Пётр Клыпа: Стихотворения и поэмы о герое Брестской крепости

23 сентября — день рождения юного героя Брестской крепости Пети Клыпы (1926 —1983). Среди тех, чей подвиг навсегда останется в памяти народов, особое место занимают защитники Брестской крепости, первыми принявшие на себя удар врага. Наряду со взрослыми цитадель удерживали совсем ещё юные герои. Одним из них был Петя Клыпа. Петр Сергеевич Клыпа родился 23 сентября 1926 года в Брянске в семье железнодорожника. Был трубачом музыкантского взвода 333 стрелкового полка. Вместе со старшими он сражался в Брестской крепости на территории полка. Был взят в плен и отправлен в Германию. За участие в обороне Брестской крепости награжден орденом Отечественной войны 1 степени. Благодаря книге Сергея Смирнова «Брестская крепость» имя Петра Клыпы стало известно всему Советскому Союзу, его именем называли пионерские дружины, юного героя Брестской крепости приглашали на торжественные мероприятия. Пётр Клыпа стал основным прототипом Саши Акимова, главного героя полнометражного художественного фильма «Брестская крепость», посвящённого героической обороне крепости (его роль исполнил Алексей Копашов).

Петя Клыпа (повесть в стихах)

Вступление

Речка Снежка серебрится,

Между ветками ракит,

Речка Снежка, ей не спится,

Пионерский лагерь спит.

У палатки,

Третьей с края,

Петя Клыпа — мой герой,

Твой герой, земля родная,

За тебя он встал горой.

Встал над нашей опаленной

Пограничною чертой.

Высотой непокоренной,

Безымянной высотой.

Я бы слов но тратил лестных —

Не нужна мальчишке лесть, —

Но героев неизвестных

Больше, чем известных, есть...

Темный ежик на макушке

Несговорчив и упрям,

Ярче кажутся веснушки

И заметней по утрам.

Языком провел он влажным

Дважды по губам сухим

И с ответственностью важной

Вскинул горн рывком лихим.

В тишине лесного края,

Раздвигая небосвод,

Пионерский горн играет,

Пионерский горн сверкает,

Пионерский горн поет.

Часть первая

Тра-та-та!

Тра-та-та-та-та-та-та!

Солнце спрашивает Петю:

— Как живется?

— Красота! —

Повторяет брянский ветер,

Подтверждает высота:

— Красота!

— Красота! —

Петя в горн вдувает душу,

И летит его мечта

Через воду,

Через сушу:

— Тра-та-та-та-та-та-та!

Там, где бугские глубины,

Где последняя черта,

Служит Петин брат любимый...

— Тра-та-та-та-та-та-та!

Петя хочет стать солдатом,

Трубачом — и неспроста

Он об этом просит брата:

— Тра-та-та-та-та-та-та!

Встали звенья у палаток,

Словно взводы, на места,

Боевой держа порядок...

— Тра-та-та-та-та-та-та!

В росе игольчатые кроны

Звезда на кончике иглы.

Пронизан этот мир зеленый

Горячим запахом смолы.

Команда слышится:

— По коням! —

Звучит в тиши приказ:

— Вперед! —

Уже четвертый час погоня.

За Петей Клыпою идет.

Все уверения напрасны,

Что бой давно кончать пора,

Но «белым» не сдается «красный», —

Идет серьезная игра.

Идет из мрака лихолетий,

Сметая троны и дворцы...

Всегда всерьез играют дети

В то, чем прославились отцы.

Крадется Петя между сосен,

До Снежки — десять... пять шагов...

Он деревянной шашкой косит

В тыл просочившихся врагов.

Он бьет налево и направо —

И отступают «беляки».

— Эй, вы! Трусливая орава!

Скрестим в последний раз клинки! —

Отходит в лес засада «белых»...

Конец игре! Звучит сигнал.

Солдат, он отстоял свой берег,

Он речку Снежку отстоял.

Водица в Снежке, как снежница,

Светла, прозрачна и сладка.

Пологий берег золотится

Пластами белого песка.

Нет, нет! Не зря песок тот белый

Мы называем золотым!

О детство, за твои пределы

Шагать иным сквозь гром и дым.

Закатное небо просторно.

Над цепью зеленых вершин.

