Памяти мамы: Стихотворения и поэмы о маме

В этой подборке стихи, посвященные мамам, которых уже нет с нами.

Матери

Редеют деревья, редеют.

Потупившись, дремлют стога.

И матери наши седеют,

Как будто уходят в снега.

Стою я совсем неподвижно,

Без шапки стою в феврале.

Застыли огромные вишни

По всей занесённой земле.

Застыли под снегом. Не машут.

Над ними — ни ветерка.

Бесшумные матери наши

Вот так же уходят в снега.

Ищи их, аукай по свету,

У елей разлапистых стой —

Ни звука вокруг, ни ответа,

Ни даже тропинки простой.

И только спокойно и тихо

С верхушки, где очень светло,

Глядит на меня воробьиха

И серое чистит крыло.

Т. Кузовлева

Портрет матери

Мама, как жила ты мало!

Как светлы твои черты!

Самый младший сын твой, мама,

Старше я теперь, чем ты!

Нынче мне понятней стало,

Как растила ты семью,

Как ты нам передавала

Юность нежную свою!

Все нелегкие страницы

Перелистаны сполна:

Были слезы и больницы,

Были голод и война…

Я учился не по книжкам,

У тебя учился, мать,

Как соседскому мальчишке

Свой последний хлеб отдать.

Не чужая чья-то повесть,

Мне открыл характер твой,

Как светла должна быть совесть —

Вроде солнца над землей!

Говорят, что надо сыну

Быть похожим на отца,

Чтоб ценить мужскую силу,

Чтоб иметь закал бойца.

Ну а я, чтоб быть хорошим,

Чтобы жить, людей любя,

Я, пожалуй, рос похожим

Больше, мама, на тебя.

Если строго приглядеться,

Я и впрямь похож на вид.

И мое больное сердце,

Как твое, за всех болит…

И. Кобзев

* * *

Былое приходит упрямо —

не тонет,

не гибнет в огне...

Все чаше ты видишься, мама,

все чаще приходишь ко мне.

Как будто на снимке потертом —

Фонтанка

и двор за углом:

четыре окна на четвертом

и лампа над нашим столом.

Тем кругом,

тем конусом света

очерчено детство мое,

и голосом мамы

согрето

совсем непростое житье...

«Турксиб...

Маргарин...

Пятилетка...» —

впервые я слышу слова...

Бываем мы сытыми редко:

талоны —

на хлеб, на дрова...

Синеет морозная рама,

включен репродуктор с утра...

Еще мы все вместе —

и мама,

и папа,

и я,

и сестра.

Нам все нелегко достается,

маячит война у дверей,

и все-таки мама смеется:

«Растите, ребята, скорей!»

...Вернуться домой

не клялись мы

в том дымном, военном краю.

Блокадные мамины письма

все чаще теперь достаю...

Нечасто

я думал о маме —

теперь задыхаюсь в тоске,

а мама

приходит ночами —

сползает слеза по щеке...

Пускай ее слово вернется,

зовущее слово ее,

пускай оно

сердца коснется —

и сердце взорвется мое!

Рукою мы прошлому машем...

Когда наступает весна,

на каменном кладбище нашем

живая стоит тишина.

А впрочем —

мы жили неплохо

на том повороте крутом...

Ты, мама,

не мама — эпоха...

Но это

я понял потом.

Все позже —

и письма, и шрамы...

А снится другая пора:

еще мы все вместе —

и мама,

и папа,

и я,

и сестра...

С. Ботвинник

Памяти мамы

Повидаться лишний раз

Было некогда.

Я теперь спешить горазд,

Только некуда.

Было некогда, стало некуда.

Если можешь, то прости…

Все мы дети суеты,

Ее рекруты.

Прихожу в твой дом пустой,

Грустно в нем и тихо.

Ставлю рюмочки на стол

И кладу гвоздики.

Сколько праздников с тобой

Мы не встретили.

А теперь лишь я да боль.

Нету третьего.

Посижу и помяну

Одиноко.

Ты услышь мою вину,

Ради Бога…

А. Дементьев

* * *

Ну вот где рябины мои и березы

Баюкают холмик могильной земли.

Скипелись в душе непролитые слезы

И камнем тяжелым в изножье легли.

И пусть на душе

ни просвета надежды —

Я снова с тобой,

Моя тихая мать.

Я чувствую,

Любишь меня ты, как прежде,

Как прежде,

Умеешь меня понимать.

Как прежде,

Одна у меня ты на свете.

А время, давно потерявшее счет,

Над нами шумит неумолчно,

Как ветер,

Тихонько качает

И вместе несет...

А. Гребнев

Рябиновый свет

Красной рябиновой веткой —

Свет в материнском окне.

Спросит с участьем соседка,

Вижу ли маму во сне.

И убеждённо толмачит,

Истовой веры полна:

«Не обижается, значит,

Если не снится она».

Нет утешенья на свете!

Всё на земле — трын-трава.

Что мне пустые приметы,

Странные эти слова!

В сердце былое теснится —

В росах, в сиянье, в дыму.

Мама мне больше не снится —

Но почему, почему?..

Сколько ты в жизни стерпела,

Сколько снесла от людей!

Только терпеть и умела

В горькой недоле своей.

Всё я теперь понимаю.

Глажу холодный песок.

Ты бы обиделась, мама,

Там на меня хоть разок.

А. Гребнев

Мамины руки

Ну к чему эти поздние муки?

То, что было, уже не вернуть.

Твои тёплые мягкие руки

Не помогут, как прежде, уснуть.

Не помажут зелёнкой коленки,

Не пригладят торчащий вихор.

Тени детства напротив, на стенке,

И глядят, не моргая, в упор.

И я маюсь в постели горячей,

Тороплю бесконечную ночь.

И ты рядом, родная, ты плачешь,

И пытаешься сыну помочь.

Наша жизнь — это просто качели.

То взлетаешь, то падаешь вниз.

В беспросветной блуждая метели,

Наступил я на скользкий карниз.

Слышу вьюги унылые звуки,

Бездорожье, сугробы да снег.

Но любимые нежные руки

Вновь спасают, но только во сне…

Г. Шеховцов

Мамины глаза

В дом сквозь замёрзшие рамы

Снежной зимою под вечер

Смотрят глаза моей мамы,

Душу озябшую лечат.

Вьюги холодной дыханье

Нас с тобой вновь разделяет,

Как же мы мало вниманья

Мамам своим уделяем.

Как же любовь их не ценим,

Больно словами их раним,

Поздно мы это оценим

В миг, когда всё потеряем.

В дни, когда грудь разрывает

Боль, губы шепчут упрямо:

«Как мне тебя не хватает,

Милая мамочка, мама!»

Мне б ветерка дуновенье,

Детства принёсшего звуки,

Мне б ощутить на мгновенье

Мамины тёплые руки.

Только вернуть не реально

Образ мне ласковый самый,

Просто в узоре хрустальном

Чудится взгляд моей мамы.

Г. Шеховцов

Без маминой любви

Когда тоска навалится на плечи,

Когда подкатит к горлу жгучий ком,

Я зажигаю восковые свечи

И вспоминаю снова отчий дом.

Когда дождём тревога бьётся в раму,

Когда сжигает боль мои мосты,

Я вспоминаю снова свою маму,

Над чёрно-белой фоткою застыв.

Я вспоминаю ласковые руки,

Я вспоминаю добрые глаза,

И сердце вновь, испытывая муки,

Дрожит. И горькой кажется слеза.

Найду твою на кладбище ограду,

Как много значишь ты в моей судьбе,

Скажу я: «Здравствуй, мама. Ты мне рада?

Прости, что редко захожу к тебе.

Здесь тишина, лишь шепчутся берёзы,

Что охраняют вечный твой покой.

Ах, мама, мама, вытри мои слёзы,

И крик души, как можешь, успокой.

Прости мне все ошибки, неудачи

И, может быть, обидные слова.

Я понял лишь теперь, что это значит,

Когда покрылась снегом голова.

И если нету счёта дням ненастным,

Печаль в моей груди останови».

Я чувствую себя совсем несчастным

Здесь, на земле, без маминой любви.

Г. Шеховцов

Ангел-хранитель

Я помню, как в детстве, бывало,

«Размазав» загар по щекам,

Лицом прикасался устало

Я к маминым тёплым рукам.

Они пахли сеном, крапивой,

Картошкой печёной с дымком,

И детством счастливым-счастливым,

И свежим парным молоком.

Валился я к ней на колени,

Присев рядом с ней на крыльцо,

И вот уже лунные тени

Моё бороздили лицо.

Стихали в деревне все звуки,

И, словно погибший Ясон,

Я падал, и мамины руки

Всю ночь охраняли мой сон.

Они, будто ангел-хранитель,

Парили всю ночь надо мной,

И снов моих добрые нити

Тянулись одна за одной.

И много отдал бы теперь я,

Чтоб слышать твой голос родной,

Поверил в любые поверья,

Чтоб знать, что ты рядом со мной.

Но смерть разлучает навеки,

Мы встретиться сможем лишь там,

Где листья опавшие ветер

Несёт по небесным садам.

Г. Шеховцов

Прости меня, мама

Здравствуй, мама. Твой сын непутёвый

Всё не едет: то дождь, то жара.

Под окном твоим веткой кленовой

В раму ветер стучит до утра.

За оградой промокла до нитки,

Словно путник уставший, ветла,

И дорожку до нашей калитки

Лужа грязная вновь залила.

И на звуки собачьего лая

Снова ты на крылечко спешишь

И, ладонью глаза прикрывая,

На пустую дорогу глядишь.

И участливо спросит соседка:

«Что, опять не приехал сынок?»

И слезинки печально и редко

Со щеки соскользнут на платок.

Здравствуй, мама, я скоро приеду,

Неотложные брошу дела,

И как прежде, вдвоём пообедав,

Мы пройдёмся с тобой вдоль села.

Я здороваться буду исправно

С тем, кто встретится нам на пути,

Ты прости меня, мам, я исправлюсь,

Ты прости меня мама, прости.

Г. Шеховцов

Маме

Ты уходишь в золотую осень.

И в пространство тихо тает дрожь.

Ты меня теперь уже не спросишь:

«Как дела, сыночек? Ты придёшь?».

И свеча, что по тебе печалит,

Восковой слезой бежит на дно.

«Я приду» — тебе я отвечаю.

И теперь тебе уже одной…

Ты прости — я опоздал с ответом.

Ты всегда умела тихо ждать.

Я сегодня пожалел об этом —

Что не всё успел тебе сказать.

Так всегда — жалеешь слишком поздно.

Что-то рад бы изменить, но как?

Тихо стынут за закатом звёзды,

И плывут куда-то облака.

Может быть туда, где это «где-то»,

И куда я говорю опять:

«Ты прости, я опоздал с ответом.

Подожди, как ты умеешь ждать».

Г. Блехман

Мама

Вот покурить я вышел в сенцы

От гомона и суеты…

И вдруг тоска мне сжала сердце:

Я вспомнил — есть на свете ты!

Ты никуда не уходила!

Но позабыл об этом я…

Там, на холме — твоя могила,

А здесь, в избе — душа твоя!

О. Чупров

Маме

Я не прощаюсь с тобой, не прощаюсь,

Я то и дело к тебе возвращаюсь

Утром и вечером, днем, среди ночи,

Выбрав дорогу, какая короче.

Я говорю тебе что-то про внуков,

Глажу твою исхудавшую руку.

Ты говоришь, что ждала и скучала...

Наш разговор без конца и начала.

Л. Миллер

* * *

О память — роскошь и мученье,

Мое исполни порученье:

Внезапный соверши набег

Туда, где прошлогодний снег

Еще идет; туда, где мама

Еще жива; где я упрямо

Не верю, что она умрет,

Где у ворот больничных лед

Еще лежит; где до капели,

До горя целых две недели.

Л. Миллер

* * *

Если память жива, если память жива,

То на мамином платье светлы кружева,

И магнолия в рыжих её волосах,

И минувшее время на хрупких часах.

Меж холмами и морем летят поезда,

В южном небе вечернем пылает звезда,

Возле пенистой кромки под самой звездой

Я стою рядом с мамой моей молодой.

Л. Миллер

Свет материнский

Среди сосен безмолвных покой,

ощущение воли…

Мир иной, он, конечно, иной —

без страданий и боли.

Вот опять я один на один

и с тобой, и с собою.

Без твоих незабытых седин

ничего я не стою.

И во мне до сих пор пустота,

что ничем не заполню.

Жизнь моя,

как всегда, непроста…

Я люблю тебя, помню.

И со мной — и вблизи, и вдали —

до скончания века

этот холмик родимой земли

над родным человеком.

