День отца: 130 стихотворений и поэма

Сергей Васильев

4 октября 2021 г. вышел Указ Президента РФ об установлении нового праздника — День отца. Его отмечают в третье воскресенье октября, в этом году — 16 октября.

 

Ода отцам

О матери поется много,

Ей все права даны.

Но так устроена природа —

Мать и отец равны.

 

Отец — Отечеству опора,

Он пахарь и боец,

Без матери ребенку горе,

Но нужен и отец.

 

Отец — Отчизна, корень рода,

Я знаю это сам.

Лети, моя простая ода,

И поклонись отцам!

 

Отец — он шел сквозь запах дыма,

Отец — он брал Берлин.

Отец и мать нерасторжимы,

Союз их неделим.

 

Отца и мать не надо ссорить,

Они один очаг,

И держат их и долг и совесть

Потомство на плечах!

В. Боков

 

Отец

Есть слово-образ, слово-образец,

и это слово чистое: «Отец».

Есть слово-храм, возвышенный венец,

и это слово вечное: «Отец».

 

Есть слово-дом и крыша, и боец,

и это слово прочное: «Отец».

Есть слово-сердце, нежность, наконец,

есть слово-слезы, это мой Отец.

 

Истерзан он, поруган и убит,

но не забыт, ни разу не забыт.

Для всех сиротских, плачущих сердец

есть слово — облегчение: Отец.

Р. Дышаленкова

 

Отцы

Нет, они не обижены

Славой, наши отцы,

Покидавшие хижины,

Чтоб войти во дворцы.

 

Этот след не затянется —

След борьбы и труда.

Эта слава останется

На века, навсегда.

 

Мысль их — вечно разведчица

Перед строем живым.

Новый путь человечества —

Это памятник им!

Н. Грибачёв

 

Отец

Отец мой сдаёт.

И тревожная старость

Уже начинает справлять торжество.

От силы былой так немного осталось.

Я с грустью смотрю на отца своего.

 

И прячу печаль,

И смеюсь беззаботно,

Стараясь внезапно не выдать себя…

Он, словно поняв,

Поднимается бодро,

Как позднее солнце

В конце октября.

 

Мы долгие годы в разлуке с ним были.

Старались друг друга понять до конца.

Года, как тяжелые камни, побили

Весёлое, доброе сердце отца.

 

Когда он идёт по знакомой дороге

И я выхожу, чтобы встретить его,

То сердце сжимается в поздней тревоге.

Уйдёт…

И уже впереди никого…

А. Дементьев

 

* * *

Отцы, не оставляйте сыновей!

Не унижайте их подарком к дате…

Всё можно изменить в судьбе своей.

Но только сыновей не покидайте.

 

Пока малы — за них в ответе мать —

От первых слез и до вечерней сказки.

Но как потом им будет не хватать

Мужской поддержки и отцовской ласки.

 

Им непременно надо подражать

Своим отцам — на то они и дети.

Родную руку молча подержать,

Уйти с отцом рыбачить на рассвете.

 

Обида вас настигнет иль любовь —

Не уходите… Вы им всех дороже.

Ведь в жилах сыновей отцова кровь.

И заменить ее уже никто не сможет.

А. Дементьев

 

* * *

Отец, расскажи мне о прошлой войне.

Прости, что прошу тебя снова и снова.

Я знаю по ранней твоей седине,

Как юность твоя начиналась сурово.

 

Отец, расскажи мне о друге своем.

Мы с ним уже больше не встретимся в мае.

Я помню, как пели вы с другом вдвоем

Военные песни притихнувшей маме.

 

Отец, я их знаю давно наизусть,

Те песни, что стали твоею судьбою.

И, если тебе в подголоски гожусь,

Давай мы споем эти песни с тобою.

 

Отец, раздели со мной память и грусть,

Как тихие радости с нами ты делишь.

Позволь, в День Победы я рядом пройдусь,

Когда ордена ты, волнуясь, наденешь.

А. Дементьев

 

Папа

Пора просыпаться: моли не моли, —

Кукушка кукует со шкапа,

К столу собираются дочки мои,

И слышится тихое: «Папа».

 

Немного кружится моя голова,

Какое-то в горле першенье.

Я слышу, я вижу, я трогаю два

Зеркальных своих отраженья.

 

Мне кажется, я неподвластен годам,

Не кончится щедрое лето.

Случись, я и жизнь бескорыстно отдам

За слово короткое это.

 

В житейском бою, на последнем краю

Отброшу любые расчёты

За эти, обнявшие шею мою,

Две худеньких длинных ручонки.

 

Идут ли дожди или падает снег,

Они помогают и лечат,

Две светлых девчурки, собравшие свет

Берёзовых северных речек.

 

Мне слышится стук их прозрачных сердец,

Жить хочется ясно и чисто,

И речкой вливается слово «отец»

В бескрайнее слово «Отчизна».

 

Несу на руках — не везу на возах —

Богатство своё и наследство,

И редкой мужскою слезой на глазах

Ко мне возвращается детство.

В. Костров

 

* * *

Не смейте осуждать отцов

За их печальные победы.

Где верный путь, в конце концов,

Не скажут никакие Веды.

 

Не смейте над вчерашним днем

Так беззастенчиво глумиться.

И боль, и грусть, и счастье в нем —

Неповторимая страница.

 

Откуда знать, как поглядят

На нашу радость, наши муки,

Какой в нас ядерный заряд

Пошлют из будущего внуки.

 

Остановите же коней,

Все разметут они с разгона.

Не смейте обрывать корней,

Иначе мертвой будет крона...

Н. Рачков

 

Отчий дом

И сколько в жизни ни ворочай

Дорожной глины, вопреки

Всему ты в дом вернёшься отчий

И в угол встанут сапоги…

 

И пусть — хоть лет под девяносто —

Старик прошамкает: — Сынок!

Но ты принёс своё сыновство

И положил его у ног.

 

И радость новая, как завязь…

Хоть ты от хижины отвык, —

Ты, вырвавшийся от красавиц

И от стаканов круговых.

 

…Пусть в поле где-то ночь пустая.

Пусть крик и песня вдалеке.

Ты всё забудешь, припадая

К покрытой венами руке.

Е. Винокуров

 

Отцовский дом

Усталое сердце твоё замолчало,

Но дом ты поставил, отец.

И это подворье не кол и мочало,

Не просто конёк и венец.

 

Спасибо за поскрип сухой половички,

За смутную в сумерках печь,

Где слово от слова, как спичка от спички,

Ломая, пытаюсь зажечь.

 

Поднимется крыша, раздвинутся стены,

Чердак облюбует звезда,

И впустит изба перелески и степи

И отсвет войны и труда.

 

Оставить бы людям, простым и весёлым,

Заветную песню свою,

Как нужное что-то, как дом у просёлка

В сосновом отцовском краю.

Н. Дмитриев

 

Сыну

Всё можно в жизни поменять, всё можно:

На кенаря — коня, на посох — дом.

Всё можно потерять неосторожно —

Рассудок, время и друзей притом.

 

Всё можно позабыть — нужду и горе,

И клевету, и первую любовь.

Всё можно дать взаймы на срок — и вскоре

И хлеб, и деньги возвратятся вновь.

 

Хочу в тебе найти единоверца,

Чтоб к внукам шла связующая нить:

ОТЕЧЕСТВО, как собственное сердце,

Нельзя забыть, дать в долг иль заменить!

С. Поделков

 

Отцы и сыновья

Сыновья стояли на земле,

но земля стояла на отцах,

на их углях, тлеющих в золе,

на их верных стареньких сердцах.

Унаследовали сыновья,

между прочих

в том числе

и я,

выработанные и семьей, и школою

руки хваткие

и ноги скорые,

быструю реакцию на жизнь

и еще слова:

«Даешь! Держись!»

Как держались мы

и как давали,

выдержали как в конце концов,

выдержит сравнение едва ли

кто-нибудь,

кроме отцов, —

тех, кто поднимал нас, отрывая

все, что можно,

от самих себя,

тех, кто понимал нас,

понимая

вместе с нами

и самих себя.

Б. Слуцкий

 

Отцы и дети

Сегодня я слово хочу сказать

Всем тем, кому золотых семнадцать,

Кому окрыленных, веселых двадцать,

Кому удивительных двадцать пять.

 

По-моему, это пустой разговор,

Когда утверждают, что есть на свете

Какой-то нелепый, извечный спор,

В котором воюют отцы и дети.

 

Пускай болтуны что хотят твердят,

У нас же не две, а одна дорога.

И я бы хотел вам, как старший брат,

О ваших отцах рассказать немного.

 

Когда веселитесь вы или даже

Танцуете так, что дрожит звезда,

Вам кто-то порой с осужденьем скажет:

— А мы не такими были тогда!

 

Вы строгою меркою их не мерьте.

Пускай. Ворчуны же всегда правы!

Вы только, пожалуйста, им не верьте.

Мы были такими же, как и вы.

 

Мы тоже считались порой пижонами

И были горласты в своей правоте,

А если не очень-то были модными,

То просто возможности были не те.

 

Когда ж танцевали мы или бузили

Да так, что срывалась с небес звезда,

Мы тоже слышали иногда:

— Нет, мы не такими когда-то были!

 

Мы бурно дружили, мы жарко мечтали.

И все же порою — чего скрывать! —

Мы в парты девчонкам мышей совали,

Дурили. Скелетам усы рисовали,

И нам, как и вам, в дневниках писали:

«Пусть явится в срочном порядке мать!»

 

И все-таки в главном, большом, серьезном

Мы шли не колеблясь, мы прямо шли.

И в лихолетьи свинцово-грозном,

Мы на экзамене самом сложном

Не провалились. Не подвели.

 

Поверьте, это совсем не просто

Жить так, чтоб гордилась тобой страна,

Когда тебе вовсе еще не по росту

Шинель, оружие и война.

 

Но шли ребята, назло ветрам,

И умирали, не встретив зрелость,

По рощам, балкам и по лесам,

А было им столько же, сколько вам,

 

И жить им, конечно, до слез хотелось.

За вас, за мечты, за весну ваших снов,

Погибли ровесники ваши — солдаты:

Мальчишки, не брившие даже усов,

И не слыхавшие нежных слов,

Еще не целованные девчата.

 

Я знаю их, встретивших смерть в бою.

Я вправе рассказывать вам об этом,

Ведь сам я, лишь выживший чудом, стою

Меж их темнотою и вашим светом.

 

Но те, что погибли, и те, что пришли,

Хотели, надеялись и мечтали,

Чтоб вы, их наследники, в светлой дали

Большое и звонкое счастье земли

Надежно и прочно потом держали.

 

Но быть хорошими, значит ли жить

Стерильными ангелочками?

Ни станцевать, ни спеть, ни сострить,

Ни выпить пива, ни закурить,

Короче: крахмально белея, быть

Платочками-уголочками?!

 

Кому это нужно и для чего?

Не бойтесь шуметь нисколько.

Резкими будете — ничего!

И даже дерзкими — ничего!

Вот бойтесь цинизма только.

 

И суть не в новейшем покрое брюк,

Не в платьях, порой кричащих,

А в правде, а в честном пожатье рук

И в ваших делах настоящих.

 

Конечно, не дай только бог, ребята,

Но знаю я, если хлестнет гроза,

Вы твердо посмотрите ей в глаза

Так же, как мы смотрели когда-то.

 

И вы хулителям всех мастей

Не верьте. Нет никакой на свете

Нелепой проблемы «отцов и детей»,

Есть близкие люди: отцы и дети!

 

Идите ж навстречу ветрам событий,

И пусть вам всю жизнь поют соловьи.

Красивой мечты вам, друзья мои!

Счастливых дорог и больших открытий!

Э. Асадов

 

Отцы для нас сделали больше...

Прошли сквозь истории толщу

Шеренги железных бойцов…

Отцы для нас сделали больше,

Чем сделали мы для отцов.

 

В архивах сидим и вздыхаем,

Листаем страницы томов, —

Историю мы изучаем

Давно отшумевших годов.

 

Уместны ли aхи и oхи

О том, что в былое ушло:

Вот это, мол, было так плохо,

А это, мол, так хорошо?

 

О жизни отцов рассуждаем,

О подвигах их говорим…

От грязи одних отмываем,

Других этой грязью черним.

 

Не тратьте усилий напрасных,

Нам суетность сил не придаст.

Пусть Время — судья беспристрастный

Отцам по заслугам воздаст.

 

А мы все — их дети и внуки,

Гордясь нашим прошлым скупым,

Должны приложить свои руки,

Чтоб памятник выстроить им.

 

Но сколько б ни славили дальше

Безвременно павших борцов, —

Отцы для нас сделали больше,

Чем сделали мы для отцов.

Н. Крюков

 

Отцы

                Григорию Глозману

1.

О том, как приходилось убивать,

рассказывать отцы нам не любили…

В бутылке долго будет убывать.

Еда остыла. Женщины допили

усталый чай…

А полуспор мужской

всё о войне — прошли и уцелели…

И вспоминают с ясностью такой,

как будто сняли только что шинели.

 

О том, как окружён был батальон,

как шла болотом гибельным пехота,

а «он» (что означает — немцы),

«он»

расчёсывал её из пулемёта.

Куда кто ранен был,

когда и где

латал своё калеченное тело,

и как один представлен был к «Звезде»,

и как другого «Слава» облетела…

 

О том, как приходилось умирать,

рассказывают, голосом не дрогнув,

привычно не стараясь умалять

тот страх свой давний,

тёмный и утробный…

 

«А убивать?..» —

«А шёл бы ты, родной!..

Придвинь пирог и наливай нам чаю…

Да, убивал. Война была войной» —

«А скольких ты?» —

«А этого не знаю».

 

… Отцы ушли во след своим друзьям,

их честно пережив на треть столетья.

По времени нетронутым следам

пускай им будет лёгким путь последний.

 

Остался незаконченным рассказ.

Картина не прописана местами…

Отцы, отцы! Они щадили нас.

И, как умели — собственную память…

 

2.

Не затевай с отцами споры —

пусть поворчат, поговорят…

За ними — лет седые горы,

туман потерь, снега утрат…

Пусть учат.

Слушай с должной миной,

терпи, достойный вид приняв,

попридержи язык свой длинный:

мол, прав ты, батя, да не прав…

 

Суть постигается с годами:

не раз, не два, расквасив нос,

мы в их брюзжанье разгадаем,

что было так,

а что всерьёз.

 

Чем дальше в лес,

тем больше мёртвых

деревьев, лёгших пласт на пласт.

Позеленевших леших морды,

кикимор пьяный перепляс.

 

Идёшь, проваливаясь в «окна»,

болотной одурью дыша,

упав, лежишь, корягой проткнут

в том самом месте, где душа.

 

И вновь, ограду сучьев руша,

не усомнившийся ни в чём,

ладонью сдерживая душу,

упорно лезешь в бурелом…

 

Но выплывает вдруг навстречу

тебе знакомая сосна,

с её знакомой птичьей речью,

в которой музыка одна.

 

И та же белка шишку чисто

стрижёт, стреляя шелухой,

а на стволе светло сочится

зарубка старая смолой.

 

И ты, такой тоскою стиснут,

что по спине течёт испуг,

всё понимаешь: заблудился!

Кругами жизнь — за кругом круг…

 

И наобум, в полузатменье

бредёшь — ах, выйти бы куда!..

А за тобой — усталой тенью

отцов неправых правота…

Л. Агеев

 

Отца никак не вспомню молодым…

Отца никак не вспомню молодым:

Все седина, да лысина, да кашель.

Завидую родителям моим,

Ни почестей, ни денег не снискавшим.

 

Завидую, со временем ценя

В наследство мне доставшиеся гены,

Их жизни, недоступной для меня,

Где не было обмана и измены.

 

Безропотной покорности судьбе,

Пренебреженью к холоду и боли,

Умению быть равными себе

И презирать торгашество любое.

 

Они, весь век горбатя на страну,

Не нажили квартиру или виллу,

Деля при жизни комнатку одну,

А после смерти — тесную могилу.

 

Чем мы живем сегодня и горим?

Что в полумраке будущего ищем?

Завидую родителям моим,

Наивным, обездоленным и нищим.

А. Городницкий

 

До чего мы похожи с сыном

До чего мы похожи с сыном.

Просто кажется мне порой,

Будто, взрослым став, я с вершины

Наблюдаю сам за собой.

 

И опять мне, как в детстве, сладок

Мир, в который вступает он:

Запах яблок и шоколадок

И беспечный ребячий сон…

 

А в жестоких его ушибах,

Ту же злую судьбу виня,

Узнаю боль своих ошибок —

Много было их у меня.

 

С той поры, как живой портретик

Стал встречать меня у дверей,

Сердце стало нежнее к детям,

Стал душевней я и добрей.

 

Даже горечь чужих мне судеб

Задевает теперь меня:

Стал себя узнавать я в людях,

Шире стала моя родня.

И. Кобзев

 

Папы знают

Папы знают: дети любят сласти.

Потому для каждого так просто:

Взять и подарить коробку счастья

Человечку маленького роста.

 

Ну, а взрослым, им ведь тоже надо,

Чтобы кто-то (раз уж нету бога)

В жизни иногда дарил бы радость,

Пусть не часто, пусть не очень много!

 

Люди мучатся от боли и от страсти,

Так нужны им ласка и участье,

Человек не может жить без счастья,

Человек не должен жить без счастья.

И. Кобзев

 

* * *

Отец мой не свистел совсем,

Совсем не напевал.

Не то, что я, не то, что я,

Когда я с ним бывал.

 

Не в полный голос, просто так,

Не пел он ничего.

Все говорят, что голос был

У папы моего.

 

Певцом не стал, учил детей,

В трёх войнах воевал…

Он пел для мамы, для гостей.

Нет, он не напевал.

 

А что мы просто так поём —

Та-ра да ти-ри-ри, —

Наверное, звучало в нём,

Но где-то там, внутри.

 

Недаром у него была

Походка так легка,

Как будто музыка звала

Его издалека.

В. Берестов

 

Отец

Старик был болен. А под Новый год

Ему вдруг стало нестерпимо худо.

О том, что близок роковой исход,

Просил сынам не сообщать покуда.

 

Он не хотел им праздник омрачать.

Не дело, чтобы праздники горчили…

И смерть решила малость обождать:

Она нередко уступает силе!

Л. Татьяничева

 

* * *

Мой отец — охотник,

Человек таёжный.

Он слова, как порох,

Тратил осторожно.

 

Зря не приголубит,

Даром не ославит.

Скажет — что отрубит,

Как печать поставит.

 

Всем в отца я вышла.

Сквозь глухие двери

Чутким ухом слышу,

Как растут деревья.

 

Путь зимою вьюжной

Отыщу по небу.

Знаю цену дружбе,

Пороху и хлебу.

 

Всё отец оставил —

От ружья до крова,

Только не наставил

Как найти мне слово,

 

Чтоб по цели било

Без искры осечной,

Чтобы мною было

Добыто навечно.

Л. Татьяничева

 

Мой отец

Нет, мой отец погиб не на войне —

Был слишком стар он, чтобы стать солдатом,

В эвакуации, в сибирской стороне,

Преподавал он физику ребятам.

 

Он жил как все. Как все, недоедал.

Как все, вздыхал над невеселой сводкой.

Как все, порою горе заливал

На пайку хлеба выменянною водкой.

 

Ждал вести с фронта — писем от меня,

А почтальоны проходили мимо…

И вдалеке от дыма и огня

Был обожжен войной неизлечимо.

 

Вообще-то слыл он крепким стариком —

Подтянутым, живым, молодцеватым.

И говорят, что от жены тайком

Все обивал порог военкомата.

 

В Сибири он легко переносил

Тяжелый быт, недосыпанье, голод.

Но было для него превыше сил

Смириться с тем, что вновь мы сдали город.

 

Чернел, а в сердце ниточка рвалась —

Одна из тех, что связывают с жизнью.

(Мы до конца лишь в испытанья час

Осознаем свою любовь к Отчизне.)

 

За нитью — нить. К разрыву сердце шло.

(Теперь инфарктом называют это…)

В сибирское таежное село

Вползло военное второе лето.

 

Старались сводки скрыть от старика,

Старались — только удавалось редко.

Информбюро тревожная строка

В больное сердце ударяла метко.

 

Он задыхался в дыме и огне,

Хоть жил в Сибири — в самом центре тыла.

