Утаенная любовь Пушкина? Версии и мифы

Россия дала миру много талантливых людей. Но есть одно имя, которое дорого и близко каждому человеку, любящему и понимающему Россию – это Александр Сергеевич Пушкин. Жизненный путь великого русского поэта вызывает особый интерес. Что в его жизни происходило такого, что помогло раскрыть его талант, кто был рядом с этим человеком, кто были его друзья и недруги, какие черты характера помогли добиться таких высот, какие обстоятельства помогли сформировать характер будущего гения – Александра Сергеевича Пушкина?

А то что Пушкин – гений, уже давно ни у кого не вызывает сомнения. Во всяком случае, у тех, для кого русский язык – родной. Мы все воспитаны на его сказках, на его стихах и прозе, он создал язык, на котором мы говорим, пишем и думаем.

Он весь разлетелся на цитаты, строки из пушкинских стихов и его выражения – что называется, «на языке», на слуху, стали элементами нашей культуры. Мы читаем и перечитываем его произведения в самом разном возрасте, каждый раз находя в нем отклик нашим чувствам и мыслям, – отмечает Ольга Солодовникова, зав.отделом Центральной библиотеки им.А.С.Пушкина.

Вместе с тем, несомненно, что есть в наших представлениях о Пушкине и некий привкус тайны, нечто, не поддающееся ни объяснению, ни определению, – и не потому ли количество книг, написанных и пишущихся о нем, таково, что в этом он уступает только Шекспиру – самому таинственному мировому гению.

«Нет загадки более трудной, более сложной, чем загадка Пушкина… Очень многое у Пушкина – тайна за семью замками», – сказал поэт Арсений Тарковский.

Известный пушкинист Н.К.Гей писал: «Время убедительно показало, что сам феномен пушкинского творчества далеко выходит за пределы “окончательных” решений.

В разное время расследованием пушкинских литературных «проказ» занимались многие пушкинисты.

Александру Лацису (1914-1999) принадлежит честь открытия и первого доказательства пушкинского авторства сказки «Конек-Горбунок». Помимо этого, Лацис расшифровал часть 10-й главы «Евгения Онегина» и раскрыл еще несколько пушкинских мистификаций. В 2003 году вышла в свет книга А.Лациса «Верните лошадь!», а в 2009 – «Персональное чучело». В интернете можно найти любопытное интервью с ним известного журналиста Владимира Козаровецкого.

Одновременно с книгой Лациса вышла книга Николая Петракова «Последняя игра Александра Пушкина», в которой раскрыта пушкинская мистификация, литературная и жизненная, связанная с содержанием и авторством так называемого «диплома рогоносца», – итог его многолетних размышлений над событиями преддуэльного периода жизни поэта. Железная логика книги Петракова не оставляет сомнений в том, что «диплом» был написан и разослан самим поэтом.

В том же 2003 году была издана книга Татьяны Бусловой «Тайна Дон Кихота», в которой приведен результат разгадки пушкинской тайнописи в двух его сказках: «О царе Салтане» и «О мертвой царевне». С помощью масонского символического языка Пушкин зашифровал в них историю деятельности масонского ордена в России в XVIII и XIX веках соответственно (хронологию в датах); при этом трактовка исследовательницей «диплома рогоносца» подводит нас к тому же пониманию этого документа, какое ему придает и Петраков.

Незадолго до смерти Натан Эйдельман заявил во всеуслышание, что у Пушкина остались неразгаданными 40 тайн и еще одна, главная, 41-я, – ключ к этим неразгаданным сорока.

В 2005 году вышла книга Валерия Чудинова «Тайнопись в рисунках Пушкина», где им исследовано около 500 рисунков поэта и показано, что в большинстве случаев рисунки предшествовали стихам, а не (как принято считать) наоборот, и что пушкинской тайнописью в них иногда скрывалась неожиданная для сегодняшних исследователей информация.

Все эти открытия, принятые или отрицаемые государственной пушкинистикой, существенно меняют не только наши взгляды на отдельные этапы жизни и творчества Пушкина и на его характер, но и на все творчество в целом.

