прожектором всю ночь

По проливу рыскают.

 

Тут ни крейсер не пройдёт,

Ни линкор, товарищи.

Ну, а нам и смерть не в счёт

Коль башка цела еще!

 

Что-нибудь да смастерим,

Мы народ смекалистый.

Не горюй, дружище Крым,

Уж они покаются!

 

Наживаться доки, — ан

Удирают сирые...

Спрячутся за океан —

Океан форсируем!

 

На меня глядит солдат:

— Что, матросик, вызволим?

Я гляжу на Митридат:

— Вот вопросик! Вызволим!

 

В козью ножку скрутим страх,

В poг бараний — ворога.

Мы пройдем на сейнерах

Так, что любо-дорого!

 

Вызволим! Освободим!

С Митридата гляну я:

— Здравствуй, Крым, советский Крым,

Сторона желанная!

П. Панченко

 

Шляпный магазин

Из города уже был изгнан враг…

Еще дымились взорванные зданья,

И где-то близко — взрывов полыханье

И грохот нескончаемых атак.

 

Развалин груда сумрачно чернела.

Но жизни огонек неугасим:

Напротив почты, в доме обгорелом,

Уже открыли первый магазин.

 

Сгонял норд-ост поземку с косогоров,

На рейде леденели корабли.

«Продажа летних головных уборов» —

На вывеске прохожие прочли.

 

И радовались им одни девчата

В шинелях и тяжелых сапогах.

Они, поправ достоинство солдата,

Вертели шляпки легкие в руках.

 

И в зеркала разбитые смотрелись,

И так легко смеялись зеркала!

И этой вечной женственности прелесть

В те дни неповторимою была.

 

И снова в путь.

Не надо лицемерить —

Где бой идет, их там сегодня ждут.

 

Они сюда зашли на пять минут,

Не покупать,

а просто так —

примерить.

Я. Сашин

 

Баллада о десанте

Хочу, чтоб как можно спокойней и суше

Рассказ мой о сверстницах был...

Четырнадцать школьниц — певуний, болтушек —

В глубокий забросили тыл.

 

Когда они прыгали вниз с самолета

В январском продрогшем Крыму,

«Ой, мамочка!» — тоненько выдохнул кто-то

В пустую свистящую тьму.

 

Не смог побелевший пилот почему-то

Сознанье вины превозмочь...

А три парашюта, а три парашюта

Совсем не раскрылись в ту ночь...

 

Оставшихся ливня укрыла завеса,

И несколько суток подряд

В тревожной пустыне враждебного леса

Они свой искали отряд.

 

Случалось потом с партизанками всяко:

Порою в крови и пыли

Ползли на опухших коленях в атаку —

От голода встать не могли.

 

И я понимаю, что в эти минуты

Могла партизанкам помочь

Лишь память о девушках, чьи парашюты

Совсем не раскрылись в ту ночь...

 

Бессмысленной гибели нету на свете —

Сквозь годы, сквозь тучи беды

Поныне подругам, что выжили, светят

Три тихо сгоревших звезды...

Ю. Друнина

 

Юлии Друниной

Где вязы кронами сплелись,

В ущелье нелюдимом,

Поставлен камень-обелиск

В лесу под Старым Крымом.

 

Был партизанский лазарет

Здесь две зимы, два лета,

И никого на свете нет

В живых из лазарета...

 

Разведка шла через леса

Уверенно и споро,

По затесям, как по часам,

Пересекая гору.

 

Молчала спящая гора,

По ней вода журчала.

Там медицинская сестра

В ручье бинты стирала.

 

В землянках маялись в бреду

От голода и муки...

Могли ли отвести беду

Девические руки?

 

Фельдфебель был из здешних мест,

Выслуживал, старался...

Он к ней один наперерез

Вез «шмайсера» поднялся.

 

...Был партизанский лазарет

Весь вырезан к рассвету.

И двадцать лет, и тридцать лет

Молчат леса про это.

 

И ни могилы, ни креста,

Ни имени, ни даты...

На всех державная плита,

Одна на век двадцатый.

 

Одна прощальная слеза

Из камня, из гранита.

Да только неба бирюза,

Да мир, ветрам открытый.

С. Орлов

 

Крымский партизан

Сразу видно: парень молод,

Но уже — седой висок.

Красной ленты шелк, приколот,

на картуз, наискосок.

 

Дом румынской сигуранцы,

в марте, выжженный дотла.

Два повешенных германца, —

это все его дела.

 

Возле моста, под откосом,

в землю врезан эшелон,

на камнях — одни колеса...

Это тоже сделал он.

 

Как-то, в непогодь, в апреле,

вместе с бурей снеговой,

две гранаты залетели,

в штаб немецкий, полевой.

 

И от штаба среди ночи,

не осталось ничего.

Это тоже, между прочим,

дело было рук — его.

 

И в лесу его ловили,

и в приказах вслух кляли,

и собаками травили,

а настигнуть не могли.

 

Одержимый и бывалый,

Наводя на немцев страх,

он ни много и ни мало —

триста дней провел в горах.

 

— Что ж, товарищ, было дело! —

Говорит он не спеша,

— Бил, пока душа хотела,

не смотрите, что левша! —

 

Взгляд — спокойный, голос кроткий,

Он бросает мне: — Привет! —

И хозяйскою походкой,

входит в тихий горсовет.

С. Васильев

 

Партизан Черноморья

Ты помнишь, товарищ, сады Черноморья,

Местечко у моря — Судак,

Веселый военный, родной санаторий

Под крымской горой Карадаг?

 

На солнечном юге с тобою мы жили

И слушали ночью прибой,

И мы с рыбаками в заливе дружили

И в море ходили с тобой.

 

Разрушен снарядами наш санаторий,

Разбито местечко Судак.

У теплого, синего Черного моря

Убит наш приятель рыбак.

 

На ржавых камнях у лачуги рыбацкой

Снастями связали его.

Пытал его немец, военный и штатский, —

Рыбак не сказал ничего.

 

Могучие руки раскинув, как крылья,

Упал он на мертвый песок,

И теплые волны любовно обмыли

Простреленный пулей висок.

 

Он крымскую землю фашистам не предал,

Полив ее кровью из ран.

Он тайны своей никому не поведал,

Советский рыбак-партизан.

 

Мой верный товарищ! Я знаю, что скоро

Мы все за него отомстим.

На танках своих мы поднимемся в горы

И спустимся в солнечный Крым.

 

К зеленым душистым садам Черноморья,

В родное местечко Судак,

Где, немцем разрушенный, наш санаторий

Стоит под горой Карадаг.

 

Мы спустимся к морю тропинкой знакомой

Туда, где рокочет прибой.

На старых камнях у рыбацкого дома

Мы сядем, товарищ, с тобой.

 

И вспомним на колышках мокрые сети,

И песню, что так он любил,

И место узнаем, где он на рассвете

Расстрелян фашистами был.

 

А время придет, мы последние мины

На берег достанем из вод.

Опять заиграют на солнце дельфины,

Встречая в пути теплоход.

 

И мы назовем «Партизан Черноморья»

У скал, где расстрелян рыбак,

Наш новый военный, большой санаторий

Под крымской горой Карадаг.

С. Михалков

 

Партизанская папаха

За этим горным перевалом,

За этой каменной стеной

Туманы чешутся о скалы

Своею белою спиной.

 

И росы —

Словно капли пота

На камнях,

стынущих в буран.

Как вихрь,

Врывалась с пулеметом

Сюда разведка партизан.

 

И пули цокали о скалы,

И ветер черной гарью пах.

И в сосняках густых мелькали

Заломы острые папах.

 

И враг дрожал в ночи от страха...

И, как зарубка,

до сих пор

Лежит гранитная папаха

На перевале Крымских гор.

Н. Мартынов

 

Партизанским тропам в Крыму

Памяти отца

 

Ходоки ваши где-то

вспоминают о вас.

Улыбаются деды,

начиная рассказ.

Рано старятся годы,

но убита война.

В их улыбках — та гордость,

что победой дана.

 

Заросли вы спокойно

и как будто тихи,

лишь мальчишка какой-то

написал вам стихи.

Но когда новой бурей

взрывы гасят миры,

по обрывам как будто

проступаете вы

и хотите напомнить

об убитых тогда.

И спешите на помощь

трудным мирным годам.

 

Партизанские тропы,

пусть не грянет беда.

Пусть никто вас не тронет

никогда, никогда.

Будьте вечно спокойны,

будто скалы, тихи.

А мальчишка какой-то

пусть вам пишет стихи.

В. Мавродиев

 

Прощай, наш любимый!

Товарищ, прощай. Ты сражался со славой

И сном беспробудным навеки уснул.

Суровое море шумит величаво,

И волны почетный несут караул.

 

Ты был молодым, и веселым, и смелым,

Последним в печали и первым в бою.

Проклятье врагу, разлучившему с телом

Морскую отважную душу твою.

 

В семью моряков ты пришел добровольцем.

Отчизну и море ты крепко любил.

Ты был черноморцем, ты был комсомольцем,

И славу морскую ты свято хранил.

 

Спи крепко, товарищ, отважный и милый.

Прощаясь, уходим мы к новой борьбе.

Пусть ветер, лаская цветы над могилой,

О наших победах расскажет тебе.

 

Прощай, наш любимый. Печалью и местью

До края наполнены наши сердца.

Мы дружбой морскою, мы кровью и честью

Клянемся за все отомстить до конца!

 

За землю родную, за море родное,

За каждую рану врагу отомстим,

За славное сердце твое молодое,

За наш Севастополь, за солнечный Крым!

В. Лебедев-Кумач

 

* * *

С Камыш-Бурунского порта

Ударил враг огнём.

Исчезла ночи темнота,

Светло, как будто днём.

 

Трассирующих пуль полёт,

Лучи прожекторов,

За миной мину немец шлёт

С угрюмых берегов.

 

Но мы, ругая и кляня

Врагов на все лады,

В грозу железа и огня

Плывём из темноты.

 

Чем яростней огонь врага,

Тем беспощадней мы, —

Ведь это наши берега

Маячат нам из тьмы.

 

Уже немало подкосил

Свинец друзей моих,

И, кажется, не хватит сил

Для схваток боевых.

 

Уже попал в корму снаряд,

За ним ещё другой,

Посыпался свинцовый град,

Прошелся смерч стальной.

 

Корабль, разбитый на волнах,

вот-вот пойдёт ко дну,

Но мы несём в сердцах не страх

Лишь ненависть одну.

 

Вода темна и холодна,

Но надо в воду лезть,

И жизнь одна, и смерть одна,

Всего превыше честь.

 

В глазах от ярости темно,

Пусть многим в бездне лечь,

Пусть сто бойцов пойдут на дно.

Но сто увидят Керчь!

 

И о себе никто из нас

Не думал, не гадал,

Никто не знал, прошел ли час,

Прошёл ли века вал.

 

...Три ночи длился жаркий бой,

Неравный бой с врагом.

