Первая Мировая: 30 стихотворений и поэмы

1 августа — День памяти российских воинов, погибших в Первой мировой войне (1914-1918)

Первая Мировая

Мы Первую припомним Мировую,

Столетьем отделенную от нас.

Друг друга убивали там вручную,

Попеременно применяя газ.

О ней сегодня думаем мы мало,

Её могилы заросли травой.

Планета никогда ещё не знала

Таких потерь, как в Первой Мировой.

И ясно, даже в первом приближенье,

На чьей ты ни воюешь стороне,

Что все там потерпели пораженье,

А победивших не было в войне.

Людские связи, словно струны, рвутся.

Поток несчастий черен и бурлив.

И загремели взрывы революций,

Империи на части развалив.

И, если бы истории капризной

Не жечь войною европейский дом,

То не было бы, видимо, нацизма,

И коммунизма не было потом.

Об этом мог подумать ли когда-то,

Народ в ту бойню ввязывая свой,

Последний всероссийский император,

За это заплативший головой?

А. Городницкий

На первой мировой

В скромном провинциальном музее

Умирает солдат на войне.

Клочья копоти давней осели

На потрескавшемся полотне.

Кто приложит немного старанья,

Кто присмотрится — тот разберет

Потускневшую надпись на раме:

«Вспоминайте пятнадцатый год».

Неизвестный солдат умирает

У воронки под мелким дождем,

Белый свет навсегда покидает

В год, когда я на свет был рожден.

Не помог ему крестик нательный

Разминуться с кровавой бедой, —

От осколочной раны смертельной

Умирает солдат молодой.

Умирает — а смерти не будет.

Пригвожденный к музейной стене,

Умирает, чтоб помнили люди

Всех погибших на давней войне.

В. Шефнер

Летопись войны

В первую мировую войну, которая в России в официальных кругах нередко именовалась Отечественной, выходил журнал "Летопись войны". На его страницах публиковались сведения о наградах, ранениях, безвозвратных потерях офицерского корпуса.

На журнальных листах сведены,

На бумаге почти что нетленной,

Летописные списки войны

Из чердачного вырвались плена.

Как добрался до них, не пойму, —

Видно, что-то пришло мне на помощь

В этом старом-престаром дому,

В эту сном обделённую полночь.

Фотографии порознь и в ряд,

Многодумно, светло, многолико

Из Отечественной глядят,

Не из нашей, из той — не Великой.

Не хватает луны и огня,

Я свечу наклоняю покруче,

Чтоб ещё раз взглянул на меня

Удивительно юный поручик.

Портупеей прихвачен погон,

Орденок сторожит портупею.

Твёрдый взгляд через дали времён —

Так смотреть лишь мальчишки умеют.

Он оплакан давно, он исчез.

Он исчез, чтоб ко мне возвратиться.

Проступает за окнами лес,

Фитилёк над огарком дымится.

Утверждая над памятью власть,

Офицерское держит равненье,

Чтобы в строй фотографий попасть

За награду, за смерть, за раненье.

Что ж мне маяться болью чужой?

Надо вспомнить родимые лица.

...Лейтенант не надеялся мой

Посмотреть на меня со страницы.

А поручик уходит во тьму,

Далеко, за леса и за полночь.

К лейтенанту тянусь моему.

Вот где боль-то: лица не припомнить.

Г. Гоппе

Последняя война

Свершилось. Рок рукой суровой

Приподнял завесу времен.

Пред нами лики жизни новой

Волнуются, как дикий сон.

Покрыв столицы и деревни,

Взвились, бушуя, знамена.

По пажитям Европы древней

Идет последняя война.

И все, о чем с бесплодным жаром

Пугливо спорили века.

Готова разрешить ударом

Ее железная рука.

Но вслушайтесь! В сердцах стесненных

Не голос ли надежд возник?

Призыв племен порабощенных

Врывается в военный крик.

Под топот армий, гром орудий,

Под ньюпоров гудящий лет,

Все то, о чем мы, как о чуде,

Мечтали, может быть, встает.

Так! слишком долго мы коснели

И длили Валтасаров пир!

Пусть, пусть из огненной купели

Преображенным выйдет мир!

Пусть падает в провал кровавый

Строенье шаткое веков, —

В неверном озареньи славы

Грядущий мир да будет нов!

Пусть рушатся былые своды,

Пусть с гулом падают столбы;

Началом мира и свободы

Да будет страшный год борьбы!

В. Брюсов

1914

В окопе

В семье суровых ветеранов

Пью чай. Пальба едва слышна.

Вдали — под снегом спит Цеханов,

И даль в снегу погребена.

Сквозь серые туманы солнце

Неярко светит без лучей.

Тиха беседа о японце,

И равномерен звук речей.

Незримо судьбы всей Европы

С судьбой уральцев сплетены, —

Но нынче в снежные окопы

Доходит смутно гул войны.

Мир крикнул этим бородатым

Сибирякам: «Брат, выручай!»

И странно с сумрачным солдатом

Пить на досуге мутный чай.

Неизмеримым бредят грезы,

Крушеньем царств и благом всех…

А здесь — рассказы про шимозы

Сменяет беззаботный смех.

В. Брюсов

1914

Поле битвы

Залито поле, как золотом,

Щедрым посевом патронов.

Вдалеке, как гигантским молотом,

Расколоты гребни склонов.

На холмике ждет погребения,

Ниц повергнуто, тело солдата.

Слабый запах тления,

А в руке письмо зажато.

Рядом тела лошадиные:

Оскалены зубы, изогнуты шеи…

Ах, не труды ль муравьиные

Эти валы, окопы, траншеи?

Видел я: меж винтовок раздробленных

Лежит с дневником тетрадка;

Сколько тайных надежд, обособленных,

В нее вписывал кто-то украдкой!

Манерки, ранцы, зарядные

Ящики, крышки шрапнелей,

И повсюду воронки громадные

От снарядов, не достигших цели.

Брожу меж обломков, гадательно

Переживая былые моменты.

А вдали, взвод солдат, старательно,

Убирает пулеметные ленты.

В. Брюсов

1914

* * *

Петроградское небо мутилось дождем,

На войну уходил эшелон.

Без конца — взвод за взводом и штык за штыком

Наполнял за вагоном вагон.

В этом поезде тысячью жизней цвели

Боль разлуки, тревоги любви,

Сила, юность, надежда… В закатной дали

Были дымные тучи в крови.

И, садясь, запевали Варяга одни,

А другие — не в лад — Ермака,

И кричали ура, и шутили они,

И тихонько крестилась рука.