Пушкин был одним из самых крупных и ярких мистификаторов в истории не только русской, но и мировой литературы. Он и здесь был гением.

Этот шлейф тайн, сопровождавших жизнь и творчество Пушкина, и составляет его, пушкинскую Тайну, присущую именно ему – и только ему; именно присутствием этой тайны только и можно объяснить горы книг, посвященных Пушкину, и бесчисленные попытки докопаться до причин дуэли и смерти поэта.

«Утаенная любовь» Пушкина как раз принадлежит к числу величайших и все еще не разгаданных загадок пушкиноведения», – вполне серьезно писала Раиса Иезуитова в 1997 г. в статье «“Утаенная любовь” в жизни и творчестве Пушкина» (в одноименном сборнике статей на эту тему).

Книга пушкиниста Петра Константиновича Губера «Донжуанский список А. С. Пушкина», впервые опубликованная в 1923 году, — пожалуй, лучшее на сегодняшний день из всего написанного на эту тему.

Имя первого списка, скрытое под N.N., всегда интриговало пушкинистов, и едва ли не каждый из них ломал голову над тем, кто именно была этой «утаенной любовью». Несмотря на целый ряд предложенных пушкинистами расшифровок, ни одна из них не представляется убедительной в полной мере».

«N.N. – имя, самое трудное для определения», – считала пушкинист Татьяна Цявловская.

Давно сложилось ироничное впечатление, что мнений на сей счет практически столько же, сколько и самих пушкинистов.

Поиском «утаенной любви» Пушкина также занимались самые известные пушкинисты, среди которых нам хорошо известны: П.В.Анненков, Л.П.Гроссман, Г.П.Макогоненко, П.О.Морозов, Б.В.Томашевский, Ю.Н.Тынянов, П.Е.Щеголев, М.Яшин, – причем, как это сплошь и рядом бывает в гуманитарной области, к какому-то согласованному выводу они так и не пришли, и новые версии разгадок продолжают появляться и в наши дни.

По одной из версий, предложенной ещё Юрием Тыняновым, – под N.N зашифровано имя Екатерины Карамзиной – жены известного историка Н. М. Карамзина. Хотя его точка зрения не положила конец дискуссиям, ведущимся и по сей день, некоторые его аргументы опровергнуть пока никому не удалось.

Итак, кем же была Екатерина Андреевна Карамзина для Пушкина, какую роль в его жизни она сыграла?

Екатерина Андреевна Карамзина (1780–1851) — сводная сестра близкого друга поэта – П. А. Вяземского (внебрачная дочь его отца А. И. Вяземского и Елизаветы Карловны Сиверс), вторая жена известного историка Н. М. Карамзина.

После рождения она получила фамилию Колыванова, по названию города, где родилась — Колывань (затем Ревель, затем Таллинн). В этом городе А. И. Вяземский командовал стоявшим там полком. Ее мать вскоре вышла замуж, оставив ее на воспитание отцу.

В возрасте 22 лет Екатерина влюбилась в бедного армейского поручика Струкова, да так сильно, что родным пришлось срочно выдать ее замуж за историка Карамзина. Екатерина Андреевна была моложе мужа почти на 20 лет. Конечно, очень пылкой любви с ее стороны не было, но возникла глубочайшая симпатия, уважение, прочная привязанность.

Свидетель событий того времени Ф. Ф. Вигель писал о ней: «Она была бела, холодна, прекрасна как статуя в древности, умна и образована, имела твердый характер и всегда ровный, сердце доброе, хотя и с первой встречи холодное. В молодости отличалась необыкновенной красотой. Если бы в голове язычника Фидиаса могла блеснуть христианская мысль и он захотел бы изваять Мадонну, то, конечно, дал бы ей черты Карамзиной в юности». Первая «мадонна» на пути Пушкина — но пока еще не та, которую «ниспослал Творец».

Пушкин познакомился с Екатериной Карамзиной в 1816 году в лицее.

