Памяти Пушкина: 220 стихотворений и поэма

10 февраля — годовщина смерти Александра Сергеевича Пушкина. 27 января (8 февраля) 1837 года на окраине Санкт-Петербурга, в районе Чёрной речки близ Комендантской дачи состоялась дуэль между Александром Сергеевичем Пушкиным и Жоржем де Геккерном (Дантесом). Пушкин был смертельно ранен и умер через два дня — 29 января (10 февраля) 1837 года, в пятницу, в 14:45 дня.

В подборку включены стихи о Пушкине, написанные в XX и XXI веках.

10 февраля

Бессмысленно считать «пророчество» кукушки.

Тут, сколько ни кукуй, Всевышнему видней.

Десятое, февраль. Сегодня умер Пушкин.

Смолкает за окном печальный скрип саней.

Обнажена душа, с неё слетают стружки

Обветренной коры, что нарастил недуг.

Но вдруг иссяк родник — сегодня умер Пушкин.

И враз осиротел продрогший Петербург.

Толпятся у дверей убогие старушки,

Мещане разных лет снуют на сквозняке.

— Вы что забыли тут? — Ну как же? Умер Пушкин.

Он с нами говорил на нашем языке.

Сидели б по домам, хлебали б чай из кружки!..

Нет! Все пришли сюда, занозу теребя!

Сплотила их беда — сегодня умер Пушкин!

В нём каждый потерял немножечко себя.

Поэт — не рифмоплёт! Он — Истины основа!

Истории Земли — Пролог и Эпилог!

Он первым подтвердил — «В начале было Слово!»

При этом уточнив, что это Слово — Бог.

Оракул наших дней — за каждый слог в ответе.

Его негромкий глас ведёт, как Божий перст.

И сколько б ни прошло без Пушкина столетий,

Но он на все века Один. Как Эверест.

К. Фролов-Крымский

* * *

Почему лишь Пушкин — наше всё,

Не Толстой, не Лермонтов, не Гоголь,

Почему лишь он — наместник Бога,

Только он нам грудь мечом рассёк?

Почему лишь Пушкин — наша боль,

А не Достоевский и Тургенев?

Почему лишь он, курчавый гений,

Занимает вечно эту роль?

Властью и женою нелюбим,

Свой покой нашедший лишь в могиле.

Потому мы так о нем скорбим

Будто бы вчера его убили?

Не с того ли, что вокруг враги,

Что, как он, и наше поколенье

Не успеет выплатить долги

И не отомстит за оскорбленье?

И опять потеря тяжела,

И опять нам утешаться нечем

В час, когда десятого числа

В феврале мы зажигаем свечи.

А. Городницкий

* * *

Умрёт сегодня Пушкин…

Страшный день

В который раз сегодня повторится.

Ужель не вспомнит нынче о беде,

О лютом горе шумная столица?

Напраслина! На месте Бенкендорф,

Которого учить тому не надо,

Как ловко переводят разговор

На Пушкина с проблем Олимпиады.

Хотя бы так: где громко любят спорт,

Встречая чемпионов и медали?

Ликуй, поэт: не зря аэропорт

Твоим бессмертным именем назвали!

По Сеньке — шапка, по заслугам — честь

За звания, дистанции, этапы.

Зачем уменье наизусть прочесть

Стихи тому, кто спустится по трапу!

Ему б другие зазубрить слова,

Которые в досье секретных копят.

Чтоб не болела больше голова

От окрика насмешливого: «Допинг!»

Встаёт над миром новая заря,

В которой места сантиментам нету.

«К чему теперь рыданья?» — что ли, зря

Написано… Как же его? Ну, тем поэтом…

Унёс в компьютер прагматичный век

Печали чернореченской картины,

Чтобы иной искрился нынче снег —

Искусственный — под солнышком Пекина!

Там голубой, простите, белый свет

Играет пандемические пьесы,

Где Пушкиных в помине больше нет,

Зато везде задорные дантесы.

Большое своротить — не по плечу...

Пытаюсь в малом оставаться честным:

«Мороз и солнце...», — с внуком я учу

И спотыкаюсь — как же — «День чудесный»?

День скорбный, день печальный. Смерти тень

Накрыла навсегда лицо героя...

И завтрашний таким же будет день,

Коль эту книгу мы сейчас закроем...

Ю. Щербаков

Пушкину

Речка Чёрная в белых тонула снегах,

Небо серое сеяло пасмурный свет.

Шаг навстречу Судьбе, пистолеты в руках…

Приготовьтесь, сейчас Вы умрёте, Поэт!

Пусть России вовеки не выплакать Вас,

Но в трагедии правда великая есть…

Приготовьтесь, Поэт, Вы умрёте сейчас.

Вы умрёте сейчас за Любовь и за Честь!

Взгляд в Бессмертие гордо несёт голова.

В чистом, праведном пламени — дерзость и риск.

Вы умрёте, Поэт, но завидую Вам,

Доказавшему — Совесть дороже, чем Жизнь!

Да хранит Вас в покое заоблачный свет.

Я прошу: не глядите в мои времена.

Вы посмертно умрёте от горя, Поэт.

Здесь без власти — народ, здесь без гимна — Страна.

Здесь так трудно остывшую Веру согреть,

Здесь в безлюбых сердцах холодна пустота…

Я не смерти боюсь, я боюсь умереть

Ни за что ни про что, умереть — просто так!

Пусть в Кремлёвских курантах, на Русских часах,

Вызревает страны очистительный час.

Позовёт меня звон, отпевающий страх,

Умирать — за Любовь, за Россию, за Вас!

Н. Колычев

Пушкину

С той далекой поры, когда я себя помню едва,

Как простые, но самые мне дорогие игрушки,

В мое сердце вошли незабвенные эти слова:

«Колыбельная песня», «волшебные сказки» и «Пушкин».

Он пронзил меня — этот певучий, размеренный слог,

Все слова по заветным местам разложив изначально,

Чтобы я никогда-никогда, даже в мыслях, не смог

Произвольно менять ударения и окончанья!

Он заставил меня находить тот единственный смысл

В бесконечной и тонкой игре многозначного слова!

По одной интонации чувствовать снова и снова

И легко завершать лишь в намеках парящую Мысль!

Он меня научит в тот же миг узнавать земляка

В самой дальней дали, где его повстречаешь едва ли,

По акценту чужого, казалось бы, мне языка

В сочетанье с невидимой тенью славянской печали.

И когда от эмоций порой разрывается грудь —

То ли выросли крылья, то ль в пору хвататься за шпагу —

Мне достаточно просто в чернила перо обмакнуть

И легко и свободно все чувства излить на бумагу.

Оттого, в благодарность мне свыше ниспосланной доле,

И в безудержной радости, и в безысходной тоске,

Ни один человек, никогда — ВОПРЕКИ МОЕЙ ВОЛЕ —

Не заставит меня говорить на другом языке!

К. Фролов-Крымский

* * *

Как ты жила до Пушкина, Россия?

Не понимаю, что ни говори!

А ведь жила: косцы траву косили,

Попы молились, правили цари.

Шла высока, пряма и синеглаза,

Привычной ношей отягчив плечо,

Красавица, которая ни разу

Не погляделась в зеркало ещё...

И. Фоняков

* * *

Ряды томов пушкинианы…

Как много накопилось их!

Одни солидны, как романы,

Другие трепетны, как стих.

Всё выясняем, проясняем,

Разыскиваем, узнаём...

И кажется: чем больше знаем,

Тем меньше знаем мы о нём!

Тут даже сетовать напрасно:

Закономерность! Но зато

Про нас — так беспощадно ясно,

Как под рентгеном: кто есть кто.

Кто мыслью дорожит, кто сплетней,

Кто неподделен и глубок,

А кто — отличник школы средней,

Всё затвердивший назубок.

Кто честолюбием снедаем,

Кто мудр и смел — не напоказ…

Всё проясняем, проясняем…

Нет: Пушкин проясняет нас!

И. Фоняков

России первая любовь (цикл стихов)

1.Посвящение

Все в нем Россия обрела —

Свой древний гений человечий,

Живую прелесть русской речи,

Что с детских лет нам так мила, —

Все в нем Россия обрела.

Мороз и солнце… Строчка — ода.

Как ярко белый снег горит!

Доныне русская природа

Его стихами говорит.

Все в нем Россия обрела —

Своей красы любую малость.

И в нем увидела себя,

И в нем собой залюбовалась.

И вечность, и короткий миг,

И радость жизни, и страданье…

Гармония — суть мирозданья,

Лишь он один ее постиг!

Все в нем Россия обрела,

Не только лишь его бессмертье, —

Есенина через столетье,

Чья грусть по-пушкински светла.

Все в нем Россия обрела, —

Свою и молодость, и зрелость,

Бунтарскую лихую смелость,

Ту, что веками в ней жила, —

Все в нем Россия обрела.

И никогда ей так не пелось!

2. Наталья Пушкина

Как девочка, тонка, бледна,

Едва достигнув совершеннолетья,

В день свадьбы знала ли она,

Что вышла замуж за бессмертье?

Что сохранится на века

Там, за супружеским порогом,

Все то, к чему ее рука

В быту коснется ненароком.

И даже строки письмеца,

Что он писал, о ней вздыхая,

Похитит из ее ларца

Его вдова. Вдова другая.

Непогрешимая вдова —

Святая пушкинская слава,

Одна на все его слова

Теперь имеющая право.

И перед этою вдовой

Ей, Натали, Наташе, Таше,

Нет оправдания живой,

Нет оправданья мертвой даже.

За то, что рок смертельный был,

Был рок родиться ей красивой…

А он такой ее любил,

Домашней, доброй, нешумливой.

Поэзия и красота —

Естественней союза нету.

Но как ты ненавистна свету,

Гармония живая та!

Одно мерило всех мерил,

Что он ей верил. Верил свято

И перед смертью говорил:

«Она ни в чем не виновата».

3. Николай I

Отпетый самим патриархом

И все же не принятый в рай,

Из гроба встает император,

Руси властелин — Николай.

Идет по Тверскому бульвару

Туда, где с курчавой главой

Мятежный его камер-юнкер

Стоит над ночною Москвой.

Теперь он царю неподвластен.

Глядит с пьедестала в упор, —

Попробуй-ка голову эту

Склонить, положить под топор.

Узрели б сейчас царедворцы,

Как их самодержец и бог

Стоит, удивленный и хмурый,

У бронзовых пушкинских ног.

Он мог ли представить такое,

Когда по веленью руки

В Сибирь посылал декабристов,

Чтоб их заковать в рудники.

Когда на балах, на парадах

Стоял он скульптурой живой.

Дантес — это лишь статуэтка,

Лишь копия статуи той.

...Как тень, он уходит в могилу —

Под холод кладбищенских плит.

А памятник нерукотворный

Во славу России стоит.

4. Дантес

Нет, жив Дантес. Он жив опасно,

Жив вплоть до нынешнего дня.

Ежеминутно, ежечасно

Он может выстрелить в меня.

Его бы век назад убила

Священной пули прямота,

Когда бы сердце, сердце было

В нём,

А не пуговица та!

Он жив, и нет конца дуэли,

Дуэли, длящейся века,

Не в славной бронзе,

В жалком теле

Еще бессмертен он пока.

Бессмертен похотливо, жадно,

Бессмертен всласть,

Шкодливо, зло.

Скажите: с кем так беспощадно

Ему сегодня повезло?

Он все на свете опорочит

Из-за тщеславья своего.

О, как бессмертно он хохочет —

Святого нету для него!

Чье божество, чью Гончарову,

Чью честь

Порочит он сейчас?

Кого из нас он предал снова,

Оклеветал кого из нас?

Он жив. Непримиримы мы с ним.

Дуэль не место для речей.

Он бьет. И рассыпает выстрел

На дробь смертельных мелочей.

Дантесу — смерть.

Мой выстрел грянет

Той пуле пушкинской вослед.

Я не добью — товарищ встанет.

Поднимет хладный пистолет.

…А если б не было дуэли?

А если б не было дуэли,

А если б не было дуэли…

Что ж!

Было все предрешено, —

И пуля та достигла б цели,

Достигла б цели все равно!

Был царь,

и был он, дух мятежный.

А пуля, что прервала жизнь,

Была лишь точкой неизбежной,

Где судьбы их пересеклись.

Он, страх внушавший знати и царю,

Не роскошь титулованных поместий,

Все, что имел, фамилию свою

В день свадьбы отдал молодой невесте.

Прекрасным было девичье лицо.

Фамилия навеки их связала.

Она, как обручальное кольцо

На пальчике дрожащем, заблистала.

Не думал он, когда ей говорил

Слова любви неистово и жарко,

Что ни один из смертных не дарил

Своей любимой большего подарка!

Их не разъединила клевета

И подлость изощренная мирская…

На кладбище могильная плита —

«Наталья Николаевна Ланская».

Нет! Пушкина.

В сознании людском

Она навек

с ним юной обвенчалась.

Не важно чьей женой

была потом,

Она

женою Пушкина осталась.

Его детей заботливая мать,

Она о нем хранила свято память.

Кто у него посмел вдову отнять

И в знак того

воздвигнуть этот камень.

Песня цыганская,

Вот от стола до стола ты идешь,

И умолкает

Веселье гусарское,

Только гитару ты в руки возьмешь.

Низко склоняются

Буйные головы,

Как пред иконою, перед тобой.

Катятся слезы

По лицам обветренным,

Лицам, видавшим и тризну и бой.

Песня гортанная,

Чуть диковатая,

Как ты сумела себя сохранить?

Как ты сумела,

Девчонка из табора,

И в кабаках непорочною быть?

Песня цыганская,

Мне не забыть никогда этот миг,

Как перед свадьбой

В тревожном предчувствии

Пушкин рыдал на коленях твоих!

8. «Полтава»

Он в этот день писал свою «Полтаву»,

Он был полтавским боем оглушен.

Любовь мирскую, бронзовую славу —

Он все забыл: писал «Полтаву» он.

Всю ночь ходил по комнате в сорочке

И все твердил, все бормотал свое.

И засыпал на непослушной строчке

И просыпался на плече ее.

Вдруг за спиною двери загремели,

И в комнату заходят господа:

— Вас ждет Дантес, как вы того хотели.

Дуэль сегодня или никогда! —

Что им ответить, этим светским сводням?

И он вдруг стал беспомощным таким...

— Потом! Потом! Но только не сегодня,

Я не могу сегодня драться с ним. —

Они ушли.

А он кусает губы.

— Ну погодите, встретимся еще! —

И вновь в ушах поют «Полтавы» трубы,

И строки боем дышат горячо.

Летят полки на приступ, как метели,

Ведомые стремительным пером...

В рабочий день не ходят на дуэли

И счеты с жизнью сводят за столом.

...Мы побеждаем.

Нами крепость взята.

Победой той от смерти он спасен,

Так было бы, я в это верю свято,

Когда б в тот день писал «Полтаву» он.

Кавказ подо мною…

Туманные горы теснятся у ног…

Кавказ. Здесь я каждое лето бываю.

Поднявшись на скалы, ромашку срываю,

Всего лишь один желтоватый цветок,

Верней, не цветок —

Календарный листок.

Еще один год отошел…

А Кавказ,

Кавказ подо мною, Кавказ подо мною!..

Орел, распростертый

над снежной каймою…

Когда это было?

Сегодня. Сейчас:

«Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины:

Орел, с отдаленной поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне…»

Постой!

Но ведь люди прошли по Луне,

Гусиным пером он писал эти строки,

Писал их в тот век, бесконечно далекий…

Нет! Именно в эту минуту. При мне.

10 Молчание Пушкина

И снова осень. Снова осень.

Леса в желтеющем дыму.

Но почем —то в эту осень

Никак не пишется ему.

За столько долгих дней — ни строчки.

Хотя б одну строфу начать.

Уехать от жены, от дочки —

И так беспомощно молчать.

И это он, кто как забаву

Писал в альбомы сотни строк.

Кто гениальную «Полтаву»

Свершить за три недели мог.

Но, видимо, сильней, чем жадность

К работе в этом далеке,

Его святая беспощадность

К себе, к любой своей строке.

Так не писать лишь Пушкин может —

Он сам себе свой высший суд

Перед лицом веков. И всё же

Молчать — какой нелёгкий труд!

Тома поэм, стихотворений,

Что всем известны в наши дни...

Но мне его молчанья гений

Не меньше дорог, чем они.

11.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный

Как мог при жизни

Он сказать такое?

А он сказал

Такое о себе.

Быть может, в час

Блаженного покоя?

А может быть,

В застольной похвальбе?

Уверенный в себе,

Самодовольный,

Усталый

От читательских похвал?

Нет!

Эти строки

С дерзостью крамольной,

Как перед казнью узник,

Он писал!

В предчувствии

Кровавой речки Черной,

Печален и тревожно одинок:

«Я памятник себе

Воздвиг нерукотворный...» —

Так мог сказать

И мученик

И бог!

12.

Нет, он не умер.

Тот последний миг,

Тот пульс в прожилках

Все еще не тает.

Он умирает на руках моих,

Он умирает.

Так было век назад,

И так сейчас

Конца и края нет ночи метельной.

О, как он жив

До бледности смертельной,

Жив до слезинки

Из усталых глаз.

Теснится в стужу

Дымная толпа,

Глядит с немой надеждой

На ворота,

И я стираю

С пушкинского лба

Своим платком

Святые капли пота.

Я хоронил

своих друзей не раз.

В быту живой о мертвом забывает.

Но он не умер, оттого сейчас

Такая боль: он жив.

Он умирает.

Сижу я,

веки медленно смежив,

Божественные строки повторяя!..

Да. Так он жив,

что, даже умирая,

Он снова жив.

И будет вечно жив.

13.

Я звоню на Мойку, в дом поэта,

И в ладони слышу издали

Женский голос.

Не она ли это,

Не она ли это — Натали!

Говорю растерянно:

— Простите,

Но прошу, в свой дом меня впустите,

Хоть звоню я не в урочный час!

Так мне нужно это посещенье!.. —

И в ответ, как двух эпох смещенье:

— Приходите, я ж читала вас!

И я думал долгими часами, —

Пушкина читали и писали.

Да, писали, именно писали!

От руки при свечках

И лампадках

В дневниках, альбомах

И тетрадках

Разночинцы и семинаристы,

В рудниках сибирских

Декабристы,

Что тайком

Оттачивали перья

И хранили

Гордое терпенье,

Барышни —

Ровесницы Татьяны,

Бравые гусары —

Ветераны.

Письма их

Из армий и селений —

Тиражи его стихотворений.

Вся Россия

Пушкина писала.

Он один.

Но всем его хватало.

Выводила

Пушкинское слово

Девочка —

Наталья Гончарова.

Не жена еще

И не невеста

Замирала,

Как от благовеста...

Перед ним

Не больше, чем уездность.

Эта наша телеоизвестность.

Можно ли сравниться с ним?

Едва ли, —

Нас читают,

А его писали!

14. Пушкинская слава

Едва он умер, тихо, величаво,

Как в тот же самый миг и навека

Пришла на Мойку

Пушкинская слава

Пришла, как на Сенатскую войска.

Она пришла к нему в дыму метели

В салопчике, в душистых соболях,

Пришла в худой студенческой шинели,

В тулупе,

В чуйке,

В стоптанных лаптях.

Пришла,

И на гранитном пьедестале

Доныне,

До сегодняшнего дня.

Ее цветы живые

Не увяли.

Они, как трепет

Вечного огня.

Пришла, как гимн,

Пришла, как «Марсельеза»,

Пришла, неправде

глянула в глаза —

В слезах любимой дочери Дантеса,

Что, как убийцу, прокляла отца.

15.

Устав от суеты мирской,

В благом молчанье одиноком,

Мой Пушкин, каждою строкой

Я говорю с тобой, как с богом.

И повторяю вновь и вновь:

Твой пламень время не остудит.

Тебя, как первую любовь,

России сердце не забудет!

Н. Доризо

Пушкин

Всё как в юности. Няня вяжет.

На лежанке мурлычет кот.

Няня старую сказку расскажет

Или что-нибудь запоет.

Спать под песню легко и любо.

И во сне проходит мельком

Вся Россия в дубленых шубах,

Опоясанных кушаком.

Но от сказок, от песен няни

Про медведей и про волчат

Расписные розвальни-сани

К Петербургу Пушкина мчат.

И, поскрипывая, рыдает

Под полозьями снег тугой.

Замирают и пропадают

Колокольчики под дугой.

И верста за верстой полосатой

В невеселый туман летит.

На стоянке жандарм усатый

Недоверчиво оглядит.

Комья снега стучат о сани.

Избы. Гумна. Седая мгла.

И Россия в морозном тумане,

В пояс кланяясь, отошла.

В гул салонов и в говор бальный,

В этот мир равнодушно-пустой.

Вновь ворвался поэт опальный

С гордо поднятой головой.

Снова кланялся важным дамам.

Снова с барышнями плясал,

Их сиятельствам эпиграммы,

Как перчатку с руки, бросал...

При его появленье в гостиных

Обрывался тотчас разговор:

«Стихотворец ничтожного чина,

И притом на язык остер».

Кони поданы. Все готово.

С губ срывается дерзкий стих...

И опять он мчит на почтовых

И опять летит на ямских.

Снова ветер гремит по крыше

И в печурке трещит огонь,

Александр Сергеевич пишет, —

Не тревожь его, няня, не тронь.

Петербургский рассвет на ощупь

Пробирался из-за реки...

Шли в тот час на Сенатскую площадь

Заговорщики, бунтовщики.

С лёту рушилось в лютую стужу

Наземь замертво воронье...

Шли Рылеев, Каховский, Бестужев,

Кюхельбекер и Муравьев.

Пушки залп по восставшим дали,

Цепи выстроились кругом,

Смелый заговор был подавлен

Царской пулею и штыком.

Только искры той не потушишь,

В руки пламени не возьмешь,

Ни петлей ее не задушишь,

Ни водой ее не зальешь.

Откатились от Зимнего пушки,

Караул у подъездов встал, —

Александр Сергеевич Пушкин

На Сенатскую опоздал.

И ему на фамильном подносе

Враг заклятый подлой рукой

Анонимный пасквиль подносит

С ядовитой клеветой.

И народом своим любимый,

Гениальный русский поэт,

Августейшей злобой гонимый,

Он становится под пистолет.

Сани мчат его к Черной речке,

Он в медвежьей шубе до пят...

Перезванивают уздечки,

Кони вспененные храпят.

Вечереет. Закат оранжевый

Озаряет снег и лес.

Франтоватый и напомаженный

Ожидает его Дантес.

И в сугроб, ногами примятый,

Он упал и подняться не мог...

Снег пушистый прохладной ватой

На смертельную рану лег.

Спрячьте подлые пистолеты

Вы, свидетели и друзья,

Знаю: можно убить поэта,

Только песню убить нельзя.

Вот она, огневая, живая,

Всех дыханьем своим обожгла,

Как дороженька столбовая

По векам и странам прошла.

Над простором бескрайно-синим:

Приподнялась — и на лету

Нынче нам, молодым и сильным,

Дарит звонкую теплоту.

Отчеканенная, литая,

Как и встарь, за сердце берет,

Вечно юная, золотая,

Никогда она не умрет.

А. Чуркин

Тень Пушкина

I. Начало века

Год родился. Но то не просто

Был новый год, а новый век.

Век девятнадцатый. Он тоста

Ждал, озираясь из-под век.

Но переглядывались гости,

Еще не зная, что сказать,

Кого назвать им в первом тосте,

Чего столетью пожелать.

И кто-то вдруг сказал: «Ну что же,

Давайте выпьем за того,

Кто будет веку всех дороже,

Кто станет гордостью его!

Пусть этот жребий уготован

Тому, кого меж нами нет;

Пусть мы не знаем — где он, кто он

И наш услышит ли привет.

Пусть!..» И бокалы зазвенели,

И расплескались голоса.

И мальчик маленький с постели,

Разбужен шумом, поднялся.

Протер ручонками глазенки

И усидеть впотьмах не смог.

Босой, в помятой рубашонке

Шагнул на свет через порог.

Как будто был пред ним размотан

Клубок, что в путь ведет без вех.

И пошутил отец: «Так вот он,

Тот, кем гордиться будет век!»

А он, прищурившись от света,

Стоял в сиянье золотом.

...Кто знал тогда, что шутка эта

Не раз припомнится потом!

Что мальчик, смуглый и кудрявый,

Пойдет судьбе наперекор,

Чтоб русской песней, русской славой

Гремел страны родной простор.

Любую встретит непогоду

Он с непокрытой головой,

Любовь, и дружбу, и свободу

Прославит в век жестокий свой.

Но далеко еще до ссылки,

До славы тоже далеко...

Стреляют пробками бутылки,

Кипит и пенится клико.

А сон идет, глаза туманя,

Сгущает сумрак голубой.

И няню мать зовет, и няня

Уносит мальчика с собой.

II. Лицейские сады

Как позабыть лицейские сады,

Где пробудилась юность до звезды

Под звуки труб двенадцатого года,

И воинов, спешивших в ратный строй,

И музу, что назвалась их сестрой

В большие дни великого похода?

Под куполом осенней синевы.

Оттоль ты видел и пожар Москвы,

И бегство потрясенного француза.

И вдруг, как будто заглянув вперед,

Постигла все, чего отчизна ждет,

Твоя, навек взволнованная муза.

