Памяти Пушкина: 220 стихотворений и поэма

10 февраля — годовщина смерти Александра Сергеевича Пушкина. 27 января (8 февраля) 1837 года на окраине Санкт-Петербурга, в районе Чёрной речки близ Комендантской дачи состоялась дуэль между Александром Сергеевичем Пушкиным и Жоржем де Геккерном (Дантесом). Пушкин был смертельно ранен и умер через два дня — 29 января (10 февраля) 1837 года, в пятницу, в 14:45 дня.

В подборку включены стихи о Пушкине, написанные в XX и XXI веках.

10 февраля

Бессмысленно считать «пророчество» кукушки.

Тут, сколько ни кукуй, Всевышнему видней.

Десятое, февраль. Сегодня умер Пушкин.

Смолкает за окном печальный скрип саней.

Обнажена душа, с неё слетают стружки

Обветренной коры, что нарастил недуг.

Но вдруг иссяк родник — сегодня умер Пушкин.

И враз осиротел продрогший Петербург.

Толпятся у дверей убогие старушки,

Мещане разных лет снуют на сквозняке.

— Вы что забыли тут? — Ну как же? Умер Пушкин.

Он с нами говорил на нашем языке.

Сидели б по домам, хлебали б чай из кружки!..

Нет! Все пришли сюда, занозу теребя!

Сплотила их беда — сегодня умер Пушкин!

В нём каждый потерял немножечко себя.

Поэт — не рифмоплёт! Он — Истины основа!

Истории Земли — Пролог и Эпилог!

Он первым подтвердил — «В начале было Слово!»

При этом уточнив, что это Слово — Бог.

Оракул наших дней — за каждый слог в ответе.

Его негромкий глас ведёт, как Божий перст.

И сколько б ни прошло без Пушкина столетий,

Но он на все века Один. Как Эверест.

К. Фролов-Крымский

* * *

Почему лишь Пушкин — наше всё,

Не Толстой, не Лермонтов, не Гоголь,

Почему лишь он — наместник Бога,

Только он нам грудь мечом рассёк?

Почему лишь Пушкин — наша боль,

А не Достоевский и Тургенев?

Почему лишь он, курчавый гений,

Занимает вечно эту роль?

Властью и женою нелюбим,

Свой покой нашедший лишь в могиле.

Потому мы так о нем скорбим

Будто бы вчера его убили?

Не с того ли, что вокруг враги,

Что, как он, и наше поколенье

Не успеет выплатить долги

И не отомстит за оскорбленье?

И опять потеря тяжела,

И опять нам утешаться нечем

В час, когда десятого числа

В феврале мы зажигаем свечи.

А. Городницкий

* * *

Умрёт сегодня Пушкин…

Страшный день

В который раз сегодня повторится.

Ужель не вспомнит нынче о беде,

О лютом горе шумная столица?

Напраслина! На месте Бенкендорф,

Которого учить тому не надо,

Как ловко переводят разговор

На Пушкина с проблем Олимпиады.

Хотя бы так: где громко любят спорт,

Встречая чемпионов и медали?

Ликуй, поэт: не зря аэропорт

Твоим бессмертным именем назвали!

По Сеньке — шапка, по заслугам — честь

За звания, дистанции, этапы.

Зачем уменье наизусть прочесть

Стихи тому, кто спустится по трапу!

Ему б другие зазубрить слова,

Которые в досье секретных копят.

Чтоб не болела больше голова

От окрика насмешливого: «Допинг!»

Встаёт над миром новая заря,

В которой места сантиментам нету.

«К чему теперь рыданья?» — что ли, зря

Написано… Как же его? Ну, тем поэтом…

Унёс в компьютер прагматичный век

Печали чернореченской картины,

Чтобы иной искрился нынче снег —

Искусственный — под солнышком Пекина!

Там голубой, простите, белый свет

Играет пандемические пьесы,

Где Пушкиных в помине больше нет,

Зато везде задорные дантесы.

Большое своротить — не по плечу...

Пытаюсь в малом оставаться честным:

«Мороз и солнце...», — с внуком я учу

И спотыкаюсь — как же — «День чудесный»?

День скорбный, день печальный. Смерти тень

Накрыла навсегда лицо героя...

И завтрашний таким же будет день,

Коль эту книгу мы сейчас закроем...

Ю. Щербаков

Пушкину

Речка Чёрная в белых тонула снегах,

Небо серое сеяло пасмурный свет.

Шаг навстречу Судьбе, пистолеты в руках…

Приготовьтесь, сейчас Вы умрёте, Поэт!

Пусть России вовеки не выплакать Вас,

Но в трагедии правда великая есть…

Приготовьтесь, Поэт, Вы умрёте сейчас.

Вы умрёте сейчас за Любовь и за Честь!

Взгляд в Бессмертие гордо несёт голова.

В чистом, праведном пламени — дерзость и риск.

Вы умрёте, Поэт, но завидую Вам,

Доказавшему — Совесть дороже, чем Жизнь!

Да хранит Вас в покое заоблачный свет.

Я прошу: не глядите в мои времена.

Вы посмертно умрёте от горя, Поэт.

Здесь без власти — народ, здесь без гимна — Страна.

Здесь так трудно остывшую Веру согреть,

Здесь в безлюбых сердцах холодна пустота…

Я не смерти боюсь, я боюсь умереть

Ни за что ни про что, умереть — просто так!

Пусть в Кремлёвских курантах, на Русских часах,

Вызревает страны очистительный час.

Позовёт меня звон, отпевающий страх,

Умирать — за Любовь, за Россию, за Вас!

Н. Колычев

Пушкину

С той далекой поры, когда я себя помню едва,

Как простые, но самые мне дорогие игрушки,

В мое сердце вошли незабвенные эти слова:

«Колыбельная песня», «волшебные сказки» и «Пушкин».

Он пронзил меня — этот певучий, размеренный слог,

Все слова по заветным местам разложив изначально,

Чтобы я никогда-никогда, даже в мыслях, не смог

Произвольно менять ударения и окончанья!

Он заставил меня находить тот единственный смысл

В бесконечной и тонкой игре многозначного слова!

По одной интонации чувствовать снова и снова

И легко завершать лишь в намеках парящую Мысль!

Он меня научит в тот же миг узнавать земляка

В самой дальней дали, где его повстречаешь едва ли,

По акценту чужого, казалось бы, мне языка

В сочетанье с невидимой тенью славянской печали.

И когда от эмоций порой разрывается грудь —

То ли выросли крылья, то ль в пору хвататься за шпагу —

Мне достаточно просто в чернила перо обмакнуть

И легко и свободно все чувства излить на бумагу.

Оттого, в благодарность мне свыше ниспосланной доле,

И в безудержной радости, и в безысходной тоске,

Ни один человек, никогда — ВОПРЕКИ МОЕЙ ВОЛЕ —

Не заставит меня говорить на другом языке!

К. Фролов-Крымский

* * *

Как ты жила до Пушкина, Россия?

Не понимаю, что ни говори!

А ведь жила: косцы траву косили,

Попы молились, правили цари.

Шла высока, пряма и синеглаза,

Привычной ношей отягчив плечо,

Красавица, которая ни разу

Не погляделась в зеркало ещё...

И. Фоняков

* * *

Ряды томов пушкинианы…

Как много накопилось их!

Одни солидны, как романы,

Другие трепетны, как стих.

Всё выясняем, проясняем,

Разыскиваем, узнаём...

И кажется: чем больше знаем,

Тем меньше знаем мы о нём!

Тут даже сетовать напрасно:

Закономерность! Но зато

Про нас — так беспощадно ясно,

Как под рентгеном: кто есть кто.

Кто мыслью дорожит, кто сплетней,

Кто неподделен и глубок,

А кто — отличник школы средней,

Всё затвердивший назубок.

Кто честолюбием снедаем,

Кто мудр и смел — не напоказ…

Всё проясняем, проясняем…

Нет: Пушкин проясняет нас!

И. Фоняков

России первая любовь (цикл стихов)

1.Посвящение

Все в нем Россия обрела —

Свой древний гений человечий,

Живую прелесть русской речи,

Что с детских лет нам так мила, —

Все в нем Россия обрела.

Мороз и солнце… Строчка — ода.

Как ярко белый снег горит!

Доныне русская природа

Его стихами говорит.

Все в нем Россия обрела —

Своей красы любую малость.

И в нем увидела себя,

И в нем собой залюбовалась.

И вечность, и короткий миг,

И радость жизни, и страданье…

Гармония — суть мирозданья,

Лишь он один ее постиг!

Все в нем Россия обрела,

Не только лишь его бессмертье, —

Есенина через столетье,

Чья грусть по-пушкински светла.

Все в нем Россия обрела, —

Свою и молодость, и зрелость,

Бунтарскую лихую смелость,

Ту, что веками в ней жила, —

Все в нем Россия обрела.

И никогда ей так не пелось!

2. Наталья Пушкина

Как девочка, тонка, бледна,

Едва достигнув совершеннолетья,

В день свадьбы знала ли она,

Что вышла замуж за бессмертье?

Что сохранится на века

Там, за супружеским порогом,

Все то, к чему ее рука

В быту коснется ненароком.

И даже строки письмеца,

Что он писал, о ней вздыхая,

Похитит из ее ларца

Его вдова. Вдова другая.

Непогрешимая вдова —

Святая пушкинская слава,

Одна на все его слова

Теперь имеющая право.

И перед этою вдовой

Ей, Натали, Наташе, Таше,

Нет оправдания живой,

Нет оправданья мертвой даже.

За то, что рок смертельный был,

Был рок родиться ей красивой…

А он такой ее любил,

Домашней, доброй, нешумливой.

Поэзия и красота —

Естественней союза нету.

Но как ты ненавистна свету,

Гармония живая та!

Одно мерило всех мерил,

Что он ей верил. Верил свято

И перед смертью говорил:

«Она ни в чем не виновата».

3. Николай I

Отпетый самим патриархом

И все же не принятый в рай,

Из гроба встает император,

Руси властелин — Николай.

Идет по Тверскому бульвару

Туда, где с курчавой главой

Мятежный его камер-юнкер

Стоит над ночною Москвой.

Теперь он царю неподвластен.

Глядит с пьедестала в упор, —

Попробуй-ка голову эту

Склонить, положить под топор.

Узрели б сейчас царедворцы,

Как их самодержец и бог

Стоит, удивленный и хмурый,

У бронзовых пушкинских ног.

Он мог ли представить такое,

Когда по веленью руки

В Сибирь посылал декабристов,

Чтоб их заковать в рудники.

Когда на балах, на парадах

Стоял он скульптурой живой.

Дантес — это лишь статуэтка,

Лишь копия статуи той.

...Как тень, он уходит в могилу —

Под холод кладбищенских плит.

А памятник нерукотворный

Во славу России стоит.

4. Дантес

Нет, жив Дантес. Он жив опасно,

Жив вплоть до нынешнего дня.

Ежеминутно, ежечасно

Он может выстрелить в меня.

Его бы век назад убила

Священной пули прямота,

Когда бы сердце, сердце было

В нём,

А не пуговица та!

Он жив, и нет конца дуэли,

Дуэли, длящейся века,

Не в славной бронзе,

В жалком теле

Еще бессмертен он пока.

