День пожарной охраны России: Стихи Льва Ошанина

30 апреля в России отмечают профессиональный праздник одной из самых жизненно необходимых служб быстрого реагирования — пожарной охраны. Праздник учрежден Указом Президента России Бориса Ельцина № 539 от 30 апреля 1999 года «Об установлении Дня пожарной охраны», учитывая исторические традиции и заслуги пожарной охраны, её вклад в обеспечение пожарной безопасности Российской Федерации. Сама история пожарных насчитывает уже сотни лет. Ещё в XVII веке царь Алексей Михайлович подписал Указ о создании первой российской противопожарной службы: «Наказ о Градском благочинии», установивший строгий порядок при тушении пожаров в Москве. Произошло это событие 30 апреля 1649 года, что и стало основанием для выбора даты профессионального праздника пожарных. В документе были заложены основы профессиональной пожарной охраны, введено постоянное дежурство, а пожарным дозорам было предоставлено право наказывать жителей столицы за нарушения правил обращения с огнем.

Одна из первых профессиональных пожарных команд была создана при Петре I. В годы его правления при Адмиралтействе также было создано и первое пожарное депо. В начале 19 века правительством страны было принято решение о создании пожарных команд не только в столицах, но и во всех городах Российской империи, что стало важным моментом в организации строительства пожарной охраны.  При Николае I началась планомерная организация пожарных команд в Российской империи и повсеместное строительство пожарных депо для размещения пожарных команд. В российских городах стали появляться пожарные каланчи с поднимающимся над ней сигнальным флагштоком. Они многие десятилетия были самой высокой точкой городов, откуда просматривались не только окраины, но и близлежащие села.

В марте 1853 года была утверждена «Нормальная табель состава пожарной части в городах», в соответствии с которой штатный состав команд впервые стал определяться не по «высочайшему разрешению», а в зависимости от численности населения. Все города делились на семь разрядов. К первому относились города с населением до двух тысяч жителей, а к седьмому — от 25 до 30 тысяч. Число пожарных в каждом разряде, начиная с первого, составляло соответственно 5, 12, 26, 39, 51, 63 и 75 человек, возглавляемых брандмейстером. С 1858 года для пожарных целей начал использоваться военно-полицейский телеграф, а в девяностых годах — телефон.

В советские годы День пожарной охраны отмечался 17 апреля. В эту дату 1918 года В.И. Ленин подписал декрет «Об организации государственных мер борьбы с огнём», в котором отмечалась необходимость правильного и планомерного проведения противопожарных мероприятий, обращалось внимание на важность развития пожарной профилактики, издания правил и инструкций, разработки пожарной техники и др. Декретом предусматривались мероприятия по подготовке специалистов пожарного дела, открытию пожарно-технических училищ, школ и курсов, изданию специальных журналов и брошюр, устройству выставок. Была определена главная задача пожарной охраны — предупреждение пожаров.

От царского «Наказа» до современного мощного подразделения Министерства по чрезвычайным ситуациям большой и нелегкий путь. За эти годы пожарная охрана изменялась, реформировалась и совершенствовалась. Но смысл работы пожарных остался неизменным — спасение людей и имущества от огня.

В знак признания и глубокого уважения представителей этой опасной и мужественной профессии предлагаем почитать стихотворение (ставшее потом песней) и повесть в стихах о них Льва Ошанина:

 

Мы долю выбрали свою

Мы долю выбрали свою,

Она мужская, да, мужская.

И мы теперь всегда в бою —

У нас профессия такая.

В слепом огне пылает дом,

И стонут балки под ногами,

А мы идем, а мы идем,

И тушим пламя, тушим пламя…

 

Ревет пылающая нефть,

Просторы мучая земные.

А мы, от дыма онемев,

Смиряем реки нефтяные.

Что было с нами в том дыму,

Как было весело и страшно,

Мы не расскажем никому —

Мы просто были в рукопашной.

 

А мы такие же как вы, —

Ребята с силой непочатой.

Вот скинем маски с головы,

И пусть влюбляются девчата.

Мы тушим пламя, вяжем дым,

За все пожары мы в ответе,

Лишь погасить мы не дадим

Огонь любви на белом свете.

 

И пусть останется в веках

Тот миг, когда сквозь дым угарный,

Ребенка на больших руках

Выносит бережно пожарный!

Мы долю выбрали свою,

Она мужская, да, мужская!

И мы теперь всегда в бою —

У нас профессия такая.

Лев Ошанин

 

Хозяин огня

Повесть в стихах

 

Глава первая

 

Десятый класс.

На школьном пороге

Влюблялись, гитарили до зари.

Готовились — девочки в педагоги,

Ребята, как правило, в технари.

 

А эти двое ни в чем не схожи.

Молчаливый, с закушенным ртом,

Весь, как винт, как белка, как ежик,

Этот маленький, легкий Артем.