На берег вышел я родной,

Не дрогнув под огнём.

 

Я горсть земли у крымских вод

Зажал в ладони так,

Что даже смерть не разожмет

Ладонь в огне атак.

А. Гарнакерьян

 

Степь да соль. И ни души...

Через остров Русский в Сивашах*

проходила переправа советских войск

в Крым весной 1944 года

 

Степь да соль. И ни души.

Солнце ест глаза.

Остров Русский. Сиваши.

Суши полоса.

 

Остров Русский. Сиваши,

Топи да вода.

Хоть спеши, хоть не спеши,

Взрыв — и ни следа.

 

Только чайки. Даль пуста,

Будто настежь дверь.

Остров Русский. Можно встать,

Под ногами твердь.

 

Остров Русский. Можно лечь,

Выкопать окоп.

И чугунная картечь

Не достанет в лоб.

 

Остров Русский. Даль болот

На виду страны.

Передышка и оплот

Посреди войны.

 

Ах, как вёсны хороши!

Но случись беде —

Остров Русский, Сиваши,

Вспомним о тебе.

 

Первым выйдешь ты на смерть

Средь кровавых сеч.

Победить ли, умереть,

Переправой лечь.

 

* Сива́ш, или Гнилое море — залив на западе Азовского моря, отделяющий Крымский полуостров от материка.

В. Терехов

 

* * *

Гремят бои

В горах у Балаклавы,

За Инкерманом —

Грозные бои...

На город мужества,

На город славы

Фашизм ведёт

Дивизии свои.

 

Наш Севастополь!

Снова над тобою

Нависли тучи,

Слышен смертный гул.

Но ты, мой витязь,

В круговерти боя

Перекрываешь

Все пути врагу.

 

В суровый час

Для всей советской жизни

У черноморских

Ныне бурных вод

Крепчайшей крепостью

Родной Отчизны

Тебя поставил здесь

Народ.

 

Вложил оружие

В твои он руки,

Вложил с надеждою

И верой в них,

Что в дни сражений

Возвеличат внуки

Былую славу

Прадедов своих.

 

Мы навестили

Предков тех могилы

И поклялись на них —

Не отступать!

И мы сумеем

Встретить вражьи силы,

Как их умели

Прадеды встречать.

 

Насилья меч

Со знаком ненавистным

Клянёмся вышибить

Из рук врага

И впишется

В историю Отчизны

Победы нашей

Новая строка.

 

И солнцу

Снова пламенеть над нами,

И будут люди

Благодарны нам.

Полотна славы

Новой Панорамы

О нас расскажут

Будущим векам.

И. Гончаренко

 

* * *

Не пятеро безвестных пареньков

Стояли на смерть в этом поле чистом —

Стояло перед скопищем врагом

Подразделенье коммунистов.

 

Им жизнь травинкой каждой дорога —

Та жизнь, к которой сердцем рвался Данко.

И, чтоб в неё не пропустить врага,

Они легли под гусеницы танков.

 

Так был исполнен долг…

В те дни история не знала их фамилий:

Для старой были молоды они,

А новую они ещё творили…

В. Карпеко

 

В лесу

(из поэмы «Повесть об одной девушке»)

 

Луна укрылась в тёмных облаках.

Гармонь в руках у русского рыдает.

О чём же он, затерянный в лесах

Защитник Крыма, песню напевает?

 

«Привык на Волге землю я пахать,

В лесу теперь своё нашёл я место.

«Приди, спаси!» — ко мне взывает мать.

«Приди, спаси!» — зовёт меня невеста.

 

В оковах мать, над милою моей

Враг надругался зло и беспощадно.

Пока не уничтожу я зверей,

К себе на Волгу не вернусь обратно».

 

Ударив в сердце гневною волной,

Боец-кобзарь гармони отвечает.

О чем же украинец молодой,

Защитник Крыма, песню напевает?

 

«Как хорошо на нашей стороне,

Где спеет украинская пшеница,

Где вольный Днепр сияет при луне,

Где в глубь волны красавица глядится!

 

Но ворон злой родные берега

Клюёт, терзает, каркая злорадно.

Покуда бьётся сердце у врага,

Я не вернусь на родину обратно!»

 

Вздыхает ель, купаясь в небесах,

Домбра с кобзою голос свой сливает.

О чем сегодня молодой казах,

Защитник Крыма, песню напевает?

 

«Чудесно жить в родном моём краю,

Поёт Джамбул там песни в час досуга.

Там пять ковров на свадьбу ткут мою;

Склонясь над пряжей, трудится подруга.

 

Но можно ль ей о милом не скорбеть,

Когда одной так тяжко, безотрадно?

Пока на солнце в силах враг глядеть,

В мой Казахстан я не вернусь обратно!»

 

Горит луна над купами осин,

Струне домбры чонгури отвечает.

О чем сегодня молодой грузин,

Защитник Крыма, песню напевает?

 

«Эх, далека родная сторона,

Где мандарины тянутся к порогу!

Там средь подруг и день и ночь одна

Всё ждёт меня и смотрит на дорогу.

 

Её коса чернее тьмы ночей,

Глаза, как звёзды, светятся отрадно...

Покуда враг грозит земле моей,

Нет, не вернусь я в Грузию обратно!»

И. Нонешвили (Пер. с груз. Н. Заболоцкого)

 

Солдаты России Поэма

 

1

Спят в Симферополе в могиле братской

Семь русских и аварец, мой земляк.

Над ними танк, их памятник солдатский,

Еще хранит следы былых атак,

И благодарно вывела страна

На мраморной плите их имена.

 

Пусть память их товарищи почтут,

Пусть недруги их имена прочтут.

 

Благоухали Крыма ароматы,

Пылал в степи в ту пору маков цвет,

Шел старшему в ту пору двадцать пятый,

А младший жил на свете двадцать лет.

В Крыму весенние стояли дни,

Когда в разведку двинулись они.

 

У каждою была далеко где-то

Знакомая, невеста иль жена.

Душа была надеждами согрета,

Мечтаньями и планами полна,

Когда они в машине, на броне,

Поехали по крымской стороне.

 

Они любили ветер побережий

И свет зари, играющий в волне.

У всех воспоминанья были свежи

О первой взволновавшей их весне,

Об осени, ронявшей позолоту,

О материнских ласковых глазах,

О мирных днях, о птичьих голосах,

Скликавших на учебу, на работу.

 

И, может быть, в тот смертный, трудный час

В огне войны сквозь смотровые щели

Они вперед, в грядущее, глядели

И видели тогда себя средь нас.

 

Обороняя русскую страну

В горящем Сталинграде,

на Дону,

Они себя искали на канале,

С просторной Волгой Дон соединяли,

Читали счастье мирного труда

В словах чеканных воинских приказов,

И видели себя уже тогда

Средь наших плотников и верхолазов,

И строили дома и города.

 

Из люка приподнявшись на мгновенье,

В пыли руин, в пороховом дыму,

Себя с семьею видели в Крыму,

Когда прекрасно так его цветенье,

И выбирали, в первый раз взглянув,

Для отдыха Алушту иль Гурзуф.

 

Наш мирный день, горячий, долгий, ясный,

Мерещился им в каждом кратком сне.

Они за мир боролись на войне,

И подвиги их были не напрасны.

 

Их в сорок пятом не было в живых,

Но это им цветы бросали в Праге,

Но подписи друзей их боевых

Весь мир прочел в Берлине, на рейхстаге.

 

София посылала им привет.

Из пепла подымалась к ним Варшава.

Их чествуя, Советская держава

Зажгла своих великих строек свет.

 

До скорого, танкисты! Путь счастливый!

А этот путь ведет в фашистский тыл.

Степной закат, отчаянный, красивый,

Бойцов до ближней рощи проводил.

 

Они вдыхают крымской ночи воздух

И вспоминают о далеких звездах,

Тревожное раздумье гонят прочь…

Последней оказалась эта ночь!

 

Их долго ждали в штабе, ждали в роте

И где-то там, в родных местах, вдали.

Назад бойцы живыми не пришли…

В душе народа вы теперь живете.

 

И памятник воздвигнут вам страной,

Друзья мои, танкисты дорогие!

И высится над вами танк стальной,

Могущественный, как сама Россия.

 

2

Был танк подбит при первом свете дня.

Оделась пламенем его броня.

Эсэсовцы танкистов окружили.

Но созданы, должно быть, из огня,

Солдаты и в огне, сражаясь, жили.

Сражались до конца. Но нет конца

Там, где, как солнце, светятся сердца,

И этот свет — вечно живая сила.

Сражались гак, как родина учила

Своих любимых, любящих сынов,

Свою надежду — молодое племя…

 

3

Здесь хорошо гулять по вечерам.

Везде, во всем желанной жизни звуки.

Бойцы стоят, и связаны их руки,

И на веревки льется кровь из ран.

На грани смерти, на последней грани,

Стоят… Не каждый видеть смерть привык.

И деланно спокойно штурмовик

Сказал, держа свой револьвер в кармане:

«Вы молоды, и жаль мне молодых.

Смотрите, как чудесно жить на свете

И как легко остаться вам в живых:

Лишь на мои вопросы вы ответьте».

 

Тут Николай Поддубный произнес, —

Согласны были все с его ответом:

«Ты нам осточертел, фашистский пес.

Мы — русские, не забывай об этом!»

Такая сила в тех словах жила,

Такая гордость, ненависть такая,

Что до кости фашистов обожгла,

Невольно трепетать их заставляя.

 

«Мы — русские!» Как видно, этих слов

Они постигли точное значенье.

Захватчиков седьмое поколенье,

Они от русских бегали штыков:

Знакомы им и Новгород и Псков,

Запомнилось им озеро Чудское,

И Подмосковья жесткие снега,

И Сталинград, и Курская дуга.

Они в чертах Матросова и Зои

Черты России стали различать.

И опыт им подсказывал опять,

Что не сломить характер тот железный,

Что будут уговоры бесполезны,

Что пытками не победить таких…

Поэтому убили семерых.

 

4

Они убили русских семерых,

Аварца лишь оставили в живых.

 

Вокруг лежат убитые друзья, —

Их кровь, еще горячая, струится, —

А он стоит, как раненая птица,

И крыльями пошевелить нельзя.

 

На смерть товарищей глядит без страха

Танкист, земляк мой, горец из Ахваха,

Глядит на них, завидует он им,

Он рядом с ними хочет лечь восьмым.

В его душе тревога и обида:

«Зачем я жив? Настал ведь мой черед!»

 

Враги не знают Магомед-Загида,

Им неизвестен горский мой народ,

Они лукавят: «Русские убиты,

А ты — чужой им, ты совсем другой,

К погибели ненужной не спеши ты».

 

…Земляк, всегда гордились мы тобой,

И знаю: в это страшное мгновенье

Ты горцев вспоминал, свое селенье,

И реку, что несется между скал,

Ты именем аварским называл.

