«Держи удар, дистанцию и слово». Юнна Мориц

Виртуальное заседание в клубе «Поэтическая среда»

Мой читатель драгоценный,

За мое здоровье выпей,

За второе за июня,

За Поэтки Деньрождень...

В поэтическом календаре июнь – месяц поэтов. В июне родились Анна Ахматова и Константин Бальмонт, Михаил Светлов и Александр Твардовский, Роберт Рождественский и Юрий Визбор, и еще многие известные и не очень известные поэты. И, конечно, Александр Сергеевич Пушкин. И Юнна Мориц, которая на вопрос о ее поэтических пристрастиях и учителях, откровенно ответила, нисколько не преувеличивая: «Моим современником был постоянно Пушкин».

Что общего у великого русского поэта XIX века и современной «поэтки», как сама она себя называет, Юнны Мориц? Видимо то, «что в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал», искренность даже в заблуждениях и абсолютное отсутствие фальши.

А современник Юнны Мориц – ее Читатель, «…поэтской Луны обитатель, Обладатель поэтской струны, Никуда не удравший Читатель Никуда не удравшей страны».

Именно так, с заглавной буквы именует поэтка Мориц многочисленных почитателей ее стихов. Она читаема, может быть, как никто из ее сверстников – шестидесятников, как никто из современных поэтов. Ее книги раскупаются, у нее десятки тысяч подписчиков в Фейсбуке, миллионы просмотров, причем ее страницу довольно часто блокируют, чем вызывают взрыв возмущения у любителей ее поэзии и афористичных, четко сформулированных высказываний, где все вещи нетолерантно названы своими именами. Почему в наше такое непоэтическое время поклонников ее творчества становится все больше? Может быть потому, что для них стихи Юнны Мориц, не прогибающейся ни перед кем, живущей по совести, и в море лжи и пошлости, затопившем наше общество, оставшейся архипелагом чести, достоинства и правды, стали глотком родниковой воды, а сама она – тем нравственным авторитетом, который так усердно и безуспешно ищут нынешние «властители дум».

Поразительна сила ее личности, ее стойкость, ее человеческая и поэтическая отвага. Психологи утверждают, что все главные основы становления и развития человека закладываются в детстве. В детстве формируется и его мировоззрение.

Я видела солнце сквозь нежный стручок

Молодого горошка,

Где света небесного чайная ложка

Поила зрачок.

Мне было пять лет, и смотреть на просвет

Всё подряд – наслажденье!..

В пять лет на просвет я читала растенье

И каждый предмет.

Я видела солнце сквозь яблони тень

И сквозь яблока звонкость, –

Небесным зрачком обладает ребёнкость

И в пасмурный день.

Прозрачно, просветно, сдувая мрачок,

Моя вьётся дорожка,

Где света небесного чайная ложка

Поила зрачок.

Какая трогательная и неподдельная искренность детства в этом стихотворении! Детство Юнны Мориц – это

Запах Днепра, в звёздах окно,

Киевом пахнет сирень.

Эта пора где-то давно,

Гдетства бегущая тень.

Где-то давно гдерево, где

Киевом пахнет каштан.

Гдевочки след в этой среде

Бегством от ужаса пьян,

Бегством от ужаса где-то давно,

Гдействие требует сил.

Где-то давно это кино,

Выдача в пользу могил,

Гденьги за выдачу, верба в воде,

Полный доносов баян,

Гдевочки след в этой среде

Бегством от ужаса пьян.

Памяти свет, огненный куст

Вырубить не топорам.

Гдерево звёзд, Андреевский спуск,

В небе Андреевский храм.

А потом в ее детство ворвалась война: бомбоубежище, удушливый запах резины детского противогаза, отец в очках с диоптриями -12 (последствия ареста 1937 года), уходящий в ополчение, счастливый, что его взяли, эвакуация под бомбами, горящие теплушки. Детская память сохранила это навсегда. Как и понимание того, что ее могло уже не быть – могла сгореть в том разбомбленном эшелоне, которым их вывозили из готовящегося к сдаче Киева, или очутиться во рвах Бабьего яра, как многие ее киевские подружки.

«Я из тех, кто чудом живы». Этого нельзя ни забыть, ни простить. Она и не забыла.

Я вас люблю, как любят всё, что мимо

Промчалось, не убив, когда могло.

Я вас люблю и вами я любима

За то, что не убили, а могли,

Когда была я в поезде бомбима,

Лицом упав на битое стекло,

И чудом вышла из огня и дыма

В пространство, где горели корабли,

Горели танки, самолёты, люди,

Земля и небо, кровь лилась из глаз.

Я вас люблю всей памятью о чуде,

Которое спасло меня от вас.

