Старые строки о главном

(Часть 2)

В продолжение темы «Слово классика» предлагаем стихотворения, соответствующие этому проекту. Удивительно, как строки, написанные давно, созвучны нашему времени. Не зря названия некоторых стихов из этой подборки — «О самом дорогом», «Вечная тема»... Стихи могут стать хорошим подспорьем для проведения тематических классных часов «Разговоры о важном».

На Западе все спокойно

Как совесть голубя,

чист асфальт.

Как лысина банкира,

тротуара плиты

(после того,

как трупы

на грузовозы взвалят

и кровь отмоют

от плит поли́тых).

В бульварах

буржуеныши,

под нянин сказ,

медведям

игрушечным

гладят плюшики

(после того,

как баллоны

заполнил газ

и в полночь

прогрохали

к Польше

пушки).

Миротворцы

сияют

цилиндровым глянцем,

мозолят язык,

состязаясь с мечом

(после того,

как посланы

винтовки афганцам,

а бомбы —

басмачам).

Сидят

по кафе

гусары спешенные.

Пехота

развлекается

в штатской лени.

А под этой

идиллией —

взлихораденно-бешеные

военные

приготовления.

Кровавых капель

пунктирный путь

ползет по земле, —

недаром кругла!

Кто-нибудь

кого-нибудь

подстреливает

из-за угла.

Целят —

в сердце.

В самую точку.

Одно

стрельбы командирам

надо —

бунтовщиков

смирив в одиночку,

погнать

на бойню

баранье стадо.

Сегодня

кровишка

мелких стычек,

а завтра

в толпы

танки тыча,

кровищи

вкус

война поймет, —

пойдет

хлестать

с бронированных птичек

железа

и газа

кровавый помет.

Смотри,

выступает

из близких лет,

костьми постукивает

лошадь-краса.

На ней

войны

пожелтелый скелет,

и сталью

синеет

смерти коса.

Мы,

излюбленное

пушечное лакомство,

мы,

оптовые потребители

костылей

и протез,

мы

выйдем на улицу,

мы

1 августа

аж к небу

гвоздями

прибьем протест.

Долой

политику

пороховых бочек!

Довольно

до́ма

пугливо щуплиться!

От первой республики

крестьян и рабочих

отбросим

войны

штыкастые щупальцы.

Мы

требуем мира.

Но если

тронете,

мы

в роты сожмемся,

сжавши рот.

Зачинщики бойни

увидят

на фронте

один

восставший

рабочий фронт.

В. Маяковский (1929 г.)

Русскому народу

Не раз ты в горестные годы

Стоял пред недругом своим,

Терпел смертельные невзгоды,

Но был всегда непобедим.

Свой лук натягивая туго,

Москва, и Тула, и Рязань

С гостями запада и юга

Всегда выдерживали брань.

Не раз в столетьях быстрокрылых

В лицо врагам бросал Урал

Неисчерпаемые силы

Своих могучих гор и скал.

Не раз ты гордую Европу

Спасал от дерзких дикарей

И взнуздывал их грозный топот

Рукой своих богатырей.

И вновь тебе достался жребий:

Созвав возлюбленных сынов,

На суше, в море и на небе

Бить человечества врагов.

Они хотят все уничтожить,

Чем жизнь прекрасна и добра,

Всю радость мира подытожить

Бандитским взмахом топора.

Они ораву воспитали

Убийц, смакующих погром,

И много стран четвертовали

Кровавой свастики крюком.

И бросился в наш край коварно

Поправший совесть лиходей, —

Туда, где в доле лучезарной

Уж воплотились сны людей,

Где уж лелеяли народы

Свой быт, свой гений, свой язык,

Где каждый азбуку свободы

С ребячьих лет читать привык.

Но встал грозой неотвратимой

На озверелый дикий сброд

Ты, нашей родиной любимой

Взращенный доблестный народ.

Все, что построил, все, что добыл

В суровых битвах и трудах,

Ты бросил в бой последний, чтобы

Был до конца разгромлен враг.

Народ родной, народ мой русский,

Рассеет мрак твоя звезда!

Безумье войн и крови сгустки

С земли ты смоешь навсегда.

Несокрушимою отвагой

В огне неслыханных боев

Ты завоюешь жизни благо

Для всех народов и веков.

С. Городецкий (1941 г.)

Украине моей

Украина, Украйна, Украина,

Дорогая моя!

Ты разграблена, ты украдена,

Не слыхать соловья.

Я увидел тебя распятою

На немецком штыке

И прошел равниной покатою,

Как слеза по щеке.

В торбе путника столько горести,

Нелегко пронести.

Даже землю озябшей горстью я

Забирал по пути.

И леса твои, и поля твои —

Все забрал бы с собой!

Я бодрил себя смертной клятвою —

Снова вырваться в бой.

Ты лечила мне раны ласково,

Укрывала, когда,

Гусеничною сталью лязгая,

Подступала беда.

Все ж я вырвался, вышел с запада

К нашим, к штабу полка,

Весь пропитанный легким запахом

Твоего молока.

Жди теперь моего возвращения,

Бей в затылок врага.

Сила ярости, сила мщения,

Как любовь, дорога.

Наша армия скоро ринется

В свой обратный маршрут.

Вижу — конница входит в Винницу,

В Киев танки идут.

Мчатся лавою под Полтавою

Громы наших атак.

Наше дело святое, правое.

Будет так. Будет так!

Е. Долматовский (1941 г.)

Тебе, Украина

Какие хлеба поднялись от границы,

Как колосом к колосу встали они,

Как пахнут поля эти ржи и пшеницы

На утреннем солнце.

Всей грудью вздохни.

Вздохни, оглядись – и увидишь впервые,

Как вольно раскинулась эта земля —

Поля золотые, леса молодые,

Луга заливные и снова поля.

Как мирно стоят эти белые хаты,

Скамьи у ворот – отдыхай, пешеход!

Какой этот радостный край и богатый!

Какой урожайный он встретил бы год.

Земля золотая, долины и горы,

Заводы и сёла, хлеба и луга,

В суровую эту и грозную пору

Ты сердцем любому стократ дорога.

Как будто я сам в Украине родился

И белую пыль эту с детства топтал,

И речи родимой, и песням учился,

И ласку любимой впервые узнал.

Пускай я другой уроженец и житель,

И травы у нас не такие цветут,

В просторе степей, в созревающем жите

И детство и всё моё милое – тут.

С твоими сынами и я посвящаю

Тебе, Украина, дыханье и кровь.

