«Даль свободного романа». Евгению Онегину 200 лет

Этот год – юбилейный для многих произведений Пушкина, в том числе для, пожалуй, самой значимой его работы, романа в стихах «Евгений Онегин». Уже 200 лет прошло с тех пор, как Пушкин впервые взялся за перо, выводя заветное «Мой дядя самых честных правил…», и 190 лет с того года, когда первое полное издание романа увидело свет.

«Евгений Онегин» – роман, казалось бы, изученный вдоль и поперек. Он имеет обманчиво простой сюжет и написан доступным, легкочитаемым слогом. Однако, пушкинисты признают, что по сей день не раскрыли все тайны «Онегина».

Является ли автор одним из главных персонажей произведения? В чем выражается свобода «Евгения Онегина»? Хотел ли Онегин убивать Ленского и какие правила дуэльного этикета не были соблюдены? Почему Татьяна Ларина неоднократно сравнивается с героиней Жуковского Светланой?

Постараемся сегодня найти ответы на эти вопросы о романе.

Андрей Белый говорил о многогранности и сложности Пушкинского творчества, скрывающейся за внешней понятностью, кажущейся элементарной: «Пушкин самый трудный поэт для понимания; в то же время он внешне доступен. Легко скользить на поверхности его поэзии и думать, что понимаешь Пушкина. Легко скользить и пролететь в пустоту».

Так и «Евгений Онегин» кажется простым произведением: с простым сюжетом и легким для понимания языком. Но это произведение вовсе не простое.

Взять, к примеру, язык. То же «Слово о полку Игореве» малопонятно современному читателю (это можно сказать и о языке поэтов XVIII века – от Кантемира до Ломоносова и даже, наверное, до Державина). А язык Пушкина и других писателей его времени отличается кажущейся понятностью.

Эту проблему четко сформулировал Александр Борисович Пеньковский, в своей книге «Загадки пушкинского текста и словаря» написавший: «…общепринятое определение хронологических границ современного русского литературного языка, по формуле «от Пушкина до наших дней»… на самом деле глубоко ошибочно. В действительности тот язык, на котором думал, говорил, писал и творил Пушкин, – это язык, во многом близкий к современному, очень на него похожий, но в то же время глубоко от него отличный».

Возьмем для примера слово «педант». Оно заимствовано из итальянского pedante и изначально обозначало школьного учителя. В этом значении оно фигурирует и в «Евгении Онегине», только не в окончательном тексте, а в черновике лирического отступления о лицейских годах, в начале восьмой главы романа:

Когда французом называли

Меня задорные друзья,

Когда педанты предрекали,

Что ввек повесой буду я…

Здесь «педантами» названы учителя Пушкина в Царскосельском лицее, которые предсказывали будущему поэту, что ничего хорошего в будущем из него не выйдет.

С другой стороны, педантом Пушкин в самом начале романа называет самого Онегина:

Ученый малый, но педант,

Имел он счастливый талант

Без принужденья в разговоре

Коснуться до всего слегка,

С ученым видом знатока

Хранить молчанье в важном споре…

Здесь «педант» означает совсем другое, а именно «светский человек, любящий демонстрировать свою ученость». Это значение развилось у слова «педант» во французском языке, и вслед за французскими контекстами появился похожий русский контекст его употребления. И первая глава «Евгения Онегина» – это как раз самый известный, но не всегда правильно понимаемый случай употребления слова «педант» в этом значении.

Кроме того, в том же «Евгении Онегине» про Зарецкого, который организует дуэль между Ленским и Онегиным, сказано, что он «в дуэлях классик и педант», то есть формалист. Это значение нам привычно, и этот контекст мы понимаем лучше, чем первые два.

В современном языке слово «педант» активно только в значении «формалист». Поэтому остальные контексты для нынешнего читателя малопонятны или даже не понятны вовсе.

И это только один пример. А к сюжету вопросов еще больше.

Начнем с первой главы.

