Память блокады в стихотворениях Анатолия Молчанова

Блокадной вечности мгновенья,

Блокадных будней откровенья,

Блокадной памяти виденья,

Блокады острые осколки...

 

Связной

«Я порою себя ощущаю связной

Между теми, кто жив

И кто отнят войной.

...От живых донесенье погибшим несу».

Юлия Друнина

 

Вновь блокада меня назначает связным,

Я несу донесенье от мёртвых живым.

Я несу сквозь бои и затишья годов,

Под обстрелом газет и научных трудов,

 

Сквозь заслоны речей, директив рубежи,

Сквозь густую завесу забвенья и лжи,

Через мины измен, демагогии дым

Я несу донесенье от мёртвых живым.

 

Чтобы голос погибших сквозь время проник,

Чтобы знали потомки всю правду про них

И гордились в открытую прошлым своим,

Я несу донесенье от мёртвых живым.

 

Говорят, я ребёнок блокады

Говорят, я ребёнок блокады.

Возражаю решительно: — Нет!

Я был школьник тогда, и не надо

Это путать за давностью лет.

 

В сорок первом мне «стукнуло» девять,

И Гайдар нас уже научил,

Что мальчишкам положено делать,

Если «К бою сигнал прозвучит.

 

Как измерить вклад нашей смекалки,

Ловких рук и внимательных глаз?

Лично я не тушил «зажигалки»,

Но на крыше дежурил не раз,

 

С порученьем по лестницам бегал,

За шпионом немецким следил,

В дом дрова добывал из-под снега,

За водой на Фонтанку ходил,

 

Помогал чистить город в апреле,

А с июня растил урожай.

И под парту не лез при обстреле,

Хоть и знал, чем снаряд угрожал.

 

Да, я младшим был школьником, правда,

И не всё мог поднять и понять.

Но и младшим вручалась награда —

Это значит, экзамен блокады

Мы сдавали с оценкою «пять»!

 

Пионеры блокадной поры

Пионеры блокадной поры,

Вы сегодня уже ветераны.

Для не знавшей войны детворы

Вас представить детьми даже странно.

 

В кинохронике огненных дней

Ваше детство зовёт вас с экрана

Голосами погибших друзей

И тревожит, как старая рана.

 

Накануне военной поры

Вы в Тимура играли недаром.

Вы шагнули в войну от игры

За своим комиссаром Гайдаром.

 

Вы старались помочь, чем могли,

Вам досталось все беды изведать.

Ваших галстуков алый отлив

Есть на славных знамёнах Победы.

 

Пионеры блокадной поры,

Сколько дел вам нашлось, поручений:

Охранять чердаки и дворы,

Затемненье беречь в час вечерний,

 

Быть связными, на помощь спешить,

Если с кем-то несчастье случится,

«Зажигалки» бесстрашно тушить,

Диверсантов ловить и учиться.

 

Да, учиться — блокаде назло,

Даже если замёрзли чернила,

Если голодом мысли свело,

Если встать из-за парты нет силы,

 

Если в школу нацелен снаряд,

Если класс, как на фронте, редеет...

Все равно пионерский отряд

В бой за знания шёл, не робея.

 

Пионеры блокадной поры,

Слава вам — добрым, стойким и смелым!

Для не знавшей войны детворы

Вы останетесь вечным примером.

 

Первая «зажигалка»

«Зажигалками» в блокаду

называли вражеские

зажигательные бомбы

 

Из тьмы, стрельбой всклокоченной,

Рвёт уши жуткий вой.

«Ну, — думаю, — всё кончено!

Фугаска в адрес мой...»

 

Жду адского подарка я,

Грожу злым небесам,

Внезапно вспышка яркая

Хлестнула по глазам.

 

Ослеп я на мгновение,

Но, вроде, не оглох,

Раз слышно мне шипение.

А что шипеть могло?

 

Смотрю сквозь веки красные

И вижу: хвост торчит.

Так это ж не фугасная!

Вот, ведьма, как горит!

 

Шипит она, проклятая,

И брызжется огнём.

А я песок лопатою

Кидаю на неё.

 

— На, гадина фашистская!

Уйми-ка свой термит! —

А бомба стала жидкою,

Растечься норовит.

 

— Ах, ведьма ты косматая!

Ну, подлая, держись!

Садись-ка на лопату и

Водичкой охладись! —

 

Хочу поддеть — срывается,

Как с ножика желе,

И шире разливается,

Поймать всё тяжелей.

 

Тогда песок поглубже я

Под бомбою копнул

И с огненною лужею

Всё в бочку окунул.

 

Из бочки паром жахнуло,

Как с каменки в парной,

Забулькало, заахало

Кикиморой дурной...

 

Я вытер пот устало,

Стекавший по щеке.

Темно и тихо стало

На нашем чердаке.

 

* * *

Удобства жизни городской

С комфортом, вечно ненасытным...

Мы вспоминаем их с тоской

В быту блокадном, первобытном.

 

Водопровод, тепло, свет, газ,

Трамвай, троллейбус и автобус —

Всех этих благ лишили нас,

Блокадой вымещая злобу.

 

И наш огромный Ленинград

Ослеп, замёрз, завален снегом,

Придавлен горечью утрат,

Как встарь Батыевым набегом.

 

Наверно, предкам в те века

Всё ж проще было жить в осаде,

Чем нам внезапно привыкать

К борьбе и жизни здесь, в блокаде.

 

Но мы не плачемся судьбе,

Грызя блокадную науку. |

Мы наших предков не слабей,

Во всяком случае, по духу.

 

Да, нам намного тяжелей,

Чем было им, и жить и драться.

Но мы не просим нас жалеть.

Нас — не сломить, мы — ленинградцы!

 

Медики блокады

Холодные, со свечкой кабинеты,

Халат надет на зимнее пальто.

Обтянутые кожею скелеты,

И слабый пар из почерневших ртов.

 

Блокадный врач одной лишь силой воли

Ведёт приём дистрофиков-больных,

Хотя и сам он дистрофией болен

И, может, к смерти даже ближе их.

 

Нам неизвестно, был бы верен долгу,

Своей же клятве славный Гиппократ,

Когда бы он, хотя бы ненадолго,

Попал сюда - в блокадный Ленинград.

 

Зато мы знаем: медики блокады

В те дни, недели, месяцы, года,

Борясь за жизнь и стойкость Ленинграда,

Свой долг не нарушали никогда.

 

* * *

В муках жестокого, страшного голода,

Рядом со смертью, средь стужи и тьмы,

Как же сумели вы, жители города,

Не озвереть и остаться людьми?

 

Эта загадка историков мучает,

И журналистам её не решить,

Вот и мусолят отдельные случаи,

Где людоедством пришлось согрешить.

 

Но понимая, что это не главное,

Не устают прах тех дней ворошить,

Чтобы постичь всё же самое-самое

Этой загадочной русской души.

 

Что дало силы нам лютой годиною,

Дух поднимало блокадной зимой?

Просто мы жили семьёю единою,

Дружной, большой ленинградской семьёй —

 

Той, что свой дом не откроет для ворога,

Слабых и старых в беде не предаст,

Поровну выдаст всем хлеба и пороха,

Детям оставит последний припас.

 

Были, конечно, уроды и выродки

Даже среди этой славной родни,

Вот и случались позорные выходки,

Но нетипичными были они…

 

Споры историков стихнут не скоро,

Им не постичь основной постулат:

Мы защищали не просто свой город —

Мы защищали тогда ЛЕНИНГРАД.

 

Блокадный снег

Первым снегом город нежно пеленается

И, довольный, улыбается во сне.

Каждый раз мне почему-то вспоминается

Белый снег военных лет, блокадный снег.

 

Он летел из туч, зенитками распоротых,

А внизу планета корчилась в огне,

И росли дымов всклокоченные бороды

И коптили белый снег, блокадный снег.

 

Да, он был тогда и чёрным, и в подпалинах,

И от крови розовел, как человек,

Был покрыт кирпичной пудрою в развалинах,

Но во сне я вижу только белый снег.

 

Белый-белый, он лежал на серых лицах

И не таял, и не капал с мёртвых век.

Если 6 мог живой водицею пролиться

На блокадников погибших белый снег!

