Поэмы о Петре и Февронии

 

Поэма «Петр и Феврония»

 

Пролог

В славном Муроме стояли

Церкви — дивная краса!

А вокруг тянулись дали

И дремучие леса.

 

Башни, барские хоромы,

Терема ласкают взгляд.

А над ними, как короны,

Ввысь флажки, гербы глядят.

 

Избы, прочные ворота,

Всюду крытые дворы,

Горожан слышны остроты,

Смех и говор детворы.

 

Княжил в Муроме достойный

Павел со своей женой.

Жизнь вели они пристойно,

Зная — краток путь земной.

 

В храм они всегда ходили,

Соблюдали все посты.

И сограждан своих чтили,

Были в помыслах чисты.

 

Здесь повсюду Русь дремала —

На погостах и крестах.

И незримо время ткало

Память в сказочных местах.

 

Князь, чтоб беды не мешали,

Правил вотчиной своей.

Но не знал: незримым жалом

Боль ему наносит змей.

 

Вступление, или СКАЗ о кознях дьявола в образе коварного змея

Как бес бояться перестал,

Никто и не узнает,

Но змей к княгине прилетал

И похотью был занят.

 

Он поначалу приходил

В обличие супруга,

Простые речи говорил,

Казался близким другом.

 

Поэтому его жена,

Как и всегда, стеснялась,

Была пред ним обнажена,

На ласки соглашалась.

 

Но скоро змей, насытясь злом,

К бедняжке той явился

В обличье мерзостном своем

И близости добился.

 

Он страхом брал ее теперь

И тайной злою силой,

Как может расправляться зверь

С живой косулей милой.

 

А всем другим являлся он

С женой сидящим князем.

Жизнь становилась страшным сном,

А свет был мраком связан.

 

Она, супружеству верна,

Беду раскрыла князю.

А Павел, хоть и весть дурна,

Жене поверил сразу.

 

Он в той беседе вопрошал:

«За что ты так несчастна?

Тебя, мне знаешь, очень жаль.

Так связь эта опасна!»

 

Но только ты можешь спасти,

Презрев души усталость,

Узнай (почти его, ульсти)

Сколь жить ему осталось?

 

И если сможешь разузнать

Причину его смерти,

То прекратится та напасть,

Что навязали черти.

 

Ты сделаешь своим судьей

Христа, что всех спасает.

А я узрю, как муж святой

Злодея покарает.

 

И вот, когда явился змей,

Княгиня без кручины

Сказала: «Ты ведь всех умней.

Что знаешь о кончине?

 

Какою станется она

И от чего случится?

Ты знаешь все. Тебе ясна

Судьба, что вдаль стремится».

 

«Смерть от Петра плеча придет, —

Прельститель змей ответил.

— Меня мечом князь и убьет,

Тот меч один на свете».

 

Змей, так умевший всех прельщать,

Сам был прельщен, обманут.

На ком злодейская печать —

В погибель будет втянут.

 

Князь брату своему Петру

Сразу решил открыться.

Знал: он, приверженный добру,

С злодеем будет биться.

 

«О, брат любезный, я в беду

Попал теперь большую

И не пойму, что обрету.

Помочь тебя прошу я.

 

Одно я знаю — Бог велит:

Убить мерзавца надо.

Как поступить, как отомстить,

Не задохнувшись смрадом?»

 

Петр сразу в мыслях осознал:

«Убить сумею змея.

Но как же быть мне без меча?

Его я не имею.

 

Не знаю, где хранится меч,

Искать мне будет сложно,

Но должен змея я рассечь,

Чтоб враг погиб безбожный».

 

Петр издавна любил бродить

По весям Муром-града

И у икон святых просить

Душе своей отраду.

 

Так он в раздумьях прибрел

В женскую обитель,

Там в церкви пел чудесный хор —

Печали исцелитель.

 

Молился в церкви этой князь

Пред ликами святыми,

Тянулась сокровенно связь,

Являя Божье имя.

 

Горели свечи, что хранят

Молившегося взгляды,

И веял тонкий аромат

От радужной лампады.

 

И вдруг ему явился лик,

Князь молвил: «Это отрок!

Откуда, милый, ты возник?

Я вижу, как ты кроток».

 

Ответил ангел: «Правда. Я

Служу извечно хворым,

Вселяю кротость, радуя,

Всех исцеленьем скорым.

 

Я знаю, ищешь дивный меч,

Которым Агрик дрался,

Им богатырь мог жизнь сберечь

Тем, за кого сражался.

 

Князь, хочешь, место укажу,

Где этот меч хранится?

Иди за мной, я разгляжу,

Где он в стене таится».

 

И Петр, не чувствуя себя,

Пришел к стене секретной,

И в нише (помогла судьба)

Увидел меч заветный.

 

Он взял его, поцеловал

И устремился к брату,

А Павел, видно, почивал,

Печалями объятый.

 

Брат меч священный показал,

И Павлу стало легче,

Своим он слугам приказал

Зажечь в хоромах свечи.

 

А Петр с воспрянувшей душой

Старался выбрать время,

Чтоб сбросить с близких груз большой

И пагубное бремя.

 

Он волос вившийся имел

И бороду овалом.

В глазах небесный свет синел,

Казался князь усталым.

 

Петр во дворец с утра ходил

К снохе своей и брату,

Но мысли без конца будил

О праведной расплате.

 

В тот день, проведав Павла, он

Пришел к снохе в покои

И был чрезмерно удивлен —

Сидел там князь с снохою.

 

Петр тут же к Павлу поспешил,

А тот был занят делом,

И уж, конечно, подтвердил:

Не раздвоялся телом.

 

«Палату я не покидал,

С чего ты так взволнован?

Жену сегодня не видал —

Визитами был скован».

 

Петр Павлу сразу же сказал:

«Вот где пронырство змея!

Он мне тобой являться стал,

Ведь знал — убить не смею».

 

«Мой брат, прошу, не выходи,

Останься здесь без страха.

Сомнений нет, ты подожди,

Теперь змей близок к краху».

 

Захлопнув дверь, Петр вынул меч,

Вбежал к снохе в палату,

В обличье брата змей привлечь

Хотел ее к разврату.

 

Князь со всего плеча сразил

Врага людского рода,

В своем обличье он сносил

Кончину. В пене своды.

 

Он извивался и издох,

Обрызгав кровью князя.

Когда ее поток истек,

Петр был в плену заразы.

 

Все тело в язвах до волос,

В ужасных струпьях ныло,

Но излечить не удалось,

Врачи бессильны были.

 

Петр, видя бледное лицо

Снохи, сказал устало:

«Погибло дьявола яйцо,

И змея злое жало.

 

Сподобил Бог меня, сноха,

От зла тебя избавить,

Ты, не желавшая греха,

Достойна страх оставить.

 

А то, что мне не повезло,

Скажу я без обиды.

Порою мстит за правду зло,

Но то никто не видит.

 

Но с верой в Бога остаюсь

И не ропщу за хворость.

Святым целителям молюсь —

Взойдет надежды поросль».

 

Сказ второй

Чудесное обретение князем Петром своей благоверной жены Февронии

Петр слышал, много есть врачей

По всей земле рязанской.

Его везли пять дней-ночей

В повозке мягкой царской.

 

Он на коне сидеть не мог

В силу великой боли,

Но помогал страдальцу Бог

Помимо его воли.

 

Его посланцы уже шли

По весям всей округи,

А одного из них свезли

В село Ласково слуги.

 

Приблизясь к дому, молодец

Просил впустить, стучался.

Никто не встретил, жеребец

В подворье отозвался.

 

В дом юноша вошел, и там

Предстало вдруг виденье:

Девица ткала от души

И пела с вдохновеньем.

 

Свет озарял ее станок,

Лик милый и румянец,

А рядом, возле статных ног,

Все время прыгал заяц.

 

Лежало рядом полотно,

Она его соткала,

Через мгновение одно

Она Петру сказала:

 

«Вот видишь, путник: без ушей,

Без глаз дом днем и ночью».

А он, не понявший речей,

Спросил: «Где мать и отчий?»

 

Февронья с грустью изрекла

Всю правду очень скоро,

И речь ее легко текла,

Печаль была во взоре.

 

«Отец и мать мои взаймы

Ушли в деревню плакать,

А брат подался для семьи

На смерть глядеть сквозь лапоть».

 

Нежданный гость ответил ей:

«Смысл слов твоих не ясен».

Она промолвила: «Точней

Я рассказать согласна.

 

Если б у дома пес лежал,

А в доме был ребенок,

Тогда бы уши и глаза

Имел наш дом. Слух тонок.

 

Умрут и мать с отцом в свой час,

И по ним плакать станут,

Это и есть заемный плач,

Которым люд наш занят.

 

Отец и брат мои давно

Лесные древолазцы,

Мед собирать им суждено,

Они деревьям братцы.

 

И всякий раз им с высоты

Смерть открывает очи,

И коль сорвутся, не снести

Увечий всех и порчи».

 

«Девица, очень ты мудра,

Скажи свое мне имя,

К тебе я прибыл от Петра,

Мой князь весь в хворе ныне».

 

Она ответила ему:

«Февронией зовусь я,

Скажи мне, князь твой почему

Приехал в захолустье?»

 

«Он струпьями покрылся весь,

И мучат язвы князя,

От крови змея та болезнь

В него вселилась сразу.

 

Такая, видно, уж судьба —

Убить сумел он змея,

Но только не сберег себя,

Опасно беса семя.

 

Коль кто-то вылечит болезнь,

То обретет богатство».

Она сказала: «Грустна песнь,

Но не сули мне царство.

 

Ты князя привези сюда,

Я не прошу оплаты,

Пройдет легко его беда,

Прибудут если сваты.

 

Коль стану я его женой,

То излечу все хвори.

Скажи Петру, пусть жребий свой

Он выберет без спора».

 

Посланник князю своему

Был вынужден признаться.

«Как в жены, — тот сказал, —

Возьму я дочку древолазца?..»

 

Но Петр подумал и решил:

«Скажи, что я согласен,

Но мало уж осталось сил —

Больному брак напрасен».

 

Черпнула девушка в сосуд

Закваски хлебной свежей,

Подула, чтоб не мучил зуд,

И не вмешался леший.

 

Февронья наказала: «Здесь

Готовьте баню князю,

Он должен быть покрытый весь

Целительною мазью».

 

Но только струп один пусть он

Совсем сухим оставит.

Поверьте, будет князь спасен

И жизнь свою прославит».

 

Петр выполнил ее наказ

И струп один не смазал.

К утру болезнь изгнала мазь,

Исчезли раны сразу.

 

Был он тому безмерно рад,

Хоть и осталась ранка.

Князь думал о цене наград

Волшебнице-крестьянке.

 

Она умела лен чесать,

Ловко ткала для близких,

Читать умела и писать

Красиво, без описок.

 

Икон любила святость чтить,

Им поклонялась часто,

Могла Февронья честно жить

И побеждать напасти.

 

Она в девичестве была

Целителем известным,

И добрые ее дела

Служили людям местным.

 

Князь рвением ее святым

В леченье восхищался.

С предубеждением своим

Он все же не расстался.

 

Февронья, чувствуя отказ,

Подарки отослала,

И в Муром устремился князь,

Но вновь болезнь пристала.

 

По телу струпы разошлись

В пути уже, как прежде,

И язвы омрачали жизнь,

Пришел конец надежде.

 

Вельможу к деве князь послал.

В Лесково возвратился.

За то, что слово не сдержал,

Сердечно извинился.

 

Февронья, вовсе не сердясь,

Посланнику сказала:

«Пусть станет моим мужем князь,

Я с ним судьбу связала».

 

Петр слово дал, что он готов

Быть верным ей навеки,

И сразу же пошлет сватов

В Ласковские засеки.

 

Леченье повторив, она

Вновь князя исцелила.

Он знал: Феврония сполна

Любви открыла силу.

 

А ее синие глаза

И волосы льняные,

Простая русская краса

Петра влекли отныне.

 

Вернулся Петр в город свой

Здоровым и счастливым,

С Февроньей, верною женой,

В дворец большой, красивый.

 

Жизнь в благочестии вели

Там князь с младой княгиней,

Законы Божии блюли,

Считали брак святыней.

 

Сказ третий

Возвращение на княжение Петра и Февронии и их неустанные труды во благо земли Муромской

В спокойном Муроме в те дни

Тучи беды сгущались,

А Петр с супругою одни

Побыть тогда старались.

 

Князь Павел вскоре отошел

От жития земного,

Он отдохнул от многих зол,

Но жизнь — во власти Бога.

 

По смерти брата своего

Стал Петр самодержцем.

И то, что власть важней всего,

Он понимал всем сердцем.

 

И потому он укрепил

Княжения основы,

Чтобы народ спокойно жил,

Дела нужны и слово.

 

Но только Бог судьбой вершил,

Готовил испытанья.

Беда незримая спешит,

Чтоб принести страданья.

 

Февронья, ставшая теперь

Супругой венценосной,

Стала печальной от потерь

И зависти несносной.

 

Ее, по наущенью жен,

Бояре невзлюбили,

И каждый был так обозлен,

Иные уже мстили.

 

Февронье не могли простить

Ее корней крестьянских.

Ей не хотели приносить

Поклонов своих барских.

 

Один из них пришел к Петру

Оклеветать супругу:

«Она здесь всем не по нутру,

И ропщут даже слуги.

 

Княгиня стол, стыдно сказать,

Бесчинно покидает,

И всякий раз, прежде чем встать,

Все крошки собирает.

 

Февронья, словно голодна,

В ладонь их зажимает.

Зачем? Она ведь не бедна?

Никто не понимает».

 

Петр сам проверить все решил,

Жена сидела с князем,

Когда обед он завершил,

Разжал ей пальцы сразу.

 

В ее руке увидел он,

Глазам своим не веря,

Ливан и редкий фимиам,

Чему был рад без меры.

 

Все успокоились, но вновь

К Петру пришли бояре

И начали без лишних слов

Навет вещать свой старый.

 

Петра все начали просить

С Февроньею расстаться:

«Мы все хотим тебе служить.

Как с нами не считаться?

 

Ты, если ценишь с нами связь,

Спаси нас от напасти,

Возьми жену другую, князь,

Поверь, узнаешь счастье.

 

Жену свою ты отпусти,

Дочь бортника — смех курам.

А коль оставишь — нас прости —

Ты сам покинешь Муром.

 

Княгиня, пусть приняв казну,

Уйдет, куда наметит».

Князь повелел спросить жену:

«Узнайте, как ответит».

 

И вот, чтобы ускорить цель,

Бояре пир созвали,

На нем все те, кто пил и ел,

Княгиню призывали:

 

«Лишь князь нам только господин,

Тебя мы не выносим,

И потому выход один —

Отдай нам то, что просим.

 

Возьми достаточно богатств

Да и покинь нас с миром».

Княгиня, видя груду яств,

Испила квас с имбирем.

 

И молвила: «Я так решу:

Отдам, что вы хотите,

Дайте и мне, что попрошу,

И Бога не гневите.

 

Всего ценнее для меня —

Быть рядышком с супругом.

Я не смогу прожить и дня

Без милого мне друга».

 

Бояре в злобе поклялись

Исполнить ее волю,

Она сказала: «В князе жизнь,

Люблю его до боли».

 

Случилось так — враг помутил

Их мысли и расчеты:

«О, если б князь власть уступил,

То отбыл бы с почетом».

 

Гордыня стала распирать,

Здесь каждый себя видел,

Способным скоро князем стать,

И ближних ненавидел.

 

Бояре дали свой ответ

Блаженнейшей княгине:

«Коль от Петра отказа нет,

Свободны вы отныне».

 

И скоро князь свой дал ответ:

«Предивная супруга

Дороже мне, чем белый свет,

Не жить нам друг без друга».

 

Вот так же в княжествах иных

Рождались часто смуты.

Народ нес иго полчищ злых

И вековые путы.

 

Так было часто на Руси,

Так к нам пришли монголы.

Проснулся вольный крик души

На Куликовом поле.

 

Два струга плыли по реке,

К Оке склонялись ивы.

Был слышен голос вдалеке

Женщины красивой.

 

Февронья пела о судьбе

И даль обозревала,

Платочек, вышитый себе,

На шею повязала:

 

«Когда-то инок мне сказал,

Что стану я счастливой,

Знать, с князем ангел нас связал

Молитвой молчаливой.

 

Случаться стали чудеса,

И Петр ко мне явился,

У нас дремучие леса,

А он не заблудился.

 

И почему? То знала я,

Что жить мы станем вместе.

Я удостоюсь, как жена,

Такой высокой чести.

 

Тернистый путь мой муж прошел,

Чтоб отыскать невесту,

Меня он власти предпочел,

Чтоб быть навеки вместе.

 

Спасибо Господу за то,

Что жизнь нам осчастливил,

На путь и верный, и святой

Сквозь испытанья вывел.

 

И может быть, случится так,

Что в один день дождливый,

Если тому найдется знак,

Покину землю с милым.

 

Ну а пока печали нет,

Потерю не жалею,

Ценить волшебный Божий свет

Я сызмальства умею».

 

Плыла Февронья по Оке

И даль обозревала.

Платочек, вышитый в руке,

Молясь, она держала.

 

К ней приближались берега,

Кусты, деревья, рощи,

Деревни, церкви и луга

До самой поздней ночи.

 

День ясный всех на струге грел,

Княгиня была рада.

Боярин на нее смотрел,

Не отрывая взгляда.

 

Февронью явно он смущал

Заметным вожделеньем.

Она сказала, чтоб он знал,

С глубоким осужденьем:

 

«Черпни ведерком здесь воды

И выпей ее сразу,

Теперь на этот край приди».

Он следовал приказу.

 

«Ну вот, все снова повтори,

Испей водицы справа,

Ее познал ты изнутри —

Сужденье будет здравым.

 

Скажи, едина ли вода?

Или одна послаще?»

Ответил он: «Вода одна,

Не может быть иначе».

 

Февронья праведной была

И рассуждала честно.

А разговор она вела

С грешником нелестный:

«Я назову твою вину.

Зачем по воли беса

Оставил ты свою жену,

Явив себя повесой?»

 

Тот, кто княгиню возжелал,

Увидел в ней прозренье.

И больше взор не посылал

С бесовским вожделеньем.

 

Когда вновь вечер наступил,

Сошли все спать на сушу,

Князь вновь раздумья допустил

В свою большую душу.

 

Не знал, что дальше ждет семью,

С Февронией что будет?

Жена сказала: «За свою

Жизнь Бог нас не осудит.

 

Ты знаешь, что порой слова

Подобны фразам вещим,

Знать, заболела голова,

Пройдусь, заняться нечем».

 

Февронья медленно пошла

Вдоль берега речного

И что-то тайное нашла

Средь лагеря ночного.

 

К палкам черным у реки

(на них котлы держались)

Княгини воли вопреки

Руки прикасались.

 

Она шепнула: «Будет так,

Чтоб чудо здесь свершилось».

И ей явился зримый знак —

Поляна осветилась.

 

Февронья сразу же ушла

Ночь провести в палатке.

Блаженная ее душа

Ждала молитвы краткой.

 

Свой лагерь не могли узнать

Проснувшиеся люди.

И не успел никто понять

Случившееся чудо.

 

Везде царил еще покой.

Там, где котлы висели,

Увидели, что над Окой

Дубы листвой шумели.

 

А позже разожгли костры,

Чтоб пищу приготовить.

О чуде утренней поры

Все продолжали спорить.

 

Как только стали уносить

Имущество на струги,

Принять послов пришли просить

Их муромские слуги.

 

Петр с судна медленно сошел

К посланцам. Те с поклоном:

«Князь, возвратись на свой престол,

Дай выжить детям, женам.

 

От всех посадских и вельмож

Тебя мы слезно просим

Простить. Нас всех бросает в дрожь,

Мы муки болью сносим.

 

Нашли мы в граде много тел

Людей — жертв смерти лютой.

Знай, каждый, править кто хотел,

Убит был злою смутой.

 

Скажем еще: княгиню впредь

Любить мы вечно будем,

Не дай нам, княже, умереть,

Себя мы сами судим».

 

С женою князь в кратчайший срок

В Муром возвратились,

Как властолюбия порок

Ужасен — убедились.

 

Пришлось супругам исправлять

Случившиеся беды,

И стали люди замечать

Их мирные победы.

 

Чадолюбивы, как отцы,

Щедры, честны, правдивы.

Но богатели их дворцы,

И колосились нивы.

 

А город пастырей имел,

Росла казна от Бога,

Всех тех, кто зло познать посмел,

Судили очень строго.

 

И помогали править им

Лишь истина и кротость,

Их труд был с подвигом сравним,

Он отрицал жестокость.

 

Петра сравнить с временщиком

Язык не повернется,

Он знал, что Русь спокон веков

О благе всех печется.

 

А край ему — родимый дом,

Что строился веками.

Богатства созданы трудом

И честными руками.

 

В нем странники могли гостить,

Паломники — молиться,

Калек под кров могли впустить

И с бедными делиться.

 

И потому, князя с женой

Святыми называли,

Не зная, сколь большой ценой,

Они преуспевали.

 

Сказ четвертый

Во един день, или Земная кончина святых Петра и Февронии

Супругов жизнь, словно река,

Текла, не истощаясь,

Но все ж судьба издалека

Свой знак подать пыталась.

 

Просили Бога князь с женой

В одно и то же время

Покинуть вместе мир земной,

Оставив жизни бремя.

 

Велели камень отыскать

И сделать в нем два гроба,

Чтобы в них рядом пребывать,

Мечтали они оба.

 

Однажды трудный разговор

С мужем вела супруга,

Она сказала: «С этих пор

Спасать надо друг друга.

 

Давай подумаем с тобой,

Как жить мы дальше будем,

Иль сдаться старости слепой,

Как и другие люди?

 

Служенье Мурому прошло,

Тому причина — годы,

Чтоб нас в печаль не унесло,

Отыщем к Богу броды.

 

Чтоб бытие наше текло,

Мы в церкви обвенчались,

Конечно, нам с тобой тепло,

Мы век не разлучались.

 

Служили мы нашей семье

И княжеству служили,

А ныне, хоть близки к земле,

Мы долг свой не забыли.

 

Ну а теперь, в конце пути

Нам выбор сделать надо,

В монашество должны уйти,

В служении — отрада».

 

С улыбкой нежной князь сказал:

«Я точно так же мыслю,

Нас к послушанью Бог призвал,

Чтоб в путь мы дальний вышли.

 

Одно печалит лишь меня —

Разлука злою станет,

Я без тебя не жил и дня,

Мысль эта сердце ранит».

 

Февронья с теплою тоской

В ответ ему сказала:

«Себя ты, милый, успокой,

Нам жизни было мало.

 

Но верю я: на небесах

С тобой мы будем рядом,

Я вижу боль в твоих глазах,

Тебя вновь ждать я рада.

 

Я знаю, муж мой, в нужный срок

Мы встретимся навечно,

Вот только перейти порог

Нам надо, друг сердечный».

 

Супруги скоро облеклись

В черные одежды,

Монашьи бденья начались

Во имя их надежды.

 

Супруги впредь решили жить

Во иноческом чине,

В монастырях Бога молить

До дня своей кончины.

 

И назван был блаженный князь

Послушником Давидом,

И в келье узкой каждый час

Молился с кротким видом.

 

Когда жизнь инока познал

И встретил в келье зиму,

Путь к Богу верным князь признал

И принял старец схиму.

 

Ну а Феврония с тех пор

Назвалась Евфросиньей,

Могла создать любой узор,

Жила трудом посильным.

 

Игуменья велела ей

Для храма вышить воздух,

Монахине же труд милей,

Чем вынужденный отдых.

 

То был один покров большой

Для дискоса и чаши.

Он создан светлою душой

И нитями раскрашен.

 

В ликах святых таился свет,

Красивы были ризы,

Знала она шитья секрет —

Работать без эскиза.

 

Трудней душою вышивать,

Но образы святые

Будут на ткани оживать,

Как иноки простые.

 

И вот Давид ей весть прислал:

«Сестра, душа стремится

Покинуть тело, свой причал,

Я жду, чтоб нам проститься».

 

«Пока я воздух не дошью, —

Монахиня сказала, —

Тебя, прости, не посещу,

Ведь время не настало».

 

Он снова весть ей передал:

«Я подожду немного, —

Но тут же сообщил, — как жаль,

Не жду тебя, жду Бога».

 

Она велела передать

Супругу дорогому:

«Я буду время наше ждать,

Не выйдет по-другому.

 

Лишь одного святого риз

Я не успела вышить,

Спешу тебе, брат, сообщить,

Что не сумею выжить».

 

Она иглу воткнула в ткань

И обернула ниткой.

Отдав молитве свою дань,

Преставилась с улыбкой.

 

Так, в один день и тот же час

Ушли святые души.

Гром землю в тот момент потряс,

Шел дождь, и плыли тучи.

 

Решили в храме поместить

Петра, там клир, старушки.

Ну а жену определить

В монастырь, в церквушку.

 

В монашестве не положить

В одном гробу блаженных.

И их решили хоронить

В гробах обыкновенных.

 

Но общий гроб пустой стоял

В том самом храме главном,

А утром Муром весь узнал

О чуде дивном, тайном.

 

Гробы отдельные пусты!

Никто не верил вести.

В двойном гробу лежат цветы

И... князь с княгиней вместе.

 

Потом тела их разнесли

В другие домовины,

Супругов вновь с утра нашли

В большом гробу едином.

 

Он вытесан был для двоих,

Стоял он в храме главном,

Но больше трогать прах святых

Не стали в граде славном.

 

Он Богом городу был дан

В спасение, для веры,

Святым все отдавали дань,

Их следуя примеру.

 

Поверье есть: Бог обещал

Исполнить их желанья,

Он обо всех, конечно, знал

Их праведных деяньях.

 

Эпилог

В славном Муроме стояли

Церкви — Божия краса,

А вокруг тянулись дали

И дремучие леса.

 

Башни, барские хоромы,

Терема ласкали взгляд.

А над ними, как короны,

Ввысь флажки, гербы глядят.

 

Супругов верных знали все

И часто вспоминали.

И с давних пор в каждой семье

С любовью почитали.

 

По истеченью многих лет

Сложили люди повесть

О верности, явившей свет,

Порядочность и совесть.

 

Брак честен — ложе без греха,

Учил апостол Павел.

Семья дана на все века,

Ее всегда он славил.

 

В семье обман терпеть нельзя,

Предательство — погибель,

Растить детей — ее стезя,

Награда, честь и прибыль.

 

Супругам силы придает

Благое постоянство,

А коль его недостает,

Вползают блуд и пьянство.

 

Любовь пронесшим до конца

Подарит Бог спасенье,

А от нетленного венца

Придет благословенье.

 

Семья — основа всех начал,

Жизни земной хранитель.

В ней есть и радость, и печаль,

Ее создал Спаситель.

 

Супругов подвиг сразу стал

По всей Руси известным,

Когда святыми их признал

В Москве собор Поместный.

 

А вскоре Иван Грозный храм

Возвел над ракой славной.

Народ пошел к его дверям

За чудодейством тайным.

 

И по сей день к мощам идут

Люди со всей России.

Они, как встарь, свой ищут путь

К служению Мессии.

 

Все сбудется и снизойдет

На них благая святость,

И в душах многих оживет

Разбуженная радость.