Вдруг под ветром взлетел опадающий лист,

Раскачнувшись, фонарь замигал,

И под черною тучей веселый горнист

Заиграл к отправленью сигнал.

И военною славой заплакал рожок,

Наполняя тревогой сердца.

Громыханье колес и охрипший свисток

Заглушило ура без конца.

Уж последние скрылись во мгле буфера,

И сошла тишина до утра,

А с дождливых полей все неслось к нам ура,

В грозном клике звучало: пора!

Нет, нам не было грустно, нам не было жаль,

Несмотря на дождливую даль.

Это — ясная, твердая, верная сталь,

И нужна ли ей наша печаль?

Эта жалость — ее заглушает пожар,

Гром орудий и топот коней.

Грусть — ее застилает отравленный пар

С галицийских кровавых полей…

А. Блок

1 сентября 1914

* * *

3. Н. Гиппиус

Рожденные в года глухие

Пути не помнят своего.

Мы — дети страшных лет России —

Забыть не в силах ничего.

Испепеляющие годы!

Безумья ль в вас, надежды ль весть?

От дней войны, от дней свободы —

Кровавый отсвет в лицах есть.

Есть немота — то гул набата

Заставил заградить уста.

В сердцах, восторженных когда-то,

Есть роковая пустота.

И пусть над нашим смертным ложем

Взовьется с криком воронье, —

Те, кто достойней, Боже, Боже,

Да узрят царствие твое!

А. Блок

8 сентября 1914

Наступление

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня,

Мы четвертый день наступаем,

Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного

В этот страшный и светлый час,

Оттого что Господне слово

Лучше хлеба питает нас.

И залитые кровью недели

Ослепительны и легки,

Надо мною рвутся шрапнели,

Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий,

Это медь ударяет в медь,

Я, носитель мысли великой,

Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые

Или воды гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить Победу,

Словно девушку, в жемчуга,

Проходя по дымному следу

Отступающего врага.

Н. Гумилёв

1914

Война

М. М. Чичагову

Как собака на цепи тяжелой,

Тявкает за лесом пулемет,

И жужжат шрапнели, словно пчелы,

Собирая ярко-красный мед.

А «ура» вдали — как будто пенье

Трудный день окончивших жнецов.

Скажешь: это — мирное селенье

В самый благостный из вечеров.

И воистину светло и свято

Дело величавое войны.

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны.

Тружеников, медленно идущих

На полях, омоченных в крови,

Подвиг сеющих и славу жнущих,

Ныне, Господи, благослови.

Как у тех, что гнутся над сохою,

Как у тех, что молят и скорбят,

Их сердца горят перед Тобою,

Восковыми свечками горят.

Но тому, о Господи, и силы

И победы царский час даруй,

Кто поверженному скажет: «Милый,

Вот, прими мой братский поцелуй!»

Н. Гумилев

1914

Смерть

Есть так много жизней достойных,

Но одна лишь достойна смерть,

Лишь под пулями в рвах спокойных

Веришь в знамя Господне, твердь.

И за это знаешь так ясно,

Что в единственный, строгий час,

В час, когда, словно облак красный,

Милый день уплывет из глаз,

Свод небесный будет раздвинут

Пред душою, и душу ту

Белоснежные кони ринут

В ослепительную высоту.

Там Начальник в ярком доспехе,

В грозном шлеме звездных лучей,

И к старинной, бранной потехе

Огнекрылых зов трубачей.

Но и здесь на земле не хуже

Та же смерть — ясна и проста:

Здесь товарищ над павшим тужит

И целует его в уста.

Здесь священник в рясе дырявой

Умиленно поет псалом,

Здесь играют марш величавый

Над едва заметным холмом.

Н. Гумилёв

Солнце духа

Как могли мы прежде жить в покое

И не ждать ни радостей, ни бед,

Не мечтать об огнезарном бое,

О рокочущей трубе побед.

Как могли мы… но еще не поздно,

Солнце духа наклонилось к нам,

Солнце духа благостно и грозно

Разлилось по нашим небесам.

Расцветает дух, как роза мая,

Как огонь, он разрывает тьму,

Тело, ничего не понимая,

Слепо повинуется ему.

В дикой прелести степных раздолий,

В тихом таинстве лесной глуши

Ничего нет трудного для воли

И мучительного для души.

Чувствую, что скоро осень будет,

Солнечные кончатся труды

И от древа духа снимут люди

Золотые, зрелые плоды.

Н. Гумилёв

* * *

Священные плывут и тают ночи,

Проносятся эпические дни,

И смерти я заглядываю в очи,

В зеленые, болотные огни.

Она везде — и в зареве пожара,

И в темноте, нежданна и близка,

То на коне венгерского гусара,

А то с ружьем тирольского стрелка.

Но прелесть ясная живет в сознанье,

Что хрупки так оковы бытия,

Как будто женственно всё мирозданье,

И управляю им всецело я.

Когда промчится вихрь, заплещут воды,

Зальются птицы в чаяньи зари,

То слышится в гармонии природы

Мне музыка Ирины Энери.

Весь день томясь от непонятной жажды

И облаков следя крылатый рой,

Я думаю: «Карсавина однажды,

Как облако, плясала предо мной».

А ночью в небе древнем и высоком

Я вижу записи судеб моих

И ведаю, что обо мне, далеком,

Звенит Ахматовой сиренный стих.

Так не умею думать я о смерти,

И всё мне грезятся, как бы во сне,

Те женщины, которые бессмертье

Моей души доказывают мне.

Н. Гумилёв

* * *

И год второй к концу склоняется,

Но так же реют знамена,

И так же буйно издевается

Над нашей мудростью война.

Вслед за ее крылатым гением,

Всегда играющим вничью,

С победной музыкой и пением

Войдут войска в столицу. Чью?

И сосчитают ли потопленных

Во время трудных переправ,

Забытых на полях потоптанных,

И громких в летописи слав?

Иль зори будущие, ясные

Увидят мир таким, как встарь,

Огромные гвоздики красные

И на гвоздиках спит дикарь;

Чудовищ слышны ревы лирные,

Вдруг хлещут бешено дожди,

И всё затягивают жирные

Светло-зеленые хвощи.

Не всё ль равно? Пусть время катится,

Мы поняли тебя, земля!

Ты только хмурая привратница

У входа в Божие Поля.

Н. Гумилёв

Июль 1914

Пахнет гарью. Четыре недели

Торф сухой по болотам горит.

Даже птицы сегодня не пели,

И осина уже не дрожит.

Стало солнце немилостью Божьей,

Дождик с Пасхи полей не кропил.

Приходил одноногий прохожий

И один на дворе говорил:

«Сроки страшные близятся. Скоро

Станет тесно от свежих могил.