 

Верхолаз, он был судьбе благодарен

За то, что новый век начался —

Когда к нему с неба слетел Гагарин,

Он понял, вот его путь — небеса.

 

А Илья был чудак.

«Синус-минус-анализ», —

В классе звали его.

Или «поршень в траве».

Чем ленивей движенья его казались,

Тем он яростней числа катал в голове.

 

Небеса!

Илья считал по-другому:

Все для небес придет с земли.

Длинный, сверху поглядывал он на Артема:

Дескать, что ты крутишься там, замри.

 

С шестого класса в забытом сарае

Они, исследуя старый хлам,

Железню по винтику разбирая,

Мотоцикл рождали по вечерам.

 

И родили.

И ринулись не понарошку

Под свист и зависть ребячьих толп.

И на скорости дикой — машину в лепешку —

Врезались в телеграфный столб.

 

Артем — коротенький, легкий, быстрый —

Пришел в себя первый, щебень жуя.

А рядом, с ресницами как у актрисы,

Длинный, вытянулся Илья.

 

Светит жизнь ему или не светит?

Артем только видел — в крови щека.

Оказалось, что больше всего на свете

Он любит этого чудака.

 

Впервые, обязывая, упрекая,

Как под огнем в солдатском строю,

Безоглядная дружба мужская

Душу открыла ему свою.

 

Сам с бровью, в которую камень вкраплен,

Велел он врачам языком кривым:

— Возьмите кровь мою всю до капли,

Чтоб только Длинный ходил живым. —

 

...И вот не узнать их в фигурах рослых.

От ломких басков в коридорах гул.

Артем пошире Ильи без спросу

Плечи юношеские развернул.

 

И было бы все между ними, как было,

Да только первое сентября

Им души одним сквозняком прознобило,

Длинноглазые бросило в них якоря.

 

Первый монолог Артема

 

Да, я Артем.

И завтра мне шестнадцать,

Опять глаза отца из темноты.

Отец хрипит:

— Артем, мне не подняться...

А ты... —

А я совсем не виделся с отцом.

Я родился, когда его не стало:

По черной воле вражьего металла

Он повалился к западу лицом.

 

Отец, зачем я без тебя!

Шестнадцать,

А надо восемнадцать, двадцать два.

Как мне за другом собственным угнаться,

Где находить, как открывать слова?

 

Что знаю я — беспомощно и мелко.

Весь класс до ночи разевает рты —

А он им о летающих тарелках,

О лазерных лучах из темноты.

 

Да что Илья и все его занятья!

Всезнающ будет пусть и знаменит.

Но не желаю одного понять я —

Зачем Тамарка на него глядит!

 

Какого черта мне такая милость —

Ее я знаю ровно восемь лет,

И вдруг совсем как новая явилась,

И сладу нет с собой мне, сладу нет.

 

Мне надо, чтоб старалась оглянуться.

Чтобы бежать нам наперегонки.

Чтоб пальцами нечаянно коснуться

Ее невольно вздрогнувшей руки.

 

Отец, я знаю — сталь бывает хрупкой,

Колеса не удержишь в колее.

Как ты, отец, я человек поступка.

Сегодня морду я разбил Илье.

 

Когда он наконец угомонится!

Мне надоела эта суетня.

Пусть уберет девчоночьи ресницы.

Зачем он ими машет на меня!

 

Тамарка... тайна с тальей камышиной,

Неуловимый искрометный нрав...

Я бил Илью без смысла, без причины.

Отец, я знаю, я совсем не прав.

 

Мне нужен ринг, боксерские перчатки,

Хоккей, чтобы захлебываться ртом,

И две сырых звезды из-под палатки.

А физика и музыка потом.

 

Глава вторая

 

Небеса?

Илья считал по-другому:

Все для небес придет с земли.

Он не понял их ссоры и вспышки Артема.

Подрались? Ну и ладно — и крошки смели.

 

А Тамарка?

Если и были встречи,

Кто же знал о них, кроме вечерних огней...

И не было, не было, не было речи

Между ними двумя о ней...

 

Речь была о стали, о звездных объемах...

О ракетах, летящих Млечным Путем...

— Небо! — утверждает Артем...

— Земля! — разъясняет Илья Артему.

 

У обоих слово нагое —

Без завитушек. Все на виду.

Но Артем должен прежде решить другое...

Он сказал Тамарке в школьном саду:

 

— Мне надо пять лет, чтоб всего добиться, -—

И зажмурился, как на яркий свет.

И закончил хрипло:

— Послушай, птица,

Ты могла бы

меня подождать пять лет? —

 

Девчонка опешила:

— Ждать? Но чего же? —

Улыбнулся.

— Птице ждать гнезда, —

И задохнулся:

— Разве не можешь

Понять, что ты мне нужна навсегда! —

 

Девчонка скользнула длинным глазом.

Вздохнула, рукой прикоснулась к плечу.

— Артем, если. любят, то любят сразу,

А ждать да гадать, ты прости, не хочу! —

 

Он нес ей жизнь на дорожку сада,

Но оказалось — всему отбой

И ей от него ничего не надо.

