Ярослав Смеляков

Я ходил напролом.

Я не слыл недотрогой.

Если ранят меня в справедливых боях,

забинтуйте мне голову

горной дорогой

и укройте меня

одеялом

в осенних цветах. 

        Ярослав Васильевич Смеляков - известный поэт, лауреат Государственной премии СССР (1967), автор известного стихотворения «Хорошая девочка Лида». Помните, какое самое любимое стихотворение Шурика у Ярослава Смелякова? Отрывок из этого стихотворения читает Шурик (Александр Демьяненко) Лиде (Наталье Селезнёвой) в фильме «Операция «Ы» и другие приключения Шурика». А посвящено это стихотворение 19-летней девушке,  молодой поэтессе Лиде Толстой  (внучатой племяннице Льва Николаевича Толстого) - будущей писательнице Лидии Либединской.

        Ярослав Васильевич Смеляков родился 8 января 1913 года (26 декабря 1912 по старому стилю) в городе Луцке, в семье железнодорожного рабочего. Детство Ярослава прошло в деревне, где он окончил начальную школу. Затем он учился в Москве, в школе-семилетке. Смеляков читал и почитал Лермонтова и Есенина. Рано, лет с десяти, начал писать стихи. Первые стихи были опубликованы в стенгазете фабрично-заводской школы, где Ярослав учился на полиграфиста. Посещал литературные кружки при «Огоньке» и «Комсомольской правде», был замечен Михаилом Светловым и Эдуардом Багрицким. Первая книжка стихов Смелякова вышла в 1932 году под названием «Работа и любовь».

Евгений Евтушенко писал о нём: «В. Боков когда-то точно назвал раннего Смелякова «Евгением Онегиным фабричной окраины».  Свою первую книгу «Работа и любовь» двадцатилетний Смеляков набирал сам как рабочий московской типографии. После публикации «Любки Фейгельман» Смеляков стал знаменитым поэтом ранних тридцатых годов». 
С 1934 года - член Союза Писателей СССР. Но дальше все непросто – трижды был репрессирован: в 1934, 1945, 1951 гг (в 1934-37 гг  два близких друга Я. В. Смелякова — поэты Павел Васильев и Борис Корнилов — были расстреляны). В 1956 году реабилитирован.

Писал стихи о молодежи, труде, комсомоле. Государственная премия СССР (1967) — за цикл стихов «День России», премия Ленинского комсомола (1968) — за комсомольскую поэму «Молодые люди».

«Не так, конечно, как Есенин,

но все ж нередко второпях

я был предельно откровенен

и в личной жизни и в стихах…»

Многие знают такие стихотворения Смелякова, как «Если я заболею…», «Кладбище паровозов», «Любка», «Милые красавицы России». Песню на стихи «Если я заболею» исполняли Юрий Визбор, Владимир Высоцкий, Аркадий Северный, Юрий Шевчук и другие (фрагмент этой песни исполняют также главные персонажи Иннокентия Смоктуновского и Олега Ефремова в фильме «Берегись автомобиля»).

Михаил Светлов: «Редко кто так преданно и нежно относится к детям, как Ярослав Смеляков. В стихах, посвященных детям, он не добрый дяденька, он чудесный дяденька. «Судья», «Аленушка», «Хорошая девочка Лида», «Опять начинается сказка», «Первый бал» — сколько же в этих стихах большой душевной чистоты!»

Евгений Евтушенко: «Смеляков, по-моему, как автор лирических стихотворений был значительней, чем Твардовский, но уступал ему в эпике. А теперь пусть в меня бросят камень за так называемый «субъективизм».

Нью-йоркский харьковец Юрий Милославский, писатель, историк литературы, журналист, впечатлившийся смеляковскими железными катренами, должно быть, еще на литстудии у Бориса Чичибабина, поделился с нами (его очерк готовится к 100-летию Смелякова): «О нем писали стихи, о нем рассказывали уважительно-смешные анекдоты. У Ф. Чуева в одной из ранних книг, к примеру, находим следующее: «Я приехал в Москву, я пошел к Смелякову. Он сидел в кабинете в осеннем пальто. Он стихи перечитывал, как участковый, и свирепо милел, если нравилось что». Все это весьма показательно. Смелякову — поэту и понимателю поэзии — знали цену и те, кто его любил, и те, кто буквально ненавидел».

