Школьные годы военные: 30 стихов

Урок на крыльце разрушенной немецкими обстрелами школы. Ленинград, 1943 год 

Фото: Борис Кудояров / РИА Новости

Несмотря на войну, школы работали. Занятия проходили в несколько смен: с 7 утра до 23-24 часов. Длились уроки по 35-40 минут, перемены между ними были в пять минут. В классах иногда было по 30–40 человек, за одной партой сидели трое-четверо учеников.

Учебников было мало. Часто выдавали один учебник на несколько учеников. Не хватало тетрадей – дети писали на газетах, на старых квитанциях. Вместо чернил использовали разведенную водой сажу из печки.

Учителя на уроках читали новости с фронта, газетные статьи о подвигах армии, пионеров и комсомольцев.

В период войны многие учащиеся совмещали учебу с работой на заводах, фабриках, рабочих артелях. Учащиеся и учителя работали на колхозных и совхозных полях, на строительстве, собирали металлолом, помогали семьям фронтовиков. Школьники заготовляли дрова, дежурили в госпиталях, выступали с концертами перед ранеными.

Во многих школах работа осложнялась тем, что в школьных зданиях размещались госпитали или оборонные предприятия. Продолжали работать школы и в тылу врага, в местностях, находящихся под контролем партизанских отрядов.

Четыре правила

Шла война...

И слёзы мать не прятала.

Осенью тянуло со двора.

Но четыре знаменитых правила

В школе постигали мы с утра.

Мы учились вычитать и складывать,

Умножать, как надо, и делить.

Мы учились хлеб на стол выкладывать

И с друзьями поровну делить.

За окном то снег,

То дождь и месиво...

Мы из года вычитали дни,

А потом мы складывали месяцы,

Ждали писем —

Но не шли они.

И порой холодною,

Рассветною

Мы, согрев дыханием перо,

Умножали на мечту заветную

Сообщения Совинформбюро.

К. Мустафин

В войну

Не со школьным фартучком,

С взрослыми обидами…

Словно бы по карточкам

Детство было выдано.

Радость пересчитана

Каждой новой книжкой.

Даже небо дразнится

Лунною коврижкой.

Маленькие, маленькие,

Не могли знать боя мы.

Но тогда за партами

Были мы героями.

На пустой желудок

(Лишь герой так сможет)

Апельсины с яблоками

Складывать да множить.

Да ещё и правильно,

Да ещё и на «пять»,

Да ещё при этом

Даже… не заплакать.

М. Румянцева

* * *

С сорок первого года пусты закрома,

С сорок первого года до сорок шестого.

Вот я в школу иду вдоль забора пустого,

Вот я в школу иду. Там — еда задарма.

Вот налево сады, а направо — склады.

— Эй, склады! —

Заору я в окошко худое.

И голодное эхо и, наверное, злое

Спросит коротко:

— Это ты?

Это я!

Это я на учёбу иду.

Это я тороплюсь и шагаю, шагаю.

Повторяю короткий стишок на ходу.

Но о школьной похлёбке не забываю.

Там сейчас повара над едою мудрят.

Чтобы мы хорошо продолжали учиться,

Чёрным хлебом накормят ребят

И похлёбкой дадут насладиться.

О! Спасибо вам всем.

Вы смогли наскрести

На ребячьи обеды в те годы далёкие,

Оставалось нам самое лёгкое —

Только ложки с собой принести.

Г. Хомутов

Было нам по четырнадцать

Детство мое военное,

что снегом заметено,

как что-либо сокровенное

помнить всю жизнь дано.

И в суматохе буден,

и в поисках верных слов

они мою память будят,

и память рисует вновь

картины: зима морозная,

и в колкой ее пыли

мы в школу идем по озеру,

а темень — хоть глаз коли.

Нас четверо. Мы ровесники,

и путь нам привычен свой.

Поем для храбрости песни мы,

чтоб волчий не слышать вой, —

глаза их сверкают яростью,

поблескивают клыки.

И мы зажигаем яркие

куски смоляной доски.

Идем, кроме снега белого

нет ничего вокруг.