Нет, мой отец погиб не на войне,

И все-таки война его убила…

 

Ах, если бы он ведать мог тогда

В глухом селе, в час отступленья горький,

Что дочь в чужие будет города

Врываться на броне «тридцатьчетверки»!

Ю. Друнина

 

Отец

Все сердце у меня болит,

Что вдруг ты стал прихварывать,

Но мать об этом не велит

С тобою разговаривать.

 

Наверно, сам ты не велел,

А матери — поручено.

Пуд соли я с тобою съел,

Теперь уж все изучено.

 

Я раньше слишком зелен был,

Себе недотолковывал,

Как смолоду бы жизнь прожил,

Не будь тебя, такого вот —

 

Такого вот, сурового,

С «ноль-ноль», с солдатской выправкой,

Всегда идти готового

По жизни с полной выкладкой!

 

А вот как сорок с лишним лет

Вдали от вас исполнилось,

Невольно, хочешь или нет,

Вся жизнь с тобою вспомнилась,

 

С того начала самого,

В Рязани, на Садовой,

Где встретился ты с мамою

И я при ней — готовый,

 

Единственный и неродной...

И с первой стычки — в угол!

Теперь я знаю, что со мной

Тебе бывало туго.

 

Но взял меня ты в оборот,

В солдатскую закалку,

Как отчим струсит, не возьмет,

Как лишь отцу не жалко.

 

Отцу, который наплюет

На оханья со сплетнями:

Что не жалеет, чуть не бьет

Ребенка пятилетнего,

 

Что был родной бы, так небось

Не муштровал бы эдак!

Все злому отчиму пришлось

Слыхать от дур-соседок!

 

Не знаю, может, золотым

То детство не окрестят,

Но лично я доволен им —

В нем было все на месте.

 

Я знал: презрение — за лень,

Я знал: за ложь — молчание,

Такое, что на третий день

Сознаешься с отчаянья.

 

Мальчишке мыть посуду — крест,

Пол драить — хуже нету!

Но не трудящийся не ест —

Уже я знал и это.

 

Знал, как в продскладе взять паек,

Положенный краскому,

Как вскинуть вещевой мешок

И дотащить до дому,

 

Как в речке выстирать белье

И как заправить койку,

Что хоть в казарму ставь ее —

Не отличишь нисколько!

 

Пожалуй, не всегда мой труд

Был нужен до зарезу,

Но ты, отец, как жизнь, был крут,

А жизнь — она железо;

 

Ее не лепят, а куют;

Хотя и осторожно —

Ей форму молотом дают,

Тогда она надежна.

 

Зато я знал в тринадцать лет:

Что сказано — отрезано,

Да — это да, нет — это нет,

И спорить бесполезно.

 

Знал смолоду: есть слово — долг.

Знал с детства: есть лишения.

Знал, где не струсишь — будет толк,

Где струсишь — нет прощения!

 

Знал: глаз подбитый — ерунда,

До свадьбы будет видеть.

Но те, кто ябеда, — беда,

Из тех солдат не выйдет.

 

А я хотел солдатом быть.

По улице рязанской

Я, все забыв, мог час пылить

За ротою курсантской.

 

Я помню: мать белье кладет...

— Ну как там, долго ты еще? —

В бой на Антонова идет

Пехотное училище.

 

Идет с оркестром на вокзал,

И мой отец — со всеми

(Хотя отцом еще не звал

Тебя я в это время).

 

А после — осень, слезы жен,

Весь город глаз не сводит —

Ваш поредевший батальон

По улицам проходит.

 

И в наступившей тишине,

Под капли дождевые,

— Вон папа, — стиснув руку мне,

Мать говорит впервые.

 

— Вон папа! — Утренний развод.

Приезжему начальству

Отец мой рапорт отдает,

Прижавши к шлему пальцы.

 

— Вон папа! — С ротою идет,

И глаза не скосит он.

А рота — лучшая из рот,

Мишени все как сито!

 

Бегу к курилке во весь дух,

А там красноармейцы

Уже выкладывают вслух,

Что у кого имеется:

 

Что не дождешься похвалы,

Натрешь мозоль — не верит!

Что после стрельб подряд стволы

У всех аж глазом сверлит!

 

Гоняет в поле в снег и в грязь,

Хоть сам и хлипкий с виду...

Стою и не дышу, боясь

Нарваться на обиду.

 

Но старшина, перекурив,

Подбить итог берется:

— Строг, верно, строг. Но справедлив,

Зазря не придерется.

 

Согласен я со старшиной:

С тобой и мне несладко!

Ты как с бойцами, так со мной,

Дня не проходит гладко!

 

Зато уж скажешь раз в году:

— Благодарю за службу! —

Я гордый, как солдат, иду,

Похвал других не нужно.

 

Солдатом быть — в твоих устах

Обширнее звучало,

Чем вера в воинский устав,

Как всех начал начало.

 

Не всем в казарме жизнь прожить,

Но твердость, точность, смелость,

Солдатом-человеком быть —

Вот что в виду имелось!

 

Чтоб на любом людском посту,

Пускай на самом штатском,

За нашу красную звезду

Стоять в строю солдатском!

 

Так в детстве понял я отца:

Солдат! Нет званья лучшего!

А остальное до конца

Уж на войне доучивал.

 

Ни страха в письмах, ни тоски,

За всю войну — ни слова,

Хотя вы с мамой старики

И сына нет второго.

 

Лишь гордая твоя строка

Из далека далекого:

Что хоть судьба и нелегка,

Солдат не ищет легкого!

 

Как часто я себя пытал

Войны годами длинными:

Отец лежал бы или встал

Сейчас, вот тут, под минами?

 

Отец пополз бы в батальон,

Чтоб все яснее ясного?

Иль на КП застрял бы он,

Поверив сводке на слово?

 

Как вспомню прошлую войну,

Все дни ее и ночи, —

Ее во всю ее длину

Со мной прошел мой отчим.

........................................

Скажу с собой наедине,

Что годы пролетают,

А мужества порою мне

И нынче не хватает.

 

Не скажешь вдруг ни «да», ни «нет»...

Но сердце правду знает —

И там, где струсил, лег в кювет, —

Там душу грязь пятнает.

 

Нет хуже в памяти рубцов,

Чем робости отметины,

За каждую, в конце концов,

Быть самому в ответе мне.

 

Смешно, дожив до седины,

Поблажек ждать на юность.

И есть вина ли, нет вины —

Я с жалобой не сунусь.

 

А все же, как тогда, в войну, —

И, может, это к лучшему, —

Нет-нет и на отца взгляну;

Как он бы в этом случае?

 

Я вслух об этом не спрошу,

В дверь лишний раз не стукну,

Но вот сижу сейчас, пишу

И помню неотступно,

 

Что свой дохаживает век

Походкою упрямой

Бесстрашный старый человек,

Невидимый судья мой;

 

Один из тех, на первый взгляд

Негордых и невзрачных,

Про жизнь которых говорят;

Вся, как слеза, прозрачна!

 

Он по бульвару в двух шагах

От вас прошел недавно,

Старик в фуражке, в сапогах

Потертых, но исправных.

 

В шинельке, что ни я, ни мать

Ни ласково, ни грубо

Ему не можем обменять

Десятый год на шубу.

 

Прошел, на лавочку присел

Со стопкой старых книжек,

Но вместо чтенья на прицел

Взял драку двух мальчишек.

 

И заревевшему мигнул,

Совсем как мне когда-то:

— Эк панихиду затянул!

А ведь пойдешь в солдаты...

 

Не обязательно войну

Старик имел в виду.

Быть может, просто целину,

Труд, подвиги, беду...

 

Но на чужого старика,

Сказавшего так грубо,

Мать плачущего паренька

Скривила злые губы!

 

Ее-то сын уж так ли, сяк

Минует лямку эту!

Способный мальчик, не дурак,

Других служить, что ль, нету?

 

Старик глядит глаза в глаза,

И женщина не сразу,

Но понимает, что нельзя

Сказать ей эту фразу;

 

Она под взглядом старика

Молчит на пользу сыну,

Уже унявшему пока

Свой рев наполовину.

 

Старик уходит. Он встает,

В ногах смиряя боль,

И на обед домой идет

К пятнадцати ноль-ноль.

 

Идет, упрямый и прямой,

Враг старости смиренной,

Злой отчим! Добрый гений мой:

Пенсионер военный.

К. Симонов

 

Отец

По вечерам,

с дремотой

Борясь что было сил:

— Живи, учись, работай, —

Отец меня просил.

 

Спины не разгибая

Трудился досветла.

Полоска голуба

Подглазья провела.

 

Болею, губы сохнут

И над своей бедой

Бессонницею согнут,

Отец немолодой.

 

В подвале наркомата,

В столовой ИТР,

Он прячет воровато

Пирожное «эклер».

 

Москвой, через метели,

По снежной целине,

Пирожное в портфеле

Несёт на ужин мне.

 

Несёт гостинец к чаю

Для сына своего,

А я не замечаю,

Не вижу ничего.

 

По окружному мост

Грохочут поезда,

В шинелку не по росту

Одет я навсегда.

 

Я в корпусе десантном

Живу, сухарь грызя,

Не числюсь адресатом —

Домой писать нельзя.

 

А он не спит ночами,

Уставясь тяжело

Печальными очами

В морозное стекло.

 

Война отгрохотала,

А мира нет как нет.

Отец идёт устало

В рабочий кабинет.

 

В году далёком Пятом

Под флагом вихревым

Он встретился с усатым

Солдатом верховым.

 

Взглянул и зубы стиснул,

Сглотнул кровавый ком, —

Над ним казак присвистнул

Солёным батожком.

 

Сошли большие сроки

Как полая вода.

Остался шрам жестокий

И ноет иногда.

 

Да это и не странно,

Ведь человек в летах,

К погоде ноет рана

А может, просто так.

 

Он верит, что свобода

Сама себе судья,

Что буду год от года

Честней и чище я,

 

Лишь вытрясть из карманов

Обманные слова.

В дыму квартальных планов

Седеет голова.

 

Скромна его отвага,

Бесхитростны бои,

Работает на благо

Народа и семьи.

 

Трудами измождённый,

Спокоен, горд и чист,

Угрюмый, убеждённый

Великий гуманист.

 

Прости меня за леность

Непройденных дорог,

За жалкую нетленность

Полупонятных строк.

 

За эту непрямую

Направленность пути,

За музыку немую

Прости меня, прости...

А. Межиров

 

Разговор с отцом

Срок всему. И, скоро ли, не скоро,

Жизнь моя приблизится к концу —

Я уйду к любимому отцу,

Не для разговоров, не для спора.

 

Он был прав во всем. А я, неправый,

Долго жил после разлуки с ним,

На его позиции тесним

Ходом жизни, грозной и лукавой.

 

Правде лишь подведомствен святой

Был отец, — лишь правде непосильной.

И от жизни под плитой могильной

Со своей укрылся правотой.

 

Он твердил мне, что добро — добро,

А не зло, — и суть вопроса в этом.

Ну, а я ему: старо, старо!

Разве смысл иной тебе не ведом?!

 

Был неправ. Но ошибался честно.

И от расставания за миг

Истины отцовские постиг, —

Но отцу об этом неизвестно.

 

Если в жизни было что-нибудь.

Если в жизни что-нибудь и было, —

Это окружной железный путь,

Под маршрутами гудящий стыло.

 

Еду в эшелоне на войну,

Возле самых рельс окоп копаю.

Всей своей неправоты вину,

Так и не осмыслив, искупаю.

 

Правый бой веду с врагами,

но...

Значит, я хоть что-нибудь да стою,

Если над своей неправотою

Подниматься было мне дано.

 

Но не доисполню долг тяжелый,

Если за ушедшим по пятам

Кану в землю и останусь там

Горсткой пепла, мудрой и бесполой,

А. Межиров

 

Отец

Я вижу в живой панораме

Далёкую старость отца, —

Пусть время легло между нами

Пространством своим без конца.

 

Как долго шли письма с Поволжья!

Как ждал их в военном быту —

Отцовских, чуть тронутых дрожью,

Взволнованных строк тесноту.

 

Молчал про тоску и невзгоды,

Про вдовий немолкнущий плач.

Писал про озимые всходы,

Про то, что он ныне — избач.

 

В газете своим — деревенским —

Читает о трудных боях,

О стойкой дивизии энской:

«Возможно, что это — твоя!»

 

Всей силою сердца больного

Он каждый свой час продлевал,

И верил в печатное слово,

И слова вернее не знал.

 

Подарок отрадный и горький

Слал сыну на фронт — в Ленинград:

В кисете — крепчайшей махорки,

Им выращенный самосад.

 

Родной мой седой горожанин…

Теперь мы ровесники с ним!

Как быстрые годы бежали!

Как бег их неудержим!

П. Ойфа

 

Отец мой пил, скрывая это

Отец мой пил, скрывая это.

Верней — пытаясь это скрыть.

Придя домой, он брал газету,

Спешил сейчас же закурить.

 

Он трезвым выглядеть старался

И притворялся, сколько мог.

Он не ругался и не дрался

И лишь дышал немного вбок.

 

Но по глазам его туманным,

По выражению лица

Я знал, когда бывал он пьяным,

Едва лишь гляну на отца.

 

И материнские упреки —

Я знал — посыплются сейчас.

А мне еще учить уроки,

Их много задали как раз.

 

Был воздух в доме, словно порох.

Но не отца в тот миг, а мать

Я в начинающихся ссорах

Готов был сердцем упрекать.

 

Урок уроком, школа школой,

Но было так и потому,

Что знал я нрав отца веселый

И как-то ближе был к нему.

 

И я, откладывая книжки,

Уже предчувствовал скандал

И с убежденностью мальчишки

Решал — прощал и осуждал…

 

…Какие пройдены дороги!

Но словно все это вчера —

Я вижу, как учу уроки

И как печальны вечера.

 

Отца все нет. Тоскливо. Осень.

И мать, забившись в уголок,

Сидит и вдруг, бывало, спросит:

— А ты не будешь пить, сынок?

 

И до сих пор с тревожной думкой

Следит обычно мать моя

За той наполненною рюмкой,

Что поднимаю в праздник я…

К. Ваншенкин

 

Отец

Что сказать о моём отце?

О его дорогом лице,

Напряжённом таком и ясном?

Плохо спал он и мало ел.

 

Восемь лет тяжело болел:

Мир казался ему опасным.

Он подкрадывался к окну,

Слушал страшную тишину:

 

Не за ним ли пришёл вот этот?

Руки стискивал и стонал,

На кого же нас оставлял?..

«Это самый жестокий метод!..»

 

А когда-то, а до войны

В кавалерии брал чины,

Ждал, что кубики сменит шпалой…

Комучилища был непрост,

 

Свой платочек — коню под хвост:

Чисто ль чищен жеребчик шалый?

Жизнь катила, как на парад:

Мать — в редакцию, я — в детсад!

 

Коммуналка на Коминтерна!..

Море плещет в одесский мол,

А отец нас гулять повёл;

Все оглядывались, наверно…

 

Тут и просится слово «вдруг».

И отбилась судьба от рук,

Штормовая пришла погода

И припёрла отца к стене:

 

Мол, несчастье твоё — в жене,

Откажись во имя народа.

Выше страха, кто так влюблён.

Он стоял поперёк времён

 

И не продал её, не предал.

Что карьера? Коню под хвост.

Но солдат не оставил пост

И смертельный озноб изведал.

 

Скоро мама пришла домой…

И с тех пор за её спиной

Стало как-то отца не видно.

То ли сник он, то ли зачах.

 

Годен в нестроевых частях —

Руки стискивает — как стыдно!..

Я его не ценил. А жаль.

Всё же вышла ему медаль

 

Драгоценная — «За победу».

И ещё — «За доблестный труд».

«Юбилейная» тоже тут.

Достаю и иду по следу…

 

Что сказать о моём отце?

О его дорогом лице?

Из больницы пришёл, спасённый.

Каждой малости был он рад,

 

И сиял его чистый взгляд,

Вечно к матери устремлённый.

Беды схлынули. Схлынул бред.

Тут и счастье на склоне лет:

 

Пенсионный почёт измерьте!..

Тут и сын, тут и внук подрос.

Сколько радости!.. Сколько слёз!..

Так и жил до маминой смерти.

В. Рецептер

 

Был отпуск отцовский короток...

Был отпуск отцовский короток,

И вот он явился домой

В «бэу» от петлиц до обмоток,

Что сделаешь — нестроевой.

 

Устал, но хватило запала

На улицу вывести нас.

И мама, как лучик, сияла,

И я, как фонарик, не гас.

 

По улице стоптанной шли мы

И к скверу хотели свернуть,

Но рок, патрулём исполнимый,

Прервал наш торжественный путь.

 

Надраен, начищен, наглажен

Верховный его грамотей,

А папа совсем не прилажен

К изношенной форме своей.

 

Бумагу читает патрульный,

И руки по швам у отца.

А день, отпускной и разгульный,

Ужасного ищет конца.

 

Тот чистит его и разносит,

А папа стоит и молчит,

Лишь глазом затравленным косит

Туда, где семейство стоит…

В. Рецептер

 

Отец

Все мы верим в судьбу.

Но никто наяву

со своею судьбою не сладит.

…Вместе с матерью мы уезжали в Москву.

Нас отец провожал в Ленинграде.

Боже! Как это было давно!

Те года вспоминаешь со стоном.

Поезд вздрогнул и тронулся…

Глянул в окно —

мой отец побежал за вагоном.

 

Ветерок занавеску в окне шевелит.

И все меньше людей на перроне…

Я не слышу, —   а он все вдогонку кричит

мне свое заклинание: «Помни!»

 

Будто чувствовал он,

будто знал он тогда,

понимал со смертельным испугом,

что уже никогда, никогда, никогда

нам не встретиться больше друг с другом.

 

Будто знал он тогда,

будто чувствовал он,

что стоит под смертельной наводкой.

Будет поезд другой.

И товарный вагон.

И окошечки в нем за решеткой.

 

Будто чувствовал он,

что за ним не одним

черный ворон придет белой ночью.

Он простится с семьею,

и с домом своим,

свою гибель увидит воочию.

 

Ах, как тяжко об этом всю жизнь вспоминать!

Тень отца окончательно скрылась…

Словно жизнь в этот миг он пытался догнать…

Не успел.

      Не сумел.

         Не случилось.

 

Ах, как много тогда погубили людей!

А потом были войны. Разруха империй.

Были смены незыблемых вроде идей

и всесильных ежовых и берий.

 

Ах, как все это было ужасно давно!

Вроде мир изменился…

по форме.

Вроде даже в России другое кино.

А отец все бежит по платформе.

 

Вроде прошлых ЧК миновала гроза.

Вроде рядом не слышится стона.

А прикроешь глаза, —

не просохла слеза.

Мой отец все бежит за вагоном.

 

Ах, железный проклятый изогнутый путь!

О, как хочется встать на колени…

Наша жизнь и сейчас:

не догнать — не вернуть!

Нет спасенья и нету прощенья.

 

Нынче память велят нам в застенках сгноить.

Вновь стираются русские корни.

А чтоб наши грехи прошлых лет замолить —

нет такой всероссийской часовни.

 

Вновь нам всем предрекают бесславный конец.

Вновь союз наш славянский надломлен.

Вновь безвинных людей убивают.

Отец

Всё бежит и бежит по платформе...

Н. Добронравов

 

Отец

Жили мы на юге Украины,

В солнечном, зелёном городке,

Где акаций снежные вершины,

Где белеет парус на реке.

 

Мой отец — простой портовый грузчик —

Двадцать девять лет таскал мешки,

Шириною плеч его могучих

Любовались даже моряки.

 

Элеватор у воды бессонной.

На заре отец шагал сюда —

Разгружать товарные вагоны,

Нагружать торговые суда.

 

Он работал, силою играя,

И, бывало, со своим мешком

Ночью шёл, покинув Николаев,

В города соседние пешком.

 

Знал в Одессе, кто бывал у моря,

А в Херсоне — каждый паренёк

Грузчика Лисянского, который

Поднимал как пёрышко мешок.

 

По отвесной лесенке портовой,

Узкой, шаткой, он поклажу нёс.

И лежал мешок пятипудовый

Неподвижно, будто в плечи врос.

 

Счастья не просил отец у бога,

Не пытал и не молил судьбу.

Правда, верил, да и то немного,

В груз, лежащий на его горбу.

 

Так работал, что в глазах плясало

И пересыхало всё во рту,

Но зато раз в сутки ел он сало

С житняком. И тут же спал, в порту.