«…И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Еще не ясно различал»

«Евгений Онегин», действительно, самое свободное произведение в русской литературе. Свободное стилистически: так Пушкин использует иностранные слова типа «комильфо» наравне с просторечными русскими. Свободное и в жанре: написанное словно в манере светского разговора. Кроме того, Пушкин позволял себе озорничать и, пока писал роман, допускал игру с читателем.

Напомним, что роман выходил главами, и на год приходилась одна глава, не больше. Перед вами конец третьей главы:

«…Пошла, но только повернула

В аллею, прямо перед ней,

Блистая взорами, Евгений

Стоит подобно грозной тени,

И, как огнем обожжена,

Остановилася она.

Но следствия нежданной встречи

Сегодня, милые друзья,

Пересказать не в силах я;

Мне должно после долгой речи

И погулять и отдохнуть:

Докончу после как-нибудь».

А теперь представим себе читателя начала XIX века, который дочитал до этого кульминационного романтического момента, а дальше Пушкин его «обламывает», говоря «докончу после как-нибудь», и на целый год читатель остается ни с чем, фантазируя, но не зная наверняка о том, что же дальше могло произойти с главными героями.

Потому же, что выходил роман главами, читатели могли повлиять на ход повествования, указав Пушкину на какие-то недочеты или же высказав свои предложения. Так, по воспоминаниям Вяземского, «одна умная женщина, княгиня Голицына… царствовавшая в петербургских и заграничных салонах, сердечно привязалась к Татьяне. Однажды спросила она Пушкина: «Что думаете вы сделать с Татьяною? Умоляю, устройте хорошенько участь ее». «Будьте покойны, княгиня, – отвечал он, смеясь, – выдам ее замуж за генерал-адъютанта». <…> Легко может быть, что эта шутка порешила судьбу Татьяны и поэмы».

Говоря об авторе, как герое произведения, многие исследователи сходятся во мнении, что в «Онегине» фигурируют, как минимум, два автора.

Один автор – творец, который сочиняет свой роман почти у нас на глазах и сообщает нам об этом фразами «Докончу после как-нибудь» или же «Покамест моего романа // Я кончил первую главу». Не даром некоторые исследователи говорят, что «Евгений Онегин» это роман о том, как пишется «Евгений Онегин».

А второй автор – это один из персонажей романа, тот самый, кто говорит: «Онегин, добрый мой приятель» и «Условий света свергнув бремя, // Как он, отстав от суеты, // С ним подружился я в то время. // Мне нравились его черты» – тот, кто повествует читателю о своих взаимоотношениях с героем.

Видим мы Пушкина – героя романа и на первых иллюстрациях. Окончив первую главу, Александр Сергеевич написал брату Льву, что хотел бы найти художника, который бы проиллюстрировал ее издание, и вместе с письмом прислал набросок, где рядом с Онегиным кто-то в цилиндре и фраке стоит на набережной, повернувшись спиной к зрителю. По мотивам этого Пушкинского рисунка свою иллюстрацию создал художник Нотбек, он развернул собеседника Онегина лицом к зрителю – и мы видим без всяческих сомнений, что этот собеседник – Пушкин.

Также много вопросов у читателей появляется по поводу главной героини романа, Татьяны. Первый и главный: почему Татьяна пишет свое знаменитое любовное письмо к Онегину на французском языке? С одной стороны, неоднократно подчеркивалось, что Татьяна «русская душою», а с другой, «Она по-русски плохо знала […] // И выражалася с трудом // На языке своем родном».

Но Татьяна не владела именно письменным стилем русского языка и, по словам Лотмана, «не могла свободно выражать в письме все оттенки чувств, для которых по-французски находила готовые, устоявшиеся формы». Любовное письмо требовало слога более книжного, чем устная речь.

Доныне дамская любовь

Не изьяснялася по-русски,

Доныне гордый наш язык

К почтовой прозе не привык.