Садовую улицу, на которой в «кавалерийском домике» поселились Карамзины, Пушкин знал, как свои пять пальцев. Начинаясь около дворца у лицейской арки, она неширокой полосой убегала вдаль.

Пушкин зачастил к Карамзиным. Его влекло к ним как магнитом. Он прибегал после классов.

Николай Михайлович и Екатерина Андреевна встречали его радушно, дети всегда ждали его: ведь с его приходом начинались возня, веселые игры, шалости. Карамзин рассказывал в письме Вяземскому, что у них бывают воспитанники Лицея Пушкин и Ломоносов и «смешат своим добрым простосердечием, Пушкин остроумен».

Но юный Пушкин, со свойственной ему пылкостью, влюбился в 36-летнюю женщину (ему тогда было 17). По свидетельству П. И. Бартенева, «Екатерина Андреевна, разумеется, показала её (любовную записку) мужу. Оба расхохотались и, призвавши Пушкина, стали делать ему серьезные наставления. Все это было так смешно и дало Пушкину такой удобный случай ближе узнать Карамзиных, что с тех пор он их полюбил, и они сблизились».

Однако обманутое юношеское чувство Пушкина к зрелой женщине нанесло поэту серьезную душевную рану, о чем свидетельствует его стихотворение «Элегия» (1816). Карамзин потом показывал графу Д. Блудову, государственному деятелю, «место, облитое слезами Пушкина»: 

Печально младость улетит,

Услышу старости угрозы,

Но я, любовью позабыт,

Моей любви забуду ль слезы! 

Несмотря на подшучивания друзей-лицеистов Пушкин не оставил своих попыток сблизиться с Карамзиной. Со временем страсть прошла, а «благородная привязанность» к Екатерине Андреевне сохранилась на всю жизнь.

Находясь в ссылке, поэт писал 24 марта 1821 года Н. И. Гнедичу: «Что делает Николай Михайлович? Здоровы ли он, жена и дети? Это почтенное семейство ужасно недостает моему сердцу».

А в конце октября 1824 года он обращается к Жуковскому: «Введи меня в семейство Карамзина, скажи им, что я для них тот же. Обними из них кого можно; прочим — всю мою душу».

Екатерина Андреевна помогала мужу в его трудах как редактор, литературный сотрудник, литературный агент…  После смерти Карамзина именно его вдова помогла закончить и издать последний 12-ый том «Истории государства Российского». Ради детей она поддерживала и даже расширила светские и литературные знакомства мужа. Самыми близкими друзьями этой семьи были Жуковский и Пушкин. Также в этот дом приходили Вяземский, Мятлев, Одоевский, Лермонтов, А.О. Смирнова-Россет и др.

Еще при жизни Н. М. Карамзина был известен в Петербурге их семейный салон, который Екатерина Андреевна не только сохранила после смерти Карамзина в 1826 году, но расширила и укрепила светские и придворные связи, хотя не любила великосветской суеты, – и все ради детей: приемной Софи и своих – Катрин и двух сыновей Александра и Андрея.

Салоны были очень популярны в светской среде. Были салоны-храмы, капища красоты и талантов его хозяйки (как у Голицыной и З. Волконской), были политические кружки с целью влиять на общественное мнение в пользу правительства и плести интриги (салон Нессельроде), были салоны, оппозиционные ко Двору (салон жены Михаила Павловича великой княгини Елены Павловны).

Но был среди петербургских салонов совершенно особенный. Его можно было б назвать «семейным приютом муз». Не в том смысле, что его хозяйка (точнее, хозяйки) были художественно одарены, а в том смысле, что нигде литераторы и художники не чувствовали себя так по-домашнему уютно и непринужденно. Это была единственная гостиная в Питере, где в то время предпочитали родную речь и НИКОГДА не играли в карты.