И факел до кромки берега

не выпускаем из рук.

В класс входим,

нам по четырнадцать,

и скоро войне конец.

Оттаивают чернильницы

у печки под стук сердец.

И. Костин

* * *

Зимой сорок второго,

По-взрослому суровы,

Мы приходили в класс.

Учительницы-вдовы

Сирот учили нас.

Чернила перемёрзли —

Из сажи на воде…

Вчера бои шли возле

Ельца. А нынче где?

В противогазной сумке

Букварь на пятерых…

Что на фронтах за сутки?

Скорей бы перерыв!

И завтрак наш обычный:

Картошек до пятка,

С затычкою тряпичной

Чекушка молока…

Не позабыть деталей

Неизгладимых лет.

Мы для себя сшивали

Тетрадки из газет.

Поверх тяжелых сводок,

Где плыл сражений дым,

Мы выводили твердо,

В нажим: «Мы победим!»

А. Виноградов

* * *

На фронте отец. Обезлюдел аул.

Далеких сражений доносится гул.

Груз тяжкой работы лег маме на плечи,

А он бы и плечи мужчины пригнул.

Осенней порою я в школу пошел.

Я вечером с книжкой садился за стол.

А жизнь мне уроки свои задавала:

То воду таскал, то дрова я колол.

Задачу решаю - за окнами мгла.

И мама — с шитьем — у того же стола.

И свечка горящая — нет керосина! —

Сгоняет усталые тени с чела.

С. Сейтхазин

Война

В классе очень холодно,

На перо дышу,

Опускаю голову

И пишу, пишу.

Первое склонение —

Женский род на «а»,

Сразу, без сомнения,

Вывожу — «война».

Что всего существенней

Нынче для страны?

В падеже родительном:

Нет — чего? — «войны».

А за словом воющим —

Мама умерла…

И далекий бой еще,

Чтобы я жила.

Шлю «войне» проклятия,

Помню лишь «войну»…

Может, для примера мне

Выбрать «тишину»?

Но «войною» меряем

Нынче жизнь и смерть,

Получу «отлично» я —

Это тоже месть…

О «войне» тот горестный,

Гордый тот урок,

И его запомнила

Я на вечный срок.

Л. Миланич

* * *

Я помню первый год от сотворенья мира.

Царапинами пуль помечена стена.

«Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...» —

учительница нам читает у окна.

Нам трудно постигать абстрактную науку.

И непривычен хлеб. И непонятен мир.

И Витька, мой сосед, приподнимает руку,

и задает вопрос: «А что такое сыр?..»

То было так давно, что сказка современней,

сквозь годы протекло, растаяло в судьбе.

Но бабушка и внук однажды в день осенний

вошли за мной в трамвай, бегущий по Москве.

Бульварами идти им показалось сыро.

Ребеночек шалил. И бабушка, шутя,

«Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...» —

прочла, чтобы развлечь игривое дитя.

Я опустил глаза, и память, будто внове,

пересекла крылом родительский порог...

А мальчик, перебив ее на полуслове,

потребовал: «Скажи, а что такое Бог?»

Ю. Беличенко

Сочинение

Война. Сибирь. Зима. Наш класс холодный.

Сижу за партой, сгорблен и угрюм,

И вывожу: «Дорогою свободной

Иди, куда влечёт... свободный ум...»

На пальчики замёрзшие дыша,

Изведавшая горюшка немало,

Учительница — светлая душа —

Нам Пушкина в ту зиму открывала...

И, явленное ей издалека,

Звучащее то нежно, то сурово,

Отогревало пушкинское слово,

И распрямляла гордая строка.

И вечность раздвигала окоём.

Манили даль и небо грозовое.

И шёл я в жизнь завещанным путём

За неизбывно-памятной строкою.

Бывает тошно от постылых дум.

Дух омрачён бедою всенародной.

Но тою же дорогою свободной

Иду, куда влечёт свободный ум!

Не ведаю, к какому рубежу

Дойти дано с друзьями, в одиночку...

Но это сочиненье допишу!

А там — пускай Всевышний ставит точку.