Он стоял с закушенной жестко губой...

 

Может, ослышался, перепутал?

Нет, она улыбнулась грустным ртом.

На каблуках повернулся круто.

— Ладно. Прощай. Вернусь потом. —

 

Назавтра явился в летную школу.

Даже лучше — все мосты сожжены.

Небесные, солнечные глаголы

На место девчонки придут в его сны.

 

Что ж, космонавт — он сначала летчик...

Ты первый свой мотор получи!

Но снова хлестнула обида...

Короче,

Путь ему в небо закрыли врачи.

 

Он сначала не понял — какая-то малость —

В легких легкая хрипота...

Неужели вот так, между прочим, сломалась

И наземь грохнулась высота...

 

А сердце не оторвешь без спроса

От звездных колец и девичьих кос.

Если мечте продырявить колеса,

Вся жизнь твоя валится под откос.

 

Ладно. Не все на земле летали.

Может, толкнуться в новую дверь —

С Ильей в институт чугуна и стали...

Нет, хватит ему надежд и потерь...

 

Кто знает — прав ты или не прав ты.

С глаз друзей он просто исчез,

Юноша с душой космонавта

И с лопатой подсобника наперевес.

 

Второй монолог Артема

 

И вдруг, отец, я встретился с огнем...

Тебя, совсем неопытным и юным,

Чужой огонь своим осколком клюнул —

Ну что ты можешь мне сказать о нем!

 

Сначала мы готовили фундамент.

И я там шуровал не хуже всех.

И вот он, белый, поднялся над нами,

Квадратный, солнечный бетонный цех.

 

Как будто жизнь, не месяцы я прожил

В потоке убыстряющихся дней.

Он становился с каждым днем дороже

И с каждым новым этажом родней.

 

Хочу внести, однако, сразу ясность —

Не по душе мне возводить чертог.

Раз в год сорвется балка — вся опасность.

А я хочу немолкнущих тревог.

 

Мне счастья в жизни ворон не накаркал.

С Ильею дружба ладится скрипя.

Ты понимаешь, я люблю Тамарку,

Он позволяет ей любить себя...

 

...А цех был так красив неповторимо.

И так стоял, казалось, навсегда,

Когда нежданно и необъяснимо

Под перекрытьем вспыхнула беда.

 

Быть может, злой электросварки мячик

Не в те ворота залетел совсем...

Цех запылал, хоть жить еще не начал.

Я с ломом кинулся в огонь. Зачем?

 

Что я умел? А пламя полыхало,

И лестницы и пластики черня.

Под сводом погибающего зала,

Отец, я понял красоту огня.

 

И позабыл совсем, что это — пламя,

Лишь отступал я к дальнему углу.

А он звенел, огонь, ходил углами,

Клал вырезные тени на полу.

 

То по стене протянется змеею,

То по полу прокатится клубком...

Глаза в глаза — он словно шел за мною,

Маячил, как удав, перед зрачком.

 

И вдруг, я чувствую, мне горло сжало,

Поток воздушный с места рвет меня,

Несет навстречу — прямо в пасть пожара...

Я вспомнил эту магику огня:

 

Так в городах, бомбежками отпетых,

К тем площадям, где пламя выло зло,

По улицам машины, как газеты,

Воздушными потоками несло...

 

А на полу труба торчала, что ли.

Рванулся к ней, вот под рукой она,

Схватился и заклокотал от боли?

Она была уже раскалена.

 

Я понял: мне не выйти...

Слишком поздно.

Упал. Увидел в дымке черных слез,

Как человек в блестящей каске звездной

Схватил меня в охапку и понес.

 

В серебряных светящихся доспехах

Он появился рыцарем огня.

В качающемся пламени по цеху

Через сплошной огонь понес меня...

 

Понес беспамятного, но живого

К улыбкам, к солнцу, х хлебу и борщу.

А цеха нет, осталось только слово...

И я огонь за это не прощу!

 

Я все искал профессию такую,

Чтоб без оглядки на душу легла,

Тревожную, бессонную, мужскую,

Чтоб ей отдать всего себя дотла.

 

Отец, я вечно там — в горящем зданье.

Я войны прошлые не догоню.

В огне я угадал свое призванье —

Иду дорогу преграждать огню.

 

Глава третья

 

Есть Училище Мужества в Ленинграде.

Память судеб — в живых и погибших — храня,

Там в учебных пожарах, в ученых тетрадях

Формируются офицеры огня.

 

Как Артему войти сюда с прочими вровень —

Чтоб не дрогнула в зыбком дыму ладонь,

Почти космонавтское нужно здоровье

Человеку, вступающему в огонь.

 

Но на этот раз врачам бессердечным

Не пришлось городить на пути его льды —

Была хрипота в его легких не вечной —

Давней детской простуды читались следы.

 

Оказалось, что все начинается с чисел.

