75 стихотворений о чтении и читателях

Александр Дайнека. Портрет девушки с книгой (1934)

27 мая — День библиотек. Что же такое Библиотека? Может, это содружество Книги, Читателя и Библиотекаря?

 

Планета читателей

Сколько книг прочтено — не имеет значения,

Но имеет значение очень давно

Ежедневное, ежевечернее чтение,

Еженощное — с лампой зажженной — в окно.

 

И пока круг от лампы на круглом столе

Выключается только на позднем рассвете,

Все в порядке на круглой и светлой Земле,

Населенной читателями планете.

Б. Слуцкий

 

* * *

Читали в трамваях, троллейбусах, автобусах, поездах,

В очередях за мукой, сахаром и молоком,

Лет с четырёх по слогам читали в детских садах,

И наизусть читали, глядя в небо, идя пешком,

В валенках — по сугробам, а по траве — босиком.

 

Читали в очередях, где давали в баню талончики,

В очередях, где жарили и продавали пончики.

Книги глотали при свете ламп керосиновых, свеч, —

Такая была Читальня, огромная, место встреч,

Где книга читает Читателя!.. Я — оттуда, об этом речь.

Ю. Мориц

 

Страна читателей

Страна читателей! Такой

История не знала.

Люблю твой вечный непокой

И поиск идеала.

 

Как попадешь — от букваря

Под власть печатной силы,

Идешь, ее боготворя,

До самой до могилы…

 

Обложка или переплёт —

Как маленькая дверца,

Приоткрывающая вход

И доступ в область сердца.

Е. Долматовский

 

* * *

Какие бы общественные сдвиги

ни двигались, а их — не сосчитать,

библиотеки выдавали книги,

читальни их давали почитать.

 

Просили на дом, записи вели

на очередь. Когда? Через неделю.

И в общих залах допоздна сидели

во всех углах моей родной земли.

 

Пока библиотечный институт

работает, на полки книги ставят,

нас никакие бомбы не сметут,

нас никакие орды не раздавят.

Б. Слуцкий

 

* * *

Читатель, друг ты наш старинный,

Любезный пользователь книг,

С тобою день не так уж длинен,

А праздник в нем — всего лишь миг.

 

Мы с давних пор с тобою дружим,

Библиотека — общий дом,

Тебе, читатель, книгой служим

И нашим преданным трудом.

 

Сегодня праздник всероссийский:

День всех — любых библиотек

Их дух и свет — помощник близкий,

То ключ к познанью в новый век!

В. Абрамова

 

Читающий человек

В книгу глядит, — значит, смотрит вверх.

Застывший или нервно листающий,

всегда по-особому красив человек —

homo sapiens — человек читающий.

 

Как торжественно выстроено его лицо,

как свет глубок, по лицу пробегающий,

чтение — захватывающее, заматывающее колесо ...

Про сон и еду — про всё! — забывающий,

 

читающий днем и при свете скупом,

хмурящий лоб и мозг утруждающий,

как хлеба ковригу несущий том

и на ходу нетерпеливо его открывающий,

 

спешащий в «сотый или в «Книжный мир,

в закрученной очереди застревающий,

в книге — добытой с боем — открывший мир,

где не был ещё — и в нем пропадающий,

 

дошедший до сути, ухвативший мысль,

как взор его умудренно-ясен.

Человек, взлетевший в такую высь,

в такую даль ушедший — прекрасен.

Г. Калашников

 

Читающая Русь

Знакомы с книгой с самой колыбели,

Зачитывали сказки мы до дыр,

Не расставались с ней, когда взрослели

И постигали этот сложный мир.

 

Летят года, меняются законы,

Права диктует двадцать первый век,

Теперь и книга стала электронной,

Но с нею всюду русский человек.

 

В автобусе, метро или трамвае

Внимательный и вдумчивый народ,

Страна, в которой Чехова читают,

Для правды и надежды не умрёт.

 

Страна людей — прекрасных, увлечённых,

Я быть твоей частичкою горжусь,

Живи свободной, гордой, просвещённой,

Читающая грамотная Русь!

С. Пугач

 

Чтение

В вагоне мы к плечу плечом,

И каждый книгой увлечен,

Раскрытой и отдельной,

А на страницах слабый яд,

Домашний, усмиренный ад,

Ручной и несмертельный.

 

Там сказано, что болен тот,

А этот через час умрет,

А третий предан кем-то.

Но так как это не всерьез,

Никто не проливает слез

Над ужасом момента.

 

Макбет, Отелло, Гамлет, Лир

Уже зачитаны до дыр,

И остальные тоже,

Но так как это не всерьез,

Никто не вскрикнет, и мороз

Не продерет по коже.

 

И автор, даже сам Шекспир,

Словами ослабляет мир

И заявляет: — Командир,

Забудь свой быт домашний,

Забудь свой стыд вчерашний...

...Перелистай полсотни книг,

Глядишь, и ты уже привык.

И всё не так уж страшно.

А. Аронов

 

Читатели

Мечтают взять книгу в руки,

Перелистать страницы.

Читают, но не от скуки

И не затем, чтоб забыться.

 

Читают в трамвайном лязге,

Читают в метрополитене.

Читают не по указке,

Читают не из почтенья.

 

Читают и не считают,

Что тратится время впустую.

И даже предпочитают

Простым повестям непростую.

 

Ночами не свечи тают,

А электричество блещет.

Всю ночь, да и две читают

Не те, так иные вещи.

 

И книгу закрыть неохота,

Хотя за окном светает.

Читают не из расчета,

Не для отчета читают.

Л. Мартынов

 

Одному знакомому читателю

Этих книг тебе не прочитать

Ни за что на свете.

Для тебя стоит на них печать,

Ибо книги эти —

Книги для ума и для души,

Разные такие —

Для тебя чрезмерно хороши.

Ты прочтешь другие.

Здесь на полках— всевозможных книг

Столько тысяч!

Ты проходишь, безмятежно в них

Взглядом тычась.

К. Ваншенкин

 

* * *

С какою жадностью, как плотно я приник

К стоцветным стеклам, к окнам вещих книг,

И увидал сквозь них просторы и сиянья,

Лучей и форм безвестных сочетанья,

Услышал странные, родные имена…

И годы я стоял, безумный, у окна…

В. Брюсов

 

Читатель

Не должен быть очень несчастным

И, главное, скрытным. О нет! —

Чтоб быть современнику ясным,

Весь настежь распахнут поэт.

 

И рампа торчит под ногами,

Все мертвенно, пусто, светло,

Лайм-лайта холодное пламя

Его заклеймило чело.

 

А каждый читатель как тайна,

Как в землю закопанный клад,

Пусть самый последний, случайный,

Всю жизнь промолчавший подряд.

 

Там все, что природа запрячет,

Когда ей угодно от нас.

Там кто-то беспомощно плачет

В какой-то назначенный час.

 

И столько там сумрака ночи,

И тени, и столько прохлад,

Там те незнакомые очи

До света со мной говорят,

 

За что-то меня упрекают

И в чем-то согласны со мной…

Так исповедь льется немая,

Беседы блаженнейший зной.

 

Наш век на земле быстротечен

И тесен назначенный круг,

А он неизменен и вечен —

Поэта неведомый друг.

А. Ахматова

 

Читатель

Я знаком по последней версии

С настроением Англии в Персии

И не менее точно знаком

С настроеньем поэта Кубышкина,

С каждой новой статьей Кочерыжкина

И с газетно-журнальным песком.

 

Словом, чтенья всегда в изобилии —

Недосуг почитать лишь Вергилия,

Говорят: здоровенный талант!

Да еще не мешало б Горация —

Тоже был, говорят, не без грации…

А Шекспир, а Сенека, а Дант?

 

Утешаюсь одним лишь — к приятелям

(Чрезвычайно усердным читателям)

Как-то в клубе на днях я пристал:

«Кто читал Ювенала, Вергилия?»

Но, увы (умолчу о фамилиях)

Оказалось — никто не читал!

 

Перебрал и иных для забавы я:

Кто припомнил обложку, заглавие,

Кто цитату, а кто анекдот,

Имена переводчиков, критику…

Перешли вообще на пиитику —

И поехали. Пылкий народ!