III. Под небом Бессарабии

Еще вольнолюбивой музы лаской

Не насладился в Петербурге он

И вот уже, на ссылку обречен,

Томится пестрой скукой бессарабской.

Томится? — Нет! Он тем же хмелем пьян,

И здесь нашлись друзья у непоседы.

Есть вольные застольные беседы

И песни в шумном таборе цыган.

Есть молодость — душевных сил избыток,

Есть радостная вера в свой народ.

А в сердце новый замысел поет,

Родившийся в тени степных кибиток.

Он сварит из него такой напиток,

Что бросит в жар и охладит, как лед!

IV. 29 июля 1824 года

То лазурно море, то пунцово,

Плеск волны как безответный зов.

Доброй ночи, Лиза Воронцова,

Доброй ночи и счастливых снов!

Пусть в судьбу опального поэта

Вы тревоги новые внесли,

Он вам благодарен и за это,

Полный чар разбуженной земли.

Подневольный путник, завтра снова

Он вздохнет под говор бубенцов.

Ждет его, как в сказке, бор сосновый,

Ветхий дворик, одинокий кров.

Доброй ночи, Лиза Воронцова,

Дай вам бог дурных не видеть снов!

V. В Михайловском

Старый дом, утонувший в сугробах, запущен,

По ночам, как живой, он кряхтит в тишине.

Неужели и вправду сидел с ним тут Пущин,

Неужели он видел его не во сне?

Неужели и впрямь от лицейского друга

Он услышал великой надежды слова,

Что сгубила не все леденящая вьюга,

Что Россия для подвигов новых жива?

Нет, недаром слова были сказаны эти

Здесь, под пасмурным небом в пустынном дому.

Значит, помнят друзья об опальном поэте,

Значит, ждут его слова и верят ему.

Значит, родина в очи бессонные сына

Заглянула, любви и тоски не тая...

Не вздыхай, пригорюнясь печально, Арина

Родионовна, добрая няня моя!

Все свершится. Для подвигов срок не пропущен,

Если тесно от замыслов новых в груди.

Первый след сквозь снега проложил сюда Пущин,

А какие дороги еще впереди!

Кто предскажет поэту, что близится время,

На Сенатскую площадь сойдутся друзья,

И оплачут их вьюги, ревущие ревмя,

В том пути, где назад оглянуться нельзя.

Что, без них возвратившись в столицу, сквозь годы

Будет он одиночества бремя нести,

Чтоб, прославивши первенцев русской свободы,

Рядом с ними бессмертье в веках обрести.

VI. Встреча на пути в Арзрум

Холмов тяжелые горбы,

Сдвигаясь, морщатся от зноя.

Ворвался в уши скрип арбы.

И гроб возник над крутизною.

В ярме два медленных вола,

Их трудный путь начался рано.

Он наклоняется с седла:

— Откуда гроб?

— Из Тегерана.

И что-то вдруг оборвалось,

Как этот камень, слово жестко.

— Так вот где встретиться пришлось

С тобой, блистательный мой тезка!

О, сколько вычеркнет имен

Граф Бенкендорф но черным спискам ——

Все, кто талантлив, кто умен,

Не ко двору царям российским.

Тот — в каземате, тот — в гробу...

Я тоже вижу злую мету.

И, с вами разделив судьбу,

Не долго поброжу по свету.

Спешу в далекие края, —

И там ничто не тешит взора.

Когда ж, о родина моя,

Переживешь ты дни позора?

На перекрестках всех дорог,

Где и столбы глядят с опаской,

Я говорю:

— Зачем не мог

Ты пасть на площади Сенатской?

VII. Болдинская осень

Наступает октябрь. Дождик сеет весь день, как из сита.

Придорожные ветлы увязли в грязи до колен.

В доме тихо и пусто, но сердце тревогами сыто.

Может, к лучшему этот нечаянный болдинский плен?

Не пробраться в Москву. Все деревни вокруг и усадьбы

Оцепил караул, и повсюду грозит карантин.

Коль чума не подцепит, — так можно подумать до свадьбы

Обо всем, что проходит, когда остаешься один.

Да, один на один с пережитым далеким и близким,

С. шумом желтой листвы, опадающей с мокрых ветвей,

С низким небом осенним, с великим простором российским,

И с судьбою отчизны, что стала судьбою твоей.

Да, судьбою твоей. Ты за все перед нею в ответе:

За друзей и врагов, за минувший и будущий день,

За свое вдохновенье, за песни раздольные эти,

Что, минуя заставы, летят изо всех деревень.

Может, в этом и счастье? И если забудет невеста —

Виновата не осень, не версты размытых дорог,

Даже не карантины, а то, что надежного места

Ты с судьбой беспокойной найти в ее сердце не мог.

Что бы там ни случилось, свечу не гаси до рассвета,

И на твой огонек соберутся простые сердца.

Станционный смотритель тоскует по дочери где-то...

Что прекрасней на свете любви и печали отца!

За окошком заря чуть видна в предрассветном тумане,

Смутно избы сереют. Пусть осень, как скряга, скупа:

Есть хорошая сказка, что слышал ты в детстве от няни,

Как работник Балда одолел и чертей и попа.

Значит, можно дышать, и тревогами сердце не сыто,

Значит, к лучшему этот нечаянный болдинский плен.

...Уж совсем рассвело. Дождик сеет, как будто из сита,

Придорожные ветлы увязли в грязи до колен.

Бак опавшие листья, опавшие дни постепенно

Потемнеют, истлеют, и в смутные сумерки их

Снег забвенья прикроет. Но будет вовек незабвенна

Эта осень, как правда надежд и раздумий твоих.

VIII. Перед дуэлью

Данзас мой! Друг лицейских лет!

Судеб разорвана завеса,

И ты ль откажешь пистолет

Мне приготовить на Дантеса?

Да будет кровью спор решен!

С меня довольно светской скверны...

Обходят нас со всех сторон

Шпионы, сводники... Геккерны...

Вот если б мне сего посла

Пришлось поставить у барьера

И всех, и всех — им несть числа, —

Деяний чьих забыта мера.

Нет, между нами говоря,

Я не был и тогда б спокоен,

Пока... Но подданный царя

О том и мыслить недостоин.

Что к делать мне в моей стране,

Напитка вольных муз отведав:

Стал в полуночной тишине

Мне чаще сниться Грибоедов.

Все, кто повешен, кто убит,

Придут и станут к изголовью.

Данзас! Душа моя скорбит,

Не заглушить тревог любовью!

А сей Геккерн, сей мудрый муж,

Как струсил, старая собака!

Пора. Давно пора. К тому ж

Ответ уже у Д’Аршиака.

IX. Бессмертие

Нет, не помогут доктора...

Он обречен и знает это:

Милей, чем хладный блеск двора,

Тьма гробовая для поэта.

«Пускай не плачет Натали

Над присмиревшим непоседой.

Иди, Жуковский, утоли

Мой дух последнею беседой.

Поклонник вдохновенных строк,

Ты утешал душевным словом.

Но знал ли ты, как одинок

Я был в пути моем суровом?

Я только с нянею одной

В глуши ночной, под шум метели,

Входил, бывало, в мир родной,

Куда и вы войти не смели.

Там с нею мог я отдохнуть,

Стряхнув, как пыль с плаща, усталость...

Она ушла в последний путь,

И мне немного ждать осталось.

Ты плачешь? Друг, не нужно слез,

Увидят дальние потомки,

Что свет немеркнущий пронес

Я сквозь ненастные потемки.

Слабеет голос мой. Приблизь

Ко мне внимающее ухо...»

...Сухие губы запеклись,

И вздох в груди отдался глухо.

А Петроград уже шумел,

И после Декабря впервые

Спешили от вседневных дел

Студенты и мастеровые.

Они заговорят в свой срок,

Их брови сдвинуты сурово.

Нет, нет! Ты не был одинок!

В сердцах запечатлелось слово!

Н. Рыленков

Сегодня Пушкин в вечность отлучился (цикл стихов)

1. Баллада об Александре Пушкине

Мне кажется — придумали Дантеса!

И Чёрной речки — не было и нет!

В пустом лесу остался пистолет,

И пуля умирает среди леса.

А Пушкин жив! Вон Болдино вдали

Ему открыло потайные дверцы.

Не убиенным остаётся сердце,

В котором — ясный образ Натали.

Неповторима Болдинская осень:

Желтеют полушарья тополей,

И снова небо сквозь века проносит

Пульсирующий угол журавлей.

Мучительная, вещая тоска

Объемлет преддуэльные страницы…

Опять ему Михайловское снится,

Осенний дождь струится у виска…

О, только бы не пуля у виска!

Прости, изгнанник, горестную мысль.

Дантеса нет! Но от него зависит

Исход дуэли, зреющей пока.

Да нет же! Нет же! Не было дуэли!

Как и Дантес, придумана она!

Ведь Пушкин снова пишет о метели

И держит кружку, полную вина.

Сейчас он резко повернётся в кресле

И Гоголю приветливо кивнёт…

А если, всё же, грянет, выстрел, если

Покинет пуля пистолетный гнёт?

Нет, никогда! Потомки, выньте пулю!

Дантеса нет. Бог Пушкина хранит.

Но сани с лёту в небо завернули.

Дантеса нет!.. Но колокол звонит…

2. В Болдино

Снега — взахлёб.

Ручьи — взахлёб.

В одно дыханье —

лето.

А осень

письма

шлёт

и шлёт

погибшему Поэту…

3. Ночью

Крылья

мешали мне спать,

и я вставал в полночь,

чтобы извлечь из них перо.

Ночь сползала

по стенам

на серебряный поднос утра.

Стихи не получались.

А рядом, за перегородкой,

у счастливых соседей

смеялся

маленький Пушкин.

4. На Тверском бульваре

Над зимнею Москвою рассвело,

В рассвете раннем что-то от заката.

Ложится снег тепло и виновато

На бронзовое тёмное чело.

Тверской бульвар. Притихший институт.

Сегодня Пушкин в вечность отлучился

И с этой целью в бронзу облачился,

Хотя его на Чёрной речке ждут.

Поэт из красок, мрамора и книг

На нас взирает с тихою надеждой.

Он сам себе с улыбкой безмятежной

Нерукотворный памятник воздвиг.

Запутались кометы в тополях,

Исходит свет из тополиных почек.

Я вдруг припомню искромётный почерк,

Бессмертные рисунки на полях.

Послушаю, как памятник молчит

Среди витийства, злобы, лихолетья.

Он одинок в своём тысячелетье...

«Прости, поэт!» — душа моя кричит.

5. Сад стихов

Господь в оконце постучал,

Ты вышел со свечою:

Могучий сад в ночи скучал,

Чуть шелестел парчою.

Светились космоса края,

Горели двери ада.

Ты тронул ветки бытия,

Как будто ветки сада.

Господь свой крест

к твоим плечам

Вознёс рукой воздетой…

Гореть, гореть твоим свечам

Над потемневшей Летой.

Сошла огнистая звезда,

В саду спалила грушу…

И затаённая беда

Плеснулась прямо в душу.

Ушёл поэт… Исчез поэт,

Судьбы не перемогший.

Оставил миру свой портрет

И этот сад намокший.

Сад покаяний и грехов,

Страданий сад и страсти.

Густой,

бессмертный САД СТИХОВ —

На слёзы и на счастье!

6. Святогорский монастырь

В Петербурге равнодушном

Поселилась пустота.

Мчится гроб по ночи вьюжной

В Святогорские места.

В доме няни свет потушен,

Скорбных песен не поют...

Мчатся тучи, вьются тучи,

Тени, бесы ли снуют?

Святогорская ограда

Моровых не знала зим.

Шелестит над белым садом

Шестикрылый Серафим.

Триединый конь блистает

Тёмным оком у крыльца.

А над ним душа летает,

Словно не было конца.

Над оградой, над Собором,

Над серебряным крестом

Пролетит она и скоро

Повстречается с Христом.

— Эй, жандарм! Гляди-ка в оба!

Гроб обвязан... Что с того?

Отворилась крышка гроба,

А во гробе — никого...

Тишина. Тропа кривая

Убегает за пустырь...

Камер-юнкера скрывает

Святогорский Монастырь.

7. Страшный сон

Однажды Пушкину

приснился страшный сон...

Восстав из сна,

Поэт Великий подивился

И Соболевскому сказал:

— Я потрясён!

Во сне от нас

Кавказ и Киев отделился!

8. Разговор с Пушкиным

Александр Сергеевич, добрый Вам день!

Как вам нынешний воздух московский?

Рядом с Вами, я вижу, является тень —

Это глыба-поэт Маяковский!

Он беседовал с Вами полвека назад

Уважительно, самозабвенно.

Его мощного голоса львиный раскат

Удивил Вас тогда несомненно.

А Есенина помните? Ваш разговор,

Где он с трепетом к Вам обратился?

Но убили его. С этих горестных пор

Свет поэзии в ночь закатился.

Незабвенный Есенин дорогу торил,

Свой могучий талант попрекая.

«Как у Пушкина мне бы судьбу!» — говорил,

А она ведь и вправду такая.

Вы Ахматову помните наверняка,

Её женского сердца свеченье

И «О Пушкине слово», где — то ли строка,

То ли речи живое теченье.

К Вам стремились поэты во все времена

Для судьбы, для полночной беседы.

Темноликим кентавром спешил Пастернак,

И отравы, и славы отведав.

Верный Клюев, как древо, тянулся до Вас —

Песнослов и отчаянный витязь.

Но себя и Россию от смерти не спас,

Умирая, Вам крикнул: «Спаситесь!»

А Цветаева плакала пагубным «П»:

«Пунш и полночь»! «Психея и Пушкин»!

Неспроста пропадала на поздней тропе,

Знать, готовила сердце в кукушки.

Владислав Ходасевич Вас нежно любил

И за далью в тоске ежечасной

Ваши страстные строки навзрыд пригубил,

Как порезался бритвой опасной.

Проплывал Гумилёв, словно пьяный корабль,

Но ни славой своею, ни лестью

Не обидел он Вас, только в звёздных мирах

Прозвенел офицерскою честью.

Невзначай появлялся простуженный Блок,

Во Вселенной узревший поломку.

Он дознаться до истины так и не смог,

И читал Вам свою «Незнакомку».

Вы стояли над вспышками сонной Москвы,

Два столпа, два святых Александра,

Две кудрявые, две золотые главы

Наклонив из небесного сада.

Александр Сергеевич, мир — это зал,

Тот, какой золотили Вы словом.

Ну, а я так негромко, так мало сказал,

То к зерну прислонясь, то к половам.

Вам о предках славян декламировал Блок,

Жизнь свою разбросавший по рифам.

Он в поэме своей, отчеканивши слог,

Поклонился стремительным скифам.

9. Сверчок

Он явился из шаткого мира…

Им беременна бренность была,

И сверчка — полуночниц кумира —

На запечном шестке родила.

Он усталое время покликал,

Пошептался с текучей звездой

И в пустынном углу запиликал,

У бессмертия встав на постой.

Был сверчок облюбован поэтом,

Как охотником — взят на крючок,

Чтобы петь и зимою, и летом:

Ведь поэт — это тоже сверчок.

Жизнь поэта не стоит полушки,

Но его мирозданье — зрачок.

И поёт в Мироздании Пушкин —

Гениальный, бессмертный Сверчок.

10. Синица

Спой мне песню, как синица

Тихо за морем жила…

А. С. Пушкин

Неизбывно детство длится,

Не сгоревшее дотла…

Там — у Пушкина — синица

Тихо за морем жила.

А в лачужке пела няня…

— Няня, пой! Твой голос мил.

Пушкин слушал со вниманьем,

Душу песнями томил.

— Для чего, скажи, синица,

Ты летала за моря?

Что тебе ночами снится

В зыбкой дрёме сентября?

Почему тебе, синица,

Не жилось в моём саду?

Ты, быть может, царь-девица?

И другой я не найду?!

И синица отвечала:

— Я летала за моря,

Лучшей доли я искала,

Да искала, видно, зря…

Доли лучшей, воли вечной

Не нашла среди тепла,

И в печали бесконечной

Море синее сожгла.

И упала я без силы

На родимом берегу…

Поняла, что без России

Жить на свете не смогу.

11. Живой Пушкин

Между светил и комет

Космос не выветрит Слово.

И через тысячи лет

Пушкин появится снова.

Русские дáли найдёт

И через сны и туманы

С няней по небу сойдёт

На дорогие поляны.

К собственной выйдет судьбе,

Будто бы свет сквозь колечко,

К домику няни, к себе,

Где ещё тёплая печка.

Сядет поближе к теплу

И, улыбнувшись знакомо,

Скажет родному углу:

«Боже, неужто я дома?»

Глянет в оконный проран,

Прошлые годы осудит:

«Пушкин, какой ты болван!

Большее дуэлей не будет!».

И на лежанке вздремнёт…

…Вспыхнет зарница у леса

Няня молитвой спугнёт

Беса, а может, — Дантеса.

Сороть забьётся впотьмах,

Вздыбит Михайловский воздух.

И, застревая в ветвях,

С неба покатятся звёзды.

Сдёрнется Млечный туман,

Сдвинется неба завеса,

Космос, как тёмный таран,

Сплющит за Соротью — беса.

12. Сон

Пушкин — просвещённый монарх.

Михаил Вишняков.

«Перо краевое» (Судьбы писем в Сибири), 2004 г.

Мне снился странный сон,

где Пушкин — Император

Всея Руси и тем вполне доволен он.

Предерзостный поэт, рискующий оратор

Монархом на Святой Руси — произведён.

Во сне — забытый век,

как будто ждал реванша,

Он показал расцвет деяний всеблагих…

Во сне ли, наяву я видел это раньше

И многих уверял, что Пушкин не погиб.

И вот примчался сон не тройкой запоздалой,

А в залах зазвучал мазуркою, стихом.

И Пушкин проходил по этим шумным залам,

А утром уезжал охотиться верхом.

Он — Император, он — в вопросах и ответах…

У Пушкина в гостях — поэты, короли:

Он спорит о стихах; с министрами о сметах,

А вечером стремглав сбегáет к Натали.

Холёный, томный двор никак его не ранит,

Не бросит в тронный зал подмётное письмо.

Служители казны, привратники, дворяне

Учтивы и скромны — сиялище само.

А Пушкин вдалеке по зимним рощам рыщет,

Косого стережёт, охотится на лис.

И Геккерену он ещё петлю подыщет,

В которой бы скорей коварный лис повис.

В привратники Дантес

на днях направлен будет:

На Невском — подавать одежду в кабаке.

…И вдруг проснулся я, тоскующий о чуде,

И рядом Пушкин сел с державою в руке.

13. Пред Пушкиным

Пред Пушкиным замлеть душа готова.

О, Господи! Я полон счастья вновь.

В душе сияет пушкинское Слово!

Во мне бурлит его живая кровь!

В. Скиф

Пушкину (венок)

Грамматики и Гёте, и Дюма

Как детище Европы просвещённой

Звучали часто и в России сонной —

В благопристойных родовых домах.

Простой же люд не напрягал ума

И говорил, в отличье от учёных,

Закусывая яблочком мочёным,

Как говорила родина сама.

Но изменить порядок пробил час:

Мыслительный прогресс заставил нас

Реформу языка взвалить на плечи,

Трудом самоотверженных мужей

Богатство лиц, времён и падежей

Употребляя для славянской речи.

Употребляя для славянской речи

Остроты галлов, готский лаконизм,

Мы оживили древний организм,

Как будто в фонарях сменили свечи.

Не то, чтоб нам хвалиться было нечем,

(Мол, где известный наш патриотизм?)

Но всё благое может искалечить

Плебейский местечковый эгоизм.

Влиянье на державу мыслей новых

Мы отмечаем со времён петровых.

И Ломоносов это понимал:

Кто чёткую физическую норму

Вправлял и в поэтическую форму,

Тот русский слог над миром поднимал.

Он русский слог над миром поднимал,

Тот, чья душа всегда была свободна,

Чья мысль была чиста и благородна,

Как вдохновенья светлый идеал.

Он Музе восхитительной внимал

У родников поэзии народной

И старые традиции ломал

Со свойственной настырностью природной.

И на фундамент из былых побед,

Который созидали много лет

Его высокомудрые предтечи,

В безвременное пользованье нам

Он языку воздвиг изящный храм —

И тем уже себя увековечил.

И тем уже себя увековечил

Поэт на лоне чистого листа,

Что лёгкие, изысканные речи

Вложил в простонародные уста.

Как вздох, его поэзия проста.

Его талант Всевышним был отмечен,

А слог — и невесом, и безупречен,

Как бабочка, вспорхнувшая с куста.

Чтобы плодами мысли насладиться,

Душа всегда обязана трудиться,

Поскольку главный плод — она сама!

Но постепенно изменяя вкусу,

Подвержены коварному искусу

И мы, хоть и не лишены ума.

А мы, хоть и не лишены ума,

На разные европеизмы падки.

Мы слепо принимаем их порядки

И вносим нравы их в свои дома.

И в душах происходит кутерьма:

На блеск фольги мы мчимся без оглядки.

Свет истины от нас укрыл туман,

Как тот сорняк, что забивает грядки.

Нам проще изучить английский сленг,

Чем собственный язык поднять с колен!

Как люд к своим богатствам бессердечен!

Нет времени копаться в словарях.

И мы, себя не утруждая зря,

Пред чуждыми словами бисер мечем.

Низкопоклонство на Руси в чести.

Оно — наш крест, который давит плечи.

И Бог весть, сколько нам его нести.

Синица, крепко сжатая в горсти,

Дороже нам, чем быстрокрылый кречет.

Что ж, нынче и ребенок лет шести —

И тот по-иностранному лепечет.

Но, словно откровение молитвы,

Язык с душою воедино слиты.

В то верит и Неверящий Фома.

Без этого не будет человека.

Так отчего же на исходе века

Наш лексикон, как бедная сума?

Наш лексикон, как бедная сума,

Обчищенная грязными руками,

Замусорен словами-сорняками

Лишь по причине скудости ума.

Когда в дому разруха и чума,

Лукавый управляет простаками,

И все углы забиты пауками —

Над разумом владычествует Тьма.

Затеяна нечестная игра:

За ценность выдаётся мишура.

Заказчик же, как прежде, не замечен.

Он платит, чтоб скорей иссяк родник,

И очень рад тому, что наш язык

Беспомощен, безграмотен, увечен.

Беспомощен, безграмотен, увечен

Слог человека, ставшего рабом.

Не важно, есть ли у него свой дом,

Из рядовых, иль званием отмечен.

Пусть он материально обеспечен,

Добившись этого своим трудом.

Мир дорогих вещей — его Содом,

Поскольку он душевно искалечен.

Ракушкой ограничен кругозор:

Автомобиль, квартира и забор.

Работа — беспросветная морока.

Продал, купил, затраты, барыши...

А в глубине измученной души —

Озёра, обмелевшие до срока.

Озёра, обмелевшие до срока

В отсутствии целебных родников —

Печать неизлечимого порока,

Болезнь золотоносных рудников.

Мы остудили души ненароком

В то время как на рубеже веков

Язык наш вновь шагнул по воле рока

Через границы всех материков.

Там, на сплетенье мировых дорог

В их мир ворвался наш певучий слог

Разрядом электрического тока!

Аборигены северной страны,

Колодцы, что давно иссушены,

Наполните из вечного истока!

Наполните из вечного истока

Свои опустошённые сердца!

Пусть упадут на дно души глубокой

Всегда скупые речи Мудреца.

Порою он царапает жестоко

Обидным словом, не подняв лица.

Порою недописанные строки

Понятны так, не требуя конца.

Свободой комбинаций и звучаний

Приставок, суффиксов и окончаний

Язык наш в целом мире несравним.

Его создали русские поэты.

И чтоб навеки убедиться в этом,

Читайте Пушкина! Живите им!

Читайте Пушкина! Живите им! —

Создателем «Руслана и Людмилы».

Его стихи всегда для сердца милы

Прикосновеньем радостным своим.

Поэта светлый дух неутомим,

Он в каждого свои вселяет силы,

К нам вырываясь из оков могилы,

Через века понятен и любим.

И пусть вы от искусства далеки —

Над сутью неоконченной строки

Задуматься не бойтесь ненароком.

И томик раскрывая каждый раз,

Тончайшей филигранью точных фраз

Спасайте свой язык от злого рока.

Спасайте свой язык от злого рока,

Висящего незримо над страной.

Её пытал нещадно век жестокий

Нашествием, предательством, войной.

Оплачена немыслимой ценой

Обратно к Храму долгая дорога.

Она явилась в качестве пролога

К выздоровленью Родины больной.

Но в годы катастроф и потрясений

Поэт нас властно поднимал с коленей.

Его искусство — магии сродни:

Достаточно лишь нескольких мгновений —

И дух ваш укрепит великий Гений

Лишь соприкосновением одним.

Лишь соприкосновением одним

С полётом мысли, облечённой в слово,

Заблудший странник путь находит снова,

Увидев путеводные огни.

Его ведут без устали они

К открытьям, разбивающим оковы

И с вечных тайн срывающим покровы,

(Но не священных, Боже, сохрани).

Так отличайте ж высшие дары

От суетной блестящей мишуры,

Детей уберегая от порока.