 

Он трудился до седьмого пота,

Не жалел здоровья своего.

Нет, не годы — адская работа

Раньше срока сгорбила его.

 

Он обиделся на жизнь чертовски

И грозил кому-то кулаком…

Мне всегда казался горб отцовский

Затвердевшим на плечах мешком…

М. Лисянский

 

Отец

В том давнем марте в силе был отец,

с утра тесал вершинник на стропила...

— Давай подбросим матери дровец?

Вот молодец!.. Нарежем любо-мило. —

 

Мы строили тогда свой новый дом.

С большим трудом. Всего нам не хватало,

но в старых «клетках» дров было немало,

да и щепа топорщилась «костром».

 

Щепа нам даже снилась, как и дом:

а вдруг пожар?.. Но, сбросив телогрейку,

с утра отец вновь тяпал топором

и снова гнал щепу, как по линейке.

 

Короче — печку было чем топить,

Отец лукавил хитростью святою.

Чтоб с ним побыть, в работе равным быть.

летел я за двуручною пилою.

 

Брал за «рога» и ладил «козелки»,

подтаскивал и ставил шпульный ящик.

— Левей, левее!.. Этак не с руки.

А так — как раз. Ты — пильщик настоящий.

 

Отец смотрел с улыбкой на меня,

поскольку был я чуть побольше зайца.

— Вот любо-мило! Стал отцу ровня.

Начнём помалу. Прибери-ка пальцы...

 

В коре — слегка, всё жарче к болоне

в конфликт входило дерево с металлом.

и невдомёк в ту пору было мне,

что взад-вперёд пила меня таскала!

 

Я мог «работать» долго. Без конца

следя с восторгом, как султаном пылким

текли на территорию отца,

к опоркам сбитым, теплые опилки.

 

Они ложились плотно. Так зерно

сбивается по ветру на «ладони»...

Само собою двигалось бревно —

потом-то механизм я этот понял.

 

— Задохся?.. Ладно. Принеси колун!

Да прихвати и колунишко старый... —

И сразу ставил плашку на валун,

что в землю врыт для твердости удара.

 

Он, как орехи, щелкал кругляши,

он как священнодействовал — работал.

Бил по торцу с оттяжкой от души,

Как будто отбивался от заботы.

 

А уж забот хватало. Будь здоров!

Была б картошка. Тут уж не до булок:

своих, единокровных, восемь ртов,

да всех обуть — так восемь пар обувок...

 

А он стучал со смаком, как играл,

привставши ловко на одно колено.

А я считал, поскольку разгадал

закономерность пятого полена.

 

Сейчас он скажет: — Ой, не по душе

— Мне эта плашка!.. Подсоби, сынишка... —

— И я, полуразбитое уже,

Доделывал полено колунишком.

 

Потом он руки-крюки выставлял,

подмигивал и улыбался кротко.

И я отца, как сани, нагружал

трухлявым колотьем до подбородка.

 

Он нес дрова к аршинам дров других,

к ограде, где сияла елка-свечка.

А из старья прихватывал сухих —

на истоплево, матери для печки.

 

И солидарно гладил ус, когда

меня при всех за помощь мать хвалила...

Не это ль «разделение труда»

меня по гроб к работе приучило?

 

Ты мудр, отец, без скидки никакой,

всю жизнь платя бессонными ночами

за две зимы церковноприходской,

которые зияли за плечами.

 

Ты добр, отец!.. Спасибо, что впрягал

во все дела — и не скорбел нимало, —

чтоб хоть немного жизнь я понимал,

хоть что-нибудь умел-таки к финалу.

В. Жуков

 

Портрет отца

У отца — рука железной силы.

Песнь отца — железной силы слово.

Руку сына, что на миг застыла,

Выпрямить спешит рука отцова.

 

Щёточка усов рыжеет колко,

Из неё, как крошки хлеба, быстро

Так и сыплются слова-осколки,

Восклицанья вспыхивают — искры.

 

Он включает автоген, и — синий

Вырывается огонь, шипит;

И железо медленно и сильно

Он, как дятел дерево, долбит.

 

Дятла он мне втискивает в руку.

— Ну, вколачивай! — твердит он мне,

И рука, подняв металл по звуку,

Верно закаляется в огне.

 

Крутит мой отец свой ус овсяный,

Зорко сквозь зелёные очки

Смотрит на работу мальчугана,

На нетвёрдый ход его руки.

 

А на лбу натруженном блистают

Пот и копоть, едко пахнет гарь,

А с усов отца слова слетают:

— Ну, ударь! — твердит отец. — Ударь!..

 

За ухо он карандаш запрятал,

Над досками он в хлеву хлопочет,

Сквозь усы процеживая внятно:

Скрипку, мол-де, смастерить мне хочет.

 

Добр отец. Радушьем озарён.

Звонкую пилу даёт мне он.

Стружки. Я вхожу в них по колено.

Мнится: это волн балтийских пена.

 

По волнам рубанок я пускаю,

На доске пахучей — пароходик.

Если, неумелый, застреваю —

Мой отец на выручку приходит.

 

Словно Страдивариус, зазывно

Пеньем наполняется доска…

Верно: прежде согнутая, дивно

Выпрямляется моя рука.

 

Карандаш отец берёт. Молчанье.

Метит, чертит, пишет — неспроста.

Вздыбились усы — два восклицанья,

Междометья рвутся изо рта…

 

Совестью своей отец снедаем:

В лес идём, в колючие кусты,

Грушу дикую мы прививаем,

Рвём для нашей матери цветы.

 

— А когда умру я, суждено мне

Под корнями этими лежать,

Ты присядешь здесь, в тени укромной,

Сможешь с этих веток плод сорвать.

 

Грушу мне к чему? С тоскою зоркой

Я в кусты ныряю — здесь мой дом,

Нахожу гнездо щегла с четвёркой

Тёплых голубых яичек в нём.

 

Осенью отдать спешим мы саду

Груши с яблоньками — целый строй.

В руки мне отец суёт лопату:

— На, копай! Поглубже, слышишь, рой!

 

Я для деревца копаю яму.

Словно солнца луч — моя рука.

Одевает деревце ветвями

Голову мою легко, слегка.

 

Моему отцу даны судьбою

Редкие весёлые часы:

Под его усами — гром прибоя,

Знаки восклицания — усы…

 

Пел отец, работал, ждал он мудро

Тёплого весеннего денька,

Чтоб гудок, зовущий каждым утром,

Вырвался из труб под облака.

 

Восклицательные знаки — трубы

В небо шли на песенном крыле,

А усы, налезшие на губы,

Провисали горестно к земле.

 

Груша привилась и повзрослела,

Ветки книзу виснут от плодов.

Ощетинился отец и смело

С палкой из дому и — был таков.

 

В сад бредёт он в поисках ответа:

Удалось (иль нет?) наверняка

Руку сына выпрямить и эта

Будет ли ему служить рука?..

 

…Сколько дней как отпылали ленты

На тяжёлых траурных венках…

Груша поднялась в наряде летнем,

Зелень листьев на её ветвях.

 

И ещё со мной, при мне осталась

Выпрямленная отцом рука,

Что в работу — в дерево — вонзалась,

Как в луну ракета, на века…

Э. Межелайтис

 

Отцовская рука

Она была шершава, как шерхебель

Иль тот наждак, которым — сколько жил —

Отец на стул или иную мебель,

Что делал он, поверх древесных жил

Последний штрих ещё он наносил.

 

Его рука, она была надёжна,

Как хлеб, что он к обеду нарезал.

Любое дело было ей возможно.

Я это знал тогда уж непреложно,

Хоть и сейчас, как надо, не сказал.

 

Она всегда была тепла, бывало,

Как печь — зимой, как ночью — одеяло.

И лучше я не помню ничего,

Чем то, как доверительно-устало

Она не раз в руке моей лежала…

 

И — что ж ещё? А то, что не карала

Меня. Хоть я заслуживал того.

Л. Решетников

 

Над фотографией отца

Высокий, весёлый, прямой,

Прищурясь знакомо,

Пришедший со службы домой,

Стоит он у дома.

 

Стоит, опершись о плетень,

Играя фуражкой.

Обнял гимнастёрку ремень

С солдатскою пряжкой.

 

Двух войн буревая волна

Прошла по дорогам.

А новых забот времена —

Ещё за порогом.

 

Во взоре распахнутых глаз —

Отвага и сила,

И та доброта, что не раз

Нам после светила.

 

А были и град и огонь

В известную пору.

И помню его я ладонь

Как дар и опору…

Л. Решетников

 

Его присловье

Уж был он седеющим, даже седым,

И всё же, по собственной воле,

Детей приучал — одного за другим —

Не к делу, а к школе да к школе…

 

И чтобы нас к свету тянуть, шестерых, —

Уж тут не до плюшек-ватрушек! —

Не знал он ни отдыха, ни выходных,

Ни праздников и ни пирушек.

 

Бывало, с работы усталый придёт,

Усталый, а всё ж не без шутки:

— Кто первый в ученье, того и черёд —

Показывай ваши обутки…

 

Приткнётся к окошку, покуда спеша

Мать варит похлёбку на ужин.

Поставит заплату, живая душа,

Глядишь — и сапожник не нужен.

 

А сядет за стол, хоть и весел на вид, —

Рука от усталости пляшет.

Всё ж детям он первый кусок норовит:

— Не кормленый конь, брат, не пашет…

 

А что у него там — супец иль вода,

И как он — устал, не устал ли, —

О том мы не слышали жалоб тогда,

О том от него не слыхали.

 

И только одно, неучёный мужик,

На ниве терпения — витязь,

Твердил он, пока ему дан был язык:

— Учитесь, ребята, учитесь…

Л. Решетников

 

По вечерам

По вечерам, под свист метели,

Когда за окнами, во мгле,

Скрипели высохшие ели

И снег пластался по земле,

 

Отец вздувал пятилинейку,

И свет, струившийся едва,

Ловил во тьме окно, скамейку

И перед печкою — дрова.

 

Дымил в стекле фитиль двурогий,

Темнела стынущая печь…

Тот быт, он был совсем убогий,

Но не о том сегодня речь.

 

Схватив тесёмкой из мочала

Чело, чтоб волос в глаз не лез,

Отец за досками сначала

Шёл на подворье, под навес.

 

Потом раскладывал в порядке

Рубанки и иную снасть,

И доски как основу кадки

Он начинал друг к другу класть.

 

Но прежде, свет пристроив рядом,

Он говорил мне всякий раз:

— Читай, что задано вам на дом,

Да почитай и про запас…

 

И, ученик начальных классов

И в доме первый грамотей,

Я шпарил вслух о битве классов

И политических идей.

 

И как меняются народы

И нравы их по временам.

И — под конец — стихи и оды,

Что было вместе внове нам.

 

Так ночь смущал я читкой громкой

Про свет и тьму, про жизнь и тлен.

А он сидел, склонясь над кромкой

Доски, зажатой меж колен.

 

И по щеке его катилась

Из глаз, почти не знавших книг,

Слеза, как луч, как божья милость,

Себя явившая в тот миг…

 

И я, прервав на время чтенье,

Я доску брал из рук его,

Здесь проявляя вдохновенье

И утверждая мастерство.

 

А он, застыв, все слышал звуки

Тех слов, забыв про все дела…

Так он внимал азам науки,

А я — азам рукомесла.

Л. Решетников

 

У постели отца

Тихо в дому родимом,

Вянут в тиши слова.

Только, стреляя дымом,

В печке трещат дрова.

 

Батя на койке узкой,

Летом, средь бела дня,

Смотрит на угли тускло,

Греется у огня.

 

Руки на одеяле

Каменные — вразброс.

Вот уж и укатали

Санки, что в гору вёз.

 

Слышно, звенит над пашней

Жаворонок-звонок.

Иль в рукопашной страшной

Дзенькнул в руках клинок?..

 

Шёл не сбочку, в пристяжке, —

Двигался в коренной.

Груз той работы тяжкой

Всё ещё за спиной.

 

А уж спина согнулась —

Колос средь сжатых нив.

Свет протекает с улиц,

Сумерки подсинив.

 

Трещины и морщины

Поиссекли ладонь.

Молча лежит мужчина,

Долго глядит в огонь.

 

Молча, приткнувшись сбоку,

Руку его держу,

Трудно, как по опоке,

Пальцами провожу.

 

Жилка на бледном теле

Теплится еле-еле

В свете линялом дня…

Угли в ночи сгорели,

Не удержать огня.

Л. Решетников

 

Покаяние

Прости, что я, с тобой прощаясь

В больничном дворике пустом,

Не знал, что я прощался — каюсь! —

На веки вечные. О том

Не думал. За неразберихой

Своих передотъездных дел

В твоих глазах, глядевших тихо,

Глухой тоски не разглядел.

 

Не услыхал за речью трудной,

За тихим голосом родным

Тот глас, взыскующий и трубный,

Что протрубил ушам твоим.

 

Не услыхал. Не догадался

Я то почувствовать тогда,

Что утекала жизнь сквозь пальцы

Твоих ладоней. Как вода.

 

Всё думал, — вот приеду снова,

Услышу снова тот язык,

То наставительное слово,

Что брать с собою я привык…

 

Все оправданья, знаю, слабы.

Но ты, отец, меня любил, —

Прости ж меня за то хотя бы,

Что сам себя я не простил.

Л. Решетников

 

Об одной неспетой песне

Не горький пьяница, не бражник —

Да и с чего б? — грущу о том,

Что я ни в будний день, на в праздник

Так и не чокнулся с отцом.

 

Тянул он воз с такой поклажей,

Что лоб его и в стужу мок.

Так, если б и хотел он даже,

Всё разрешить себе не мог.

 

А после жили мы в отделе,

В чужих краях, его сыны,

Куда и письма еле-еле

Ползут от лета до весны.

 

И всё ж, прописанные розно,

Слетелись мы в канун зимы.

Да было поздно, было поздно.

Да, поздно вспоминаем мы.

 

Живу. Но вот — иду иль еду,

Сижу ль до света за столом,

Грущу иль праздную победу, —

Всё чаще думаю о том.

 

И вдруг увижу я застолье

В его дому. И мы, вдвоём,

Сидим неспешно, на раздолье,

Как не случалось. И поём.

 

Так ладно-ладно, длинно-длинно,

Впервые встретясь на веку,

То глас отца, то голос сына

Текут, лиясь в одну реку…

 

О чём та песнь? Какое дело,

И в том ли суть, — поёт душа.

Мы рядом с ним — такое дело! —

Тем эта песнь и хороша.

 

И на плече его, у шеи

Примяв расшив воротника,

Лежит рука моя, теплея.

А на моей — его рука.

Л. Решетников

 

Сын и отец

Ребенок, будь отцом отцу —

ведь твой отец ребенок тоже.

Он хочет выглядеть построже,

но трудно — видно по лицу.

 

Тебе читает книгу он

про Маугли и про Шер-хана,

но в нем самом — за раной рана,

он еле сдерживает стон.

 

Ребенок, слезы отложив,

утешь отца игрою шумной,

когда, вернувшийся из джунглей,

отец не верит в то, что жив.

 

Не оскорби из баловства

своим ребячьим произволом,

своим бесчувствием веселым

твое наследство — боль отца.

Е. Евтушенко

 

Отцовский слух

Портянки над костром уже подсохли,

И слушали Вилюй два рыбака,

А первому, пожалуй, за полсотни,

Ну а второй — беспаспортный пока.

 

Отец в ладонь стряхал с щетины крошки,

Их запивал ухой, как мёд густой.

О почерневший алюминий ложки

Зуб стукался — случайно золотой.

 

Отец был от усталости свинцов.

На лбу его пластами отложились

Война, работа, вечная служивость

И страх за сына — тайный крест отцов.

 

Выискивая в неводе изъян,

Отец сказал, рукою в солнце тыча:

— Ты погляди-ка, Мишка, а туман,

Однако, уползает… Красотища!

 

Сын с показным презреньем ел уху.

С таким надменным напуском у сына

Глаза прикрыла белая чуприна —

Мол, что смотреть такую чепуху.

 

Сын пальцем сбил с тельняшки рыбий глаз

И натянул рыбацкие ботфорты,

И были так роскошны их завёрты,

Как жизнь, где вам не «компас», а «компас».

 

Отец костёр затаптывал дымивший

И ворчанул как бы промежду дел:

— По сапогам твоим я слышу, Мишка,

Что ты опять портянки не надел…

 

Сын перестал хлебать уху из банки,

Как будто он отцом унижен был.

Ботфорты снял и накрутил портянки,

И ноги он в ботфорты гневно вбил.

 

Поймёт и он — вот, правда, поздно слишком,

Как одиноки наши плоть и дух,

Когда никто на свете не услышит

Всё, что услышит лишь отцовский слух…

Е. Евтушенко

 

* * *

… Отец меня на руки брал, мальца,

Подбрасывал до потолка

И спрашивал: — Любишь ли ты отца?

Как любовь твоя велика?

 

— Любовь моя велика, как земля! —

— Кричал восторженно я.

— Молодец! — говорил мне отец, смеясь. —

Необъятна, сынок, земля!

 

Ведь мерой огромности у отца

Был мир земной, не имевший конца…

Боюсь, заблудится рассудок мой

В пространстве, открывшемся мне,

 

Где руку наш маленький шар земной

Уже протянул к Луне.

Б. Вагабзаде (Пер. А. Передреева)

 

А иногда отец мне говорил

А иногда отец мне говорил,

что видит про утиную охоту

сны с продолженьем: лодка и двустволка.

И озеро, где каждый островок

ему знаком. Он говорил: не видел

я озера такого наяву

прозрачного, какая там охота!

Представь себе… А впрочем, что ты знаешь

про наши про охотничьи дела!

 

Скучая, я вставал из-за стола

и шел читать какого-нибудь Кафку,

жалеть себя и сочинять стихи

под Бродского, о том, что человек,

конечно, одиночество в квадрате,

нет, в кубе. Или нехотя звонил

замужней дуре, любящей стихи

под Бродского, а заодно меня —

какой-то экзотической любовью.

 

Прощай, любовь! Прошло десятилетье.

Ты подурнела, я похорошел,

и снов моих ты больше не хозяйка.

Я за отца досматриваю сны:

прозрачным этим озером блуждаю

на лодочке дюралевой с двустволкой,

любовно огибаю камыши,

чучела расставляю, маскируюсь

и жду, и не промахиваюсь, точно

стреляю, что сомнительно для сна.

 

Что, повторюсь, сомнительно для сна,

но это только сон и не иначе,

я понимаю это до конца.

И всякий раз, не повстречав отца,

я просыпаюсь, оттого что плачу.

Б. Рыжий

 

Отец

В серый дом

Моего вызывали отца.

И гудели слова

Тяжелее свинца.

 

И давился от злости

Упрямый майор.

Было каждое слово

Не слово — топор.

 

— Враг народа твой сын!

Отрекись от него!

Мы расшлепаем скоро

Сынка твоего!..

 

Но поднялся со стула

Мой старый отец.

И в глазах его честных

Был тоже — свинец.

 

— Я не верю! — сказал он,

Листок отстраня. —

Если сын виноват —

Расстреляйте меня.

А. Жигулин

 

И у меня был отец

И у меня был отец

Тем нескончаемым летом.

Господи, это конец!

Разве я думал об этом.

 

Ссылка. Вокзал. Поезда.

Нас навсегда разлучили.

С лязгом колеса тогда

Детство мое раздвоили.

 

Это не поздний укор.

И вспоминается слабо.

Вас узнаю до сих пор,

Недосказавшие: «Папа…»

Ф. Искандер

 

* * *

Всё мне снится мой отец.

Мне отец всё чаще снится:

Он явился, он стучится,

Он вернулся наконец.

 

Не достал его свинец

И осколки не задели…

Из блокады, из метели

Он вернулся наконец.

 

Хочет он увидеть мать —

Только нет ее на свете…

Хочет он детей обнять —

Только мы уже не дети.

 

С ним ровесники теперь,

Вот мы встали — темя в темя…

Я подрос за это время,

Не в его ль зарубках дверь?

 

Он из далей боевых,

Из лесов, огнем объятых,

Из крутых сороковых,

Из натруженных тридцатых…

 

Говорит он мне: «Сынок…»

Долго ходит по квартире —

В старом доме, в новом мире

Гулок шаг — и одинок.

 

Отлетел военный дым,

Сняты каски и шинели.

Одногодки поседели —

Он остался молодым…

 

Всё мне снится мой отец,

Мне отец всё чаще снится:

Он явился, он стучится,

Он вернулся наконец.