Ждите глада, и труса, и мора,

И затменья небесных светил.

Только нашей земли не разделит

На потеху себе супостат:

Богородица белый расстелет

Над скорбями великими плат».

Можжевельника запах сладкий

От горящих лесов летит.

Над ребятами стонут солдатки,

Вдовий плач по деревне звенит.

Не напрасно молебны служились,

О дожде тосковала земля:

Красной влагой тепло окропились

Затоптанные поля.

Низко, низко небо пустое,

И голос молящего тих:

«Ранят тело твое пресвятое,

Мечут жребий о ризах твоих».

А. Ахматова

1914

Они сражаются в полях

Они сражаются в полях,

Все позабывшие в боях,

Не забывая лишь о том,

Что где-то есть родимый дом,

Что дома ждет, тоскуя, мать

И не устанет вечно ждать,

Что плачет милая жена,

В такие дни всегда верна,

И дети резвою гурьбой

Играют беззаботно «в бой».

Они сражаются в полях,

Сегодня — люди, завтра — прах,

Они отстаивают нас,

Но кто из них свой знает час?

А если б знать!.. А если б знать,

Тогда нельзя душой пылать:

Ужасно заряжать ружье,

Провидя близкое свое…

Неумертвимые в мечтах,

Они сражаются в полях!

З. Гиппиус

1914

Всё она

Медный грохот, дымный порох,

Рыжелипкие струи,

Тел ползущих влажный шорох…

Где чужие? где свои?

Нет напрасных ожиданий,

Недостигнутых побед,

Но и сбывшихся мечтаний,

Одолений — тоже нет.

Все едины, всё едино,

Мы ль, они ли… смерть — одна.

И работает машина,

И жует, жует война…

З. Гиппиус

1914

* * *

О, твердость, о, мудрость прекрасная

Родимой страны!

Какая уверенность ясная

В исходе войны!

Не стало ли небо просторнее,

Светлей облака?

Я знаю: воители горние —

За наши войска.

Идут с просветленными лицами

За родину лечь, —

Над ними — небесные рыцари

С крылами у плеч.

И если устали, ослабли мы,

Не видим в ночи, —

Скрещаются с вражьими саблями

Бесплотных мечи.

Г. Иванов

1914

Павшим гвардейцам

Я вижу ясно тот жестокий бой,

Треск пулеметов и снарядов вой,

Простреленных знамен столетний шелк,

Твоих знамен, Конногвардейский полк!

Смерть не страшна и слава впереди

Самоотверженья огонь в груди.

Лети, молва, чтоб Родине принесть

О брани славной и победе весть!

Сломил героев схватки бурелом,

И ангел смерти осенил крылом,

Но вечности их память предана

И доблестью покрыты имена.

Г. Иванов

Молитва матери

На краю деревни старая избушка,

Там перед иконой молится старушка.

Молитва старушки сына поминает,

Сын в краю далеком родину спасает.

Молится старушка, утирает слезы,

А в глазах усталых расцветают грезы.

Видит она поле, поле перед боем,

Где лежит убитым сын ее героем.

На груди широкой брызжет кровь, что пламя,

А в руках застывших вражеское знамя.

И от счастья с горем вся она застыла,

Голову седую на руки склонила.

И закрыли брови редкие сединки,

А из глаз, как бисер, сыплются слезинки.

С. Есенин

1914

* * *

В багровом зареве закат шипуч и пенен,

Березки белые горят в своих венцах.

Приветствует мой стих младых царевен

И кротость юную в их ласковых сердцах.

Где тени бледные и горестные муки,

Они тому, кто шел страдать за нас,

Протягивают царственные руки,

Благословляя их к грядущей жизни час.

На ложе белом, в ярком блеске света,

Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть...

И вздрагивают стены лазарета

От жалости, что им сжимает грудь.

Все ближе тянет их рукой неодолимой

Туда, где скорбь кладет печать на лбу.

О, помолись, святая Магдалина,

За их судьбу.

С. Есенин

1916

Сестра

Сероглазая женщина с книжкой присела на койку

И, больных отмечая вдоль списка на белых полях,

То за марлей в аптеку пошлет санитара Сысойку,

То, склонившись к огню, кочергой помешает в углях.

Рукавица для раненых пляшет, как хвост трясогузки,

И крючок равномерно снует в освещенных руках,

Красный крест чуть заметно вздыхает на серенькой блузке,

И, сверкая починкой, белье вырастает в ногах.

Можно с ней говорить в это время о том и об этом,

В коридор можно, шаркая туфлями, тихо уйти —

Удостоит, не глядя, рассеянно-кротким ответом,

Но починка, крючок и перо не собьются с пути.

Целый день она кормит и чинит, склоняется к ранам,

Вечерами, как детям, читает больным «Горбунка»,

По ночам пишет письма Иванам, Петрам и Степанам,

И луна удивленно мерцает на прядях виска.

У нее в уголке, под лекарствами, в шкафике белом,

В грязно-сером конверте хранится армейский приказ:

Под огнем из-под Ломжи в теплушках, спокойно и смело,

Всех, в боях позабытых, она вывозила не раз.

В прошлом — мирные годы с родными в безоблачном Пскове,

Беготня по урокам, томленье губернской весны…

Сон чужой или сказка? Река человеческой крови

Отделила ее навсегда от былой тишины.

Покормить надо с ложки безрукого парня-сапера,

Казака надо ширмой заставить — к рассвету умрет.

Под палатой галдят фельдшера. Вечеринка иль ссора?

Балалайка затенькала звонко вдали у ворот.

Зачинила сестра на халате последнюю дырку,

Руки вымыла спиртом, — так плавно качанье плеча,

Наклонилась к столу и накапала капель в пробирку,

А в окошке над ней вентилятор завился, журча.

Саша Черный

1914

27 августа 1914 года

Медная, лихая музыка играла,

Свеян трубачами, женский плач умолк.

С воинской платформы Брестского вокзала

Провожают в Польшу Фанагорийский полк!

Офицеры стройны, ушки на макушке,

Гренадеры ладны, точно юнкера...

Классные вагоны, красные теплушки,

Машущие руки, громкое ура.

Дрогнули вагоны, лязгают цепями,

Ринулся на запад первый эшелон.

Желтые погоны, суворовское знамя,

В предвкушеньи славы каждое чело!

Улетели, скрылись. Точечкой мелькает,

Исчезает, гаснет красный огонек...

Ах, душа пустая, ах, тоска какая,

Возвратишься ль снова, дорогой дружок!

Над Москвой печальной ночь легла сурово,

Над Москвой усталой сон и тишина.

