Поэзия Николая Зиновьева

10 апреля исполнилось 64 года Николаю Александровичу Зиновьеву — одному из талантливейших русских поэтов современности. Он продолжатель традиций поэтов, с любовью и болью писавших о России. Его стихи — лаконичные, образные, легко запоминающиеся — говорят о самом главном — об устремленности души человека к Богу, о любви к Родине и ближнему, о вечном и мимолетном. Его творчество в чём-то сродни стихам Николая Рачкова, — такие же правдивые, честные, горькие, искренние афористичные стихи, западающие прямо в душу.

Николай родился на Кубани, в станице Кореновской (ныне г. Кореновск) в 1960 году. Мать, Лидия Александровна — учительница начальных классов, отец, Александр Дмитриевич — рабочий. Николай учился в ПТУ, станкостроительном техникуме, на филфаке Кубанского государственного университета. Зиновьев о себе: «Мальчик Коля был полной противоположностью мне нынешнему — чистый душой как ангел. Этим ностальгическим чувством пронизаны многие мои стихи. Думаю, что каждый взрослый человек может о себе так сказать. Для поэта важны не данные биографии, а внутренний мир, выраженный в стихах. Родился я в 1960 году, в Вербное воскресенье. Со стороны мамы дед и прадед мои — казаки, а со стороны отца — крестьяне Курской губернии, переселившиеся на Кубань. В школе учиться нравилось, все давалось легко, троек не было. Любимым предметом, как у всех мальчишек, была физкультура, а в старших классах уже литература. Я очень любил читать. Сейчас больше читаю богословскую литературу. Начинаешь сравнивать светскую книжку и любую богословскую, и видишь, как мелко пишут миряне! Стихи сочинять я стал поздно, лет в 20. С самого пробуждения моя муза приобрела скорбный оттенок, да и с чего бы быть по-иному? Даже наши святые скорбно смотрят на нас с икон, взирая на наше непутевое житие. Вообще, люди верующие знают, что земная жизнь — юдоль скорби и печали...Из современных, но уже ушедших в мир иной поэтов мне более всего по душе Юрий Поликарпович Кузнецов, Николай Михайлович Рубцов».

«Начал писать я достаточно поздно — лет в 17. И поры ученичества у меня даже не было. Я сразу стал писать своим стилем — краткие истории в стихах. А что послужило первым импульсом к творчеству? Не знаю. Поэтами не становятся, а рождаются. Я был тихим, впечатлительным, созерцательным мальчиком. Меня мало привлекали подвижные игры. Мы жили в станице. И близость природы ощущалась как то, что находится рядом: за забором была степь, мы держали корову. Это все приближает к земному, исконному, фундаментальному. Первая публикация у меня появилась в районной газете. Потом, года через два, мной заинтересовался наш краснодарский альманах, там дали мою подборку. А дальше пошло-поехало. Появились мастерство, я надеюсь. И до сегодняшних дней я пишу, это стало моей жизнью.»

Писать он начал примерно с 1982 года под впечатлением стихов, опубликованных в журнале «Кубань»: «Я купил журнал «Кубань», который у нас издавался, прочитал стихотворения и думаю: дай я напишу, ну, и штук 6–7 написал, отослал. Приходит мне письмо: приезжай. Я приехал, поговорил со мной редактор, кое-что подправил и дал в следующем номере мою подборку — это была моя первая публикация, которой я безумно гордился, даже гонорар получил — 66 рублей». Стихи публиковались в журналах: «Наш современник», «Всерусский собор», «Дон», «Москва», «Роман-журнал 21 век», «Родная Кубань», «Волга — 21 век», «Казаки», «Сибирь», «Сельская новь», «Подъём» и других, а также в газетах: «Российский писатель», «Литературной газете», «Литературной России», «День литературы» и других.

В 1987 году в Краснодарском книжном издательстве вышла первая книга стихотворений Николая Зиновьева «Я иду по земле». Сам Зиновьев довольно сдержанно к ней относится: «Из первой книжки у меня одно стихотворение вошло в книжку, в какую, не помню. «Куда меня ночка морозная вынесла», вот с такой длинной, не свойственной мне строкой. И мне сейчас кажется, что оно не мое». Подлинное признание к поэту из провинции пришло позже, в 90-х годах, и само по себе оно было почти чудом. Стали выходить книги в московских и местных издательствах: «Полет души» (1997); «Седое сердце», (1999); «Дни, дарованные свыше» (2003); «На самом древнем рубеже» (2004); «Новые стихи» (2005); «Я наследник любви и печали» (2007); «Души печальные порывы» (2006); «Вкус огня» (2007); «На кресте» (2008); «Я — русский» (2008); «Призрак оптимизма» (2010); «Дождаться воскресения» (2013); «Ночной дневник» (2015); «Стена» (2016) «На родине» (2016); «Сборник стихотворений» (2016), многочисленные подборки стихотворений в различных журналах и газетах.

Он живёт и трудится на Кубани, живёт очень скромно и даже аскетично, непросто, как живётся ныне всякому совестливому, талантливому и чистому сердцем поэту, отвергающему фальшь и конъюнктуру модных течений и литературных тусовок. Всю жизнь он работал тяжело, физически, доводилось работать бетонщиком и сварщиком, хотя по образованию он филолог. Женат, имеет сына и дочь. Он настоящий русский человек, корнями глубоко уходящий в родную русскую землю. И вся его печаль и боль — об этой самой земле, о нравственных ценностях русского народа, о его национальных культурных традициях, которые мы с каждым новым поколением теряем всё больше и больше.

Александр Раков: «Ясно совершенно, что он родился поэтом, но проявил себя как поэт в полный голос тогда, когда спустились грозовые тучи над его большой и малой родиной. Стихи Н. Зиновьева — это не только духовная биография поэта, но одновременно и правдивая история России конца XX — начала XXI века, переданная через мысли и чувства простых людей, среди которых вырос и он сам». Яркий представитель современной гражданской лирики, он поэт воистину народный. Каждое его стихотворение — как сверкающая чистотой жемчужина. Это вспыхивающая искра боли и тоски по той, настоящей России, которую мы ещё помним, но уже давно — хоть и медленно, постепенно — но неумолимо теряем. В его стихах — близкая и понятная многим ностальгия по советскому прошлому, его нравственному и социальному наполнению, сочетание светлой памяти о прошлом, о детстве с его теплом, верой и надеждами, и веры в жизнь, в будущее — Веры в самом высоком и чистом смысле этого понятия. Валентин Григорьевич Распутин сказал о поэте: «В стихах Николая Зиновьева говорит сама Россия». В них нашли отражение те самые особенности народной души, которые так трудно поддаются социологическим анализам и оценкам. Разумеется, поэт никаких таких задач перед собой не ставит, он просто живёт в своём народе и со своим народом. Тем и ценнее его переживания, суждения и мнения. Они не претендуют на признание и высокие оценки, они очень самокритичны, но они заставляют думать и чувствовать.