Мальчишка навытяжку с горном

Стоит на линейке один.

У горна флажок ярко-алый,

И ветер играет флажком

Начищена медь до накала,

До звона зубным порошком.

И Петя уже по привычке

Провел по губам языком,

Как будто напился водички,

Умылся речным ветерком.

Он воздух всей грудью вбирает,

Дыханье свое отдает,

И горн отвечает-играет,

Зовет пионерский народ...

Шагает отряд за отрядом —

Вечерний торжественный сбор.

В низинке, со Снежкою рядом,

Ребята готовят костер.

Дорожкой, росою омытой,

Они друг за другом идут,

Поленья кладут пирамидой

И ветки крест-накрест кладут.

Взглянул на вершину вожатый,

Полено поправил:

— Пора! —

Ударился пламень крылатый

В колючую клетку костра.

Жар-птица за прутьями клетки

Не может взлететь над землей...

Пылают прозрачные ветки,

И пахнет сосновой смолой.

Задумался Петя, а эхо

Умчалось в неведомый мир...

К ним в гости полковник приехал,

Он белых когда-то громил.

Служил он бойцом у Чапая

В далекой степной стороне,

Он землю от края до края

Измерил на верном коне.

...Упругой походкой солдата

Полковник обходит костер;

Он ус теребит седоватый,

Серьезный ведет разговор:

— Солдатская служба сурова:

Походы, бои, города...

Душа человека всегда

В атаку должна быть готова!

...Костер, догорая, искрится,

А видится Петьке не то:

Еще золотится гнездо,

Хотя улетела жар-птица.

Эмаль от огня пламенеет —

То орден горит боевой, —

Мальчишечье сердце немеет

Пред этою славой живой.

Готовы чапаевцы к бою,

Команда звучит наконец,

И щиплет пушок над губою

Красноармеец-юнец.

Несется стокрылая буря —

Лишь молнии из-под копыт!

И Петька на сером-кауром

За буркою черной летит.

Окраина Брянска.

Бурьян да песок.

За домиком домик теснится.

Тропинка от станции наискосок

Перечеркнула зеленый лужок

И улицей снова струится.

Тропинка теряется в теплой пыли

Меж каменной будкой и чайной,

Меж сосен, что, видно, сюда забрели

Из брянского леса случайно.

Идет Петя Клыпа.

Походный мешок

Положен ему как солдату.

Гудку паровозному вторит гудок,

Привет посылает собрату.

Гудки паровозные!

Были они

Для Пети и громом и трелью,

И утренним горном в недавние дни,

И песенкой над колыбелью.

Гудки паровозные!

Мать на крыльце

И брат, что приехал с границы...

И снова он слышит рассказ об отце

До самой последней страницы.

Тяжелый фаркоп вырывался из рук,

Но сцепщик вагонов умело

Стальное кольцо на смирившийся крюк

Накинул — и кончено дело!

Случайно был отдан до срока сигнал —

И тронулся поезд внезапно...

Сорвался фаркоп,

Словно коршун упал,

Ударил железною лапой.

Кричал паровоз. Шли опять поезда

И в мартовской мгле исчезали.

А мать в этот вечер отцу, как всегда,

Обед принесла...

На вокзале

Ей отдали шапку, свисток, и фонарь,

Да две рукавицы в заплатах.

А после партийный пришел секретарь,

Принес им в конверте зарплату...

Гудки паровозные!

Петя всегда

В них слышит далекое горе.

Открыты дороги. Летят поезда.

Не гаснет огонь в семафоре.

И память — ее не затмить, не убить! —

Из сердца уйти не посмеет.

Мальчишечье сердце умеет любить

И помнить утраты умеет...

...Шагает из лагеря Петя домой —

Любая калитка знакома, —

И слышит он голос:

— Сын! Петька-то мой! —

Взглянул:

Мать стоит возле дома.

Дом обрадовался Пете:

Старый кот вильнул хвостом,

Зазвенел стакан в буфете

И раскрылся книжный том...

Лучше всех дворцов на свете.

Материнский дом!

Бьют часы для Пети — восемь.

Расцвели половики.

Глобус Пете преподносит

Все свои материки.

Окруженный всей роднею,

Со стены глядит отец —

Шлем с буденовской звездою, —

Красной Армии боец.