В. Белкин

Первый класс, военные дни

Слово «Родина» с маленькой буквы

Не умею писать, не могу.

То же самое слово как будто,

Только в чем-то уступка врагу.

Память давнее сохранила.

Первый класс, военные дни.

Ярко-ярко алеют чернила:

Из сигнальной ракеты огни.

И учитель склонился над нами.

Слово «Родина» пишет наш класс.

Буква Р, развеваясь как знамя,

Полыхает в тетрадях у нас.

Все мы голодны, плохо обуты,

Но грозим, как большие, врагу.

Слово «Родина» с маленькой буквы

Не умею писать, не могу.

О. Алексеев

Я учился писать

В. Астафьеву

Я учился писать...

Мимо школы — колонны, колонны

Колыхались рекой

И впадали в невидимый фронт...

Я учился писать

Не спеша, с нажимом, с наклоном.

И скрипело стальное

Защитного цвета перо.

Я учился писать...

Лихорадочно били зенитки,

У войны отвоевывая

Островки тишины.

И таскал я в карманах

Тяжелые рваные слитки,

Как горячие метеориты войны.

Я учился писать...

Где-то плавились танки,

Где-то люди кричали,

Умирая в огне и дыму...

Я учился писать

Изложения о Каштанке,

Я учился страдать

Над судьбою Герасима и Муму.

Я учился писать,

И хрустящие хлебные карточки

От себя отрывала

По клеточке мать.

Чтоб меня не тошнило,

Чтоб меня не шатало за партою...

Я учился писать!..

А. Передреев

Тетради

Сорок пятому году не досталось тетрадей —

За войну всю бумагу похоронки истратили.

Мы в школу с собой притащили тома.

И они пригодились для урока письма.

Между строчек классических, строчек печатных,

Между строчек веселых и строчек печальных,

Над которыми в юности будем мы плакать,

Над которыми будут гореть ночники,

Мы сидим и старательно пишем каракули —

Палочки и крючки.

Наши беды предвидели беллетристы с поэтами.

И для нас между строчек оставляли просветы.

Катерина Ивановна ходит по классу.

Катерина Ивановна наблюдает урок,

А ей помогают учить нас Некрасов,

Горький, Гоголь и Блок.

Эй, товарищ музей!

Наш урок посети.

С нами рядом за партами посиди.

Посмотри, как мы учимся, посмотри, как мы пишем,

Посмотри, как на пальцы холодные дышим.

Мы подарим на память тебе наш урок.

И тетради.

Надежней их спрячь в уголок.

Г. Хомутов

Баллада о тетради

Бумажные мешки, нарезав на тетради,

отец израненной рукою линовал.

И я сначала утюгом их гладил,

а уж потом задачки в них решал.

Но их разгладить было невозможно:

измятины, как рытвины дорог.

И как перо ни вел я осторожно,

без кляксы обойтись, увы, не мог.

В мешках возили почту на трехтонке,

в мечтах святых весь город писем ждал,

но чаще приходили похоронки.

Отец израненной рукой их раздавал.

Он становился с каждым днем мрачнее

и наконец осенним серым днем сказал:

«Нет сил... Пиши плотнее...

На фронт вернусь... Тетрадки экономь».

И много лет уже я без отца.

И много лет я берегу тетрадку,

хранящую мешка тугую складку,

не разлинованную до конца.

В. Портнов

Самодельные чернила

Скорей, скорей, скорей оттаивайте,

Чернила наши самодельные.

И ничего вы не утаивайте

Про тыловые дни метельные.

Про наши беды неисчётные,

Про будни строгие и хмурые …

Скорей, оттаивайте, чёрные!

Оттаивайте, красно-бурые!

Из бузины и жирной сажи,

Из бурой свёклы и из глины!

И мы напишем, мы расскажем

Свои житейские былины!

И нам чернила намекали

(Так нам казалось каждый раз),

Как будто перья мы макали

В траншейную слепую грязь,

В огонь и дым больших пожаров

Той, фронтовой родной земли.

И строчки чёрные бежали,

И строчки красные текли.