 

Преданье есть: Господь любил

Блаженных за деянья,

И потому осуществил

Их главные желанья.

 

Они лежат в гробу одном,

Их души вечно вместе,

Мощи, что в Муроме родном,

В России всем известны.

 

И каждый, с верой кто придет

К раке на моленье,

Успокоение найдет,

Получит исцеленье.

 

Они в один и тот же день

Ушли, чтоб встретить Вечность.

Их тени бродят и средь стен —

Зовет родная местность.

 

Как прежде Муром носит грусть,

В церквях, в старинных зданьях —

Везде незримо дремлет Русь,

Храня воспоминанья.

С. Тимошенко

 

Сказание о Петре и Февронии Муромских. Поэтическое переложение с древнерусского.

 

Заговорный зачин к Сказанию о Петре и Февронии

Что увидишь ты в России, чужестранец?

Реки синие с литыми жемчугами,

Говорливые ручьи в привольных рощах,

Да народ наш, что на тяготы не ропщет?

 

Что узреешь ты в России, чужестранец?

Эти нивы, что родят пшеницу сами,

Эти реки молока в брегах кисельных,

Да крестьян, что зёрна счастья в землю сеют.

 

Что узнаешь ты в России, чужестранец?

То, что счастье в чёрной пашне прорастает,

Золотыми возлелеяно руками,

Будет золотом звенеть под облаками.

 

Что заметишь ты в России, чужестранец?

Заревой лазорев луч в рассветной рани,

Родники — из тайных круч земные руды…

А ещё в России можно встретить чудо.

 

Повстречаешь ты в России, чужестранец,

Избы сирые с златыми образами,

Города-соборы под небесной кровлей,

Взор-стрелу, что поразит тебя любовью.

 

А услышишь ты в России, чужестранец,

Гусли те, что покорят любые страны,

Птица Сирин с райской птицей Гамаюном

Научили петь и плакать эти струны…

 

Зачаруют, затворят тебя навечно

Песней горькой, сладкозвучной и беспечной,

Обожгут тебя горючею слезою —

И в предания уманят за собою.

 

Заповедною Трояновой тропою

Уведут тебя в былинушку-былое,

Соболями обоймут тебя за плечи,

Опьянят тебя неслыханною речью —

 

Заговорной, где зарницы да стожары

Словно белки, рыжим мечутся пожаром;

Приворотною, где травы вьются к сердцу,

Где отверзется к заветным кладам дверца…

 

Пропадёшь же ты в России, чужестранец!

Ворожейною добычей скоро станешь,

Будет сердце биться, словно в клетке птица,

Истоскуется, как голубь, истомится.

 

Запоёт, — да на лады моих припевок,

А заплачет — словно ветер в поле белом,

Где ни отклика, лишь дальний колоколец

Будет звать его в любую из околиц…

 

Там, где бродят и запевки, и зачины,

Там, где кладезь слов из книги голубиной,

Где легенды льнут к устам, как поцелуи…

Коли хочешь, расскажу одну такую.

 

Часть первая

Это было стародавнею годиной

В белокрылом граде Муроме былинном,

Что как лебедь горделивый, над Окою

По волне плывёт меж небом да рекою.

 

С той поры до нас промчалось семь столетий

И восьмая сотня лет исчезла в свете,

Да ещё с тех пор отсчитано три года,

А легенда всё бытует средь народа.

 

То привидится кому-то в сне полночном.

То знакомой близью тронет чьи-то очи,

То к кому-то приласкается сердечно,

Потому что жизнью создана навечно.

 

Только правду та легенда повествует,

Ведь доселе город Муром существует,

Он доселе над Окою, над волною

Удивит людей своею белизною,

 

Чистотой прекрасных храмов, узорочьем,

Родниковой поговоркой, между прочим,

Да пригорками-оврагами крутыми,

Да боярами-князьями молодыми.

 

…В стародавний век был в Муроме князь Юрий.

Двух сынов его прекрасных знал весь Муром.

Первый —Павел — был силён, красив изрядно,

А второй — князь Пётр — был краше многократно,

 

— Будто месяц молодой на небе ночи! —

Тот воскликнет, кто увидит Павла в очи.

— Будто Солнце, что сияет над землёю! —

Про Петра воскликнут, — так хорош собою!

 

А силён был Пётр, удачлив, крепок, ловок —

Ни в котором-то бою не знал уловок:

Как пойдёт потешить душу в поединке —

Побеждает богатырски, по старинке!

 

Да немногим уступал ему брат Павел —

Вслед за Юрием он стал уделом править,

Павел Юрьевич, князь Муромский великий —

Статью славен, благороден светлым ликом,

 

И княгиню взял красивую, младую —

Свадьбу справили богатую, хмельную!

Благоверный князь уделом правил мудро —

На молебен шёл с княгиней, что ни утро.

 

Расцветал при князе Павле славный Муром.

Только враг людской смотрел на Муром хмуро:

Колокольный звон ему — что ножик острый,

Извести злодей задумал Павла просто:

 

Напустил на город Муром чудо-змея,

Этот змей в любой-то дом войти сумеет,

Малой искоркой печною обернётся —

И в любую дырку-щелочку проткнётся,

 

А потом крылатый злыдень-змей столицый

Обернётся то ль слугою, то ль девицей,

То ли нянюшкой, то ль нищим сирым-хромым.

То ль хозяином пройдётся по хоромам.

 

А в глаза людей напустит синь-тумана,

Чародейного, волшебного обмана:

Смотрит встречный прямо в очи чудо-змея,

А отвлечься от обмана не сумеет.

 

Вот крылатый змей, блажное чудо-юдо

Стал летать к княгине Павловой для блуда.

Пред княгиней был таким, как есть, злодеем,

А другие видят князя в чудо-змее:

 

Дескать, это Павел-князь путём знакомым

До княгинюшки проходит по хоромам,

Расступается да кланяется стража,

И все мамушки да нянюшки туда же:

 

Славят князя, хвалят князя в чародее,

А княгиня слова вымолвить не смеет:

То ли Павла ей назвать злодеем-змеем,

То ли муж шутить изволит перед нею?

 

То ль сама она с ума тихонько сходит?

Все ведь кланяются змею, кто ни входит:

И слуга, и старый повар с новым блюдом, —

Все свет-Павлом величают чудо-юдо!

 

Исхудала, истомилася княгиня,

Стала чахнуть, угасать в своей кручине.

Лекарей-врачей позвали — бесполезно:

Не находят лекаря ни в чём болезни.

 

Но однажды вдруг княгинюшка решилась

Рассказать о змее, что бы ни свершилось.

 

…Змей натешился, исчез в горячей печке.

Шлёт княгиня слуг до князя:

— Друг сердечный,

Поскорее приходи в опочивальню!

 

Слуги князя провожают вновь до спальни,

Дескать, только что был тут — и вновь вернулся…

Невдомёк им, кто тут князем обернулся.

 

— Расспроси скорее слуг, — речёт княгиня, —

Был ты здесь или ты не был в спальне ныне?

Отвечают слуги:

— Только что, князь Павел,

Ты тут был и вновь вернулся против правил!

 

Вот тогда княгиня Павлу и призналась,

Что о змее рассказать она боялась,

Но измучилась, и больше нет терпенья

Выносить такую муку — наважденье.

 

— Нет, страдать от злостных чар — совсем не дело,

Мы положим вскоре этому пределы,

Пусть не волхв я, но ужель я не сумею

Извести да победить вражину-змея? —

Рёк князь Павел. — Этот змей хитёр изрядно,

Но должна же быть управа, вероятно,

И на эту хитроумную скотину.

Что в мою же наряжается личину.

Поединок честный будет невозможен:

Не покажет змей свою прямую рожу.

Обернётся верным, преданным слугою,

А ведь может и княгинею-женою!

Вот что, женушка, любезная княгиня,

Поступи, как я скажу тебе отныне:

Прилетит — ты покажи ему, что рада,

Что его змеиный лик — тебе награда.

Заведи с ним обольстительные речи,

Да спроси, где он живёт, — чай, не далече?

Да не знает ли он, умник, добрым часом,

Что за смерть его взяла бы в одночасье?

Может, витязь есть, какого он боится,

Или травка, коей мог бы отравиться,

Или мастер, кто скуёт ему оковы —

Отчего ему погибель, право слово?

Коли ты, жена, от змея то узнаешь,

Да расскажешь мне, — себя и оправдаешь,

От злосмрадного врага освободишься,

И дальнейшего мучения лишишься.

Не напрасны и былые претерпенья:

Сам Господь тебя похвалит за терпенье,

Враг тебя повёл на срам, как на закланье,

Победим врага — и будет оправданье!

 

Речи мудрые сиятельного мужа

Заключила в сердце жёнушка. К тому же

Так решила: «Непременно надо сведать,

Где змеюку ждёт беда, а где победа».

 

Вскоре змей-злодей к светлице подлетает,

Малой искоркой из печки вылетает,

Князем Павлом мимо слуг идёт к княгине,

А княгиня вся в слезах-рыданьях ныне:

 

— Ах, приснился сон дурной — сказать не смею, —

Вся в печали, говорит княгиня змею, —

Скоро, скоро прекратятся наши встречи!

Обними же, милый друг, меня за плечи!

Не увижу больше глаз твоих прекрасных,

Не узнаю больше ласк твоих участных,

Не услышу больше речи говорливой,

Как недолго я была такой счастливой!

Ах, не встречу больше пламенного друга!

Мне приснилось: донесли про нас супругу,

И нашёл он ворожейку, что травою

Отравила моё чудо зоревое!

Поднесли тебе, мил-друг, с медами чашу,

И закончилось на этом счастье наше.

Оттого-то я с утра сижу в печали,

Оттого-то льются слёзоньки ручьями!

 

Говорит княгине змей:

— Да ну, пустое!

Не убить меня отравой да травою.

Мне как лакомство растительные яды,

Верить сну такому глупому не надо!

 

Но княгиня плачет:

— Счастье моё, счастье,

Закатилось, будто солнышко в ненастье!

Только к другу я привыкла, полюбила,

Как похитил сон дурной, что мило было!

Мне привиделся полночный ворон чёрный,

К месту битвы он во тьме летел проворно,

А на месте том печальном друг мой милый

Погибал один, изранен вражьей силой.

Окружили тебя, милый, окружили

Князем Павлом снаряжённые дружины.

Вот уж вижу я на теле белом раны,

Будто я лечу, как чайка, утром рано,

К телу милому крылами припадаю,

Белым пёрышком все раны отираю,

А мил-друг лежит на травке безмятежно,

А я плачу да рыдаю безутешно!

 

Змей ответил:

— То-то глупая картина!

Мне хоть тридцать три дружины — всё едино!

Из любой сухим я выйду из батальи,

Мне и триста три дружины не фатальны!

Как махну хвостом да пыхну жаром пасти —

Все шеломы поскепаются на части!

Копья сломятся, а стяги опалятся,

А дружины чародейства убоятся!

 

А княгиня слёзы платом отирает,

Пуще прежнего в печали пребывает:

— Ах, приснилось в сне дурном мне причитанье,

Бесконечное горючее рыданье,

Будто я — вдова при муже, князе Павле,

Хоть князь Павел градом правит, как и правил,

Но горюю я о змее — друге прежнем,

По нему ношу я чёрные одежды,

Вся я сохну, как травинушка зимою,

Оттого, что друг мой больше не со мною,

Оттого, что чародейным злобным словом

Оказался он спелёнут-околдован,

Оттого, что чародейка да знахарка

Прошептала на ветра словечко жарко,

Да по зависти, по злобе да навету

Нет усладушки моей на свете этом,

Поглядела чародейка чёрной ночью,

Где мил-друг оставил пяточкой следочек,

Да калёные иголки повтыкала,

Да вокруг всё чёрной солью посыпала,

Да сожгла лягушьи косточки на свечке,

Да плевала вкруг следочка целый вечер.

И наутро милый друг лежит в болезни,

Все целебные рецепты бесполезны,

А я плачу, а я плачу и рыдаю,

Оттого, что чудо-змеюшку теряю!

Одеваю я печальные одежды…

 

— Столько блажи отчего не снилось прежде? —

Говорит злодей княгине. — Всё пустое:

Мне не страшно даже слово непростое!

В чародействе я и сам силён-искусен,

Никакое меня слово не укусит!

Не родилось на Руси такого вора,

Чтобы жизнь мою украсть иль взять измором!

 

И тогда княгиня слёзы вытирает,

Будто молодца, злодея восхваляет,

Говорит ему почтительные речи,

Льстиво слово начинает издалече:

 

— Никого-то нет, мой свет, тебя умнее,

Никого-то нет, мой ласковый, сильнее,

Никого-то нет, мой котик, прозорливей,

Никого-то и меня-то нет счастливей!

За тобою я как зорюшка за лесом,

Я с тобою как голубка под навесом.

Дай тебя я, как дитятю, прилелею,

Истомлюся я с тобою, изомлею,

Жаль, не знаем мы судьбы — и верим ночью

Снам таким, что огорчают нас воочью.

Вот ведь, свет мой, знаешь ты про всё на свете!

Верно, знаешь, где тебя погибель встретит.

От беды горючей сможешь уберечься,

Сохранишь себя, родное моё сердце.

Аль не знаешь, аль не ведаешь, не чуешь?»

 

— Как не знать? Открыть лишь тайну не хочу я, —

Отвечает змей и тайну открывает. —

Ведь моей-то смерти многие желают!

Да скажу, чтобы тебе не плакать боле:

Мне до той поры дано гулять на воле,

Как не сбудется, чего не знают люди:

От плеча Петрова мне погибель будет,

От того ли неизвестного плеча,

Да от Агрикова, видишь ли, меча.

Кабы знал я сам, что это за оружье,

Я б достал его где можно и чем нужно,

Разломал бы на малюсенькие звенья

И зарыл бы в Лукоморье под коренья.

И тогда бы жил бессмертней всех на свете,

Но доселе я меча того не встретил,

И на «А» богатырей нигде не знаю,

Ни в которой-то земле, моя родная!

От кого бы некий Пётр взял меч искомый,

То не знает даже книжник мой знакомый,

Чернокнижник, тот, что знает всё на свете.

Так что гибель мне покудова не светит!

Глупый сон гони подальше поскорее,

И давай-ка обнимай меня теснее!»

 

И княгиня, те слова запомнив прочно,

Стала дальше притворятся, как нарочно,

Стала дальше ублажать-ласкать злодея,

О бесстыдствах я рассказывать не смею.

 

А, злодея проводив, сказала князю,

О таинственном о змеевом рассказе.

«Ни дружина де, ни зелье и ни слово!

Одолеет сила лишь плеча Петрова,

Да от Агрикова только лишь меча —

Не боится змей другого палача!»

 

— Что за притча? — бедный Павел отвечает.

Я на «Агри— » никого нигде не знаю,

Может, это богатырь, а может местность,

Но покамест что — сплошная неизвестность!

За Петром же далеко ходить не надо —

У меня же брат родной, Петруша, рядом!

 

И зовёт князь Павел милого Петрушу,

И Петруше раскрывает свою душу:

Дескать, помощи нам нету ниоткуда

От такого непростого чуда-юда!

 

Князь же Пётр, горячий, смелый и отважный,

Говорит:

— Как я убью врага — неважно,

В поединке ли, в прямой и честной схватке,

А, быть может, поиграю с юдом в прятки:

Подкрадусь ли, будто в прятках, из-за печи,

В лоб иль по лбу? — но, другое дело, — нечем!

Коли вам назвал моё змеюка имя —

То ногами будет попран он моими.

От руки моей погибнет, без сомненья,

Только где я оный меч найти сумею?

Не попробовать ли просто булавою?

 

— Что ты, Петя, не прощайся с головою!

Змей волшебный, чародейный, в страшной силе.

Будем нужный меч искать по всей России, —

Отвечают Павел с женушкой-княгиней, —

Может, случай нам искомый меч подкинет…

 

И задумался князь Пётр, взывая к Богу,

Как, куда бы за мечом пойти в дорогу.

 

Был у князя свет-Петра такой обычай,

Перенятый от людей почтенных свычай:

В одиночестве ходить по местным храмам,

По церквушкам отдалённым, малым самым,

В одиночестве, в мольбе уединённой…

Встретит инока, бывало, Пётр с поклоном:

Я-де князь, а ты-предстатель перед Богом! —

И опять себе шагает понемногу.

Драгоценные обдумывает думы

Перед храмом, средь дерев, вдали от шума.

Или в церкви скромной свечечку поставит:

Я-де князь, но и над князем Бог наш правит,

Милосердною властительной рукою

Он раба-де не унизит пред собою…

 

Так любил ходить князь Пётр, и так же ныне

Он пошёл за город Муром ко святыне,

Ко кресту животворящему Господню —

В монастырь за город он пошёл сегодня.

Там Воздвиженская церковь возвышалась,

Там Кресту Честному служба совершалась,

Средь домишек деревянных, деревенских

Монастырь стоял издревле строгий, женский.

 

Вот князь Пётр пришёл один смиренно в церковь,

И молился в тишине.

Вдруг сумрак меркнет

И сияет свет, что зорька разгорелась,

И свеча, что райский розан, разалелась.

Огляделся Пётр — пожара в церкви нету ль?

А ему явился отрок с ликом светлым!

Рек сей отрок ко Петру: «Любезный княже!

Ты шептал про меч про Агриков. Когда же

Хочешь ты его увидеть, отвечай мне?»

 

И воскликнул Пётр:

— Открой мне, отрок тайну,

Да увижу хоть сейчас такое чудо!

 

Отвечает отрок: «Следуй же досюда

Вслед за мной». — И князь идёт к стене алтарной,

Где меж плитами — доска в смоле янтарной,

За доскою — щель, а там — мерцанье света,

И в щели лежит как раз оружье это:

Меч булатный видит князь перед собою,

Сталь блистает серебристою звездою,

Отливает воронёным чёрным небом,

А в руке-то — легче пуха, мягче хлеба!

И играет в том мече святая сила!

 

«Слава Богу! Ведь врагу сей меч — могила!»

Поклонился Пётр, а отрок испарился,

Будто в свечечку тихонько превратился.

Пред Крестом та свечка тихая сияет...

Вот он, меч, — и только Пётр об этом знает!

 

Он решил молчать о тайне по старинке:

«Славный меч дамасский я купил на рынке», —

Всем сказал и зачастил в хоромы к брату,

Что ни день, ходил князь Пётр туда-обратно.

Всё искал, как избежать бы совпаденья,

Чтобы брата не принять бы за виденье

Да на Павла не поднять бы меч разящий…

Где — в обличье Павла змей, где — настоящий?

 

Что ни день, то Пётр идёт с поклоном к брату,

А затем — к своей снохе, затем — обратно

К брату Павлу возвращается в покои,

Горевать о той беде, что беспокоит.

 

Вот однажды к брату Павлу Пётр приходит,

В добром здравии он братушку находит.

Тотчас Пётр идёт к снохе своей, княгине…

Тут же Павла у неё он видит ныне!

 

Поклонился Пётр и вышел быстро-быстро,

Понимая, что тут дело-то нечисто,

И назад — бегом в покои брата Павла,

И слуге речёт:

— Не сон ли мною правит?

Вот, я только что от брата шёл к княгине,

А княгиня с братом пьёт медвяны вина,

И трапезничает с ним, меды вкушает!

Иль мне утренние сны в глазах мешают?

Видел я, что брат сидел в своих покоях,

И к княгине шёл я пряменько, без сбоев,

Без задержек, — а хожу я, видишь, быстро,

И быстрее долетел бы только выстрел,

Да ведь брат мой, не стрела, поди, из лука.

Как меня опередил, ответствуй, ну-ка?

Удивляюсь я, того не понимаю,

Как мой брат опередил меня?

 

— Не знаю, —

Говорит слуга, примерный, честный, верный. —

То, наверно, сон был вправду беспримерный:

Никуда не выходил, сидит князь Павел

Как ты, князь, его сам только что оставил.

Не успел я от дверей пройти к окошку,

Как вернулся ты: прошла минута-крошка!

Приблазнился тебе князь наш у княгини!

 

…Дверь открыли — вот, в покоях князь и ныне,

У себя, не выходил ни на мгновенье!

Пётр смекнул тогда, смекнул, что за виденье!

Подошёл он к брату Павлу, вопрошая:

 

— Что за притча приключилась-де такая?

Как-де, Павел, ты вернулся от княгини?

Я в твои покои шёл не медля ныне,

А тебя с княгиней видел: рядом с нею

Ты сидел, мой брат, персоною своею.

Поклонившись, я пошёл в твои покои;

От тебя из коих вышел, шёл из коих

Почитай, тому назад одно мгновенье.

Объяснишь ли мне такое наважденье?

Как ты ранее, чем я, сквозь двери вышел,

Обогнал меня, да так, что я не слышал?

Иль не ты сейчас, брат Павел, у княгини?

Или шутки враг наш шутит с нами ныне?

Посуди: к тебе вошёл я, поклонился,

Из твоих покоев тотчас удалился,

И пришёл тотчас в княгиньины покои,

Чтоб сказать, что встало солнце золотое.

Там сидишь ты, братец, с ней! Я удивился,

И обоим в знак почтенья поклонился,

И тотчас спешу обратно, где оставил

Одного тебя в покоях, братец Павел!

Вновь тебя я вижу тут, не понимая,

Как ты скор — нога, знать, здесь, а там — другая?

 

Отвечает изумлённый Павел брату:

— Не ходил я ни туда и ни обратно!

Я сейчас сидел один в своих покоях

И княгинюшкиных снов не беспокоил,

Ты сюда пришёл, брат Пётр, и поклонился,

И тотчас же из покоев удалился,

А теперь опять явился в одночасье!

Я ж отсюда никуда не отлучался.

У жены своей, княгини, нынче не был,

У окна с утра сидел, смотрел на небо!

 

Говорит князь Пётр:

— Вот то-то козни вражьи!

Только зря сегодня с нами змей отважен:

Я сейчас пойду в княгиньины покои

Потому как меч-то Агриков со мною!

Уж не знаю, отчего он этак прозван, —

Он мне послан, чтоб разрушить вражьи козни.

В алтаре лежал он, за Крестом Господним.

Час возмездия, мой брат, настал сегодня!

 

— Так пойдём же, я с тобою! —  крикнул Павел.

Но князь Пётр просил, чтоб это он оставил,

Чтоб остался брат его в своих покоях,

Потому как змей задумывал такое:

Этот змей обставил так своё лукавство —

Ведь не сможет брат поднять руки на братство,

Пётр на Павла замахнуться не посмеет,

Видя брата пред собою, а не змея.

 

И просил князь Пётр в слезах родного брата:

— Не иди за мной, вернись же ты обратно,

Ни за чем не покидай своих покоев,

Ибо злобный змей задумал, брат, такое:

Я увижу облик твой, взглянув на змея,

И с обманом разобраться не сумею,

На тебя же не смогу направить руку!

Но разрушим вместе эту лженауку!

Колдовства не побоюсь, отправлюсь биться,

Только подлинно я должен убедиться,

Что тебя я на пути своём не встречу,

А застану змея в виде человечьем

У княгини, и убью гадюку точно,

Коли ты тут посидишь. Запрись нарочно,

Никуда не выходи. И с крестной силой

Убеждён я: будет попран враг немилый!

С Божьей помощью иду сейчас на битву!

 

И прочёл князь Пётр ко Господу молитву,

И взял меч, речённый Агриковым, в руку,

И пошёл к своей снохе — а там ни звука.

 

Открывает дверцу Пётр — и видит брата:

Тот с княгиней восседает аккуратно,

Ест заморскую халву из круглой чаши,

Улыбается, как Павел настоящий.

Пётр взмахнул мечом, но крикнул брат:

— Опомнись!

Аль не брат ты мне меньшой, Петруша, вспомни!

 

Опустил Пётр меч, вздохнул, собрался с духом,

Вдругорядь взмахнул мечом над вражьим ухом.

Крикнул брат ему опять, опять взмолился:

— Что ты, Петя? Али утром не молился?

Аль креста на тебе нет, опомнись, брат мой!

Али я чем пред тобою виноватый?

 

И опять Пётр меч, вздыхая, опускает —

Не на брата ли он руку поднимает?

Но тогда княгиня крикнула:

— Смелее!

Пропадёт иначе княжество от змея!

 

Тут же Пётр нанёс удар мечом разящим —

Тотчас брат его стал змеем настоящим

Будто стаяла вся княжая одёжа,

Павлов лик исчез — явилась змея рожа,

Обратился змей-злодей в своё обличье,

Запищал, затрепетал крылом по-птичьи,

И заскрёб своим хвостом по половицам,

И забрызгал черной кровью пол-светлицы.

 

И на князя брызнул змей той кровью вредной:

«Ты не празднуй, княжий брат, свой час победный!

Ты меня сгубил-убил мечом чудесным,

Пусть тебе в твоём же теле будет тесно!»

 

Прокричал так змей и умер тем же часом,

А на теле у Петра открылись язвы.

Язвы-струпья от зловредной крови змейей…

Все врачи лечить такое не умеют.

 

…В княжьем тереме не празднуют победу,

В тяжкой болести лежит Петруша бедный.

Язвы страшные изъели бело тело…

 

В добрый час начать лечение — полдела,

Кабы кто-то из врачей сказал диагноз

Да в историю болезни внёс бы ясность,

Прописал бы хоть бы мази, хоть примочки…

 

Но в умах у эскулапов заморочки:

Дескать, язвы — от неведомого яда,

И лечить такую страсть, конечно, надо,

Излечить впервые было б интересно,

Но с чего начать — науке не известно.

Неизвестно также, чем потом продолжить.

Словом, дать рекомендаций невозможно,

Может, язвы не от яда, а от света,

И лечить сию напасть методик нету.

Разве ждать, пока такой же случай будет,

И тогда уж посмотреть, чем лечат люди,

Перенять удачный опыт, хоть и пробный,

И попробовать Петра лечить подобно.

 

Княжьи слуги обыскали все владенья:

Где тот лекарь, что нашел бы исцеленье?

Тщетно всё: ведь кто ни брался — не умеет!

То-то горе: молодой князь Пётр болеет,

То-то горе: молодой князь Пётр страдает,

И никто о средствах помощи не знает.

 

Уж заморского призвали эскулапа:

«Что попросишь, — то найдём, дадим на лапу», —

Говорили ему Павел со княгиней.

Целый список эскулап на дермантине

Написал.

Увёз с собою ларь селёдки,

Полтелеги царской ряпушки да водки.

И монет увёз не много и не мало —

Ровно столько, сколько душенька желала,

Да ещё с собою взял сундук товара,

Коим княжество издревле торговало,

Короб пряников, да пять ненадеванных

Соболями отороченных кафтанов,

Да четыре вида княжеской одежды…

Только Пётр болеет так же, как и прежде.

 

…Ах, ведь знаю — лекарь есть у нас в селенье,

Что больному вмиг подымет настроенье,  

Проведёт тихонько ласковой рукою —

И истает боль-болезнь сама собою!

Разведёт он зелье белою водицей —

И поправится больной, и исцелится.

А возьмёт ли он микстуру в длани-руки —

Вмиг больной забудет встречи и разлуки…

А коль будет что плохое у больного —

Ножик лекарь наш возьмёт, подточит снова,

Да окурит бранши ножниц берестою —

Что болит, того не жалко, то — пустое!