С рожденья — до прощанья у дверей

Знакомьте сыновей и дочерей

С твореньями Поэта и Пророка!

С твореньями Поэта и Пророка

Наш дух воистину непобедим.

Он нас ведёт в сражении жестоком

Вперёд к победе, сквозь огонь и дым.

Француз кудрявый, немец синеокий,

С червём завоевателя в груди,

Не раз пытались нас поработить,

Посмев распоряжаться волей Рока.

Пред языком, как пред сибирской стужей,

Бессильно смертоносное оружье!

Глупец, кто этого не понимал.

И пусть надменно и недоумённо —

Склоняются в почтенье церемонно

Грамматики и Гёте, и Дюма!

Грамматики и Гёте, и Дюма

Употребляя для славянской речи,

Он русский слог над миром поднимал —

И тем уже себя увековечил!

А мы, хоть и не лишены ума,

Пред чуждыми словами бисер мечем.

Наш лексикон, как бедная сума,

Беспомощен, безграмотен, увечен.

Озёра, обмелевшие до срока,

Наполните из вечного истока —

Читайте Пушкина! Живите им!

Спасайте свой язык от злого рока

Лишь соприкосновением одним

С твореньями Поэта и Пророка!

К. Фролов-Крымский

Пушкин. Пять мгновений из жизни поэта

1. В Москве

Весною пахнет яблоневым садом

Уютная румяная Москва.

Не щёголю во фраке полосатом,

Что у трюмо теперь зевнёт едва;

Не графам, не министрам, не модисткам

Чаи в беседке в липовой тени.

Всё розово от бронзового диска

И медных куполов церквей под ним.

Не меряют ни пядями, ни саженью

Москвы печалей, чаяний, седин.

«Лександр Сергеич, не шалите, Сашенька!

Не стоит, барин, маменьку сердить!»

Здесь каждый дом за древнею калиткой

Черёмуховой радостью красив.

«Никитушка, смотри, Иван Великий

Врастает в небо, голубень пронзив!»

«Лександр Сергеич, барин, как прикажете…»

…Подобна птице колокольни тень…

«Никитушка, Никитушка, мне кажется,

Что, право, прыгну — и смогу взлететь.

И над Москвою плыть курчавым облаком.

Москва, как песня, хороша весной.

А там, внизу, maman, Арина, Оленька…

Ах, как чудесно, право, как смешно!»

Быстрей! Быстрей! К макушке колокольни

Лететь и, как дышать, стихи писать.

А дышится и пишется привольней…

Ступенькой меньше — ближе к небесам!

2. В лицее

Аллеи царскосельские уснули.

Хранит покой в прожилках сизых лист.

«Наскучило Вам прыгать через стулья,

Курчавый, синеглазый лицеист?»

«То — детство…»

Детство?

Детство долго помнят

В молениях, томлениях и снах.

В ольховой роще добрых, милых пони —

О них один Жанно когда-то знал.

Дубы, в пурпурных мантиях позируя,

Помпеями и Крассами растут.

«Мечтали, Пушкин, драться с кирасирами

В заснеженном двенадцатом году?»

«То — в прошлом…»

В прошлом?

Прошлое бесценно.

Живи, повеса, весел и упрям,

Пока не скован славою и цепью

Служенья у Эвтерпы алтаря!

И кажутся в осенней пляске гуннами

Листы, уже ненужные ветвям…

«Вы смущены? Прелестная Бакунина

Взглянула, улыбнулась — только Вам?»

«Молчите! И молчать нельзя об этом!

Слова безлики, смертны и пусты».

«Нет, Александр! Вы родились поэтом —

Страдать для чувств и мыслей чистоты,

Ждать вдохновенья месяцы, недели,

Быть выше мнений, зависти, эпох…»

По-прежнему уныло смотрит дева

Над озером на праздный черепок…

3. В южной ссылке

Стихи всегда рождаются случайно.

Как звёзды, гаснут по утрам стихи.

Послушайте молчанье молочая

И ропот крыльев чибисов в степи!

Для песни быть двадцатилетним стоит,

Влюблённо

в двадцать лет на мир смотреть,

С цыганами сравняться простотою,

Водить медведя, в драном спать шатре.

Легко в кибитке. Небо опрокинули

В азовскую серебряную синь.

И тишина, раскрашенная в киноварь…

Её в мешочке б, на груди, носить!

И тянутся к седым волнам цепочкой

Следы миниатюрных башмачков.

По ним поэт нанизывает строчки

Не сочинённых, прожитых стихов.

«Для Вас бы я с войны

вернулся с лаврами,

Построил бы дворец, как хан Гирей!

Я Вас люблю, Мария Николавна,

Не ужасайтесь дерзости моей!

Люблю! Нет! Обожаю! Но молю Вас,

Не смейтесь

над безумцем, чудаком…»

И звёзды, как в парадной зале люстры,

И рыжий луч —

прощальный дня аккорд.

И море, и полынь, и просто счастье

В душе поэта юного горит.

Стихи всегда рождаются случайно

Для черноокой девочки Мари.

4. В Михайловском

Поэт не создан для слащавой лести.

Ему похвал дороже во сто крат

Смолистый дух михайловского леса,

В пометах Байрон, клетчатый халат,

Лучистые морщинки старой няни.

Лишь ей позволят сон беречь его,

Вязать на спицах расписные сани,

Баюкать сказки ласковой рукой.

А утром будет счастье.

Счастье… будет ли?

«…Как мой Онегин, dandy и влюблён…

Ах, няня, я бы съел кусочек пудинга

В кругу гусар, с шампанским у Talon…»

А утром — снег.

Вы только ждите снега!

Тогда вершины сосен зазвенят,

И будет он опять мечтать о небе,

Как смуглый мальчик

двадцать лет назад.

«Спи, миленькой!..»

И няне добрым гением

Нашёптывать улыбки новым снам

О тех,

кто помнит «чудные мгновения»,

Не кланяется черни и царям;

О воскресающей в Сочельник скрипке,

О локоне над чашечкой цветка,

О грустных рыбаках, волшебных рыбках,

О песнях, не написанных пока.

«Спи, миленькой!

Закрой покрепче глазки…»

Пусть ночь неслышно крадется в избу!..

«…Что, няня?»

«Адъютант, голубчик, царский…»

«Monsieur Пушкин, сочинитель? В Петербург!»

5. Петербург. Чёрная речка

Не дай, Господь, страшней поэту муки —

От глухоты читателей страдать.

Не обрекайте на молчанье музу

В том городе, что соткан изо льда!

Из льда любезно-приторных салонов,

Из льда дворцов, проспектов, площадей.

Где сплетни дряхлых модниц, солдафонов

Решают судьбы любящих сердец!

Где дышат тленом золота и пудры,

Избытком пустоты, избытком лжи.

И покорён безжалостно, как будто

Он под копытом Всадника лежит!

Друзья, семья… То было с кем-то, где-то…

Не с ним. Не здесь. Ему пора смотреть

Не отрываясь в дуло пистолета.

А дальше? Ничего? А дальше — смерть?..

Не надо слёз. Он просто стал эпохой.

Поэт живёт, и Петербург стоит —

И дольше заключительного вздоха,

И дольше заключительной строки!

А. Николаева

Пушкину

1. Над Соротью

И в реактивный век наш

Травы

Над сонной Соротью тихи.

Быть может, только бронзой славы

Звенят здесь вечные стихи

Да в небе высветленном

Вольно —

Душою чуткою лови! —

Плывут озвученные волны

Надежды, грусти и любви.

И нет бессрочнее союза,

Что заключили на века

Родная пушкинская муза

И травы, сосны, облака…

2. У памятника поэту в Москве

Как с небом дружит он

И как земле привержен!

Бывает, головы коснутся облака,

Но сердцем он всегда, и величав, и нежен, —

Там, где людской поток,

Шумящая река.

Его летучий взгляд

Отметит стайку школьниц,

Что гроздья роз кладут на теплую плиту,

И двух печальных дам,

Преклонных лет невольниц,

Что любят посидеть с ним рядом,

На свету.

Россия!

С ним навек ты связана обетом:

О святости ль печась,

Невольно ли греша,

К поэту приходить,

Чтоб наполнялась светом,

О, родина,

Твоя открытая душа!

3. Пушкинское слово

Прямой, суровый стих…

Ласкающее слово…

Я в поисках своих

К ним возвращаюсь снова.

Чеканна и строга,

В душе звучит без срока

Любимая строка

«Анчара» и «Пророка».

Все тайны волшебства

В твоей, о Пушкин, речи.

Библейские слова —

Твоих стихов предтечи.

Он с нами осиливал беды —

Ему не впервой лиховать.

Он праздновал с нами победы —

Ему по душе ликовать!

Желал он величья и силы

Отечеству прежде всего.

Грядущие судьбы России

Озвучены словом его!

Да кто же с ним равняться смеет,

Пускай сглупа,

Пускай спроста?

Ведь Пушкин…

И язык немеет,

Не размыкаются уста!

Иных при жизни возносили,

Спеша в торжественные дни

Назвать среди певцов России.

Но рядом с Пушкиным —

Ни-ни!

Едва ли кто получит право

Считаться голосом страны,

Когда её земная слава

И дар поэта не равны.

А. Румянцев

Из цикла «Дорога к Пушкину»

I Дорога к Пушкину

Едва Варламова звонница

По Пскову шлёт рассветный звон —

Уж гипсово белеют лица

Во тьме автобусных окон.

Звук, возникающий спросонок,

Как колокол, далёк и звонок,

И в сердце тесно сплетены

Рожденье песни и рассвета,

Предощущение Поэта,

Предощущение весны.

Тем временем автобус мчится.

Уж чёрно-белой чередой

Мелькают скирды, вяз седой,

Сад, пятистенок вереница

И след, оставленный войной:

Солдат с поникшей головой —

Священных мест освободитель

С убитым другом на руках

(И что сильней, чем этот прах,

Чем гордый горестный воитель,

Расскажет о любви в веках

К тебе, поэзии обитель?)

Две серебристые ветлы

Печалью чистою светлы;

Под снегом тихо дремлют ели,

Предавшись утреннему сну.

Чуть шапки их зарозовели —

Грай галок рушит тишину,

И просыпаются оттенки,

И пробегают в тальнике,

Где красный с сизым впеременку

Лиловым тает вдалеке;

Желтеет зимника пергамент,

Чернеет тонкой речки нить...

Но ганнибалов темперамент,

Но жар души, но жадность жить,

Прорвав и почву, и столетья,

Вдруг воспаляют дух и взор

И солнца пламенною медью

Восходят из окрестных гор.

Навстречу чаши гнёзд подъемлют

Дубы, раскидисты, мощны,

И сосен вещие струны

Поют преданья старины,

И восславляют эту землю,

И возвещают ход весны.

О, Пушкин! Вечная весна! —

Весна души, весна природы,

Дыханье почвы и народа

И сердца чистая струна.

II В Святогорском монастыре

Здесь нет его. Пуста гробница.

Иначе почему, скажи,

Так весело свистит синица

Без зла, смущения и лжи?

И монастырские постройки

Не колокольный будит звон,

А бубенцы удалой тройки,

Промчавшейся сквозь тьму времен,

Несущейся, сшибая иней,

Пьяня и души, и умы,

Разъезженной дорогой зимней

На новых проводах зимы.

...Года прошли. Уже сто сорок

Три минуло с тех горьких пор,

Но всё не замерзает Сороть,

Где жёг её тот взгляд в упор,

Где, влившись в ширь и глубь Кучане,

Сохранна певчая струя —

Та, не замерзшая на грани

Небытия — и бытия.

Здесь всякая печаль и корысть

Сойдут, как талый лёд, с души

Под взглядом, оживившим Сороть

В снегах Михайловской глуши.

Здесь время терпит пораженье,

Здесь пенье сосен, снег и свет,

Здесь длится чудное мгновенье

Все полтораста с лишним лет.

Поёт, и высится, и длится

Что было б без него — пустырь.

Приди, кто в этом усомнится,

Во Святогорский монастырь —

Здесь нет его!

Он был лишь ранен.

России певчая струя,

Он влился в нас, вовек на грани

Небытия — и Бытия.

Н. Медведева

Пушкин

Курчав и смугл, горяч, голубоглаз,

Смотрел и слушал. Влюбчива и зряча,

Его душа к великому влеклась,

Над чудом жизни радуясь и плача.

Он, был, как Русь, прекрасен без прикрас

И утомлен как загнанная кляча,

Когда упал, пред смертью глаз не пряча

На белый снег, весь кровью обагрясь.

Воспряв из мук, он к нам придет не раз,

Курчав и смугл, горяч, голубоглаз,

Какая жизнь в очах его таима!

С пером в руке, молясь ночным свечам,

Он светлый стих Авроре посвящал.

Ему, как нам, любезно это имя.

Б. Чичибабин

Пушкин

Есть имена, как солнце! Имена —

Как музыка! Как яблоня в расцвете!

Я говорю о Пушкине: поэте,

Действительном, в любые времена!

Но понимает ли моя страна —

Все эти старцы, юноши и дети, —

Как затруднительно сказать в сонете

О том, кем вся душа моя полна?

Его хвалить! — пугаюсь повторений…

Могу ли запах передать сирени?

Могу ль рукою облачко поймать?

Убив его, кому все наши вздохи?

Дантес убил мысль русскую эпохи,

И это следовало бы понять…

И. Северянин

Любовь, Россия, солнце, Пушкин!

Любовь! Россия! Солнце! Пушкин! —

Могущественные слова!..

И не от них ли на опушке

Нам распускается листва?

И молодеет не от них ли

Стареющая молодежь?

И не при них ли в душах стихли

Зло, низость, ненависть и ложь?

Да, светозарны и лазорны,

Как ты, весенняя листва,

Слова, чьи звуки чудотворны,

Величественные слова!..

И. Северянин

Пушкин — мне

— Сто лет, как умер я, но, право, не жалею,

Что пребываю век в загробной мгле,

Что не живу с Наташею своею

На помешавшейся Земле!

Но и тогда-то, в дни моей эпохи,

Не так уж сладко было нам

Переносить вражду и срам

И получать за песни крохи.

Ведь та же чернь, которая сейчас

Так чтит «национального поэта»,

Его сживала всячески со света,

Пока он вынужденно не угас…

Но что за этот век произошло —

Настолько горестно и тяжело,

Настолько безнадежно и убого,

Что всей душой благодарю я Бога,

Убравшего меня в мой час с Земли,

Где столько мерзостного запустенья,

Что — оживи мы, трупы, на мгновенье —

Мы и его прожить бы не могли!..

Дивиться надо: как же ты живешь?

Перед твоим терпеньем преклоняться

И царственного уважать паяца,

Свет правды льющего в сплошную ложь.

Не унывай! Терпи! Уделом это

Спокон веков недюжинных людей.

Вернись домой: не дело для поэта

Годами быть без родины своей!

И. Северянин

Памяти Пушкина

Поклон тебе, поэт! А было время, гнали

Тебя за речи смелые твои,

За песни, полные тревоги и печали,

За проповедь свободы и любви.

Прошли года. Спокойным, ясным взором

История, взглянув в былые времена,

Ниц пала пред тобой, покрыв навек позором

Гонителей суровых имена…

А ты пред нами здесь один царишь над троном,

Тебе весь этот блеск восторженных очей,

Один ты окружен бессмертным ореолом

Неугасающих лучей!

В. Гиляровский

Пушкин

Он спал как будто. Песню ветра,

Гремя заслонкой, вёл камин.

Висели звёзды рядом где-то,

Между оконных крестовин.

Он сразу понял: осень, вечер,

Деревня, ссылка. Он привстал

На локоть. Вслушался: далече

Запел бубенчик и пропал...

Опять пропал! Опять хоть в спячку!

Ни книг, ни писем, ни друзей...

Вдруг слово первое враскачку

Прошлось по комнате по всей.

И, на ходу, качая воздух,

То легкой рысью, то в карьер,

Шатая стены, окна, звёзды,

Обозначается размер.

В его походке знаменитой

Раздольем песенной тропы

Восходят кованым копытом

Четыре тяжкие стопы.

Четыре солнца всходят разом,

Четыре бубна в уши бьют,

Четыре девы ясноглазых

В четыре голоса поют.

И песня льётся, замирая,

А в ней, чиста и глубока,

То удаль русская без края,

То злая русская тоска.

Паром, скрипящий у причала,

Полынь, репейник на полях

И потерявшая начало,

Вся в рытвинах и колеях,

Дорога. Полосы косые

На верстовых её столбах

И на шлагбаумах. Россия!

Трактиры, галки на крестах,

И деревянные деревни,

И деревянные мосты.

Россия, Русь в уборе древней,

Живой навеки красоты!

Душа изведала отрады

Народных песен, скорбных дум,

И глушь лесов, и гор громады,

И ширь долин, и моря шум.

Страна! Как сердцу в ней просторно

И как в ней тесно для ума,

Для вольности! Живые зерна

В ней душит рабство и тюрьма.

Уже друзей не досчитаться

На перекличке. Черный год!

Суровый год! И, может статься,

Его уж близится черед?..

Писать! Слова идут, мужают

И в строе песенном плывут,

А звезды стены окружают

И в окна свет неверный льют.

Писать, писать — в стихах и в прозе,

Писать! Не то сойдешь с ума…

Вот-вот зима. Свежо. Морозит.

Ужель еще, еще зима?

Н. Браун

К портрету Пушкина

Земля, рождавшая когда-то

Богатырей в глухом селе.

Земля, которая богата

Всем, что бывает на земле;

Земля, хранившая веками

Заветы вольности лихой;

Земля, что столькими сынами

Горда передо всей землёй;

Земля, где дружба всех наречий

Так нерушима и тепла,

Где правда жизни человечьей

Впервые на землю пришла;

Земля, где песни так живучи,

Где их слагает и поёт

Сам неподкупный, сам могучий,

Сам первый песенник — народ.

Земля такая не могла ведь,

Восстав из долгой тьмы времён,

Родить и нынче гордо славить

Поэта, меньшего, чем он...

А. Твардовский

Пушкин

Ссылка. Слава. Любовь. И опять

В очи кинутся версты и ели.

Путь далек. Ни проснуться, ни спать —

Даже после той подлой дуэли.

Вспоминает он Терек и Дон,

Ветер с Балтики, зной Черноморья,

Чей-то золотом шитый подол,

Буйный табор, чертог Черномора.

Вспоминает неконченый путь,

Слишком рано оборванный праздник.

Что бы ни было, что там ни будь.

Жизнь грозна, и прекрасна, и дразнит.

Так пируют во время чумы.

Так встречают, смеясь, командора.

Так мятеж пробуждает умы

Для разрыва с былым и раздора.

Это наши года. Это мы.

Пусть на площади, раньше мятежной,

Где расплющил змею истукан,

Тишь да гладь. Но не вихорь ли снежный

Поднимает свой пенный стакан?

И гудит этот сказочный топот,

Оживает бездушная медь.

Жизнь прекрасна и смеет шуметь,

Смеет быть и чумой и потопом.

Заливает! Снесла берега,

Залила уже книжные полки.

И тасует колоду карга

В гофрированной белой наколке.

Но и эта нам быль дорога.

Так несутся сквозь свищущий вихорь

Полосатые версты дорог.

И смеется та бестия тихо.

Но не сдастся безумный игрок!

Всё на карту! Наследье усадеб,

Вековое бессудье и грусть...

Пусть присутствует рядом иль сзади

Весь жандармский корпус в засаде, —

Всё на пулю, которую всадит

Кто в кого — неизвестно. И пусть...

Не смертельна горящая рана.

Не кончается жизнь. Погоди!

Не светает. Гляди: слишком рано.

Столько дела еще впереди.

Мчится дальше бессонная стужа.

Так постой, оглянись хоть на миг.

Он еще существует, он тут же,

В нашей памяти, в книгах самих.

Это жизнь, не застывшая бронзой,

Черновик, не вошедший в тома.

О, постой! Это юность сама.

Это в жизни прекрасной и грозной

Сила чувства и смелость ума.

П. Антокольский

В Михайловском

Здесь, как о будущем рассказ,

Живет поэзия повсюду.

И Пушкин — с нами, Пушкин — в нас,

И мы уже причастны чуду

Его судьбы и языка,

Его души, по воле рока

Заброшенной издалека

И возвеличенной жестоко.

М. Дудин

* * *

...Вновь я посетил...

А. С. Пушкин

Себя к минувшему ревнуя,

В лесах михайловских живу я.

Вновь, посетив Его края,

В трёх соснах заблудился я.

Передо мной лугов просторы,

А за спиной — Святые Горы.

И, разгоняя грусть-печаль,

Цветёт по склонам иван-чай.

И думал я, ступая в Сороть:

Причины нет эпохи ссорить,

Когда в Тригорском в ясный день

Мелькнёт вдруг пушкинская тень.

Над городищем, над осокой

Его душа летит высоко.

И, пробивая толщу дней,

Души касается моей.

И я спешу к нему сквозь время:

— Встречай, Поэт, младое племя...

И долго-долго мне в ответ

Сияет солнца добрый свет...

В. Молчанов

Выстрел

4 мая был я принят в масоны.

А. Пушкин. Дневники. 1821.

Одна строка из давних дней

О том, что был в масоны принят…

Одна строка… А что за ней?

Кто мрак неведомый раздвинет?

Мы изучили жизнь его

Всю — от лицея до Дантеса.

А вот об этом — ничего!

Над этим — темная завеса!

Плетя туманных дел узор,

Нагрянули на Русь масоны…

Не время ль оглядеть в упор,

Что это были за персоны?

Они сходились по ночам,

Секретничали в разговорах

При тускло блещущих свечах,

При плотно затворенных шторах.

Тут непременны меч иль нож,

Иль череп сумрачного вида,

И символ всех масонских лож —

Шестиконечный «щит Давида».

Внушить пыталась простакам

Сия масонская эмблема,

Что возвести всесветный храм

Для мира Главная проблема!

Что это? Модная игра

В таинственность и романтичность,

Чтоб как-то скрасить до утра

Бесцельной жизни прозаичность?

Иль, может, мистику любя,

Толкуя про мораль и нравы,

Они решали про себя,

Как в руки взять ключи державы?

Вот, скажем, Геккерен… Барон.

Сановный чин из Нидерландов.

Немаловажный был масон

Сей враг чужих ему талантов.

Любая речь его — обман,

Тугой капкан из тонкой стали.

А все дела — туман, туман,

Как на полотнах ван Рейсдаля.

Не зря он рыщет по торцам

При петербургской злой погоде,

Не зря порхает по дворцам —

От Бенкендорфа, к Нессельроде…

— Мое почтенье, милый граф!

Осмелюсь доложить все то же:

У вас, любезный, нету прав

Манкировать раченьем ложи.

Надменный граф в обидах быстр:

— Обязан фосразить барону:

Я есть не мальшик, но министр,

Хранящий русскую корону.

— Ах, полно, мой вельможный друг!

Масонство поважней престола!

И граф не может скрыть испуг,

Склоняясь чуть ли не до пола.

Уставность ордена строга,

Здесь каждый подчинен элите.

— Барон! Я ферный фаш слуга.

Фелите фсе, чего хотите!..

Нет, видно, были непросты

Сих тайных сборищ генералы:

Здесь рядят, кем занять посты,

Куда направить капиталы.

Здесь могут пулей пригрозить,

Возвысить, отстранить от дела,

Здесь могут солнце пригасить,

Чтоб слишком ярко не блестело!

А чужеземец Геккерен

Господствует меж этих залов,

Как полновластный сюзерен

Среди послушливых вассалов.

Он, как паук, повсюду ткет

Узоры липкой паутины,

Бумаги миссий продает,

Скупает древние картины.

Ни в чем не ведая преград

(Ведь он — экстерриториален!),

Он всласть жует, как шоколад,

Секреты министерств и спален.

Коварный, злой иезуит,

Косясь сквозь ножницы лорнета,

Он всюду Пушкина бранит

Как вольнодумного поэта…

А Пушкин где-то пьет вино,

Гордясь открытостью суждений,

Не ведая, что стал давно

Предметом тайных наблюдений.

Он сам в минувшие года,

Спеша по следу Новикова,

Под сень «масонского щита»

Был загнан скукой Кишинева.

Ан, видно, невзлюбил поэт

Ни сих таинственных бесед,

Ни их двусмысленные тосты,

Ни шутовских обрядов бред,

Ни символические звезды.

Пусть Феслер или Остерман

В кромешной тьме жуют закуски!

Все это — фарс! Обман, обман!

Да и уж больно не по-русски!

Но знал ли он, что в ложе той

Был счет своих особых выгод,

Точь-в-точь как в шайке воровской,

Где рубль — за вход, а два — за выход!

Так легкомысленно презрев

Софистику пустых резонов,

Поэт навек накликал гнев

Тех засекреченных салонов.

А сверх того страшней всего

Был «грех» его иного рода,

Что он восславил торжество

Родного русского народа!

Воспевший грозных бунтов злость,

Бой Бородинский, гром Полтавы,

Давно он был — как в горле кость

У всех врагов родной державы!

С времен Ивана и Петра

Европа видит, рот разиня,

Как рядом с ней растет гора,

Гранитная гора — Россия!

Ни шведский, ни турецкий меч

Уже ту гору не пугали,

На ширь ее могучих плеч

Поднять топор не посягали!