«Салон Екатерины Андреевны Карамзиной, – писала в своих воспоминаниях А. Ф. Тютчева — старшая дочь поэта Ф. И. Тютчева,— в течение двадцати и более лет был одним из самых привлекательных центров петербургской общественной жизни, истинным оазисом литературных и умственных интересов среди блестящего и пышного, но мало одухотворенного петербургского света». И далее: «Серьезный и радушный прием Екатерины Андреевны, неизменно разливавшей чай за большим самоваром, создавал ту атмосферу доброжелательства и гостеприимства, которой мы все дышали». Тут бывали Жуковский, Пушкин, А. И. Тургенев, Хомяков, Н. Муханов, Титов и многие другие. Вечера начинались в 10 и длились до 1 и 2 часов ночи; разговор редко умолкал.

Вот картина салона Карамзиных из черновых набросков к «Евгению Онегину»:

В гостиной истинно дворянской

Чуждались щегольства речей

И щекотливости мещанской

Журнальных чопорных судей.

Хозяйкой светской и свободной

Был принят слог простонародный…

И новичка-провинциала

Хозяйка спесью не смущала:

Равно для всех она была

Непринужденна и мила…

Гоголь читал в гостиной Карамзиных первые главы «Мертвых душ». Частым гостем здесь после ссылки, поводом для которой послужило написание стихотворения «На смерть поэта», был М.Ю.Лермонтов.

Чувство благоговейной любви и привязанности, возникшее в юности, оставило в душе Пушкина след на всю жизнь.

Карамзина окружила поэта такой заботой и любовью, которых он не знал никогда. Сам же поэт, в свою очередь, всю свою жизнь проявлял к ней прочную и глубокую привязанность.

Близкий друг поэта А. О. Смирнова-Россет отмечала: «Я наблюдала за его обращением с Карамзиной: это не только простая почтительность к женщине уже старой — это нечто более ласковое. Он чрезвычайно почтителен с княгиней Вяземской, с мадам Хитрово, но его обращение к Карамзиной совсем не то…»

Некоторые пушкинисты не раз испытывали искушение задаться вопросом о том, какого рода чувства поэт испытывал бы к Екатерине Андреевне Карамзиной, если бы от Надежды Осиповны Пушкиной получил причитающеюся любому ребенку порцию материнской любви и нежности.

Земли достигнув наконец,

От бурь спасенный провиденьем,

Святой владычице пловец

Свой дар несет с благоговеньем.

Так посвящаю с умиленьем

Простой, увядший мой венец

Тебе, высокое светило,

В эфирной тишине небес,

Тебе, сияющей так мило

Для наших набожных очес.

Это стихотворение, посвященное Екатерине Николаевне Карамзиной, дочери историка, кажется во многих отношениях загадочным. Оно было вписано в альбом девушки в день ее именин, 24 ноября 1827 года, но в черновике указана совершенно другая дата написания – 31 июля 1827 г., Михайловское. Значит, оно писалось совсем не на "случай", а обдумывалось заранее.

Необычно и название этого стихотворения – «Акафист» (кстати, слово "акафист" встречается у поэта, лишь единожды - в данном контексте). Акафистом назывались особые хвалебные песнопения в честь Иисуса Христа, Божией Матери и святых.  Очевидно, что именно Божия Матерь, "владычица", воплощенная в звезде, светящей в "эфирной тишине небес", – главный образ пушкинского акафиста. Странно, что юная девушка ассоциируется у поэта с Богоматерью. Необъясним и тон смиренного, почти молельного почтения...

С Екатериной Николаевной Пушкин был знаком с 1817 года и впервые увидел ее одиннадцатилетней девочкой. Вполне естественно, что в ту пору она никак не могла его заинтересовать. А новая встреча произошла только после возвращения поэта из Михайловской ссылки. Он впервые приехал в Петербург в мае 1827 года, где встретился с Карамзиными, а в июле уже выехал в Михайловское, где и были написаны «Арион» и «Акафист».

Нет никаких оснований считать, что встреча с Екатериной Николаевной, в ту пору двадцатилетней девушкой, настолько потрясла поэта, что он воспел ее в этом торжественном и светлом акафисте.

Екатерина Николаевна была прелестна, оставалась всеобщей любимицей и после того, как в следующем году вышла замуж за князя П. И. Мещерского. Пушкин не мог не откликнуться душой на женское очарование юной Карамзиной. Но восхищение было всеобщим, скорее дружеским, и любовное увлечение Пушкина дочерью Карамзина предполагать трудно.