 

Но как в твоей душе заныла рана,

Всех ран твоих острей, товарищ мой.

Когда тебе, джигиту Дагестана,

Сказали, будто русским ты чужой!

Ты поднял черные свои ресницы, —

Нет, не слеза блеснула, а гроза!

Сначала плюнул ты врагам в глаза,

Потом сказал им, гордый, смуглолицый:

 

«Я — русский, я — советский человек,

С убитыми сроднился я навек.

Мы — братья, дети мы одной страны,

Солдаты родины, ее сыны».

Так он сказал тогда, на грани смерти,

Так он сказал врагам, и вы поверьте,

Что ради рифмы к тем словам его

Я не посмел прибавить ничего.

 

Так он сказал, и выстрелы раздались, —

Как русского, враги его боялись, —

И с выжженною на груди звездой

Упал на землю горец молодой.

 

5

Они теперь лежат в одной могиле.

Их, восьмерых, захватчики убили,

Убили, не узнав их имена,

Те имена, что свято чтит страна,

Что вывела на мраморе она,

Что матери дают новорожденным,

Что стали песней.

Эта песнь жива,

Она близка аулам отдаленным,

Ее поет Ахвах, поет Москва.

Мы восьмерых танкистов не забыли,

Цветы не увядают на могиле,

Могила эта далеко видна.

 

Но те, чья цель, чье ремесло — война,

Те позабыли эти имена.

 

Они забыли, что живут на свете

Лишь потому, что, жертвуя собой,

Вступили в правый бой танкисты эти,

Земля моя вступила в правый бой.

Они забыли ужас лихолетий

(Они-то ведь скрывались позади!),

Они забыли, эти бомбоделы,

О воинах, свершивших подвиг смелый,

О звездах, выжженных на их груди,

Они забыли стойкость Сталинграда,

Они забыли, кто вступил в Берлин,

Они забыли, что погиб от яда

Их выкормыш — фашистский властелин.

Они забыли о народной силе,

Они забыли нюренбергский суд.

Они нарочно обо всем забыли,

Но от суда их бомбы не спасут.

Со всех сторон видна моя страна,

Чьим солнцем вся земля озарена.

 

Повсюду это солнце видят люди,

Повсюду людям от него светло.

Решетки банков и стволы орудий

Слабее, чем его лучей тепло.

Оно пожарища войны сильнее.

Оно сияет детям, матерям.

Есть «Молодая гвардия» в Корее,

Сражается Матросов за Вьетнам!

 

О дружбе человек не забывает,

Народы не забыли ничего, —

Поэтому-то Сашей называет

Гречанка мальчугана своего,

Француженка зовет своей сестрою

Ту мать, что миру подарила Зою.

Недаром в европейских городах

Есть площадь русской славы — Сталинграда,

И есть на сельском кладбище ограда —

Хранит земля бойцов советских прах.

 

* * *

В ущельях тесных, рядом с облаками,

Давно живет мой маленький народ.

Он вырос вместе с горными орлами,

Сохою землю он пахал веками,

И пусть не видел от нее щедрот —

За эту землю бился он с врагами.

Захватчикам проклятье до сих пор

Звучит в сказаньях наших древних гор.

 

Народ мой к русским обратил свой взор,

Россией были спасены аварцы.

Пословицу сложили наши старцы,

И подтвердить ее весь мир готов:

«России люди — правильные люди».

 

Проверили мы точность этих слов

В дни радостей, сражений и трудов.

Мы никогда, вовеки не забудем,

Что из России счастье к нам пришло,

Что нас взлелеяло ее тепло.

 

Я буду повторять их неустанно,

Те светлые слова, что произнес,

Смерть презирая, не страшась угроз,

Абдул Манапов, горец Дагестана:

«Мы — братья, дети мы одной страны,

Солдаты родины, ее сыны».

О люди! Не простые те слова:

В них наша правда вечная жива.

Пред смертью их сказал солдат России,

И гордо повторяют их живые.

Р. Гамзатов (Пер. с аварского)

 

Четыреста

Четыре года моросил,

Слезил окно свинец.

И сын у матери спросил:

— Скажи, где мой отец?

 

— Пойди на запад и восток,

Увидишь, дуб стоит.

Спроси осиновый листок,

Что на дубу дрожит.

 

И сын на запад и восток

Послушно пошагал.

Спросил осиновый листок,

Что на дубу дрожал.

 

Но тот осиновый листок

Сильней затрепетал.

— Твой путь далек, твой путь далек,

Чуть слышно прошептал.

 

— Иди куда глаза глядят,

Куда несет порыв.

— Мои глаза давно летят

На Керченский пролив.

 

И подхватил его порыв

До керченских огней.

Упала тень через пролив,

И он пошел по ней.

 

Но прежде, чем на синеву

Опасную шагнуть,

Спросил народную молву:

— Скажи, далек ли путь?

 

— Ты слишком юн, а я стара,

Господь тебя спаси.

В Крыму стоит Сапун-гора,

Ты у нее спроси.

 

Весна ночной миндаль зажгла,

Суля душе звезду,

Девице — страсть и зеркала,

А юноше — судьбу.

 

Полна долина под горой

Слезами и костьми.

Полна долина под горой

Цветами и детьми.

 

Сбирают в чашечках свинец

Рои гремучих пчел.

И крикнул сын: — Где мой отец?

Я зреть его пришел.

 

Гора промолвила в ответ,

От старости кряхтя:

— На полчаса и тридцать лет

Ты опоздал, дитя.

 

Махни направо рукавом,

Коли таишь печаль.

Махни налево рукавом,

Коли себя не жаль.

 

По праву сторону махнул

Он белым рукавом.

Из вышины огонь дохнул

И грянул белый гром.

 

По леву сторону махнул

Он черным рукавом.

Из глубины огонь дохнул

И грянул черный гром.

 

И опоясалась гора

Ногтями — семь цепей.

Дохнуло хриплое «ура»,

Как огнь из-под ногтей.

 

За первой цепью смерть идет

И за второю смерть,

За третьей цепью смерть идет

И за четвертой смерть,

 

За пятой цепью смерть идет

И за шестою смерть,

А за седьмой — отец идет,

Сожжен огнем на треть.

 

Гора бугрится через лик,

Глаза слезит свинец.

Из-под ногтей дымится крик:

— Я здесь, я здесь, отец!

 

Гора промолвила в ответ,

От старости свистя:

— За полчаса и тридцать лет

Ты был не здесь, дитя.

 

Через военное кольцо

Повозка слез прошла,

Но потеряла колесо

У крымского села.

 

Во мгле четыреста солдат

Лежат — лицо в лицо.

И где-то тридцать лет подряд

Блуждает колесо.

 

В одной зажатые горсти

Лежат — ничто и всё.

Объяла вечность их пути,

Как спицы колесо.

 

Не дуб ли на поле сронил

Листок свой золотой,

Сын буйну голову склонил

Над памятной плитой.

 

На эту общую плиту

Сошел беззвездный день.

На эту общую плиту

Сыновья пала тень.

 

И сын простер косую длань,

Подобную лучу.

И сын сказал отцу: — Восстань!

Я зреть тебя хочу...

 

Остановились на лету

Хребты и облака.

И с шумом сдвинула плиту

Отцовская рука.

 

Но сын не слышал ничего,

Стоял как в сумрак день.

Отец нащупал тень его —

Отяжелела тень.

 

В земле раздался гул и стук

Судеб, которых нет.

За тень схватились сотни рук

И выползли на свет.

 

А тот, кто был без рук и ног,

Зубами впился в тень.

Повеял вечный холодок

На синий божий день.

 

Шатало сына взад-вперед,

Он тень свою волок.

— Далек ли путь? — пытал народ.

Он отвечал: — Далек.

 

Он вел четыреста солдат

До милого крыльца.

Он вел четыреста солдат —

И среди них отца.

 

— Ты с чем пришел? — спросила мать.

А он ей говорит:

— Иди хозяина встречать,

Он под окном стоит.

 

И встала верная жена

У тени на краю.

— Кто там? — промолвила она. —

Темно. Не узнаю...

 

— Кто там? — твердит доныне мать.

А сын ей говорит:

— Иди хозяина встречать,

Он под окном стоит...

 

— Россия-мать, Россия-мать, —

Доныне сын твердит, —

Иди хозяина встречать,

Он под окном стоит.

Ю. Кузнецов

 

Песня

Из-за гор, из-за тумана

Песня вольная плыла.

По дороге к Инкерману*

Песня ранена была.

 

Песня кровью обливалась.

Молодой моряк спросил:

«Эх, прожить ещё бы малость,

Пять гранат ещё осталось,

Но добросить нету сил».

 

Песня тише, тише, тише,

Вот уж песня чуть жива.

Но один моряк услышал,

Подхватил её слова.

 

И второй моряк и третий

Подхватили на лету…

Я в Карпатах песню встретил,

Слышал в Граце** песню ту.

 

И, пройдя по дальним странам,

Возвратился в край родной.

По дороге к Инкерману

Песня встретилась со мной.

 

Над могилою безвестной

В караул на вечный срок

Там живая встала песня,

Где творец её полёг.

 

* Инкерман — город в Крыму, ныне входит в состав Балаклавского р-на

Севастополя.

** Грац — город в Австрии.

Б. Серман

 

Отвлекающий десант

Отвлекающий десант —

Двадцать девять краснофлотцев.

Отвлекающий десант...

Скоро, скоро кровь прольется!

 

Отвлекающий десант

С хрупкой маленькой подлодки.

Наливает лейтенант

По сто грамм казенной водки.

 

И ясна, понятна цель,

Невозможное — возможно:

Взять поселок Коктебель

И держаться — сколько можно.

 

Налететь, напасть, отвлечь —

Без подмоги, в непогоду.

И навеки в землю лечь.

В эту землю, в эту воду.

 

Отвлекающий десант.

Есть такой в морском уставе.

Отвлекающий десант —

Верный путь к посмертной славе.

 

...Болью полнится душа

На краю волны и суши;

Двадцать девять ППШ

Против сотни вражьих пушек!..

 

После всех побед и бед

Их припомнят и прославят.

Через тридцать долгих лет

Здесь им памятник поставят.

 

На воде растаял след...

Двадцать девять краснофлотцев!..

Через тридцать долгих лет

Лишь один сюда вернется.

 

Лишь один остался жив.

Плакал горькими слезами,

Две гвоздики положив

На холодный серый камень.

А. Жигулин

 

* * *

Сквозь солнце — ливень. На дороге

Прибита каменная пыль.

Лиловы голых гор отроги.

Полынный воздух влажен. Штиль.

 

А мне все слышится смолистый

Тротила горький перегар.

...Морской десант идет на приступ

К феодосийским берегам.

 

Сплошной огонь гудит по склону.

Над взморьем чайки не парят.

Пять суток держит оборону

Прижатый к берегу отряд.

 

Матрос последний к автомату

Последний вкладывает диск.