Уж, верно, знали короли:

Тут никакой набег не в пору.

Одна надежда — изнутри

Изрыть подкопом эту гору!

Теперь, пожалуй, нет нужды

Скрывать от нас и от Европы,

Кто были тайные «кроты»,

Во тьме ведущие подкопы.

Всем ясно: в споре с той горой

Любой лазутчик был пригоден.

А лучше всех служил порой

Извертливый масонский орден.

О, неспроста сюда, в дворцы,

В Палаты северной столицы,

В те дни толпой летят гонцы,

Спешат послы из-за границы.

Им ни к чему военный гром!

Пароль… Шаги… Глухие стуки…

И уж кому-то тешут гроб

Тех «вольных каменщиков» руки!..

Коль вождь дружину созовет,

Масоны сманят полководца;

Коль бард отчизну воспоет,

Масоны свалят песнетворца.

Все, все доступно их рукам!

Их черный суд сильней законов!

Всесветный их «Давидов храм»

Превыше государств и тронов!

Вот был негромкий разговор

В кружке барона Геккерена,

А он звучит — как приговор,

Как похоронная сирена!

И — глядь! — в Россию мчит без виз,

Но с чьим-то тайным приглашеньем

Француз, снискавший первый приз

В стрельбе по движимым мишеням!..

Неправда, будто Жорж Дантес

Был просто щеголь и повеса,

Что, зная светский «политес»,

Не знал другого интереса!

Загримированный актер

В изящной роли Дон-Жуана,

Он был похабник и бретер

С душою пошлого мужлана.

Танцуя иль спеша на бал,

Рядясь в цветастые тряпицы,

Он лишь искусно прикрывал

Свой лик наемного убийцы.

То франт, таящий нежный пыл,

То чей-то муж, то мужеложец,

Он просто раб наемный был,

Продавшийся масонским ложам.

Зато он принят при дворе!

На нем мундир кавалергардов.

И шефствует в его судьбе

Барон, посланник Нидерландов.

Чтоб путь наемнику открыть

Ко всем салонам и гостиным,

Барон изволил окрестить

Его своим приемным сыном.

Все поражались в те года

Таким густым щедротам рока.

Счастливая звезда? О, да!

Масонская «Звезда Востока»!

Он сам-то знал, что он деталь

Каких-то вдаль идущих планов,

Но поначалу эта даль

Еще терялась средь туманов.

Неважно, в чьих руках ключи.

Молчанье — вот закон масона!

Да, в нем нуждались палачи,

«Толпой стоящие у трона»!

И он уж пороху припас,

Завел ножи, кольчуги, шпаги.

Он ждал, когда настанет час,

Как ждут охотники на тяге!

Был многолюдный, шумный бал

В дворце австрийского вельможи.

Дантес, позируя, стоял

В кругу чинов масонской ложи.

Вдруг по толпе пронесся гул,

Вспорхнули дамы и гусары:

На миг все взоры притянул

Магнит одной входящей пары.

Сам Геккерен впился в лорнет,

Следя за яркою четою:

То был прославленный поэт

С своей красавицей женою.

Казалось: здесь в лучах, в огне,

Предстало вдруг в одно мгновенье

Все лучшее, что есть в стране:

И красота, и вдохновенье!

Как этот синий взор его

Избытком жизни изливался!

Как он, не пряча торжество,

В ее улыбке отражался!

Казалось: то влюбленный бог

Спустился с неба к милой даме,

И если б захотел, то смог

Всю землю закидать дарами!

Затиснутый меж белых стен,

Худой, плешивый, узколобый,

Из-за колонны Геккерен

Смотрел на гения со злобой.

Смотрел, как кольчатый удав

Сквозь ветви смотрит на поляну

Иль как завистливый Фарлаф,

Кривясь, смотрел в глаза Руслану.

Вдруг он отвел Дантеса в тень,

Шепнул, как вор, что жертву судит:

—- Мон шер ами, вот вам — мишень

Надеюсь, промаха не будет!..

Никто подумать не посмел,

Что значат взгляды те косые.

А вскоре выстрел прогремел,

Потрясший горем грудь России.

И. Кобзев

Пушкин

Жизнь свою при полуночном свете

Перебрал — и залился слезами.

Душно! Дверь распахнул на рассвете,

Поднял взор, присмотрелся и замер.

О нежданная сладость обмана!

Словно вдруг оказался не дома:

Старый сад выступал из тумана —

Недвижимый, чужой, незнакомый.

Серебристые кроны светили

Над белесою мглой бестелесной,

Словно за ночь сей сад насадили,

Опустив с высоты поднебесной.

И такое почудилось в этом

Предсказание близкого счастья,

Что не стоило верить приметам

И к печали своей возвращаться.

И упала на сердце отрада,

И вошла в него свежая сила,

Словно это молчание сада

Долгой жизни ему посулило.

И немели деревья, немели,

И молчали деревья, молчали.

И ничем намекнуть не посмели,

Что другое они предвещали.

С. Сырнева

Накануне

Пушкин — доктору В. Далю (перед смертью):

— Пойдем со мной, пойдем

по этим книжным полкам...все выше.

И ночь ещё до поединка,

Ещё придет к нему жена,

Покорна, как простолюдинка,

Как Таня Ларина, бледна.

Не лиственная маска ивы —

Склоненных веянье кудрей...

Ещё свече дрожать счастливо

От жизни, дышащей над ней.

Ещё как долго светло-серый,

Туманный город проезжать,

Ещё отмеривать барьеры

И пистолеты заряжать.

И опасение осечки,

И торопливый шаг вперед,

И красный грохот Черной речки,

Внезапно хлынувший в живот.

Ещё смеркаться снежным далям

В необитаемую тьму.

И лишь потом, простившись с Далем,

По книжным полкам — одному.

Т. Галушко

Ночь перед дуэлью

Бальных туфелек непрочность

Не поймешь, не разглядев.

Девы нежной непорочность

Не познаешь, не раздев.

При дворе сегодня танцы.

У дворца карет не счесть.

Оцените Ваши шансы,

Если таковые есть...

Ваши шансы обветшали.

Трудно описать пером,

Что заложены все шали

Со столовым серебром.

Ночи зимней откровенность

Канделябр не осветит.

Завтра — вечность, ныне — бренность.

Тают свечи... Пульс частит.

Пронеслись чужие сани

Мимо Вашего окна...

Прозвенели бубенцами.

Пробудили ото сна...

Свищет ветер. Вьется вьюга.

Заметает санный след...

Смотрит бывший пленник юга

На холодный пистолет...

Л. Захарченко

Январь, 1837. День дуэли

Данзаса ждать. Письмо писать

о переводах детской книжки.

И — ни словечка не сказать

Наташке, Сашке, Машке, Гришке!

И — не взглянуть. И — не шагнуть

туда, к разбросанным пеленкам,

и к чепчикам, и к распашонкам,

и к долгополым рубашонкам,

спросонок сбившимся на грудь!

Уже их участь решена.

И в детской — белыми крылами —

неведенье дневного сна

укрыло их. И тьма — кругами.

В ней — ненависти едкий дым,

и честь, и разговоры в свете,

и невозможность быть слепым…

Но дети, Пушкин? Как же дети?

С. Белозёров

Пушкин едет на дуэль. 11 февраля 1927 г.

Грозный день навис, как тень,

Холодно, туманно.

Он ли пел морозный день?

Непонятно, странно!

Карты, карты… И долги.

Геккерн. Носсельроде.

Кто друзья и кто враги?

Всё слилось в колоде.

Рогоносец! Кто сказал?

Геккерн, шутка Ваша?

Помнишь — черный Ганнибал,

Русская Наташа…

Годы гулкие прошли,

Вихри отшумели.

Милый ангел. Natalie.

Неужели?..

А в ушах звенит кадриль

В Аничковом. Жутко.

Жизнь, как будто злой пасквиль,

Злая, злая шутка.

И пред ним, со всех сторон

Тени, тени, тени —

Пущин, Кюхля и барон,

Огненный Катенин

Ни теней, ни снов, ни карт, —

С видом хладной скуки

Господин кавалергард

Потирает руки.

Кончен путь. Последний брег.

Чей-то крик: «Начните!»

И без чувств упал на снег

Пушкин, сочинитель.

М. Кузмин

Дуэль

Над Черной речкой белые снега,

Вороны с криком мимо пролетают…

Как все нелепо!

И лицо врага

За снежной дымкой отдаленно тает.

Как все нелепо!

Горький плач саней

И тишина,

В которой мало света…

Осиротели песни этих дней

С последней песней вещего поэта.

Он умирал…

Но в мире смерти нет!

Вот Лермонтов,

Смеясь, идет к барьеру.

И падает.

И снова меркнет свет…

Пока в сырой земле лежит поэт,

Его убийца делает карьеру.

А если ты не веришь,

То спроси

У Черной речки, у седого леса:

С далеких дней прижилось на Руси

На каждого поэта — по Дантесу.

В. Фирсов

Дуэль

Дантес иль Пушкин? Кто там первый?

Кто выиграл и встал с земли?

Кого дорогой этой белой

На черных санках повезли?

Но как же так? По всем приметам,

Другой там победил, другой,

Не тот, кто на снегу примятом

Лежал кудрявой головой.

Что делать, если в схватке дикой

Всегда дурак был на виду.

Меж тем, как человек великий,

Как мальчик, попадал в беду?

Чем я утешу пораженных

Ничтожным превосходством зла,

Прославленных и побежденных

Поэтов, погибавших зря?

Я так скажу: не в этом дело,

Давным-давно, который год

Забыли мы иль проглядели,

Но все идет наоборот!..

Дантес лежал среди сугробов,

Подняться не умел с земли,

А мимо медленно, сурово,

Не оглянувшись, люди шли.

Он умер или жив остался —

Никто того не различал.

А Пушкин пил вино, смеялся,

Ругался и озорничал.

Стихи писал, не знал печали,

Дела его прекрасно шли,

И поводила все плечами,

И улыбалась Натали.

Для их спасения — навечно

Порядок этот утвержден.

И торжествующий невежда

Приговорен и осужден!

Б. Ахмадулина

29 января 1837 года,

2 часа 45 минут пополудни.

А над Петербургом белели морозы.

Чиновники, лавочники, студенты.

— Моченой морошки!

Моченой морошки! —

кричали на Невском,

на Мойке

и где-то.

— Моченой морошки! —

скакали с кульками.

Кто первый?

— Умрет...

Хоть немножко...

До завтра...

Тревога росла,

напрягаясь курками

взведенными —

резко —

как ярость Данзаса.

— Не мстить за меня. Я простил. —

В шарабанах,

в трактирах, в хибарах,

сумеют, посмеют

простить императора,

шалопая,

жену —

для детей, для изданий посмертных?

Две ягодки съел.

Розоватое мясо

с кислинкой.

Затвержено улыбаясь,

жену утешает.

Наталью.

Неясно, —

что Пушкин — один.

Гончарова — любая.

— Жизнь кончена? — Далю.

Даль:

— Что? Непонятно.

— Жизнь кончена.

— Нет еще...

Шепотом — криком:

— Прощайте, друзья.

Все.

— Жизнь кончена, — внятно.

— Прощайте, друзья! —

ну, конечно же, книгам.

— Дыханье теснит...

А кому не теснило

поэтам?

Разве которые — ниц.

И только предсмертно, как будто приснилось

вслух можно:

— Дыханье теснит.

Виденье последнее.

Радостно — Далю:

— Пригрезилось, будто на книжные вышел

на полки. Лечу! Выше!

Книжные зданья.

Лечу. Небо в книгах.

Но выше,

но выше.

Легенда была.

Не из главных. Середка.

В привычку она,

в повседневность вменяла

на все времена обязательность взлета

над книгами,

небом над,

над временами.

В. Соснора

Дуэль

Итак, оглашены

Условия дуэли,

И приговор судьбы

Вершится без помех...

А Пушкин — точно он

Забыл о страшном деле —

Рассеяно молчит

И щурится на снег...

Куда ж они глядят,

Те жалкие разини,

Кому, по их словам,

Он был дороже всех,

Пока он тут стоит,

Один во всей России,

Рассеянно молчит

И щурится на снег...

Мучительнее нет

На свете наказанья,

Чем видеть эту смерть,

Как боль свою и грех...

Он и теперь стоит

У нас перед глазами,

Рассеяно молчит

И щурится на снег...

Пока еще он жив,

Пока еще он дышит, —

Окликните его,

Пусть даже через век!..

Но — будто за стеклом —

Он окликов не слышит

Рассеянно молчит

И щурится на снег...

Л. Филатов

Дуэль

Ещё молчит в руке мятежной

Неутолённый пистолет,

Но на земле России снежной

Дантес уже оставил след.

И что с того, что мир прекрасен, —

Окрасив кровью русский снег,

У русской речки рухнет наземь

Не просто тело — целый век…

Раздался выстрел на опушке,

Заставив вздрогнуть чёрный лес…

Лишь на мгновенье умер Пушкин,

И лишь мгновенье жил Дантес.

И. Кудрявцев

* * *

Остановись, Дантес! Не медля

Брось пистолет!

Злословья сор колюч и въедлив —

Пощады нет!

Остановись, Дантес! За гробом

Не та черта,

Иль под твоей кольчугой рёбер —

Лишь пустота?!

Остановись, Дантес! Ты слышишь?!

Сойти с ума!..

…И билась на снегу всё тише

Поэзия сама…

Ю. Павлов

Черная речка

Всё прошло, пролетело, пропало.

Отзвонила дурная молва.

На снега Чёрной речки упала

Запрокинутая голова.

Смерть явилась и медлит до срока,

Будто мёртвой водою поит.

А Россия широко и строго

На посту по-солдатски стоит.

В ледяной петербургской пустыне,

На ветру, на юру площадей

В карауле почётном застыли

Изваянья понурых людей —

Мужики, офицеры, студенты,

Стихотворцы, торговцы, князья;

Свечи, факелы, чёрные ленты,

Говор, давка, пробиться нельзя.

Над Невой, и над Невским, и дальше,

За грядой колоннад и аркад,

Ни смятенья, ни страха, ни фальши —

Только алого солнца закат.

Погоди! Он ещё окровавит

Императорский штаб и дворец,

Отпеванье по-своему справит

И хоругви расплавит в багрец.

Но хоругви и свечи померкли,

Скрылось солнце за краем земли.

В ту же ночь из Конюшенной церкви

Неприкаянный прах увезли.

Длинный ящик прикручен к полозьям,

И оплакан метелью навзрыд,

И опущен, и стукнулся оземь,

И в земле святогорской зарыт.

В страшном городе, в горнице тесной,

В ту же ночь или, может, не в ту

Встал гвардеец-гусар неизвестный

И допрашивает темноту.

Взыскан смолоду гневом монаршим,

Он как демон над веком парит

И с почившим, как с демоном старшим,

Как звезда со звездой, говорит.

Впереди ни пощады, ни льготы,

Только бури одной благодать.

И четыре отсчитаны года.

До бессмертья — рукою подать.

П. Антокольский

* * *

На Чёрной речке гулкий выстрел

Сорвал с ольховника ворон,

Он прокатился и убыстрил

Колоколов печальный звон...

Он прокатился чёрной вестью,

Морозным утром, в ранний час

По городам и дальним весям,

По сердцу каждого из нас.

Россия, матушка Россия!

Русоволосая страна!

Уж сколько раз тебя косили,

Но ты жива, но ты сильна!

И враг сразить тебя бессилен,

Коварный враг — хитёр и лжив,

Он в сердце выстрелил России,

Но Пушкин — жив!

Звучат негаснущие песни,

Поэты — все одна семья:

Стреляют в Пушкина дантесы,

А попадают и в меня!

Ю. Павлов

Данзас

Он мне брат...

А. Пушкин

Потрясенье речки Чёрной

Не вместится в берега...

Вольный ветер поднадзорный,

Обагрённые снега.

Разве к ним законы чести

Приложимы? К свету — мрак?..

Надо было бы на месте

Порешить их, как собак.

Как бессильный дар прощальный,

Свыше был судьбою дан

Сей попавшийся случайно

Неслучайный секундант, —

Кто до собственной могилы

Непреклонно — видит Бог —

Всё, что уж давно простили,

Сам себе простить не мог.

Колокольчик однозвучен.

Нелюдимы вечера.

Безутешен, неотлучен

От кровавого одра...

«Выше!...» — головокруженье,

Пульса призрачная нить.

— Будут ли распоряженья

О Дантесе?

— Да, не мстить.

Н. Коновской

Пушкин

Вся Россия бескрайняя слышит

Этот выстрел.

Стемнело.

Мороз.

Бродят слухи.

И Лермонтов пишет,

Задыхаясь от гнева и слез.

А на Мойке,

У самых ворот

Под широким окном кабинета,

Рядом с гаснувшим сердцем поэта

Молчаливо толпится народ.

Зреет сила

В молчанье таком.

Город весь на ногах.

Непогода.

И увозят поэта тайком

По приказу царя —

От народа.

Можно мертвое тело украсть

И зарыть его

Наспех в могиле.

Но напрасно!

Уже свою власть

На столетья стихи утвердили!

Вот он —

Кольца волос на подушке.

Верный друг неотлучно при нем.

— Подними меня выше! Пойдем! —

Говорит умирающий Пушкин...

И, по-твоему солнце любя,

Став навеки твоими друзьями,

Это мы поднимаем тебя.

Ты в движенье к высокому

С нами!

Л. Хаустов

* * *

Задыхаясь, бежали к опушке,

Кто-то крикнул: устал, не могу!

Опоздали мы ― раненный Пушкин

Неподвижно лежал на снегу.

Слишком поздно опять прибежали,

Никакого прощенья нам нет, ―

Опоздали, опять опоздали

У Дантеса отнять пистолет.

Снова так же стояла карета,

Снова был ни к чему наш рассказ,

И с кровавого снега поэта

Поднимал побледневший Данзас.

А потом эти сутки мученья,

На рассвете несдержанный стон,

Ужасающий крик обреченья,

И жены летаргический сон.

Отлетела душа, улетела,

Разрешился последний вопрос.

Выносили друзья его тело

На родной петербургский мороз,

И при выносе мы на колени

Становилися прямо в сугроб;

И Тургенев, один лишь Тургенев

Проводил самый близкий нам гроб,

И не десять, не двадцать, не тридцать, ―

Может быть, уже тысячу раз

Снился мне и еще будет сниться

Этот чей-то неточный рассказ.

Н. Туроверов

Стихотворение, написанное на месте дуэли Пушкина

Он это место выбрал сам,

Он сам сказал: — За Черной речкой. —

Теперь, как место грусти вечной,

Оно навеки близко нам.

А Пушкин часто здесь бывал

И жил не раз с семьей на даче.

И дачу ту, стань побогаче,

Он постоянно бы снимал.

Он так любил бродить вокруг —

В лесу дышать и думать легче,

И вроде далеко-далече

Жестокосердный Петербург.

И, полон мыслей, полон сил,

Он забредал все дальше, дальше

И каждый раз своей Наташе

Цветы лесные приносил.

Да, он жену боготворил

И счастлив был лишь с ней одною,

Был восхищен ее любовью

И той любви достоин был.

А как берег он Натали!

И ставка делалась на это,

Когда любимую поэта

Придворной сплетней оплели.

Ведь знали: Пушкин не смолчит!

Еще бы! Он такой ранимый.

А честью женщины любимой

Он больше жизни дорожит.

И гулко грянула беда,

И пусто дуло пистолета...

Но повторись судьба поэта —

И он бы вновь пришел сюда.

И. Ляпин

* * *

Вот если б он себя берег,

Судьба иначе бы сложилась

И той дуэли б не случилось.

Но он ведь Пушкин — он не мог,

Не мог иначе поступить!..

И вот — за жизнь его в тревоге —

Уже гудит толпа на Мойке,

А он в огне. Он просит пить.

К нему склоняется жена.

Она прийти в себя не может:

— Ах, Пушкин, Пушкин! Боже, боже...-

И снова в доме тишина.

Он видит свой рабочий стол:

Чернильницу, бумагу, перья —

Все ждет поэта вдохновенья,

И Пушкин сдерживает стон.

Он знает: пройден путь земной.

Всесильный доктор не поможет.

Как не подумать: «Кто же, кто же

Продолжит начатое мной?»

И эта дума так горька...

Но в мире — грубом и неверном —

Всем роковым своим примером

Он воспитал ученика.

Уже, по-русски прям и горд,

Предельно нетерпим к бесчестью,

Так потрясен кровавой вестью,

В России Лермонтов встает.

И. Ляпин

Дуэль

«Есть упоение в бою,

У бездны мрачной на краю»

А. С. Пушкин

Рука уронит пистолет.

Второй, чужой не даст осечки.

Краснеет снег. Упал поэт.

И чёрный день у Чёрной речки.

Не пух глубокие снега.

Как быстро руки охладили.

И помнят речки берега,

Как тело в сани погрузили.

Домой! Домой! Там умирать!

Россия завтра вся очнётся.

Нельзя поэта обвинять,

Что скоро смерть его коснётся.

Он жил у бездны на краю.

Вот шаг, другой...затем пучина.

За то я Пушкина люблю,

Что жил и умер, как мужчина.

М. Кунгурцев

10 февраля 1837 года.

Смерть Пушкина

...Он ловит меркнущие звуки,

И пламя свеч, и бег теней,

И мука смертная разлуки

Предсмертной муки тяжелей.

Сейчас на воле,

над снегами

Луна сияньем налилась.

О, дотянуться бы глазами!

Но темнота стоит у глаз.

Но все уходит, покидая,

К другому берегу скользя —

И солнце, и луна седая,

И очи милой, и друзья —

Еще как будто близки, рядом.

Уже в немыслимой дали —

Ни словом не вернуть, ни взглядом —

В былое,

в будущность ушли…

Жизнь пережить — хотя бы вкратце,

И вновь презреть и боль, и смерть…

Расстаться. Надобно расстаться —

Не мыслить. Не хотеть. Не сметь.

Расстаться с хрусткой белизною,

С веселой русскою зимой,

Тропой не путаться лесною,

Не слушать тишины степной.

До белых мух не загоститься

В заветном болдинском гнезде.

Ни в сельском доме,

Ни в столице

Не петь, не жить —

нигде, нигде…

Бездельно оплывают свечи.

Спят пистолеты на ковре.

И чьи-то вздохи,

чьи-то речи

Толпятся смутно во дворе.

Идут бессонною чредою,

Рыдая,

гневаясь,

грозя,

Им не воспетые герои,

Не узнанные им друзья.

И нет ни смерти,

ни разлуки,

И подходящим нет конца,

И тянутся к нему, как руки,

Разбуженные им сердца.

Д. Голубков

Черная речка

И Пушкин падает на снег.

Сочится кровь,

пылает рана.

Обиды всплыли

и колючий смех

В салонах

лицемерья и обмана.

Он приподнялся

из последних сил.

Сжал пистолет,

в руке упрямо.

От боли губы закусив,

Нажал курок —

и выстрел грянул.

Ну что же, берегись, гусар —

Сегодня твоя песня спета,

Пусть знают

Петербург и государь,

Как честь хранят

российские поэты.

И снова в снег,

ничком в кровавый снег.

И забытьё,

и злой январский ветер.

И впереди-

кареты быстрый бег...

А дальше —

восхождение

в бессмертье.

А. Белкин

На Черной речке белая метель. Перед дуэлью

На Черной речке белая метель,

И никого в рассветный этот час,

И страшная земная канитель

Там дева и старик встречают нас.

Ему же надо отправляться вновь,

Туда, где на опушке ждет Дантес.

Над спящим городом колдует ночь.

Как много снега и как мало звезд.

И все давно судьбой предрешено,

И никого, лишь волка где-то вой,

Над Черной речке все еще темно.

И Пушкин там, но он пока живой.

Проснулся император, что за вздор,

Зачем Жуковский просится к нему?

Луна погасла, словно метеор,

Разрезав странным светом эту тьму.

И все не то, друзья, враги, печаль,

Усталая улыбка Натали.

Но кто же там придет его встречать?

Кому стихи читать там до зари.

Бесчувствие, беспечность, слепота.

Но как поет февральская метель.

Он у березы, словно у креста,

Распят французом яростным теперь.

Гусар напишет после, что убит,

Но как еще противиться печали?

И легкий стан по облаку скользит,

Зовет его в неведомые дали.

О, страшная земная канитель,

Там дева и старик встречают нас.

На Черной речке белая метель,

И никого в рассветный этот час,

Л. Сушко

И бесы спутали пути. 10 февраля 1837

И в окруженье книг и женщин

Он угасал в рассветный час,

И было времени все меньше,

Слепило солнце, и искрясь,

Оно ласкало лик прекрасный,

У самой бездны на краю.

Князь Петр о судьбе ужасной

Твердил. И снова жизнь свою

Жуковский пролистал, как книгу,

И отстранился в смертный час,

А во дворце царят интриги,

И все решается сейчас.

Барон пытается усвоить,

Как им с Дантесом дальше быть,

Екатерина волком воет,

Сестру вовеки не простить

Наталье, а мороз сильнее,

Поспешна свадьба, свет померк.

И только Лермонтов сильнее,

Чем прежде, но недолог век.

Февральский день и нынче страшен,

И душ пугает слепота

И колокол на старой башне

Поет о нем, и у креста

Вдова склонилась и немеет,

Забыв молитвы и стихи.

