День отца: 130 стихотворений и поэма

Сергей Васильев

4 октября 2021 г. вышел Указ Президента РФ об установлении нового праздника — День отца. Его отмечают в третье воскресенье октября, в этом году — 16 октября.

 

Ода отцам

О матери поется много,

Ей все права даны.

Но так устроена природа —

Мать и отец равны.

 

Отец — Отечеству опора,

Он пахарь и боец,

Без матери ребенку горе,

Но нужен и отец.

 

Отец — Отчизна, корень рода,

Я знаю это сам.

Лети, моя простая ода,

И поклонись отцам!

 

Отец — он шел сквозь запах дыма,

Отец — он брал Берлин.

Отец и мать нерасторжимы,

Союз их неделим.

 

Отца и мать не надо ссорить,

Они один очаг,

И держат их и долг и совесть

Потомство на плечах!

В. Боков

 

Отец

Есть слово-образ, слово-образец,

и это слово чистое: «Отец».

Есть слово-храм, возвышенный венец,

и это слово вечное: «Отец».

 

Есть слово-дом и крыша, и боец,

и это слово прочное: «Отец».

Есть слово-сердце, нежность, наконец,

есть слово-слезы, это мой Отец.

 

Истерзан он, поруган и убит,

но не забыт, ни разу не забыт.

Для всех сиротских, плачущих сердец

есть слово — облегчение: Отец.

Р. Дышаленкова

 

Отцы

Нет, они не обижены

Славой, наши отцы,

Покидавшие хижины,

Чтоб войти во дворцы.

 

Этот след не затянется —

След борьбы и труда.

Эта слава останется

На века, навсегда.

 

Мысль их — вечно разведчица

Перед строем живым.

Новый путь человечества —

Это памятник им!

Н. Грибачёв

 

Отец

Отец мой сдаёт.

И тревожная старость

Уже начинает справлять торжество.

От силы былой так немного осталось.

Я с грустью смотрю на отца своего.

 

И прячу печаль,

И смеюсь беззаботно,

Стараясь внезапно не выдать себя…

Он, словно поняв,

Поднимается бодро,

Как позднее солнце

В конце октября.

 

Мы долгие годы в разлуке с ним были.

Старались друг друга понять до конца.

Года, как тяжелые камни, побили

Весёлое, доброе сердце отца.

 

Когда он идёт по знакомой дороге

И я выхожу, чтобы встретить его,

То сердце сжимается в поздней тревоге.

Уйдёт…

И уже впереди никого…

А. Дементьев

 

* * *

Отцы, не оставляйте сыновей!

Не унижайте их подарком к дате…

Всё можно изменить в судьбе своей.

Но только сыновей не покидайте.

 

Пока малы — за них в ответе мать —

От первых слез и до вечерней сказки.

Но как потом им будет не хватать

Мужской поддержки и отцовской ласки.

 

Им непременно надо подражать

Своим отцам — на то они и дети.

Родную руку молча подержать,

Уйти с отцом рыбачить на рассвете.

 

Обида вас настигнет иль любовь —

Не уходите… Вы им всех дороже.

Ведь в жилах сыновей отцова кровь.

И заменить ее уже никто не сможет.

А. Дементьев

 

* * *

Отец, расскажи мне о прошлой войне.

Прости, что прошу тебя снова и снова.

Я знаю по ранней твоей седине,

Как юность твоя начиналась сурово.

 

Отец, расскажи мне о друге своем.

Мы с ним уже больше не встретимся в мае.

Я помню, как пели вы с другом вдвоем

Военные песни притихнувшей маме.

 

Отец, я их знаю давно наизусть,

Те песни, что стали твоею судьбою.

И, если тебе в подголоски гожусь,

Давай мы споем эти песни с тобою.

 

Отец, раздели со мной память и грусть,

Как тихие радости с нами ты делишь.

Позволь, в День Победы я рядом пройдусь,

Когда ордена ты, волнуясь, наденешь.

А. Дементьев

 

Папа

Пора просыпаться: моли не моли, —

Кукушка кукует со шкапа,

К столу собираются дочки мои,

И слышится тихое: «Папа».

 

Немного кружится моя голова,

Какое-то в горле першенье.

Я слышу, я вижу, я трогаю два

Зеркальных своих отраженья.

 

Мне кажется, я неподвластен годам,

Не кончится щедрое лето.

Случись, я и жизнь бескорыстно отдам

За слово короткое это.

 

В житейском бою, на последнем краю

Отброшу любые расчёты

За эти, обнявшие шею мою,

Две худеньких длинных ручонки.

 

Идут ли дожди или падает снег,

Они помогают и лечат,

Две светлых девчурки, собравшие свет

Берёзовых северных речек.

 

Мне слышится стук их прозрачных сердец,

Жить хочется ясно и чисто,

И речкой вливается слово «отец»

В бескрайнее слово «Отчизна».

 

Несу на руках — не везу на возах —

Богатство своё и наследство,

И редкой мужскою слезой на глазах

Ко мне возвращается детство.

В. Костров

 

* * *

Не смейте осуждать отцов

За их печальные победы.

Где верный путь, в конце концов,

Не скажут никакие Веды.

 

Не смейте над вчерашним днем

Так беззастенчиво глумиться.

И боль, и грусть, и счастье в нем —

Неповторимая страница.

 

Откуда знать, как поглядят

На нашу радость, наши муки,

Какой в нас ядерный заряд

Пошлют из будущего внуки.

 

Остановите же коней,

Все разметут они с разгона.

Не смейте обрывать корней,

Иначе мертвой будет крона...

Н. Рачков

 

Отчий дом

И сколько в жизни ни ворочай

Дорожной глины, вопреки

Всему ты в дом вернёшься отчий

И в угол встанут сапоги…

 

И пусть — хоть лет под девяносто —

Старик прошамкает: — Сынок!

Но ты принёс своё сыновство

И положил его у ног.

 

И радость новая, как завязь…

Хоть ты от хижины отвык, —

Ты, вырвавшийся от красавиц

И от стаканов круговых.

 

…Пусть в поле где-то ночь пустая.

Пусть крик и песня вдалеке.

Ты всё забудешь, припадая

К покрытой венами руке.

Е. Винокуров

 

Отцовский дом

Усталое сердце твоё замолчало,

Но дом ты поставил, отец.

И это подворье не кол и мочало,

Не просто конёк и венец.

 

Спасибо за поскрип сухой половички,

За смутную в сумерках печь,

Где слово от слова, как спичка от спички,

Ломая, пытаюсь зажечь.

 

Поднимется крыша, раздвинутся стены,

Чердак облюбует звезда,

И впустит изба перелески и степи

И отсвет войны и труда.

 

Оставить бы людям, простым и весёлым,

Заветную песню свою,

Как нужное что-то, как дом у просёлка

В сосновом отцовском краю.

Н. Дмитриев

 

Сыну

Всё можно в жизни поменять, всё можно:

На кенаря — коня, на посох — дом.

Всё можно потерять неосторожно —

Рассудок, время и друзей притом.

 

Всё можно позабыть — нужду и горе,

И клевету, и первую любовь.

Всё можно дать взаймы на срок — и вскоре

И хлеб, и деньги возвратятся вновь.

 

Хочу в тебе найти единоверца,

Чтоб к внукам шла связующая нить:

ОТЕЧЕСТВО, как собственное сердце,

Нельзя забыть, дать в долг иль заменить!

С. Поделков

 

Отцы и сыновья

Сыновья стояли на земле,

но земля стояла на отцах,

на их углях, тлеющих в золе,

на их верных стареньких сердцах.

Унаследовали сыновья,

между прочих

в том числе

и я,

выработанные и семьей, и школою

руки хваткие

и ноги скорые,

быструю реакцию на жизнь

и еще слова:

«Даешь! Держись!»

Как держались мы

и как давали,

выдержали как в конце концов,

выдержит сравнение едва ли

кто-нибудь,

кроме отцов, —

тех, кто поднимал нас, отрывая

все, что можно,

от самих себя,

тех, кто понимал нас,

понимая

вместе с нами

и самих себя.

Б. Слуцкий

 

Отцы и дети

Сегодня я слово хочу сказать

Всем тем, кому золотых семнадцать,

Кому окрыленных, веселых двадцать,

Кому удивительных двадцать пять.

 

По-моему, это пустой разговор,

Когда утверждают, что есть на свете

Какой-то нелепый, извечный спор,

В котором воюют отцы и дети.

 

Пускай болтуны что хотят твердят,

У нас же не две, а одна дорога.

И я бы хотел вам, как старший брат,

О ваших отцах рассказать немного.

 

Когда веселитесь вы или даже

Танцуете так, что дрожит звезда,

Вам кто-то порой с осужденьем скажет:

— А мы не такими были тогда!

 

Вы строгою меркою их не мерьте.

Пускай. Ворчуны же всегда правы!

Вы только, пожалуйста, им не верьте.

Мы были такими же, как и вы.

 

Мы тоже считались порой пижонами

И были горласты в своей правоте,

А если не очень-то были модными,

То просто возможности были не те.

 

Когда ж танцевали мы или бузили

Да так, что срывалась с небес звезда,

Мы тоже слышали иногда:

— Нет, мы не такими когда-то были!

 

Мы бурно дружили, мы жарко мечтали.

И все же порою — чего скрывать! —

Мы в парты девчонкам мышей совали,

Дурили. Скелетам усы рисовали,

И нам, как и вам, в дневниках писали:

«Пусть явится в срочном порядке мать!»

 

И все-таки в главном, большом, серьезном

Мы шли не колеблясь, мы прямо шли.

И в лихолетьи свинцово-грозном,

Мы на экзамене самом сложном

Не провалились. Не подвели.

 

Поверьте, это совсем не просто

Жить так, чтоб гордилась тобой страна,

Когда тебе вовсе еще не по росту

Шинель, оружие и война.

 

Но шли ребята, назло ветрам,

И умирали, не встретив зрелость,

По рощам, балкам и по лесам,

А было им столько же, сколько вам,

 

И жить им, конечно, до слез хотелось.

За вас, за мечты, за весну ваших снов,

Погибли ровесники ваши — солдаты:

Мальчишки, не брившие даже усов,

И не слыхавшие нежных слов,

Еще не целованные девчата.

 

Я знаю их, встретивших смерть в бою.

Я вправе рассказывать вам об этом,

Ведь сам я, лишь выживший чудом, стою

Меж их темнотою и вашим светом.

 

Но те, что погибли, и те, что пришли,

Хотели, надеялись и мечтали,

Чтоб вы, их наследники, в светлой дали

Большое и звонкое счастье земли

Надежно и прочно потом держали.

 

Но быть хорошими, значит ли жить

Стерильными ангелочками?

Ни станцевать, ни спеть, ни сострить,

Ни выпить пива, ни закурить,

Короче: крахмально белея, быть

Платочками-уголочками?!

 

Кому это нужно и для чего?

Не бойтесь шуметь нисколько.

Резкими будете — ничего!

И даже дерзкими — ничего!

Вот бойтесь цинизма только.

 

И суть не в новейшем покрое брюк,

Не в платьях, порой кричащих,

А в правде, а в честном пожатье рук

И в ваших делах настоящих.

 

Конечно, не дай только бог, ребята,

Но знаю я, если хлестнет гроза,

Вы твердо посмотрите ей в глаза

Так же, как мы смотрели когда-то.

 

И вы хулителям всех мастей

Не верьте. Нет никакой на свете

Нелепой проблемы «отцов и детей»,

Есть близкие люди: отцы и дети!

 

Идите ж навстречу ветрам событий,

И пусть вам всю жизнь поют соловьи.

Красивой мечты вам, друзья мои!

Счастливых дорог и больших открытий!

Э. Асадов

 

Отцы для нас сделали больше...

Прошли сквозь истории толщу

Шеренги железных бойцов…

Отцы для нас сделали больше,

Чем сделали мы для отцов.

 

В архивах сидим и вздыхаем,

Листаем страницы томов, —

Историю мы изучаем

Давно отшумевших годов.

 

Уместны ли aхи и oхи

О том, что в былое ушло:

Вот это, мол, было так плохо,

А это, мол, так хорошо?

 

О жизни отцов рассуждаем,

О подвигах их говорим…

От грязи одних отмываем,

Других этой грязью черним.

 

Не тратьте усилий напрасных,

Нам суетность сил не придаст.

Пусть Время — судья беспристрастный

Отцам по заслугам воздаст.

 

А мы все — их дети и внуки,

Гордясь нашим прошлым скупым,

Должны приложить свои руки,

Чтоб памятник выстроить им.

 

Но сколько б ни славили дальше

Безвременно павших борцов, —

Отцы для нас сделали больше,

Чем сделали мы для отцов.

Н. Крюков

 

Отцы

                Григорию Глозману

1.

О том, как приходилось убивать,

рассказывать отцы нам не любили…

В бутылке долго будет убывать.

Еда остыла. Женщины допили

усталый чай…

А полуспор мужской

всё о войне — прошли и уцелели…

И вспоминают с ясностью такой,

как будто сняли только что шинели.

 

О том, как окружён был батальон,

как шла болотом гибельным пехота,

а «он» (что означает — немцы),

«он»

расчёсывал её из пулемёта.

