Искусство помогало выжить

Виртуальный лекторий «Патриот» ко Дню снятия блокады Ленинграда

27 января мы отмечаем очередную годовщину снятия блокады Ленинграда. Три страшных года выживания в чудовищных условиях. Три года нечеловеческих страданий: голода, холода, страха, боли. Невозможно вспоминать, но невозможно и забыть стук метронома, как будто отсчитывающий последние мгновения уходящей жизни, рисунок трехлетнего ребенка, на котором изображен овал среди завитушек, все, что он запомнил за свою коротенькую жизнь – белая булка и война, счастье от того, что норму хлеба повысили до двухсот граммов для детей. Как вместить такое на страницы учебников?

Блокада, как и вся Великая Отечественная война, уходит в прошлое, оставляя нам только память. И даже сегодня, спустя почти 80 лет после снятия блокады Ленинграда, мы знаем о ней только часть правды. Долгие годы о блокаде говорилось, как о коллективной трагедии и мужестве целого города, о героизме его жителей, но почти не упоминалось о том, что думали ленинградцы, что чувствовали, как выживали, какие изменения происходили с человеком и его психикой в этих условиях.

В своей «Блокадной книге» А. Адамович и Д. Гранин попытались показать эту сторону жизни блокадного города, но в те годы всю правду о блокаде не пропустила цензура.

Хотя и того, что было написано, хватило, чтобы понять, с чем пришлось столкнуться ленинградцам и какие ужасы пережить. «Правда о ленинградской блокаде никогда не будет напечатана», – говорил Д.С. Лихачев, чудом выживший в блокадном Ленинграде. Так могло быть, если бы о блокаде существовали только официально разрешенные воспоминания. Но есть художественная летопись блокады – сотни зарисовок, акварелей, гравюр, в которых день за днем ленинградские художники запечатлевали, что происходит с городом и людьми. Есть летопись поэтическая – стихи поэтов-блокадников.

И есть огромное количество дневников, которые ленинградцы почти массово стали вести во время блокады, и которые так же массово сейчас стали публиковаться. Они открывают нам такие бездны отчаяния и надежды, о которой мы могли догадываться, но не представляли их себе в полной мере. На грани смерти многие писали о том, о чем никогда бы не позволили себе даже подумать в мирное время. Может быть, поэтому многие дневники и были скрыты от всех на долгие годы. В них такая живая боль, что становится понятно – это травма не одного поколения, и еще долго ее отголоски будут жить в потомках блокадников. В этих дневниках – рассказ о повседневном быте, и о страшных деформациях человеческой личности, о ставшем привычным голоде и умирающих на улицах, в очередях, на работе людях, о слухах, которые ходили по городу, и о цинизме власти, о довоенной жизни, о домашних праздниках и бабушкиных пирожках, о прочитанных книгах, о том, как хочется еще раз попасть в театр, но вряд ли хватит сил дойти. Иногда записи обрываются на полуслове, потому что человек умер. Блокада беспощадно высветила все то, что в мирной жизни было скрыто, поделила всех по принципу: человеческое – нечеловеческое, смела все наносное и обнажила души одних и их отсутствие у других.

«…подлинная жизнь – это голод, все остальное мираж. В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие – злодеи, мерзавцы, убийцы, людоеды. Середины не было. Только умирающий от голода живет настоящей жизнью, может совершить величайшую подлость и величайшее самопожертвование, не боясь смерти. И мозг умирает последним: тогда, когда умерла совесть, страх, способность двигаться, чувствовать у одних и когда умер эгоизм, чувство самосохранения, трусость, боль – у других». (Из дневников Д.С. Лихачева)

Дух Ленинграда и его стойкость воплощали первые. Почти в каждой ленинградской семье вспоминают тех, кто в страшное время смертей, обмана, алчности и страха нес в себе свет высокой души и сострадания, тех, кто помогал в тот момент, когда смерть уже стояла рядом: прохожего, поднявшего упавшего от голода на улице человека, соседку, отдавшую продукты своих умерших детей тем, чьи дети были еще живы, старушку, делившую свой паек иждивенца с почти незнакомой девочкой-подростком, у которой украли карточки. Их было гораздо больше, чем мерзавцев, спекулянтов и мародеров. Они устояли сами и помогали держаться другим. Благодаря им город выжил вопреки всему и потряс весь мир именно тем, что в нечеловеческих условиях он продолжал жить по-человечески.