 

Разобрали детально Кубышкина,

Том шестой и восьмой Кочерыжкина,

Альманах «Обгорелый фитиль»,

Поворот к реализму Поплавкина

И значенье статьи Бородавкина

«О влиянье желудка на стиль»…

 

Утешенье, конечно, большущее…

Но в душе есть сознанье сосущее,

Что я сам до кончины моей,

Объедаясь трухой в изобилии,

Ни строки не прочту из Вергилия

В суете моих пестреньких дней!

Саша Черный

 

Читатель

Свое существованье прекратив,

В чужую жизнь он вторгнуться стремится,

И только следующая страница

Иной раз означает перерыв…

 

И матери родной бы не узнать

Его, склоненного и всею тенью

Припавшего к листам… Мы по теченью

Привычностей плывем — нам не понять,

 

Что взгляд его таит, со дна идущий,

Еще дрожащий дрожью тех вещей,

Из недр повествования несущий

В наш вещный мир призыв из глубины, —

 

Совсем как у задумчивых детей,

Не до конца расставшихся с игрою…

Черты его, нам кажется порою,

С тех пор навек изменены…

Р. М. Рильке

 

За книгой

Я зачитался, я читал давно,

с тех пор как дождь пошёл хлестать в окно.

Весь с головою в чтение уйдя,

не слышал я дождя.

 

Я вглядывался в строки, как в морщины

задумчивости, и часы подряд

стояло время или шло назад.

Как вдруг я вижу, краскою карминной

в них набрано: закат, закат, закат…

 

Как нитки ожерелья, строки рвутся,

и буквы катятся куда хотят.

Я знаю, солнце, покидая сад,

должно ещё раз оглянуться

из-за охваченных зарёй оград.

 

А вот как будто ночь по всем приметам.

Деревья жмутся по краям дорог,

и люди собираются в кружок

и тихо рассуждают, каждый слог

дороже золота ценя при этом.

 

И если я от книги подыму

глаза и за окно уставлюсь взглядом,

как будет близко всё, как станет рядом,

сродни и впору сердцу моему!

 

Но надо глубже вжиться в полутьму

и глаз приноровить к ночным громадам,

и я увижу, что земле мала

околица, она переросла

себя и стала больше небосвода,

а крайняя звезда в конце села —

как свет в последнем домике прихода.

Р. М. Рильке

 

Читатель книг

Читатель книг, и я хотел найти

Мой тихий рай в покорности сознанья,

Я их любил, те странные пути,

Где нет надежд и нет воспоминанья.

 

Неутомимо плыть ручьями строк,

В проливы глав вступать нетерпеливо

И наблюдать, как пенится поток,

И слушать гул идущего прилива!

 

Но вечером… О, как она страшна,

Ночная тень за шкафом, за киотом,

И маятник, недвижный как луна,

Что светит над мерцающим болотом!

Н. Гумилев

 

Старым друзьям — книгам

О! Старые друзья — единоверцы,

Родные книги, верные друзья,

Вы воспитали разум мой и сердце

И мне без вас поистине нельзя…

 

Вы были спутники мои в глубоком детстве,

Когда впервые я наедине

Сам раскрывал бесценное наследство

И припадал душою к старине…

 

Я плакал и смеялся, ночью грезил,

Себя в героя книги воплоща,

Я на коне по полю битвы ездил,

Свой меч скрывая складками плаща…

 

Я бороздил на судне океаны,

Я под водой в глубинах моря плыл,

И узнавал неведомые страны,

Печалился пред мрамором могил…

 

Взрослея, я любил читать романы

И тайну женщины предчувствием познал,

Разучивал я вслух чужие драмы

И не один я осчастливил бал…

 

И, чем взрослее был я, тем охотней

Сплетались вы в таинственную нить

Брони надёжной, прочной и бесплотной,

Чтоб душу мне и разум сохранить;

 

Незримый поводырь моих наитий,

Вы мне открыли смысл бытия

Такой чредой явлений и открытий,

Что стал неколебим в устоях я…

 

И где б я ни был — в поле иль в поездке,

В походе, в одиночестве, в беде —

По Вашему кольцу, как болт в нарезке,

Мой выбор шел отныне и везде.

 

И равны стали Библия с Шекспиром,

Сократ и Данте, Блок и Пастернак,

Я с вами стал бесстрашен перед миром

И различал Природы каждый знак.

 

Я признаю величье старой церкви,

Бесценность музыки и мужество картин,

Но Ваша власть над мною не померкнет,

И только с Вами этот мир един…

 

О! Наши дети, бедные потомки,

Вам не понять невидимого власть,

Способность в Целое сложить обломки

Скорей всего сумеет век украсть…

 

Проклятый век, где царствует не книга,

А видимость, что иссушает ум,

И в этом, может, дьявола интрига,

Чтоб человек отвык вообще от дум…

К. Шишов

 

* * *

Бывают в этой жизни миги,

Когда накатит благодать,

И тут берутся в руки книги

И начинаются читать.

 

Вонзив пытливые зеницы

В печатных знаков черный рой,

Сперва одну прочтешь страницу,

Потом приступишь ко второй,

 

А там, глядишь, уже и третья

Тебя поманит в путь сама...

Ах, кто придумал книги эти —

Обитель тайную ума?

 

Я в жизни их прочел с десяток,

Похвастать большим не могу,

Но каждой третьей отпечаток

В моем свирепствует мозгу.

 

Вот почему в часы досуга,

Устав от мирного труда,

Я книгу — толстую подругу —

Порой читаю иногда.

И. Иртеньев

 

* * *

Романы из школьной программы,

На ваших страницах гощу.

Я все лагеря и погромы

За эти романы прощу.

 

Не курский, не псковский, не тульский,

Не лезущий в вашу семью,

Ваш пламень — неяркий и тусклый —

Я все-таки в сердце храню.

 

Не молью побитая совесть,

А Пушкина твердая повесть

И Чехова честный рассказ

Меня удержали не раз.

 

А если я струсил и сдался,

А если пошел на обман,

Я, значит, не крепко держался

За старый и добрый роман.

 

Вы родина самым безродным,

Вы самым бездомным нора,

И вашим листкам благородным

Кричу троекратно «ура!».

 

С пролога и до эпилога

Вы мне и нора и берлога,

И кроме старинных томов

Иных мне не надо домов.

Б. Слуцкий

 

Читаю книгу

Читаю книгу белым днём

И тёмной ночью,

в лесу, в дороге, за столом,

с друзьями, с дочкой.

 

За часом час, за годом год —

пойму, осилю,

как время трудное идёт

сквозным курсивом.

 

Но, принимая дух и хлеб,

не позабуду

и примечания судеб,

и сноски буден.

 

Читаю книгу, отложив

парадный супер —

тут не до жиру, надо жить

по самой сути.

 

Хранить и помнить правды свет

без льгот и выгод,

в начале дня, на склоне лет

читая книгу.

 

Когда ж последний грянет срок —

пора на выход...

«Ты с чем пришла?» — мне скажет бог.

«Читала книгу!»

 

Читала книгу черным днём

и ясной ночью,

жила всерьёз и напролом,

взахлёб, воочью.

 

И там души остался след

в страницах грозных,

где тьма и свет,

где да и нет, —

мой знак вопроса.

Г. Умывакина

 

* * *

Читала книгу, а дела стояли,

Убила выходной — вот срамота! —

Призналась мне соседка и в печали

Вниз улыбнулась краешками рта.

 

— Зато душа, наверное, трудилась,

Преисполнялась, теплилась, жила...

И явно заслужила божью милость, —

Утешила ее я, как могла.

 

Какая книга сделалась виною —

Я не спросила, смыслу вопреки.

Я просто заступилась за родное,

Чтo глушит боль ... и, может, за стихи.

Э. Частикова

 

* * *

Открываю томик одинокий —

томик в переплете полинялом.

Человек писал вот эти строки.

Я не знаю, для кого писал он.

 

Пусть он думал и любил иначе,

и в столетьях мы не повстречались…

Если я от этих строчек плачу,

значит мне они предназначались.

В. Тушнова

 

* * *

Листья тихонько в саду шелестят,

Криками полнится улица,

Не отрываю от книги я взгляд.

Бедное сердце волнуется.

 

Знаю я, многим брильянты нужны,

Золота блеск ослепляющий.