Куда кто ранен был,

когда и где

латал своё калеченное тело,

и как один представлен был к «Звезде»,

и как другого «Слава» облетела…

 

О том, как приходилось умирать,

рассказывают, голосом не дрогнув,

привычно не стараясь умалять

тот страх свой давний,

тёмный и утробный…

 

«А убивать?..» —

«А шёл бы ты, родной!..

Придвинь пирог и наливай нам чаю…

Да, убивал. Война была войной» —

«А скольких ты?» —

«А этого не знаю».

 

… Отцы ушли во след своим друзьям,

их честно пережив на треть столетья.

По времени нетронутым следам

пускай им будет лёгким путь последний.

 

Остался незаконченным рассказ.

Картина не прописана местами…

Отцы, отцы! Они щадили нас.

И, как умели — собственную память…

 

2.

Не затевай с отцами споры —

пусть поворчат, поговорят…

За ними — лет седые горы,

туман потерь, снега утрат…

Пусть учат.

Слушай с должной миной,

терпи, достойный вид приняв,

попридержи язык свой длинный:

мол, прав ты, батя, да не прав…

 

Суть постигается с годами:

не раз, не два, расквасив нос,

мы в их брюзжанье разгадаем,

что было так,

а что всерьёз.

 

Чем дальше в лес,

тем больше мёртвых

деревьев, лёгших пласт на пласт.

Позеленевших леших морды,

кикимор пьяный перепляс.

 

Идёшь, проваливаясь в «окна»,

болотной одурью дыша,

упав, лежишь, корягой проткнут

в том самом месте, где душа.

 

И вновь, ограду сучьев руша,

не усомнившийся ни в чём,

ладонью сдерживая душу,

упорно лезешь в бурелом…

 

Но выплывает вдруг навстречу

тебе знакомая сосна,

с её знакомой птичьей речью,

в которой музыка одна.

 

И та же белка шишку чисто

стрижёт, стреляя шелухой,

а на стволе светло сочится

зарубка старая смолой.

 

И ты, такой тоскою стиснут,

что по спине течёт испуг,

всё понимаешь: заблудился!

Кругами жизнь — за кругом круг…

 

И наобум, в полузатменье

бредёшь — ах, выйти бы куда!..

А за тобой — усталой тенью

отцов неправых правота…

Л. Агеев

 

Отца никак не вспомню молодым…

Отца никак не вспомню молодым:

Все седина, да лысина, да кашель.

Завидую родителям моим,

Ни почестей, ни денег не снискавшим.

 

Завидую, со временем ценя

В наследство мне доставшиеся гены,

Их жизни, недоступной для меня,

Где не было обмана и измены.

 

Безропотной покорности судьбе,

Пренебреженью к холоду и боли,

Умению быть равными себе

И презирать торгашество любое.

 

Они, весь век горбатя на страну,

Не нажили квартиру или виллу,

Деля при жизни комнатку одну,

А после смерти — тесную могилу.

 

Чем мы живем сегодня и горим?

Что в полумраке будущего ищем?

Завидую родителям моим,

Наивным, обездоленным и нищим.

А. Городницкий

 

До чего мы похожи с сыном

До чего мы похожи с сыном.

Просто кажется мне порой,

Будто, взрослым став, я с вершины

Наблюдаю сам за собой.

 

И опять мне, как в детстве, сладок

Мир, в который вступает он:

Запах яблок и шоколадок

И беспечный ребячий сон…

 

А в жестоких его ушибах,

Ту же злую судьбу виня,

Узнаю боль своих ошибок —

Много было их у меня.

 

С той поры, как живой портретик

Стал встречать меня у дверей,

Сердце стало нежнее к детям,

Стал душевней я и добрей.

 

Даже горечь чужих мне судеб

Задевает теперь меня:

Стал себя узнавать я в людях,

Шире стала моя родня.

И. Кобзев

 

Папы знают

Папы знают: дети любят сласти.

Потому для каждого так просто:

Взять и подарить коробку счастья

Человечку маленького роста.

 

Ну, а взрослым, им ведь тоже надо,

Чтобы кто-то (раз уж нету бога)

В жизни иногда дарил бы радость,

Пусть не часто, пусть не очень много!

 

Люди мучатся от боли и от страсти,

Так нужны им ласка и участье,

Человек не может жить без счастья,

Человек не должен жить без счастья.

И. Кобзев

 

* * *

Отец мой не свистел совсем,

Совсем не напевал.

Не то, что я, не то, что я,

Когда я с ним бывал.

 

Не в полный голос, просто так,

Не пел он ничего.

Все говорят, что голос был

У папы моего.

 

Певцом не стал, учил детей,

В трёх войнах воевал…

Он пел для мамы, для гостей.

Нет, он не напевал.

 

А что мы просто так поём —

Та-ра да ти-ри-ри, —

Наверное, звучало в нём,

Но где-то там, внутри.

 

Недаром у него была

Походка так легка,

Как будто музыка звала

Его издалека.

В. Берестов

 

Отец

Старик был болен. А под Новый год

Ему вдруг стало нестерпимо худо.

О том, что близок роковой исход,

Просил сынам не сообщать покуда.

 

Он не хотел им праздник омрачать.

Не дело, чтобы праздники горчили…

И смерть решила малость обождать:

Она нередко уступает силе!

Л. Татьяничева

 

* * *

Мой отец — охотник,

Человек таёжный.

Он слова, как порох,

Тратил осторожно.

 

Зря не приголубит,

Даром не ославит.

Скажет — что отрубит,

Как печать поставит.

 

Всем в отца я вышла.

Сквозь глухие двери

Чутким ухом слышу,

Как растут деревья.

 

Путь зимою вьюжной

Отыщу по небу.

Знаю цену дружбе,

Пороху и хлебу.

 

Всё отец оставил —

От ружья до крова,

Только не наставил

Как найти мне слово,

 

Чтоб по цели било

Без искры осечной,

Чтобы мною было

Добыто навечно.

Л. Татьяничева

 

Мой отец

Нет, мой отец погиб не на войне —

Был слишком стар он, чтобы стать солдатом,

В эвакуации, в сибирской стороне,

Преподавал он физику ребятам.

 

Он жил как все. Как все, недоедал.

Как все, вздыхал над невеселой сводкой.

Как все, порою горе заливал

На пайку хлеба выменянною водкой.

 

Ждал вести с фронта — писем от меня,

А почтальоны проходили мимо…

И вдалеке от дыма и огня

Был обожжен войной неизлечимо.

 

Вообще-то слыл он крепким стариком —

Подтянутым, живым, молодцеватым.

И говорят, что от жены тайком

Все обивал порог военкомата.

 

В Сибири он легко переносил

Тяжелый быт, недосыпанье, голод.

Но было для него превыше сил

Смириться с тем, что вновь мы сдали город.

 

Чернел, а в сердце ниточка рвалась —

Одна из тех, что связывают с жизнью.

(Мы до конца лишь в испытанья час

Осознаем свою любовь к Отчизне.)

 

За нитью — нить. К разрыву сердце шло.

(Теперь инфарктом называют это…)

В сибирское таежное село

Вползло военное второе лето.

 

Старались сводки скрыть от старика,

Старались — только удавалось редко.

Информбюро тревожная строка

В больное сердце ударяла метко.

 

Он задыхался в дыме и огне,

Хоть жил в Сибири — в самом центре тыла.

Нет, мой отец погиб не на войне,

И все-таки война его убила…

 

Ах, если бы он ведать мог тогда

В глухом селе, в час отступленья горький,

Что дочь в чужие будет города

Врываться на броне «тридцатьчетверки»!

Ю. Друнина

 

Отец

Все сердце у меня болит,

Что вдруг ты стал прихварывать,

Но мать об этом не велит

С тобою разговаривать.

 

Наверно, сам ты не велел,

А матери — поручено.

Пуд соли я с тобою съел,

Теперь уж все изучено.

 

Я раньше слишком зелен был,

Себе недотолковывал,

Как смолоду бы жизнь прожил,

Не будь тебя, такого вот —

 

Такого вот, сурового,

С «ноль-ноль», с солдатской выправкой,

Всегда идти готового

По жизни с полной выкладкой!

 

А вот как сорок с лишним лет

Вдали от вас исполнилось,

Невольно, хочешь или нет,

Вся жизнь с тобою вспомнилась,

 

С того начала самого,

В Рязани, на Садовой,

Где встретился ты с мамою

И я при ней — готовый,

 

Единственный и неродной...

И с первой стычки — в угол!

Теперь я знаю, что со мной

Тебе бывало туго.

 

Но взял меня ты в оборот,

В солдатскую закалку,

Как отчим струсит, не возьмет,

Как лишь отцу не жалко.

 

Отцу, который наплюет

На оханья со сплетнями:

Что не жалеет, чуть не бьет

Ребенка пятилетнего,

 

Что был родной бы, так небось

Не муштровал бы эдак!

Все злому отчиму пришлось

Слыхать от дур-соседок!

 

Не знаю, может, золотым

То детство не окрестят,

Но лично я доволен им —

В нем было все на месте.

 

Я знал: презрение — за лень,

Я знал: за ложь — молчание,

Такое, что на третий день

Сознаешься с отчаянья.

 

Мальчишке мыть посуду — крест,

Пол драить — хуже нету!

Но не трудящийся не ест —

Уже я знал и это.

 

Знал, как в продскладе взять паек,

Положенный краскому,

Как вскинуть вещевой мешок

И дотащить до дому,

 

Как в речке выстирать белье

И как заправить койку,

Что хоть в казарму ставь ее —

Не отличишь нисколько!

 

Пожалуй, не всегда мой труд

Был нужен до зарезу,

Но ты, отец, как жизнь, был крут,

А жизнь — она железо;

 

Ее не лепят, а куют;

Хотя и осторожно —

Ей форму молотом дают,

Тогда она надежна.

 

Зато я знал в тринадцать лет:

Что сказано — отрезано,

Да — это да, нет — это нет,

И спорить бесполезно.

 

Знал смолоду: есть слово — долг.

Знал с детства: есть лишения.

Знал, где не струсишь — будет толк,

Где струсишь — нет прощения!

 

Знал: глаз подбитый — ерунда,

До свадьбы будет видеть.

Но те, кто ябеда, — беда,

Из тех солдат не выйдет.

 

А я хотел солдатом быть.

По улице рязанской

Я, все забыв, мог час пылить

За ротою курсантской.

 

Я помню: мать белье кладет...

— Ну как там, долго ты еще? —

В бой на Антонова идет

Пехотное училище.

 

Идет с оркестром на вокзал,

И мой отец — со всеми

(Хотя отцом еще не звал

Тебя я в это время).

 

А после — осень, слезы жен,

Весь город глаз не сводит —

Ваш поредевший батальон

По улицам проходит.

 

И в наступившей тишине,

Под капли дождевые,

— Вон папа, — стиснув руку мне,

Мать говорит впервые.

 

— Вон папа! — Утренний развод.

Приезжему начальству

Отец мой рапорт отдает,

Прижавши к шлему пальцы.

 

— Вон папа! — С ротою идет,

И глаза не скосит он.

А рота — лучшая из рот,

Мишени все как сито!

 

Бегу к курилке во весь дух,

А там красноармейцы

Уже выкладывают вслух,

Что у кого имеется:

 

Что не дождешься похвалы,

Натрешь мозоль — не верит!

Что после стрельб подряд стволы

У всех аж глазом сверлит!

 

Гоняет в поле в снег и в грязь,

Хоть сам и хлипкий с виду...

Стою и не дышу, боясь

Нарваться на обиду.

 

Но старшина, перекурив,

Подбить итог берется:

— Строг, верно, строг. Но справедлив,

Зазря не придерется.

 

Согласен я со старшиной:

С тобой и мне несладко!

Ты как с бойцами, так со мной,

Дня не проходит гладко!

 

Зато уж скажешь раз в году:

— Благодарю за службу! —

Я гордый, как солдат, иду,

Похвал других не нужно.

 

Солдатом быть — в твоих устах

Обширнее звучало,

Чем вера в воинский устав,

Как всех начал начало.

 

Не всем в казарме жизнь прожить,

Но твердость, точность, смелость,

Солдатом-человеком быть —

Вот что в виду имелось!

 

Чтоб на любом людском посту,

Пускай на самом штатском,

За нашу красную звезду

Стоять в строю солдатском!

 

Так в детстве понял я отца:

Солдат! Нет званья лучшего!

А остальное до конца

Уж на войне доучивал.

 

Ни страха в письмах, ни тоски,

За всю войну — ни слова,

Хотя вы с мамой старики

И сына нет второго.

 

Лишь гордая твоя строка

Из далека далекого:

Что хоть судьба и нелегка,

Солдат не ищет легкого!

 

Как часто я себя пытал

Войны годами длинными:

Отец лежал бы или встал

Сейчас, вот тут, под минами?

 

Отец пополз бы в батальон,

Чтоб все яснее ясного?

Иль на КП застрял бы он,

Поверив сводке на слово?

 

Как вспомню прошлую войну,

Все дни ее и ночи, —

Ее во всю ее длину

Со мной прошел мой отчим.

........................................

Скажу с собой наедине,

Что годы пролетают,

А мужества порою мне

И нынче не хватает.

 

Не скажешь вдруг ни «да», ни «нет»...

Но сердце правду знает —

И там, где струсил, лег в кювет, —

Там душу грязь пятнает.