Николай Александрович — человек глубоко верующий и являющийся настоящим патриотом своей родной страны. Всё его творчество пронизано искренней, глубокой, подлинной Верой. Зиновьев: «Хорошая поэзия — от Бога. Несомненно, в ней, как и в религии, много мистики, порой она алогична, но всегда — истинна. А поэзия не от Бога — лжива, надуманна, прикрывает свою неискренность какими-то блестками, словесной пиротехникой, постоянно меняющимися «новыми формами». Разумеется, хорошая поэзия — это не только гражданская и любовная лирика. Тема не так важна. Она может быть надсобытийной — едва уловимое движение души, необъяснимый поворот мысли, неожиданно нахлынувшее чувство... Все, что связано с нашим бытием, — со-бытие. А что над бытием? Только Бог, который непостижим. А как можно писать о непостижимом? Только каким-то непостижимым образом, и никак иначе. Вот для этого Богом нам и дана поэзия...».

Николай Зиновьев покорил читателей не упованием на «новую литературу», а установкой на «классическую лиру», вполне осознавая, как это «несовременно», наконец, как это невыгодно в обществе…. Валентин Распутин: «Николай Зиновьев талант особенный… Он немногословен в стихе и чёток в выражении мысли, он строки не навевает, как часто бывает в поэзии, а вырубает настолько мощной и ударной, неожиданной мыслью, мыслью точной и яркой, что это производит сильное, если не оглушительное впечатление… Николая Зиновьева сравнить не с кем; там, откуда он берёт свои слова, никто никогда не бывал, это словно и не взгляд и не суд современника, а доносящееся из земных глубин суровое и праведное о нас мнение тех, кто имеет на это право». Особенность его стихов — это максимальная краткость при высочайшем духовном накале и душевной глубине. Каждое его слово — буквально на вес золота. И слова-то совсем простые, обычные, но умеет же этот гениальный человек сказать так проникновенно и точно, что его высокая Поэзия откликается в сердце каждой буквой. Зиновьеву часто ставили в упрек то, что он пишет «на злобу дня». Ответ поэта был таким: «Пожалуй, я перестану писать на «злобу дня», когда исчезнет злоба, и настанет Вечный день, и Поэзия станет надсобытийной».

Николай Дорошенко, секретарь правления Союза писателей России: «Один из крупнейших современных поэтов — Николай Зиновьев, пожалуй, является единственным, кто вполне преодолел затянувшуюся уже на четверть века информационную блокаду русской литературы. Будучи человеком непубличным, истинным затворником, он, тем не менее, стал самым цитируемым поэтом если и не в литературных статьях, то — в самой нашей устной речи от Сахалина до Калининграда. Так что даже и в детективном телесериале «Версия» интеллектуал-следователь Желвис вдруг мимоходом декламирует уже как хрестоматийные вот эти зиновьевские строки: «И человек сказал: «Я русский», и Бог заплакал вместе с ним».

Анатолий Сазыкин: «Чтение его стихотворений неизбежно активизирует и мысль, и чувство, тем более что он вовсе не озабочен поисками новаций в области формы, он совершенно традиционен, но степень его душевной боли так велика, что безучастным она может оставить человека, напрочь лишённого духовного и нравственного стержня. Чтение его стихотворений позволяет утверждать, что духовная напряжённость его творчества порождена глубоким, искренним сознанием своей причастности к народной душе. По сути, он мог бы повторить вслед за Некрасовым: «Я был рождён воспеть твои страдания, терпеньем изумляющий народ». Именно Некрасову он и наиболее близок. Очень значимо, что его любимый поэт — Лермонтов, из современных поэтов ему очень близки Николай Рубцов и Анатолий Передреев». И в то же время, совершенно прав Валентин Распутин, когда пишет: «Николая Зиновьева сравнить не с кем». Поэзия Николая Зиновьева не бьёт на внешний эффект, в ней минимум «поэтического оперения». Но зато она до краёв заряжена мыслью и страстью, острым ощущением трагедийности нашего времени, пронзительным чувством России, болью за судьбу страны и народа.

Зиновьев — член Союза писателей России с 1993 года, секретарь Союза писателей России, лауреат престижнейших литературных премий, в том числе литературной премии имени Святого благоверного князя Александра Невского. Лауреат международного конкурса «Поэзия третьего тысячелетия», международного конкурса поэзии «Золотое перо», Лауреат премии администрации Краснодарского края в области культуры и искусства, Большой Литературной премии России. 24 октября 2017 года Николаю Александровичу Зиновьеву была вручена Международная Бунинская премия по литературе, цель которой — возрождение лучших традиций отечественной литературы. Почетной награды поэт удостоен за книгу стихов «Дождаться Воскресения». Герой Труда Кубани.

Зиновьев о чтении: «Я сам в основном перечитываю. Вот «Дон Кихота» я раза четыре перечитал, «Мастера и Маргариту» раза два читал. Такие книги нельзя один раз прочесть и на этом остановиться. Через какое-то время ты понимаешь, сколько разных оттенков, которых ты раньше не замечал. Этим и отличается классика, что она всегда современна. А вот молодежь очень мало читает, в основном «живет» в Интернете, увлекается играми. Это все духовно обедняет. Это тоже оружие массового поражения — игры, гаджеты, от которых возникает зависимость. Малочитающие люди мало знают, не могут мыслить аналитически, не могут мыслить самостоятельно». Почитайте его удивительные стихи, прикоснитесь к тому, что ему дорого и о чём болит и плачет его большая, широкая, искренняя душа!

https://vk.com/nikolayzinovyev

https://ruskline.ru/author/z/zinovev_nikolaj_aleksandrovich/

https://ruskline.ru/analitika/2012/07/13/i_chelovek_skazal_ya_russkij_i_bog_zaplakal_vmeste_s_nim

https://samoderzhavnaya.ru/pages/stihi_nikolay_zinoviev_2

Предлагаем на этой неделе почитать подборки стихотворений Николая Зиновьева. О России и войне, о вере и душе, о творчестве и поэзии, природе и временах года...