Теоремы шуршат на переднем краю.

Строй химических формул свой голос возвысил,

В тиглях зреет металл — вот сюда бы Илью.

 

Да и сам он, Артем, не терялся в расчетах,

Не пугался ни формулы и ни числа,

Ни запутанных схем...

Но другая работа,

Огневая работа сильнее влекла.

 

С самых первых шагов с неослабною страстью

Он искал, где секунды особенно злы,

Где всего горячей, где острей, где опасней —

Крыши, башни, подвалы, энергоузлы.

 

Вы поймите мальчишку — дорвался, еще бы!

Как альпийский ходок у вершины в горах.

Было страшно?

До хрипа в груди, до озноба.

Но безжалостно мял он мальчишеский страх.

 

И пошла за ним слава собрата удачи,

Потому что, рискуя, исчезнув почти,

За секунду до гибели и не иначе

Он умел из огня невредимым уйти.

 

Задыхаясь, туша, все дотошней и строже

(Что там — пена в стволе или просто вода!)

Он старался узнать, где таится угроза,

Он пытался понять, как родится беда.

 

...А. родные места душу манят и манят.

Он, как надо, закончил училище в срок,

Стажировку пройдя, с назначеньем в кармане

Заглянул на недельку в родной городок.

 

Может, лучше б не видеть ему и не знать бы,

Или кинуться сразу в другие края,

Нет, приехал, как будто нарочно, на свадьбу,

В день, когда на Тамарке женился Илья.

 

Вот, бледнея, она ему руку тянет,

Смеется пряжкой на кушаке.

А о Длинном запомнился танец.

Не танец —

То, как пляшут ресницы на левой щеке...

 

Он уехал под утро, лишь птицы проснулись.

Просто больше не мог он их видеть вдвоем.

Удирал от улыбок, от окон, от улиц,

От надежд в неприкаянном сердце своем.

 

Не прощаясь ни с кем, удирал до рассвета,

Чтоб уйти в свое дело, изведать до дна,

Сколько силы имеет любовь без ответа,

Сколько в мире поступков свершает она.

 

Дальше все шло, как надо — в Тобольске, под Ригой

Был надежен и не был ничем знаменит.

Чуть подольше других засидится над книгой,

Чуть пораньше других по тревоге взлетит.

 

Вот, казалось, влюбился — томясь и краснея,

Целый вечер дышал только ею одной.

Сговорился назавтра увидеться с нею,

А назавтра исчез на пожар нефтяной.

 

Это было везеньем — четырехдневка

В несмолкающем, в неудержимом бою.

Первый раз он встречался с горящею нефтью.

И почувствовал скрытую силу свою.

 

Да, конечно, пожар подвернулся некстати,

Если ищешь любви — от нее не уйдешь,

...Попросил, чтобы все объяснил ей приятель,

А вернулся — девчонка с приятелем. Что ж —

Было больно, да только не так, как бывало.

(Сразу все-таки лучше, чем жить во вранье.)

И опять длинноглазая спать не давала,

И опять, как всегда, тосковал по Илье.

 

А потом был пожар, незадачливый самый.

Покидали из окон нехитрую кладь.

Но заплакала женщина:

— Люди! Там мама!

Ей не выйти больной... —

Он не стал размышлять.

 

Был удачлив всегда, а, спасая старуху,

От нежданной беды ускользнуть не успел.

Больше месяца был он силен только духом,

И хирурги не ведали, будет ли цел.

 

Через дальних друзей разузнав ненароком,

Раскатился Илья в его дикую даль.

Он отпаивал друга гранатовым соком,

Весь свой кошт перевел на икру и миндаль.

 

Тот очнулся — Илья у постели. И разом

Словно свежего ветра рванула струя.

Он здоров, все в порядке — и тело, и разум.

Рядом друг его, брат его, Длинный. Илья.

 

А Илья, поднимая лениво ресницы,

Переваливал ложкой в Артема икру.

— Отпожарил ты, брат верхолаз. Из больницы,

Как привстанешь, к себе на завод заберу.

 

— Что?! — Артем улыбнулся еще неумело...

В первый раз, не спеша, они рядом, вдвоем.

А Илья продолжал: — Ну ответь, что ты сделал?

Столько лет позади, что ты создал, Артем? —

 

Что он создал?

А что создавали солдаты,

На границах ведя пулеметную речь?

— Все, что сделали вы, — он сказал хрипловато, —

Все, что создали вы, разве просто сберечь? —

 

Одеяло отбросил Артем, как помеху,

Отхлебнул дружелюбно протянутый чай.

— Ладно, Синус, спасибо тебе, что приехал,

А теперь я в порядке и, значит, прощай.

 

Третий монолог Артема

 

Жизнь безотказная и шебутная

Опять зовет в огонь, тоску гоня.

Но понял я, отец, как мало знаю,

Чтоб точно быть хозяином огня.

 

Мир многоцветен.

Он и не был серым.