С. Ботвинник

 

Проводы

«По вагонам!» —хлестнуло по нервам.

Лица сразу — как серый свинец.

Ты от нас молодым в сорок первом

Навсегда уезжаешь, отец.

 

Мама смотрит почти отрешённо,

Мама мною беременна, мной.

Эх, отец, из того эшелона

Никому не вернуться домой.

 

Ты последним усилием воли

Крикнул сквозь нарастающий гул:

«Будет сын — назови его Колей,

Будет дочь…» — и рукою махнул.

 

И с разгона пошёл, и с разгона

Эшелон в предназначенный бой.

…Добежать бы, отец, до вагона,

Хоть бы взглядом проститься с тобой.

Н. Рачков

 

Отец

Когда над Родиной набатом

Беда качнула небосвод,

Отец мой стал простым солдатом

В тот страшный сорок первый год.

 

Идя сквозь слёзы, кровь и пепел,

Чьё сердце гневно не дрожит?

Не знаю, где он пулю встретил,

Не знаю я, где он лежит.

 

И чья рука его зарыла,

Песок иль глину постеля.

Но знаю, что его могила —

Вся им спасённая земля.

Н. Рачков

 

Отец и сын

Сюда, отец, садись, отец.

За наш семейный стол.

Пусть поздно, всё же наконец

Ты к нам, отец, дошёл.

 

Нет матери и нет жены,

Не тот совсем и дом.

Но День Победы мы должны

Отпраздновать вдвоём.

 

Отец и сын — а прочих нет,

Их всех покрыла темь.

Тебе сегодня — тридцать лет,

А мне уж тридцать семь.

 

Садись, отец, садись, солдат,

Не ты тому виной,

Что на твоей груди наград

Не видно ни одной.

 

В тот страшный сорок первый год

Одним единым днём

Был в землю вбит стрелковый взвод

Железом и огнём.

 

Ты тридцать лет плутал во мгле

И вот пришёл домой.

Лишь два бокала на столе,

Лишь твой бокал и мой.

 

Вглядись же в сына наконец,

Забудь тяжёлый бой.

Теперь ты мною стал, отец,

Отец, я стал тобой!

 

Переросли отцов своих

Мы — сыновья войны,

И каждый шаг

с поступком их

Всегда сверять должны.

 

Одна на тыщи деревень

Луна стоит в окне.

Я за столом сижу — и тень

Склоняется ко мне…

Н. Рачков

 

* * *

Память родимого крова,

Радость младенческих лет.

Неизречённого слова

Тайный пленительный свет...

 

С фронта отец не вернётся,

Но всё равно, всё равно

Мама, как в бездну колодца,

Смотрит и смотрит в окно.

 

Прятался в листьях на иве

И в зацветающей ржи.

На лебеде, на крапиве

Рос, но зато — не на лжи.

 

Мне мои пятки босые

В кровь исколола стерня…

Это не ваша Россия.

Вы не поймёте меня.

Н. Рачков

 

Отцу

Может быть, зимой, а может, летом

оборвался твой солдатский путь.

Ничего не знаю. Даже это:

в день какой тебя мне помянуть?

 

В сторону какую поклониться

по-сыновьи праху твоему?..

Черный ворон, вековуха-птица,

ты не в том ли почернел дыму,

 

что ему, солдату, выел очи?..

И не ты ли, сидя на суку,

перед самым боем напророчил

долюшку такую мужику?

 

Долюшку — растаять с дымом взрыва

в облаках?..

Несутся облака.

Ворон дремлет. Ворон нем, как рыба.

Только ель скрипит под ним слегка…

С. Викулов

 

Отец и сын

Бывает, песни не поются

Ни наяву и ни во сне.

Отец хотел с войны вернуться,

Да задержался на войне.

 

Прошло и двадцать лет, и больше…

Устав над памятью грустить,

Однажды сын приехал в Польшу —

Отца родного навестить.

 

Он отыскал его. А дальше —

Склонил он голову свою.

Уже он был чуть-чуть постарше

Отца, убитого в бою…

 

А на могиле, на могиле

Лежали белые цветы.

Они сейчас похожи были

На госпитальные бинты.

 

И тяжело плескались флаги.

Был дождь крутым и навесным…

И к сыну подошли поляки.

И помолчали вместе с ним.

 

Потом один сказал: — Простите…

Солдата помнит шар земной.

Но вы, должно быть, захотите,

Чтоб он лежал в земле родной?..

 

Шуршал листвою мокрый ветер.

Дрожали капли на стекле…

И сын вполголоса ответил:

— Отец и так в родной земле…

Р. Рождественский

 

Звезда отца

В небе звёздам нет конца,

Но далёко где-то

Светит мне звезда отца

И ведёт по свету.

 

Горяча иль холодна —

Знать того не знаю.

Но горит, горит она,

Нас соединяя.

 

На её шагаю свет

В этот век жестокий,

Всё иду за батей вслед

В тот июнь далёкий.

 

А вокруг свистят шмели.

Или, может, пули?

Если б только мы смогли

И отцов вернули.

 

Чтоб услышать их сердца,

Чтоб наград коснуться…

Светит мне звезда отца,

Не даёт споткнуться.

В. Силкин

 

* * *

А мой отец погиб в сорок четвёртом,

Шагнув вперёд под шквалом огневым.

И снится четверть века мне не мёртвым,

Не павшим, не упавшим, а живым.

 

Я на его могиле не был, каюсь, —

То самолёт, то поезд стороной.

Но если я иду — не спотыкаюсь, —

Всё потому, что мой отец со мной.

В. Алексеев

 

Отец

…И поселилась тишина

В избе над камской кручей.

Мать что-то вяжет у окна.

А сын уроки учит.

 

И так уже который год,

И нет чудес на свете:

Не скрипнет дверь. И не войдет

Тот, долгожданный, третий…

 

Вернуться с фронта обещал,

Писал жене любезной:

«Я столько в кузне проторчал —

Сам вроде стал железный!»

 

Досель о хватке кузнеца

В округе ходят сказы.

А мальчик своего отца

И не видал ни разу.

 

Пусть даже был бы очень строг,

Не баловал бы лишку,

А лишь сказал бы: «Как урок?»,

Потом: «Расти, сынишка!»

 

Но есть и счастье у мальца.

Вздыхает мать украдкой:

— Ишь, статью вымахал в отца —

И статью, и повадкой…

 

А он с ватагою ребят

Бежит из школы к Каме

И слышит: молоты стучат.

И в кузне дышит пламя!

М. Вавилин (Перевод В. Радкевича)

 

Памяти отца

Далёкие листья шумели,

Метели чужие мели,

И падали люди в шинелях,

И вновь поднимались и шли…

 

Сквозь вёрсты буксующей бури

И чащу сквозную свинца

В обычной солдатской фигуре

Я всё же узнал бы отца.

 

Узнал бы: у самого сердца

От пули хранил он в бою

Мою фотографию детства —

Горящую память свою.

 

И долго мне слышать придётся

Сквозь сон, раздвигающий мглу,

Как сердце отцовское рвётся…

А я-то помочь не могу…

В. Андреев

 

Советский крестный ход

Мой отец! Ты не ушел из жизни,

А вошел в состав родной Отчизны.

 

Я ходил с отцом на демонстрацию.

Себя я чувствовал возвышенным, большим.

Тогда не знал я о единстве нации,

Зато народ вокруг мне был родным...

 

Светло всё было, празднично, прилично.

Тепло, душевно и патриотично...

Подхватывали дух оркестры духовые,

И умолкали раны фронтовые...

 

Кричали взрослые, кричала детвора,

Под всплеск знамён горячее «Ура!»

Я шел с пылающим, всезнающим лицом,

С помолодевшим, близким мне отцом...

В. Андреев

 

Отец

Я отца повидал

Только раз наяву,

Когда он покидал

И меня и Москву, —

 

То есть память смогла

Только миг уберечь

Из большого числа

Наших дней, наших встреч.

 

Ополченья река

Уносила отца.

Чуть касалась щека

Дорогого лица.

 

Я смеялся, кричал

Возбужденно: «Ать-два!»

Что отец отвечал?

Позабыты слова...

 

Я отца повидал

Лишь однажды во сне —

За рекою Урал,

От войны в стороне:

 

Ливень, молнии, гром!

Дом от ветра дрожал,

И отец мой двором

До крыльца пробежал.

 

В чёрных гладких больших

Сапогах — как тогда! —

Высоко из-под них

Разлеталась вода.

 

Прямо в небо взлетал

Фейерверк от земли.

И во сне хохотал

Я от дома вдали...

 

Мой любимый, родной

Улыбается мне

В яви только одной

И в одном только сне:

 

С рук дитя не спускал,

Уходя — не грустя.

Столько луж расплескал,

Чтоб смеялось дитя.

О. Дмитриев

 

Мальчишка

Да, наверно, жесток был он в сорок втором.

Серый дождь по стеклу царапал.

Он спросил, опуская глаза над столом:

— Ты чего не на фронте, папа?..

 

А ещё через год

шёл он с мамой домой.

Их ждала похоронная серая карточка.

И забился мальчишка, и крикнул, дурной:

— Ты прости меня, папка, папочка!

В. Ковда

 

Кольцо

Сыновним чувством схваченный в кольцо,

Смотрю, как дождик трудится над пашней.

Какое было у отца лицо

В атаке той последней рукопашной?

 

Накатывалась едкая слеза

От близкого слепящего разрыва.

Какими были у отца глаза,

Когда залёг весь батальон прорыва?

 

Какою мыслью был он напряжён,

Минуя поле минное вслепую,

Когда взяла убийственный разгон

Ему навстречу снайперская пуля?

 

Быть может, смерть заметила его

В бинокли с наблюдательного верха?

Я знаю всё о штурме Кёнигсберга,

Я об отце не знаю ничего.

В. Дронников

 

Отец

Я не видел тебя ни разу,

Не дождался тебя с войны…

Немец целился, не промазал,

Немец целился со спины.

 

Не нашлось госпитальной койки,

Там бы точно остался жив…

В чистом поле ты только ойкнул,

Пулю стылую проглотив.

 

Медсестра унесла из боя,

Плача, глупая, унесла,

Два часа на руках с тобою,

Словно ангел, она была.

 

Дожидалась конца обстрела,

Чтоб тебя увезти в санбат…

Ни тебя, ни сестры той нету,

Только «юнкерсы» вас бомбят.

 

…Я не видел тебя ни разу,

Не дождался тебя с войны,

Но я в немца того б промазал,

Если б целился со спины.

Г. Андреев

 

Отцу

Прости меня, Илларион Григорьич,

Природный пахарь, красный партизан,

Не защитил я честь твою. И горечь

Самонеуваженья выпью сам.

 

Не бросил я клеветникам России

Каленых слов в бесстыжие глаза.

Меня Россия, может, и простила,

Но мне себя простить никак нельзя.

 

Я поднимусь на гору за деревней,

В тот самый тихий и печальный лес,

Где меж иных осьмиконечный, древний

На холмике стоит знакомый крест.

 

И сноп цветов — пунцовых, белых, синих —

Я положу в подножие твое.

Спокойно спит вчерашняя Россия,

Мне больно, но не стыдно за нее.

А. Щербаков

 

Награда

Вернулся отец к Дню Победы,

И радостно было вдвойне.

Гремел патефон у соседа

В распахнутом настежь окне.

 

Мы шли вдоль деревни к сельмагу.

Отец при регалиях был,

И мне он медаль «За отвагу»

К майчонке моей прицепил.

 

Хотя удальцом я не вышел,

Тщедушный, как все пацаны,

Но, видно, за то, что я выжил

В кромешные годы войны.

А. Щербаков

 

Отцу

Что на могиле мне твоей сказать?

Что не имел ты права умирать?

Оставил нас одних на целом свете.

Взгляни на мать — она сплошной рубец.

Такая рана — видит даже ветер!

 

На эту боль нет старости, отец.

На вдовьем ложе памятью скорбя,

Она детей просила у тебя.

Подобно вспышкам на далёких тучах,

Дарила миру призраков летучих —

 

Сестёр и братьев, выросших в мозгу…

Кому об этом рассказать смогу?

Мне у могилы не просить участья,

Чего мне ждать!.. Летит за годом год.

— Отец! — кричу. — Ты не принёс нам счастья!..

Мать в ужасе мне закрывает рот.

Ю. Кузнецов

 

У гранитной плиты

Я стою у могилы отца,

Я его и сейчас понимаю.

И волнуются наши сердца,

Даже шороху ветра внимая.

 

Может, где-то в космической мгле

Наши души и встретятся вскоре,

Только быть без него на земле

Для меня настоящее горе.

 

Я же помню: он сильный, большой

И такого огромного роста,

Но с открытой, ранимой душой,

И в раю ему вечном непросто.

 

Без него неудобно в быту,

Без него и любовь скоротечна.

Слышал я пацаном за версту

Его голос железный, картечный.

 

На гранитной плите в тишине,

Как живой, он смеётся и дышит,

Что-то важное шепчет он мне,

Только что — никогда не услышу.

А. Ежов

 

А мама плакала

Был праздничный круговорот

Расцвечен флагами.

Победу праздновал народ,

А мама плакала.

 

О, гимнастёрки в орденах

И просто с планками!

Героев встретила страна,

А мама плакала.

 

Луны победная медаль

В салютах плавала,

И со стены отец видал,

Как мама плакала.

 

Казалось мне, смущённо он

Так улыбнулся,

Как будто сам виновен в том,

Что не вернулся.

Я. Тублин

 

До свиданья, отец…

…Долго ехала, Бога молила,

Ветер смахивал слёзы с лица…

Замираю над братской могилой —

Там, где светится имя отца.

 

Не излечишь душевную рану

И не свяжешь вовеки концы…

Рядом — с болью своей — ветераны…

Как мы вам благодарны, отцы!

 

В эти майские дни вы в почёте,

Отступили тяжёлые сны…

Что-то будет, когда вы уйдете,

С обжигающей правдой войны…

 

Эти битвы уходят в преданье,

Как землянка и черствый ломоть.

До свиданья, отец, до свиданья…

Да хранит твою душу Господь!

В. Коростелева

 

Отец

Короб просолённой гимнастерки,

На пилотке соль, как пепел серый.

Мы у эшелона на пригорке

В тот июльский полдень в сорок первом.

 

Похудевший. Тёмная щетина.

Весь тревоге отдан без остатка.

«Поезжайте! Ты теперь мужчина.

Маме помогай, смотри за братом.

 

Подлецы, по беженцам стреляют!

Этот эшелон уже бомбили.

Где я буду? Я ещё не знаю», —

И бежит назад к автомобилю.

 

В нём бойцы сапёрного отряда.

Обернулся: «Мы ещё вернёмся!»

Где-то гулко стонет канонада.

Нестерпимо горестное солнце.

 

Было так… Полуторка несётся,

Эшелон стоит под солнцем медным.

Мой отец, который не вернётся.

…И четыре года до победы.

А. Лукьянов

 

Звезда отца

Звезда Победы меркнет чаще,

Чем в те, военные года.

Отец мой, без вести пропавший,

Стучится в душу иногда.

 

Звезда сияет на пилотке,

Пока что не было погон…

И снова фронтовые сводки

И вера, что вернётся он.

 

Отец не умер — с нами рядом.

На фото линии лица.

Звезда горит под Сталинградом

В честь светлой памяти отца.

Ю. Рязанцев

 

* * *

У отца моего не было ни орденов, ни медалей,

потому что его убили в самом первом бою:

где-то под Ленинградом,

где автоматчиков на прорыв кидали —

добровольцев, партийцев, детскую гордость мою.

 

Пусть я буду у времени как незажившая рана:

снова папа мне снится, о чём-то со мной говорит.

Он приходит ко мне, как когда-то Чапаев с экрана:

перехват портупеи и орден упрямо горит.

 

Как ни силюсь, я слов его не разбираю:

— Папа, громче, не слышу! —

И не прочесть по губам…

— Папа, я уже старый, уже по зерну добираю! —

Нет, не понял, уходит к себе по гробам.

 

Ах, какие мы видели времена и событья!

Как себя раздирали, костями мостили мосты!

(Вот когда научился с голодными суками выть я…

Оттого они выли, что кости у нищих пусты.)

 

Всё со мной можно сделать:

я слабый и плачу от боли.

Я убью ради хлеба и ближнего оклевещу.

Но я всё же

тот воин, который — один в своём поле.

Я умру, но на поле

к себе никого не пущу.

 

— Папа, я о тебе ничего, кроме снимков, не знаю.

Я не помню ни речи, ни воздуха, жившего в ней.

Только общая кровь —

это общая память сквозная.

То, что ты мне оставил,

любых фотографий нужней:

 

делать в жизни простое, мужицкое, честное дело,

умирать, если надо,

свой кров заслоняя спиной,

потому что, когда у солдата осталось лишь тело,

телом он закрывает

всё то, что зовётся страной.

 

Папа, больше не надо ко мне прорываться ночами.

Я у зеркала встану — и сразу тебя узнаю.

Я ведь всех вас увижу (мне скоро на выход с вещами) —

добровольцев, партийцев, детскую гордость мою.

Г. Русаков

 

Памяти отца

Я пройду свой путь до конца

И в холодный уйду рассвет.

Через тридцать нелегких лет

Наконец я нашёл отца.

 

И беда моя, не вина,

Что так поздно тебя нашёл.

Ляжет пусть на муар и шёлк

Моя ранняя седина.

 

Похоронен в чужой земле

Тот танкист, что вошёл в Берлин,

Пролетит журавлиный клин,

Над тобой в предрассветной мгле.

 

…У последней стою черты,

Поезда стучат вдалеке.

И сжимаю до боли в руке

Орден Красной твоей Звезды.

С. Соловьёв

 

Отец

Отец мой — старший фейерверкер —

Жил, служил и не боялся смерти.

Она сама нагрянула внезапно.

День умирал и тучи гнал на запад,

 

И, мертвенно бледнея, падал снег.

С землёю не простился человек.

Но смерть напрасно затрубила в горны.

Он пал на поле боя

Непокорным!

А. Прокофьев

 

Отец

Метель пути задует или

У ног заплещется река,

Со мной всегда товарищ Шилин —

Начштаба конного полка.

 

Три куба в синеньких петлицах,

Ремень с начищенной звездой,

Весёлый, смуглый, крупнолицый.

Он в вечных списках молодой.

 

Он смотрит на меня тревожно,

Оценивая каждый жест.

И невозможно, невозможно

Мне уронить отцову честь.

 

Я ухожу туда, где ветер

Шинель срывает зло с плеча,

Я ухожу туда, где светит

Рассвет полоской кумача.

 

Мне не к лицу быть хилым, слабым:

С оружием тверда рука.

Со мной в наряд идёт начштаба

Кавалерийского полка.

А. Шилин

 

Отец

Вот он, снимок моментальный

Тех военных гулких лет…

Он сидит монументальный,

Но с улыбкою печальной,

И в кармане — партбилет,

 

И в руке его — пилотка,

И в глазах его — улыбка,

И трава у ног его…

От атаки до атаки

Приключился миг короткий,

На зелёной гимнастёрке

Отложилась пылью зыбкой

Смерти тень…

И наводит луч зенитный

Солнце на него.

 

От прорыва до прорыва

Улыбается счастливо

Сыну и жене…

И щекочет дым разрыва

(Горьковатый — он на фото

где-то сбоку)

Ноздри мне.

 

Ощущаю портупеи пропотевшие ремни.

Чисто выбрит. Пить охота.

Рядом кожух пулемёта,

И на кубарях играют потускневшие огни…

 

Мой отец! В его планшете,

Том, что виден на портрете,

Нож складной. Десятивёрстка.

И махорки в пачке горстка.

Карандаш. И наши фото

(с мамой) в книжке записной…

 

Замкомроты из пехоты на передовой,

На плечах повисло небо в дымке голубой…

Надпись, что на обороте:

«Моему любимому сыну от отца

перед скорым уходом в бой…»

 

Так пронзительно в квартире

В сумраке ночном, в тиши,

В даже непослевоенном мире

Видеть тень его души.

Тщетно вглядываясь в фото —

узнавать и… ждать чего-то.

Л. Гроховский

 

Слово об отце

Я не помню отца: он погиб на войне.

Эти страшные дни не оставили мне

Ни богатств, что трудом он тогда накопил,

Говорит мне лишь фото, как молод он был…

 

Остаётся во мне тихим отчеством он!