 

Сквозь дыру в картоне, вместо стёкол вставленном,

Он летел в кровать холодную ко мне,

И меня, ещё живого, белым саваном

Покрывал и согревал блокадный снег.

 

Помню Ладогу бескрайнюю, застывшую,

Настороженной трёхтонки нервный бег

И надежду выжить, вновь в душе ожившую,

А вокруг — слепящий белый, белый снег…

 

Те снега давно сошли, и нет в музеях их.

Зреют новые снежинки в вышине.

Но не тает почему-то в волосах моих

Белый снег, военный снег, блокадный снег.

 

Партизанский обоз

Нам теперь всё трудней удержаться от слёз,

Вспоминая войну и блокаду.

Разве можно забыть Партизанский обоз

Голодающему Ленинграду?

 

Да, чего не придумает русский народ

И чего не свершит, если надо! —

Провезти по немецким тылам, через фронт

Продовольствие для Ленинграда!..

 

Но сначала его было нужно собрать

В деревнях Партизанского края,

И тайком от врага драгоценную кладь

Довезти, ничего не теряя.

 

По лесам и болотам, в пургу и мороз,

Обходя оккупантов засады,

Продвигался к востоку огромный обоз,

Партизанский обоз Ленинграду:

 

Был опасным и долгим его тайный путь,

По ночам, чтоб уменьшить угрозу

С самолётов заметить в лесу что-нибудь

И удар нанести по обозу.

 

Он пришёл в Ленинград и продукты привёз,

Дар сердец Партизанского края,

Легендарный в веках Партизанский обоз,

Братской дружбы страница святая.

 

...На опушке, под сенью кудрявых берёз

Обелиск, как солдат, строг и скромен.

«Здесь прошёл в Ленинград Партизанский обоз.

Честь и слава советским героям»

 

Блокады первая зима

Блокады первая зима

Была черней полярной ночи.

В домах без стёкол стыла тьма,

Дрожал коптилки огонёчек,

 

И солнца редкие лучи

Забитых окон не пронзали.

Полгода жили мы в ночи,

Полгода радости не знали.

 

Казалось, что земная ось

От взрывов где-то надломилась

И, завертевшись вкривь и вкось,

Планета резко наклонилась

 

И Арктика к Неве сползла

Со стужей, мраком, пустотою,

Как довершенье бед и зла,

На нас обрушенных войною.

 

Но знали мы, что сгинет ночь

И будет день с теплом и хлебом.

Лишь надо слабость превозмочь

Под чёрным и враждебным небом.

 

Привыкнуть можно ко всему,

Прибавить только б хлеба надо.

Нам лишь бы пережить зиму,

А летом кончится блокада.

 

«Нам лишь бы пережить зиму», —

Шептали люди, как молитву,

И разгоняя смерти тьму,

Вели свою святую битву.

 

И вот — весна! Ожили мы.

Как хорошо, что мы не знали,

Что нас в блокаде ожидали

Ещё почти что две зимы...

 

* * *

На Рубинштейна возле школы,

Среди играющих детей,

Свист обогнав, снаряд тяжёлый

Взорвался сотнями смертей.

 

Убийца злобный и жестокий

Послал снаряд не наугад.

Знал хорошо фашистский гад,

Когда кончаются уроки.

 

Снаряд, бездушная болванка,

Не заблудился, долетел,

Чтоб не в броню ударить танка,

А в плоть горячих детских тел.

 

Взрыв полыхнул, пространство выев,

Круг смерти кровью очертив.

Объяты ужасом живые,

Себя средь мёртвых ощутив.

 

Плач, стоны, в шоке и угаре

Мальчишка весь в крови бежит,

А девочка на тротуаре

С ногой оторванной лежит

 

И умоляет со слезами,

Дрожащим голосом звеня:

— Не говорите только маме,

Что нету ножки у меня!

 

И эхо бьётся меж домами,

Крик сердца детского храня:

«Не говорите только маме,

Что нету ножки у меня…

 

Не говорите только маме,

Чтоб не расстроилась она...»

Вот то, что жило вместе с нами,

Что не могла убить война.

 

Когда, зверея от отпора,

Враг нас жестокостью душил,

Мы берегли, как хлеб, как порох,

Всю доброту своей души.

 

Под свист снаряда, вой «фугаски»,

В домах без пищи и тепла

Мы знали, что не только в сказке

Добро всегда сильнее зла.

 

Нет, мы жестокими не стали,

Пройдя весь ужас той поры.

Мы волей были крепче стали,

А сердцем — по-людски добры.

 

Воспоминания о песне Дженни из кинофильма «Остров сокровищ»

Когда мы были юны, волшебный мир экрана

Нас «Островом сокровищ» манил и восхищал,

А новые герои любимого романа

Учили нас, как надо свободу защищать.

 

Но вот кино кончалось, и свет включался в зале,

Победный марш повстанцев звучал в сердцах у нас,

А девочки иные негромко напевали

Припев из песни Дженни, услышанной сейчас:

 

«Ты в жаркое дело

Спокойно и смело

Иди, не боясь ничего.

Если ранили друга,

Сумеет подруга

Врагам отомстить за него!..»

 

Потом война над нами нависла чёрной тучей,

Огнём заполыхала, закрыла горизонт.

И чтоб спасти Отчизну от смерти неминучей,

Вчерашние мальчишки отправились на фронт.

 

А юные подруги, на подвиг провожая,

Им пели песню Дженни из детского кино.

И песня, вместе с нами взрослея и мужая,

Девичьей гордой клятвой летела над войной:

 

«Я в дело любое

Готова с тобою

Идти, не боясь ничего.

Если ранили друга,

Перевяжет подруга

Горячие раны его...»

 

Да, сколько ран горячих их руки золотые

В бою перевязали, от смерти сберегли!

Девчонки лет военных — подруги боевые,

Как в книгах и газетах тогда вас нарекли.

 

Но вы в руках держали не только бинт и вату,

Справлялись вы не хуже соратников-мужчин

Со снайперской винтовкой и пушкой-автоматом,

Штурвалом самолёта и хитростями мин.

 

Шофёры и минёры, связисты и радисты —

Да всех профессий ваших на той войне не счесть.

Уж если были даже и девушки-танкисты,

То как не возгласить здесь и славу вам, и честь!

 

...Порою телевизор нам дарит радость встречи

С тем «Островом сокровищ» — из кино-старины.

Я слышу песню Дженни... и думаю весь вечер

О той, кто эту песню мне пела в дни войны.

 

Осколок в сердце

Отец с войны пришёл с осколком в сердце.

Врачи дивятся, а отец живёт

И шутит: «Хорошо, что не в живот,

А то б от той, с косой, не отвертеться!»

 

В его груди прижились смерть и боль.

Давно взошла желанная победа,

Но раненому сердцу мир не ведом,

Оно последний продолжает бой.

 

А мы росли в предгрозовых тридцатых,

И детство опалила нам война.

Не многим довелось служить в солдатах,

Но горького досталось всем сполна.

 

И если на рентгене приглядеться,

У каждого из нас осколок в сердце.

 

Ленинградские дети

В разных землях России на братских могилах

Часто можно прочесть: «ЛЕНИНГРАДСКИЕ ДЕТИ...»

Как случиться могло, что вас столько погибло,

Что вас так разметало войны лихолетье?

 

Этот реквием вам, ленинградские дети.

Я хотел бы вас всех помянуть поимённо,

Но боюсь, что никто мне не скажет на свете,

Сколько вас в унесённых войной миллионах.

 

Ленинградские дети — мальчишки, девчонки,

Земляки мои, сверстники милого детства,

Вы росли здесь в тридцатых — стремительных, звонких, —

С Маннергеймом и финской войной по соседству.

 

Вы играли в войну и легко побеждали,

Вы гордились великой Советской страною

И, конечно, в те светлые годы не ждали,

Что так скоро ваш мир будет взорван войною.

 

В той войне, самой страшной за сотни столетий,

Вам фашизм уготовил все ужасы ада,

Злобный фюрер вас всех уничтожить наметил,

Потому что вы были детьми Ленинграда.

 

Ленинградские дети - герои и жертвы,

Сколько вас в Пискарёвском лежит Пантеоне?

Как и взрослые, приняли лютую смерть вы,

Но пощады не клянчили в рабском поклоне.

 

А ещё сколько вас смерть нашли на дорогах —

На железных, шоссейных, морских, пеших тропах?