С. Никулин

Угрызения памяти

Годы, годы — вечные старатели,

Годы, годы — вечные косцы.

Умирают старенькие матери,

умирают старые отцы.

Хочется не верить в это, хочется,

но не верить правде не дано.

Отданы последние им почести.

на поминках выпито вино.

По утрам теперь уходим из дому,

в детский сад ведя своих внучат,

и привычки, нажитые издавна,

молча гасим щелканьем ключа.

Матери не носят больше пенсии,

сдан в райком отцовский партбилет.

Будто слово выпало из песни,

что нам тихо пелась с давних лет ...

Правда не нуждается в пророчестве.

Жизнь одна отпущена живым.

Нас отцы с рожденья дарят отчеством,

матери — дыханием своим.

И не оттого ли чаще матери

снятся, как живые, на заре?

Есть на свете угрызенья памяти —

плач о несодеянном добре.

Поздно! Этим словом все измерено

у предельной роковой черты —

от благих несбывшихся намерений

и до — запоздалой доброты ...

Годы, годы — вечные старатели,

годы, годы — вечные косцы.

Умирают старенькие матери,

умирают старые отцы.

Словно бы своей походкой тихою

вышли на крылечко и — назад ...

В тишине часы, как прежде, тикают,

стоптанные шлепанцы стоят ...

Р. Назаров

Маме

Надеждою обманною

Живёт печаль бессильная —

Над мамою, над мамою

Молчит трава могильная.

Молчит, присев на корточки,

Как будто вечно засуха,

Цветы на мёртвой кофточке —

Без отзыва, без запаха.

Зову её я горестно —

Всё та же мама, скрытница,

А вдруг она вполголоса,

Вполшёпота откликнется?

Ах, и земля пуховая —

Не платье подвенечное,

Суха ль постель сосновая,

Тиха ль погода вечная?

А белый саван — узами,

а тьмой глаза замазаны,

и дни твои не узнаны,

и дни твои не названы.

Годов поспешных ископыть

не вынести, не вытерпеть:

с зарёй детишек выкупать,

с золой рубашки выстирать.

Одно лишь в жизни кружево

Досталось — пена мыльная…

Годами не остужена

Печаль моя бессильная.

Весна дожди повесила

Над нашей тихой местностью.

Стою у края вечера,

А кажется — над вечностью…

В. Цыбин

Мать

Знала мать: у дочки много дела.

Но пока жила на свете мать, —

На меня всевидяще глядела,

Тщилась что-то главное сказать.

Вся её измученная сила,

Хитрость, материнское чутьё

Шли на то, чтоб я ей уделила

Полчаса для важных слов её.

Ей и дня, конечно, было б мало,

Но своё твердила я в ответ:

«Покороче, покороче, мама.

Ни минуты нет!»

Тот регламент действенный, железный

Мамину заботу и печаль,

Доводы, примеры — в бесполезный

Надоедный лепет превращал.

И, с тоскливой ревностью старушки,

Не сдержав себя, вздыхала мать:

«Доченька, играй в свои игрушки,

Мне твоих игрушек не понять!»

Позже, в озаренье смерти близкой,

Мама мне оставила завет

Той любви — не женской, материнской, —

Той, что зорче не было, и нет.

…Всё я вижу, знаю, понимаю,

Будто в сердце — тонкой связи нить.

Времени у вас не отнимаю,

Коротко стараюсь говорить.

Но внезапно, в озаренье странном,

Слышу я: во мне живут года,

Чувствую: владею словом главным,

В твердь Земли вступая навсегда.

Говорю от имени державы,

От её чеканного литья:

«Верь в свои бессмертные забавы,

Человек седой, моё дитя!»

Е. Шевелёва

Уходят наши мамы

И вот мы в начале дороги,

Пути, что ведёт в бесконечность,

Где нет ни забот, ни тревоги,

Где только забвенье и вечность.

Мы мам провожаем в дорогу

С печалью, слезами и болью,

И больше, к родному порогу

Придя, их не встретим с любовью.

Но в памяти вечно живые

Их губы, улыбка и руки,

Глаза их всегда молодые

И доброго голоса звуки.

И пусть они в даль неземную

С собой унесли наше детство,

Мы маму запомним земную,

Что нам отдала своё сердце.

Л. Кабанова

Матери

Чем дальше ухожу от даты

нелепой гибели твоей,

тем больше, в чем-то виноватый,

жду добрых от тебя вестей —

то в чьем-то постороннем взгляде,

то в чьей-то фразе обо мне ...

Не оставляй же, бога ради,

меня с бедой наедине.

О. Шестинский

Память

Мать зовет меня — не дозовется.

Подо мною пыль дороги вьется.

Мать зовет — ей хочется вернуть

Сына (голос — как со дна колодца),

Но далек, далек, далек мой путь.

Сколько облаков прошло над Русью,

Сколько минуло тревожных лет!

Мать! Зову ее — не дозовусь я.

Я вернулся, но ее здесь нет.

— Поздно, поздно, поздно! — мне в ответ.

В пустоту кричу я всею болью,

Что терзает коршуном мне грудь.

Всей кричу досадой и любовью:

Я вернулся, — как тебя вернуть?!

Мать пела эту песню. Мать, прости,

Что смысл ее я понял с опозданьем

И без тебя. На жизненном пути

Мотив я помнил этот. С придыханьем

Произносил его, и ты за ним

Ко мне являлась. Проще нет мотива,

Ах, как свободно и неприхотливо

Он возникал. Я думал: легкий дым,

Как над кустами по весне, вначале:

Дымок, дыханье, но — прошли года,

И мне в той песне слышится беда,

Дурная весть, предвестие печали.

Прости, веселье плачет подчас

Еще страшней тоски и горше горя,

И вижу я, той давней песне вторя,

Какая даль разъединяет нас.

У матери была одна отрада,

Одна любовь у матери была:

Стоять среди светающего сада

И слушать звуки дятла и щегла.

И видеть, как за сонными ветвями

Идет, смелеет, ширится рассвет.

И так, сверкая ясными глазами,

Она стояла до скончанья лет.

Седой ребенок, — чистый и наивный —

Состарилась она, не повзрослев.

О, как глядела, радуясь, на ивы.

На их листвы мерцающий напев.

Тебя спрошу я, мать, какая сила

Тебе внушила: думай и внемли!

Как, столько отстрадав, ты сохранила

Такую веру в красоту земли.

Л. Озеров

* * *

Светлой памяти матери —

Марии Эрастовны Демьяновой

Здесь равнина — не хребты со скатами,

Но прийти сюда мне нелегко.

Как высоко у могилы матери,

Как отсюда видно далеко…

Гонит вдаль седые тучи ветер,

Нагибает черные кусты...

Выше горя нет горы на свете:

Все открыто с этой высоты!

Низко ветви опустив, берёзка

Тянется к взлохмаченным снегам,

Будто вылепленное из воска

Солнце оплывает по стволам.

Вот и холм, что заступом обрезан,

Льнут снежинки к свежему песку...

Если б грудь моя была железной —

И сверлом не высверлить тоску!

Март оправил фитильки на тополе,

Май зажег зеленые огни.

Я беру носки, что ты заштопала, —

Как теперь мне дороги они!

Знаю: и весна зеленым пламенем

Не сожжет тоски моей, поверь.

Как бы я шаги услышал мамины!

Как бы распахнул пред нею дверь!

Потому так больно и обидно мне:

Не вернуть былого ни на миг,

А тогда в шагах её — в обыденном

Я большого счастья не постиг!

Сколько, сколько б сделать мог иначе я!..

Незабудки выпали из рук...

И стою, за горло. горем схваченный,

Слышу сердца собственного стук…

Я иду по улице широкой.

Вот и дом, где я живу давно.

Между светлых и веселых окон

Только наше темное окно.

Щелкнул ключ — и простонали двери.

«Мама!» — крикнуть хочется, позвать...

До сих пор я почему-то верю,

Что к соседям нашим вышла мать...

Дуб к окну кривые ветви клонит,

Улица в холодной, серой мгле...

Вот теперь, теперь я только понял:

Мать — короткий праздник на земле!..

И. Демьянов

* * *

Уйду. Бывает, свет забуду.

Вернусь — в окне сияет весть

Златая… Верю Божью чуду,

Что мама дома, мама есть!

Надеждой странною ведома,

Скорее к маме — дом не пуст…

Теперь в раю она, как дома.

Не зря все дни о ней молюсь.

И. Сергеева

Светлая память

Я так долго дочкою была

Маленькой, любимой, беззаботной.

Мама сто забот моих взяла,

Чтоб жила я славно и вольготно.

Вдовьих слёз чтоб ночью не лила,

Вспоминая сыновей ушедших.

Чтоб любовь всю детям отдала,

Сердце открывая в мир вошедшим.

Часто слово «Мама» говорю,

Вспоминая добрую улыбку.

Мама, я тебя так искренне люблю!

Ты прости меня за все ошибки…

Может быть, и нет вины моей,

Всё равно, прости меня, родная.

Перед светлой памятью твоей

Голову седую я склоняю…

Т. Лаврова

* * *

Уходят наши матери от нас,

уходят потихонечку,

на цыпочках,

а мы спокойно спим,

едой насытившись,

не замечая этот страшный час.

Уходят матери от нас не сразу,

нет —

нам это только кажется, что сразу.

Они уходят медленно и странно

шагами маленькими по ступеням лет.

Вдруг спохватившись нервно в кой-то год,

им отмечаем шумно дни рожденья,

но это запоздалое раденье

ни их,

ни наши души не спасёт.

Все удаляются они,

все удаляются.

К ним тянемся,

очнувшись ото сна,

но руки вдруг о воздух ударяются —

в нем выросла стеклянная стена!

Мы опоздали.

Пробил страшный час.

Глядим мы со слезами потаёнными,

как тихими суровыми колоннами

уходят наши матери от нас...

Е. Евтушенко

* * *

Маме

Ты, словно птица, стала ближе к Богу,

освободившись от земных оков,

и на мою пропащую дорогу

глядишь сквозь хлад безгрешных облаков.

И где-то там, внизу, в пыли и тлене,

ты видишь мир, где мира нет давно,

ты видишь дом, где живы только тени, —

всё, что вблизи нам видеть не дано.

В пыли и тлене пред тобой открыты

колодец, сад, зелёная река,

погост, часовня, юные ракиты,

где без тебя уже прошли века...

Так много сжалось в вечную разлуку!..

А я ещё влачу свой путь земной...

Но всё-таки подай с небес мне руку,

когда разверзнут бездну предо мной!..

Г. Красников

* * *

Как нужна человеку родная семья,

Дом с теплом бескорыстным и светом.

Если б только жива была мама моя,

Я бы стал гениальным поэтом.

Жизнь! Ты много мне силы и счастья дала,

Только мама моя за оградою.

Не успел я родиться — она умерла,

Ты меня беспощадно ограбила.

И ни разу я в жизни к груди не прижал

Эту добрую-добрую голову.

И ни разу я в жизни домой не бежал

К ней прижать свою голову гордую.

И всю жизнь не хватало мне доброй семьи,

Боль сиротства за горло хватала…

Вам, и други мои, вам, и строки мои,

Тоже мамы моей не хватало.

М. Львов

Памяти матери

Это страшно. Ты в землю ушла навсегда.

Ни дожди, ни рассветы тебя не касаются больше.

Далеко от столицы село Насибаш.

Далеко от могилы твоей. Сознавать это больно.

Навсегда, навсегда, на века, на века

Безвозвратно в планету уходят любимые люди…

Снова ночь на глаза мои тьму навела,

И закрыла весь мир, и опять одиночество будит.

И ничем я тебе не сумею помочь,

Если даже я в землю уйду за тобой добровольно.

Только тьма под землей. Только ночь. Только ночь.

Только вечная ночь! Сознавать это жутко и больно.

Буду думать, что ты возвратилась сюда.

Возвратилась сюда, обитаешь ты где-то в природе.

Смотрит с неба твоими глазами звезда,

И с тобою сравнимые люди порою

проходят в народе.

Буду думать, что ты обитаешь в цветах,

Что дано тебе ветром порой до меня доноситься.

Буду к людям нежней. Ты средь них. Ты не прах.

И ни с чем мне иным невозможно,

нельзя примириться.

М. Львов

Матушка пела

Снова глаза закрываю несмело,

Вспомнить пытаясь детство своё…

Помнится только: матушка пела.

Песней наполнено сердце моё.

Зимами злыми над прорубью белой,

В стылой воде полоская бельё,

Вся коченея, матушка пела.

Песней наполнено детство моё.

Больше она ничего не имела.