...Лишь время начертало дату

На безымянный обелиск.

М. Дудин

 

Отвлекающие десанты: Поэма

 

Урок поколений войны до конца не разгадан,

забытые вспышки на мой набегают экран.

А сколько их, лет этой ленты, осталось за кадром,

в масштабе двухверстки, который мне памятью дан!

 

1

Ребята смотрят ленту про войну,

для них переоткрытую страну.

Актер хорош, и лирика своя...

Но не о том, что мог бы вспомнить я.

 

Как в комментарий, в память загляну.

Неужто я ношу в себе войну

какую-то еще? Да нет, она.

По всем статьям та самая война.

 

Не собираюсь править, как доцент,

ни чей-то бой, ни почерк, ни акцент.

Смерть и война — что ночью колея:

для всех одна, и каждому своя.

 

Своим десантом в ледяных волнах.

Своей гранатой в четырех шагах.

Ты жив, но твой осколок — он в тебе,

невынутый, застрял в твоей судьбе.

 

Учитель, сторож, инвалид, поэт

его в себе таскают столько лет.

Где он засел, то знают лишь друзья.

Была война. У каждого своя.

 

2

Еще клубясь передо мною,

вся жизнь, из пепла и огня,

не стала прошлым за спиною,

не просквозила сквозь меня.

С плаката списан под копирку,

Спешил — не знал, что путь далек, —

нес на затылке бескозырку,

как будто лавровый венок.

 

Чем меньше знаешь, крепче спишь.

Виват расклешенным штанинам!

От солнца бронзовый крепыш,

я был счастливым гражданином.

 

Страх жизни, смертная закалка —

еще не знал я ничего.

Весны мне предвоенной жалко

и Севастополя того.

 

3

От пристани, сквозь пыль прибоя

вдруг различить отрадно мне

мое училище морское

на Корабельной стороне.

 

«Береговая оборона...»

Мы были береговики,

но форма — флотского фасона,

а значит, тоже моряки.

 

Сияют бляхи лунным блеском,

мы с другом, Толей Пламеневским,

на увольнении вдвоем.

Частят сердца.

Свиданья ждем.

 

Девятиклассниц, двух подруг,

двух платьев ситцевых в горошек,

носочков белых, босоножек,

почти товарищеских рук.

 

Воскресная кипела буря

тельняшек, гюйсов, якорей,

по морю бурному Примбуля

среди опаснейших приманок

(нашивок, с крабом капитанок)

пройти старались побыстрей.

 

Подруги были однолюбки,

при нас голосовали за

их неподведенные губки,

и полудетские поступки,

и полувзрослые глаза.

 

Судьба страстей в курсантском мире!

В кино билетов не достать,

невест мороженым кормили,

и сидром яблочным поили,

и подымались провожать, —

все вверх по улочкам, на гору,

в места слободкинские те,

где уркагану или вору

не попадайся в темноте.

 

Осталось памятным свиданье.

Стоят, дорогу заслоня,

три папироски, три огня,

три винно-водочных дыханья,

и в школьниц наших — матерня.

Мы, сняв ремни, сечем с размаху,

девчонки спрятались, визжа.

Силен свинец, подлитый в бляху,

и против финского ножа.

 

Простились у фонтанных струй.

От пережитого волненья

подарен первый поцелуй...

«До следующего

увольненья!»

 

4

Но увольнений больше не было,

а был июнь, двадцать второе.

Прожектора сжигали небо,

привычно звездное, ночное.

На шум моторов низкий, длинный,

разрывы пыхали зенитные,

парашютировали мины,

снижались на воду магнитные.

Нас назначали в караул

в штаб флота, под скалою таврской,

где никакой не слышен гул,

где ходит адмирал Октябрьский.

Как прежде, слушали уроки,

был кубрик мытый-перемытый,

расхватывали по тревоге

винтовочки из пирамиды.

Ух! Мина подлая всплыла

и днище броневое выжгла...

Ну что ж, война?

Пускай война,

раз по-хорошему не вышло.

Сперва и не было волнения

от этой световой напасти:

мы — под началом,

мы — военные,

и мы — в расположеньи части.

 

5

Враг мнился в форме корабля,

с земли мы в дальномер смотрели,

а получается — земля

грозит захватом батареи...

 

С учебой — всё.

Кругом бои.

В фонд обороны мы сложили

цепочки, кольца и рубли,

и облигации свои —

все в общем ценности, что были.

 

Нас погрузили на баржу,

мрак обнял черною шинелькой,

и я винтовочку держу,

и держит Толя Пламеневский.

Мы с Толей, другом дорогим,

перед судьбиной неминучей

из подражания другим

приобнимаемся на случай,

когда с баржи

на сто дорожек

нас разбросает невзначай...

 

«О где ты, платьице в горошек,

девятиклассница, прощай!»

 

6

Про то же вполголоса Толя сказал

Пламеневский,

и кончено дело.

И с этой печальной поры

мы думаем порознь,

что нам переброситься не с кем

словцом про любовь

и девчонок с той самой горы.

Все станет на карту в неведомой миру войне.

Который стратег и какая вещунья Кассандра

могли нагадать

перепутья угрюмые — мне,

а другу — купель, штормовое крещенье

десанта?

Отсюда

десанту

притихнувший стих посвящен,

геройская тема отыщет созвучия снова.

Отныне с поэмой расставшийся я — это он,

курсант Пламеневский.

Ему и поручено слово.

 

7

Контужен в первом же бою,

лежал я в поле беспробудно,

и плоть обмякшую мою,

пульс уловив, снесли на судно.

Очнулся в море. Тусклый трюм

дышал густой застойной кровью.

Нет шутников. Лишь качки шум,

стон подавляем, взгляд угрюм,

еще не время острословью —

начало самое войны,

раздумий тягостных некстати.

С полгода повоюй они,

стоял бы треп, как в медсанбате.

Еще грядущее темно,

единственное в мир окно —

иллюминатор возле койки —

бурлит воронками, как дно

стакана в чебуречной мойке.

 

Тащусь на палубу, герой,

с ног сбитый дальнобойной пушкой.

Нет и царапины одной,

вот только рой...

Пчелиный рой

засел жужжать под черепушкой.

 

Зеленой гривой Посейдона

играет зыбь, волна к волне.

Как далеко теперь от дома

на Корабельной стороне!

 

Наш капитан берет мористей,

подале от родной земли.

Там не плакатные фашисты

колючкой берег оплели.

 

Гляди-ка, чтобы с тучей рядом

не оказались «мессера»

и по стальной обшивке градом

не сыпанули, как с утра,

когда мы одного — снарядом:

Гляди, чтоб мина рылом свинским

с волной не угодила в борт, —

опять ты сделался Аксинским,

всегда гостеприимный Понт! *

 

*Понт Аксинский (Море Негостеприимное) —

давнее, времен аргонавтов, название Черного моря.

 

Что ж, слава богу, я здоров,

как эта ручка на штурвале,

как эти шлюпочные тали,

как рыцарь будущих веков

из хромоникелевой стали,

который неуничтожим

и попаданием прямым

(хоть пчелы все еще жужжали)...

 

Студент-литфаковец во мне

сидит и не дает покоя

(в тридцать девятом, по весне,

вдруг ощутил он жажду боя,

ушел в училище морское

на Корабельной стороне).

Лишь неизвестность не терплю

 

я, Пламеневский Анатолий,

и, может, лишнее мелю

перед неведомой мне долей...

Так пожелайте кораблю!

 

8

Бой, как Смерть, противопоставлен Жизни.

Для своей страды он старается выбрать

(когда есть выбор)

что-нибудь самое неподходящее:

из погодных условий выгадывает непогоду,

из времени суток — вторую половину ночи,

из календаря настроений — какой-нибудь

славный праздник.

Местом действия непременно назначит болото

Или хорошо заминированное поле,

или полноводную реку,

каждый метр которой пристрелян.

Потому что все это, вместе взятое, называется

элементом внезапности.

И еще потому, что бой, как Смерть,

противопоставлен Жизни.

«Но ведь бой — правый бой — он один лишь

спаситель Жизни!

Диалектика», — думал я, повторяя слова

своего севастопольского комиссара.

 

Я думал над смыслом боя.

Он нам предстоял неравный.

Числом неравный, опытом и оружием,

Преимуществом берега перед морем,

и чем еще — я не знаю,

но мы дадим его, как положено

(«Севастополь — сражается!»).

 

Который день штормяга

кладет волну к волне.

Война.

Приказ.

Присяга.

И автомат на мне.

Студент, не будь других умней,

Стратегию отдай начальству.

Стать частью целого сумей,

его пожертвованной частью.

 

9

Отвлекающие десанты,

военкоровская строка

про геройский рывок азартный

безымянного моряка!

Завьюжило, как на полюсе,

в тревожном Новороссийске,

Где главный десант готовился,

тот, Керченско-Феодосийский.

Я вызвался — в отвлекающий...

В свой завтрашний бой неравный,

от сердца не отлегающий

еще предстоящей раной.

Еще неизвестной долей —

пробиться или упасть,

еще ты живой, Анатолий,

зачисленный в славную часть:

«32 человека, Коктебельский десант».

 

Отвлекающие десанты,

поднимающие моряка

на геройский рывок азартный

и — последний наверняка...

«Наверняка?»

Но есть в людской природе,

В отдельном человеке и в народе

свет,

что не знает формул тупика.

В его свеченьи нет понятий вроде

«рок», «безысходность», «смерть наверняка»...

Он держит жизнь

на внутренней свободе.

 

При нем всегда есть несколько десятых

процента —

свою долю одолеть,

не сгинуть в отвлекающих десантах,

под пулями расстрела уцелеть,

бежать от муки лагерного плена,

ночь превозмочь из предпоследних сил,

с тем светляком за пазухой нетленным,

что стольким жизням все-таки светил.

Но это — после, Анатолий, после.

Еще ты с болью многих незнаком,

ребята молодые дышат возле,

и светит вера

синим светляком.

 

10

Где амфоры Коринфа

да камбалы одне,

таится субмарина

на коктебельском дне.

Заряжена лишь нами,

и высадки мы ждем.

А сверху семибалльный

погуливает шторм.

 

В кромешном нигрозине,

где землю занял враг,

всплыть надо субмарине,

нас выпустить во мрак.

 

...Шагнул из теплой рубки

в морозную купель.

Сцарапываю руки

о колкую капель.

Не видно Кара-Дага,

его огромных скал.

Держись, моя отвага,

идет Девятый вал!

Набросился штормяга,

кладет волну к волне.

Война.

Приказ.

Присяга.

Гранаты на ремне.

 

Как мертвый, вот он, берег.

Прикидываем курс.

Там гитлеровец Эрих,

на пряжке — «Готт мит унс».

Он страждет отоспаться,

от рождества он пьет.

Шинель на мне, как панцирь,

в который молот бьет.

Десантника стихия,

оступишься — пропал...