 

Нет хуже в памяти рубцов,

Чем робости отметины,

За каждую, в конце концов,

Быть самому в ответе мне.

 

Смешно, дожив до седины,

Поблажек ждать на юность.

И есть вина ли, нет вины —

Я с жалобой не сунусь.

 

А все же, как тогда, в войну, —

И, может, это к лучшему, —

Нет-нет и на отца взгляну;

Как он бы в этом случае?

 

Я вслух об этом не спрошу,

В дверь лишний раз не стукну,

Но вот сижу сейчас, пишу

И помню неотступно,

 

Что свой дохаживает век

Походкою упрямой

Бесстрашный старый человек,

Невидимый судья мой;

 

Один из тех, на первый взгляд

Негордых и невзрачных,

Про жизнь которых говорят;

Вся, как слеза, прозрачна!

 

Он по бульвару в двух шагах

От вас прошел недавно,

Старик в фуражке, в сапогах

Потертых, но исправных.

 

В шинельке, что ни я, ни мать

Ни ласково, ни грубо

Ему не можем обменять

Десятый год на шубу.

 

Прошел, на лавочку присел

Со стопкой старых книжек,

Но вместо чтенья на прицел

Взял драку двух мальчишек.

 

И заревевшему мигнул,

Совсем как мне когда-то:

— Эк панихиду затянул!

А ведь пойдешь в солдаты...

 

Не обязательно войну

Старик имел в виду.

Быть может, просто целину,

Труд, подвиги, беду...

 

Но на чужого старика,

Сказавшего так грубо,

Мать плачущего паренька

Скривила злые губы!

 

Ее-то сын уж так ли, сяк

Минует лямку эту!

Способный мальчик, не дурак,

Других служить, что ль, нету?

 

Старик глядит глаза в глаза,

И женщина не сразу,

Но понимает, что нельзя

Сказать ей эту фразу;

 

Она под взглядом старика

Молчит на пользу сыну,

Уже унявшему пока

Свой рев наполовину.

 

Старик уходит. Он встает,

В ногах смиряя боль,

И на обед домой идет

К пятнадцати ноль-ноль.

 

Идет, упрямый и прямой,

Враг старости смиренной,

Злой отчим! Добрый гений мой:

Пенсионер военный.

К. Симонов

 

Отец

По вечерам,

с дремотой

Борясь что было сил:

— Живи, учись, работай, —

Отец меня просил.

 

Спины не разгибая

Трудился досветла.

Полоска голуба

Подглазья провела.

 

Болею, губы сохнут

И над своей бедой

Бессонницею согнут,

Отец немолодой.

 

В подвале наркомата,

В столовой ИТР,

Он прячет воровато

Пирожное «эклер».

 

Москвой, через метели,

По снежной целине,

Пирожное в портфеле

Несёт на ужин мне.

 

Несёт гостинец к чаю

Для сына своего,

А я не замечаю,

Не вижу ничего.

 

По окружному мост

Грохочут поезда,

В шинелку не по росту

Одет я навсегда.

 

Я в корпусе десантном

Живу, сухарь грызя,

Не числюсь адресатом —

Домой писать нельзя.

 

А он не спит ночами,

Уставясь тяжело

Печальными очами

В морозное стекло.

 

Война отгрохотала,

А мира нет как нет.

Отец идёт устало

В рабочий кабинет.

 

В году далёком Пятом

Под флагом вихревым

Он встретился с усатым

Солдатом верховым.

 

Взглянул и зубы стиснул,

Сглотнул кровавый ком, —

Над ним казак присвистнул

Солёным батожком.

 

Сошли большие сроки

Как полая вода.

Остался шрам жестокий

И ноет иногда.

 

Да это и не странно,

Ведь человек в летах,

К погоде ноет рана

А может, просто так.

 

Он верит, что свобода

Сама себе судья,

Что буду год от года

Честней и чище я,

 

Лишь вытрясть из карманов

Обманные слова.

В дыму квартальных планов

Седеет голова.

 

Скромна его отвага,

Бесхитростны бои,

Работает на благо

Народа и семьи.

 

Трудами измождённый,

Спокоен, горд и чист,

Угрюмый, убеждённый

Великий гуманист.

 

Прости меня за леность

Непройденных дорог,

За жалкую нетленность

Полупонятных строк.

 

За эту непрямую

Направленность пути,

За музыку немую

Прости меня, прости...

А. Межиров

 

Разговор с отцом

Срок всему. И, скоро ли, не скоро,

Жизнь моя приблизится к концу —

Я уйду к любимому отцу,

Не для разговоров, не для спора.

 

Он был прав во всем. А я, неправый,

Долго жил после разлуки с ним,

На его позиции тесним

Ходом жизни, грозной и лукавой.

 

Правде лишь подведомствен святой

Был отец, — лишь правде непосильной.

И от жизни под плитой могильной

Со своей укрылся правотой.

 

Он твердил мне, что добро — добро,

А не зло, — и суть вопроса в этом.

Ну, а я ему: старо, старо!

Разве смысл иной тебе не ведом?!

 

Был неправ. Но ошибался честно.

И от расставания за миг

Истины отцовские постиг, —

Но отцу об этом неизвестно.

 

Если в жизни было что-нибудь.

Если в жизни что-нибудь и было, —

Это окружной железный путь,

Под маршрутами гудящий стыло.

 

Еду в эшелоне на войну,

Возле самых рельс окоп копаю.

Всей своей неправоты вину,

Так и не осмыслив, искупаю.

 

Правый бой веду с врагами,

но...

Значит, я хоть что-нибудь да стою,

Если над своей неправотою

Подниматься было мне дано.

 

Но не доисполню долг тяжелый,

Если за ушедшим по пятам

Кану в землю и останусь там

Горсткой пепла, мудрой и бесполой,

А. Межиров

 

Отец

Я вижу в живой панораме

Далёкую старость отца, —

Пусть время легло между нами

Пространством своим без конца.

 

Как долго шли письма с Поволжья!

Как ждал их в военном быту —

Отцовских, чуть тронутых дрожью,

Взволнованных строк тесноту.

 

Молчал про тоску и невзгоды,

Про вдовий немолкнущий плач.

Писал про озимые всходы,

Про то, что он ныне — избач.

 

В газете своим — деревенским —

Читает о трудных боях,

О стойкой дивизии энской:

«Возможно, что это — твоя!»

 

Всей силою сердца больного

Он каждый свой час продлевал,

И верил в печатное слово,

И слова вернее не знал.

 

Подарок отрадный и горький

Слал сыну на фронт — в Ленинград:

В кисете — крепчайшей махорки,

Им выращенный самосад.

 

Родной мой седой горожанин…

Теперь мы ровесники с ним!

Как быстрые годы бежали!

Как бег их неудержим!

П. Ойфа

 

Отец мой пил, скрывая это

Отец мой пил, скрывая это.

Верней — пытаясь это скрыть.

Придя домой, он брал газету,

Спешил сейчас же закурить.

 

Он трезвым выглядеть старался

И притворялся, сколько мог.

Он не ругался и не дрался

И лишь дышал немного вбок.

 

Но по глазам его туманным,

По выражению лица

Я знал, когда бывал он пьяным,

Едва лишь гляну на отца.

 

И материнские упреки —

Я знал — посыплются сейчас.

А мне еще учить уроки,

Их много задали как раз.

 

Был воздух в доме, словно порох.

Но не отца в тот миг, а мать

Я в начинающихся ссорах

Готов был сердцем упрекать.

 

Урок уроком, школа школой,

Но было так и потому,

Что знал я нрав отца веселый

И как-то ближе был к нему.

 

И я, откладывая книжки,

Уже предчувствовал скандал

И с убежденностью мальчишки

Решал — прощал и осуждал…

 

…Какие пройдены дороги!

Но словно все это вчера —

Я вижу, как учу уроки

И как печальны вечера.

 

Отца все нет. Тоскливо. Осень.

И мать, забившись в уголок,

Сидит и вдруг, бывало, спросит:

— А ты не будешь пить, сынок?

 

И до сих пор с тревожной думкой

Следит обычно мать моя

За той наполненною рюмкой,

Что поднимаю в праздник я…

К. Ваншенкин

 

Отец

Что сказать о моём отце?

О его дорогом лице,

Напряжённом таком и ясном?

Плохо спал он и мало ел.

 

Восемь лет тяжело болел:

Мир казался ему опасным.

Он подкрадывался к окну,

Слушал страшную тишину:

 

Не за ним ли пришёл вот этот?

Руки стискивал и стонал,

На кого же нас оставлял?..

«Это самый жестокий метод!..»

 

А когда-то, а до войны

В кавалерии брал чины,

Ждал, что кубики сменит шпалой…

Комучилища был непрост,

 

Свой платочек — коню под хвост:

Чисто ль чищен жеребчик шалый?

Жизнь катила, как на парад:

Мать — в редакцию, я — в детсад!

 

Коммуналка на Коминтерна!..

Море плещет в одесский мол,

А отец нас гулять повёл;

Все оглядывались, наверно…

 

Тут и просится слово «вдруг».

И отбилась судьба от рук,

Штормовая пришла погода

И припёрла отца к стене:

 

Мол, несчастье твоё — в жене,

Откажись во имя народа.

Выше страха, кто так влюблён.

Он стоял поперёк времён

 

И не продал её, не предал.

Что карьера? Коню под хвост.

Но солдат не оставил пост

И смертельный озноб изведал.

 

Скоро мама пришла домой…

И с тех пор за её спиной

Стало как-то отца не видно.

То ли сник он, то ли зачах.

 

Годен в нестроевых частях —

Руки стискивает — как стыдно!..

Я его не ценил. А жаль.

Всё же вышла ему медаль

 

Драгоценная — «За победу».

И ещё — «За доблестный труд».

«Юбилейная» тоже тут.

Достаю и иду по следу…

 

Что сказать о моём отце?

О его дорогом лице?

Из больницы пришёл, спасённый.

Каждой малости был он рад,

 

И сиял его чистый взгляд,

Вечно к матери устремлённый.

Беды схлынули. Схлынул бред.

Тут и счастье на склоне лет:

 

Пенсионный почёт измерьте!..

Тут и сын, тут и внук подрос.

Сколько радости!.. Сколько слёз!..

Так и жил до маминой смерти.

В. Рецептер

 

Был отпуск отцовский короток...

Был отпуск отцовский короток,

И вот он явился домой

В «бэу» от петлиц до обмоток,

Что сделаешь — нестроевой.

 

Устал, но хватило запала

На улицу вывести нас.

И мама, как лучик, сияла,

И я, как фонарик, не гас.

 

По улице стоптанной шли мы

И к скверу хотели свернуть,

Но рок, патрулём исполнимый,

Прервал наш торжественный путь.

 

Надраен, начищен, наглажен

Верховный его грамотей,

А папа совсем не прилажен

К изношенной форме своей.

 

Бумагу читает патрульный,

И руки по швам у отца.

А день, отпускной и разгульный,

Ужасного ищет конца.

 

Тот чистит его и разносит,

А папа стоит и молчит,

Лишь глазом затравленным косит

Туда, где семейство стоит…

В. Рецептер

 

Отец

Все мы верим в судьбу.

Но никто наяву

со своею судьбою не сладит.

…Вместе с матерью мы уезжали в Москву.

Нас отец провожал в Ленинграде.

Боже! Как это было давно!

Те года вспоминаешь со стоном.

Поезд вздрогнул и тронулся…

Глянул в окно —

мой отец побежал за вагоном.

 

Ветерок занавеску в окне шевелит.

И все меньше людей на перроне…

Я не слышу, —   а он все вдогонку кричит

мне свое заклинание: «Помни!»

 

Будто чувствовал он,

будто знал он тогда,

понимал со смертельным испугом,

что уже никогда, никогда, никогда

нам не встретиться больше друг с другом.

 

Будто знал он тогда,

будто чувствовал он,

что стоит под смертельной наводкой.

Будет поезд другой.

И товарный вагон.

И окошечки в нем за решеткой.

 

Будто чувствовал он,

что за ним не одним

черный ворон придет белой ночью.

Он простится с семьею,

и с домом своим,

свою гибель увидит воочию.

 

Ах, как тяжко об этом всю жизнь вспоминать!

Тень отца окончательно скрылась…

Словно жизнь в этот миг он пытался догнать…

Не успел.

      Не сумел.

         Не случилось.

 

Ах, как много тогда погубили людей!

А потом были войны. Разруха империй.

Были смены незыблемых вроде идей

и всесильных ежовых и берий.

 

Ах, как все это было ужасно давно!

Вроде мир изменился…

по форме.

Вроде даже в России другое кино.

А отец все бежит по платформе.

 

Вроде прошлых ЧК миновала гроза.

Вроде рядом не слышится стона.

А прикроешь глаза, —

не просохла слеза.

Мой отец все бежит за вагоном.

 

Ах, железный проклятый изогнутый путь!

О, как хочется встать на колени…

Наша жизнь и сейчас:

не догнать — не вернуть!

Нет спасенья и нету прощенья.

 

Нынче память велят нам в застенках сгноить.

Вновь стираются русские корни.

А чтоб наши грехи прошлых лет замолить —

нет такой всероссийской часовни.

 

Вновь нам всем предрекают бесславный конец.

Вновь союз наш славянский надломлен.

Вновь безвинных людей убивают.

Отец

Всё бежит и бежит по платформе...