С Мещерскими Пушкин в 1830-е годы, что называется, дружил семьями. Наталья Николаевна возила к княгине Мещерской в гости своих детей (именно у нее она была в день дуэли). 16 февраля 1837 года Мещерская написала своей золовке письмо с изложением обстоятельств дуэли Пушкина, которое осталось одним из самых полных и точных свидетельств этой трагедии.

Но все вопросы были бы сняты, если бы пушкинский «Акафист» был посвящен не дочери, а матери – Екатерине Андреевне Карамзиной.

Ю. Тынянов считал, что безответная и тайная любовь Пушкина к Екатерине Андреевне Карамзиной выразилась в цикле "унылых" элегий 1817-1818 г.г., что именно Карамзина была той таинственной К*, рассказом которой о Бахчисарайском фонтане Пушкин воспользовался в своей поэме, что об Екатерине Андреевне речь идет в элегии «Погасло дневное светило» и в посвящении к поэме «Полтава». Разумеется, не со всеми его аргументами можно согласиться, но «Акафист» дает повод вновь вернуться к его версии, что и сделано в статье пушкиниста В. М. Есипова «Скажите мне, чем образ нежный».

Поскольку и мать, и дочь Карамзины имели одно имя – Екатерина, именины их приходились на один и тот же день - 24 ноября. К тому же и день рождения Екатерины Андреевны Карамзиной был в ноябре, 16 числа. Преподнеся на именины ее дочери «Акафист», Пушкин тем самым поздравил и Екатерину Андреевну с днем ее ангела.

Это позволяло, соблюдая все приличия и необходимую тайну, косвенно выразить чувства к той, кого он смолоду считал своей путеводной звездой. Он имел основания благодарить Екатерину Андреевну за свое спасение и возвращение на "землю", потому что в 1820 году она тоже хлопотала о смягчении его участи. Значит ли это, что после 1820 года, когда Пушкин покинул Петербург, он продолжал неизменно и тайно любить Екатерину Андреевну Карамзину?

Нет, конечно. С годами эта любовь превратилась скорее в воспоминание, но преклонение и уважение осталось. Более того, сама атмосфера запретности, которая с самого начала окружала эту любовь юного поэта, придавала этому чувству особый характер. Екатерина Андреевна была во всех отношениях недосягаема и неприкосновенна.

Какой увидел ее Пушкин после семилетней разлуки?

Ей было 47 лет, год назад она овдовела и очень тяжело переживала эту потерю. Ей приходилось одной управляться с многочисленным семейством: кроме старшей приемной дочери Софьи и двадцатилетней Екатерины, у ней было еще четверо малолетних детей - Андрей 13 лет, Александр 12 лет, Владимир 8 лет и шестилетняя Лиза.

Жить приходилось очень скромно, только на вдовью пенсию. Екатерина Андреевна сама шила рубашки для детей, обеды подавались самые непритязательные, вилки на столе были железные, а Сонюшка Карамзина бегала по Петербургу, собирая новости, в стоптанных рваных башмаках. Пушкина тянуло в этот семейный дом, где продолжал жить дух Карамзина, но можно ли предполагать, что воскресла та прежняя, юношеская любовь?

Нет! Неизменна была лишь память и глубокое, почти благоговейное уважение, которым и пронизан его «Акафист».

Примерно в то же время, осенью 1827 года, Пушкин вписал в альбом Софьи Карамзиной стихотворение «Три ключа». Оно не имеет посвящения, но в контексте обозначенной психологической ситуации мотив забвения – замены счастья – быть может, созвучен тому ощущению безвозвратно уходящего времени, которое мог испытать поэт при встрече с постаревшей Карамзиной:

В степи мирской, печальной и безбрежной,

Таинственно пробились три ключа:

Ключ Юности, ключ быстрый и мятежный,

Кипит, бежит, сверкая и журча.

Кастальский ключ волною вдохновенья

В степи мирской изгнанников поит.