И лежите вы там, не учтённые строго,

Кто в земле, кто в воде, кто в гробу, кто без гроба…

 

Сколько вас не успели домой возвратиться

Из поездки на юг в то злосчастное лето

И попали, как в сеть перелётные птицы,

Кто в концлагерь, кто в рабство, кто в ров или гетто…

 

Даже там, где войны не гремели раскаты,

В тыловых городах вас в могилах немало —

Вас хотели спасти, увезя из блокады,

Но блокадная смерть вас и здесь добивала…

 

Ваша гибель останется вечным упрёком

И врагам, и своим, кто за вас был в ответе.

Так простите же нас, ленинградские дети,

Что мы живы, а вы — на своих Пискарёвках.

 

Ленинградские дети, любимые дети!

С вами гибло грядущее Родины нашей.

Есть ли где-то ещё на огромной планете

Город, столько детей за войну потерявший?

 

Ленинград-Петербург! В суматохе событий,

В смене партий, вождей, государств и столетий

Никогда не должны быть тобою забыты

Жертвы страшной войны, и средь них — твои дети,

Ленинградские дети!

 

Дистрофия

«Дистрофия - ослабление сердечной

деятельности вследствие полного

истощения организма».

Блокадная формулировка

 

Это слово из мёртвой латыни

В наш блокадный вошло лексикон

И врубилось нам в память доныне,

Как осколки в граниты колонн.

 

Дистрофия — проклятое слово!

Равнозначно чуме и войне.

Мы не можем исправить былого,

Но забыть — мы не можем вдвойне!

 

Дистрофия... А попросту — голод.

Жуткий голод. И холод. И мрак.

А вокруг — торжествующий враг:

«Вымирай, революции город!

 

Не хотел нам сдаваться — не надо,

Так теперь пожирай сам себя!

Подыхай, о пощаде сипя!

Никогда не прорвать вам блокаду!»

 

Но мы знали: страна нас не бросит,

Не покинет в смертельной беде.

Знали, Жданов Верховного просит:

«Поспешите, теряем людей...»

 

Дистрофия нас страшно косила,

Всех до мумий грозя иссушить.

Лишь одно было ей не по силам —

Истощенье советской души.

 

Да, нам было немыслимо плохо,

Путь к победе был устлан костьми,

Но всегда, до последнего вздоха

Мы советскими были людьми.

 

Нас кошмарами смерти травили,

А блокадники верили в жизнь!

Эта вера — сильней дистрофии.

Эта вера — сильней, чем фашизм.

 

Дистрофия - блокадное слово.

Равнозначно чуме и войне...

Мы не можем исправить былого,

Но забыть — мы не можем вдвойне!

 

Мне снова приснилась блокада

Мне снова приснилась блокада:

Свечной переулок в снегу,

В начале его баррикада

Таится преградой врагу,

 

Тропинки в снегу, как траншеи,

К домам полумёртвым ведут,

И я, мальчуган длинношеий,

Из булочной с хлебом иду.

 

Не гнутся опухшие ноги

И вязнут на каждом шагу.

Всего метров двести дороги,

А я их пройти не могу.

 

Присев на откосе сугроба,

Я жду — может, слабость пройдёт.

Вдруг рядом из снежного гроба

Замёрзший дистрофик встаёт.

 

И тянет иссохшую руку:

«Дай хлеба кусочек, пацан!

Ну дай же, как брату, как другу!

Чуть-чуть угости мертвеца!

 

Я месяц лежал здесь, в сугробе,

Как с дерева сорванный лист,

У смерти в бездонной утробе...

А дома меня заждались.

 

Наверное, ищут без толку,

Не зная, я мёртв или жив.

Я к ним загляну ненадолго,

А ты за меня полежи.

 

Я к ним забегу на часочек,

Увижу жену и ребят...

Ну дай же мне хлеба кусочек!

Я им отнесу... от тебя».

 

Он жёг моё сердце словами,

Он мог бы растрогать весь мир.

Я вынул паёк — мой и мамин —

И долю свою отломил.

 

Он взял, и гримасой плаксивой

Лицо задрожало его.

Он тихо промолвил: «Спасибо!

Я скоро... На часик всего...

 

А ты полежи здесь в сугробе,

Вдруг смерть с перекличкой придёт...»

Я дёрнулся в нервном ознобе:

— Так вот что меня ещё ждёт!

 

Сугроб надо мною сомкнулся,

Как склеп, как холодный подвал.

Как медленно «часик» тянулся!

Я ждал и совсем застывал

И вдруг страшный смерти оскал

Увидел... и с криком проснулся.

 

Я знаю, что тот бы вернулся.

Он братом меня называл.

 

Не меряйте днями блокаду

Не меряйте днями блокаду —

Масштаб измеренья не тот.

В кошмарах блокадного ада

И время замедлило ход.

 

Под рухнувшими небесами,

На стонущей в муках земле

Минуты казались часами,

А день стоил нескольких лет.

 

В декабрьскую мёрзлую темень,

Голодным надеждам назло,

Ночей метрономное время,

Как будто дистрофик, ползло.

 

А смерть, торопясь, собирала

Добычу в свой чёрный ковчег —

Той страшной зимой умирало

В минуту по пять человек.

 

О, эта зима-морозина!

Она показалась длинней,

Чем все, вместе взятые, зимы

С Адама до нынешних дней.

 

Застывших минут баррикады

Слились в пискарёвский гранит.

Не меряйте днями блокаду,

Пусть память минуты хранит.

 

Минута была, как награда,

Как лишний шажок в бытиё.

Не меряйте днями блокаду,

Сочтите минуты её.

 

Минуты хватало снаряду,

Чтоб кончилось время твоё.

Не меряйте днями блокаду,

Сочтите минуты её.

 

Сочтите, чтоб золотом высечь

В граните, на всю глубину,

Один миллион триста тысяч

Наполненных смертью минут.

 

Пусть вечно на глади гранита

Нули — словно сдавленный стон:

За эти минуты убито

Блокадой один миллион.

 

Один миллион ленинградцев,

Презревших пощаду в плену

И выбравших жребий сражаться,

Борясь до последних минут…

 

Июльской грозы канонада

Гремит над местами боёв.

 

Не меряйте днями блокаду,

Сочтите минуты её.

 

Всей скорби слезами не вытечь,

Всей славы в граните не высечь,

Но страшную эту войну

Потомки не раз помянут

И в ней миллион триста тысяч

Бессмертных блокадных минут.

 

Нам не верят порою, что мы пережили такое

Нам не верят порою,

Что мы пережили такое,

Что остались живыми,

Пройдя сквозь немыслимый ад.

Кое-кто, не дослушав,

Насмешливо машет рукою:

«Ерунда! Все блокадники

В братских могилах лежат.

 

Что тут скажешь в своё оправдание?

Верьте — не верьте,

Но мы тоже могли бы

В могилы блокадные лечь,

Если б те, кто погиб,

Не попрали своей тяжкой смертью

Нашу смерть и сумели

Наш город и жизнь в нём сберечь.

 

Нам самим пережитое

Кажется страшным кошмаром,

Что привидится только

В горячечном липком бреду.

Как хотелось тогда

Пробудиться в том времени старом,

Что осталось за гранью войны,

В сорок первом году!

 

Но, увы, если мы просыпались,

То снова в блокаде.

А почти миллион не проснулись,

Всё отдав борьбе...

Впрочем, что говорить?

Тот, кто не был тогда в Ленинграде,

Пережитое нами

Не сможет представить себе.

 

* * *

Из сотен тысяч, что на Пискарёвском,

Живыми я совсем немногих знал,

И в простыне, обвязанной верёвкой,

Я никого в районный морг не сдал.

 

(Мы дедушку на Охте схоронили,

Хоть путь туда был труден и далёк,

И за могилу хлебом заплатили,

Отдали всей семьи дневной паёк.)

 

Но каждый год с букетиком багряным

Я прихожу в блокадный мавзолей,

Где спят полмиллиона безымянных,

Мне незнакомых, но родных людей.

 

Я вместе с ними хлеб делил и горе,

Одним блокадным воздухом дышал.

Я вместе с ними с лютой смертью спорил,

Отчаянье и слабость побеждал.

 

И вместе с ними мог бы там лежать я,

Снарядом или голодом сражён,

Как миллион моих сестёр и братьев,

В бессмертие ушедший миллион.