Комкают подушки завтрашние вдовы,

Голосом покорным говорят: «Война!»

А. Несмелов

Тризна

Гол и наг лежит строй трупов,

Песни смертные прочли.

Полк стоит, глаза потупив,

Тень от летчиков в пыли.

И когда легла дубрава

На конце глухом села,

Мы сказали: «Небу слава!»—

И сожгли своих тела.

Люди мы иль копья рока

Все в одной и той руке?

Нет, ниц вемы; нет урока,

А окопы вдалеке.

Тех, кто мертв, собрал кто жив,

Кудри мертвых вились русо.

На леса тела сложив,

Мы свершали тризну русса.

Черный дым восходит к небу,

Черный, мощный и густой.

Мы стоим, свершая требу,

Как обряд велит простой.

У холмов, у ста озер

Много пало тех, кто жили.

На суровый, дубовый костер

Мы руссов тела положили.

И от строгих мертвых тел

Дон восходит и Иртыш.

Сизый дым, клубясь, летел.

Мы стоим, хранили тишь.

И когда веков дубрава

Озарила черный дым,

Стукнув ружьями, направо

Повернули сразу мы.

В. Хлебников

1914 — 1916

К великой годовщине

19.07.1914 — 19.07.1916.

Она уже близка — вторая годовщина

Того святого дня, когда родной народ

Грудь к груди встретился с насильем чужанина,

Ворвавшегося к нам лавиною невзгод,

В надежде сокрушить славянства исполина

В Четырнадцатый год.

О, этот грозный год кровавого разгула,

Год, в летопись веков преступною рукой

Внесенный, год — когда «доверье обманула

Ложь, возведенная в культуры высший строй»,

Год адских кононад немолкнущего гула,

Год жертв неслыханных, год бури боевой!..

День девятнадцатого июля рокового

Навеки в памяти всех стран и всех племен;

Он, гранью новой став на рубеже былого,

Судьбы Европы всей решить был обречен —

В расчетах дерзостных вождя слепцов слепого,

Кем меч коварно был над миром занесен.

И он разбил весь мир на два враждебных стана:

Поработители, предатели, рабы —

В одном, над кратером дремавшего вулкана

Справляющие пир губительной борьбы;

В другом — соратники славянского титана,

Борцы за свет свобод, за лучшия судьбы…

Четырнадцатый год — он только был предтечей

Преемников своих: судеб он не решил.

В Пятнадцатом — с его ожесточенной сечей —

Уравновесилась готовность ратных сил;

Но сколько он нанес народам всем увечий,

Как много вырыл он безвременных могил!..

Был враг наш опьянен обманчивым успехом,

Доставшимся ему ценою чести всей, —

Позорною ценой, — всех преступлений эхом

Успех отозвался с привисленских полей,

С лесных литовских пущ, — ударил по доспехам

И в грудь, и в тыл ему налет богатырей.

Они воспрянули по всем кровавым нивам

Пошли они вперед, как буйный ураган,

Вся мощь родных Добрынь в них хлынула разливом

На хищников-врагов тысячеверстный стан,

Везде кладя предел их замыслам кичливым,

Им всюду нанося глубоких язвы ран…

Ты, год Шестнадцатый, ты вынесешь решенье,

Желанный дашь исход разладу двух миров,

Ты истощишь в конец безумства исступленья,

Ты гидру зла спалишь огнем своих громов,

Ты — год возмездия за дерзость преступленья,

За беспримерные жестокости врагов!..

Да, год возмездия!.. Оно уже настало,

О нем уже гремел победный вешний гром,

Июньская гроза врасплох врага застала,

Прозимовавшего на фронте боевом…

Наш древний Святогор лишь приподнял забрало

Да крепче на чело надвинул свой шелом, —

И он уже нашел земли родимой тягу,

И бросил он ее с размаху на врага,

Дерзнувшего хулить сынов Руси отвагу,

Покинувших уют родного очага

И плоть и кровь свою несущих в жертву благу

Всех, для кого не жизнь — отчизна дорога…

Наш Святогор-народ, в невзгодах закаленный,

Со славой завершит страны великий путь, —

В нем дух окреп в боях, всей мощью ополченной

Вздохнула в дни скорбей его живая грудь,

И он пошел вперед, страданьем искупленный,

И вновь его назад с дороги не свернуть.

Он — ко всему готов… Его сынов дружины

Победоносные врезаются в оплот

Насильника-врага, — с равнинной Буковины

Предгорьями Карпат Господь их стяг несет…

О будь благословен в святой день годовщины,

Четырнадцатый год!..

А. Коринфский

1916

Русь

Не косить детине пожен,

Не метать крутых стогов, —

Кладенец из красных ножен

Он повынул на врагов.

Наговорна рукоятка,

Лезвие — светлей луча,

Будет ворогу не сладко

От мужицкого меча!

У детины кудри — боры,

Грудь — Уральские хребты,

Волга реченька — оборы,

Море синее — порты.

Он восстал за сирых братов,

И, возмездием горя,

Пал на лысину Карпатов

Кладенец богатыря.

Можно б вспять, поправши злобу,

Да покинешь ли одну

Русь Червонную — зазнобу

В басурманском полону!

Гоже ль свадебную брагу

Не в Белградской гридне пить,

Да и как же дружку-Прагу

Рушником не подарить!

Деду Киеву похула

Алый краковский жупан…

Словно хворост, пушек дула

Попирает великан.

Славься, Русь! Краса-девица,

Ладь колечко и фату, —

Уж спрядает заряница

Бранной ночи темноту.

Вспыхнет день под небосклоном, —

Молодых в земле родной

Всеславянским брачным звоном

Встретит Новгород седой!

Н. Клюев

1914

У орудия

Взлетит зеленой звездочкой ракета

И ярким, лунным светом обольет

Блиндаж, землянку, контуры лафета,

Колеса, щит и, тая, — упадет.

Безлюдье. Тишь. Лишь сонные патрули

Разбудят ночь внезапною стрельбой,

Да им в ответ две-три шальные пули

Со свистом пролетят над головой.

Стою и думаю о ласковом, о милом,

Покинутом на теплых берегах.

Такая тишь, что кровь, струясь по жилам,

Звенит, поет, как музыка в ушах.

Звенит, поет. И чудится так живо:

Звенят сверчки. Ночь. Звезды. Я один.

Росою налита, благоухает нива.

Прозрачный пар встает со дна лощин,

Я счастлив оттого, что путь идет полями,

И я любим, и в небе Млечный Путь,

И нежно пахнут вашими духами

Моя рука, и волосы, и грудь.