 

Как-то, помню, у меня рука сломалась…

Это лекарю-врачу такая малость!

Он связал концы у жил суровой ниткой —

Нет в руке ни недостатка, ни избытка!

Улыбнулся — и в ответ я улыбнулась,

И ко мне каким-то чудом жизнь вернулась,

И душа моя воспряла и воскресла —

Вот, не зря тут занимает лекарь кресло!

Всё на месте: чудотворный дар и должность…

Для него-то нет задачек невозможных!

 

Уж конечно, он бы вылечил Петра-то,

Но дорога вглубь времён бедой чревата…

Вдруг в тринадцатом-то веке врач споткнётся,

И обратно в двадцать первый не вернётся?

Или станет ворожейною добычей…

На Руси ведь что ни город — то обычай:

Зачарует Русь гостей своих речами,

Те вернутся — и не будут спать ночами…

Или взор-стрелу любовь направит в сердце…

Нет уж, братцы, лучше дома отсидеться!  

 

Потому-то, как княгиня да князь Павел

Обратились ко мне, книжнице, по праву,

Дескать, нет ли тута лекаря какого?

Я в ответ: ищите тама, право слово!

Век не тот, чтоб нам бросаться лекарями!

Умный есть, но пусть он будет рядом с нами:

Хоть у нас порядка нет, но безопасно,

А у вас — то змей, то чудо, — всё неясно!

А у вас ведь что ни шаг, то притча-сказка.

Потому — ищите там, и вся подсказка!

 

Заговорный зачин ко 2-й части Сказания

Чужестранец, не понять тебе России!

Здесь в лазури неба — луч волшебной силы,

Здесь Ярило рассыпается на зёрна,

А зерно лучам Ярилиным покорно.

 

Здесь ветра — Стрибожьи внуки — веют песни,

А слова для этих песен неизвестны.

А слова звучат в ручьях — в волне глубинной,

Переписаны для книги голубиной.

 

Из небесных хлябей книга та упала,

Да в каком-то веке давешнем пропала…

Были там стихи про волосы Велеса,

Да закрыла те слова веков завеса.

 

Были в книге той стихи про дар Даждьбога —

А вот в памяти осталось так немного!

Лишь про то, как танцевала диво-дева,

Да как крылья лебединые надела…

 

Улетела за леса она в обиде,

Что тех танцев ясный сокол не увидел,

Что летал он, как велит ему обычай,

За какой-то чужеземною добычей,

 

Что парил он между небом и землёю,

Да застигнут был калёною стрелою.

Каплю крови сокол выронил из сердца,

Да на зорюшку-Прасковью загляделся.

 

А ему заря-Прасковья говорила:

Позабудь, любезный сокол, всё, что было!

Разгорюсь я жарче пламени земного,

И верну в твоё я сердце силу снова.

 

Только лебедь свою белую забудешь,

И во мне, заре вечерней, видеть будешь

И любовь свою, и молодость, и славу,

Молодецкую усладушку-забаву!

 

Согласился ясный сокол, согласился,

Да вот только сладкой дрёмушкой забылся…

И, проспав три дня без счёта и без срока,

Перепутал сокол зори ненароком.

 

Он увидел зорьку утреннюю Дарью —

Воспылало его сердце, ум растаял…

И летит он к зорьке Дарьюшке в объятья,

Лишь заметит яркий всполох её платья.

 

И тогда заря вечерняя Прасковья

Огорчилась этой ветреной любовью,

Разгорелась от досады, осердилась,

От сестрицы зоревой отворотилась.

 

До сих пор она на Дарьюшку в обиде.

Двух сестёр зорь-заряниц никто не видел

С той поры друг с дружкой вместе или рядом…

Лишь купальской ночью сёстры ближе взгляда:

 

Заря Дарья догоняет свет-Прасковью,

Белы руки тянет к сёстрыньке с любовью,

Да догонит, обоймёт да поцелует,

А Прасковья всё досадует, ревнует!

 

Поцелуется в ответ да отвернётся,

Быстрым шагом к чёрной полночи вернётся,

Только в песнях, петых ветром над любовью,

Вечно рядом зори Дарья да Прасковья…

 

Часть вторая

Плещут зори над землёю да лазори,

А в дому-то князя Муромского — горе:

Гложет болесть тело князя молодого,

Заключает душу в тяжкие оковы…

 

Вот донёсся слух — в соседних землях, рядом,

На земле Рязанской — знахари изрядней:

Врачеватели от рода, от природы,

Ибо нет в Рязани хилого народа.

 

Что Елатьма, что Тума, что Град Мещерский,

Что сама Рязань — здоровьем пышут щедро.

Ведь не может быть такого изначально —

Знать, земля богата мудрыми врачами!

 

И велел князь Пётр везти себя к рязанцам.

Сам не смог сесть на коня, как оказалось,

Так ослаб, так исстрадался, так измучен,

Что решил в повозке ехать, — будет лучше.

 

Привезён был на Рязанщину он вскоре,

А в Мещерском крае сёл хороших море —

И Ардабьево, и Курмыш, и Кислово,

И в любом — отменный лекарь, право слово!

 

Пётр послал всех приближённых слуг в деревни:

Де, смотрите, где какой есть лекарь древний,

Что секреты незапамятные знает?

Вызнавайте, кто где чудом исцеляет!

 

Вот один слуга с дороги уклонился

И в деревне благолепной очутился,

И пошёл в дома — не встретит ли кого-то?

Да все вышли, видно, в поле на работу.

 

И названия слуга не знал деревне…

А деревня прозывалась словом древним.

Слово ласковей едва ли б подобрали

Ибо «Ласково» деревню называли.

 

Вот пошёл слуга деревней незнакомой,

И пришёл слуга к красивейшему дому,

И, хозяев покричав, вошёл в ворота…

Дом открыт, но нет навстречу никого-то!

 

Что ж! Слуга заходит в горницу-светлицу

И в светлице видит чудную девицу:

В одиночестве ткёт ткани дева наша,

А пред нею скачет заяц, будто пляшет.

 

Холст свивается, как речка, льется с кросен…

Оробел совсем слуга, молчит, серьёзен…

А красавица речёт:

— Ах, плохо, плохо,

Без ушей наш дом, а горница — без ока!

 

И слуга сказал:

— Не знаю, хорошо ли:

Не пойму, о чём здесь речь. Хозяин в поле?

Мне б с отцом твоим бы, с братом ли — с мужчиной

Завести бы речь о деле благочинно!

 

А на эту речь девица отвечала:

— Верно, с девицей глаголить — толку мало!

Мать с отцом взаймы поплакать отлучились,

Брат же мой тот свет сквозь ноги видеть вылез…

 

Ничего слуга из речи той не понял,

И, дивясь, сказал:

— Прости, коль словом донял,

Мне-де, муромскому жителю, вестимо:

Слишком многое у вас необъяснимо!

Растолкуй же мне, хозяюшка, что значит:

Я вошёл сюда, а заяц в пляске скачет?

И твои-то удивительные речи

Не пойму никак: скажи-ка мне полегче,

Как понять: нелепо дому быть без слуха,

А светлице-де без глаза иль без уха?

А твои отец и мать взаймы где плачут?

Брат глядит на смерть сквозь ноги — что всё значит?

Заболел ли брат, лишай ли его донял, —

Растолкуй ты мне: ни слова я не понял!

Будто ты мне ничего и не сказала,

Либо я уразумел досадно мало!

 

Улыбается девица:

— Что ж ты знаешь,

Коли смысла между слов не разгадаешь!

Я сказала тебе самое простое:

Ты пришёл в село, застал село пустое,

В дом вошёл, застал меня в домашнем виде,

Не ждала за ткацким станом гостя видеть!

Был бы пёс хороший в наших-то хоромах —

Он учуял бы гостей, не дал бы промах,

И залаял бы: собака дому — уши.

 

А коль чадо я б имела — было б лучше:

Веселилось бы в светлице моё чадо,

Увидало бы гостей разумным взглядом,

Подбежало бы, о госте бы сказало…

Нет дитяти — нет очей: дом видит мало!

 

Про отца и мать сказала не в обиду,

Уж не думала, что сложно слово с виду.

Да, пошли они поплакать поневоле:

Нынче похороны в хуторе за полем,

Нынче там они покойника оплачут,

А придёт их час — и будет всё иначе:

К нам придут о них поплакать хуторяне,

Отдадут им долг, поплачут вместе с нами.

 

А о брате же совсем простые сказы:

И отец, и брат мой — оба древолазы.

Собирать же дикий мёд всегда опасно:

Всё в лесу глухом неведомо, неясно.

 

На высокие деревья лезет бортник,

Через ноги видит землю, — как сегодня

Видит землю через ноги милый брат мой…

Только думает — вернуться бы обратно!

Коль с дубравной высоты иной сорвётся,

Так, бывало, с древолазья не вернётся.

Жизнь положит на зелёном покрывале…

И такие часто случаи бывали!

Потому-то я тебе о том сказала:

Он сквозь ноги видел смерть свою немало.

И сегодня он сквозь ноги видит гибель,

Лишь сноровка бы да сила помогли бы!

 

И слуга воскликнул:

— Вижу ум твой ясный!

Я тебя девица, встретил не напрасно.

Ты скажи, как звать тебя, как обратиться?

Как тебя мне величать, скажи, девица!

 

Та ответила:

— Феврония мне имя.

 

И слуга сказал с поклоном:

— Нам своими

Не поможешь ли учёными речами?

К вам из Мурома наш князь приехал с нами!

Мы же, слуги, привезли больного князя.

Чародейной злобной силой князь наказан

За свою за богатырскую победу,

Как лечить его болезнь — никто не сведал.

 

Князь наш в язвах, в тяжкой болести и струпьях,

И напасть с ним эта рядом неотступно

С той поры, как князь убил крылана-змея,

Спас наш Муром честной силою своею,

А здоровьем драгоценным поплатился:

Змей на князя кровью плюнуть исхитрился.

 

Сколь врачей от струпьев князя не лечили —

Результатов никаких не получили,

Знать, не лечится змеиная проказа!

По земле Рязанской ходим ради князя:

Ведуны, как слышно, есть в Мещерском крае,

Что к любым недомоганьям ключик знают!

 

Мы же, муромцы, не знаем их прозваний,

И тем паче о местах их проживаний.

Ты не ведаешь ли, мудрая девица,

Как, куда нам с этим делом обратиться?»

 

И ответила Феврония:

— Ну что же!

Тот, наверно, князю вашему поможет,

Кто потребует его себе навечно!

 

И слуга воскликнул:

— Что ж так бессердечно

Отвечаешь мне, премудрая девица?

Неужели нет надежды — лишь молиться?

Неужели гибель-смерть приходит к князю?

По-другому ты сказать не хочешь разве?

Кто себе вдруг князя требовать посмеет?

А врача-то наградить ведь князь сумеет,

Коли кто его от болести излечит!

Не живёт ли где здесь знахарь недалече?

Ты скажи мне только имя или должность,

Есть ли нам к его жилью пройти возможность?

Ты скажи нам, как найти, как обратиться,

И такая твоя речь вознаградится!

 

И услышал он в ответ такие речи:

 

— Что ж! Ты сказываешь, князь твой недалече.

Привези его сюда, на это место.

Как лечить, в Мещере, верно, нам известно!

Коль он будет мягкосерд, смирён в ответах,

Да послушен — уврачуем болесть эту.

В том всё дело: коли сердце князя чисто,

То и с тела вся болезнь исчезнет быстро!

 

Удивляется слуга, слуга дивится,

Что за речи ему сказаны девицей,

Да скорей идёт обратно, прямо к князю,

И подробно расправляет нить рассказа.

 

Пётр услышал и речёт:

— Чтоб исцелиться,

Отвезти меня туда, где та девица!

 

Повезли; привозят князя прямо к дому

В то-бишь Ласково, что нам уже знакомо.

 

Князь шлёт слуг своих к Февронии с посольством:

 «Пусть-де примет врач, окажет хлебосольство,

Да как звать, как величать его, расскажет,

Да мне помощь медицинскую окажет,

Дескать, если исцелит да уврачует —

Всё имение своё отдам врачу я!»

 

Вот вернулись слуги:

— Можно исцелиться,

А врача зовут Февронией-девицей,

Говорит, что не возьмёт твоё именье,

Не корысти ради-де, её уменье.

Врачеванье, дескать, есть её призванье,

Кто не врач, тот, дескать, бросит врачеванье,

А не врач-де, — тот, кто лечит денег ради,

Де, она не помышляет о награде!

Но велела передать такое слово:

Даром тоже врачевать, мол, не готова.

Слишком дорого-де, ей далось уменье,

Чтоб задаром брать больного на леченье!

 

— Что ж ей, девице-то, надо, вы узнали? —

В нетерпеньи Пётр вскричал.

 

— Не досказали:

Да, велела передать своё решенье!

Лишь тогда возьмёт-де, князя на леченье,

Когда слово даст ей князь: чуть прокаженным

Перестанет быть — возьмёт её, де, в жёны.

Дескать, коль она мужчине не супруга,

То дотронуться не можно друг до друга,

А леченье оных язв предполагает,

Что по телу знахарь мазь располагает.

 

Огорчился князь:

— Ну вот вам, други, здрасьте!

Неизвестную девицу взять за князя!

 

Впрочем, если брать жену — желанья нету,

Кто мешает пренебречь любым ответом?

Власть моя, великокняжая, — изрядна.

Дам же слово — а потом возьму обратно!

 

И послал послов обратно: «Леший с нею!

Пусть она берётся, лечит, как умеет.

Пусть уж лечит, коль она и впрямь врачунья.

Коли вылечит — жениться захочу я

И возьму её, медовую невесту!

Будет толк ли от леченья — неизвестно!»

 

Вот послы приносят к деве княжье слово,

А она уж врачевать Петра готова:

Приготовила сосудец невеликий,

Стёрла пыль — и на стекле взыграли блики,

Зачерпнула из жбанца закваски хлебной,

И подула на неё: «Пребудь целебной!»,

Подала сосудец этот слугам в руки

И рекла:

 

— Моё леченье — по науке;

Истопите же для князя ныне баню,

Пусть попарится, пусть тело мягким станет,

Пусть помажет из сосудца мазью язвы,

Лишь единый струп оставит пусть без мази —

Тот, какой на теле первым появился!

Как исполнит всё, считайте — исцелился!

 

…Слуги баню истопили, и для князя

Принесли сосудец этой хлебной мази,

Скинул Пётр с себя дорожные одежды

И слугу послал к Февронии, как прежде,

Только дав слуге пучочек льна сырого:

 

— Передай девице этой княжье слово:

Коли хочет стать она моей супругой,

Своей мудростью связать мне сеть упруго,

Меня, сокола, поймать мудрёной сетью —

Пусть же сделает простейшее на свете!

Пока я, её жених, помоюсь в бане,

Из леночка пусть сорочку мне сварганит,

И порты, и бело-княжеское платье.

Не пристало ведь лентяек в жёны брать мне!

 

Да ведь выйдет из леночка и платочек —

Посылаю ей не маленький пучочек!

Коль умела да хитра не от безделья,

Пусть представит точно в срок мне рукоделье,

А попарюсь я часочка два, не боле, —

Передайте многознайке мою волю!

 

Вот слуга опять к Февронии приходит,

Княжьи речи в полной целости приводит,

Подаёт пучочек льна, пучочек малый.

 

— Хорошо, — речёт Феврония, — пожалуй!

Непременно коли князь обнову хочет,

То исполню для него; хорош леночек!

Но и ты, о княжий отрок, помогай же:

На печи у нас дрова, залезь подальше,

Подбери одно полешечко посуше,

Принеси ко мне сюда! —

 

Слуга послушал,

Влез на печь, в дровах берёзовых порылся,

Поровнее плашку выбрал и спустился,

Вносит в горницу поленце, а девица

Пядь отмерила на нём — как говорится,

С гулькин нос, — и говорит:

— Руби досюда,

И кусочек сей держи в руках покуда!

 

Отрубил слуга кусочек от поленца,

Глядь — его уж выпроваживают в сенцы,

Говоря ему такие странны речи:

 

«Жениху задачку я задам полегче —

Пусть подарит ткацкий стан, коль не бездельник!

Да скажи — не покупать, не тратить денег!

Смастерить же стан из оного обрубка:

Я проверю — тут одна моя зарубка!

Из обрезков челночки пусть сладит! — прежде

Пусть доставит стан, тогда сотку одежду

На дарёном драгоценном ткацком стане,

А на старом я для князя ткать не стану!»

 

Вот слуга приходит к князю прямо в баню:

Де, отнёс ей лён, да ткать на старом стане

Ей для князя, как сказала, не прилично.

Говорит, что тут у них такой обычай —

Женихи здесь мастерят в подарок станы,

Дескать, только на дарёном ткать и станет!

И дала вот эту чурочку с зарубкой.

Золотые, говорит, у князя руки,

Пусть мне выточит из чурки стан рабочий,

На другом же ни в какую ткать не хочет!

 

Восклицает князь:

— Сказал ли ты ей, дурень,

Что какая эта чурка по фактуре —

Хоть с зарубкой, хоть бы вовсе без зарубки,

Всё равно: ведь всё равно не смогут руки

Из такого захудалого обрезка

Сделать стан! Поди, поставь её на место!

Да не чурку, а премудрую девицу!

Чурку дай сюда — на топливо сгодится.

Поддавайте, поддавайте пар — не жарко!

И слуга пошёл обратно в дом знахарки.

 

И слуга пришёл обратно.

— Ну, где стан-то?

Я пока весь лён чесала неустанно.

Очесала весь пучочек, окрутила!

 

Говорит слуга, дивясь:

— Не можно было,

Князь сказал, из матерьяла в сих пределах

Сделать целый стан: немыслимое дело!

 

И девица отвечает:

— А возможно ль,

Как твой князь мне указует непреложно,

Для мужчины богатырского сложенья

Из пучочка льна мне выткать снаряженье?

И сорочку, и порточки, и платочек —

Всё ведь это не на маленький росточек —

Да за два часа, покуда князь твой в бане?

Что же он, мне делать ткацкий стан не станет?

Ты же видишь — княжьей воле не перечу,

Только князь пусть шаг мне сделает навстречу!

Коли князь не дал задачи невозможной,

Знать, ему с подобной справиться несложно!

 

И слуга пришёл к Петру с ответом девы.

Подивился князь на разум без предела:

Значит, надо слушать умную знахарку!

И в предбанник вышел князь из бани жаркой,

И размазал мазь целебную по телу

Точно так, как та Феврония велела:

Струп у сердца, тот, что первым появился,

Не намазал мазью князь — и исцелился!

 

Чуть из бани вышел — чувствует здоровье!

Не иначе — мазь готовилась с любовью,

С древним знанием, с уважением к больному,

А иначе шло б леченье по-иному!

 

Лег в шатёр походный Пётр и сном забылся…

А наутро видит — точно исцелился!

Видит тело своё белое здоровым,

Богатырским, сильным, чистым, будто новым!

 

Только язвочка у сердца розовеет, —

Та, какую Пётр не тронул мазью сею.

 

Исцелению, здоровью Пётр дивится,

Посылает щедрый, щедрый дар к девице:

Де, прими, знахарка, дар великий княжий! —

 

Сам же в путь велел скорей собрать поклажу,

В город Муром поскорее возвратиться…

Только что? — Дары обратно шлёт девица.

Дескать, князь ваш, этот бывший прокажённый,

Обещал меня, как помнится, взять в жёны!

 

Пётр послал послов сказать: де, не могу я.

Я-де князь, мне надо в жёны брать другую,

Де, из княжеского родственного рода,

Де, нельзя супругу брать нам из народа.

Коль попросишь от меня иной награды,

То изволь: наш терем в Муроме, он рядом.

Обращайся к нам, князьям, в любое время!

 

И поставил князь здоровый ногу в стремя,

И присвистнул, и помчался, сокол вольный,

По Мещерской по сторонушке раздольной.

 

По Елатомским, по ласковым просторам…

И про Ласково забыл он очень скоро.

Снова Пётр идёт по княжеским хоромам,

Сова радуется Пётр здоровью дома,

Снова ездит на весёлую охоту,

А на сердце всё тревожно отчего-то.

 

Снова Пётр приходит в церковь одиноко,

Снова думу княжью думает глубоко,

Снова силушку младую в поле тешит,

А у сердца всё, видать, заботы те же:

 

Это язва, что у сердца-то осталась,

Потихоньку алым цветом разгоралась,

Лепестки коварной боли распустила,

И по телу князя струпья вновь пустила.

 

Спохватился князь: он вновь, как прежде, болен!

А ведь только что леченьем был доволен!

Снова, снова ходит горе в этой сказке!

А в той скляночке-то больше нет закваски!

 

Князь по хлебную закваску посылает:

У какой стряпухи лучше — кто узнает?

Мажет, мажет снова струпья — но такого

Нет целебного эффекта никакого!

Не годятся, знать, другие-то экстракты!

 

В путь собрался князь, знакомым едет трактом:

Муром, Меленки, Касимов да Елатьма,

От Елатьмы-то уже рукой подать нам.

Вот и Ласково, мещерское селенье.

Князь приехал вновь проситься на леченье.

 

К дому ласковской Февронии подходит,

Со стыдом и страхом тихо речь заводит:

«Пусть простит меня почтенная Февронья,

Если как-то в чём-то ей нанёс урон я,

Знать, дары мои ей были не по нраву:

Вновь та хворь моя взяла меня в управу!»

 

Вновь послы к Февронье в дом с поклоном входят,

Но ни гнева, ни упрёка не находят.

Вновь условье повторяет им девица:

«Вспоминайте: должен князь на мне жениться,

А не то лечить я князя не готова!»

 

«Дам же ей великокняжеское слово», —

Пётр сказал и сам шагнул в Февроньин терем:

— Ну, лечи — жениться твёрдо я намерен!

 

И, сказав такое слово, Пётр увидел

Деву ту, что так недавно он обидел,

Деву ту, над коей раньше посмеялся:

Словно свет лазорев в доме разливался!

 

…Как сказать о первом взгляде, первой встрече

Двух сердец, что были в вечности далече

И вдруг чудом друг пред дружкой очутились —

Как два яблочка, что в поле покатились,

Как две ягодки с одной упали ветки —

На мгновенье повстречались ли, навек ли?

Как две звёздочки в одну скатились прорубь…

Нет, не надо тут ни слов, ни разговоров!

Кто любил, тот всё поймёт и всё уловит.

Для иных и слова тратить мне не стоит.

Всё, что нынче я скажу обычным словом —

Будет выглядеть нелепо, бестолково.

 

Что увидел Пётр? — ну, брови, губы, руки…

Тут читатель, посчитав, заснёт от скуки,

Коли я не воскрешу ему ту встречу

С той единственной, что в памяти далече.

 

Только как мне это сделать? Разве можно

Вспомнить первый шаг по пустоши дорожной,

Вспомнить первый взгляд на синь большого неба,

Вспомнить первое прозрение про небыль,

 

Первый шорох в тишине ночного мира,

Первый звук далёкой песни райской лиры,

Первый лунный луч и первую улыбку,

Первый снег из первых круч на хляби зыбкой,

 

Первый жар и вдохновенный первый холод,

И язык огня, что, первый, жёлт и молод,

Пожирает принесённые поленья…

Первый луг — и первобытные растенья…

 

Встречу с первым развернувшимся листочком…

Не смогу я, мой читатель, знаю точно,

Рассказать о том, как Пётр любовь увидел.

Коли честно, — ничего-то князь не видел,

 

Только знал, что отдаётся он на милость

Той знахарки, что ему давно приснилась,

Что давно уж в снах счастливых показалась,

Только как её зовут — не признавалась.

 

Не сказала, что из Ласкова Февронья…

О, как глуп, кто счастье встретит да обронит!

Не узнает, не поймёт и не поверит,

Не откроет предназначенные двери!

 

О, как глуп, кто вдруг откажется от счастья,

Не узнав, что станет участью и частью,

Не поняв небесных сил договорённость —

Потому что в счастье есть определённость.

 

А без счастья всё и зыбко, и туманно.

Что ни шаг по жизни — то везде обманы.

Нет к незримому пристанищу причастья…

Ах, ведь в жизни счастья нет, коль нету счастья!

 

И кому ж себя обманывать охота,

Будто счастье — это должность да работа,

Да семья, да вдохновенье, да служенье…

А не просто — отдалённых звёзд круженье,

А не просто — средь миров биенье жизни,

А не память о покинутой отчизне,

Где у Господа в объятьях, будто дети,

Мы резвились в незакатном, вечном свете…

 

… Нет, на князя не разгневалась знахарка.

Вновь велела, чтоб топилась баня жарко,

То же самое леченье назначала,

Ту же мазь дала, от коей полегчало.

 

Повторила князю прежнее условье:

«Пусть супругом станет мне, единой кровью!»

Пётр дал слово — крепче каменного слова —

Что быть свадьбе, чуть он вылечится снова.

 

И, покуда баня жаркая топилась,

Все-то раны затянулись, исцелились:

Сам исчез коварный струп с груди у князя,

Испугавшись то ль любови, то ли мази.

 

Тут же свадьбу по деревне закатили,

И венчанием союз свой освятили

Молодые Пётр с Февронией-княгиней:

Ведь княгиней стала девица отныне!

 

Вот из Ласкова в град Муром, восвояси,

Вскоре прибыли четой княгиня с князем,

Стали жить благочестиво и примерно,

Как и нам, читатель, надо бы, наверно.

 

Как и нам бы надо, ибо в нашей власти

Жить достойно, даже если нету счастья,

Даже если разминулся с чудом милым,

Даже если между вами — тень могилы,

 

Даже если ты один, как месяц ясный —

Всё равно, читатель, слышишь! — жизнь прекрасна.

Коль судьба жить одному — живи смелее,

Не завидуй тем, кто в ласке милых млеет,

 

Пожелай им с лёгким сердцем только счастья,

Будь доволен доброй участью и частью,

У святых себе проси в молитвах милость,

Будь сильнее духом, что бы ни случилось.

 

Заговорный зачин к 3-й части Сказания

Ну, и как тебе в России, чужестранец?

Как тебе речной волны гулливый танец?

Как тебе озёрных таинств разноводье?

Как дороженька, что в невесть-даль уводит?

 

Загрустил ли ты о прожитом да прошлом,

Заскучал ли ты о будущем хорошем,

Иль забылся в неизбывном настоящем,

Что под взглядом чародейственным, блестящим?

 

Аль целуешь ты малиновые губы,

Аль не ведаешь, не чуешь ты погубы:

Аль мечтами ты, как с горки на салазках,

Мчишься, мчишься в недосказанные сказки?

Недослушанную песню повторяешь,

И не знаешь, где найдёшь, где потеряешь!

 

А задумал ты неслыханное дело:

Ведь в России у любови нет предела!

И уж если кто и мог остановиться —

Как стрелою поцелованная птица,

Как пронзённая острогою царь-рыба,

Как с горы навек скатившаяся глыба,

Как лазорев цвет, подрезанный косою…

Не навек, — на час, — любить у нас не стоит!

 

Так не принято, — и в жгучие морозы

О погибших плачут снегом зимы-розы,

Журавли под осень кличут долгим криком

Обо всех, кто не сумел здесь быть великим.