Мой ангел в той войне был красным, красным,

И пять мне было лет, а нынче сто.

Я вас люблю так пламенно, так страстно,

Как дай вам Бог не забывать – за что.

В одном из интервью она сказала: «Поэт – это ребенок на войне». И это тоже отголосок военного детства. Так же, как и ее прямота, бесстрашие и бескомпромиссность.

Такой она была всегда – и в юности, когда ее исключали из Литературного института за «нарастание нездоровых настроений в творчестве», и сегодня, когда либеральная общественность и либеральная литературная критика обвиняют ее в ренегатстве и предательстве прежних идеалов. А она просто всегда была сама собой, вне тусовок, партий, объединений, потому что она «человек, по характеру своей личности не способный с кем-либо объединиться…» И еще: «Я всегда пишу так, чтобы не «вписаться» ни в какую обойму, тусовку, штамповку «измов». Мало кто из современных литераторов способен на такое. А для Юнны Мориц особость и отдельность – совершенно естественное состояние.

Никогда никого и ничего не боявшаяся, еще в юности она писала стихи настолько зрелые и острые, что невозможно было представить, что их автор – девушка, которой чуть больше двадцати.

Журнал «Молодая гвардия», в котором было напечатано ее стихотворение «Кулачный бой», смели молниеносно, автору не досталось ни одного экземпляра.

Мне, узкоглазой и ширококостной,

Февральским утром в год бы високосный,

Когда по небу мечется заря

В тулупе красном, речью бы несносной

На Лобном месте мне б гневить царя

И крикнуть: – Царь! Ты много войска маешь,

Но ни черта в стихах не понимаешь,

Черства твоя порода и глуха…

Опричнина – жестокая затея,

Кровопролитье – до-о-о-лгая затея,

Опричник зря кровавый бой затеял

Со мной на понимание стиха.

Вот он впрягает шею, руки, плечи

В дилемму – не убить, так искалечить,

Но – не читать, не слышать, не видать,

Столкнуть с Земли, покончить с днём рожденья,

В то солнечное, яркое сплетенье

Строфы, – ногой, обутой в хром, поддать!

О, как всего, что с лёту не понятно,

Боятся те, кто носит крови пятна

На рукавах камзола!.. Вникни, царь.

Поэт – это священная корова,

И если государство нездорово,

Ты песню топором не отрицай!

Ведь кто бы смог из преданного войска

Смочить траву слюной такого свойства,

Чтоб ты глотал метафор молоко,

И мозг светлел и улыбалось тело?..

Я стóю плахи, но не в этом дело,

А дело в том, что царство – велико,

А в нём одним опричникам легко.

А топоры – не лёд, они не тают,

И головы, как яблоки, слетают

С мертвецким стуком с Лобного крыльца,

И мозг чернеет, истуканом – тело…

– Ты стоишь плахи!

– Царь, не в этом дело.

Казни меня, но государство в целом

Вполне достойно лучшего конца!..

За стихотворения «Кулачный бой» и «Памяти Тициана Табидзе», особенно за строки: «Кто это право дал кретину – совать звезду под гильотину?» Юнна Мориц на долгие девять лет попала в «черный список». Потом это с ней будет происходить регулярно: ее будут объявлять «невыездной», книги ее не будут издаваться, но встречала она эти удары судьбы со спокойным достоинством: «И в чёрных списках было мне светло, И многолюдно – в одиночестве глубоком».

Но перед этим успел выйти ее поэтический сборник «Мыс Желания». Стихи об Арктике, о плавании на ледоколе «Седов» по арктическим морям. Она писала о суровом полярном мире, где бродят белые медведи, уставшие птицы садятся на палубу ледокола, мерцает северное сияние – Арктика потрясла девятнадцатилетнюю Юнну Мориц. «Я никогда не забываю людей той Арктики, где я видела совсем другой образ жизни, не материковый, … там жизнь зависела от радистов, от радиации, навигации, авиации, ледовой разведки, там космос — внутри человека. В зеркале Арктики видно, кто ты есть и какова цена твоей личности, твоих поступков, твоего ума и таланта быть человеком. Чувство Арктики — это подарок судьбы, особенно в 19 лет, это — божественное богатство и морозоустойчивость к «общественным мнениям». Эта арктическая «морозоустойчивость» потом помогала Юнне Мориц не однажды в ее трудной поэтической судьбе.

Я знаю путь и поперек потока,

Он тоже — вещий, из грядущих строк.

Он всем известен, но поэты только

Стоят по грудь — потока поперек.