 

Они терпели всё не за награду

И славою не грезили тогда.

Они отдали жизни Ленинграду,

Чтоб Ленинград не умер никогда.

 

* * *

Когда считали, сколько нас погибло,

Не всех учли в реестре вечной скорби —

Блокадных кладбищ братские могилы

Не только в Ленинграде землю горбят.

 

Немало их за Ладогой родимой,

Вдоль всех дорог, что шли от Ленинграда,

В тех городах, где как детей любимых

Встречали страшных узников блокады.

 

Их вырывали у голодной смерти,

Из жерновов бомбёжек и обстрелов,

Везли туда, где солнце мирно светит,

А щедрый хлеб скрепляет душу с телом.

 

Пути к спасенью неисповедимы,

И даже те, что в рай ведут из ада.

Для многих смерть была неотвратима,

Их доставала даже там блокада.

 

Она тянула руки дистрофии

За ними следом, в поездах искала,

В домах, больницах в глубине России

И самых слабых жить не отпускала.

 

Так в городах, на станциях далёких,

За много тысяч вёрст от Ленинграда

Возникли филиалы Пискарёвки,

Проклятье и бессмертие блокады.

 

Лежат вдали от родины и близких

Герои и страдальцы ленинградцы.

Над ними — скорбной славы обелиски

И надписи на стелах серебрятся.

 

А им, безмолвным, многого не надо,

Всего важней им память Ленинграда.

 

Невский «пятачок»

Взрытый огненной лавиной

Берег тысячи смертей.

Здесь земля наполовину

Из металла и костей.

 

Под густым свинцовым градом

Двести восемьдесят дней

В час две тысячи снарядов

Рвали землю и людей.

 

Нету памяти суровей

О боях, кипевших тут, —

От железа и от крови

Травы ржавыми растут.

 

Столько лет не может вытечь

Боль и горечь из земли!

В эту землю двести тысяч

Наших воинов легли.

 

На полоске этой узкой —

Триста метров шириной,

На клочке землицы русской,

Отвоёванной, родной

 

Шли бои страшнее ада,

В пекле смертного огня

Ради жизни Ленинграда,

Ради нынешнего дня...

 

Мать-Земля от войн устала.

Люди! В строй, к плечу плечо

Против ядерного шквала! —

Чтобы вся Земля не стала,

Словно Невский «пятачок»,

 

Чтоб не веял смерти страхом

На космических гостей

Шар земной, покрытый прахом

Из металла и костей.

 

Медаль «За оборону Ленинграда»

Нет, эта медаль не из бронзы,

Она из сердец ленинградцев,

Не дрогнувших в выборе грозном —

Бороться с блокадой иль сдаться.

 

Нет в мире металла и сплава

Надёжнее, твёрже, дороже —

Защитников города слава

Вовеки померкнуть не сможет.

 

Так пусть же сердца наших братьев,

Что жизни за город отдали,

Стучат в ленинградской медали,

И время бессильно прервать их!

 

* * *

В начале блокадных простреленных дней,

В дыму и огне, под сирены надрыв,

Мы сняли с моста знаменитых коней

И в землю зарыли, от смерти укрыв.

 

Блокада, блокада, лихие года.

Земля под лопатой от горя тверда.

Мы много и многих зарыли тогда,

Одних — до победы, других — навсегда.

 

Но вот, удаляясь, затихли бои,

И сбросив блокаду, вздохнул Ленинград,

Устало расправил проспекты свои

И стал возвращать им их прежний наряд.

 

Весеннею ночью в победном году

Мы вырыли клодтовых гордых коней.

Мы стрепетом яму раскрыли в саду,

И конские морды взметнулись над ней —

 

Родные, живые! А Невский бурлил,

Аничковым мостом любуясь опять...

Вот если бы так же из братских могил

Могли мы всех павших живыми поднять!

 

Вера в победу

В день начала войны было много растерянных.

Потрясён был тогда даже Сталин в Кремле.

Но в победе мы все были твёрдо уверены:

Разобьём окаянных на их же земле!

 

Отступления месяцы горькие, чёрные,

Враг стоит у Москвы, окружил Ленинград...

Но решительны лица, в боях закопчённые:

— Вот резерв подойдёт, и погоним назад!

 

Лютый голод блокады, бомбёжки, обстрелы,

Тридцать месяцев смерть, тридцать месяцев ад.

Но в запавших глазах и сердцах обгорелых

Лишь одно: «Не сдадим, отстоим Ленинград!»

 

Сталинградская битва, враг рвётся за Волгу,

Захватил Дон, Кубань, занимает Кавказ,

Только русские верят: «Теперь уж недолго.

Как начнём наступать, жди, Германия нас!»

 

Чей народ ещё в этих лишеньях и бедах

Не бывало тяжёлой, кровавой войны

Смог бы так сохранить свою веру в победу,

Веру в силу и крепость родимой страны?

 

И осилила недругов русская сила!

И в Берлине по-русски исписан рейхстаг:

«Мы пришли, чтоб Германия к нам не ходила.

И со всяким незваным у нас будет так!..»

 

Слава в веках!

Слава в веках ленинградцам-блокадникам,

Мир поразившим своею борьбой!

Слава всем вам, землякам и соратникам,

Русскую честь защитившим собой!

 

Вашим терпением, стойкостью, мужеством

Вы превзошли всех героев легенд.

Жертвы блокадные с болью и ужасом

Мир будет помнить сквозь тысячи лет.

 

Не помышляя о славе и вечности,

Вы вместе с городом в вечность вошли

Дивным примером святой человечности,

Той, что все муки убить не могли.

 

Пусть же вас помнят не только по праздникам,

Не откупаются медью наград.

Честь и почёт ленинградцам-блокадникам!

Вечная слава тебе, Ленинград!

 

Будь славен, Ленинград!

Хочу стихами должное воздать

За подвиг ратный твой, великий Ленинград.

На знамени твоём из золота звезда

И высших орденов блистательный парад.

 

История хранит предания веков

Про подвиг городов в дни вражеских осад,

Про Трою, Карфаген, Рязань, Смоленск и Псков,

Но ты их всех затмил, бессмертный Ленинград.

 

В двадцатый день войны ты принял грозный бой.

В Берлине ликовал коричневый маньяк.

Он бросил, чтоб скорей расправиться с тобой,

Почти что миллион своих лихих вояк.

 

За девятнадцать дней они смогли пройти

От прусских крепостей до лужских берегов —

Шестьсот военных вёрст знакомого пути,

Которым к нам не раз шли полчища врагов.

 

«Шестьсот победных вёрст за девятнадцать дней!

И Ленинград теперь всего лишь в ста верстах!

Цель группы армий “Норд” всё ближе, всё видней:

Сдавайся, Ленинград, иль превратишься в прах!»

 

Казалось, город мой, тебе спасенья нет.

Захватчиков пьянил победы близкой миг,

Уже назначен был в «Астории» банкет...

Как вдруг забуксовал отлаженный «блицкриг».

 

И чтоб пройти сто вёрст от Луги до Невы,

Как ни рвались враги, два месяца ушло,

Два месяца боёв совсем другой войны.

И двести тысяч их там в землю полегло.

 

Вот так, мой Ленинград, ты принял смертный бой,

Чтоб отстоять себя, столицу и страну.

В двадцатый день войны ты начал подвиг свой

И продолжал его почти что всю войну.

 

О, как стремился враг стереть тебя с земли —

Упорно штурмовал, без устали бомбил,

Из мощных пушек бил, чтоб в прах тебя смели,

Блокадою душил и голодом морил.

 

Ты стойко перенёс, не дрогнув ни на миг,

Почти трёхлетний ад блокадного кольца.

И каждый житель твой — и юный, и старик,

Как истинный герой, боролся до конца.

 

Ты трудно победил, всех жертв твоих не счесть —

Полгорода легло... Но каждый отомщён.

Враг испытал сполна святую нашу месть,

Он тоже потерял здесь целый миллион.

 

Всю группу армий «Норд», что шла брать

Ленинград,

Ты приковал к себе почти на всю войну

И этим поддержал Москву и Сталинград,

И Курск, и путь в Берлин в победную весну.