Только свой голос. Свой — ножевой.

Не было хлеба. Матушка пела.

И оттого я остался живой.

Рядом война полыхала и тлела.

Сытым ходило одно вороньё.

Вдовы рыдали. Матушка пела.

Песней наполнено детство моё.

Минуло время, память немела.

Но без войны я не прожил и дня.

Все эти годы матушка пела.

Это, должно, сохранило меня.

Мы отнесли её лёгкое тело

На вековечное поле-жильё.

Всё мне казалось — матушка пела.

Песней наполнено сердце моё.

К. Скворцов

* * *

На горячем ветру,

У земли на краю

Села бабочка вдруг

На ладонь, на мою…

И сидит, не дыша,

Мир собой заслоня, —

Это чья-то душа

Отыскала меня.

Торопись, мотылёк!

Скоро дождь, скоро снег.

Этот тёплый денёк —

Твой единственный век.

Не вершится ничто

На миру просто так.

Это, видно, Господь

Посылает мне знак.

То ли, вправду, я слеп,

То ли путает бес…

Это — мама моя

Опустилась с небес.

Что-то хочет сказать

Лёгким трепетом крыл

На родном языке,

Что я знал и забыл.

Чтобы маму понять,

Стал я памятью — весь, —

Не исправится ТАМ,

Что напутано здесь.

…Вот и падает снег

На поля, не спеша…

Пусть недолог наш век,

Но бессмертна душа…

К. Скворцов

Маме

Только травы одни наклоня,

ветерок пробегает упрямо.

Здесь когда-то жалели меня

и деревья, и птицы, и мама.

Через адские муки земли

вы себе находили дорогу,

но любить меня так же смогли,

как беспечно счастливые могут.

И в деревне, пробитой насквозь,

под ветвями ничейного сада

столько счастья когда-то сошлось,

что иного поныне не надо.

Тёплый дух всё идёт от межи,

где когда-то строенья стояли.

Положи мне постель, положи

в чистом поле любви и печали!

И пускай, охраняя постель,

под созвездьями счастья и воли

с криком бродит всю ночь коростель,

не видавший ни горя, ни боли.

Зарастают лихие года,

зарастает и счастье простое.

Нас с тобой не поймут никогда,

потому что того мы не стоим:

мы с тобой из войны и вины,

из какой-нибудь древности вещей —

оттого-то и нет нам цены,

как навеки утраченной вещи.

С. Сырнева

Млечная речка

Млечная речка, вселенская речка,

Ты пробегаешь в небесном раю.

Там перед Богом замолви словечко

За молчаливую маму мою.

Мама просить никогда не умела.

Только горела, почти не дыша.

Тает, как воск, её бренное тело...

В чём-то и держится только душа?!

Млечная речка, небесная речка,

Верю, Господь эту просьбу простит!

Мама моя угасает, как свечка.

Чистое пламя небес не коптит.

Мама всегда перед небом немела.

Всё-то старалась молчать да терпеть.

То, что болело, давно отгорело:

Так что и нечему больше гореть.

Маме терпеть уж недолго осталось...

Тает огарочек маминых дней.

Я и прошу только самую малость —

Господи! Маму мою пожалей!

Может, найдётся какое местечко

Где-нибудь с краешку в Божьем раю.

Млечная речка, замолви словечко

За терпеливую маму мою!

Е. Семичев

* * *

Вслух и про себя слёзно повторяю

вечером и днём, в полночь и с утра:

«Мать сыра земля! Мать земля сырая!

Мамочка моя... Мать земля сыра...»

Вот она, земля: белый от мороза

холмик из песка, глины и корней.

А над ним стоит юная берёза,

над последним сном матушки моей.

Вот она, земля, древняя, родная...

Столько лет на ней мама прожила,

никаким другим землям не желая

отдавать запас своего тепла.

Детям и садам северного края

подарила свет вечного добра

мамочка моя, мать земля сырая,

мать сыра земля, мать земля сыра...

Ты ушла в неё, в этот мир неброский

глины и песка, в серый мёрзлый пласт.

Ты не зря всю жизнь пела про берёзки:

вот — одна из них над тобой сейчас!

И, прижавшись к ней, слёзы усмиряя,

вижу: стала мне до скончанья дней

мать сыра земля, мать земля сырая —

псковская земля — матушкой моей...

С. Золотцев

Слово о маме

Сейчас мне помнится все чаще:

Зеленой веткой над плечом,

Как давний сон, лесная чаща,

До дна пронзенная лучом.

И я, обвязанный косынкой

От мошек, падая в траву,

Ребенком с маленькой корзинкой

Бегу на мамино «Ау-у».

И мама ждет с улыбкой сына,

Хотя глаза ее грустят,

И обнимает сильно-сильно,

Да так, что косточки хрустят.

А после, вся в пылинках света,

В корзинку глядя, говорит:

«Смотри, сынок, поганка это,

А этот вот — хороший гриб».

Увы... От времени не деться,

И память к многому слаба,

Но крепко помнятся из детства

Мне эти мамины слова.

И вот опять на той полянке

Стою, на детство бросив взгляд.

В моей корзинке не поганки,

Грибы хорошие лежат.

На них засохнувшие листья

Дрожат от ветреного дня...

И только нет, чтоб похвалиться,

Сегодня мамы у меня...

Наверно, можно притерпеться

И двери в прошлое забить,

Но только мальчика из детства

В себе уже не позабыть.

И я Россию в ритме будней,

В каком бы ни был далеке,

Как маму, слышу и бегу к ней,

Как в детстве в жаркий день — к реке.

Ю. Белинский

Звени, щегол

Когда звенит морозный дол,

Когда на сердце даль,

Ты спой о том, родной щегол,

Что больше жизни жаль.

Пусть отголоском лучших дней

Мне будет твой привет.

Ты спой о матери моей,

Которой больше нет.

Про белый сад, про отчий дом

Ты спой, как сердце вынь.

На той земле, на месте том

Седым-седа полынь.

О том, как вмёрз кленовый лист

В тот, первый в жизни, лёд,

Напомнит мне твой ломкий свист

И в детство уведёт.

Про то, что мне всего родней,

Звени, щегол, в рассвет...

И вновь о матери моей,

Которой больше нет...

В. Дронников

Вечернее

Матушка-матерь, кровинка родная,

Свет полуночной звезды,

Скоро закончится тяжба земная

С миром огня и воды.

Знаю, тебе эти ведомы сроки,

Сколько мне жить одному.

Скоро предстану на отчем пороге,

Скоро тебя обниму.

Ты отзовись мне хоть искоркой синей,

Прежде чем кануть во мгле.

Матушка-матерь, забытого сына

Не забывай на земле.

В. Дронников

Матери

И первый шум листвы еще неполной,

И след зеленый по росе зернистой,

И одинокий стук валька на речке,

И грустный запах молодого сена,

И отголосок поздней бабьей песни,

И просто небо, голубое небо —

Мне всякий раз тебя напоминают.

А. Твардовский

Памяти матери

* * *

Прощаемся мы с матерями

Задолго до крайнего срока —

Еще в нашей юности ранней,

Еще у родного порога,

Когда нам платочки, носочки

Уложат их добрые руки,

А мы, опасаясь отсрочки,

К назначенной рвемся разлуке.

Разлука еще безусловней

Для них наступает попозже,

Когда мы о воле сыновней

Спешим известить их по почте.

И карточки им посылая

Каких-то девчонок безвестных,

От щедрой души позволяем

Заочно любить их невесток.

А там — за невестками — внуки...

И вдруг назовет телеграмма

Для самой последней разлуки

Ту старую бабушку мамой.

* * *

В краю, куда их вывезли гуртом,

Где ни села вблизи, не то что города,

На севере, тайгою запертом,

Всего там было — холода и голода.

Но непременно вспоминала мать,

Чуть речь зайдет про все про то, что минуло,

Как не хотелось там ей помирать, —

Уж очень было кладбище немилое.

Кругом леса без края и конца —

Что видит глаз — глухие, нелюдимые.

А на погосте том — ни деревца,

Ни даже тебе прутика единого.

Так-сяк, не в ряд нарытая земля

Меж вековыми пнями да корягами,

И хоть бы где подальше от жилья,

А то — могилки сразу за бараками.

И ей, бывало, виделись во сне

Не столько дом и двор со всеми справами,

А взгорок тот в родимой стороне

С крестами под березами кудрявыми.

Такая-то краса и благодать,

Вдали большак, дымит пыльца дорожная,

— Проснусь, проснусь, — рассказывала мать, —

А за стеною — кладбище таежное...

Теперь над ней березы, хоть не те,

Что снились за тайгою чужедальнею.

Досталось прописаться в тесноте

На вечную квартиру коммунальную.

И не в обиде. И не все ль равно.

Какою метой вечность сверху мечена.

А тех берез кудрявых — их давно

На свете нету. Сниться больше нечему.

* * *

Как не спеша садовники орудуют

Над ямой, заготовленной для дерева:

На корни грунт не сваливают грудою,

По горсточке отмеривают.

Как будто птицам корм из рук,

Крошат его для яблони.

И обойдут приствольный круг

Вслед за лопатой граблями...

Но как могильщики — рывком —

Давай, давай без передышки, —

Едва свалился первый ком,

И вот уже не слышно крышки.

Они минутой дорожат,

У них иной, пожарный навык:

Как будто откопать спешат,

А не закапывают навек.

Спешат, — меж двух затяжек срок, —

Песок, гнилушки, битый камень

Кой-как содвинуть в бугорок,

Чтоб завалить его венками...

Но ту сноровку не порочь, —

Оправдан этот спех рабочий:

Ведь ты им сам готов помочь,

Чтоб только все — еще короче.

* * *

Перевозчик-водогребщик,

Парень молодой,

Перевези меня на ту сторону,

Сторону — домой...

Из песни

— Ты откуда эту песню,

Мать, на старость запасла?

— Не откуда — все оттуда,

Где у матери росла.

Все из той своей родимой

Приднепровской стороны,

Из далекой-предалекой

Деревенской старины.

Там считалось, что прощалась

Навек с матерью родной,

Если замуж выходила

Девка на берег другой.

Перевозчик-водогребщик,

Парень молодой,

Перевези меня на ту сторону,

Сторону — домой...

Давней молодости слезы,

Не до тех девичьих слез,

Как иные перевозы

В жизни видеть привелось.

Как с земли родного края

Вдаль спровадила пора.

Там текла река другая —

Шире нашего Днепра.

В том краю леса темнее,

Зимы дольше и лютей,

Даже снег визжал больнее

Под полозьями саней.

Но была, пускай не пета,

Песня в памяти жива.

Были эти на край света

Завезенные слова.

Перевозчик-водогребщик,

Парень молодой,

перевези меня на ту сторону,

Сторону — домой...

Отжитое — пережито,

А с кого какой же спрос?

Да уже неподалеку

И последний перевоз.

Перевозчик-водогребщик,

Старичок седой,

Перевези меня на ту сторону

Сторону — домой...

А. Твардовский

О матери

Как матери портрет нарисовать.

Превозмогая горечь опозданья?

Страдания твои лечила мать.

Превосходящей болью состраданья.

И в этой боли сладостный прибой

Сегодняшнюю боль твою утешит.

Ее душа дышала над тобой

И в небесах, быть может, еще дышит.

Ф. Искандер

* * *

Я верю простому печному огню,

Печальную музу из дома гоню,

Довольно печали на свете!

Но светлая муза не явится мне,

И радости искорки тают в огне,

Да радость ли — искорки эти?

Душа нестареющей болью полна,

Не стоят и строчки вражда и война.

Белеют пустые страницы,

И их покрывает вечерняя мгла,

А мне, чтобы я унывать не могла,

Весёлая мама приснится.

Я маму не помню весёлой такой.

Утешит, погладит прохладной рукой,

Заставит меня улыбнуться.

Тогда я поверю в спасительный свет,

Где места печалям и горестям нет,

Где вечные строки поются.

И матери наши смеются.

Н. Стручкова

* * *

На кухне огонёк мигнёт смущённо,

За окнами метели тяжкий вой.

А в доме так тепло и защищённо,

Как будто в рукавичке меховой.

Я в одеяло, мягкое как кошка,

Укутаюсь сегодня посильней.

Мне снится сон: под соснами дорожка

И женщина, идущая по ней.

Она идёт так радостно и прямо,

Не обернётся, не посмотрит вспять.

И я хочу ей крикнуть: «Мама! Мама…»

Но сон мой обрывается опять.

В. Можаева

* * *

Вот женщина с седыми волосами

с простого фото смотрит на меня.

Тем чаще вспоминаю я о маме,

чем старше становлюсь день ото дня.