Смеляков - автор публицистических и критических статей; занимался переводами с украинского, белорусского, абхазского и других языков.

Ярослав Васильевич Смеляков умер 27 ноября 1972 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

ЕСЛИ Я ЗАБОЛЕЮ...

Если я заболею,

к врачам обращаться не стану,

Обращаюсь к друзьям

(не сочтите, что это в бреду):

постелите мне степь,

занавесьте мне окна туманом,

в изголовье поставьте

ночную звезду.

Я ходил напролом.

Я не слыл недотрогой.

Если ранят меня в справедливых боях,

забинтуйте мне голову

горной дорогой

и укройте меня

одеялом

в осенних цветах.

Порошков или капель - не надо.

Пусть в стакане сияют лучи.

Жаркий ветер пустынь, серебро водопада -

Вот чем стоит лечить.

От морей и от гор

так и веет веками,

как посмотришь, почувствуешь:

вечно живем.

Не облатками белыми

путь мой усеян, а облаками.

Не больничным от вас ухожу коридором,

а Млечным Путем.

1940

        МИЛЫЕ КРАСАВИЦЫ РОССИИ

В буре электрического света

умирает юная Джульетта.

Праздничные ярусы и ложи

голосок Офелии тревожит.

В золотых и темно-синих блестках

Золушка танцует на подмостках.

Наши сестры в полутемном зале,

мы о вас еще не написали.

В блиндажах подземных, а не в сказке

Наши жены примеряли каски.

Не в садах Перро, а на Урале

вы золою землю удобряли.

На носилках длинных под навесом

умирали русские принцессы.

Возле, в государственной печали,

тихо пулеметчики стояли.

Сняли вы бушлаты и шинели,

старенькие туфельки надели.

Мы еще оденем вас шелками,

плечи вам согреем соболями.

Мы построим вам дворцы большие,

милые красавицы России.

Мы о вас напишем сочиненья,

полные любви и удивленья.

1945

ХОРОШАЯ ДЕВОЧКА ЛИДА

Вдоль маленьких домиков белых

акация душно цветет.

Хорошая девочка Лида

на улице Южной живет.

Ее золотые косицы

затянуты, будто жгуты.

По платью, по синему ситцу,

как в поле, мелькают цветы.

И вовсе, представьте, неплохо,

что рыжий пройдоха апрель

бесшумной пыльцою веснушек

засыпал ей утром постель.

Не зря с одобреньем веселым

соседи глядят из окна,

когда на занятия в школу

с портфелем проходит она.

В оконном стекле отражаясь,

по миру идет не спеша

хорошая девочка Лида.

Да чем же она хороша?

Спросите об этом мальчишку,

что в доме напротив живет.

Он с именем этим ложится

и с именем этим встает.

Недаром на каменных плитах,

где милый ботинок ступал,

«Хорошая девочка Лида»,-

в отчаяньи он написал.

Не может людей не растрогать

мальчишки упрямого пыл.

Так Пушкин влюблялся, должно быть,

так Гейне, наверно, любил.

Он вырастет, станет известным,

покинет пенаты свои.

Окажется улица тесной

для этой огромной любви.

Преграды влюбленному нету:

смущенье и робость - вранье!

На всех перекрестках планеты

напишет он имя ее.

На полюсе Южном - огнями,

пшеницей - в кубанских степях,

на русских полянах - цветами

и пеной морской - на морях.

Он в небо залезет ночное,

все пальцы себе обожжет,

но вскоре над тихой Землею

созвездие Лиды взойдет.

Пусть будут ночами светиться

над снами твоими, Москва,

на синих небесных страницах

красивые эти слова.

1940

ЗДРАВСТВУЙ, ПУШКИН!

Здравствуй, Пушкин! Просто страшно это -

словно дверь в другую жизнь открыть -

мне с тобой, поэтом всех поэтов,

бедными стихами говорить.

Быстрый, шаг и взгляд прямой и быстрый -

жжет мне сердце Пушкин той поры:

визг полозьев, песни декабристов,

ямбы ссыльных, сказки детворы.

В январе тридцать седьмого года

прямо с окровавленной земли

подняли тебя мы всем народом,

бережно, как сына, понесли.

Мы несли тебя - любовь и горе -

долго и бесшумно, как во сне,

не к жене и не к дворцовой своре -

к новой жизни, к будущей стране.