 

Кто к просторам нашим статью не пришёлся,

Кто пошёл себя искать, — да не нашёлся,

Кто царём назвался, — царства испугался,

Кто, имев весь мир, — рублём проворовался.

 

Не взыщи, коль на неведомой дорожке

От тебя рога останутся да ножки,

Не взыщи, коль в воду канешь мелкой рыбкой —

Знай: проводит дева-Русь тебя улыбкой.

 

Не заплачет, не взгрустнёт, не загадает…

Это всякий, кто здесь побыл, понимает.

Ты исчезнешь, будто искорка печная,

Коли будет у тебя душа блажная.

 

Но коль честен ты — тебя полюбит дева.

Для тебя ли нынче жемчуг свой надела?

Не тебе ли заиграли диво-гусли?

Отчего же милый взор твой нынче грустен?

 

Часть третья

Славен, славен город Муром, вельми славен!

…Да скончался в граде Муроме князь Павел,

И оплакивали Павла горько слуги,

Воздавая честь и почесть по заслуге.

 

Стал князь Пётр на месте брата самодержцем,

Княжью шапку на главе достойно держит,

Княжий скипетр направляет справедливо,

Правит твёрдо, самовластвует счастливо,

Милосерден, и вострит к народу ум он,

Пуще прежнего горд князем город Муром.

 

Но политика — вещь злая, и недаром

Милосердный Пётр не нравится боярам,

А бояр вовсю науськивают жёны:

Дескать, Пётр-то был недавно прокажённым,

За какое-то за чёрное знахарство

Он обычную лекарку взял на царство!

 

«Чтоб-де лечащий-то врач был на подмоге,

Он дикарку, что княгиню, взял в чертоги!

Обезумел-де ваш Пётр, а правит вами,

Тупорылыми боярами-мужьями!

Соберитесь, возмутитесь вы все разом:

Не бывать чернавке-девке, де, за князем!

Али мало у нас в Муроме красавиц?

Пусть возьмёт да переженится, мерзавец!

 

Мы тут важные боярыни: отныне

Знать желаем только знатную княгиню!»

Так ворчали злые жёны: или-или.

Ах, малы жучки, — да рощу подточили!

 

Ах, уловки злыдней знаю наизусть я.

Долго ль душу растравить или науськать

Одного против другого; друг на друга

Ополчить-то долго ль ревностных супругов?

 

Нет, недолго ждать нам действий в этой сказке,

Ибо есть, кому творить свои подсказки:

По веленью жён боярских ходят слуги,

Смотрят, что б сказать супругам друг о друге.

 

Вот к Петру подходит служка от княгини,

Шепчет князю:

— Как намедни, так и ныне —

Каждый раз, окончив трапезу, Февронья

Не по чину крошки хлеба в горсть хоронит!

Собирает со стола простые крошки,

В руку спрячет каждый раз хотя б немножко,

Будто голодно у нас, — была б причина!

Будто нищенка, сбирает! Не по чину!

 

Пётр дотошному слуге не возражает,

Но княгиню отобедать приглашает:

За одним столом, и тотчас же, и ныне!

Стол сейчас сервировали, ждут княгиню.

 

Вот она достойно входит и садится,

И вкушает, не забывши помолиться,

И, как трапеза подходит к окончанью,

Благодарствует учтивыми речами,

Крошки хлеба тихо в руку собирает,

И встаёт, чтоб удалиться…

 

Пётр хватает

Свою жёнушку за тоненькую ручку,

Разжимает кулачок… Но что за случай!

На ладошке — фимиам и благовонья!

Ладан в ручке, а не крошки, у Февроньи!

Ладан светится, блестит, благоухает…

На колена благоверный упадает

И целует удивительную руку…

 

Быстро взял тот случай Пётр в науку:

Недоступен стал наветам-порче-сглазу,

Не испытывал Февронию ни разу.

 

Сколько козней враз рассыпалось, и сколько

Наговоров вмиг разбилось на осколки!

Сколько муромские злыдни не старались,

А все происки, как дождь с песка, стирались.

 

Да недолго благодать такая длилась:

Вот бояре делегацией явились,

Каждый красен, будто рак, и гневом пышет…

Возглашают:

— Нас сегодня князь услышит!

Мы намёками старались, — не выходит!

Нынче прямо скажем: пусть от нас уходит

Самочинная, незваная княгиня!

Хватит ей над всем боярством быть отныне!

Наши жёны родовиты, наши знатны!

Ты услал бы, князь, Февронию обратно:

Совершенно, понимаешь, не годится,

Чтоб какая-то безродная девица

Нашим жёнам была властною княгиней —

С этим делом не смиримся мы отныне!

Если хочешь оставаться нашим князем —

На другой женись, — вельможных мало разве?

А Февронию свою дари богатством,

Сколько знаешь, — за супружество-приятство,

Чай, с того не обеднеет город Муром!

Подчинись же, князь, — не нам, а нашим дурам, —

Нет житья от злостных жён, совсем заели!

А не то тебя мы свергнем, в самом деле!

Лучше дай Февронье всё, что пожелает,

И пускай идёт, — куда, сама, чай, знает!

 

Пётр врагов Февроньи выслушал смиренно,

(Князь всегда умел свободным быть от плена

Гнева, зависти, надменности, гордыни …)

И сказал боярам кратко:

— Так вот ныне

Вы моей княгине это повторите,

Я ответ желаю слышать, — не взыщите!

 

Делать нечего неистовым боярам!

Сами кашу заварили. Чай, недаром

Говорят: уж коль ты сам назвался груздем,

Полезай в нутро, когда подставят кузов.

 

Ничего: ведь потеряли стыд бояре!

Пир задумали при князе-государе,

Пир созвали, кушать-пить по-человечьи

Начинали, чтоб потом дойти до речи

Непотребной да бесстыдной, речи скотской,

Речи той, которой брешет пёс слободский,

Или той, которой оборотни-думы

Нам внушают вместо счастья бред угрюмый…

 

Опьянели злые злыдни, разомлели,

И сказали вслух Февронье, что хотели,

Не пугаясь по причине опьяненья

Дара Божьего, княгиньина уменья

Видеть-знать всё наперёд, что в людях скрыто…

Захмелели и залаяли открыто:

 

«Госпожа княгиня наша, свет-Февронья!

От тебя сегодня Муром наш в уроне.

Ты — чужачка, хоть ты знатная знахарка —

Нам от этого ни холодно, ни жарко!

Ты ступала бы лечить во врачевальню,

Ты б покинула Петра опочивальню!

Наш-то князь достоин взять жену другую:

Богатейку, а не нищенку нагую!

Да сановную — не дочку древолазца!

Не медведь же он, чтоб к мёду присосаться!

Нашим жёнам, знатным жёнам, ты помеха:

Ты над ними — им неровня! — как для смеха.

Ты разумна: не серчай, а повинуйся,

С целым городом в сердцах не соревнуйся,

Видишь, бьют челом к тебе все-все бояре!

Дай нам то, чего попросим, — и без яри,

И без гнева нам дай то, чего попросим,

Ибо требованье это мы не бросим!

 

Говорит княгиня яростным боярам:

— Что ж! Возьмите, что попросите, хоть даром!

 

Как один, тогда бояре воскричали,

Словно свора нечестивцев, зарычали:

— Госпожа, премного чтимая Февронья!

Мы желаем, чтоб князь Пётр сидел на троне!

Наши жёны тебя видеть не желают,

Ими, дескать, из избы повелевают;

Ты безродная, и нет такого права,

Чтоб была тебе от города честь-слава!

Посуди сама: тебе ль быть госпожою?

Ты была чужой, — и будешь нам чужою.

Ты возьми себе богатств, сколь пожелаешь,

И ступай отсель добром, куда, чай, знаешь!

 

Поклонилась свет-Феврония боярам:

— Будь что будет! Обещалась я недаром:

Что попросите — останетесь довольны.

Слово данное нарушить я не вольна.

Но и вы воздайте мне такой же мерой:

Дайте слово мне боярское, что верой-

Правдой вы со мной отпустите, кого я

Попрошу у вас — вот всё моё условье!

 

Рады, рады злыдни скорому решенью!

Знать не зная, что к чему, рекут реченье:

— Уж конечно, всяк из нас тебе клянётся:

Забирай с собой того, кто приглянётся!

Хоть слугу, хоть горожанина какого —

Беспрепятственно бери с собой любого!

Назови — беспрекословно всё получишь!

 

А Февронья:

— Есть ли кто супруга лучше?

Никого я не прошу себе иного,

А прошу Петра — исполните же слово!

 

Почесали свои головы бояре…

Враг людской в ту пору, был, видать, в ударе —

Помутил-позамутил их светлый разум,

Подсказал подсказку каждому — всем сразу:

 

«Де, без князя граду Мурому не быти,

Ведь под княжьей властью ходит каждый житель,

Коль Петра не будет в Муроме — другого

Князя надо, — а хорошего такого,

Как де-я, ещё подите поищите,

А уж стану князем, — братцы, не взыщите!»

Каждый думал так, прицеливался к трону,

На башку себе в мечтаньях клал корону,

Окружал себя лавровою листвою...

 

Все сказали:

— Что ж, бери Петра с собою,

Коль он сам, конечно, против-то не будет,

То бери, — во граде знати не убудет!

Каждый мнил себя великим самодержцем

Наравне с самим Ильёю-громовержцем…

 

И накликали же дурни в Муром громы!

Мнили сделать лучше — вышло по-другому:

Князя предали, в любови усомнились,

Растравили бесов, не угомонились!

 

Мнили — задали жене Петра задачу!

А на деле вышло всё же всё иначе:

Не был Пётр привержен к княжеству земному,

Будто к временному царствию блажному.

 

Был князь Пётр привязан к высшему блаженству:

К Божьим заповедям, к Слову-совершенству.

Жил по ним и соблюдал их, притесняясь,

На заветы вечной Библии равняясь.

 

Жил по слову богогласного Матфея,

Не стремился быть Евангелья умнее.

А Матфей, Евангелист, сказал понятно:

«Если муж свою жену прогнал обратно,

Из-за ложного навета, без причины,

И не мыслившую об ином мужчине, —

Сам женился на другой, — сие злодейство:

Смертный грех, дорога в ад, прелюбодейство!»

 

Князь блаженный Пётр не продал бесам душу,

Ради власти — доброй чести не нарушил,

По Евангелию сделал: Слово Божье

Осветит, покажет путь по бездорожью;

А без заповедей Божьих и в дороге

Проторённой — поломаешь руки-ноги!

 

…Злочестивые бояре постарались:

Наготове уж ладьи в волнах качались,

На реке Оке, на волнах синеоких,

На просторах окских, вольных да широких.

 

Пётр с Февронией с горы к ладьям спустились,

И в далёкий неизвестный путь пустились.

А на вёслах были люди-муромчане:

Пред боярами за лодки отвечали,

Да чете должны прислуживать особо:

Хоть и бывший князь, а всё-таки особа!

 

…Вот вдоль отмели плывут, вдоль лукоморья.

Хорошо на окском медленном просторе!

А с Февронией в ладье был бравый парень,

Рулевым смотрел вперёд, всей лодкой правил,

И жена его прислуживала тут же:

Собирала всем гребцам нехитрый ужин.

 

Вот лукавый бес подкрался к рулевому,

Нашептал на ушко, как свернуть к дурному;

Рулевой взглянул на ладную Февронью:

Как-то косу расплетёт, власы уронит,

Как-то ручкой обоймёт, глаза прикроет…

Только стал мечтать — Феврония глаголет:

 

— Зачерпни воды благословлённой

С этой стороны ладьи смолёной!

 

Рулевой достал берёзовую чарку,

Зачерпнул воды.

— Испей её сначала!

Выпил рулевой, не удивляясь —

Что не сделаешь, от скуки забавляясь!

 

А Феврония речёт:

    — Теперь смотри же:

Зачерпни воды с другого бока, ближе!

Зачерпнул и тут воды молодчик в чарку.

Вновь Феврония речёт:

— Испей сначала!

 

Выпил он. Тогда Феврония спросила:

— Одинакова ли сладость в них и сила?

Или та вода намного слаще этой?

Иль в тех волнах больше блеска, больше света?

— Одинаковая, разницы тут нету!

 

— Твой ответ и будет, молодец, ответом:

Что вода, и сущность женская пред Богом:

Одинакова, хоть волн, гляди, и много!

Ты ж, свою жену вниманием оставив,

О чужой мечтаешь… Кто тебя заставил?

 

Понял молодец, что чудная княгиня

Прозорлива: мысли видит, что картины.

Убоялся, не посмел и думать впредь он

Ни о том, ни о другом и ни о третьем.

 

…Плыли лодки, обгоняя свежий ветер.

Вот сгустился над Окою летний вечер.

Притулились лодки быстрые ко брегу,

Стали путники готовиться к ночлегу.

 

Загрустил князь Пётр, задумался на бреге:

«Что же будет, коль княженьем пренебрег я?

Отказался от служения, от града…

По делам людским — от Господа награда.

Неужели поступил я своевольно?

Неустройств и так у города довольно…»

 

А предивная Феврония сказала,

Будто тотчас княжьи мысли прочитала:

— Не скорби, о милый князь, не сокрушайся!

А на Божье милосердье полагайся:

Бог единый всем творец, всему хозяин,

Не оставит в униженье нас: всё знает!

 

…Между тем уже варили слуги ужин,

А для ужина костёр горячий нужен.

Повар княжий обрубил вокруг поляны

Деревца младые — те, что тоньше станом.

Вот котлы висят на малых двух берёзках,

А из ранок у берёзок льются слёзки…

 

И когда недолгий ужин завершился,

Погулять вокруг Феврония решила,

И по берегу пошла, и увидала

Деревца-обрубки: было их немало…

И погладила их дланями святыми,

И словами предрекала золотыми:

«Пусть к утру стоят деревьями большими,

Пусть листва играет с солнцем на вершинах!»

 

Так и было: все, проснувшись, увидали,

Что из слабеньких обрубков вырастали

За одну-то ночь шумящие деревья,

В пышных листьях, будто птицы в оперенье!

Чудным утром роща новая шумела!

Так предивная Феврония умела.

Так Всевышний награждал её за святость —

Даром тем, что выше власти, выше злата…

 

…Вот поутру грузят слуги все пожитки

На ладьи, чтоб вновь в далёкий путь решиться,

Рухлядь складывают в лодки, а со брега

Убирают всё, что было для ночлега.

В суете, в заботах даже не видали,

Как от Мурома вельможи прискакали,

Прискакали, сразу пали князю в ноги:

 

— Повелитель князь, прерви свои дороги!

Возвращайся в бедный Муром, миром просим,

Все претензии свои к тебе — отбросим!

От бояр от всех, от всех несчастных граждан

Припадаем, просим: смилуйся над каждым!

Не оставь нас в нашем дерзостном сиротстве,

Возвратись на отчий трон, правь в превосходстве!

Ибо многие вельможи уж погибли,

Ибо город обрекли они на гибель.

Каждый властвовать хотел, сидеть на троне…

Стали драться: кто напал, кто в обороне,

А друг дружку в одночасье перебили,

Своих жён да малых деток погубили!

Пропадёт, как эти семьи, целый город!

И, оставшиеся жить, все просят хором,

И вельможи, и народ: великий княже!

Возвращайся к граду Мурому сейчас же!

Не хотели прогневить и не желали!

Неразумно вас с княгиней раздражали,

Обижали тем, что славную Февронью

Не старались прославлять на княжьем троне,

Потакали неразумным жёнам нашим,

И теперь прощенья просим, добрый княже!

И теперь все наши жёны, наши дети,

Слуги наши просят: князь, как Солнце в свете,

Князь от Бога, князь единственный, любимый,

Ко своим рабам не будь неумолимым!

Вас с Февронией мы любим, умоляем:

Видеть вас на троне Муромском желаем!

И хотим, и любим, молим: не оставьте!

Возвращайтесь в Муром-отчество и правьте!

 

И тогда князь Пётр с Февронией, супруги,

Возвратились в город Муром. По округе

Разливались ликование и радость:

Князь с княгиньюшкой вернулись — вот награда!

 

И действительно, награда: князь Пётр правит,

Без внимания ни дома не оставит,

Как державствующий, праведный правитель,

Окормляет, знает каждую обитель

И добро творит для всех неисчислимо.

Все Божественные заповеди чтимы,

Наставления Господни Муром-город

Безупречно выполняет, без укоров,

А князь Пётр с Февроньей молятся о каждом

Человеке, кто встречался хоть однажды.

Горожане, кто под их великой властью,

Словно детушки, согреты доброй лаской.

Как отец и мать, живут чадолюбиво

Пётр с Февронией — и всем при них счастливо!

Так супруги правят — каждому на счастье.

Принимают в каждом равное участье,

Одаряют всех любовью, светом греют,

И советами, и милостью своею.

 

И не баловались гордостью супруги:

Не прослыли гордецами по округе,

Не желали ни наживы, ни богатства —

Часто бренным люди любят похваляться!

 

А князь Пётр с княгиней праведной своею

Божьей силой, Божьей славой богатели!

Были истинными пастырями граду,

Не наёмниками: притча есть про стадо.

 

В этой притче христианской говорится:

Пастырь добрый за овец готов делиться

Даже жизнью, чтобы звери не сгубили

Тех овец, что, подопечны, рядом были.

 

А наёмник, порученье выполняя —

Не свои ведь овцы! — плату взять желает,

Но пред малою опасностью пасует,

Покидает стадо, жизнью не рискует!

 

Так князь Пётр с княгиней градом управляли,

Как заветы Божьи править поучали:

Возлюбив всех паче праведность и кротость,

А не яростную властную свободность.

Справедливы были: странников приемля,

Прославляли по Руси родную землю.

Насыщая обездоленных, голодных,

Поступали так, как Господу угодно.

Отдавая беднякам свои одежды,

Укрепляли в людях веру и надежду.

А в напастях помогавшие собратьям,

Верой-правдою служили Божьей правде.

 

Стихотворный зачин к 4 части Сказания

Ну и как тебе здесь?

Не устал ты от песен потешных?

Не растратил ли удаль

На тайных скрещеньях дорог?

Не изранил ли сердце

О многих невстречных и встречных,

В белой ночи купальской

Довольно ли телом продрог?

 

Сохранил ли ты здесь

Всю свою первозданную силу?

И насколько, залётный,

Хватило здесь песни твоей?

Ты сроднился с простором.

Смотри — безгранична Россия.

Бесконечен, бескраен

Разбег её дивных полей.

 

Безгранична Россия? —

На это отвечу я просто:

Чёрный Космос над нами —

Ярка бесконечная высь.

Там на прошлое свет

Чуть бросают высокие звёзды, —

А в глубинах земли

Всей истории корни сплелись.

 

Все былины, преданья

И все вековечные сказы,

Стародавние песни —

Поют об одном: о любви.

Чуть потянешь за нить —

А рассказ весь как есть, не рассказан,

Только песню споёшь на заре —

И полнеба в крови.

 

Среди многих сказаний,

Что, если Россия обронит,

Как зерно дорогое, —

Зерно сквозь века прорастёт —

Коль забудем, то вспомним, —

Есть сказ о Петре и Февронье.

Кто не слышал — услышит,

А кто и не знал, тот прочтёт.

 

О великой любви

Пела нам Голубиная книга,

О великой любви

Золотые горят письмена.

Сказ о князе Петре

И о деве Февронье — великих,

Говорит о любви,

Что на два вечных сердца — одна.

 

Драгоценных сказаний

Не счесть в коробах у России,

Но из множества всех

Я опять вспоминаю одно —

О Петре и Февронье:

Давид и его Ефросинья —

Покровители тех,

Кому счастье любви суждено.

 

Что такое любовь?

Если это — стихия слепая,

О себе, мой читатель,

Молись нынче вместе со мной:

Говорят, от молитвы

Бураны и то уступают

Сирым странникам путь;

Даже грозы пройдут стороной.

 

Что такое любовь?

Если это — манящая бездна,

Я закрою глаза,

Но тебя от прыжка удержу.

Нет, обманная гладь

Быть не может наградой небесной,

Как Божественным гимном

Не может быть рыночный шум.

 

Что такое любовь?

И поэтам неведомо это.

Рассказать не поможет

Учёный изысканный слог.

Может, где-нибудь есть

Во Вселенной такая планета,

Где царит лишь любовь —

Только мир, только свет, только Бог.

 

Где граница любви?

Кто ей скажет «Довольно», «Напрасно»?

Кто щебечущей птице

Прервёт вдохновенный полёт?

Прогорают костры,

Но зажжённое Солнце не гаснет,

И зажжённое сердце

Горит столько, сколько живёт.

 

Догорает костёр.

Вот уже невозможно согреться.

Вот прекрасные искры

Сливаются с холодом тьмы.

Но не гаснет, горит,

Всё горит вдохновенное сердце,

От великой любви

Сквозь века согреваемся мы.

 

Приобщаясь к любви,

Мы не будем такими, как прежде.

Даже время для нас

Начинает новейший отсчёт.

Мы приходим к Святым,

Припадаем к нетленным одеждам,

И горячей надеждой

Нас пламя любви опечёт.

 

Все, познавшие счастье

Великой Господней любови,

Утверждают в миру

Животворное пламя любви.

И лампада горит

У супругов святых в изголовье,

И пылает огонь —

Блики Солнца пылают в крови.

 

Приобщаясь к Святым,

Оживляем мы жаркую веру.

В каждом сердце горит

Отблеск Солнца, что дал нам Господь.

О Февронья, о Пётр!

Удивительным вещим примером

Пребываете вы,

О единая вечная плоть!

 

Часть четвёртая

Слава Богу Отцу, Вечно Сущему Божьему Сыну,

Пресвятому и Животворящему духу, аминь!

Слава Богу Единому, в Троице слитому! Гимном

Воспеваем мы Троицы свет: неразделен, един!

 

Безначальная тайна сокрыта в Божественной жизни.

Мы же, грешные, можем лишь верить да благодарить,

Восхвалять, прославлять, почитать, — и в юдольной отчизне

В честь Творца и Создателя — ближних любовью дарить.

 

В честь Творца и Создателя жить — так, как он заповедал,

А не так, как живут лиходеи, злодеи, лжецы:

Кто про Бога забыл, кто соблазнами душу развеял,

Променяв вечный рай на минутно-земные дворцы.

 

Нет, лишь так надо жить, как стремились святые пророки,

И Апостолы, что неотступно за Господом шли,

И святые, что в краткую жизнь, в эти бренные сроки

Претерпели все беды и вечную жизнь обрели.

 

Так, как жили святые, терпевшие в жизни страданья,

Притеснения, скорби и раны, и боль, и нужду,

Кто в темницах, в трудах, в долгих бденьях,

в постах, в покаяньях

В неустройствах житейских, в стеснённом и нищем быту,

Кто в трудах, в размышленьях, в стоическом долготерпеньи

Не утратили кротости, благости, лада, любви,

Кто стремился других обогреть, и в житейском служеньи

Забывал неустройства, и раны, и скорби свои,

 

Кто стремился жить в благости, в Духе Святом пребывая,

Кто любви необманной в молитвах у Бога просил,

В слове — правды искал, в силе Божьей стремился быть, зная,

Сколь на это простых, человеческих, надобно сил…

 

Кто боялся на шаг отступить от Господних заветов,

Кто лечил раны мира, о них чистым сердцем скорбя —

Те известны Единому Богу: Бог знает про это;

Все сердечные тайны читает Господь, нас любя.

 

И такими святыми Господь нашу землю украсил,

Просветил её ими, как будто наш дом освятил:

Словно звёздами небо украшено! Светел и ясен

Белый свет ярких звёзд, сколь даровано странникам сил!

 

Уж блуждать в темноте, без пути, люди больше не будут:

Поглядят на Святых, приобщатся к святым житиям,

Как к великому свету, как к доброму, райскому чуду,

Что Господнею волею явственно явлено нам.

 

Да, прославил Господь всех Святых

нам в пример, в назиданье,

Чудодейственным даром почтил их, сполна наделил,

Чтоб о вере, надежде, любви говорили сказанья,

Чтобы светоч Премудрости Божьей сиял и светил…

 

Пётр с Февронией жили таким чудодейственным светом,

Словно весть всем несли о великой Господней любви.

О любви, о любви повествует сказание это…

Свет Петра и Февронии, слово, в веках оживи!

 

…Долго правили князь и княгиня во Муроме-граде,

А когда к ним приблизилось время

успленья — схожденья во гроб,

То молились они о желании, как о награде —

Чтоб едино, как жили, быть в смерти едиными чтоб.

 

Умереть в одно время, чтоб спать в усыпальне единой…

Даже слугам велели взять камень, единый, как стих,

В нём два выточить гроба, где тонкая грань посредине —

Лишь одна разгородка, чуть-чуть отдалявшая их.

 

И, желаньем горя быть пред Богом душою единой,

Одновременно приняли оба монашеский чин

И одели монашьи одежды: в иноческом чине

Нет таких разделений мирских, как на жён и мужчин.

 

И, согласно монашьему чину, оставив мирские

Имена, в них оставив мирскую энергию-свет,

Стал Давидом князь Пётр, а Февронья —

сестрой Евфросиньей.

В новом имени — новый отсчёт, новый смысл и завет.

 

И в то время, когда Евфросинья-Феврония шила,

Вышивала для храма прекрасный воздух-пелену,

Где лучистые лики святых были истинно живы,

Где в пресветлых одеждах все лучики-нити в длину,

 

Вот тогда к Евфросинье посыльный пришёл от Давида,

От её преподобного, славного князя Петра.

Пётр послал к ней сказать:

«О моя Евфросинья, сестра!

Вот и время кончины: душа моя рвётся на выход.

Помолясь, поспеши: мне уже не дожить до утра!»

 

И ответила князю его Евфросинья-Февронья:

«Подожди, господин, да совместно ко Богу пойдём.

Дай же только часок: ведь осталось в одной из пелён мне

Вышить светлую ризу, и тотчас мы будем вдвоём!»

 

Но второй раз посыльный пришёл:

«О сестра Евфросинья!

Ты уже поспеши: я недолго могу тебя ждать!»

И, спеша с вышиваньем, Феврония снова просила:

«Дай немного минуток: чуть-чуть мне ещё вышивать!»

 

И лучистые лики смотрели с пелён вдохновлённых,

С воздухов, что в соборе покроют Святые Дары…

Вышивала Феврония, помня Петра просветлённым,

Евфросинья спешила к Давиду — успеть до поры.

 

В третий раз появился посыльный:

«Сестра Евфросинья!

Ухожу я уже и уже не могу тебя ждать!»

…Только кончик одежды святого без вышитых линий

Оставался, немного, немного ещё вышивать!

 

Перестала Феврония шить и воткнула иголку

В лёгкий воздух, в прекрасную, светлую гладь-пелену.

Ту же нитку, что шила, — и ту не оставив без толку,

Обмотала вкруг тонкой иголки в тугую струну;

 

И послала к Петру, наречённому брату Давиду,

Чтоб сказали, что вместе Феврония с ним отойдёт,

Что уже умирает, молясь и простив все обиды,

Свою душу с любовью на Божеский суд отдаёт.

 

Это было в июне, в тот памятный день двадцать пятый:

Две души Преподобных предстали, как будто одна,

Словно Ангелы, пели, горели огнём благодатным, —

Так Господней любовью была жизнь супругов полна.