И шлюпки надувные

понес Девятый вал!

 

11

Ворочало море фортуны моей колесо,

Держало судьбу на резиновой шлюпочной

кромке.

Взлетела ракета, ударил прожектор в лицо...

Мы освещены, как статисты в ночной

киносъемке!

 

Я так понимаю дорогу недолгую ту

из круга земного к бездонным и гибельным

безднам,

что, в волны бросаясь, мы переступали черту

меж прожитым светлым

и темным путем неизвестным.

Заклятие мраком, крещенье водой и огнем...

Я все-таки выплыл и вытащил скарб свой

железный.

И странное дело: пока грохотало кругом,

какие-то мирные мелочи краешком лезли.

 

Здесь должен быть домик. Художник в нем

жил и поэт.

В кольце автоматной, ракетной и пушечной

бури

он так беззащитен, душой источаемый свет,

маячный фонарик искусства и литературы!

 

Но с этим не время. Весь, кажется, пляж

подожжен.

горячка неравного боя дошла до предела.

Я чувствую, Эрих уже крутанул телефон,

«Десант!» — завопил он. И, значит, мы

сделали дело.

 

Обоймы пусты. Под рукой не нашарю гранат.

Лежу безоружный...

Не стало вдруг слышно ребят.

«Бежать к Кара-Дагу!

В камнях затеряться, уйти!»

Карабкаюсь, прячусь, мечусь, спотыкаюсь

в пути.

 

Остылые скалы молчат от начала времен,

в одежном рассоле трясет меня дрожь и

колотит.

Сижу, обмерзаю.

Но спас меня мой медальон —

возможный свидетель

моей неопознанной плоти.

 

12

Тот медальон, простая трубка

пластмассовая, в ней — листок,

его найдут на шее трупа,

чтоб старшина оформить смог

не просто «без вести пропавшим»,

а точно: «смертью храбрых павшим...»

 

Я в медальон свой неминучий

три спички фосфорных вложил

и липкой смолкой залепил.

«Пусть, — думал я, — на всякий случай».

И этот случай наступил!

 

Огонь от спички дорогой

пошел по иглам можжевёловым,

трещит костерчик мировой,

отогревает полуголого,

пар заструился над шинелью,

огонь уже лизнул скалу,

я все сгребаю можжевельник,

вершинки тесаком ломлю, —

пускай подумают, что ожил

вулкан потухший Кара-Даг.

 

Вдруг с моря, вижу, вспышки тоже,

загрохотало: «Трахх! Тах! Тах!»

Я так и ахнул. С кораблей

бьют пушки главного калибра!

Нет, не по мне...

Берут левей...

Таки не зря братва погибла,

шла в бой один на пятьдесят,

и корабли штурмуют славно —

пошел высаживаться

главный

на Феодосию десант!

 

Костер затоптан, жар сметен,

скалу он разогрел до жженья,

я под шинель полез блаженно,

и враз меня сморило в сон.

...Очнулся будто бы толчком.

Стоит в моей берлоге скальной

гражданский тип и зубы скалит,

два автоматчика при нем.

«Комм, шнелль!»*

Попался. Значит, плен.

Вот где догнал он, твой осколок.

Ты понесешь его взамен

свинца.

И путь твой будет долог.

*«Иди, скорей!» (нем.)

 

13

Четыре года взорванной планеты,

ее тупых осколков долгий след,

смерть ради жизни...

Эту ленту лет

не прокрутить эпохам целым, нет.

В живых и мертвых, там ее приметы.

Окопы первых дней в тылу врага,

ты окружен, как слепотой пожара.

И не на запад смотрят бруствера —

никто не знал, откуда ждать удара.

 

Летели щепки так, что на судьбу

роптать не думал, даже пропадая.

Дуб молодой переходил в щепу,

добро еще, что сторона лесная.

 

Свои, случалось, брали на прицел

ночной окоп — луна слепит, как фара!

Защитник тот, коли остался цел,

и в мирных снах все ожидал удара.

 

Жизнь фронтовая... Простывал раз сто,

шел на огонь и в воду по приказу,

глотал, казалось, всякую заразу.

 

Конечно, если ранят или что,

а просто так не заболел ни разу.

 

14

...И снова — автор, после всех разлук,

с докладом про свою судьбу-науку.

Был мир, был труд, был Толя, давний друг,

и страсть была — прислушиваться к звуку.

Ну, скажем, «чуждый чарам черный челн»,

на «ч», на «о». А рифма будет «волн».

 

Так можно жизнь пустить на пустяки,

Не разобраться в собственной досаде.

Есть горький сок пустырника — стихи,

а завлекает сладость клейкой пади.

 

Пижонский дар, мощнейшее письмо,

все сравнивать со всем — его примета.

Я пробовал (тут просится само)

десантам уподобить риск поэта.

 

Он тоже, мол, дает мещанству бой,

и тоже, как бы ни было досадно,

готов строкой пожертвовать любой —

прошли бы силы главного десанта.

 

А между тем достаточно вполне

бить прямотой в оконные проемы.

Что выглядит искусством на войне,

в искусстве — недостойные приемы.

 

Роняет нас двусмысленности жест,

пусть карандаш до грифеля искусан —

всегда искусство требовало жертв,

чтоб человек не жертвовал искусством.

 

Итак, да будет нашей прямота

характера, строки и взглядов тоже.

Уж если эта — не для нас черта,

тогда узнать позвольте:

для кого же?

 

15

Повешен фельдмаршал рейхстага,

строчат мемуары, кто выжил,

а скромный сотрудник гестапо

на пенсию щедрую вышел.

 

Он вышел на волю, он ходит

по тихой просторной квартире.

В нем прежняя практика бродит,

опасная в нынешнем мире.

 

Аквариумы накупает,

занятие для старикана,

и рыбу туда напускает,

все крупных — леща и сазана.

 

В нем прежняя практика бродит,

ненужная в нынешнем мире.

Старик шерудит, колобродит,

не спится.

Встает он в четыре

и рыбу хватает за жабры,

и шмякает о подоконник...

 

О, белый зрачок этот жадный,

упившийся кровью агоний!

И только убив, затихает,

как будто нюхнул хлороформа.

И белый зрачок затухает...

Две жизни, обычная норма.

 

За стеклами сеется дождик,

зонты расцвели над толпой.

Окно, ему кажется, тоже —

аквариум. Только людской.

 

Старик своего не избудет,

допросов при помощи дыбы.

Вздыхает: «Ах, если бы люди

забыли!

Молчали, как рыбы!»

 

16

Что жгло, что кололось,

на мельницах перемололось,

пополнили годы палитру надежд и примет.

А память, очнувшись, свой слушает внутренний

голос, —

в ней держится давний, событьями вдавленный след.

 

Урок поколений войны до конца не разгадан,

забытые вспышки на мой набегают экран.

А сколько их, лет этой ленты,

осталось за кадром,

в масштабе двухверстки, который мне памятью дан.

Судакский был малый десант, а еще Новосветский...

Кто в горы прорвался, по тем обелиски скорбят.

В лесах, на яйле — обелиски, как белые свечки,

где был партизанский,

прошел пионеров отряд.

 

Для них далеки мы, красивы, как древние греки!

В иные миры современное смотрит окно.

Тех окон этажность — и в городе, и в человеке,

а что-то строительным мусором занесено.

 

Что век изменился, открытья в том нет никакого,

меняясь со всеми, в сужденьях не будь суетлив.

Мы с Толей идем по восточному берегу снова...

Как пахнет ванилью

пыльца этих юных олив!

 

Вминают боками горячий песок в Коктебеле

отличные парни в усах, бакенбардах и без.

А в Доме поэта сияют его акварели

холмов киммерийских, заливов и этих небес.

 

Не будем искать поученья в любом разговоре,

я просто представил сегодняшним солнечным днем,

какое тут было студеное мертвое море,

и юность какая тонула под пулями в нем.

Н. Тарасенко

 

Десантники

Вечная слава героям, 25-ти морякам ЧФ, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины 28 декабря 1941 г.

Надпись на памятнике на берегу моря в Планерском

 

Бушует море Черное,

Справляя Новый год

Громада волн упорная

О крымский берег бьет.

 

Гора гранитно-твердая

Дрожит, потрясена,

И даже бухта Мертвая

В такую ночь страшна.

 

До памятника плещется

Студеных волн раскат...

В такую ночь мерещится

Десантников отряд.

 

Все почему-то кажется

(На бухту посмотри!),

Как в сказке, вдруг покажутся

Из волн богатыри.

 

Шторм завывает бешено,

Гремит, ревет прибой.

Гранатами обвешаны,

Идут в последний бой.

 

От брызг обледенелые

Бушлаты — как броня,

А молодые, смелые

Сердца полны огня.

 

На бой непобедимые

Идут с морского дна...

Товарищи, родимые,

Скажите имена!

 

Корабль родной покинули

Вы ночью в шторм такой,

Но имена все сгинули

Под пеною морской.

 

Пусть золотом запишутся...

Один рукой махнул,

Да разве крик услышится

Сквозь этот страшный гул!

 

Блеснули автоматами.

Услышали иль нет?

Под гребнями косматыми

Изгладился их след...

 

Прошли герои-смертники,

Десантников отряд.

О них цветы бессмертники

Веночком шелестят.

 

Да пуще разыграется

Декабрьская волна,

Как будто бы старается

Открыть их имена.

М. Зенкевич

 

Феодосийский десант 1941 год

Декабрь принёс суровые морозы.

Шли корабли сквозь шторм во мгле ночной.

Суровый ветер выбивает слёзы.

И есть приказ: из моря — сразу в бой.

 

Свирепый ветер и огонь кинжальный —

Всё надо выдержать и одолеть врага.

Кипит на море шторм кроваво-балльный,

И пулемётами встречают берега.

 

Но одолели, отдавая силы

И жизни не щадя. Нам не забыть,

Что многие не знали слова «милый»

И просто не успели полюбить.

 

Но показали мужество, и братство,

И честь, и верность клятве до конца.

Мы не забудем подвиг их солдатский,

И тот декабрь мы сохраним в сердцах.

 

Есть имена, что в нашу жизнь навек

Вошли святыней. И она не меркнет.

Становится бессмертным человек.

Людская память неподвластна смерти.

Г. Яковлева

 

Морская пехота

(12 мая 1944 г. Освобождение Крыма — Керчь — Севастополь. Эпизод Великой Отечественной войны.)

 

Твёрдый шаг по мостовой,

Грудь с душою — нараспашку,

«Краб» с советскою звездой

Украшал его фуражку…

 

— Что я помню о войне?

Братство было фронтовое.

Наша рота нынче где?

Помяни в стихах героев...

 

* * *

На бескрайних рубежах

Злой судьбы свели дорожки,

Крым — на мили и в верстах —

Под обстрелами с бомбёжкой.

 

Сколько прожито тех дней...

Эшелон... Передовая...

Хоронил своих друзей,

Пуля-дура — не шальная.