Глухое костромское захолустье

и влажные ветлужские леса

наполнили и добротой и грустью

твои большие синие глаза.

А светлые ветлужские излуки

и чистая лучистая вода

такою лаской одарили руки,

что их не позабудешь никогда.

Благодарю тебя за первый свет,

за первый след,

за крик гусей в разливах,

благодарю тебя за первый снег,

за столько лет,

тревожных и счастливых.

Я стал грузнеть,

и у меня семья,

житейского поднакопилось хлама.

Всё чаще о тебе тоскую, мама.

Старею я.

В. Костров

* * *

Не воз перин, не шёлка штуки

Ей мать в приданое дала,

Но — дело знающие руки,

Что пол отмоют — добела,

Что печь истопят — без угару,

Что щи сварят — не напоказ,

(Но чуть душистому навару

Печной закройник выход даст,

Как аппетитная духмяность —

По всей деревне: щи в печи!

И на виду детей румяность,

Не знающих, что есть врачи.)

...Что самовар начистят — с солнцем

Ему стоять в одном ряду!

Что на цветное веретёнце

Пуды кудели испрядут,

И тонких прочных ниток вёрсты

Отбелят в крепких щелоках,

И, по весне наладив кросна,

Соткут полотна — для рубах,

И для платов, и для портянок,

И для работниц — рукавиц,

И нить цветную так протянут,

Что плат и скатерть — не без птиц,

Не без цветка, не без затеи,

Не без признания в любви...

А как те руки скатерть стелют!

А как умеют вязки вить

Из золотых ржаных соломин,

Для золотых ржаных снопов!

Как посверк щедр и экономен

В её руках — косы, серпов!

И нынче — так, и завтра снова —

Лаская, гладя, не браня,

Стригут овец, доят корову,

Вздевают сбрую на коня...

О руки мамы! Даже вспомнить

И даже просто перечесть

Всё их уменье нелегко мне!

...А как поверить в эту весть,

И как понять, что это сталось:

Безгласно, слепо, нулево

Вдруг дело вечное рассталось

С творцом-создателем его?

Что руки мамы — как ни мокнут

В моих слезах, — не расковать:

Ни наказать меня — не вздрогнут,

Не шевельнутся — приласкать...

О. Фокина

Мать

Я оглянулся... В полумгле

Мой след терялся в снежной мути.

И было пусто на земле,

Мерцающей, как капля ртути.

Темнел заснеженный стожок,

И на шесте его — сорока...

И понял я, что одинок,

И эта мысль была жестока.

Что я оставил за спиной,

И что растаяло во мраке?

А там остался дом родной

С черёмухой на дне оврага.

Осталась мать. Уже навек —

Ей было только двадцать восемь.

Сто раз могилу прятал снег,

И тридцать раз скрывала осень.

— Чего ещё не возвратить? —

Я крикнул в мглу родного края.

Кого ещё мне так любить,

В слезах к коленям припадая?

Я оглянулся. И опять

Душа моя перевернулась.

Но я успел увидеть мать:

Она сквозь слёзы улыбнулась.

В. Кушманов

Под синим небом

В пору самых первых гроз,

в день обычный самый

я подснежники принес

на могилу мамы.

Ветку вербы взял бы я, —

славно б тоже было.

Только очень мать моя

синий цвет любила.

Были синь и голубень

неразлучны с нею.

Не с того ли и сирень

мать звала «синелью».

Отражая небеса

(помню с колыбели),

карие ее глаза

небом голубели.

На виду у праздных пар

в землю за оградкой

я цветы мои вкопал

детскою лопаткой.

Не гирлянды, не венки,

не из глины плошки, —

Просто клубни-клубеньки,

тоненькие ножки.

Делом занятый моим,

думал про цветы я:

пусть, гудя, слетятся к ним

пчёлы золотые.

Пусть во благе и тепле

пьют нектар, как с блюдца, —

с тем питьем цветы в земле

крепче приживутся.

Пусть они зимуют тут

и не знают стыни,

пусть весной меня найдут

взглядом, полным сини.

Я всегда, шагая к ним,

сини их навстречу,

светом влажных глаз моим

голубым отвечу.

В. Гордейчев

Стареющая мать

Скандалов, как огня, она боится,

Усталая, стареющая мать …

Ссутулившись, всегда на помощь мчится,

Готова и встречать, и провожать.

Её опека просто раздражает,

Её расспросы лишние порой…

Её невольно внуки обижают,

И дети повторяют: дверь закрой!..

И всем она участием мешает,

Ложится поздно и встаёт чуть свет.

Хлопочет, суетится, всё решает,

Пытается всё время дать совет.

Навязывает в пост свои рецепты,

То вдруг не так стирает «автомат»!

То переложит книги и конспекты,

То реплики вставляет невпопад…

Тревожится, когда приходят поздно,

О Боге затевает разговор!

И Библию листает так серьёзно,

И в церковь ходит с некоторых пор…

Но день настал… и в доме стало пусто.

Её тогда в больницу увезли…

Друг другу все в глаза смотрели грустно,

Когда бросали в яму горсть земли…

И каждый раз, когда не успевали

Перед работой чай себе согреть…

Невольно о старушке вспоминали,

Которую у них украла смерть.

Её расспросов всем недоставало!

И телефон предательски молчал…

И так её опеки не хватало…

И больше никого никто не ждал.

Все помнят, как крестила у порога,

Ходила воду в храме освятить…

И счастье для своих детей у Бога

Так лишь она умела попросить!

И, кажется, была б она живая,

Хватило б для неё и слов, и чувств…

Как жаль, что понимаем, лишь теряя,

Что мир без мам и холоден, и пуст…

О. Заря

Прощание

Вот и отмаялась мама,

в доме лежит не дыша.

Тихая — как телеграмма,

в небо уходит душа.

Век ей достался печальный,

век ей достался больной,

с горечью изначальной,

выданной прошлой войной.

Бог не покинул в тревоге,

но и блаженства не дал.

В маминой дальней дороге

нынче крутой перевал.

Больше ничто не свершится,

весть беспросветно горька,

душенька мамы кружится

рядышком с телом пока.

Сяду к столу одиноко,

полную рюмку налью.

Мама еще недалёко,

мама ещё не в раю.

Давит преддверие тризны.

Звездочка смотрит в окно.

Нету истока у жизни,

устье осталось одно.

Время последней разлуки

скорбно стоит впереди,

мамины мертвые руки

замерли на груди.

Мамины мёртвые руки,

мёртвая мама моя…

Время последней разлуки —

вечная боль бытия.

Ветер полуночный дышит,

штору окна теребя,

слышишь, родимая, слышишь,

мы вспоминаем тебя.

Завтра с утра запогодит,

да не развеет печаль, —

мама тихонько уходит

в чистую вешнюю даль.

Где собираются в стайки

и пропадают вдали

белые-белые чайки —

души страдальцев земли.

С. Хомутов

Маме

Ты стала цветами, травой…

Что горести прежние значат!

А дрозд над моей головой

Всё плачет, и плачет, и плачет.

Ты стала цветами, травой…

Вновь день мой печально взошёл.

И долг мой последний, дочерний,

Как посох старинный, тяжёл

На этой дороге вечерней.

Вновь день мой печально взошёл…

Цветами ты стала, травой.

А имя твоё попросила

Я вырубить в камне, чтоб в зной

Не вяло, чтоб ливнем не смыло…

Цветами ты стала, травой…

Я сделала то, что смогла.

Но много ли всё это значит?

Пока не сгущается мгла,

Дрозд плачет, и плачет, и плачет…

Я сделала всё, что смогла…

Л. Романенко

Памяти матери

Ну вот и всё. В последний раз

Ночую в материнском доме.

Просторно сделалось у нас,

Вся комната как на ладони.

Сегодня вывезли буфет

И стулья роздали соседям,

Скорей бы наступил рассвет:

Заедет брат, и мы уедем.

Пожалуй, в возрасте любом

Есть ощущение сиротства.

К двери я прислоняюсь лбом,

На ней внизу — отметки роста.

Вот надпись: «Жене десять лет», —

Отцовской сделана рукою.

А вот чернил разлитых след…

Здесь все родимое такое.

За треснувшим стеклом — бульвар,

Где мне знакомы все деревья,

И весь земной огромный шар —

Мое суровое кочевье.

Стою, и сил душевных нет

В последний раз захлопнуть двери,

Семейный выцветший портрет

Снять со стены, беде поверив.

Остался человек один,

Был мал, был молод, поседел он.

Покайся, непослушный сын,

Ты мать счастливою не сделал.

Что ж, выключай свой первый свет,

Теперь ты взрослый, это точно.

Печальных не ищи примет

В чужой квартире полуночной.

В последний раз сегодня я

Ночую здесь по праву сына.

И комната, как боль моя,

Светла, просторна и пустынна.

Где б ни был я, где б ни бывал,

Все думаю, бродя по свету,

Что Гоголевский есть бульвар

И комната, где мамы нету.

Путей окольных не люблю,

Но, чтобы эту боль развеять,

Куда б ни шел, все норовлю

Пройти у дома двадцать девять.

Смотрю в глухой проем ворот

И жду, когда случится чудо:

Вот, сгорбясь от моих забот,

Она покажется оттуда.

Мы с мамой не были нежны,

Вдвоем — строги и одиноки,

Но мне сегодня так нужны

Ее укоры и упреки.

А жизнь идет — отлет, прилет,

И ясный день, и непогода…

Мне так ее недостает,

Как альпинисту кислорода.

Топчусь я у чужих дверей

И мучаю друзей словами:

Лелейте ваших матерей,

Пока они на свете, с вами.

Е. Долматовский

На могиле матери

Сквозь гул Москвы, кипенье городское

К тебе, чей век нуждой был так тяжёл,

Я в заповедник вечного покоя —

На Пятницкое кладбище пришёл.

Глядит неброско надписи короткость.

Как бы в твоём характере простом

Взяла могила эту скромность, кротость,

Задумавшись, притихнув под крестом.

Кладу я розы пышного наряда.

И словно слышу, мама, голос твой:

«Ну что так тратишься, сынок? Я рада

Была бы и ромашке полевой».

Но я молчу. Когда бы мог, родная,

И сердце положил бы сверху роз.

Твоих забот все слёзы вспоминая,

Сам удержаться не могу от слёз.

Гнетёт и горе, и недоуменье

Гвоздём засело в существо моё:

Стою — твоё живое продолженье,

Начало потерявшее своё.

В. Казин

Мой самый главный ангел

Опять ловлю себя на мысли,

Что обращаюсь в небо — к маме...

Опять не слава богу в жизни,

Никак не справлюсь со слезами.

И вспоминается вдруг детство:

Обида, боль — бежала к маме...

И были самым лучшим средство,

Её объятья со словами!

Коленки перевяжет ловко,

Зелёнкой смажет локоточки

И скажет, гладя по головке:

«Не плачь, пройдёт до свадьбы, дочка!»

Без мамы — всё намного хуже...

Коленки нынче, правда, целы,

Но вот с душою — просто ужас:

Болит — нет мочи... Что с ней делать?

И мамы рядом нет со мною...

Мне без неё одной так плохо!

Но знаю, что она, душою,

Незримо рядом, в каждом вздохе...

Моя родная, так непросто

Мне без тебя, одной, на свете!..

Но свечи в храме плачут воском,

Мой плач уносит в небо ветер...

Опять ловлю себя на мысли,

Что обращаюсь в небо — к маме:

Ты — главный ангел в моей жизни,

Родной, любимый, нежный самый...

И. Буланова

Любите матерей!

Любите матерей...

Целуйте, пока живы...

Пока возможно вволю надышаться.

Лишь с мамой у детей

В душе любви порывы,

И счастье самой жизнью наслаждаться.

Без мамы мир глухой...

И красок нет, что прежде,

Которыми она раскрашивала жизнь.

И яркая моя любовь,

И смелые надежды,

Как будто вместе с ней поднялись ввысь!

Т. Воронцова

Без мамы дом пустой

Без мамы дом пустой...

И дочкою не кликнут...

Не спросят: «Что так долго?»

С тревогою в глазах...

И к тишине святой

Дух с мозгом не привыкнут...

И кажется — так много

Теряла впопыхах...

И запах пирогов

Особый был у мамы...

И маминых блинов

Мне больше не видать...

И тихих мягких слов,

Что лечат в сердце раны,

Мне не услышать вновь...

И страшно сознавать...

Стоит её портрет,

Где ей слегка за сорок...

В руках букет цветов,

Что в поле собрала...

И греет мамин свет,

Что бесконечно дорог...

И святость, и любовь,

Что мама берегла.