Уже по первым поэтическим сборникам Юнны Мориц (самый первый вышел в Киеве в 1954 году) было понятно, что в литературу пришел поэт самобытный, со своим особым взглядом на мир, с удивительно красивым и лишенным ненужного пафоса поэтическим языком, с неожиданными рифмами и точными метафорами.

Я жива, жива, жива,

Богом не забыта,

Молодая голова

Дрянью не забита.

Нету в голосе моем

Денежного звона —

Лучше вольным соловьем,

Чем орлом у трона.

Нет, не лучше — только так:

Соловьем, и вольным,

Чтоб на детях этот знак

В возрасте дошкольном

Восходил звездой во лбу,

Метил с малолетства.

Чудный свет на всю судьбу

Проливает детство,

Просветляя нам слова

И угрюмство быта.

Я жива, жива, жива,

Богом не забыта.

Голос чей-то и ничей

Слово к слову сложит,

И никто меня ничем

Обделить не сможет.

Не возьму чужой воды

И чужого хлеба.

Я для собственной звезды

Собственное небо.

Пришел, но на долгие годы оказался отрешен от большой поэзии. Зато его получила детская поэзия. «Чудный свет на всю судьбу проливает детство». Оказавшись в «черных списках» Юнна Мориц в депрессию не впала. Жизнерадостный и жизнелюбивый человек, она стремилась передать это свое жизнелюбие людям. Самыми благодарными и чуткими читателями были дети. На детские стихи запрет не распространялся, и целое поколение выросло на чудесных стихах Юнны Мориц, которая открыла детям и их родителям «Большой секрет для маленькой компании», рассказала, отчего «Собака бывает кусачей» и куда шел «Ежик резиновый с дырочкой в правом боку». Она стала одним из самых любимых детских поэтов. Известные композиторы писали песни на стихи Юнны Мориц, по ним снимались мультфильмы. Сама Юнна Мориц говорила о себе, что она никогда не была поэтом какого-то определенного поколения. Она и правда была любима читателями всех возрастов. «Был и есть какой-то дурацкий предрассудок, что никогда «взрослый» поэт не сможет быть «детским» и наоборот. А я исходила из того, что книги детям читают взрослые и только потом дети начинают сами читать поэзию. Вот я и писала такие стихи для детей, которые были бы интересны и взрослым, и мне самой. Я писала для детей с упоением, ушами махая в абсолютной свободе, чем и доныне с большим удовольствием занимаюсь». И с таким же упоением мамы и папы читали и перечитывали их своим детям, а те с не меньшим упоением их слушали.

Мальчик шёл, сова летела,

Крыша ехала домой,

Эта крыша не хотела

Спать на улице зимой.

Мыли блюдца два верблюдца

И мяукали дрова,

Я ждала, когда вернутся

Крыша, мальчик и сова.

Спит диван со мной в обнимку,

Пляшет снег над головой,

Вдруг я слышу – в кнопку бимкнул

Мальчик с крышей и совой!

Я от этого бим-бома

Стала песней на слова,

Я пою, когда все дома –

Крыша, мальчик и сова.

Мальчик шёл, сова летела,

Крыша ехала домой –

Вот какое было дело

В среду вечером зимой!

В детских стихах Юнны Мориц нет ничего менторского, поучающего. В них весело дурачатся и играют слова, приглашая маленького читателя безобидно похулиганить, пофантазировать, поизобретать «хохотальную путаницу», самому стать «словпереворотчиком» и «наоборотчиком», полетать «летательно» с совой Дусей, которая

«…мудрая-премудрая,

Ax, я ужасно мудрая,

Я самая премудрая полярная сова,

И мама моя мудрая,

Ох, мудрая-премудрая,

Она ужасно мудрая полярная сова.

Летаю я летательно,

Скачу я кувыркательно

И бегаю скакательно,

По звёздам зная путь,

А жизнь так удивительна,

Она гремит гремительно,

Она звенит звенительно,

Бим-бомкает чуть-чуть!

Это так понятно любому ребенку, обожающему скакательные и кувыркательные развлечения и «танцы – хохотанцы», главное, чтобы вместе с родителями. В этом сказочном мире живут коты в букетах и малиновые кошки, детей лечат Лимон Малинович Компресс и Дельфин Дельфиныч Винегрет, композиторы сочиняют кроме музыки пироги, туман прячется в сметане, а лошади вдохновенно летают. И в этой удивительной стране, сотворенной талантом Юнны Мориц, так хорошо и уютно и детям, и взрослым.