Чтоб мог я подпирать его плечом,

Мне надо быть не просто инженером,

А металлургом, химиком, ткачом!

 

Все, что казалось ясно и законно,

Скрипит и крошится, как этот мел.

Я здесь в стенах Московской Высшей Школы

Все передумал и пересмотрел.

 

И вдруг — письмо, отец, впервые в жизни

Тамаркино письмо на пять листов!

Илья ее замучил эгоизмом,

Занесся от почета и постов.

 

Теперь он стал директором завода.

Она мне пишет: он совсем не тот.

Ему дороже свечи электродов

Ее любви и всех ее забот.

 

Она мне пишет: он ей не указчик.

Не занимать ей помыслов благих.

Она не забывает настоящих,

Всегда на все готовых для других.

 

Она все помнит: я сказал ей прямо,

Что ворочусь, возникну, оживу.

Я должен лишь отбить ей телеграмму —

Она примчится завтра же в Москву.

 

Отец, ты понимаешь? Наважденье!

Серебряная музыка вразлет...

Как будто разом всё — и день рожденья,

И выигрыш в спортлото, и Новый год.

 

Так, значит, правда есть в подлунном мире!

И есть награда тем, кто заслужил!

Я сумасшествовал часа четыре.

И кровь металась, била в стенки жил.

 

Я телеграф осваивал не сразу —

То возвращался, то бежал к окну.

Что там у них? И что это за фраза:

«Надеюсь, наконец я отдохну».

 

Ревели тормоза, тряслись рессоры.

Стояла предвечерняя пора.

И вдруг я понял: там пустая ссора,

Каприз девчонки, глупая игра.

 

И что это за подлая услуга —

Довериться черешне в феврале...

По телеграфу отнимать у друга

То, что всего дороже на земле.

 

Но иней отряхнут живые ветки.

Илья поймет, как был он бестолков...

Я написал: «Мне не нужны объедки,

Мой грубый труд не терпит пустяков».

 

Что я наделал!

Хоть бы на неделю

Приехала, хоть на день, хоть на час...

Обнять ее...

Глаза б ее глядели —

Таких на свете не бывает глаз!

 

Как пахнут волосы ее?

Я слышу...

И все, отец, опять пошло на слом.

Москва сама письмо мое допишет,

На днях уже я получу диплом.

 

Бесстрашье, удаль — это полдороги

К неостывающему рубежу.

...А как угрюмы ночи без тревоги,

Я никому, отец, не расскажу.

 

Глава четвертая

 

Был всю жизнь ему другом Илья, главным другом.

Поучившись в столицах в цветном далеке,

Поскитавшись по слякоти серой, по вьюгам,

Собрались они снова в родном городке.

 

В дом к Илье он входил, как в музей или в церковь.

Разутюжась, заране включив тормоза.

Неуклюжими ребрами сдерживал сердце,

Отводя от Тамары сухие глаза.

 

А когда, подарив меж забот промежуток,

Дождь — внештатный пожарный инспектор — польет,

Хорошо закатиться с Ильею на уток

По опушкам окрестных лесов и болот.

 

Стал Илья инженером большого полета,

Ироничен, с ленивой, брезгливой губой,

Не умел отключаться, и даже в болота

Кучу замыслов новых тащил за собой.

 

И как будто юнец стихотворец поэму,

Словно в детстве придумчивом, как на духу,

Поверял он Артему ту новую схему,

Что задумана в самом горячем цеху.

 

И Артем, как бывало, ловил с полуслова,

Новый замысел с разных сторон шевеля.

И дерзки они снова, близки они снова,

И к советам прислушивается Илья.

 

Только главного в друге понять не сумел он.

— Ждешь, — смеялся, — что вспыхнет сосна или дом?

Занялся бы каким-нибудь стоящим делом. —

Не сердясь, отвечал ему строго Артем:

 

— Может, разум людской войны вдруг остановит.

Но задумайся лучше, чудак, об ином:

Каждый год сколько стоят богатства и крови

Пять миллионов пожаров на шаре земном?

 

Наш рассказ не о званьях и не об увечьях,

Не о том или этом крутом рубеже.

Наш рассказ о запавших глазах человечьих,

О суровой, мужской одержимой душе.

 

Ветер шарит листвой на строительных кранах.

К ручке двери привычно приникла рука.

Он майор и начальник пожарной охраны

Всех кварталов всего своего городка.

 

Это значит не ждать телефонного плача,

А врываться, нести упреждающий меч

На заводы, в театры, в дома.

Это значит

Вероятность пожара заране пресечь.

 

Все мы заняты, каждый своими делами,

Торопливым, летучим, сегодняшним днем,

И пока не ворвется к нам сизое пламя,

Так нелепо, казалось бы, думать о нем.

 

Видя строгие или веселые зданья,

Разве помним мы, каждый в своей тишине,

О ребятах, отдавших заботы и знанья,

Чтобы мир этот не оказался в огне?