В. Катаев

1916

Война объявлена

«Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!

Италия! Германия! Австрия!»

И на площадь, мрачно очерченную чернью,

багровой крови пролилбсь струя!

Морду в кровь разбила кофейня,

зверьим криком багрима:

«Отравим кровью игры Рейна!

Громами ядер на мрамор Рима!»

С неба, изодранного о штыков жала,

слезы звезд просеивались, как мука в сите,

и подошвами сжатая жалость визжала:

«Ах, пустите, пустите, пустите!»

Бронзовые генералы на граненом цоколе

молили: «Раскуйте, и мы поедем!»

Прощающейся конницы поцелуи цокали,

и пехоте хотелось к убийце — победе.

Громоздящемуся городу урудился во сне

хохочущий голос пушечного баса,

а с запада падает красный снег

сочными клочьями человечьего мяса.

Вздувается у площади за ротой рота,

у злящейся на лбу вздуваются вены.

«Постойте, шашки о шелк кокоток

вытрем, вытрем в бульварах Вены!»

Газетчики надрывались: «Купите вечернюю!

Италия! Германия! Австрия!»

А из ночи, мрачно очерченной чернью,

багровой крови лилась и лилась струя.

В. Маяковский

20 июля 1914

Мама и убитый немцами вечер

По черным улицам белые матери

судорожно простерлись, как по гробу глазет.

Вплакались в орущих о побитом неприятеле:

«Ах, закройте, закройте глаза газет!»

Письмо.

Мама, громче!

Дым.

Дым еще!

Что вы мямлите, мама, мне?

Видите —

весь воздух вымощен

громыхающим под ядрами камнем!

Ма — а — а — ма!

Сейчас притащили израненный вечер.

Крепился долго,

кургузый,

шершавый,

и вдруг, —

надломивши тучные плечи,

расплакался, бедный, на шее Варшавы.

Звезды в платочках из синего ситца

визжали:

«Убит,

дорогой,

дорогой мой!»

И глаз новолуния страшно косится

на мертвый кулак с зажатой обоймой.

Сбежались смотреть литовские села,

как, поцелуем в обрубок вкована,

слезя золотые глаза костелов,

пальцы улиц ломала Ковна.

А вечер кричит,

безногий,

безрукий:

«Неправда,

я еще могу-с —

хе! —

выбряцав шпоры в горящей мазурке,

выкрутить русый ус!»

Звонок.

Что вы,

мама?

Белая, белая, как на гробе глазет.

«Оставьте!

О нем это,

об убитом, телеграмма.

Ах, закройте,

закройте глаза газет!»

В. Маяковский

1914

Обида (поэма)

Часть первая

На империалистической войне

И кони ржали, и люди кричали,

И выли волки в пролеске,

И мчались первые эскадроны

В первое пожарище войны,

Где порохом боя дохнуло щедро.

Рыжие деревья звенели ключами,

Листы свои слали вдогон экспрессу;

И на вершине широкой кроны

Кости сучьев были видны,

Податливо гнулись они под ветром.

Соловьи отпели, кукушки откуковали,

Откричали сизоворонка и удод,

Надвигалась осень из осеней скучнейшая.

А на фронте шли работы:

Офицерье сивуху глушило,

Казаки кур воровали,

Натягивал колючку саперный взвод,

А пехота портянки на кустах развешивала,

Мокрые сапоги подбивала пехота,

И усталые ноги у костра сушила...

А когда зашумит широкий дуб,

Передумает солдат много долгих дум:

Распрощался солдат с женой молодой,

Не видеть ей больше своего законного,

Осталась она за рекою за Доном,

Будут слезы ее падать на плес,

Будет плакать она, много будет,

А солдату не видеть дороги домой.

Тоскует по солдату конь его —

Ведь не жить солдату на земле долго,

Не ходить ему полем полос, —

Никто солдата от смерти не разбудит.

И нету солдату от нее спасенья,

А мало ль по нем проливали слезы...

Старая мать — вся жизнь подкошена,

Слезы ее горькие, как сок вербы...

Спал бы ты, солдат, на свежем сене;

Резал бы ты, солдат, на болоте лозы;

Плел бы ты, солдат, белые лукошки,

Не ходил бы ты, солдат, защищать сербов;

Не покидал бы ты хаты своей спозаранок, —

В лесу бы скрывался, здоровый и целый,

Любила б тебя жена твоя Анна,

Тешила б тебя молодым телом...

Когда зашумит широкий дуб

И вершина дрожит и ноет,

Передумает солдат много долгих дум,

Перед кем и в чем он виновен.

Казалось ему,

осень звенит ключами

И хвоя глаза колет,

А тем временем

кони ржали, люди кричали

И выли волки в поле.

То, что воют волки в поле,

То, что хвоя глаза колет,

То, что осень звенит ключами,

Такое — бывает часто.

А не бывает привычным такое,

Когда начинают шалеть кони,

И долго молчат по окопам солдаты,

Когда начинают реветь снаряды,

Когда свинцовые дождики шпарят

На целом восточном полушарье.

Когда...

когда...

Ссорятся императоры и господа

За чужие угодья и города,

За нефть в Персии, за свободные воды,

За нетронутые в недрах породы,

За все, что жаждет буржуй иметь, —

За нефть, за уголь, за медь.

Тогда начинает трудиться охранка,

Тогда сгодится любая приманка,

Тогда начинают брехать газеты,

Продажные оды писать поэты,

Ибо нельзя и поэтам без прозы —

Хрустящих в карманах новеньких пачек...

Тем временем высыхают на травах росы,

Сохнут нивы и меленький дождик плачет.

И ждет земля здорового человека,

А здоровые, где они?

Все загублены.

И приходит возделывать землю калека,

Со слепыми глазами, поломанный, изрубленный

И на теле его молодом видны

Свежие раны войны.

Но опять начинают брехать газеты

И продажные оды писать поэты...

Все на благо идет — фельетоны, хореи...

И начинают архиереи...

И поп с кадилом на раздорожье

Стенает, очи воздев горе.

Он будет дождя и битвы пророком.

И сам он... святого стана.

Продается не даром небесная манна.

Ибо слово его — слово божье,

И он кончит, когда, уже догорев

Над плесом холодным и полем широким,

На западе рыжей покроется охрой день,

И домой прибредет голодное стадо...

Тогда напоследок он грозно станет

Накликать на австрийцев и немцев смерть,

И слова его будут бурей греметь:

«Изыдите вы, воины во Христе»...

Тогда калеки падут на колени,

Расскажут ему, как росли они сильными,

Как имели здоровые руки и ноги,

И глаза, что теперь отравлены газами,

И любимых, что стали в девичестве вдовы...