Не край мы один от врага защищаем,

А Родину – мать всех родимых краёв.

А. Твардовский (1941 г.)

* * *

Все надо пережить, все вынести

Во имя торжества родной земли.

Певец всеобщей воинской повинности,

Ты труд войны с солдатом раздели.

В степи, в лесах, в горах, в болоте гибленьком

Вкуси от будней ратного труда

И не жалей, что с Редиардом Киплингом

Тебя не поравняют никогда.

Не на один покрой шинели скроены:

Вы люди разных статей и пород.

Твои герои — ратники и воины,

За свой очаг воюющий народ.

В своей стране, пожаром битв охваченной,

Они вершат суровый, грозный суд.

Свой труд, монетой звонкой не оплаченный,

Как знамя, наши воины несут.

Их путь чернеет селами сожженными

И трупами на снежной целине.

Они в ночах бомбежных бредят женами

И детям улыбаются во сне.

Пусть пахнут руки их родной избой еще,

Но их стопой тропа проторена

К Полтаве от Мамаева побоища

И к Сталинграду от Бородина.

Мы все вернем — и города и области,

Железный град пришельцев посечет.

Но удали, и подвигам, и доблести

У нас, у русских, свой, особый счет.

А. Сурков (1942 г.)

Перевертни

Скрежеща, разрывая ткани, круша,

Вломились, ночного громилы грубей.

И тогда у иных задрожала душа,

Как испуганный воробей.

Когда берлинский убийца крал

Города и пространства нашей Руси,

Они, переваливая за Урал,

Шептали: — Господи, пронеси!

Позабыв довоенные клятвы и лесть,

Эта шваль уползала с дрожью в ногах,

Предоставив солдатам высокую честь

Умирать в подмосковных снегах.

Под уютным солнцем тёплых широт,

На свободе считая ослов,

Эта шваль набивала слюнявый рот

Мешаниной английских слов.

Променяв без грусти наш северный край

На манящий рай абрикосов и слив,

Эта шваль лебезила авансом: — Гуд бай!

Хау ду ю ду? Лонг лив!

Но солдаты берлинскому пошляку

Поломали череп, спесь и ребро.

Шваль, возринув, потребовала, чтоб к штыку

Приравняли её перо.

По штабным тылам порхнув петушком,

Выше тучи взмыл беззаветный нахал,

На афиши выполз «фронтовиком»

И кричит:

Я пахал!

Я пахал!!!

А. Сурков (1942 г.)

Родина

Осинник зябкий, да речушка узкая,

Да синий бор, да желтые поля.

Ты всех милее, всех дороже, русская

Суглинистая, жёсткая земля.

Деревня за берёзами и ёлками.

В асфальте и бетоне города.

И глушь, где стародавними просёлками

В веках прошла монгольская орда.

Не оранная дедовскими сохами,

В чертополохе диких пустырей

Лежала ты, овеянная вздохами,

Омытая слезами матерей.

Пылало небо дымными закатами.

Горели сёла русские в ночи:

Псы-рыцари, сверкающие латами,

В крови купали копья и мечи.

Холодный пепел стыл над крутоярами

И оглушал наёмных сабель звон.

Тебя пытали кровью и пожарами

И швед, и шляхтич, и Наполеон.

3а данью, за поборами богатыми

На Русь дружины жадные вели,

Увенчанные шлемами пернатыми,

Магистры, полководцы, короли.

Где слава их? Где гордость их надменная?

Орёл на шлеме, сокол на щите?

А ты лежишь, бессмертная, нетленная,

Загадочная в мудрой простоте.

А ты лежишь, бескрайная пределами,

Ковры лугов и спелых нив стеля,

Сынами возвеличенная смелыми,

Родная сердцу, русская земля.

Над славными курганами старинными

Мы взвили к небу красный флаг труда.

Теченье рек умерили плотинами,

В лесной глуши воздвигли города.

И вот опять струится дым по пажитям,

Свинцом освистан мирных нив простор.

Добром твоим, в трудах безмерных нажитым,

Утробу жадно набивает вор.

Прорезан воздух выстрелами резкими.

Руины опалённые голы.

Как встарь, опять парят над перелесками

Разбойные немецкие «орлы».

Потоптан луг железными копытами.

Лес притаился. Птичий гомон смолк.

И над твоими ранами открытыми

Склонился немец, как голодный волк.

И заросли поля чертополохами.

И дик простор горелых пустырей.

И ты лежишь, овеянная вздохами

Солдатских жен и скорбных матерей.

Над головнями влажными и чёрными,

Как наша кровь, краснеют кирпичи.

Но кузнецы, склонённые над горнами,

Уже куют победные мечи.

Уж по земле, во власть пожара отданной,

Заветам славы дедовской верны,

На ратный подвиг посланные Родиной,

Твоих врагов теснят твои сыны.

Их ждут осинник, и речушка узкая,

И синий бор, и жёлтые поля.

Ты им дороже жизни, радость русская,

Суглинистая, жёсткая земля.

Пока сверкает звёздами вселенная

И солнце не померкнет в высоте,

Ты будешь жить, бессмертная, нетленная,

Загадочная в мудрой простоте.

А. Сурков (1943 г.)

Чикагскому фабриканту

Из ящиков, расколотых снарядом,

Скатились банки в бурелом ветвей.

Убитый повар смотрит тусклым взглядом

На трафаретку «Мэйд ин Ю-Эс-Эй».

Он молчаливо требует ответа,

Мертвец с кровавой раной на виске.

Но тот, кто скрыт за буквой трафарета,

Молчит в своем заморском далеке.

Валяющихся в поле мясом рваным

Ему из дальней дали не видать.

Его страна лежит за океаном.

Там тишь, да гладь, да божья благодать.

Он сердцем чист, доволен и спокоен.

Он прибыли откладывает впрок.

Продукцию чикагских скотобоен

В расчет за нашу кровь он выслал в срок.

Ему полгоря, что в плену поганом

Твоих малюток растерзали псы.

И он с тебя получит чистоганом

За каждый фунт чикагской колбасы.

А в день, когда добудешь ты победу,

Он, расточая сладкие слова,

За славой, как шакал, придет по следу

Израненного в смертной схватке льва.

А. Сурков (1942-1947 гг.)

Возвысьте голос, честные люди!

Над лесом ранняя осень простерла

Крыло холодной зари.

Гнев огненным комом стоит у горла

И требует:

— Говори!

Приспело время, гневной и горькой,

Взять правде свои права.

В Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке

Пусть слышат эти слова.