Лотман очень тонко подмечает: «Обилие литературных общих мест в письме [с письмом Юлии из романа Жан-Жака Руссо «Юлия или новая Элоиза»] Татьяны не бросает тени на ее искренность, подобно тому как то, что она, «воображаясь героиней своих возлюбленных творцов», присваивает себе «чужой восторг, чужую грусть» и строит свою любовь по литературным образцам «Клариссы, Юлии, Дельфины», не делает ее чувство менее искренним и непосредственным. Для романтического сознания реальностью становились лишь те чувства, которые можно было сопоставить с литературными образцами. Это не мешало романтикам искренне любить, страдать и погибать, «воображаясь» Вертерами или Брутами».

Но помимо заграничной Юлии, Татьяна по тексту также неоднократно сравнивается с героиней Жуковского из одноименной поэмы «Светлана». В «Онегине» Пушкин неоднократно делает отсылки (как сейчас бы сказали «пасхалки») к другим известным произведениям своего времени – так за одним столом с Татьяной в последних главах романа появляется «Скотининых чета седая», персонажи произведения Фонвизина «Недоросль», а в качестве своего двоюродного брата Пушкин представляет читателю Буянова – персонажа поэмы «Опасный сосед», написанной дядей Александра Сергеевича, Василием Львовичем.

Ну и, конечно же, всем известная героиня поэмы друга и учителя Пушкина, Василия Жуковского, «Светлана» в романе упоминается неоднократно: впервые мы видим это в третьей главе. Когда Онегин и Ленский возвращаются от Лариных, Евгений спрашивает: «Скажи, которая Татьяна?», и слышит в ответ:

«Да та, которая, грустна

И молчалива, как Светлана,

Вошла и села у окна».

Лотман обратил внимание на то, что ни Светлана, ни Татьяна не бытовые имена. Светлана было прозвищем племянницы Жуковского Александры Протасовой-Воейковой, которой тот и посветил свою поэму, а Татьяна – простонародное имя. Пушкин обращает на это внимание, когда пишет

«Ее сестра звалась Татьяна...

Впервые именем таким

Страницы нежные романа

Мы своевольно освятим».

Разного рода перекличек между балладой Жуковского и строчками в Онегине, посвященными Татьяне, очень много.

«Молчалива и грустна милая Светлана» – строчка из баллады Жуковского, т.е. «Грустна и молчалива как Светлана» это почти прямая цитата.

Татьяна пишет Онегину: «рассудок мой изнемогает и молча гибнуть я должна», Светлана говорит подругам: «Мне судьба умереть в грусти одинокой».

«Перед тобою слезы лью» – из письма Татьяны, «Я молюсь и слезы лью» – слова Светланы.

«Кто ты, мой ангел ли хранитель, // Или коварный искуситель: // Мои сомненья разреши» – из письма Татьяны, «Утоли печаль мою, ангел-утешитель» – это Светлана.

И даже душевное волнение главных героинь авторы показывают сходно: «Едва дыша, без возражений, // Татьяна слушала его», Светлана у Жуковского «чуть дышит».

Но, конечно, гораздо очевиднее другое сходство. И там, и там речь идет о крещенском вечере, о гаданиях накануне крещения. Обе героини видят страшные сны и одинаково от них пробуждаются, однако, разница в том, что сон Татьяны оказался вещим, тогда как у Светланы все закончилось хорошо: «Здесь несчастье – лживый сон; // Счастье – пробужденье».

То есть Пушкин опять играет с чужими словами, гармонично вплетая их в своей роман и вынуждая переосмыслять не только свое произведение, но и те тексты, на которые он ссылается.

Множество исследователей писали и о дуэли Онегина с Ленским, споря о том, какие же правила дуэльного этикета были нарушены, и кто в этом виноват.

Начать нужно с того, что мода на дуэли пришла в Российскую империю из Европы – Италии и Франции, где еще с XIV века начали проходить поединки между дворянами. В Россию «мода на дуэли» пришла, как и многое европейское, во времена царствования Петра I. Конечно же, сразу же был введен запрет на поединки – только за вызов на дуэль могли лишить чина, а выжившим дуэлянтам грозила смертная казнь.