И будут просить у него исцеленья,

Чтоб больше не жить им слепыми слизнями,

Чтоб видеть им небо, жита и дороги,

Чтоб свадьбы играть да крестины праздновать,

Чтоб хлеба и радости было им вдоволь.

Он им слова не скажет, ничего не сбрешет,

Хоть они подползут к нему на коленях

И будет судорога тела их корчить...

Он, как вор, сторонкой уйдет от них,

Он уйдет от них, хоть они не заразные...

У голодной собаки — зубов скрежет,

У голодного человека — собачье скуленье,

У безногого человека — глаза волчьи,

У безглазого человека — нищенский лик,

У таких людей — думы в узел завязанные.

Такой человек не развяжет свой узел,

Ибо в искренность обиженного не поверишь,

О своем утешенье он будет стараться...

Обидишь его — затаит он горечь,

И долго обиды своей не забудет,

Суда не найдет — так сам рассудит,

Ходить будет зверем, глядеть будет зверем,

Долго будет в горячке метаться,

А все отомстить за раны, за горе,

За все обиды стараться будет.

То, что волки воют в поле,

То, что хвоя глаза колет,

То, что осень звенит ключами,

Такое —

бывает часто;

А то, чему только пушка свидетель,

Такое —

редко на свете.

Леса при больших дорогах горели,

Падали с дымных дичек паданцы,

В пепле горячем пеклись...

И шепотом пламени полнился сполох

Широких звериных глаз:

Зубры и волки от огня зверели

И летели из зарослей за листопадами...

И плакали ветры о рыжем лисе,

Что кровь молодую свою, словно порох,

Испепелил и угас.

Леса эти были зверьем богаты,

Ходило зверье по звериному следу,

Где стояли высокие, крепкие сосны.

Медвежата за пчелами присматривали в стороне

И не обижали диких пчел от века.

У каждого зверя была своя хата,

Ласкало солнце звериных деток,

Сновали пауки прозрачные кросна,

Над озером чистым играли поденки,

А жизни их было — с утра до вечера.

Стояли солдаты, дивились долго,

Чего это лес так горит буйно,

По чьей это воле рушились ясени,

Ловили озера горячий пепел,

В зарослях резко кричали крачки.

Почему осыпана углем дорога,

И небо сделалось тусклым, бурым?

Вылетали из лесу языки ясные

И лизали звезды,

Что в мутном небе,

То там, то здесь зажигались и гасли...

И, может, им загадкой и ответом сразу

Загремели пушки, пулеметы застрекотали.

И навстречу пополз туман странный

(Медленно ползет, а ветер засвищет —

Туман заколеблется и подымется выше).

И этот туман называли газом.

От него солдаты в траве повстречали смерть,

От него были очи озер отравлены,

От него в лесу и в полях опустело,

У солдата горело тело.

Вот он идет, недомерок — солдат,

Тот, что верит в заступника-бога...

Смерть в глазах затаилась — глотает даль,

Ветра из-под ног вырывают дорогу...

Вот он идет. Тропинки горят...

(Каждый человек смерти не желает).

Из-под тучи прилетел и лопнул снаряд...

И в глазах его молнии темень слепая.

Темень... темень...

Солнце — где?

Солнца нету...

Солнце в крови?!

Мати! Мати!

Принеси свой светлый день

От лесов голубых и чистых криниц.

Мать!

Напоследок сыну

Принеси воды и вихры пригладь...

Будет рад твоим очам он синим:

Чистая очей твоих успокоит гладь.

...Но мать не услышит,

она не почует...

Тело его с вороньем заночует...

То, что воют волки в поле,

То, что хвоя глаза колет,

То, что осень звенит ключами,

Такое — бывает часто;

А то, чему только пушка свидетель,

Такое —

редко на свете...

Часть вторая

Десять

Жизнь их печальнее, чем листопад, —

Безногие, безрукие, слепые,

Валялись они на лазаретных койках,

Ковыляли они по путям знакомым

И тело свое костылем подпирали...

Лежали они на шляхах и выли

Под ветром,

под снегом,

под дымом,

под пылью.

Лежали они под конем конника;

И каждый был как последний обломок...

И за все это горе, за все эти раны, —

Где их утешение, где их радость,

Никто не открыл им, никто не сказал...

И кто из них пахарь теперь и жнец, —

Репейник сожнет и терновник скосит?

Какие им боги помогут иль мощи?

Ходили они аж до Китежа-града,

Топтали дорогу в святую Казань,

Ходили они к староверам в Керженец,

Показывали им свои хворые кости,

Рассказывали им про ослепшие очи...

Где их утешение, где их радость,

Никто не открыл им, никто не сказал...

Ходили и вместе десять человек, —

Девять человек — хромых калек,

У десятого глаза отравлены газом...

Утомленные, вместе валились наземь,

Глядели вместе на солнца заход,

Как реки седым туманом кроются,

И утки летят над болотным простором,

И начинает свой поход

Ветер —

Набок осины клонятся,

И стелется дым от печей под забором.

...Много вместе они прошагали,

И стали они дружны,

И пути их отмечены посошками,

Что взяты еще с войны.

Долго ходили они,

Следили они долго,

Долго они слушали,

К земле приложив ухо:

Год за годом с весны до весны,

Год за годом с осени до осени

От разрывов темнели просини,

Заревом пылала дорога.

И землю пахали снаряды —

И глухо гудела земля,

Мерли на фронте солдаты

Или шли по шляхам ковылять...

...И внимали болота пресные,

И внимали все птицы лесов,

И внимали озера и долы,

И по селам старухи на призбах,

И дикие травы росные

Солдатской печальной песне,

Походной песне шляхов —

И песне солдатской доли,

И песне солдатской обиды,

И песне солдатской родины.

Проходили дни и недели,

Они работали в пуще,

И жили над озером отзвуки.

И вдруг над далями теми,

Где в колючке окопы и пушки,

Где газов полотна полощутся в воздухе

И гром орудийный стих,

И конницы топот стих.

Всю работу свою побросали,

Пошли на шляхи поглядеть,

Чтоб слышать шляхи отчетливо,

И десять смогли почуять,

Услышать смогли тогда:

Как рыбаки из озер подымали

Полную холода сеть,

Как тихо в лугах растет трава,

Как тихо озерное дно ночует

И долго гремят города.

И долго стояли тогда они,

Приснилась им доля шляхов,

Горячее солнце скитаний

Позвало их в новый поход,

Опять постучались к ним в окна,

И им захотелось пойти

Туда, где от ливня намокли

Песок и суглинок пути.