Ленинградцы из последних сил старались заниматься делом: работали на заводах, в госпиталях, учили детей в ледяных классах. Ученые среди обстрелов и смертей писали научные работы, стараясь успеть довести свои исследования до конца, потому что «…нас очень беспокоило, что в случае нашей гибели все то, что нам удалось узнать, но еще не удалось опубликовать, сделать достоянием науки, общим знанием, уйдет вместе с нами, пропадет навсегда, и кому-нибудь надо будет впоследствии все начинать сначала», – эти слова Б.Б.Пиотровского мог повторить каждый ученый, работавший в Ленинграде в дни блокады. Выжили не самые сильные и выносливые, и даже не те, у кого была какая-то еда – выжили только те, кто не опустился на четвереньки. А это было неимоверно сложно. Что же помогало людям оставаться людьми, что поддерживало их, кроме неистовой веры в победу? Не в последнюю очередь то, о чем писал Д. Гранин, вспоминая о работе над «Блокадной книгой»: «Ленинград – город, который отличался высокой культурой, интеллектом, интеллигенцией своей, духовной жизнью. …люди, которые были воспитаны этой культурой, смогли оставаться людьми, выстоять». В блокадном Ленинграде культура объединяла жителей, помогала сохранить достоинство, а искусство стало для многих ленинградцев спасением от страха.

«В осажденном Ленинграде удивительно много читали, читали классиков и поэтов, читали в землянках и дотах, читали на батареях и на вмерзших в лед кораблях: охапками брали книги у умирающих библиотекарей и в бесчисленных промерзших квартирах, лежа при свете коптилок, читали, читали...». Читали дежурившие на крышах во время воздушных тревог, которые иногда продолжались по семь часов. Книгами набивали противогазные сумки, за что получали выговор от старшего наряда: «За пояс надо книги совать!» Всю блокаду работали библиотеки Ленинграда, в том числе Государственная публичная библиотека им. М.Е. Салтыкова-Щедрина и Российская национальная библиотека. Осенью 1941 года на крышу библиотеки Маяковского упала зажигательная бомба. Пожарные заливали огонь водой, которая текла вниз, на книжные стеллажи. Промокшие до нитки, замерзшие библиотекари бегали с ведрами, вычерпывая воду и выливая ее на улицу, чтобы уберечь книги. И они спасли книжный фонд, как будто предвидели, как нужны будут книги ленинградцам, чтобы хоть ненадолго забыть о войне, голоде, смерти. А библиотекари Публичной библиотеки спасали книги из разбомбленных библиотек и домов, уникальные собрания из частных библиотек умерших ученых и собирателей-библиофилов, на санках и тележках, иногда через весь город, везли их в библиотечные хранилища.

«Смертное время» называли ленинградцы осень 1941 и зиму 1942 годов. Без тепла и света, с выбитыми и заколоченными окнами, иногда полуразрушенные бомбежками, библиотеки Ленинграда принимали читателей. В промерзших залах стояла минусовая температура, и рабочий день ослабевших от голода библиотекарей начинался с заготовки дров. Не было света – спасали казалось навсегда забытые коптилки и лучины. Книги, взятые на дом, очень часто не возвращали, и библиотекари понимали, что возвращать их просто уже некому. Умирали читатели, иногда в библиотечном зале над раскрытой книгой, умирали от голода и библиотекари.

О работе ленинградских библиотек в блокаду были редкие публикации и разрозненные сведения в различных источниках. Наконец, в 2019 году вышла книга, подготовленная Петербургским библиотечным обществом, «Библиотеки блокадного города», из которой можно больше узнать о том, как была организована работа библиотек, какие именно книги читали в блокаду ленинградцы, и кто же были они, ленинградские библиотекари, совершавшие свой ежедневный незаметный подвиг.

Когда мы говорим об искусстве и культуре блокадного Ленинграда, то сразу вспоминаем два имени: Дмитрий Шостакович и Ольга Берггольц.

Исполнение Седьмой «Ленинградской» симфонии Д. Шостаковича в осажденном городе стало мировой сенсацией. Ее партитуру доставил в Ленинград спецрейсом в июле 1942 года, прорвавшись через сплошной огонь немецких зениток, двадцатилетний летчик лейтенант Литвинов. Оркестра Радиокомитета практически уже не существовало – из всего состава осталось 15 человек, а дирижер Карл Элиасберг в тяжелой стадии дистрофии находился в стационаре для творческих работников. Трудно представить, какое неимоверное усилие воли – сил физических не было вообще – помогло К. Элиасбергу выполнить невыполнимое. Он заново создал оркестр, собирая музыкантов везде, где только можно, отзывая с фронта и разыскивая по госпиталям. Многим из них Седьмая симфония спасла жизнь – для музыкантов организовали дополнительное питание.