Однако, сами участники дуэлей не считали поединок за честь убийством, если он проходил согласно определенным правилам – впрочем, никакого официального и закрепленного кодекса не существовало, поэтому соперники обращались к «знатокам» в вопросах проведения дуэлей.

В «Евгении Онегине» такую роль выполняет Зарецкий. В романе этот персонаж описан как «в дуэлях классик и педант», о чем мы уже говорили, однако, Зарецкий, наблюдая за поединком Онегина и Ленского, скорее всего, сознательно допустил несколько принципиальных ошибок, противоречащих общепринятым дуэльным правилам XIX века.

По традиции секундант направлял противнику письменный вызов, который назывался картелем. Задачей секунданта было прежде всего приложить все усилия, чтобы уладить конфликт до дуэли. Зарецкий мог привести друзей к примирению как минимум трижды.

Первый раз – при передаче картели Онегину, однако, передав вызов, он «…встал без объяснений; / Остаться доле не хотел, / Имея дома много дел…».

Вторая возможность расстроить дуэль ему выпала, когда Онегин назвал своим секундантом лакея Гильо. Секунданты должны были быть равны по социальному статусу, так что такой выбор оскорблял самого Зарецкого и противоречил правилам. Секунданты также не встретились накануне поединка, как было принято, чтобы без участников обсудить правила дуэли. В результате такой встречи секунданты могли принять решение, что нанесенного оскорбления недостаточно для поединка. Из-за нарушения негласного регламента по всем этим пунктам дуэль Онегина и Ленского можно было бы отменить.

Третий шанс предотвратить кровопролитие Зарецкий тоже не использовал. Опоздавшего на целый час Онегина была возможность признать неявившимся, а дуэль – несостоявшейся.

После вызова определялась тяжесть нанесенного оскорбления, от которой зависела жесткость условий поединка. Несмотря на то что конфликт Ленского и Онегина не был таким уж серьезным, Зарецкий развел их на 32 шага, то есть между барьерами было около 10 шагов и по 11 шагов мог сделать каждый из соперников. Кроме того, была выбрана самая опасная тактика – при ней, как правило, ранены или убиты оказывались оба участника. Дуэлянты должны были быстро выйти к барьеру и с минимального расстояния стрелять практически в упор в неподвижного противника.

Во время самой дуэли Онегин снова повел себя нехарактерно – правда, на этот раз, чтобы предотвратить фатальный исход:

«Свой пистолет тогда Евгений,

Не преставая наступать,

Стал первый тихо подымать».

Если бы он действительно хотел убить Ленского, он бы целился, только подойдя к барьеру, а не на ходу.

Как правило, в таких случаях дуэлянт подходил как можно ближе, давал сопернику выстрелить первым, а затем уже хладнокровно стрелял в неподвижную «мишень». Выстрелить в воздух Онегин не мог: этим он бы нанес Ленскому новое оскорбление. Но и убивать друга не входило в его планы.

А вот Зарецкий, как полагают некоторые литературоведы, был заинтересован в максимальном резонансе поединка. Все его нарочитые ошибки при подготовке поединка и во время него увеличивали шансы летального исхода для одного из противников, а значит, дуэль стала бы громкой историей, об участниках которой, включая самого Зарецкого, много говорили бы в свете.

И, наконец, остался самый главный и волнительный вопрос: существовала ли когда-нибудь у романа десятая глава?

«Властитель слабый и лукавый,

Плешивый щеголь, враг труда,

Нечаянно пригретый славой,

Над нами царствовал тогда

Его мы очень смирным знали,

Когда не наши повара

Орла двуглавого щипали

У Бонапартова шатра.

….

Друг Марса, Вакха и Венеры,

Тут Лунин дерзко предлагал

Свои решительные меры

И вдохновенно бормотал.