Сегодня — стихи-воспоминания о детстве и родных, о себе.

Признание

Душою и телом я с Родиной сросся.

И это, поверь, не пустые слова.

Я — дедушка Саша и бабушка Фрося,

Я — эти деревья и эта трава,

Я — дождик рассветный, упавший на крышу,

Я — свет из окошка и тень на тропе.

Я — всё, что я вижу. Я — всё, что я слышу.

Я — сон, что сегодня приснится тебе…

Тайна чуда

Когда от боли никуда не деться,

Я вспоминаю свое детство,

Отца живого, его маму —

Родную бабушку мою,

И боль уходит мал-помалу.

Они давно уже в раю,

И помогают мне оттуда.

Непостижима тайна чуда,

Не понаслышке говорю.

* * *

Я наследник любви и печали

Моих предков в аду и в раю.

То не гуси в ночи прокричали —

Предки душу узнали мою.

Леденеет ночная округа,

И хрустит под ногами листва.

Я не вырвусь из этого круга:

Круга вечной любви и родства.

И не полнись, душа моя, страхом,

И ты, сердце, не бойся: «А вдруг?»

Никогда не рассыплется прахом

Этот вечностью замкнутый крут.

Легенда

А свои голубые глаза

Потерял я в двенадцатом веке,

При внезапном степняцком набеге

Они с кровью скатились с лица.

И тогда, чтоб за гибель семьи

Печенег не ушёл от ответа,

Я их поднял с горелой земли,

И с тех пор они чёрного цвета.

Семейное предание

Душ любимых спасения ради,

Богомолом прослывши окрест,

Раз в году в церковь хаживал прадед…

На коленях…

В соседний уезд.

* * *

(Из ранних стихов)

Я иду босиком по росистой прохладе,

Ни за кем не гонясь, ни к кому не спеша.

Здесь мой хаживал дед за сохою, а прадед

Ставил первую жердь своего шалаша.

Надо мной, заалев, разгорается утро.

Я от мира сего не отчерчен межой.

Я иду босиком, прикасаясь как будто

К обнажённой земле обнажённой душой...

* * *

Я своего совсем не помню деда,

Но в этом вовсе не моя вина:

Его взяла великая Победа,

А если проще — отняла война.

Мы с братом на него чуть-чуть похожи,

И правнук тоже, хоть еще малыш.

Совсем не помню деда я, но, Боже,

Кого в России этим удивишь?

* * *

Двадцатый век. Начало. Спас

Глядит с иконы в каждой хате,

А на дворе полдневный час,

И тени прячутся, как тати.

А среди старых тополей,

Смеясь заливисто и звонко,

Босая бегает девчонка,

Что станет бабушкой моей…

* * *

Осталась от бабушки прялка

И светлая скорбь на душе.

О, Господи, как же мне жалко,

Что нет её с нами уже.

Никто мне «Мыкола» не скажет,

Но в снах моих, полных тоски,

Я вижу: в раю она. Вяжет

Христу шерстяные носки…

Памяти бабушки

Травы пахнут так сладко,

Воздух тёплый такой.

За железной оградкой —

Тишина и покой.

Как зелёная туча,

За оградкой — ветла.

И калитка скрипуча,

И скамейка тепла.

Странным кажется это,

И сомненья берут:

То ли солнцем нагрета,

То ли ангел был тут?..

* * *

Мне чужого не надо,

Мне верните моё:

Мою бабушку Надю

И улыбку её.

Мне чужого не надо, —

Мне верните покой

И станичное стадо,

И стожки за рекой,

Головастика в луже,

Моё место в раю…

И шестую часть суши

Мне верните мою.

На чердаке

Я дверь, как печальную книгу, открою.

Здесь время уже́ никуда не спешит.

И сумрак не тает — он, будто иглою,

Лучом из оконца к стропилам пришит.

Вот старая прялка в седой паутине,

Как серая птица, попавшая в сеть.

Вот птицы, которым не петь, на картине,

Которой уже никогда не висеть.

Вот тихо коробится жесть керогаза,

Стреляя чешуйками краски, а то

Блестит в полумраке булавкой от сглаза

Покойного деда пальто…

* * *

Давно в могиле мой отец,

И я, понятно, не юнец,

Но сам не знаю, кем слыву,

Когда у низенькой оградки

«Отец, пойдём косить траву!» —

Я говорю. И так реву,

Что ходят ходуном лопатки…

Два отца

Глядят они оба из бездны

И оба мне машут рукой.

Один — Безначально Небесный,

Земной изначально — другой.

Летящим годам не перечу,

Пускай, как пылинку, несут,

И Страшный не страшен мне суд, —

На нём я отцов своих встречу.

* * *

Мне снова вечер тот приснится,

И снова я услышу, как

Легко позванивают спицы

В родных натруженных руках.

У мамы день — за дело дело —

Прошёл и всё успела в срок.

И вот лишь вечером присела

Вязать меньшому свитерок.

Да так на стуле и уснула

Под гул горящих в печке дров,

И что-то тайное согнуло

И надломило маме бровь.

То дня грядущего тревоги

Пробрались в сон её тайком…

Спит мама, и мои доро́ги

У ног её лежат клубком.

Вечность

Вот я опять в гостях у мамы,

Где во дворе особый свет,

Где в мутных стёклах ветхой рамы

Мелькает мальчик шести лет.

Стоит рассохшаяся кадка

И видит в снах себя с водой.

Здесь от царившего порядка

Остался отблеск золотой.

Осталась мамина опека:

А где я был, пойду куда?

И та меж нами четверть века,

Что не исчезнет НИКОГДА…

* * *

Целуют родители нас.

В неловкости мы каменеем.

И с детства, который уж раз,

Добром отвечать не умеем.

Сначала нас учат ходить,

Целуя царапины, шишки,

Спеша на тесёмке пришить

Две варежки к нашим пальтишкам.

И вот мы идём в первый класс,

И вот мы уходим в солдаты…

Целуют родители нас,

Всю жизнь провожая куда-то.

И в тех откровеньях простых

Что-либо поймём мы едва ли.

И тут же целуем чужих,

Которых мы в жизни избрали.

Сквозь все поцелуи судьбы

Придём мы в одно воскресенье

И наши побитые лбы

Подставим под жар всепрощенья.