Мне же лишь книга, да свет от луны,

Душу мечтой наполняющий.

Дж. Леббок

 

* * *

«Гертруда:

Вот он идет печально с книгой, бедный…»

Шекспир. Гамлет

 

Какую книгу он читал, об этом

Нам не сказал Шекспир — и мы не знаем.

Читал! При том, что сцена грозным светом

Была в то время залита; за краем

Земного мира тоже было мрачно,

Там бледный призрак требовал отмщенья.

И все же — с книгой, с книгой! Как удачно,

Что мы его застали в то мгновенье.

 

А в чем еще найти он утешенье

Мог, если все так гибельно и дико?

И нам везло, и нас спасало чтенье,

И нас в беде поддерживала книга!

Уйти отсюда в вымысел заветный

Хотя б на час, в другую обстановку.

«Вот он идет печально с книгой, бедный»,

Безумье отложив и маскировку.

А. Кушнер

 

* * *

От скучных книг придёшь в отчаянье —

Плохих стихов, бездарной прозы.

О, запустенье, одичание

И безутешные прогнозы!

 

Но сад, заглохший и запущенный,

Хотя бы стар и театрален,

А с чтеньем сумеречным, в сущности,

Ты сам размыт и нереален.

 

Тебя мутит, душа подавлена,

Как будто ты её обидел,

Глядит угрюмо и затравленно,

Как в ссылку сосланный Овидий.

 

Как он там, бедный, жил без чтения,

Стучал клюкой в гранитный желоб:

Врача, советчика, забвения,

С подругой-книгой разговора б!

А. Кушнер

 

* * *

Так быстро ветер перелистывает

Роман, лежащий на окне,

Как будто фабулу неистовую

Пересказать мечтает мне,

 

Так быстро, ветрено, мечтательно,

Такая нега, благодать,

Что и читать необязательно,

Достаточно перелистать.

 

Ну вот, счастливое мгновение,

И без стараний, без труда!

Все говорят, что скоро чтение

Уйдет из мира навсегда,

 

Что дети будут так воспитаны, —

Исчезнут вымыслы и сны...

Но тополя у нас начитаны

И ветры в книги влюблены!

А. Кушнер

 

* * *

Наконец-то

Я новую книгу купил.

Читал, читал

Далеко за полночь. . .

Эту радость трудно забыть!

Исикава Такубоку

 

* * *

Лишь свеча, в тиши пылая,

Осветит приютец мой, —

Я сажусь за стол, читая

Одиноко в час ночной.

 

Я — богач, как там не числи:

Книги есть — чего ж желать?

Но, копя чужие мысли,

Мне б своей не потерять!

 

Исполать, библиотека!

Что мне золота сундук?

Мильтон, Тиссо иль Сенека —

Человеку лучший друг!

 

Для чего нам жизни миги,

Если книг на полке нет?

Ни одной не дам я книги

И за тысячу монет!

З. Волконская

 

* * *

Укрывшись в кабинет,

Один я не скучаю

И часто целый свет

С восторгом забываю.

 

Друзья мне — мертвецы,

Парнасские жрецы;

Над полкою простою

Под тонкою тафтою

Со мной они живут.

Певцы красноречивы,

Прозаики шутливы

В порядке стали тут.

 

Сын Мома и Минервы,

Фернейский злой крикун

Поэт в поэтах первый,

Ты здесь, седой шалун!

Он Фебом был воспитан,

Из детства стал пиит;

Всех больше перечитан,

Всех менее томит;

Соперник Эврипида,

Эраты нежный друг,

Арьоста, Тасса внук —

Скажу ль?, отец Кандида —

Он всё; везде велик

Единственный старик!

 

На полке за Вольтером

Виргилий, Тасс с Гомером

Все вместе предстоят.

В час утренний досуга

Я часто друг от друга

Люблю их отрывать.

 

Питомцы юных граций —

С Державиным потом

Чувствительный Гораций

Является вдвоем.

И ты, певец любезный,

Поэзией прелестной

Сердца привлекший в плен,

Ты здесь, лентяй беспечный,

Мудрец простосердечный,

Ванюша Лафонтен!

 

Ты здесь — и Дмитрев нежный,

Твой вымысел любя,

Нашел приют надежный

С Крыловым близ тебя.

Но вот наперсник милый

Психеи златокрылой!

О добрый Лафонтен,

С тобой он смел сразиться…

Коль можешь ты дивиться,

Дивись: ты побежден!

Воспитанны Амуром,

Вержье, Парни с Грекуром

Укрылись в уголок.

(Не раз они выходят

И сон от глаз отводят

Под зимний вечерок.)

 

Здесь Озеров с Расином,

Руссо и Карамзин,

С Мольером-исполином

Фонвизин и Княжнин.

За ними, хмурясь важно,

Их грозный Аристарх

Является отважно

В шестнадцати томах.

 

Хоть страшно стихоткачу

Лагарпа видеть вкус,

Но часто, признаюсь,

Над ним я время трачу…

 

…О вы, в моей пустыне

Любимые творцы!

Займите же отныне

Беспечности часы.

Мой друг! весь день я с ними,

То в думу углублен,

То мыслями своими

В Элизий пренесен…

А. С. Пушкин

 

* * *

О жуткий лепет старых книг!

О бездна горя и печали!

Какие демоны писали

веков трагический дневник?..

 

Как дымно факелы чадят!

Лишенный радости и крова,

по кругам ада бродит Дант,

и небо мрачно и багрово.

 

Что проку соколу в крыле,

коль день за днем утраты множит?

Ушел смеющийся Рабле

искать великое «быть может».

 

Все та же факельная мгла.

Надежда изгнана из мира.

И горечь темная легла

на лоб голодного Шекспира.

 

Белесый бог берет трубу,

метет метель, поют полозья, —

в забитом наглухо гробу

под стражей Пушкина увозят.

 

В крови от головы до пят,

как будто не был нежно молод,

встает, убитый, и опять

над пулями смеется Овод…

 

Ты жив, их воздухом дыша,

их голосам суровым внемля?

Молись же молниям, душа!

Пади в отчаянье на землю!

 

Но в шуме жизни, в дрожи трав,

в блистанье капель на деревьях

я просыпаюсь, жив и здрав,

ладонью образы стерев их.

 

Озарена земная мгла,

полно друзей и прочен строй их.

На солнце капает смола

с лесов веселых новостроек.

 

В пчелином гуле, в птичьем гаме,

встречая солнышка восход,

ты не погибнешь, мудрый Гамлет,

ты будешь счастлив, Дон Кихот!

 

Пускай душе не знать урона,

пусть не уйдет из сердца жар

ни от любви неразделенной,

ни от бандитского ножа.

 

И я не верю мрачным толкам

к не мрачнею от забот.

Веселый друг Василий Теркин

меня на улицу зовет.

 

И в толчее и в шуме мы с ним

идем под ливнем голубым

и о Коммуне — Коммунизме,

как о любимой, говорим.

Б. Чичибабин

 

* * *

В сумерках с головой не зажигая

света

с толстой любимой в супере

лоснящемся на коленях

книгой

он сидит с наслаждением

вращая растрепанные страницы

тьма

тяжелеющая ничему не мешает

все наизусть

 

Пусть

проплывают медленно-подробно

в детских

родинках опечаток

хищных

царапинах карандаша

и дальше дальше

уже спеша — смазанный косо — овальный

синяк

библиотечного штампа

сладкая вмятина чайной

чашки и та — пустая

страница с обманной рифмой

где в подушечки пальцев врезается белый

шрам

от загнутого угла.

 

Он усмехнулся, припоминая,

захлопнул вздрогнул

усмешка его была —

так могла бы душа

усмехнуться

во тьму листая

былые свои тела.

И. Ермакова

 

Девушка с книгой

Мне кажется, продвинутые братья

Из окон южного особняка

Косятся на неё издалека:

Другого не нашла себе занятья —

 

Уткнулась в книгу! Простенькое платье,

У подбородка тонкая рука,

Затылок нежный — словно у цветка,

Склонившего головку на закате.

 

О чём мечтаешь на крылечке ты?

Какой герой увлёк твои мечты,

Какие судьбы и пути-дороги?

 

Её зовут. Она уходит в дом,

Оставив на ступеньке пухлый том

Учебника «Доходы и налоги».