Еще поля лежат в запустенье,

Не высохли слезы вдов,

А землю опять накрывают тени

Одетых в траур годов.

Словесный лом атлантических хартий

Гниет на дне сундука.

И снова жадно шарит по карте

В стальной перчатке рука.

С трибун лицемеры клянут захваты,

Сулят и мир и любовь.

Но после войны ушли в дипломаты

Начальники их штабов.

И возлюбили их генералы

В посольских дворцах уют.

Пейзажи Камчатки, Баку, Урала

Опять им спать не дают.

Запасы атомных бомб в избытке

Расставлены напоказ.

И головы подняли недобитки

Восточных и северных рас.

Все злее становятся и наглее

Писанья ученой тли,

Чьи предки замучили Галилея,

Джордано Бруно сожгли.

И ложь нависает смрадным туманом

У мира над головой.

И слышен все громче за океаном

Вчерашний берлинский вой.

С холопским усердием лжец ретивый

Анафеме предает

Тебя, героический, миролюбивый,

Родной советский народ.

Когда из пепла, руин и разора

Свой дом поднимаешь ты,

Тебя клеймит стоязыкая свора

Потоками клеветы.

И мы этот сдобренный словом божьим

Горячечный, злобный бред

Оставить на совести их не можем —

У них ведь совести нет,

И не на что ставить пробу и пломбы...

Они от своих щедрот

Пихают кукиш атомной бомбы

Голодной Европе в рот.

Бряцая оружием, сея страхи,

Грозя растоптать и сжечь,

Они под шумок сдирают рубахи

У ближних с костлявых плеч.

Шантаж называя долгом высоким,

Обман громоздя на обман,

Они выжимают последние соки

Из обескровленных стран.

Приятно щекочет их обонянье

Кровавый запах войны...

Но на крушенье их планы заранее

Историей обречены.

Недавней войны кровавая рана

Не даст нам беду проспать.

И в недрах земли не хватит урана,

Чтоб двинуть историю вспять.

Я вижу над их бесславным закатом

Свободных народов суд.

Ни доллар, ни ложь, ни разбуженный атом

От кары их не спасут.

Пока не взревели глотки орудий

И стены не пали ниц,

Возвысьте голос, честные люди,

Сорвите маски с убийц!

А. Сурков (1947 г.)

Джи Ай

В дни, когда изо всех подворотен Америки

исступленный, яростный слышится лай;

в дни коварства, предательств, военной истерики

для тебя я пишу эти строки, Джи-Ай.

Где б ты ни был сейчас — на Гаваях, в Германии,

на корейских плацдармах в неправом бою,

голос правды моей победит расстояния

и настигнет смятенную совесть твою.

Разве, тысячи миль перебежками вымерив

и окопного лиха хватив через край,

Касабланку, Арденны, джунгли на Тиморе

ты успел позабыть, ты не вспомнишь, Джи-Ай?

По крысиным траншеям насквозь не продрог ли ты,

день и ночь не снимая винтовки с руки,

для того чтоб жирели — будь они прокляты! —

фабриканты оружия, биржевики?

Ты оплачивал кровью, здоровьем и нервами

грозным веком к оплате предъявленный счет,

а они набивали свинцом и консервами

твой, по-волчьи поджарый, солдатский живот.

Европейская осень, зной Океании

продирали тебя до костей, до души.

А они, подсчитав дивиденды заранее,

превращали страданья твои в барыши.

Континенты засеяв солдатскими трупами,

в дни всемирного горя не зная невзгод,

эти трупные черви с немецкими круппами

полюбовно делили кровавый доход.

Еще траур не сняли вдовы и сироты,

не развеяла горе солдатская мать,

а могилы для новых покойников вырыты,

ветер смерти гуляет по миру опять.

Чтобы снова в крови человечество плавало,

шайкой хищников загнано в атомный «рай»,

в жертву страшному идолу Желтого Дьявола

твой хозяин обрек твою душу, Джи-Ай.

Одураченный ложью, запуганный карами,

обречен ты, фашистскому зверю под стать,

сеять смерть, выжигать континенты пожарами,

разрушать города и посевы топтать.

Прежде чем президент и его офицерики

поведут тебя в бой, воронью на обед,

поднимись, настоящий хозяин Америки,

и скажи им солдатское, гневное: нет!

Дай отпор одержимым безумием каинам,

стисни руку, над миром занесшую кнут.

Или труса-убийцу, вместе с хозяином,

внуки внуков твоих навсегда проклянут.

А. Сурков (1950 г.)

Превращения

Старики ещё помнят счастливые дни —

Силой, хитростью, звоном монеты

Три столетья подряд диктовали они

Свой закон половине планеты.

Все цветные народы обширной земли,

По избитым дорогам страданий,

Повинуясь бичам, унижённо несли

К их ногам изобильные дани.

Их опора — пиратом основанный флот —

Триста лет бороздил океаны,

Чтобы жили банкиры, не зная забот,

Торгаши набивали карманы.

Но купец одряхлел, пошатнулись дела,

Притупилась наёмная шпага,

Потеряла цвета, поредела, сгнила

Ткань когда-то надменного флага.

И сегодня они от заморских гостей

Принимают подачки и взятки.

Языками умильных газетных статей

Полируют хозяйские пятки.

Гордый нрав паладина, заносчивый тон

Сэр Джон Буль позабыл понемногу.

Пилигримы из Сити бредут в Вашингтон

На поклон к самозванному богу.

Там они в исступленье, не зная стыда,

Пол трамбуют усердными лбами

И по старой привычке поют:

«Никогда

Англичане не будут рабами».

А. Сурков (1951 г.)

Память

Почти четыре года, в свисте стали,

Грохочущую смерть неся в стволе,

Мы жадно, мы неистово мечтали

О мире и о счастье на земле.

Мы все познали — горести и беды,

Коварство мин, ловушки волчьих ям,

И под салютным небом, в День Победы,

Приветы слали боевым друзьям.

Мы не забыли, что навстречу буре,

Над терпким пеплом выжженной земли,

Мы в Сталинграде, а они в Шербуре

Во имя жизни — жизнь в огонь несли.

От Темзы и Миссури к Приднепровью

Дул ветер дружбы в этот трудный час.

Казалось нам, — на Эльбе — общей кровью

Война навеки побратала нас.

Забыв обиды, пересилив муку,

Мы в День Победы в боевом кругу

Во имя мира протянули руку

Поверженному в прах земной врагу.

Казалось — настрадалась до отвала,

Всех испятнала черная беда.