Последний ключ - холодный ключ Забвенья,

Он слаще всех жар сердца утолит.

Трудно судить, догадывалась ли Екатерина Андреевна о чувстве поэта. Тому детскому письму она могла не придать значения. Но кто знает? Все-таки ощущалась в ней некоторая ревность по отношению к тем, кто посягал на Пушкина, приобретал над ним какую-то власть. Может быть, ей инстинктивно хотелось, чтобы ее место в его жизни никем не было занято.

Не удивительно, что став женихом Н. Н. Гончаровой, поэт обращается мыслью к Карамзиной, одной из первых он сообщает о своей женитьбе, прося совета и разрешения на брак с Натальей Гончаровой. «Сказывал ты Катерине Андреевне о моей помолвке? — пишет он Вяземскому весной 1830 года. — Я уверен в ее участии — но передай мне ее слова — они нужны моему сердцу, и теперь не совсем счастливому».

Письмо Екатерины Андреевны к Пушкину от 3 марта 1831 года, проникнуто материнской заботой, полно участия о будущем поэта. Карамзина желает ему радостной и спокойной жизни, и выражает Пушкину надежду, «что сердце ваше, всегда такое доброе, очистится возле вашей молодой супруги».

В связи с женитьбой Пушкина на Наталье Гончаровой она писала следующее: «Я прошу вас выразить госпоже Пушкиной мою благодарность за любезную приписку и сказать ей, что я с чувством принимаю ее юную дружбу и заверяю ее в том, что, несмотря на мою холодную и строгую внешность, она всегда найдет во мне сердце, готовое ее любить, особенно, если она упрочит счастье своего мужа». С вежливой холодностью Карамзина словно признает за собой право нести ответственность за судьбу поэта, поэтому обещает молодой жене поэта дружбу лишь при оговоренном условии.

В 1830-е годы, вместе с Пушкиным, в салоне Карамзиных была принята и Наталья Николаевна. Роль Карамзиных в преддуэльной истории обычно оценивается исследователями двойственно. С одной стороны, все Карамзины продолжали оставаться друзьями поэта, с другой стороны, здесь охотно подхватывали клевету и сплетни, рождавшиеся в великосветских салонах, здесь охотно принимали Дантеса и посмеивались над ревностью поэта. Однако оставим все это на совести Софьи Карамзиной. Стоит внимательно прочесть переписку Карамзиных 1836-1837 г. г., чтобы убедиться, что Екатерина Андреевна была очень далека от великосветских интриг, хотя и не умела им воспрепятствовать.

17 сентября 1836 года в Царском Селе праздновались именины Софьи Николаевны. На именины был приглашен и Пушкин. Софья Николаевна писала 21 сентября 1836 года И. И. Дмитриеву; «…ваше желание мне провести домашний праздник весело сбылося совершенно: у нас было много приятелей из Петербурга, и между прочим Пушкин которого я так люблю, милый, добрый наш Жуковский и Виельгорский, который ввечеру танцевал с нами до упаду».

Но в этот вечер у Карамзиных собрались и не только друзья Пушкина. В числе их официальных светских знакомых были и люди, ненавидевшие великого поэта. Среди приглашенных был Жорж Дантес – кавалергардский офицер, приятель ее братьев Александра и Владимира. В письме к Андрею Карамзину из Царского Села от 19 сентября 1836 года, Софья Николаевна отмечала: «...среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три — ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями)...»  Далее она пишет: «...получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Пушкина, который все время грустен, задумчив и чем-то озабочен... Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд, с вызывающим тревогу вниманием, останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же шутки, что и прежде. Не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой, в конце концов, все же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как все это глупо!».

Не только Карамзины, но даже Жуковский и Вяземский тогда еще, очевидно, не могли понять всю глубину общественного значения трагедии Пушкина, – в то время они видели в ней на первом плане чисто личные причины. Только после смерти поэта они смогли правильно оценить события, развивавшиеся у них на глазах. Им открылся общественный, политический характер трагедии великого поэта. Горьким было это прозрение.