И. Фоняков

 

Книжный Сад

Начало ноября — льёт дождь,

И ты под зонтиком идёшь

Вдоль ярких праздничных витрин

В любимый книжный магазин.

 

И пусть от гаджетов с ума

Сошёл весь мир, и кутерьма

Рекламная зовёт — манит,

Но книга таинство хранит:

 

Ни с чем не схожий взмах страниц, —

Разве — с крылами дивных птиц,

Печатных слов густая вязь,

Заветных древних истин связь.

 

Когда в руках желанный том,

Весь мир сокрыт, упрятан в нём,

И ты, как подлинный гурман,

Скорей несёшь домой роман.

 

А дома — жёлтой лампы свет,

И непогоды больше нет,

И комната твоя уже

На том, на дальнем рубеже…

 

И пусть минует много лет,

Но знаний не померкнет свет.

Года, что листопад, летят,

Но плодоносит книжный Сад.

Е. Гущина

 

* * *

Наступает время книг.

С полки взять забытый томик

И тепло его ладонью

Ощутить в какой-то миг.

 

Сесть уютней на диван,

одеяло — к подбородку,

Прочитать раздельно, четко,

С наслаждением: РО-МАН ...

 

И забыть про дождь и муть

Заоконную, и слякоть.

Над собой смеясь, поплакать

И в концовку заглянуть.

 

Жизнь чужую пережить,

Хоть она твоей длиннее ...

А когда совсем стемнеет,

Тихо книгу отложить,

 

Призадуматься...

Потом

Удивленно оглянуться:

Как ты счастлив вдруг вернуться

В этот день

И в этот дом!

С. Молева

 

* * *

А как мы читали?

Читали мы так —

Комната, стулья, стол,

У стола четыре угла,

В каждом углу по читателю,

У мамы Солоухин,

У отца Пушкин,

У сестры Стендаль,

У меня «Остров сокровищ»,

Восемь глаз,

Две пары очков.

Вечер, тишина в мире,

Сквозь занавеску луна видна.

Книги четыре,

Лампа одна.

А. Анпилов

 

Мама за книгой

…Сдавленный шёпот… Сверканье кинжала.

— «Мама, построй мне из кубиков домик!»

Мама взволнованно к сердцу прижала

Маленький томик.

 

… Гневом глаза загорелись у графа:

«Здесь я, княгиня, по благости рока!»

— «Мама, а в море не тонет жирафа?»

Мама душою — далёко!

 

— «Мама, смотри: паутинка в котлете!»

В голосе детском упрёк и угроза.

Мама очнулась от вымыслов: дети —

Горькая проза!

М. Цветаева

 

* * *

...Наш примус всё чадил устало,

Скрипели ставни… Сыпал снег.

Мне мама Пушкина читала,

Твердя: «Хороший человек!»

 

Забившись в уголок дивана,

Я слушал — кроха в два вершка, —

Про царство славного Салтана

И Золотого Петушка…

 

В ногах скрутилось одеяло,

Часы с кукушкой били шесть.

Мне мама Пушкина читала —

Тогда не так хотелось есть.

 

Забыв, что поздно и беззвездно,

Что сказка — это не всерьез,

Мы знали — папа будет поздно,

Но он нам Пушкина принес.

 

И унывать нам не пристало

Из-за того, что суп не густ.

Мне мама Пушкина читала —

Я помню новой книжки хруст…

 

Давно мой папа на погосте,

Я ж повторяю на бегу

Строку из «Каменного гостя»

Да из «Онегина» строку.

 

Дряхлеет мама… Знаю, знаю —

Ей слышать годы не велят.

Но я ей Пушкина читаю

И вижу — золотится взгляд…

А. Аврутин

 

* * *

А Пушкин — он мне по наследству достался.

Отец, помню, часто к нему возвращался,

Ответа ища ли, забвенья, покоя,

Вздыхая порой над любимой строкою.

 

По комнатам плыли вечерние блики,

Очки замирали на кончике носа,

Когда он подчеркивал бережно в книге

Слова, многоточия, знаки вопроса.

 

Они там остались, как птицы на ветке.

И ныне легко мне, под лампой устроясь,

Найти карандашные эти пометки

И вдруг прочитать их, как связную повесть.

 

Любую страницу заветного тома

Откроешь — и дома.

А. Анпилов

 

Старые книги

Когда нету силы, когда нету мочи,

старинную книгу беру и читаю

наивные строки про синие очи,

про синее море и белую стаю.

 

Про след за кормой — он, понятно, жемчужный…

Про волосы милой — они золотые…

Порою тяжелой, порою недужной

спасают забытые книги России.

 

Конечно же, с ятями строки лихие

рождают улыбку и легкую горечь…

Но были ж на свете глаза голубые

и звезды, с которыми сладостно спорить?

 

Да разве ж и нынче порою полночной

влюбленное сердце тоска не сжигает?

И хочется страстью своей невозможной

вернуть мою милую… так не бывает?

 

Но нынешним слогом письма не напишешь,

сказать не выходит теперешним словом…

И что-то забытое, древнее ищешь

про чайки и звезды в просторе суровом.

 

Те книги в серебряном аж матерьяле!..

Ведь было же время, подумайте сами,

когда на уроках стихи сочиняли,

когда говорили, как птицы, стихами!

 

Ты делай свое современное дело,

но верь, выходя на распутья глухие, —

держава поэтов еще не сгорела,

держава мечтателей странных, — Россия!

Р. Солнцев

 

Баллада о книгах

Теряя яви якоря,

Я, миру книг благодаря,

Живу на свете этом энное столетье.

Дышу мечтой — вот первый мой

Портретный штрих, любовь — второй.

А чье-то мненье обо мне — то дело третье.

 

И все ж, уверен я в простом:

Любой из вас, взяв с полки том,

Не может зову мира книг не подчиниться.

И вот, глядишь, уже летишь

В другую жизнь, и ощутишь

Чужие чувства, и закроет явь страница.

 

Я — Леонид. Передо мной

Проход один, ответ простой:

Иль со щитом, иль на щите — но с сердцем чистым.

Пусть персов — тьмы, не перечесть,

Свободна Спарта, значит — честь

Жива в спартанцах, да к тому ж, нас тоже триста.

 

Летят мгновенья на часах,

Я — Д'Артаньян, и на весах

Любовь и долг, борьба, где шпаги довод весок.

Один за всех — к чему ж тянуть?

Нас не согнуть, так — в добрый путь,

Иначе как же королева без подвесок!?

 

И вот, читает паренек,

Что — смерть ему и в чем — упрек.

Пред ним толпа врагов от страха оробела.

Или, мечтая лишь о ней,

Себя он чувствует, как Грей,

Или командует фрегатом «Арабелла».

 

Я в наступление водил,

Я побеждал, я проходил

Аустерлиц, сквозь визг картечи и шрапнели.

И, повинуясь ритму строк,

Воображаемый курок

Взводил, как Ленский я, и дрался на дуэли.

 

Пусть небеса, свершив свой суд,

Мне за мечтательность несут

Лишь миг добра, но зла извечные интриги.

У Бога милость не прося —

Пусть я теряю всё и вся, —

На этот случай остаются в жизни книги.

В. Скрипников

 

Друзья на книжных полках

Благословляю я отцовский дом, —

Настолько ярки миги были в нём,

Которыми в душе моей возник

Стоцветный мир моих первейших книг.

 

Пришли мои досуги разделить,

Раздвинув круг соседских Мить и Вить,

И дядя Том, и беглый Джим, и Гек,

И Санчо Панса, добрый человек.

 

Бесценнейшее чудо на земле!

Лежит предмет обычный на столе,

Но в нём, как порох, вспыхивать горазд

Спрессованный воображенья пласт.

 

Друзья мои во множестве томов,

Соседями — во множестве домов!

Я вами жил, я вами дорожил,

Я сотни жизней с вами пережил.

 

Как с братьями в моём земном кругу,

Я с вами разлучиться не могу.

Мой первый шаг, мой первый вздох и крик

Не помню я. Но помнить не отвык

 

Живой водой раздвинувшей луга

Одной зелёной речки берега.