9 августа 1942, ровно через год после планируемой Гитлером даты взятия Ленинграда, из всех громкоговорителей зазвучала музыка Д. Шостаковича. За все 80 минут, пока исполнялась Седьмая симфония, в городе не упал ни один снаряд. По приказу командующего Ленинградским фронтом генерала Говорова наши артиллеристы подавляли немецкие орудия интенсивным огнём и не подпустили к городу ни одного самолета. Это было пятое исполнение симфонии и первое в Ленинграде, городе, именем которого она и была названа. Этот день стал праздником для Ленинграда, и весь город в это вечер слушал музыку, льющуюся из уличных громкоговорителей и квартирных «тарелок».

Но в музыкальной жизни блокадного города и до этого знаменательного концерта происходили важные события. О том, чем была музыка в жизни ленинградцев очень точно сказал художник И.Серебряный: «В моей памяти о блокаде одно из первых мест занимает музыка. Были дни, когда ее не было — и не было жизни». О музыкальной жизни блокадного Ленинграда, о тех, кто писал музыку, и кто ее исполнял, можно узнать из книги «Музыка в дни блокады: хроника».

Первый блокадный концерт состоялся в Большом зале филармонии уже 14 сентября 1941 года, а 5 октября открылся новый концертный сезон. Концерты классической музыки Филармония проводила в армейских госпиталях и бомбоубежищах. Фронтовая бригада, сформированная из оркестрантов Кировского (ныне Мариинского) театра, давала концерты на Карельском перешейке, в окопах и в землянках. Немцы, обстреливавшие Ленинград, из своих окопов слушали музыку Бетховена. Кроме концертов классической музыки в городе играют джаз, всю блокаду работает театр Музкомедии, Ленинградское отделение Всероссийского театрального общества открывает оперный сезон, хотя Кировский театр и Малый оперный эвакуированы на Урал.

В городе произведено третье снижение продовольственных норм, его бомбят и обстреливают, и в этой обстановке намечается репертуар оперной труппы: «Евгений Онегин», «Кармен», «Царская невеста», «Севильский цирюльник», «Вертер», «Риголетто». Театр Музкомедии работал всю блокаду, и зал его всегда был полон. Музыка, танцы, легкие сюжеты позволяли людям хоть ненадолго отвлечься.

Зрители в зале сидели в шубах и валенках, а актрисы порхали по сцене в легких нарядных костюмах. Спектакли прерывались воздушными тревогами и артобстрелами. Артисты умирали иногда прямо во время спектакля, но действие не прерывалось. Всего театр оперетты потерял умершими от голода 64 человека. Однажды после спектакля на сцену поставили корзину, которую артисты смогли поднять только втроем. Вместо цветов она была заполнена овощами. Прима плакала от счастья, и позже вспоминала эту корзину, как самую главную награду в своей жизни. Книга Ю. Алянского «Театр в квартале обстрела» рассказывает о работе театров в блокадном городе.

Композиторы, оставшиеся в городе, продолжали писать новые симфонии, оперы, симфонические поэмы, песни и марши, работать над фундаментальными трудами. В. Богданов-Березовский в самые суровые месяцы создал оперу-дневник «Ленинградцы», рассказывающую о судьбе обычной ленинградской семьи. Сам автор назвал её «запёкшейся кровью событий».

Кумир ленинградских любителей музыки, молодой композитор Борис Гольц, написал песню «Светит в небе звёздочка высоко», которую сегодня назвали бы хитом. Ее часто передавали по радио, ноты песни печатались на почтовых открытках. За песню автора наградили бесценным подарком – продовольственным пайком, которого он так и не дождался. Б. Гольц умер от дистрофии в марте 1942 года, в возрасте 29 лет.

Учитель И. Стравинского и Д. Шостаковича В. Калафати в ноябре 1941 года пишет победный марш «Звёзды Кремля» и выигрывает с ним конкурс. Но узнать об этом он не успел – умер от голода.

Знаменитому композитору Б. Асафьеву, автору балетов «Бахчисарайский фонтан» и «Пламя Парижа», предложили покинуть Ленинград одному из первых, но он отказался, и разделил судьбу любимого города вместе с другими ленинградцами. Когда началось «смертное время», в ноябре и декабре 1941 года он пишет цикл духовных хоров «Канты». Это первое обращение к православной теме в Советской России. Еще один цикл – «Песни печали и слёз», представляет собой серию музыкальных откликов на сводки с фронта. Из дневника композитора Л. Портова: «Как-нибудь только пережить зиму. Холод — жуткая вещь!! А голод?? С горя принялся за музыку». Он не переживет блокадную зиму, и это пронзительное – «с горя принялся за музыку» – единственный памятник ему, покоящемуся где-то в одной из многочисленный блокадных братских могил.