 

Есть тельняшка, брюки-клёш,

Мы пехота с якорями.

А какой с морпеха спрос?

Гада выверни с корнями.

 

Путь известен, он один —

Далеко, но надо топать —

На Германию, в Берлин

Через Керчь и Севастополь.

 

Бухта, строем — в корабли,

Море с волнами прибоя...

Зацепись за край земли,

По цепочке крики: К бою!

 

С борта, в полной темноте,

Разрывая тишь немую,

На плацдарм и — по воде,

Занимаем круговую…

 

В зубы — ленту! Вплавь и вброд,

«Вал девятый» — из бушлатов,

В полный рост, броском — вперёд.

 

Поднатужились, ребята!

Поднимайся, жми, боец,

Но заминка — дело встало:

Придавил к земле свинец.

 

Выручали, братец, скалы.

Не жалей, прибавь огня!

Прикрывали пулемёты...

Пушки, надолбы, броня,

 

Да ещё — в приварок — доты.

«Поливают», словно дождь…

Бьют наводкою прямою,

Всюду кровь, по телу дрожь,

«Трёхэтажным» нечисть «крою».

 

Вновь «берём на абордаж»,

Прорываемся в окопы.

Раз моряк поймал кураж,

Не сбегут до Перекопа.

 

Остановит кто десант,

Эту силищу с напором?

Бескозырки — грозный факт —

Трупов с ранеными — горы.

 

Страшной, дикою ценой

Штурмовые батальоны

Оплатили «дань» собой.

Кто ж считал на нас патроны?

 

Не бывает сто смертей —

Немец драпал врассыпную.

Ох, полундра... Бей чертей!

Фрицев гнали в штыковую.

 

Прихватил — аж, дух свело —

Немчура вцепился в глотку.

Придушил, пустил на дно,

К праотцам кормить селёдку.

 

Зверь-фашист тикал не зря —

Без пощады, люто били,

Нас боялись, как огня,

«Чёрной смертью» окрестили.

В плен не брали никого,

 

Не испытывал к ним жалость.

В рукопашной не легко,

Полегло бойцов немало.

Схоронили... В горле — ком...

 

Сном забылся на привале,

Не женатый… Детский дом,

Засыпая, вспоминаю.

Думал я тогда в ночи:

На забвение — нету права.

Вечно помнить... Помолчим...

И живым и мёртвым — слава.

Е. Кутышев

 

Возложение венков

Повеет войною

От мирно сверкающих вод,

И над глубиною

Машины застопорят ход.

 

У Крыма под боком

Здесь гибли в волнах моряки.

В молчанье глубоком

За борт опускают венки.

 

В лучах этих летних

Венки принимает волна.

Мерцают на лентах

Былых кораблей имена.

 

...Вот так же крепчала

Волна четверть века назад.

Вот так же качала

Она бескозырки ребят.

К. Ваншенкин

 

У памятника

Коктебель в декабре.

Нет туристов, нет гидов,

Нету дам, на жаре

Разомлевших от видов.

И закрыты ларьки,

И на складе буйки,

Только волны идут,

Как на приступ полки.

 

Коктебель в декабре.

Только снега мельканье,

Только трое десантников,

Вросшие в камень.

Только три моряка

Обреченно и гордо

Смотрят в страшный декабрь

Сорок первого года.

Ю. Друнина

 

Рядовой

«…Был старшиной, но в керченском

бою расчёт накрыло обломками

дома. Откопали. Какие уж тут

документы? В госпитале сказал:

“Пишите — рядовой”».

 

Поздней щедрее награждали,

Кто шёл и первым, и вторым.

А у него лишь две медали —

За землю Малую и Крым.

 

Не говорил в Керчи́, а в Ке́рчи.

Он пушки пёр через пролив.

Он говорил: «Дрались как черти!»

Он сам там кровушку пролил.

 

Как Бога, вспоминал комбата,

С которым на́ берег ступал.

И Балку Смерти помнил свято,

Комбат где замертво упал.

 

Он говорил: «Ещё поеду

Туда, где сквозь огонь и дым

Вы тоже делали Победу,

Удя тот самый «Крым и рым».

 

Поехал бы. Да вот осколки,

Что тридцать с лишним лет хранил,

Прорвали к сердцу путь недолгий.

И я его похоронил.

 

Теперь смотрю на две медали

Из самых-самых боевых.

А больше не было. Не дали,

Поскольку и не чли в живых.

 

Поскольку только и спросили,

Когда несли с передовой:

— Вы старшина?

— Нет… Для России

Я самый-самый рядовой.

 

В бою, где не до личных судеб,

Нет ни комбатов, ни старшин.

Одна Россия! Есть и будет!

Отец мой правильно решил.

В. Самойлов

 

Баллада о песне

Лису Я.С., участнику военной переправы

через Керченский пролив летом 1942 года

 

Неторопливо Керченский пролив

Паромы грузовые рассекают.

Пролив красив, он бархатно-красив,

Огни и звёзды мирно отражает.

 

И никому: ни мне, и ни жене,

Ни этому курносому радисту,

Что крутит вальсы в знойной тишине,

Иной залив нам даже не приснится.

 

И только он — суровый Митридат*,

Что поднял факел негасимой славы,

Он помнит ад, неумолимый ад

Расхлёстанной военной переправы.

 

И помнит песню — нет, не этот вальс,

Где грусти очарованной наплывы,

Где утомлённость захмелевших глаз.

Он помнит песню с удалым мотивом.

 

«Эх, Андрюша, нам ли быть в печали?..» —

Над морем пел охрипший патефон,

А волны плот отчаянно качали,

И взрывы дыбились со всех сторон.

 

И пулемёты грохотали глухо,

Как по булыжнику телеги колесо.

«Эх, Андрюша…» — ловило чьё-то ухо

В последний раз, и замирало всё.

 

И только плот, где патефон горластый

Не умолкал, как заколдован был,

Хлестал свинец, и ухали фугасы,

Но плот под песней невредимым плыл.

 

Не веря в смерть, да и в спасенье тоже,

Поверил кто-то в песню до конца,

И дальний берег, дальний, невозможный,

Казалось, сам приблизился к бойцам.

 

И потому, пролив пересекая,

Я говорю над мирною волной,

Что если нам шагнуть случится в бой

И не найдётся песни под рукой,

Я сам сложу: я силу песни знаю!

 

* Гора в Крыму, в черте г. Керчь. Мемориал воинской славы и памяти павших в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

М. Суворов

 

Красные сосны

Гром прогремел.

Дождь прольется вот-вот

Ливнем весенним и грозным,

Где подпирают седой небосвод

Крымские красные сосны.

К морю с Ай-Петри

Катится гром,

Тучи трясет дождевые,

И разыгрался на море шторм —

Волны встают, словно взрывы.

 

Гром прогремел

Канонадой в горах,

Эхо в ущельях смолкло.

И шевельнулись

В красных стволах

Вражеских мин осколки.

Слышите?

Там, где гнездятся орлы,

Гром прогремел, а не выстрел,

И закачались сосен стволы —

Красные обелиски.

М. Казаков

 

Обелиски

Стоят обелиски.

Их много на крымской земле —

И мраморных, и деревянных,

Высоких и низких,

Среди синевы

И в седой взбаламученной мгле,

Суровая память —

Бессонно стоят обелиски.

Здесь кровью народа

Земля пропиталась насквозь,

Здесь чей-то отец

Или брат

Или друг самый близкий.

И сколько бы лет

С того времени не пронеслось,

По — прежнему

Скорбь нашу в небо

Несут обелиски.

И море вздыхает,

И мирные дышат поля,

Пастух своё стадо

К лугам прогоняет альпийским,

И штурман, сверяя

Рассчитанный курс корабля,

В прицел пеленгатора

Ловит звезду обелиска.

И нету насущнее

Нынешних наших забот:

Пусть каждое славное имя

Затеплится в списке!

О том, как героем

Становится целый народ,

Безмолвным своим языком

Говорят обелиски.

Н. Новиков

 

* * *

Даже птиц веселых голоса

Можно обвинить сейчас в крамоле.

Разве здесь не видят небеса,

Что мемориальным стало море?

 

Над Аллеей славы самолет

Чуть помедлит в утреннем полете,

Или, салютуя, проплывет

Флажное полотнище на гроте.

 

К колоннаде старых тополей

Море подступает близко-близко,

И огни плывущих кораблей

Задевают грани обелиска.

 

А вокруг с оружием в руках

Пионеры застывают немо.

И гранит, купаясь в облаках,

держит отвоеванное небо.

В. Бершадский

 

И всё-таки…

И всё-таки…

И всё-таки хотя бы раз…

И всё-таки хотя бы раз один я должен не в стихах,

а въявь побывать на твоём месте, отец, — тобой,

там, где началась самая страшная полоса твоей жизни.

И вот я иду по весенней крымской степи.

Нет, это я сейчас иду, а тогда, тогда я ползу, уползаю под пулями,

под артобстрелом, завершаю бегством вместе с друзьями моими такой

прекрасный и такой талантливый керченский десант сорок первого —

сорок второго.

…Мы врываемся в Крым под Новый год, на немецкий сочельник.

Они нас не ждут, гуляют своё Рождество. Мы вышибаем их из домов,

из уютных землянок и блиндажей, мы гоним их окрылённым бешеным

натиском до середины полуострова, за Старый Крым, за древние

хазарские валы.

Мы в первый раз — впервые! — видим, что немца можно гнать, мы видим,

как бегут от нас враги, фашисты бегут, от которых мы полгода уходили

вглубь страны. Мы, значит, можем побеждать!

О, хмель победы первой, смешанный с древней влагой виноградной

из замшелых бочек в бывших имениях… Как мы тогда хмелели, как мы

поверили: ещё немного — и мы рванём на Севастополь, и всю захваченную

землю России, Украины, Беларуси вернём — и к осени в Берлине будем!

О, хмель победы первой, каким ты горьким похмельем обернулся!..

Не закрепились мы, не удержались. «Не надо танков, не надо поддержки

с воздуха — голыми руками удержим Крым!» — так бериевский палач

Мехлис докладывал Верховному.

И немцы нас весной опять погнали — и к берегу прижали.

…Задыхаюсь в дурмане цветущей земли у села Владиславка. Сыплются

на меня комья почвы вперемешку с юной листвой серебристых тополей.

Чабрец и череда своим дыханием выжигают глаза. И раскалился ствол

трофейного автомата, и нет к нему уже патронов. И нас осталось меньше

взвода от полка.

Мы окунаемся в запах йода и соли, выползаем по зарослям лозняка

и краснотала на низкий керченский берег. Сколачиваем плот из

обломков рыбачьих барок, ставим на него пулемёт, кладём раненых

(а кто из нас не ранен?) и в предрассветном сумраке плывём

к Новороссийску…

А там уже готовит встречу Мехлис: по воде пролива носятся под его

водительством катера и пулемётным градом осыпают нас. И слышится

лающий крик верного бериевского любимца:

— По дезертирам — огонь!