Казалось — воя шалого металла

Не позабыть солдатам никогда.

Казалось — в пепле и кровавой жиже,

Испытанный страданьем и тоской,

В Москве, в Нью-Йорке, в Лондоне, в Париже

Все понял, все запомнил род людской.

Казалось, что мечту о вечном мире

Не даст в обиду человечий род.

Мелькнули годы... Вновь палач в мундире.

Опять на марше недобитый сброд.

Земля от ран оправилась едва ли,

И вдовьих слез не пересох поток.

А те, кто рядом с нами воевали,

Зовут убийц к походу на восток.

И в исступлении, желая, чтобы

Опять пылал наш древний материк,

Сухой от дикой, сатанинской злобы

К ракетам смерти тянется старик.

Рокочут на маневрах бомбовозы

В прозрачном небо молодой весны.

Безгубый призрак атомной угрозы

Кошмаром входит в человечьи сны.

Из дальнего кровавого тумана

Мордастый хам эсэсовец возник...

Солдаты Тобрука, солдаты Кана,

Вы слышите зловещий этот рык?

Пропахла кровью нашей жизни повесть.

Изрыт железом на тернистый путь.

Пусть честная, недремлющая совесть

Вернёт вам память и не даст уснуть!

А. Сурков (1960 г.)

О волках

Слышишь? Ухают пушки. Траки стучат.

Взрывы бомб вырубают лес.

Видишь: в стаи сбивают своих волчат

Недобитые волки эсэс.

То ли шкура у этих волков толста?

То ли память их коротка?

Позабыли над холмиком тень креста

И холодную сталь штыка.

Позабыли, как рыцарей черных ночей

В Нюрнберге судил народ,

Как проклятых мучителей и палачей

Возвели на эшафот.

А теперь изъязвленный струпьями труп

Хочет вырваться из земли,

Потому что Рокфеллер, Морган и Крупп

Снова общий язык нашли.

Но морями крови и горьких слёз

Человек за мир заплатил.

Он обиды и горести в сердце нёс,

Не забыл их и не простил.

Ради мира сегодня мы в космос шлём

Межпланетные корабли.

Ради мира комбайны свои ведём

В океан целинной земли.

Ради мира и счастья своей страны

Строим новые города.

Мы хотим, чтобы атомный зной войны

Не коснулся их никогда.

Мы хотим, чтобы стронция страшный яд

Не коснулся детских костей.

Мы за мир. Но солдаты в строю стоят

И незваных встретят гостей.

Дряхлый канцлер реваншем пугает нас,

Дрессирует убийц-волчат.

Пусть он только посмеет! На этот раз

Ни один не придёт назад!

А. Сурков (1960 г.)

Из октябрьского дневника 1962 года

По тревоге солдаты примкнули штыки,

Но тревоге взрыватели бомб взведены.

По тревоге упали на материки

Леденящие тени — предвестье войны.

Проходимцы, стяжатели, медные лбы

Правят к атомной пропасти времени бег...

Встань стеной против злобы убийц, человек!

Докажи, что достоин лучшей судьбы!

Ложь, будто наглые всегда правы,

Нет, не нахрап начало всех начал.

Да, мы не потеряли головы.

В тот день ожесточенья из Москвы

Призыв к благоразумью прозвучал.

И боевой снаряд застыл в стволе.

И поперхнулся оголтелый свист.

И стало видно людям на земле —

Кто гуманист и кто авантюрист,

Вновь люди поняли тогда,

Откуда их судьбе грозит беда.

А. Сурков (1962 г.)

Возрождение

Руины, руины, руины,

Железом изрезана грудь...

То — раны моей Украины,

То — кровью забрызганный путь,

То — память,

А память крылата,

Она не умрет никогда.

Семь лет на могиле солдата

Лежит молчаливо плита.

Молчанье, молчанье, молчанье.

Сухие деревья у рва.

Но солнца не меркнет сиянье,

И вновь зеленеет трава,

И дождь пролетает певучий,

И к морю стремятся ручьи,

Сады расцветают на круче,

Над пасекой вьются рои.

Роится, роится, роится

Та жизнь, что всегда молода.

А память времен не боится,

Она не умрет никогда.

Свистя, упала бомба в сад,

И сад сгорел, пропал.

Но вот пришел с войны солдат:

Он яму закопал,

Осколки вынул из земли,

Повыкорчевал пни —

И снова груши расцвели

У тополей в тени.

И дождь, как в прежние года,

Дает плодам налив.

Земля — она жива всегда.

Когда хозяин жив!

П. Воронько (Пер. с укр. П. Железнов) (1951 г.)

* * *

Над черными елями серпик луны,

Зеленый над черными елями.

Все сказки и страсти седой старины.

Все веси и грады родной стороны —

Тот серпик над черными елями.

Катился на Русь за набегом набег

Из края степного, горячего,

На черные ели смотрел печенег

И в страхе коней поворачивал.

Чего там?

Мертво?

Или реки, струясь,

Текут через мирные пажити?

За черные ели орда ворвалась…

А где она, может, покажете?

В российском лесу гренадер замерзал,

Закрыться глаза не успели.

И долго светился в стеклянных глазах

Тот серпик над черными елями.

За черные ели родной стороны

Врывались огонь и железо…

Над черными елями серпик луны

В ночное безмолвие врезан.

Чего там?

Мертво?

Иль трубы дымят?

Глубоко ли кости повсюду лежат

Иль моют их ливни косые?

Над черными елями звезды дрожат,

В безмолвии лунном снежинки кружат…

Эй, вы, осторожней с Россией!

В. Солоухин (1956 г.)

Америке

Пройдет, что есть, пройдет, что будет,

Затухнет спор, затихнет бой,

И нас грядущее с тобой

За всё по совести рассудит,

Все обнаружит корни зол —

Ложь, лесть, опасных мыслей ходы,

И профанацию свободы,

И тайных сговоров позор,

И чувств растленные извивы,

И то, что в просвещенный век

Тобою отдан человек

Во власть корысти и наживы.

Когда, вся из горящих строк,

Тебе вручится та повестка,

Покамест точно неизвестно,

Пока не вышел полный срок,

Но я всечасно одержим

Одним желаньем непреклонным —

На том суде неотдаленном

Предстать свидетелем живым.

Н. Грибачёв (1962 г.)

Ну, и что ж?

В холоде, в жаре, в неистовом

Гуле боя, драк, работ

Нас пытало время: выстоим

Или чёрту всё пойдёт?