Там пацанок среди цветов и трав

Сидит, колени хрупкие обняв,

Пред ним — раскрытый томик на траве,

И облака, и птицы — в синеве…

В. Гордейчев

 

Книга

                  Станиславу Зубкову

Ты — мальчик с золотой душою,

С талантами, недетской глубиною,

Читаешь книги, но не электронные —

Бумажные, с обложкою картонной

И с корешком, с ляссе и с переплетом…

А толстые — с особенной охотой!

 

И шелестят страницы за страницей,

И аромат таинственный струится.

Священны и бумага, и печать,

Священная потребность — осязать,

Руками трогать, чувствовать их вес,

«Изображению» в противовес.

 

Но нет печальней заключительного мига:

Последняя строка, прочитана вся книга…

 …Уж кое-что из прежнего забыто,

Но не исчезла прежняя орбита.

Подходишь к полкам с книгами из детства

С волнением, ведь можно разреветься,

Взяв в руки нежно ту или иную

И осязая, истинно — живую!

 

Ведь вспомнишь то, чем преисполнен был,

Все волшебства, что в ней тогда открыл,

Как наслаждался ей, как с ней не расставался,

В ее героев навсегда влюблялся,

Как книги ты дарил, тебе дарили…

И чудо детства так они продлили.

М. Каранова

 

* * *

Только детские книги читать,

Только детские думы лелеять,

Все большое далеко развеять,

Из глубокой печали восстать.

 

Я от жизни смертельно устал,

Ничего от нее не приемлю,

Но люблю мою бедную землю

Оттого, что иной не видал.

 

Я качался в далеком саду

На простой деревянной качели,

И высокие темные ели

Вспоминаю в туманном бреду.

О. Мандельштам

 

Только детские книги читать

Открыл цветную книжку по ошибке —

И зачитался, вспомнил: ведь и ты

Ребенком был, и свет из темноты

Ударил вдруг, и заиграли скрипки.

 

Здесь пестрый мир, где золотые рыбки,

И рыцари, и мудрые коты.

Здесь можно не стыдиться доброты

И не пугаться собственной улыбки.

 

Здесь чистые слова и ясный слог.

Здесь некий заповедный уголок.

Среди тревог, при смуте и надломе

 

Его мы инстинктивно бережем:

Он — солнечная комната в большом

Сыром, холодном, неуютном доме.

И. Фоняков

 

Остров сокровищ

Вот так здрасьте-досвиданья —

Вдруг нашлись на верхней полке

Книжки старого изданья,

Корешки мои, осколки.

 

Эти буквы и чернила,

Эти выцветшие краски,

Эти, господи помилуй,

Приключения и сказки.

 

Помнишь томики «Детгиза»

В переплете бледно-сером.

Где Том Сойер и Алиса,

Квентин Дорвард с Гулливером?

 

Мушкетеры с Робинзоном,

Дети капитана Гранта…

Пахло порохом, озоном,

Как морская контрабанда!

 

Жалко лампочка свисала.

Рыбий жир. Температура.

Ты одна меня спасала —

Вредная литература.

 

Голова горит и млеет,

Жар плывет перед глазами —

Но под снежными белеет

Мой корабль парусами.

 

Как читалось из-под парты

Про пиратов и чудовищ!

Вот они — цветные карты,

Вот он — остров мой сокровищ.

 

Позабытые небрежно

Конан Дойль и Сетон-Томпсон,

Вальтер Скотт и, уж конечно,

Монте-Кристо с Билли Бонсом!

А. Анпилов

 

Над книгой

Снова в печке огонь шевелится,

Кот клубочком свернулся в тепле,

И от лампы зелёной ложится

Ровный круг на вечернем столе.

 

Вот и кончены наши заботы —

Спит задачник, закрыта тетрадь.

Руки тянутся к книге. Но что ты

Будешь, мальчик, сегодня читать?

 

Хочешь, в дальние синие страны,

В пенье вьюги, в тропический зной

Поведут нас с тобой капитаны,

На штурвал налегая резной?

 

Зорок взгляд их, надёжны их руки,

И мечтают они лишь о том,

Чтоб пройти им во славу науки

Неизведанным прежде путём.

 

Сжаты льдом, без огня и компаса,

В полумраке арктических стран

Мы спасём чудака Гаттераса,

Перейдя ледяной океан.

 

По пещерам, подземным озёрам

Совершим в тесноте и пыли,

Сталактитов пленяясь узором,

Путешествие к центру земли.

 

И без помощи карт и секстанта,

С полустертой запиской в руке,

Капитана, несчастного Гранта,

На безвестном найдём островке.

 

Ты увидишь леса Ориноко,

Города обезьян и слонят,

Шар воздушный, летя невысоко,

Ляжет тенью на озеро Чад.

 

А в коралловых рифах, где рыщет

«Наутилус», скиталец морей,

Мы отыщем глухое кладбище

Затонувших в бою кораблей...

 

Что прекрасней таких приключений,

Веселее открытий, побед,

Мудрых странствий, счастливых крушений,

Перелётов меж звёзд и планет?

 

И, прочитанный том закрывая,

Благодарно сходя с корабля,

Ты увидишь, мой мальчик, какая,

Тайны полная, ждёт нас земля!

 

Вёл дорогой тебя неуклонной

Сквозь опасности, бури и мрак

Вдохновлённый мечтою учёный,

Зоркий штурман, поэт и чудак.

В. Рождественский

 

Книги в красном переплете

Из рая детского житья

Вы мне привет прощальный шлете,

Неизменившие друзья

В потертом, красном переплёте.

 

Чуть легкий выучен урок,

Бегу тотчас же к вам, бывало.

«Уж поздно!» — «Мама, десять строк!..»

Но, к счастью, мама забывала.

 

Дрожат на люстрах огоньки…

Как хорошо за книгой дома!

Под Грига, Шумана, Кюи

Я узнавала судьбы Тома…

 

Темнеет… В воздухе свежо…

Том в счастье с Бекки полон веры.

Вот с факелом Индеец Джо

Блуждает в сумраках пещеры…

 

Кладбище… Вещий крик совы….

(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки

Приемыш чопорной вдовы,

Как Диоген, живущий в бочке.

 

Светлее солнца тронный зал,

Над стройным мальчиком — корона…

Вдруг — нищий! Боже! Он сказал:

«Позвольте, я наследник трона!»

 

Ушел во тьму, кто в ней возник.

Британии печальны судьбы…

О, почему средь красных книг

Опять за лампой не уснуть бы?

 

О золотые времена,

Где взор смелей и сердце чище!

О золотые имена:

Гекк Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!

М. Цветаева

 

Над книжкой

Давно уж дочитана книжка

И томик любимый закрыт.

Задумчиво русый парнишка

В окно голубое глядит.

 

Глядит он восторженным взглядом,

Расстаться ему нелегко, —

Стоит ещё с мальчиком рядом

Весёлый и статный Левко.

 

И звёзды украинской ночи,

Вишнёвых садов аромат…

И звёздами ясные очи

Красавицы Ганны горят.

 

А ночью ему до рассвета

Казацкая слышится речь,

За синею дымкою где-то

Встаёт Запорожская Сечь.

 

И мальчик ночною порою

Тараса встречает не раз.

«Такому, наверно, Героя

Посмертно бы дали у нас!»

 

Он видит отвагу и смелость,

В степи разгорается бой…

В той книге и дружбами верность,

И образ Отчизны родной.

 

Склонялся над книгою этой

Недаром Олег Кошевой…

Живёт она памятью светлой,

Бессмертною силой живой.

 

Её на зимовках читали

Среди наступающих льдов,

Читали её на привале

У дымных походных костров.

 

…Дано нам большое наследство,

По праву гордимся мы им,

И книжку, любимую с детства,

Мы долгие годы храним.

Е. Хоринская

 

Старая книга

Ни начала, ни конца,

автор неизвестен.

У героя нет отца,

он упрям, но честен.

Всё село в густом дыму,

жутко пламя пляшет.

Он уходит.

Вслед ему

мать платочком машет…

Партизанский край лесной.

Доблесть и отвага.

Нет обложки, шрифт дрянной,

жёлтая бумага…

Не могу ни пить, ни есть,

лягу спать — не спится.

Тяжела, как будто жесть,

каждая страница.

Грохот взрывов…

Свист свинца…

Гибель командира…

Ни начала,

ни конца —

только середина…

М. Вейцман

 

Песенка детективная

О, как нам нужен еще один

                   неожиданный поворот —

такой, что даже мисс Марпл

                   с ходу не разберет.