И он — лежит сейчас в стене Кремлёвской!..

А мои товарищи — на дне морском и в крымской земле, непогребённые…

А я и двое-трое уцелевших плывём обратно, к Владиславке, где ждёт нас

краткий бой последний, где вытащит меня, полуживого, из тростников

татарин деловитый — и немцам сдаст.

Хотя бы раз…

Хотя бы раз…

Я должен, должен побывать тобой.

С. Золотцев

 

Баллада об отце

Мой отец награждён и прощён,

водку пьёт и не плачется он.

И дорогой железной, прямой

возвращается в Крым как герой.

 

Он стоит под высоким холмом,

на котором стоял его дом.

ни саманной стены, ни плетня,

ни печи из камней, ни огня.

 

Он проходит по горной тропе,

он негромко поёт сам себе,

вспоминает, как бил по врагу,

и молчит на морском берегу.

 

Мой отец возвращению рад —

возит рожь или рвёт виноград.

Только видит: уже никому

он не нужен в родимом Крыму,

 

где упырь из партийных теперь

бьёт фазанов и ловит форель,

пьёт «Абрау-Дюрсо»* и дерёт

в Ливадийском дворце** свой народ.

 

Не видать ни огня, ни золы

у подножия Белой скалы***.

И стоит за деревней Пролом

недостроенный каменный дом.

 

Он железной стези не менял,

возвращаясь с женой на Урал.

С папиросой из тамбура он

без конвоя сошёл на перрон.

 

Мой отец никуда не вступал,

не писал — сам себе генерал.

Он возил по дорогам земным

виноград полуострова Крым.

 

* Знаменитое игристое вино российского производства.

** Ливадийский дворец — бывшая южная резиденция российских императоров в пос. Ливадия (Ялта, Крым).

*** Белая скала, или Ак-Кая, расположена в белогорском р-не Крыма.

Ю. Асланьян

 

Завещание отца

Памяти Ивана Асланьяна,

юного крымского партизана

 

Мне отец оставил орден и тесак,

толстый свитер и старинный фотоснимок,

кровь армянскую и память, будто знак

на пустынных перекрёстках Крыма.

 

Мне отец оставил Землю и Луну,

всю Вселенную оставил, все миры!

Он в Крыму прошёл великую войну

от Джанкоя* до самой Бурлюк-горы**.

 

Завещал отец мне гордость и стихи

всех поэтов от Перми до Эривани***.

Воевавшие в предгорьях моряки

горевали об оболганном Иване.

 

Он показывал мне карту и маршрут,

по которому хулу прошёл как воин.

«Если снова под конвоем поведут, —

говорил он за стаканом, — будь спокоен».

 

Мне не надо ваших праздничных соплей,

куршевелей и корпоративных правил.

Чтобы я чурался Родины своей —

ничего такого он мне не оставил.

 

* Джанко́й — город на севере Крыма.

** Бурлю́к (Берлюк) — гора на востоке Крыма.

*** Эрива́нь — древнее название Еревана.

Ю. Асланьян

 

Освобождение Крыма!

Волна вскипала в яростных атаках.

Из черной бездны ледяной воды

Вставали Черноморские бушлаты,

Освобождая Керчь от сумрачной беды.

 

Весна крошила тонкий лед пролива

Он катерам причалить не давал,

А по прибрежной глади ледяной, игриво

Свинцовый дождь нещадно поливал.

 

Наперевес винтовки, ленточки в зубах,

Всего лишь метров двадцать

Вверх по склону,

Осталось до проклятых…

А в моих глазах,

Все вспыхивает, пулемета ствол,

Стуча в ушах,

Своей ударной яркою короной.

 

Вот он фонтанами проходит по песку,

Где мигом позже я, в прыжке, застыл,

А звук противной мухой по виску,

Секундой позже лихо просвистел,

Я снова на ногах, еще рывок,

Сорвал чеку с «лимонки» —

Вот, бросок,

Еще мгновение… нам нельзя вставать,

Но прозвучал спасительный хлопок,

— Урра-аа-а — теперь мы гадам

Будем глотки рвать.

 

За Родину, за Крым, за Сталина…

Великую Победу — нам с тобой ковать,

До крайнего врага страну освобождать,

Ну а сейчас… нам Землю Крыма…

Со слезами, целовать.

………………………..

Опять горело толстое железо,

Шрапнелью разрывая каменный бетон,

Но укрепления были бесполезны,

В атаку шел стрелковый батальон!

 

И хоть Сапун-гора была высокой,

И неприступны укрепления врага,

Наш Севастополь — крейсер одинокий,

Он Божий крест на теле у Отца.

 

Трещали кости в рукопашных схватках,

Железо, кровь, свинец —

Здесь выпали дождем

Седьмое мая не прошло напрасно,

Всего лишь день,

И фриц с Сапун-горы сметен.

 

Пред нами — Флоту Русскому, акрополь,

И хоть в дыму Нахимовский проспект,

Мы возвратились, Мама!.. В Севастополь,

Военной славы город и побед.

 

И будут слезы на проспектах светлых,

На набережных сонных — скорбь утрат,

И май девятый — день святой надежды

Побед... воспетых в прозе и стихах.

О. Русаков

 

На освобождение Крыма 1944 года

Зиме настал конец, но не пути — обратно

вели издалека стези отрядов ратных.

Пускай до дыр, теперь, истоптаны подошвы,

зато пешком куда надежней в бездорожье...

 

О, как вы гордо, подбоченясь шли! Колеса

здесь в тягость были — обвязавшись крепким тросом,

поклажу дюжую влекли, как исполины.

Взлетали голени — так у дельфинов спины

мелькают над водой — и море вам под ноги

стелилось скатертью и ровною дорогой.

 

И шли, не мешкая, и каждый был здесь первый;

никто из многих сих не усомнился верой,

как рыб ловец, ступая по хребту морскому.

Вы, сыновья изгнанья, возвращались к дому —

Таврида открывала окна вам и двери.

 

Как легендарный царь, ступали вы на берег

земли родной, все в липкой глине и обносках;

грязь облепляла лица, ноги и повозки,

и снаряженье боевое... Гладил ветер

щетинистые лица пятерней, а степи

ложились под ноги старинными коврами,

полуденная ночь светила путь звездами;

 

у ног, как верный пес, ложились тихо травы,

и дом оставленный, встречал покрытых славой,

как пылью, изгнанных своих хозяев прежних.

Улиссовым путем, среди равнин безбрежных,

возвратным шляхом пешим издали спешили,

и в дырах прохоря вам веслами служили.

— — — — — — — — — — — — — — — — —

Напрасно всех вас ждали и хотели встретить —

одних ловила жизнь незримой, тонкой сетью,

другие, сбросив с плеч груз горя и скитаний,

входили, как в дома, в легенды и сказанья.

С. Кулаков

 

13 апреля 1944 года

Апрельский день по-летнему был тёплый,

Очистился над Крымом небосвод.

Нам безгранично дорог тот далёкий,

Незабываемый 44-й год.

 

Был вечер необычный накануне:

Все жили ожиданием перемен.

За городом, в садах свистели пули

и приближался исторический момент.

 

Всё ближе орудийные раскаты

в предутренней гремели тишине,

И в панике немецкие солдаты

Метались в наступившей тишине.

 

К исходу ночи все угомонилось.

Погасли звезды, замер восход —

И на Садовой танки появились,

Вошли победным маршем в городок...

 

Последние бои идут за Севастополь,

Ликуют Ялта, Керчь и Симферополь,

И в Белогорске стар и млад

Навстречу с радостью безудержно спешат.

 

И митинги, и пляски возле танков,

А в горсаду бойцы концерт дают,

Под русскую гармошку там «Смуглянку»

«Случайный вальс» и «Огонёк» поют.

Л. Фисейская

 

* * *

Где волны кроткие Тавриду омывают…

К. Батюшков

 

Конечно, русский Крым, с прибоем под скалою,

С простором голубым и маленькой горою,

Лежащей, как медведь, под берегом крутым.

Конечно, русский Крым, со строчкой стиховою,

И парус на волне, и пароходный дым.

 

Конечно, русский Крым. Михайлов и Праскухин,

Кого из них убьют в смертельной заварухе?

Но прежде чем упасть, — вся жизнь пройдет пред ним,

Любовь его и долг невыплаченный, — глухи

И немы, кто убит. Конечно, русский Крым.

 

И в ялтинском саду скучающая дама

С собачкой. Подойти? Нехорошо так прямо.

Собачку поманить, а дальше поглядим…

Случайная скамья, морская панорама,

Истошный крик цикад. Конечно, русский Крым.

 

Конечно, Мандельштам, полынь и асфодели.

И мы с тобой не раз бывали в Коктебеле,

И помнит Карадаг, как нами он любим

На зное золотом. Неужто охладели

Мы, выбились из сил? Конечно, русский Крым.

А. Кушнер

 

Крым

Отчизны краешек особенный,

Долины, горы, хлеб и соль...

Для всех ты — Крым,

А мне ты — Родина,

Мой дом, судьба моя и боль.

 

Нет, не красотами природными.

Впервые мир открыл ты мне,

А детством, пусть полуголодным,

Но тем и памятным вдвойне;

 

Нелегкой юности судьбою,

Тем, что друзья есть и враги,

И самой первою любовью,

Вдруг обратившейся в стихи.

 

Всем этим я тебе обязан,

Мой молодой и древний Крым,

Пожизненно, посмертно связан

Я каждым камушком твоим.

 

Где б ни был я — далёко, близко ли,

Повсюду снится берег твой,

Поросший густо обелисками

Войны последней мировой.

В. Субботенко

 

Песни:

 

Боевая Крымская

Музыка: В. Родин

 

В кандалах Германии

Под горниста рёв

Слышатся рыдания

Крымских городов...

 

Что же нам, товарищи,

Думать да гадать?

Нашей ли да ярости

Гада не прижать?

 

Бей, родная, близкая,

Как своя семья,

Боевая Крымская

Армия моя!

 

Вон уже за кровлями

Блеск и синева.

Ну-ка, братцы кровные,

Битвы сыновья!

 

Кто из вас уродину

Выбить не готов?

Воротить на родину

Море и орлов?

 

Бей, родная, близкая,

Как своя семья,

Боевая Крымская

Армия моя!

 

Боевая Крымская,

По врагу — огонь!

В бой, кавалерийская

Лава-ветрогон!

 

Самолёты-соколы,

В бреющий полёт!

Штыковая стойкая

Линия — вперёд!

 

Бей, родная, близкая,

Как своя семья,

Боевая Крымская

Армия моя!

И. Сельвинский

 

Партизанская слава

Музыка С. Колканиди

 

Опушка лесная зеленым заслоном встает,

Скалистые горы укрыла дубрава.

Там ратного подвига память живет—

Минувшей войны партизанская слава.