Т. Воронцова

Молись на маму... пока она жива

«...Нет счастливее вас, чья мать жива...»

Расул Гамзатов

Молись на маму... пока она жива...

Пока с участьем слышит твои слова...

Пока глаза её глядят в твои глаза,

Пока с щеки её скользит любви слеза.

Никто на свете не заменит её глаз...

Её тепла... совета... пары фраз...

Лишь провожая в вечность, мы поймём,

Что нас спасала мать своим огнём.

Т. Воронцова

Когда вдруг матери не станет

Рай там, где находятся стопы матери.

Чеченская пословица

Когда вдруг матери не станет,

И сын в последний раз помянет,

Бессильна будет вся земля

Пред той, что сына родила.

Осиротеет отчий дом,

И сын, что рос когда-то в нём...

Не встретит, не окликнет мать,

Которая умела ждать.

И горько дрогнут небеса,

И потечёт из глаз слеза...

Ведь нет ни красивей, ни лучше

Той, что дала и жизнь, и душу.

Храните матерей от боли

И грейте их своей любовью...

Рай там, где мама тебя ждёт...

И счастье, что она живет.

Т. Воронцова

Ты дарила смысл всему земному

Ты ушла — и оголился мусор...

Ложь, которой я не замечала...

Даже грусть без запаха, без вкуса...

Позабыто всё, о чём мечтала.

Солнце не сверкает с небосвода,

Изредка мелькнёт твоей улыбкой...

Выцветают краски у природы,

А дорога жизни стала зыбкой.

Ты дарила смысл всему земному,

Мир своей любовью обнимала...

Отдавая всю себя другому,

Никогда сама не уставала.

Как мне, мама, выжить без тебя...

Дни кружат заезженной пластинкой.

И люблю, как будто не любя,

И живу не целой — половинкой.

Т. Воронцова

Где ты, мама, теперь?

Где ты, мама, теперь?

Протестую

Против тьмы, разделяющей нас.

Буду помнить тебя как живую,

Как с живой, говорю я сейчас…

Буду думать,

Что, может быть, ныне

Мы на разных планетах живём.

Только кто же из нас на чужбине?

Я не ведаю, мама, о том.

Л. Абдрахманова

Я пришла к тебе, мама

Вслед за тучкою солнце идёт по пятам,

Над могилкой — прозрачная дымка…

Я пришла к тебе, мама. Ну как тебе там,

За слепой стороной фотоснимка?

Ты ждала меня, знаю. Вот я и пришла.

Слышу, чувствую, верю — ты рядом:

Улыбаешься молча — тиха и светла;

Смотришь будто — внимательным взглядом.

Что хочу рассказать тебе — знаешь сама:

Жизнь открыта тебе, как ладошка.

Вся — в делах… Как всегда — суета, кутерьма.

Только ты не сидишь у окошка.

Я люблю тебя кротко. Почти не скорбя.

Бесконечно родную. И в храме

О душе помолюсь — попрошу за тебя…

Ты приглядывай сверху за нами…

Паутинки-печали, вьюнки на меже,

От земли — запах мяты и тмина

И — незримая ниточка — память: уже

Неразрывная связь-пуповина…

О. Альтовская

Родная кровь

Родная кровь. Я — синтез двух начал.

Я помню, как меня отец качал

И на руках носил. Я помню маму:

Измученную вечной нищетой,

Но светлую; наряд её простой

И смех её, и детства панораму;

И как держала за руку меня;

И как, от неприятностей храня,

Вставала грудью на мою защиту…

И был уютным дом, надёжным был

Всегда с её улыбками мой тыл,

С её весёлым отношеньем к быту…

Ты, мама, как и встарь, меня ведёшь.

Мой голос, говорят, на твой похож.

И я хожу, как ты — легко и смело,

Задорной песней скрашивая путь

Под лозунгом твоим: «Живи и будь!»

Но песня без тебя осиротела.

Мне говорят: «Войну пережила…

Земные подытожила дела…

Могла в бою уйти…» Но я-то знаю,

Ты выжила в жестокой той войне,

Чтоб дать мне жизнь, продолжиться во мне.

И ты жива во мне, моя родная!

О. Альтовская

К маме моей синеглазой

Всё хотелось мне, чтобы глаз твоих

Цвет достался сынишкам маленьким,

Чтобы синей, бездонной ласкою

Ты жила в их глазах — проталинкой,

Да синела крылом Икаровым,

Что сквозь снег пробивался первенцем…

Но глаза у мальчишек карие,

Чуть с рыжинкой — с добавкой перцевой…

И приезды к тебе — нечастые…

Далеко, на другой планете я…

Прихожу, если очень счастлива…

Ты послушаешь, мне советуя…

Прихожу я к тебе в отчаяньи —

Или в радости — зорькой вешнею…

Ты спасаешь меня молчанием:

Всё глазами сказать умеешь ты…

Мама, мамочка, приласкай меня

Как когда-то, тепло и бережно...

Отчего же слепа тоска моя?

Ведь тебе, как и прежде, верю я...

Ты цветами сегодня заткана...

Знать бы, купит ли кто-то новые…

…А на памятнике глаза твои

Всё такие же…

Васильковые…

Л. Клёнова

Матери

«Дорогой мой сынок!

Если бы ты видел, какое счастье

в моем саду. Рай раем.

Зоенька с утра до вечера

сидит в цветах.

Только вот плохо —

немцы близко».

Из письма матери

В последнем письме

она мне писала про сад,

про вишни,

что были посажены детской рукою,

про то, как утрами

над вишнями пчелы висят

и как аромат протекает

незримой рекою.

Она мне писала

про царство цветов на грядах,

про шуструю внучку,

что старость ее утешала,

про все,

что взлелеяно было

в бесценных трудах.

«Сынок, приезжай погостить», —

она меня приглашала...

Как больно мне слышать,

что снова над Доном темно,

что, с шумом ворвавшись

в поросший вьюном палисадник,

тевтонское племя

цимлянское хлещет вино,

что танки с крестами,

как буйволы,

мнут виноградник.

Как больно мне слышать,

что немец, зажав автомат,

под вечер с оглядкой

вдоль синего Дона проскачет,

что девушка бледная

глянет на бледный закат

и, крикнув: «Убийца!» —

горячей слезою заплачет.

Как жутко мне слышать,

что мать мою, милую мать,

седую старушку,

по-басурмански ругая,

он вытолкнет из дому,

станет ей руки ломать,

потом — на акации... ночью...

Прощай, дорогая!

С тобой я прощаюсь

спокойным солдатским стихом —

бесслезным и трезвым,

готовым к расплате и мести.

Сейчас мы сидим в блиндаже

и в молчанье глухом

читаем письмо твое.

Всем отделением. Вместе.

Читаем и видим

тебя, непокорную мать,

тебя, изможденную до исступленья...

И как я могу этой ночью

тебе передать,

что наша дивизия

завтра идет в наступленье?

А. Недогонов

Сердце матери

Я слушал

Сердце матери своей

По всем законам

Лекарской науки,

Оно стучало

Все сильней, сильней —

Сигналом боли

Были эти звуки.

Я слушал сердце

Матери своей

И слабый пульс

Ловил своею горстью...

И услыхал,

Как часто в ходе дней

Я был нечутким,

Мелочным

И черствым.

Что же ты, кардиограмма,

Мою маму подвела?

У меня такая мама

Всемогущая была —

Во поле снопы вязала,

Во лесу грибы брала,

Во реке белье стирала,

Во избе полы мела.

Люльку старую качала,

Хлопотала у печи.

Всю родню добром встречала

На рассвете и в ночи

И гостинцем и приветом —

Мил гостинец, мил привет.

Неужели мамы нету,

Неужели мамы нет?

Может, вышла за водою

Иль корову погнала?..

Молодою-молодою

Мама, помнится, была.

Мама, разве ты умерла?

Я говорю с тобой,

И ты слышишь.

Ты любишь,

Когда я играю на баяне и пою:

«Я дом закрываю

И в лес убегаю...»

Посмотри,

За окном — снег, снег.

Смотри,

Эта лыжница в голубом

Будет моей женой...

Посмотри в окно, мама.

У воды, и среди белоствольных берез,

И у края пшеничного поля

Все ты ждешь, чтобы ветер поспешный донес

Чей-то голос, знакомый до боли;

У костра, доставая картошку в золе,

Вдруг услышишь, как птицы курлычут,

Голос матери, жившей на этой земле,

Вдруг покличет тебя, вдруг покличет...

В. Макаров

Мать (поэма)

Первое слово ребёнок сказал:

«Мама!»

Вырос. Солдатом пришёл на вокзал:

«Мама!»

Вот он в атаке на дымную землю упал:

«Мама!»

Встал. И пошёл. И губами горячими к жизни припал:

«Мама!»...

...А у меня нет мамы... Она умерла...

Вот еще одной мамою стало меньше на свете.

Зачем же ты, мама, в постель земляную слегла?!

Или жесткой кровать показалась тебе на рассвете?!

А рассвет был из солнца, из зелени, из синевы,

Пение птиц было слышно на самых далеких планетах.

Розоватые голуби вылетали из мокрой травы,

Долго пили зарю и тонули в далеких просветах…

...Ты ведь очень любила, когда зажигался рассвет,

Поднималась чуть свет и детей на заре поднимала...

...А теперь тебя нет....

Почему?! Почему тебя нет?!

Поднимись! Приходи!

У детишек сползли одеяла!..

…Нет, уже не придешь...

Из глухого того далека

Не приходят назад —

остаются на вечном ночлеге...

...Странной формы сейчас над землею плывут облака

Будто белые женщины едут на белой телеге...

…Ты седая совсем, стала белой твоя голова.

Видно, вьюги мели, а снежинки растаять забыли...

…Муж без вести пропал.

Ты с тех пор ни жена, ни вдова.

А потом сыновья на войну

от тебя уходили…

От тебя? Нет! С тобой!

Слышишь, мама?

Все время с тобой!

Только в письмах они

очень редко писали об этом…

Больше женам писали…

И шли по дороге рябой

А на письма твои

не всегда торопились с ответом...

...Это только потом, через годы

я стал понимать,

Как казнят матерей

безучастьем и черствостью дети!..

Друг мой! Брат мой! Товарищ мой!

Если зовет тебя мать,

Рвись к ней сердцем! Спеши!

Мчись к ней в самой крылатой ракете!

Каждый миг на счету!

Будь быстрее чем звук и чем свет!

Опоздаешь в пути, —

не простишь себе этого вечно!..

Ты звала меня, мать? Я пришел!

А тебя уже нет…

И дорога длинна,

и разлука с тобой бесконечна...

...Я сейчас вспоминаю —

давно это было… Давно...

Утро. Осень метёт.

Жмутся к небу озябшие птицы.

Ты всё смотришь в окно.

Ты всё смотришь и смотришь в окно.

Хоть бы скрипнула дверь!

Хоть бы вздрогнули вдруг половицы!

Сын из дома ушёл!!!

И когда он вернётся теперь?!

И потянутся дни.

И слезы материнской не спрячут…

…Ах, зачем между жизнями

возникает закрытая дверь?!

И детей провожая,

зачем наши матери плачут?!

Я созвал бы весь город

у этой прощальной черты!

Я бы в трубы трубил!

Я бы праздновал так провожанье:

Пусть красивые девушки

дарят в дорогу цветы,

А счастливую мать через город

несут горожане.

Пусть увидят все люди,

как вырос её молодец!

Он родительский факел теперь

понесёт через годы.

Он уходит в дорогу.

Мужчина. Строитель. Творец.

Всё, что сделает он,

это всё — материнские всходы…

…Мать!

Я землю изъездил.

Я многие знал города.

И добро повидал,

и война по мне смертью строчила.

Но друзей своих, мать,

не бросал я в беде никогда!

И не лгал никогда.

Это ты меня так научила.

Ты меня научила

не прятать у сердца обид.

(Сердцу трудно и так,

для чего ему тяжесть такая?)

Если слово ты дал —

это значит навеки! Гранит!

Если в гору идёшь —

поднимайся, других не толкая…

Ах, завет материнский,

и что тебя в мире мудрей?!

Ты нас к звездам ведешь

даже в темные ночи глухие.

Я берусь утверждать:

в мире мало плохих матерей!

Отчего же тогда

появляются люди плохие?

Отчего же тогда

по земле ещё ползает зло?

И смердит себялюбство?

И сушит сердца скопидомство?

А ведь как на планете бы

сделалось людям светло,

Если б всех матерей своих

слушаться стало потомство!

Нет! Не всех…

Я их видел в чужой стороне;

Очень жалких и очень,

и очень жестоких.