Читал свои Ноэли Пушкин,

Меланхолический Якушкин,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал.

Одну Россию в мире видя,

Преследуя свой идеал,

Хромой Тургенев им внимал

И, плети рабства ненавидя,

Предвидел в сей толпе дворян

Освободителей крестьян».

Все, кто знал историю создания пушкинского романа знали также и то, что тот задумывал произведение в 9 главах. Потом восьмая глава, содержавшая путешествия Онегина, была изъята, девятая стала восьмой, а восьмая публиковалась после авторских примечаний романа, как отрывки из путешествия Онегина.

Но в 1915 году Николай Осипович Лернер выдвинул предположение, что зашифрованный текст (расшифровка его представлена в строках выше, у Пушкина предложения были написаны разрознено и с сокращениями) относится к началу нам неизвестной 10 главы Онегина. И с тех пор почти все издания печатают в качестве приложения отрывки из 10 главы.

В 1832 году в печати появилась 8 глава, изданная в качестве отдельной брошюры она называлась «Последняя глава Онегина», где Пушкин поместил предисловие, в котором признавался, что выпустил из своего романа целую главу, посвященную путешествию Онегина по России. По всей видимости, это решение было вызвано цензурными опасениями, об этом подробно пишет Дьяконов в статье 1963 года, где отмечает, что исключение 8 главы было очень серьезным шагом. И дело не только в том, что «переход от Татьяны – уездной барышни к Татьяне – знатной даме становится слишком неожиданным и необъясненным» (это Пушкин приводил замечания Катенина). Но то же самое можно заметить и о характере Онегина, когда он возвращается в Петербург значительно изменившимся».

Но, кроме того, значительно пострадала композиция романа. По первоначальному замыслу роман строился как три части из трех глав каждая, у каждой части было свое заглавие. И Пушкин в предисловии к отрывкам из путешествий Онегина даже пишет:

«Пора: перо покоя просит;

Я девять песен написал

На берег радостный выносит

Мою ладью девятый вал…»

Александр Иванович Тургенев, близкий друг поэта, которому выпала печальная честь сопровождать тело Пушкина в Святые горы, в августе 1832 года писал брату Николаю: «Александр Пушкин не мог издать одной части своего «Онегина», где он описывает путешествие его по России и упоминает, между прочим, и о тебе... (Одну Россию в мире видя, // Преследуя свой идеал, // Хромой Тургенев им внимал). В этой части у него есть прелестные характеристики русских и России, но она останется надолго под спудом. Он читал мне в Москве только отрывки». Следовательно, декабристские строфы X главы первоначально входили в «Путешествие Онегина», по крайней мере так они были поданы Пушкиным изначально и так их слышал Александр Тургенев.

Еще одно доказательство в пользу «Путешествий Онегина», а не отдельной десятой главы, письмо Катенина к Анненкову от 24 апреля 1853 года. Анненков готовил собрание сочинений Пушкина и опрашивал всех Пушкинских знакомых. «О восьмой главе слышал я в 1832 году, что сверх Нижегородской ярманки и Одесской пристани Евгений видел военные поселения, заведенные графом Аракчеевым, и тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и потому он рассудил за благо предать их вечному забвению и вместе с тем выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую».

А какой точки зрения придерживаетесь вы?

 

Использованные источники:

1. https://polka.academy/materials/921

2.https://eksmo.ru/selections/nad-chem-smeyalsya-pushkin-v-evgenii-onegine-04-23-ID15625520/

3. https://www.culture.ru/s/vopros/onegin-i-lenskiy/

4.   https://arzamas.academy/materials/1132

5. https://arzamas.academy/courses/1083

6. https://arzamas.academy/special/ruslit/episodes/27

Читайте также

И снова с нами наш Онегин

«Евгений Онегин» – шедевр двух гениальностей Пушкина и Чайковского

 

Ольга Сустретова, Центральная библиотека им. А.С. Пушкина