 

Недаром признавал фашистский генерал,

Когда их всех судил в Нюрнберге трибунал:

«Не потому ль в Берлин, к нам, русские вошли,

Что мы их Ленинград взять так и не смогли...»

 

Будь славен, Ленинград! И пусть ни юбилей,

Ни будни подвиг твой не смеют затенять.

Да будет вечно жить он в памяти людей

И гордостью сердца потомков наполнять!

БУДЬ СЛАВЕН, ЛЕНИНГРАД!

 

Ленинградцы-блокадники, братья мои

Ленинградцы-блокадники, братья мои!

Как я рад, что могу снова встретиться с вами,

Вновь наполниться чувством единой семьи,

Взглядом выразить то, что не скажешь словами.

 

Ленинградки-блокадницы, сёстры мои!

Как приятно мне взять ваши нежные руки

И припасть к роднику животворной любви,

Спасшей нас, обречённых на адские муки.

 

Многих ветер судьбы раскидал по стране,

И порою нам очень не просто собраться.

Но нигде на Земле нет верней и родней

Ленинградских блокадников вечного братства.

 

Я вас вижу, и сердцу тепло и легко,

Как бойцу, что вернулся в своё отделенье.

Пусть я младше на несколько мирных годков,

Всё равно мы навеки одно поколенье —

 

То, что в память Земли легендарным войдёт,

Встанет рядом с титанами Древней Эллады,

Поколенье сломавших фашизму хребет,

Поколенье героев борьбы Ленинграда.

 

Полстолетья прошло, как затихли бои,

Как в Берлине пощады просили «арийцы».

Ленинградцы мои, ветераны мои,

Почему же опять вам ночами не спится?

 

В жерновах перемен, от забот кутерьмы

Прикрываясь былой фронтовою бравадой,

Неспроста обращаемся к прошлому мы,

Не от жизни хорошей всё мерим блокадой.

 

Жалит в старое сердце обиды змея,

Пухнет горькими думами мозг воспалённый...

Разве мог бы без вас это выдержать я,

Ленинградцы-блокадники, сила моя!

Я без вас, как Антей, от Земли отделённый.

 

Ленинградцы-блокадники, совесть моя!

Мы отвергли властей политический слалом.

И заветы погибших в блокаду храня,

Мы верны нашим гордым, святым идеалам.

 

Я бы обнял вас всех, пылких чувств не тая,

И пока я живу, повторять не устану:

«Ленинградцы-блокадники, гордость моя» —

Как воспел вас когда-то акын Казахстана.

 

Мы — блокадою крещённое братство

Всё сильней нас тянет вместе собраться,

Заглянуть в глаза, сказать тихо; «Здравствуй!»

Мы не просто земляки-ленинградцы,

Мы — блокадою крещённое братство.

 

Нас влечёт друг к другу добрая память

О блокадной красоте отношений,

Что светила нам, как Данково пламя,

В долгой темени блокадных лишений.

 

Мы не трусили со смертью подраться,

Выходили на последний парад свой...

Мы не просто земляки-ленинградцы,

Мы — блокадою крещённое братство.

 

Память подвига, ты наша святыня,

Наша гордость, наша жизнь, наши слёзы.

Эта память не ржавеет, не стынет,

Не подвластна ни годам, ни склерозу.

 

Из неё, как из кольца, не прорваться,

И живём в двух временах, двух пространствах:

Мы — сегодняшнего дня ленинградцы,

Мы — блокадою крещённое братство.

 

Словно совесть, словно честь и награду,

Сберегаем мы своё ленинградство.

Мы его не посрамили в блокаду,

Всею жизнью защитив Ленинград свой.

 

Как красив был город в дни демонстраций,

Многолюдный, в кумачовом убранстве!

— Будьте живы, земляки-ленинградцы!

Будьте счастливы — в мире и братстве!

 

* * *

Сегодня умники с апломбом говорят,

Что надо было сдать фашистам Ленинград.

Тогда бы не было трагической блокады,

Напрасных жертв, руин и прочих бед осады.

Мы, дескать, зря из немцев варваров творим —

Ведь не разрушили они Париж и Рим.

И град Петра, «полнощная Пальмира»,

Открытым городом спокойно ждал бы мира.

 

Душа блокадника обидою горит:

Да полно, русский ли такое говорит!

Иль он забыл страницы прошлого святые? —

Вовек пощады не просила мать-Россия.

За честь и волю стоя насмерть, города

Врагу ворот не открывали никогда.

 

Могли ли мы не быть верны заветам гордым

И город Ленина предать фашистским ордам!

Пускай бы умник эту дикость повторил

На Пискарёвском, над безмолвием могил.

Боюсь, что мёртвые в своей земной постели

Такого бы кощунства не стерпели

И все восстали раньше Страшного суда,

Чтоб очернителей низвергнуть навсегда.

 

Да, если б сдались мы, то не было б блокады,

Но не осталось бы тогда и Ленинграда.

«Стереть с земли его, — был Гитлера приказ, —

А населению — концлагерь, пули, газ».

Фашисты чётко волю фюрера вершили,

Не миллион бы здесь погиб, а все, кто жили.

И пусть простят меня за громкие слова,

Но если б сдались мы, то пала б и Москва.

 

* * *

Рассуждая профессорским тоном,

Кое-кто хочет нас убедить,

Что, по строгим военным канонам,

Гитлер должен был нас победить,

 

Что при том превосходстве огромном

Пушек, танков, воздушных армад

Группа «Норд», по всё тем же законам,

Взять должна была наш Ленинград;

 

В свете всех медицинских теорий,

Голодая столь длительный срок,

Получая так мало калорий,

Город выжить в блокаду не мог…

 

Видно, мы тех законов не знали,

Предрекавших нам скорый конец,

И врагу Ленинграда не сдали,

Заслужив вечной славы венец.

 

Теоретикам войн в назиданье

Мы и Гитлера сбросили в ад.

Так порою полезно незнанье

Тех теорий, что гибель сулят.

 

Затверди же, военный историк,

Всем, в ком пыл воевать не потух:

Дух народа сильней всех теорий,

А особенно наш, русский дух.

 

* * *

История родной земли

Не терпит перекраски —

Не стоит чёрное белить

По чьей-нибудь указке,

 

Не стоит белое чернить

В угоду новым взглядам,

И славу предков хоронить

От правнуков не надо.

 

Зачем же правды наготу

Гримировать страшнее

И дней блокадных черноту

Чернить ещё сильнее?

 

Довольно с нас всех тех страстей

И мук земного ада,

Что нам достались на кресте

Блокады Ленинграда.

 

Но не за муки наш венец,

Он — за борьбу награда,

За негасимый свет сердец

Героев Ленинграда.

 

Людоеды

Чтобы грязью облить Ленинград

И при этом неплохо глядеться,

Демократы слезливо твердят

Про блокадное людоедство.

 

И смакуя во всей прямоте,

Разглагольствуют в студии, в зале,

Как блокадники ели детей

И у трупов «места» вырезали,

 

И что можно, мол, предположить,

Что из тех, кто дожил до победы,

Говоря без стесненья и лжи,

Очень многие... — людоеды.

 

Вот как, братья и сёстры мои,

Нас сегодня стремятся представить.

Взгляд не новый — в те страшные дни

Нас фашисты пытались заставить

 

Потерять человечность и честь

И в блокадном аду безысходном

Поступать по звериным законам:

«Убивай, если хочется есть!»

 

И когда революций оплот

Станет дикой толпой озверелой,

Что по-волчьи друг друга пожрёт,

Город в ноги фашистам падёт,

Словно с яблони плод зачервелый…

 

Да, не скроем, что кто-то не мог

Сам достойно противиться бедам

И голодный, измученный мозг

Разрешал ему стать людоедом.

 

Значит, не было рядом в тот миг

Никого, кто бы дружеским словом

В помрачённую душу проник,

Удержал от деяния злого.

 

Да, мы это не можем скрывать:

Людоедство в блокаде случалось.

Но зачем же его выпирать?

Ведь оно исключеньем являлось.

 

Ну, а правилом было тогда

То святое блокадное братство,

Без которого мы никогда

Не смогли б отстоять Ленинград свой, —

 

Братство гордых и добрых людей,

Честных, верных, свободолюбивых,

Молодых, стариков и детей,

Стойких, мужественных, терпеливых.

 

Сколько выпало вытерпеть им

Тягот, ужасов, горя и бедствий!