Жизнь — цепь поцелуев. И нас

Пусть совесть сверлит неустанно,

Пока эти дни не настали,

Пока не настал этот час, —

Когда в безутешной тоске

Холодные лбы обрыдавши,

За их поцелуи, за все, —

Единственный наш. Опоздавший.

Светлое

Я отыскал их по приметам:

Наш старый добрый дом и двор,

Где залиты всё тем же светом

Крыльцо, тропинка и забор.

Мы всей семьёй здесь раньше жили,

Куда же все уйти решили?

Нет я не плачу, не ропщу,

Пойду в саду их поищу,

Они, наверно, вишни рвут,

Чтоб чай зимою пить с вареньем,

И все меня, конечно, ждут

С обычным ангельским терпеньем…

Ноктюрн

О, детство, — ты подарок Бога,

Жить можно было не греша.

Ещё не ведала душа

Слов: страх, сомнение, тревога.

В окошке помню россыпь звёзд,

И помню бабушкины сказки,

И то, как мы с ней после Пасхи

Всегда ходили на погост.

Всё было так необычайно

И вместе с тем так быстротечно…

Всё светлой музыкой печальной

Осталось в памяти навечно…

Ноктюрн

Не унывай, моя душа!

Жизнь потаённо хороша,

К ней надо только приглядеться

И непременно вспомнить детство.

Увидишь много новых красок,

Увидишь синюю траву,

И персонажей старых сказок

Вокруг увидишь наяву.

Ошеломлённый этой новью,

Уже сдержать не сможешь слёз

И всё, что в жизни перенёс,

Ты будешь вспоминать с любовью…

О детстве

Для того ты в душе и осталось,

Чтоб согреть наступившую старость.

Ты с улыбкой стоишь у порога,

И пускай ты не можешь войти,

Но с тобою присутствие Бога

Разливается в гулкой груди.

Воскресают забытые грёзы,

И мечты, как и прежде, влекут.

И бегут благодатные слёзы,

И бегут, и бегут...

* * *

Детство. Снег и смех. Салазки.

Вечер. Ужин. Мама. Сказки.

Стук сердечка моего.

Сон глубокий. Ни-че-го,

Что бы душу омрачало.

Это был пролог. Начало.

А потом пошло, помчало,

Завертелось, завелось, —

Время шло, но в результате,

Ни-че-го не удалось,

Как и очень многим, кстати.

Музыка

Тесный дворик с будкой Тузика,

Мне, наверно, года три.

И чарующая музыка

День и ночь звучит внутри…

Стёрли будку вместе с Тузиком,

Словно ластиком, года.

Но чарующая музыка

Не исчезла никуда.

Каждый день под старой грушею,

Грустно глядя на зарю,

Что, по-вашему, я слушаю,

Чтобы жизнь продлить свою?!

Личное определение ума

Четыре года мне. Зима.

Летят крылатые салазки,

И нет во мне ещё ума,

Который убивает сказки,

Который счастье рвёт в куски,

Тяжёлый, скользкий, словно плаха,

Который создан из тоски,

Неверья, глупости и страха…

Просьба

Мне четыре года, но я грешен:

И меня вчера попутал бес,

Я во двор чужой залез

И нарвал карман черешен.

Знаю, поступил я очень плохо,

И отца подвёл, и мать, и Бога.

Жизнь свою теперь переиначу,

Зря смеётся дедушка Аким.

Мне четыре года и я плачу…

Вы меня запомните таким.

* * *

Стареет всё в подлунном мире,

Но ты на фотку посмотри,

На ней мне годика четыре,

А маме, значит, двадцать три.

Подумать только, Боже Правый!

Как молод мамин светлый лик!..

Шумит листва на фотке старой,

И обретает вечность миг…

Элегия

Начало вечного пути.

Сад собирается цвести,

А мне ещё нет и пяти,

Ещё я ангел во плоти.

Это потом мне будет плохо,

Я стану злым, пустой — эпоха,

Мир — непонятным, а пока

Жизнь светоносна и легка:

В ручонке чашка молока,

В другой ручонке корка хлеба

И очень — очень много неба,

Где проплывают облака…

У новогодней ёлки

Что за мистика, за бредни?

В яркой ёлочной игрушке

Я от пяток до макушки

Отражаюсь пятилетним.

Вижу я как перед ёлкой

Скачет мальчик с рыжей чёлкой.

Я за голову хватаюсь,

На которой нет волос.

Я за ум свой опасаюсь,

Успокоиться пытаюсь...

Слава Богу, удалось.

Ретро

Я с этим мальчиком на фотке

Совсем не чувствую родства,

Насколько светлый он и кроткий! —

Как из другого вещества.

Я вновь и вновь смотрю на снимок,

Где мне исполнилось шесть лет, —

С него, как музыка с пластинок

Забытых, льётся тихий свет…

И вновь из детства

Ещё я многого не знаю,

Ещё счастливым быть дерзаю,

Ещё я не умею лгать,

Ещё здорова моя мать,

Ещё здоров и жив отец,

А дед ещё пасёт овец,

Это ещё шестое лето,

Ещё не знаю я, что этот

Зали́тый солнцем плёс песчаный

Я буду вспоминать с печалью,

С тоской почти невыносимой…

Воспоминание

Идём мы с бабушкой вдвоём,

Поём негромко: «Цвитэ тэрэн».

На пустыре пасётся мерин

И он ничуть не удивлён.

Вот начинает дождик капать,

Пора нам с бабушкой домой…

Куда всё делось? Боже мой,

Как умудриться не заплакать…

* * *

То, что знало в детстве сердце,

Всё давно полузабыто,

И стою теперь, как в сенцах,

Где дверь в комнаты забита.

Там, за дверью жизнь былая:

Сенокос, рыбалка, школа,

Пыль клубится золотая,

И до неба долетая,

Голос бабушки: «Мыкола!..»

* * *

Кошка трёт мордашку лапой.

Не мешай нам, Мурка, брысь!

Ещё с вечера мы с папой

На рыбалку собрались.

Мама нас не поднимала,

Сами встали. Из сеней

Мы выходим. Ох, немало

Мы наловим окуней.

Холодит трава сырая

Ступни ног босых. Рассвет

Скоро встанет, весь пылая…

До изгнания из рая,

Бог весть, сколько ещё лет.

* * *

Сколько лет это было назад?