 

…После честной кончины супругов все люди решили

Тело князя Петра схоронить в граде Муроме,

там, где собор

В честь Пречистейшей Девы Марии, и сделать спешили

Гроб, достойный великого князя: в узорах убор.

 

А Февронию, бывшую княжью супругу, монахиню ныне

Евфросинью, решили за город в обитель свезти.

Там, в Воздвиженской женской обители, в церкви-святыне,

Там Феврония сможет блаженный покой обрести.

 

Знали люди желанье Петра и Февронии: вместе

Отойти в лучший мир, и тела вместе спрятать под спуд.

Но нельзя же, — то люди решили — они, честь по чести,

Уж монахами стали, — супружества нет уже тут!

 

И в отдельные гробы святые тела положили:

В гроб украснейший — тело святого Давида-Петра,

В гроб попроще — Февронию. Службу по ним совершили,

И оставили в разных церквах почивать до утра.

 

Был в ограде у града, в соборе Пречистой Марии,

Гроб Петра, а Февроньи — в Воздвиженской церкви, где лес,

Где за городом Муромом липы стоят вековые,

Где на окских просторах далече виднеется крест.

 

Общий гроб, что святые велели творить себе сами,

Оставался пустым — из единого камня ладья.

Он в соборе Пречистой Марии перед образами

Оставался пустым — это словно бы видела я

Сквозь века…

Наступил день другой, день рассветный — поутру

Люди к службе прощальной в две разные церкви пошли,

Но увидели: пусто в гробах, а блаженных супругов

В том, едином их гробе, в священном покое нашли.

 

Неразумные люди-то в том не увидели чуда:

Непорядок, и только. И снова взялись разлучать

Двух святых; как при жизни, так в смерти,

стараясь покуда

Все обычаи Мурома честно во всём соблюдать.

 

Вновь в отдельные гробы святые тела положили,

Вновь по тем же церквам разнесли и оставили вновь.

Но что Бог сочетал — невозможно разъять и могиле,

Ибо воля Творца есть великая сила: любовь!

 

Снова утром святые в едином гробу оказались…

И молились пришедшие люди, уже убоясь,

И не смели притронуться. Сделали так, как сказали

Муромчанам при жизни святая Февронья и князь:

 

Погребли их тела возле церкви Пречистой Марии:

Возле церкви в честь Девы Марии, её Рождества,

В том едином гробу, что готовили сами Святые, —

И тотчас люди стали собратьями их торжества!

 

Те, кто к раке с мощами Святых, помолясь, припадали,

Исцелялись от хворей, унынья, невзгод и скорбей.

Бог прославил Святых! Силу неизречённую дал им

Просвещать город Муром, спасать в бренном мире людей.

 

Силой властною, тайною мощи Святых обладают:

Утешают пришедших, даря душам радость и лад,

Исцеляют болезни, напрасное зло убирают,

И детишек хороших всем семьям просящих дарят!

Сам Господь, наш Творец, нас любя и терпя прегрешенья,

Нас прощает бессчётно и высшую милость творит:

Православных святых даровал нам, послал в утешенье,

Их деяньями Он с нами, словно с детьми, говорит.

 

Мы же скромно, не будучи в славе, во власти и в силе,

Лишь старанием нашим и нашим правдивым трудом

Воздадим им хвалу: пусть Святые сияют в России,

Словно светоч, горят — пусть мы будем при свете живом!

 

О, возрадуйся, Пётр, ибо силою Божьей прославлен:

Ты свирепого, хитрого змея сумел победить,

Ты над городом Муромом пастырем добрым поставлен,

Ты мученья терпел, язвы тела ты смог исцелить.

 

И Феврония, радуйся! Светлым девическим утром,

В слабой женской природе своей пребывала слаба,

Но не хуже мужей пресвятых поступала ты мудро,

Оставалась при этом и мужья, и Божья раба.

 

О, возрадуйся, Пётр! Добровольно отрёкся от власти

Ради Божьего слова — быть вместе с супругой своей,

Не оставил её, был с ней вместе единою частью,

И совместно над Русью святой просияли вы с ней!

 

И Феврония, радуйся! Сызмальства ибо владела

Редким даром от Бога — людские недуги целить.

И премногим, премногим при жизни помочь ты умела,

И в блаженном покое ты благо желаешь творить!

 

О, возрадуйся, Пётр! Ибо доблестен был ты во власти:

Со смирением правил, с молитвою, не возносясь,

Предводительством честным, разумным, отеческой лаской

Ты был с малыми сими, как солнце на небе, светясь.

 

И Феврония, радуйся! Дивное, дивное дело:

По единому слову, по благословенью, за ночь

Деревца изгублённые ты воскресила; одела

Их шумящей листвой, — умиранье смогла превозмочь.

 

О, возрадуйтесь, Пётр и Феврония! Ибо навеки

Сам Господь осенил вас немеркнущей славой своей,

Благодатью и силой! И к вам, словно вешние реки,

Притекают всё новые, новые сонмы людей!

 

И Господним великим веленьем вовек неразлучно

Пребывают в гробнице смиренные ваши тела.

Духом вы предстоите пред Господом, в горнем и лучшем

Из миров, и в молитве провидите наши дела!

 

Ибо и после смерти, в предвечной блаженной кончине,

Вы незримо целите пришедших к вам с верой людей,

В светлой раке нетленные мощи сияют и ныне,

И обитель славна просветительной силой своей!

 

О, возрадуйтесь, Пётр и Феврония! Диво-супруги,

Преблаженные! С верой и кротостью молимся вам:

Помяните и нас в вашей дивной любви друг о друге,

Силой Божьей любви прикоснитесь по милости к нам!

 

…Вот и кончилась повесть о муромских славных супругах,

О чудесных святых донесло нам сказание весть.

В древнем списке приписка была — приложил книжник руку,

О себе он молил… Приведу эту выписку здесь:

 

«Помяните меня, многогрешного, о преблагие!

Я списал в этот список всё то, что услышал о вас,

Так простите невежду: о вас ведь писали другие,

Те, что ведали суть, были выше во множество раз!

 

Я же грешен, невежда, но я уповаю на милость,

На Господнюю щедрость, на Божью Его благодать!

И на ваше моленье к Христу я, надеясь, — как мнилось,

Как привиделось мне, тщился повесть о вас написать.

 

И трудился, пытался осмыслить, старался для люда

Вам хвалу вознести, рассказать для премногих мирян;

Воспевая же вас, я хвалы не коснулся покуда:

Что хвалы наши тем, кто гореньем Христа осиян!

 

Нет и слов для достойной хвалы в этом мире юдольном!

Я же, грешный, хотел в похвалу вам венки из словес

Проплести, — не коснулся и этого; вы же невольно

Помогли мне сказание спеть ради ваших чудес!

 

Ибо вы так добры к нашим бренным трудам и заботам,

И к желанью невежды вы, светлые, впрямь снизошли:

Вот окончен мой труд: я хочу, чтоб в святые ворота

Вашей славной обители многие люди пришли!

 

Исцелились, как я, и, как я, просветились любовью…

О, сколь скуден мой труд: вам земные венки не нужны!

Вы прославлены, венчаны Небом: нетленно, духовно

Вы стяжали венцы от Христа: славу мужа, жены!

 

И Христу с Безначальным Отцом,

с Пресвятым Благим Духом

Подобает великая слава во веки веков!

Всё живое от Них; этот список, что вложен мне в руку,

Пусть несёт людям весть про великую Божью любовь!»

 

Так писал древний автор; и я, прочитав это слово,

Эту дивную повесть, прекрасную высь-похвалу,

Поняла, что сказание это читать нужно снова и снова:

Драгоценность не может пылиться в забытом углу!

 

Как могла, для своих современников — пересказала,

Как могла, рассказала… Простите невежду, прошу!

Вот окончен мой труд… Поняла я, наверное, мало

В дивной жизни Святых: я обычно живу и дышу,

 

И надеюсь, ято, грешнице, мне дерзновенье простится:

Рассказать о Петре и Февронии, песню пропеть…

Ах, высоко летают свободные райские птицы,

В облака золотые лишь соколу можно взлететь!

 

Как же скуден язык мой, —

обычный, житейский, греховный!

Не сложить мне стиха, не воспеть славу-песнь-похвалу!

Перед древними я себя чувствую нищей духовно…

Древнерусская книжность! Прости, я тобою живу!

 

Я люблю древнерусский язык… И, ведома любовью,

Что-то чертит рука моя на современных листах:

Сам слагается стих, направляем Господнею волей,

Песнь поётся сама, прогоняя сомненья и страх.

 

Ибо песнь — в честь любви,

в честь великой Господней любови…

Бог нам жизнь подарил, этот мир во владение дал.

В утешение — песню. А слово — сама Божья воля.

В слове, словно в земле, — зёрна славы, побед и труда.

 

 А святые супруги из Мурома будут примером —

О, Феврония, Пётр! Счастье — в жизни простой и святой.

И на свете главнее всего — непрестанная вера,

И на всё — воля Божья.

Аминь.

Словно в повести той…

Н. Мартишина

 

Сказание о Петре и Февронии... Поэма

 

«Желая вам на земле хвалу воздать, настоящей хвалы ещё и не коснулся».

(«Повесть о Петре и Февронии Муромских Ермолая-Еразма»)

 

О святом Петре и о святой Февронии, —

о Любви большой, святой, священно-истинной, —

помолясь под православными иконами,

вам поведаю сердечно правду чистую.

Хоть и дивно вам покажется предание, —

но не сказка это всё, не ражий вымысел:

все события в моём повествовании

Провиденьем свершены да Божьим Промыслом.

 

Глава первая

Как во древнем славном русском граде Муроме

правил Павел-князь: достойно, верой-правдою.

Мирно жил в любви-согласии с супругою,

называл жену князь Павел с лаской ладою.

Много лет жил князь с княгиней дружно, счастливо, —

как заметил вдруг: творится-то… неладное!

Словно тучи в небе скрыли солнце ясное:

стали очи ненаглядной безотрадными;

спал румянец с белых щёк, лицо осунулось;

не по дням, а по часам княгиня таяла;

не спалось княгине: всё о чём-то думалось:

всё со вздохами, со скрытными печалями…

А с княгиней происходит что-то страшное:

часто стал прельщать её злой дух коварнейший.

Как уходит князь куда по делу важному, —

так влетает сразу змей тот преотвратнейший.

Принимает змей тот облик мужа милого,

шепчет речи ей, как мёд, на ухо сладкие;

ровно Павел-князь на ложе спит с княгинею, —

и здоровье пьёт княгинино украдкою.

Не велит княгине дух злой правду сказывать:

правду-истину открыть супругу милому:

и уста княгини крепко словом связывал,

чтоб не вымолвила истины любимому…

Стал князь Павел у княгини сам выспрашивать:

«Что за хворь-недуг в тебе, скажи мне, ладушка?

Тяжело в себе печаль-то грузом нашивать.

Раздели её со мной…  Садись вот рядышком…»

А жена ему в ответ — слезой горючею!

Задрожала вся она, как лист осиновый, —

и открыла сердце мужу: «Злой дух мучает,

да в случившемся нисколько не повинна я…»

С той поры и Павел-князь ходить задумчив стал:

как избавиться от злыдня им незваного?

Думал-думал Павел-князь и всю-то ночь не спал:

«Вызнай, ладушка, у змея ты поганого:

чем и как убить нам злого гада мерзкого?

Где кончина ждёт его? где гибель прячется?

Ты спроси его, чтоб вызнать, полюбезнее:

чтоб ответил он, да вдруг не заартачился*».

Вот ушёл князь Павел утром по делам опять.

Змей же гадкий князем Павлом вновь прикинулся,

стал в глаза глядеть княгине, речью обольщать,

и на ложе к ней он с ласками придвинулся…

И была княгиня к змею тоже ласкова,

говорила всё слова ему приятные:

не скупилась похвалами змею красными, —

да и вызнала, где смерть его запрятана…

Хоть сказал княгине тайну змей про смерть свою, —

да сказал-то непонятною загадкою:

«Лишь плечу Петра возможно жизнь отнять мою.

Лишь меч Агриков силён да сталь булатная».

Воротился Павел-князь в хоромы княжие, —

с нетерпением супругу стал расспрашивать:

переспрашивал княгини слово каждое…

Призадумался загадкой: стал разгадывать.

И призвал князь для совета брата младшего.

Был могуч князь Пётр рукою богатырскою.

Брата выслушал князь Пётр, не переспрашивал:

запылало сердце мужеством, решимостью!

Ненавистен змей — дух злой — любому-всякому!

И услышал имя «Пётр» произнесённое, —

и подумал Пётр-князь, что это — знак! ему:

должен сам убить он змея злого-чёрного.

Да не знал он только… что ж это за меч такой?

Где найти меч-кладенец названьем Агриков?

За рекою ль за широкой, аль за синь-горой?

Знают вороны о нём, аль птахи-зяблики?..

И зашёл он помолиться в церковь вящую.

Называлась церковь — церковью ВоздвИженья

Креста Честного — Креста Животворящего.

Пред иконами князь Пётр и стал молитвенно…

И явился князю Ангел во сиянии.

И пошёл князь потрясённый вслед за Ангелом, —

и к стене алтарной шли они в молчании…

И услышал Пётр-князь: «Вот меч твой: Агриков!»

И нагнулся Пётр к нише, заглянув меж плит… —

и увидел кладенец, на Зло заточенный.

И взял Пётр в руки меч…  А он, как жар горит!

И почувствовал Пётр силу в теле мощную:

словно тёплая волна вошла искристая!

Был и так силён-могуч князь Пётр Муромский,

да теперь не силу — силищу! почувствовал:

знал князь Пётр: победит он змея вскорости!

 

Потянулись день за днём, — да семь истаяли…

Ждёт-пождёт князь Пётр случая удобного.

Вот ещё раз ночь сменило утро раннее:

вновь идёт брат к брату твёрдою походкою…

И зашёл в покои Павла он просторные:

не вполне проснулся Павел: полудрёмой спит;

шиты простыни-подушечки узорами,

да над ложем княжьим сонно балдахин висит…

Постоял князь Пётр тихо, — и будить не стал:

«Дай-ка, — думает, — сноху теперь проведаю…»

Подошёл к покоям женским и... — как камень — встал:

слышит он, что… брат с женой своей беседует!

Заглянул князь Пётр, тихонько приоткрывши дверь:

что ж он видит?  Павел-князь сидит с супругою!

Хоть глазам своим, ушам своим… — себе! — не верь:

да не спутать бы тут брата со змеюгою!

Притворив неслышно дверь, пошёл Пётр-князь назад

и, слугу в хоромах встретив, Пётр его спросил:

«А скажи мне: возвратился ль в почивальню брат?» —

«Нет, князь Пётр: Павел-князь совсем не выходил».

И вернулся Пётр к брату: Павел-князь уж встал;

кошку рыжую журя, рукой приглаживал…

«Не тебя ль сейчас с княгиней я твоей видал?» —

«Нет. Я к ладушке с утра ещё не хаживал». —

За порог своих покоев — шага не ступай!

Чтоб я в змее был уверен и не спутал вас…

Ты ж — моли моей победы, «Отче наш» читай».

Вот с мечом булатным, Агриковым, князь вошёл, —

не стучась вошёл, как вихрь! — в покои женские.

Размахнулся богатырски правым он плечом

и пронзил мечом он змея в сердце мерзкое!

В тот же миг раздался гром, сверкнула молния!

Словно облаком туманным стал окутан змей.

И предстал злой дух уже в змеином облике:

и шипел, и извивался чернотой своей!..

Вдруг из раны кровоточащей и мерзостной

кровь фонтаном ядовитым к телу брызнула!

 

…И смывал её князь Пётр водою ревностно…

Змей издох, — а Пётр весь покрылся язвами.

 

Глава вторая

Тяжко князь страдал, страшась сплошной коростою.

И никто не мог Петру помочь да вылечить.

Кожа вся покрылась коркой заскорузлою:

только струпья отпадут, — так снова гной бежит…

И узнал князь, что есть много врачевателей

на земле Рязанской в сёлах да по выселкам.

Но ослаб князь Пётр настолько окончательно,

что велел своим он слугам — повезти себя…

 

На земле Рязанской в поисках целителя, —

так как сам в седло уже никак не мог он сесть

и найти себе от хвори избавителя, —

разослал князь Пётр слуг по деревням окрест.

И один из всех гонцов заехал в Ласково.

На окраине села — изба с окошками.

И зашёл гонец испить в избу крестьянскую,

заодно и расспросить про хворь про кожную.

И увидел он в избе картину чудную:

у окна сидит на лавке красна девица,

полотно ткёт и поёт про долю трудную;

заяц прыгает пред нею, в ноги стелется.

Поклонился, дверь прикрыв, гонец приметливый

и спросил: «Скажи мне, девица, в чьём доме я?»

Отвечала красна девица приветливо:

«Люди добрые зовут меня Феврония».

И сказала дальше странное-мудрёное:

«Плохо, коли не имеет дом своих ушей;

коли горница слепа, очей лишённая». —

«Непонятны мне си речи, — отвечал он ей. —

Ты скажи мне: где хозяин?» — «Разминулись вы, —

гостю девица речёт слова ответные. —

Мать с отцом ушли к соседям слёзы лить взаймы.

Брат пошёл глядеть сквозь ноги в очи смертные».

Ничего опять не понял юноша-гонец,

хоть слова понятны: каждое в отдельности.

Засмущался он; и молвил деве, наконец:

 «Не возьму никак я в толк твои мудрёности».

Отвечала дева: «Что же не понятно здесь?

Вот пришёл ты в дом, а я сижу неприбрана.

Кабы был-то в доме пёс, — залаял: подал весть.

А ребёнок был бы, — всё б им было видано:

он, увидев, что идёшь ты — рассказал бы мне.

Чуткий пёс — есть уши дома; а ребёнок — взор.

А про мать с отцом сказала вот что я тебе:

что покойника хоронят, плачут до сих пор.

А когда наступит время, и помрут они,

и закроются их очи, и взлетит душа, —

то по ним придут другие слёзы лить взаймы.

И про брата тоже ясно рассказала я.

Брат с отцом — меды сбирают: пчельники они.

И пошёл сегодня борти брат с утра глядеть.

Можно с дерева сорваться наземь с высоты:

коль сквозь ноги недосмотрит, — может умереть». —

«Вижу я, что ты мудра. Скажи, Феврония:

где сыскать нам князю нашему целителя?

Как убил мечом князь змея злого-чёрного, —

так коростою покрылся отвратительной». —

«Знаю я, о чём хлопочешь, чем заботишься.

Передай же князю то, что я скажу тебе:

коли князю твоему здоровья хочется,

привези, — коль пожелает он, — в избу ко мне».

Сел гонец верхом на лошадь и помчал, как вихрь.

А когда вернулся к князю, всё сказал ему

и добавил, улыбнувшись: «Есть у ней жених». —

«А с чего ты так решил-то?» — «Видно по всему.

Я приметил: заяц скачет прямо перед ней!

Коль пред девой заяц скачет — значит, свадьбе быть.

То — народная примета: нет её верней!» —

«Поезжай-ка… ты к ней снова… да изволь спросить:

А лечить кто будет князя? Как зовут врача?

Много ль он возьмёт богатства, коли вылечит?..»

Отвечала же девица, не смущаясь: «Я.

Но богатства не возьму: с условьем вылечу.

А условие такое. Будет князь здоров:

я очищу — коль женою он возьмёт меня.

Если ж нет, — болезнь вернётся: как в родимый кров.

И не будет князю проку от лечения».

Князь послал слугу с ответом, что «пусть лечит, мол.

Если вылечит — женою за себя возьму».

Про себя же князь подумал: «Буду я смешон…

Чтобы князь да на крестьянке?! Не бывать тому».

 

Передал слуга девице княжие слова.

И взяла она старинный глиняный сосуд.

Зачерпнув закваски хлебной, сразу не дала:

а сперва в неё подула от девичьих губ:

«Пусть князь выпарится в бане, семь потов сольёт.

А потом вот этим смажет кожу всю свою.

Но один струп — пусть оставит!.. Хворь с него сойдёт,

если сделает всё точно, как я говорю».

 

И доставили мазь князю. Пётр велел тотчас

приготовить баню с жаром, с ледяной водой…

А пока топилась баня, повелел Пётр-князь

отвезти премудрой девице пучок льняной.

И сказал при этом так князь Пётр Муромский:

«Коль от мудрости большой в княгини просится,

пусть докажет, что и впрямь сильна премудростью.

Пусть Феврония, — пока я буду париться, —

вот из этого пучка сорочку сделает,

и одежду, и платок: уж больно лён хорош!»

Передал слуга льняной пучок Февронии, —

а она ему: «Я б сделала: мой стан не гож.

Не сочти за труд: на печку за поленом влезь…

С грядки выбери поленце… Взял?.. —  теперь слезай».

И, отмерив пядь свою, речёт: «Руби вот здесь!..

А обрубочек поленца князю передай.

От меня скажи: за время, как я лён чешу,

смастерит пусть князь стан ткацкий из обрубочка

и всю снасть, какую надо, смастерит к нему:

а без снасти полотно ткать не получится».

И слуга вернулся к князю… Пётр плечом пожал:

«Передай, что просит сделать невозможное:

никому не смастерить за это время стан,

да ещё и снасть из чурки, как положено…»

И промолвила Феврония: «А коль нельзя

смастерить станок мне ткацкий, как мной прошено, —

для чего тогда прислал князь мне пучок сей льна?

Что: последняя рубаха им уж сношена?!.

Для забавы чудеса творить не стану я…»

И, услышав от слуги слова премудрые,

подивился Пётр-князь: «Она и впрямь мудра! —

и вполне достойна стать княгиней Мурома».

 

Вот и банщик уж с поклоном: «Всё готово, князь!

Баня ждёт: с парком и с жаром, с ледяной водой!..»

Вот Пётр выпарился в бане, вымазал всю мазь, —

и… как заново родился: крепкий, молодой!

Тело стало очищаться, — и болезнь сошла.

Только струп один остался, — да и тот, как мёртв.

Но не стал держать князь слова: не посватался.

А прислал дары-подарки: мол, слова — не в счёт.

 

Отказалась от подарков тех Феврония.

На расспросы слуг усердных не ответила.

И ответом князю был — ответ безмолвия:

а во взоре — ни обид, ни удивления…

 

На любимом скакуне вернулся в Муром князь:

и здоров и весел! Снова всё по-прежнему.

И забыл он вскоре вовсе про болезнь-напасть, —

как однажды вдруг увидел… язву свежую!

Разошлись по телу язвы, — и вернулась хворь.

Снова страшная болезнь Петра измучила.

Снова в сердце поселились грусть-тоска да боль:

и куда девалась жизнь его кипучая!..

 

Не решался Пётр ехать вновь к Февронии:

не пускала князя гордость пред собой самим.

Только вдруг в глазах сверкнуло, как от молнии, —

и явился тот же Ангел Божий перед ним.

Молвил Ангел: «Не кручинься. Гордость усмири.

Шли посыльного к девице снова в Ласково.

А когда тебе девица язвы исцелит,

ты женись на ней: вам Бог велит жить счастливо».

 

Вновь к Февронии отправил князь своих послов

и просил его очистить, давши снадобья…

А когда он исцелился, стал опять здоров, —

то посватался к Февронии, как надобно…

 

Стала пчельникова дочь — супругой княжеской,

стала девица Феврония княгинею.

Стали жить они по заповедям Божеским, —

и любовь была их — верной и взаимною…

 

Глава третья

И пришёл в град Муром тысча двести третий год.

В этот год князь Павел умер, в мир сойдя иной.

Княжить после смерти брата стал теперь князь Пётр.

Но бояре… не довольны княжеской женой!

Им не хочется крестьянку ровнею считать:

за одним столом есть яства, почести вершить;

перед нею с уваженьем головы склонять;

а боярыни, их жёны — дружбу с ней водить.

Все бобынями раздулись, спеси — хоть куда!

Всё лукавства учиняют, козни всё плетут!

Мол, в княгини не пригодна; родом, мол, низка.

За глаза над ней смеются, «пчельницей» зовут.

 

Раз к владетельному князю Благоверному

подошёл слуга и стал ему донос чинить:

мол, — позорит! — князь-Петра привычкой скверною,

мол, княгине не пристало крох в руке копить!

Разве княжескою трапезой не сытно ей?!

Разве князь свою супругу держит впроголодь?..

«Запрети ей, Пётр-князь! Скажи, что стыдно ей…» —

«Хорошо. Я прослежу за ней», — ответил Пётр.

Вот закончился обед в хоромах княжеских.

Собрала княгиня крошки все и крошечки:

со всего стола… «Я сплю?.. иль мне всё кажется?

Покажи мне, лада, что… в твоей ладошечке?» —

и князь Пётр разжал — сам! — кулачок Февронии…

Ах! какое это чудо: хлебных крошек… нет!

Превратился хлебный мякиш в благовония!

И лежит в ладони ладан: удивляй весь свет!..

C той поры стал доверять князь Пётр Февронии

ещё более, — хоть более уж некуда.

А любовь к ней беспредельно стала горнею:

высочайшею, небесною и вечною.

 

…Незаметно канет время: властны ль мы над ним?

И пришли бояре к князю. Стали говорить:

«Госпожой — твою Февронию — мы не хотим.

Не крестьянке над боярынями главной быть!

Дай ей, князь, богатства много: сколько вывезет.

Пусть уходит из княгинь твоя Феврония!

Неразборчивость твоя — ох! — боком вылезет.

А женись, князь, на другой: правь нами — с ровнею.

Вот тогда тебе послужим верой-правдою!..»

Князь бояр своих без гнева, молча выслушал.

Не смутился духом князь: пристукнул чаркою

и спокойно медовины сладкой выкушал:

«А скажите это сами всё Февронии!..» —

отвечал князь Пётр боярам со смирением...

И на княжеском пиру — кричат крамольное:

заговорщицки, мятежно, с возмущением:

«Ты, Феврония, отдай нам, что попросим мы!» —

«Так возьмите», — им Феврония речёт в ответ.

«Мы хотим, чтоб княжил Пётр. Тебя же просим мы

подобру-поздраву съехать: вон из наших мест!» —

«Что ж, — ответила княгиня, — я вам это дам.

Но и вы, бояре, дайте, что глаголите.

Злато-серебро, богатства — оставляю вам.

Вы отдайте мне супруга. …Ай оспорите?» —

«Не оспорим, коли сам того захочет он;

коль тебя желает больше, чем княжения…»

(Втайне каждому уж виделось воссесть на трон.

Втайне каждому хотелось возвышения!)

 

Не желал князь Пётр расстаться со своей женой:

князь любил свою княгиню ясноокую.

…Дали им корабль бояре с радости такой!

И отплыли князь с княгиней в даль-далёкую…

 

Вот плывут они на судне по Оке-реке.

Живописны, словно в сказке, берега Оки!

Вдруг княгиня ощутила — взгляды! — на себе

и сказала человеку: «Вот: черпни воды!»

И черпнул мужчина справа. «А теперь испей».

И испил воды забортной тот, что вместе плыл.

«А теперь с другого борта зачерпни… Испей…

Что: вода теперь по вкусу слаще? солоней?..» —

«Нет, вода по вкусу — та же… Хоть… Оку! — испей». —

«Вот и женщины: едино женщин естество.