 

Когда уже дело ясно,

                   как цейсовское стекло,

и в кресле подпрыгнул Ватсон

                   и по лбу себя: дошло! —

 

 когда приосанился Шерлок,

                   откашлялся Пуаро

 и над последней главою

                   автор занес перо,

 

Когда до конца осталось

                   страниц, ну, может, пяток, —

пусть будет та самая малость:

                   еще один завиток.

 

Присвистнет ажан суровый

                   и все, кто свистеть горазд:

лорд Питер, лондонский денди,

                   и честный сыщик Эраст.

 

И гордый любитель Пруста,

                   за чтивом забыв весь свет,

прошепчет: «Мыслей не густо,

                   но как закручен сюжет!»

 

Один, последний, нежданный,

                   негаданный ход конем —

и мы поменяем планы,

                   не ляжем и не уснем.

 

И восхищены заране,

                   рассказчику глядя в рот,

не вздрогнем, когда за нами

                   захлопнется переплет.

М. Бородицкая

 

* * *

Мушкетеры господина де Тревиля,

Неужели вас гвардейцы затравили?

Разве можно, чтобы слышалось всегда:

«Шпаги в ножны! Шпаги в ножны, господа!»

 

Но мелькают пустыри и перелески,

И сверкают вам алмазные подвески.

И не трудно, и не страшно на рожон,

Если выхвачены шпаги из ножон.

 

Петушиная смолкает перекличка,

А за окнами грохочет электричка.

Я один в недоброй комнате сижу

и в лицо своим обидчикам гляжу.

 

И сквозь гнев, и одиночество, и муку

Опускаю я торжественную руку,

Как на Библию, на детский тот роман:

«Я не струсил, я не струсил, д'Артаньян!»

 

И мелькают пустыри и перелески,

И сверкают мне алмазные подвески.

И не трудно, и не страшно на рожон,

Если выхвачены шпаги из ножон!

Л. Друскин

 

Читатель фантастики

Эти тучи дождем чреваты.

Эти тучи скрывают высь

и корабль,

мгновенный, как мысль,

пробивающий воровато

стратосферу моей Земли —

ничего худого не ждущей…

 

А вдали — еще корабли

из неведомой звездной гущи.

Вот сейчас кто-то сядет здесь,

на шоссе, промозглом и сизом.

Выйдет чуждый мне организм

и начнет меня злобно есть.

 

«Да за что?!»

«А чтоб не гадал!

Много знаешь о наших планах!»

И откусит он мне тогда

ногу левую до кармана.

И откусит правую кисть

вместе с запонкой и манжетом ...

«Выдавай названье планеты!

Называй города!»

«Ни в жисть!

Ничего не скажу! Ура!»

А пред гибелью неминучей

плюну гордо в их аппарат.

 

И махина

ржавою кучей

вдруг осядет ...

Я отомщен!

Пропадай, межзвездная пташка!

Что, пришельцы?

Уже вам тяжко?

А герои — грядут еще!

О. Тарутин

 

* * *

…А самые лучшие в книжках рассказы —

В которых подробно описано детство,

Со всеми дядьями и тетками сразу,

Со всем, что по случаю и по соседству;

 

Рассказы, в которых из дальней поездки

Отец возвращается позднею ночью

И старая бабка спросонья бормочет,

Бок о бок, за ситцевой занавеской;

 

Рассказы, где трудно быть трусом и слабым

И нужно кого-нибудь взять под защиту,

В которых играют в войну и убитых

И дом для игры назначается штабом…

 

Но если потом, отделен многоточьем,

Явился в конце эпилог запоздалый

И вкратце, страничкою, между прочим,

Напомнил, что вся эта жизнь миновала,

 

И, знать ничего не желая о чуде,

Поведал как есть, никому не в обиду,

Что дома того уже нет и те люди

Давно и навек потерялись из виду,

 

Сказал про убитого насмерть и … битого —

Что ж, книга от этого хуже не стала,

Но только сначала ее перечитывать —

Зачем? если так уже все миновало? —

Душа не лежит.

М. Шлаин

 

Мифы Древней Греции

Я перечитываю Куна

Весенней школьною порой.

Мне так понятен этот юный

Неунывающий герой,

За миловидной Андромахой

Плывущий к дальним берегам —

Легко судьбу свою без страха

Вручить всеведущим богам!

 

Я перечитываю Куна.

Июль безоблачный высок,

И ветер, взбадривая шхуны,

Листает воду и песок.

Сбежим вослед за Одиссеем

От неурядиц и семьи!

В далёких странствиях рассеем

Земные горести свои!

 

Я перечитываю Куна.

В квартире пусто и темно.

Фонарный свет струится скудно

Через закрытое окно.

Ужасна смерть царя Эдипа,

Язона горестен финал.

Как этот мир устроен дико!

Как век наш суетен и мал!

 

Когда листва плывёт по рекам,

У осени на рубеже,

Читайте мифы древних греков. —

Там всё написано уже.

Судьба души твоей и тела —

Лишь повторённое кино,

Лишь вариация на тему,

Уже известную давно.

А. Городницкий

 

* * *

Я в это таинство святое книг

Вхожу с надеждой и таким волненьем,

Как путник, вдруг увидевший родник

И испытавший счастье исцеленья.

 

На этажах надежных стеллажей

Картонных переплетов разноцветье

Хранит мечты и подвиги людей,

Прошедшие чреду тысячелетий.

 

И наших современников черты,

Их радости, сомненья и печали...

Но эти пожелтевшие листы

Без моего участия молчали.

 

И терпеливо ждали в тишине,

Когда я книгу, как судьбу открою...

А. Баженова

 

Дачная библиотека

Есть комната на даче у меня

С богатством, в ней оставленным от века.

Есть комната на даче у меня, —

Из книг и тишины! — библиотека.

 

Бывало, засидишься допоздна

(На дачах время странное, сам знаешь!),

Окно откроешь, ляжешь у окна

И книгу интересную читаешь.

 

И что-то вспомнится, и, как всегда, оно

С грустинкой будет. Веришь, так бывает,

Когда в полуоткрытое окно

Сперва потёмки тихо заползают,

 

За ними — осторожная луна,

А за луною — звёзды и кометы…

Библиотека, ночь и тишина!

Что может быть желанней для поэта,

 

Чем триединство этих верных нот,

Неуловимых чар произведенье?!

Вот так подчас с неведомых высот

Нет-нет да и сойдёт стихотворенье.

 

Слетит, и сядет рядом, и сидит,

А я лежу себе и думаю, как лето

Всё же внимательно к разбойникам-поэтам,

Коль каждым непутёвым дорожит,

 

Вымаливая братьям, Христа ради,

Ночные откровенья и покой,

И посылает на помин в тетради

Слова, соединённые строкой.

 

Есть комната на даче у меня

С богатством, в ней оставленным от века:

Из книг и тишины… библиотека!

Есть комната такая у меня!

Т. Травник

 

Жить среди книг — хотя б и не читая...

Жить среди книг — хотя б и не читая,

лишь ощущать присутствие вблизи,

как близость леса

или близость моря, —

вот лучшее из одиночеств.

 

Потомственный квартиросъемщик,

в очередном своем чужом жилище

я первым делом расставляю их

на полках, на шкафах,

везде, где только можно,

прилежно протираю влажной тряпкой,

и, завершив привычный ритуал,

смотрю на них едва ль не вожделенно,

как тот скупой в своем подвале тайном,

приподымая крышку сундука,

где все его сокровища хранятся, —

воистину, какой волшебный блеск!

 

Как я сейчас богат!

Едва ли кто сравнится

со мной в моем богатстве!