Наша старая хата, осенний

В первом инее старый наш сад,

«Подморозило», — дядя Арсений

Говорит, в рукомойник стуча,

И так громко и гулко смеётся,

Что кот Мурзик даёт стрекача

В лопухи, что растут у колодца.

Я стою на ступеньке крыльца

Полусонный в объятьях рассвета,

И не знаю, что я до конца

Своих дней вспоминать буду это…

Из детства

Восходит день, как в кадке тесто.

Выходят бабы на мостки,

А у реки цветет «невеста»,

Роняя в воду лепестки.

А я шагаю вслед за стадом,

Кнутом стреляя в белый свет.

Мне в жизни большего не надо

На пять иль шесть ближайших лет.

На гребле ива ветви клонит,

Дед Афанасий вдалеке

Плывёт на лодке по реке,

В которой он потом утонет.

Но это в будущем, а ныне,

Кнутом стреляя в белый свет,

С репьём на порванной штанине

Бреду босой за стадом вслед.

Что будет дальше, я не знаю.

(В котомке сало, лук, яйцо).

Я в белый свет кнутом стреляю,

Я в этот мир в упор стреляю,

А он смеётся мне в лицо.

* * *

Вспомнится давнее-давнее:

Дворик с травою густой,

С яркими синими ставнями

Домик саманный, простой.

Еду к отцу моей маменьки

На молоко и на мёд.

Кто хоть когда-нибудь маленьким

Был, меня — знаю — поймёт…

Больше и вспомнить мне не о чем,

Не во что ткнуться душой.

Дальше пошли одни мелочи

Жизни по сроку большой.

* * *

Подробно помню: солнце круто

Взбиралось на небо с утра.

Ещё, душистым сном окутан,

Стоял стожок среди двора.

А я уже бежал вприпрыжку

Сквозь строй станичных тополей

К разъезду. Вслед неслось: «Сынишка!»

Какое там! Скорей, скорей!

Да что ты, мам?! Да чтоб вернуться!?

Да ни за что и никогда!..

Как говорится, оглянуться

Я не успел — прошли года.

И солнце так же всходит круто,

Стоит стожок среди двора...

Зачем же я бежал отсюда,

Когда опять пришёл сюда?

* * *

Вот бы в детство вернуться мне снова

И у речки туманной, на зорьке

Накосить разнотравья густого

Нашей тёлке.

Снова руку просунуть сквозь жерди,

Снова гладить жующую морду

И не думать о славе и смерти,

Ну их к чёрту!..

* * *

Детство… Солнца диск багровый…

Я гоню вдоль поля стадо.

Мои мысли, как коровы,

Не идут, куда не надо.

И пока мне неизвестно,

Что потом, через года,

Мои мысли повсеместно

Разбредутся — кто куда.

И не будет с ними слада,

И что некие из них

Забредут, куда не надо

Забредать им ни на миг…

Из детства

Загорелый, вихрастый. Задорный

На телеге сижу, а доро́га

Превращается в путь самый скорбный,

Путь из детства, всё дальше от Бога…

После будут событья и даты

Будет много и грязи, и лжи…

И щемящее чувство утраты

Незапятнанной детской души.

Неизречённое

Мир не казался мне нелепым,

Я не был лишним на земле,

Я мог душой коснуться неба,

Любил картошку печь в золе,

И корку хлеба ел я с хрустом,

И пахла солнышком трава…

О, как светло и больно чувствам

Не соответствуют слова!..

Звёздное захолустье

Средь звёзд, в немыслимой дали́

Теперь та хата, где роди́лся,

Где ма́львы пышные цвели,

И борщ на примусе варился…

Доныне в памяти ношу

Я то родное захолустье,

И с неизменной тихой грустью

На небо звёздное гляжу…

Этюд из детства

Поют мне высокие травы,

Сижу, как галчонок, на жерди.

Ни женщин, ни денег, ни славы,

Ни боли, ни страха, ни смерти...

Плывут бесконечные дни,

Никто не бряцает на лире,

Как будто мы с Богом одни

В Его восхитительном мире.

Ветер благодати

Вновь тёплый ветер благодати

Доносит стук костяшек домино

Из нашего двора, хотя давно

Двора уже не существует…

Но ветер дует

И доносит:

И громкий голос бабы Фроси,

И кашель дедушки Авдея,

И не понять уже мне, где я

На самом деле нахожусь,

И я уже едва держусь,

Чтоб не расплакаться навзрыд

Неудержимо и некстати.

Та жизнь

Я вспоминаю те года,

Когда заря не так алела,

Не так в реке текла вода,

А сердце вовсе не болело.

Душа сияла чистотой,

И васильки синели в поле.

Я б не ушёл из жизни той,

Не будь на то Господней воли.

Но воля всё-таки была.

И вот я — здесь. Зачем? Не знаю.

Стою и камешки бросаю

В сухое русло, где текла

Река той жизни….

* * *

Со старой подругой — одышкой

Сижу, вспоминая те дни,

Когда я был шустрым мальчишкой

И птицей взлетал на плетни,

Быстрей всех мог к речке домчаться,

На старую вербу залезть,

И жить в ожидании счастья, —

А это ведь счастье и есть…

* * *

О, детство, детство! Из-под спуда

Действительно последних лет

В жизнь нашу злую лишь оттуда

Ещё какой-то брезжит свет…

Память

Стояла летняя жара.

И мама жарила котлеты.

И я вершил свои «дела» —

Пускал кораблик из газеты.

И песня русская лилась

Из репродуктора в прихожей.

Не знаю, чья была то власть,

Но жизнь на жизнь была похожей.

Я помню, как был дядька рад,

Когда жена родила двойню.

Сосед соседу был как брат.

Тем и живу, что это помню.

Начало

«Стою один среди равнины голой», —

Есенинскую строчку бормочу.

Я позже всех домой приду из школы,

И нагоняй за это получу.

Живёт в душе неведомая сила.

Опять порвал штанину о педаль,

Ругает мать: «Ну, где тебя носило?..»

«А журавлей относит ветер вдаль…»

Еще из детства

Утро. Солнце. Блеск росы.

Ни вина еще, ни девок.

На руке моей часы —

Ни стекла на них, ни стрелок.

Мне сосед их подарил

Без малейшего подвоха.

Я, как чудо их носил,

Как завидовал мне Леха!

Из одежды лишь трусы

И — бегом в объятья мая.

И носил я те часы,

Даже на ночь не снимая.