И фамилия тож — свет рассветный знамён.

Он в священной борьбе нас тогда защищал.

И характер бойца в генах мне передал.

 

Да, в блокаде погибли сестрёнка и мать…

Нам без них государство пришлось поднимать:

Из разрухи сплошной. Пацанята войны —

Мы трудились тогда для людей, для страны.

 

И потомству теперь завещаю я — дед! —

Чтобы наши дела свой оставили след.

Вот и сын мой уже внукам — взрослый отец!

А фамилия — это наследства венец.

 

Не бахвалясь, скажу: мы России сыны!

И средь прочих других ей любовью верны.

Не случайно же землю, в которой живём,

Мы Отечеством — или Отчизной! — зовём.

Г. Некрасов

 

Людмиле Седневой

 

Я ничего не знаю о своем отце. Товарищи писатели, расскажите о нем.

Людмила Седнева, колхозница (Из письма)

 

Я знал, я знаю Вашего отца,

Могу и должен Вам о нем поведать.

Не в силах я забыть его лица:

Его черты — в чертах самой Победы.

 

Услышав первый грозовой раскат,

Он из села Нероновские Вески

В Калязинский ушел военкомат,

Не дожидаясь фронтовой повестки.

 

Мы отступали. Лил кромешный дождь.

В грязи, в крови мы долго отступали.

«Я так и не успел увидеть дочь, —

Сказал он мне однажды на привале. —

Вчера был бой, и завтра снова в бой,

Я должен заслонить ее собой».

 

Он ранен был — не помню, сколько раз, —

До срока убегал из лазарета

И снова шел, подбадривая нас,

Сквозь злой озноб промозглого рассвета.

 

Он был на Волге, дрался на Донце,

Стрелковых рот охрипший запевала.

О Вашем замечательном отце

Советское Информбюро писало,

 

Как Ваш отец непрошеных гостей

На запад гнал, отбросил за границу.

А дальше не было о нем вестей —

На то война. Ведь все могло случиться.

 

Но к нам сквозь фронт, сквозь орудийный залп

Еще в ту пору вести доносились,

Что средь героев итальянских Альп

Есть партизан по имени Василий.

 

Домой он не вернулся... То есть как?

Ужель погиб в последней перепалке?

Нет! С девочкой спасенной на руках

Он встал теперь в Берлине, в Трептов-парке.

И в Вене он стоит, солдат простой,

На пьедестале, в каске золотой.

 

Еще хочу Вас попросить в конце,

Хотя пронзает сердце боль сквозная, —

Людмила, на вопросы об отце

Не отвечайте никогда: не знаю.

Е. Долматовский

 

Плач Инны Серковой*

Когда на Смоленщине погиб солдат,

его дочери Инне было два года…

Братскую могилу, где похоронен отец,

дочь разыскала лишь в 1985 году.

 

Мой родимый, я — дочка твоя!

Горький мой среди горьких друзей!

Я к вам шла, тихим светом горя,

Через горы и вздохи степей.

 

Парни! Вы же не знали весны —

Не плясали на шумных пирах…

Как понуро бредут табуны

Серых туч за израненный шлях!

 

Тишина… мне уже сорок пять…

Годы шли без тебя, как века.

По годам я тебе уже — мать:

Видишь белую прядь у виска?

 

Знаю, вы продолжаете бой

В летний зной и в осеннюю стынь…

Скоро буду навеки с тобой,

Моя гордость, отец мой и… сын!

* Серкова И.П., старший инженер связи, г. Чита, умерла в 1988 г.

В. Богатырёв

 

* * *

Шинели отцов,

в орденах кителя...

Во веки веков

да светится земля!

 

Под нимбом Господним

Отечества дым.

В сутёмках уходим

к отцам молодым.

 

В окопы ложимся...

Во веки веков

мы снова стучимся

в Победу отцов.

 

В Т-34,

в — «Ни шагу назад!»

в их раны святые,

в Смоленск, в Сталинград...

 

В знамёна — в сражении,

в шквале свинца,

в «о упокоении»

лист без конца...

 

— В сто грамм фронтовые,

в Победу России!..

П. Рожнова

 

* * *

Отец войдёт… С порога — снежный ком.

Отец войдет… С плеча — котомка в дом.

На валенках — как бисер белый — наледь.

На рукавах тулупа — вьюги зямять.

 

Войдет отец…И пушкинский зрачок,

Как бубенец — собьёт домашних с ног.

К печи — за щами. Воду — в самовар…

Отец — он с нами. Он донельзя стар!

 

Хоть и не слышит, но остережёт:

Греми потише, вечер у ворот!

— Дин-дон! — ударят трижды ордена.

Всё выше, выше от отца война.

 

Но то, что свыше, нас под сенью тихой

Всё ближе, ближе делает к Великой…

П. Рожнова

 

Спасибо отцу

Спасибо отцу, не погиб

На гибельной, страшной войне.

А мог бы погибнуть вполне.

 

Спасибо отцу, не пропал,

Лопаткой себя окопал,

Мозгами, где надо, раскинул,

Ногтями, что надо, наскрёб —

И выжил. Не сгибнул, не сгинул.

И каску надвинул на лоб.

 

И чести своей не прéдал,

И славы солдатской отвéдал,

И мне безотцовщины нé дал,

Хлебнуть этой доли — не дáл.

 

А что не досталось ему

Прямого

в окопчик

снаряда,

За это спасиба не надо,

За это спасибо — кому?

Д. Сухарев

 

Отец

В даль степную руки простирая,

Над снегами мысленно парил.

Как он говорил об отчем крае!

Говорил — любил.

 

Здесь ему пришлось фашистов встретить,

Пригодились пни и краснотал.

Вспоминал, как рану, сорок третий!

Вспоминал — стонал.

 

Сын сидел. Беседа окрылила.

И в преддверье неотложных дел

Всё глядел на степь в отцовских былях!

Всё глядел — светлел.

Л. Каратеев

 

* * *

Как из дикого смертного боя

Уцелевший усталый боец

Выходил из крутого запоя

Почерневший Серёжкин отец.

 

И, терпя непосильную муку,

Паренёк, не окрепший ещё,

Под шальную отцовскую руку

Подставлял неумело плечо.

 

Шли глухим коридором барака

На ступеньки родного крыльца…

И упрямо Серёжка не плакал,

Чтоб в беде не обидеть отца.

 

И Отечества светлые дали

Открывались мальцу впереди.

И — рыдали, рыдали медали

На широкой отцовской груди.

Е. Семичев

 

Стихи о невоевавшем отце

Моим родителям.

 

А мой отец

Не побывал на фронте.

Сказал майор,

Взглянув на пацана:

— Вот через год,

Когда вы… подрастете… —

А через год

Закончилась война.

 

А через год

Уже цеха гудели.

И мой отец не пожалел трудов,

Чтоб на российском,

Выдюжившем теле

Белели шрамы новых городов.

 

Но мирные заботы уравняли

Хлебнувших

И не видевших огня,

И в нашем общежитии

В медали

Своих отцов

Играла ребятня.

 

На слезные расспросы

Про награды

Отец читал мне что-то из газет.

— Не приведи!

Но если будет надо,

Заслужим,

А пока медалей нет! —

 

Я горевал.

А в переулке сонном

Азартно гомонил ребячий бой,

Но веяло

Покоем, миром,

Словно

Невыдохшейся майскою листвой.

 

И мне,

Над кашей бдевшему уныло

(Пока не съем —

К ребятам не пойду!),

Все реже,

Реже мама говорила:

— Эх, нам в войну

Такую бы еду! —

 

…Тянулись дни,

И годы пролетали,

И каждый очень много умещал.

И я забыл,

Взрослея,

Про медали,

Да и отец уже не обещал.

 

Но каждый раз,

Услышав медный голос

(Наверно, доля наша такова!),

Отец встает.

Но речь опять

Про космос

За холодящим —

«ГОВОРИТ МОСКВА…»

Ю. Поляков

 

Отец

Мой отец воевал

За Варшаву и Прагу,

Через Вислу и Лабу

Налаживал связь.

И медаль на груди

У него «За отвагу»

Майским утром сегодня,

Как зарница, зажглась.

 

Точно это в крови —

От отца передалось,

Словно эхо из сердца

Отдаётся война.

Мне в наследство заря

От фугасов осталась,

И осколком снаряда

Сгорает луна.

 

Ветераны войны,

Вы не ждёте заката,

Есть ещё на земле

Загражденья из мин.

Потому я в отце

Вижу часто солдата

И не вижу его

Поредевших седин.

Е. Шопорев

 

Отец

Война — и смерть на поле брани,

И труд в тылу, когда нет сил.

А мой отец служил в Иране,

А мой отец танкистом был.

 

Но вот рассказывал он мало

О той неведомой войне.

Не говорила даже мама

О службе об отцовской мне.

 

Но вырос я, и рассказали,

Как у отца сложилась жизнь,

Про то, что он имел медали

И очень службой дорожил.

 

Служил танкистом он в Иране

И, где служить, не рассуждал.

Пусть вражьи танки не таранил,

Но День Победы приближал.

Р. Тимошев

 

Отцу-фронтовику

Зачем тогда так глубоко и тонко

Алело солнце сквозь туман полей?!

Теперь весь век — обманутым ребёнком

Бежать за первой стаей журавлей.

 

…Река дымится, и плывёт, и грезит

О чём-то милом, давешнем, своём.

Дощатый мостик, и на самом срезе —

Мы не себя, а детство узнаём.

 

Какая тень! Как заросли пахучи!

Где злой мальчишка удит пескарей,

Чтобы потом с полуразмытой кручи

Тягать тугих лобастых голавлей.

 

Как ты завидовал им, деревенским, цепким,

Серьёзным даже в резвости своей!

А сам пускал рассохшиеся щепки

И провожал их мыслью до морей.

 

Но, видимо, такой большой поклажи,

Такой мечты не вынесли суда:

Устали голуби, увязли в такелаже

И не вернутся с письмами сюда.

 

И поздно, милые, — чай, жизнь уже успела

Нас отучить от писем и звонков;

И ждать вестей — не в оперенье белом,

А чаще с перебитым позвонком;

 

И полюбить навек в огне закатном

Свою судьбу и трепетную даль,

Усиленную эхом троекратным,

Но счастье обещавшую едва ль.

А. Шорохов

 

Отцу

Ещё живут в бессоннице отца

Землянки запотелое оконце,

Над бруствером ромашка, словно солнце,

И встречное дыхание свинца.

 

Могильный холм на взятой высоте,

Размытые военные дороги…

Я просыпаюсь, слушаю в тревоге

Шаги отца за дверью в темноте.

 

В пространстве между завтра и вчера,

Где прошлое вплотную с настоящим,

Мне кажется, мой первый разводящий

Вот-вот войдёт и скажет мне: «Пора…»

 

И уведёт в курсантские года,

Туда, где снег в ночи голубоватый,

И третий пост, и номер автомата,

Который не забуду никогда.

 

Туда, где мы, от счастья смущены,

Застынем строем лейтенантов юных,

И мой отец, стоящий у трибуны,

Заплачет, как в последний день войны.

В. Гуд

 

Друзья отца

У хмурых дней пощады не прося,

Я жизнь свою прошёл до середины.

И вот белоголовые мужчины,

Друзья отца — мои теперь друзья.

 

У них глубоки складки на лице,

Их речь нетороплива и сердечна.

Я понимаю: главное, конечно,

Навек меж нами — память об отце.

 

Навек для этих доблестных мужчин,

Узнавших цену радости и горю,

Остался гневом, гордостью и болью

Ровесник, не доживший до седин.

 

Товарищ их по яростным мечтам,

По тем гремучим сменам на заводе,

По той испепеляющей работе,

Венец которой — огненный металл.

 

Взметавший раскалённую пургу

За каждую в России похоронку,

Он в дни побед летел врагу вдогонку,

Как в дни потерь — в лицо летел врагу.

 

Друзья отца… Мне кажется порой,

Что это я стоял бок о бок с ними,

Пронизанный гудками заводскими,

Глаза в глаза с победой и бедой.

 

И будто надо мною произнёс

В ту пору доктор, сдержанный мужчина:

— Тут, знаете, бессильна медицина,

Он столько лет работал на износ… —

 

А жизнь идёт. Гремит её набат.

И на мои, на первые седины

Глядят белоголовые мужчины —

Друзья отца. Внимательно глядят.

И. Ляпин

 

Отцу

Я пришел на могилу рядового бойца,

Я пришел на могилу родного отца.

Ты прости мне, отец, я к живому хотел,

Но в пути задержала меня не метель,

Не речные разливы, крутые дороги —

Задержали дела, боевые тревоги.

 

Расскажи мне, отец (когда жил ты, я мало расспрашивал),

Как Ерему, соседа, в тридцатых годах раскулачивал;

Как в тебя он стрелял, как твой дом поджигал,

Как в ночи, чтоб убить, под мостом ожидал.

 

Вот ты машешь косой впереди косарей,

У костра поешь песни родных кобзарей;

Вот идешь тяжело, наклонившись над плугом,

Но дрожит за углом обнаглевший хапуга.

 

Будет время лететь, встретишь новые даты,

Но свою революцию никому не отдашь ты.

Пусть шипит, извиваясь, за кустами жулье,

Валишь сосны в лесу и колхозникам строишь жилье.

 

Мне для жизни иметь надо твердость такую же.

Твой характер упрямый ежедневно мне нужен.

А твои золотые умелые руки

Я хочу, чтоб имели мои дети и внуки.

 

И тогда они землю свою вспашут отменно,

И тогда они в космос улетят непременно,

И не будет им в жизни ни помех, ни преграды…

Гаснет день, я стою у железной ограды.

 

Слез своих не стыжусь. Подымаю лицо.

До сих пор для меня горя не было больше.

Уважайте отцов! Берегите отцов! И цените отцов!

Это трудно — идти без отцов. Пусть живут!

Пусть живут они дольше.

Н. Малашич

 

Памяти отца

Снова входит отец в коридор,

С ходу судит дела мои, мысли.

На судьбе моей с давешних пор

И его все невзгоды повисли.

 

Свечереет… Часам к девяти

Станет зябко и ноги как вата,

Будто сил не осталось почти,

Вместе с волей девались куда-то…

 

«Время», что ли, он ходит смотреть?

Но в экран не глядит, будто чает

Вызнать: долго ль мне лихо терпеть,

Под прибравшими власть сволочами?

 

Всё познавший: войну и нужду,

А ещё лихолетье глухое,

В сны придёт — и я вскинусь в бреду,

Будто шорох прошёл в изголовье.

 

Все долги мне, обиды простил.

Лишь заботу его ощущаю.

Чем воздам в пору гаснущих сил?

Но воздам, я отцу обещаю.

И. Федорин

 

* * *

Свеча моя плачет, а я не сронил ни слезинки.

И скорбны иконы, как будто поднялись из глин.

Я с папой прощаюсь, читаю родные морщинки:

Вот эти — за Брест и Варшаву, а та — за Берлин.

 

Куда ты, куда отлетаешь от милых полесий?

Озёра твои ещё помнят тебя и зовут.

Соснового бора небесные, синие песни

Далёко-далёко последней тропою ведут.

 

А ты поднимись, оглянись — за разбуженным садом,

Вскипающим, птичьим, плывут облаков корабли.

Ты нёс на плечах меня майским счастливым парадом.

Теперь вот другие тебя на плечах понесли.

 

Прости, мой хороший. Я знаю, ты будешь мне сниться.

Ещё будет много нежданных и жданных потерь.

Тебя ещё помнят скрипучая дверь, половица

И этот вот стол, где тебя поминаем теперь.

 

Как поздно любовь, что ты мне подарил, возвращаю.

Из вечных просторов обратного нету пути.

А если что было не так, то тебе я прощаю.

А если что было не так, и меня ты прости.

Е. Юшин

 

Послание отцу

В неведомые, неземные дали

Я шлю тебе свой фронтовой привет.

Да, мой отец, мы вместе воевали,

Хотя тогда мне было восемь лет.

 

Твоя в атаку поднималась рота,

Редела цепь от жуткого огня.

А здесь фашистский ас из пулемёта

На бреющем расстреливал меня.

 

Стоял ты насмерть в крымских катакомбах,

Сильнее жизни Родину любя,

А на меня с небес летели бомбы,

Что Гитлер приготовил для тебя.

 

Когда в обмотках, в старенькой шинели

Ты шёл вперёд среди других солдат,

Мы лебеду с крапивой дома ели,

Чтоб ты был сыт, чтоб бил твой автомат.

 

В жару, ненастье, в лютые морозы,

Когда от дома был ты так далёк,

Я за тебя нечаянные слёзы

У мамы вытирал со впалых щёк…

 

Всё выдержали, всё стерпеть сумели,

Но недобитым был ползучий гад.

«Уж лучше бы нас немцы одолели!», —

Сказал мне бородатый «демократ».

 

Читая нашу прессу, нашим внукам

Не разобраться, не понять порой:

Так кто же всё же — Власов или Жуков —

Освободитель русский и герой?

 

И жалкой кучкой, вопреки народу,

Разрушена могучая страна.

Дельцам, хапугам и другому сброду

Москва-столица ныне отдана.

 

Для многих жизнь сегодня стала адом —

Вновь гибнут люди и дома горят.

Сыны тех, что тогда сражались рядом,

Друг в друга ныне яростно палят…

 

Россия в шоке, вороньё над нею.

Оно всё пакостней, жаднее и наглей.

Возможно, были времена труднее,

Но не припомнят времени подлей…

 

Когда я прихожу к твоей могиле,

Всем сердцем чувствую свою вину…

Да, мой отец, мы вместе победили,

Но без тебя я проиграл войну.

Г. Попов

 

День победы

 

1.

Опять мы пишем о войне —

Войны не знавшие поэты.

Осталась память. В глубине

Её взрываются сюжеты.

 

Ушли отцы-фронтовики…

И оттого на сердце грустно,

Что и у жизненной реки

Истоки есть, но есть и устье.

 

Не мастер долго говорить

При жизни был покойный батя.

Он рвал воспоминаний нить

Всегда без жалости:

— Ну, хватит!

 

И не хватило… Рубежи

Сдала врагу-инсульту память.

Меня просил он:

— Расскажи,

Сынок, что помнишь!

И кусками

 

Я повторял, как мог, его

Не очень связные рассказы,

Как он войну прошёл живой,

Как объегорил смерть-заразу.

 

Как в Сталинграде уцелел

И на Днепровской переправе,

Как на Румынской на земле

Чуть руки-ноги не оставил.

 

Нежданно прерывал порой

Отец мой пересказы эти:

— А, помнишь, брат, как мы с тобой

Тогда однажды в сорок третьем?..

 

Да, батя, да! С тобой тогда

Я вместе был в одном окопе

И через горькие года

К Победе долгожданной топал.

 

Я помню шрамы и рубцы.

Но не важнее ль тех отметин

Открытие: живут отцы,

Пока дела их помнят дети!

 

А там, за нами — внуки и

Кому назначено родиться

И продолжением твоим,

Отец, стать суждено и сбыться!

 

Иначе всем нам — грош цена.

Для тех, кто горя не изведал,

Во всех грядущих временах —

Земное счастье — День Победы!

 

2.

Как жизнь — простая мелодрама:

Отец однажды встретил маму.

Приподнимаю лет завесу:

Случилось это под Одессой

 

В селенье Нейково. Вначале,

Когда его освобождали,

Нежданной судьбоносной встречей

Тот праздник был увековечен.

 

Прошло пять лет. Вернулся папа.

Хохлушка вышла за кацапа.

Соединились воедино

Во мне Россия с Украиной.

 

Что, громко сказано? Но это —

Та правда, без которой нету

Ни прошлого, ни нашей славы,

Ни будущего у державы.

 

Моя советская эпоха,

Как без тебя сегодня плохо!

И для твоей Победы новой

На что сегодня мы готовы?

 

Взовьются ль над одесским портом

Знамёна, как в сорок четвёртом?

Чтоб встретились в селе у Буга

Те, кто не могут друг без друга.

 

Чтоб наше общее начало

У нас беда не отнимала.

 

...Глядят с надгробия с любовью

Те, кто моею стали кровью,

Те, кто девчонкой и солдатом

Навеки встретились когда-то.

 

3.

Ранило отца в Румынии.

На дворе стоял апрель.

До конца военной линии

Оставалось пять недель.

 

Линия утрат и доблести,

Эта линия огня —

Нашей памяти и совести

Заповедная броня.