Или крошками и клочьями,

Мчавшие на всех парах.

Мы падём с иными прочими

В мрак забвения и прах?

Ждали те, из мира дальнего,

Дня, когда споткнёмся мы

В скудости недоедания,

В белой немочи зимы,

В жизнь их, тёплую и сытую,

Приползём, скуля тоской,

С головою непокрытою

И протянутой рукой.

Ну и что ж? На всё отвечено.

Погляди по сторонам:

Не над нами сумрак вечера,

Ночь в окно стучит не нам,

Не над нами непогодою

Нависает сумрак зим.

Им наш век поёт отходную,

Серый камень тешет им.

Н. Грибачёв (1962 г.)

Моё личное письмо американскому конгрессмену

Господин конгрессмен, извините,

я вам не знаком,

Не тревожил письмом,

не будил телефонным звонком

Ни по части приветов,

ни в смысле холодной войны

И на шаре земном

проживаю с другой стороны.

Правда, видывал я,

как живую из ваших дилемм,

Белый в зелени дом

и от копоти черный Гарлем,

Только что ж? — это ваш старый воз

на дороге дурной.

Вам впрягаться в хомут,

мне грустить, но идти стороной.

Мне не нужно Бродвея,

где пляску огни завели,

Ни чикагского дыма,

ни жирной айовской земли,

Ни богатств Уолл-стрита,

ни твиста трясучки чумной.

Ваше — с вами, моё —

остается во мне и со мной.

И когда бы на этом

смыкался предел бытия,

Ни одною строкой

конгрессменов не трогал бы я

Я писал бы о женщине,

о соловье и луне,

Я бы в лирике плавал,

как чайник на тёплой волне.

Но теперь и Луной — там бы базу! —

берут на испуг,

И сегодняшний мир, словно порох,

спрессован и сух,

Хватит спички одной, —

а ведь спички — дешевка везде, —

Чтоб Земля зашипела

бифштексом на сковороде.

Но сегодняшний мир для любви

и для лирики плох,

Ус тяжелой ракеты ощупывает

потолок,

Бродит спутник-шпион,

одноглазый разбоя посол,

Тень от атомной бомбы

ложится на письменный стол.

Я сидел с этой тенью

и вашу выслушивал речь:

Вы костров из войны на Земле

обещались не жечь,

«Мир», «свобода», «достоинство» —

ровно журчали слова.

Я поверил почти,

но вокруг оглянулся сперва.

Оглянулся и вздрогнул:

зола закрутилась и пыль —

Бродит в Санто-Доминго

и с клеймом вашингтонским упырь,

И в Сайгоне на доллары новый

разводят костер

Подлецы и маньяки

для братьев своих и сестёр.

Я хочу закричать:

«Порох сух, господа, порох сух!» —

лакеев и слуг

продан разум и выключен слух,

Целый вырежут край,

дом родной подожгут — не беда,

Только б деньги текли

да в достатке питье и еда...

Так же «Голос Америки»

сладкие тянет слова.

А над свежей могилой слезами

исходит вдова,

Так же «Голос Америки»

с патокой лезет ко мне,

А в кого-то стреляют

и ставят кого-то к стене.

Чей же в пепле пиджак?

Чьи же руки в крови до локтей?

В чьё окно прилетают

предсмертные крики детей?

В чьём стоят изголовье

замученные без вины?

Чей рисуется профиль

на пламени

грязной войны?

ЧЕЙ? — вот всё, что от вас я

узнать непременно хочу.

Но надежда сплывает,

как сорванный лист по ручью,

И по радио сладкие,

вечер накатит едва,

Вы твердите слова,

всё слова,

всё пустые слова.

Н. Грибачёв (1965 г.)

* * *

Пусть нас века берут на пробу,

Пусть что хотят припишут нам,

Открывшим в старую Европу

Ворота новым временам.

Мы ворвались, друзья и судьи,

Карать врагов, спасать народ

И нашим памятником будет

Её покой из рода в род.

И вижу я потомков лица,

Что, всё осмыслив до конца,

Придут, как братья, поклониться

Могиле русского бойца.

Н. Грибачёв (1968 г.)

Колокола

Гремят истории колокола,

Взывая к памяти. И в них — набаты

Жестоких битв, и созиданий даты,

И праздников, чья ширь и даль светла.

И позабытый вновь горит рассвет,

И кто-то в травы падает, сражённый,

И город, артиллерий сожжённый,

От дыма чёрен и от пепла сед.

И движется неукротимый вал

Мук, гордости, страданий и отваги,

Чтоб сгинули безумных полчищ флаги

И в мире разум восторжествовал.

И вновь рассвет. И старый город нов,

На Волжской ГЭС последний шов заварен,

И в небо, первым из земных сынов,

С улыбкой поднимается Гагарин.

И — нет его. Но скорость набрала

Жизнь и летит в распахнутые дали.

И над соседством счастья и печали

Гремят истории колокола.

Гремят, гремят…

В них голос прежних дней,

Урок, подсказка, предостереженье.

Кто слышит —

не познает пораженья,

Кто помнит —

тот беспамятных сильней!

Н. Грибачёв (1977 г.)

Европе

Европа, думай в час опасный.

Так много ты перенесла,

Твои несчастья труд напрасный

Считать. И павшим нет числа.

Что шаг, в твоих полях могила

И кровь, и прах на мостовой.

На бойни уходила сила

И разум истощался твой.

Зачем? Во имя чьей корысти?

Кто подлинный, кто мнимый враг?

Воспрянь и новый день очисти

От злобы, жадности и врак.

Кончай бессмысленные траты

И разорви проклятый круг.

Твори — мощны твои таланты,

Строй — золотых хватает рук.

Пойми себя, пойми соседей,

Отринь свихнувшихся с ума.

Приблизился рубеж последний

Жить? Погибать? Решай сама!

Н. Грибачев (1983 г.)

Что дальше?

Не нравится вам, господа,

Мой образ жизни, да?

Но мне ваш тоже. Так и что ж —

Сойдется нож на нож?

Они у нас длинны, остры

И, если грянет бой,

С любой достанут высоты,

Из глубины любой.

А дальше что? А что потом?

То ли пожар, то ли потоп,

А то ли вместе вдруг.

И все. И замкнут круг.

И если некий идиот

Соорудит при доме дот,

То и постройка дота

Напрасная работа.

Подходит? Вряд ли. Но тогда

Что будем делать, господа?

Ведь, кроме нас, на это

Никто не даст ответа.

Н. Грибачёв (1984 г.)