И откуда бы ни брал ты: хоть вливай, хоть лей, —

как вода реки по вкусу, женщины — одно!

Для чего, жену имея, что плывёт с тобой, —

на меня глядишь и мыслишь с вожделением?

Одинаковы мы с нею. Ну... вода — водой… —

...и глаза он опустил вниз со смущением... —

Уж коль если сам ты выбрал, — по любви, поди? —

оставайся верным милой женщине своей.

И Господь за то — здоровьем крепким наградит:

будешь сердцем ты покоен — до скончанья дней...»

 

Как-то вечером пристали к берегу реки,

да и вышли все на берег спать да отдыхать.

Вот они расположились, разожгли костры.

И печально стало князю: как им быть? что ждать?..

А тем временем готовил повар им еду.

Приглядевши два растущих рядом деревца,

он нещадно обрубил их ветви, всю листву, —

и, котлы на них повесив, стряпал у костра…

 

…Вот и солнышко уж село, — и зажглась звезда.

И окутал синий вечер берега Оки…

Вот закончен княжий ужин: пепел от костра…

Князь же — весь в тревожных думах: об одном они:

где искать теперь кров-пищу? Где найти приязнь?..

А Феврония супругу — слыша сердца вздох! —

«Не скорби, супруг мой милый, ласковый мой князь.

Верь: в беде нас не оставит милостивый Бог!..»

И, взглянув в глаза, сказала: «Ай не веришь, князь?

Вот: взгляни на эти ветки: как они мертвы!

Но спасается и живо всё, благословясь!

Пусть же завтра ранним утром оживут они!»

И она благословила, покрестивши их…

 

А наутро — что за чудо?.. Верить ли глазам:

две обрубленных рогули… в листьях молодых!

И никто бы не поверил, коль не видел сам.

За ночь выросли деревца, крону нарастив:

на их веточках на тонких развернулся лист:

клейкий, радостно-зелёный… Сказочно горит

солнца луч в росинке каждой, радужно-искрист!..

Понял князь, сколь превелика милость Божия;

что напрасно беспокойство о грядущем дне:

Бог даёт. Имеет тот, кому положено.

И всему свой час и время: лету и зиме.

Вот уж стали собираться, чтоб продолжить путь.

Да увидели, что скачут Мурома послы:

«Господин великий князь! Прости! Не обессудь!

За престол дрались бояре, аки злобны псы.

Многих уж в живых не стало: все мечи в крови!

Без тебя осиротели: воротись на трон.

Ныне вам от нас обоим слёзное прости.

Ныне молим вас обоих! До земли поклон!»

 

Князь с княгинею вернулись в Муром на престол.

Пребывая в Благодати правили они.

Насыщали нищих, сирых — усадив за стол.

И за лаской, добрым словом странники к ним шли.

Подданных своих любили, как отец и мать.

И, в молитвах пребывая, кротость в мир несли.

(Что душой и делом сеял — то и будешь жать!)

Только в Правде чистой жили, в Боге и в Любви.

 

Глава четвёртая

Год за годом миновали в праведных трудах…

Князь с княгинею к пределу жизни подошли.

И теперь — одна! — молитва в старческих устах:

чтоб в одном гробу их вместе на погост снесли.

И просили слёзно Бога только об одном:

чтоб отвёл им Бог для смерти день один и час;

чтоб везде, не расставаясь, вечно быть вдвоём;

чтоб они не разлучались и в загробный час…

 

Свой остаток дней супруги в кельях провели.

Постриг приняли монашеский: Пётр стал Давид;

инокиню ж — Ефросиньей в постриг нарекли.

За всю жизнь они впервые розно стали жить.

 

…В монастырской келье трудится Феврония:

вышивает плат к потиру с ликами Святых.

Вышивает, сидя тихо под иконами;

окружает Лики светом нитей золотых.

В храм Пречистой Богородицы воздУх сей в дар:

где супруг её, князь Пётр, Давидом названный,

доживает в тихой келье… Уж совсем он стар.

Уж два раза присылал он к ней и сказывал:

«Торопись-спеши, сестра моя Феврония.

Чую, смерть идёт ко мне, уж приближается…» —

«Не могу я не закончить рукоделия.

Подожди, мой господин: уж труд кончается…»

В двадцать пятый день июня — вот уж в третий раз! —

человек пришёл к Февронии и так сказал:

«Не могу я ждать уж больше: близок смертный час.

Для тебя лишь душу в теле долго так держал.

Ноне ведаю: уж вскорости взлетит душа,

уж сосчитаны минуты жизни на земле…»

И, услышав от любимого «прости: пора»,

преподобная промолвила: «Знать, то и мне».

И воткнулась в рукоделие тотчас игла.

Лишь край ризы недовышит да подножие.

«Передай Петру-супругу весть: готова я…»

…И предали вместе души в руки Божие…

 

И взлетели души разом в голубую даль:

как голубка с голубочком улетают ввысь.

Позади земная радость, позади печаль.

Впереди сияет счастьем в Духе Светлом Жизнь…

 

Заготовлен был при жизни им двухместный гроб, —

и поставлен был во храме Богородицы.

Завещали вместе и Феврония, и Пётр

положить во гроб их рядом, как им хочется.

Но решили люди, что… негоже инокам

в том гробу двухместном рядышком покоиться:

с Ефросиньей гроб стоял в церкви ВоздвИженья,

гроб с Петром-Давидом — в храме Богородицы.

Так, в гробы их положили по обычаю:

тело каждого — в отдельный гроб положено.

Только… утром увидалось н е о б ы ч н о е:

во единый гроб тела их переложены!

 

Разнесли тела их снова по отдельности.

А наутро увидали вновь в гробу одном!

И… дыханье прерывалось! от их верности,

от Любви неугасимой в Духе во Святом.

 

И уж больше — тел святых — в гробу не трогали.

Погребли их возле храма Богородицы.

И, припав к мощам, целились щедро многие.

И сегодня Благодатью исцеляются.

 

Весть о чуде разнеслась по граду Мурому, —

и к могиле люди шли за исцелением.

Шли к святым мощам и ясным днём, и хмурыми.

И давалось душам их успокоение…

 

Воздадим по силе нашей восхваление

Благоверному Петру, святой Февронии, —

что даруют нам целенье и спасение.

Благодатью их святой живём и ноне мы.

 

Все мы можем обратиться к ним за помощью:

к Благоверному Петру, к святой Февронии:

покровителям святой Любви супружеской, —

помолясь под православными иконами…

Аминь.

О. Шарко

 

О Петре и о Февронии: Поэма

В час, когда заря бездоннее,

В золотой вечерний час

О Петре и о Февронии

Начинаю тихий сказ.

Если вспыхнет слово лонное

В православной стороне, —

Их вниманье благосклонное

Пусть наградой будет мне…

 

I

То во городе во Муроме

Было в давние года:

Над владениями хмурыми

Змей кружился без стыда.

Он прельстился не хоромами,

Не пирами, не казной,

Ни боярами суровыми,

А княгиней молодой.

 

Вот и бают красны девицы,

Лишь сойдутся вечерком:

«Ох, неладно ныне деется,

Князь и тут, и там, — кругом…».

 

Поцелуи ловит страстные

Распроклятый враг лихой,

Затуманив очи ясные

Тайной силой колдовской.

 

Насылает Змея-ворога

Погубитель, не дремля,

Чтобы сгинула от морока

Благоверная земля.

 

* * *

И случилось чудо чудное,

Как по-писаному вдруг:

Слово вымолвилось трудное,

Разорвав змеиный круг;

 

И княгиня пала бедная

В ноги к мужу своему —

И заря взошла победная,

Заиграла в терему,

Расплясалась свет-рубинами,

Расплескалась в серебре…

Зревшее ночами длинными

Совершилось на заре:

 

Мужний гнев, тяжёлый, праведный,

На обидчика-врага

И той клятвы голос памятный,

Что пронёсся сквозь века…

 

Звон в церквах и песнопения —

Чёрная распалась тишь.

Павел, князь, отбрось сомнения,

Божьей силой победишь!

 

* * *

И у Павла дума брезжится

Смертный выпытать удел…

День, другой — и вновь потешиться

Змей в покои прилетел;

 

И ему княгиня вкрадчиво

Говорит, как учит князь:

«Милый, взор не отворачивай,

Мне поведай не таясь! —

Повелитель мой единственный,

Я постичь хочу, любя:

О великий и таинственный,

Есть ли кто сильней тебя?..».

 

Помогла молитва светлая…

Змей склонился к ней, шепча:

«От плеча Петрова смерть моя,

От Агрикова меча…».

 

И она смеётся радостно!

И бросается к ней Змей:

«Жарко быть со мной и сладостно,

Вечно будешь ты моей!».

 

II

Тоскует, мятется княгиня,

И князь возвещает: «Пора!».

И вот он к себе призывает

Любимого брата, Петра.

 

В очах его отсвет небесный

И нету лукавства в словах,

А больше всего он желает

Тихонько молиться в церквах.

 

И князь говорит без утайки

О чёрной, о лютой судьбе;

И плачет он, брата целуя:

«Спасение наше — в тебе…».

 

И Пётр отвечает приветно:

«Не надо печалиться, брат! —

Для Бога и счастья людского

На битву отправиться рад. —

 

Помолимся, брат мой страдалец!

Где меч, я не знаю сейчас.

В одно только твёрдо я верю:

Господь не забудет о нас».

 

* * *

Пётр молится в церкви безлюдной,

Летит в небеса его речь…

И — отрок идёт к нему чудный:

«Мой князь! Показать тебе меч?» —

 

«Где он? Дай взгляну. Слава Богу!».

И видит: в стене алтаря,

В расщелине, меж кирпичами,

Меч светится, словно заря.

 

«Вот счастье-то, счастье какое!

Чудесный подарок небес!

Мой отрок, тебя одарю я…

Где отрок?». А отрок исчез.

 

И падает Пётр на колени,

Он полон молитвой святой;

И, к сердцу клинок прижимая,

По церкви шагает пустой.

 

А голос: «Очнись, неразумный!

Нельзя ни мгновенья терять.

Опомнись!». И в Муром он скачет,

И в сердце его — благодать.

 

* * *

А в Муроме мучит княгиню,

Лишь князь отойдет, чародей…

«Теперь не обманешь, проклятый!

Я знаю, где брат, а где Змей!» —

 

Пётр входит в покои без страха

И меч обнажает пред ним,

И княжеский терем высокий

Окутали пламя и дым!

 

Вот бьются три дня и три ночи,

От жара не портится меч,

В другую он руку ложится

И вновь принимается сечь…

 

В той битве упорной и грозной

Пётр Змея сумел побороть,

Но, кровью обрызгана чёрной,

Покрылася струпьями плоть.

 

Молились, целителей звали

И с ближней, и с дальней земли,

Но вскоре по юному телу

Ужасные язвы пошли.

 

III

Тогда, прознав про чудеса,

В Рязань с дружиной едет князь.

И — слёг… И дальше сквозь леса

Посланник скачет, торопясь.

 

В избушку входит он — и вот,

Не может отвести очей:

Чудесный холст девица ткёт

И заяц скачет перед ней.

 

И поражён её красой,

Склонился отрок до земли:

«Князь умирает молодой,

Петра от хвори исцели».

 

Она загадки говорит:

«Сижу в дому глухом, слепом;

Взаймы рыдают мать с отцом,

А брат чрез ноги в навье зрит...

............

Коль правда велика беда

И коль добросердечен он, —

Ты приведи Петра сюда,

И будет князь твой исцелён».

 

* * *

И в Ласково въезжает князь

И посылает вновь слугу;

И девушка даёт наказ:

«Лишь мужа вылечить смогу.

 

Не к золоту душа моя

Лежит — к чему мне этот груз!

Лишь на любовь согласна я…».

И обещает Пётр: «Женюсь».

 

Но молвит, выслушав гонца:

«Пусть только из пучочка льна,

Коль так мудра, за два часа

Одежу справит мне она».

 

Она — слуге: «Поспею в срок.

Но, прежде чем пуститься в путь,

Достань-ка с грядки чурбачок,

Князь ткацкий стан содеет пусть».

 

В закваску дунула слегка…

И поняв, что решён вопрос,

Вернулся княжеский слуга

И снадобье с собой принёс.

 

* * *

Передаёт: «Помажься весь,

Но струп один не тронь сейчас».

И возыграла в князе спесь:

«К чему мне нищенки наказ!»

 

Болезнь утихла с той поры.

Пётр скачет в Муром, полон сил.

Он шлёт богатые дары,

А обещанье — позабыл.

 

И снова пал он в боль и тьму,

И покаянья полон он:

«Ну что ж, как видно, самому

Идти придётся на поклон»…

 

И вот — решается он сам

В жилище скромное войти…

Не верит Пётр своим глазам

И молвит: «Милая, прости!..».

 

Она кладёт веретено

И отвечает не сердясь:

«Согласна быть твоей женой» —

И исцелился тут же князь.

 

IV

И сочетались — Бог направил,

И жили праведно в миру.

А тут — скончался вскоре Павел

И княжить довелось Петру.

 

Забыв о море и пожаре,

Безмерно любит их народ,

Но ненавидят все бояре

Февронью за незнатный род:

 

Она-де собирает крошки! —

И Пётр проверить хочет сам;

И видит: на её ладошке

Лежит душистый фимиам.

 

«Уйди! Тебе не будет счастья!» —

Опять враги стоят стеной. —

«Одно лишь только обещайте —

Что Пётр останется со мной».

 

Не против Пётр. Бояре рады:

Открыты к власти все пути…

Но в мире выше нет награды

Чем с милым об руку идти.

 

* * *

С такой любовью жить не больно

И вера в Господа крепка.

Идут суда, под ними вольно

Переливается Ока.

 

И зрит Февронья: долго, страстно

Дружинник смотрит молодой…

«Черпни воды, — сказала властно, —

И с этой стороны, и с той;

Теперь испей. Всё та ж водица?

Знай: чтобы не было вины,

Желать чужую не годится, —

Все жёны плотию равны…».

 

И опустил дружинник очи,

Любви и мудрости дивясь…

На мир сошло дыханье ночи,

И повелел причалить князь.

 

Трапезничают на приволье…

И молвила Февронья тут:

«Сегодня срубленные колья

Наутро, знаю, процветут…».

 

* * *

И совершилось неотменно:

Лишь колья процвели с утра,

Пришли посланники смиренно

Просить на княженье Петра;

 

Поведали о Божьей каре:

Что в горести народ поник

И что мятежные бояре

Друг друга истребили вмиг…

 

…И — в путь пустились в то же утро,

И в Муром прибыли они,

И княжили светло и мудро

Во все отпущенные дни:

 

Жалели нищих и увечных,

Спасали тех, кто брёл во мгле…

Ради богатств небесных, вечных

Они дышали на земле;

 

В благоговении глубоком

Служили, Господа моля.

И процвела под Божьим оком

Благословенная земля…

 

V

А когда дохнуло смертной стынью,

Приняли монашество они:

Пётр — Давид, Февронья — Евфросинья

Завершали в иночестве дни;

 

И молили Бога, чтоб кончина

К ним пришла в один и тот же миг,

И в гробнице каменной единой

Завещали упокоить их…

 

И отходит Пётр; и вот, к Февронье,

Дивный вышивающей покров,

Весть он шлёт: «Уйду из мира ноне…».

А она: «Воздýх мой не готов».

 

И другую весть он шлёт: «Не долго

Ждать могу, любимая, сестра!».

И снуёт, торопится иголка,

И Февронья шепчет: «Не пора…».

 

В третий шлёт: «Ждать не могу ни мало!».

И, воздух не довершив чуть-чуть,

На иголку нитку намотала

И сказала: «Я готова в путь».

 

* * *

И решили разлучить любимых

Люди неразумные опять:

Дескать, можно ль облачённым в схиму

Нераздельно в гробе почивать?!

 

В гроб другой Февронью положили

От Петра любимого вдали,

А наутро — слава Божьей силе! —

В каменной гробнице их нашли.

 

И Февронью унесли. И снова

В церкви Богородицы Петра

Обрекли, своё нарушив слово,

Оставаться в гробе до утра…

 

Солнышка лучи весь мир согрели;

Третье утро было; и опять

В каменной гробнице их узрели,

Где они хотели почивать.

 

И остались на века — едины,

Даже смерть бессильна против них…

Муром, град Господний, град старинный,

Русь Святая! Чти их — каждый миг!

 

* * *

Радуйтесь, Давид и Евфросинья,

Радуйтесь сиянью Божьих глаз;

Радуйтесь, что из небесной сини

Вы на землю смотрите сейчас;

 

Радуйтесь, что горячо любили,

И что претерпев так много мук,

Вы не изменили Божьей силе

И не разделили душ и рук;

 

Радуйтесь, что радовали многих,

Радуйтесь, что столько лет подряд

Миловали нищих и убогих

И народ был вашей власти рад;

 

Радуйтесь, что силой благодатной

Мир наш исцеляете, храня…

Помолитесь Господу отрадно,

Милые святые, за меня!

 

И простите, вас прошу несмело,

Что порой темны мои пути,

Что хвалы пою вам неумело…

Основное, верю, — впереди…

С. Луценко

 

Сказание о Петре и Февронии: Поэма

 

Давно это было. Седыми веками

То время надёжно укрыто от глаз.

Одни лишь поэты скупыми строками

Картины былого доводят до нас.

 

Глава первая

Издревле стоял на Руси город Муром.

И правил им Павел — владетельный князь.

Судил да рядил, то весёлый, то хмурый,

Друзей не чураясь, врагов не страшась.

А годы над Муромом шли чередой.

И Павел с дружиной своей удалой

То землю свою от врага защищал,

То зверя в окрестных лесах загонял,

То ночь напролет пировал безоглядно,

Грустя о годах, что ушли безвозвратно.

Но в княжьих заботах, чреде быстрых дней

Он помнил всегда о супруге своей.

 

А княжья жена никогда не скучала.

В светлице своей и на княжьем дворе

Любые дела, что она начинала,

Под оком её выполнялись верней:

Соленья, варенья готовили впрок.

И князю, бывало, подчас невдомёк,

Что блюда, меды так обильны, вкусны

От чуткой заботы любимой жены.

Но предан супруге был князь беззаветно,

И праведно жили они и безбедно.

Да только однажды пришла к ним беда

Никто не изведал такой никогда…

 

А в том было дело, что страшный и злобный

Нечистый, враждою смертельной кипя,

Крылатому чёрному змею подобный,

На дом их глядел, от досады шипя.

Не мог выносить он любовь и добро.

Досада ему разрывала нутро.

От вида счастливых и гордых людей

Терзался нечистый в пещере своей.

И выбрал он день, когда радостно Павел

С дружиной свой путь на охоту направил.

Пустившись в полёт сквозь полночную тьму,

Застиг он княгиню в её терему.

 

И в облике новом предстал перед нею.

Таинственном, грозном, сводящем с ума.

И дьявола видя, княгиня не смеет

Ни слова промолвить, от страха нема.

И всё, что желал, с ней творил сатана.

Покорна нечистому князя жена.

Сковал её волю мучительный страх.

Она, как игрушка в блудливых руках.

И, если бы кто-то вошёл к ней в хоромы,

Увидел бы князя с княгинею дома!

Нечистый такое творит колдовство:

За князя вошедший принял бы его.

 

Недели проходят в таком наважденье.

Грустит благоверного князя жена.

Но вот, зарыдав, обо всех преступленьях,

Что дьявол вершит, рассказала она.

Князь думает думу и ночью и днём,

А сердце кручина сжигает огнём:

«Что сделать, чтоб дьявола в ад унесло»?

А враг продолжает насилия зло.

И Павел к жене обратился с речами.

Сказал он: «Врага не осилим мы сами.

Попробуй схитрить и узнать у него,

В чём лютая смерть, где погибель его!

 

Узнавши, ты нам всё расскажешь об этом

И жизнь твоя будет легка и проста.

И будешь судима ты в царствии света

Судом справедливым и добрым Христа».

Слова эти в сердце жена приняла.

Со змеем проклятым игру начала.

Когда он явился, сказала, что он

На диво прекрасен, силён и умён.

«Ты многое знаешь, тебе всё понятно,

Про всё говоришь ты разумно и складно,

Но можешь ли ведать, открой не тая,

всю правду о том, где кончина твоя»?

 

Разнежился змей от речей этих льстивых.

Доверился женским притворным речам.

Сказал он княгине, смиренный на диво:

«А смерть я приму от Петрова плеча.

Петровой рукою лишь Агриков меч

Мне буйную голову может отсечь».

Узнав это, князь не лишился тревог:

Про Агриков меч разузнать он не мог.

И что означают слова басурмана?

Кто Пётр и где меч — всё укрыто туманом!

Однако у князя был братец родной

По имени Пётр — юный князь удалой.

 

Призвал его Павел. О змее поведал,

Петру обо всём рассказал своему.

А князь молодой, муки брата изведав,

Решил, что бороться со змеем ему!

Он мужества полон, прекрасен собой,

Немедля готов на решительный бой.

Но Агриков меч… где найти кладенец —

В борьбе с нечестивым желанный венец?

А нужно сказать, юный князь неизменно

Ходил по церквям. Всякий год непременно

Он в церкви Воздвиженья несколько дней

Молился один всей душою своей.

 

Во время молитвы вдруг отрок явился,

И князю с поклоном промолвил юнец:

«Ты, княже, не зря тут сейчас появился.

Я знаю, где Агриков меч-кладенец».

За отроком Пётр поспешил за алтарь.

И видит, уложенный бережно встарь,

Меж плитами древними Агриков меч —

Заветный, чтоб голову змею отсечь!

И вскоре с мечом был он в Муроме снова.

И брату сказал он весомое слово:

«Не дрогнет в руке моей меч-кладенец.

И змею-мучителю скоро конец»!

 

И с этого дня Пётр следил неустанно

За домом, за горницей милой снохи.

На сердце тоска, как кровавая рана.

Живёт он, с меча не снимая руки.

Под вечер заходит он к брату в покой.

Тотчас же к снохе переходит в другой.

И видит он брата в покоях снохи.

Сидит он весёлый, движенья легки.

И Пётр моментально вернулся обратно,

И в княжеской горнице видит он брата.

«Да как же ты снова меня упредил? —

Дивясь, он у старшего брата спросил, —

 

Тому лишь два мига, ты был у княгини

И вот ты в хоромах сидишь, как тогда»?

И Павел ответил: «Весь вечер я ныне

В покое своём, не ходил никуда».

«Так вот как обман свой вершит подлый змей!

Он может предстать нам любым из людей!

Скрывает свой облик под ликом твоим.

Теперь всё понятно, и мы победим»!

Так Пётр, разобравшись в обмане змеином,

Воскликнул, окинувши взором орлиным

Хоромы и старого князя приют,

Меч поднял разящий: «Мгновенья не ждут»!

 

И снова к снохе поспешил он в покои.

И видит там брата, но знает — обман!

То змей ненавистный с седой головою

В обличии брата наводит туман.

Притворство и козни Петру нипочём!

Он лютого змея ударил мечом.

И в подлинном виде представился змей.

Он стал извиваться и кровью своей

Петра обагрил и издох, проклиная.

Но кровь у змеища была не простая.

Весь в язвах и струпьях от крови герой.

Теперь, после боя, он тяжко больной.

 

Вернулся князь Пётр в родовое владенье.

Призвал он к себе знахарей и врачей.

Но нет, невозможно его исцеленье.

И опыт его не спасает ничей…

 

Глава вторая

Пётр слышал, что есть на Рязанских просторах

Врачи и целители силы большой.

И в путь многотрудный отправился вскоре,

Весь в язвах и струпьях, покрытый паршой.

Не мог он, как прежде, сидеть на коне,

С бойцами своими скакать наравне.

Страдал он в телеге, да в небо смотрел,

Пока не приехал в Рязанский удел.

Послал он людей, чтоб врачей пригласили,

Велел он доставить их, где бы не жили:

Хоть в дальнем селе, хоть в заимке лесной,

Чтоб хворь укротили, вернули покой.

 

Один из Петровых посланцев толковых

Приехал в село. Видит каменный дом.

(Село, говорят, называлось Ласково).

Всё тихо вокруг. Никого в доме том.

Заходит он в дом. Не встречает никто.

Безмолвие в доме, возможно, пустом.

Он в горницу входит: о радостный вид —

За ткацким станком там девица сидит!

Глаза её синего моря синее.

И прыгает заяц большой перед нею.

Взглянула она на пришельца в упор

И странный сама начала разговор:

 

«Как плохо бывает в родительском доме

Без чутких ушей, и без зорких очей».

Посланник не понял. Спросил: «Нет ли кроме

тебя тут мужчины? И дом этот чей»?

«Взаймы пошли плакать отец мой и мать, —

Она отвечала, — А брат мой опять

Ушёл в тёмный лес — за три дня не вернуть,

Чтоб смерти в глаза через ноги взглянуть».

Посланник спросил у неё изумлённо:

«Ты странные речи ведёшь неуклонно.

И заяц танцующий, кроме всего…

Прости, но не понял я тут ничего»!

 

«И что непонятно, — она отвечала, —

Когда был бы пёс, то, подняв кутерьму,

Залаял бы громко, и я бы узнала,

Что гость появился — вот уши в дому!

А был бы ребёнок в светлице моей,

Мне сразу сказал бы, увидев людей.

Вот очи для дома — надёжнее нет!

Теперь про отца и про мать мой ответ:

Они всей деревней хоронят соседа

И плачут с другими над гробом при этом.

Когда же родители сами умрут,

Другие над гробом их слёзы прольют.

 

Выходит, что плач их теперь неуёмный,

Им будет по смерти их отдан с лихвой.

И значит, что ныне — он, как бы, заёмный,

Но так ведь всегда поступает любой.

А брат мой — он бортник, лесной древолаз.

Отправился в лес за добычей как раз.

Он мёд собирает с деревьев в лесу.

С вершин их он видит всю леса красу.

Но стоит ему глянуть вниз, через ноги,

Как сердце от страха зайдётся в тревоге:

Поэтому мне и пришлось так сказать,

Что с дерева смерти он смотрит в глаза»!

 

Промолвил ей юноша: «Вижу, девица,

Мудра ты. Поведай мне имя твоё».

Она отвечала: «Не стану таиться,

Узнай же — Феврония имя моё».

И он ей про княжью болезнь рассказал.

Как страшного змея их князь покарал.

Как кровью змеиной в бою обагрён,

Весь в язвах болеет и мучится он.

«Никто исцелить его ныне не может.

Мы ищем повсюду, кто князю поможет.

По сёлам и весям, по всем городам,

И в поисках этих пришёл я сюда».

 

Посланцу Феврония так отвечала:

«Здесь могут помочь князю в горькой судьбе.

И тот его вылечит, кто для начала,

Не медля, потребует князя к себе»!

«Да, что говоришь ты, — посланец сказал, —

Чтоб князь по приказу к кому приезжал?

Такого не будет, но милостив он,

И врач будет щедрой рукой награждён.

Но ты мне скажи, где тот врач обитает?

Быть может дорога к нему не простая»?

А дева в ответ: «Привозите сюда,

Ко мне довезёте его без труда.

 

И если не гордым, смиренным он будет,

Живым и здоровым вернётся домой.

И в Муроме снова увидят все люди,

Что князь их, как прежде — боец удалой»!