Н. Добронравов

 

Отец

Жили мы на юге Украины,

В солнечном, зелёном городке,

Где акаций снежные вершины,

Где белеет парус на реке.

 

Мой отец — простой портовый грузчик —

Двадцать девять лет таскал мешки,

Шириною плеч его могучих

Любовались даже моряки.

 

Элеватор у воды бессонной.

На заре отец шагал сюда —

Разгружать товарные вагоны,

Нагружать торговые суда.

 

Он работал, силою играя,

И, бывало, со своим мешком

Ночью шёл, покинув Николаев,

В города соседние пешком.

 

Знал в Одессе, кто бывал у моря,

А в Херсоне — каждый паренёк

Грузчика Лисянского, который

Поднимал как пёрышко мешок.

 

По отвесной лесенке портовой,

Узкой, шаткой, он поклажу нёс.

И лежал мешок пятипудовый

Неподвижно, будто в плечи врос.

 

Счастья не просил отец у бога,

Не пытал и не молил судьбу.

Правда, верил, да и то немного,

В груз, лежащий на его горбу.

 

Так работал, что в глазах плясало

И пересыхало всё во рту,

Но зато раз в сутки ел он сало

С житняком. И тут же спал, в порту.

 

Он трудился до седьмого пота,

Не жалел здоровья своего.

Нет, не годы — адская работа

Раньше срока сгорбила его.

 

Он обиделся на жизнь чертовски

И грозил кому-то кулаком…

Мне всегда казался горб отцовский

Затвердевшим на плечах мешком…

М. Лисянский

 

Отец

В том давнем марте в силе был отец,

с утра тесал вершинник на стропила...

— Давай подбросим матери дровец?

Вот молодец!.. Нарежем любо-мило. —

 

Мы строили тогда свой новый дом.

С большим трудом. Всего нам не хватало,

но в старых «клетках» дров было немало,

да и щепа топорщилась «костром».

 

Щепа нам даже снилась, как и дом:

а вдруг пожар?.. Но, сбросив телогрейку,

с утра отец вновь тяпал топором

и снова гнал щепу, как по линейке.

 

Короче — печку было чем топить,

Отец лукавил хитростью святою.

Чтоб с ним побыть, в работе равным быть.

летел я за двуручною пилою.

 

Брал за «рога» и ладил «козелки»,

подтаскивал и ставил шпульный ящик.

— Левей, левее!.. Этак не с руки.

А так — как раз. Ты — пильщик настоящий.

 

Отец смотрел с улыбкой на меня,

поскольку был я чуть побольше зайца.

— Вот любо-мило! Стал отцу ровня.

Начнём помалу. Прибери-ка пальцы...

 

В коре — слегка, всё жарче к болоне

в конфликт входило дерево с металлом.

и невдомёк в ту пору было мне,

что взад-вперёд пила меня таскала!

 

Я мог «работать» долго. Без конца

следя с восторгом, как султаном пылким

текли на территорию отца,

к опоркам сбитым, теплые опилки.

 

Они ложились плотно. Так зерно

сбивается по ветру на «ладони»...

Само собою двигалось бревно —

потом-то механизм я этот понял.

 

— Задохся?.. Ладно. Принеси колун!

Да прихвати и колунишко старый... —

И сразу ставил плашку на валун,

что в землю врыт для твердости удара.

 

Он, как орехи, щелкал кругляши,

он как священнодействовал — работал.

Бил по торцу с оттяжкой от души,

Как будто отбивался от заботы.

 

А уж забот хватало. Будь здоров!

Была б картошка. Тут уж не до булок:

своих, единокровных, восемь ртов,

да всех обуть — так восемь пар обувок...

 

А он стучал со смаком, как играл,

привставши ловко на одно колено.

А я считал, поскольку разгадал

закономерность пятого полена.

 

Сейчас он скажет: — Ой, не по душе

— Мне эта плашка!.. Подсоби, сынишка... —

— И я, полуразбитое уже,

Доделывал полено колунишком.

 

Потом он руки-крюки выставлял,

подмигивал и улыбался кротко.

И я отца, как сани, нагружал

трухлявым колотьем до подбородка.

 

Он нес дрова к аршинам дров других,

к ограде, где сияла елка-свечка.

А из старья прихватывал сухих —

на истоплево, матери для печки.

 

И солидарно гладил ус, когда

меня при всех за помощь мать хвалила...

Не это ль «разделение труда»

меня по гроб к работе приучило?

 

Ты мудр, отец, без скидки никакой,

всю жизнь платя бессонными ночами

за две зимы церковноприходской,

которые зияли за плечами.

 

Ты добр, отец!.. Спасибо, что впрягал

во все дела — и не скорбел нимало, —

чтоб хоть немного жизнь я понимал,

хоть что-нибудь умел-таки к финалу.

В. Жуков

 

Портрет отца

У отца — рука железной силы.

Песнь отца — железной силы слово.

Руку сына, что на миг застыла,

Выпрямить спешит рука отцова.

 

Щёточка усов рыжеет колко,

Из неё, как крошки хлеба, быстро

Так и сыплются слова-осколки,

Восклицанья вспыхивают — искры.

 

Он включает автоген, и — синий

Вырывается огонь, шипит;

И железо медленно и сильно

Он, как дятел дерево, долбит.

 

Дятла он мне втискивает в руку.

— Ну, вколачивай! — твердит он мне,

И рука, подняв металл по звуку,

Верно закаляется в огне.

 

Крутит мой отец свой ус овсяный,

Зорко сквозь зелёные очки

Смотрит на работу мальчугана,

На нетвёрдый ход его руки.

 

А на лбу натруженном блистают

Пот и копоть, едко пахнет гарь,

А с усов отца слова слетают:

— Ну, ударь! — твердит отец. — Ударь!..

 

За ухо он карандаш запрятал,

Над досками он в хлеву хлопочет,

Сквозь усы процеживая внятно:

Скрипку, мол-де, смастерить мне хочет.

 

Добр отец. Радушьем озарён.

Звонкую пилу даёт мне он.

Стружки. Я вхожу в них по колено.

Мнится: это волн балтийских пена.

 

По волнам рубанок я пускаю,

На доске пахучей — пароходик.

Если, неумелый, застреваю —

Мой отец на выручку приходит.

 

Словно Страдивариус, зазывно

Пеньем наполняется доска…

Верно: прежде согнутая, дивно

Выпрямляется моя рука.

 

Карандаш отец берёт. Молчанье.

Метит, чертит, пишет — неспроста.

Вздыбились усы — два восклицанья,

Междометья рвутся изо рта…

 

Совестью своей отец снедаем:

В лес идём, в колючие кусты,

Грушу дикую мы прививаем,

Рвём для нашей матери цветы.

 

— А когда умру я, суждено мне

Под корнями этими лежать,

Ты присядешь здесь, в тени укромной,

Сможешь с этих веток плод сорвать.

 

Грушу мне к чему? С тоскою зоркой

Я в кусты ныряю — здесь мой дом,

Нахожу гнездо щегла с четвёркой

Тёплых голубых яичек в нём.

 

Осенью отдать спешим мы саду

Груши с яблоньками — целый строй.

В руки мне отец суёт лопату:

— На, копай! Поглубже, слышишь, рой!

 

Я для деревца копаю яму.

Словно солнца луч — моя рука.

Одевает деревце ветвями

Голову мою легко, слегка.

 

Моему отцу даны судьбою

Редкие весёлые часы:

Под его усами — гром прибоя,

Знаки восклицания — усы…

 

Пел отец, работал, ждал он мудро

Тёплого весеннего денька,

Чтоб гудок, зовущий каждым утром,

Вырвался из труб под облака.

 

Восклицательные знаки — трубы

В небо шли на песенном крыле,

А усы, налезшие на губы,

Провисали горестно к земле.

 

Груша привилась и повзрослела,

Ветки книзу виснут от плодов.

Ощетинился отец и смело

С палкой из дому и — был таков.

 

В сад бредёт он в поисках ответа:

Удалось (иль нет?) наверняка

Руку сына выпрямить и эта

Будет ли ему служить рука?..

 

…Сколько дней как отпылали ленты

На тяжёлых траурных венках…

Груша поднялась в наряде летнем,

Зелень листьев на её ветвях.

 

И ещё со мной, при мне осталась

Выпрямленная отцом рука,

Что в работу — в дерево — вонзалась,

Как в луну ракета, на века…

Э. Межелайтис

 

Отцовская рука

Она была шершава, как шерхебель

Иль тот наждак, которым — сколько жил —

Отец на стул или иную мебель,

Что делал он, поверх древесных жил

Последний штрих ещё он наносил.

 

Его рука, она была надёжна,

Как хлеб, что он к обеду нарезал.

Любое дело было ей возможно.

Я это знал тогда уж непреложно,

Хоть и сейчас, как надо, не сказал.

 

Она всегда была тепла, бывало,

Как печь — зимой, как ночью — одеяло.

И лучше я не помню ничего,

Чем то, как доверительно-устало

Она не раз в руке моей лежала…

 

И — что ж ещё? А то, что не карала

Меня. Хоть я заслуживал того.

Л. Решетников

 

Над фотографией отца

Высокий, весёлый, прямой,

Прищурясь знакомо,

Пришедший со службы домой,

Стоит он у дома.

 

Стоит, опершись о плетень,

Играя фуражкой.

Обнял гимнастёрку ремень

С солдатскою пряжкой.

 

Двух войн буревая волна

Прошла по дорогам.

А новых забот времена —

Ещё за порогом.

 

Во взоре распахнутых глаз —

Отвага и сила,

И та доброта, что не раз

Нам после светила.

 

А были и град и огонь

В известную пору.

И помню его я ладонь

Как дар и опору…

Л. Решетников

 

Его присловье

Уж был он седеющим, даже седым,

И всё же, по собственной воле,

Детей приучал — одного за другим —

Не к делу, а к школе да к школе…

 

И чтобы нас к свету тянуть, шестерых, —

Уж тут не до плюшек-ватрушек! —

Не знал он ни отдыха, ни выходных,

Ни праздников и ни пирушек.

 

Бывало, с работы усталый придёт,

Усталый, а всё ж не без шутки:

— Кто первый в ученье, того и черёд —

Показывай ваши обутки…

 

Приткнётся к окошку, покуда спеша

Мать варит похлёбку на ужин.

Поставит заплату, живая душа,

Глядишь — и сапожник не нужен.

 

А сядет за стол, хоть и весел на вид, —

Рука от усталости пляшет.

Всё ж детям он первый кусок норовит:

— Не кормленый конь, брат, не пашет…

 

А что у него там — супец иль вода,

И как он — устал, не устал ли, —

О том мы не слышали жалоб тогда,

О том от него не слыхали.

 

И только одно, неучёный мужик,

На ниве терпения — витязь,

Твердил он, пока ему дан был язык:

— Учитесь, ребята, учитесь…

Л. Решетников

 

По вечерам

По вечерам, под свист метели,

Когда за окнами, во мгле,

Скрипели высохшие ели

И снег пластался по земле,

 

Отец вздувал пятилинейку,

И свет, струившийся едва,

Ловил во тьме окно, скамейку

И перед печкою — дрова.

 

Дымил в стекле фитиль двурогий,

Темнела стынущая печь…

Тот быт, он был совсем убогий,

Но не о том сегодня речь.

 

Схватив тесёмкой из мочала

Чело, чтоб волос в глаз не лез,

Отец за досками сначала

Шёл на подворье, под навес.

 

Потом раскладывал в порядке

Рубанки и иную снасть,

И доски как основу кадки

Он начинал друг к другу класть.

 

Но прежде, свет пристроив рядом,

Он говорил мне всякий раз:

— Читай, что задано вам на дом,

Да почитай и про запас…

 

И, ученик начальных классов

И в доме первый грамотей,

Я шпарил вслух о битве классов

И политических идей.

 

И как меняются народы

И нравы их по временам.

И — под конец — стихи и оды,

Что было вместе внове нам.

 

Так ночь смущал я читкой громкой

Про свет и тьму, про жизнь и тлен.

А он сидел, склонясь над кромкой

Доски, зажатой меж колен.

 

И по щеке его катилась

Из глаз, почти не знавших книг,

Слеза, как луч, как божья милость,

Себя явившая в тот миг…

 

И я, прервав на время чтенье,

Я доску брал из рук его,

Здесь проявляя вдохновенье

И утверждая мастерство.

 

А он, застыв, все слышал звуки

Тех слов, забыв про все дела…

Так он внимал азам науки,

А я — азам рукомесла.

Л. Решетников

 

У постели отца

Тихо в дому родимом,

Вянут в тиши слова.

Только, стреляя дымом,

В печке трещат дрова.

 

Батя на койке узкой,

Летом, средь бела дня,

Смотрит на угли тускло,

Греется у огня.

 

Руки на одеяле

Каменные — вразброс.

Вот уж и укатали

Санки, что в гору вёз.

 

Слышно, звенит над пашней

Жаворонок-звонок.

Иль в рукопашной страшной

Дзенькнул в руках клинок?..

 

Шёл не сбочку, в пристяжке, —

Двигался в коренной.

Груз той работы тяжкой

Всё ещё за спиной.

 

А уж спина согнулась —

Колос средь сжатых нив.

Свет протекает с улиц,

Сумерки подсинив.