 

Вот и здесь у Артема такие повсюду.

Но нередко строптивый начальник в дому

Молодого инспектора слушает худо, —

Значит, надо на помощь шагать самому.

 

Комбинат многолюдный.

И седоголовый

Перегудов, чей голос — соборная медь...

Он опять, многодум, позабыл о столовой,

А, по совести, кухню пора запереть.

 

Надо пломбу повесить — обеда не будет.

Перегудов ответит за этот замок.

А пошли по ступенькам голодные люди —

И Артем не исполнил угрозу, не смог...

 

Штрафовать? Это просто.

Связаться с парткомом.

Написать, повторить, убедить наповал.

Ну а если уж больше нельзя по-другому?

Перегудова всё же он оштрафовал.

 

Не болтлив, суховатый на вид, мрачноватый,

Он умел убедить и заставить умел,

Если тот, кто ответственный и виноватый,

Мог расслышать его через изгородь дел.

 

Были дружбы и ссоры, и промахи были.

Жизнь бывала не раз у беды на краю.

И боялись его, и — он знал — не любили,

Но им всем он навязывал волю свою.

 

Повезло с председателем горисполкома.

Слушал жалобу мэр и венчал разговор:

— По-испански, — учил он, — запомни: и дома

(По пожарным делам) самый главный — «майор». —

 

Подобрал он помощника из молодежи

За ухватистый глаз, за короткую речь.

Угадал в неторопком, негромком Сереже

Человека, что станет секунды беречь.

 

И Артем отдавал ему всякую малость

Дум и знаний.

Тот слушал с закушенным ртом.

И походка менялась, прическа менялась.

Поглядишь на него — ну почти что Артем...

 

А Илья ни в какие пожары не верил.

— Брось безделье, — кидает, склонясь над листком, —

У меня ты неплохо бы поинженерил.

Как, пойдешь? — и смеется ленивым смешком.

 

— С ацетоном решил? — обесцвеченным тоном

Отвечает Артем на небрежность смешка,

А Илья: — Ну чего ты пристал с ацетоном?

Не до этого мне, понимаешь, пока... —

 

А горючие смеси взрываются бойко.

Не оглянешься -— и заиграет в огне

Отделение цеха по имени «мойка»,

От большого конвейера чуть в стороне.

 

Тут же рядом бытовка...

Но бог с ним, со спором!

Все Илья понимает, да время гнетет.

И непрост переход к безопасным растворам —

То качается план, то кончается год.

 

На Артема кричит он: — Пошел бы ты к черту!

Жить с утра до утра под нависшей бедой!

Ты — фанатик. Ты — псих. Ты давно уже мертвый.

Лучше пусть все пылает. Огонь — он живой.

 

— Ладно, — рубит Артем, — словоблудье пустое

В Древнем Риме имело бы шумный успех.

Только «мойку» придется тебе перестроить,

Даже если совсем остановится цех.

 

Ясно?

— Милый майор! — сразу всеми зубами

Усмехнулся Илья, — мне хватает забот.

На день цех замолчит — потеряем мы знамя.

Выбрать прихоть фанатика или завод? —

 

У директора правда своя.

Разве стоит

Останавливать жизнь, все менять на ходу?

Завтра новая схема взломает устои,

Тот замедленный цех наберет высоту.

 

Не желает директор понять по-простому.

Не о том он опять говорит, не о том.

— План! — устало Илья разъясняет Артему.

— Пломба! — грустно и твердо решает Артем.

 

Так бывает с ним часто — прощает и терпит,

Понимает, как мучает дел череда.

Но внезапно кричит его вещее сердце:

Ждать нельзя — подступает, крадется беда.

 

Два чужих языка, непонятных друг другу.

Можно камешки слов бесконечно толочь.

Два товарища старых, повязанных туго,

Две слепых параллели, летящие прочь.

 

Вот как вышло — дрались они в школе когда-то.

И девчонка всю жизнь между ними была.

Только братство их было надежно и свято,

Только дружба сломаться у них не могла.

 

А сломалась внезапно — назад не зовите!

Цех закрыт — это значит — весь план кувырком.

Старый друг на Артёма глядит ненавидя,

Не по-детски Артему грозит кулаком.

 

Два чужих языка — что за дикий обычай!

Так пожарный с начальником службы любой,

Так с главой леспромхоза ученый лесничий,

Так сегодняшний день с предстоящей судьбой.

 

Ну а здесь неуемная дружба насмарку.

У Ильи за ресницами прошлого нет.

Он Артему кричит: — Ты мне мстишь за Тамарку! —

И уходит из цеха к себе в кабинет.

 

Цех закрыт, лишь смотри сквозь решетку в окошко.

Рядом в старой бытовке — незваный покой.

Из бытовки явилась трехцветная кошка,

Молча трется о ногу Артема щекой.

 

Вслед Илье поглядел он вполоборота —

Спор не кончен.