А до победы долго топать

Солдатам нашим до Берлина …

В чернилах копоть, копоть, копоть,

Огонь и дым, и кровь и глина …

Г. Хомутов

В школе

Девчонка руки протянула

И головой — на край стола...

Сначала думали — уснула,

А оказалось — умерла.

Её из школы на носилках

Домой ребята понесли.

В ресницах у подруг слезинки

То исчезали, то росли.

Никто не обронил ни слова.

Лишь хрипло, сквозь метельный стон,

Учитель выдавил, что снова

Занятья — после похорон.

Ю. Воронов

После уроков

Идет обстрел.

И в раздевалке школьной

Ученикам пальто не выдают.

Ребята расшумелись, недовольны:

Ведь добежать до дому —

Пять минут!

А Галкины ресницы —

Даже влажны:

На сутки с фронта

Брат пришел домой!

...От этой школы

До окопов вражьих —

Двенадцать километров по прямой.

Ю. Воронов

Урок

Обычный класс… Доска, и шкаф, и стол.

И, как всегда, стоят за партой парта.

И, свежевымытый, сосною пахнет пол.

И на доске потрепанная карта.

Как зачарованный, сегодня класс притих.

Ведет наставница в извозчичьем тулупе

Воспитанников колпинских своих —

Вслед за указкою — по знойной Гваделупе.

Но вот звонок звенит над головой,

И, заложив цветные промокашки,

Выходят школьники, чтоб поиграть в пятнашки

В двух километрах от передовой.

В. Лифшиц

О школьных подругах блокадной поры

Блокадные дети...

Блокадные дети...

И сердце сжимается вдруг.

Я снова грущу и с тоской вспоминаю

Голодных, ослабших подруг.

Застывшая школа, холодные классы

На верхнем пустом этаже

Они снова в ужасе, у смерти во власти,

Но пишут диктовку уже...

А крыша над ними звенит от осколков,

Над городом снова налёт!

Слышна канонада, грохочут зенитки,

Но девочка ручку берет.

Сидит, как боец, непреклонно и твёрдо,

Не дрогнет, слезу не прольёт,

Она — ленинградка, где дети не плачут,

Где мужество вечно живёт!

И. Обухова

Блокадное детство

Я вспоминаю детства моего страницы,

Когда закружит в поле снегопад.

Блокадный город начинает сниться,

Любимый город — город Ленинград.

Вот наша школа в шрамах от бомбежки:

Фанера в окнах, лампы фитилёк.

Мороз безжалостный гуляет за окошком.

Но светит в классе добрый огонёк.

Учитель за столом, и бледный, и усталый,

Читает Пушкина в продрогшей тишине.

И кажется: вокруг теплее стало

И все на миг забыли о войне.

О том, что бомбы рвутся где-то рядом,

Что люди падают от голода в сугроб,

Что смерть по улицам гуляет Ленинграда

И кто-то тащит на салазках гроб.

Учитель говорит о том, что сердцу свято:

О родине, о мире, о добре,

О том, как любят Родину солдаты,

И город защитят в любой войне...

Наш город выстоял. И слово о Победе

Из репродуктора однажды донеслось.

От счастья плакали и взрослые, и дети-

Без слез в тот славный день не обошлось.

И загремел салют над Ленинградом-

Победы вестник на родной земле.

Но навсегда запомним мы Блокаду

И тех, кто выстоять помог родной стране.

Л. Федунова

Блокадный Филиппок

Ранним утром, видит Бог,

Из своей парадной

Вышел в школу Филиппок,

Филиппок блокадный.

Сколько было? Ровно шесть,

Первоклашкам — восемь,

Филиппку хотелось есть

(Это между прочим).

Шёл он в класс осенним днем

С сумкой. С продуктовой.

(Это мелочь. В основном,

Как у Льва Толстого).

Дом вослед глядел без стен,

Грудою развалин (У Толстого,

между тем, нет такой детали).

Это частность, чтоб урок

Был для вас наглядный.

Шёл учиться Филиппок,

Филиппок блокадный.