И князю подробно гонец рассказал,

Всё то, что в Ласкове от девы слыхал.

А князь не чинился и отдал приказ,

Везти его к деве немедля, тотчас.

Прибывши, к ней отроков князь посылает.

«Кто будет лечить? — те её вопрошают, —

Пусть много богатств он у князя возьмёт.

Готов дать награду он щедро вперёд»!

 

Но отрокам княжьим она объяснила:

«Зачем мне награды? Богатство со мной.

Его лишь тогда б я успешно лечила, —

когда бы он взял меня в Муром женой».

Узнал это князь и решил про себя:

«Пусть лечит, скажу я, но честь не губя,

Не стану жениться на деве простой.

Она не из нашей родни вековой.

Жену не возьму из семьи древолаза.

Богатство ей дам и уеду я сразу,

Как только здоровье она мне вернёт,

И жемчуг заморский, и злато возьмёт»!

 

И Пётр к ней послал передать, что согласен:

«Пусть лечит, а вылечит — в жёны возьму».

Она им сказала: «Ответ его ясен.

Вы этот сосуд передайте ему!

И хлебной закваски в сосуд налила,

Подула, шепнула и им отдала.

«Пусть струпья свои в бане смажет ваш князь

И смоет потом всю змеиную грязь.

Единственный струп пусть оставит без мази…

Пусть хворь его кожей змеиною слазит.

Из бани, как прежде, здоров и силён,

весёлым и бодрым к вам явится он»!

 

И вот он у князя — сосудик желанный,

Наполненный мазью от хвори его.

И князю тотчас приготовили баню,

И тёплой водой окатили всего.

И в кожу свою осчастливленный князь

С надеждой втирает волшебную мазь.

Все струпья помазал, один лишь сухой:

Его обошёл он неверной рукой.

И выполнив всё, как сказала девица,

Он в бане с болезнью успел распроститься.

И вышел из бани и весел, и чист,

Как свежий, весенний берёзовый лист!

 

Князь очень дивился такому исходу,

Но в жёны Февронию брать не желал:

«Уж очень она незавидного рода!

Простая селянка для князя жена»?

Богатства сулит он. Подарки ей шлёт.

Но только она ничего не берёт.

Что делать? Отправился в Муром князь Пётр.

Здоров и силён, независим и горд.

Уехав оттуда несчастным и хмурым,

Здоровым вполне возвратился он в Муром.

И стал он пригожим и крепким, как дуб.

Тревожил его лишь оставленный струп.

 

А дело всё в том, что от этого струпа

Кругами по телу другие пошли.

И вскоре Петра, как корою от дуба

Покрыло паршой. Князь немедля велит

В Ласково его отвезти поскорей

К обманутой, мудрой невесте своей.

Просил исцелить его, каясь, стыдясь,

Болезнью замученный Муромский князь.

Она не сердилась и просто сказала:

«Условие то же, что было сначала:

Мной будет от хвори избавлен больной,

Как только меня назовёт он женой».

 

И Пётр дал Февронии твёрдое слово,

Что в жёны простую селянку возьмёт.

Он был исцелён. Стал могучим он снова,

И в Муром невесту на свадьбу везёт.

Феврония стала княгиней тогда.

И жили супруги года и года…

 

Глава третья

Но время пришло: постаревший князь Павел

От жизни земной отошёл навсегда.

Правдиво и честно он Муромом правил,

Но больше сюда не придёт никогда.

Князь Пётр благоверный по смерти его

Стал в Муроме первым. Превыше всего

Он чтил справедливость и Божий завет,

И был самодержцем уж несколько лет.

Но только бояре, что в Муроме жили,

Княгиню Февронию все невзлюбили.

Им жёны внушили, что княжья жена —

Селянка — боярам не ровня она.

 

А Бог прославлял добродетель княгини.

Ведь жизнь её людям примером была.

Но нет хуже зависти, чванства, гордыни…

Бояре задумали злые дела.

Однажды Петру нашептали они:

«Княгиня твоя на пиру в эти дни

Себя не как княжья супруга вела —

Все крошки в ладошку мела со стола»!

Тогда, сгоряча, князь разжал её руку,

И радостный свет осветил всю округу:

И ладана крошки, и синий сапфир

Сияли в руке, словно сказочный мир.

 

И стан, и лицо её преобразились,

Как будто в хоромы с небес голубых

Пречистая дева святая явилась

И смотрит светло и печально на них!

С тех пор проверять её князь перестал.

И жить с ней свободно и радостно стал.

Но вскоре бояре приходят опять

И вновь на жену начинают пенять:

«Хотим мы служить тебе верой и правдой,

Ты наш самодержец по роду и праву.

Но мы не потерпим селянки простой,

Чтоб в Муроме нашем была госпожой!

 

И если желаешь ты быть самодержцем

И в Муроме править и мир, и войну,

Найди нам княгиню по роду и сердцу,

Достойную князя возьми ты жену!

Февронии с миром предложишь уйти.

Богатство её дай и в село отпусти.

А если с богатством в село не захочет,

Пусть место другое себе напророчит»!

Блаженный же Пётр им смиренно ответил:

«Февронии скажете всё на рассвете.

Послушаем завтра, что скажет она,

Княгиня моя, госпожа и жена»!

 

Назавтра решили устроить бояре

В хоромах у князя торжественный пир.

Изрядно напившись, они в гневе яром

Кричали княгине, нарушивши мир:

«Отдай нам, княгиня Феврония, то

Что просит весь город. Ты ведаешь что»!

Она отвечала, слезы не тая:

Но в чём ваша просьба не ведаю я.

Однако возьмите вы, что вам угодно.

Отдам я вам всё, что хотите свободно».

Они закричали: «Петра мы хотим,

Хотим, чтобы снова он был холостым!

 

Тебя наши жёны терпеть не желают.

Не можешь над ними ты быть госпожой.

Довольно богатства тебе предлагают.

Бери, и к себе возвращайся домой»!

Феврония им отвечала, скорбя:

«Что ж, просьбу имею и я для себя»!

От радости злобной и мёда пьяны,

Поклялись, что выполнят просьбу они.

«А я не прошу ничего, кроме друга,

Любимого мной дорогого супруга.

Он самый родной для меня человек.

Мы с мужем моим неразлучны навек»!

 

Бояре сказали: «Коль сам он захочет,

Никто и не станет тому возражать».

Но каждый боярин с утра и до ночи

Надеялся князем на Муроме стать.

Блаженный князь Петр свою власть не любил.

По Божьим заветам он праведно жил.

И, как заповедовал людям Матфей,

Навеки был верен супруге своей.

Евангелие преступить он не в силах,

Он верность жене сохранит до могилы.

Отринет он власть и уедет с женой

И нет ему в мире дороги иной.

 

И дали бояре Февронии с мужем,

Чтоб плыли далече, суда на Оке.

Им славно вдвоём, чем в хоромах не хуже

На русской широкой, привольной реке.

При них были люди. И юноша был,

С женою своей вместе с ними он плыл.

И бесом лукавым в пути искушён,

Со страстью смотрел на Февронию он.

Она же злой помысел вмиг разгадала

И юноше так, улыбнувшись, сказала:

«Ты слева, за бортом, воды зачерпни,

Попробуй на вкус и неспешно глотни».

 

Потом попросила по правому борту

Отведать воды под присмотром жены.

И после спросила: «Не лучшего ль сорта,

Не слаще ль водица с другой стороны»?

Он выпил воды и ответил тогда:

«Да нет, одинакова всюду вода».

«Вот так же, — она пожурила его, —

и женское наше одно естество.

Зачем же душевный покой ты теряешь,

Оставив жену, о другой помышляешь»?

И он устыдился: Февронии дар

Унял вожделенья нечистый угар.

 

Под вечер причалили к берегу дружно.

На мягкой траве развернули шатёр.

И повар для князя готовил там ужин.

Две палки воткнул, между палок — костёр.

Повесил котлы над костром, не спеша.

В прохладе вечерней покойна душа.

Но князю ни отдых не мил, ни покой.

Проносятся мысли бурлящей рекой

О том, как жить дальше. Ведь он добровольно

Оставил боярам свой город привольный.

Во имя любви княжий титул отдал,

И вот бесприютным он странником стал.

 

Феврония, видя страдания мужа,

Сказала ему о печалей тщете:

«Нас Бог не покинул, бывало и хуже,

Творец не оставит тебя в нищете.

Лишь утро настанет, знаменьем своим

Тебе Он покажет, что Им ты храним»!

Увидела палки, что там, у костра

Их повар оставил стоять до утра.

Их благословила, склонясь головой:

«Пусть станут деревьями с пышной листвой»!

И утром, проснувшись, увидели все

Не палки — деревья в зелёной красе!

 

Сердца их наполнились радостным светом.

И с Богом решили отправиться в путь.

Но тут подошли к ним былые клевреты,

Вельможи, прибывшие князя вернуть.

«О, князь, — говорили они, — мы пришли

От Муромской многострадальной земли

Просить тебя снова взойти на престол,

С которого ты добровольно ушёл.

С уходом твоим подрались все вельможи,

Но княжить никто из живущих не может.

А битва за власть так была горяча,

Что многие пали в борьбе от меча.

 

Прости, что безмерно тебя раздражили:

Княгиня Февронья не нравилась нам.

Но мы за измену свою заплатили:

Пожары, и смерть, и невиданный срам.

Прости, и с женой на престол воротись.

Правленье твоё нам и радость и жизнь!

Отныне мы ваши рабы навсегда!

Господь да продлит ваших жизней года»!

Задумался князь. Снова должен он править.

Ведь Муром родной он не в силах оставить.

Он должен идти, уступив их мольбам.

Нужна Муромчанам его голова!

 

Блаженный князь Пётр с дорогою женою

Противиться просьбам людей не сумел.

Вернулся в свой город, дорогой речною,

И правил и жил, как Господь повелел.

С Февронией Пётр опекали людей,

Дарили их милостью княжьей своей.

И правили городом кротко, правдиво,

От власти бояр отстраняя спесивых.

И тленных богатств накоплять не хотели,

Но, верно, от Бога они богатели.

Голодных кормили, лечили больных

Нагих избавляли от напастей их.

 

Глава четвёртая

И время пришло им преставиться с миром.

И Бога молили они об одном,

Чтоб вместе забрал их с житейского пира,

Чтоб вместе почили спасительным сном.

Ещё схоронить их, в последние дни,

В едином гробу завещали они.

И гроб тот из камня один на двоих

Со стенкой раздельной был сделан для них.

Они же, в монашьи облекшись одежды,

Не явятся больше такими, как прежде:

Блаженный князь Пётр ныне инок Давид.

В монашеской келье молитвы творит.

 

Феврония также теперь инокиня.

Оставив суетные мира дела,

Ушла в монастырь, нареклась Ефросиньей.

И в келье душевный покой обрела.

И днями, священному долгу верна,

Покров для потира готовит она.

На воздухе лик вышивает святой

И нитью обводит его золотой.

Для церкви пречистой соборной подарок —

Тот воздух быть должен, роскошен и ярок.

И близок достойному делу конец —

Работы монахини славный венец.

 

Блаженный князь Пётр к ней гонца ближе к ночи

Направил. Недолго пробыл тот в пути.

«Сестра Ефросинья, душа моя хочет

От тела, дождавшись тебя, отойти, —

Такую он весть переслал для неё.

Она отвечала: «О, сердце моё,

О, мой господин, умирать не спеши,

Я воздух для церкви мечтаю дошить.

И снова Давид к ней гонца посылает.

«Я жду, только тело моё умирает, —

Передал он ей, — сил уж нету терпеть,

Боюсь я принять без тебя свою смерть»!

 

Она отвечала опять: «Хоть немного

Ещё потерпи, скоро воздух дошью».

Но снова гонец передал ей в тревоге:

«Устал. Богу душу свою отдаю.

Хочу умереть. И любя, и скорбя,

Один ухожу, не дождавшись тебя».

Она прекратила работу тотчас.

И знала: пришёл и её смертный час.

Одну только ризу дошить не успела,

Чтоб выполнить полностью славное дело.

Воткнула иглу в золотое шитьё,

На том, завершая своё бытиё.

 

Давиду блаженному весть о кончине,

Об их преставленье послала она.

И оба молясь и сомненья отринув,

отдались объятьям последнего сна.

Их души святые оставили плоть,

И принял их в горних просторах Господь.

Кончался июнь. Двадцать пятый был день,

Когда их накрыла смертельная тень.

Петра, благоверного князя, решили

В черте городской, в одиночной могиле

У церкви соборной с почётом укрыть.

Иначе они не могли поступить:

 

Февронию с ним хоронить не посмели.

Ведь сказано: иноков в гробе одном,

Людей, что святыми родиться сумели,

По чину нельзя положить в общий дом.

Решили её схоронить на заре

Под городом Муромом в монастыре.

Отдельные гробы готовы для них.

И Муром печален, от горя притих.

С Петром благоверным прощается Муром,

Грустит о Февронии грустный и хмурый.

И в церкви, где Пётр и недвижим, и тих

Стоит общий гроб, что один на двоих.

 

А утром, проснувшись, отдельные гробы

Пустыми нашли. Презирая судьбу,

Святыми телами покинуты оба.

Святые покоятся в общем гробу!

Но люди такого стерпеть не смогли

И снова тела по гробам разнесли.

Не в силах священную тягу признать,

Не в силах святых, как при жизни понять.

Грозили, метались, мешали супругам,

Не зная, что тем не прожить друг без друга.

И вновь разлучили почивших святых,

И в разных гробах упокоили их.

 

Но вновь оказались святые едины.

В заветном гробу им отныне лежать.

Покоятся вместе они и поныне.

Никто не посмел разделить их опять.

И в Муроме, в центре родимой земли,

С телами святыми их гроб погребли

У церкви соборной их вечный покой.

И с горем своим к ним приходит любой.

Кто с верой к их раке мощей припадает,

Того их святая любовь исцеляет.

И нам из глубин нескончаемых лет

Любви их сияет целительный свет!

Л. Михелев

 

Пётр и Феврония. Поэма о вечной любви (отрывок)

 

Вступление

В городе русском старинном —

В Муроме храмы стояли,

Колоколами звонили,

Добрых людей созывали.

Их купола так сверкали,

Даже в плохую погоду,

Чтобы увидеть мог каждый

К храму святому дорогу.

В храмы те люди ходили

По воскресеньям молиться

Богу, дабы защитил он

Русские сёла, станицы.

Жили, чтоб люди спокойно,

Женщины деток рожали,

И чтоб послал Бог здоровья

Князю, что был им посажен.

Слышал Бог эти молитвы,

Что сотворили в поклонах

Русские люди в единстве,

Глядя в святые законы.

Чинно и мирно все жили

В городе Муроме славном,

Князю покорно служили,

Звали которого Павлом.

В тереме белом, высоком

Жил Павел-князь в центре града,

С ним домочадцы и слуги,

Кони — в конюшне, охрана.

Славен тот князь был отвагой,

Мудростью, честью, почтеньем,

Не обижал народ данный,

Не обижал и соседей.

Славна была и княгиня —

Павла жена дорогая.

Строен был стан её дивный, —

Дева была молодая.

Жили все мирно и дружно

В Муроме, словно во храме.

Правил князь городом мудро,

Все там его уважали.

Люди простые — за храбрость,

Честность, почтение к старшим,

Знатные люди — за смелость.

Дружбу водил он с князьями.

 

Наваждение

Только увидел тот терем

Дьявол, над ним пролетая,

И не понравилась змею

Града картина святая.

— Так не должно быть на свете,

Чтоб жили люди так мирно.

Я вам устрою «маркетинг», —

Будете плакать взаимно!

Вот вызывает он змея

Рангом и чином пониже

И говорит ему: — Сделай

Так, чтобы пала княгиня.

Ты совратить её должен

Так, чтоб никто не увидел.

Способ тот самый надёжный,

Чтобы поссорить с мужчиной.

Станет она злой и мерзкой,

Станет отказывать князю

В ласке жены благоверной, —

Станет он злым и коварным.

Подданных станет неволить,

Ссорить богатых и бедных,

А в завершенье картины

Стравит своих и соседей.

Вот уж тогда посмеюсь я,

Хлопая громко в ладоши.

Ну а тебе, мерзкий друг мой,

Будут златые и гроши.

 

Змей, что был рангом пониже,

Мчит исполнять повеленье, —

Очень он хочет златые

Заполучить во владенье.

Вот он явился к княгине,

Лёг на кровати с ней рядом,

А чтоб она не вопила,

Рот ей зажал своей лапой.

Женщина Бога молила,

Мыслями чуда просила.

Вдруг постучался к княгине

В спальню супруг её милый.

Ложе покинув, змеище

В воздухе вмиг растворилось.

Князь говорит: — Что случилось?

Женщина в страхе забилась:

— Видела я наважденье:

Змей здесь лежал на кровати,

Страшный, как чёрт с подземелья.

Он распускал свои лапы.

А чтобы я не кричала,

Лапой закрыл он мне рот мой.

Милый, его я боялась,

Богу молилась в момент тот.

Плачет княгинюшка, молит

Мужа, чтоб дал ей спасенье.

Павел стал хмурым и тёмным —

Болью ему сжало сердце.

Как он с врагом тем сразится?

Просит свою князь супругу,

В чём его смерть хоронится,

Чтобы спросила гадюку.

 

Страшная тайна

Вот, босиком, на коленях,

Господа бедная молит,

Не допустил, чтоб паденья,

Душу спасти свою просит.

И, помолившись ко Богу,

Вытерев слёзы платочком,

Дева ждала Чудо-Юда,

Сладкие речи готовя.

Змей, как пришёл, ей поведал

Страшную тайну приветной:

— Смерть моя будет от Пети,

Агриков меч коль применит.

Только лишь тайну-то вызнав,

Дева болезненной стала,

Змея просила покинуть:

— После придёшь, я сказала.

Только исчез змей из спальни,

К мужу жена поспешила,

Чтоб рассказать ему тайну,

В чём змея смерть схоронилась.

Павел, услышав о тайне,

Понял, что змей тот глаголет, —

Был у него младший братец,

В тереме жил с ним князь Пётр.

 

Пётр

Пётр молодым был, красивым,

Широкоплечим, высоким,

Умным, весёлым, отважным,

Доблестью славным, душою.

Старшего брата с княгиней

Князь-Пётр любил с уваженьем.

Грамоту знал и учился

Драться мечом он со рвеньем.

Павел поведал о тайне

Младшему брату родному,

Только просил, не спеши, мол,

Агриков меч так найдёшь ты:

— Агрик был витязем грозным.

Меч у него был предивный.

Всех поражал он мечом тем,

Обороняя отчизну.

Только давно это было.

Где теперь меч тот найдёшь ты?

Как ушёл Агрик в могилу,

Меч никому не даётся.

Сразу, узнавши про тайну,

В келью пошёл Пётр молиться

В крестовоздвиженском храме.

Отрок ему там явился.

Благостный отрок тот малый

Князя увлёк за собою,

И показал ему в храме

Место, где меч был схоронен.

Пётр взял тот меч богатырский,

Снова упал на колени,

И попросил Божьей силы,

Взять чтоб победу в сраженье.

Вооружившись мечом тем,

И укрепившись душою,

В спальню к княгине Пётр входит, —

Павел сидит там в камзоле.

Вышел Пётр из почивальни,

К брату заходит в палату.

Снова там видит он Павла,

Только с боярами рядом.

Понял тогда Пётр коварство

Змеево, и поспешил он

Снова к княгине во спальню,

Там-то врага и настиг он.

Змей перед смертью в обличье

Страшное вдруг облачился,

Но не боялся князь Пётр-то, —

Духом святым заручился.

Агриков меч сей из ножен

С мужеством он вынимает,

Иже, проклятому змею

Голову с плеч-то срубает!

Долго ещё извивалось

Тело гадюки вонючей,

Чёрною кровью хлестала

Рана змеюки летучей.

 

Заражение

Пётр был обрызган той кровью

И получил зараженье.

Слёг он в постели той ночью

Телом, сражённым болезнью.

Княжеско белое тело

Струпьями вдруг загноилось.

Руки и ноги болели

Так, что другим и не снилось.

Павел-князь, брата жалея,

Лекарей вызвал могущих,

Чтоб излечили болезнь ту,

Что его брата так мучит.

Только врачи те не могут

Справиться с лютой болезнью.

Знахарей Павел-князь молит,

Их приглашая к постели.

Знахари, видя мученья,

Князя-Петра избегают:

— Нет, мы не знаем леченья, —

Брату его объясняют.

Сами же просто боятся

Вирусом тем заразиться,

Зная, что эта проказа

Может и не излечиться.

Князь обратился к монахам,

Просит их в храме молиться,

Дабы открыл Бог лекарство,

Князю-Петру чтоб лечиться.

После моленья вдруг слышат:

Девица есть под Рязанью.

Очень умна и красива.

Лечит, мол, дева проказу.

Князь посылает прислугу,

Чтобы нашли ту девицу,

И привезли её в Муром,

Князя Петра чтоб лечила.

Дал им с собою подарки:

Золото, серьги и бусы,

Только за то, что ко князю

Едет, пусть дева получит.

Долго её не искали, —

Деву ту знали в Рязани.

Многим она помогала,

Боли снимая руками.

Там, под Рязанью, селенье

«Ласково» все называли.

Там и жила эта дева,

Путь указать мог к ней каждый.

 

Молитвы

Пётр, как узнал о девице,

Духом воспряг в одночасье, —

Просит он Бога в молитве,

Чтоб укрепил его счастье.

— Господи, — молит он Бога, —

Дай мне спасенье от смерти!

Жить я хочу ещё долго,

Людям служить буду с честью.

В это же время в селенье

Дева Февронья младая

Бога просила в моленье,

Пальцами лоб осеняя:

— Боже, пошли жениха мне,

Оповещённого вестью:

«Буду женой ему данной,

Чтобы любить его вечно».

Переплелись те молитвы

В воздухе, ввысь улетая.

— Сами друг друга нашли вы, —

Ангелы в небе сказали. —

Ваши отправим прошенья

К Богу великому в уши,

Ну а Февронье — уменье,

Вылечить князя научим.

 

Феврония

Жила-была в одном селе

Девица молодая.

Умела ткать она холсты,

Пекла и караваи.

Отец её и старший брат

Древлазами бывали

И сладкий мёд у диких пчёл

С деревьев доставали.

Умела девица лечить

Различные болезни.

Возили люди к ней больных

На бричках и телегах.

В молитве к Богу обратясь,

Девица их лечила.

И за леченье с тех больных

Монеты не просила.

Был жаркий полдень. Мать с отцом

К соседям на поминки

Ушли, а брат ушёл потом

За мёдом в лес их дивный.

Девица села за станок —

Холсты ткала льняные.

Пред нею заяц-скакунок

Выплясывал кадрили.

Девица песенки поёт.

В оконце солнце светит.

Стучит в станке её челнок, —

Войдёт кто — не заметит.

Вошёл посланец от Петра...

Л. Поносова

 

Сказ о Петре и Февронии

Ради мира, любви и гармонии

Это сказ о Петре и Февронии...

 

Стелется трава-мурава

Вокруг — около града Мурома.

Божьей милостью градом правил

Добрый князь по имени Павел.

И пришло ему испытание —

Для жены его поругание.

До неё лихой змей повадился.

Во всём княжеском принарядится,

Станет с Павлом он, как две капли схож,

И на блуд готов и в покои вхож.

До княгини змей домогается

И она ему покоряется.

Вот такая вышла беда.

Окропи нас Святая вода!

 

Наваждение долго тянется...

Ничего с тем змеем не станется.

Над княгиней он измывается,

А она в грехе мужу кается.

Говорит тогда князь своей жене:

Хорошо, что ты рассказала мне.

Стану думать я, как же нас спасти,

Увести тебя с края пропасти.

Ты спроси врага, как бы невзначай:

Убоится ли супостат меча?

И жена вершит, как приказано.

Вот и нужное слово сказано,

Будто вправду ей полюбился,

И поверил змей и открылся.

От Петра плеча, Агрикова меча

Суждена мне смерть! — молвил сгоряча.

И уполз опять восвояси.

А жена о том сразу князю

Рассказала всё, слово в слово.

Да спасёт нас сила Христова!

 

Был у Павла брат, его звали Петр.

Был он справедлив, в нашей вере тверд.

Вот к нему-то князь обратился

И бедой своей поделился.

С братом брат тогда разделил печаль.

Только где ж сыскать нужного меча?

А Петру помочь брату хочется,

Ходит-бродит он в одиночестве.

По пустым местам, по святым церквам,

И молитвы он сотворяет там.

 

Вот и в храме ВоздвИжения креста

Возносили молитвы его уста.

И как только Петр помолился,

Отрок некий там появился.

Говорит Петру: «Хочешь, услужу,

Добрый меч тебе, княже, покажу,

Тот, что Агриковым прозывается,

В этой церкви он обретается.

Посмотри сюда, между серых плит

В алтаре святом от людей сокрыт».

Петр забрал себе острый тот клинок,

Чтобы сокрушить теперь злого змея смог.

С той поры искал только случая.

С Божьей помощью всё получится!

 

Каждый божий день к брату Петр ходил,

За снохой своей исподволь следил.

Вел учтивую он с княгиней речь,

А при нем всегда был чудесный меч.

Как-то с Павлом он разговор ведет,

А затем тотчас Петр к снохе идет.

Как вошел в покой, видит — там уж брат.

Петр тогда бегом поспешил назад.

На пути слуга попадается,

Петр в увиденном сомневается:

«Ты скажи, слуга, как случилось так,

Или скор наш князь, иль морочит враг?

Я от князя шел узкой лестницей,

И опять же с ним снова встретился!»

Отвечает тот: «Князь не выходил,

Обознался ты, он ли это был?»

К брату Петр вошел, говорит ему:

«Нас морочит змей, видно по всему.

Ты теперь, мой брат, оставайся тут,

Чтоб избавил я нас от вражьих пут».

Крестным знаменем осенил себя

И на бой спешит, брата возлюбя.

Положить готов за него живот

И мечом своим морок смело бьет.

От удара меч изгибается,

На полу злодей извивается.

Обратился гад, в естество свое,

А из раны кровь беспрестанно льет,

Летит брызгами во все стороны,

И над Муромом вьются вороны.

Так и вышло, что мерзкий змей издох.

Только Петр-герой с той поры стал плох.

Кровь змеиная князя облила.

Ядовитая эта кровь была.

Изъязвило всё тело белое.

Помолитесь, кто в Господа верует!

 

Князь, израненный, от язв мается,

Но от них никак не избавится.

На Рязанщине слуги верные

Ищут лекарей, чтоб наверное

Излечить Петру боль телесную.

Им встречаются люди местные,

Люди разные, кормят сказками.

Раз приехали в село Ласково

Отрок княжеский входит в первый дом.

Оттого что дверь не закрыта в нем,

Беспрепятственно идет в горницу

Да и видит то, что не водится.

В одиночестве ткёт там дЕвица

А по горнице заяц мечется,

Скачет, прыгает, как играется.

Княжий отрок сим изумляется.

А девица вдруг говорит ему:

«Плохо, коль ушей не бывать в дому,

Без очей ужо худо горнице!»

И опять же ткет. Дело спорится.

 

Не поймет речей отрок княжий,

Ждет, ещё чего дева скажет.

О хозяине вопрошает,

От ответа недоумевает.