 

В ней отцовскими осколками —

Метины былых времён.

С медсанбатовскою койкою

День Победы обручён.

 

Потому ночами вешними,

Повторённые стократ,

Снятся мне места нездешние

И селенье у Карпат.

 

Флоренти — почти Флоренция —

Называется оно.

Историческая лекция

Не дописана войной.

 

Столько слов осталось пламенных —

Литератор, выбирай!

В медсанбате среди раненых —

И отец мой — Николай…

Ю. Щербаков

 

Памяти отца

                    Шацкову Владиславу Андреевичу

 

И какая-то в этом была пустота…

И какая-то НЕ завершённость пути.

Мой отец, ты из дома ушел без креста,

В никуда, так бы мне не хотелось уйти.

 

Но каким бы негаданным ни был финал,

Как бы жизнь ни была напоследок строга —

Ты свой век одолел, ты его доломал,

Ты добил его, как фронтового врага.

 

И посмею ли слово промолвить в укор,

Если в зеркале вижу твой взгляд и твой лик.

Я летами тебя не догнал до сих пор

И во снах — молодым тебя видеть привык.

 

И покуда годам иссякающим течь,

И пока не застыну на бездны краю,

Мне бы только суметь малой каплей сберечь —

Эту гордую стать и улыбку твою.

 

Снова душный июнь, снова сизая мгла.

Снова сердце мытарит прокимена стих.

Раньше мама тебя на земле берегла…

Пусть теперь небеса берегут вас — двоих.

 

Ты прости и немного ещё подожди

Тех, кто любит тебя на земле до сих пор…

И слезой поутру выпадают дожди,

И печаль тополей заметает наш двор.

А. Шацков

 

Живи, отец

К ужину, а может быть, к обеду,

На неделю иль на пару дней

Я всегда, отец, к тебе приеду —

Нет души мне ближе и родней.

 

В человечьей жизни есть пределы.

Как трудился! Родине служил!

Что бы для тебя такое сделать,

Чтобы ты ещё, ещё пожил?

 

…Перекоп. Атаки не дождаться —

Бьёт прожектор на передовой…

В памяти твоей огни Гражданской

И огни Отечественной войн.

 

И не раз в боях, от взрывов тёмных,

Ты вверялся собственной судьбе.

Сами Ворошилов и Будённый

Руку жали храброму тебе.

 

А сейчас беспомощным ребёнком,

Молчаливым, строгим, как всегда,

Ты лежишь в тени, от нас в сторонке,

Ветеран сражений и труда.

 

Но глядишь в глаза ты людям смело —

Не жалел для них ни сил, ни жил.

Что бы для тебя такое сделать,

Чтобы ты, отец, ещё пожил?

Л. Вьюнник

 

У отца

Я гощу у родного отца.

Вспоминаем прошедшее наше,

И течёт разговор без конца,

И прошедшее ближе и краше.

 

У него на отнятой ноге

Ноют пальцы, как будто застыли.

— Эх, какие охоты в Юрге

На Андреевском озере были!

 

А в Германии — зайцы кругом.

Выйдешь с палкой — держитесь, косые!

Жаль, с майором ты тем не знаком…

Помнишь, как по дороге в Россию

 

Ты из тамбура вылететь мог,

Не схвати он тебя за ручонку.

Да, а я, сколько было дорог,

Все запомнил, запали в печёнку.

 

Мы прощаемся с ним, как всегда:

Я к отцу прижимаюсь по-детски.

Это верно: беда не беда,

Никуда от которой не деться.

 

Выхожу, облегчённо дыша.

Есть какая-то ласковость в снеге,

И смеётся, и плачет душа,

Позабыв о судьбе и ночлеге.

В. Иванов

 

* * *

Мой отец играл на мандолине,

Он играл, вздыхал да пел о том,

Как в саду, мол, в ягодке малине

Свет-княгиня зналась с пареньком.

 

Уж давно, бывало, спит селенье,

Свежим тмином пахнет тишина.

А мужик всё так же, с настроеньем,

За кустом тиндличет у окна.

 

И такая вдруг забьётся горечь,

И такой забуйствует подъём…

Забредёт сосед Кузьма Григорич —

И потянут песенку вдвоём:

 

Дескать, что ж ты, радость человечья?

Коротка ты, радость, у братков:

То поляжешь в поле под картечью,

То истлеешь в глыбах рудников…

 

А в ночи, бывало, за избою

Голосят лягушки из коряг.

И певцы простятся, со слезою,

И добавят: «Грить твою растак!»

 

И теперь вот с тем же настроеньем

Я и сам — с гитарой на порог.

И грущу о смолкших поколеньях,

Истомлённых пылью всех дорог.

 

Хорошо ль, папаша, в той долине,

Где и Ванька-ключник молодой?

А кажись — вот-вот на мандолине

Заведёшь о бренности земной.

 

Ах, давно ль — ходили и кричали

И дрались за сей подножный прах!..

А теперь и вспомнишь-то едва ли

О далёких ваших именах.

 

И такая древняя кручина —

Задрожит в наклоне верболоз!

«Догорай, гори, моя лучина!» —

Это я пою. Ужель всерьёз?

 

И такая вдруг забьётся горечь,

Что хоть дуй об стенку головой!..

Выручай, сосед Кузьма Григорич!

Да и ты, миляга, — был такой…

Н. Тряпкин

 

Из отцовских заветов

Знал отец, как честно отвечать

На мои наивные вопросы:

«Дважды два — четыре, а не пять,

Дважды два — не шесть, не семь, не восемь».

 

…Тихие ручьи в лесной тени.

Облака неспешного полёта.

Мне в традиционном бытии

Чудится отеческое что-то:

 

Очевидность коренных основ,

Несуетность опаданья листьев;

Делом, без высокопарных слов,

Утвержденье безусловных истин.

 

Долго ль всё порушить, поломать,

Вплоть до веры в творчество исконной!

Но не повернутся реки вспять,

И не станут горы бить поклоны!

 

Может пылью сделаться гранит,

Атмосфера — концентратом яда,

Всё же мирозданье сохранит

То, чего доказывать не надо:

 

Аксиому ту, что предо мной,

В данный миг, — в упрямой стати клёна,

Непреложность ту, что в мир иной

Гонит лист с обрывистого склона.

 

…Не спеши минуты отсчитать.

Выпадают в срок дожди и росы.

Дважды два — четыре, а не пять:

Лето и зима, весна и осень.

Е. Шевелёва

 

* * *

Ребёнком я расспрашивал упрямо:

— Кто мой отец, скажи мне, мама?  —

Мать отвечала жёстко и устало:

— Я родила тебя и воспитала.

 

Потом, когда немного я подрос,

Она сама мне задала вопрос:

— …А твой отец… ты знаешь, что с ним стало?

— Ты родила меня и воспитала!

 

Опять прошли, забылись сотни дней,

Живу вдали от матери своей,

И нежность к ней со мною до конца,

Но я ищу в толпе глаза отца.

М. Попов

 

* * *

У соседки Галины

Сын растет без отца.

Часто вижу мальца:

Все он лепит из глины

Человечков нагих

И в капустные листья

Нежно кутает их.

Я однажды склонился

Над прилежным мальцом:

«Будешь скульптором, Петька?» —

«Нет, — ответил, — отцом.»

Н. Зиновьев

 

Памяти отца

«Отец в последнюю дорогу

Ушёл навек», — твердили мне.

Я им не верил. Верил Богу,

Безмолвно стоя в стороне.

 

А Бог сказал, что в Воскресенье

Отца увижу снова я.

Но это будет обретенье

Уже иного бытия.

Н. Зиновьев

 

Отцу

Отец! Вот несколько уж дней

Воспоминанье все рисует

Твои черты душе моей,

И по тебе она тоскует.

 

Все помню: как ты здесь сидел,

С каким, бывало, наслажденьем

На дом, на сад, на пруд глядел,

Какую к ним любовь имел,

 

Про них твердил нам с умиленьем,

«Все это, — ты тогда мечтал, —

Оставлю сыну в достоянье…»

Но равнодушно я внимал,

И не туда несло желанье,

 

Я виноват перед тобой:

Я с стариком скучал, бывало,

Подчас роптал на жребий свой…

Прости меня! На ропот мой

Набрось забвенья покрывало.

 

Скажи, отец, где ты теперь?

Не правда ль, ты воскрес душою?

Не правда ль, гробовая дверь

Не все замкнула за собою?

 

Скажи, ты чувствуешь, что я

Здесь на земле грущу, тоскую,

Все помню, все люблю тебя,

Что падала слеза моя

Не раз на урну гробовую?

 

О! если все, то знаешь ты —

То будь и там мой добрый гений,

Храни меня средь суеты,

Храни для чистых вдохновений —

 

Молись!.. Но, может, в той стране

Ты сам, раскаяньем гонимый,

Страдаешь. О, скажи же мне —

Я б стал молиться в тишине,

Чтоб бог дал мир душе томимой.

 

Но нет! Ты все же лучше стал,

Чем я среди греха и тленья,

Ведь ты в раскаянье страдал

И смыл все пятна заблужденья; —

 

Так ты молись за жребий мой,

А я святыни не нарушу

Моею грешною мольбой…

Молись, отец, и успокой

Мою тоскующую душу.

Н. Огарев

 

Сыну

Что ж, от судьбы никуда не деться,

Я, виноват без вины,

Запоминал своё жёсткое детство

С голода, горя, войны.

 

Я начинал развивать свои чувства,

Слабый, ревнивый малец,

С зависти к тем, у кого было пусто

В доме, но был отец.

 

Не побоялся подённой работы.

И потянул за двоих.

Сына пускай одолеют заботы

Чуть посветлее моих.

 

Пусть он свободнее, выше летает,

Ведь с колыбели, с крыльца,

С мирного времени жизнь начинает —

С белого хлеба, с отца.

А. Юдахин

 

Отцы и дети

Мой сын заснул. Он знал заране:

Сквозь полусон, сквозь полутьму

Мелкопоместные дворяне

Сегодня явятся к нему.

 

Недаром же, на самом деле,

Не отрываясь, «от» и «до»,

Он три часа лежал в постели,

Читал «Дворянское гнездо»!

 

Сомкнется из отдельных звеньев

Цепочка сна — и путь открыт!

Иван Сергеевич Тургенев

Шоферу адрес говорит.

 

И, словно выхваченный фарой

В пути машиною ночной,

Встал пред глазами мир иной —

Вся красота усадьбы старой,

Вся горечь доли крепостной.

 

Вот парк старинный, речка плещет,

А может, пруд… И у ворот

Стоит, волнуется помещик —

Из Петербурга сына ждет.

 

Он написал, что будет скоро, —

Кирсанова любимый сын…

(Увы! Не тот, поэт который,

А тот, который дворянин.)

 

За поворотом кони мчатся,

На них три звонких бубенца

Звенят, конечно, без конца…

Прошло не больше получаса —

И сын в объятиях отца.

 

Он в отчий дом, в гнездо родное,

Чтоб веселей набраться сил,

Привез Базарова с собою…

Ах, лучше бы не привозил!..

 

Что было дальше — всем известно…

Светает… сын уснул давно.

Ему всё видеть интересно,

Ему, пожалуй, всё равно —

Что сон, кто книга, что кино!

М. Светлов

 

Строгий отец

«Отец! Мы здесь живём в Крыму,

Покорны слову твоему,

Но мы хотим пойти туда…» —

«Куда?» —

«На Карадаг встречать рассвет».

«Нет!»

 

«Отец! Ты видишь склоны гор,

Там хорошо разжечь костёр,

Он будет сверху виден всем…»

«Зачем?»

 

«Отец! Отец! Ты обещал,

Что мы увидим перевал,

Ты говорил, что мы пойдём…»

«Потом!»

 

«Отец! Отец! Скажи, когда

Ты нам ответишь слово «да»,

И что нам делать наконец,

Скажи, отец!»

 

«Вы — дети! Вы должны меня

Не раздражать в теченье дня…

И понимать, в конце концов,

Что я похож на всех отцов!»

 

«Отец! Ты прав. Всё это так.

Но мы идём на Карадаг,

Твоим советам вопреки…»

«Да как вы смеете, щенки?!

 

Я тоже многого хочу

И в мыслях далеко лечу,

Но часто слышу я в ответ:

«Зачем?», «Потом!», «Не надо», «Нет».

А впрочем… Ладно, не беда,

Валяйте, братцы!» —

 

«Можно?» — «Да!»

С. Михалков

 

Отец

Ни апельсинами, ни мятою

Машинный запах не стереть.

Я помню руки узловатые

И пальцы без фаланг на треть.

 

На них рубцов шершавых полосы —

Следы железа и труда.

И если ими гладят волосы,

То очень редко, иногда.

 

Такой рукой цветы веселые

Срывать и боязно, и жаль, —

Такой рукой берут тяжелую

Стальную черную деталь.

 

И не отмоется, не вытрется —

В них въелась гарь, огонь прожег.

Но боевое знамя питерцев

Они несли, как я — флажок.

 

Я помню луг, покрытый росами,

Дорогу длинную в пыли…

А руки те меня подбросили

И в речку кинули: плыви!

 

И я плыла, и я их слушалась,

Учась бороться до конца.

Я верю: сделано все лучшее

Руками моего отца.

Т. Никитина

 

Отцовское эхо

И в солнечный полдень, и в звёздную полночь

Отцовское эхо над миром звучит.

Оно для души моей — скорая помощь,

Когда она очень болит.

 

Отцовское эхо, живое-живое,

Я слышу сквозь время опять и опять.

Есть память и эхо. Их двое, их двое.

И вечности их не разъять.

 

Для жизни отдельная смерть не помеха…

Хоть слёз не стереть иногда мне с лица,

Но сам я как эхо, звучащее эхо,

Посмертное эхо отца.

В. Бутенко

 

Сегодня мне приснился папа

Сегодня мне приснился папа

Такой веселый и живой.

И я во сне едва не плакал,

Когда он говорил со мной.

 

Мы с ним сидели где-то в парке.

Недалеко текла толпа,

Светило солнце, было жарко

И он спросил вдруг про дела.

 

Лилась неспешная беседа,

Я думал: «Как мне повезло»,

И все старался у соседа

В газете посмотреть число.

 

А папа мне сказал о важном,

Но не услышал я сквозь шум,

Ведь было так уже однажды —

Я думал, что потом спрошу.

 

Он был такой … такой реальный,

Так весело смеялся он …

Я делал вид, что все нормально,

Но понимал, что это — сон.

 

И просыпаться не хотелось —

Лежал, не открывая глаз.

Все думал — это память тела?

Или тревожат души нас?

 

С утра, не знаю, чем заняться?

Как будто чувствую вину.

Зачем такие сны нам снятся?

Пойду и маму обниму…

П. Давыдов

 

День победы. Стихи о папе и той войне...

Приснилось мне, приснилось мне

Как будто я на той войне.

Вдруг вижу — папа молодой,

Тогда еще не папа мой,

Такой смешной, такой худой,

И совершенно не седой.

Среди разрывов и огня

Идет, не зная про меня.

 

Приснилось мне, приснилось мне,

Я папу видел на войне.

Идет куда-то в сапогах

Не на протезах.

На ногах.

П. Давыдов

 

Разговор с папой

Вдыхаю аромат весенних трав

И время, словно, движется обратно.

Выходит, папа, ты был часто прав.

А я о чем-то спорил.

Непонятно.

 

Пожалуй, я пожалуюсь тебе,

Что и меня не понимают дети.

Они ведь очень умные теперь.

И никуда от этого не деться.

 

Ты отвечаешь:

— Это ерунда!

Мол, главное, чтоб было настроенье.

И голос твой я слышу без труда,

Хотя не верю в жизней повторенье.

 

Я вспоминаю фразы и слова,

Наверно приукрашиваю что-то.

Все кажется — ты сядешь у стола,

Когда о чем-то поболтать охота.

 

Еще мы можем встретиться во сне —

Удобно так, в любом знакомом месте.

Заглядывай, пожалуйста, ко мне,

Побудем хоть еще немного вместе.

 

— Как мы живем?

— Да так же, как всегда.

Болеем, спорим, отмечаем свадьбы.

И замечаем, как летят года,

А мы за ними следом. Не отстать бы...

 

Я прохожу один и тот же круг.

Я часто говорю одно и то же.

А помнишь, как мы ездили на юг?

Мы тоже ездим. Это так похоже.

 

Река, рыбалка, дымный вкус ухи…

Скажи, что делал я тогда неверно?

Читаю тебе новые стихи.

И ты мне улыбаешься…

Наверно…

П. Давыдов

 

Памяти моего отца

Я из семян твоей любви,

Твоих обыденных советов,

Отец, ращу свои стихи

С раденьем пахаря-поэта.

 

И в каждой буквице строки

Кую в обход словесных жадин

Твоей — проверенной руки­ —

Надёжное рукопожатье!

 

Отец, я в памяти гранит

Врезаюсь совести зубилом,

И откровение, и стыд,

И всё, что сердце накопило,

 

Всё то, чему учил меня

С мальства твой терпеливый гений,

Я высекаю не тая

На суд грядущих поколений.

 

Не посрамит тебя мой слог,

Как и твоя хранит молитва

Меня и дух мой в тяжких битвах,

Глаголя в силе: С нами Бог!

Терентiй Травнiкъ

 

Сыну

Как всё, казалось бы, и просто, и удобно!

Весна не зацветает без зимы.

Мы происходим от себе подобных,

Себе подобных оставляем мы.

 

Но время и подлесок поднимает,

И добавляет дереву колец.

И вот уж сын мой первенца качает,

И дедом возрождается отец.

 

Какой бы жребий нам ни уготован

На бесконечных крайностях земли,

Ты всё, что есть в моей душе святого,

Возьми с собою и собой продли.

 

Но я прошу — не будь моим подобьем!

Тебе — взлетать, а я уже внизу,

И весь мой груз ошибок и утопий

Ты не бери: я — сильный, донесу.

Р. Назаров

 

Мой отец постарел...

Мой отец постарел — горько в этом признаться.

Сникли плечи под тяжестью пройденных лет.

И всё чаще средь дел стал за сердце хвататься,

И всё реже в глазах прозорливости свет.

 

Жёсткий. Твердый, как сталь. Нетерпимый когда—то,

И к себе и к другим по-хозяйски суров,

Вечерами теперь созерцает закаты,

Деревенскую даль, гладь спокойных прудов.

 

Восторгается громко (а где-то по-детски)

То цветку, то в пруду утонувшей луне,

То сосёнке в душистом большом перелеске,

То кузнечиков звонкой, пустой стрекотне.

 

Поседели в висках тёмно-русые пряди.

В деревенских делах стал сноровистей зять,

А отец, подустав, на ступеньку присядет,

Чтобы после покоса дыханье унять.

 

Поворчит-подойдёт на шумливого внука,

Не спуская с него строгих дедовских глаз;

Иль (за стопочкой терпкой настойки) на кухне

В сотый раз заведёт всем знакомый рассказ.

 

А потом вдруг уйдёт в тихий сад, разомлевший,

Да затихнет... (во взгляде — покой, доброта).

И широкой рукой, но уже ослабевшей,

Будет ласково гладить любимца-кота.

Ю. Вихарева

 

Монолог отца

               Посвящаю папе

 

Бесстрастная статистика гласит:

Мужик у нас, в России, не жилец.

«Не долог век мужицкий на Руси» —

Так с ноткой грусти мне сказал отец.

 

«Не буду к ней придирчив я и строг.

Сама суди: не так мне много лет,

Но чудом лишь меня и уберёг

Как будто кто-то… А друзей, вот, — нет…

 

Их больше нет. Им нет теперь беды.

Они ушли (кто был к тому готов?),

Оставив жён, пополнивших ряды

Дряхлеющих и безутешных вдов.

 

Скосило столько мужиков подряд:

Не сосчитаю даже и за раз,

А про таких обычно говорят:

«Безвременно ушедшие от нас…»

 

Безвременно ушедшие друзья,

Измотанные жизнью и судьбой.

И в том строю остался только я…

Вот вспоминаю их вдвоём с тобой.

 

Торчат занозой в сердце имена:

Их помню все до одного — спроси!

Так чья же получается вина,

Что век мужской недолог на Руси?

 

Вопрос, конечно, это непростой,

И непростой ответ в себе несёт.

Что от друзей? — Крестов лишь дружный строй,

Да фото полустёртые… И всё.