Что им нужно таким?

Чтоб земля задыхалась в огне?

Чтобы кровь человечества

стыла в воронках глубоких?

Это пляшет волчица

на свадьбе у чёрной змеи.

Разве матери это?!

Нет, нас воспитали другие.

Как я верую в вас!

Как я чту вас, родные мои!

Наши добрые матери,

светлые души России!

Это вы нас учили,

куда бы мы в жизни не шли,

мы судьбу свою метили

самой высокою метой:

Если бьёмся с врагом,

так уж бьемся за счастье Земли!

Если радость несём,

так уж делимся с целой планетой!

…Сколько мирных народов

у нашего сели костра!

Сколько мы обогрели

горячим, душевным приветом!..

…Мама, как ты добра!..

Как была ты огромно добра!

Целый город, бывало,

к тебе приходил за советом!

Если мерз человек —

ты ему отдавала тепло

И всегда незаметно.

Всегда от души.

Сокровенно!..

…Где мне слово найти,

чтобы свет оно людям несло?!

Чтоб людские недуги

оно исцеляло мгновенно?!

Чтобы слово мое,

открывало бы каждую дверь,

Возводило мосты,

поднимало бы зелень из праха,

И когда в человеке сидит

затаившийся зверь,

Чтоб пришло мое слово

и зверя убило без страха…

…Ты прости меня, мать!

Я при жизни твоей не сказал

Половины того,

что теперь не дождется ответа...

Жизнь — не холмик убогий.

Не картинами убранный зал.

Жизнь — вершина, огонь,

праздник мысли и яркого света.

И пока, слышишь, мать?!

И пока я на свете живу,

Мама, имя твоё пронесу через жизнь,

как святыню!

Будут годы идти.

Будут яблоки падать в траву.

Будет солнце всходить.

Будут реки врываться в пустыню.

Будут плыть корабли

в белизну марсианских морей.

Будет жизнь бушевать!

Каждым атомом! Жилкою каждой!..

…А тебя уже нет...

Ты уже не откроешь дверей...

...Люди! Братья мои!

Берегите своих матерей!

Настоящая мать

человеку даётся однажды!

С. Островой

Памяти матери

«Покуда у тебя есть мать, в душе твоей

Не гаснет свет».

Теперь я понял мудрость эту.

Мой черный день — и тот всегда тянулся к свету:

Обрел я в матери исток и крепость дней.

Без матери теперь остался я.

С восходом свет, что во мне горел, во мне сиял, погас.

Я ждал, но не пришел рассвет в урочный час:

Скончалась мать моя перед его приходом.

О, мама, сколько раз я плакал в детском сне:

Мне снилось, будто ты скончалась спозаранку.

Такой же сон меня измучил на войне,

И просыпался я и озирал землянку.

Напуганный тем сном, я письма слал домой

Короткие, а то — длиннее, как случалось...

Сегодня ствол сгорел многоветвистый мой,

Сегодня наяву скончалась мать, скончалась!

Когда в бою была смертельная беда,

Я верил, что меня оплачет мать родная,

Что сына позабыть не сможет никогда,

И шел я в бой смелей, свою опору зная.

Казалось каждому: покуда мать жива,

Она оплачет нас в смятенье и печали.

Не только матерей далекие слова —

И слезы, слезы их нам силу придавали!

Наверно, как и я, другие сыновья

Любили матерей своих, умерших ране,

Давно их головы осыпал снег страданий, —

Теперь в таком снегу и голова моя.

О вы, без матерей оставшиеся!

Стану вам братом я теперь. Я знаю: только раз,

Раз в жизни матери, прощаясь, ранят нас, —

Я тоже чувствую теперь такую рану.

Не раз одолевал я трудный перевал,

Знавал и снегопад, и гул зимы студеной.

Но приходил к тебе в мороз — и согревал

Меня родной огонь, тобою разведенный.

Меж нами страшная теперь легла гряда.

Не одолеть мне ту преграду ледяную!

О мама! Не дойду к тебе сквозь тьму ночную,

Мы не увидимся с тобою никогда!

Ты от меня ушла — и нет конца разлуке.

Твой голос я теперь услышу лишь во сне.

Увижу лишь во сне твои глаза и руки.

Я буду звать тебя — ты не придешь ко мне.

К рукам, что никому не причиняли боли,

Теперь я не прижмусь и в ласковых глазах

Не отражусь. Мостов меж нами нету боле:

Бушующий поток унес мосты в горах!

К. Кулиев

В судьбе моей останется навек…

Венок сонетов

Памяти матери моей

Молчановой (Рыжковой) Надежды Тихоновны

Жизнь не проходит на земле бесследно—

Её теплом грядущий век согрет.

Живи всегда — о память! — ты бессмертна,

И помни тех, кого на свете нет.

Живая, ты течёшь в нас незаметно

И оставляешь добрый вечный след.

Тебя я, мама, помню неизменно,

Перед тобой всегда держу ответ.

Я в том повинен, что в твой полдень синий

Упал с волос, засеребрившись, иней,

Как будто раньше срока первый снег.

И я храню в душе все дни былые,

Когда смотрел в глаза твои живые —

Минувшее живёт во всём и всех.

Твой, мама, след особенно желанен,

Он близок и всегда так долгожданен,

В судьбе моей останется навек.

О чём хлопочешь в жизни, человек?

Заботой о бессмертье затуманен?

Не думаешь ли ты о том, как странен

И непонятен лет минувших бег?

Пускай в глазах моих померкнет свет —

Я отыщу во тьме твой, мама, след,

Которым дорожу я беззаветно.

Каким бы долгим ни был жизни срок

И сладким дым непройденных дорог —

Мы все умрём. И лишь душа — бессмертна.

Запомню час, запомню этот день,

Когда ушла из жизни незаметно,

Ни на кого не бросила ты тень.

Какая боль… Дрожит вода от ветра

В дубовой бочке, нaлитая всклень.

А ты лежишь строга и безответна.

Скребется в окна ветками сирень.

Холодный свет мерцающей лампады,

Цветы, цветы… из твоего же сада,

Слепая бледность неподвижных век.

Стою перед тобою виновато,

А время клонит солнышко к закату.

Продли, душа, свой день, и год, и век.

Запомни жизни редкое веселье.

Когда справляли в доме новоселье,

Ты радовалась, мама, больше всех.

Я помню эти хлопоты и смех,

И неудачи наши, и везенья.

И мы летели в этот мир весенний,

Как голуби из-под обжитых стрех.

Но набок покосясь одним углом,

Без мамы постарел, осунулся наш дом.

В нём нет души… В нём стало пусто, бедно.

В нём свет погас — теперь уж не гореть.

В нём нет тепла… Здесь затаилась Смерть.

Моя печаль о матери безмерна.

Но жизнь идёт и требует своё.

Ты, мама, огорчилась бы, наверно,

Увидев наше грустное жильё.

Ты подошла бы к дому незаметно.

И, вспоминая прошлое житьё,

Смела на кухне пыль… И худо-бедно

Подладила бы потолок её.

Но нет тебя… лишь вишни у ограды,

Они как будто мне совсем не рады,

И для меня их цвет давно померк.

Как Смерть страшна — теперь я это знаю,

Твоя же Смерть, как боль души сквозная,

Оплакать не смогу её вовек.

И снова боль до головокруженья,

А в небе журавли, как наважденье,

Летят, летят над ленточками рек.

Куда летят? В какой далёкий век?

Кто примет их высокое служенье?

За ними листьев вечное круженье

Да запоздалых молний пересверк.

Летят, летят… А я от них вдали

Стою… И притяжение Земли

Взлететь не даст, и я смотрю смиренно.

В садах цветы давно все отцвели.

Прошли дожди… Лишь в небе журавли

Всегда со мной, и это неизменно.

Всегда со мной, и это неизменно —

Весеннее журчание ручья.

На мне пиджак с отцовского плеча,

И заводской гудок зовёт на смену.

О, память детства! — как ты откровенна:

В углу икона, на столе свеча,

И пасха — нестерпимо горяча! —

Ванильным духом пышет неизменно.

И я бегу… Бегу на свет весенний,

Скворцы поют, синичек слышу пенье,

На дне ложбин последний тает снег.

И вот всё в прошлом… Лишь одна усталость,

Да в памяти, как добрый свет, остались

Улыбка мамы, чистый её смех.

Улыбка мамы, чистый её смех —

Той беспредельной скорби покорились,

И более ни в ком не повторились,

А ведь когда-то радовали всех.

Во мне тоска, как будто вечный грех.

Ведь с той поры, как мы навек простились,

Душа моя, почувствовав бескрылость,

Ни радостей не знает, ни утех.

А жизнь бурлит… Ликуют соловьи…

И смех вокруг… И радости свои…

Листва опять проклюнулась, пробилась.

Смотрю сквозь боль — в глазах сплошной туман,

Мне кажется, что это всё — обман.

Я видел Смерть — она мне не приснилась.

Я видел Смерть — она мне не приснилась,

Когда мне ужас душу раздирал,

Казалось мне, что сам я умирал, —

И это бесконечно длилось, длилось.

А время тихо в уголок забилось,

Где свет лампады мотыльком мелькал.

Соседка, закрывая блеск зеркал,

Привычно на икону помолилась.

И я стоял, как будто в полусне,

Не слыша в этой скорбной тишине,

Как судорожно сердце во мне билось.

О, как в тот миг безумно я устал!

Я видел Смерть… И я её узнал,

Когда она внезапно появилась.

Когда она внезапно появилась,

Я понял — появилась навсегда.

И с той поры пришла ко мне беда,

И духом злым в меня она вселилась.

Покинь, беда, — такую сделай милость,

Сойди на нет, как вешняя вода,

И вытащи на берег невода,

Чтоб в них душа отчаянно не билась.

Но ты не внемлешь, ты меня не слышишь,

Ты где-то рядом затаённо дышишь,

Приходишь, вечно крадучись, тишком.

Скажи мне, Смерть, ты кто такая, чтобы

Стоять сейчас, злорадствуя, у гроба,

Заполнив дом и двор наш целиком?..

Заполнив дом и двор наш целиком,

Народ молчаньем оглушил окрестность.

И музыкантов вечного оркестра

Одаривают — каждого платком.

Идут, идут… с цветами, кто с венком…

И вот я слышу: меди голос треснул…

И плач… И крики… Сердцу стало тесно…

И взвыл завод отчаянным гудком.

Последний путь… Песчаный косогор…

Сосновых веток не жалеет бор —

Бросает под ноги и скорбно, и уныло.

И как же этим мне не дорожить?

И как потерю эту пережить?

О, где мне взять и мужество, и силу?..

О, где мне взять и мужество, и силу

Пройти дорогой скорби и утрат?

Мне светит солнце!.. Только я не рад,

Мне кажется, что небо загрустило.

Вот с новой силой медь заголосила.

Приют последний… Мой прощальный взгляд…

«О, матерь вечная! — так губы говорят, —

Мы все с тобою, все, кого растила…»

И вот уже готов могильный холм —

Покой твой, мама, и последний дом.

Ты нас за всё, родимая, простила.

В руках цветы — то для тебя букет,

Но не иду — в ногах и силы нет —

Чтоб возложить на мамину могилу.

Чтоб возложить на мамину могилу

Последние прощальные цветы,

Здесь не помогут мужество и сила

Бессилию сыновней доброты.

Чтоб через годы сердце не остыло

И души наши не были пусты —

Не забывайте вечные могилы

И в небо устремлённые кресты.

Не забывайте звёздочек печальных,

Что к нам упали из созвездий дальних,

Собой венчая холмик или холм.

Сказать об этом я не вдруг решился,

И нелегко — поверьте мне — сложился

Венок сонетов траурным венком.

Венок сонетов траурным венком

Несу тебе, как покаянье, мама,

А над землёю вновь летит упрямо

Клин журавлей — я с ним уже знаком.

Прощальный крик — и в горле горя ком.

Но разве это выскажешь словами?

Какие облака над головами!

Какая тишь осенняя кругом!

Прощай, прощай… Навеки… Навсегда…

Но пусть горит в ночи твоя звезда —

И путь мне освещает неизменно.

В травинке или, может быть, в цветке

Ты будешь жить, зернинкой в колоске —

Жизнь не проходит на земле бесследно.

Жизнь не проходит на земле бесследно,

Минувшее живёт во всём и всех.

Мы все умрём. И лишь душа — бессмертна.

Продли, душа, свой день, и год, и век.

Моя печаль о матери безмерна —

Оплакать не смогу её вовек.

Всегда со мной —и это неизменно —

Улыбка мамы, чистый её смех.