По асфальту в три ручья

Дождь плясал напевный.

Филиппок, представьте, я.

Осень. Сорок первый:

Школа вроде бы близка,

Но гляжу устало.

(До войны про Филипка

Мама мне читала).

Но блокадный Филиппок

Повзрослел немного.

— Стой! Куда ты, колобок? —

Слышу у порога.

— В школу! Ясно же куда!

Буркнул. Взгляд унылый:

— Ой, ты, горюшко-беда!

Господи, помилуй!

Проходи! Я прямо в класс:

— Можно? Разрешите?

На меня десятки глаз

Смотрят. Встал учитель.

Видно, внял моей беде.

Разве голод скроешь?

Лишь спросил: — А мама где?

— Там... окопы роет.

— Ну, садись! И я присел

Но сидел немного.

Начался опять обстрел:

— Господи! Тревога!

В. Шумилин

«Ма-ша е-ла ка-шу»

Школа в сорок первом.

Нам, ученикам,

Больно бьёт по нервам

Чтенье по слогам:

«Ма-ша е-ла ка-шу...»

Непонятно мне,

Где достала Маша

Кашу на войне?

Может быть, солдаты

Дали котелок?

Съёжились ребята.

Бросил в дрожь урок.

Мой сосед из сумки

Вынул свой сухарь.

И, глотая слюнки,

Я гляжу в букварь:

«Ма-ша е-ла ка-шу...»

Полон каши рот.

Вспоминает каждый

Предвоенный год.

Запах жжёной пшёнки,

Словно током, бьёт.

Голос хрупкий, ломкий,

Как весенний лёд:

«Ма-ша е-ла ка-шу...»

И со всех сторон

Слышен сильный кашель,

Слышен слабый стон.

Как признаться классу,

Что я глупый был?

Почему-то кашу

Сроду не любил.

В рёв при виде манной

(Да на молоке!).

Причитала мама

С ложкою в руке: —

Вот умница, вот лапушка!

За дедушку! За бабушку!

Теперь за папу ложку!

За нашу Мурку-кошку!

Может, это мнится,

Может, занемог?

На огне дымится

Полный чугунок. ...

Школа в сорок первом.

Как хотелось есть!

Всхлипывают перья

«Восемьдесят шесть».

Боже, дай нам силы,

Стали льдом чернила.

Мы почти не дышим,

Мы в тетрадках пишем:

«Ма-ша е-ла ка-шу».

В. Шумилин

«Не» и «Ни»

Мне рассказывал смоленский

Паренек:

— В нашей школе деревенской

Шел урок.

Проходили мы частицы

«Не» и «ни».

А в селе стояли фрицы

В эти дни.

Обобрали наши школы

И дома.

Наша школа стала голой,

Как тюрьма.

Из ворот избы соседской

Угловой

К нам в окно глядел немецкий

Часовой.

И сказал учитель: «Фразу

Дайте мне,

Чтобы в ней встречались сразу

«Ни» и «не»».

Мы взглянули на солдата

У ворот

И сказали: «От расплаты

НИ один фашист проклятый

НЕ уйдет!»

С. Маршак

Рассказ ветерана

Спасибо вам, друзья, за приглашение.

И рад бы в красногалстучном кругу

Я День Победы встретить...

Тем не менее

Прийти на сбор, пожалуй, не смогу.

С годами становлюсь сентиментальнее,

Защелкиваю память на замок:

Боюсь, что вдруг воспоминанья дальние

Застрянут в горле, как крутой комок.

Лишь к зданью школы подойду,

И видится

Мне

Самый страшный в жизни эпизод.

Мальчишка был у нас в полку.

Под Витебском.

Ему пошел одиннадцатый год.

Усыновлен разведчиками строгими,

Не сиротою он в окопе жил.

Каких мы только хитростей не строили,

Чтобы отправить мальчугана в тыл!

Вот увезут с попутною оказией,

Через леса, где рыщет враг и волк.

Но завтра снова —

Что за безобразие! —

Является пацан в гвардейский полк.

Ну ладно!