 

Работа…Хлопоты…Семейный долг…

А сколько тащим мы других долгов…

И вот уже статистики итог:

В России не осталось мужиков.

 

Не держит сердце бремя той тоски,

Что на себя я за друзей взвалил.

Мы, как волы — до гробовой доски

Всё пашем из последних наших сил.

 

Душа болит за всех — за матерей,

За жен и за детей, за отчий дом.

И всё торопимся — скорей, скорей…

А жить когда? — Да поживём потом…

 

А дальше старость — словно тяжкий крест,

И ты уже не нужен никому.

Живи себе, пока не надоест

В болезнях кувыркаться одному.

 

Вот так-то, дочка…Весело живём.

Что, заморочил голову твою?

Да ладно, живы будем — не помрём,

Ведь я ещё шагаю в том строю.

 

Головоломку эту не решить,

Да, вот ещё один вопросик есть:

Вот если б мужики остались жить,

То, что б держало их, родимых, здесь?»

Ю. Вихарева

 

О настоящих папах и не очень...

Смотрел малыш на папу так влюблённо

И крепко-крепко за руку держал.

Звучал счастливый смех волшебным звоном

И папа будто в детство вновь попал…

 

Они играли вместе на площадке,

Крутилась беззаботно карусель…

А дома мама ждёт и всё в порядке.

Там мишки, зайки, тёплая постель…

 

Малыш за шею папу обнимает…

Душа к душе любовь рекой течёт.

Уже сердечко маленькое знает,

Как здорово, что папа с ним живёт…

 

А рядышком с игрушечной коляской

Играла чья-то девочка одна…

Недетскую печаль скрывали глазки,

Ведь детская душа без слов видна…

 

Спросил отец кудрявого мальчишки:

«Малышка, что за слёзки мне видны?»

 

«Мне мама перед сном читает книжки,

А папа не приходит даже в сны…

Я вечерами мамочку жалею,

Она, бедняжка, очень устаёт.

А с папой нам бы было веселее,

Но он другую дочку с тётей ждёт…»,

 

Когда малышка это всё сказала,

Похолодел от слов чужой отец…

Мужское сердце искренне шептало:

«Не разбивайте маленьких сердец!»

 

Не оставляйте дочку или сына,

Вам не вернуть потом ушедших дней.

Я верю, настоящие мужчины

Свободу любят МЕНЬШЕ, чем детей!

И. Самарина-Лабиринт

 

Папа, я пишу тебе приветы...

Папа, я пишу тебе приветы,

Пальчиком рисую на стекле,

Что уже у нас проходит лето.

Я скучаю очень по тебе.

 

Помню, как вставал ко мне ночами…

«Папа» — слово первое моё.

Просто связь такая между нами,

Что никто на свете не порвёт.

 

Нам с тобой пока нельзя встречаться,

Но тебя в сердечке я ношу.

Можешь, папа, ты не сомневаться,

Я тобою очень дорожу.

 

Папа, не грусти и не сдавайся,

Верю, всё получится у нас.

Я тебя люблю, не сомневайся,

Чувствую тепло отцовских глаз.

 

Ты мне очень нужен, постоянно.

И всегда живёшь в душе моей.

Обещаю, что послушной стану.

 

От Аришки, доченьки твоей…

И. Самарина-Лабиринт

 

Папа — это не просто слово

                Лучшему на свете папочке.

                С любовью.

 

Папа — это не просто слово.

Это верный надежный мужчина.

Нет на свете другого такого,

Кто любил бы без всякой причины.

 

Кто бежал бы скорее с работы,

Чтобы стать «суперменом», «лошадкой»,

Гулял в парке всегда по субботам,

Покупал бы тебе шоколадки.

 

Папа — это огромная сила,

Это нежность и на ночь сказки,

Когда ты бесконечно любима,

И без страха живешь и опаски.

 

Это тот, кто тебя поддержит,

Когда ты совсем станешь взрослой,

Поцелует тебя и утешит,

И ответит на все вопросы.

 

Он бывает колючим, как кактус,

Но объятья его того стоят.

Папа — это особый статус.

И не каждый его достоин!

С. Чеколаева

 

Отец

По красному, словно по совести,

Товарищ писал в том году:

От каждого — по способности,

Каждому — по труду.

 

Отец мой — характер из стали.

Он скалы дробил в песок.

И там, где прошел, — магистрали

Прямейших державных дорог.

 

Иные забор городили

Для дач, для собственных вилл.

А он накопил седины,

А денег — не накопил.

 

Счастливейший из неудачников

Последние в доме гроши

Он тратил на наши задачники,

На шахматы, карандаши.

 

Люблю. Уважаю. Как к совести,

К отцу в трудный час иду.

От каждого — по способности.

Каждому — по труду.

Л. Васюхно

 

* * *

Дети! Отцов не бесславьте,

Их орденов и седин.

В воине и в космонавте

Виден Отечества сын.

 

Лишь иногда почему-то

Яблоко падает вкось.

Ген или случай напутал,

Ветер ли злобный отнёс?

 

Может, какое-то слово

Или поступок отца

Вам непонятны? Но слава

Не заменяет лица.

 

Жизни не дарятся по две.

Поздняя зрелость смешна.

Вас ожидающий подвиг

Рядом, — и поступь слышна.

 

Жить вам, отцов не позоря,

Воинов прошлой войны:

Мужества юные взоры

В будущность устремлены.

И. Сергеева

 

Про папу от дочки

В жизни девочек крошечных

И старух поседевших,

Есть мужчина особенный —

Он любим и безгрешен!

 

Он — единственный в мире!

Он — заменит любого!

И на жизни пунктире

Нет другого такого!

 

Он не спит тёмной ночью,

Если ты заболеешь…

Он помочь тебе хочет,

Раз сама не умеешь…

 

Он тебя защитит

И согреет любовью!

Он с тобою грустит,

И смеётся с тобою!

 

Учит точным наукам,

Рисовать помогает…

И тебя он, хитрюгу,

Всей душой обожает!

 

О тебе только помнит

Он в глубокой разлуке…

Жадно ловит при встрече

Твои тонкие руки!

 

Он поддержит, научит,

И подскажет умело…

Твои страхи озвучит,

Самой сделает смелой!

 

В светлых чувствах признаться

Он тебе помогает!

С миром ростом сравняться

Он тебе предлагает!

 

Как знаком его запах,

И рубашка, и шляпа…

Обниму и шепну:

«Я люблю тебя, Папа!»

Е. Веснова

 

* * *

Девочке три, она едет у папы на шее.

Сверху всё видно совсем по-другому, чем снизу.

Папа не верит, что скоро она повзрослеет.

Папа готов воплощать в жизнь любые капризы.

 

Девочке шесть, на коленках у папы удобно.

Он подарил ей щенка и большую конфету.

Папа колючий, как ёж, и как мишка огромный.

Папа умеет и знает вообще всё на свете.

 

Девочке десять, и ей захотелось помаду.

Сперла у мамы, накрасила розовым губы.

Папа ругался, кричал, что так делать не надо.

Папа умеет бывать и сердитым, и грубым.

 

Девочке скоро пятнадцать, она повзрослела.

В сумочке пачка «эссе» в потаённом кармане.

Папа вчера предложил покататься на шее.

Девочка фыркнула: ты же не выдержишь, старый.

 

Девочка курит в окно и отрезала чёлку.

Девочка хочет тату и в Египет с подружкой.

Папа зачем-то достал новогоднюю ёлку.

Девочке это давно совершенно не нужно.

 

Девочке двадцать, она ночевала не дома.

Папа звонил раз пятьсот, или может быть больше.

Девочка не подходила всю ночь к телефону.

Папа не спал ни минуты сегодняшней ночью.

Утром приехала, папа кричал и ругался.

Девочка злилась в ответ и кидалась вещами.

Девочка взрослая, так говорит ее паспорт.

Девочка может бывать, где захочет, ночами.

 

Девочка замужем, видится с папой нечасто.

Папа седой, подарил ей большую конфету.

Папа сегодня немножечко плакал от счастья:

дочка сказала, что он превращается в деда.

 

Девочке тридцать, ей хочется к папе на шею.

Хочется ёлку, конфету и розовый бантик.

Девочка видит, как мама и папа стареют.

В книжке хранит от конфеты разглаженный фантик.

Девочка очень устала и плачет ночами.

Папа звонит каждый день, беспокоясь о внучке.

Девочка хочет хоть на день вернуться в начало,

девочка хочет домой, хочет к папе на ручки.

 

Девочка женщина с красной помадой и лаком.

Девочка любит коньяк и смотреть мелодрамы.

Папа звонил, и по-старчески жалобно плакал.

В ночь увезли на карете в больницу их маму.

 

Мама поправилась, девочка ходит по кухне.

Пахнет лекарствами и чем-то приторно сладким.

Девочка знает, что всё обязательно рухнет.

Девочке хочется взять, и сбежать без оглядки

в мир, где умеют назад поворачивать время.

Где исполняются влёт все мечты и капризы.

 

...Где она едет, как в детстве, у папы на шее,

и ей всё видно совсем по-другому, чем снизу.

М. Матросова

 

Папина шкатулка

Помню музыкальную шкатулку,

Мне её мой папа подарил.

Повернула ключиком минутку,

И звук трелей сердце озарил.

 

Радостью сердца переполнялись,

Помню взгляд счастливого отца,

В тот момент, когда мы обнимались,

Радостнее не было лица,

 

Оттого, что дочери приятно,

Что своим подарком угодил.

И ловлю минуты эти жадно

В уголочке памяти, что мил.

 

И сейчас я достаю подарок,

Если грустно и тоскливо мне.

Тот момент — он в жизни очень ярок,

И следа от грусти сразу нет.

 

Как крыло надёжное защиты,

Как мой щит и сила в небесах,

Не растрачу духа, даже битой,

Ведь вся сила в папиных глазах.

О. Фокина

 

Папе

«Ты — самый лучший папа на земле» —

Хоть громких слов не ждешь, скажу тебе я.

Ты — твердое плечо в моей судьбе,

С тобою жизнь моя куда светлее.

 

И пусть порой задиристая дочка

Приносит чаще больше седины,

Но ты ее лелеешь, как цветочек,

И разговоры по душам, когда одни.

 

Суровым взглядом ты оберегаешь,

Пытаясь за нее проблемы взять,

За скупость встреч и добрых слов прощаешь,

Я так хочу здоровья пожелать,

 

Чтоб на пути преграды не встречались,

Чтобы в дороге Ангел был с тобой,

Чтоб никогда с тобой мы не прощались,

Люблю тебя, мой папочка родной.

О. Фокина

 

Отец

Давай поговорим с тобою, мой отец.

Заполним суету мирскую, наконец.

Давай поговорим, мой драгоценный друг.

Учитель жизни всей. Семьи извечный слуг.

 

А может, в тишине немного помолчим.

Глядят в глаза судьбы отец и младший сын.

Погладишь ты меня, а может, пожуришь.

Хоть я давно большой, но для тебя — малыш.

 

Давай поговорим, любимый папа мой.

Ты был и есть всегда забота и покой.

Давай поговорим, услышав стук сердец.

Мне хорошо с тобой, ты это знай, отец.

В. Бобков

 

Отец и сын

Не так давно ты был еще мальчишкой!

Теперь ОТЕЦ! Такого не найдешь!

Счастливый, вместе со своим сынишкой

Ты в ясный день по улице идешь!

 

От радости у вас сияют лица!

Сыночек твой, его прекрасней нет!

И вновь, и вновь из глаз твоих искрится

Любви отцовской негасимый свет!

 

Вы вместе, как веселые ребята,

Резвитесь, вновь друг друга теребя.

И он кричит тебе вдогонку: «ПАПА!!! —

И вмиг запрыгнув — Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!!...»

 

Он смотрит на тебя влюбленным взглядом,

В его глазах на все один ответ —

Какое счастье — папа снова рядом!

И никого роднее в мире нет!..

 

Он твердо в тебя верит, твердо знает,

Что папа снова мудрый даст совет,

В футбол всегда с ним папа поиграет,

Починит вновь его велосипед.

 

Ты для него отрада и веселье!

Дай бог, как ты, на свете больше пап!

Он знает, что всегда на карусели

С ним папа, непременно, сходит в парк.

 

И пусть на вас любуется округа —

Отец и сын как на одно лицо!

Ему ты будешь самым лучшим другом,

Наставником и любящим отцом!

 

Я от души желаю: «Пусть гордится

Тобой твой сын, чтоб все в душе цвело!

И пусть из сердца твоего струится

Любви отцовской вечное тепло!»

 

Таким чудесным он растет мальчишкой!

Пусть ваши с ним сбываются мечты!

Желаю, чтоб своим родным сынишкой

От всей души всегда гордился ты!

 

Пусть будет счастьем жизнь его богата,

Пусть в ней найдет он самого себя!

Пусть через годы вновь он крикнет: «ПАПА!!!... —

И поклонившись, — Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!!...»

М. Маслякова Бубнова

 

Если говорить о папах…

Если говорить о папах,

мой — прекрасный, мой — герой,

Любящий, великодушный

и всегда такой родной.

 

Если верить человеку,

то надежней друга нет.

Папа мой — моя опора,

с ним и темень — чистый свет.

 

Если мне советчик нужен —

папа очень дальновидный,

Он практичный, остроумный

и, к тому ж, мужчина видный.

 

Если горе приключилось,

неприятности, невзгоды,

Поспешит отец на помощь

днем и в ночь, в дни непогоды.

 

Я люблю его сердечно,

он — защитник мой отважный,

Да, отец мой: сила, мудрость,

человек мой самый важный!

Н. Ульянич

 

Папа пишется с большой буквы П

Папа всегда пишется с большой буквы Пэ,

Потому что все Папы важной породы,

У его шершавой ладони на сильной руке,

Есть право беречь и отводить невзгоды.

 

Самое лучше место у пап на плече,

Мир оттуда крошечный и совсем не страшный,

Папа подобен дубу иль каланче.

Папа учит нас становится старше.

 

Нет, ему не дается это легко,

Потому что любит давно, прямо с пеленок,

Но утирает с губ мамино молоко,

И своих добавляет нам в жизни силенок.

 

Он неустанно трудится, строит дом,

Он сразу выходит в ночь, коль беду учует,

В Папе самое важное — в нем самом,

Если Он улыбается, то сразу тебя врачует.

 

Папино слово весомо, почти закон,

Папе перечить нет никакого проку,

Однажды я буду беречь его чуткий сон,

И гладить родную небритую щеку.

 

Ты же знаешь за Папой, как за стеной,

Не страшны ни гроза, ни буран, ни темная ночка,

Папа. Любимый. Единственный. Родной.

А мы его любимые сын или дочка.

 

Папа пишется всегда с большой буквы Пэ,

Как и Мама и слово Счастье пишется рядом...

Когда они есть то легче дышится на земле,

А что же еще детям счастливым надо?..

Е. Бурлюкина

 

Прощанье

Прости, отец, боль не зажившей раны

Жжет душу, как расплавленный свинец,

За лживость чувств, за нрав мой окаянный

Прошу тебя смиренно, покаянно,

Прости меня, прости меня, отец.

 

За недосказанную нежность,

За гордый невниманья грех,

Я за себя, за мать, за всех

Прошу, не веря в безнадежность.

 

Прости, отец, нас было двое,

Но всё имеет свой конец.

Твой сын прощается с тобою,

Прощай, прощай навек, отец.

В. Шолохов

 

Про папу

Папа никогда не умирает,

Просто рядом быть перестаёт...

Иногда пытаюсь я представить...

Будто просто далеко живёт...

 

Будто можно отослать письмо ему,

Рассказать, как я люблю рассвет...

Только ждать ответ — увы, не нужно.

Там, где папа — писем больше нет...

 

Папа никогда не умирает...

Просто рядом быть перестаёт...

Ангелом тебя сопровождает,

А любовь его всегда живёт!

Е. Янкина

 

Как не хватает мне отца

Как не хватает мне отца,

его фигуры и лица,

его видавшей виды шляпы

и слова ласкового «папа».

Парки расплетается клубок.

Тычется комочек в левый бок.

Этой нити вечно виться, длиться.

Прежних дней струится вереница…

 

Снег, идущий миллионы лет,

миллионы раз мне скажет «нет».

Тысячи безжизненных снежинок

мне напомнят тысячи ошибок,

что поправить нам уже нельзя.

Я иду, по памяти скользя.

Но сквозь лёд кромешной мерзлоты

вновь упрямо проступаешь ты,

как черты на мокром фотоснимке,

где с тобой лицом к лицу в обнимку.

 

Ты, облетевший календарь,

тем днём опять меня ударь,

когда лежал, объятый тьмой,

глухонемой, уже не мой…

Задую памяти свечу.

Я больше помнить не хочу!

Но опять встаёт свеченье дней,

где ты чем далече, тем родней…

И, сердце стиснувши в горсти,

хочу хоть что-нибудь спасти

из людоедской пасти времени

и унести с собой из темени.

 

Ты превратился в скрип дверной,

в стук веток, ветра вой ночной,

в звезды вечерней слабый свет,

в далёкий чей-то силуэт,

в скупую горсточку кутьи,

в твои заметки и статьи,

в волну на волжском берегу,

в сиротство, жалость и тоску…

 

Январь мне с каждым годом всё страшней.

А ты мне всё нужнее и нужней.

Известие о смерти лживо.

Ты жив. Всё помнится так живо.

Всё, что во мне тоскует и грустит

и что скорее жизнь мою скостит.

 

Я приду к тебе подземным ходом,

приплыву по Волге пароходом.

Подземный ход —

под зимний лёд,

под сотни дней,

замёрзших вод.

Вчерашний снег,

вчерашний день,

что зазвенит —

едва задень,

и отзовётся эхом вдаль

с ума сошедший календарь.

Н. Кравченко

 

Письмо отцу

Ветер или ты листы колышешь?

Пробирает медленная дрожь.

Почему-то знаю, что услышишь.

Как-нибудь по-своему прочтёшь.

 

Нет тебя давно у нас в квартире.

Где же в этом мире ты теперь?

Каждый вторник, как пробьёт четыре,

по привычке я смотрю на дверь.

 

Как наш Денди прыгал, обезумев,

в нетерпенье свёрток теребя!

Ты ещё не знаешь: Дендик умер.

Ровно через год после тебя.

 

Стало страшно выходить из комнат, —

вдруг споткнусь нежданно при ходьбе:

кто-то обязательно напомнит

мне тебя на улице в толпе.

 

Твои книжки выстроились ровно,

говорят со мной наперебой.

Детские стишки мои, любовно

все переплетённые тобой.

 

Письма, и статьи твои, и речи —

не волнуйся, всё сохранено.

Я лишь в ожиданьи нашей встречи

поняла, что мы с тобой — одно.

 

Ты приснишься мне на день рожденья?

В небе ковш изогнут, как вопрос.

И твоё реальное виденье

проступает сквозь завесу слёз.

 

Из кривых и прыгающих строчек

словно перекидывая мост,

вижу твой замысловатый росчерк,

вижу руку с родинками звёзд.

 

О тебе узнаю всё из сна я.

Как тебе в обители иной?

Я тебя ничуть не вспоминаю,

просто ты по-прежнему со мной.

Н. Кравченко

 

Разговор с отцом (из поэмы)

 

IV

На крыше себе постелил я. Усталый,

Прилег, но уснуть я не мог почему-то.

Быть может, реки клокотанье мешало

Иль ветер, с вершины срывавшийся круто.

 

Спустился я в дом, прихватив одеяло,

К старинной тахте я прижался щекою.

Теперь тишина мне уснуть не давала,

Теперь духота не давала покоя.

 

Я лампу зажег. Озаренные светом,

Отцовские рукописи лежали.

И сам он глядел с небольшого портрета

В раздумье, а мне показалось — с печалью.

 

И с плеч его черная бурка спускалась.

Казалось, в дорогу собрался он снова,

И быстрый скакун через дикие скалы

Его унесет, дорогого, живого.

 

И я подошел, как к живому. Я в детстве

Вот так же, бывало, являлся с повинной:

«Вторую весну без тебя я, отец мой…

Ты за руку вел малолетнего сына.

 

Растил меня, путь мне указывал верный,

Учил не робеть и преград не бояться.

В поэзию ввел… Помоги и теперь мне…

Так трудно во всем одному разобраться!..»

 

Я смолк. Неожиданно мне показалось,

Что голос я слышу родной и знакомый.

Что снова вошел мой отец, как бывало,

Что он лишь на час отлучился из дома.