Я видел Смерть — она мне не приснилась,

Когда она внезапно появилась,

Заполнив дом и двор наш целиком.

О, где мне взять и мужество, и силу,

Чтоб возложить на мамину могилу

Венок сонетов траурным венком?..

В. Молчанов

Голос матери: Поэма

Сосновые срубы —

бревенчатый терем —

Срубил перед свадьбой

счастливый жених.

И тройкой весёлой

Года полетели,

Лишь детки, как метки, отметили их.

Четвёртая метка —

и кони о камень,

Расшиблись о камень

с названьем «война».

И вот потянулись годины — веками, —

Когда ты без мужа

Осталась одна.

Чернели от горя родимые стены,

Смолою слезились,

жалея вдову:

Муки — ни щепотки,

и дров — ни полена,

И сена, бывало, —

ни горсти в хлеву.

Бывало и хуже…

Но хватит об этом —

Мы выжили всё же на том рубеже.

Росли мы, к лишеньям привыкшие дети,

Во многом отцов заменяя уже.

Под самое облако пласт поднимая,

Чуть с ног не валясь,

Я завершивал стог.

И мне улыбалась уставшая мама:

— Ты глянь, красота-то какая, сынок!

И стог был хорош,

И далёко за стогом

Звенели, сияли, качались луга.

И в синюю марь сенокосных

просторов,

Теряясь во мгле,

уходили стога.

Да есть ли на свете

приволье красивей!

И мама вздохнёт, собираясь домой:

— С отцом здесь твоим

До войны мы косили…

А раньше здесь кашивал

тятенька мой.

Туман.

И луна над лугами, как лебедь,

В парное ныряет его молоко.

И где — не видать —

сенокосчики едут,

И только их песню

Слыхать далеко.

И только их песня

блуждает в тумане.

Затихнет — и снова

плеснётся окрест.

Но выше всех голос

И горше всех — мамин.

Он даже и нынче мне

слышен с небес.

Но выше всех голос,

И горше всех — мамин.

Он даже и нынче мне

слышится здесь,

Где снова, как лебедь,

луна над лугами.

И думы мои,

как туман до небес.

Я душу не смог переделать:

За далью любой — до тоски —

Родимые сердцу пределы

По-прежнему сердцу близки.

За далью любой не затмились,

До срока таясь в глубине,

Они — словно тайная милость

В минуту сомнения мне.

Как луч, засияв из безвестья,

Мелодией чистой звеня,

Вдруг давняя-давняя песня

Дойдёт, долетит до меня.

Та песня мне с детства знакома,

Она не ушла в забытьё:

Когда-то в отеческом доме

В застольях я слышал её.

И вот уже мало-помалу

Растёт-нарастает она.

Уносит меня, поднимает

Печали хрустальной волна.

И вот, обжигающе близкий,

Взлетевший до крайних высот,

Рыданье-распев материнский

Меня как ножом полоснёт!

И снова родная равнина

С холмами в мерцающей мгле

Заблещет, ни с чем не сравнима,

И сердце забьётся во мне!

Пусть юные дни пролетели

И стали седыми виски, —

Родимые сердцу пределы

По-прежнему сердцу близки…

Всё памятней взгляду окрестность,

Всё зримее свет голубой,

Всё явственней голос из песни,

Влекущий меня за собой.

И вот — на черте неизменной —

В сирени густой городьба,

Среди деревенской Вселенной

Моя родовая изба.

В ней пел колыбельную óчеп,

В надёжное вдетый кольцо.

И матери скорбные очи,

Её дорогое лицо…

Пока дороги не позвали

Родной покинуть перевал,

Юнец, ты слово «мать» едва ли

По самой сути сознавал.

Тебе, в твоих тревогах личных,

Покамест время не пришло,

Оно, как солнышко, привычно:

Не замечаешь, а светло.

В себе изверясь в час кромешный,

Потом, среди чужих людей,

Как тосковал ты безуспешно

По дальней матери своей!

Как наваждение, всё то же

Ты, вспоминая, воскрешал —

Тот день, когда — её надёжа,

Ты, сын последний, уезжал.

В полях кипел июльский колос,

Манил в заречье сенокос,

И причитала, плача в голос,

Она, ослепшая от слёз.

Но, слёз её не понимая,

Твердил ты, проводы кляня:

— Не на войну ведь…

Хватит, мама…

Не надо так из-за меня…

Боль материнского укора

Потом аукнется, потом.

Её утеха и опора,

Ты, покидая отчий дом,

И сам тогда ещё не понял,

Что стал отрезанным ломтём.

…Куда тебя не заносило!

С удачей дружит удальство,

Покуда чувство есть у сына,

Что где-то мама ждёт его.

Оно сильней всего, наверно!

Недаром ты его берёг,

Упрятав в самый сокровенный

Души заветный уголок.

То чувство — нет его дороже!

Глаза на миг один закрой —

И заиграет спелой рожью

Родной простор перед тобой,

Весь разворот его высокий

И луговая ширь в стогах,

И снова, снова от осоки

Заноют цыпки на ногах.

И ты бежишь, и полдень гулок,

И, как в грозу, вся даль видна:

При вспышке молнии — проулок,

Твой дом и мама у окна.

Виденье то — души владенье,

Её немеркнущий запас.

И даже в смертное мгновенье

Оно блеснёт ещё хоть раз…

Открой глаза!

С какою болью

Опять почувствуешь вину

За то, что, вольно иль невольно,

Оставил мать совсем одну.

За то, что горести и беды

Ты ей незнамо приносил,

И что, хоть сам того не ведал,

Её ты предал, милый сын.

А мать,

Да разве мать изменит,

Корысти жалкой лишена?

Её вовеки не заменит

Ни друг, ни брат и ни жена.

Недаром песенное слово

Народ несёт через года:

«Жена найдёт себе другого,

А мать сыночка — никогда…»

Ты эту песню с детства помнил.

Но лишь теперь — горька вина —

Непоправимо поздно понял,

Что и у сына мать одна…

Разойдутся сельчане, потупясь,

Я один, в полумгле и бреду,

Поцелую холодную супесь

И со стоном к земле припаду.

Сквозь глухие пласты немоты,

Через плахи могильных полатей,

Мама, слышишь ли, чуешь ли ты,

Как твой сын убивается-плачет?

Он не в силах смириться с бедой.

Верит он: может, чудо случится —

И к тебе вдруг живою водой

Хоть слезинка одна просочится.

Хоть слезинка пробьётся во тьму,

Где так холодно, душно и тесно.

Обниму я тебя, подниму.

Заклинаю я: мама, воскресни!

Да развеется чёрная жуть!

Да расколется на сердце камень!

Захотела б ты только вдохнуть —

Я могилу разрыл бы руками!

Я любил бы тебя и берёг,

Был на старость надёжной утехой,

По любой из проклятых дорог

Никуда бы вовек не уехал!

Что ж ты, мама, молчишь и молчишь

И словечка никак не промолвишь?

Что же рвёшься ты, сердце, стучишь,

Всё никак разорваться не можешь?

Заколодило стёжки-пути

У глухого могильного края.

И последнее: «Мама, прости…» —

Шелестит в тишине, замирая.

Мать-земля.

Свет мой.

Родина-Русь…

Глубь твою я почувствовал внятно.

Мать-земле до земли поклонюсь,

Поклонюсь до земли троекратно.

Далеко от могилы видать

Колокольню и мир заокольный —

Лес, поля да луга — благодать! —

Потому и село — Чистополье.

Здесь моя заронилась судьба

И опоры пока не лишилась:

Как на стойках кремнёвых изба,

На любви материнской держалась.

Мне пока эта жизнь дорога.

Дай мне Бог

пригодиться Отчизне,

В честной схватке осилить врага,

А для друга — не жалко и жизни.

Но в итоге пути моего

Не желаю я лучшей награды:

Одного я хочу, одного —

Успокоиться с матерью рядом.

Может, станет ей чуть веселей

И не так, как сейчас, одиноко.

Может быть, и вина перед ней

Будет меньше тогда хоть немного…

Ни к чему и морем горе мерить,

Чёрным камнем в омуте топить,

Потому что мне такой потери

Не измыкать, знаю, не избыть.

Ощущенье горького сиротства

Безысходней станет и больней,

Если ум смятённый соберётся

Подвести итог

Последних дней.

Будто душу выронило тело —

Пусто и угрюмо бытиё.

И осталось в жизни

Только дело,

Дело непреложное моё.

Трезвый на приятельской пирушке,

С другом, как в беспечные года,

«Ты жива ещё, моя старушка…»

Не смогу запеть я никогда.

А. Гребнев

Помню и люблю: Поэма

Гляну ль на небо, слежу ль за звездой —

вижу тебя я, мама.

Над родниковой склонюсь ли водой —

вижу тебя я, мама.

Хвойным ли лесом молча бреду —

слышу тебя я, мама.

Яблоки ли срываю в саду —

слышу тебя я, мама.

Слово ли к другу я обращу —

нежность твоя в нем, мама.

Исподтишка ли удар получу —

скорбь твоя плачет, мама.

Встреча ли ждет меня в море трав —

радость твоя в ней, мама.

К милой склонюсь ли, сладко прижав, —

пыл во мне твой, моя мама.

Песню ли грустную затяну —

в ней твой напев, моя мама.

Друга ль предавшего прокляну —

гнев твой в проклятии, мама.

К Родине ли издалека

я возвращусь, моя мама,

в тихом покачиванье цветка

ласка твоя, моя мама.

Жизнь предо мною не на века.

Будем же рядом, вдвоем...

Мать — это белые облака,

поле под теплым дождем.

Рождение человека

Это было среди австралийских гор.

Вышел в горы я поутру.

Изумляли мой европейский взор

кукабара и кенгуру.

Мертвы скалы, выжженные дотла,

где в библейские времена

силуэты акулы, змеи, орла

в камне высекли племена.

Я увидел:

выбитые топором,

но не схожие ни с каким зверьем

там круги

на желтом плато.

И спросил я:

— А это что?..

...Роженица, предчувствуя роды, легла —

родовые схватки остры —

там, где теплой и ровной была скала,

воздух ночи грели костры.

А едва младенец исторгнет звук —

кладезь мудрости, вождь племенной

высекал вокруг роженицы круг,

ограждая от силы злой.

Настораживал древние племена

мир таинственный и скупой...

Круг священный,

оборони, как стена,

суть и силу жизни земной.

И среди своих племенных забот —

зверя б выследить и нагнать —

постигали люди:

жизни оплот —

жизнь дарующая нам Мать.

Отделенный дорогой в десять веков,

осознал, что меня влечет

к племенам, творившим знаки кругов,

матерям воздавшим почет.

Племена уходили в небытие.

Рассыпались скелеты в прах.

Мать! Одно святое ложе твое

не порушенное в веках.

Материнское сердце —

это скрижали истории,

на которые Время мечом

наносит свидетельства

войн,

революций,

побед,

мятежей,

недородов,

дерзаний...

В ветхой будке холодный сапожник.

Мама туфли ему принесла.

И я россыпь гвоздей всевозможных

увидал на клеенке стола.

Я — дошкольник, украшен панамой,

я приплелся к сапожнику с мамой.

Маме надо набить каблуки.

Гвоздь, как гриб;

длинный гвоздь тонкобрюхий;

гвоздь согбенный подобно старухе;

гвозди легкие, как мотыльки.

И ладонью ребяческой, потной

подгребаю щепотку гвоздей,

и в карман их кладу беззаботно,

и, напрягшись, стою у дверей.

Обжигающий трепет сердечный,

словно я прислонился к огню, —

но ведь маме отныне навечно

я сапожников всех заменю.

Буду гвозди вгонять я в подошвы,

буду гвозди вбивать в каблуки...

И похвалят меня:

«Сын хороший,

все, за что ни возьмется, — с руки...»

И, считая, что чудо являю, —

гвозди вспыхнут светлее зари —

разжимаю кулак, объявляю.

маме я возле дома:

— Смотри!..

Но не вижу я счастья родимой,

доброта не струится из глаз,

смотрит строго, задумчиво, мимо,

словно стало ей больно сейчас.

И роняет слова, как каменья,

взгляд такой, что проси не проси:

— Ты, мой сын, совершил преступленье.

Возвратись. Извинись. Отнеси...

И пошел я дорогою пыльной

на глазах у прохожих у всех,

искупая слезами обильно

первый свой неосознанный грех.

И с душою своею условясь

твердой быть, мать глядела вослед,

как стрелу, заостряла мне совесть,

чтоб пробила она толщу лет.

И когда уж, вконец изнуренный,

я пришел, словно гири у ног,

мать промолвила просветленно

лишь два слова мне:

— Здравствуй, сынок!