Бессмертен похотливо, жадно,

Бессмертен всласть,

Шкодливо, зло.

Скажите: с кем так беспощадно

Ему сегодня повезло?

Он все на свете опорочит

Из-за тщеславья своего.

О, как бессмертно он хохочет —

Святого нету для него!

Чье божество, чью Гончарову,

Чью честь

Порочит он сейчас?

Кого из нас он предал снова,

Оклеветал кого из нас?

Он жив. Непримиримы мы с ним.

Дуэль не место для речей.

Он бьет. И рассыпает выстрел

На дробь смертельных мелочей.

Дантесу — смерть.

Мой выстрел грянет

Той пуле пушкинской вослед.

Я не добью — товарищ встанет.

Поднимет хладный пистолет.

…А если б не было дуэли?

А если б не было дуэли,

А если б не было дуэли…

Что ж!

Было все предрешено, —

И пуля та достигла б цели,

Достигла б цели все равно!

Был царь,

и был он, дух мятежный.

А пуля, что прервала жизнь,

Была лишь точкой неизбежной,

Где судьбы их пересеклись.

Он, страх внушавший знати и царю,

Не роскошь титулованных поместий,

Все, что имел, фамилию свою

В день свадьбы отдал молодой невесте.

Прекрасным было девичье лицо.

Фамилия навеки их связала.

Она, как обручальное кольцо

На пальчике дрожащем, заблистала.

Не думал он, когда ей говорил

Слова любви неистово и жарко,

Что ни один из смертных не дарил

Своей любимой большего подарка!

Их не разъединила клевета

И подлость изощренная мирская…

На кладбище могильная плита —

«Наталья Николаевна Ланская».

Нет! Пушкина.

В сознании людском

Она навек

с ним юной обвенчалась.

Не важно чьей женой

была потом,

Она

женою Пушкина осталась.

Его детей заботливая мать,

Она о нем хранила свято память.

Кто у него посмел вдову отнять

И в знак того

воздвигнуть этот камень.

Песня цыганская,

Вот от стола до стола ты идешь,

И умолкает

Веселье гусарское,

Только гитару ты в руки возьмешь.

Низко склоняются

Буйные головы,

Как пред иконою, перед тобой.

Катятся слезы

По лицам обветренным,

Лицам, видавшим и тризну и бой.

Песня гортанная,

Чуть диковатая,

Как ты сумела себя сохранить?

Как ты сумела,

Девчонка из табора,

И в кабаках непорочною быть?

Песня цыганская,

Мне не забыть никогда этот миг,

Как перед свадьбой

В тревожном предчувствии

Пушкин рыдал на коленях твоих!

8. «Полтава»

Он в этот день писал свою «Полтаву»,

Он был полтавским боем оглушен.

Любовь мирскую, бронзовую славу —

Он все забыл: писал «Полтаву» он.

Всю ночь ходил по комнате в сорочке

И все твердил, все бормотал свое.

И засыпал на непослушной строчке

И просыпался на плече ее.

Вдруг за спиною двери загремели,

И в комнату заходят господа:

— Вас ждет Дантес, как вы того хотели.

Дуэль сегодня или никогда! —

Что им ответить, этим светским сводням?

И он вдруг стал беспомощным таким...

— Потом! Потом! Но только не сегодня,

Я не могу сегодня драться с ним. —

Они ушли.

А он кусает губы.

— Ну погодите, встретимся еще! —

И вновь в ушах поют «Полтавы» трубы,

И строки боем дышат горячо.

Летят полки на приступ, как метели,

Ведомые стремительным пером...

В рабочий день не ходят на дуэли

И счеты с жизнью сводят за столом.

...Мы побеждаем.

Нами крепость взята.

Победой той от смерти он спасен,

Так было бы, я в это верю свято,

Когда б в тот день писал «Полтаву» он.

Кавказ подо мною…

Туманные горы теснятся у ног…

Кавказ. Здесь я каждое лето бываю.

Поднявшись на скалы, ромашку срываю,

Всего лишь один желтоватый цветок,

Верней, не цветок —

Календарный листок.

Еще один год отошел…

А Кавказ,

Кавказ подо мною, Кавказ подо мною!..

Орел, распростертый

над снежной каймою…

Когда это было?

Сегодня. Сейчас:

«Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины:

Орел, с отдаленной поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне…»

Постой!

Но ведь люди прошли по Луне,

Гусиным пером он писал эти строки,

Писал их в тот век, бесконечно далекий…

Нет! Именно в эту минуту. При мне.

10 Молчание Пушкина

И снова осень. Снова осень.

Леса в желтеющем дыму.

Но почем —то в эту осень

Никак не пишется ему.

За столько долгих дней — ни строчки.

Хотя б одну строфу начать.

Уехать от жены, от дочки —

И так беспомощно молчать.

И это он, кто как забаву

Писал в альбомы сотни строк.

Кто гениальную «Полтаву»

Свершить за три недели мог.

Но, видимо, сильней, чем жадность

К работе в этом далеке,

Его святая беспощадность

К себе, к любой своей строке.

Так не писать лишь Пушкин может —

Он сам себе свой высший суд

Перед лицом веков. И всё же

Молчать — какой нелёгкий труд!

Тома поэм, стихотворений,

Что всем известны в наши дни...

Но мне его молчанья гений

Не меньше дорог, чем они.

11.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный

Как мог при жизни

Он сказать такое?

А он сказал

Такое о себе.

Быть может, в час

Блаженного покоя?

А может быть,

В застольной похвальбе?

Уверенный в себе,

Самодовольный,

Усталый

От читательских похвал?

Нет!

Эти строки

С дерзостью крамольной,

Как перед казнью узник,

Он писал!

В предчувствии

Кровавой речки Черной,

Печален и тревожно одинок:

«Я памятник себе

Воздвиг нерукотворный...» —

Так мог сказать

И мученик

И бог!

12.

Нет, он не умер.

Тот последний миг,

Тот пульс в прожилках

Все еще не тает.

Он умирает на руках моих,

Он умирает.

Так было век назад,

И так сейчас

Конца и края нет ночи метельной.

О, как он жив

До бледности смертельной,

Жив до слезинки

Из усталых глаз.

Теснится в стужу

Дымная толпа,

Глядит с немой надеждой

На ворота,

И я стираю

С пушкинского лба

Своим платком

Святые капли пота.

Я хоронил

своих друзей не раз.

В быту живой о мертвом забывает.

Но он не умер, оттого сейчас

Такая боль: он жив.

Он умирает.

Сижу я,

веки медленно смежив,

Божественные строки повторяя!..

Да. Так он жив,

что, даже умирая,

Он снова жив.

И будет вечно жив.

13.

Я звоню на Мойку, в дом поэта,

И в ладони слышу издали

Женский голос.

Не она ли это,

Не она ли это — Натали!

Говорю растерянно:

— Простите,

Но прошу, в свой дом меня впустите,

Хоть звоню я не в урочный час!

Так мне нужно это посещенье!.. —

И в ответ, как двух эпох смещенье:

— Приходите, я ж читала вас!

И я думал долгими часами, —

Пушкина читали и писали.

Да, писали, именно писали!

От руки при свечках

И лампадках

В дневниках, альбомах

И тетрадках

Разночинцы и семинаристы,

В рудниках сибирских

Декабристы,

Что тайком

Оттачивали перья

И хранили

Гордое терпенье,

Барышни —

Ровесницы Татьяны,

Бравые гусары —

Ветераны.

Письма их

Из армий и селений —

Тиражи его стихотворений.

Вся Россия

Пушкина писала.

Он один.

Но всем его хватало.

Выводила

Пушкинское слово

Девочка —

Наталья Гончарова.

Не жена еще

И не невеста

Замирала,

Как от благовеста...

Перед ним

Не больше, чем уездность.

Эта наша телеоизвестность.

Можно ли сравниться с ним?

Едва ли, —

Нас читают,

А его писали!

14. Пушкинская слава

Едва он умер, тихо, величаво,

Как в тот же самый миг и навека

Пришла на Мойку

Пушкинская слава

Пришла, как на Сенатскую войска.

Она пришла к нему в дыму метели

В салопчике, в душистых соболях,

Пришла в худой студенческой шинели,

В тулупе,

В чуйке,

В стоптанных лаптях.

Пришла,

И на гранитном пьедестале

Доныне,

До сегодняшнего дня.

Ее цветы живые

Не увяли.

Они, как трепет

Вечного огня.

Пришла, как гимн,

Пришла, как «Марсельеза»,

Пришла, неправде

глянула в глаза —

В слезах любимой дочери Дантеса,

Что, как убийцу, прокляла отца.

15.

Устав от суеты мирской,

В благом молчанье одиноком,

Мой Пушкин, каждою строкой

Я говорю с тобой, как с богом.

И повторяю вновь и вновь:

Твой пламень время не остудит.

Тебя, как первую любовь,

России сердце не забудет!

Н. Доризо

Пушкин

Всё как в юности. Няня вяжет.

На лежанке мурлычет кот.

Няня старую сказку расскажет

Или что-нибудь запоет.

Спать под песню легко и любо.

И во сне проходит мельком

Вся Россия в дубленых шубах,

Опоясанных кушаком.

Но от сказок, от песен няни

Про медведей и про волчат

Расписные розвальни-сани

К Петербургу Пушкина мчат.

И, поскрипывая, рыдает

Под полозьями снег тугой.

Замирают и пропадают

Колокольчики под дугой.

И верста за верстой полосатой

В невеселый туман летит.

На стоянке жандарм усатый

Недоверчиво оглядит.

Комья снега стучат о сани.

Избы. Гумна. Седая мгла.

И Россия в морозном тумане,

В пояс кланяясь, отошла.

В гул салонов и в говор бальный,

В этот мир равнодушно-пустой.

Вновь ворвался поэт опальный

С гордо поднятой головой.

Снова кланялся важным дамам.

Снова с барышнями плясал,

Их сиятельствам эпиграммы,

Как перчатку с руки, бросал...

При его появленье в гостиных

Обрывался тотчас разговор:

«Стихотворец ничтожного чина,

И притом на язык остер».

Кони поданы. Все готово.

С губ срывается дерзкий стих...

И опять он мчит на почтовых

И опять летит на ямских.

Снова ветер гремит по крыше

И в печурке трещит огонь,

Александр Сергеевич пишет, —

Не тревожь его, няня, не тронь.

Петербургский рассвет на ощупь

Пробирался из-за реки...

Шли в тот час на Сенатскую площадь

Заговорщики, бунтовщики.

С лёту рушилось в лютую стужу

Наземь замертво воронье...

Шли Рылеев, Каховский, Бестужев,

Кюхельбекер и Муравьев.

Пушки залп по восставшим дали,

Цепи выстроились кругом,

Смелый заговор был подавлен

Царской пулею и штыком.

Только искры той не потушишь,

В руки пламени не возьмешь,

Ни петлей ее не задушишь,

Ни водой ее не зальешь.

Откатились от Зимнего пушки,

Караул у подъездов встал, —

Александр Сергеевич Пушкин

На Сенатскую опоздал.

И ему на фамильном подносе

Враг заклятый подлой рукой

Анонимный пасквиль подносит

С ядовитой клеветой.