Все прошло давным-давно,

А тогда — судите сами, —

Вечность с нами шла в кино,

Мяч гоняла вместе с нами...

Из детства

Я сегодня дежурный по классу,

Я полил все цветы на окне,

Стёр с доски непотребную фразу,

Я сегодня на белом коне, —

Я и ве́сел, и горд, и послушен…

Но теперь, через тысячу лет,

Ощущенья того, что я нужен

Не себе одному, больше нет.

Из детства

Воды и солнца тут без меры,

А сколько песен под баян

Здесь спето нами, пионерами, —

Детьми рабочих и крестьян.

Поём о Родине могучей,

О добрых, доблестных делах.

И развивается над кручей

Родной с рожденья красный флаг.

В жару лежим ничком под тентом,

Бросаем камешки в овраг

И точно знаем: президентом

Быть может враг, и только враг.

Ретро

Этажерка, фикус, кот-копилка

И флакончик с «Красною Москвой».

Жду, когда придёт соседка Ирка,

Будем с ней в морской сражаться бой.

В мыслях детских чист ещё до дна я,

И летать, наверное, могу,

«Широка страна моя родная…».

…Слёзы душат, больше не могу…

Безответное

Стоит учитель рядом с картой.

Струится речь его легко.

Мне десять лет. Сижу за партой.

Смерть где-то очень далеко…

Промчались годы. Всё промчалось.

Земли поскрипывает ось.

И всё, о чём тогда мечталось,

Забылось или не сбылось.

Нагромоздила жизнь торосы

И стала чуть ли не врагом.

Я задаю себе вопросы

В тысячелетии другом.

Ты где, учитель мой с указкой?

Куда исчез тот дивный свет,

Который виден в десять лет?

Где мир, казавшийся мне сказкой?

Ответа нет.

На прогулке

Гуляю средь многоэтажек,

Сквозь чащу памяти бреду.

А солнце выглядит всё так же,

Как в семьдесят втором году,

Тогда здесь был пустырь, и мячик

Гоняли дети босиком,

А вратарём был тихий мальчик

С забавным русым хохолком…

1972 год

Мне всего двенадцать лет.

Го́ря я ещё не видел.

Дымом первых сигарет

Пропитался новый свитер.

На экране Фантомас

С комиссаром бьётся лихо.

Там стреляют, а у нас — тихо.

Не до этого, мы строим

Тыщи фабрик и дворцов.

Назовёт потом «застоем»

Это кучка подлецов.

На уроках я скучаю

И гляжу воронам вслед.

Мне всего двенадцать лет.

Счастья я не замечаю.

Старая фотография

Это — старая улица Мира.

Золотые, родные года!

Я, как странник на пачке «Памира»,

Там остался душой навсегда.

Пусть там хаты стоят не по нити,

И плетни пацанятам по грудь,

Вы на о́кна, на о́кна взгляните! —

Без решёток они. Вот в чём суть.

О детстве

Я был тринадцать лет в раю.

Какие могут быть упрёки

Судьбе? Её боготворю

И посвящаю эти строки.

Сегодня мир весь на краю,

Но сквозь смятенье и тревогу

Мне есть, что вспомнить, слава Богу,

Тринадцать лет я жил в раю!..

* * *

В. Сосновскому

Мы спали на русской печи́,

Счастливые русские дети.

В печи мать пекла калачи,

Вкусней не встречал я на свете.

Ты, память давай, не молчи!

Как вены, вскрывай свои дали

Про то, как на этой печи

Мы русские сказки читали.

Где нынче та русская печь?..

А там, где и русская речь.

* * *

Босиком иду по берегу,

Тело жалкое влачу.

Ни в Европу, ни в Америку

Уезжать я не хочу.

Я останусь здесь под ивами,

И сейчас, и навсегда.

Здесь прошла моя счастливая

Лет далёких череда...

Присмотревшись, вижу чётко я,

Как мне машет за рекой

Босоногий мальчик с челкою,

И в ответ машу рукой.

* * *

Юность шуткой прошла неуместной,

Зрелость, тоже, как видно, пуста.

Только детство, как всякое детство,

Походило на детство Христа.

Потому и сияет оттуда,

Через толщу безрадостных лет,

Незакатный, пожизненный свет…

* * *

О счастливые годы «застоя»!

Белый парус и розовый дым!

О ты, счастье, простое, земное —

Быть влюблённым и быть молодым.

Никого не хочу я обидеть,

Но никто, — ещё раз говорю, —

Не заставит меня ненавидеть

Незабвенную юность мою.

Жестокий романс

В юности вам жизнь не маета.

Юности присуща жизни странность,

Где бессмертье вовсе не мечта,

А вполне осознанная данность.

Юность — чувства чистые, благие.

Юность — умирают лишь другие.

Но года не ходят стороной,

Вы уж мне, пожалуйста, поверьте:

Станете и вы совсем иной,

Осознав однажды ужас смерти.

* * *

Я так любил смотреть на небо.

О, как мне нравилось оно!

Я верил в жизнь светло и слепо,

Как только в юности дано.

Теперь я выгляжу нелепо,

И мир вокруг совсем иной.

Теперь не я гляжу на небо,

Теперь оно следит за мной…

Простые строки

Солнце светит, сердце бьётся,

А в реке течёт вода,

А в продмаге продаётся

Настоящая еда.

Ранним утром я на смену

На родной завод спешу,

Прибыль я не бизнесмену, —

Государству приношу.

Я могу пойти без риска

На футбол или в кино…

Как всё это сердцу близко,

Хоть и было так давно.

* * *

Союз Советский — вот напасть, —

Никак не забывается.

Нельзя забыть ту жизни часть,

Что детством называется...

Мысль в пыль избитая пятой

Истории и времени.

Но этой пылью золотой

Путь освещаю в темени.

* * *

Время мчится за вехою веха,

Я поэт двадцать первого века,

Но всё ж больше пишу о двадцатом

Потому, что оставил отца там

И двух дядек, и среднего брата,

И страну, где родился когда-то, —

Где, мальчишка, я змея пускаю,

И летит высоко́ он, как птица…

Всё. Подробности я опускаю,

А то сердце опять разболится…

Сквозное

Какой же, нынче невозможной,

Когда-то жизнь моя была.

Как шелест листьев, безтревожной,

Прямой, как в поле колея.