Нельзя поэту запретить писать стихи. Тем более, такому, как Юнна Мориц, для которой «поэзия – мой образ жизни. Всегда, с четырех лет, и даже раньше…» Процесс стихотворчества приказам и циркулярам не подчинен. Юнна Мориц, принадлежавшая к поколению поэтов – шестидесятников, дружившая со многими из них, никогда не читала свои стихи ни в Политехническом, ни на стадионах, хотя наверняка имела бы успех. Она пишет стихи в лучшей классической традиции, и при этом экспериментирует с рифмами и ритмом стихов. Их стиль изыскан, язык великолепен, они оригинальны, музыкальны, утонченно ироничны. Бродский называл ее «изумительной Юнной».

Но нет, писала стихи для детей и «взрослые» – в стол, и никаких стадионов: «…строчки «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке» совершенно ко мне не относятся. Психологически я устроена иначе». «…для них – политика и публицистика, а для меня – глубоко личная, интимная лирика, любовь к Человекости, к драгоценной жизни, которая – дар Божий». Позже она писала:

Шестидесятников лавина, горловина,

Свободомыслия блистательный протез,

Когда отрублена великих половина,

А половина – в типографии небес,

Когда посмертно папиросная бумага

Листает гениев запретным тиражом,

И никаких там стадионов для аншлага,

Который до зубов вооружён

Свободомыслия блистательным протезом,

Свободомыслия талонами на въезд

В свободомыслие, где родины железом

Срубили головы способных на протест.

Зато каков шестидесятников публичный

Успех и самохвальства сладкий грех,

Аншлаг, провинциальный и столичный,

Геройский пыл входящих в этот цех!

Каков протез свободомыслия в полёте,

Аплодисментов кипяток в полях чудес,

Где глубоко в свободомыслия компоте

Утоплен ужас типографии небес!

Не плачь, не плачь, шестидесятник седокрылый,

Оваций бурных вспоминая времена.

Страна твоим свободомыслием закрыла

Убитых гениев живые имена.

В 1970 году выходит, наконец, сборник стихов «Лоза».

Запах пены морской и горящей листвы,

И цыганские взоры ворон привокзальных.

Это осень, мой друг! Это волны молвы

О вещах шерстяных и простудах банальных.

Кто зубами стучит в облаках октября,

Кастаньетами клацает у колоколен?

Это осень, мой друг! Это клюв журавля,

Это звук сотрясаемых в яблоке зерен.

Лишь бульварный фонарь в это время цветущ,

На чугунных ветвях темноту освещая.

Это осень, мой друг! Это свежая чушь

Расползается, тщательно дни сокращая.

Скоро все, что способно, покроется льдом,

Синей толщей классической твердой обложки.

Это осень, мой друг! Это мысли от том,

Как кормить стариков и младенцев из ложки,

Как дрожать одному надо всеми людьми,

Словно ивовый лист, или кто его знает …

Это осень, мой друг! Это слезы любви

Ко всему, что без этой любви умирает.

О чем ее стихи? О любви, о жизни и смерти, о предназначении поэта, о добре и зле – вечные темы. Стихотворения Юнны Мориц, искренние и откровенные, словно дневник ее души.

Мята в твоем зеленеет глазу,

Верба мерцает и вереск.

Заговор знаю – он мелет бузу,

Чушь, околесицу, ересь,

Воду он пестиком в ступе толчет,

Вечно темнит и туманит,

Враз не заманит – так вмиг завлечет,

Не завлечет – так заманит!

Вот и узнаешь, как было легко

Всем, кто летали со мною!

Что за трехглазое пламя влекло

Крепко забыть остальное?!

Вот и узнаешь, какая тоска

Ветром каким прознобила

Всех, кого раньше брала в облака,

Всех, кого брать разлюбила.

Я отрываюсь легко от земли

Дай только повод серьезный!

Плащ мой – в серебряной звездной пыли,

Путь мой – в черемухе звездной.

Это меня не узнал ты вчера

В молниях, в огненном шлеме.

Сириус – брат мой, Венера – сестра,

Ты – мое лучшее время.

70-80-е годы прошлого века – пора ее поэтической зрелости. Один за другим выходят сборники ее стихов. Стихи наполнены какой-то невероятной энергетикой. Изысканность формы сочетается с простотой изложения, и это делает стихи Юнны Мориц понятными и близкими самым разным категориям читателей.

Ночами август ярок и прохладен,

Над морем льются звёздные дожди,

Зелёный свет стеклянных виноградин

Горит листвы узорной посреди.

Ты всех моложе, всех великолепней,

Любимей всех, талантливее всех,

Увенчаны легендой, мифом, сплетней

Твоя судьба, твой блеск, твой сладкий грех.

Продли блаженство, невесомость плоти,

Плывя сквозь ливни звездные времен,

В любом оконном издавайся переплете,

Где ты любим безумно и влюблен.

Литературные критики считали ее эстеткой, а сама Юнна Мориц считала себя поэтом для самых простых читателей, которые платят ей за стихи особой валютой – люблями.