И народом своим любимый,

Гениальный русский поэт,

Августейшей злобой гонимый,

Он становится под пистолет.

Сани мчат его к Черной речке,

Он в медвежьей шубе до пят...

Перезванивают уздечки,

Кони вспененные храпят.

Вечереет. Закат оранжевый

Озаряет снег и лес.

Франтоватый и напомаженный

Ожидает его Дантес.

И в сугроб, ногами примятый,

Он упал и подняться не мог...

Снег пушистый прохладной ватой

На смертельную рану лег.

Спрячьте подлые пистолеты

Вы, свидетели и друзья,

Знаю: можно убить поэта,

Только песню убить нельзя.

Вот она, огневая, живая,

Всех дыханьем своим обожгла,

Как дороженька столбовая

По векам и странам прошла.

Над простором бескрайно-синим:

Приподнялась — и на лету

Нынче нам, молодым и сильным,

Дарит звонкую теплоту.

Отчеканенная, литая,

Как и встарь, за сердце берет,

Вечно юная, золотая,

Никогда она не умрет.

А. Чуркин

Тень Пушкина

I. Начало века

Год родился. Но то не просто

Был новый год, а новый век.

Век девятнадцатый. Он тоста

Ждал, озираясь из-под век.

Но переглядывались гости,

Еще не зная, что сказать,

Кого назвать им в первом тосте,

Чего столетью пожелать.

И кто-то вдруг сказал: «Ну что же,

Давайте выпьем за того,

Кто будет веку всех дороже,

Кто станет гордостью его!

Пусть этот жребий уготован

Тому, кого меж нами нет;

Пусть мы не знаем — где он, кто он

И наш услышит ли привет.

Пусть!..» И бокалы зазвенели,

И расплескались голоса.

И мальчик маленький с постели,

Разбужен шумом, поднялся.

Протер ручонками глазенки

И усидеть впотьмах не смог.

Босой, в помятой рубашонке

Шагнул на свет через порог.

Как будто был пред ним размотан

Клубок, что в путь ведет без вех.

И пошутил отец: «Так вот он,

Тот, кем гордиться будет век!»

А он, прищурившись от света,

Стоял в сиянье золотом.

...Кто знал тогда, что шутка эта

Не раз припомнится потом!

Что мальчик, смуглый и кудрявый,

Пойдет судьбе наперекор,

Чтоб русской песней, русской славой

Гремел страны родной простор.

Любую встретит непогоду

Он с непокрытой головой,

Любовь, и дружбу, и свободу

Прославит в век жестокий свой.

Но далеко еще до ссылки,

До славы тоже далеко...

Стреляют пробками бутылки,

Кипит и пенится клико.

А сон идет, глаза туманя,

Сгущает сумрак голубой.

И няню мать зовет, и няня

Уносит мальчика с собой.

II. Лицейские сады

Как позабыть лицейские сады,

Где пробудилась юность до звезды

Под звуки труб двенадцатого года,

И воинов, спешивших в ратный строй,

И музу, что назвалась их сестрой

В большие дни великого похода?

Под куполом осенней синевы.

Оттоль ты видел и пожар Москвы,

И бегство потрясенного француза.

И вдруг, как будто заглянув вперед,

Постигла все, чего отчизна ждет,

Твоя, навек взволнованная муза.

III. Под небом Бессарабии

Еще вольнолюбивой музы лаской

Не насладился в Петербурге он

И вот уже, на ссылку обречен,

Томится пестрой скукой бессарабской.

Томится? — Нет! Он тем же хмелем пьян,

И здесь нашлись друзья у непоседы.

Есть вольные застольные беседы

И песни в шумном таборе цыган.

Есть молодость — душевных сил избыток,

Есть радостная вера в свой народ.

А в сердце новый замысел поет,

Родившийся в тени степных кибиток.

Он сварит из него такой напиток,

Что бросит в жар и охладит, как лед!

IV. 29 июля 1824 года

То лазурно море, то пунцово,

Плеск волны как безответный зов.

Доброй ночи, Лиза Воронцова,

Доброй ночи и счастливых снов!

Пусть в судьбу опального поэта

Вы тревоги новые внесли,

Он вам благодарен и за это,

Полный чар разбуженной земли.

Подневольный путник, завтра снова

Он вздохнет под говор бубенцов.

Ждет его, как в сказке, бор сосновый,

Ветхий дворик, одинокий кров.

Доброй ночи, Лиза Воронцова,

Дай вам бог дурных не видеть снов!

V. В Михайловском

Старый дом, утонувший в сугробах, запущен,

По ночам, как живой, он кряхтит в тишине.

Неужели и вправду сидел с ним тут Пущин,

Неужели он видел его не во сне?

Неужели и впрямь от лицейского друга

Он услышал великой надежды слова,

Что сгубила не все леденящая вьюга,

Что Россия для подвигов новых жива?

Нет, недаром слова были сказаны эти

Здесь, под пасмурным небом в пустынном дому.

Значит, помнят друзья об опальном поэте,

Значит, ждут его слова и верят ему.

Значит, родина в очи бессонные сына

Заглянула, любви и тоски не тая...

Не вздыхай, пригорюнясь печально, Арина

Родионовна, добрая няня моя!

Все свершится. Для подвигов срок не пропущен,

Если тесно от замыслов новых в груди.

Первый след сквозь снега проложил сюда Пущин,

А какие дороги еще впереди!

Кто предскажет поэту, что близится время,

На Сенатскую площадь сойдутся друзья,

И оплачут их вьюги, ревущие ревмя,

В том пути, где назад оглянуться нельзя.

Что, без них возвратившись в столицу, сквозь годы

Будет он одиночества бремя нести,

Чтоб, прославивши первенцев русской свободы,

Рядом с ними бессмертье в веках обрести.

VI. Встреча на пути в Арзрум

Холмов тяжелые горбы,

Сдвигаясь, морщатся от зноя.

Ворвался в уши скрип арбы.

И гроб возник над крутизною.

В ярме два медленных вола,

Их трудный путь начался рано.

Он наклоняется с седла:

— Откуда гроб?

— Из Тегерана.

И что-то вдруг оборвалось,

Как этот камень, слово жестко.

— Так вот где встретиться пришлось

С тобой, блистательный мой тезка!

О, сколько вычеркнет имен

Граф Бенкендорф но черным спискам ——

Все, кто талантлив, кто умен,

Не ко двору царям российским.

Тот — в каземате, тот — в гробу...

Я тоже вижу злую мету.

И, с вами разделив судьбу,

Не долго поброжу по свету.

Спешу в далекие края, —

И там ничто не тешит взора.

Когда ж, о родина моя,

Переживешь ты дни позора?

На перекрестках всех дорог,

Где и столбы глядят с опаской,

Я говорю:

— Зачем не мог

Ты пасть на площади Сенатской?

VII. Болдинская осень

Наступает октябрь. Дождик сеет весь день, как из сита.

Придорожные ветлы увязли в грязи до колен.

В доме тихо и пусто, но сердце тревогами сыто.

Может, к лучшему этот нечаянный болдинский плен?

Не пробраться в Москву. Все деревни вокруг и усадьбы

Оцепил караул, и повсюду грозит карантин.

Коль чума не подцепит, — так можно подумать до свадьбы

Обо всем, что проходит, когда остаешься один.

Да, один на один с пережитым далеким и близким,

С. шумом желтой листвы, опадающей с мокрых ветвей,

С низким небом осенним, с великим простором российским,

И с судьбою отчизны, что стала судьбою твоей.

Да, судьбою твоей. Ты за все перед нею в ответе:

За друзей и врагов, за минувший и будущий день,

За свое вдохновенье, за песни раздольные эти,

Что, минуя заставы, летят изо всех деревень.

Может, в этом и счастье? И если забудет невеста —

Виновата не осень, не версты размытых дорог,

Даже не карантины, а то, что надежного места

Ты с судьбой беспокойной найти в ее сердце не мог.

Что бы там ни случилось, свечу не гаси до рассвета,

И на твой огонек соберутся простые сердца.

Станционный смотритель тоскует по дочери где-то...

Что прекрасней на свете любви и печали отца!

За окошком заря чуть видна в предрассветном тумане,

Смутно избы сереют. Пусть осень, как скряга, скупа:

Есть хорошая сказка, что слышал ты в детстве от няни,

Как работник Балда одолел и чертей и попа.

Значит, можно дышать, и тревогами сердце не сыто,

Значит, к лучшему этот нечаянный болдинский плен.

...Уж совсем рассвело. Дождик сеет, как будто из сита,

Придорожные ветлы увязли в грязи до колен.

Бак опавшие листья, опавшие дни постепенно

Потемнеют, истлеют, и в смутные сумерки их

Снег забвенья прикроет. Но будет вовек незабвенна

Эта осень, как правда надежд и раздумий твоих.

VIII. Перед дуэлью

Данзас мой! Друг лицейских лет!

Судеб разорвана завеса,

И ты ль откажешь пистолет

Мне приготовить на Дантеса?

Да будет кровью спор решен!

С меня довольно светской скверны...

Обходят нас со всех сторон

Шпионы, сводники... Геккерны...

Вот если б мне сего посла

Пришлось поставить у барьера

И всех, и всех — им несть числа, —

Деяний чьих забыта мера.

Нет, между нами говоря,

Я не был и тогда б спокоен,

Пока... Но подданный царя

О том и мыслить недостоин.

Что к делать мне в моей стране,

Напитка вольных муз отведав:

Стал в полуночной тишине

Мне чаще сниться Грибоедов.

Все, кто повешен, кто убит,

Придут и станут к изголовью.

Данзас! Душа моя скорбит,

Не заглушить тревог любовью!

А сей Геккерн, сей мудрый муж,

Как струсил, старая собака!

Пора. Давно пора. К тому ж

Ответ уже у Д’Аршиака.

IX. Бессмертие

Нет, не помогут доктора...

Он обречен и знает это:

Милей, чем хладный блеск двора,

Тьма гробовая для поэта.

«Пускай не плачет Натали

Над присмиревшим непоседой.

Иди, Жуковский, утоли

Мой дух последнею беседой.

Поклонник вдохновенных строк,

Ты утешал душевным словом.

Но знал ли ты, как одинок

Я был в пути моем суровом?

Я только с нянею одной

В глуши ночной, под шум метели,

Входил, бывало, в мир родной,

Куда и вы войти не смели.

Там с нею мог я отдохнуть,

Стряхнув, как пыль с плаща, усталость...

Она ушла в последний путь,

И мне немного ждать осталось.

Ты плачешь? Друг, не нужно слез,

Увидят дальние потомки,

Что свет немеркнущий пронес

Я сквозь ненастные потемки.

Слабеет голос мой. Приблизь

Ко мне внимающее ухо...»

...Сухие губы запеклись,

И вздох в груди отдался глухо.

А Петроград уже шумел,

И после Декабря впервые

Спешили от вседневных дел

Студенты и мастеровые.

Они заговорят в свой срок,

Их брови сдвинуты сурово.

Нет, нет! Ты не был одинок!

В сердцах запечатлелось слово!

Н. Рыленков

Сегодня Пушкин в вечность отлучился (цикл стихов)

1. Баллада об Александре Пушкине

Мне кажется — придумали Дантеса!