13 марта 1837 года Александр Карамзин писал своему брату Андрею в Париж: «Без сомнения, Пушкин должен был страдать, когда при нем я дружески жал руку Дантесу, значит, я тоже помогал разрывать его благородное сердце, которое так страдало...» И дальше он продолжает: «Только после его смерти я узнал правду о поведении Дантеса и с тех пор больше не виделся с ним… Может быть, причиной этого предубеждения было то, что до тех пор я к нему слишком хорошо относился, но верно одно — что он меня обманул красивыми словами и заставил меня видеть самоотвержение, высокие чувства там, где была лишь гнусная интрига... ты не должен подавать руку убийце Пушкина».

Перед смертью, прощаясь с друзьями, Пушкин вспомнил о Карамзиных. Тотчас же послали за Екатериной Андреевной.

«Меня очень тронуло известие, — писала современница, — что первая особа, о которой после катастрофы спросил Пушкин, была Карамзина, предмет его первой и благородной привязанности».

На другой день после смерти Пушкина она писала сыну: «Милый Андрюша, пишу тебе с глазами, наполненными слез, а сердце и душа тоскою и горестию; закатилась звезда светлая, Россия потеряла Пушкина!.. Я имела горькую сладость проститься с ним в четверг; он сам этого пожелал. … Он протянул мне руку, я ее пожала, и он мне также, а потом махнул, чтобы я вышла. Я, уходя, осенила его издали крестом, он опять протянул мне руку и сказал тихо: „Перекрестите еще“, тогда я опять, пожавши еще раз его руку, я уже перекрестила, прикладывая пальцы на лоб, и приложила руку к щеке; он ее тихонько поцеловал и опять махнул... Потеря для России, но еще особенно наша: он был жаркий почитатель твоего отца и наш неизменный друг 20 лет».

В этом сокровенном прощании важен каждый жест, каждое движение - и они запечатлелись в памяти Екатерины Андреевны как главная трагическая сцена, на которой, заметим, нет других действующих лиц, посторонних голосов и шумов мира, словно она разворачивается в "эфирной тишине небес". И сколько внутренней деликатности в нежелании обсуждать все эти "отчего и почему" в столь скорбный час.

В этом отклике на смерть поэта сказались благородные черты характера Карамзиной и ее понимание значения Пушкина для русской культуры.

О, княгиня, вас прошу, благословите!

Путь неблизкий предстоит моей душе.

Для неё, возросшей, горняя обитель

В райских кущах подготовлена уже.

Жизнь мятежная подходит к завершенью,

Сочинял, страдал, боролся и любил!

Да, грешил! Но не грешил повиновеньем,

От того на Черной речке и убит.

Но поверьте, сердцу чуждо сожаленье,

Что сразил меня судьбы жестокий рок,

Ведь Всевышнего воспеть в стихотвореньях,

Подоспеть к Престолу должно в званный срок.

Ухожу я в мир иной освобожденный

От житейских бурь, от боли и обид.

По библейски всех простивший и прощённый

Волей Божией прославленный пиит.

О, княгиня!... Силы временные тают…

Помолитесь…, матушка…, за упокой…

Безутешная Карамзина, рыдая,

Крестит Пушкина дрожащею рукой.

Валентина Пинаевская (участница Тульского областного музейно-литературного объединения «Муза» при Доме-музее В.В. Вересаева)

Литература:

1.                   Вересаев В. Пушкин в жизни. Т. 1-2. – М. 1932. – Т. 1. – С. 265.

2.                   Есипов В. М. «Скажите мне, чем образ нежный» / Московский пушкинист. IV. – М. 1997. – С. 86-118.

3.                   Литературное наследство. Т. 58. – М. 1952. – С. 84.

4.                   Пушкин в письмах Карамзиных 1836-1837 годов. – М. 1960. – С. 166.

5.                   Русская старина. 1896. Т. 8. – С. 417.

6.                   Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники.– М. 1969.

Ольга Солодовникова,

заведующая отделом Центральной библиотеки им. А. С. Пушкина