Словно видела, брови не хмуря,

мою бурную жизнь впереди,

словно верила в то, что и буря

совесть сына не сдвинет в груди.

Долго-долго стояли мы рядом

посреди необъятного дня,

и коснулась она меня взглядом

и губами коснулась меня.

С чем сравню душу матери?

Как лиана оплетает ствол,

так она оплетает судьбу сына.

Как блеск солнца, прорываясь сквозь тучи,

достигает земли,

так она сквозь безвременье, бездорожье, безмолвье

пробивается к порогу сына.

Как крик лебедя,

знающего, что ему не долететь до побережья,

она достигает самого черствого: сердца.

Как святой отшельник,

готовый простить и смертельный удар,

нанесенный злодеем,

способна она отпустить

все. прегрешения сына.

Она счастлива падать семенем

с любой высоты на землю,

чтобы прорастать успехами своего сына.

А наградой себе она посчитает,

если кто-то издали улыбнется ее сыну,

если кто-то возьмет его в верные товарищи

и даже если кто-то на несколько дней отложит

предательство

по отношению к ее сыну.

Свет погас, и замерзла вода.

Ленинград удушала блокада.

Мать в 6.30 вставала всегда,

даже под завыванье снаряда.

Мать хлебала пустой кипяток

с болью, ей неизвестной дотоле,

и в больницу шла, как на урок —

человечности, мужества, воли.

Знала, что не накормишь людей.

Но от жеста, от слова, от взгляда,

полных доброй надежды твоей,

хоть на миг оживала палата.

Незабвенной улыбка была,

умирающих ласково грела

и касалась, тиха и светла,

истончившихся обликов смело.

Мать делилась не жалкой тоской,

не обманом, не знающим меру,

но той собранностью, с какой

лишь сравню я гуманную веру.

Мать вникала, оставшись одна,

все взволнованней и бесполезней

не в истории чьих-то болезней,

а в истории жизней она.

И покойник очередной

на носилках лежал

невесомо,

и туманились очи родной,

мысль пронзала ее:

«А что дома?»

И она возвращалась домой

мимо зданий, где люди, как тени,

где склонялся ловкач над мошной

и в могилу сходил юный гений.

И хочу убежденно сказать

то, что путь до Луны или к Марсу

я могу к одному приравнять —

материнскому скорбному маршу.

Ее имя не занесено

на страницы великого века,

но твержу я:

— Оно ли одно

потерялось от быстрого бега

лет, событий огромной страны,

лихорадки страстей и размаха?..

Слава богу, что помнят сыны

матерей, не поникших от страха.

Не обижайся, мать,

если сын не помнит, сколько цветов

он посадил на твоей могиле,

но помнит

каждый стебелек на том лугу,

где обнимал любимую:

лепестки земляники, колокольчик, осот

и склоненную над ними рябину.

Не обижайся, мать,

если сын не каждый день произносит имя твое

и не считает его насущным,

как ломоть хлеба или чашу воды,

но живет в кругу имен

недругов, товарищей, должников, плутов, любимых...

Не обижайся, мать,

если в душе сына тускнеет твой образ,

как тускнеет закат за пеленою тумана.

Но все ярче в сознании сына светятся

дни его сомнительных побед,

невеликих достижений,

необязательных наград.

Не обижайся, мать,

но всею волей, неведомой мне,

но всею силой, неведомой мне,

но всею истиной, неведомой мне, —

будь всегда рядом с сыном.

Ах, какое опять беспокойство!

Сын сидит за столом дотемна.

И души его странно устройство.

И все в рифму его письмена.

— Что за долю он выбрал такую?

За какие такие грехи?

И представить себе не могу я,

чтоб поили, кормили стихи!

Не сказала мне мама ни слова,

но, работой моей смущена,

попросила Сергея Орлова

объяснить это дело она.

Сам издавший лишь первую книгу,

безбородый еще, молодой,

сам не ведавший жизнь, поелику

только что распрощался с войной,

он внимательно и умудренно

говорил, словно прожил сто лет:

— Нету жизни поэта закона,

и не ходят поэты след в след.

Я не знаю, что вашего сына

ожидает на этом пути,

я не знаю, какая причина

заставляет в поэты идти.

Но скажу я, наверное, точно:

в этом выгоды нет ни на грош, —

как по минному полю бессрочно

все идешь, и идешь, и идешь...

Мать спросила, беседе не рада

и сама недовольна собой:

— Ну, а все-таки как же зарплата?

Он ведь обзаведется семьей.

Обожженный, но обликом светел,

в гимнастерке, пошитой в полку,

встал Сергей, простодушно ответил:

— Вот про это сказать не могу...

Он ушел за порог и оттуда

повернулся вдруг к матери и

ей сказал:

— А поэзия — чудо,

что ни думай и ни говори...

И в смятенье не ведала мама,

что же сыну ее предстоит,

много ль сделает он или мало,

будет счастлив ли мальчик и сыт...

И в застенчивой укоризне

все пыталась она разгадать,

что за путь выбрал сын в своей жизни,

беспокоя и мучая мать.

А идиллия и гармония

могли бы наступить на Земле,

если бы все сыновья

осуществили надежды своих матерей —

сыновья-министры,

сыновья-плотники,

сыновья-художники,

сыновья-моряки...

Потому что в каждой надежде матери

светятся лишь зерна

доброты, братства, заботы...

А трагедия в том,

что, когда матери высеивают свой посев,

возникают зачастую

извержения вулканов, затмения солнца,

и зерна материнских душ,

относимые ветром,

падают на камень, в болота, на бесплодный песок...

Голос матери, услышанный мною

в шелесте ветвей дуба, над ее могилой

Сын мой, бывало, тебя

я по утрам целовала;

сын мой, бывало, тебя

в путь я благословляла.

Но я страдаю, пойми,

скрыта навек темнотою,

в думах лишь:

«Как ты с людьми?»

В мыслях:

«Как люди с тобою?»

Был норовист ты, горяч,

в женщин влюблялся безбожно,

часто пускался ты вскачь

там, где пройти б осторожно.

Но я тебя не виню,

я родила ведь такого,

голову только склоню,

вымолвлю тихое слово.

Сын мой, друзей не отринь!

Мы ведь не ведаем сами,

сколько безводных пустынь

ждет, коль простимся с друзьями.

С теми, кто славу постиг,

добрым будь, радость не пряча, —

только тогда в некий миг

спустится с неба удача.

Гордым не будь, но гордись

честью, Россией и родом

и легкодумно не тщись

следовать призрачным модам.

Сын мой любимый, живи

в мире, по сути, веселом,

светлое пламя любви

пусть над тобой — ореолом.

Верю: из мира уйдя,

жить ведь осталась я в сыне

так же, как в каплях дождя —

туча, рассеявшись в сини...

Так своей жизнью пройди,

чтоб, не сгибаючи спину,

молвил спокойно:

— Суди! —

Ты своему уже сыну.

Милая!

Если я позабуду день рождения матери,

отвернись от меня.

Милая!

Если я принесу на ее могилу блеклые цветы,

упрекни меня.

Милая!

Если я поленюсь поехать на ее родину,

рассердись на меня.

Милая! Веди меня по жизни, напутствуя,

ведь и ты —

мать.

В каждом честном поступке моем —

материнский завет.

В каждой горькой ошибке моей —

материнские слезы.

В том, что прожил я жизнь,

свою отчую землю лелея, —

материнская правда.

В том, что жить мне не гнутым, не хлипким,

не мелким,

а ясным и сильным, —

материнская воля.

О. Шестинский

Берегите матерей

Воспеваю то, что вечно ново.

И хотя совсем не гимн пою,

Но в душе родившееся слово

Обретает музыку свою.

И, моей не подчиняясь воле,

Рвется к звездам, ширится окрест…

Музыкою радости и боли

Он гремит — души моей оркестр.

Но когда скажу я, как впервые,

Это Слово-Чудо, Слово-Свет, —

Встаньте, люди!

Павшие, живые!

Встаньте, дети бурных наших лет!

Встаньте, сосны векового бора!

Встаньте, распрямитесь, стебли трав!

Встаньте, все цветы!.. И встаньте, горы,

Небо на плечах своих подняв!

Встаньте все и выслушайте стоя

Сохраненное во всей красе

Слово это — древнее, святое!

Распрямитесь! Встаньте!.. Встаньте все!

Как леса встают с зарею новой,

Как травинки рвутся к солнцу ввысь,

Встаньте все, заслышав это слово,

Потому что в слове этом — жизнь.

Слово это — зов и заклинанье,

В этом слове — сущего душа.

Это — искра первая сознанья,

Первая улыбка малыша.

Слово это пусть всегда пребудет

И, пробившись сквозь любой затор,

Даже в сердце каменном пробудит

Заглушенной совести укор.

Слово это сроду не обманет,

В нем сокрыто жизни существо.

В нем — исток всего. Ему конца нет.

Встаньте!..

Я произношу его:

«Мама!»

Часть первая

Черные шали наших матерей

«Берегите маму».

Из завещания отца

Вызвали домой.

Сказали позже

Родичи, смотря печально:

— Друг!

Твой отец лежит на смертном ложе.

Приготовься к худшей из разлук.

Встал я у отцовского порога,

Сдерживая тяжкий стон в груди.

Старшая сестра взглянула строго:

— Мама у отца… Ты обожди…

Счет вели часы. И ночь густела.

В дверь гляжу, открытую слегка…

На руке отцовской пожелтевшей —

Сморщенная мамина рука.

Я поверил: всех сильней на свете

Смерть —

Она способна оторвать

Друг от друга тех,

кто полстолетья

Об руку прошли, —

отца и мать!

А часы минуту за минутой

Медленно роняли в черноту…

Тихо притворил я дверь, как будто

Опустил могильную плиту.

Я расслышал слово расставанья.

— Хандулай, — отец привстал слегка,

Близится конец повествованья,

Пишется последняя строка.

В голосе отца и боль и жалость.

— Хандулай, не избежать судьбы.

Показалось мне, что поломалось

Средь дороги колесо арбы.

Средь дороги?! Кончились дороги!

Пресеклись пути любви, забот…

Что в итоге? Подведем итоги,

Прожитых годов окончен счет.

…Дверь внезапно подалась скрипуче:

Растворилась тихо. Это мать

В старом платье, черном, точно туча,

Вышла, шепчет что-то… Не понять…

Вижу, лоб ее покрылся потом,

Плачет мама, муки не тая…

— Подойди к отцу. Тебя зовет он… —

Меркнет лампа.

— Папа, это я…

— Ты, сынок? —

Чуть приоткрылись веки,

Взгляд чуть-чуть зажегся — и погас.

Эту ночь мне не забыть вовеки.

— Вот и наступил прощанья час.

Смерти угодил я под копыта,

Видно, в стремя встал не с той ноги.

Душу дома, маму, береги ты;

Слышишь, сын мой, маму береги!

И замолк навек. Отца не стало…

Но звучаньем прерванной строки

Все кругом гудело, рокотало,

Повторяло:

— Маму береги!

Хлынул дождь — и все в горах намокло,

Разбежались по воде круги…

Слышу: через крышу, через стекла

Молят капли:

— Маму береги!

Слышу: листья шепчут за стеною:

«Мама, — это дерево родное!»

Голосом отца твердит земля:

«Мать — весь мир, и рощи, и поля».

Яростно бушует непогода,

В черном небе не видать ни зги…

Грохот грома — голос твой, природа,

Просит каждый час любого года:

«Душу мира, маму, береги!»

Мать теперь одна. Остались маме

Лишь воспоминанья да печаль.

Горлица с подбитыми крылами,

Черную надела мама шаль.

Черная шаль горянок

Мама, и ты в свой час

черную шаль надела,

Шаль, у которой концы

от горьких слез солоны,

Кос молодых черноту

укутала тканью белой,

Черной прикрыть пришлось

белый блеск седины.

Точно волокна туч,

точно дымов волокна

Сбросил на белый снег

буйного ветра порыв,

Словно бы лампы свет,

льющийся тихо в окна,

Злой потушили рукой,

наглухо ставни закрыв.

Черная, черная шаль,

древняя шаль горянок!

Вас, отошедших в вечность,

длящийся век наказ.

Нет у ней бахромы,

вышивок нет багряных…

Носят ее живые —

значит, помнят о вас!..

Движутся черные тени

Весны, осени, зимы.

Длится, не убывая,

Траурный их черед.

И — мне теперь сдается —

Колокол Хиросимы,

Колокол поминальный,

Он и над ними поет.

Движутся черные шали.

Страницы

воскресенье, 26 ноября 2023 г.