Музыка в блокадном Ленинграде имела особое значение уже потому, что ее могли слушать все, даже те, кто уже не в состоянии был выйти из дома, благодаря радио Ленинграда и оркестру Радиокомитета. В сознании ленинградцев музыка и радио были неразделимы. Симфонический оркестр Ленинградского Радиокомитета дал в блокадном городе 166 концертов, которые почти все транслировались по радио. Каждый из этих концертов требует особого рассказа, потому что все они были настоящими подвигами, такими, как ночной концерт для Англии. Оркестр исполнял Пятую симфонию Чайковского, несмотря на страшную бомбежку, сотрясающиеся стены и дребезжащие стекла.

Зимой уже немногие в Ленинграде могли исполнять музыку, она почти перестала звучать, но в январе 1942 года по радио давали «Снегурочку». Уже не под оркестр, потому что духовики не могли держать дыхание, а под рояль. Композитор и пианист-виртуоз Александр Каменский был единственным концертирующим пианистом, который за 872 дня блокады под обстрелами и бомбежкой, в ледяных, неотапливаемых залах дал 600 концертов. Он и стал заменой оркестру. Грел руки над печкой, потом садился к заиндевевшему инструменту и оживлял своими пальцами ледяные клавиши. Певцы, замотанные во что попало, лишь бы сохранить хоть каплю тепла, были настолько слабы, что не могли стоять, их поддерживали Т-образные деревяшки, и они пели, обвисая на этих подпорках.

Руководитель оркестра Радиокомитета дирижёр К.И. Элиасберг после войны познакомился с немцем, часть которого стояла на Вороньей горе, и солдаты могли слушать музыку убиваемого голодом города. Немец показал ему записную книжку с отметками всех радиоконцертов и рассказал, как все они, потрясенные силой духа и воли ленинградцев, задумались о том, что это народ победить невозможно.

В январе радио замолчало на целый месяц, и это было для ленинградцев подобно смерти. В феврале радио снова заговорило, а в апреле приступил к репетициям и оркестр Радиокомитета, готовясь к исполнению Седьмой симфонии.

Книга А. Рубашкина «Голос Ленинграда: ленинградское радио в дни блокады» – это летопись блокадного ленинградского радио, это история людей, благодаря которым радио работало, несмотря ни на что, и тех, кому оно помогало жить.

Радио называли нитью жизни, оно было для всех жителей города не только единственным источником информации, оно было символом того, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. В первые военные месяцы на ленинградских улицах установили полторы тысячи громкоговорителей. Иногда из-за недостатка электроэнергии или после бомбардировок и артобстрелов радио замолкало. Тогда радиокомитет забрасывали письмами: «Радио пусть говорит. Без него страшно, без него как в могиле!» Такое значение ленинградское радио приобрело, благодаря начальнику литературно-драматического вещания Ленинградского радиокомитета Якову Львовичу Бабушкину. Именно он придумал жанр радиохроники, когда за сорок минут можно было услышать и последние сводки с фронта, и новые стихи О. Берггольц, и статьи, и памфлеты. Именно благодаря ему на радио звучала музыка, читалась классика, шли концерты по заявкам, работал театр, велось вещание для детей, для партизан и жителей оккупированных районов области, для солдат и моряков Балтики, а также иновещание на немецком и финском языках.

Благодаря радио, после радиоспектакля по пьесе К.Симонова «Русские люди», в Ленинграде возник новый театр, единственный в истории театр, созданный в осажденном городе. Труппа была сборной: актеры Радиокомитета, Театра драмы им. Пушкина, Нового ТЮЗа и агитвзвода Дома Красной Армии. Весь репертуар был военным – спектакли по пьесам «Фронт» Александра Корнейчука, «Нашествие» Леонида Леонова, «Жди меня» Симонова и другим. Театр давал спектакли в городе, в госпиталях, выезжал на фронт. Официально он был назван Городским театром, но жители города дали ему свое название – Блокадный. Сейчас этот театр носит имя В. Комиссаржевской.

Я.Л. Бабушкин погиб под Нарвой, в первом же своем бою. На фронт он был отправлен после увольнения из Радиокомитета за передачу, в которой О. Берггольц читала свою поэму «Февральский дневник». Я.Л. Бабушкин проигнорировал запрет партийных функционеров на трансляцию и пустил передачу в эфир. А радио продолжало работать так, как научил его Яков Львович. И лучшие свои стихи главный поэт Ленинграда Ольга Берггольц написала именно тогда, сотрудничая с ленинградским радио.