Но ведь город остался живым —

И совсем не ценой людоедства.

Голод глухо стучал их костьми,

 

А они в стылом мраке блокады,

Отдавая свой хлеб, если надо,

Шли на смерть, оставаясь людьми.

Вот в чём гордость и боль Ленинграда.

 

Ну, а вы, «демократии суть»,

Вам завет христианский не ведом,

Всё бы мёртвых лягнуть да куснуть.

Так что кто же из нас людоеды?

 

Крейсер «Киров»

Года, как волны, катятся над миром,

Стирая память странам и народам.

Но сквозь туман забвенья полным ходом

Идёт краснознамённый крейсер «Киров».

 

Судьбою славной, жизнью легендарной,

К блокадникам заботой благородной

Он заслужил свой жребий лучезарный —

На вечной вахте в памяти народной.

 

Кронштадт и Таллин, Балтика седая

Хранят его сраженья и походы,

Но Ленинград его своим считает —

Мы были вместе в огненные годы.

 

Где «Медный всадник» место взлёта выбрал,

Там, по соседству с бронзовым кумиром,

В Неве стоял в блокаду крейсер «Киров»,

Громя врагов из главного калибра.

 

На Пискарёвском я площадку знаю,

Там спят твои матросы, крейсер «Киров».

Пусть будет пухом им земля родная,

А память — доброй до скончанья мира!

 

Да будет имя крейсера-героя

Навеки свято в городе-герое!

И никакие бури перестроек

Его в обломках прошлого не скроют.

 

И в продолженье дедовских традиций,

Хранимых в сердце под морским мундиром,

Прославленное имя — крейсер «Киров»

Должно на русском флоте возродиться!

 

* * *

Не следует спорить,

кто больше свершил,

Кто вытерпел больше в блокаду.

Будь счастлив, что ты

вместе с городом жил

И чем-то помог Ленинграду.

 

Гордись

ленинградской медалью своей,

Но хвастать медалью не надо —

Ты носишь её

за себя и друзей,

Не всем ведь досталась награда.

 

И если блокадников

станут делить

По признаку этой медали,

Напомню, что враг

мнил нас ВСЕХ умертвить,

Что город ВСЕ ВМЕСТЕ не сдали.

 

Быть, как в блокаду, воедино

В те дни блокады Ленинграда

Нас лишь по карточкам делили,

А голод, бомбы и снаряды

Без разделенья нас косили.

И пискарёвская земля

Нас принимала, не деля

 

На мирных граждан и военных,

На взрослых и невинных сердцем,

На русских и иноплеменных,

На христиан и иноверцев.

Они лежат там все подряд,

Отдав себя за Ленинград.

 

Зачем же мы сегодня делим

Себя на секции, союзы?

Иль за полвека проржавели

Святого ЕДИНЕНЬЯ узы?

Не будь его, и нам не быть.

Как можно это позабыть!

 

Не стыдно ль, братья, разбираться:

С медалью ты иль без медали?

Мы боевое наше БРАТСТВО

Теперь на льготы разменяли.

И не придумаешь смешней:

Блокадник разных степеней!

 

Мы были все фронтовиками —

В цехах, в окопах, даже в школах.

И нашего СПЛОЧЕНЬЯ камень

Был не податлив для раскола.

Мы с гордостью о нём трубим...

И сами на куски дробим.

 

А жизнь на старость припасла нам

Опять тяжёлую годину,

И, значит, надо ветеранам

Быть, как в блокаду, ВОЕДИНО —

Одною дружною семьёй,

Одной нелёгкою судьбой.

 

* * *

Нередко, о блокаде говоря,

Приезжие иронией грешат:

«Ну да, теперь — герои все подряд,

И каждый школьник подвиг совершал!»

 

Мы похвальбой не оскверняем ртов,

И ни к чему нам убеждать гостей.

Где есть ещё, в каком из городов,

Два монумента мужеству детей?

 

Юным участникам обороны Ленинграда

Сегодня вновь блокадные ребята

Собрались вместе у Цветка из камня,

Чтоб вспомнить День Победы в сорок пятом

И годы, что навек остались с нами.

 

Товарищ, брат мой, школьник дней блокады,

Ремесленник, рабочий, юный воин!

Нам довелось быть вместе с Ленинградом

Во время самой яростной из войн.

 

Те дни нас всех в одну семью сплотили

Одной судьбою и одной борьбою.

Мы хлеб и горе поровну делили

И гибли, как бойцы на поле боя.

 

Нас озаряет слава Ленинграда,

Бессмертна и забвенью не подвластна.

И мы горды, как высшею наградой,

Что к этой славе мы чуть-чуть причастны.

 

Нас с каждым годом меньше остаётся.

Пройдёт ещё лет десять или двадцать —

Кому из нас встречаться доведётся,

На поиск телефонный отзываться?

 

Кто соберётся на январский вечер?

Придет весной на наш великий праздник?

И мы в слезах обнимемся при встрече

И скажем: «С Днём Победы, брат блокадник!..»

 

Товарищ, брат мой, школьник дней блокады,

Ремесленник, рабочий, юный воин —

Участник обороны Ленинграда,

Будь звания высокого достоин!

 

* * *

Нас сравняла теперь седина —

Ветеранов тех огненных дней

И прошедших блокаду детей,

Как когда-то сравняла война.

 

И на встрече седой генерал,

Орденами блестя и звеня,

С любопытством взглянул на меня:

— Ты, браток, на каком воевал?

 

Я смотрю на награды его,

Гордый отблеск военных годин,

И качаю седой головой:

— Я в блокадную школу ходил...

 

И чуть дрогнув лицом, генерал

Сединой с уваженьем кивнул:

— Да, браток, ты всего повидал.

Вы, блокадники, знали войну!

 

Мы сквозь годы идём, как сквозь бой.

Время-снайпер на выбор нас бьёт,

И не знаешь, в кого попадёт,

Мы, как прежде, едины судьбой.

 

Памяти Юрия Воронова

Умолк блокадный метроном

Ещё в одном усталом сердце.

Поэт заснул последним сном,

Повергнув в скорбь единоверцев.

 

Закрылись грустные глаза

Гомера новой «Илиады»,

Но не умолкнут голоса

Его стихов, его «Блокады».

 

Он добровольно приковал

Себя поэзией к блокаде

И кровью сердца отливал

Строку чеканную в

 

Он вновь и вновь переживал

В стихах блокады испытанья

И полстолетья прорывал

Осаду лжи и умолчанья,

 

Чтоб не забылся никогда

Великий подвиг Ленинграда.

И вот ушёл... ушёл туда —

В легенду, в прошлое, в блокаду,

Чтоб с ней остаться навсегда.

 

Умирают сверстники мои...

Умирают сверстники мои —

Мальчики и девочки блокады.

Сквозь десятилетий баррикады

Настигает вдруг блокада их.

 

Им ещё не так уж много лет,

Жить да жить бы, а они уходят...

Видно, к долгой жизни не пригоден,

В ком война оставила свой след.

 

Доктора грешат на всё подряд:

Сердце, нервы, рак... Пустые толки!

Это в нас блокадные осколки

Выпускают свой смертельный яд.

 

И всё больше сверстников в земле

Разных кладбищ, близко и далёко.

Хоронить бы их на Пискарёвском —

В наш блокадный общий мавзолей.

 

Там найдётся место и для них

Рядом с теми, кто лежит с блокады.

Разлучать блокадников не надо,

Хороните их среди своих!

 

Умирают сверстники мои —

Жертвы запоздалые блокады.

Младшие из доблестной семьи

Города-героя Ленинграда.

 

Всё дальше уходит блокада

Всё дальше уходит блокада

В историю, бронзу, гранит.

Всё глуше её канонада

В сердцах ветеранов гремит.

 

Всё меньше блокадников с нами,

Всё больше — в родимой земле.

Уходит живая память

Легендою ставших лет.

 

Уходит, как в бой с парада,

Светя, как маяк из тьмы...

Всё дальше от нас блокада,

Всё больше в блокаде мы.

 

Мы тоже уйдём в легенды,

В блокадные дни свои,

Оставив потомкам гены

Той стойкости и любви.

 

* * *

Блокадных дней свежи воспоминанья,

Хотя течёт сквозь нас за годом год.