Прямо в очи тихо заглянули,

окружили нежностью своей,

сами, сами вытащили пулю

и стояли сами у дверей.

Мы твоих убийц не позабыли:

в зимний день, под заревом небес,

мы царю России возвратили

пулю, что послал в тебя Дантес.

Вся Отчизна в праздничном цветенье.

Словно песня, льется вешний свет,

Здравствуй, Пушкин! Здравствуй, добрый гений!

С днем рожденья, дорогой поэт!

ЗЕМЛЯ

Тихо прожил я жизнь человечью:

ни бурана, ни шторма не знал,

по волнам океана не плавал,

в облаках и во сне не летал.

Но зато, словно юность вторую,

полюбил я в просторном краю

эту черную землю сырую,

эту милую землю мою.

Для нее ничего не жалея,

я лишался покоя и сна,

стали руки большие темнее,

но зато посветлела она.

Чтоб ее не кручинились кручи

и глядела она веселей,

я возил ее в тачке скрипучей,

так, как женщины возят детей.

Я себя признаю виноватым,

но прощенья не требую в том,

что ее подымал я лопатой

и валил на колени кайлом.

Ведь и сам я, от счастья бледнея,

зажимая гранату свою,

в полный рост поднимался над нею

и, простреленный, падал в бою.

Ты дала мне вершину и бездну,

подарила свою широту.

Стал я сильным, как терн, и железным

даже окиси привкус во рту.

Даже жесткие эти морщины,

что по лбу и по щекам прошли,

как отцовские руки у сына,

по наследству я взял у земли.

Человек с голубыми глазами,

не стыжусь и не радуюсь я,

что осталась земля под ногтями

и под сердцем осталась земля.

Ты мне небом и волнами стала,

колыбель и последний приют...

Видно, значишь ты в жизни немало,

если жизнь за тебя отдают.

1945

ТОВАРИЩ КОМСОМОЛ

В папахе и обмотках

на съезд на первый шел

решительной походкой

российский комсомол.

Его не повернули,

истраченные зря,

ни шашки и ни пули

того офицерья.

О том, как он шагает,

свою винтовку сжав,

доныне вспоминают

четырнадцать держав.

Лобастый и плечистый,

от съезда к съезду шел

дорогой коммунистов

рабочий комсомол.

Он только правду резал,

одну ее он знал.

Ночной кулак обрезом

его не задержал.

Он шел не на потеху

в победном кумаче,

и нэпман не объехал

его на лихаче.

С нелегкой той дороги,

с любимой той земли

в сторонку лжепророки

его не увели.

Ему бывало плохо,

но он, упрям и зол,

не ахал и не охал,

товарищ комсомол.

Ему бывало трудно —

он воевал со злом

не тихо, не подспудно,

а именно трудом.

Тогда еще бездомный,

с потрескавшимся ртом —

сперва он ставил домны,

а домики — потом.

По правилам науки

крестьянско-заводской

его пропахли руки

железом и землей.

Веселый и безусый,

по самой сути свой,

пришелся он по вкусу

Отчизне трудовой.

КЛАДБИЩЕ ПАРОВОЗОВ

Кладбище паровозов.

Ржавые корпуса.

Трубы полны забвенья,

свинчены голоса.

Словно распад сознанья -

полосы и круги.

Грозные топки смерти.

Мертвые рычаги.

Градусники разбиты:

цифирки да стекло -

мертвым не нужно мерить,

есть ли у них тепло.

Мертвым не нужно зренья -

выкрошены глаза.

Время вам подарило

вечные тормоза.

В ваших вагонах длинных

двери не застучат,

женщина не засмеется,

не запоет солдат.

Вихрем песка ночного

будку не занесет.

Юноша мягкой тряпкой

поршни не оботрет.

Больше не раскалятся

ваши колосники.

Мамонты пятилеток

сбили свои клыки.

Эти дворцы металла

строил союз труда:

слесари и шахтеры,

села и города.

Шапку сними, товарищ.

Вот они, дни войны.

Ржавчина на железе,

щеки твои бледны.

Произносить не надо

ни одного из слов.

Ненависть молча зреет,

молча цветет любовь.

Тут ведь одно железо.

Пусть оно учит всех.

Медленно и спокойно

падает первый снег.

1946

КРЕМЛЕВСКИЕ ЕЛИ

Это кто-то придумал

счастливо,

что на Красную площадь

привез

не плакучее

празднество ивы

и не легкую сказку

берез.