 

Трещины и морщины

Поиссекли ладонь.

Молча лежит мужчина,

Долго глядит в огонь.

 

Молча, приткнувшись сбоку,

Руку его держу,

Трудно, как по опоке,

Пальцами провожу.

 

Жилка на бледном теле

Теплится еле-еле

В свете линялом дня…

Угли в ночи сгорели,

Не удержать огня.

Л. Решетников

 

Покаяние

Прости, что я, с тобой прощаясь

В больничном дворике пустом,

Не знал, что я прощался — каюсь! —

На веки вечные. О том

Не думал. За неразберихой

Своих передотъездных дел

В твоих глазах, глядевших тихо,

Глухой тоски не разглядел.

 

Не услыхал за речью трудной,

За тихим голосом родным

Тот глас, взыскующий и трубный,

Что протрубил ушам твоим.

 

Не услыхал. Не догадался

Я то почувствовать тогда,

Что утекала жизнь сквозь пальцы

Твоих ладоней. Как вода.

 

Всё думал, — вот приеду снова,

Услышу снова тот язык,

То наставительное слово,

Что брать с собою я привык…

 

Все оправданья, знаю, слабы.

Но ты, отец, меня любил, —

Прости ж меня за то хотя бы,

Что сам себя я не простил.

Л. Решетников

 

Об одной неспетой песне

Не горький пьяница, не бражник —

Да и с чего б? — грущу о том,

Что я ни в будний день, на в праздник

Так и не чокнулся с отцом.

 

Тянул он воз с такой поклажей,

Что лоб его и в стужу мок.

Так, если б и хотел он даже,

Всё разрешить себе не мог.

 

А после жили мы в отделе,

В чужих краях, его сыны,

Куда и письма еле-еле

Ползут от лета до весны.

 

И всё ж, прописанные розно,

Слетелись мы в канун зимы.

Да было поздно, было поздно.

Да, поздно вспоминаем мы.

 

Живу. Но вот — иду иль еду,

Сижу ль до света за столом,

Грущу иль праздную победу, —

Всё чаще думаю о том.

 

И вдруг увижу я застолье

В его дому. И мы, вдвоём,

Сидим неспешно, на раздолье,

Как не случалось. И поём.

 

Так ладно-ладно, длинно-длинно,

Впервые встретясь на веку,

То глас отца, то голос сына

Текут, лиясь в одну реку…

 

О чём та песнь? Какое дело,

И в том ли суть, — поёт душа.

Мы рядом с ним — такое дело! —

Тем эта песнь и хороша.

 

И на плече его, у шеи

Примяв расшив воротника,

Лежит рука моя, теплея.

А на моей — его рука.

Л. Решетников

 

Сын и отец

Ребенок, будь отцом отцу —

ведь твой отец ребенок тоже.

Он хочет выглядеть построже,

но трудно — видно по лицу.

 

Тебе читает книгу он

про Маугли и про Шер-хана,

но в нем самом — за раной рана,

он еле сдерживает стон.

 

Ребенок, слезы отложив,

утешь отца игрою шумной,

когда, вернувшийся из джунглей,

отец не верит в то, что жив.

 

Не оскорби из баловства

своим ребячьим произволом,

своим бесчувствием веселым

твое наследство — боль отца.

Е. Евтушенко

 

Отцовский слух

Портянки над костром уже подсохли,

И слушали Вилюй два рыбака,

А первому, пожалуй, за полсотни,

Ну а второй — беспаспортный пока.

 

Отец в ладонь стряхал с щетины крошки,

Их запивал ухой, как мёд густой.

О почерневший алюминий ложки

Зуб стукался — случайно золотой.

 

Отец был от усталости свинцов.

На лбу его пластами отложились

Война, работа, вечная служивость

И страх за сына — тайный крест отцов.

 

Выискивая в неводе изъян,

Отец сказал, рукою в солнце тыча:

— Ты погляди-ка, Мишка, а туман,

Однако, уползает… Красотища!

 

Сын с показным презреньем ел уху.

С таким надменным напуском у сына

Глаза прикрыла белая чуприна —

Мол, что смотреть такую чепуху.

 

Сын пальцем сбил с тельняшки рыбий глаз

И натянул рыбацкие ботфорты,

И были так роскошны их завёрты,

Как жизнь, где вам не «компас», а «компас».

 

Отец костёр затаптывал дымивший

И ворчанул как бы промежду дел:

— По сапогам твоим я слышу, Мишка,

Что ты опять портянки не надел…

 

Сын перестал хлебать уху из банки,

Как будто он отцом унижен был.

Ботфорты снял и накрутил портянки,

И ноги он в ботфорты гневно вбил.

 

Поймёт и он — вот, правда, поздно слишком,

Как одиноки наши плоть и дух,

Когда никто на свете не услышит

Всё, что услышит лишь отцовский слух…

Е. Евтушенко

 

* * *

… Отец меня на руки брал, мальца,

Подбрасывал до потолка

И спрашивал: — Любишь ли ты отца?

Как любовь твоя велика?

 

— Любовь моя велика, как земля! —

— Кричал восторженно я.

— Молодец! — говорил мне отец, смеясь. —

Необъятна, сынок, земля!

 

Ведь мерой огромности у отца

Был мир земной, не имевший конца…

Боюсь, заблудится рассудок мой

В пространстве, открывшемся мне,

 

Где руку наш маленький шар земной

Уже протянул к Луне.

Б. Вагабзаде (Пер. А. Передреева)

 

А иногда отец мне говорил

А иногда отец мне говорил,

что видит про утиную охоту

сны с продолженьем: лодка и двустволка.

И озеро, где каждый островок

ему знаком. Он говорил: не видел

я озера такого наяву

прозрачного, какая там охота!

Представь себе… А впрочем, что ты знаешь

про наши про охотничьи дела!

 

Скучая, я вставал из-за стола

и шел читать какого-нибудь Кафку,

жалеть себя и сочинять стихи

под Бродского, о том, что человек,

конечно, одиночество в квадрате,

нет, в кубе. Или нехотя звонил

замужней дуре, любящей стихи

под Бродского, а заодно меня —

какой-то экзотической любовью.

 

Прощай, любовь! Прошло десятилетье.

Ты подурнела, я похорошел,

и снов моих ты больше не хозяйка.

Я за отца досматриваю сны:

прозрачным этим озером блуждаю

на лодочке дюралевой с двустволкой,

любовно огибаю камыши,

чучела расставляю, маскируюсь

и жду, и не промахиваюсь, точно

стреляю, что сомнительно для сна.

 

Что, повторюсь, сомнительно для сна,

но это только сон и не иначе,

я понимаю это до конца.

И всякий раз, не повстречав отца,

я просыпаюсь, оттого что плачу.

Б. Рыжий

 

Отец

В серый дом

Моего вызывали отца.

И гудели слова

Тяжелее свинца.

 

И давился от злости

Упрямый майор.

Было каждое слово

Не слово — топор.

 

— Враг народа твой сын!

Отрекись от него!

Мы расшлепаем скоро

Сынка твоего!..

 

Но поднялся со стула

Мой старый отец.

И в глазах его честных

Был тоже — свинец.

 

— Я не верю! — сказал он,

Листок отстраня. —

Если сын виноват —

Расстреляйте меня.

А. Жигулин

 

И у меня был отец

И у меня был отец

Тем нескончаемым летом.

Господи, это конец!

Разве я думал об этом.

 

Ссылка. Вокзал. Поезда.

Нас навсегда разлучили.

С лязгом колеса тогда

Детство мое раздвоили.

 

Это не поздний укор.

И вспоминается слабо.

Вас узнаю до сих пор,

Недосказавшие: «Папа…»

Ф. Искандер

 

* * *

Всё мне снится мой отец.

Мне отец всё чаще снится:

Он явился, он стучится,

Он вернулся наконец.

 

Не достал его свинец

И осколки не задели…

Из блокады, из метели

Он вернулся наконец.

 

Хочет он увидеть мать —

Только нет ее на свете…

Хочет он детей обнять —

Только мы уже не дети.

 

С ним ровесники теперь,

Вот мы встали — темя в темя…

Я подрос за это время,

Не в его ль зарубках дверь?

 

Он из далей боевых,

Из лесов, огнем объятых,

Из крутых сороковых,

Из натруженных тридцатых…

 

Говорит он мне: «Сынок…»

Долго ходит по квартире —

В старом доме, в новом мире

Гулок шаг — и одинок.

 

Отлетел военный дым,

Сняты каски и шинели.

Одногодки поседели —

Он остался молодым…

 

Всё мне снится мой отец,

Мне отец всё чаще снится:

Он явился, он стучится,

Он вернулся наконец.

С. Ботвинник

 

Проводы

«По вагонам!» —хлестнуло по нервам.

Лица сразу — как серый свинец.

Ты от нас молодым в сорок первом

Навсегда уезжаешь, отец.

 

Мама смотрит почти отрешённо,

Мама мною беременна, мной.

Эх, отец, из того эшелона

Никому не вернуться домой.

 

Ты последним усилием воли

Крикнул сквозь нарастающий гул:

«Будет сын — назови его Колей,

Будет дочь…» — и рукою махнул.

 

И с разгона пошёл, и с разгона

Эшелон в предназначенный бой.

…Добежать бы, отец, до вагона,

Хоть бы взглядом проститься с тобой.

Н. Рачков

 

Отец

Когда над Родиной набатом

Беда качнула небосвод,

Отец мой стал простым солдатом

В тот страшный сорок первый год.

 

Идя сквозь слёзы, кровь и пепел,

Чьё сердце гневно не дрожит?

Не знаю, где он пулю встретил,

Не знаю я, где он лежит.

 

И чья рука его зарыла,

Песок иль глину постеля.

Но знаю, что его могила —

Вся им спасённая земля.

Н. Рачков

 

Отец и сын

Сюда, отец, садись, отец.

За наш семейный стол.

Пусть поздно, всё же наконец

Ты к нам, отец, дошёл.

 

Нет матери и нет жены,

Не тот совсем и дом.

Но День Победы мы должны

Отпраздновать вдвоём.

 

Отец и сын — а прочих нет,

Их всех покрыла темь.

Тебе сегодня — тридцать лет,

А мне уж тридцать семь.

 

Садись, отец, садись, солдат,

Не ты тому виной,

Что на твоей груди наград

Не видно ни одной.

 

В тот страшный сорок первый год

Одним единым днём

Был в землю вбит стрелковый взвод

Железом и огнём.

 

Ты тридцать лет плутал во мгле

И вот пришёл домой.

Лишь два бокала на столе,

Лишь твой бокал и мой.

 

Вглядись же в сына наконец,

Забудь тяжёлый бой.

Теперь ты мною стал, отец,

Отец, я стал тобой!

 

Переросли отцов своих

Мы — сыновья войны,

И каждый шаг

с поступком их

Всегда сверять должны.

 

Одна на тыщи деревень

Луна стоит в окне.

Я за столом сижу — и тень

Склоняется ко мне…

Н. Рачков

 

* * *

Память родимого крова,

Радость младенческих лет.

Неизречённого слова

Тайный пленительный свет...

 

С фронта отец не вернётся,

Но всё равно, всё равно

Мама, как в бездну колодца,

Смотрит и смотрит в окно.

 

Прятался в листьях на иве

И в зацветающей ржи.

На лебеде, на крапиве

Рос, но зато — не на лжи.

 

Мне мои пятки босые

В кровь исколола стерня…

Это не ваша Россия.

Вы не поймёте меня.

Н. Рачков

 

Отцу

Может быть, зимой, а может, летом

оборвался твой солдатский путь.

Ничего не знаю. Даже это:

в день какой тебя мне помянуть?

 

В сторону какую поклониться

по-сыновьи праху твоему?..

Черный ворон, вековуха-птица,

ты не в том ли почернел дыму,

 

что ему, солдату, выел очи?..

И не ты ли, сидя на суку,

перед самым боем напророчил

долюшку такую мужику?

 

Долюшку — растаять с дымом взрыва

в облаках?..

Несутся облака.

Ворон дремлет. Ворон нем, как рыба.

Только ель скрипит под ним слегка…

С. Викулов

 

Отец и сын

Бывает, песни не поются

Ни наяву и ни во сне.

Отец хотел с войны вернуться,

Да задержался на войне.

 

Прошло и двадцать лет, и больше…

Устав над памятью грустить,

Однажды сын приехал в Польшу —

Отца родного навестить.

 

Он отыскал его. А дальше —

Склонил он голову свою.

Уже он был чуть-чуть постарше

Отца, убитого в бою…

 

А на могиле, на могиле

Лежали белые цветы.

Они сейчас похожи были

На госпитальные бинты.

 

И тяжело плескались флаги.

Был дождь крутым и навесным…

И к сыну подошли поляки.

И помолчали вместе с ним.

 

Потом один сказал: — Простите…

Солдата помнит шар земной.

Но вы, должно быть, захотите,

Чтоб он лежал в земле родной?..

 

Шуршал листвою мокрый ветер.

Дрожали капли на стекле…

И сын вполголоса ответил:

— Отец и так в родной земле…

Р. Рождественский

 

Звезда отца

В небе звёздам нет конца,

Но далёко где-то

Светит мне звезда отца

И ведёт по свету.

 

Горяча иль холодна —

Знать того не знаю.

Но горит, горит она,

Нас соединяя.