Вражеские листовки

Я лежу, обхватив винтовку,

Артобстрелом в планету вжат.

А с небес на меня листовки

Кувыркаются и кружат.

Подстрекают,

Внушают,

Просят.

«Руки — вверх!»

Или «В землю — штык!».

Эта

В плен персональный пропуск,

Эта к власовцам напрямик!

Эта нагло убрать диктует

Комиссара,

Политрука ...

А на этой карикатура:

Сам Верховный

Глядит с листка!

... Где теперь

Тех листовок авторы?

Не они ль, в НТС засев,

Для ротаций и для ротаторов

Выдают клеветы «Посев»?

Не они ли

В «Волне» да в «Голосе»

Злое дело свое вершат,

И не их ли спутники в космосе

По орбитам вранья кружат?

Электронный,

Фотонный,

Локаторский

Век летящий

Давно иной.

А они

Всё на том же

Власовском,

Всё не впрок

Говорят со мной!

М. Владимов (1983 г.)

Границы рейха

Еще не смыв с ладоней кровь

других и моего народа,

вы шумно требуете вновь

«Границ тридцать седьмого года»

и о «Великом рейхе» снова

вздыхаете ночной порой ...

Но почему — «Тридцать седьмого»?

Мы помним тот, сорок второй!

Еще бурлят в окопах воды,

а пашня хлеба не растит ...

Вернуть вам шахты и заводы?

А кто мне братьев возвратит?

Мир с каждым днем старей, старей,

проходят годы жизни шумной,

но всё горят у матерей

глаза надеждою безумной!

Ночной звонок, за сердце тронув,

швыряет мать мою к дверям ...

Верните двадцать миллионов

детей отцам и матерям!

Чужой земли вы не щадили,

и это мы должны забыть?

Не мы, а вы по шерсть ходили —

так нам ли стрижеными быть?

В. Павлинов

* * *

Не в бомбы

атомного века,

Не в этот идол — божество,

Я верю в разум

человека

И в память

верую его.

Нет!

Я не верю в гибель мира.

Кошмар все это, а не быль,

Чтоб завтра

не было Шекспира,

Чтоб Пушкин

превратился в пыль,

Чтоб от Бетховена ни звука

Во мгле кромешной и слепой

И чтобы даже смерть-старуха

И та б покончила с собой!

Я верю в разум человека,

В его порыв дружить, любить,

В потребность тихого ночлега

И в жажду есть, и в жажду пить,

В его науку и в поэзию,

В него —

И больше ни в кого!

В простое чувство равновесия —

Инстинкт естественный его.

И пусть враги готовят битву,

Конвейер смерти торопя,

Я эту веру, как молитву,

Твержу всё время про себя.

Ничем той веры не измерить.

Никак ее не сокрушить,

Пока живу,

я буду верить,

Пока я верю,

буду жить!

Н. Доризо

Простому американцу

Хоть на нежные скуп ты слова,

Но, вернувшись с работы домой,

Каждый вечер ты колешь дрова,

Моешь миски неловкой рукой…

Подогретой водой в чугуне,

Разведённым в камине огнём

Ты в любви признаёшься жене,

Сам, быть может, не зная о том.

И когда её клонит ко сну,

Ты, усталый, стираешь бельё…

Но, чем больше ты любишь жену,

Тем тревожней глаза у нее.

И она всё взволнованней ждёт,

Ей не выплакать думу одну:

Что придёт за тобой пароход

И тебя увезут на войну…

Ты не трус.

В сорок пятом году

Были пули тебе не страшны.

Мёрз ты в дальних Арденнах на льду,

И тогда на глазах у жены

Слёз не видели дети твои,

Хоть и трудно ей было одной, —

Знала женщина:

шёл ты в бои

За неё

и за дом свой родной.

А теперь она часто в слезах,

Ей всё кажется — будет беда:

Ты

напрасно

погибнешь в боях,

Ты уйдёшь от неё навсегда!

От неё,

для кого ты — семья,

И покой, и тепло очага,

От неё,

что сама не своя,

Если ты простудился слегка!

От неё,

что в мученьях

на свет

Родила тебе трёх сыновей.

Ей такого не выдержать, нет —

Ты убьёшь её смертью своей!

Ты

на праздник ей даришь цветы,

Ты

ей в будни стираешь бельё.

Почему ж это я,

а не ты

От несчастья спасаю её…

Почему это я,

а не ты,

Я,

Советской страны гражданин,

Всё тебя берегу от беды,

Всё хочу,

чтоб твой маленький сын

Не пошёл по земле сиротой,

Исхудалый, голодный, босой?

спасаю от бомбы твой дом,

спасаю твой сад от огня,

И за это смертельным врагом

Твой хозяин считает меня.

Мне сегодня войною грозит

Он, любитель военных нажив.

Это он

твоим голодом сыт,

Будет он

твоей гибелью жив!

Тот в Америке

честен душой,

Тот родной защищает народ,

Тот в твоём государстве герой,

Кто не рвётся в военный поход.

Кто семью и отчизну спасти

Сможет,

смело сражаясь за мир!

… Если дашь ты себя увести

На войну, —

значит, ты —

дезертир!

Н. Доризо (1951 г.)

* * *

Под утро

коммунист сосед

Был уведен в тюрьму.

Ты потушил в квартире свет,

Ты спрятался во тьму,

Невольно загремел ключом,

стараясь не шуметь,

Застыл,

припал к двери плечом

И молча крикнул:

— Я при чем?!

За что?

Ко мне не сметь!..

Я тихо жил, не бастовал,

В семье соседа не бывал…

Всё ближе,

ближе их шаги.

Идут по сердцу сапоги

Смертельно тяжело.

Ступенька,

и раздастся стук,

Еще ступенька,

две...

И вдруг —

Все тихо.

Пронесло.

Ты очень хочешь тихо жить,

Спасти родной очаг, —

Не буду я тебя винить, —

Ты трус.

А если так,

То, в назидание себе,

Ты должен вспомнить о судьбе

Берлинца одного.

Был сорок пятый год.

Берлин.

Лежал мертвец среди руин

Квартала своего.

Шел самолет наш скоростной

В далекой синеве.

Пел на привале наш связной

В Берлине

о Москве...

Мертвец молчал.

И голова

Свалилась на плечо.

Молчал,

когда его вдова

Щекою

горячо

Коснулась

глиняных,

чужих

Щек.

Глянула в глаза, —

Одно живое только в них —

Это

ее слеза.

Еще теплым-тепла зола…

Когда ж он замолчал?