Ни славы блеск, ни бешеный успех

Не внятны мне как зажигательные средства.

Поэтка, я поэтствую для тех,

Кто мне, живьём, люблями платит за поэтство.

Ни в мраморе, ни в бронзе не хочу, -

Когда истаю, не нужна мне эта глыба.

Люблями в храме ты зажги тогда свечу

И, хлеба нищему подав, скажи спасибо.

И еще:

Хвали судьбу свою, хвали

Её таинственное пламя,

Хвали на гребне, на мели,

Счета оплачивай люблями,

Хвали её за всё подряд,

В пример не ставь ей чемпионов.

Пиши ей письма!.. Нет преград

Для писем тех и почтальонов.

Не бойся, любное дитя,

Смешным прослыть, — пиши ей чаще!

Пусть улыбается, прочтя.

Судьбы улыбка — что же слаще?..

Юнна Мориц всегда позиционировала себя, как «чистый» поэт, не принадлежащий ни к диссидентам, ни к ура - патриотам. Она не любила громких трескучих фраз, предпочитала одиночество толпе, но верная принципу русских поэтов призывать милость к падшим, подписывала письма в защиту Синявского, Солженицына, Сахарова, потому что ее внутренний камертон предписывал ей это.

Как во сне, в тишине раскаленной,

Оглянувшись на землю родную,

Одуванчик из бездны зеленой

Полетел, не дыша, в голубую.

Подхватили его, укачали

Ветры ясные и дождевые.

Было жутко и дико вначале —

Ведь казалось, что это впервые!

Но душа, несомненно, крылата, —

И летел он все выше и выше,

Вспоминая, что где-то когда-то

Это все уже видел и слышал.

Он всегда это знал за собою,

Совершал этот путь многократно:

Из зеленого — в голубое,

И обратно, туда — и обратно!

Все он вспомнил душой окрыленной

И узнал голубую дорогу, —

Одуванчик из бездны зеленой,

Он летит к одуванчику-богу.

Тот спасет его душу отныне,

Воскресит его семя в пустыне,

В путь разбудит, в зеленый, обратный:

— Узнаешь ли, — он спросит, — мой сыне,

Переход этот в зелень из сини?

— Да, отец, да, мой бог благодатный,

Одуванчиков свет необъятный!

Ее стихи вневременны, потому что при любой власти и в любые времена человеческие чувства были неизменны: любовь, ревность, боль расставаний, счастье материнства.

Дрожащие губы

и скрежет плаща —

друг другу не любы

мы больше. Прощай!

Огнём небосвода

изгублена нить.

Такая свобода,

что хочется выть.

Такое веселье,

что с пьяных колёс,

как поезд в ущелье,

иду под откос.

Такие поминки,

что, Боже ты мой,

как будто мы оба

на снимке с каймой.

Неправедно, парень,

ты делишь ломоть:

верни мою душу,

возьми мою плоть!

Дышать любовью, пить её, как воздух,

Который с нашей кончится судьбой,

Дышать, как тайной дышит небо в звёздах,

Листва, трава… как я дышу тобой.

Как дышит шар, где ангелы и птицы

Летают над планетой голубой, —

Дышать любовью — и развоплотиться

В том воздухе… Как я дышу тобой.

Как дышат мгла и мглупости поэтства,

Поющего дыхательной трубой, —

Дышать любовью, фейской речью детства

В том воздухе… Как я дышу тобой.

Как дышит снег, в окно моё летящий

На белый лист, вослед карандашу, —

Дышать любовью — глубже, глубже, чаще,

До самых слёз… как я тобой дышу

Когда рухнула Советская власть, казалось бы, пришло ее время, и перед Юнной Мориц открылись новые возможности – свободно писать, печататься, ездить по разным странам. Все тому способствовало – и ее происхождение, и репутация, и то, что творила с ней советская цензура. А вместо этого она ломает все стереотипы и демонстративно отворачивается от либерального окружения, перестает сотрудничать с либеральными журналами. Еще в 70-х она писала:

Нет, нет и нет! Взгляни на дураков,

Геройство променявших на лакейство, –

Ни за какую благодать веков

Попасть я не желаю в их семейство!

И с этой элитой, возникшей неизвестно откуда, и с новыми сливками общества она не желает иметь ничего общего.

Новые люди без прошлого,

Куклы с осколками глаз,

Гении ужаса пошлого –

Наш атакующий класс.

Резко меняется стиль ее стихов.

Если бы я знала в двадцать лет,

Что меня настигнет столько бед,

Что лишусь таких великих благ,-

Белый бы я выбросила флаг.