И Чёрной речки — не было и нет!

В пустом лесу остался пистолет,

И пуля умирает среди леса.

А Пушкин жив! Вон Болдино вдали

Ему открыло потайные дверцы.

Не убиенным остаётся сердце,

В котором — ясный образ Натали.

Неповторима Болдинская осень:

Желтеют полушарья тополей,

И снова небо сквозь века проносит

Пульсирующий угол журавлей.

Мучительная, вещая тоска

Объемлет преддуэльные страницы…

Опять ему Михайловское снится,

Осенний дождь струится у виска…

О, только бы не пуля у виска!

Прости, изгнанник, горестную мысль.

Дантеса нет! Но от него зависит

Исход дуэли, зреющей пока.

Да нет же! Нет же! Не было дуэли!

Как и Дантес, придумана она!

Ведь Пушкин снова пишет о метели

И держит кружку, полную вина.

Сейчас он резко повернётся в кресле

И Гоголю приветливо кивнёт…

А если, всё же, грянет, выстрел, если

Покинет пуля пистолетный гнёт?

Нет, никогда! Потомки, выньте пулю!

Дантеса нет. Бог Пушкина хранит.

Но сани с лёту в небо завернули.

Дантеса нет!.. Но колокол звонит…

2. В Болдино

Снега — взахлёб.

Ручьи — взахлёб.

В одно дыханье —

лето.

А осень

письма

шлёт

и шлёт

погибшему Поэту…

3. Ночью

Крылья

мешали мне спать,

и я вставал в полночь,

чтобы извлечь из них перо.

Ночь сползала

по стенам

на серебряный поднос утра.

Стихи не получались.

А рядом, за перегородкой,

у счастливых соседей

смеялся

маленький Пушкин.

4. На Тверском бульваре

Над зимнею Москвою рассвело,

В рассвете раннем что-то от заката.

Ложится снег тепло и виновато

На бронзовое тёмное чело.

Тверской бульвар. Притихший институт.

Сегодня Пушкин в вечность отлучился

И с этой целью в бронзу облачился,

Хотя его на Чёрной речке ждут.

Поэт из красок, мрамора и книг

На нас взирает с тихою надеждой.

Он сам себе с улыбкой безмятежной

Нерукотворный памятник воздвиг.

Запутались кометы в тополях,

Исходит свет из тополиных почек.

Я вдруг припомню искромётный почерк,

Бессмертные рисунки на полях.

Послушаю, как памятник молчит

Среди витийства, злобы, лихолетья.

Он одинок в своём тысячелетье...

«Прости, поэт!» — душа моя кричит.

5. Сад стихов

Господь в оконце постучал,

Ты вышел со свечою:

Могучий сад в ночи скучал,

Чуть шелестел парчою.

Светились космоса края,

Горели двери ада.

Ты тронул ветки бытия,

Как будто ветки сада.

Господь свой крест

к твоим плечам

Вознёс рукой воздетой…

Гореть, гореть твоим свечам

Над потемневшей Летой.

Сошла огнистая звезда,

В саду спалила грушу…

И затаённая беда

Плеснулась прямо в душу.

Ушёл поэт… Исчез поэт,

Судьбы не перемогший.

Оставил миру свой портрет

И этот сад намокший.

Сад покаяний и грехов,

Страданий сад и страсти.

Густой,

бессмертный САД СТИХОВ —

На слёзы и на счастье!

6. Святогорский монастырь

В Петербурге равнодушном

Поселилась пустота.

Мчится гроб по ночи вьюжной

В Святогорские места.

В доме няни свет потушен,

Скорбных песен не поют...

Мчатся тучи, вьются тучи,

Тени, бесы ли снуют?

Святогорская ограда

Моровых не знала зим.

Шелестит над белым садом

Шестикрылый Серафим.

Триединый конь блистает

Тёмным оком у крыльца.

А над ним душа летает,

Словно не было конца.

Над оградой, над Собором,

Над серебряным крестом

Пролетит она и скоро

Повстречается с Христом.

— Эй, жандарм! Гляди-ка в оба!

Гроб обвязан... Что с того?

Отворилась крышка гроба,

А во гробе — никого...

Тишина. Тропа кривая

Убегает за пустырь...

Камер-юнкера скрывает

Святогорский Монастырь.

7. Страшный сон

Однажды Пушкину

приснился страшный сон...

Восстав из сна,

Поэт Великий подивился

И Соболевскому сказал:

— Я потрясён!

Во сне от нас

Кавказ и Киев отделился!

8. Разговор с Пушкиным

Александр Сергеевич, добрый Вам день!

Как вам нынешний воздух московский?

Рядом с Вами, я вижу, является тень —

Это глыба-поэт Маяковский!

Он беседовал с Вами полвека назад

Уважительно, самозабвенно.

Его мощного голоса львиный раскат

Удивил Вас тогда несомненно.

А Есенина помните? Ваш разговор,

Где он с трепетом к Вам обратился?

Но убили его. С этих горестных пор

Свет поэзии в ночь закатился.

Незабвенный Есенин дорогу торил,

Свой могучий талант попрекая.

«Как у Пушкина мне бы судьбу!» — говорил,

А она ведь и вправду такая.

Вы Ахматову помните наверняка,

Её женского сердца свеченье

И «О Пушкине слово», где — то ли строка,

То ли речи живое теченье.

К Вам стремились поэты во все времена

Для судьбы, для полночной беседы.

Темноликим кентавром спешил Пастернак,

И отравы, и славы отведав.

Верный Клюев, как древо, тянулся до Вас —

Песнослов и отчаянный витязь.

Но себя и Россию от смерти не спас,

Умирая, Вам крикнул: «Спаситесь!»

А Цветаева плакала пагубным «П»:

«Пунш и полночь»! «Психея и Пушкин»!

Неспроста пропадала на поздней тропе,

Знать, готовила сердце в кукушки.

Владислав Ходасевич Вас нежно любил

И за далью в тоске ежечасной

Ваши страстные строки навзрыд пригубил,

Как порезался бритвой опасной.

Проплывал Гумилёв, словно пьяный корабль,

Но ни славой своею, ни лестью

Не обидел он Вас, только в звёздных мирах

Прозвенел офицерскою честью.

Невзначай появлялся простуженный Блок,

Во Вселенной узревший поломку.

Он дознаться до истины так и не смог,

И читал Вам свою «Незнакомку».

Вы стояли над вспышками сонной Москвы,

Два столпа, два святых Александра,

Две кудрявые, две золотые главы

Наклонив из небесного сада.

Александр Сергеевич, мир — это зал,

Тот, какой золотили Вы словом.

Ну, а я так негромко, так мало сказал,

То к зерну прислонясь, то к половам.

Вам о предках славян декламировал Блок,

Жизнь свою разбросавший по рифам.

Он в поэме своей, отчеканивши слог,

Поклонился стремительным скифам.

9. Сверчок

Он явился из шаткого мира…

Им беременна бренность была,

И сверчка — полуночниц кумира —

На запечном шестке родила.

Он усталое время покликал,

Пошептался с текучей звездой

И в пустынном углу запиликал,

У бессмертия встав на постой.

Был сверчок облюбован поэтом,

Как охотником — взят на крючок,

Чтобы петь и зимою, и летом:

Ведь поэт — это тоже сверчок.

Жизнь поэта не стоит полушки,

Но его мирозданье — зрачок.

И поёт в Мироздании Пушкин —

Гениальный, бессмертный Сверчок.

10. Синица

Спой мне песню, как синица

Тихо за морем жила…

А. С. Пушкин

Неизбывно детство длится,

Не сгоревшее дотла…

Там — у Пушкина — синица

Тихо за морем жила.

А в лачужке пела няня…

— Няня, пой! Твой голос мил.

Пушкин слушал со вниманьем,

Душу песнями томил.

— Для чего, скажи, синица,

Ты летала за моря?

Что тебе ночами снится

В зыбкой дрёме сентября?

Почему тебе, синица,

Не жилось в моём саду?

Ты, быть может, царь-девица?

И другой я не найду?!

И синица отвечала:

— Я летала за моря,

Лучшей доли я искала,

Да искала, видно, зря…

Доли лучшей, воли вечной

Не нашла среди тепла,

И в печали бесконечной

Море синее сожгла.

И упала я без силы

На родимом берегу…

Поняла, что без России

Жить на свете не смогу.

11. Живой Пушкин

Между светил и комет

Космос не выветрит Слово.

И через тысячи лет

Пушкин появится снова.

Русские дáли найдёт

И через сны и туманы

С няней по небу сойдёт

На дорогие поляны.

К собственной выйдет судьбе,

Будто бы свет сквозь колечко,

К домику няни, к себе,

Где ещё тёплая печка.

Сядет поближе к теплу

И, улыбнувшись знакомо,

Скажет родному углу:

«Боже, неужто я дома?»

Глянет в оконный проран,

Прошлые годы осудит:

«Пушкин, какой ты болван!

Большее дуэлей не будет!».

И на лежанке вздремнёт…

…Вспыхнет зарница у леса

Няня молитвой спугнёт

Беса, а может, — Дантеса.

Сороть забьётся впотьмах,

Вздыбит Михайловский воздух.

И, застревая в ветвях,

С неба покатятся звёзды.

Сдёрнется Млечный туман,

Сдвинется неба завеса,

Космос, как тёмный таран,

Сплющит за Соротью — беса.

12. Сон

Пушкин — просвещённый монарх.

Михаил Вишняков.

«Перо краевое» (Судьбы писем в Сибири), 2004 г.

Мне снился странный сон,

где Пушкин — Император

Всея Руси и тем вполне доволен он.

Предерзостный поэт, рискующий оратор

Монархом на Святой Руси — произведён.

Во сне — забытый век,

как будто ждал реванша,

Он показал расцвет деяний всеблагих…

Во сне ли, наяву я видел это раньше

И многих уверял, что Пушкин не погиб.

И вот примчался сон не тройкой запоздалой,

А в залах зазвучал мазуркою, стихом.

И Пушкин проходил по этим шумным залам,

А утром уезжал охотиться верхом.

Он — Император, он — в вопросах и ответах…

У Пушкина в гостях — поэты, короли:

Он спорит о стихах; с министрами о сметах,

А вечером стремглав сбегáет к Натали.

Холёный, томный двор никак его не ранит,

Не бросит в тронный зал подмётное письмо.

Служители казны, привратники, дворяне

Учтивы и скромны — сиялище само.

А Пушкин вдалеке по зимним рощам рыщет,

Косого стережёт, охотится на лис.

И Геккерену он ещё петлю подыщет,

В которой бы скорей коварный лис повис.

В привратники Дантес

на днях направлен будет:

На Невском — подавать одежду в кабаке.

…И вдруг проснулся я, тоскующий о чуде,

И рядом Пушкин сел с державою в руке.

13. Пред Пушкиным

Пред Пушкиным замлеть душа готова.

О, Господи! Я полон счастья вновь.

В душе сияет пушкинское Слово!

Во мне бурлит его живая кровь!

В. Скиф

Пушкину (венок)

Грамматики и Гёте, и Дюма

Как детище Европы просвещённой

Звучали часто и в России сонной —

В благопристойных родовых домах.