Карета мчится все быстрее,

Да бесы спутали пути.

Л. Сушко

После дуэли

Уложенный Данзасом на диван,

он лежал, разметавшись.

Примчался Александр Тургенев.

Грузный,

осторожно примостился рядом.

Пушкин вложил в его руку свою,

начинавшую гореть.

Тургенев покивал с ободрением,

но понял,

что получилось горестно.

Через надвинувшуюся на глаза влагу

представилось давнее:

Восседая в чулках, по-татарски,

на его письменном столе,

сорванец-лицеист

сочиняет предерзкую поэмку,

обернувшуюся

одой «Вольность».

А он, молодой сенатор,

на цыпочках

обороняет от домашних тишину

подле своего кабинета…

Не выпуская пушкинской руки,

Тургенев платком

отер с глаз видение.

Зашелестели шаги

съезжающихся друзей.

Пушкин лежал с прикрытыми веками.

Приняв от Тургенева

руку Пушкина,

доктор Даль нащупал пульс.

Пульс был похож

на шаги оленя-подранка,

который уже убит,

но еще идет…

А он мнил себя ястребом.

Взмывшим....

В. Коростылев

Смерть Пушкина

Он первый подошёл к барьеру; очи

так пристально горели, что Дантес

нажал курок. И был встревожен лес:

сыпучий снег, пугливый взмах сорочий…

Пробита печень. Мучился две ночи.

На ране — лёд. В бреду своём он лез

по книжным полкам, — выше… до небес…

ах, выше!.. Пот блестел на лбу.

Короче, —

он умирал: но долго от земли

уйти не мог. «Приди же, Натали,

да покорми мочёною морошкой»…

И верный друг, и жизни пьяный пыл,

и та рука с протянутою ложкой —

отпало всё. И в небо он поплыл.

В. Набоков

Последняя ночь

Дух тленья и натопленных печей,

Шаги, тревожный шепот за дверями,

А ночь металась бликами свечей

И набухала черными тенями.

Сквозь марево опущенных ресниц

Теряли очертания предметы,

И наплывали пятна белых лиц

Из темного портала кабинета.

Забвение, как милость, и опять

Огонь внутри все яростнее гложет,

И только бы сдержаться, не стонать.

Там за стеной она услышать может!

Он уходил, тот прежний весельчак,

Талантливый, напористый, крамольный;

На столике церковная свеча,

Читает иерей у изголовья…

И он уже не тот, что был вчера,

Оправданный, очищенный в страданье

И плакал исповедник у одра,

Последнее принявши покаянье.

А за окном все тот же Петербург,

Пресыщенный, надменный, равнодушный,

Нева, мосты, повозок дробный стук

И та же злая, северная стужа.

Он уходил, назад не повернуть...

Как заунывно, горько воет ветер!

А где-то открывался звездный путь

И вечность, уступавшая бессмертью.

Т. Сушенцова

* * *

По широким мостам... Но ведь мы всё равно не успеем,

Этот ветер мешает, ведь мы заблудились в пути,

По безлюдным мостам, по широким и чёрным аллеям

Добежать хоть к рассвету, и остановить, и спасти.

Просыпаясь, дымит и вздыхает тревожно столица.

Окна призрачно светятся. Стынет дыханье в груди.

Отчего мне так страшно? Иль, может быть, всё это снится,

Ничего нет в прошедшем и нет ничего впереди?

Море близко. Светает. Шаги уже меряют где-то.

Будто скошены ноги, я больше бежать не могу.

О, ещё б хоть минуту! Но щёлкнул курок пистолета.

Не могу... Всё потеряно... Тёмная кровь на снегу.

Тишина, тишина. Поднимается солнце. Ни слова.

Тридцать градусов холода. Тускло сияет гранит.

И под чёрным вуалем у гроба стоит Гончарова,

Улыбается жалко и вдаль равнодушно глядит.

Г. Адамович

Смерть Пушкина

Сначала не в одной груди

Желанья мстить еще бурлили,

Но прозревали: навредит!

И, образумившись, не мстили.

Летели кони, будто вихрь,

В копытном цокоте: «надейся!..»

То о красавицах своих

Мечтали пьяные гвардейцы…

Все — как обычно… Но в тиши

Прадедовского кабинета

Ломаются карандаши

У сумасшедшего корнета.

Он очумел. Он морщит лоб,

Шепча слова… А трактом Псковским

Уносят кони черный гроб

Навеки спрятать в Святогорском.

Пусть неусыпный бабкин глаз

Следит за офицером пылким,

Стихи загонят на Кавказ —

И это будет мягкой ссылкой.

А прочих жизнь манит, зовет.

Балы, шампанское, пирушки…

И наплевать, что не живет,

Как жил вчера — на Мойке Пушкин.

И будто не был он убит.

Скакали пьяные гвардейцы,

И в частом цокоте копыт

Им также слышалось: «надейся!..»

И лишь в далеких рудниках

При этой вести, бросив дело,

Рванулись руки…

И слегка

Кандальным звоном зазвенело.

Н. Коржавин

Пушкин

За Черной речкой в снеге талом

раздался выстрел. И на снег

со взором мутным и усталым

упал великий человек.

Потоки воздуха лесного

всё становилися мутней.

Метель как будто. Мгла

И снова

луна. Морозно. Скрип саней.

Не показалось ли поэту,

что у бессмертья на краю

пошел бродить по белу свету

он песню дивную свою.

Но нет. Он верил, что вернется

назад.

Он знал, что боль его

жестокой болью обернется

в народе века моего.

Под лютой стужей

неостывший,

столетье пролетевший враз

свинец, поэта погубивший,

прошел сквозь каждого из нас…

А. Недогонов

Черная речка

Я Черной речкой, Черной речкой

Как черной болью одержим.

Всю ночь моя трещала свечка,

Был белый лист неистребим.

И снег летел на подоконник,

Крутился, путал мелкий бес.

А будет ли молчать покойник,

Еще не выяснил Дантес.

У гроба дремлет академик —

Натурщик может обождать!

Поэт, России вечный пленник,

И на устах его печать.

И опечатана квартира,

Библиотека и ларец,

Приставил к гробу конвоира,

Не успокоившись, дворец.

Солдатик молится поспешно.

В окошке — черная толпа.

Очкарь, оратор неутешный,

Кричит народу со столба.

Да, разбегутся прочь Дантесы,

Россию славя и кляня.

И чистым богом, мелким бесом

Поэт, как нож, войдет в меня.

И кровь забьется Черной речкой,

Одной Россией одержим,

Ее лучиной стану, свечкой,

Как белый лист неистребим.

О высшей помышляя каре,

Я соберу в один ларец

Все, отчего чернел Булгарин

И дуэлянта слал дворец.

И пусть пронзит меня, светла,

Адмиралтейская игла.

А. Богучаров

* * *

Над Черной речкой туманная мгла.

Россия, Россия, как ты смогла?!

Такого сына не оградить...

Родила, вскормила затем, чтоб убить

Смог чуждый тебе и ему человек,

Духовным сиротством наполнив наш век.

В. Бондаренко

Напоминание о Чёрной речке

Был ясный день, дул ветер сильный,

Рвал ноздри быстрых рысаков.

На Чёрной речке белый иней

Сверкал, как искры от подков.

Во что тогда он свято верил,

Когда молчал январский лес?

Он первым подошёл к барьеру,

Но первым выстрелил Дантес.

Он шаг последний тот не сдюжил,

Нажав трусливо на курок…

А кровь лилась, и ветер вьюжил,

Плыл в бледной радуге лесок.

И полулёжа, на коленях

Всё ж Пушкин сделал выстрел свой…

Он смело жил, российский гений,

И честно вёл последний бой…

Немало в жизни разных стрессов,

Но надо помнить — не пустяк:

Во все века, у всех дантесов

Всегда в запасе подлый шаг.

Е. Начас

Прощание с Пушкиным

Он шёл судьбе своей навстречу,

Глаза не опуская вниз.

Но выстрелы на Чёрной речке,

В России эхом отдались.

Февральский день был свеж и звонок.

И снег так празднично блистал.

У дома Набережной Мойки,

Стеной сплошной народ стоял.

Людей сменялись вереницы.

И горестный скрывая страх,

В прихожей, Петербург теснился,

С платками белыми в руках.

Вдова застыла в изголовьи.

Лежал Поэт, навеки нем.

И гордый скорбный его профиль

Грядущей славой бронзовел.

Н. Жильцова

Вечность у Чёрной речки

Для меня Пушкин умер вчера.

Время сбилось и спутало счёт.

И завешаны зеркала.

И на кончике у пера

не просохли чернила ещё.

Для меня Пушкин умер вчера.

Кровь на чистом февральском снегу

не успела размыть вода.

И у дома на Мойке толпа

собирается поутру.

Для меня Пушкин умер вчера.

И гранит его след хранит.

Петербургские дуют ветра.

И под толщею льда Нева

второй век, не проснувшись, спит.

Ещё дух его скорбный здесь,

и не в силах найти покой.

И всё длится и длится смерть.

И победно глядит Дантес,

ус подкручивая рукой.

Н. Жильцова

Чёрная речка. Дуэль 27 января

Чёрная речка — место дуэли,

Место печали огромной страны...

Сосны поникли, замерли ели,

Грусти берёзки и клёны полны...

Вот и свершилось чёрное дело...

Кровь заалела на белом снегу...

Кровь застывала, кровь леденела...

Ворон закаркал вдали на суку.

Жизни великой искра угасла...

В трауре замер у гроба народ...

Черную боль, белую, красную,

В сердце Россия веками несёт.

В. Полянина

У Чёрной речки

Гуляет белая метель у Чёрной речки,

и тихо плачут на ветру берёзы-свечки.

И пистолеты на снегу, и кровь струится.

Идти я дальше не могу... Остановиться?

— О, Муза, миг останови, спаси поэта,

ведь песнь последняя его еще не спета.

В ответ услышу тихий стон и нежный голос:

— Земля из павшего зерна рождает колос.

Не предаются ни любовь, ни честь, поверьте!..

Сквозь шум метели слышу я шаги в бессмертье!

Л. Федунова

* * *

А вас эта пуля задела?

Иль в этой же

Бледной тиши

Она стороной пролетела,

Не тронула вашей души?

Свои отметая обиды,

От слез отрекаясь с трудом,

Вы были поэтом убиты,

Чтоб вместе воскреснуть потом?

Всё доброе, вечное, чистое

Находит защиту у Вас?

Ведь чёрное дело Дантеса

Ещё совершится не раз!

В. Костров

Памяти Пушкина

У Черной речки возле леса,

В дымящемся туманами логу,

Еще чернеет пистолет Дантеса

На окровавленном снегу.

Сквозь все эпохи и меридианы

Коварный выстрел в нашу память вмерз.

Никак Россия не залижет рану,

Которую нанес ей подлый Жорж!

Россия-мать! Разбойники гуляли

И убивали твой высокий свет.

Убитый — стал он бронзой на бульваре,

И выше слова ПУШКИН слова нет!

Его любили — декабристы, Пестель.

Кто виноват? Кого теперь корить?

В тот день оборвалась такая песня,

Какой никто не может повторить.

Течет Нева, воспетая поэтом,

Уходит жизнь в свое теченье Лет,

По городу иду, но даже летом

Мороз по коже, что убит поэт!

В. Боков

Курок взведен...

Курок взведен, заряжен пистолет.

Вся жизнь перед глазами промелькнула.

Раздался выстрел, и убит поэт.

Все стихло. Лишь дымок идет из дула.

За честь жены он постоять сумел.

Смертельно ранен. Кровь из горла душит.

А сколько написать он не сумел!

Как горько сознавать, что умер Пушкин.

И с пьедестала, через глубь веков,

На нас он смотрит в каменном обличье.

Народ забыл его убийц, врагов.

Но не забудет Пушкина величье.

Ю. Шмидт

Стихи о Пушкине

Убит. Убит. Подумать! Пушкин…

Не может быть! Все может быть…

«Ах, Яковлев, — писал Матюшкин, —

Как мог ты это допустить!

Ах, Яковлев, как ты позволил,

Куда глядел ты! Видит бог,

Как мир наш тесный обездолел.

Ах, Яковлев…». А что он мог?

Что мог балтийский ветер ярый,

О юности поющий снег?

Что мог его учитель старый,

Прекраснодушный человек?

Иль некто, видевший воочью

Жену его в ином кругу,

Когда он сам тишайшей ночью

Смял губы: больше не могу.

На Черной речке белый снег.

Такой же белый, как в Тригорском.

Играл на печке — ну и смех —

Котенок няниным наперстком.

Детей укладывают спать.

Отцу готовят на ночь свечи.

Как хорошо на снег ступать

В Михайловском в такой же вечер.

На Черной речке белый снег.

И вот — хоть на иные реки

Давно замыслил он побег —

Шаги отмерены навеки.

Меж императорским дворцом

И императорской конюшней,

Не в том, с бесхитростным крыльцом

Дому, что многих простодушней,

А в строгом, каменном, большом

Наемном здании чужом

Лежал он, просветлев лицом,

Еще сильней и непослушней,

Меж императорским дворцом

И императорской конюшней.

В. Соколов

О Пушкине

И Пушкин падает в голубоватый

Колючий снег. Он знает — здесь конец…

Недаром в кровь его влетел крылатый,

Безжалостный и жалящий свинец.

Кровь на рубахе… Полость меховая

Откинута. Полозья дребезжат.

Леса и снег и скука путевая,

Возок уносится назад, назад…

Он дремлет, Пушкин. Вспоминает снова

То, что влюбленному забыть нельзя, —

Рассыпанные кудри Гончаровой

И тихие медовые глаза.

Случайный ветер не разгонит скуку,

В пустынной хвое замирает край…

…Наёмника безжалостную руку

Наводит на поэта Николай!

Он здесь, жандарм! Он из-за хвои леса

Следит — упорно, взведены ль курки,

Глядят на узкий пистолет Дантеса

Его тупые скользкие зрачки.

И мне ли, выученному, как надо

Писать стихи и из винтовки бить,

Певца убийцам не найти награду,

За кровь пролитую не отомстить?

Я мстил за Пушкина под Перекопом,

Я Пушкина через Урал пронёс,

Я с Пушкиным шатался по окопам,

Покрытый вшами, голоден и бос.

И сердце колотилось безотчётно,

И вольный пламень в сердце закипал,

И в свисте пуль, за песней пулемётной

Я вдохновенно Пушкина читал!

Идут года дорогой неуклонной,

Клокочет в сердце песенный порыв…

…Цветёт весна — и Пушкин отомщённый

Всё так же сладостно-вольнолюбив.

Э. Багрицкий

На Чёрной речке

На Чёрной речке мгла

чернее ночи,

Там ветер заглушал

глухую речь,

Там, приоткрыв

мутнеющие очи,

Пытался Пушкин

сбросить шубу с плеч.

Там будто выли

вековые ели,

Когда возок проворно

гнал из леса.

Убит поэт французом

на дуэли!..

Кто знал про руку

подлую Дантеса?

Кровь на снегу.

Безжалостный свинец

Забрал жизнь у

великого поэта.

Кто знал,

кто знал,

каких ещё сердец

Не досчитаться можно

на рассвете!

Ю. Пестерев

Памяти Пушкина

Февраль из гулкой тишины,

Из-за колючей хвои ели

С печатью грусти и вины

Глядит на чёрный след дуэли.

Зрачки Дантеса-подлеца

Поймать бы в прорезь пистолета,

Сбить спесь притворную с лица

И отомстить за смерть поэта.

Но пистолеты взведены

Безжалостно, жестоко, грубо.

…И выстрел — что удар волны,

И только тихо шепчут губы

О глубине медовых глаз,

Кудряшках юной Гончаровой,

В последний раз, в последний раз

Слетает с уст поэта слово.

На Чёрной речке чёрный след,

Колючий, скользкий и кровавый.

Под свист нещадных пуль поэт,

Презрев, убийцу обесславил.

Остался дух и жар сердец,

Где мудрость, совесть, честь и сила,

И снег кровавый, и свинец,

Там Пушкин наш — поэт России.

Ни рябь встревоженной реки,

Ни шалый ветер захолустья

Полынным запахом тоски

Всей не разгонит нашей грусти.

Поэта нет, но музы свет

Волнует души сквозь столетья.

Нет, не ушёл от нас поэт —

Он просто имя обессмертил.

Ю. Пестерев

Прощальная песня

А. С. Пушкину

Отчего эти очи померкли? —

Оттого, что февраль на дворе —

Отпевает в Конюшенной церкви, —

А хоронит в Синичьей горе.

Гроб морозный, рогожей укрытый.

Не заплакать, не спеть, не вздохнуть.

Проводи меня, дядька Никита,

В мой последний отмеченный путь.

Собираются тучи над лесом,

Воет ветер, пугает коней.

Вот опять разыгралися бесы

И хохочут над смертью моей.

Поднимаются ночи завесы

И качают мою колыбель,

И протяжною русскою песней

Над равниною плачет метель.

В. Попов

Пушкин

— Да как же он, стремясь к великой цели,

Во весь размах своих могучих крыл,

Вдруг предрассудку века уступил

И оборвал до срока на дуэли

Жизнь, важную для нас, для всех вокруг?.. —

Спросил меня поэт, мой юный друг.

И правда, ради пользы всей земли,

Искусства соблюдая интересы,

Не лучше ль было разрешить Дантесу

Пятнать прекрасный облик Натали,

Простить ему всю низость, все бесчестье

И пренебречь своею личной местью?..

А то еще и жалобу подать,

Упечь врага ну... на пятнадцать суток,

А самому за этот промежуток

Стихи о чести начертать в тетрадь,

Чтобы нехватка жизненной отваги

Восполнилась хотя бы на бумаге?

Да, мудрый Пушкин видел их насквозь.

Он знал: ничтожны эти человечки,

Он изучил коварство их и злость

И все ж пришел на берег Черной речки —

Сразить врага иль бездыханным пасть...

Так честь велела. Так велела страсть.

Он, как гривастый африканский лев,

Пустыню потрясавший громом рыка,

Был полон жаждой мщения великой

И не пытался усмирить свой гнев.

Жандармы, царь, повадки их шакальи

Пред ним в едином образе предстали.

И мог ли он, в ком клокотала кровь,

Благоразумно сберегать свой гений,

Предать себя, предать свою любовь,

Чтоб удлинить собранье сочинений?

Чтоб к бронзе прирастить еще вершок,

От мщенья отказаться?.. Нет, не мог!

Да, он поэт, велик и потому,

Что высшей совести и страсти цельной

Был верен неизменно, безраздельно,

И это не перечило уму,

Что он, премудрый, взрывчат был, как порох...

Вот почему тебе и мне он — дорог!

Любовь его, как солнечный восход,

Воображенье согревает наше.

И тот, кто сомневается в Наташе, —

Не сторону ль Дантеса он берет?..

Ведь Пушкин верил ей, идя к барьеру...

Кто ж смеет посягать на эту веру?..

Мой юный друг, и я скорблю о том,

Что страшная свершилась катастрофа...

Хотел бы я, раскрыв любимый том,

Увидеть там нечитаные строфы

И знать, что Пушкин дожил до седин —

Счастливый муж, спокойный семьянин...

И все ж пред миром Пушкин не в долгу.

Суровым судьям я его не выдам!

Нет, гения винить я не могу,

Что он, земным подверженный обидам,

Метался и страдал куда лютей,

Чем ты да я, чем тьма других людей...

Он пал в борьбе с тупой жестокой силой,

И смерть его — поверь! — прошла не зря:

Она для нас навек соединила

Чеканный ямб с бесстрашьем бунтаря —

Затем, что слиты и друг в друга впеты

Стихи поэта и судьба поэта.

Д. Кугультинов

Памяти Пушкина

Санкт-Петербург.

Берёзовые свечки.

И стынь земли, и небосвод багров.

И Пушкин у холодной Чёрной речки,

И Родина, Россия средь снегов.

И хмуро, и остудно, и тревожно.

И длится день над зимней немотой.

И — выстрел!

И — по наледи дорожной

Глухое эхо с болью и тоской.

Россия, Родина моя, мужайся!

Безмерна скорбь и неба, и земли.

В глазах Поэта рдея, отражался

Кровавый отблеск рухнувшей зари.

В. Бутов

Дух поэта

Нет! Весь я не умру.

А. С. Пушкин

Грянул выстрел у Черной речки!

На сугробы упала тень.

И зашло солнце русской речи.

Стал, как вечер, сумрачным день.

И от муки невыносимой

Больше жить не хватило сил…

У склоненной над ним России

Он морошки лишь попросил.

Так почил Александр, раб Божий...

Чтобы смуту унять, от греха

Гроб, прикрыв роковой рогожей,

Увезли из столицы в снега.

И зачем на Руси раздоры?!

Застывала, как кровь, заря...

Схоронили Святые Горы

Ростом с мальчика бунтаря.

Как до боли мало отпущено

Ему было мятежных лет…

День рождения есть у Пушкина,

А другой — черной даты — нет!

Дух поэта — свободы ветер

Реет, стены темниц круша!

И по-пушкински верить в бессмертье

Начинает наша душа.

В. Сухов

На смерть А. С. Пушкина

Вам жить и жить бы, радуя всех смертных

Теплом стихов и блеском эпиграмм.

Будь Вы другим, всё б было так, наверно…

Но всё решили эти девять грамм…

Январский снег был первозданно чистым,

Крылатки тень — как чёрное крыло.

Последний шаг и взгляд, такой лучистый,

Как быстро новым снегом занесло.

Последний вздох и тихий стон прощальный,

Жизнь пролетела росчерком пера,

Как в детской сказке, светлой и печальной,

Которую читали Вы вчера.

Я к Вам спешу, как будто на свиданье.

Давайте вновь поговорим вдвоём

О жизни, о проблемах мирозданья

Под знаменитым чёрным фонарём…

М. Беляева

* * *

Сколько минуло уж лет,

Как убит был наш Поэт

Некоим повесой.

Нет сомненья — знал весь свет —

Был пристрелян пистолет

Этого Дантеса.

Мерзко целясь свысока,

Он стрелял наверняка —

Не убийство ль это?

Сколько минуло уж лет,

Но живёт, как жил, Поэт —

Не убить Поэта!..

В. Молчанов

* * *

Нет, не могу представить это,

Такой немыслим поворот,

Что не Дантес убил поэта,

А было всё наоборот.

Могу представить: Пушкин злится,

Бьёт словом метким по врагу.

Представить Пушкина убийцей

Я — хоть убейте! — не могу.

В. Молчанов

Поэты

Лежат поэты на холмах пустынных,

И не понятно, в чем же корень зла,

Что в поединке уцелел Мартынов,

И что судьба Дантеса сберегла?

Что, сколько раз ни приходилось биться,

Как ни была рука его тверда,

Не смог поэт ни разу стать убийцей,

И оставался жертвою всегда?

Неясно, почему? Не потому ли,

Что был им непривычен пистолет?

Но бил со смехом Пушкин пулю в пулю,

Туза навскидку пробивал корнет.

Причина здесь не в шансах перевеса, —

Была вперед предрешена беда:

Когда бы Пушкин застрелил Дантеса,

Как жить ему и как писать тогда?

А. Городницкий

* * *

Собираясь в дальнюю дорожку,

жадно ел моченую морошку.

Торопился. Времени в обрез.

Лез по книгам. Рухнул. Не долез.

Книги — слишком шаткие ступени.

Что еще? За дверью слезы, пени.

Полно плакать. Приведи детей.

Подведи их под благословенье.

Что еще? Одно стихотворенье.

Пара незаконченных статей.

Не отправленный в печатню нумер.

Письмецо, что не успел прочесть.

В общем, сделал правильно, что умер.

Все-таки всего важнее честь.

Л. Лосев

На смерть А.С. Пушкина

Поэта убили. Вы слышите?

Ночью

Часы его дней отзвенят многоточьем.

Но баловня муз, собираясь на бал,

Забыли, как будто не существовал.

Забыли поэта…

Но можно ли слово

Забыть, словно фрак или галстук не новый, —

О тронах, о розах, Неве и весне

В альбомно-виньеточной голубизне?

Забыли поэта…

Но можно ли — образ?

Стереть со скрижалей Гиреевы орды,

Суровость Кавказа, полёт корабля,

Аллеи лицея и башни Кремля?

Забыли поэта…

Но можно ли — песню,

Перо и халат, сердоликовый перстень?

А пленники бурной и страшной зимы

Забыли его,

чтобы помнили мы.

А. Николаева

Вечный мальчик

(Из стихотворений о Пушкине)

А когда в кабинете своем среди книг

и друзей умирал на холодном диване

бедный гений российский, пред ним, как в тумане,

искаженный надеждой и болью, возник

чей-то смутный, но явно провидческий лик:

мальчик... кудри... платочек зашпилен в кармане ...

Осторожно приподнял Жуковский его,

чтобы смог разглядеть, что ему показалось.

Обмирала за стенкой жена. Собиралась

у подъезда толпа, но к нему никого

не пускали... А он горевал — оттого,

что же мальчик так медлит: ведь жить ему мало осталось.

Что ж он мимо? Зачем он сжимает в руке

чистый лист? И куда это он устремился?