 

На её шагаю свет

В этот век жестокий,

Всё иду за батей вслед

В тот июнь далёкий.

 

А вокруг свистят шмели.

Или, может, пули?

Если б только мы смогли

И отцов вернули.

 

Чтоб услышать их сердца,

Чтоб наград коснуться…

Светит мне звезда отца,

Не даёт споткнуться.

В. Силкин

 

* * *

А мой отец погиб в сорок четвёртом,

Шагнув вперёд под шквалом огневым.

И снится четверть века мне не мёртвым,

Не павшим, не упавшим, а живым.

 

Я на его могиле не был, каюсь, —

То самолёт, то поезд стороной.

Но если я иду — не спотыкаюсь, —

Всё потому, что мой отец со мной.

В. Алексеев

 

Отец

…И поселилась тишина

В избе над камской кручей.

Мать что-то вяжет у окна.

А сын уроки учит.

 

И так уже который год,

И нет чудес на свете:

Не скрипнет дверь. И не войдет

Тот, долгожданный, третий…

 

Вернуться с фронта обещал,

Писал жене любезной:

«Я столько в кузне проторчал —

Сам вроде стал железный!»

 

Досель о хватке кузнеца

В округе ходят сказы.

А мальчик своего отца

И не видал ни разу.

 

Пусть даже был бы очень строг,

Не баловал бы лишку,

А лишь сказал бы: «Как урок?»,

Потом: «Расти, сынишка!»

 

Но есть и счастье у мальца.

Вздыхает мать украдкой:

— Ишь, статью вымахал в отца —

И статью, и повадкой…

 

А он с ватагою ребят

Бежит из школы к Каме

И слышит: молоты стучат.

И в кузне дышит пламя!

М. Вавилин (Перевод В. Радкевича)

 

Памяти отца

Далёкие листья шумели,

Метели чужие мели,

И падали люди в шинелях,

И вновь поднимались и шли…

 

Сквозь вёрсты буксующей бури

И чащу сквозную свинца

В обычной солдатской фигуре

Я всё же узнал бы отца.

 

Узнал бы: у самого сердца

От пули хранил он в бою

Мою фотографию детства —

Горящую память свою.

 

И долго мне слышать придётся

Сквозь сон, раздвигающий мглу,

Как сердце отцовское рвётся…

А я-то помочь не могу…

В. Андреев

 

Советский крестный ход

Мой отец! Ты не ушел из жизни,

А вошел в состав родной Отчизны.

 

Я ходил с отцом на демонстрацию.

Себя я чувствовал возвышенным, большим.

Тогда не знал я о единстве нации,

Зато народ вокруг мне был родным...

 

Светло всё было, празднично, прилично.

Тепло, душевно и патриотично...

Подхватывали дух оркестры духовые,

И умолкали раны фронтовые...

 

Кричали взрослые, кричала детвора,

Под всплеск знамён горячее «Ура!»

Я шел с пылающим, всезнающим лицом,

С помолодевшим, близким мне отцом...

В. Андреев

 

Отец

Я отца повидал

Только раз наяву,

Когда он покидал

И меня и Москву, —

 

То есть память смогла

Только миг уберечь

Из большого числа

Наших дней, наших встреч.

 

Ополченья река

Уносила отца.

Чуть касалась щека

Дорогого лица.

 

Я смеялся, кричал

Возбужденно: «Ать-два!»

Что отец отвечал?

Позабыты слова...

 

Я отца повидал

Лишь однажды во сне —

За рекою Урал,

От войны в стороне:

 

Ливень, молнии, гром!

Дом от ветра дрожал,

И отец мой двором

До крыльца пробежал.

 

В чёрных гладких больших

Сапогах — как тогда! —

Высоко из-под них

Разлеталась вода.

 

Прямо в небо взлетал

Фейерверк от земли.

И во сне хохотал

Я от дома вдали...

 

Мой любимый, родной

Улыбается мне

В яви только одной

И в одном только сне:

 

С рук дитя не спускал,

Уходя — не грустя.

Столько луж расплескал,

Чтоб смеялось дитя.

О. Дмитриев

 

Мальчишка

Да, наверно, жесток был он в сорок втором.

Серый дождь по стеклу царапал.

Он спросил, опуская глаза над столом:

— Ты чего не на фронте, папа?..

 

А ещё через год

шёл он с мамой домой.

Их ждала похоронная серая карточка.

И забился мальчишка, и крикнул, дурной:

— Ты прости меня, папка, папочка!

В. Ковда

 

Кольцо

Сыновним чувством схваченный в кольцо,

Смотрю, как дождик трудится над пашней.

Какое было у отца лицо

В атаке той последней рукопашной?

 

Накатывалась едкая слеза

От близкого слепящего разрыва.

Какими были у отца глаза,

Когда залёг весь батальон прорыва?

 

Какою мыслью был он напряжён,

Минуя поле минное вслепую,

Когда взяла убийственный разгон

Ему навстречу снайперская пуля?

 

Быть может, смерть заметила его

В бинокли с наблюдательного верха?

Я знаю всё о штурме Кёнигсберга,

Я об отце не знаю ничего.

В. Дронников

 

Отец

Я не видел тебя ни разу,

Не дождался тебя с войны…

Немец целился, не промазал,

Немец целился со спины.

 

Не нашлось госпитальной койки,

Там бы точно остался жив…

В чистом поле ты только ойкнул,

Пулю стылую проглотив.

 

Медсестра унесла из боя,

Плача, глупая, унесла,

Два часа на руках с тобою,

Словно ангел, она была.

 

Дожидалась конца обстрела,

Чтоб тебя увезти в санбат…

Ни тебя, ни сестры той нету,

Только «юнкерсы» вас бомбят.

 

…Я не видел тебя ни разу,

Не дождался тебя с войны,

Но я в немца того б промазал,

Если б целился со спины.

Г. Андреев

 

Отцу

Прости меня, Илларион Григорьич,

Природный пахарь, красный партизан,

Не защитил я честь твою. И горечь

Самонеуваженья выпью сам.

 

Не бросил я клеветникам России

Каленых слов в бесстыжие глаза.

Меня Россия, может, и простила,

Но мне себя простить никак нельзя.

 

Я поднимусь на гору за деревней,

В тот самый тихий и печальный лес,

Где меж иных осьмиконечный, древний

На холмике стоит знакомый крест.

 

И сноп цветов — пунцовых, белых, синих —

Я положу в подножие твое.

Спокойно спит вчерашняя Россия,

Мне больно, но не стыдно за нее.

А. Щербаков

 

Награда

Вернулся отец к Дню Победы,

И радостно было вдвойне.

Гремел патефон у соседа

В распахнутом настежь окне.

 

Мы шли вдоль деревни к сельмагу.

Отец при регалиях был,

И мне он медаль «За отвагу»

К майчонке моей прицепил.

 

Хотя удальцом я не вышел,

Тщедушный, как все пацаны,

Но, видно, за то, что я выжил

В кромешные годы войны.

А. Щербаков

 

Отцу

Что на могиле мне твоей сказать?

Что не имел ты права умирать?

Оставил нас одних на целом свете.

Взгляни на мать — она сплошной рубец.

Такая рана — видит даже ветер!

 

На эту боль нет старости, отец.

На вдовьем ложе памятью скорбя,

Она детей просила у тебя.

Подобно вспышкам на далёких тучах,

Дарила миру призраков летучих —

 

Сестёр и братьев, выросших в мозгу…

Кому об этом рассказать смогу?

Мне у могилы не просить участья,

Чего мне ждать!.. Летит за годом год.

— Отец! — кричу. — Ты не принёс нам счастья!..

Мать в ужасе мне закрывает рот.

Ю. Кузнецов

 

У гранитной плиты

Я стою у могилы отца,

Я его и сейчас понимаю.

И волнуются наши сердца,

Даже шороху ветра внимая.

 

Может, где-то в космической мгле

Наши души и встретятся вскоре,

Только быть без него на земле

Для меня настоящее горе.

 

Я же помню: он сильный, большой

И такого огромного роста,

Но с открытой, ранимой душой,

И в раю ему вечном непросто.

 

Без него неудобно в быту,

Без него и любовь скоротечна.

Слышал я пацаном за версту

Его голос железный, картечный.

 

На гранитной плите в тишине,

Как живой, он смеётся и дышит,

Что-то важное шепчет он мне,

Только что — никогда не услышу.

А. Ежов

 

А мама плакала

Был праздничный круговорот

Расцвечен флагами.

Победу праздновал народ,

А мама плакала.

 

О, гимнастёрки в орденах

И просто с планками!

Героев встретила страна,

А мама плакала.

 

Луны победная медаль

В салютах плавала,

И со стены отец видал,

Как мама плакала.

 

Казалось мне, смущённо он

Так улыбнулся,

Как будто сам виновен в том,

Что не вернулся.

Я. Тублин

 

До свиданья, отец…

…Долго ехала, Бога молила,

Ветер смахивал слёзы с лица…

Замираю над братской могилой —

Там, где светится имя отца.

 

Не излечишь душевную рану

И не свяжешь вовеки концы…

Рядом — с болью своей — ветераны…

Как мы вам благодарны, отцы!

 

В эти майские дни вы в почёте,

Отступили тяжёлые сны…

Что-то будет, когда вы уйдете,

С обжигающей правдой войны…

 

Эти битвы уходят в преданье,

Как землянка и черствый ломоть.

До свиданья, отец, до свиданья…

Да хранит твою душу Господь!

В. Коростелева

 

Отец

Короб просолённой гимнастерки,

На пилотке соль, как пепел серый.

Мы у эшелона на пригорке

В тот июльский полдень в сорок первом.

 

Похудевший. Тёмная щетина.

Весь тревоге отдан без остатка.

«Поезжайте! Ты теперь мужчина.

Маме помогай, смотри за братом.

 

Подлецы, по беженцам стреляют!

Этот эшелон уже бомбили.

Где я буду? Я ещё не знаю», —

И бежит назад к автомобилю.

 

В нём бойцы сапёрного отряда.

Обернулся: «Мы ещё вернёмся!»

Где-то гулко стонет канонада.

Нестерпимо горестное солнце.

 

Было так… Полуторка несётся,

Эшелон стоит под солнцем медным.

Мой отец, который не вернётся.

…И четыре года до победы.

А. Лукьянов

 

Звезда отца

Звезда Победы меркнет чаще,

Чем в те, военные года.

Отец мой, без вести пропавший,

Стучится в душу иногда.

 

Звезда сияет на пилотке,

Пока что не было погон…

И снова фронтовые сводки

И вера, что вернётся он.

 

Отец не умер — с нами рядом.

На фото линии лица.

Звезда горит под Сталинградом

В честь светлой памяти отца.

Ю. Рязанцев

 

* * *

У отца моего не было ни орденов, ни медалей,

потому что его убили в самом первом бою:

где-то под Ленинградом,

где автоматчиков на прорыв кидали —

добровольцев, партийцев, детскую гордость мою.

 

Пусть я буду у времени как незажившая рана:

снова папа мне снится, о чём-то со мной говорит.

Он приходит ко мне, как когда-то Чапаев с экрана:

перехват портупеи и орден упрямо горит.

 

Как ни силюсь, я слов его не разбираю:

— Папа, громче, не слышу! —

И не прочесть по губам…

— Папа, я уже старый, уже по зерну добираю! —

Нет, не понял, уходит к себе по гробам.

 

Ах, какие мы видели времена и событья!

Как себя раздирали, костями мостили мосты!

(Вот когда научился с голодными суками выть я…

Оттого они выли, что кости у нищих пусты.)

 

Всё со мной можно сделать:

я слабый и плачу от боли.

Я убью ради хлеба и ближнего оклевещу.

Но я всё же

тот воин, который — один в своём поле.

Я умру, но на поле

к себе никого не пущу.

 

— Папа, я о тебе ничего, кроме снимков, не знаю.

Я не помню ни речи, ни воздуха, жившего в ней.

Только общая кровь —

это общая память сквозная.

То, что ты мне оставил,

любых фотографий нужней:

 

делать в жизни простое, мужицкое, честное дело,

умирать, если надо,

свой кров заслоняя спиной,

потому что, когда у солдата осталось лишь тело,

телом он закрывает

всё то, что зовётся страной.

 

Папа, больше не надо ко мне прорываться ночами.

Я у зеркала встану — и сразу тебя узнаю.

Я ведь всех вас увижу (мне скоро на выход с вещами) —

добровольцев, партийцев, детскую гордость мою.

Г. Русаков

 

Памяти отца

Я пройду свой путь до конца

И в холодный уйду рассвет.

Через тридцать нелегких лет

Наконец я нашёл отца.

 

И беда моя, не вина,

Что так поздно тебя нашёл.

Ляжет пусть на муар и шёлк

Моя ранняя седина.

 

Похоронен в чужой земле

Тот танкист, что вошёл в Берлин,

Пролетит журавлиный клин,

Над тобой в предрассветной мгле.

 

…У последней стою черты,

Поезда стучат вдалеке.

И сжимаю до боли в руке

Орден Красной твоей Звезды.

С. Соловьёв

 

Отец

Отец мой — старший фейерверкер —

Жил, служил и не боялся смерти.

Она сама нагрянула внезапно.

День умирал и тучи гнал на запад,

 

И, мертвенно бледнея, падал снег.