Простой же люд не напрягал ума

И говорил, в отличье от учёных,

Закусывая яблочком мочёным,

Как говорила родина сама.

Но изменить порядок пробил час:

Мыслительный прогресс заставил нас

Реформу языка взвалить на плечи,

Трудом самоотверженных мужей

Богатство лиц, времён и падежей

Употребляя для славянской речи.

Употребляя для славянской речи

Остроты галлов, готский лаконизм,

Мы оживили древний организм,

Как будто в фонарях сменили свечи.

Не то, чтоб нам хвалиться было нечем,

(Мол, где известный наш патриотизм?)

Но всё благое может искалечить

Плебейский местечковый эгоизм.

Влиянье на державу мыслей новых

Мы отмечаем со времён петровых.

И Ломоносов это понимал:

Кто чёткую физическую норму

Вправлял и в поэтическую форму,

Тот русский слог над миром поднимал.

Он русский слог над миром поднимал,

Тот, чья душа всегда была свободна,

Чья мысль была чиста и благородна,

Как вдохновенья светлый идеал.

Он Музе восхитительной внимал

У родников поэзии народной

И старые традиции ломал

Со свойственной настырностью природной.

И на фундамент из былых побед,

Который созидали много лет

Его высокомудрые предтечи,

В безвременное пользованье нам

Он языку воздвиг изящный храм —

И тем уже себя увековечил.

И тем уже себя увековечил

Поэт на лоне чистого листа,

Что лёгкие, изысканные речи

Вложил в простонародные уста.

Как вздох, его поэзия проста.

Его талант Всевышним был отмечен,

А слог — и невесом, и безупречен,

Как бабочка, вспорхнувшая с куста.

Чтобы плодами мысли насладиться,

Душа всегда обязана трудиться,

Поскольку главный плод — она сама!

Но постепенно изменяя вкусу,

Подвержены коварному искусу

И мы, хоть и не лишены ума.

А мы, хоть и не лишены ума,

На разные европеизмы падки.

Мы слепо принимаем их порядки

И вносим нравы их в свои дома.

И в душах происходит кутерьма:

На блеск фольги мы мчимся без оглядки.

Свет истины от нас укрыл туман,

Как тот сорняк, что забивает грядки.

Нам проще изучить английский сленг,

Чем собственный язык поднять с колен!

Как люд к своим богатствам бессердечен!

Нет времени копаться в словарях.

И мы, себя не утруждая зря,

Пред чуждыми словами бисер мечем.

Низкопоклонство на Руси в чести.

Оно — наш крест, который давит плечи.

И Бог весть, сколько нам его нести.

Синица, крепко сжатая в горсти,

Дороже нам, чем быстрокрылый кречет.

Что ж, нынче и ребенок лет шести —

И тот по-иностранному лепечет.

Но, словно откровение молитвы,

Язык с душою воедино слиты.

В то верит и Неверящий Фома.

Без этого не будет человека.

Так отчего же на исходе века

Наш лексикон, как бедная сума?

Наш лексикон, как бедная сума,

Обчищенная грязными руками,

Замусорен словами-сорняками

Лишь по причине скудости ума.

Когда в дому разруха и чума,

Лукавый управляет простаками,

И все углы забиты пауками —

Над разумом владычествует Тьма.

Затеяна нечестная игра:

За ценность выдаётся мишура.

Заказчик же, как прежде, не замечен.

Он платит, чтоб скорей иссяк родник,

И очень рад тому, что наш язык

Беспомощен, безграмотен, увечен.

Беспомощен, безграмотен, увечен

Слог человека, ставшего рабом.

Не важно, есть ли у него свой дом,

Из рядовых, иль званием отмечен.

Пусть он материально обеспечен,

Добившись этого своим трудом.

Мир дорогих вещей — его Содом,

Поскольку он душевно искалечен.

Ракушкой ограничен кругозор:

Автомобиль, квартира и забор.

Работа — беспросветная морока.

Продал, купил, затраты, барыши...

А в глубине измученной души —

Озёра, обмелевшие до срока.

Озёра, обмелевшие до срока

В отсутствии целебных родников —

Печать неизлечимого порока,

Болезнь золотоносных рудников.

Мы остудили души ненароком

В то время как на рубеже веков

Язык наш вновь шагнул по воле рока

Через границы всех материков.

Там, на сплетенье мировых дорог

В их мир ворвался наш певучий слог

Разрядом электрического тока!

Аборигены северной страны,

Колодцы, что давно иссушены,

Наполните из вечного истока!

Наполните из вечного истока

Свои опустошённые сердца!

Пусть упадут на дно души глубокой

Всегда скупые речи Мудреца.

Порою он царапает жестоко

Обидным словом, не подняв лица.

Порою недописанные строки

Понятны так, не требуя конца.

Свободой комбинаций и звучаний

Приставок, суффиксов и окончаний

Язык наш в целом мире несравним.

Его создали русские поэты.

И чтоб навеки убедиться в этом,

Читайте Пушкина! Живите им!

Читайте Пушкина! Живите им! —

Создателем «Руслана и Людмилы».

Его стихи всегда для сердца милы

Прикосновеньем радостным своим.

Поэта светлый дух неутомим,

Он в каждого свои вселяет силы,

К нам вырываясь из оков могилы,

Через века понятен и любим.

И пусть вы от искусства далеки —

Над сутью неоконченной строки

Задуматься не бойтесь ненароком.

И томик раскрывая каждый раз,

Тончайшей филигранью точных фраз

Спасайте свой язык от злого рока.

Спасайте свой язык от злого рока,

Висящего незримо над страной.

Её пытал нещадно век жестокий

Нашествием, предательством, войной.

Оплачена немыслимой ценой

Обратно к Храму долгая дорога.

Она явилась в качестве пролога

К выздоровленью Родины больной.

Но в годы катастроф и потрясений

Поэт нас властно поднимал с коленей.

Его искусство — магии сродни:

Достаточно лишь нескольких мгновений —

И дух ваш укрепит великий Гений

Лишь соприкосновением одним.

Лишь соприкосновением одним

С полётом мысли, облечённой в слово,

Заблудший странник путь находит снова,

Увидев путеводные огни.

Его ведут без устали они

К открытьям, разбивающим оковы

И с вечных тайн срывающим покровы,

(Но не священных, Боже, сохрани).

Так отличайте ж высшие дары

От суетной блестящей мишуры,

Детей уберегая от порока.

С рожденья — до прощанья у дверей

Знакомьте сыновей и дочерей

С твореньями Поэта и Пророка!

С твореньями Поэта и Пророка

Наш дух воистину непобедим.

Он нас ведёт в сражении жестоком

Вперёд к победе, сквозь огонь и дым.

Француз кудрявый, немец синеокий,

С червём завоевателя в груди,

Не раз пытались нас поработить,

Посмев распоряжаться волей Рока.

Пред языком, как пред сибирской стужей,

Бессильно смертоносное оружье!

Глупец, кто этого не понимал.

И пусть надменно и недоумённо —

Склоняются в почтенье церемонно

Грамматики и Гёте, и Дюма!

Грамматики и Гёте, и Дюма

Употребляя для славянской речи,

Он русский слог над миром поднимал —

И тем уже себя увековечил!

А мы, хоть и не лишены ума,

Пред чуждыми словами бисер мечем.

Наш лексикон, как бедная сума,

Беспомощен, безграмотен, увечен.

Озёра, обмелевшие до срока,

Наполните из вечного истока —

Читайте Пушкина! Живите им!

Спасайте свой язык от злого рока

Лишь соприкосновением одним

С твореньями Поэта и Пророка!

К. Фролов-Крымский

Пушкин. Пять мгновений из жизни поэта

1. В Москве

Весною пахнет яблоневым садом

Уютная румяная Москва.

Не щёголю во фраке полосатом,

Что у трюмо теперь зевнёт едва;

Не графам, не министрам, не модисткам

Чаи в беседке в липовой тени.

Всё розово от бронзового диска

И медных куполов церквей под ним.

Не меряют ни пядями, ни саженью

Москвы печалей, чаяний, седин.

«Лександр Сергеич, не шалите, Сашенька!

Не стоит, барин, маменьку сердить!»

Здесь каждый дом за древнею калиткой

Черёмуховой радостью красив.

«Никитушка, смотри, Иван Великий

Врастает в небо, голубень пронзив!»

«Лександр Сергеич, барин, как прикажете…»

…Подобна птице колокольни тень…

«Никитушка, Никитушка, мне кажется,

Что, право, прыгну — и смогу взлететь.

И над Москвою плыть курчавым облаком.

Москва, как песня, хороша весной.

А там, внизу, maman, Арина, Оленька…

Ах, как чудесно, право, как смешно!»

Быстрей! Быстрей! К макушке колокольни

Лететь и, как дышать, стихи писать.

А дышится и пишется привольней…

Ступенькой меньше — ближе к небесам!

2. В лицее

Аллеи царскосельские уснули.

Хранит покой в прожилках сизых лист.

«Наскучило Вам прыгать через стулья,

Курчавый, синеглазый лицеист?»

«То — детство…»

Детство?

Детство долго помнят

В молениях, томлениях и снах.

В ольховой роще добрых, милых пони —

О них один Жанно когда-то знал.

Дубы, в пурпурных мантиях позируя,

Помпеями и Крассами растут.

«Мечтали, Пушкин, драться с кирасирами

В заснеженном двенадцатом году?»

«То — в прошлом…»

В прошлом?

Прошлое бесценно.

Живи, повеса, весел и упрям,

Пока не скован славою и цепью

Служенья у Эвтерпы алтаря!

И кажутся в осенней пляске гуннами

Листы, уже ненужные ветвям…

«Вы смущены? Прелестная Бакунина

Взглянула, улыбнулась — только Вам?»

«Молчите! И молчать нельзя об этом!

Слова безлики, смертны и пусты».

«Нет, Александр! Вы родились поэтом —

Страдать для чувств и мыслей чистоты,

Ждать вдохновенья месяцы, недели,

Быть выше мнений, зависти, эпох…»

По-прежнему уныло смотрит дева

Над озером на праздный черепок…

3. В южной ссылке

Стихи всегда рождаются случайно.

Как звёзды, гаснут по утрам стихи.

Послушайте молчанье молочая

И ропот крыльев чибисов в степи!

Для песни быть двадцатилетним стоит,

Влюблённо

в двадцать лет на мир смотреть,

С цыганами сравняться простотою,

Водить медведя, в драном спать шатре.

Легко в кибитке. Небо опрокинули

В азовскую серебряную синь.

И тишина, раскрашенная в киноварь…

Её в мешочке б, на груди, носить!

И тянутся к седым волнам цепочкой

Следы миниатюрных башмачков.

По ним поэт нанизывает строчки

Не сочинённых, прожитых стихов.

«Для Вас бы я с войны

вернулся с лаврами,

Построил бы дворец, как хан Гирей!

Я Вас люблю, Мария Николавна,

Не ужасайтесь дерзости моей!

Люблю! Нет! Обожаю! Но молю Вас,

Не смейтесь

над безумцем, чудаком…»

И звёзды, как в парадной зале люстры,

И рыжий луч —

прощальный дня аккорд.

И море, и полынь, и просто счастье

В душе поэта юного горит.