А пониже, чуть правее,

В гимнастерке полевой,

В командирской портупее

Пограничник боевой.

Он стоит, собой гордится,

Как в торжественном строю.

Это брат прислал с границы

Фотографию свою.

Ленин с добрыми глазами

Среди клыповской родни...

Из отцовских дней, из рамы,

Смотрит прямо в эти дни.

Мать готовит Пете ужин,

Как большому, — одному!

В этом доме Петя нужен

Всем и все нужны ему.

Табурет высок для Пети —

Ноги в воздухе висят.

Сын, конечно, не заметит,

Как теплеет мамин взгляд.

Озарилась ясным светом,

Будто не было забот:

«Возмужал сынок за лето,

Только медленно растет...»

Мать глядит не наглядится

На сыночка своего.

— Телеграммы нет с границы?

— Нет покамест ничего,

А в распахнутом окошке

Вечереет небосвод...

Скоро к жареной картошке

Мама Петю позовет.

На шипящей сковородке

Ломтик ломтику — сосед,

Горка луку посередке —

И еды вкуснее нет!

Мать взглянула на картошку —

Подрумянилась вполне.

Бронзовеет понемножку

Лук на медленном огне.

Ах, как пахнет! Нет спасенья —

Знай глотай себе слюну

И вдыхай без разрешенья

Аппетитную волну.

Этот вечер он забудет,

Но нигде и никогда

Уж вкусней еды не будет,

Чем у матери еда.

Петя ужин уплетает

За двоих и за троих,

Он мечтает-улетает

В край далеких дум своих...

Видит он себя в шинели

И в солдатских сапогах

В двадцати шагах от цели,

От границы в двух шагах.

За прибрежною лозою

Притаилась тишина,

За речною полосою

Ощетинилась война.

Он вернулся из наряда,

Он в столовую спешит,

Чтоб заправиться, как надо,

Как прикажет аппетит...

Зачернела сковородка,

Показала Пете дно.

Ну и чистая работка —

Заглядение одно!

Самый крайний домик на улице Свободы,

Палисадник ветхий да старая сирень.

Здесь промчались Петькины мальчишеские годы,

Как один-единственный невозвратный день.

А ему, мальчишке, тот день казался веком,

Время не летело — медленно ползло.

Ах когда же станет он взрослым человеком!..

Не растет — и кончено, прямо как назло.

Люди говорили: «И в кого ребенок?

Батька был гвардеец, мать отцу под стать».

— Вовсе ты не Клыпа, ты у нас Клыпёнок, —

Брат шутил... Сочувствовала Пете только мать.

— Поокреп ты в лагере, — утешала сына, —

Дело ведь не в росте, дело не в длине.

Если будешь смелым, если будешь сильным,

То в красноармейцы подойдешь вполне!

— Значит, ты отпустишь на границу с братом? —

Петя шепчет матери сдержанным баском.

«Каждому мальчишке надо быть солдатом», —

Вдруг она подумала, загрустив тайком.

Три денька, три ноченьки осталось до разлуки,

Паровоз ей в душу прокричит: «Пора!»

На ее кровати спит, раскинув руки,

Николай... Приехал он в пять часов утра.

Оглядела Петьку взглядом виноватым,

Он еще не знает ничего пока...

Нелегко ей сына отдавать в солдаты,

Собственного сына да в сыны полка!

Петя примеряет братнину фуражку,

Все подвластно Пете — от сумки до ремня.

Сапоги он чистит и вздыхает тяжко:

— Неужель братуха не возьмет меня!.. —

Комнату на цыпочках он пересекает,

Сапоги зеркальные — в Петиных руках.

Небо отражается, солнышко сверкает

В тех видавших виды армейских сапогах!

Около кровати он их ставит тихо,

А потом любуется на них издалека.

На упрямом ежике утвердилась лихо.

Звездная фуражка — пусть и велика!

Петя глянул в зеркало — и застыл невольно,

Он не замечает материнских слез.

Он еще не знает, как бывает больно

Уезжать из дома, где ты жил и рос.

Он еще не знает, как берет за горло

Хваткою железной паровозный крик —

В час, когда, сквозь слезы улыбаясь горько,

Мать поднимет руку и замрет на миг.