Чтоб ты был беспечен, Илья,

Должен кто-то не спать, должен действовать кто-то,

Этот кто-то, так выпало, Косинус, я.

 

Потоптался Артем у замолкнувшей двери,

Одиночество вдруг ощущая своё,

Невозвратную тихую тяжесть потери.

«Так вот мстить за Тамарку?.. — какое вранье!»

 

А Тамарка и впрямь — свет, сошедшийся клином...

Оказалось, что он, на беду, однолюб,

Что не может без этих вот глаз ее длинных,

Без вот этих ее неизведанных губ.

 

Ни её, ни Ильи... Ледяное участье

Лишь от звезд ему да от глухих валунов.

...Много за полночь перед пожарною частью

Повстречался Артему Сергей Горюнов.

 

Молодому помощнику тоже не спится.

— Ты чего не в постели до этаких пор?

— Что-то по небу нынче гуляют зарницы.

Не гроза ли ударит, товарищ майор? —

 

Пусть гроза.

Но ему и гроза не поможет.

— Ты шагай, Горюнов, возвращайся в семью.

Я не сплю... —

Да, сегодня уснуть он не сможет.

Неужели совсем потерял он Илью?

 

А Сергей Горюнов только искоса глянул —

В темном облике друга почуял беду.

Постоял. Посвистел. Сунул руки в карманы.

— Нет, — сказал он. — Не выйдет. Домой не пойду.

 

Четвертый монолог Артема

 

Отец, ты мало жил.

И только шорох

Незавершенных дел упал в траву.

А мне доверен город, слышишь, город!..

Я знаю, я и за тебя живу...

 

Я этой странной мыслью просто болен —

Пока я здесь — ни одного огня

Не вскинет город.

Жаль, что я не волен

В домах, в которых не моя родня, —

Как уследить за детскою рукою?

Но если дом для дел, не для семьи,

Там я не дам ни спуску, ни покоя,

Там у меня на все права свои.

 

Порой друзья все понимали ложно:

Я был жесток — берег их от огня.

И каждый раз, когда мне было сложно,

Мэр города поддерживал меня.

 

Но окна исполкома стали хмуры.

И лучше не касаться мне перил.

Ты понимаешь?

Я Дворец культуры

В день юбилея города закрыл.

 

Предупреждал я: пластики угарны,

И не в порядке сцена, например,

Не опускался занавес пожарный —

И права рисковать я не имел.

 

Мэр так сказал: — Мы оба круты нравом.

Тебя пугаются директора,

Но мне мешать тебе я не дал права,

Ты перебрал. Прощаться нам пора. —

 

Мэр встал, чужой, не слушая, не споря.

— Тебя забыли лучшие друзья.

Ты не со мной, ты с городом в раздоре,

А с городами ссориться нельзя! —

 

...Я, может быть, последний вечер дома.

Закрутится обратная резьба.

А завтра утром на бюро горкома,

Отец, решается моя судьба.

 

Что ж, если надо мне покинуть город —

Не позабудет он спокойных снов.

Есть у меня преемник — смел и зорок —

Сергей Афиногеныч Горюнов.

 

Глава пятая

 

И вот началось заседанье горкома.

Решалось все то, чего ждал календарь.

Когда наконец-то дошло до Артема,

Устало потрогал усы секретарь.

 

— У нас отзывают майора, — сказал он

Восьми оживившимся членам бюро. —

Крутой человек, весь — как повод для жалоб.

Характер... — и он улыбнулся хитро.

 

А предисполкома, улыбки смывая,

Раскрыл не спеша предрешающий рот:

— Он думает, что он кондуктор трамвая

И дальше трамвай без него не пойдет.

 

...Илью на бюро не позвали — не вырос.

Но всё, накипевшее россыпью зла,

С соседями исподволь объединилось,

Готовилось вырваться из-за стола.

 

Гудит Перегудов в поддержку соседа:

— Зазнался майор или разумом мал?

Оставить хотел комбинат без обеда

И штрафами даже меня донимал.

 

С какой это стати? — Его поддержали.

И низко навис над Артемом январь,

Когда в подогретом обидами зале

Огладил седые усы секретарь.

 

— Тут многие рады расстаться с майором.

Отпустим, а что как заплачем навзрыд?

Он крут и безжалостен с нами, а город,

А город — пять лет уже как не горит. —

 

На том и закончилось дело Артема.

Обветренный, он к похвалам не привык...

И только, когда выходил из горкома,

Ему продышаться метал воротник.

 

Он чуть не бежал, широко, облегченно.

И, разом возникнув из-за угла,

Влетела в плечо ему прямо девчонка,

Спешила — полет удержать не смогла.

 

Схватив его руку и душу встревожив,

Явившись как будто из давнего сна,

На ту длинноглазую чем-то похожа,

Сквозь слезы ему улыбнулась она.

 

Земля была рыжей. Закат был лиловым.

И рук её передавалось тепло.

Они не сказали друг другу ни слова,

А на сердце, на сердце отлегло.