Смысл явленья: ему неожиданно просто открылся,

и, уже в забытьи, от бессмертия невдалеке,

он кивнул тому мальчику дружески ... шея: застыла в кивке.

И Тургенев — расслышать — к нему наклонился.

И держава к нему наклонилась — узнать,

что хотел он сказать, чтоб запомнить навеки.

Но сомкнулись уста и расправились нервные веки —

вечный мальчик ушел... и его никогда не догнать!

И Россия, не зная, кому до кого дорастать,

полубогу молясь, все тоскует о нем — человеке.

A. Преловский

* * *

Зажжем свечу и сядем кругом,

Прислушаемся, помолчим.

И под крылом февральской вьюги

Полозьев звуки различим.

Кого оплакивают сани?

Кто в них с поникшей головой?

То Пушкин, он смертельно ранен.

Наш Пушкин. Он еще живой...

Его везут тайком от люда,

Над ним судьба свершила суд.

А может быть, вершится чудо

И боги Пушкина спасут?

Взмахни крылом февральским вьюга

И отступи с дороги. Чу...

Мы поспешим на голос друга!

Зажжем в честь Пушкина свечу...

А. Горская

На Мойке

Его при звёздах с Чёрной речки

Домой на Мойку привезли.

Ещё светили эти свечки

Живому жителю земли;

Ещё Жуковский к этой двери

Прикалывал свой бюллетень;

В непоправимое не веря,

Толпились люди целый день.

Старинные часы как будто

Стучали из последних сил.

И Пушкин умер…

В ту минуту

Жуковский их остановил.

Зачем и заводить их снова?

Им не догнать наверняка

Хозяина всегда живого:

Вперёд ушёл он на века.

С. Хаким (Пер. Р. Морана)

Еще я не пришел …

Еще я не пришел,

Но я приду!

Нет ничего на свете

Приворотней,

Чем очутиться снова,

Как в бреду,

У Пушкина

На Мойке,

В подворотне.

Сарай каретный,

Дворня, беготня,

И встали под оглоблю

Вороные!

Ждем барина,

И все мы — крепостные,

Карамзина считая и меня.

Вот-вот карету выкатят за ним,

И заскрипят полозья

По сугробам,

И тронемся и мы с Карамзиным

В Тригорское,

За Пушкиным,

За гробом.

М. Танич

Мойка, 12

Ах этот дом,

Магнит моей души!

Меня сюда пригнало,

Как этапом!

Сажусь к столу,

Велю себе: пиши,

Макай перо

В чернильницу с арапом.

Обиды нет,

И сам я — из повес,

Но как-то так

Все подошло к пределу.

Должно,

Сейчас волнуется Дантес,

Убью его!

А ежли не по делу?

За окнами —

Холодный зимний свет,

Мистерия

Закончится к обеду,

Нет ревности

И ненависти — нет,

Но честь велит —

Я еду.

Еду. Еду.

М. Танич

Мойка, 12

В Доме-музее на Мойке, 12

Тихо ступают мои земляки.

Как им не терпится к Небу подняться,

Взглядом дотронуться до строки.

Сердцем своим прикоснуться к Святыням —

Вот он, автограф и профиль родной…

Время здесь живо и память не стынет.

Замер весь мир на черте роковой…

Сколько печали, любви, интереса

Вижу я в добрых мальчишьих глазах.

«Если бы мог — я бы вызвал Дантеса…» —

Юный земляк мне негромко сказал.

Вот ведь совпало — я тоже когда-то,

Грустным мальчишкой ступив на порог,

С горькой отвагой простого солдата

Очень хотел бы нажать на курок.

А. Дементьев

Мойка, 12

Душа его вернулась в этот дом.

Он счастлив был в своем веселом доме.

Отчаянье и боль пришли потом,

Когда его ничтожный Геккерн донял.

Среди знакомых дорогих святынь

Ты чувствуешь — он постоянно рядом.

Вот тот диван, где медленная стынь

Сковала сердце, овладела взглядом.

И каждый раз, ступая за порог,

Ты входишь в мир — загадочный и грустный.

И с высоты его бессмертных строк

Нисходит в душу чистое искусство.

Я иногда ловлю себя на том,

Что все он видит из далекой дали…

И открывает свой великий дом

Твоей любви, восторгу и печали.

А. Дементьев

Дом Пушкина

Бездомность Пушкина извечна и горька,

Жилья родного с детства он не помнит —

Лицейский дортуар без потолка,

Сырые потолки наёмных комнат,

Угар вина и карточной игры.

Летит кибитка меж полей и леса.

Дома — как постоялые дворы,

Коломна, Кишинев или Одесса.

Весь скарб нехитрый возит он с собой:

Дорожный плащ, перо и пистолеты, —

Имущество опального поэта,

Гонимого стремительной судьбой.

Пристанищам случайным нет конца,

Покоя нет от чужаков суровых.

Михайловское? — Но надзор отца.

Москва, Арбат? — Но скупость Гончаровых.

Убожество снимаемых квартир:

Все не свое, все временно, все плохо.

Чужой, не по летам его, мундир,

Чужая неприютная эпоха.

Последний дом, потравленный врагом,

Где тонкие горят у гроба свечи,

Он тоже снят ненадолго, внаем,

Который и оплачивать-то нечем.

Дрожащие огни по сторонам.

Февральский снег восходит, словно тесто.

Несется гроб, привязанный к саням, —

И мертвому ему не сыщут места!

Как призрачен любой его приют! —

Их уберечь потомкам — не под силу, —

Дом мужики в Михайловском сожгут,

А немцы заминируют могилу.

Мучение застыло на челе —

Ни света, ни пристанища, ни крыши.

Нет для поэта места на Земле,

Но вероятно, «нет его и выше».

А. Городницкий

Реквием в Святогорском монастыре

Под весёлый свист и щебет птичий

посредине мая и весны

вот стоим мы на горе Синичьей

возле белой каменной стены.

А точнее если — возле входа

в Божий храм, у самых у ворот.

А погода… В это время года

лучшая, наверно, из погод.

Зелень только-только пробудилась —

травка молодая и листва.

И почти по-летнему светило

греет… Ветерок, едва-едва

залетев на гору, замирает,

в прошлогодней прячется листве.

И кресты на солнышке сияют

глубоко в небесной синеве.

Мысли все мои — о человеке

(между нами — времени провал),

что бывал тут в позапрошлом веке.

Впрочем, мягко сказано — бывал.

Он вот в этом храме (не в обиду

православным людям), факт есть факт,

заказал монахам панихиду

по Гордону Байрону. А так,

так как сам не шибко верил в Бога,

хоть носил Всевышнего печать

на челе, он далее порога

этого старался не ступать.

Но, надев крестьянскую рубаху,

от высоких отрешившись дел,

Божьего ничуть не зная страха,

Лазаря в престольный праздник пел

с нищими, прикинувшийся нищим,

прямо у ворот монастыря.

А за год до смерти на кладби́ще

здешнем, как анналы говорят,

выкупил землицы два аршина

для могилы будущей своей…

А потом сюда вот, на вершину

сей горы, в один из февралей

люди молчаливые, как тени,

в этот храм подняли на руках

по крутым заснеженным ступеням

в новеньком гробу тесовом — прах.

А за гробом — ни жены, ни друга,

никого из близких и родных —

кучер, да жандарм, да снег, да вьюга,

да ещё один из крепостных

преданный слуга Козлов Никита —

он ещё в лицейские года

и до дня того, как быть убиту

Пушкину, с ним рядом был всегда.

Он — Никита — лишь один и плакал,

всю дорогу стоя на возу:

«Барина в рогоже, как собаку,

как собаку, хоронить везут».

А из Петербурга расстоянье

до пределов псковских, по зиме…

Хоронили Пушкина крестьяне

в камень промороженной земле.

И в могилку бросили по горстке

сами крепостные — той земли.

Да ещё две дамы из Тригорска

постояли молча и ушли.

Господи! Представить только это —

слёзы сами катятся из глаз:

гения, российского поэта,

НАШЕ ВСЁ, как говорят сейчас,

без цветов и без надгробной речи…

Слов, как говорится, просто нет…

Хорошо, что хоть по-человечьи

Пушкин в этом храме был отпет…

Имя его связано незримо

с детских лет ещё с любым из нас

и до смерти в памяти хранимо…

Боже, неужели вот сейчас

мы пройдём чуть-чуть вдоль стенки этой

по широким плитам и вот тут

вдруг увидим памятник поэту

и последний на земле приют

предка африканца Ганнибала —

русского душою и умом…

Здесь Наталья Пушкина стояла

года через два уже, потом,

после похорон её супруга.

Да и кто тут только не бывал

за почти два века, в зной и вьюгу,

искренне здесь кто не горевал

над судьбой погибшего поэта

и не клал на памятник цветы…

А сегодня никого здесь нету

из народа — только я да ты.

День сегодня не экскурсионный,

вот и ладно, вот и хорошо:

можно с низким подойти поклоном

не спеша к могиле… Подошёл,

сам в себе вдруг став таким серьёзным,

я к оградке, далее — нельзя.

И не знаю, почему вдруг слёзы

так и накатились на глаза,

и всего пронзило, будто током,

горько-горько стало на душе…

Вчитываясь в пушкинские строки,

я и не надеялся уже,

что когда-нибудь в мои-то лета

выпадет мне вдруг счастливый шанс

поклониться гению поэта

на его могиле. Здесь. Сейчас.

И такую грустную картину

я увидел, словно наяву:

белая бескрайняя равнина,

тучи по-над ней летят-плывут,

бледный месяц в тучах сквозь разрывы

смотрит на почтовый санный тракт,

где бегут лошадки — не ретиво,

мелкой рысью, рыси этой в такт

ямщичок подёргивает вожжи.

Ящик деревянный на возу,

в нём лежит на ворохе рогожи

гроб тесовый — Пушкина везут

по России. Гроб лежит закрытый,

месяц на него с небес глядит.

И стоит слуга — Козлов Никита

на полозьях — гроба позади.

Ночь, как и положено, с морозом.

И Никита — плакать есть о ком —

вытирает старческие слёзы

в рукавице грубой — кулаком.

Кучер на лошадок: «Но, скотина!»

Только тяжело лошадкам вскачь…

Как представил я сию картину

у могилы… Самому хоть плачь…

А. Росков

В Пушкинских Горах

Помахав Святогорью с опушки,

Я забыть захочу — не смогу

Рукописную эту строку:

«На колени, и тихо! Здесь — Пушкин...»

Весь высоким пронизанный светом.

Я буквально слова осязал.

Кто их тут и когда написал —

Не вникал. Да и дело не в этом.

Святогорье — бессмертный источник.

Припадаем, не падаем ниц.

В книгах отзывов — сотни страниц,

Миллионы взволнованных строчек.

Но, от росчерка до завитушки

Вся — призывна, горька, высока,

В сердце именно эта строка:

«На колени, и тихо! Здесь — Пушкин...»

В ней и боль, и судьба за словами,

И нелегких раздумий итог.

И, прислушайтесь, — горький упрек

Многословию нашему с вами.

И, не дав за него ни полушки,

Через годы, века и века

Вдруг окликнет потомка строка:

«На колени, и тихо! Здесь — Пушкин...»

И. Ляпин

* * *

Спит Пушкин под стеной монастыря,

Куда свезли его однажды дроги.

Над ним восходит новая заря,

К нему приводят старые дороги.

Спешаются крутые ездоки

И называют Пушкина кумиром.

Являются простые мужики:

Снимают шапки и уходят с миром.

Спит он в глухой народной стороне

Под желтым солнцем, небом звездносиним.

И странником на загнанном коне

Над Пушкиным склоняется Россия.

А. Горская

* * *

Где небо всех выше,

Где речка всех тише,

И всех ароматней

луга и поля,

Там Пушкиным дышит,

Там Пушкина слышит,

И Пушкина помнит

родная земля.

А. Горская

* * *

«Любовь к отеческим гробам»

А. С. Пушкин

Разберись тут, паломник,

попробуй,

(Даже если б Вергилий водил.)

В мертвом царстве великих

надгробий,

В тесноте заповедных могил.

В лабиринтах столичных погостов

Сам попробуй сперва не пропасть —

Даже ищущим сердцем

Непросто

К животворной святыне

Припасть!..

Не случайному голосу внемля,

Упреждая судьбы произвол,

Хорошо, что могильную землю

Рядом с матушкой

Пушкин обрел…

А. Гребнев

Пред могилой Пушкина

Просветлел небосвод на востоке,

Истончилась луна над жнивьем.

У горы, пред могилой высокой

Постою — между ночью и днем.

В этот час сокровенный, эфирный,

Схожий с тонкой реальностью сна,

В чутком сердце — по-ангельски мирно

Совмещаются времена.

И тогда, сердцу слышится — где-то

В горной рощице стук посошка

И смиренная поступь поэта,

И ее вольный отзвук в веках.

И парят над стернею осенней,

И зовут в ночедневной тиши

Светлокрылые строфы — к спасенью,

А не к грешной свободе души.

А. Ребров

Над могилой А. С. Пушкина

В тоске земных столпотворений,

В извечной сменности систем

Живет недолго добрый гений,

Себя раздаривая всем.

И в этой беспощадной трате

Остановить его нельзя.

Он держит целый мир в охвате,

По дебрям опыта скользя.

Когда же смерть уводит в небыль

Его от мировых затей,

Возможностей слепое небо

Обозначается светлей.

Земля становится богаче

Одной вершиной в этот миг.

Вершиной гения тем паче,

Что он для нас её достиг.

Мы знаем это иль не знаем,

Хотим того иль не хотим,

Но он никем не заменяем

И навсегда необходим.

М. Дудин

Сонет Александру Сергеевичу Пушкину

В чем пушкинского гения основа,

И чем его прозренья хороши?..

В свободном изъяснении души

Естественной раскованностью слова.

И если воспринять его готова

Твоя душа, — не опоздай, спеши

Поймать его и в творческой тиши

Своей судьбой его наполнить снова.

Что из того, что лжепророки лживы?

Извечная поэзия с тобой

За жизнь и честь ведет смертельный бой.

И мир живет, пока в том мире живы

твоей души прекрасные порывы,

Оплаченные пушкинской судьбой.

М. Дудин

* * *

Душа убитого поэта

Явилась мне с другого света,

И я до самого рассвета

Не мог забыться и уснуть.

Она была полна любовью,

Да болью,

Что сродни здоровью,

Да пролитой невинной кровью

Пугливой пулей подлеца.

В окне метались тени злаков,

Непостижимых миром знаков

И современных вурдалаков,

Которым вечно несть числа.

Достал с высокой полки книгу,

Где каждый слог подобен крику,

И в сотый раз тех дней интригу

Хотел осмыслить до конца.

Он был пленительным поэтом,

Но не поладил с высшим светом…

И мне причудилось при этом,

Что я и сам давно убит.

В окно пробился лучик света.

Спасибо солнышку за это.

Над книгой вещего поэта

Неслышно плакала душа.

Она ещё нальётся силой,

Неугасимой и красивой,

И вознесётся над Россией,

Чтобы печалить и светить.

Г. Суздалев

Вечное обвинение

И Франция, добыча славы...

А. С. Пушкин

В Святых Горах — метельная завеса,

под ней — Поэта снежная постель...

Никто из русских не убил Дантеса,

за Пушкина не вызвал на дуэль.

И потому кровь русского Поэта

взывает к чести, Франция, твоей.

Была не раз ты Пушкиным воспета,

упившаяся гордостью своей...

Не знала ты любви к чужому сыну:

чужая гордость — пустота и тлен.

Нет, не взошел Дантес на гильотину

и сохранил свой титул Геккерен.

Убийцу сам король вниманьем нежил,

достиг он всех чинов, что свет сулил...

Как жалко мне, что я в те годы не жил

и низкий лоб его не прострелил.

...А воздух тут пропитан общим горем,

и как тогда, январская метель

метет, метет над светлым Святогорьем,

стеля Поэту снежную постель...

В. Хатюшин

Судьба

Сраженный, как и он, безжалостной рукой…

М.Ю. Лермонтов

Поэт с собой уносит тяжесть

поруганного идеала...

Одна рука, одна и та же,

поэтов русских убивала.

Она всегда была проворной

и хладнокровной в высшей мере,

верна себе на речке Черной,

на Машуке и в «Англетере».

И не однажды будет точной...

Ведь ей без жертвы нет покою...

Разит она не в схватке очной, —

чужой, предательской рукою.

И Пушкин понимал все это,

судьбу предчувствуя заране,

ту, что российского поэта

достанет даже в Тегеране...

И что б ни делал, где бы ни был,

он всех вернее знал в России,

что рок ему готовит гибель,

а пред судьбой и Бог бессилен...

Судьбой ему повелевалось

оставить подлость без ответа,

чтоб черной кровью не смывалась

кровь неотмщенного поэта...

В. Хатюшин

Пушкин

Летящий сквозь громады лет,

огнем небес отмечен,

поэт в России, он — п о э т,

не больше и не меньше.

Он и творец, он и боец,

певец, гонец победный,

а выше — только лишь Отец

и Сын, и Дух Заветный.

Есть слово-символ, как пароль

для всех в России, — Пушкин.

За вечную любовь и боль

нальем по полной кружке.

Когда земные времена

погрязнут в общем блуде,

его строка, хотя б одна,

но в русском сердце — будет.

И пусть во власти высших сил

течет веков громада, —

останется: «Я вас любил…»,

и большего — не надо.

В. Хатюшин

* * *

Все игрушки-ловушки,

все наши дела — трын-трава.

У России был Пушкин,

и этим Россия жива.

Ни ракеты, ни пушки

не значат для нас ни рожна.

У России был Пушкин,

и этим спасется она!

В. Хатюшин

Пушкин

Самодержавием отвержен

Кудрявый гений,

Он один —

Глубин душевных самодержец,

Высот духовных властелин.

Враждебным бурям непокорный,

В душе народа

Не потух

Объединяюще-соборный,

Его свободный гордый дух.

В нем, как причастники, мы слитны,

И воскресающая Русь

Его вбирает,

Как молитву,

И повторяет наизусть.

Во мгле утрат невыносимых,

Где зло царит и произвол,

Объединяющий Россию,

Храни нас,

Пушкинский глагол!

А. Гребнев

Пушкину

Будь пушкинским каждый мой шаг.

Душа! Не подвергнись забвенью, —

Пусть будет средь новых бумаг

Жить пушкинское вдохновенье.

Пусть мой поэтический труд

Не будет отмеченным славой,

Пусть строчки мои зарастут

Его головой кучерявой.

Не нужно дороги другой —

Удобней, чем наша прямая!

О, Пушкин вы мой дорогой,

Как крепко я вас обнимаю!

Не камень, не мрамор, а вас,

Живого, в страданье и муке

Обняли в торжественный час

Мои запоздавшие руки.

М. Светлов

Пушкину

Александр Сергеич, если б

Вы сейчас явились к нам, —

В вашу честь бы праздник песни

Объявила вся страна.

В вашу честь бы загудели

В океанах корабли.

В вашу честь бы полетели

Самолёты вкруг земли.

Звёзды красные б светили

Вам повсюду по пути,

Люди знатные б спешили

К вам с поклоном подойти.

И гремели б дружно пушки,

К площадям народы шли...

Александр Сергеич Пушкин,

На руках бы вас несли.

По Москве до Мавзолея,

До трибун у стен Кремля;

Слово взяли б, молодея, —

Вся б заслушалась земля.

Л. Попова

Пушкин

Он жив! у всех душа нетленна,

Но он особенно живет!

Благоговейно и блаженно

Вкушаем вечной жизни мед.

Пленительны и полнозвучны,

Текут родимые слова...

Как наши выдумки докучны,

И новизна как не нова!

Но в совершенства хладный камень

Его черты нельзя замкнуть:

Бежит, горя, летучий пламень,

Взволнованно вздымая грудь.

Он — жрец, и он веселый малый,

Пророк и страстный человек,

Но в смене чувства небывалой

К одной черте направлен бег.

Москва и лик Петра победный,

Деревня, Моцарт и Жуан,

И мрачный Герман, Всадник Медный

И наше солнце, наш туман!

Романтик, классик, старый, новый?

Он — Пушкин, и бессмертен он!

К чему же школьные оковы

Тому, кто сам себе закон?

Из стран, откуда нет возврата,

Через года он бросил мост,

И если в нем признаем брата,

Он не обидится: он — прост

И он живой. Живая шутка

Живит арапские уста,

И смех, и звон, и прибаутка

Влекут в бывалые места.

Так полон голос милой жизни,

Такою прелестью живим,

Что слышим мы в печальной тризне

Дыханье светлых именин.

М. Кузмин

Пушкин

Как хорошо расстаться с ночью

И, не успев ее забыть,

Еще мутясь от сонных клочьев,

Вдруг утро Пушкиным открыть.

Мгновение — и блеском чудным,

И веет звучным блеском дух,

И упоеньем безрассудным

Цветет, поет и взор, и слух.

И вот, овеяв упоеньем,

Затеплили любовь листы:

«Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты…»

Вот и стыдливый пыл Татьяны,

Онегина брюзгливый вид,

Вот в «Подражаниях Корану»

Восток по-русски говорит.

Державный ученик победный…

Стихийный, величавый смотр…

А вот сорвался, скачет медный,

Грохочет медным гневом Петр.

А вот в небрежном вдохновенье

У гения чудеса звучат,

И вот Сальери в упоенье

Завистливый подносит яд.

Звенят, сияют ямбов струи,

Губам даруют чудеса,

Как будто сам меня целует

Кудрявый славный Александр.

В. Казин

Пушкин

Проснись!

Мороз и солнце —

День чудесный!

Не много дней таких

Тебе отпущено.

Прекрасна жизнь.

Но, что ни говори,

Нам в этой жизни

Не хватает Пушкина.

Скорбят о нём в России январи.

Как зверь, завоет вьюга

Над избушкою.

И белая старушка у окна

До боли глубоко вздохнёт

О Пушкине

И выпьет кружку старого вина.

Летит звезда.

Она, как пуля, пущена!

Видать, и в небесах покоя нет.

Не верится,

Что нет живого Пушкина,

Не верится уже десятки лет.

А он стоит задумчивый

На площади,

На все века дыханье затаив.

Каретные, взлохмаченные лошади

Сюда к рассвету не примчат за ним.

И голова его

Слегка опущена,

Задеты кудри снежной белизной…

И что-то, недосказанное Пушкиным,

Тревожит нас,

Волнует нас с тобой.

Г. Колесников

Пушкин

О, баловень балов

и баловень боли!

Тулупчик с бабы —

как шубу соболью.

Он — вне приказаний.

Он — звон и азарт!

Он перегусарит

всех гусар!

Он — вне присяганий.

Он — цокот цикад.

Он перецыганит

всех цыган!

И грузные гроздья

волос африканских

велят ему — в грозы,

велят — пререкаться.

От пышного пунша,

салатов, салазок

до пуль и до пушек

на той, на Сенатской,

от пышущих пашен

и снова до пунша,

поет или пляшет —

он Пушкин!

Он Пушкин!

...Воздвигли — аж тошно! —

цитадели цитат.

А он — всё тот же!

Он — цокот цикад.

И выбьет все пробки

шумящий, шаманский

гуляки пророка

характер шаманский!

Причудливо, точно

сквозь время он пущен,

и в будущем тоже

он тот же.

Он — Пушкин!

Е. Евтушенко

* * *

Зарницами слова его горят

Не знаю слов таких, не ведаю мелодий,

Чтоб славу Пушкина достойно увенчать.

Он равен каждому, но он один в народе.

И всенародности на нём горит печать.

Вслед за Радищевым искал он путь к свободе,

Зарницами с тех пор слова его горят.

Он создан временем, — но нет во всей природе

Предела для него, нет Пушкину преград.

Любили мы других за образ своенравный,

За рифму новую, за тайный смех иль явный,

За гордость возгласа, за полнозвучный звон.

Влюблялись мы в иных по-юношески кратко,

Но наша поутру спадала лихорадка.

Мы любим Пушкина за то, что Пушкин он.

М. Рыльский

* * *

Пусть Пушкин возвращается. В карете.

Как прежде искрометный. И живой.

Я верю в невозможное на свете,

Где черный кот над цепью золотой.

Я верю, что не где-нибудь, а рядом

В ларце заветном таинство лежит,

И мудрый старец — сторож тайн и кладов,

Над ним и днем и ночью ворожит.

Но лишь герой, восторженно влюбленный,

Свою дорогу к таинству найдет,

Где темный лес — и сказочный, и сонный,

Где в заточеньи белочка живет.

Пусть Пушкин возвращается. Скорее.

Уже витает в воздухе пыльца.

Никто другой на свете не посмеет

Сорвать фату с весеннего лица.

Никто другой не сможет рассчитаться,

Когда запросит осень по счетам,

Где золотым, неистовым богатством

Она подобна сказкам и стихам.

Пусть Пушкин возвращается. Красивый.

Как искушенье Словом и Огнем.

И с легким шармом светского кутилы

Запишет Вечность в чей-нибудь альбом.

А. Очирова

Пушкин

Ты был со мной, когда от слога к слогу

Я шла, на ощупь пробуя дорогу,

К познанию, к терпению, к труду,

Дорогу, по которой и иду.

Ты был со мной, когда младая сила

Во мне раскрыла радостно крыла.