Удивительно, как была востребована в те «смертные» дни поэзия! Казалось бы, до поэзии ли живущим за гранью человеческих возможностей, опухшим от голода, еле живым людям? Но именно тогда поэзия была источником силы духа, помогая обессилевшим обрести второе дыхание. Около 30 литераторов переживали муки блокады вместе со всеми горожанами и писали стихи о живущем вопреки всему непокоренном городе. Стихи были так же нужны, как хлеб. Поэтический ленинградский дневник написан Н. Толстой-Крандиевской, А. Ахматовой, В. Инбер, А. Прокофьевым, В. Рождественским, В. Шефнером, совсем юным Ю. Вороновым и многими другими поэтами, известными и неизвестными, чьи стихи спасали совсем отчаявшихся и готовых сдаться.

Блокадный Ленинград стал «городом воинствующей поэзии», а звучащий по радио негромкий голос Ольги Берггольц стал голосом этого великого города, как сама она стала его своеобразным символом, «сестрой по гневу и печали» тысячам ленинградцев.

Ее называли музой блокадного Ленинграда и Ленинградской мадонной. Ее голос звучал над застывшими улицами, в темных холодных домах, возвращал утраченную надежду и желание жить, несмотря ни на что.

И люди слушали стихи,

как никогда, — с глубокой верой,

в квартирах черных, как пещеры,

у репродукторов глухих.

Рассказывают, что однажды она, обессиленная, упала на улице. В такой ситуации люди умирали, не имея сил подняться, если кто-нибудь не приходил на помощь. Ольгу Берггольц поднял ее собственный голос, читающий стихи, раздавшийся из уличного репродуктора. Если это и легенда, то очень правдоподобная. Почему именно ей досталась эта миссия – говорить от имени блокадного города? Почему страшная ленинградская блокада стала звездным часом до этого малоизвестной журналистки, пишущей пропагандистские статьи и стихи «милые и приятные», но не больше? Может быть потому, что установилась, как она говорила, равнозначность и равноценность личного и общественного, или от пришедшего в блокадные дни, когда «времени больше не стало» ощущения свободы бесстрашного отчаяния, которое сделало ее обжигающе правдивой и беспощадной и к себе, своим слабостям, и к окружающей ее действительности. И самым важным для нее стало то, что люди, считавшие себя преданными и оставленными один на один со страшной бедой, никому больше не доверяющие, верили не власти, не государству, а ей, Ольге Берггольц, отдававшей им всю себя. Искренняя исповедальность ее стихов находила такой же искренний отклик у слушателей и читателей. Обостренным чувством они чувствовали, что у Берггольц все подлинное, настоящее.

От сердца к сердцу. Только этот путь

я выбрала тебе. Он прям и страшен.

Стремителен. С него не повернуть.

Он виден всем и славой не украшен.

Я говорю за всех, кто здесь погиб.

В моих стихах глухие их шаги,

их вечное и жаркое дыханье.

Я говорю за всех, кто здесь живет,

кто проходил огонь, и смерть, и лед,

я говорю, как плоть твоя, народ,

по праву разделенного страданья…

Как и Левитан, Ольга Берггольц была внесена гитлеровцами в список лиц, подлежащих немедленному уничтожению после взятия города. И именно она объявила ленинградцам счастливую весть о прорыве блокады.

Почти всю свою жизнь Ольга Берггольц вела дневники. Их конфисковывали после ее ареста в конце 30-х годов, их закапывали в землю в конце 40-х, после смерти Ольги Берггольц их забирают в комиссию по литературному наследию со странной формулировкой: «С целью сохранения доброго имени поэтессы и для безопасности государства дневники срочно надо закрыть». Фрагменты этих дневников, которые можно назвать главной книгой жизни Ольги Берггольц, закрытые долгие годы, начиная с 90-х годов публиковались в различных изданиях, в 2010 вышла книга «Ольга. Запретный дневник», а в 2015 – «Блокадный дневник», который и дает ответ на вопрос – почему именно она стала и символом, и голосом, и надеждой блокадного города, и показывает нам и масштаб ее личности, и ее гражданское бесстрашие.

Дневник проиллюстрирован акварелями, зарисовками и графическими работами художников, творивших в блокадном городе. Они создавали свой дневник – живописный. В рисунках, офортах, гравюрах и акварелях предстает перед зрителями образная панорама военного, блокадного Ленинграда: бредущие за водой на Неву, стоящие в многочасовых очередях, везущие на саночках завернутые в простыню трупы люди, горящие и разрушенные здания, заваленные снегом улицы, вмерзшие в лед корабли, зенитки на площадях – потрясающие документы времени.

Ленинградские художники с первых дней войны трудились на обеспечение обороны города. Все, кроме ушедших на фронт и в народное ополчение, копали окопы, работали на лесозаготовках, состояли в командах противовоздушной обороны, занимались маскировкой военных объектов, памятников архитектуры, монументальной скульптуры Ленинграда. И, конечно, старались запечатлеть так резко изменившийся облик своего города.