О боли забыли все десять,

Покинули в пуще покой,

Идут они целый уж месяц

И обиду несут за спиной.

И девять не знают привала,

Одним только живы они:

Добраться б до тех генералов,

Что залили кровью их дни.

Неделю идут они пятую

И пятый вдобавок день...

Не зря они были солдатами —

Привычны ко всякой беде.

Десятый ступает угрюмо,

Все грезит он полем хлебов,

Иную он думает думу.

Десятый товарищ, слепой.

Проходит неделя шестая,

Шестой в добавление день...

И вот она — росстань пустая,

Где ветер качает их тень.

Бредет им навстречу стадо —

Десятый все бредит серпом,

И вот говорит десятый,

Друзьям говорит слепой:

— Я с вами иду, бедолага,

А нет у меня глаз,

Какой я вам, хлопцы, вояка?

Теперь уж война не для нас...

Слепым только бредить про жито,

Не ведая ночи и дня,

Мне век остается прожить так,

И вы уж простите меня.

И девять сказали:

— Пустим!

И девять сказали:

— Иди!

Гляди там за нашею пущей,

За нашею хатой гляди!

Десятый ответил на это:

— Теперь уж война не для нас,

Заплакал бы я напоследок,

Да нет у меня глаз.

Вот больше не встретимся... жалко.

И палке сказал:

— Веди!

И землю ощупывал палкой,

И слушал поход девяти.

Шагают неделю седьмую,

Седьмой в добавление день...

Идут, ни о чем не бедуют,

Не знают привала нигде.

А ворог молчит их заклятый,

Следы заметает он...

Ходило их девять —

солдаты

Без песен,

знамен

и имен.

Обрубкам войны этой долгой

Не знать утешенья вовек...

Прошло по шляхам и проселкам

Бездомное племя калек.

Где гром свой орудия стелют

И мертвые ждут новину, —

Вздымалось живучее тело

Войною идти на войну.

Селяне усадьбы палили,

До неба вставали огни, —

Где бога калеки молили,

Где прокляли бога они.

А толков о них было столько...

Твердили еще про калек:

Они разбросали листовки

У русла великих рек.

Была далека их дорога,

Несли на разбитых костях

Обиду на старого бога

И новую песню про стяг.

Не ведаю, не угадаю,

Где был он, последний их кров,

Где в лоно родимого края

Пролили они свою кровь.

То лето ли было иль осень,

Когда реки растут в ширину,

Смерть, настигнув, швырнула их оземь

Только дуб листвою встряхнул.

И, может, тогда, когда солнце заходит,

Воронье их клевало в пыли...

Всякое бывает в походе,

А они ведь в поход пошли.

То лето ли было иль осень,

Когда реки растут в ширину,

Смерть, настигнув, швырнула их оземь –

Только дуб листвою встряхнул.

Где землею их смерть забросала,

Затоптала ногами тогда?..

Но шумит это поле овсами

Про их боевые года.

Их людям случается вспомнить,

Когда поле стригут серпом...

И долгую эту повесть

Расскажет десятый, слепой.

А. Кулешов

1930-1931

Великая война

(1-я Мировая война 1914-1918 гг.)

Исторический очерк в стихах

Пролог

Начало века

Двадцатый век своё начало

Отметил бурно! Закачало

Твердыни мира все

В имперской их красе.

Престолы треснули,

Их троны пошатнулись!

Казалось, вечные

Устои содрогнулись…

Два вектора — корысти и свободы —

Определили европейскую погоду:

Корысть — в захватах, поглощеньях,

За счет соседа расширениях;

Свобода ж вовсе от всего —

Налогов, метрополий и законов,

Монархий, власти и канонов

Религий, брака, черт чего…

Свободы, равенства и братства —

Все требуют наперебой!

Ещё всем поровну богатства,

Иначе: «Все на смертный бой!»

И вот Европа в кумаче,

Крушится старый мир вообще.

Хотят сломать до основания

С большим упорством и старанием.

Выстрел в Сараево

Две стаи недругов-волков

(Зловещий рык, оскал зубов…)

Лишь повод ждут. Таков конфуз:

Антанта — Тройственный союз…

И этот повод подвернулся:

Весь мир

К безумству повернулся.

В Сараево убит эрцгерцог —

В упор

Студентом юным дерзко…

Ах, бедный герцог Фердинанд!

Коль знал, чему он стал причиной

(Войны — зияющей могилы),

То, верно, застрелился б сам…

И вот депеши, телеграммы —

Предвестники грядущей драмы.

Объявлен сербам ультиматум!

Война придет… И это фатум.

Конфликт коснулся многих наций,

Пошла волна мобилизаций:

«Бросай дела, скорее в строй!

Зелен? И что? Научит бой!»

Война

1914 г.

Германия, начав войну ретиво,

Во Францию и в Бельгию вступила.

Нажим силен — поддался фронт,

Француз бежит… Каков афронт?

Для Франции — союзницы спасенья

И сил германских разделения

Россия движет в наступление

Две армии на прусском направлении.

Чреда удач и поражений….

Погиб Самсонов в окружении.

Ценой значительных потерь

Париж французский и теперь.

Зато австрийцев потеснили,

Почём «фунт лиха» объяснили,

Часть территорий захватили

И Перемышль окружили!

1915 г. Великое отступление

Германцы опыт получили,

По новой силы разделили.

Теперь Россия — главный враг,

Готовят ей большой кулак!

И вот Россия отступает,

Врагу всю Польшу оставляет.

Потери… Горечь и уныние

Царят в душе у русских ныне.

Чтоб дух воинственный поднять,

Сам Царь возглавил свою рать!

Теперь в войсках воодушевление —

Совсем другое настроение!

1916 г. Перелом

Французский фронт опять кипит.

Котёл!.. Вокруг огонь горит,

Для пушек мясо он варИт.

Гремит Вердена мясорубка —

Для сотен тысяч душегубка…

Чудовища ползут по полю…

И кто ж их выпустил на волю?!

Солдаты в панике бегут —

То первый танковый дебют!

Строчат повсюду пулеметы,

Метают бомбы самолеты,

Отрава газовых атак,

Мортиры стонут: «Ох и Ах!»

Плывут по небу цеппелины —

Штрих фантастической картины;

Моря дредноуты утюжат,

В испуге жутком чайки кружат.

Палит округу огнемёт:

Сжигает плоть и топит лёд.

Ах, сколько создано оружия

Смертоубийства равнодушно…

* * *

Россия всюду в наступлении,

В порыве страстном, в исступлении…

Идёт Брусиловский прорыв

В германский лопнувший нарыв.