Когда?..

Прийти б чуть раньше ей сюда,

Она б его спасла…

Нет!

Не спасла б!

Она вдова

С тех пор,

когда сняла едва

свой свадебный наряд:

Муж

замолчал

не час, не два,

а много лет назад.

Когда был коммунист-сосед

Взят Гитлером в тюрьму,

Муж потушил в квартире свет

И спрятался во тьму.

Молчал,

закрыв плотнее дверь.

Молчал,

как ты молчишь теперь.

Молчал,

когда его завод

Всё гнал снаряды из ворот

В обоймы батарей.

Молчал,

когда на эшафот

Вели его друзей!

Бомбил

чужой

и свой очаг,

Стрелял по всем живым,

Сжигал

седых детей

в печах

Молчанием своим!

Как послушанья образец,

«Хайль!» — руку поднимал.

Боялся смерти

он, мертвец!

Никак не понимал,

Что сам себя давно убил

Молчанием своим…

Ты слишком скоро позабыл

Всё то, что было с ним!..

Н. Доризо (1952 г.)

Клеветникам России

«…Зачем анафемой грозите вы России?

Что возмутило вас?»

А. С. Пушкин.

Ещё я слышу голос вдовий

На той земле, на том юру.

Ещё поля от волглой крови

Не просыхают на ветру.

Ещё шоссе трясёт трехтонкой.

И девочка кричит в траве.

И чёрный тополь над воронкой

Бежит по мёрзлой синеве.

Ещё на гулком повороте

Качает грохотом ветлу.

И на щемящей тонкой ноте

Снаряд раздваивает мглу.

И боль. И горе. И мытарства.

Седой ковыль у красных рек.

И гибли в мире государства,

Как гибнет в поле человек.

Мы все прошли сквозь эти беды.

Нам горе углило сердца.

Но и тогда огонь победы

Лежал в подсумках у бойца.

Нас голод гнул. Сушила жажда.

Но и тогда — на всём пути —

Мы болью каждой, раной каждой

Клялись с победою прийти.

И мы пришли. И дымный ветер,

Свернувши, лёг у наших ног.

Там были все. Отцы и дети.

На перепутьях тех дорог.

Там был народ. Великий. Вечный.

Святая соль моей земли.

Суровый. Трепетный. Сердечный.

В походных шрамах и пыли.

Мы шли по всем ступенькам ада.

Как эти дни не назови!

Нет, нас войной пугать не надо.

Земля стоит не на крови!

Не на слезах. Не на раздорах.

Не на безверии людском.

И не на том, чтоб биться в шорах

Под кровожадным седоком.

Земля стоит на правде чистой.

На ясном счастье. На добре.

На дружбе — твёрдой и плечистой.

Лицом повёрнутой к заре.

И разве в том людская сила,

Чтобы надеждам вопреки

Глухая боль перекосила

Созвездья и материки?!

И разве в том значенье века,

Чтоб на израненных полях

Мир, почерневший, как калека,

Стоял на сбитых костылях?!

Чтоб он был слеп, подобно Вию?

Не мог открыть тяжёлых глаз?

Кто там клевещет на Россию?!

Оставьте. Было. И не раз.

А мы всё выше год от года.

И мы стоим не на золе,

А под живым огнём восхода

На вечной и живой земле.

С. Островой (1963 г.)

Вечная тема

Войны начинаются внезапно.

Ходит по границе тишина.

А потом обвал. И сразу пятна.

Красные. И — вот она — война!

Вот она — гремучая, шальная.

Вся в лоскутьях дыма. И огня.

Землю под железо подминая,

Целится ракетами в меня.

Падаю. И поднимаюсь снова.

Падаю. И вновь бегу. Бегу.

И все меньше тёплого. Живого.

Мертвецы чернеют на снегу.

Жрёт огонь убитые деревья.

А погибель целится в меня.

И висит распятая деревня

На гвоздях прицельного огня.

Отступись, погибель, сделай милость.

Мёртвый я? Или ещё живу?

…Ты зачем, война, опять мне снилась?

Ни во сне б тебя. Ни наяву.

С. Островой (1981 г.)

Послание за океан

Сколько войн у веков за плечами.

Сколько выпито горя до дна.

К вам война не приходит ночами?

Вас не будит ночами война?

Не зовет вас? Не тянет к вам руки?

Не бежит к вам по черной золе?

И разлуки, разлуки, разлуки…

Миллионы разлук на земле.

И глаза. Из камней. Из развалин.

Или это осколки стекла?

И от рыжих, от красных подпалин

Запеклась, закровавилась мгла.

Вас война не гнетет? Не тревожит?

Не страшит вас огонь без границ?

Города с обожженною кожей

И с провалами черных глазниц?

Вдовий крик над седыми полями,

Детский плач у разбитых дорог.

И в какой-то обугленной яме

Приглушенный глухой костерок.

Вон пополз на обрубках калека.

Сколько он навидался всего.

На исходе двадцатого века,

Что мы скажем потомкам его?!

Что мы скажем убитым на Волге?

В лагерях отсидевшим? В плену?

Или мир этот будет недолгим?

И планете идти на войну?

Или снова беда? И страданье?

С оглушительной смертью в руке?

А солдатское наше братанье

В сорок пятом? На Эльбе-реке?

Или всё это зря? И Европе

Вновь придётся на старости лет

Обживаться в холодном окопе

Под заносчивым нравом ракет?

Люди верят в добро на планете.

А не войнам. По горло в золе.

Пусть простейшие истины эти

Да помогут нам жить на земле.

С. Островой (1983 г.)

Посвящение

Войны начинаются внезапно.

Ходит по границе тишина.

А потом обвал. И сразу пятна.

Красные. И — вот она — война.

Вот она — гремучая, шальная.

Вся в лоскутьях дыма. И огня.

Землю под железо подминая,

Целится в тебя или в меня.

А вокруг поля лежат рябые.

Да гудит свинцовый непокой.

Войны были всякие. Любые.

Малые. Большие. Но такой —

Никогда. Нигде еще. Вовеки.

Жизнь зажата в смертные тиски.

Реки от огня спекались. Реки.

Горы разрывались на куски.

И в ожогах, в ссадинах, в порезах,

Где блескучей лавой, где стеной,

Всей Европы страшное железо

На тебя, солдат, пошло войной.

А в лесах кукушка куковала,

Сколько жить тебе еще недель?

Как шагнул от волжского увала —

Так и прошагал сквозь сто земель.

И дошел. До логова. Дотуда.