Дополнительной нагрузкою,

Недавний школьник, был я наделен:

Уроки арифметики и русского

Брал у меня в часы затишья он.

Был сын полка обласкан взглядом любящим

Гвардейцев старших.

Он для них тогда

Был мирным прошлым

И счастливым будущим,

Но взорвалась еще одна беда:

Мы встретили атаку полуночную

И на позициях нашли чуть свет

Мальчишку с перебитым позвоночником,

И военврач сказал:

— Надежды нет! —

Под нашими мучительными взглядами

Шептал мальчишка из последних сил:

— Все, что по арифметике мне задано,

Проверьте, правильно ли я решил...

Я ту тетрадку с детскими задачками

Донес до самого конца войны.

Страницы были кровью перепачканы.

Примеры были верно решены.

Она вела меня в атаки дерзкие

И отплатилась дорого врагу.

Шлю поздравленья слету пионерскому,

Но к вам прийти, пожалуй, не смогу.

Е. Долматовский

Урок истории

Еще война гудит невдалеке,

Ночами затемняется весь город,

Находим автомат на чердаке,

На переменах поджигаем порох.

Семейные добытчики, гонцы,

В очередях намёрзшиеся вдоволь,

За партами сидели огольцы

И слушатели сновидений вдоволь.

На стенах блики весело дрожат:

Свеча и сумеречная отрада.

И, слава богу, отменён диктант.

Нет электричества — ну и не надо!

Сегодня мир смешается слегка,

Растут его таинственные тени...

Вы берегли высокие слова

Для этих полусказочных мгновений:

— Текла Непрядва в Дон, и тыщу лет

Никто не знал, что есть река такая...

На поле умирает Пересвет,

И отступает конница Мамая.

Э. Портнягин

Последний урок

Про войну немало песен спето,

Только вы не ставьте мне в вину,

Что опять, что я опять про это,

Что опять пою вам про войну.

Мне штыки мерещатся и каски

И холмом, что всем ветрам открыт,

Крагуевац — город югославский

Забывать о прошлом не велит.

Партизаны бьют в горах фашистов,

Озверели немцы, терпят крах.

Расстрелять подростков-гимназистов

Решено родителям на страх.

В Крагуевце знает каждый житель,

Что покинуть класс учитель мог.

Но сказал гестаповцам учитель

«Не мешайте мне вести урок!»

А потом вот здесь, на этом месте

Гимназисты выстроены в ряд

И стоит учитель с ними вместе,

Не оставил он своих ребят.

Камни, камни, что же вы молчите?!

Шевелит седины ветерок...

Говорит гестаповцам учитель

«Не мешайте продолжать урок!»

Про войну немало песен спето,

Только вы не ставьте мне в вину,

Что опять, что я опять про это,

Что опять пою вам про войну.

И пока хоть где-нибудь на свете

Собирают войны свой оброк,

Льется кровь и погибают дети —

Продолжай, учитель, свой урок!

В. Лифшиц

Дети на дорогах войны

Вспоминаю войну, как сейчас,

Вижу женщину в школьном саду.

Вот она принимает наш класс,

41-й на личном счету.

Мы пришли к ней без книжек и роз

Их война вместе с детством сожгла.

В эту осень, сырую от слез,

Вся деревня сгорела дотла.

Помню дым на пришкольном дворе,

Сад пожаром смертельным объят,

А учительница, обгорев,

Выносила из класса ребят.

На востоке алела звезда.

Дым столбами вставал из земли.

Мы за сутки дороги тогда

Десять лет высшей школы прошли.

В. Фатьянов

Деревенские учителя

Деревенские учителя!

Где вы, грозы мои и добрыни?..

Жутко вспомнить, как будто вчера

«Мессершмитты» над крышами выли…

Антонина Ивановна! Молода!

Чуть подёрнуты щёки оспой…

Учим азбуку. Вдруг — удар! —

С фронта весть в роковой полоске…

Вы ушли. Подменила Вас

В это утро Евгенья Ивановна.