С землёю не простился человек.

Но смерть напрасно затрубила в горны.

Он пал на поле боя

Непокорным!

А. Прокофьев

 

Отец

Метель пути задует или

У ног заплещется река,

Со мной всегда товарищ Шилин —

Начштаба конного полка.

 

Три куба в синеньких петлицах,

Ремень с начищенной звездой,

Весёлый, смуглый, крупнолицый.

Он в вечных списках молодой.

 

Он смотрит на меня тревожно,

Оценивая каждый жест.

И невозможно, невозможно

Мне уронить отцову честь.

 

Я ухожу туда, где ветер

Шинель срывает зло с плеча,

Я ухожу туда, где светит

Рассвет полоской кумача.

 

Мне не к лицу быть хилым, слабым:

С оружием тверда рука.

Со мной в наряд идёт начштаба

Кавалерийского полка.

А. Шилин

 

Отец

Вот он, снимок моментальный

Тех военных гулких лет…

Он сидит монументальный,

Но с улыбкою печальной,

И в кармане — партбилет,

 

И в руке его — пилотка,

И в глазах его — улыбка,

И трава у ног его…

От атаки до атаки

Приключился миг короткий,

На зелёной гимнастёрке

Отложилась пылью зыбкой

Смерти тень…

И наводит луч зенитный

Солнце на него.

 

От прорыва до прорыва

Улыбается счастливо

Сыну и жене…

И щекочет дым разрыва

(Горьковатый — он на фото

где-то сбоку)

Ноздри мне.

 

Ощущаю портупеи пропотевшие ремни.

Чисто выбрит. Пить охота.

Рядом кожух пулемёта,

И на кубарях играют потускневшие огни…

 

Мой отец! В его планшете,

Том, что виден на портрете,

Нож складной. Десятивёрстка.

И махорки в пачке горстка.

Карандаш. И наши фото

(с мамой) в книжке записной…

 

Замкомроты из пехоты на передовой,

На плечах повисло небо в дымке голубой…

Надпись, что на обороте:

«Моему любимому сыну от отца

перед скорым уходом в бой…»

 

Так пронзительно в квартире

В сумраке ночном, в тиши,

В даже непослевоенном мире

Видеть тень его души.

Тщетно вглядываясь в фото —

узнавать и… ждать чего-то.

Л. Гроховский

 

Слово об отце

Я не помню отца: он погиб на войне.

Эти страшные дни не оставили мне

Ни богатств, что трудом он тогда накопил,

Говорит мне лишь фото, как молод он был…

 

Остаётся во мне тихим отчеством он!

И фамилия тож — свет рассветный знамён.

Он в священной борьбе нас тогда защищал.

И характер бойца в генах мне передал.

 

Да, в блокаде погибли сестрёнка и мать…

Нам без них государство пришлось поднимать:

Из разрухи сплошной. Пацанята войны —

Мы трудились тогда для людей, для страны.

 

И потомству теперь завещаю я — дед! —

Чтобы наши дела свой оставили след.

Вот и сын мой уже внукам — взрослый отец!

А фамилия — это наследства венец.

 

Не бахвалясь, скажу: мы России сыны!

И средь прочих других ей любовью верны.

Не случайно же землю, в которой живём,

Мы Отечеством — или Отчизной! — зовём.

Г. Некрасов

 

Людмиле Седневой

 

Я ничего не знаю о своем отце. Товарищи писатели, расскажите о нем.

Людмила Седнева, колхозница (Из письма)

 

Я знал, я знаю Вашего отца,

Могу и должен Вам о нем поведать.

Не в силах я забыть его лица:

Его черты — в чертах самой Победы.

 

Услышав первый грозовой раскат,

Он из села Нероновские Вески

В Калязинский ушел военкомат,

Не дожидаясь фронтовой повестки.

 

Мы отступали. Лил кромешный дождь.

В грязи, в крови мы долго отступали.

«Я так и не успел увидеть дочь, —

Сказал он мне однажды на привале. —

Вчера был бой, и завтра снова в бой,

Я должен заслонить ее собой».

 

Он ранен был — не помню, сколько раз, —

До срока убегал из лазарета

И снова шел, подбадривая нас,

Сквозь злой озноб промозглого рассвета.

 

Он был на Волге, дрался на Донце,

Стрелковых рот охрипший запевала.

О Вашем замечательном отце

Советское Информбюро писало,

 

Как Ваш отец непрошеных гостей

На запад гнал, отбросил за границу.

А дальше не было о нем вестей —

На то война. Ведь все могло случиться.

 

Но к нам сквозь фронт, сквозь орудийный залп

Еще в ту пору вести доносились,

Что средь героев итальянских Альп

Есть партизан по имени Василий.

 

Домой он не вернулся... То есть как?

Ужель погиб в последней перепалке?

Нет! С девочкой спасенной на руках

Он встал теперь в Берлине, в Трептов-парке.

И в Вене он стоит, солдат простой,

На пьедестале, в каске золотой.

 

Еще хочу Вас попросить в конце,

Хотя пронзает сердце боль сквозная, —

Людмила, на вопросы об отце

Не отвечайте никогда: не знаю.

Е. Долматовский

 

Плач Инны Серковой*

Когда на Смоленщине погиб солдат,

его дочери Инне было два года…

Братскую могилу, где похоронен отец,

дочь разыскала лишь в 1985 году.

 

Мой родимый, я — дочка твоя!

Горький мой среди горьких друзей!

Я к вам шла, тихим светом горя,

Через горы и вздохи степей.

 

Парни! Вы же не знали весны —

Не плясали на шумных пирах…

Как понуро бредут табуны

Серых туч за израненный шлях!

 

Тишина… мне уже сорок пять…

Годы шли без тебя, как века.

По годам я тебе уже — мать:

Видишь белую прядь у виска?

 

Знаю, вы продолжаете бой

В летний зной и в осеннюю стынь…

Скоро буду навеки с тобой,

Моя гордость, отец мой и… сын!

* Серкова И.П., старший инженер связи, г. Чита, умерла в 1988 г.

В. Богатырёв

 

* * *

Шинели отцов,

в орденах кителя...

Во веки веков

да светится земля!

 

Под нимбом Господним

Отечества дым.

В сутёмках уходим

к отцам молодым.

 

В окопы ложимся...

Во веки веков

мы снова стучимся

в Победу отцов.

 

В Т-34,

в — «Ни шагу назад!»

в их раны святые,

в Смоленск, в Сталинград...

 

В знамёна — в сражении,

в шквале свинца,

в «о упокоении»

лист без конца...

 

— В сто грамм фронтовые,

в Победу России!..

П. Рожнова

 

* * *

Отец войдёт… С порога — снежный ком.

Отец войдет… С плеча — котомка в дом.

На валенках — как бисер белый — наледь.

На рукавах тулупа — вьюги зямять.

 

Войдет отец…И пушкинский зрачок,

Как бубенец — собьёт домашних с ног.

К печи — за щами. Воду — в самовар…

Отец — он с нами. Он донельзя стар!

 

Хоть и не слышит, но остережёт:

Греми потише, вечер у ворот!

— Дин-дон! — ударят трижды ордена.

Всё выше, выше от отца война.

 

Но то, что свыше, нас под сенью тихой

Всё ближе, ближе делает к Великой…

П. Рожнова

 

Спасибо отцу

Спасибо отцу, не погиб

На гибельной, страшной войне.

А мог бы погибнуть вполне.

 

Спасибо отцу, не пропал,

Лопаткой себя окопал,

Мозгами, где надо, раскинул,

Ногтями, что надо, наскрёб —

И выжил. Не сгибнул, не сгинул.

И каску надвинул на лоб.

 

И чести своей не прéдал,

И славы солдатской отвéдал,

И мне безотцовщины нé дал,

Хлебнуть этой доли — не дáл.

 

А что не досталось ему

Прямого

в окопчик

снаряда,

За это спасиба не надо,

За это спасибо — кому?

Д. Сухарев

 

Отец

В даль степную руки простирая,

Над снегами мысленно парил.

Как он говорил об отчем крае!

Говорил — любил.

 

Здесь ему пришлось фашистов встретить,

Пригодились пни и краснотал.

Вспоминал, как рану, сорок третий!

Вспоминал — стонал.

 

Сын сидел. Беседа окрылила.

И в преддверье неотложных дел

Всё глядел на степь в отцовских былях!

Всё глядел — светлел.

Л. Каратеев

 

* * *

Как из дикого смертного боя

Уцелевший усталый боец

Выходил из крутого запоя

Почерневший Серёжкин отец.

 

И, терпя непосильную муку,

Паренёк, не окрепший ещё,

Под шальную отцовскую руку

Подставлял неумело плечо.

 

Шли глухим коридором барака

На ступеньки родного крыльца…

И упрямо Серёжка не плакал,

Чтоб в беде не обидеть отца.

 

И Отечества светлые дали

Открывались мальцу впереди.

И — рыдали, рыдали медали

На широкой отцовской груди.

Е. Семичев

 

Стихи о невоевавшем отце

Моим родителям.

 

А мой отец

Не побывал на фронте.

Сказал майор,

Взглянув на пацана:

— Вот через год,

Когда вы… подрастете… —

А через год

Закончилась война.

 

А через год

Уже цеха гудели.

И мой отец не пожалел трудов,

Чтоб на российском,

Выдюжившем теле

Белели шрамы новых городов.

 

Но мирные заботы уравняли

Хлебнувших

И не видевших огня,

И в нашем общежитии

В медали

Своих отцов

Играла ребятня.

 

На слезные расспросы

Про награды

Отец читал мне что-то из газет.

— Не приведи!

Но если будет надо,

Заслужим,

А пока медалей нет! —

 

Я горевал.

А в переулке сонном

Азартно гомонил ребячий бой,

Но веяло

Покоем, миром,

Словно

Невыдохшейся майскою листвой.

 

И мне,

Над кашей бдевшему уныло

(Пока не съем —

К ребятам не пойду!),

Все реже,

Реже мама говорила:

— Эх, нам в войну

Такую бы еду! —

 

…Тянулись дни,

И годы пролетали,

И каждый очень много умещал.

И я забыл,

Взрослея,

Про медали,

Да и отец уже не обещал.

 

Но каждый раз,

Услышав медный голос

(Наверно, доля наша такова!),

Отец встает.

Но речь опять

Про космос

За холодящим —

«ГОВОРИТ МОСКВА…»

Ю. Поляков

 

Отец

Мой отец воевал

За Варшаву и Прагу,

Через Вислу и Лабу

Налаживал связь.

И медаль на груди

У него «За отвагу»

Майским утром сегодня,

Как зарница, зажглась.

 

Точно это в крови —

От отца передалось,

Словно эхо из сердца

Отдаётся война.

Мне в наследство заря

От фугасов осталась,

И осколком снаряда

Сгорает луна.

 

Ветераны войны,

Вы не ждёте заката,

Есть ещё на земле

Загражденья из мин.

Потому я в отце

Вижу часто солдата

И не вижу его

Поредевших седин.

Е. Шопорев

 

Отец

Война — и смерть на поле брани,

И труд в тылу, когда нет сил.

А мой отец служил в Иране,

А мой отец танкистом был.

 

Но вот рассказывал он мало

О той неведомой войне.

Не говорила даже мама

О службе об отцовской мне.

 

Но вырос я, и рассказали,

Как у отца сложилась жизнь,

Про то, что он имел медали

И очень службой дорожил.

 

Служил танкистом он в Иране

И, где служить, не рассуждал.

Пусть вражьи танки не таранил,

Но День Победы приближал.

Р. Тимошев

 

Отцу-фронтовику

Зачем тогда так глубоко и тонко

Алело солнце сквозь туман полей?!

Теперь весь век — обманутым ребёнком

Бежать за первой стаей журавлей.

 

…Река дымится, и плывёт, и грезит

О чём-то милом, давешнем, своём.

Дощатый мостик, и на самом срезе —

Мы не себя, а детство узнаём.

 

Какая тень! Как заросли пахучи!

Где злой мальчишка удит пескарей,

Чтобы потом с полуразмытой кручи

Тягать тугих лобастых голавлей.

 

Как ты завидовал им, деревенским, цепким,

Серьёзным даже в резвости своей!

А сам пускал рассохшиеся щепки

И провожал их мыслью до морей.

 

Но, видимо, такой большой поклажи,

Такой мечты не вынесли суда:

Устали голуби, увязли в такелаже

И не вернутся с письмами сюда.

 

И поздно, милые, — чай, жизнь уже успела

Нас отучить от писем и звонков;

И ждать вестей — не в оперенье белом,

А чаще с перебитым позвонком;

 

И полюбить навек в огне закатном

Свою судьбу и трепетную даль,

Усиленную эхом троекратным,

Но счастье обещавшую едва ль.

А. Шорохов

 

Отцу

Ещё живут в бессоннице отца

Землянки запотелое оконце,

Над бруствером ромашка, словно солнце,

И встречное дыхание свинца.

 

Могильный холм на взятой высоте,

Размытые военные дороги…

Я просыпаюсь, слушаю в тревоге

Шаги отца за дверью в темноте.

 

В пространстве между завтра и вчера,

Где прошлое вплотную с настоящим,

Мне кажется, мой первый разводящий

Вот-вот войдёт и скажет мне: «Пора…»

 

И уведёт в курсантские года,

Туда, где снег в ночи голубоватый,

И третий пост, и номер автомата,

Который не забуду никогда.