В первую блокадную зиму умерли больше ста ленинградских художников. Среди них известнейший живописец И.Я. Билибин, создавший свой неповторимый «билибинский» стиль, всю свою жизнь посвятивший сказке. 65-летний художник отказался эвакуироваться, потому что «из осажденной крепости не убегают. Ее защищают», и умер в феврале 1942 года, продолжая работать над образами русских богатырей – иллюстрациями к русским былинам, пока силы окончательно не оставили его.

П. Филонов, гениальный русский художник, мистический философ, поэт и провидец, с начала обстрелов и бомбежек города часами находился на крыше, сбрасывая с нее зажигалки, чтобы не погибли в огне его картины – самое главное, что было у него в жизни. Он говорил: «Пока я стою здесь, дом и картины останутся в целости. Но я не трачу время даром. У меня столько замыслов в голове». Замыслы воплощены не были – художник умер в декабре 1941 года. Художник-авангардист Л. Чупятов, умирая от голода, продолжал рисовать. Больше всего он ценил свои мистические картины, в которых открывал «философскую сущность бога». Жемчужина этого цикла, и, по-видимому, самая последняя из написанных им картин – «Покров Богоматери над осажденным городом».

Но были и те, кто только силой воли и искусства преодолевали неизбежность смерти, и продолжали жить и творить. Елена Мартилла, создавшая серию блокадных зарисовок «Мученики Ленинграда», вспоминала, как она, понимая, что жизнь ее покидает, решила встретить смерть, как художник – с кистью в руке. Она начала рисовать автопортрет. И когда наступило утро, она поняла, что победила. «Мысль, что я не умерла, что теперь-то я не умру, буду жить, ощущалась каждой клеточкой истощенного организма и вливала силы… Единственный хлеб, что меня спас, — моя работа и вера».

Основной работой художников были плакаты, которые появлялись почти каждый день, открытки, рисунки для газет. Масляной живописью занимались очень немногие – те, у кого был довоенный запас масляных красок, а рисовали особым блокадным составом из сажи, копоти и туши, смешанных с льняным маслом. Рисовали на любом материале, какой только могли достать: на обратной стороне картин, на географических картах, фанере, картоне. В альбоме И. Никифоровской «Художники осажденного города», собраны работы блокадных художников, работавших в разных техниках и изображавших жизнь города в страшные годы блокады.

Главным героем изысканных пейзажей одной из старейших ленинградских художниц – ей было 70 лет – А. Остроумовой-Лебедевой был ее город: Санкт-Петербург, Петроград, а теперь Ленинград. Ей многое пришлось пережить за свою долгую жизнь, но блокада стала одним из самых страшных испытаний. Она вполне сознательно осталась в блокадном городе «на все страшное впереди». «... Я всем существом своим, умом, душой и сердцем сознаю, что нам сдавать Ленинград нельзя», – записала она в дневнике 16 ноября 1941 года. Мучительно переживая, что в силу возраста она не может «энергично участвовать в защите родного города», она создает свой портрет осаждённого Ленинграда, открывая в нём новые детали и грани, и увиденную острым глазом художника красоту этих деталей. Таких, как серебряный блеск аэростата под утренним солнце. Ее автобиографические записки, относящиеся к дням блокады, полны тонких наблюдений и зарисовок меняющего свой облик Ленинграда.

Вместе с ее акварелями и гравюрами «Автобиографические записки» представляют нам прекрасный даже в своем военном облике город.

Пейзажист В. Пакулин, панически боявшийся обстрелов, часами работал на улицах Ленинграда, не обращая внимания ни на вой сирен, ни на взрывы.

Милиция пыталась призывать его к порядку, и даже обращалась к руководству Союза художников, но ни бомбежки, ни лютый мороз наступившей самой страшной блокадной зимы не могли оторвать В.Пакулина от его работы. На его пейзажах город выглядит величественным и прекрасным, словно и не тронутым войной.

Офорт А. Харшака «Раненый ребенок» стал еще одним страшным символом блокады. Многие не знают фамилии художника, но изображение четырехлетнего Гени Микулинаса, тяжело раненого во время артобстрела и потерявшего маму и бабушку, видели наверняка и не однажды.

Серия гравюр С. Юдовина «Ленинград в дни Великой Отечественной войны», дети Ленинграда на рисунках А.Пахомова, серия «Ленинград в дни войны» А. Блэка – перечислить имена всех художников, создававших бесчисленное количество офортов, рисунков, гравюр и акварелей, просто невозможно.

Подробнее о том, как работали художники блокадного Ленинграда можно узнать, прочитав их воспоминания и дневники в сборнике «Художники города-фронта».