Я видел душу каждой вещи,

Я чуял крылья за спиной,

Ещё светло, а не зловеще,

Сияло небо надо мной.

С друзьями бегал по отаве

Худой и гибкий, как лоза.

Я страсти к женщинам и славе

Не посмотрел ещё в глаза…

Я слишком длинно говорю.

Я был в раю.

Времени

Не хочу оголтело

Тебе ставить в вину,

Но куда ты нас дело,

И меня, и страну?

И когда мы обрящем

Хоть какой-нибудь свет?

Почему в настоящем

Нас, былых, уже нет?

Может быть, это — порча?

Или так суждено?

Слышишь, время? Но молча

Ускользает оно.

Вот уже ускользнуло.

Жалкий кончился счет.

Нарастание гула

Слышу... Вечность грядет!..

* * *

Ничего я не достоин,

Уж тем более похвал.

Я не пахарь и не воин,

Я всю жизнь стихи слагал

Чтоб добром строка лучилась,

Чтоб светлее всем жилось,

Но, увы, не получилось,

К сожалению, не сбылось...

* * *

Я — русский человек.

Я бедами учен.

И длится целый век

Порою день наш черн.

Примеров — без конца,

Их тысячи, трясина, —

Средь них и жизнь отца...

А может быть, и сына.

Золотое сечение

Хранимым Промыслом Господним,

Я как в невидимой броне.

Проснувшись, думаю: «Сегодня

Чему порадоваться мне?»

Не слышу голоса Господня,

Но шепчет ангел за плечом:

«Кого порадовать сегодня?» —

Вот должен думать ты о чём.

Пусть не уйти от суеты,

Пускай невзгоды радость гасят,

Но жизнь мою мои мечты

Своей несбыточностью красят.

Нет на земле отца и брата,

Апрельский вечер чудно тих.

Я знаю, что им нет возврата,

Но верю, что я встречу их.

* * *

Живу в стране родной когда-то,

А нынче мне совсем чужой,

Живу лишь телом, а душой

Я там, где все мои ребята

Далёкой юности беспечной

И незабвенных детских лет.

Живу, зажав в руке билет

До близкой станции конечной…

* * *

Во мне и Чацкий, и Онегин,

Все Карамазовы, Левша,

Обломов, Чичиков, Телегин…

Как общежитие — душа.

Литературные герои,

К чему мне ваша толкотня?

Мне даже кажется порою,

Что меньше всех во мне меня.

Стена

Скорее болен, чем здоров,

И сам себе не господин,

Бреду по стыку двух миров,

Как все, но всё-таки один.

Всё ниже солнце бытия,

И жизнь прошедшая моя,

Которой место — за спиной,

Стеной встаёт передо мной.

К какому, знать бы рубежу,

Сквозь эту стену подхожу?

Грустное

Борода запорошена,

Но, увы, видит Бог,

Ничего я хорошего

Сделать так и не смог.

Ничего, чтобы вспомнили,

Поглядев на овал

Фотки плохо исполненной,

И глаза к небу подняли,

Как их я поднимал...

Последний

Осень жизни или осень года?

Отчего такая в сердце грусть?

Или я отбился от народа,

Как от стаи заболевший гусь?

И куда лететь теперь, не знаю.

Мечусь в небе, грустно голося.

Я ищу свою родную стаю...

Ну а стая перебита вся.

Колоколом небо раскололось.

Стало больше некого любить.

Слышу я с земли бесовский голос:

«Надо и последнего добить!».

* * *

Так быстро годы мои мчатся,

Что страшно сердцу и уму.

Кому хоть каплю дал я счастья?

Ответ ужасен: никому.

Какой от неба ждать награды,

Когда очнусь я за рекой,

Где беспощаден свет лампады?

Ответ ужасен: никакой.

Полное откровение

Есть доступная всем благодать:

Как Христос, за людей пострадать.

Но лежу я на вечных полатях,

И мечтаю о тех «благодатях»,

Где усилия надо на грош,

А спасение — вынь да положь.

Кто мне ложную мысль навевает?

Чую: телом душа заплывает

И не слышно её из-под плоти,

Я, как будто, по горло в болоте.

Единство

Иду по кромке жизни,

Дурную мысль гоня.

Шатает пульс Отчизны,

Как пьяного, меня.

Боюсь свалиться в бездну,

Ведь я совсем без крыл.

Запеть со страху песню?

Но все перезабыл.

Иду по кромке жизни,

Не глуп и не умён.

Не ровен пульс Отчизны,

И мой час не ровён.

О себе в третьем лице

Пускай он ближнего обманет и обидит,

Но знай, безбожный мир и жуткий век,

Никто свои грехи так ненавидит,

Как русский многогрешный человек.

Не стану говорить о слишком многом,

Хватает одного вполне штриха:

Ведь русский горько кается пред Богом

Ещё до совершения греха.

* * *

Мне надо жизнь переиначить,

Причём, я знаю даже как:

Стать маяком, то есть маячить —

На сотню миль пронзая мрак.

Но стих мой глух и несуразен,

И так грешна́ душа моя,

Что только место фонаря

Мне предлагают. Я согласен.

Смятенье

Я сам писал, что жизнь права́,

Так почему ж я пропадаю,

И с каждым утром в рукава

Я всё труднее попадаю?

Не годы ль бьют через края?

Я стал расплёскивать свой кофе.

Мне стало сниться, будто я

Весь век свой прожил на Голгофе.

И с каждым днём страшнее жить,

Вопросом мучаясь глубинным:

Ужасней в жизни не любить

Или никем не быть любимым?

Стансы

Сижу в потёртом старом кресле, —

О чём я думаю? Ах, да:

Мечты… мечты давно исчезли,

И, вероятно, навсегда.

Знобит. Укутал ноги пледом,

А помнится: ходил в героях,

И даже мнил себя поэтом.

Быть может, именно об этом

Молчат все птицы на обоях.

Молчат? А может, голосят?

Как горек на душе осадок!

А мне ведь лишь за пятьдесят…

Или уже шестой десяток?

Сижу в потёртом старом кресле,

И грустно думаю: а если б

Судьба моя была иной,

Не той, что нынче за спиной

Стоит, смиренный приняв вид?

Как это глупо всё… Знобит.

Ещё раз о себе

Есть уголки в людской душе,

Куда заглядывать не надо.

Там среди мрака угли ада

Рассыпаны цветным драже;

Там меркнет Божия лампада,

Там чутко дремлет Вельзевул,

Туда заглядывать не надо.