Отныне здесь мой дом,

и я в нем жить могу —

я чувствую себя в своем кругу

и потому спокойно засыпаю —

и словно бы лежу на океанском дне,

куда сквозь толщу вод доносятся ко мне

неясный шелест, шорох, тихий шепот,

и топот ног,

и звуки многих голосов,

и, чуть освоясь в их нестройном хоре,

я вскоре начинаю понимать,

что квартирую ныне в Эльсиноре,

в жилище обедневших королей,

сняв комнату за пятьдесят рублей

(что в наши времена — почти что даром),

и вот сегодня с самого утра

здесь собрались заезжие актеры

и происходит странный карнавал

иль некое дается представленье,

и я слежу, как движется сюжет,

где Дон Кихот

шлет вызов Дон Жуану,

где Фауст искушает донну Анну,

а бедный Лир

уходит на войну —

она уже идет четыре года,

а может, сто четыре или больше,

и я устал от долгого пути,

от мин, от артобстрелов, от бомбежек,

меж тем снаряды рвутся где-то рядом,

а я никак подняться не могу,

я должен встать,

я не могу подняться,

я задыхаюсь, я едва дышу —

все кончено, я гибну, донна Анна!

И меркнет свет,

и я лечу куда-то в бездну,

в последний миг услышать успевая,

как возглашает Главный Лицедей,

решительно на этом ставя точку:

— Все в мире, господа, — война детей,

где, впрочем, каждый умирает в одиночку!..

И сразу рушится в кромешный мрак ночной

мой зыбкий мир,

мой Эльсинор очередной.

Ю. Левитанский

 

* * *

Я с книгой породнился в дни войны.

О, как же было то родство печально!

Стянув потуже батькины штаны,

Я убегал от голода в читальню.

 

Читальня помещалась в старом доме.

В ту пору был он вечерами слеп...

Знакомая усталая мадонна

Снимала с полки книгу, словно хлеб.

 

И подавала мне ее с улыбкой.

И, видно, этим счастливо была.

А я настороженною улиткой

Прилаживался к краешку стола.

 

И серый зал с печальными огнями

Вмиг уплывал... и все казалось сном.

Хотя мне книги хлеб не заменяли,

Но помогали забывать о нём.

 

Мне встречи те запомнятся надолго...

И нынче — в дни успехов иль невзгод —

Я снова здесь, и юная мадонна

Насущный хлеб

Мне с полки подаёт.

А. Дементьев

 

* * *

О хлебе думать надоело.

К тому же нет его.

Всё меньше сил, всё легче тело.

Но это ничего.

 

Забуду всё с хорошей книгой,

Пусть за окном пальба.

Беснуйся, дом снарядом двигай, —

Не встану, так слаба,

 

Пьяна от книжного наркоза,

От выдуманных чувств…

Есть всё же милосердья слёзы,

И мир ещё не пуст.

Н. Крандиевская-Толстая

 

* * *

Друзья мои! С высоких книжных полок

Приходите ко мне вы по ночам,

И разговор наш — краток или долог, —

Всегда бывает нужен мне и вам…

 

Через века ко мне дошел ваш голос,

Рассеявшийся некогда, как дым,

И то, что в вас страдало и боролось,

Вдруг стало чудодейственно моим.

В. Рождественский

 

* * *

И в ночном, и за стадом

Была книга со мной:

С кнутовищами рядом

И пастушьей сумой.

 

И ко мне приходили

С этих серых страниц

Знаменитые были

От далеких границ.

 

За околицей, лугом

Проносились порой

То полярная вьюга,

То тропический зной.

 

И за школьною партой

Отстающих ребят

Уводил я по карте,

Как внимательный брат.

 

Я скажу не напрасно —

Это дети поймут:

Книга — друг,

И не раз нам

Обращаться к нему.

 

Разъяснит и поможет,

За собой уведет,

Но потребует тоже

И любви, и забот...

А. Твардовский

 

* * *

Нет, жизнь меня не обделила,

Добром своим не обошла.

Всего с лихвой дано мне было

В дорогу — света и тепла…

 

…И летних гроз, грибов и ягод,

Росистых троп в траве глухой,

Пастушьих радостей и тягот,

И слёз над книгой дорогой.

А. Твардовский

 

* * *

Я книгу предпочту природе,

Гравюру — тени вешних рощ,

И мне шумит в весенней оде

Весенний, настоящий дождь.

Не потому, что это в моде,

Я книгу предпочту природе.

 

Какая скука в караване

Тащиться по степи сухой.

Не лучше ль, лёжа на диване,

Прочесть Жюль Верна том-другой.

А так — я знаю уж заране,

Какая скука в караване.

 

Зевать над книгою немецкой,

Где тяжек, как картофель, Witz

Где даже милый Ходовецкий

Тяжел и не живит страниц.

Что делать: уж привык я с детской

Зевать над книгою немецкой.

 

Милей проказливые музы,

Скаррона смех, тоска Алин, —

Где веселилися французы

И Лондон слал туманный сплин.

Что в жизни ждет? одни обузы,

Милей проказливые музы.

 

Не променял бы одного я

Ни на гравюру, ни на том —

Тех губ, что не дают покоя,

В лице прелестном и простом.

Пускай мне улыбнутся трое,

Не променял бы одного я.

 

Но ждать могу ли я ответа

От напечатанных листков,

Когда лишь повороты света

Я в них искать всегда готов,

Пускай мне нравится все это,

Но ждать могу ли я ответа?

 

Я выражу в последней коде,

Что без того понятно всем:

Я книги предпочту природе,

А вас хоть тысяче поэм.

Любовь (когда она не в моде?)

Поет в моей последней коде.

М. Кузмин

 

* * *

Я книги выбираю с наслажденьем —

На полках, в тишине библиотек.

То радость вдруг охватит, то волненье,

Ведь книга каждая — как будто человек.

 

Одна — стара, мудра, зачитана до дыр,

В другой — все необычно, странно, ново.

Мне книги открывают целый мир,

За шагом шаг иду от слова к слову.

 

На Севере могу я побывать

И в тропиках — там, где растут бананы.

Какая радость — открывать, читать

Рассказы, сказки, повести, романы!

 

Могу узнать, что было век назад,

И что когда-нибудь, наверно, будет.

О многом книги людям говорят,

Во многом книги помогают людям.

Л. Охотницкая

 

Книги

Книги тоже читают читающих книги,

видят в скрытных глазах наши стоны и крики,

слышат все, что на свете никто не услышит,

кроме тех, кто такими же книгами дышит.

 

Нас друг другу сосватали книги когда-то,

и Марина Ивановна в том виновата.

Даже Анна Каренина — мертвая сватья,

с рельс привстав, нас толкнула друг к другу в объятья.

 

Молчаливое книг возвращенье друг другу

непохоже совсем на взаимоуслугу,

а скорее похоже на их раздиранье…

Это бесповоротное расставанье.

 

Мы могли возвратить друг другу лишь книги,

но вернуть не могли наши тайные миги,

те, которые так глубоко оставались,

что другим незаслуженно не доставались.

 

Ты стояла потерянно, неразрешимо,

не садясь в свою старенькую машину,

и в руках твоих словно чего-то, но ждали

Пастернак и Шаламов, «Пословицы» Даля.

 

Мои руки тебя обнимать так любили,

но сейчас они книгами заняты были,

будто нас ограждали, чтоб дальше не гибнуть,

и Ромен Гари, и Евгения Гинзбург.

 

Сунул я тебе книги на улице сразу,

отворачиваясь, как боящийся сглазу,

ну а ты, еле выбравшись из-под обвала,

книги, словно во сне, по одной отдавала.

 

Я просил тебя, девочка, целых два года,

чтобы ты, наконец, полюбила кого-то,

и когда так случилось, вздохнул облегченно,

но зубами потом заскрипел обреченно.

 

Никогда я не спрашивал менторским тоном,

сколько лет моему сопернику, кто он,

и не знал, то ли плакать мне, то ли смеяться,

когда ты мне сказала: «Ему восемнадцать».

 

Чистотой незапятнанной девы красива,

полуподнятым взглядом меня ты просила

подойти, чтобы вновь оказались мы рядом,

но тебе я ответил опущенным взглядом.

 

Ты смотрела в меня, будто времени мимо.

Сделай шаг я, все было бы непоправимо…

Но не сделал я все-таки этого шага.

Что же мне не позволило? Трусость? Отвага?

 

Встрепенулись зачитанных книжек страницы,

попросив меня шепотом посторониться.

Ты застыла, — чуть вздрагивали лишь серьги! —

и прикрыла прижатыми книжками сердце…

Е. Евтушенко

 

Книги

Есть бездонный ящик мира —

От Гомера вплоть до нас.

Чтоб узнать хотя б Шекспира,

Надо год для умных глаз.

 

Как осилить этот ящик?