Мы помним всё: ужасные страданья

И то, как их переносил народ.

 

Все средства, чтоб убить нас, применялись

Звериною фашистскою ордой,

А мы от зла войны оборонялись

Великою людскою добротой.

 

* * *

Теперь уже официально

Зовут блокадниками нас,

Как членов группы социальной,

Забытой средь народных масс.

 

И государственной заботой

Настолько мы окружены,

Что даже сняли с нас все льготы,

Какие были нам даны.

 

Но обещаний струйка льётся —

Не напоит, зато журчит...

А нас всё меньше остаётся,

В ком пульс блокадных дней стучит,

 

Кто каждый час тех дней измерил

Желудком, нервами, борьбой,

Кто, видя смерть, в победу верил

И молча жертвовал собой,

 

Но не погиб каким-то чудом,

Заботой чьей-то был спасён

И вот живёт, дожил досюда

И в Книгу Красную внесён.

 

Течёт сквозь пальцы наше время,

Всё тоньше нашей жизни нить.

Мы — вымирающее племя,

Его, увы, не сохранить.

 

Остались считанные годы,

И все блокадники уйдут.

Жаль, если почести и льготы

Им лишь в могиле воздадут.

 

* * *

Прорастает прах берёзками —

Жизнь сквозь смерть, нектар сквозь яд.

На берёзах Пискарёвского

Фотографии висят.

 

Над землёй могильной стылою

Из берёзы чей-то взгляд,

Будто взятые могилою

Из неё на нас глядят.

 

Взгляд суровый, осуждающий,

Взгляд-укор, зрачки в зрачки:

«Что ж вы сделали, товарищи?

Как могли вы, земляки? —

 

Всё предать, за что погибли мы:

Город, Ленина, страну,

Строй, что выстоял незыблемым

Даже в страшную войну.

 

С чем вы к нам теперь приходите?

С покаяньем за позор?

И в смущении отводите

От могилы скорбный взор.

 

Или крах всего заветного

Зависть в душу вам вложил? —

Зависть к павшим, кто до этого

Поруганья не дожил».

 

Покаяние

Простите нас, погибшие в блокаду,

За то, что вы в земле, а мы живём,

Вкушаем жизни горечь и усладу,

Грустим и любим, плачем и поём.

 

Простите нас, что в дикой спешке буден,

Быть может, редко навещаем вас.

Но мы вас помним, вечно помнить будем,

Ведь вы — родные каждому из нас.

 

Простите нас, годами убелённых,

За ту беду, что мы не отвели,

За то, что город, в битве сохранённый,

Мы в мирной жизни не уберегли.

 

Он из блокады вышел опалённый,

В глубоких ранах, кровью обагрён,

И вновь расцвёл, народом возрождённый...

А ныне — бескультурьем разорён.

 

Ветшает всё — традиции и зданья,

Разверзлась пропасть нравственных утрат,

Великий Город просит подаянья! —

Прекрасный, славный, гордый Ленинград…

 

Простите нас, презревшие пощаду

Ценой измены совести своей,

Кого-то снова имя Ленинграда

Коробит, как нацистских главарей.

 

Таясь войной за Неманом и Бугом,

Звериной злобой к Ленину горя,

Фашисты город звали Петербургом,

В мечтах и планах смерть ему творя.

 

А в сорок пятом в бункере-берлоге,

Когда Берлин дрожал от канонад,

Шеф пропаганды Геббельс хромоногий

В пример берлинцам ставил Ленинград!

 

Теперь свои над городом глумятся,

Санкт-Петербургом им неймётся стать.

Простите нас, родные ленинградцы, —

Мы не сумели имя отстоять.

 

Все эти годы так вас не хватало,

Культуры вашей, чести и души.

И нас одних, наверно, было мало,

Они смогли наш голос заглушить.

 

Простите нас за это покаянье,

За боль обид и горький тон тирад.

Прервите ваше вечное молчанье,

Возвысьте голос свой за Ленинград!

 

Я славу Ленинграда ревниво защищаю

Когда Санкт-Петербург героем величают,

Я славу Ленинграда ревниво защищаю.

Историю России теперь дают другую,

События и факты по-новому трактуя:

Одни перевирая, другие выпирая,

А мимо третьих молча и быстро пробегая.

Но подвиг Ленинграда в молчанье не минуешь

И славу Ленинграда не переименуешь!

 

Немецкому солдату, осаждавшему Ленинград

Нам повезло: я не погиб в блокаду,

Тебя свинец советский миновал,

И мы живём, пройдя военный шквал,

И ценим жизнь, как высшую награду.

 

Мы не встречались, хоть и были рядом,

Но ты меня мог видеть в свой прицел,

Когда с ухмылкой злобной на лице

Ловил меня осколочным снарядом.

 

А мог и я скользнуть недобрым взглядом

По твоему небритому лицу,

Когда, покорный нашему бойцу,

В колонне пленных шёл ты Ленинградом.

 

Народ мой добр — свободу защищая,

Врагам разбитым никогда не мстил.

Вот и тебя я разумом простил,

Но сердцем обожжённым не прощаю.

 

И если вдруг задумано судьбою

В конце концов подстроить встречу нам,

Руки тебе я всё же не подам,

Хотя не прочь поговорить с тобою.

 

Нет, я не стал бы, прошлое тревожа,

Тебя за ад блокадный упрекать.

Я пощадил бы нервы старика

Да и свои, хоть я и помоложе.

 

Да, мы с тобой теперь намного старше,

И хочется поверить, что умней.

Так помнишь ли уроки грозных дней?

Иль, может быть, мечтаешь о реванше?

 

Ведь ты, наверно, дед, а то и прадед,

Чему ты учишь немцев молодых?

Бранишь ли нас опять на все лады?

Брюзжишь ли о невзятом Ленинграде?

 

А, может, ты с тех пор внушаешь детям

Не повторять безумия отцов

И сам давно идёшь в рядах борцов

За прочный мир и дружбу на планете?

 

Быть может, милых правнуков лаская

С блаженною улыбкой на лице,

Ты вспомнишь вдруг, как наводил прицел,

В чужих внучат снаряды выпуская.

 

Уколет в сердце беспокойства жало:

А если где-то там чужой солдат

Уже навёл глаза ракет сюда,

И атом ждёт, чтоб искра пробежала…

 

Нам смерть в глаза уже не раз смотрела,

Мой бывший враг, и нам не привыкать.

Зачем же внуков наших обрекать

На вечный страх ракетного обстрела?

 

Мы уцелели в адской мясорубке,

И хватит с нас, старик, смертей и мук.

Пусть никогда твой правнук и мой внук

Не расхотят пожать друг другу руки.

 

* * *

Мы не хотели с немцем драк.

Но видя, как он копит силу,

Мы обещали, сжав кулак,

Что, если к нам полезет враг,

Он здесь найдёт свою могилу.

 

Но Гитлер вздумал пренебречь

Тем, что врагу мы предвещали.

Пришлось фашистам в землю лечь.

А вот могилы их беречь

Мы никому не обещали.

 

Во мне живёт блокадный Ленинград

Надолго в людях остаются войны —

И болью ран, и горечью утрат.

Я до сих пор сплю чутко, беспокойно,

Во мне живёт блокадный Ленинград.

 

Мне с вечера забыться не мешает

Ни шум машин, ни августовский гром,

Но каждый стук мгновенно пробуждает,

Как некогда тревожный метроном.

 

Проснувшись в полумраке мирной ночи,

Я жду сирены тягостный надрыв;

Я вслушиваюсь в ночь: вдруг прогрохочет

Тяжелого снаряда близкий взрыв.

 

Но тихо всё, и за стеклом оконным

По-мирному сияют фонари.

И я бы мог опять заснуть спокойно,

Да только сна не будет до зари…

 

Когда б все люди на Земле огромной

Войну возненавидели, как мы,

Не чудился бы нам стук метронома

И не знобило стужей той зимы.

 

Может быть, это сердце твоё, мама

Стук метронома раной сверлит мне память,

Голос блокады скорбно звучит над нами.

Может быть, это сердце твоё, мама,

Сквозь землю и годы стучит и стучит упрямо.

 

Стук метронома вдруг прогремел снарядом,

Словно, как прежде, смерть где-то с нами рядом.

Может быть, это сердце твоё, мама,

Рыдает о русских, погибших в стране ислама.