 

Любовь не сложилась, и дружба сломалась,

Но не было больше глухой пустоты.

Чего не хватало?

Да самую малость!

До счастья, казалось, всего полверсты.

 

Он шел, улыбаясь надежде в угоду.

Он шел, не оглядываясь, не спеша.

И так оказался вблизи от завода,

Куда его вечно тянула душа.

 

Но что это?

На небе неуловимо,

Над цехом, где с ним препирался Илья,

Того, навесного пожарного дыма

Артемом угадывалась струя.

 

Неужели тогда после крика и шума

Сдернул пломбу Илья, распахнул эту дверь?

Ах, старый товарищ, ну что ты удумал...

Сколько горя хлебнем мы с тобою теперь...

 

Артем побежал сквозь ворота, как в память,

Как в тысячи прежних огней и дымов.

А дым уже катит густыми клубами.

И там уж с парнями Сергей Горюнов.

 

А вслед за Артемом другие бежали,

Их вечная тайная сила влекла.

И с ними та девочка получужая,

Та радость, взлетевшая из-за угла.

 

Почуяв привычные запахи гари,

Артем потянул этот воздух сухой —

И понял, что он тосковал о пожаре,

И сам ужаснулся догадке такой.

 

А в дело вступило пожарное братство —

Почти цирковой ослепительный труд.

Те ёмкости, что не успели взорваться,

Почти что в огне из огня волокут.

 

Отрезать, отрезать — упрямо и ловко

Бьет пена стволов в ненасытную пасть.

Пусть «мойка» исчезнет, пусть сгинет бытовка,

Но главный конвейер не должен пропасть.

 

Огонь то взлетал, то сникал понемножку.

Шла драка за цех.

И увидел Артем —

На крыше бытовки трехцветная кошка

От ужаса молча маячит хвостом.

 

— Там кошка! — он голос услышал впервые,

Испуг и любовь перепутались в нем.

Та самая девочка в звёздном порыве

Метнулась по лестнице в небо с огнем.

 

Звать назад ее было уже бесполезно.

Удержать ее мог только ветер шальной.

И он кинулся следом по прутьям железным,

Чтоб спасти эту юность любою ценой.

 

Люди тесно сплотились, как воды в запруде, —

Море вскинутых рук и прижавшихся тел.

Он схватил бедолажку и на руки к людям

Сбросить с крыши ее вместе с кошкой успел.

 

А тревожные крики людей не услышал.

Треск огня заглушал звуковую волну,

И внезапно обрушилась легкая крыша,

Увлекая Артема с собой в глубину.

 

Он не понял, что гибнет, лишь серая вата

Заложила гортань.

Он летел в забытьи.

И не видел, как снизу дрожат виновато

Обгоревшие полуресницы Ильи.

 

Горюнов захлебнулся сердечною дрожью.

Неужели?..

Он кинулся к ближней стене.

Цех спасен.

Почему же так неосторожно

Сам хозяин огня исчезает в огне?

 

Парни стены ломают, и дым им не горек.

Из-под стен только тихое тело спасли.

...Может, высшая смерть

мореходу — на море,

Космонавту —

в космической черной дали.

 

Вот лежит он, Артем, —

ни тоска, ни усталость

На лицо его не уронили следы.

Лишь в застывших зрачках у него

отражалось

Затухавшее пламя последней беды.

 

Гибнут первыми те,

чья душа безотказна,

Но упряма их память,

и нет ей конца.

Длинноглазая женщина

плачет бессвязно.

Город

имя

навеки

заносит

в сердца.

Л. Ошанин

1976—1977

 

Мы идём в огонь

Музыка: В. Мигуля

Исп. Л. Лещенко

 

Мы долю выбрали свою,

Она мужская, да, мужская.

И мы теперь всегда в бою,

У нас профессия такая.

В слепом огне пылает дом

И стонут балки под ногами.

А мы идём, а мы идём,

И тушим пламя, тушим пламя.

 

Мы идём в огонь, в яростный огонь.

Пусть слышит время, как день за днём

Мы только крепнем, не отступая,

Мы только крепнем в борьбе с огнём.

 

Ревёт пылающая нефть,

Просторы мучая земные.

А мы, от дыма онемев,

Смиряем реки нефтяные.

Что с нами было в том дыму,

Как было весело и страшно,

Мы не расскажем никому —

Мы просто были в рукопашной.

 

А мы такие же, как вы —

Ребята с силой непочатой.

Вот скинем каски с головы,

Пускай влюбляются девчата.

Мы долю выбрали свою,

Она мужская, да мужская!

И мы теперь всегда в бою —

У нас профессия такая.

 

Мы идём в огонь, в яростный огонь.

Пусть слышит время, как день за днём

Мы только крепнем, не отступая,

Мы только крепнем в борьбе с огнём.

Л. Ошанин 

Ещё про этот день в блоге 30 апреля – День пожарной охраны