И не плакал, а всхлипывал класс,

Как своей, Вашей горестью раненый…

А на завтра — второй удар:

У Евгеньи Ивановны тоже весть…

И не плакал класс, не рыдал:

Вместе с горем вливалась в нас строжесть.

Всё ж не ведали мы глубоко

Этих зим и бесхлебье, и горе:

Первоклассникам молоко

Иногда выдавали в школе…

Это только сейчас вот щемит

Сердце, полное тех впечатлений…

Жутко вспомнить: как день, так убит

Кто-то с Крюковки — там, на передней…

Мне до школы — пятнадцать дворов.

Ежедневно в каком-то рыданье…

Матерь-Родина! Хлебороб,

Лучший сын твой погиб, россиянин…

Жутко вспомнить: не плакались мы,

Хоть во хлебе — мякина да жёлуди.

Да и тот — до средины зимы…

Как мы выжить смогли желторотые?!

Лист газеты тетрадкой был.

Допотопный обтрёпыш-букварь.

Но учились мы честно… А ветер выл,

Лез мороз под обносок старь…

Деревенские учителя!

Где вы, грозы мои и добрыни?

Мы вам нравились, даже шаля, —

Лишь бы горести позабыли…

Жизнь — не сказочная благодать,

Не всегда с красивым исходом…

На село за солдатом солдат

На своих, на казённых приходят.

«Хоть какой — да мужик в дому», —

Говорили, скорбя, крестьянки…

Антонина Ивановна! Ваш ли муж?!

Ах, Евгенья Ивановна! Ваш ли?!

Невредимы пришли с войны —

Это ж чудо! И так нежданно…

Антонина Ивановна, где же Вы?..

Где ж теперь Вы, Евгенья Ивановна?..

Знаю: пенсия Вам дана…

Радость — дети: чай, важными стали…

Деревенские учителя!

Поклоняться вам не устану!

П. Герасимов

Последний урок

Мела метель, дороги заметая.

Дрожали на морозе провода.

А мы стояли на ветру у школы,

Своим дыханьем согревая пальцы,

Стояли молча.

А вокруг ходили

Те, что согнали нас сюда на площадь,

Под окрики и лающую речь.

И вдруг толпа у школы всколыхнулась,

И шепот робко по рядам пополз.

И я увидел — по дороге к школе

Шел мой учитель, тяжело ступая.

Полубосой, в изодранной рубахе,

Что, пропитавшись кровью, стала темной,

Он шел и за собою на дороге

Следы и пятна крови оставлял.

И вспомнил я, как он совсем недавно

Ходил по этой же дороге в школу

Со стопкой ученических тетрадок,

Как часто нас на мотоцикле летом

Катал он вдоль дороги вечерами,

Как мы его по этой же дороге

Домой из школы провожать любили.

И вот теперь его вели солдаты,

Скрутив веревкой руки за спиной,

Чтоб расстрелять у нас перед глазами

За то, что был он честным человеком,

За то, что был он смелым человеком,

За то, что был он русским человеком.

Взглянул я на дорогу, по которой

В последний раз учитель мой прошел.

Мела метель...

И пятна на снегу

Она еще засыпать не успела.

Учитель мой, прости меня, мальчишку:

Я об уроках забывал порою,

Но твоего последнего урока

Я не забуду.

Слышишь — не забуду.

Д. Блынский

Поэма об учителе

Замела дубовые аллеи

Снежная колючая пыльца.

В холоде колоннами белея

Стынут стены старого дворца.

За резной чугунною оградой,

Где скамейки и замерзший труд,

Граф Олсуфьев властвовал когда-то.

Нынче школа разместилась тут.

И хромой и маленький учитель,

Тыча мелом в черную доску,

О российском говорил пиите

И учил родному языку.

А сегодня как-то необычно

Придавила школу тишина.

Это грозным лязгом гусеничным

Прокатилась по селу война.

Прокатилась и ушла куда-то

Дальше в настороженную тьму.

В двадцать шесть гвоздей сапог солдата

Отпечатал след на Яхрому.

А в больших и светлых классах школы,

Словно в собственном своем дворце,

Поселился грузный и тяжелый

С черными крестами офицер.