 

Туда, где мы, от счастья смущены,

Застынем строем лейтенантов юных,

И мой отец, стоящий у трибуны,

Заплачет, как в последний день войны.

В. Гуд

 

Друзья отца

У хмурых дней пощады не прося,

Я жизнь свою прошёл до середины.

И вот белоголовые мужчины,

Друзья отца — мои теперь друзья.

 

У них глубоки складки на лице,

Их речь нетороплива и сердечна.

Я понимаю: главное, конечно,

Навек меж нами — память об отце.

 

Навек для этих доблестных мужчин,

Узнавших цену радости и горю,

Остался гневом, гордостью и болью

Ровесник, не доживший до седин.

 

Товарищ их по яростным мечтам,

По тем гремучим сменам на заводе,

По той испепеляющей работе,

Венец которой — огненный металл.

 

Взметавший раскалённую пургу

За каждую в России похоронку,

Он в дни побед летел врагу вдогонку,

Как в дни потерь — в лицо летел врагу.

 

Друзья отца… Мне кажется порой,

Что это я стоял бок о бок с ними,

Пронизанный гудками заводскими,

Глаза в глаза с победой и бедой.

 

И будто надо мною произнёс

В ту пору доктор, сдержанный мужчина:

— Тут, знаете, бессильна медицина,

Он столько лет работал на износ… —

 

А жизнь идёт. Гремит её набат.

И на мои, на первые седины

Глядят белоголовые мужчины —

Друзья отца. Внимательно глядят.

И. Ляпин

 

Отцу

Я пришел на могилу рядового бойца,

Я пришел на могилу родного отца.

Ты прости мне, отец, я к живому хотел,

Но в пути задержала меня не метель,

Не речные разливы, крутые дороги —

Задержали дела, боевые тревоги.

 

Расскажи мне, отец (когда жил ты, я мало расспрашивал),

Как Ерему, соседа, в тридцатых годах раскулачивал;

Как в тебя он стрелял, как твой дом поджигал,

Как в ночи, чтоб убить, под мостом ожидал.

 

Вот ты машешь косой впереди косарей,

У костра поешь песни родных кобзарей;

Вот идешь тяжело, наклонившись над плугом,

Но дрожит за углом обнаглевший хапуга.

 

Будет время лететь, встретишь новые даты,

Но свою революцию никому не отдашь ты.

Пусть шипит, извиваясь, за кустами жулье,

Валишь сосны в лесу и колхозникам строишь жилье.

 

Мне для жизни иметь надо твердость такую же.

Твой характер упрямый ежедневно мне нужен.

А твои золотые умелые руки

Я хочу, чтоб имели мои дети и внуки.

 

И тогда они землю свою вспашут отменно,

И тогда они в космос улетят непременно,

И не будет им в жизни ни помех, ни преграды…

Гаснет день, я стою у железной ограды.

 

Слез своих не стыжусь. Подымаю лицо.

До сих пор для меня горя не было больше.

Уважайте отцов! Берегите отцов! И цените отцов!

Это трудно — идти без отцов. Пусть живут!

Пусть живут они дольше.

Н. Малашич

 

Памяти отца

Снова входит отец в коридор,

С ходу судит дела мои, мысли.

На судьбе моей с давешних пор

И его все невзгоды повисли.

 

Свечереет… Часам к девяти

Станет зябко и ноги как вата,

Будто сил не осталось почти,

Вместе с волей девались куда-то…

 

«Время», что ли, он ходит смотреть?

Но в экран не глядит, будто чает

Вызнать: долго ль мне лихо терпеть,

Под прибравшими власть сволочами?

 

Всё познавший: войну и нужду,

А ещё лихолетье глухое,

В сны придёт — и я вскинусь в бреду,

Будто шорох прошёл в изголовье.

 

Все долги мне, обиды простил.

Лишь заботу его ощущаю.

Чем воздам в пору гаснущих сил?

Но воздам, я отцу обещаю.

И. Федорин

 

* * *

Свеча моя плачет, а я не сронил ни слезинки.

И скорбны иконы, как будто поднялись из глин.

Я с папой прощаюсь, читаю родные морщинки:

Вот эти — за Брест и Варшаву, а та — за Берлин.

 

Куда ты, куда отлетаешь от милых полесий?

Озёра твои ещё помнят тебя и зовут.

Соснового бора небесные, синие песни

Далёко-далёко последней тропою ведут.

 

А ты поднимись, оглянись — за разбуженным садом,

Вскипающим, птичьим, плывут облаков корабли.

Ты нёс на плечах меня майским счастливым парадом.

Теперь вот другие тебя на плечах понесли.

 

Прости, мой хороший. Я знаю, ты будешь мне сниться.

Ещё будет много нежданных и жданных потерь.

Тебя ещё помнят скрипучая дверь, половица

И этот вот стол, где тебя поминаем теперь.

 

Как поздно любовь, что ты мне подарил, возвращаю.

Из вечных просторов обратного нету пути.

А если что было не так, то тебе я прощаю.

А если что было не так, и меня ты прости.

Е. Юшин

 

Послание отцу

В неведомые, неземные дали

Я шлю тебе свой фронтовой привет.

Да, мой отец, мы вместе воевали,

Хотя тогда мне было восемь лет.

 

Твоя в атаку поднималась рота,

Редела цепь от жуткого огня.

А здесь фашистский ас из пулемёта

На бреющем расстреливал меня.

 

Стоял ты насмерть в крымских катакомбах,

Сильнее жизни Родину любя,

А на меня с небес летели бомбы,

Что Гитлер приготовил для тебя.

 

Когда в обмотках, в старенькой шинели

Ты шёл вперёд среди других солдат,

Мы лебеду с крапивой дома ели,

Чтоб ты был сыт, чтоб бил твой автомат.

 

В жару, ненастье, в лютые морозы,

Когда от дома был ты так далёк,

Я за тебя нечаянные слёзы

У мамы вытирал со впалых щёк…

 

Всё выдержали, всё стерпеть сумели,

Но недобитым был ползучий гад.

«Уж лучше бы нас немцы одолели!», —

Сказал мне бородатый «демократ».

 

Читая нашу прессу, нашим внукам

Не разобраться, не понять порой:

Так кто же всё же — Власов или Жуков —

Освободитель русский и герой?

 

И жалкой кучкой, вопреки народу,

Разрушена могучая страна.

Дельцам, хапугам и другому сброду

Москва-столица ныне отдана.

 

Для многих жизнь сегодня стала адом —

Вновь гибнут люди и дома горят.

Сыны тех, что тогда сражались рядом,

Друг в друга ныне яростно палят…

 

Россия в шоке, вороньё над нею.

Оно всё пакостней, жаднее и наглей.

Возможно, были времена труднее,

Но не припомнят времени подлей…

 

Когда я прихожу к твоей могиле,

Всем сердцем чувствую свою вину…

Да, мой отец, мы вместе победили,

Но без тебя я проиграл войну.

Г. Попов

 

День победы

 

1.

Опять мы пишем о войне —

Войны не знавшие поэты.

Осталась память. В глубине

Её взрываются сюжеты.

 

Ушли отцы-фронтовики…

И оттого на сердце грустно,

Что и у жизненной реки

Истоки есть, но есть и устье.

 

Не мастер долго говорить

При жизни был покойный батя.

Он рвал воспоминаний нить

Всегда без жалости:

— Ну, хватит!

 

И не хватило… Рубежи

Сдала врагу-инсульту память.

Меня просил он:

— Расскажи,

Сынок, что помнишь!

И кусками

 

Я повторял, как мог, его

Не очень связные рассказы,

Как он войну прошёл живой,

Как объегорил смерть-заразу.

 

Как в Сталинграде уцелел

И на Днепровской переправе,

Как на Румынской на земле

Чуть руки-ноги не оставил.

 

Нежданно прерывал порой

Отец мой пересказы эти:

— А, помнишь, брат, как мы с тобой

Тогда однажды в сорок третьем?..

 

Да, батя, да! С тобой тогда

Я вместе был в одном окопе

И через горькие года

К Победе долгожданной топал.

 

Я помню шрамы и рубцы.

Но не важнее ль тех отметин

Открытие: живут отцы,

Пока дела их помнят дети!

 

А там, за нами — внуки и

Кому назначено родиться

И продолжением твоим,

Отец, стать суждено и сбыться!

 

Иначе всем нам — грош цена.

Для тех, кто горя не изведал,

Во всех грядущих временах —

Земное счастье — День Победы!

 

2.

Как жизнь — простая мелодрама:

Отец однажды встретил маму.

Приподнимаю лет завесу:

Случилось это под Одессой

 

В селенье Нейково. Вначале,

Когда его освобождали,

Нежданной судьбоносной встречей

Тот праздник был увековечен.

 

Прошло пять лет. Вернулся папа.

Хохлушка вышла за кацапа.

Соединились воедино

Во мне Россия с Украиной.

 

Что, громко сказано? Но это —

Та правда, без которой нету

Ни прошлого, ни нашей славы,

Ни будущего у державы.

 

Моя советская эпоха,

Как без тебя сегодня плохо!

И для твоей Победы новой

На что сегодня мы готовы?

 

Взовьются ль над одесским портом

Знамёна, как в сорок четвёртом?

Чтоб встретились в селе у Буга

Те, кто не могут друг без друга.

 

Чтоб наше общее начало

У нас беда не отнимала.

 

...Глядят с надгробия с любовью

Те, кто моею стали кровью,

Те, кто девчонкой и солдатом

Навеки встретились когда-то.

 

3.

Ранило отца в Румынии.

На дворе стоял апрель.

До конца военной линии

Оставалось пять недель.

 

Линия утрат и доблести,

Эта линия огня —

Нашей памяти и совести

Заповедная броня.

 

В ней отцовскими осколками —

Метины былых времён.

С медсанбатовскою койкою

День Победы обручён.

 

Потому ночами вешними,

Повторённые стократ,

Снятся мне места нездешние

И селенье у Карпат.

 

Флоренти — почти Флоренция —

Называется оно.

Историческая лекция

Не дописана войной.

 

Столько слов осталось пламенных —

Литератор, выбирай!

В медсанбате среди раненых —

И отец мой — Николай…

Ю. Щербаков

 

Памяти отца

                    Шацкову Владиславу Андреевичу

 

И какая-то в этом была пустота…

И какая-то НЕ завершённость пути.

Мой отец, ты из дома ушел без креста,

В никуда, так бы мне не хотелось уйти.

 

Но каким бы негаданным ни был финал,

Как бы жизнь ни была напоследок строга —

Ты свой век одолел, ты его доломал,

Ты добил его, как фронтового врага.

 

И посмею ли слово промолвить в укор,

Если в зеркале вижу твой взгляд и твой лик.

Я летами тебя не догнал до сих пор

И во снах — молодым тебя видеть привык.

 

И покуда годам иссякающим течь,

И пока не застыну на бездны краю,

Мне бы только суметь малой каплей сберечь —

Эту гордую стать и улыбку твою.

 

Снова душный июнь, снова сизая мгла.

Снова сердце мытарит прокимена стих.

Раньше мама тебя на земле берегла…

Пусть теперь небеса берегут вас — двоих.

 

Ты прости и немного ещё подожди

Тех, кто любит тебя на земле до сих пор…

И слезой поутру выпадают дожди,

И печаль тополей заметает наш двор.

А. Шацков

 

Живи, отец

К ужину, а может быть, к обеду,

На неделю иль на пару дней

Я всегда, отец, к тебе приеду —

Нет души мне ближе и родней.

 

В человечьей жизни есть пределы.

Как трудился! Родине служил!

Что бы для тебя такое сделать,

Чтобы ты ещё, ещё пожил?

 

…Перекоп. Атаки не дождаться —

Бьёт прожектор на передовой…

В памяти твоей огни Гражданской

И огни Отечественной войн.

 

И не раз в боях, от взрывов тёмных,

Ты вверялся собственной судьбе.

Сами Ворошилов и Будённый

Руку жали храброму тебе.

 

А сейчас беспомощным ребёнком,

Молчаливым, строгим, как всегда,

Ты лежишь в тени, от нас в сторонке,

Ветеран сражений и труда.

 

Но глядишь в глаза ты людям смело —

Не жалел для них ни сил, ни жил.

Что бы для тебя такое сделать,

Чтобы ты, отец, ещё пожил?

Л. Вьюнник

 

У отца

Я гощу у родного отца.

Вспоминаем прошедшее наше,

И течёт разговор без конца,

И прошедшее ближе и краше.

 

У него на отнятой ноге

Ноют пальцы, как будто застыли.

— Эх, какие охоты в Юрге

На Андреевском озере были!

 

А в Германии — зайцы кругом.

Выйдешь с палкой — держитесь, косые!

Жаль, с майором ты тем не знаком…

Помнишь, как по дороге в Россию

 

Ты из тамбура вылететь мог,

Не схвати он тебя за ручонку.

Да, а я, сколько было дорог,

Все запомнил, запали в печёнку.

 

Мы прощаемся с ним, как всегда:

Я к отцу прижимаюсь по-детски.

Это верно: беда не беда,

Никуда от которой не деться.

 

Выхожу, облегчённо дыша.

Есть какая-то ласковость в снеге,

И смеётся, и плачет душа,