Стихи всегда рождаются случайно

Для черноокой девочки Мари.

4. В Михайловском

Поэт не создан для слащавой лести.

Ему похвал дороже во сто крат

Смолистый дух михайловского леса,

В пометах Байрон, клетчатый халат,

Лучистые морщинки старой няни.

Лишь ей позволят сон беречь его,

Вязать на спицах расписные сани,

Баюкать сказки ласковой рукой.

А утром будет счастье.

Счастье… будет ли?

«…Как мой Онегин, dandy и влюблён…

Ах, няня, я бы съел кусочек пудинга

В кругу гусар, с шампанским у Talon…»

А утром — снег.

Вы только ждите снега!

Тогда вершины сосен зазвенят,

И будет он опять мечтать о небе,

Как смуглый мальчик

двадцать лет назад.

«Спи, миленькой!..»

И няне добрым гением

Нашёптывать улыбки новым снам

О тех,

кто помнит «чудные мгновения»,

Не кланяется черни и царям;

О воскресающей в Сочельник скрипке,

О локоне над чашечкой цветка,

О грустных рыбаках, волшебных рыбках,

О песнях, не написанных пока.

«Спи, миленькой!

Закрой покрепче глазки…»

Пусть ночь неслышно крадется в избу!..

«…Что, няня?»

«Адъютант, голубчик, царский…»

«Monsieur Пушкин, сочинитель? В Петербург!»

5. Петербург. Чёрная речка

Не дай, Господь, страшней поэту муки —

От глухоты читателей страдать.

Не обрекайте на молчанье музу

В том городе, что соткан изо льда!

Из льда любезно-приторных салонов,

Из льда дворцов, проспектов, площадей.

Где сплетни дряхлых модниц, солдафонов

Решают судьбы любящих сердец!

Где дышат тленом золота и пудры,

Избытком пустоты, избытком лжи.

И покорён безжалостно, как будто

Он под копытом Всадника лежит!

Друзья, семья… То было с кем-то, где-то…

Не с ним. Не здесь. Ему пора смотреть

Не отрываясь в дуло пистолета.

А дальше? Ничего? А дальше — смерть?..

Не надо слёз. Он просто стал эпохой.

Поэт живёт, и Петербург стоит —

И дольше заключительного вздоха,

И дольше заключительной строки!

А. Николаева

Пушкину

1. Над Соротью

И в реактивный век наш

Травы

Над сонной Соротью тихи.

Быть может, только бронзой славы

Звенят здесь вечные стихи

Да в небе высветленном

Вольно —

Душою чуткою лови! —

Плывут озвученные волны

Надежды, грусти и любви.

И нет бессрочнее союза,

Что заключили на века

Родная пушкинская муза

И травы, сосны, облака…

2. У памятника поэту в Москве

Как с небом дружит он

И как земле привержен!

Бывает, головы коснутся облака,

Но сердцем он всегда, и величав, и нежен, —

Там, где людской поток,

Шумящая река.

Его летучий взгляд

Отметит стайку школьниц,

Что гроздья роз кладут на теплую плиту,

И двух печальных дам,

Преклонных лет невольниц,

Что любят посидеть с ним рядом,

На свету.

Россия!

С ним навек ты связана обетом:

О святости ль печась,

Невольно ли греша,

К поэту приходить,

Чтоб наполнялась светом,

О, родина,

Твоя открытая душа!

3. Пушкинское слово

Прямой, суровый стих…

Ласкающее слово…

Я в поисках своих

К ним возвращаюсь снова.

Чеканна и строга,

В душе звучит без срока

Любимая строка

«Анчара» и «Пророка».

Все тайны волшебства

В твоей, о Пушкин, речи.

Библейские слова —

Твоих стихов предтечи.

Он с нами осиливал беды —

Ему не впервой лиховать.

Он праздновал с нами победы —

Ему по душе ликовать!

Желал он величья и силы

Отечеству прежде всего.

Грядущие судьбы России

Озвучены словом его!

Да кто же с ним равняться смеет,

Пускай сглупа,

Пускай спроста?

Ведь Пушкин…

И язык немеет,

Не размыкаются уста!

Иных при жизни возносили,

Спеша в торжественные дни

Назвать среди певцов России.

Но рядом с Пушкиным —

Ни-ни!

Едва ли кто получит право

Считаться голосом страны,

Когда её земная слава

И дар поэта не равны.

А. Румянцев

Из цикла «Дорога к Пушкину»

I Дорога к Пушкину

Едва Варламова звонница

По Пскову шлёт рассветный звон —

Уж гипсово белеют лица

Во тьме автобусных окон.

Звук, возникающий спросонок,

Как колокол, далёк и звонок,

И в сердце тесно сплетены

Рожденье песни и рассвета,

Предощущение Поэта,

Предощущение весны.

Тем временем автобус мчится.

Уж чёрно-белой чередой

Мелькают скирды, вяз седой,

Сад, пятистенок вереница

И след, оставленный войной:

Солдат с поникшей головой —

Священных мест освободитель

С убитым другом на руках

(И что сильней, чем этот прах,

Чем гордый горестный воитель,

Расскажет о любви в веках

К тебе, поэзии обитель?)

Две серебристые ветлы

Печалью чистою светлы;

Под снегом тихо дремлют ели,

Предавшись утреннему сну.

Чуть шапки их зарозовели —

Грай галок рушит тишину,

И просыпаются оттенки,

И пробегают в тальнике,

Где красный с сизым впеременку

Лиловым тает вдалеке;

Желтеет зимника пергамент,

Чернеет тонкой речки нить...

Но ганнибалов темперамент,

Но жар души, но жадность жить,

Прорвав и почву, и столетья,

Вдруг воспаляют дух и взор

И солнца пламенною медью

Восходят из окрестных гор.

Навстречу чаши гнёзд подъемлют

Дубы, раскидисты, мощны,

И сосен вещие струны

Поют преданья старины,

И восславляют эту землю,

И возвещают ход весны.

О, Пушкин! Вечная весна! —

Весна души, весна природы,

Дыханье почвы и народа

И сердца чистая струна.

II В Святогорском монастыре

Здесь нет его. Пуста гробница.

Иначе почему, скажи,

Так весело свистит синица

Без зла, смущения и лжи?

И монастырские постройки

Не колокольный будит звон,

А бубенцы удалой тройки,

Промчавшейся сквозь тьму времен,

Несущейся, сшибая иней,

Пьяня и души, и умы,

Разъезженной дорогой зимней

На новых проводах зимы.

...Года прошли. Уже сто сорок

Три минуло с тех горьких пор,

Но всё не замерзает Сороть,

Где жёг её тот взгляд в упор,

Где, влившись в ширь и глубь Кучане,

Сохранна певчая струя —

Та, не замерзшая на грани

Небытия — и бытия.

Здесь всякая печаль и корысть

Сойдут, как талый лёд, с души

Под взглядом, оживившим Сороть

В снегах Михайловской глуши.

Здесь время терпит пораженье,

Здесь пенье сосен, снег и свет,

Здесь длится чудное мгновенье

Все полтораста с лишним лет.

Поёт, и высится, и длится

Что было б без него — пустырь.

Приди, кто в этом усомнится,

Во Святогорский монастырь —

Здесь нет его!

Он был лишь ранен.

России певчая струя,

Он влился в нас, вовек на грани

Небытия — и Бытия.

Н. Медведева

Пушкин

Курчав и смугл, горяч, голубоглаз,

Смотрел и слушал. Влюбчива и зряча,

Его душа к великому влеклась,

Над чудом жизни радуясь и плача.

Он, был, как Русь, прекрасен без прикрас

И утомлен как загнанная кляча,

Когда упал, пред смертью глаз не пряча

На белый снег, весь кровью обагрясь.

Воспряв из мук, он к нам придет не раз,

Курчав и смугл, горяч, голубоглаз,

Какая жизнь в очах его таима!

С пером в руке, молясь ночным свечам,

Он светлый стих Авроре посвящал.

Ему, как нам, любезно это имя.

Б. Чичибабин

Пушкин

Есть имена, как солнце! Имена —

Как музыка! Как яблоня в расцвете!

Я говорю о Пушкине: поэте,

Действительном, в любые времена!

Но понимает ли моя страна —

Все эти старцы, юноши и дети, —

Как затруднительно сказать в сонете

О том, кем вся душа моя полна?

Его хвалить! — пугаюсь повторений…

Могу ли запах передать сирени?

Могу ль рукою облачко поймать?

Убив его, кому все наши вздохи?

Дантес убил мысль русскую эпохи,

И это следовало бы понять…

И. Северянин

Любовь, Россия, солнце, Пушкин!

Любовь! Россия! Солнце! Пушкин! —

Могущественные слова!..

И не от них ли на опушке

Нам распускается листва?

И молодеет не от них ли

Стареющая молодежь?

И не при них ли в душах стихли

Зло, низость, ненависть и ложь?

Да, светозарны и лазорны,

Как ты, весенняя листва,

Слова, чьи звуки чудотворны,

Величественные слова!..

И. Северянин

Пушкин — мне

— Сто лет, как умер я, но, право, не жалею,

Что пребываю век в загробной мгле,

Что не живу с Наташею своею

На помешавшейся Земле!

Но и тогда-то, в дни моей эпохи,

Не так уж сладко было нам

Переносить вражду и срам

И получать за песни крохи.

Ведь та же чернь, которая сейчас

Так чтит «национального поэта»,

Его сживала всячески со света,

Пока он вынужденно не угас…

Но что за этот век произошло —

Настолько горестно и тяжело,

Настолько безнадежно и убого,

Что всей душой благодарю я Бога,

Убравшего меня в мой час с Земли,

Где столько мерзостного запустенья,

Что — оживи мы, трупы, на мгновенье —

Мы и его прожить бы не могли!..

Дивиться надо: как же ты живешь?

Перед твоим терпеньем преклоняться

И царственного уважать паяца,

Свет правды льющего в сплошную ложь.

Не унывай! Терпи! Уделом это

Спокон веков недюжинных людей.

Вернись домой: не дело для поэта

Годами быть без родины своей!

И. Северянин

Памяти Пушкина

Поклон тебе, поэт! А было время, гнали

Тебя за речи смелые твои,

За песни, полные тревоги и печали,

За проповедь свободы и любви.

Прошли года. Спокойным, ясным взором

История, взглянув в былые времена,

Ниц пала пред тобой, покрыв навек позором

Гонителей суровых имена…

А ты пред нами здесь один царишь над троном,

Тебе весь этот блеск восторженных очей,

Один ты окружен бессмертным ореолом

Неугасающих лучей!

В. Гиляровский

Пушкин

Он спал как будто. Песню ветра,

Гремя заслонкой, вёл камин.

Висели звёзды рядом где-то,

Между оконных крестовин.

Он сразу понял: осень, вечер,

Деревня, ссылка. Он привстал

На локоть. Вслушался: далече

Запел бубенчик и пропал...

Опять пропал! Опять хоть в спячку!

Ни книг, ни писем, ни друзей...

Вдруг слово первое враскачку

Прошлось по комнате по всей.

И, на ходу, качая воздух,

То легкой рысью, то в карьер,

Шатая стены, окна, звёзды,

Обозначается размер.