Разбиты турки и бегут…

Как сор, их вон метлой метут.

Захвачен город Эрзурум,

Взят Муш, повержен Трапезунд.

То год великих был побед!

Для немцев ж — безутешных бед.

России — славы боевой!

И сил расклад уже иной.

* * *

Год ключевого перелома,

Немецких духа, сил надлома.

Уже амбиции не те:

— Мы просим мира! Нет войне!

— Что ж, братец Вилли, подождите,

Вы по счетам-то заплатите,

Тогда придет конец войне,

И все ответят… по вине.

1917-1918 гг. Внутренний враг

У немцев силы на пределе…

Все планы рушатся на деле.

Сплошная лента неудач.

На грани краха! Плачь – не плачь…

Германия в клещах блокады:

Забыто мясо, шоколад,

Повсюду голод, нищета.

Близка последняя черта…

Победа рядом, очевидно,

И даже швабам это видно.

Ещё нажим, ещё рывок

И будет сдан войны клинок…

Вручён на милость победившим…

* * *

Беда пришла там, где не ждали…

Пока в боях мы побеждали,

Пророс в тылу особый враг —

И поднял бунта красный флаг!

В России возбудил брожения!

Устали все от напряжения,

Войны и голода, лишений.

Врагу же на руку волнения…

Германцы, денег не жалея,

Одной надеждой на спасение —

В России видят насаждение

Революционного движения.

И золото пошло рекой —

Нарушить внутренний покой

России новою напастью:

Свержением законной власти!

* * *

Февраль — предвестник революций,

Российской славы экзекуций,

Дебош в тылу, бардак в войсках,

Не до войны… Ликует враг!

«Авроры» выстрел прозвучал,

И Враг восстание начАл —

Правительства переворот.

Война другая у ворот:

Гражданской жуткий хоровод…

* * *

Ещё был брестский мир позорный,

Наймитской шайке — незазорный.

Германии звучит ангажемент —

В России нынче правит их агент.

Германия сдалась, однако.

Была, видать, смертельна рана…

России ж лавры не достались,

Она поверженной осталась…

Коварным внутренним врагом —

Предательски, исподтишка, тайком…

Эпилог

Войны масштабней мир не знал,

Никто не ждал такой финал:

Погибло двадцать миллионов —

Ужасных жертв войны законов,

И пятьдесят ещё — калек,

Больных и немощных навек…

Четыре домика из карт

Войны разрушил жуткий фарт:

Свалил имперские державы,

Раздул волнения, пожары…

Монархия навечно пресеклась —

Расстрела кровью запеклась…

Мир изменился неузнАнно —

Стал много злее, как ни странно…

* * *

Посев Добра — Добро рождает,

А семя Зла — Зло порождает!

И через двадцать лет опять

Мир снова станет воевать…

Друг друга люди убивать…

Так получилось, мы забыли

Героев той большой войны:

Их славу, честь перечеркнули,

И нету в этом их вины…

Ведь той истории страницы

Порвали в спешке коммунисты!

Но в силах это мы исправить,

И точки все над «И» расставить.

Давайте вспомним их сейчас!

Тот славный для России час!

Н. Карасев

«Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Её корабль пошёл ко дну, когда гавань была в виду. Она уже претерпела бурю, когда всё обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Самоотверженный порыв русских армий, спасших Париж в 1914 году; преодоление мучительного безснарядного отступления; медленное восстановление сил; брусиловские победы; вступление России в кампанию 1917 года непобедимой, более сильной, чем когда-либо. Держа победу уже в руках, она пала на землю, заживо, как древле Ирод, пожираемая червями.»

Уинстон Черчилль

Солдат 1-й мировой. Письмо Родине

Почти уж век как воевали.

Почти сто лет забыт тобой.

Хочу, чтоб к дате мне сказала,

В чём провинился воин твой.

Иль не достоин я в шеренге

Героев русских гордо стать?

С «Царем, Отечеством и Верой»

Я шел Россию защищать.

Чудское озеро, Полтава,

Бородино и Сталинград —

Дозволь добавить им по праву

Лодзь, Луцк, Сморгонь — где твой солдат

Примером мужества во Славу

Оружья русского стоял.

И погибал, не думав, в битвах,

Что Долг солдатский отдавал.

Кого спросить? Царя? Так нету.

Осталась Ты — Россия-Мать.

А что нам надо? Только Память —

Гвоздичек пару увидать…

Д. Борисов

Мы помним...

В окопах грязь и слякоть,

Туманы вдоль реки...

По вам кто будет плакать,

Российские полки?

Кому какое дело,

Что вы хранили честь?

Что воевали смело?

Что ваших ран не счесть?

Безусыми юнцами

Вступили с немцем в бой...

Не стали вы отцами —

Так велено судьбой.

Ненужная расплата,

Постыдная война.

Вы в чём же виноваты?

Сгубила вас она.

Остались боль и горечь,

Позорный Брестский мир.

Итог царизма горек —

Низвергнутый кумир.

Забвенье не покроет...

Да, судьбы нелегки...

Мы помним вас, герои...

Российские полки...

Т. Цыркунова

Первая мировая

Катилась война мировая

Потоками крови и слёз,

Могилы бойцам вырывая

Под сенью дубов и берёз.

Бегут многоводные реки,

И помнит, наверно, вода

Как смерти просили калеки,

Как в семьи врывалась беда.

Война — это смерч или омут,

Где гибнет несчастный народ;

Где вдовы и плачут, и стонут,

Растут миллионы сирот.

Исчезли империи с карты, —

Мечи, как и прежде, куют…

На башне кремлёвской куранты

Тревожную песню поют.

Промчалась война мировая,

Могилы, оставив стране…

И вновь разгорелась вторая,

Чтоб люди сгорали в огне.

Герои, что в войнах убиты.

Что в землю сырую легли;

Потомками ныне забыты.

Как в море на дне корабли.

Погибшим лишь звёзды светили,

И небо чернело от слёз…

Как спится им в братской могиле

Под сенью дубов и берёз?

Н. Цветкова

Первая мировая в блоге:

Великая забытая Первая мировая

Челябинск и челябинцы в годы Первой мировой войны

Что мы знаем о Первой мировой войне? Вопросы викторины

Михаил Зощенко – офицер-окопник Первой мировой

Валентин Катаев – участник Первой мировой войны

Первая мировая глазами К. Паустовского…

Николай Гумилев на войне и о войне…

Царскосельский Киплинг – Николай Гумилев

Ярослав Гашек. Неизвестное об известном

Первый ас Российской империи Петр Нестеров

Фото с сайта https://archive74.ru/

Страницы

вторник, 1 августа 2023 г.