Знаменитый ленинградский архитектор А.Никольский в страшную блокадную зиму 1941-1942 годов создаёт уникальный документ – «Дневник академика архитектуры Александра Сергеевича Никольского с женой Верой Николаевной Никольской, живущих в Ленинграде в квартире 2 дом 9 по Клинскому проспекту во время осады Ленинграда в 1941-1942 гг. и эвакуировавшихся 7 февраля 1942 г. Тираж – один, единственный, именно этот экземпляр. 1-е и последнее издание». Рукописная книга на тонких листочках в 127 страниц с тщательно выполненными рисунками, красиво переплетенная в обложку из пестрой материи. Лаконичные записи, фиксирующие события блокадного быта. Не понятно, что страшнее – сами события или обыденность рассказа о происходящем… Графические работы, иллюстрирующие записи, рассказывают намного больше. Много лет спустя на основе этого дневника вышла книга «Ленинградский альбом» – первая публикация графического наследия А.С.Никольского.

Дневник состоит из нескольких частей. Одна из них посвящена Эрмитажу, в подвалах которого спасались от бомбежек семьи сотрудников Эрмитажа и многие известные деятели искусства и культуры. Там блокадными ночами академик архитектуры Александр Сергеевич Никольский работал над своими проектами: стадионом, самым большим из уже существующих, строительство которого прервано войной, но непременно будет закончено после победы, Приморским парком, который после войны разобьют рядом со стадионом. В смертную зиму 1942 года он проектирует триумфальные арки к встрече войск победителей. «Смерти уже не потрясают. Нервы притупились... Но сдавать город нельзя. Лучше умереть, чем сдать». Эрмитажная летопись входит в «Собрание рисунков, сделанных в 3-м бомбоубежище Эрмитажа частью с натуры, частью по памяти во время осады Ленинграда осенью и зимой 1941 года Александром Никольским» и хранится в эрмитажном хранилище рисунков.

Облик прославленного Эрмитажа в блокадные годы и причиненные ему разрушения было поручено писать пятерым художникам зимой 1942 года. Документальных фотографий сохранилось мало, снимать имели право только фотокорреспонденты, любительские съемки были запрещены, поэтому работа В.Милютиной, В. Кучумова, В. Пакулина и других имела огромное значение. Насквозь промерзшие залы музея, пустые рамы на покрытых инеем стенах, рухнувшие потолки, осколки разбитых окон, поврежденные музейные экспонаты – все это мы видим на их картинах.

Документальная повесть С. Варшавского и Б.Реста «Подвиг Эрмитажа» рассказывает о трагической судьбе сотрудников Эрмитажа, о сохранении десятков тысяч произведений искусства. Эвакуация ленинградских музеев была объявлена в самые первые дни войны. Благодаря директору Эрмитажа И. Орбели, упаковка экспонатов была произведена организованно и качественно. Рамы, из которых вынимали картины, оставляли на месте, чтобы потом быстро восстановить экспозицию.

Известный ленинградский искусствовед Л. Пумпянский так хорошо знал, где и какая картина висела, и что на ней было изображено, что мог по памяти воссоздать сюжет и написать о нем стихотворение. Так возник целый цикл стихов, посвященных картинам Эрмитажа. Он водил экскурсии по Эрмитажу, и, останавливаясь перед пустой рамой, описывал студентам, морякам, рабочим ленинградских предприятий картину, которая должна была быть в этой раме. Ученый не дожил до прорыва блокады. Он умер в 1943 году. А участники его экскурсий уже после войны рассказывали, что они своими глазами видели все картины. Таким живым и образным был рассказ Л. Пумпянского.

Два состава с экспонатами успели отправить на Урал, третий пришлось разгружать – выехать из города стало невозможно. Экспонаты разместили в эрмитажных подвалах, а в подвале Исаакиевского собора по совету военных, которые пояснили, что Исаакий – идеальный объект для наведения орудий, и немцы наверняка захотят сохранить его для этой цели, находились экспонаты, вывезенные из Петергофа, Пушкина, Павловска, Ораниенбаума, Гатчины и других музеев из окрестностей Ленинграда. Там же поселились 60 музейных работников. 20 человек погибли в первую блокадную зиму, остальные были страшно ослаблены. И только 12 сотрудников продолжали выполнять свою работу.

Всю блокаду оставшиеся в живых музейщики пытались сохранить экспонаты своих музеев. Спасали от воды, проветривали и просушивали, забивали фанерой выбитые окна, пытались залатать пробитые снарядами крыши. Одной из главных задач искусствоведов, художников и архитекторов было сделать чертежи и зарисовки тех экспонатов, которые нельзя было переместить в менее опасное место, и они разрушались и погибали из-за частых бомбежек и артобстрелов. Во время ежедневных обходов города музейщики фиксировали все происходящее, зарисовывали и описывали разрушения памятников архитектуры.