Она по всем страстям земным водила

И в зрелость точно в храмину ввела.

Как много я, как страшно виновата!

Пойми, прости и отпусти вину!

Побудь со мной у скромных врат заката,

Не покидай, не оставляй одну.

Тускнеет море блещущего света,

И скоро в очи ночи хлынет мгла ...

Как хорошо, что по земле поэта

Ходила, пела и в нее легла!

Е. Благинина

Пушкину

Век прошёл. И — другой. Но поныне

В час веселья, в горючие дни

Чудо-строки легки на помине:

Выручают, спасают они;

Не сгущая угрюмые краски, —

Раскрывают глаза и сердца:

Снова ставят на место глупца,

Вновь срывают с антихристов маски.

Освещая наш век непогожий,

Как любовь, как весна, как рассвет

К нам приходит, как прежде: похожий

На народную песню поэт.

А народная песня и в двести,

И в четыреста лет — молода!

А народные русские песни,

Коль рождаются, то — навсегда.

Он участник вселенских событий:

Без него — беспросветнее мгла,

Меньше было бы чудных открытий

И Победа бы позже пришла:

Ведь в расчёте дубасящей пушки,

В разведроте, в пехоте — кругом

Александр Сергеевич Пушкин

Был незримым, но славным бойцом.

Ратник наш! Богатырь солнцеликий

Гонит нечисть от наших святынь

И язык наш – живой и великий —

Не даёт умертвить, как латынь.

И сегодня, когда мы на мушке —

Ложь свинцовая целит в сердца —

Александр Сергеевич Пушкин

Вновь встаёт на пути у свинца.

Ю. Асмолов

Читая о Пушкине

Давно мечтал:

Вот так — закрыться

И, добровольный арестант,

Вновь зачитаться,

Вновь гордиться

Тем, что у нас — не заграницей

Родился Пушкин Александр.

О вы, начальные страницы,

Как вы воздушны, как хмельны,

Ведь обе русские столицы

Певцом «Людмилы» пленены.

Потом — бранили за «Полтаву»,

Была за «Пленника» хула,

Но всё равно — нашёл он славу,

Верней — она его нашла.

Читая, вижу:

Круг весёлый

Его друзей

И наш поэт

Повсюду с палкою тяжёлой.

Зато ему с тех давних лет

Казался лёгким пистолет.

Озорничал! — Но был ведь повод:

«Блажен, кто смолоду был молод!» —

Свои беззлобные грехи

Он перековывал в стихи.

Но — африканца русский правнук,

Пример показывая нам,

И наказуемую правду

Спокойно мог сказать царям.

Он и на царскую немилость

Смотрел с парнасской высоты

И пел: «Передо мной явилась…

Как гений чистой красоты».

Поэт подвержен женским чарам,

Но как я счастлив здесь — вдали,

Что, поостывши, повстречал он

Свою богиню — Натали…

Читая, вижу:

Вот уж лица

Мелькают — сумрачны и злы

О вы, последние страницы,

Как вы свинцово тяжелы. —

Враги снуют — они при деле,

Они желают одного:

Ещё задолго до дуэли

Они прицелились в него.

Дуэль — и вновь мороз по коже,

Дуэль — и снова сердцу ныть.

Я книгу — в сторону!

О Боже!

Да разве, разве это может

Теперь хоть что-то изменить?

«Погиб поэт»…

Как часто это

Легко доказывала власть:

В большого русского поэта

Ужасно трудно не попасть…

Иль нас те пули не задели? —

Я в ночь шагнул.

Я, как в бреду,

Опять твержу про ту беду.

Я, будто с жуткой той дуэли,

Из века прошлого иду…

Ю. Асмолов

С Пушкиным...

Смотреть готова ребятня

И передачу ту, и эту,

А для отсталого меня —

Что «телек» есть, что его нету.

Чужое телеколдовство

И голубое телеиго

Умнее сделали кого?

Совсем другое дело — книга.

Ах, что греха таить — впросак

Попасть и с книгой нынче просто:

Всё чаще — кто? кого? и как? —

Нам в них расписывают пёстро.

Но я, конечно, говорю

Про книги дивные, другие, —

Я вновь желанием горю

Прочесть страницы дорогие...

Пусть сам вершин я не достиг,

Слов намолов пустопорожних,

Зато чужой богатый стих

Больной душе, как подорожник...

Полночи минуло — и пусть:

Глаза большущие сощуря,

Я вместе с Пушкиным смеюсь,

И вместе с Пушкиным грущу я.

Ю. Асмолов

За книгой Пушкина

Все это так: неправда, зло, забвенье...

Конец его друзей (его конец).

И столько есть безрадостных сердец,

А мы живем всего одно мгновенье.

Он каждый раз об это разбивался:

Взрывался... бунтовал... И — понимал.

И был он легким.

Будто лишь касался,

Как будто все не открывал, —

а знал.

А что он знал?

Что снег блестит в оконце.

Что вьюга воет. Дева сладко спит.

Что в пасмурные дни есть тоже солнце

Оно за тучей

греет и горит.

Что есть тоска,

но есть простор для страсти,

Стихи

и уцелевшие друзья,

Что не теперь, так после будет счастье,

Хоть нам с тобой надеяться нельзя.

Да! Жизнь — мгновенье,

и она же — вечность.

Она уйдет в века, а ты — умрешь,

И надо сразу жить —

и в бесконечном,

И просто в том,

в чем ты сейчас живешь.

Он пил вино и видел свет далекий.

В глазах туман, а даль ясна... ясна...

Легко-легко... Та пушкинская легкость,

В которой тяжесть

преодолена.

Н. Коржавин

Александр Сергеевич

Не представляю Пушкина без падающего снега,

бронзового Пушкина, что в плащ укрыт.

Когда снежинки белые посыплются с неба,

мне кажется, что бронза тихо звенит.

Не представляю родины без этого звона.

В сердце ее он успел врасти,

как его поношенный сюртук зеленый,

железная трость и перо — в горсти.

Звени, звени, бронза. Вот так и согреешься.

Падайте, снежинки, на плечи ему…

У тех — всё утехи, у этих — всё зрелища,

а Александр Сергеича ждут в том дому.

И пока, на славу устав надеяться,

мы к благополучию спешим нелегко,

там гулять готовятся господа гвардейцы,

и к столу скликает «Вдова Клико».

Там напропалую, как перед всем светом,

как перед любовью — всегда правы…

Что ж мы осторожничаем?

Мудрость не в этом.

Со своим веком можно ль на «вы»?

По Пушкинской площади плещут страсти,

трамвайные жаворонки, грех и смех…

Да не суетитесь вы!

Не в этом счастье…

Александр Сергеич помнит про всех.

Б. Окуджава

Пушкин

У памятника на закате летом

Играют дети. И, склонив главу,

Чуть озаренную вечерним светом,

Он с возвышенья смотрит на Москву.

Шуршат машины, цепью выбегая

На площадь из-за каждого угла.

Шумит Москва — родная, но другая —

И старше и моложе, чем была.

А он все тот же. Только год от года

У ног его на площади Москвы

Все больше собирается народа

И все звучнее влажный шум листвы.

Участник наших радостей и бедствий

Стоит, незыблем в бурю и в грозу,

Там, где играл, быть может, в раннем детстве,

Как те ребята, что снуют внизу.

С. Маршак

Площадь Пушкина

Два столетия — как миг!

Вечности покой…

Человечеству от книг

пользы никакой!

Человек не стал мудрей.

Мир у ног — убог…

Бронза пушкинских кудрей.

Сизый голубок.

Не к болоту, а к звезде —

все его слова.

Площадь Пушкина — везде,

где душа жива.

С лёту — в Лету двести лет!

Тот же мир теней.

Тот же тусклый «высший свет».

Чернь — ещё черней.

Руки — лишь к себе гребут.

Всяк на всех сердит…

Голубь — вечный атрибут —

на кудрях сидит.

Приземлённый дух. Бурлеск.

Праздничная глушь.

Показушный внешний блеск

сумеречных душ.

Легендарный голубок,

ты вокруг взгляни!

В прошлом — Фет, Некрасов, Блок.

Кто там в наши дни?

С высоты насквозь видна

жизнь тебе, поэт.

Не Москва вокруг — одна

суета сует.

Русский гений — полубог,

стой над суетой…

Сизокрылый голубок —

словно Дух Святой.

М. Молчанов

Памятник Пушкину

Как сумрачно, как страшно на Москве!

Растаял снег — и прозелень густая

на славной, н е п о к о р н о й голове

вдруг проступила, взор живой пугая.

Она струится по твоей груди,

по раменам, по старенькой крылатке.

О, Боже! То не Пушкин впереди,

то смерть — и тленья злые отпечатки!

Лютуют чада праха над тобой!

Глумятся: мол, и ты подобен праху...

О снегопад, отдай ему рубаху,

укутай пышной шубой снеговой!

Хитер он, твой бессмысленный палач!

Он душит то забвеньем, то любовью.

Он смрад клубит к святому изголовью,

хохочет он, заслышав русский плач.

Он назовет иронией судьбы,

нечаянной игрою непогоды

и ржавчину на месте позолоты,

и вспоротые древние гробы.

Он храм откроет подле кабака,

мелькнет в бедламе патриаршья митра.

А я мечтаю, что твоя рука

сжимает меч, а не поля цилиндра.

Как бесы в полночь, разгулялась чернь.

Ей трын-трава само скончанье света:

стяжает звезд нерукотворных зернь,

вбивает в землю отчий град поэта.

И знаю я, что тленья убежит —

навек вольна! — душа в заветной лире, —

а всё невмочь, когда в дневном эфире,

в подлунном, с л о в о м просветленном мире

когтистый вран над Гением кружит!

Т. Глушкова

Два века с Пушкиным

Говорят, что две тыщи девятый

Нам всё переменит,

Что поднимет Россию с колен,

Только чуть подожди.

Улыбается Пушкин,

Два века он наш современник,

Он не верит тому,

Что пророчат волхвы и вожди.

Улыбается Пушкин,

Он знает, что счастье, как пряник

Или куклу ребёнку,

Никто не положит в наш дом,

Что пока мы сердца

Не очистим от всяческой дряни,

Будем вечно ходить

Под своим или Божьим судом.

Улыбается Пушкин,

Химер не оставив для рабства

И свободу воспев

В первозданной её чистоте,

Ту, к которой мы можем

Лишь в духе и в тайне прорваться,

Потому что иной

Не бывает свободы нигде.

Улыбается Пушкин

Гармонии освобожденья,

Даже боги летят

На её ослепительный свет,

Потому что она,

Как всемирный закон тяготенья,

Управляет Вселенной,

И значит, пределов ей нет.

Ю. Ключников

Вакхическая песня

Я пью за Пушкина

В июньской дачной келье.

Созвучья прежние на ум приходят мне:

Что за весельем следует похмелье,

А истина по-прежнему в вине.

Я пью за Пушкина, за снисхожденье к черни,

Столетьями всё той же, то есть к нам.

За вечное рассветное свеченье,

Оно, скользит, увы, по сторонам…

Я пью за Пушкина, чтоб не свихнулся Германн

От дамы пиковой и денежных страстей,

Чтобы Онегин оставался верным

Татьяне, и России, и Звезде…

Я пью за Пушкина в канун кончины Света,

(Точнее, тьмы), за смытые грехи,

За то, что верим, как в Христа, в поэта

И, как молитвы, чтим его стихи!

Ю. Ключников

В Вашем имени — жизнь

Вспышка молнии, пламя, порох…

Всё — до боли, и всё — всерьёз.

У земли в ненасытных порах —

Душно зреющий запах гроз.

В сквозняках и дождях осенних —

Нежность белых могучих крыл.

У поэта нет воскресенья:

Тот воскреснет, кто мёртвым был.

Пушкин будит нас гулким выстрелом

В злую ночь, когда спать нельзя.

Мы свои небоскрёбы выстроим,

Чтобы звёздам взглянуть в глаза.

Башни счастья — большие, светлые, —

Да помогут нам звуки лир!

Пушкин — песня шального ветра и

Белый голубь, несущий мир…

Мы всё чахнем над жалким златом.

Кто придёт отлучить от лжи?

Только Вы — навсегда крылаты.

Что нам в имени Вашем? — Жизнь!

М. Знобищева

Пушкину

Врагов трусливые повадки….

Все — в огорченной складке лба.

…А все бегут, бегут в тетрадках

Его бессмертные слова.

Бегут в блокадном Ленинграде,

Бегут в окопных городах.

Они — в траншее и в награде,

И в уходящих поездах.

И в треугольнике солдатском,

Что в руки матери дают,

Они легли с солдатом в братской,

С солдатом в новый бой встают….

Здесь снег дрожит у пьедестала,

В огне заката — вражьи лица.

Как видно, думают, что мало

Поэту — одного убийцы.

И, зло, откинув сигареты,

У обагренной кромки леса

В незащищенного поэта

Стреляют сразу пять Дантесов.

Но что ж, убийцы, вам не странно

Святыню с порохом смешать,

Сжигать селения и страны,

В поэтов и детей стрелять.

Но только ветер затихает,

Замолкнут крики и шаги,

Он вновь стихи свои читает,

Читает Родине стихи!

В зрачки врагов глядел он смело,

И даже жеста не сменил.

160 приняв расстрелов,

Он всех Дантесов пережил...

М. Румянцева

* * *

Когда до предела сужена

щель бытия твоего,

ищешь на полке Пушкина,

Пушкина! Только его.

Он раздвигает муку

до горизонта мечты,

он пожимает руку,

он говорит на «ты».

Сам истекает кровью,

но шутит — а он умел!

Каждый его любовью,

как оспой, переболел.

По Невскому и по Мойке

ведёт греховодный бог.

Ах, эти наши помолвки

на тысячу с лишним строк!

Черты становятся резче…

По льду бессмертья скользя.

около Чёрной речки

скажет: «Сюда нельзя».

Так больно, как не бывает

ни от какой из ран.

Его опять убивает

тупой завитой баран.

А он говорит: «Ну, что ты?

Всё ещё впереди.

Эти кровавые соты

ты пополнять погоди!»

Как сигарета, затушена

боль о тёмную тьму.

…У Пушкина не было Пушкина.

Как тяжко было ему!

И. Кашежева

* * *

О Пушкин! Над его строкою

Задумавшись в который раз,

Вдруг открываешь в ней такое,

Что прежде пряталось от глаз.

И в просветленье, и в озаренье,

Как под магическим стеклом,

Ты осознаешь измененья

В своем уме, в себе самом.

Полет души, кипенье кровь,

Что были раньше не видны,

Глазами Пушкина уловишь,

Поймешь до самой глубины.

Д. Кугультинов

* * *

Все помнят чудные мгновенья,

Все помнят с детства, с юности своей

Волшебные его стихотворенья.

Их нет светлей, добрее и нежней.

В умах, сердцах и наших душах

Он радостный оставил след.

Всегда нам в жизни Пушкин так же

нужен,

Как солнца негасимый свет.

День затуманился холодной синью,

Средь темноты я тропку нахожу,

Мне нужен Пушкин, нужен, как Россия,

России, Пушкину служу…

М. Аксенов

Сын России

Если выстоять нужно,

Как в окопе, в судьбе,

«У России есть Пушкин!» —

Говорю я себе.

Чуть подтаяли силы,

Не ропщу, не корю,

«Пушкин есть у России!» —

Как молитву творю.

…Есть и правда, и сила

На российской земле,

Коль такие светила

Загорались во мгле.

Г. Горбовский

О Пушкине

Словно зеркало русской стихии,

Отслужив назначенье свое,

Отразил он всю душу России!

И погиб, отражая её…

Н. Рубцов

Памяти А.С. Пушкина

Виновна Россия пред ним:

В конфликте Судьба и Эпоха.

Поэт был в Отчизне гоним

До самого смертного вздоха.

… Под своды вселенских часов

В века устремляется Лета, —

И там средь немых голосов

Нам слышится голос Поэта…

И даже в таёжной глуши, —

Вдали от безумного мира,

Как праздник для русской души,

Его негасимая лира.

В. Корнилов

Пушкину

Перед Пушкиным слишком жестоко

Не казнись. Но достойно скажи:

— Мы все вместе не сделали столько

Для бессмертия русской души.

И узоры мы в строчки вязали,

И работали нервом самим,

Но все вместе того не сказали,

Что о Родине сказано им.

Потому, хоть размах и широкий

И напор есть в стихе огневой,

Наши самые яркие строки

Перед пушкинской меркнут строкой.

Вот она зазвенела, запела,

Полонила тебя, повела,

И не просто за сердце задела,

А как будто всегда в нем была.

Как народа глубинная память,

В смысл которой вникать и вникать,

Слишком ясная, чтобы слукавить,

Слишком чуткая, чтоб развлекать.

Осененный пророческим слогом,

В дни торжеств и суровых годин

Вдруг поймешь, что великих — их много

У России... А Пушкин — один!

И. Ляпин

Пушкин — один

А личина одна у добра и у лиха,

всё живое во грех влюблено, —

столько было всего у России великой,

что и помнить про то мудрено.

Счесть ли храмы святые, прохлады лесные,

Грусть и боль неотпетых гробов?

Только Пушкин один да один у России —

ее вера, надежда, любовь.

Она помнит его светолётную поступь

и влюбленность небесную глаз,

и, когда он вошел в ее землю и воздух,

в его облик она облеклась.

А и смуты на ней, и дела воровские,

и раздолье по ним воронью, —

только Пушкин один да один у России —

мера жизни в безмерном краю.

Он, как солнце над ней, несходим и нетленен,

и, какой бы буран ни подул,

мы берем его там и душою светлеем,

укрепляясь от пушкинских дум.

В наши сны, деревенские и городские,

пробираются мраки со дна, —

только Пушкин один да один у России,

как Россия на свете одна.

Так давайте доверимся пушкинским чарам,

сохраним человечности свет,

и да сбудутся в мире, как нам обещал он,

Божий образ и Божий завет.

Обернутся сказаньем обиды людские

на восходе всемирного дня, —

только Пушкин один да один у России,

как одна лишь душа у меня.

Б. Чичибабин

* * *

Какое счастье, что у нас был Пушкин!

Сто раз скажу, хоть присказка стара.

Который год в загоне мастера

и плачет дух над пеплищем потухшим.

Топор татар, Ивана и Петра,

смех белых вьюг да темный зов кукушкин...

Однако ж голь на выдумку хитра:

какое счастье, что у нас был Пушкин.

Который век безмолвствует народ

и скачет Медный задом наперед,

но дай нам Бог не дрогнуть перед худшим,

брести к добру заглохшею тропой.

Какое счастье, что у нас есть Пушкин!

У всей России. И у нас с тобой.

Б. Чичибабин

Один

У каждого века

Своя дискотека.

Песни свои.

Ритмы свои.

У каждого века

Свои бои.

Свои Сократы.

Свои Нероны.

Свои победы.

Свои уроны,

Свои святыни.

Своя хула.

Былин великих

Колокола.

Свои пророки.

И свой просчёт.

Всё изменяется.

Всё течёт.

Меняет время

Краски картин.

А Пушкин — один.

Пушкин — один.

С. Островой

Пушкин

Дана загадка на века

гармонии необычайной, ―

поэзия живёт,

пока

её возникновенье ― тайна.

Поёт народная душа,

высокой точностью томима.

Загадка ― тем и хороша,

что,

может быть,

неразрешима.

Н. Ушаков

Пушкин

К чему изобретать национальный гений?

Ведь Пушкин есть у нас: в нем сбылся русский дух.

Но образ родины он вывел не из двух

Нужд или принципов и не из трех суждений;

Не из пяти берез, одетых в майский пух,

И не из тысячи гремучих заверений;

Весь мир ― весь белый свет! ― в кольцо его творений

Вместился целиком. И высказался вслух.

…Избушка и… Вольтер, казак и… нереида.

Лишь легкой створкой здесь разделены для вида;

Кого-чего тут нет!.. Свирель из тростника

И вьюг полнощных рев; средневековый патер;

Золотокудрый Феб, коллежский регистратор,

Экспромт из Бомарше и ― песня ямщика!

Н. Матвеева

Старый Пушкин

И Пушкин, возможно, состарившись, стал бы таким,

Как Тютчев и Вяземский, или приятель Языков.

Всплывала бы к небу поэм величавых музыка,

Как царских салютов торжественный медленный дым.

И Пушкин, возможно, писал бы с течением дней

О славе державы, о тени великой Петровой, —

Наставник наследника, гордость народа и трона,

В короне российской один из ценнейших камней.

Спокойно и мудро он жил бы, не зная тревог.

Настал бы конец многолетней и горькой опале.

И люди при встрече шептали бы имя его,

И, кланяясь в пояс, поспешно бы шапки снимали,

Когда, оставляя карету свою у крыльца,

По роскоши выезда первым сановникам равен,

Ступал он степенно под светлые своды дворца,

С ключом камергера, мерцая звездой, как Державин.

Царём и придворными был бы обласкан поэт.

Его вольнодумство с годами бы тихо угасло.

Писалась бы проза. Стихи бы сходили на нет,

Как пламя лампады, в которой кончается масло.

И мы вспоминаем крылатку над хмурой Невой,

Мальчишеский профиль, решётку лицейского сада,

А старого Пушкина с грузной седой головой

Представить не можем; да этого нам и не надо.

А. Городницкий

Гений

Гармония и свет,

фантазия и страсть,

Бессонница и лень,

державность и свобода...

Погас во цвете лет...

Но в гении попасть,

Непросто, как совпасть

с дыханием народа.

Всё — вспыльчивость и ум,

порывистость и грусть —

Горит в костре надежд

восторженно и смело.

Плоды великих дум —

не слишком ценит Русь,

Но всплеск:

«Куда ж нам плыть?..» —

Не ведает предела…

Л. Ладейщикова

Предупрежденье

«Россия! Встань и возвышайся!»

А. С. Пушкин

На Пушкина, как на Россию,

На рубеже крутых времен

Смотрю сквозь пошлости засилье

И девальвацию имен.

Пришлось узнать свободы цену,

Но как сберечь венец и нимб?

И начинается подмена,

И подлость лезет на Олимп.

Повсюду торг, обман, интриги.

Очнись, Россия, хоть на миг!

Поэт не памятник, а книги —

Величье русское воздвиг.

Читаем? Чтим. Но мало, мало!

Зараза века — клип и хит,

Как поколение вандалов,

В два счета свет заполонит.

Мой голос — лишь предупрежденье.

Где взять державность, доблесть, честь,

Когда прекрасные творенья

Вдруг станет некому прочесть?..

Певец! С Россией не прощайся!

Пусть новые клеветники

Услышат: «Встань и возвышайся!»

Советам чуждым вопреки.

Пусть слово набирает силу,

Идя к святому алтарю...

На Пушкина, как на Россию,

С надеждой праведной смотрю...

Л. Ладейщикова

* * *

Дует ветер у самого края,

Не даёт мне упасть в темноту,

Словно что-то во мне умирает,

Прорастая в Господнем саду.

Помощь сердцу придёт ниоткуда,

Просто Пушкин вздохнёт над пером,

И во взгляде затеплится чудо,

Заслоняя от смерти крылом.

Это он меня словом спасает,

Он мне сказки свои говорит,

Голубыми его небесами

Моё снежное сердце горит!

Он в своём золотом Лукоморье

Улыбнётся с такой теплотой,

С обещаньем —

Быть первой любовью,

И единственным —

В дружбе святой!

Л. Кулешова

Пушкинская свеча

Горит, горит печальная свеча,

И каплет воск с нее, как кровь, горячий.

И притаился вечер, замолчав,

Часы умолкли, — и нельзя иначе.

Ведь Пушкин пишет! Медлит чуть рука,

И пляшут тени на стене неясно.

Он пишет так, что каждая строка —

Как искра, не умеющая гаснуть.

Назло глупцам, лакеям, палачам,

Чтоб тронам царским не было покоя,

Горит, горит мятежная свеча,

Зажженная бессмертною рукою.

И не погаснет в сумрачной ночи

Огонь, хранимый столькими сердцами.

Из каждой искры пушкинской свечи

В людских умах крылато вспыхнет пламя.

И если вдруг из пушкинских начал,

Из строк в глаза прольется море света,

То знайте, так всегда горит свеча —

Частица вечного огня души поэта!

О. Лебедушкина

* * *

И снова в Пушкина влюбляюсь,

И перед ним я преклоняюсь

За то, что невитиевато

Плетет стиха крутой узор,

За откровенный разговор

И смелость русского солдата.

РОССИИ — ДАНЬ,

РОССИИ — ЧЕСТЬ

За то, что ПУШКИН

БЫЛ и ЕСТЬ.

А. Горская

* * *

Одно солнце

может обогреть

всю землю.

Одна рана

может обагрить

все закаты.

Одна свеча

может осветить

путь многим.

Одно имя

может освятить

Русь.

Это — Пушкин.

А. Горская

* * *

Пушкинские лицеи

В моду сейчас вошли,

Будто бы панацея

Пушкин для всей земли.

Гордый и неповинный,

Он продолжает путь.

Раньше целились в грудь.

Нынче стреляют в спину.

Мы не приемлем мести —

Будем свой крест нести.

Только б законы чести

Были у нас в чести.

А. Горская

* * *

От корней и до макушки

Полыхает лес огнем.

Александр Сергеевич Пушкин,

Мы Вас любим,

Мы Вас ждем.