Пусть кремлевские

темные ели

тихо-тихо

стоят на заре,

островерхие

дети метели —

наша память

о том январе.

Нам сродни

их простое убранство,

молчаливая

их красота,

и суровых ветвей

постоянство,

и сибирских стволов

прямота.

1946

МОЕ ПОКОЛЕНИЕ

Нам время не даром дается.

Мы трудно и гордо живем.

И слово трудом достается,

и слава добыта трудом.

Своей безусловною властью,

от имени сверстников всех,

я проклял дешевое счастье

и легкий развеял успех.

Я строил окопы и доты,

железо и камень тесал,

и сам я от этой работы

железным и каменным стал.

Меня - понимаете сами -

чернильным пером не убить,

двумя не прикончить штыками

и в три топора не свалить.

Я стал не большим, а огромным

попробуй тягаться со мной!

Как Башни Терпения, домны

стоят за моею спиной.

Я стал не большим, а великим,

раздумье лежит на челе,

как утром небесные блики

на выпуклой голой земле.

Я начал - векам в назиданье -

на поле вчерашней войны

торжественный день созиданья,

строительный праздник страны.

1946

ВОТ ОПЯТЬ ТЫ МНЕ ВСПОМНИЛАСЬ, МАМА...

Вот опять ты мне вспомнилась, мама,

и глаза твои, полные слез,

и знакомая с детства панама

на венке поредевших волос.

Оттеняет терпенье и ласку

потемневшая в битвах Москвы

материнского воинства каска —

украшенье седой головы.

Все стволы, что по русским стреляли,

все осколки чужих батарей

неизменно в тебя попадали,

застревали в одежде твоей.

Ты заштопала их, моя мама,

но они все равно мне видны,

эти грубые длинные шрамы —

беспощадные метки войны...

Дай же, милая, я поцелую,

от волненья дыша горячо,

эту бедную прядку седую

и задетое пулей плечо.

В дни, когда из окошек вагонных

мы глотали движения дым

и считали свои перегоны

по дорогам к окопам своим,

как скульптуры из ветра и стали,

на откосах железных путей

днем и ночью бессменно стояли

батальоны седых матерей.

Я не знаю, отличья какие,

не умею я вас разделять:

ты одна у меня, как Россия,

милосердная русская мать.

Это слово протяжно и кратко

произносят на весях родных

и младенцы в некрепких кроватках

и солдаты в могилах своих.

Больше нет и не надо разлуки,

и держу я в ладони своей

эти милые трудные руки,

словно руки России моей.

1945

ИСТОРИЯ

И современники, и тени

в тиши беседуют со мной.

Острее стало ощущенье

Шагов Истории самой.

Она своею тьмой и светом

меня омыла и ожгла.

Все явственней ее приметы,

понятней мысли и дела.

Мне этой радости доныне

не выпадало отродясь.

И с каждым днем нерасторжимей

вся та преемственная связь.

Как словно я мальчонка в шубке

и за тебя, родная Русь,

как бы за бабушкину юбку,

спеша и падая, держусь.

1966

ДОРОГА НА ЯЛТУ

Померк за спиною вагонный пейзаж.

В сиянье лучей золотящих

заправлен автобус,

запрятан багаж

в пыльный багажный ящик.

Пошире теперь раскрывай глаза.

Здесь все для тебя:

от земли до небес.

Справа - почти одни чудеса,

слева - никак не меньше чудес.

Ручьи,

виноградники,

петли дороги,

увитые снегом крутые отроги,

пустынные склоны,

отлогие скаты -

все без исключения,

честное слово!-

частью - до отвращения лилово,

а частью - так себе, лиловато.

За поворотом - другой поворот.

Стоят деревья различных пород.

А мы вот - неутомимо,

сначала под солнцем,

потом в полумгле -

летим по кремнистой крымской земле,

стремнин и строений мимо.

И, как завершенье, внизу, в глубине,

под звездным небом апреля,

по берегу моря -

вечерних огней

рассыпанное ожерелье.

Никак не пойму, хоть велик интерес,

сущность явления:

вроде

звезды на землю сошли с небес,

а может,-

огни в небеса уходят.

Меж дивных красот - оглушенный - качу,

да быстро приелась фантазия:

хочу от искусства, от жизни хочу

побольше разнообразия.