«Пошли мать с отцом взаймы слезы лить,

Брат же мой теперь смерть сквозь ноги зрит».

Говорит слуга: «Объясни сие!

Ведь ни слова здесь не понятно мне.

Ему дЕвица отвечает,

Жалко, плохо его встречает.

Разговор же сей, дескать, вовсе прост.

Уши во дворе — это тот же пес,

А ребенок — так очи дома —

Он глядит на дорогу в оба.

Вот и гостя бы сразу видел,

Не предстала бы в неприбранном виде.

Разъяснила про отца и про мать,

Надо это так понимать:

Плакать взаймы,

Это от того, что все смертные мы.

Проливают родители слезы на похоронах чужих,

А в свое время так же оплачут их.

Брат, как и отец, древолаз — бортник,

На древо взбираясь, сквозь ноги на землю смотрит.

Если кто с высоты той сорвется,

Тот и с жизнью тотчас расстается.

Получается, что на смерть

Он сквозь ноги пошел смотреть.

 

Понял слуга: девица мудрости не посторонняя:

«Как величают тебя?» «Феврония

Люди меня зовут,

Вот и мне скажи, что ты ищешь тут?»

«Я слуга князя муромского Петра,

И коль скоро я вижу, ты мудра,

Можешь ли мне советы дать,

Где тут лекарей по земле искать.

У господина моего раны от змеиного яда,

Излечиться бы ему надо,

Только прежние знахари не помогают,

Господин мой тяжко страдает.

Все тело его болит.

Он щедро того наградит,

Кто в болезни ему поможет.

Отвечает девица: «Ну, что же,

Приведи своего князя сюда,

Может, отступит от него беда.

Коль сердцем чист кто будет,

Господь того не забудет!»

 

Услыхав теперь, о девице сей,

Петр решил, что сам должен съездить к ней.

Привезли Петра к девице на двор,

Повели же с ней слуги разговор,

По княжескому наущению,

О том, кто же возьмется за лечение

За великую награду.

Отвечает девица: «Награды не надо.

Буду я сама князя лечить,

Если он возьмет к себе в Муром жить

Не прислугой,

А законной супругой.

Изумился Петр, но отнесся с пренебрежением

К таковому предложению.

Как этакое может случиться,

Чтоб князю с дочерью древолаза обручиться?

Но велел он Февронии сказать,

Что согласен её в жены взять,

Если его от болезни избавит,

А там как Господь управит.

Взяла Феврония плошку закваски хлебной,

Дунула на неё, и стала закваска целебной.

«Пусть баню истопят князю,

Пусть смажет тело этой мазью,

Лишь один струп оставит не помазанным» —

Так было Февронией сказано.

А всем прочим болящим рецепт прост:

Молитва Господу и пост.

 

Прежде чем пойти в баню лечиться,

Решил князь в мудрости Февронии убедиться.

Посылает к ней слугу с пучком льна.

Дескать, будущая княжеская жена,

Если таковой быть хочет,

Должна соткать из этого сорочку.

За время, пока он будет в бане мыться.

Объяснил слуга задачу девице,

А Феврония ему говорит:

«Должен ты от полена пядь отрубить

И снести своему господину.

Чтоб было у нас всё честь по чину.

Пусть и он смастерит мне ткацкий стан,

За тоже время и как умеет сам».

Слуга князю передал ответ.

Отвечает князь: «Возможности нет

За малое время из чурочки такой

Изготовить что-либо рукой!»

Тогда Феврония говорит:

«А как из пучка такого изготовить нить,

Чтоб хватило на целую сорочку?»

Вот и поговорили про между прочим.

Дала Феврония князю понять,

Что ей мудрости не занимать.

До всего доходит сама.

Пусть и нам Бог прибавит ума.

 

Мыться Петр в баню пошел,

От мази ему хорошо.

Лечение оказалось полезным.

Вот уж князь и не чувствует болезни.

Своему исцелению Петр дивился,

А всё ж на Февронии не женился,

Из-за происхождения её низкого

Не рассмотрел человека близкого.

Велел дары ей богатые послать,

Но она не пожелала принять.

Отъехал Петр к себе восвояси.

Только вновь становится худо князю.

От одной не помазанной по наказу Февронии язвы

Опять пошла по телу зараза.

Пришлось Петру к девушке воротиться,

За поступок свой повиниться.

Дать Февронии слово твердое,

Что не будет он больше гордым.

И возьмет её в жены точно,

Коль сама того ещё хочет.

И Феврония князя простила,

Помогла ей святая сила

Вновь лечение произвести,

От болезни князя спасти.

С той поры стал здоров совершенно,

И почувствовал сердцем блаженство.

Петр с Февронией обвенчался

Не с того, что он в этом ручался,

А с того, что Господь вразумил.

Ведь насильно не будешь мил.

Так и стала Феврония княгиней.

И супруги решили отныне

Жить в согласии и благочестии,

И молиться Господу вместе.

 

Тем временем скончался князь Павел,

И князь Петр стал в Муроме править.

Бояре Февронию невзлюбили,

Происхождения её не забыли.

А пуще того при этом

Творили на княгиню наветы.

Дескать, есть у неё привычка

Крошки собирать, как птичка,

Будто голодная опять.

Простолюдинка, что с неё взять!

Услышав слова такие,

Пожелал князь испытать княгиню.

Повелел Февронии отобедать с ним за одним столом.

И вот что было потом:

Собрала после трапезы княгиня крошки,

Разжал ей супруг ладошку,

А там

Ладан и фимиам.

Князь Петр устыдился,

И больше ни разу не усомнился

В жене своей благоверной.

Избави нас Господь от скверны!

 

Но бояре муромские не остепенились,

Как-то раз к Петру заявились,

И говорят ему: «Княже,

Пусть Господь нас за это накажет,

Но тебя хотим самодержцем иметь,

А жену твою не можем терпеть,

Супругам нашим подчиняться ей нет мочи,

Пусть уходит, куда захочет.

А ты возьми себе другую жену.

Петр, ради Бога, любил тишину,

Посему гневаться не стал,

Только и сказал:

«Сами Февронии всё расскажите

И ответа у неё ждите».

Потеряли разум бояре неистовые,

На пиру стали отрицать истину

Дара Февронии исцелять,

И лаялись на неё опять.

А потом не постыдились

И к Февронии обратились:

«Дай ты нам по-хорошему

Того, что нами испрошено!»

Говорит Феврония: «Чего хотите?»

А бояре в изрядном подпитии

Отвечают: «Возьми сколь хочешь злата,

Но оставь княжеские палаты.

Мы не станем теперь притворяться,

Не хотят наши жены тебе подчиняться.

За любую награду

Уходи из града!»

И Феврония им отвечает:

«Заветную награду чаю,

Злата-серебра мне не нужно.

Прошу моего мужа.

Со мной его отпустите,

И коль не права, то простите».

Бояре и рады даже:

«Слова тебе не скажем,

Если сам Петр согласится!»

И пуще давай веселиться.

Коль и правда Петр от власти откажется,

То кто на престоле окажется?

Каждый подумал про себя:

«Почему бы не я!»

А князь Петр заповеди не нарушил,

И брак свой не порушил.

Каждый должен знать:

Не может муж жену прогонять,

Коли не прелюбодейка.

Не сделался Петр злодеем

По боярскому навету.

И слава ему за это.

 

Оставил Петр княжение.

Претерпел унижение

За любимую.

С той поры эти два имени:

Петр и Феврония, неразрывно связаны,

И живут в этом мире сказами,

И поются под небом песнями,

Потому что остались вместе.

Как их в лодочки посадили,

Так они по Оке и поплыли.

И плывут сквозь века поныне,

Пусть и нас Господь не покинет.

 

В лодке с Февронией некий человек плыл.

Разгорелся в нем греховный пыл.

Искусился бесом, а сам был женат.

Перехватила Феврония его взгляд,

Мысли дурные его прозрела

И отвратить от греха сумела.

Чтобы остудить его пыл плотский,

Говорит ему: «Испей воды с одной стороны лодки,

А потом с другой стороны испей,

Какая вода слаще или вкусней?»

Отвечает человек: «Одинакова».

«Так пусть будет тебе это знаком.

Одинаково женское естество, иного не познаешь,

А ты, позабыв про жену, о другой помышляешь» —

Так Феврония его устыдила,

Ведь была в ней благая сила.

И человек тот образумился

И более о худом не задумывался.

Так и приспел вечер.

Пристали к берегу, делать больше нечего,

Как на ночлег собираться,

Тут и стал князь Петр сомневаться

В правильности решения

Оставить княжение.

Что-то теперь с Муромом будет?!

«Не скорби, князь, Господь не забудет,

Наш творец и заступник везде

Не оставит и в этой беде» —

Так сказала Феврония мужу.

Помолитесь, кто слаб и недужен.

 

Тому легко — кому верится!

Срубил повар княжеский два небольших деревца,

Повесил на них котел, чтобы ужин сварить.

А Феврония, увидев это, говорит:

«Да будут поутру большими деревьями с ветвями и листвой».

Посему и случилось так, как бы сами собой.

На месте обрубков выросли деревья,

Хорошо тому, кто в Бога верит.

 

А на утро, когда стали на лодки грузиться,

Пришли бояре муромские Петру поклониться.

Пали ему в ноги,

Говорят: «Вернись, ради Бога,

Молим тебя от всей земли муромской,

Наделали мы дел по дурости,

Обидели тебя и прогневили,

Да и сами друг друга едва не перебили,

Много вельмож в городе погибло от меча,

Каждый захотел властвовать сгоряча.

Распря началась,

Вот она, какова власть!

Нас, сирот твоих, не оставь,

Нами по-прежнему правь.

Не хотели мы, чтоб Феврония повелевала женами нашими,

Но теперь станем все мы рабами вашими,

С чадами и домочадцами».

Пожалели их Петр и Феврония и решили ворочаться.

С той поры они в Муроме правили,

Молились и Господа славили.

Беспрестанно творя милостыню,

Не оставляли своею милостью

Подданных, как чадолюбивые отец и мать.

Не хотели богатства стяжать,

Правили не жестокостью, но любовью,

Относились равно ко всякому сословью.

Были земле муромской пастырями,

Желали всем здравствовать,

Странников принимали,

Нагих одевали,

Голодных насыщали,

И прочих от бед избавляли.

Народ полюбил их сердечно.

Да пребудет Господь с нами вечно!

 

День за днем заря с небом прощается,

Так и жизнь кончается.

В мир иной Петр и Феврония отойти вместе решили,

Не разлучаясь, как и на земле жили.

В одну гробницу их положить завещали,

В светлой грусти и тихой печали.

Повелели вырубить из камня звонкого

Два гроба, соединенных перегородкой тонкой,

И положить их по смерти в те гробы.

А сами Божии рабы

В монастыри удалились

И в одежды иноческие облачились.

Нареклись пред высоким небом синим,

Петр Давидом, а Феврония Ефросинией.

Все меж собою братья и сестры.

Любите друг друга, живите просто.

 

Пришло время Петру умирать.

Послал он Февронии сказать:

«Умираю, сестра моя во Христе,

Давай же отойдем вместе».

О просьбе Петра Феврония узнала,

Когда лики святых на воздухе вышивала

Для храма пречистой Богородицы,

Работой этой заботилась.

Ответила Феврония Петру:

«Вот воздух дошью, тогда и умру.

Подожди немного, мой господин,

Не спеши, не уходи один».

Но Петр, Февронию любя,

Отвечает: «Не могу долго ждать тебя».

А вскоре и третий раз к ней посылает,

Сказать, что вот-вот умирает.

Феврония воздух почти дошила,

Только мантию у одного святого не завершила.

Иголку в полотно воткнула,

Тихонько вздохнула,

Нитку вокруг иголки замотала,

Петру ответ отослала,

Что вместе с ним умирает,

Как он того и желает.

Помолились супруги и опочили

Не разлучаясь, как и жили

В праздники и будни.

В двадцать пятый день июня

Отдали Богу свои святые души.

Что может быть лучше?

 

Видит Бог нас, грешных, насквозь.

Поначалу решили похоронить супругов врозь.

Дескать, раз стали иноками, нельзя их вместе упокоить.

Так в Муроме решили устроить,

Чтоб лежать Петру-Давиду у соборной церкви Богородицы,

А сестру Ефросинию, как у монахинь водится,

Похоронить в ограде Воздвиженского монастыря.

Но задумали это зря.

Наутро гробы опустели,

А тела их и в самом деле

Оказались в едином гробе,

В котором и хотели лежать оба,

По завещанию, когда еще жили.

Супругов снова в отдельные гробы переложили,

Но святые вновь соединились.

Вот тогда уж люди смутились.

Не посмели тела больше трогать,

Раз угодно такое Богу.

У церкви Рождества Богородицы погребли святых,

И с тех пор почитают их

Покровителями семьи и верности.

От седой стародавней древности

Их любовь в наше время тянется,

Ничего с Россией не станется,

Коль супруги в нашем краю

Жизнь усердно построят свою

По примеру Февронии и Петра.

Слава их чиста и мудра

И до сей поры вразумляет,

От недугов людей исцеляет,

Посылает нам просвещение

Миру русскому во спасение.

 

Верующий бессмертен, верующий непобедим.

Благоверным Петру и Февронии похвалу воздадим.

Радуйся Петр, силе от Бога данной

Совершить тебе подвиг бранный,

Змея хитрого победить,

И по правде в народе жить.

Радуйся, Феврония, с самого начала

В голове твоей заключалась

Мудрость святых мужей достойная,

Тихая и благопристойная.

Радуйся, Петр, ибо за брата заступиться хотел,

И за это мучения от змеиного яда претерпел.

Радуйся, Феврония, ибо уже в девичестве умела

Исцелять от недугов тело.

Радуйся, Петр, супружеское счастье

Поставивший выше власти.

Все наветы отринувший,

И супругу не покинувший.

Радуйся, Феврония, по твоему слову

Выросли срубленные деревья снова.

Радуйтесь, честные предводители,

Народу своему добрые родители.

Радетели и милостыни податели,

Мурома оберегатели.

Радуйтесь, не разлучились по смерти тела ваши,

Предстоите вы перед Христом Богом нашим

Преподобные и преблаженные. Незримо

Земля наша вами хранима.

 

О, вы, Божьи угодники, о, предивные чудотворцы.

О, молитвенники и хранители, о, заступники и миротворцы,

В граде Муроме обитавшие,

И по всей Руси просиявшие

Благоверные княже Петр и княгиня Феврония,

Укрепите нас в обороне

От всякого нечестия.

Помолитесь о нас вместе.

Прибегаем к Вам и Вам молимся,

Верим крепко, что всё устроится

По святому молению Вашему

Ко Христу Господу нашему.

Испросите у Его благости

Нам благопотребные радости:

Веру праву, надежду благу, любовь нелицемерну

И благочестие верное,

В добрых делах успех

И мира для нас всех,

Плодородия земли и воздуха чистого.

Помолимся истово

О здравии тел и душ спасении.

Исходатайствуйте у Царя Небесного благоволения

Скорби и печали от рабов Его отвести

И от погибели нас спасти.

Испросите Церкви Святой тишины,

Державе Российской избежать войны.

Мирного благополучия причины,

Доброй христианской кончины.

Отечество Ваше от зла оградите,

Приходящих к Вам милостью осените,

Чаяний наших не презрите

И молитву о нас сотворите.

Будьте о нас вечные Господу предстатели

О душах наших старатели.

Сподобите нас Царство небесное унаследовать,

Вере православной следовать,

С вашей помощью спасение получить,

Славить Господа и любить.

И. Свеженцев

 

Сказание о Петре и Февронии Муромских

Есть в земле Российской город,

Стар летами — сердцем молод.

Город славен и богат,

Честь и веру в нём хранят.

Здесь вам многое покажут,

Дива дивные расскажут

О Февронии, Петре,

О коварстве и добре.

 

В Муроме князь Павел правил,

Всех блюсти закон заставил.

Только дьяволу неймётся,

В злобе, ненависти бьётся.

Чтобы князю досадить,

Он решает совратить

Его юную княгиню,

Дома, счастья берегиню.

 

В злобе родилась затея:

Дьявол, приняв облик змея,

Прилетал в богатый терем.

Нечестивец был уверен:

Сила в хитрости и лжи,

Власть у ног его лежит.

 

Змей садился у окна,

Рядом — князева жена.

Тот, кто с улицы смотрел,

Глазам верить не хотел:

Князь с княгинею воркуют.

Горожане же толкуют:

— Павла-то в палатах нет.

Что за фокус? В чём секрет?

 

Змей княгиню искушает,

Жизнь за морем обещает.

Но княгиня не польстилась,

С мужем смутой поделилась.

Князь задумался: «Как быть?

Как же змея погубить?»

Просит юную жену

Змея лестью обмануть,

Тайну выведать его:

Смертен он и от чего?

 

Что ж, лукавство удалось.

Так уж в свете повелось:

Лесть и умного погубит,

Если власть и силу любит.

Крепко связан змей зароком,

Но в беседе ненароком

Тайну смертную открыл —

Себя словом погубил:

— От Петрова смерть плеча,

От Агрикова меча.

 

Князь зовёт в покои брата.

Пётр смущён — слыхал когда-то

Он про этот дивный меч…

Как же брата уберечь

От бесчестья и позора?

Пётр отправился за город

В церковь. Богу помолился.

Отрок вдруг ему явился,

 

Показал в стене алтарной

Скважину. В ней свет янтарный

От меча сверкал, искрился.

Трижды князь перекрестился,

Принял меч, вернулся в город,

Ждёт охульника и вора.

Каждый день он к брату ходит,

От него — к снохе. Заводит

С нею речь о том, о сём —

Так проходит день за днём.

 

Как-то Пётр зашёл к княгине,

Видит брата. Змей отныне

Образ Павла принимал:

Скрытен, осторожен стал.

Пётр идёт в покои брата,

Павел там — пришла расплата.

Меч берёт — и снова в терем.

 

Враг разоблачён, растерян:

Смерть влекла его в покои.

Змей сражён, но капли крови

Брызнули на тело князя

Мёртвым ядом. Как зараза,

Струпья язвами открылись,

Но врачи, как ни трудились,

Не смогли ему помочь.

Что ж, придётся ехать прочь.

 

Из земли Рязанской весть

К ним дошла: врачи там есть!

Привезли в Рязань Петра,

Но болезнь-то непроста —

Вылечить никто не может.

Ищут, кто ж ему поможет.

 

Вот в одном из дальних сёл

Слуга князя дом нашёл.

Входит — в доме никого,

Кто бы выслушал его.

Тихо в горницу заходит —

Диво дивное находит:

 

Сидит девица одна,

Ткёт полотна у окна,

Перед нею заяц скачет.

Девица меж тем судачит:

— Плохо дому без ушей,

А горнице без очей.

 

Но не понял слов слуга:

— Где ж хозяин очага?

— Мать с отцом ушли вчера

Взаймы плакать до утра,

Ну а брат сейчас в дороге:

В глаза смерти через ноги

 

Будет он в лесу смотреть…

Вижу, не уразуметь

Тебе странные слова,

Ну а суть их такова:

Уши дома — пёс дворовый;

Если он не бестолковый,

В дом не пустит чужака —

Мудрость-то невелика.

А глаза для дома — дети:

Всё увидят и заметят.

Плачут старики взаймы —

Ты же знаешь, смертны мы.

 

Когда ж их черёд придёт,

Плакать будет кто живёт.

Так ведётся искони:

Плач — поддержка для родни.

Брат же мой в лесу сейчас,

Он отменный древолаз,

Собирает дикий мёд —

Летом для семьи доход.

Только смерть внизу таится.

Древолаз, чтоб не разбиться,

Через ноги смотрит вниз —

Осторожность не каприз.

 

Слушал юноша, дивился,

К деве робко обратился:

— Как зовут тебя, девица?

— Я — Феврония. Мне мнится,

Ищешь помощи у нас?

— Я слуга, а болен князь.

 

Ты мудра не по летам,

Подскажи, врач нужен нам.

Он поведал ей о князе,

О добытой им проказе.

Дева слушала, молчала,

А потом ему сказала:

 

— Мне зараза не помеха,

Должен князь сюда приехать.

Если Пётр добросердечен,

То добром и будет встречен.

От него даров не надо —

Князя вылечу. В награду

Пусть мне мужем станет он.

Вновь ответ её мудрён,

А гонец уже в пути —

Удалось врача найти!

Пётр послушал, подивился.

— Кто же врач? — осведомился,

Но словами пренебрёг,

Лишь бы кто-нибудь помог.

 

На условия согласен,

Но лукавый труд напрасен…

Девица сосуд взяла,

Хлебной гущи налила,

Дунула и пошептала,

Отдала слуге, сказала:

 

— Баню истопите князю,

Язвы смажьте этой мазью,

Но один оставьте струп —

Будет здрав, коли неглуп.

Пётр послушал, помудрил,

Деву испытать решил:

 

Для Февроньи пучок льна

Шлёт, чтоб сделала она

Для него порты, сорочку,

Полотенце. На отсрочку

Ни минуты лишней нет.

У неё ж готов ответ:

 

Достаёт с печи поленце,

Завернула в полотенце

И велит гонцу скакать,

Князю срочно передать:

Пока чешет она лён,

Пусть же изготовит он

 

Для неё такой станок,

Чтобы ткать полотна мог.

Князь с отказом шлёт слугу,

Мол, ничем не помогу.

Как из чурочки такой

Мне наказ исполнить твой?

 

А в ответ такие ж речи.

Что ж, не смеет князь перечить.

В бане вымылся парной,

Язвы смазал. Час ночной

Утро красное сменило.

Князь здоров — вернулась сила!

 

Только струп один остался.

Пётр неглуп, но отказался

На Февронии жениться:

Шлёт дары, чтоб откупиться.

Девица ж отвергла их.

Здоровёхонький жених

Возвратился в отчий дом,

А наутро, как огнём,

Язвы снова запылали,

Но врачей уж не искали:

Пётр готов и сам жениться,

Чтоб быстрее исцелиться.

 

Вскоре выздоровел он,

Был с Февроньей обручён,

В церкви Божией венчались —

Никогда не разлучались.

 

А как умер старший брат,

Летописцы говорят,

Пётр законно принял власть.

Средь бояр же завелась

Нелюбовь к его жене:

«Из народа-де оне».

 

— Незнатна, неродовита, —

Шепчут князю деловито,

Крошки в руку собирает.

Иль от голода страдает?

Как тут россказням не верить?

Пётр решил жену проверить.

 

За столом Февронья рядом —

Муж следит за нею взглядом.

Сыты все. Князь замечает:

Крошки в руку собирает

Его знатная жена!

Пётр разжал ладонь — она

Ладаном благоухает.

С той поры ей доверяет

Князь во всём и без сомненья,

Но бояре в возмущенье

Требуют её изгнать,

Жёнам их не досаждать.

 

Поразмыслил Пётр спокойно

И ответил им достойно:

— Ей о том скажите сами —

Быть лишь миру между нами.

Пир устроили бояре,

Стыд в застолье потеряли:

 

Просят князя им отдать,

А самой богатство взять

И уйти куда угодно.

Сказано так благородно!

Соглашается княгиня,

Стать изгнанницей отныне:

 

— Слово я своё сдержу,

Но и вы, что попрошу,

Дайте мне перед дорогой.

Поклянитесь перед Богом

Слово данное исполнить —

Век добром вас буду помнить.

 

Рады пьяные злодеи.

Дали клятву. Зашумели,

Имя князя услыхав.

Дьявол в ухо ж им шептал:

— Пусто место не бывает.

Пусть Февронья забирает

 

Благоверного скорей —

Князя сыщем поважней.

Пётр решением доволен:

По своей ли, Божьей воле

Вместе с верною женой

Он покинул город свой.

 

И на судне по реке

День плывут вниз по Оке.

К берегу пристали к ночи.

Повар с ужином хлопочет:

Ветки с дерева срубил

И очаг соорудил,

 

Жердь готова для котла.

Тут Февронья подошла,

Веткам прошептала тихо:

— От огня не ждите лиха —

Утром быть вам деревами,

На ветру шуметь ветвями.

 

Так и сталось: свет повсюду,

Утром над кострищем чудо

К солнцу тянется, шумит.

Все в восторге — Пётр молчит,

Слуг торопит.  Смотрит князь,

Что за ересь началась?

 

То из Мурома бояре

Перед ним в траву упали,

Просят, чтоб домой вернулись:

Распри смертью обернулись

Меж боярами за власть.

Каждый норовит украсть

Богом данное Петру.

Вот тогда-то поутру

Было принято решенье

О светлейшем возвращенье

В город Муром навсегда.

Из реки Оки вода

Души их благословила,

Путь прощенья окропила.

 

Князь с княгиней долго жили,

Чад своих равно любили,

Бедным, нищим помогали,

От напасти избавляли.

Сами же молили Бога,

Чтоб их светлая дорога

Завершилась в один час.

И как будто свыше глас

Подал знак им о кончине.

Тогда князю и княгине,

Что смотреть умели вдаль,

Повелеть пришлось печаль:

Камень из горы достать,

Гроб един для них тесать,

Чтобы вместе их тела

Домовина приняла.

 

Чернецами облачились

И от мира удалились

В монастырь, в уединенье

Души укрепить в смятенье.

Разлучились лишь на время.

Но для них разлука — бремя.

 

Постриг приняла княгиня.

Ефросинией поныне

Поминаема она,

Вместе с мужем, не одна.

Пётр Давыдом наречён.

От жены вестей ждёт он,

Чтобы вместе отойти,

Но она ещё в пути.

Просит мужа: «Подожди,

Вышиваю я воздух

С ликами святых для храма.»

В благовонном фимиаме

Пётр жену в молитвах ждёт.

Снова весточку ей шлёт —

Ефросинья вышивает.

— Ждать недолго, — обещает.

В третье князь гонца прислал:

— Час, Феврония, настал!

 

Не могу я больше ждать.

Бросив ризу вышивать

В одеянии святого,

Поняла, теперь готова

Вместе с мужем умереть.

А чтоб мог он потерпеть

В дар покров ему послала,

Что для храма вышивала…

Час настал — их души рядом

Перед вечным чистым взглядом.

В двадцать пятый день июня…

 

Но нашёлся средь бояр

Тот, кто терпеливо ждал

Час суда и поруганья

Вместо светлого прощанья.

Так черна, коварна злоба:

Сделали для них два гроба

И решили разлучить,

Порознь их похоронить:

 

— Князя с почестями в храме,

Он всегда любим был нами,

А Февронью упокоит

Скорбь монахинь. И не стоит

Гроб из камня оставлять,

Нужно в храм его убрать.

 

Утром же пусты два гроба,

А покойники-то оба

В гробу каменном лежат

Внутри храма. Лишь дрожат

Свечи в трепетной печали.

Неразумные не знали,

Что есть Верность и Любовь.

И разъединили вновь

Князя и его княгиню.

Но наутро ту ж картину

Видят в храме и страшатся

Тел святых в гробу касаться.

Быть им вместе во спасенье,

Городу на просвещенье!

 

Муром славен и сейчас.

Он для каждого из нас

Символ Верности, Любви.

Господи, благослови

Светлой памяти исток,

Чтобы жизнь продлить он мог!

В. Куплевацкая-Добрикова

Читайте также День семьи, любви иверности. О Петре и Февронии: Стихи