 

Вершины суровы, жестоки там холод и зной.

Живут там, как эхо, тревоги раскаты.

Друзья не вернулись из леса домой.

Вам вечная память, Отчизны солдаты!

 

Ты помнишь, как было в военные годы в Крыму:

Врагов мы громили в горах непокорных,

Стоял Севастополь в огне и дыму,

И море ревело в неистовом шторме.

 

Опушка лесная зеленым заслоном встает,

Скалистые горы укрыла дубрава.

Там ратного подвига память живет—

Минувшей войны партизанская слава!

В. Черный

 

Капитан

Музыка: Д. Маслов

 

Надел фуражку капитан,

Поправил китель с орденами,

И чайки стаей над водой

Спугнули крыльями туманы.

 

Потертый кортик с той поры

Сжимает крепко он руками,

Обрыв скалистый там, внизу,

Доносит эхом бой с врагами.

 

Стояли насмерть, как один,

Вода кипела от снарядов,

И несмотря на ранг и чин,

Вели огонь из автоматов.

 

Блестят на солнце ордена,

Переливаются медали.

Вам благодарна вся страна,

Вы все Победу приближали.

 

Виски покрыла седина,

Здесь нет огня, не видно дыма,

Но помнит Родина всегда

Все те бои за берег Крыма.

 

Стояли насмерть, как один,

Вода кипела от снарядов,

И несмотря на ранг и чин,

Вели огонь из автоматов.

Д. Маслов

 

Крым

Музыка: В. Цыганов

Исп.: В. Цыганова

 

Дышит тихо усталое Черное море,

Отражая сто лун в зыбких бликах волны.

И с реальностью небо, похоже, не спорит,

Или это мне кажется со стороны?

 

Это Крым, и по совести — это Россия!

Это Крым, здесь везде только русская речь.

Это Крым, здесь названия до боли родные —

Симферополь и Ялта, Севастополь и Керчь.

 

Эту землю уже никогда не разделишь.

То, что связано кровью, не разорвешь.

На чужие знамена кресты не прицепишь.

Остальное лишь глупость, да хитрая ложь.

 

Это Крым, и по совести — это Россия!

Это Крым, здесь везде только русская речь.

Это Крым, здесь названия до боли родные —

Симферополь и Ялта, Севастополь и Керчь.

 

Чтобы ни было, мы будем вместе, конечно.

Сколько было здесь войн, сколько было побед!

Здесь Святая земля, здесь Россия навечно.

Только так, не иначе, и выбора нет.

 

Это Крым, и по совести — это Россия!

Это Крым, здесь везде только русская речь.

Это Крым, здесь названия до боли родные —

Симферополь и Ялта, Севастополь и Керчь.

В. Цыганов

 

Песня о Крыме

Музыка: Г. Буляков

 

Обласканный солнцем, лозою пьянящий,

Цветущий садами, чарующий взор,

К себе приглашает, как друг настоящий,

Божественный Крым — лучезарный простор.

 

Горы и степи, манящее море,

Счастливые лица — куда ни взгляни...

Крым — наша гордость, песня в мажоре,

Крым — украшение нашей Земли!

Крым — наша гордость, песня в мажоре,

Крым — украшение нашей Земли!

 

Струёй родниковой звенят водопады,

Леса заплетают ветвистый узор.

Хранят обелиски суровые даты

И флот Черноморский несёт свой дозор.

 

Десятки народов, как кровные братья,

В труде процветают и песни поют.

Здесь здравниц всегда распростёрты объятья,

И здесь пусть царит мир, любовь и уют.

 

Горы и степи, манящее море,

Счастливые лица — куда ни взгляни...

Крым — наша гордость, песня в мажоре,

Крым — украшение нашей Земли!

Крым — наша гордость, песня в мажоре,

Крым — украшение нашей Земли!

Г. Буляков

 

Гимн Крыму

Будь славен, Крым, будь молод год от года!

Неповторим твой облик и любим.

В единстве — процветание народа.

Ты — наша гордость, наш священный Крым!

 

Наш солнечный край, мы едины судьбою —

Великих народов большая семья.

С заветной мечтою мы вместе с тобою,

Наш Крым, наша гордость — родная земля!

 

Один такой, и горизонт твой светел!

Храним судьбой и Господом храним.

Ты — сердце, что дано большой планете:

Наш дом, наш мир, наш древний, мудрый Крым!

 

Наш солнечный край, мы едины судьбою —

Великих народов большая семья.

С заветной мечтою мы вместе с тобою,

Наш Крым, наша гордость — родная земля!

 

Будь славен, Крым! И пусть заветы предков

Сердца согреют юным и седым.

Пусть дружба их навеки будет крепкой.

Живи и процветай, любимый Крым!

 

Наш солнечный край, мы едины судьбою —

Великих народов большая семья.

С заветной мечтою мы вместе с тобою,

Наш Крым, наша гордость — родная земля!

Л. Огурцова

 

Статья «Слава героям Крыма!» (газета «Правда», 17 мая 1944):

«Сегодня в «Правде» публикуются Указы Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза и о награждении орденами и медалями генералов, офицеров и рядовых Красной Армии и Военно-Морского Флота — участников славной Крымской кампании 1944 года. Изгнание немецко-румынских захватчиков из Советского Крыма — одна из ярких страниц Великой Отечественной войны. За пять недель воины Красной Армии и черноморские моряки взломали казавшуюся неприступной оборону на рубежах Крымского полуострова, уничтожили более 50.000 вражеских солдат и офицеров, захватили более 61 тысячи пленных и множество вражеской техники и вернули Крым своей Родине.

Значение крымской битвы огромно не только для нашей страны, но и для дальнейшего хода борьбы всей антигитлеровской коалиции свободолюбивых народов. Печать союзных и нейтральных стран с восхищением отзывается о победе советских войск в Крыму и подчеркивает её значение для приближающегося совместного и решающего наступления союзных сил на гитлеровскую Германию.

Горы, степи и лиманы Крыма, подобно днепровским кручам, стали свидетелями подлинно массового героизма советских людей, поднявшихся с оружием в руках на защиту своей любимой отчизны. Штурм Перекопа, стремительное продвижение на юг, к горному хребту, сражение на морских коммуникациях и освобождение легендарного Севастополя — каждый этап задуманной Верховным Главнокомандованием операции рождал своих героев, которым сегодня благодарная страна воздаёт заслуженную славу. В числе отмеченных высокими наградами мы находим имена генерала Г. Ф. Захарова и многих его бойцов и офицеров. Это они, сочетая отвагу с высоким воинским искусством, за тридцать четыре часа прорвали сильнейшие вражеские позиции на Перекопском перешейке. И они же, месяц спустя, первыми ворвались на северную сторону в городе Севастополе. Среди награждённых — полковник А. П. Родионов, бойцы и офицеры его части. Это они прославили себя героическим штурмом и взятием Сапун-Горы — важнейшей высоты на непосредственных подступах к Севастополю. Заслуги осуществлявших предначертания Верховного Главнокомандования генерала армии Ф. И. Толбухина и генерала армии А.И. Еременко, а также их ближайших помощников отмечены высшей военной наградой СССР — орденом Суворова I степени.

С радостью приветствует сегодня страна отважных моряков-черноморцев. Тяжёлые испытания перенёс в начале войны наш Черноморский флот, временно лишённый своих баз. Но суровые дни не сломили черноморцев. Они снова вернули себе Севастополь — важнейшую военно-морскую базу на Черном море и сделали свой вклад в дело освобождения Крыма. 8 апреля по 12 мая этого года нашей авиацией и кораблями Черноморского флота потоплено 191 вражеское судно разного тоннажа с войсками и военными грузами противника. Командир торпедного катера старший лейтенант Г. А. Рогачевский не раз уже участвовал в дерзких набегах на вражеские корабли в Чёрном море. Он первым открыл счёт десантных барж противника, потопленных соединением, в которое входил его катер. Во время операции по перехвату вражеских судов в районе Севастополя катер Рогачевского оказался между двумя группами кораблей противника. Несмотря на всю опасность создавшегося положения, Рогачевский не отступил, он атаковал немецкий транспорт и потопил его, а затем развернулся для новой атаки и утопил десантную баржу. Лейтенант Рогачевский и его товарищи — торпедники Кананадзе А.Г., Котов С.Н., Кочиев К.Г. и Кудерский А.И.— Герои Советского Союза. За умелое и мужественное руководство боевыми операциями по освобождению Крыма и за достигнутые в результате этих операций успехи контр-адмирал П. И. Болтунов и генерал-лейтенант авиации В. В. Ермаченков награждены орденом Ушакова I степени, а генерал-лейтенант береговой службы П. А. Моргунов — орденом Нахимова I степени. Это — первые кавалеры орденов Ушакова и Нахимова.

Борьба за освобождение Крыма может служить новым доказательством того, как глубока воспитанная в советском народе великим Сталиным любовь к своей Родине, любовь к свободе. Эта любовь сделала героизм в Красной Армии и Военно-Морском Флоте, среди партизан и партизанок поистине массовым явлением. Героем в нашей стране становится каждый, когда он видит, что от него зависит победа на том участке, где ему довелось сражаться с заклятым врагом.

Советскими людьми в их гигантской и нелёгкой борьбе руководят возвышенные и благородные цели. Эта цели неизвестны нашим врагам — немецким разбойникам, которые ведут войну захватническую, грабительскую. У немецкого солдата нет возвышенной и благородной цели, которая могла бы его вдохновлять. Зато «...любой боец Красной Армии может с гордостью сказать, что он ведёт войну справедливую, освободительную, войну за свободу и независимость своего отечества. У Красной Армии есть своя благородная и возвышенная цель войны, вдохновляющая её на подвиги. Этим собственно и объясняется, что отечественная война рождает у нас тысячи героев и героинь, готовых идти на смерть ради свободы своей родины» (И. Сталин).

Указами Президиума Верховного Совета СССР, которые публикуются сегодня, 126 генералам, офицерам, сержантам и рядовым за образцовое выполнение заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом героизм и отвагу присвоено звание Героя Советского Союза. Каждый из этих героев — яркая, самобытная личность, в то же время собирательный образ, который отражает в себе лучшие черты наших воинов: беззаветный патриотизм, смелость, отвагу и готовность к риску, сочетающиеся с отличными знаниями, с военным мастерством. За каждым из этих героев — выдающиеся подвиги, проявленные ими в борьбе против ненавистного врага на подступах к Крыму и на крымской земле. Борьба в Крыму закончена. Новые фронты, новые земли встретят героев, и новыми подвигами украсятся блистательные страницы истории Великой Отечественной войны. Всенародный привет героям освобождения Крыма!»

 

Читайте также:

«Крымская весна» 1944 года. Третий «сталинский» удар: К 80-летию освобождения Крыма от немецко- фашистских захватчиков

 

Подвиг Керчи: 120 стихотворений и 20 песен

 

День освобождения Севастополя: Стихотворения и песни