А впрочем - и так хорошо в Крыму:

апрельская ночь в голубом дыму,

гора - в ледяной короне.

Таким величием он велик,

что я бы совсем перед ним поник,

да выручила ирония.

КРЫМСКИЕ КРАСКИ

Красочна крымская красота.

В мире палитры богаче нету.

Такие встречаются здесь цвета,

что и названья не знаешь цвету.

Тихо скатясь с горы крутой,

день проплывет, освещая кущи:

красный,

оранжевый,

золотой,

синенький,

синеватый,

синющий.

У городских простояв крылец,

скроется вновь за грядою горной:

темнеющий,

темный,

и под конец -

абсолютно черный.

Но, в окруженье тюльпанов да роз,

я не покрылся забвенья ряской:

светлую дымку твоих волос

Крым никакой не закрасит краской.

Ночью - во сне, а днем - наяву,

вдруг расшумевшись и вдруг затихая,

тебя вспоминаю, тебя зову,

тебе пишу, о тебе вздыхаю.

Средь этаких круч я стал смелей,

я шире стал на таком просторе.

У ног моих

цвета любви моей -

плещет, ревет, замирает море.

ЗИМНЯЯ НОЧЬ

                Татьяне

Не надо роскошных нарядов,

в каких щеголять на балах,-

пусть зимний снежок Ленинграда

тебя одевает впотьмах.

Я радуюсь вовсе недаром

усталой улыбке твоей,

когда по ночным тротуарам

идем мы из поздних гостей,

И, падая с темного неба,

в тишайших державных ночах

кристальные звездочки снега

блестят у тебя на плечах.

Я ночью спокойней и строже,

и радостно мне потому,

что ты в этих блестках похожа

на русскую зиму-зиму.

Как будто по стежке-дорожке,

идем по проспекту домой.

Тебе бы еще бы сапожки

да белый платок пуховой.

Я, словно родную науку,

себе осторожно твержу,

что я твою белую руку

покорно и властно держу...

Когда открываются рынки,

у запертых на ночь дверей

с тебя я снимаю снежинки,

как Пушкин снимал соболей.

ДЕНИС ДАВЫДОВ

Утром, вставя ногу в стремя,-

ах, какая благодать!-

ты в теперешнее время

умудрился доскакать.

(Есть сейчас гусары кроме:

наблюдая идеал,

вечерком стоят на стреме,

как ты в стремени стоял.

Не угасло в наше время,

не задули, извини,

отвратительное племя:

"Жомини да Жомини".)

На мальчишеской пирушке

В Церском,- чтоб ему!- Селе

были вы - и ты и Пушкин -

оба-два навеселе.

И тогда тот мальчик черный

прокурат и либерал,

по-нахальному покорно

вас учителем назвал.

Обождите, погодите,

не шумите - боже мой!-

раз вы Пушкина учитель,

значит, вы учитель мой!

1966

ИЗВИНЕНИЕ ПЕРЕД НАТАЛИ

Теперь уже не помню даты —

ослабла память, мозг устал,—

но дело было: я когда-то

про Вас бестактно написал.

Пожалуй, что в какой-то мере

я в пору ту правдивым был.

Но Пушкин Вам нарочно верил

и Вас, как девочку, любил.

Его величие и слава,

уж коль по чести говорить,

мне не давали вовсе права

Вас и намеком оскорбить.

Я не страдаю и не каюсь,

волос своих не рву пока,

а просто тихо извиняюсь

с той стороны, издалека.

Я Вас теперь прошу покорно

ничуть злопамятной не быть

и тот стишок, как отблеск черный,

средь развлечений позабыть.

Ах, Вам совсем нетрудно это:

ведь и при жизни Вы смогли

забыть великого поэта —

любовь и горе всей земли.

РУССКИЙ ЯЗЫК

У бедной твоей колыбели,

еще еле слышно сперва,

рязанские женщины пели,

роняя, как жемчуг, слова.

Под лампой кабацкой неяркой

на стол деревянный поник

у полной нетронутой чарки,

как раненый сокол, ямщик.

Ты шел на разбитых копытах,

в кострах староверов горел,

стирался в бадьях и корытах,

сверчком на печи свиристел.

Ты, сидя на позднем крылечке,

закату подставя лицо,

забрал у Кольцова колечко,

у Курбского занял кольцо.