 

Стук метронома бьётся в ушах набатом:

Страшную смерть готовит военный атом!

Может быть, это сердце твоё, мама,

О новой беде сигнал подаёт, мама!..

 

А нам не выйти из войны...

Всё дальше мы от той весны,

Того Победного парада,

А мне не выйти из войны,

Мне всё не выйти из блокады.

 

Они в мои приходят сны,

Тревожат дальней канонадой.

Вновь жжёт меня огнём войны,

Морозит холодом блокады,

 

Рвёт сердце горечью утрат,

Зовёт к родным могилам братским

Не только в дни военных дат

И дат блокадных ленинградских.

 

И с каждым годом всё родней

Живые, с кем мы были рядом —

В одном окопе на войне,

В кольце смертельном с Ленинградом.

 

Всё меньше нас, однополчан,

Вершителей победной славы,

Увы, «последних могикан»

Несуществующей державы.

 

Три поколенья рождены —

Послевоенных поколенья.

Им жить да жить бы без войны,

А власть бросает их в сраженья.

 

И, значит, внукам, как и нам,

Жизнь суждено прожить с изломом,

И в них останется война

Чеченским иль иным синдромом.

 

Прошло полвека с той весны,

С конца боям, смертям и мукам,

А нам не выйти из войны,

Нам всё не выйти из войны —

Нам, нашим детям, нашим внукам…

 

Я в том времени остался

Я не погиб на той войне,

Смертям блокадным не поддался,

Меня в могилах братских нет,

Но я в том времени остался.

 

Все шестьдесят прошедших лет

Я там — и памятью и сердцем,

Средь тех, с кем и патрон и хлеб

Делил в боях с проклятым немцем.

 

* * *

В Париже родовитый русский князь

На встрече с нами говорил, смеясь:

«Ах, Русь! Всё та же дурь в период бурь!

Ну что за блажь — вернуть Санкт-Петербург!

 

Ведь даже старый князь-аристократ

Давно признал его как Ленинград

И сердцем русским горд, польщён и рад,

Что есть в России город Ленинград,

Который в память мира занесён —

Героем всех народов и времён.

 

Поэтому милее мне стократ

Не Санкт, не Петербург, а Ленинград!»

Так говорил в Париже старый князь,

Блокадникам по-русски поклонясь.

 

* * *

Говорят, будто ёж —

Он и в Африке ёж,

И в Сахаре он тот же

Колючий проказник.

Вот и бывших блокадников

Всюду найдёшь,

Ведь блокадник —

Он даже в Париже блокадник.

 

Да, куда ни приедешь —

В Париж, Тель-Авив,

Рим, Нью-Йорк, Сан-Франциско,

На землю Канады —

И везде

(Как теперь говорят: се ля ви!)

Могут встретиться нам

Земляки из блокады.

 

И, быть может,

Когда прилетим мы на Марс,

Нам судьба приготовит

Немыслимый праздник:

У дверей звездолёта

Встречать будет нас,

Гордым знаком блестя,

Ленинградский блокадник!

 

* * *

Нигде блокадникам так горько не живётся,

Как в нашем городе, что Питером зовётся.

Они спасли его, потомкам сохранили,

Войной разбитую красу восстановили.

 

Народ в сердцах хранит их образ величавый.

И мир занёс их на скрижали вечной славы.

А здесь, усталые, под прожитого грузом

Они давно уж стали лишнею обузой.

 

Их упрекают, что их всё ещё так много

И что проверить бы их надо очень строго,

Что льготы их весьма накладны для бюджета

И было б лучше на другое тратить это.

 

На них косится молодое поколенье,

А власти города грозят им выселеньем:

Мол, жить научимся, как в европейских странах,

И Питер будет не для вашего кармана...

 

Да, поучиться бы у Запада пора нам

Их уважению к героям-ветеранам.

 

Мы — счастливое поколение

Мы — счастливое поколенье:

Есть что вспомнить и чем гордиться,

Перед чем преклонить колени,

Что хранить в серебре традиций.

 

Да, изведали мы сверх меры

Тягот, бедствий, горя-печали,

Но нигде не теряли веры,

Человека в себе не теряли.

 

Но зато и свершений радость,

И победы великой счастье

Были нам такою наградой,

Что никто отобрать не властен.

 

Вы, кто прошлое мажет дёгтем,

Унижает нас сожаленьем,

Так, наверно, и не поймёте

Счастья нашего поколенья.

 

Наше время прошло мгновеньем,

Чтоб в истории утвердиться.

Мы — счастливое поколенье,

Есть что вспомнить и чем гордиться!

 

Я — часть Ленинграда

Я — часть Ленинграда. Столетия дремлет

Здесь в вязком суглинке прах предков моих.

И я свои кости сложу в эту землю,

Чтоб городу твёрже стоялось на них.

 

Я — часть Ленинграда. В красе его зданий

Живёт моих дедов и прадедов труд.

Я — буква в томах его дивных преданий,

Которых ни время, ни зло не сотрут.

 

Я — часть Ленинграда. Я часть его воли,

Упорства и силы, бесстрашья в борьбе.

Я часть его мук, его скорби и боли,

И верности трудной, но гордой судьбе.

 

Я — часть Ленинграда, я — часть Петрограда,

Я — часть Петербурга, всё это — моё.

Но вспять изменять имена всё ж не надо,

У каждого имени время своё.

 

Я - часть Ленинграда. Я часть его славы,

И это почётней всех высших наград.

Пусть дети мои унаследуют право

Считать себя частью твоей, Ленинград.

 

* * *

Кто может Ленинград любить сильней,

Чем те, кто вместе пережил блокаду,

Кто отстоял его в жестокую осаду,

Берег все девятьсот блокадных дней...

Кто может Ленинград любить сильней?

 

* * *

Я пишу не для печати,

Не за куцый гонорар.

Не желаю обращать я

В зарифмованный товар

 

Сердца боль и нервов стоны,

Память жгучую мою,

Долгий мрак ночей бессонных,

Мысли, что как пули бьют.

 

Мне важней твоё сужденье,

Сверстник мой, земляк и брат,

С кем в блокадном затемненье

Побратал нас Ленинград.

 

Если ты вздохнул, читая,

И задумался потом,

В старой памяти листая

Дней блокадных толстый том,

 

Если вдруг слеза нежданно

Покатилась по щеке,

Если слово старой раной

Кровоточит на строке,

 

Значит, я не рифмы ради

Сердцем складывал строфу,

Значит, в реквием блокаде

Я вписал свою строку.

 

Ольге Берггольц, Юрию Воронову

Прости меня, Оля, и Юра, прости,

Коль я спотыкаюсь на вашем пути.

Я лиру блокадную принял, как знамя

Из рук знаменосца, что пал перед нами,

И некогда было гадать и решать,

Достоин ли я эту лиру держать.

 

Писать после вас о блокаде не просто.

К тому ж, как поэт, я всего лишь подросток,

Но я из блокады, и память о ней

Стихи высекает из скорби моей,

Из горьких обид, что доводят до шока,

Из сердца, что с детства в рубцах и ожогах.

 

Я лиру блокадную принял от вас

В нежданно недобрый для города час —

Постыдно предав ветеранов и павших,

Наш город становится больше не нашим.

Так мог ли я это стерпеть и смолчать,

Я, подвига города малая часть!

 

Я поднял в атаку стихи о блокаде,

Как тот политрук на военном плакате,

За Город Великий, чьи жертвы не счесть,

За честную память, за славу и честь

Всех тех, кто блокадника гордое званье

Несёт сквозь года, через все испытанья.

 

А если архангел меня призовёт,

Я верю: мне смена откликнется тоже.

Пока хоть единый блокадник живёт,

Блокадная лира умолкнуть не может.

 

Стихи А. Молчанова в постах блога:

 

75 стихотворений к 75-летию снятия блокады Ленинграда

175 стихотворений о детях блокады

 

Память о блокаде: 50 стихотворений

 

Памятникина Дороге жизни

 

Дорога Жизни блокадного Ленинграда: 90 стихотворений и песни

 

Мемориалы, посвящённые блокаде Ленинграда. Часть 3 Памятники защитникам и жителям города, детям и животным

Читайте также

Анатолий Молчанов: «Я поднял в атаку стихи о блокаде...»