Я бы круто повернула путь,

Я совсем не к тем бы стала льнуть,

Средства поменяла бы и цель,-

И меня хвалила бы артель.

Даже десять лет тому назад

Все могло пойти еще на лад,-

Трудно ли умеючи? Легко!

Но зашла я слишком далеко.

Не могу я, братцы, дать отбой.

Остается только быть собой.

Если я до смерти доживу,

Белый флаг на саван разорву.

И тогда вы молвите слова,

От которых кругом голова ...

Трудно ли умеючи? Пустяк!

Мертвому поэту все простят -

Даже неприятные черты,

Вроде силы духа в грозный час,

Вроде трех

Отнюдь не кротких глаз,

Вроде правды, сказанной про вас.

Юнна Мориц, которая всегда заявляла о своей аполитичности и нежелании участвовать в любых публичных мероприятиях: «Я никогда не откликаюсь на политические события, ни в малейшей степени не являюсь пропагандистом, агитатором, «горланом, а то – и главарём», я пишу исключительно любовную лирику» – вдруг изменила этому своему принципу, отказалась от стихотворных изысков, игры слов и созвучий, и начала писать на политические темы, резко, жестко, язвительно. «Случилось то, что предсказал Крылов…Ворона проворонила державу…»

Чем горше опыт – тем слаще путь.

Мой вкус испорчен – хоть рот закрой!

На сладкий опыт садится рой.

Я – не из роя, и в этом суть.

Полынью пахло в моём раю,

лечили хиной от малярий.

Любили горькую там струю

поэты, пахари, маляры...

Горчили губы у матерей,

горчили письма из лагерей.

Но эта горечь была не яд,

а сила духа, который свят.

Там родилась я в жестокий год,

и кухня жизни была горька,

и правда жизни была груба.

И я – не сахар, стихи – не мёд,

не рассосётся моя строка,

не рассосётся моя судьба.

Сегодня от патоки – многих рвёт,

кондитеры в торт насыпают перца.

Но я не ликую. Наоборот –

моё разрывается сердце.

Я – не кукушка в часах истории,

нет во мне этой пружинки начисто.

Я – море, я – горечь и соль акватории.

я не сдаю своей территории –

ни под каким натиском.

А потому что «я — из того населения, У которого совесть не выльешь из вен».

Потому что «есть возраст рая, возраст ада», потому что «быть художником – это катастрофа». Потому что нельзя сидеть в башне из слоновой кости, писать красивые стихи и делать вид, что не видишь, что происходит с твоей страной.

И снова десять лет не выходят ее книги: «Я всё время в чёрных списках, Там светлО и веселО». А бывшие друзья клеймят на всех писательских тусовках и намекают, что «у старушки поехала крыша», ругают, но продолжают читать. А у Юнны Мориц своя правда и своя миссия. В современной России она нашла себе место и обозначила его в стихах – певец в переходе, голос обездоленных, ограбленных и обманутых людей. Ее боль и обида за Россию выливаются в стихах.

Когда мой друг, болгарский стиховедчик,

Мне сообщил путём зеркального письма,

Что запад нас угробит, изувечит,

Я думала, что он сошёл с ума.

Был девяностый год, январь, зима.

«У вас отнимут всё», — писал болгарин,

«Свою возненавидите страну,

Вам отомстят за то, что был Гагарин,

Что с вами Гитлер проиграл войну, —

За всё заставят вас признать вину.»

Писал он закорючками, к которым

Приставить надо зеркальце углом, —

Так, вопреки запретам и затворам,

Проходят письма сквозь цензурный взлом, —

Стихи владеют этим ремеслом!..

«На вас натравят всех», — писал болгарин,

«И всех отравят ненавистью к вам,

Вы содрогнётесь, как вас оболгали,

Когда пройдёт по вашим головам

Вся инквизиция — как пламя по дровам!»

Я думала, что он сошёл с ума.

Но вдруг из Англии пришёл профессор в гости,

Его родню фашистская чума

Сожгла в печах и смолотила кости

Его родни — на скотские корма.

Он предложил мне подписать листок,

Там было много подписей и строк,

Что Сталин хуже Гитлера намного!..

Его послала я посредством слога

Туда, где Гитлер!.. Скатертью — дорога!

Привет, мой друг, болгарский стиховед,

Зеркальных писем автор и оракул,

Провидец, заглянувший в бездну бед, —

Благодарю, что не стонал, не плакал,

А проливал священной веры свет,

Что с нами — Бог и Родина побед.

Тут уж пением в переходе не обойтись. «Не будь, Россия, ничьей добычей», – заклинает Юнна Мориц.

«Я – противоядие и антидепрессант, средство от их токсичной, ядовитой ненависти к России… «чистая лирика сопротивления» этим временщикам», – пишет она.