Вы, прадеды наши, в неволе,

мукою запудривши лик,

на мельнице русской смололи

заезжий татарский язык.

Вы взяли немецкого малость,

хотя бы и больше могли,

чтоб им не одним доставалась

ученая важность земли.

Ты, пахнущий прелой овчиной

и дедовским острым кваском,

писался и черной лучиной

и белым лебяжьим пером.

Ты - выше цены и расценки -

в году сорок первом, потом

писался в немецком застенке

на слабой известке гвоздем.

Владыки и те исчезали

мгновенно и наверняка,

когда невзначай посягали

на русскую суть языка.

1966

МАНОН ЛЕСКО

Много лет и много дней назад

жил в зеленой Франции аббат.

Он великим сердцеедом был.

Слушая, как пели соловьи,

он, смеясь и плача, сочинил

золотую книгу о любви.

Если вьюга заметает путь,

хорошо у печки почитать.

Ты меня просила как-нибудь

эту книжку старую достать.

Но тогда была наводнена

не такими книгами страна.

Издавались книги про литье,

книги об уральском чугуне,

а любовь и вестники ее

оставались как-то в стороне.

В лавке букиниста-москвича

все-таки попался мне аббат,

между штабелями кирпича,

рельсами и трубами зажат.

С той поры, куда мы ни пойдем,

оглянуться стоило назад -

в одеянье стареньком своем

всюду нам сопутствовал аббат.

Не забыл я милостей твоих,

и берет не позабыл я твой,

созданный из линий снеговых,

связанный из пряжи снеговой.

...Это было десять лет назад.

По широким улицам Москвы

десять лет кружился снегопад

над зеленым празднеством листвы.

Десять раз по десять лет пройдет.

Снова вьюга заметет страну.

Звездной ночью юноша придет

к твоему замерзшему окну.

Изморозью тонкою обвит,

до утра он ходит под окном.

Как русалка, девушка лежит

на диване кожаном твоем.

Зазвенит, заплещет телефон,

в утреннем ныряя серебре,

и услышит новая Манон

голос кавалера де Грие.

Женская смеется голова,

принимая счастие и пыл...

Эти сумасшедшие слова

я тебе когда-то говорил.

И опять сквозь синий снегопад

Грустно улыбается аббат.

1945(?)

КЛАССИЧЕСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Как моряки встречаются на суше,

когда-нибудь, в пустынной полумгле,

над облаком столкнутся наши души,

и вспомним мы о жизни на Земле.

Разбередя тоску воспоминаний,

потупимся, чтоб медленно прошли

в предутреннем слабеющем тумане

забытые видения Земли.

Не сладкий звон бесплотных райских птиц -

меня стремглав Земли настигнет пенье:

скрип всех дверей, скрипенье всех ступенек,

поскрипыванье старых половиц.

Мне снова жизнь сквозь облако забрезжит,

и я пойму всей сущностью своей

гуденье лип, гул проводов и скрежет

булыжником мощенных площадей.

Вот так я жил - как штормовое море,

ликуя, сокрушаясь и круша,

озоном счастья и предгрозьем горя

с великим разнозначием дыша.

Из этого постылого покоя,

одну минуту жизни посуля,

меня потянет черною рукою

к себе назад всесильная Земля.

Тогда, обет бессмертия наруша,

я ринусь вниз, на родину свою,

и грешную томящуюся душу

об острые каменья разобью.

Если вы хотите больше узнать о Ярославе Смелякове и его поэзии, читайте

Станислав МИНАКОВ Ярослав Смеляков: «Чугунный голос, нежный голос мой» // Сибирские огни. -  2013. - №3 http://magazines.russ.ru/sib/2013/3/m15.html

Илья Фаликов. Кладбище паровозов. К 100-летию Ярослава Смелякова // «Дружба народов». -  2013. - №1.

И о Лидии Либединской читайте в нашем блоге Под «Зелёной лампой» Либединских

Уникальный альбом на основе фотографий выдающегося русского поэта Ярослава Смелякова (1913-1972) из фондов Новомосковского историко-художественного музея, из личных архивов Т.Н. Рудко и А.Д, Смелякова, племянника поэта (с разрешения всех правообладателей). Звуковая дорожка представляет собой стихи Ярослава Смелякова в авторском исполнении. Фильм сделан в 201 3году к 100-летию со дня рождения поэта. Источник

А как Вы относитесь к поэзии Ярослава Смелякова?