И горе тем, кто заглянул!

* * *

Пока ты жив, и за плечом

Вовсю заката рдеет рана,

Нельзя не думать ни о чём,

Как это б ни казалось странно…

Вновь мысли все переплелись,

Я ничего не ждал иного,

Но вот одна взметнулась ввысь!

И лишь она достойна слова.

* * *

Как солнце зимнее огромно!

Поля безбрежны, как моря.

Средь них размеренно и скромно

Идет — проходит жизнь моя.

А миром правят ложь и ярость,

Плач не смолкает ни на миг.

И в сердце все перемешалось:

В нем и святая к людям жалость,

И гнев на них, и стыд за них.

Диптих

Растерял я свои чувства,

Как трава растёт, не слышу,

О чём дождь поёт, о крышу

Барабаня? Грустно.

И в миру обетованном,

Тень бросая на траву,

Так бесчувственным болваном

И живу.

Растерял я свои знанья

Среди мыслей сирых,

И всю стройность мирозданья

Ощутить не в силах.

На себя я злюсь всё чаще,

Сам себе обуза.

Глупой куклой говорящей

Стала моя Муза.

Сколько это будет длиться,

Я не знаю тоже.

Лишь один, похоже,

Выход есть: молиться…

* * *

Надоедать бы вам не стал,

Когда б так жутко не устал.

Устал, не знаю, от чего.

Не от себя ли самого?

Устал во времени жить смутном

И просыпаться от боязни,

Что новый день начнётся утром

Очередной стрелецкой казни.

Я от усталости дрожу,

Я оглушён рассветным шумом.

Я состраданья не прошу.

Хотя тогда зачем пишу вам?..

* * *

Так ум порочный мой устроен,

Что постоянно, не порой,

Гудят сомнения в нём роем

И не редеет этот рой.

Измучен я такой напастью,

И очень жаль, что не солгу,

Сказав, что и в твоём мозгу

Такой же рой гудит, к несчастью.

Но не веди себя, как овощ,

И чтоб осилить сей недуг,

Ты позови Христа на помощь.

А больше некого, мой друг…

* * *

Как осиный рой в трубе,

Завелась в душе тревога.

Кто же я, по мнению Бога,

Коль противен сам себе?

Кто позволил мне при этом

Возомнить себя поэтом?

Как я смею без поста

Полагаться на Христа?

Как встревоженные осы,

Жалят душу мне вопросы...

Самому себе

Не надо со всеми артачиться,

Надменно взирая вокруг,

Когда вдруг в душе обозначится

Гордыни коварный недуг.

Есть старый рецепт исцеления,

И он удивительно прост:

Сходить, все отбросив сомнения,

На старый забытый погост…

* * *

Посмотрев на себя с высоты,

На которую смог приподняться,

Я такие увидел черты,

Что себя стал серьёзно бояться.

Как избавить мне душу от них?

Как заставить их всех удалиться?

И я понял, что надо молиться.

Больше способов нет никаких.

* * *

Опять ищу в стогу иголку,

Хотя мне кажется порой —

В занятьи этом мало толку

На первый взгляд и на второй.

Но словно кто-то заставляет

Солому будней ворошить

И глупый ум не представляет,

Что по-другому можно жить.

И что тут, собственно, такого?

Зачем писать об этом стих?

Другие так же безтолково

Живут, а я не лучше их.

И копошишься втихомолку,

Но вдруг выходит на поверку,

Что там, где ты не видишь толку,

Есть смысл, который виден сверху.

* * *

Я шапку бросил оземь!

Глубокий вышел след.

Мне скоро сорок восемь,

Быть может, будет лет.

Даст Бог, и так случится

Под ярый сердца стук,

Что Музою волчица

Моею станет вдруг.

И побегут спасаться

Земли моей враги!

Вполне так может статься —

О, Боже, помоги!

* * *

Вставал рассвет из-за насосной,

Дни были чудно хороши!..

Так почему ж почти несносна

Теперь ты, жизнь моя, скажи?

Но ничего не отвечает,

Молчит, как на крылечке мох.

Так что всё это означает?

В чём, вы ответьте мне, подвох?

Но и от вас не жду ответа,

Сам разгадал я это квест.

Я понял, это — крест поэта,

Поэта тяжеленный крест.

* * *

Когда тебе под шестьдесят,

Не так деревья шелестят,

Земля вращается не так,

И всем мечтам цена — пятак.

И пару слов «дорога к дому»

Воспринимаешь по-другому,

Не так, как в детстве, а иначе…

Была бы дача, жил на даче,

Сгребал бы листья, жёг костры,

И были бы не так остры

Воспоминанья и виденья,

Будь на природе целый день я.

А, может, глупости всё это?

И чтенье Нового Завета

Всего полезней старику?

Не знаю. Дальше волочусь,

Молясь в себе: «Изыди, грусть!»

Всё в мире сущее от Бога,

Под шестьдесят не так уж много,

И пусть не ёкает в груди:

«Что там маячит впереди?»

Маячит, значит, там маяк,

Маяк есть свет, а свет не мрак,

На этот свет надежды зыбкой

Иди и благостной улыбкой

Свети себе и для людей,

И ни о чём не сожалей,

Как будто снова ты — ребёнок…

* * *

Вот угораздило в поэты!

Милей мне участь мещанина:

С утра чтоб жарила котлеты

Жена, и звали её Нина.

Пусть был бы я в машине винтик,

Зато душа была б в покое,

Пришёл с работы: ужин, видик,

Диван, жена и всё такое.

Всё, что написано, не шутка

Я смею вас уверить в этом.

Ведь вы не знаете как жутко,

Как одиноко быть поэтом.

* * *

Пусть не хочется, брат, умирать,

Но есть слово железное «надо»,

Чтоб пополнить небесную рать

Для сражения с силами ада.

Эти доводы ёмки и вески,

Но, как ни́ был бы смел ты и крут,

Стоит всё же дождаться повестки.

Добровольцев туда не берут.

Сыну и дочери

Я вам ничем не интересен:

Я не люблю ни ваших песен,

Ни ваших танцев, ни гримас

Пренебрежительных, ни фраз

На языке почти нерусском,

И мысли все мои о грустном.

И пусть не шибко я умён,

Но жизнь я вижу без прикрас:

Опять распалась связь времён.

Не навсегда ли в этот раз?

Страницы

среда, 10 апреля 2024 г.