Это рус. поэтам – не впервые,

Есть огромный опыт с давних пор,

Подавляем точки огневые,

По России бьющие в упор.

Она беспощадна к тем, кто богатеет, разворовывая национальные богатства страны, кто лакействует перед Западом, унижая и оскорбляя собственный народ и вытирая ноги о Россию, по выражению Юнны Мориц. Ее поэма «Звезда сербости», посвященная бомбежкам Югославии, не столько о сербах, сколько о России: «Война идет не с сербами, а с нами». Поэма написана непривычно для Юнны Мориц – современным уличным языком.

Стихи Юнны Мориц последних лет «Не для печати» сделали споры вокруг ее творчества еще более острыми и ожесточенными. Но Юнна верна себе, ее не трогают оскорбительные высказывания тех, кого она презирает. Ей важен только ее Читатель:

Я десять лет не издавала книг,

но не рыдала, что «сижу в опале».

В какой опале, если ни на миг

ни я, ни мой читатель не пропали?!.

Подумаешь!.. За эти десять лет

могла я дуба дать — пустяк, но всё же

привет тебе, читатель мой, привет,

здесь чудесам конца и края нет:

чем старше твой Гомер, тем ты — моложе.

После десятилетнего молчания она снова издает книги. Своеобразным итогом смутных времен стала книга «СквОзеро», где мы снова видим прежнюю Юнну Мориц, веселую и грустную, ироничную и лирическую, поэта – гражданина, каким всегда были русские поэты.

Родители рыдают в Интернете,

Что Пушкин устарел, учитель строг

И требует, чтоб выучили дети

Стихи, где восемь устаревших строк.

«Очей очарованье» устарело,

Зимы угрозы — устаревший слог,

Вся эта дряхлость лезет озверело

Из Пушкина — и сносит потолок!..

Кому нужны такие муки ада,

Зачем учить такое барахло?..

Детей болванить Пушкиным не надо,

Его тысячелетье истекло!...

Какое там «очей очарованье»,

Когда забыты смыслы этих слов,

И новое теперь образованье,

А пушкинская «Осень» — для козлов!..

…Очнись, родитель возмущённый, твой словарь —

Не очень Пушкин!.. Это в детях поправимо,

Когда целует Пушкин их букварь

И шлёт подарки, пролетая мимо.

Подарки Пушкина, который нас любил,

И целовал, и никогда не бросит!..

Теперь успешный, правильный дебил

Детей от Пушкина избавить срочно просит…

Очей очарованье — наш пароль,

Гражданство речи, Пушкин — наш король

И соль земли, природной силы соль!..

…А мы — солёные, и в нас растворена

Крупица Пушкина, с младенческого сна,

Когда отец и мать читают сказки,

Отнюдь не пресные!.. И соль земли, она,

Даёт нам речь в голосовые связки, —

Так русской речи пушкинская соль

Купает нас в младенческой нирване.

И в самый худший день, в кровавой бане, —

Кто с нами?.. С нами Пушкин — наш король,

И наш пароль — очей очарованье!..

Так просто и так тонко пишет Юнна Мориц о человеке нашего времени (не о герое!), о взаимоотношениях между людьми. Замечательные иллюстрации самой Юнны украшают эту книгу. Она называет их парусными стихами, «такие стихи на таком языке».

Сквозь прозрачную лошадь Ван Гога

Зелень светится после дождя,

Ритмы Бога читает дорога,

Сквозь прозрачную лошадь пройдя.

Благодатью сияющей силы

Сквозь прозрачную лошадь видны

Краски воздуха, зарослей жилы

И цветущая высь глубины.

У возницы болит поясница,

Черновик под колёсами, грязь,

Сквозь прозрачную лошадь возница

Держит с Богом сердечную связь.

А во тьме ядовитого смога,

В душегубке горящих болот –

Сквозь прозрачную лошадь Ван Гога

Я качаю для нас кислород.

Эта лошадь не даст укокошить

В данный миг ни тебя, ни меня, –

Сквозь Ван Гога прозрачную лошадь

Льётся воздух, прохладой звеня.

Мой учитель пришёл из острога,

Знал он много спасительных благ, –

Сквозь прозрачную лошадь Ван Гога

Он дышал – и вот именно так!..

Озеро читают, не листая.

Сквозеро читается насквозь!

Сквозеро, кувшинка золотая

Сквозь луну, надетую на ось

Сквозняка дрожащих отражений,

Где дрожащий лось напьётся всласть

Лунным светом, смоет кровь сражений, –

Жизнедрожь, она всего блаженней,

Жизнедрожь сквозная, тайны власть,

Сквозеро, читающее лося

Зеркалами берегов, планет,

Птиц, летящих с дрожью сквозь колосья

Звёздных зёрен, где озёрен свет.