И вдохнул победу.

— Хороша-а-а...

Жизнелюбец. Повелитель чуда.

Солнцем опаленная душа.

С. Островой (1984 г.)

Европа

Я на тебя гляжу сейчас, Европа,

Из времени. Из старого окопа.

За бруствером колючка в три кола.

Глухие пушки бьют в колокола.

Снаряды голосят за упокой.

Да где же он, Европа, твой покой?

Лицо твоё в ожогах. И в дыму.

Да что ж ты всё воюешь, не пойму?

Да разве нет других на свете дел?

Я не хочу, чтоб род людской редел.

Иль было мало крови на земле?

Иль не дымились пустоши в золе?

Иль не старело небо от огня?

Не плакал камень, землю хороня?

Устали люди. Люди жить хотят.

А их вдруг топят. Как слепых котят.

А их в огонь. В окопы. На убой.

Опомнись же! Что сбудется с тобой?

Зачем тебе военные поля?

Безликая, безродная земля?

Нет, у земли совсем другой удел.

Я не хочу, чтоб род людской редел.

И чтоб, пройдя все дантовы круги,

Солдатские стучали сапоги.

С. Островой (1983 г.)

О самом дорогом

Как легко убить планету,

Выжечь очи у земли,

Наводи свою ракету,

А потом командуй:

— Пли!

И дотла. Дотла. До донца.

До черты до роковой.

Чтоб вокруг ни волоконца.

Ни пылиночки живой.

Навсегда погаснут зори.

Камни ринутся с горы.

Заклокочет сине море,

Закипая от жары.

И пойдут кружить по свету

Вихри в атомной пыли.

...Как легко убить планету.

Вырвать сердце у земли.

Как легко... Легко? Да что вы!

Где бы случай ни стерёг —

Матерей святые зовы

Встанут смерти поперёк.

Встанут мёртвые солдаты,

Те — сгоревшие в огне —

И обняв земные скаты,

Не дадут шагнуть войне.

Встанет Мысль. Светло и яро.

А другой дороги нет.

От погибельного жара

Заслоняя белый свет.

И потянутся к рассвету

В чистом небе журавли...

Кто там хочет сжечь планету?!

Вырвать сердце у земли?!

С. Островой (1984 г.)

* * *

Россия одинока в мире,

Она одна стоит как перст,

Не докричишься в этой шири

Ни до кого, кто есть окрест.

Нет никого окрест России,

Нет никого в ее пути.

И ни уму, ни лжи, ни силе

Ее, России, не спасти.

Д. Самойлов (1976 г.)

Плакат 41-го

«ПО ГОРОДАМ И ВЕСЯМ

ВРАГОВ РАЗВЕЕМ В ДЫМ,

ПРЕДАТЕЛЕЙ ПОВЕСИМ,

ДРУЗЕЙ ОСВОБОДИМ».

Как вдруг очнулись живо,

Забытые сперва,

Той клятвы и призыва

Далекие слова!..

Взращен судьбой простою,

Где даль и отчий кров,

И грозной чистотою

Поступков и снегов.

К. Ваншенкин

* * *

Париж французы не сожгли,

Когда вошли в него казаки.

Иной закон иной земли

И небом посланные знаки.

А мы? Рвануть рубаху с плеч.

Последний рупь — на танк и пушку.

На амбразуру грудью лечь

За выжженную деревушку.

К. Ваншенкин

Помните!

Слышу я, как статуя Свободы

Скорбно вопрошает в наши дни:

«Мирных предложений ждут народы,

Где, скажи, Америка, они?..»

Не спешит Америка с ответом,

Но зато торопится она

Ненависть к моей Стране Советов

Увязать с понятием «война».

Родина духовного напалма,

Что ты знаешь о войне, когда

Ни единой бомбы не упало

На тебя за все твои года?

Мы-то знаем, что такое войны,

Защищаться нам не привыкать.

За судьбу своей страны спокойны

И, случись, отпор сумеем дать!

И напомним сеятелям смерти

То, о чем забыть они смогли:

Сея ветер, пожинали смерчи

Недруги спокойствия земли.

В. Фирсов (1983 г.)

К Отчизне

Из века в век тебя пытались сжечь

И растоптать, но силою неведомой

Свой лик сберечь сумела ты и речь

И стон свой в песню обратить победную.

Как возникать из пепла ты могла

И, возрождаясь, побеждать со славою

Все силы разрушения и зла,

Что рождены историей кровавою...

С какою на земле ещё страной

Сравнить тебя и в доблести, и в горести?

Едва с одной управишься бедой,

Другие мчат, наращивая скорости.

И гибли в поле сыновья твои —

Храм возводился, освящая поле то...

Но не спасут все Спасы-на-Крови

От крови той, какая будет пролита!..

Беда уходит, как кошмарный сон.

Но пред бедой, пока ещё неведомой,

Пускай всё глуше слышится твой стон —

Не умолкает песнь твоя победная!

А. Передреев (1985 г.)

На века веков

Как ни чернит ее хула,

Как старый мир ее ни судит —

Россия есть, как и была,

И на века веков пребудет.

Да и не столь уж и страшны

Заморские наветы эти,

Коль есть надежные сыны —

Российской чистой крови дети.

Недаром предки полегли

В своей земле и закордонной,

Чтоб недруги нас не смогли

Увидеть с головой поклонной.

А если колокол литой

Забьет набатом в дали мглистой,

Отцов и дедов прах святой

Ударит в сердце —

Встань и выстой!

И встанут, горды и сильны,

Опять за целый мир в ответе,

Страны надежные сыны —

Российской чистой крови дети.

По свету вновь пройдет хвала,

Никто зарок наш не осудит:

Россия есть, как и была,

И на века веков пребудет!

О. Зверев (1985 г.)

Нам нечего больше терять

От боя до боя недолго,

не коротко, лишь бы не вспять.

А что нам терять кроме долга?

Нам нечего больше терять.

И пусть на пространствах державы

весь фронт наш — незримая пядь.

А что нам терять кроме славы?

Нам нечего больше терять.

Пилотки и волосы серы,

но выбилась белая прядь.

А что нам терять кроме веры?

Нам нечего больше терять.

Звезда из некрашеной жести

восходит над нами опять.

А что нам терять кроме чести?

Нам нечего больше терять.

В короткую песню не верьте,

Нам вечная песня под стать.

Ведь что нам терять, кроме смерти?

Нам нечего больше терять.

В. Верстаков (1987 г.)

Страницы

среда, 25 января 2023 г.