В его походке знаменитой

Раздольем песенной тропы

Восходят кованым копытом

Четыре тяжкие стопы.

Четыре солнца всходят разом,

Четыре бубна в уши бьют,

Четыре девы ясноглазых

В четыре голоса поют.

И песня льётся, замирая,

А в ней, чиста и глубока,

То удаль русская без края,

То злая русская тоска.

Паром, скрипящий у причала,

Полынь, репейник на полях

И потерявшая начало,

Вся в рытвинах и колеях,

Дорога. Полосы косые

На верстовых её столбах

И на шлагбаумах. Россия!

Трактиры, галки на крестах,

И деревянные деревни,

И деревянные мосты.

Россия, Русь в уборе древней,

Живой навеки красоты!

Душа изведала отрады

Народных песен, скорбных дум,

И глушь лесов, и гор громады,

И ширь долин, и моря шум.

Страна! Как сердцу в ней просторно

И как в ней тесно для ума,

Для вольности! Живые зерна

В ней душит рабство и тюрьма.

Уже друзей не досчитаться

На перекличке. Черный год!

Суровый год! И, может статься,

Его уж близится черед?..

Писать! Слова идут, мужают

И в строе песенном плывут,

А звезды стены окружают

И в окна свет неверный льют.

Писать, писать — в стихах и в прозе,

Писать! Не то сойдешь с ума…

Вот-вот зима. Свежо. Морозит.

Ужель еще, еще зима?

Н. Браун

К портрету Пушкина

Земля, рождавшая когда-то

Богатырей в глухом селе.

Земля, которая богата

Всем, что бывает на земле;

Земля, хранившая веками

Заветы вольности лихой;

Земля, что столькими сынами

Горда передо всей землёй;

Земля, где дружба всех наречий

Так нерушима и тепла,

Где правда жизни человечьей

Впервые на землю пришла;

Земля, где песни так живучи,

Где их слагает и поёт

Сам неподкупный, сам могучий,

Сам первый песенник — народ.

Земля такая не могла ведь,

Восстав из долгой тьмы времён,

Родить и нынче гордо славить

Поэта, меньшего, чем он...

А. Твардовский

Пушкин

Ссылка. Слава. Любовь. И опять

В очи кинутся версты и ели.

Путь далек. Ни проснуться, ни спать —

Даже после той подлой дуэли.

Вспоминает он Терек и Дон,

Ветер с Балтики, зной Черноморья,

Чей-то золотом шитый подол,

Буйный табор, чертог Черномора.

Вспоминает неконченый путь,

Слишком рано оборванный праздник.

Что бы ни было, что там ни будь.

Жизнь грозна, и прекрасна, и дразнит.

Так пируют во время чумы.

Так встречают, смеясь, командора.

Так мятеж пробуждает умы

Для разрыва с былым и раздора.

Это наши года. Это мы.

Пусть на площади, раньше мятежной,

Где расплющил змею истукан,

Тишь да гладь. Но не вихорь ли снежный

Поднимает свой пенный стакан?

И гудит этот сказочный топот,

Оживает бездушная медь.

Жизнь прекрасна и смеет шуметь,

Смеет быть и чумой и потопом.

Заливает! Снесла берега,

Залила уже книжные полки.

И тасует колоду карга

В гофрированной белой наколке.

Но и эта нам быль дорога.

Так несутся сквозь свищущий вихорь

Полосатые версты дорог.

И смеется та бестия тихо.

Но не сдастся безумный игрок!

Всё на карту! Наследье усадеб,

Вековое бессудье и грусть...

Пусть присутствует рядом иль сзади

Весь жандармский корпус в засаде, —

Всё на пулю, которую всадит

Кто в кого — неизвестно. И пусть...

Не смертельна горящая рана.

Не кончается жизнь. Погоди!

Не светает. Гляди: слишком рано.

Столько дела еще впереди.

Мчится дальше бессонная стужа.

Так постой, оглянись хоть на миг.

Он еще существует, он тут же,

В нашей памяти, в книгах самих.

Это жизнь, не застывшая бронзой,

Черновик, не вошедший в тома.

О, постой! Это юность сама.

Это в жизни прекрасной и грозной

Сила чувства и смелость ума.

П. Антокольский

В Михайловском

Здесь, как о будущем рассказ,

Живет поэзия повсюду.

И Пушкин — с нами, Пушкин — в нас,

И мы уже причастны чуду

Его судьбы и языка,

Его души, по воле рока

Заброшенной издалека

И возвеличенной жестоко.

М. Дудин

* * *

...Вновь я посетил...

А. С. Пушкин

Себя к минувшему ревнуя,

В лесах михайловских живу я.

Вновь, посетив Его края,

В трёх соснах заблудился я.

Передо мной лугов просторы,

А за спиной — Святые Горы.

И, разгоняя грусть-печаль,

Цветёт по склонам иван-чай.

И думал я, ступая в Сороть:

Причины нет эпохи ссорить,

Когда в Тригорском в ясный день

Мелькнёт вдруг пушкинская тень.

Над городищем, над осокой

Его душа летит высоко.

И, пробивая толщу дней,

Души касается моей.

И я спешу к нему сквозь время:

— Встречай, Поэт, младое племя...

И долго-долго мне в ответ

Сияет солнца добрый свет...

В. Молчанов

Выстрел

4 мая был я принят в масоны.

А. Пушкин. Дневники. 1821.

Одна строка из давних дней

О том, что был в масоны принят…

Одна строка… А что за ней?

Кто мрак неведомый раздвинет?

Мы изучили жизнь его

Всю — от лицея до Дантеса.

А вот об этом — ничего!

Над этим — темная завеса!

Плетя туманных дел узор,

Нагрянули на Русь масоны…

Не время ль оглядеть в упор,

Что это были за персоны?

Они сходились по ночам,

Секретничали в разговорах

При тускло блещущих свечах,

При плотно затворенных шторах.

Тут непременны меч иль нож,

Иль череп сумрачного вида,

И символ всех масонских лож —

Шестиконечный «щит Давида».

Внушить пыталась простакам

Сия масонская эмблема,

Что возвести всесветный храм

Для мира Главная проблема!

Что это? Модная игра

В таинственность и романтичность,

Чтоб как-то скрасить до утра

Бесцельной жизни прозаичность?

Иль, может, мистику любя,

Толкуя про мораль и нравы,

Они решали про себя,

Как в руки взять ключи державы?

Вот, скажем, Геккерен… Барон.

Сановный чин из Нидерландов.

Немаловажный был масон

Сей враг чужих ему талантов.

Любая речь его — обман,

Тугой капкан из тонкой стали.

А все дела — туман, туман,

Как на полотнах ван Рейсдаля.

Не зря он рыщет по торцам

При петербургской злой погоде,

Не зря порхает по дворцам —

От Бенкендорфа, к Нессельроде…

— Мое почтенье, милый граф!

Осмелюсь доложить все то же:

У вас, любезный, нету прав

Манкировать раченьем ложи.

Надменный граф в обидах быстр:

— Обязан фосразить барону:

Я есть не мальшик, но министр,

Хранящий русскую корону.

— Ах, полно, мой вельможный друг!

Масонство поважней престола!

И граф не может скрыть испуг,

Склоняясь чуть ли не до пола.

Уставность ордена строга,

Здесь каждый подчинен элите.

— Барон! Я ферный фаш слуга.

Фелите фсе, чего хотите!..

Нет, видно, были непросты

Сих тайных сборищ генералы:

Здесь рядят, кем занять посты,

Куда направить капиталы.

Здесь могут пулей пригрозить,

Возвысить, отстранить от дела,

Здесь могут солнце пригасить,

Чтоб слишком ярко не блестело!

А чужеземец Геккерен

Господствует меж этих залов,

Как полновластный сюзерен

Среди послушливых вассалов.

Он, как паук, повсюду ткет

Узоры липкой паутины,

Бумаги миссий продает,

Скупает древние картины.

Ни в чем не ведая преград

(Ведь он — экстерриториален!),

Он всласть жует, как шоколад,

Секреты министерств и спален.

Коварный, злой иезуит,

Косясь сквозь ножницы лорнета,

Он всюду Пушкина бранит

Как вольнодумного поэта…

А Пушкин где-то пьет вино,

Гордясь открытостью суждений,

Не ведая, что стал давно

Предметом тайных наблюдений.

Он сам в минувшие года,

Спеша по следу Новикова,

Под сень «масонского щита»

Был загнан скукой Кишинева.

Ан, видно, невзлюбил поэт

Ни сих таинственных бесед,

Ни их двусмысленные тосты,

Ни шутовских обрядов бред,

Ни символические звезды.

Пусть Феслер или Остерман

В кромешной тьме жуют закуски!

Все это — фарс! Обман, обман!

Да и уж больно не по-русски!

Но знал ли он, что в ложе той

Был счет своих особых выгод,

Точь-в-точь как в шайке воровской,

Где рубль — за вход, а два — за выход!

Так легкомысленно презрев

Софистику пустых резонов,

Поэт навек накликал гнев

Тех засекреченных салонов.

А сверх того страшней всего

Был «грех» его иного рода,

Что он восславил торжество

Родного русского народа!

Воспевший грозных бунтов злость,

Бой Бородинский, гром Полтавы,

Давно он был — как в горле кость

У всех врагов родной державы!

С времен Ивана и Петра

Европа видит, рот разиня,

Как рядом с ней растет гора,

Гранитная гора — Россия!

Ни шведский, ни турецкий меч

Уже ту гору не пугали,

На ширь ее могучих плеч

Поднять топор не посягали!

Уж, верно, знали короли:

Тут никакой набег не в пору.

Одна надежда — изнутри

Изрыть подкопом эту гору!

Теперь, пожалуй, нет нужды

Скрывать от нас и от Европы,

Кто были тайные «кроты»,

Во тьме ведущие подкопы.

Всем ясно: в споре с той горой

Любой лазутчик был пригоден.

А лучше всех служил порой

Извертливый масонский орден.

О, неспроста сюда, в дворцы,

В Палаты северной столицы,

В те дни толпой летят гонцы,

Спешат послы из-за границы.

Им ни к чему военный гром!

Пароль… Шаги… Глухие стуки…

И уж кому-то тешут гроб

Тех «вольных каменщиков» руки!..

Коль вождь дружину созовет,

Масоны сманят полководца;

Коль бард отчизну воспоет,

Масоны свалят песнетворца.

Все, все доступно их рукам!

Их черный суд сильней законов!

Всесветный их «Давидов храм»

Превыше государств и тронов!

Вот был негромкий разговор

В кружке барона Геккерена,

А он звучит — как приговор,

Как похоронная сирена!

И — глядь! — в Россию мчит без виз,

Но с чьим-то тайным приглашеньем

Француз, снискавший первый приз

В стрельбе по движимым мишеням!..

Неправда, будто Жорж Дантес

Был просто щеголь и повеса,

Что, зная светский «политес»,

Не знал другого интереса!

Загримированный актер

В изящной роли Дон-Жуана,

Он был похабник и бретер

С душою пошлого мужлана.

Танцуя иль спеша на бал,

Рядясь в цветастые тряпицы,

Он лишь искусно прикрывал

Свой лик наемного убийцы.