 

Седой, невысокий — таким его помню, —

Глаза меж лучистых морщинок не гаснут.

Он теплую руку кладет на плечо мне,

Звучит его речь глуховато, но ясно.

 

V

«Мой сын, я слежу за тобой постоянно,

С тех пор как тебя убаюкивал в зыбке.

Я знаю всегда твои мысли и планы,

Возможные предупреждаю ошибки.

 

Признаться, тревожусь порой о тебе я.

Ты выбрал нелегкое дело, сыночек.

Как должно поэту, встречай, не робея,

Душевную боль и бессонные ночи.

 

Профессия эта требует много

Терпенья и мужества, силы и страсти.

Будь честным! Чтоб сердце чужое растрогать,

Свое раскрывай безбоязненно настежь.

 

Пускай, ослеплен красотою невесты,

Жених никаких в ней не видит изъянов,

Но в деле твоем слепота неуместна.

Здесь правда — основа любви постоянной.

 

Чем утро светлее, тем легче заметить

Все темные пятна, все давние тени.

Весну воспевая, воспользуйся этим,

С полей сорняки убирай и каменья.

 

Полвека носителей зла обличал я.

Их множество сгинуло, без вести канув.

Но все-таки их уцелело немало, —

Так хищник уходит порой из капкана.

 

Хитрей они стали, трудней распознать их,

Они выступают уверенным шагом.

Как щит, впереди — документы с печатью,

Но черные души за белой бумагой.

 

Дашь волю им — золото сделают ржавым,

И горькими станут медовые соты.

Неправое восторжествует над правым,

Померкнут сияющие высоты.

 

Вовек не мирись с благодушьем и ленью

И знай — ты на службу бессрочную призван.

Борение мыслей и чувств столкновенья

Останутся даже в года коммунизма.

 

Прислушайся к гулу стремительных речек,

И к шуму деревьев, и к посвистам птичьим,

Но прежде всего к голосам человечьим,

В познанье народа — поэта величье.

 

Всегда выбирай потруднее дороги.

Твой разум — в народе, богатство — в народе.

Не бойся в пути запылить свои ноги,

Как тот чистоплюй, что на цыпочках ходит.

 

Не жди вдохновенья, подобно лентяю,

Который в саду, не смущаясь нимало,

Часами лежит в холодке, ожидая,

Чтоб спелое яблоко с ветки упало.

 

Дешевую славу купить не пытайся,

Как жалкий хвастун, что стрелять не умеет,

А купит на рынке лису или зайца

И их за охотничьи выдаст трофеи.

 

В поэзии надо работать на совесть.

Не вздумай носить одеянье чужое,

Не вздумай лукавить, как виноторговец,

Вино потихоньку смешавший с водою.

 

Не уподобляйся бездушным поэтам,

Их книгами топят зимою печурку,

А летом — ты сам, видно, знаешь об этом —

Их книги идут чабанам на раскурку.

 

Пускай пробивается правда живая

В любой твоей строчке, с неправдою споря,

Чтоб песня, не печь, а сердца согревая,

Была им подспорьем и в счастье, и в горе.

 

Я сед, как вершина горы снеговая,

Я рано отцовскую саклю покинул,

Нуждою гоним и плетьми подгоняем,

Я сызмальства гнул над работою спину.

 

Весной на андийской Койсу, в половодье,

Я бревна сплавлял из цундинской чащобы,

А в Грозном, где нефть на поверхность выходит,

Бурил до упаду земную утробу.

 

Я снес бы лишенья и голод едва ли,

Но верных друзей находил я повсюду.

Они мне погибнуть в пути не давали.

Я выжил. Спасибо рабочему люду!

 

Я землю измерил босыми ногами,

Обид не снося, проявляя упорство,

С муллою, со старостой и кулаками

Вступая в неравное единоборство.

 

И так досадил я им первой же песней,

Что был под судом, лихоимцам в угоду,

В Хунзахе томился я в камере тесной,

И снова я выжил. Спасибо народу!

 

Страну, что когда-то под плетью металась,

Я вижу теперь в небывалом расцвете,

Не семьдесят лет моя жизнь продолжалась,

А семь удивительных тысячелетий.

 

Живи же и ты средь народа родного

Не гостем, что ветром заброшен попутным,

Не в месяцы творческих командировок, —

Всегда, ежедневно и ежеминутно.

 

Поэзия — это не звонкая фраза.

Поэзия людям нужна, как дыханье,

Как старости посох, как зрелости разум,

Как детству игрушки, как юности знанье.

 

Поэт не факир и не канатоходец,

Что кланяться должен и вправо, и влево.

Поэт — не танцор, подчинившийся моде,

Готовый плясать под любые напевы.

 

Поэта сравню лишь с орлом — он и зорок,

И смел, и силен. Распластав свои крылья,

Летит он — ни тучи, ни снежные горы

Бескрайний его кругозор не затмили.

 

Отчизны простор неоглядно огромен.

Будь всюду как дома, люби эти дали.

Но помни всегда и аул свой, и домик,

Где мать и отец тебя в зыбке качали.

 

Будь связан с родимым народом. Пусть мал он,

Живущий на кручах, на скалах отвесных,

Тебе, как наследство надежное, дал он

Язык, на котором слагаешь ты песни.

 

Аул, где тебе довелось народиться,

Пускай он под самые тучи закинут,

Он — родины нашей живая частица,

Он связан с великой Москвой воедино.

 

Пускай эти горы, где стал ты поэтом,

На карте отмечены точкою малой,

Народ озарил их немеркнущим светом,

Чтоб точка на карте звездой засияла.

 

Кто край свой не чтит с постоянством сыновьим,

Тому не понять и далекие земли.

Кто отчему дому не внемлет с любовью,

Тот глух и к соседям, тот братству не внемлет.

 

Мой дом невелик и ничем не украшен,

Лишь окна сияют — источники света.

Отсюда я видел всю родину нашу,

Отсюда я видел всю нашу планету.

 

Здесь дружбу я пел, прославлял изобилье,

Здесь голос и гневом звенел, и печалью.

Отсюда сыны мои в бой уходили,

Сюда победителями возвращались.

 

Отсюда я видел героев Мадрида,

Сражавшихся доблестно в схватке смертельной.

Здесь плакал от боли и тяжкой обиды,

Узнав, что расстрелян фашистами Тельман.

 

Тут, скован недугом, слабея, старея,

Сынок, я страдал не от собственной хвори —

Их этих вот окон я видел Корею,

Мне душу терзало далекое горе.

 

С друзьями дели и веселье, и беды.

Весь мир пред тобою от края до края.

Будь скромен, отзывчив, все чувства изведай.

Тебе свою боль и любовь завещаю…»

 

VI

С глазами закрытыми слушал отца я,

Открыл их — стою посреди кабинета.

И в комнате пусто. Лишь луч озаряет

Бумаги, и книги, и раму портрета.

 

Я встал, повинуясь далекому зову,

И, словно боясь опоздать на мгновенье,

Из дома я вышел. Полоской багровой

Сверкает заря над раздольем весенним.

 

И дети в уютных постелях спросонок

Предчувствуют праздничный миг пробужденья.

Уже оседлали коня-почтальона,

Он с цокотом скоро пройдет по селенью.

 

В саду над обрывом плоды еще дремлют —

Их зрелости время пока не настало.

И солнце, чуть-чуть осветившее землю,

Еще не достигло дневного накала.

 

Птенцы желторотые нежатся в гнездах,

Еще не окрепли их слабые крылья.

Еще не согрелся предутренний воздух,

Бутоны еще не повсюду раскрылись.

 

Вот так и стихи во мне дремлют, как дети,

Как птицы, готовящиеся к полету,

Как звезды в саду, как цветы на рассвете,

Проснутся они — им пора за работу.

 

Я в дом поспешил, нетерпеньем охвачен,

К рабочему месту отца… Вдохновенье

Меня обдавало волною горячей.

В дорогу, без отдыха! Без промедленья!

Р. Гамзатов

 

Прощание с отцом: Поэма

 

1

Купаю в ванной старого отца.

Как реставратор чуткий и художник,

Я губкой вытираю осторожно

Черты его усталого лица.

 

Он жмурится, глаза ладонью трет,

И смутно я припоминаю: Витебск.

Отец мой молод. Мне, примерно, год.

Меня купают в цинковом корыте.

 

Я жмурюсь, отбиваясь, как слепец.

Скатив меня водою напоследок,

Мать держит полотенце, и отец

В руках меня вращает так и эдак.

 

Я набираю мыло на ладонь

И тру суставов желтые сплетенья.

Я скатываю теплою водой

Младенческое розовое темя.

 

Отец молчит, его сейчас здесь нет, —

Заполненное паром помещенье

В нем тоже вызывает ощущенье

Его далеких, самых первых лет.

 

Начало жизни и ее конец

Обручены с беспомощностью детства,

С теплом воды, и никуда не деться

От этого. Прости меня, отец!

 

2

Услышав, что отец мой обречен,

Что сколько путь к светилам ни тропи я,

Бессмысленна любая терапия,

А знахари и травы — ни при чем,

Ему купил я общую тетрадь,

И тепля в нем судьбы его незнанье,

Просил его начать воспоминанья, —

О юности и детстве написать.

 

Отец, переживавший свой недуг

И не привыкший к долгому безделью,

Поставил столик рядышком с постелью

И стал писать, не покладая рук.

 

День изо дня он вспоминал с трудом,

То позабыв, то вдруг припомнив снова,

Старогубернский облик Могилева,

И дедовский сгоревший позже дом.

 

Жизнь возвращал он близким и родным,

Их имена записывал в тетрадку,

Как человек, приученный к порядку,

И делом озабоченный своим.

 

Отец слабел и таял с каждым днем.

Его писанья приближались к цели,

И легкие внутри него горели

Неугасимым тлеющим огнем.

 

Тупою болью наполнялись сны.

Мгновение бедою нам грозило.

С трудом переходила осень в зиму,

И радости не ждал я от весны.

 

А он писал, невидимо горя,

Не славы и не заработка ради,

Хотя, увы, листы календаря

Мелькали чаще, чем листы тетради.

 

Он годы жизни гнал наоборот,

Неугасимым пламенем объятый.

Воспоминанья двигались вперед:

Семнадцатый, двадцатый, двадцать пятый.

 

И видел я, его успехам рад,

Осенний сад с крутящейся листвою,

Мерцающие шпили над Невою, —

Таким отцу открылся Ленинград.

 

Там над колонной вспыхивал кумач,

Литые трубы полыхали медью.

Недолго продолжался этот матч, —

Соревнованье между ним и Смертью.

 

Когда в гробу лежал он, недвижим,

В парадной, непривычной мне, одежде,

И родичи, не умершие прежде,

Склонялись опечаленно над ним,

 

Он светел был и был далек от нас,

Заплаканных, угрюмых, мешковатых,

Как будто находился в этот час

В начале вспоминаемых тридцатых,

 

Где оборвал последние слова

Внезапной смерти цепенящий холод,

Где мать была покойная жива,

И я был мал, и он еще был молод.

 

3

Я вижу на холсте снегами убеленный

Васильевский. Возок торопится по льду.

Дворцовый мост вдали, Ростральные колонны, —

Так выглядело все в пятнадцатом году.

 

Пустынен невский лед. Еще трехтрубный крейсер

Из моря не спешит на помощь Ильичу.

Мой дед среди болот над черствой коркой пресной

Все молится и жжет до полночи свечу.

 

Вот угловой наш дом, в котором и в помине

Меня пока что нет. Вот Соловьевский сад,

Гуляющие в нем, и краски на картине

Пока еще не мне, а им принадлежат.

 

Над площадью Труда — мерцанье колоколен, —

От них уже давно не сыщешь и следа.

Семь лет пока отцу, и учится он в школе, —

Лишь через десять лет приедет он сюда.

 

Я верить бы хотел, что мой потомок дальний

В каком-то для меня недостижимом дне

Увидит этот холст, и зыбкий контур зданий

Покажется ему знакомым, как и мне.

 

Пусть будет мир снегами запорошен,

Пусть те же за окном клубятся облака,

Покуда он глядит, задумавшись о прошлом,

На улицу и дом, где нет его пока.

 

4

Мой дед утверждал, что радио придумали большевики,

(И он, и его старуха их жаловали не очень),

Не смеха придумали ради — думать уже не с руки,

Когда тебе что-то в ухо с утра кричат и до ночи.

 

Усердно молившийся Богу он пережил трех царей,

И в восемьдесят четыре себя ощущал не старым,

Всегда соблюдал субботу как верующий еврей,

Из радостей бренных мира русскую баню с паром

Предпочитая другому. Он умер в тридцать шестом,

Не зная хмельного зелья, на пороге эпохи гиблой,

А бабку в военные годы немцы уже потом

Живьем закопали в землю, — где теперь их могилы?

 

Мой дед невелик был ростом, лыс и седобород.

Когда его вспоминаю, видится мне иное:

Лугов белорусских росы и вязкая ткань дорог,

Которую приминаю пыльной своей ступнею.

 

В вечернюю тихую пору куда-то мы с ним идем

Сквозь теплый и синий воздух, и небосвод над нами

Как бархатный свиток Торы вращается, и на нем

Высвечиваются звезды желтыми письменами.

 

5

Отец мой умер на моих руках.

Не верую в переселенье душ я.

Сценарий смерти я, себе на страх,

Знал наперед: кровь горлом и удушье.

 

Его лицо я не могу забыть

С улыбкой виноватою и странной,

Когда отца успел я обхватить

Руками, — он упал, дойдя до ванной.

 

Об этом часто вспоминать не смею.

Любовь — не подвиг, жизнь — не самоцель.

Что сыну написать могу в письме я,

Отправленном за тридевять земель?

 

В его последних, так сказать, строках?

Сижу один, не зажигая света.

Отец мой умер на моих руках, —

Не каждому дается счастье это.

 

6

Я разбирал отцовское жилье,

К нему боясь притронуться вначале.

Пускай вас минет, пуще всех печалей,

Унылое занятие мое.

 

И позднее отчаяние жгло

Меня, когда, медлительный и робкий,

Я книги упаковывал в коробки

И в тряпки заворачивал стекло.

 

Мне вспомнились блокада и война,

Пора бомбежек и поспешных сборов,

Закрашенные купола собора,

Что виден был из нашего окна.

 

Осколки бомб царапали фасад,

Но, связывая узел из одежды,

Вернуться я надеялся назад, —

Теперь на это не было надежды.

Я разрушал отцовское жилье,

Дом детства моего, мою защиту.

 

Пусть этот подвиг будет мне засчитан,

Когда земное кончу бытие.

Был интерьер его неповторим

В пространстве тесном с мебелью не новой.

 

В той комнате, что спальней и столовой

Немало лет служила нам троим.

Сюда сентябрь зашвыривал листву,

Июньский свет в окне полночном брезжил.

 

Женившись, переехал я в Москву,

И навещал родителей все реже.

Я вспоминаю поздние года,

Когда, работой суетной измучен,

Здесь ночевал наездом иногда

На стареньком диванчике скрипучем.

 

За занавеской лунный свет в окне

Тяжелая раздваивала рама,

Часы негромко били в тишине, —

Все хорошо, мол, спите, еще рано.

 

Крахмальная хрустела простыня,

Родители дремали по соседству,

И взрослого баюкало меня

Пушистое прикосновенье детства.

 

Был кораблю подобен этот дом,

Куда я заезжал всего на сутки.

Раскачивались ветки за окном,

И пол скрипел, как палуба на судне.

 

Мне все казалось неизменным в нем,

И сам я, возвратившийся из странствий,

Не замечал, что вместе мы плывем

Во времени, увы, а не в пространстве.

 

Летучим снегом сделавшись, вода

Легла на Землю черную устало,

И ранние настали холода,

Когда внезапно матери не стало.

 

Отцу здесь горько было одному, —

Он сгорбился и высох от страданий,

Но был он педантичен, и в дому

Поддерживал порядок стародавний.

 

Сияла так же люстра над столом,

Смотрел с портрета на вошедших Пушкин,

Сияли статуэтки за стеклом, —

(Мать с юности любила безделушки).

 

Пора спешить — машина ждет внизу.

Воспоминаньем сердца не утешу.

Я вещи в новый дом перевезу,

И люстру над столом своим повешу.

 

Пускай они врастают в новый быт,

И новое приобретают имя.

Пусть будет факт потомками моими,

Столь очевидный для меня, забыт,

 

Что этот рог смешной из хрусталя,

Резной орел из дерева и кресло, —

Не вещи, а обломки корабля,

Которому не суждено воскреснуть.

 

7

Меняет время цвет лица.

Различны старики, и все же,

Они на моего отца

Теперь становятся похожи.

 

Где их теперь ни встречу я,

Мне в каждом видится родное, —

Как будто летние края

Зима сровняла белизною.

 

Любви цветочная пыльца,

Загар дорог и копоть боя, —

А время грим сотрет с лица,

И каждый станет сам собою.

 

Мне всех талантов и ума

Дороже право первородства:

Пусть и во мне найдут с ним сходство,

Когда придет моя зима!

 

8

Покинут сыном, схоронив отца,

Сижу один, невесел и немолод.

Из двух дверей смертельный дует холод,

Попахивая близостью конца.

 

Перед закатом пасмурного дня

Я собираю прошлого осколки,

Старательно и бережно, поскольку

Нет будущего больше у меня.

 

Пытаюсь лица близких различить

На пожелтевших выгоревших снимках.

Как увязать оборванную нить?

Как прошлое увидеть через дымку,

Что пахнет дымом детства моего,

Отсвечивает вспышками пожара?

Лет восемьдесят разберешь, пожалуй,

А дальше не отыщешь никого.

 

Смотрю я понапрасну в черноту

Стеклянных довоенных негативов:

Мой род сгорел, как листья на ветру,

Ушел в песок, не сохранив архивов.

 

Шумит на ветках новая листва,

Плод современный зелен до оскомин,

И как Иван, не помнящий родства,

Я одинок, беспомощен и темен.

 

9

И все же есть моя земля, —

Теперь я знаю это точно.

Там за канавою проточной,

Где царскосельские поля

Глухой обрезаны стеной,

Увенчанной вороньим криком,

В аэропорте невеликом,

Где отлетают в мир иной.

Там меж деревьев вековых

Кружат окрестные метели,

Там у подножья старой ели

Приют родителей моих.

 

Среди безлюдных этих мест,

От стен Софии за две мили,

Где могендовиды и крест

Сосуществуют в вечном мире,

В земле болотистой и грустной,

Чухонской, шведской или русской,

На склоне сумрачного дня,

Под рощей чахлой и нечастой,

В конце еврейского участка

Осталось место для меня.

 

10

За чертою оседлости горькой,

Посреди белорусских болот,

В том местечке на лысом пригорке,

Где ютился когда-то мой род,

Где нужду и лишенья терпели, —

Хуже не было их на Руси,

Иерархии жесткой ступени

Разделяли отверженных сих.

 

И в конце этой черни и пыли,

На последнем ее рубеже,

Музыканты и нищие были, —

Дальше нету ступени уже.

 

Не ищу себе предка дороже,

А хочу, чтобы в прошлых веках

Затесался в родню мою тоже

Оборванец со скрипкой в руках.

 

Я их вижу, худых и носатых,

Размышляющих о медяках,

В долгополых кафтанах, в заплатах,

На высоких смешных каблуках,

В тех шинках моего воеводства,

Где играли они до зари,

И смотрели на них с превосходством

Водовозы и золотари.

 

Помню с детства отцовскую фразу:

«Кем угодно, но не скрипачом!»

Как мне жаль, что я в жизни ни разу

Никогда не играл ни на чем!

 

Стану я одиноким и старым,

И судьба приплетется за мной,

Как Бетховен, в четыре удара,

Постучавши у двери входной.

 

В этот час, когда дверь моя скрипнет,

Я хочу умереть налегке,

Ощущая потертую скрипку

В потерявшей подвижность руке.

А. Городницкий

Читайте также

День отца: 135 стихотворений для детей

День отца: 75 песен

Об Интернет-журнале «Батя»

Стихи о дедах, отцах и Отчизне

Размышления об образах отца в русской литературе

Обзор пьесы «Старший сын» Александра Вампилова

Отец и сын – поэты

Самый лучший папа: подборка увлекательных детских книг про папу

Евгений Леонов «Письма сыну»: настольная книга всем отцам

Представляем книгу «Все о моем отце»

Зарубежная проза о лучших папах