Лишних книг он не хранит.

Но ведь мы сейчас читаем

Всех, кто будет позабыт.

 

Каждый день выходят книга:

Драмы, повести, стихи —

Напомаженные миги

Из житейской чепухи.

 

Урываем на одежде,

Расстаемся с табаком

И любуемся на полке

Каждым новым корешком.

 

Пыль грязнит пуды бумаги.

Книги жмутся и растут.

Вот они, антропофаги

Человеческих минут!

 

Заполняют коридоры,

Спальни, сени, чердаки,

Подоконники, и стулья,

И столы, и сундуки.

 

Из двухсот нужна одна лишь —

Перероешь, не найдешь,

И на полки грузно свалишь

Драгоценное и ложь.

 

Мирно тлеющая каша

Фраз, заглавий и имен:

Резонерство, смех и глупость,

Нудный случай, яркий стон.

 

Ах, от чтенья сих консервов

Горе нашим головам!

Не хватает бедных нервов,

И чутье трещит по швам.

 

Переполненная память

Топит мысли в вихре слов...

Даже критики устали

Разбирать пуды узлов.

 

Всю читательскую лигу

Опросите: кто сейчас

Перечитывает книгу,

Как когда-то... много раз?

 

Перечтите, если сотни

Быстрой очереди ждут!

Написали — значит, надо.

Уважайте всякий труд!

 

Можно ль в тысячном гареме

Всех красавиц полюбить?

Нет, нельзя. Зато со всеми

Можно мило пошалить.

 

Кто «Онегина» сегодня

Прочитает наизусть?

Рукавишников торопит

«Том двадцатый». Смех и грусть!

 

Кто меня за эти строки

Митрофаном назовет,

Понял соль их так глубоко

Как хотел бы... кашалот.

 

Нам легко... Что будет дальше?

Будут вместо городов

Неразрезанною массой

Мокнуть штабели томов.

Саша Чёрный

 

Книга

Безмолвствует черный обхват переплёта,

Страницы тесней обнялись в корешке,

И книга недвижна. Но книге охота

Прильнуть к человеческой теплой руке.

 

Небрежно рассказ недочитанный кинут,

Хозяин ушел и повесил замок.

Сегодня он отдал последний полтинник

За краткую встречу с героем Зорро.

 

Он сядет на лучший из третьего места,

Ему одному предназначенный стул,

Смотреть, как Зорро похищает невесту,

В запретном саду раздирая листву.

 

Двенадцать сержантов и десять капралов

Его окружают, но маска бежит,

И вот уж на лошади мчится по скалам,

И в публику сыплется пыль от копыт.

 

И вот на скале, где над пропастью выгиб,

Бесстрашный Зорро повстречался с врагом…

Ну, разве покажет убогая книга

Такой полновесный удар кулаком?

 

Безмолвствует черный обхват переплёта,

Страницы тесней обнялись в корешке,

И книга недвижна. Но книге охота

Прильнуть к человеческой теплой руке.

М. Светлов

 

* * *

Стареют книги... Нет, не переплёт,

Не тронутые плесенью страницы,

А то, что там, за буквами, живёт

И никому уж больше не приснится.

 

Остановило время свой полёт,

Иссохла старых сказок медуница,

И до конца никто уж не поймёт,

Что озаряло наших предков лица.

 

Но мы должны спускаться в этот мир,

Как водолазы в сумрак Атлантиды, —

Былых веков надежды и обиды

Не только стертый начисто пунктир:

 

Века в своей развернутой поэме

Из тьмы выходят к Свету, к вечной теме.

В. Рождественский

 

* * *

Книгу читай не только словами.

Слова — это в жизнь небольшая дверца.

Книгу читай непременно сердцем,

А главное, совестью и делами.

Э. Асадов

 

* * *

Книга учит и книга воспитывает

Только тех, кто читает и впитывает.

А у тех, кто по строчкам несётся,

Лишь одна пустота остаётся.

Э. Асадов

 

* * *

Зачем искать примету

конца былых дорог?

Вопит на всю планету:

«Дорогу Интернету!

Да будут рэп и рок!..»

 

Компьютерное иго.

Машинный наворот.

Дискеты, файлы, игры...

Счастливые вериги —

или наоборот?

 

И все, что мы умели,

пора забыть, уйти?

И, мол, мели, Емеля,

на сайте, на имэйле

тори свои пути?

 

И ад свечой потухшей,

победный через край,

летит, терзая уши,

и веселит, и душит

тот электронный рай...

 

Я принимаю это

не как беду и крах.

Но все же в сердце где-то —

чуть слышная примета,

какой-то новый страх.

 

Смотрю вокруг с придиркой:

как изменился день!

Он занялся притиркой

к себе природы дикой,

замшелых деревень,

 

понятий старомодных,

мистических берез,

дремучих душ голодных,

пока еще свободных...

Мне жаль всего до слез!

 

Но на скамейке сада

под оком синевы,

где бодрая осада

деревьев и травы,

 

там силуэт маячит...

Нет, вроде, я не сплю:

читает книгу мальчик.

Читает книгу мальчик!

И я его люблю!..

Р. Казакова

 

О чтении

Читать ужасно интересно:

Вы можете сидеть, лежать

И — не сходя при этом с места —

Глазами книгу ПРОБЕЖАТЬ!

Да-да! Читать — ХОДИТЬ ГЛАЗАМИ

За ручку с мамой, после — сами.

Ходить — ведь это же пустяк,

Не бойтесь сделать первый шаг!

Споткнулись раз, другой…

И вдруг вы

Прочли подряд четыре буквы,

И вы пошли, пошли, пошли —

И слово первое прочли!

От слова к слову — как по кочкам —

Помчитесь весело по строчкам…

И так научитесь читать —

Как бегать,

Прыгать…

Как летать!

Я знаю, скоро по странице

Порхать вы будете, как птицы!

Ведь необъятен и велик,

Как небо —

Мир волшебный книг!

А. Усачев

 

Читайте

Читайте, мальчишки!

Девчонки, читайте!

Любимые книжки

Ищите на сайте!

В метро, в электричке

И автомобиле,

В гостях или дома,

На даче, на вилле —

Читайте, девчонки!

Читайте, мальчишки!

Плохому не учат

Любимые книжки!

Не всё в этом мире

Легко нам даётся,

И всё же упорный

И мудрый — добьётся

Того, к чему доброе

Сердце стремится:

Он клетку откроет,

Где птица томится!

И каждый из нас

Облегчённо вздохнёт,

Поверив, что мудрое

Время — придёт!

И мудрое, новое

Время — придёт!

Н. Пикулева

 

О книгах и чтении. О жизни...

Жизнь коротка. И надо уметь.

Надо уметь уходить с плохого фильма. Бросать плохую книгу.

Уходить от плохого человека. Их много.

Дело не идущее бросать.

Даже от посредственности уходить.

Их много. Время дороже.

Лучше поспать.

Лучше поесть.

Лучше посмотреть на огонь, на ребенка, на женщину, на воду.

Музыка стала врагом человека.

Музыка навязывается, лезет в уши.

Через стены.

Через потолок.

Через пол.

Вдыхаешь музыку и удары синтезаторов.

Низкие бьют в грудь, высокие зудят под пломбами.

Спектакль менее наглый, но с него тоже не уйдешь.

Шикают. Одергивают.

Ставят подножку...

Компьютер прилипчив, светится, как привидение, зазывает, как восточный базар.

Копаешься, ищешь, ищешь.

Ну, находишь что-то, пытаешься это приспособить, выбрасываешь, снова копаешься, нашел что-то, повертел в голове, выбросил.

Мысли общие.

Слова общие.

Нет! Жизнь коротка.

И только книга деликатна.

Снял с полки.

Полистал.

Поставил.

В ней нет наглости.

Она не проникает в тебя без спросу.

Стоит на полке, молчит, ждет, когда возьмут в теплые руки.

И она раскроется.

Если бы с людьми так.

Нас много. Всех не полистаешь.

Даже одного.

Даже своего.

Даже себя.

Жизнь коротка.

Что-то откроется само.

Для чего-то установишь правила.

На остальное нет времени.

Закон один: уходить, бросать, бежать, захлопывать или не открывать!

Чтобы не отдать этому миг, назначенный для другого.

Михаил Жванецкий