Старший научный сотрудник Ленинградских дворцов-музеев А. Черновский с 22 июня вел ежедневный дневник, который считал частью музейной работы. «Он (дневник) отражает эти исключительные дни. Если я доживу, я хотел бы участвовать в дешифровке с написанием примечаний». Он не дожил, дневник продолжила хранитель Гатчинского дворца-музея Ирина Янченко. Среди лаконичных деловых записей только один день описан эмоционально и ярко – день прорыва ленинградской блокады. Ирина Янченко погибла во время бомбежки.

Ленинградские музеи за время блокады понесли потери невосполнимые и не всегда поддающиеся оценке. Музейщики не могли сохранить от бомб и снарядов уникальную отделку зданий, росписи стен и драгоценный паркет, погибавшие от осколков, перепада температур, льда, снега и дождя. Но все, что от них зависело, они делали, иногда на пределе своих сил, голодные, изможденные, шатающиеся от слабости. Так же, как и все представители научной и творческой интеллигенции блокадного Ленинграда. Они так же, как и все, умирали от голода и погибали под бомбежками, им было страшно и больно. Но свой страх и свою боль они растворяли в искусстве, в научной исследовательской работе, в замерзших библиотеках, в лекциях по искусству, которые опухшие от голода искусствоведы читали в госпиталях дистрофикам и раненым, в веселых опереттах, которые играли падавшие за кулисами без сил актеры. Огромная ноша, которую взвалили на себя в дни блокады ленинградские деятели культуры – не давать людям потерять интерес к жизни, спасти их от одиночества и безумия – это и был их фронт и их передовая. И они выстояли и победили.

Список использованной литературы:

Алянский, Ю. Л. Театр в квадрате обстрела / Ю. Л. Алянский. – 2-е изд., испр. и доп. – Ленинград : Искусство, 1985. – 192 с. : ил.

Берггольц, О. Ф. Война. Блокада. Память : поэтическая летопись / О. Берггольц, Ю. Воронов, А. Молчанов. – Санкт-Петербург : [б. и.], 1999. – 96 с.

Берггольц О. Блокадный дневник: (1941-1945) / Сост. Н.А. Стрижкова. – СПб.: Вита Нова, 2015. – 556 с.: 154 ил. – (Рукописи).

Варганова Г.В. Библиотеки блокадного города / Г.В. Варганова, Г.В. Михеева, Д.А. Эльяшевич. – Санкт-Петербург : СПбГИК, 2019. – 223 с.

Варшавский, С. П. Подвиг Эрмитажа : документальная повесть / С. П. Варшавский, Б. Рест. – 3-е издание исправленное. – Ленинград : Лениздат, 1985. – 174 с. : ил. – (Библиотека молодого рабочего).

Литературный Ленинград в дни блокады / АН СССР, Институт русской литературы (Пушкинский дом) ; [под редакцией В. А. Ковалева, А. И. Павловского]. – Ленинград : Наука, 1973. – 290, [2] с.

Лихачев Д. С. Воспоминания / Д.С.Лихачев. – СПб.: «Logos», 1995. – 519 с.: ил., портр.

Музыка в дни блокады: хроника / авт.-сост. А. Н. Крюков. – Санкт-Петербург : Композитор, 2002. – 541с., [24] л. ил., портр.

Никифоровская, И. В. Художники осажденного города : Ленинградские художники в годы Великой Отечественной войны : [альбом] / И. В. Никифоровская. – Ленинград : Искусство, 1985. – 240 с. : цв. ил., ил.

Никольский, А. С. Ленинградский альбом : Рисунки, гравюры, проекты военных лет / Авт. вступ. ст. и сост. О.Н. Смелков. – Ленинград : Искусство, Ленингр. отд., 1984. – 226 c., ил.

Остроумова-Лебедева, А. П. Автобиографические записки / А. П. Остроумова-Лебедева . – Москва : Изобразительное искусство, 1974.

Т. 1-2. – 1974. – 630, [1] с. : ил., портр.

Т. 3. – 1974. – 492, [2] с. : ил., портр.

Полякова, Е. И. Город Остроумовой-Лебедевой / Елена Полякова. – Москва : Советский художник, 1983. – 223 с. – (Рассказы о художниках).

Рубашкин, А. И. Голос Ленинграда: ленинградское радио в дни блокады / А. И. Рубашкин. – СПб: Петрополис, 2012. – 248 с.

Художники города-фронта: Воспоминания и дневники ленинградских художников/ ред.-сост. И.А. Бродский – Ленинград : Художник РСФСР, 1973. – 441 с. : ил.