И снова озорная игра словами.

За окном большая снегопада,

За окном серебряный метель, –

Что за прелесть, чистая отрада,

Гдетской речи вольная артель!

Катится трамвайка снеговая,

Где сейчас я еду кой-куда,

От катушки гдетства отрывая

Свой билет, прозрачный, как вода.

Ловят зайцев контролёры гдетства,

Я не зайцем еду в этот край, –

Гдетской речи вольное поэтство

Село на весёлую трамвай!..

Звонко там чирикают ошибки, –

Публика валяет дурака,

Там ошибок лапки и улыбки,

Танец-заплетанец языка,

Гдетская, поэтская гулянка,

Кислорода пьяный каравай,

Публика такая – хулиганка –

Села на весёлую трамвай!..

Что за прелесть, чистая отрада –

Гдетской речи вольная артель!

За окном большая снегопада,

За окном серебряный метель.

Сама Юнна Мориц называет свою книгу антидепрессантом и противозанудным устройством. Пожалуй, это не только книга, но в первую очередь, сама Юнна Мориц – отличный антидепрессант.

Держи удар, дистанцию и слово.

Держи святую воду и перо.

Держи картошки полное ведро

И ожерелья лука золотого.

Они — твоё несметное добро,

Защита — от любого духа злого.

Держи свой путь, а не по ветру нос.

Держи любовь — бессмертно, тайнозримо,

Чтоб не держать ни краски для волос,

Ни туши для ресниц, ни щёк для грима,

На это есть всегда огромный спрос, —

Но подлинника страсть неповторима.

Держи улыбку, не оскалив пасть,

Как демонстранты кафеля зубного.

Держи себя, чтоб в лапы не попасть

Общественности, рвущейся во власть —

Кроить страну, как ножницы портного!

Держи удар, дистанцию и слово.

Ядро поэтики — атлетики ядро,

Держи ядро атлетики поэтской.

Ядрёный дух держи природы детской.

Держи картошки полное ведро.

Держи святую воду и перо.

Они — твоё несметное добро.

Список использованной литературы:

Мориц, Юнна Петровна (1937-). Большой секрет для маленькой компании : [стихи] / Юнна Мориц ; [рисунки художника М. С. Беломлинского]. – Москва : Малыш, 1987. – 238с.

Мориц, Юнна Петровна (1937-). Избранное : [стихи] / Юнна Мориц ; [вступительная статья Е. Сидорова]. – Москва : Советский писатель, 1982. – 496 с. : портр.

Мориц, Юнна Петровна (1937-). Крыша ехала домой : стихи-хи-хи для детей от 5 до 500 лет : [для детей младшего школьного возраста] / Юнна Мориц ; художник Евгений Антоненков. – Москва : Время, 2017. – 95 с. : цв. ил. – (Время – детство!).

Мориц, Юнна Петровна (1937-). Лоза : книга стихов 1962-1969 / Юнна Мориц ; [художник Д. Сидур]. – Москва : Советский писатель, 1970. – 160 с. : ил.

Мориц, Юнна Петровна (1937-). На этом береге высоком : стихи / Юнна Мориц. – Москва : Современник, 1987. – 318 с. : ил.

Мориц, Юнна Петровна (1937-). При свете жизни : книга стихов / Юнна Мориц. – Москва : Советский писатель, 1977. – 143 с. : ил.

Мориц, Юнна Петровна (1937-). Рассказы о чудесном / Юнна Мориц ; [рисунки автора]. – Москва : Время, 2008. – 447 с. : ил.

Мориц, Юнна Петровна (1937-). Синий огонь : стихи / Ю. П. Мориц. – Москва : Советский писатель, 1985. – 192 с.

Мориц, Юнна Петровна (1937-). Сквозеро : [стихи, графика] / Юнна Мориц. – Москва : Время, 2014. – 510, [1] с., [32] л. ил.

Мориц, Юнна Петровна (1937-). Собака бывает кусачей... : стихи / Юнна Мориц ; худож. М. Беломлинский. – Москва : Самовар 1990, 2003. – 110 с. : цв.ил.

Мориц, Юнна Петровна (1937-). Суровой нитью : книга стихов / Юнна Мориц. – Москва : Советский писатель, 1974. – 160 с. : портр.

Мориц, Юнна Петровна (1937-). Третий глаз : кн. стихов / Юнна Мориц. – Москва : Советский писатель, 1980. – 142 с.

Все эти книги есть в фондах Центральной библиотеки им. А.С. Пушкина и библиотеках города Челябинска!