То франт, таящий нежный пыл,

То чей-то муж, то мужеложец,

Он просто раб наемный был,

Продавшийся масонским ложам.

Зато он принят при дворе!

На нем мундир кавалергардов.

И шефствует в его судьбе

Барон, посланник Нидерландов.

Чтоб путь наемнику открыть

Ко всем салонам и гостиным,

Барон изволил окрестить

Его своим приемным сыном.

Все поражались в те года

Таким густым щедротам рока.

Счастливая звезда? О, да!

Масонская «Звезда Востока»!

Он сам-то знал, что он деталь

Каких-то вдаль идущих планов,

Но поначалу эта даль

Еще терялась средь туманов.

Неважно, в чьих руках ключи.

Молчанье — вот закон масона!

Да, в нем нуждались палачи,

«Толпой стоящие у трона»!

И он уж пороху припас,

Завел ножи, кольчуги, шпаги.

Он ждал, когда настанет час,

Как ждут охотники на тяге!

Был многолюдный, шумный бал

В дворце австрийского вельможи.

Дантес, позируя, стоял

В кругу чинов масонской ложи.

Вдруг по толпе пронесся гул,

Вспорхнули дамы и гусары:

На миг все взоры притянул

Магнит одной входящей пары.

Сам Геккерен впился в лорнет,

Следя за яркою четою:

То был прославленный поэт

С своей красавицей женою.

Казалось: здесь в лучах, в огне,

Предстало вдруг в одно мгновенье

Все лучшее, что есть в стране:

И красота, и вдохновенье!

Как этот синий взор его

Избытком жизни изливался!

Как он, не пряча торжество,

В ее улыбке отражался!

Казалось: то влюбленный бог

Спустился с неба к милой даме,

И если б захотел, то смог

Всю землю закидать дарами!

Затиснутый меж белых стен,

Худой, плешивый, узколобый,

Из-за колонны Геккерен

Смотрел на гения со злобой.

Смотрел, как кольчатый удав

Сквозь ветви смотрит на поляну

Иль как завистливый Фарлаф,

Кривясь, смотрел в глаза Руслану.

Вдруг он отвел Дантеса в тень,

Шепнул, как вор, что жертву судит:

—- Мон шер ами, вот вам — мишень

Надеюсь, промаха не будет!..

Никто подумать не посмел,

Что значат взгляды те косые.

А вскоре выстрел прогремел,

Потрясший горем грудь России.

И. Кобзев

Пушкин

Жизнь свою при полуночном свете

Перебрал — и залился слезами.

Душно! Дверь распахнул на рассвете,

Поднял взор, присмотрелся и замер.

О нежданная сладость обмана!

Словно вдруг оказался не дома:

Старый сад выступал из тумана —

Недвижимый, чужой, незнакомый.

Серебристые кроны светили

Над белесою мглой бестелесной,

Словно за ночь сей сад насадили,

Опустив с высоты поднебесной.

И такое почудилось в этом

Предсказание близкого счастья,

Что не стоило верить приметам

И к печали своей возвращаться.

И упала на сердце отрада,

И вошла в него свежая сила,

Словно это молчание сада

Долгой жизни ему посулило.

И немели деревья, немели,

И молчали деревья, молчали.

И ничем намекнуть не посмели,

Что другое они предвещали.

С. Сырнева

Накануне

Пушкин — доктору В. Далю (перед смертью):

— Пойдем со мной, пойдем

по этим книжным полкам...все выше.

И ночь ещё до поединка,

Ещё придет к нему жена,

Покорна, как простолюдинка,

Как Таня Ларина, бледна.

Не лиственная маска ивы —

Склоненных веянье кудрей...

Ещё свече дрожать счастливо

От жизни, дышащей над ней.

Ещё как долго светло-серый,

Туманный город проезжать,

Ещё отмеривать барьеры

И пистолеты заряжать.

И опасение осечки,

И торопливый шаг вперед,

И красный грохот Черной речки,

Внезапно хлынувший в живот.

Ещё смеркаться снежным далям

В необитаемую тьму.

И лишь потом, простившись с Далем,

По книжным полкам — одному.

Т. Галушко

Ночь перед дуэлью

Бальных туфелек непрочность

Не поймешь, не разглядев.

Девы нежной непорочность

Не познаешь, не раздев.

При дворе сегодня танцы.

У дворца карет не счесть.

Оцените Ваши шансы,

Если таковые есть...

Ваши шансы обветшали.

Трудно описать пером,

Что заложены все шали

Со столовым серебром.

Ночи зимней откровенность

Канделябр не осветит.

Завтра — вечность, ныне — бренность.

Тают свечи... Пульс частит.

Пронеслись чужие сани

Мимо Вашего окна...

Прозвенели бубенцами.

Пробудили ото сна...

Свищет ветер. Вьется вьюга.

Заметает санный след...

Смотрит бывший пленник юга

На холодный пистолет...

Л. Захарченко

Январь, 1837. День дуэли

Данзаса ждать. Письмо писать

о переводах детской книжки.

И — ни словечка не сказать

Наташке, Сашке, Машке, Гришке!

И — не взглянуть. И — не шагнуть

туда, к разбросанным пеленкам,

и к чепчикам, и к распашонкам,

и к долгополым рубашонкам,

спросонок сбившимся на грудь!

Уже их участь решена.

И в детской — белыми крылами —

неведенье дневного сна

укрыло их. И тьма — кругами.

В ней — ненависти едкий дым,

и честь, и разговоры в свете,

и невозможность быть слепым…

Но дети, Пушкин? Как же дети?

С. Белозёров

Пушкин едет на дуэль. 11 февраля 1927 г.

Грозный день навис, как тень,

Холодно, туманно.

Он ли пел морозный день?

Непонятно, странно!

Карты, карты… И долги.

Геккерн. Носсельроде.

Кто друзья и кто враги?

Всё слилось в колоде.

Рогоносец! Кто сказал?

Геккерн, шутка Ваша?

Помнишь — черный Ганнибал,

Русская Наташа…

Годы гулкие прошли,

Вихри отшумели.

Милый ангел. Natalie.

Неужели?..

А в ушах звенит кадриль

В Аничковом. Жутко.

Жизнь, как будто злой пасквиль,

Злая, злая шутка.

И пред ним, со всех сторон

Тени, тени, тени —

Пущин, Кюхля и барон,

Огненный Катенин

Ни теней, ни снов, ни карт, —

С видом хладной скуки

Господин кавалергард

Потирает руки.

Кончен путь. Последний брег.

Чей-то крик: «Начните!»

И без чувств упал на снег

Пушкин, сочинитель.

М. Кузмин

Дуэль

Над Черной речкой белые снега,

Вороны с криком мимо пролетают…

Как все нелепо!

И лицо врага

За снежной дымкой отдаленно тает.

Как все нелепо!

Горький плач саней

И тишина,

В которой мало света…

Осиротели песни этих дней

С последней песней вещего поэта.

Он умирал…

Но в мире смерти нет!

Вот Лермонтов,

Смеясь, идет к барьеру.

И падает.

И снова меркнет свет…

Пока в сырой земле лежит поэт,

Его убийца делает карьеру.

А если ты не веришь,

То спроси

У Черной речки, у седого леса:

С далеких дней прижилось на Руси

На каждого поэта — по Дантесу.

В. Фирсов

Дуэль

Дантес иль Пушкин? Кто там первый?

Кто выиграл и встал с земли?

Кого дорогой этой белой

На черных санках повезли?

Но как же так? По всем приметам,

Другой там победил, другой,

Не тот, кто на снегу примятом

Лежал кудрявой головой.

Что делать, если в схватке дикой

Всегда дурак был на виду.

Меж тем, как человек великий,

Как мальчик, попадал в беду?

Чем я утешу пораженных

Ничтожным превосходством зла,

Прославленных и побежденных

Поэтов, погибавших зря?

Я так скажу: не в этом дело,

Давным-давно, который год

Забыли мы иль проглядели,

Но все идет наоборот!..

Дантес лежал среди сугробов,

Подняться не умел с земли,

А мимо медленно, сурово,

Не оглянувшись, люди шли.

Он умер или жив остался —

Никто того не различал.

А Пушкин пил вино, смеялся,

Ругался и озорничал.

Стихи писал, не знал печали,

Дела его прекрасно шли,

И поводила все плечами,

И улыбалась Натали.

Для их спасения — навечно

Порядок этот утвержден.

И торжествующий невежда

Приговорен и осужден!

Б. Ахмадулина

29 января 1837 года,

2 часа 45 минут пополудни.

А над Петербургом белели морозы.

Чиновники, лавочники, студенты.

— Моченой морошки!

Моченой морошки! —

кричали на Невском,

на Мойке

и где-то.

— Моченой морошки! —

скакали с кульками.

Кто первый?

— Умрет...

Хоть немножко...

До завтра...

Тревога росла,

напрягаясь курками

взведенными —

резко —

как ярость Данзаса.

— Не мстить за меня. Я простил. —

В шарабанах,

в трактирах, в хибарах,

сумеют, посмеют

простить императора,

шалопая,

жену —

для детей, для изданий посмертных?

Две ягодки съел.

Розоватое мясо

с кислинкой.

Затвержено улыбаясь,

жену утешает.

Наталью.

Неясно, —

что Пушкин — один.

Гончарова — любая.

— Жизнь кончена? — Далю.

Даль:

— Что? Непонятно.

— Жизнь кончена.

— Нет еще...

Шепотом — криком:

— Прощайте, друзья.

Все.

— Жизнь кончена, — внятно.

— Прощайте, друзья! —

ну, конечно же, книгам.

— Дыханье теснит...

А кому не теснило

поэтам?

Разве которые — ниц.

И только предсмертно, как будто приснилось

вслух можно:

— Дыханье теснит.

Виденье последнее.

Радостно — Далю:

— Пригрезилось, будто на книжные вышел

на полки. Лечу! Выше!

Книжные зданья.

Лечу. Небо в книгах.

Но выше,

но выше.

Легенда была.

Не из главных. Середка.

В привычку она,

в повседневность вменяла

на все времена обязательность взлета

над книгами,

небом над,

над временами.

В. Соснора

Дуэль

Итак, оглашены

Условия дуэли,

И приговор судьбы

Вершится без помех...

А Пушкин — точно он

Забыл о страшном деле —

Рассеяно молчит

И щурится на снег...

Куда ж они глядят,

Те жалкие разини,

Кому, по их словам,

Он был дороже всех,

Пока он тут стоит,

Один во всей России,

Рассеянно молчит

И щурится на снег...

Мучительнее нет

На свете наказанья,

Чем видеть эту смерть,

Как боль свою и грех...

Он и теперь стоит

У нас перед глазами,

Рассеяно молчит

И щурится на снег...

Пока еще он жив,

Пока еще он дышит, —

Окликните его,

Пусть даже через век!..

Но — будто за стеклом —

Он окликов не слышит

Рассеянно молчит

И щурится на снег...

Л. Филатов

Дуэль

Ещё молчит в руке мятежной

Неутолённый пистолет,

Но на земле России снежной

Дантес уже оставил след.

И что с того, что мир прекрасен, —

Окрасив кровью русский снег,

У русской речки рухнет наземь

Не просто тело — целый век…

Страницы

пятница, 10 февраля 2023 г.