Он сказал, что кончилось ученье.

Он сказал: «Россия есть капут!»

И велел очистить помещенье

За пятнадцать, максимум, минут.

Зимний холод пробежал по залам.

Зимней стужей скована земля.

Что сказать?.. Тоскливо и устало,

Молча разошлись учителя.

А хромой и маленький учитель

Не ушел... Зачем идти?.. Куда?..

В четверть часа мог ли он, скажите,

Уложить пятнадцать лет труда?!

Даже в час смятенья и тревоги,

Правда, в том повинна и нога,

Не ушел он по примеру многих,

Не покинул школу на врага.

А минуты, словно капли крови,

Истекли. Миг мал или велик?

Офицер, сердито сдвинув брови,

Приказал очистить класс от книг.

А учитель... Он на офицера,

Позабыв о страхе, закричал:

— Разве можно?.. Пушкина?.. Мольера?..

Он не спас их. Он попал в подвал.

Конвоир сноровисто, с издевкой

Объяснил, что ждет его, как мог.

Показал на шею, на веревку

И потом куда-то в потолок.

Все понятно, повторять не надо.

Тусклый свет в окне над головой.

За оконцем, волоча прикладом,

Изредка проходит часовой.

Жить осталось мало, очень мало.

Может быть всего лишь эту ночь.

Мрачен сумрак графского подвала.

Кто сумеет узнику помочь?

Так промчались день и ночь, и снова

Сквозь решетки свет проник в подвал.

Почему не видно часового?

Что за грохот?.. Он не понимал.

Он поднялся со своей лежанки.

Вдруг... Речь русская! Шаги, еще шаги!

Звезды на заснеженных ушанках,

Черные граненые штыки.

Расцвела холодная аллея,

Захлестнул глаза горячий шквал.

Он выбежал, он бросился на шею

И зарыдал.

Мы прошли по землям Подмосковья

Сквозь бураны множества смертей.

Кровью, собственной горячей кровью,

Мы навеки породнились с ней.

Выли бомбы, гулко били пушки,

Громыхали бронепоезда.

Оставались сзади деревушки,

Оставались сзади города.

Как сейчас живут в них я не знаю,

Но в одном уверен быть могу —

Там детишек снова обучают

Русскому родному языку.

А. Музис

Первый учитель

(Памяти А.А. Коваленкова)

Я помню сожжённые сёла

И после победного дня

Пустую холодную школу,

Где четверо кроме меня,

Где нам однорукий учитель

Рассказывал про Сталинград...

Я помню поношенный китель

И пятна — следы от наград.

Он жил одиноко при школе

И в класс приходил налегке.

И медленно левой рукою

Слова выводил на доске.

Мелок под рукою крошился.

Учитель не мог нам сказать,

Что заново с нами учился

Умению ровно писать.

Ему мы во всём подражали —

Таков был ребячий закон.

И пусть мы неровно писали,

Зато мы писали, как он.

Зато из рассказов недлинных

Под шорох осенней листвы

Мы знали про взятье Берлина

И про оборону Москвы.

Дымок от землянок лучился

Жестокой печалью земли.

— Любите, ребята, Отчизну,

Её мы в бою сберегли...

И слово заветное это

Я множество раз выводил.

И столько душевного света

В звучанье его находил!

А после поношенный китель

Я помню как злую судьбу –

Лежал в нём мой первый учитель

В некрашеном, светлом гробу.

Ушёл, говорили, до срока,

Все беды теперь позади...

Рука его так одиноко

Лежала на впалой груди!

Могилу землёй закидали.

И женщины тихо рыдали.

И кто-то негромко сказал:

— Медалей-то, бабы, медалей!

Ить он никогда не казал...

Мой первый учитель! Не вправе

Забыть о тебе никогда.

Пусть жил ты и умер не в славе —

Ты с нами идёшь сквозь года.

Тебе я обязан всем чистым,

Всем светлым, что есть на земле,

И думой о судьбах Отчизны,

Что нёс ты на светлом челе!

В. Фирсов

Читайте также 600 стихов о детях войны