Ждем почти что два столетья,

Постигая Ваш секрет.

Нет, у нас не беспоэтье,

Но, как Вы, поэтов нет.

Что сказали бы теперь Вы

Про заветные мечты?

Вот Вам перышки и перья,

Вот Вам чистые листы...

А. Горская

* * *

О, юный Пушкин, в мире есть Дантес.

И он дождется рокового часа.

Но это после, а пока ты здесь,

Ты ни на миг от нас не отлучайся.

О, юный Пушкин, в мире кавардак.

А после будет тяжелей и хуже.

Придет Есенин. Жаль, но это так:

Все повторится, яростней, к тому же.

О, юный Пушкин для меня одно

Успокоенье и для всей Отчизны,

Что нам твое бессмертие дано.

Но это меньше, чем денечек жизни.

Но это после. А пока ты здесь,

Ты ни на миг от нас не отлучайся.

Но, юный Пушкин, в мире есть Дантес.

И он дождется рокового часа.

Н. Мирошниченко

Дни Пушкина

Духовной жаждою томим...

А. С. Пушкин

Все беззащитнее душа

В тисках расчетливого мира,

Что сотворил себе кумира

Из темной власти барыша.

Все обнаженней его суть,

Его продажная основа,

Где стоит все чего-нибудь,

Где ничего не стоит слово.

И все дороже, все слышней

В его бездушности преступной

Огромный мир души твоей,

Твой гордый голос неподкупный.

Звучи, божественный глагол,

В своем величье непреложный,

Сквозь океан ревущих волн

Всемирной пошлости безбожной...

Ты светлым гением своим

Возвысил душу человечью,

И мир идет к тебе навстречу,

Духовной жаждою томим.

А. Передреев

* * *

Приходит время мудрого прозренья.

С души спадает розовый туман.

Метафоры, эпитеты, сравненья

Покорно на второй отходят план.

Вперёд выходит простота и ясность.

Их не пугает вековая тьма.

И в слове утверждается согласность,

Как равновесье сердца и ума.

Летят на стихотворные задворки,

Пылятся по заброшенным углам

Ходульные котурны и подпорки —

Лишь до поры востребованный хлам.

И шумных машкерадов побрякушки,

И шелуха словесной суеты...

Всё к чёрту!

Остаётся только Пушкин.

И с вечностью беседует на ты.

Е. Семичев

А. С. Пушкину. Всё связующая нить

Сколько ни стремиться к пику,

Невозможно изменить

Суть Поэзии великой,

Нас связующую нить.

В детстве, полном света, ласки,

Нам являлся добрый дух —

Пушкин! Пушкинские сказки

Детский наш ласкали слух.

Счастлив тот, кто сохранил их,

Словно свет в душе своей,

Пушкинских героев милых,

Честных рыцарей, людей.

Кто не гнал по морю бочки,

И кто не был к горю глух,

Тот увидел в мудрых строчках

И любовь, и русский дух.

Сказки пушкинские, были

Не иссякли, не молчат:

Не застыли, не забыли

Три таинственных ключа!

А когда вражда и тени

Наступают вновь и вновь,

Мы как свет надежды ценим

Нашу первую любовь.

В. Таиров

Наш Пушкин

Молодой, весёлый и кудрявый —

Он таким запомнился навек…

Наша удивительная слава,

Наша гордость — этот человек.

Словно друг, живущий по соседству,

С каждым днём всё ближе и родней,

Он к тебе приходит в раннем детстве

С первой песней матери твоей.

Он к тебе приходит вечно новым

Он твой путь осветит, как звезда,

Чтобы ты, с его сдружившись словом,

С ним не расставался никогда.

Наизусть ты знаешь по-татарски

«Зимнюю дорогу» и «Обвал»,

А Володя пушкинские сказки

Нам вчера по-русски прочитал.

А Закир, парнишка чернобровый,

Что живёт от нас невдалеке,

Монолог Бориса Годунова

Знает на чувашском языке.

И на всех наречьях горделиво

Призывает Пушкин нас с тобой

Наших душ прекрасные порывы

Посвятить Отчизне дорогой.

А. Ерикеев (Пер. с тат. Л. Гинзбург)

* * *

Пушкин, как никто, умел смеяться,

Обличать, скорбеть и ликовать.

Пушкин права не имел стреляться:

Собственною жизнью рисковать!

У поэта правды и свободы

Каждая волшебная строка

Для него звучала только годы,

А для нас она звучит века!

Н. Глазков

Читаю Пушкина

Читаю Пушкина — поэмы и стихи.

Он с малых лет мне дорог, близок сердцу.

Строка к строке изящны и легки:

В них нежность и любовь, ноктюрн и скерцо.

Читаю Пушкина. Упругая строка

Волнует, уводя из были в сказку.

Любовь, что им воспета на века,

Открыта, не скрывается под маской.

Читаю Пушкина. Сто тысяч разных фраз

Тревожат душу дни, года, столетья…

Всё, что имел, представил без прикрас:

Войну и мир, смысл жизни, лихолетье.

Читаю Пушкина. Как много разных тем

Раскрыл, взяв правду жизни за основу.

И юным, и седым он дорог тем,

Что памятник воздвиг великим Словом!

Т. Лаврова

Пушкин жив!

Снимите с Гения покров,

Скорбите меньше, ради Бога —

Из-за горы посмертных слов

Не видно Пушкинского Слога!

Какой от скорби вашей прок?

Похоже, зря его отпели,

Коль зажигает нас Пророк

В своём бессмертном тонком теле!

С. Боровский

…Старик Державин нас заметил…

Стихи легки, они воздушны,

В них весь полёт из глубины —

Слова рождаются послушно,

И замыслы вдохновлены

Неистощимостью сюжетов…

Уже повсюду речь слышна,

Что царскосельскому Поэту

Затмить другие имена…

Так по сей день — его прозренья

В волшебно собранных словах

Всё с тем же трепетным волненьем

Разносит по свету молва.

Г. Блехман

* * *

Немало дорог мною пройдено

Полями, лугами, опушками.

Великой была наша Родина

Великого нашего Пушкина.

Мы те и не те уже, вроде бы,

Со взглядами ходим потухшими.

Бездарно профукали Родину

Великого нашего Пушкина.

И всё же не все ещё проданы

Святыни, что нами порушены.

Чем меньше становится Родины,

Тем больше становится Пушкина…

В. Молчанов

* * *

Что значит Пушкин для России нашей?

Задать такой вопрос одно и то же,

Как если бы спросили мы, что значит

Для неба солнце, и для всех нас воздух.

Без Пушкина немыслима Россия,

Её история, культура и искусство,

Не мыслима её литература,

И наш народ, такой как есть, немыслим.

Поскольку Пушкин — это дух народа,

Его душа, его мечты и мысли.

Мы с детских лет впитали его сказки,

И Капитанской дочки идеалы

Нас с юности всю жизнь сопровождают.

Бессмертные Онегинские строки

Со школьных дней в душе у нас витают.

Патриотизм, его любовь к Отчизне

Нас укрепляют как народ единый,

Ведут нас к благородной общей цели

Поднять престиж России нашей милой

И сделать жизнь достойной и счастливой!

Его стихи частица нашей жизни,

И наши дни прекрасны вместе с ними.

И этот день, когда родился гений,

Мы каждый год всем сердцем почитаем

И говорим: Живи, поэт бессмертный,

В душе у нас, не умирая, вечно!

Дари нам радость и восторги жизни

Во славу нашей Родины великой!

В. Тяптин

Пушкин, 1999 год

Как на бегущую волну —

звезда, так он глядит сквозь грозы

на незнакомую страну

и на знакомые берёзы.

И видит — сколько утекло

здесь, без него, воды и жизни,

нет, сердце некогда влекло

его совсем к иной Отчизне.

Увы, не скрыло солнце — тьмы,

но есть и признаки прогресса:

на новый пир среди чумы

слетелись новые Дантесы.

На муку смертного креста

они — (покуда мы враждуем) —

целуют Родину в уста

библейским страшным поцелуем...

Меняют в худшей из эпох

небесный свет на побрякушки!..

Но мы-то помним: с нами Пушкин!

Но мы-то знаем: с нами Бог!

Г. Красников

Мы к Пушкину стремимся вновь и вновь

Живут и ныне звонкие стихи,

Арена чувств и мыслей, и сомнений,

Пророческих находок, воплощений,

Арена поэтических стихий.

Вне времени, над временем плывут,

Сверкают рифмы мастерской огранки.

Грустит Зарема... Пение цыганки...

На пир Руслан с Людмилою зовут.

Насмешлив и серьёзен мудрый гений:

Влюбился вдруг скучающий Евгений,

Ещё прелестней «милая Татьяна».

Пройдя сквозь горечь светского обмана,

Ликует светлая и добрая любовь.

Мы к Пушкину стремимся вновь и вновь.

Н. Плаксина

Памяти Пушкина

Мне хочется в День памяти поэта

Сердечные слова о нём сказать

Погромче, чтобы слышала планета,

И просто — благодарно помолчать.

Его стихи сияют огоньком,

Упругим солнцем светят над землёю,

Журчат свободным, чистым ручейком,

Бурлят глубокой, сильною рекою.

Напевом песенным звучит строка,

И слово жемчугом играет в строчке.

Сам Пушкин в ней — прохлада родника,

Такой родной от точки и до точки.

В стихах поэта — неба глубина,

Дыхание Михайловских просторов,

Тригорского лесная тишина,

Напевный всплеск катанья на озёрах,

Россия вся и летом, и зимой,

С её народом и его мечтами,

В них говорит поэт с тобой, со мной,

Живёт в стихах, живёт стихами с нами.

По жизни всей идёт поэт с тобой,

Волшебник в детстве сказкою чарует,

Мечтою светлой в юности волнует

И учит. Учит «властвовать собой».

Н. Плаксина

* * *

Народ безмолвствует.

А. Пушкин

Его чеканная строка,

В которой бьёт живая кровь,

Сердца пронзает и века,

Ошеломляя вновь и вновь.

За честь — на дыбу! на дыбы!

Но, поднимая пистолет,

Он понимал, что от судьбы

Спасенья не было и нет.

Глаголу что столетий дым? —

Не задушить, не раздробить.

«Мой друг, Отчизне посвятим…»

Не позабыть бы…

Не забыть.

Ах, Пушкин… Кто такие мы?

Какое время у ворот?

И снова пир во дни чумы,

И вновь безмолвствует народ.

Н. Рачков

Дорога к Пушкину

Путей других, конечно, много.

Но я одно скажу тебе:

Дорога к Пушкину — дорога

К народу.

К Родине.

К судьбе.

Ты в жизнь от отчего порога

Ушёл с мечтою — добрый знак.

Дорога к Пушкину — дорога

К свободе, к славе — это так.

Но и другое помни строго:

Как тяжек, как опасен путь.

Дорога к Пушкину — дорога,

Быть может, к смерти — не забудь.

Спасёт от лжи и от порока,

От громких фраз, пустых затей.

Дорога к Пушкину — дорога

К тревожной

совести

твоей...

Н. Рачков

Пушкин

Он был России нужен срочно,

Ждать больше не хватало сил.

Как точно он,

почти построчно

В ней всё и вся преобразил!

Как царственно,

под стать алмазу,

Сверкнула русская зима.

Как много преломилось сразу

И для души, и для ума!

Он сыпал рифмами поспешно,

Почти мгновенно, на лету,

И жизнь и внутренне, и внешне

Меняла смысл и красоту.

И вспоминая о Поэте,

Не позабыть бы нам одно:

Что слово может всё на свете,

Когда божественно оно.

Н. Рачков

Пушкин с нами!

Удивительно! Без труда

Весь народ говорит стихами.

Как же нам без стихов, когда

Пушкин с нами?

Любим с детства родную речь,

Отчеканенную веками.

Мы сумеем её сберечь —

Пушкин с нами.

Без стыда, не боясь Суда,

Сократили в школьной программе.

Зря надеетесь, господа.

Пушкин — с нами.

Никогда, любовью согрет,

Он не будет в траурной раме.

Отчего в наших душах свет?

Пушкин с нами.

Много в мире и лжи, и тьмы,

Но и в самой глобальной драме

Устоим. Не сдадимся мы.

Пушкин с нами.

Н. Рачков

Пушкин (поэма)

Пишу по-русски слово «Пушкин»

и, в лад безнебным дням и снам,

все думаю под счет кукушкин

с тоской в душе: за что он нам?

За что нам этот свет и хмель?

Лицом не доживший до старца,

зачем он в нас, в тебе ль, во мне ль,

как Божий замысел, остался?

* * *

А он не у земных владык

мочил кадык, смеясь над саном.

А он любил подруг младых,

прильнувших робко в беге санном.

Как тьмы не знающая ночь,

хоть некрасивый, да прекрасный,

он будто все собрал соблазны,

дабы, вкусивши, превозмочь.

Задиристый и заводной,

мужал, уступчиво добрея,

один меж всех и в то же время

со всеми нами заодно.

И мы журнальные страницы

занять собою норовим,

но где ж нам с Пушкиным сравниться,

с тем дружелюбьем мировым?

И мы шумим, и мы дерзаем,

но Богом вписано в журнал,

как на экзамене Державин

его отечески признал,

как тут же царь, как Бог Адама,

услал подалее от глаз,

и бессарабская программа

бесовским вихрем пронеслась,

как, схваченный девятым валом,

он все же не пошел ко дну,

как многих женщин целовал он,

но не обидел ни одну,

как, мир мечтою облетев,

не расставался с краем отчим

и как он был во зле отходчив

и постоянен в доброте.

* * *

Вот он в Михайловском, в опале,

на сельской ярмарке, с утра,

рубаху красную напялив,

хохочет, голову задрав, —

с ночного спора не остыл,

росою утренней обрызган.

Тригорское отсюда близко

и Святогорский монастырь.

День полон шума и мороки:

там цыган водит медвежат,

там девки, парни, скоморохи

толкуют, шутят и визжат.

Куды как солоны побаски

да побрехушки про царей:

записывай не без опаски,

чтоб голове побыть целей.

Но, как завьется сказки вязь,

шалун с очами голубыми

тихонько девушку обнимет,

заслушается, задивясь…

О, русских сказок склад и лад!

Откуда, кто привел на Русь их?

Мне в детстве бабушка: «Борюсик,

послушай» — тот открыла клад.

Услышать сказки эти все б нам,

чтоб возвелось добро в закон,

бог весть, чем более волшебным,

сюжетом или языком…

Пылят степенные стада

и воздух весь в звенящих пчелах,

но церкви дивные в Печорах

ему пригрезятся тогда.

И, ногти длинные грызя,

забредит рифмами тотчас он,

и вдохновением, как счастьем,

заблещут вещие глаза…

А то в Одессе, кровью бодр,

от моря свеж, как луг от рос, он,

как белка, прыгает на борт

и ловко руки жмет матросам,

кого поймает, всем подряд —

от земляка до итальянца.

Здесь каждый гостя видеть рад,

все души духом утолятся.

Кумир отчаянных команд,

не белоручка и не скаред,

он их смешит и зубы скалит,

присев на сваленный канат.

Да, здесь не амбры, что ни вякай,

а соли с йодом аромат,

и сердце полнится отвагой

при виде парусных громад.

Любовь к отечеству храня,

случись-ка только зацепиться,

он все про дальние края

повыспросит у очевидца.

И внемлет словно бы с ленцой,

и рад забаве этой новой,

чтоб хоть на миг забыть лицо

Елизаветы Воронцовой.

А ветер треплет чуждый флаг,

а даль морская — что за чудо!

На мир обшедших кораблях

откуда взяться стукачу-то?

Вдруг распотешится как черт,

на влажных кудрях тюбетейка:

— Найди-ка тут меня, милорд,

ау, вельможный, попотей-ка!..

* * *

Ему ль, кто знал сады Лицея

и вод таврических родник,

смиренно стариться, лысея

и сплошь в отличьях наградных?

Нет, он властям не пригодится,

он чхать хотел на их устав,

за честь возлюбленной восстав

на пошляка и проходимца.

Но если заговор молвы,

а у мадонны ум коровы,

боюсь, не сносит головы

поюн — Боян негроголовый.

На то и дан талант и вкус,

чтоб спорить с временем упрямо.

А он был ясен, как Исус,

с детьми играющий у храма.

Идя, как Тот, на тайный ужин,

то ли мудрец, то ли чудак,

он был смиренен, да не так,

веленью Божию послушен.

Бывает, что и в гроб сойдешь,

пока узнаешь у кого-то,

что Божья воля и свобода

на русский слух одно и то ж.

Родящий радость чародей,

всей плотью, сердцем и висками

он знал озноб и жар исканий

у лет в горючей череде.

Как солнышко в трудах осенних

свой край воскресно озаря,

от будочника до царя

был всем желанный собеседник,

кто нам воздвиг родной язык

в красе и силе молодецкой,

как няня пела в рани детской,

как пел о Разине ямщик.

Простой и легкою душой,

знать, одарил его Всевышний,

что он в любом кругу не лишний,

во всех застольях не чужой,

что, любопытен и умен,

под звон зурны и грай гармоник

он помнил множество имен

своих друзей разноплеменных.

Кто ветер пил в родных полях,

кто к синю морю бросил руки,

тому грузин, тому поляк

пребудут родичи и други.

О, как он жадно видел вас,

вся от росы бахча сырая,

и в снежной свежести Кавказ,

и белый прах Бахчисарая,

и царство в лопухах и в мошках,

которым правит Берендей,

с избушкой на куриных ножках,

с котом ученым перед ней!..

* * *

А Лев Толстой бровобородый,

глазища строги и мудры,

был существом другой породы,

но тоже с Пушкиным внутри.

Я враз узнал, изранясь об век,

уйдя от зла на свой чердак,

изящный, легкий, юный облик

в крутых и старческих чертах.

Я насмерть верен Льву Толстому,

он тоже гений и герой,

к себе домой сбежав из дому,

но после Пушкина второй.

У первого мне дорог стих

один — о воле и покое

Меж тем я слышал и такое

о нем от недругов людских:

какой, мол, Пушкин нехороший —

своих крестьяночек любил

и, сняв сапог с себя, по роже

кого-то в гневе им лупил, —

на нем и «Гавриилиада»,

и стансы льстивые царю.

Не надо, милые, не надо,

не надо, я вам говорю,

ну, грешник был, ну, был помещик,

ну, тратился на пустяки, —

а будь на нем грехов поменьше,

кто знает, были бы стихи?

В совестеранящие ночи,

во тьме житейских гроз и ям,

он сам себя казнил жесточе

казнелюбивых россиян.

Но, если грех душою понят,

он выкупáется навек,

а тот, на ком ни одного нет,

тот самый страшный человек.

Кто ждал, кто звал его на Русь,

ту помесь тигра с обезьяной?

А я и всем его изъянам,

как добродетелям, молюсь,

затем, что в них души броженье:

он сам себя в себе смирял,

и с вещим замыслом сверял,

и праздновал преображенье.

Сто раз к барьеру выходя

под пули ветреного века,

ни разу Божие дитя

не выстрелило в человека.

Убийце смерть свою простив,

сей африканец белозубый

с травы и листьев пил росу бы,

чтоб в землю русскую врасти,

и, Вышней воле подчинен,

любил нас, — то ль еще не подвиг?

Вот почему в живых и в мертвых

нет лучезарнее, чем он…

* * *

О, время, погоди, помедли,

на шеи рыцарей надев

венки из роз и кудри дев,

а не веревочные петли!..

Как только схлынула страда

грозы двенадцатого года,

в казармах воинских тогда

таилась русская свобода.

Наш брат полмира обошел,

о Трое россказни утроив,

и крепостничества позор

стал нестерпимым для героев.

Искали смысла в суете

баловники и либералы, —

сейчас, увы, совсем не те

полковники и генералы.

Пред теми ж пал Наполеон, —

так можно ль рабство зреть под небом?

И если б с ними не был он,

то он и Пушкиным бы не был.

Хоть ведал, у печурки чадной

и в лапотки переобут,

как лют и страшен русский бунт,

бессмысленный и беспощадный

но смело на вопрос царя,

не пряча совести под маской,

с кем был бы в смуте декабря,

ответил: с ними на Сенатской.

В те дни, до смерти не смирясь

пред тем, что пятеро повисли,

он сам в себе гасил не раз

цареубийственные мысли.

Ночной бессонною порой,

чтоб разделить с друзьями горе,

сто раз он умирал с петлей

на запрокинувшемся горле.

Меж бедных рыцарей России,

народолюбцев и кутил,

не он ли сам себя впервые

певцом свободы ощутил?

Не он ли доблесть в них разжег?

Жандармский клан недаром взбешен:

почто на воле, не повешен,

гуляет Пестелев дружок?

Силен беду сулящий сумрак,

а гений силе не указ:

уж мы повыведем разумных,

ужо натерпишься у нас…

* * *

Но пусть за окнами осада,

пускай враги со всех сторон, —

всю ночь за письменным столом

он дышит грудью волосатой.

Теперь ему не до балов,

не до ухаживаний милых, —

воюет с пальцами в чернилах,

бессонницу переборов.

Ум переполнен и насыщен,

но в том-то, видно, и подвох,

когда стихи диктует Бог,

да сам-то Бог косноязычен.

Кружит и пышет голова,

как будто жаром от жаровен,

и в строки строятся слова,

да строй их темен и неровен.

И Пушкин, будто видит сон,

не смеет явью отвлекаться.

Что шепчут губы африканца?

Как взор пустынно-отрешен!

Каким векам он адресует

свою любовь, как Анне Керн?

Сидит, невидимый никем,

красавиц на полях рисует,

перо грызнет, рванет сорочку,

не успокоится никак,

все черкая в черновиках

слова, не влазяшие в строчку.

Теперь он, как душа, один,

и лик его взаправду чуден, —

он всем живым необходим

и только Господу подсуден.

О, нет, не просто, не легко

словам единственным слагаться,

чтоб донести сквозь даль веков

улыбку, полную лукавства!

Как вол влечет свою арбу,

как в поле трудится крестьянин,

у Святогора на горбу

весь мир изменчивый расставлен.

Очей тяжелых синева,

чело, блестящее от пота, —

победоносная работа

души, рождающей слова!

И, все за этот миг простивши,

встает и движется врастяг

флотилия четверостиший

на разрисованных листах.

До уголька весь пламень роздан.

Лишь жилка бьется о висок,

лишь кровь в ушах… А был он ростом

скорее мал, чем невысок…

* * *

В нем ожил мощный дух Петра

и ломоносовская зрячесть,

и перлы брызгали с пера,

граненой музыкой означась.

Героев славящий порой,

когда о чести пели чаши,

он сам — духовности герой,

среди известных величайший.

А он любил душою всей

резвистых девушек и деток,

веселье галок и гусей

весной деревьев неодетых,

церквей пасхальный перезвон,

лугов цветенье молодое,

пригретой кошки перед сном

мурчанье под своей ладонью,

тропу меж лип, в крапиве ль, в мяте ль,

с худым мостком через ручей,

в сиянье пламенных свечей

Владимирскую Богоматерь,

и няню с той же долей женской,

с клубком пушистым под рукой,

здоровье, праздность и покой

уклада жизни деревенской,

а в двух столицах умных женщин,

чья бренность прелестью права,

в чьи уши мы и ныне шепчем

им сотворенные слова,

застолье дружеского пира,

скитаний пыльную печаль,

звучанье моцартовских чар,

и Вальтер Скотта, и Шекспира

пору осенних паутин,

когда и мы с тобой, подруга,

коль захотим, то полетим

в края им хоженного юга,

не тот беспамятный приют,

где вы гнездо свое совьете,

а — перед тем, как отпоют —

леса в прощальной позолоте,

невозмутимый воздух нив,

где и ветрам не погуляти,

и, вечность с отрочеством слив

в сухом и колком аромате,

смесь свежести и духоты,

когда лежишь, зарывшись, в сене,

и в рощах к ягодам ходы, —

короче, все, что любим все мы,

мороз и солнце, лед озер,

снежок, хрустящий у порога,

на окнах инистый узор,

метель над зимнею дорогой,

когда, забыв о ездоке,

ямщик поет от дум избытка

и в снежно-белом кипятке

пылит и плещется кибитка…

* * *

Он Божий мир любил за всех,

кто до него, и с ним, и после, —

вот и сейчас он где-то возле

страданий наших и утех.

Мы горе чарочкой зальем,

а он — добра и лада залежь,

и все спасенье наше в нем,

и на него надежда вся лишь.

Политикой отмерен пыл

шутов, раздувшихся в пророки, —

а кто из русских не любил

и облик пушкинский, и строки?

Читайте Пушкина, друзья!

Как жизни не было б без солнца,

так нам без Пушкина нельзя,

и только Пушкиным спасемся.

Не смыть водой, не сжечь огнем

стихи божественно-простые, —

и чуть кто вымолвит: Россия,

мы тут же думаемо нем.

Б. Чичибабин

Стихи о Пушкине в блоге:

Любящим Пушкина. Стихи Екатерины Серовой

Наталья Гончарова: 40 стихотворений и песен

Читая Пушкина: Стихи

Ещё больше материалов о Пушкине — в разделе блога «Пушкиниана»

Стихи о Пушкине

Страницы

пятница, 10 февраля 2023 г.