Он еще не знает, что умчатся годы,

Оставляя в сердце этот летний день,

Самый крайний домик на улице Свободы,

Палисадник ветхий да старую сирень.

Пух роняют тополи. Пьют росу цветы.

Вдалеке качаются легкие мосты.

На перроне людно. Паровоз дымится.

Уезжает Петя с братом на границу.

Ждет их скорый поезд — плацкартные места...

Наконец сбывается давняя мечта.

Жаль, что он с Марией не успел проститься:

В шлюпочном походе Петина сестрица.

Душу раздирает паровозный крик...

Мама поправляет сыну воротник.

Встречи и разлуки, беды и удачи!..

Очень трудно сыну, если мама плачет.

— Я одна осталась, в доме ни души,

Как туда приедешь, сразу напиши...

В первый раз из Брянска Петя уезжает,

Кто-то вынул сердце — и в комок сжимает.

Маленький комочек со вторым звонком

Быстро вырастает в необъятный ком.

Этот ком наполнил Петю до отказа...

С ним такого в жизни не было ни разу!

Очень плохо Петьке, мамку жаль свою,

Но солдат не плачет даже и в бою!

— Поезд громко дышит, тронул понемножку,

Петя догоняет... Раз — и на подножку!

Сквозь колесный грохот крикнул на ходу:

— За меня не бойся, я не пропаду!

Оборвался грохот, дым плывет рекою.

Долго, долго, долго машет мать рукою...

Тополи седые. Душные цветы.

Вдалеке качаются тяжкие мосты.

Так вот и сбываются первые мечты.

Готовила Родина сына,

В дорогу его собирала,

Готовила Родина сына,

На подвиг его провожала.

Дала ему сала и хлеба,

И флягу с медовой водою,

Дала ему синего неба,

Снабдила счастливой звездою.

Украсила степи лесами,

Звенеть соловьям приказала,

Наполнила реки слезами,

Но сыну о том не сказала.

Махнула рукою с порога,

В туманы его облачила,

Дала ему песню в дорогу.

И ветер попутный вручила.

Готовила Родина сына,

В дорогу его провожала,

Готовила к подвигу сына,

Удачи ему пожелала!

Часть вторая

Сколько людей —

Столько путей!

Вот идет себе парнишка,

У него под мышкой книжка,

А в руке — сундучок.

Мальчик с пальчик, с ноготок,

Пятнадцатый годок,

А на вид ему, пожалуй,

Чуть побольше десяти.

Мать давно ли провожала

И сквозь слезы пожелала

Сыну

Доброго пути!

Сколько людей —

Столько путей!

На одной из дорог

Твой, Васильевна, сынок,

Он из Бреста шагает

В пограничный городок.

— Как зовут тебя, дружок?..

— Петя Клыпа! —

Отвечает

Мальчик с пальчик, с ноготок.

Это спрашивают Петю

Пчелы с белого куста,

Это спрашивают Петю

Незнакомые места —

И столбы у дороги,

И березки-недотроги...

Солнце крепко припекает, —

Мальчик с пальчик, с ноготок,

Расстегнул воротничок

И шагает, и шагает

По дороге столбовой,

А над самой головой

В купол неба поднимает

Колокольчик звонкий свой

Пеночка-весничка,

Оранжевая птичка, —

Она вылетает

В первый полет...

Птичка-невеличка,

Зато как поет!

Впереди, у быстрых вод,

Где реку к реке влечет,

На скрещенье трех дорог,

Крепость — брестский городок.

Часовой глядит вперед,

Будто Петю Клыпу ждет

Возле Северных ворот...

Это главные ворота,

Вот из них выходит рота,

На учение идет.

Те ворота, словно грот,

В земляном валу — проход.

Ну а вал — богатырь,

Десять метров ввысь и вширь.

На отлогих берегах,

На зеленых на холмах,

За воротами стальными,

За мостами навесными,

За стенами крепостными,

На стыке трех земель —

Утвердилась цитадель.

Здесь сто лет назад впервые

На гранитный пьедестал

Поднялся солдат России

И под флаг державный встал.

Петя, к Северным воротам

Подходя, замедлил шаг,

Пропустил вторую роту,

Поглядел на красный флаг.

За ближайшим поворотом

Сразу кончились столбы,

Вал взметнулся непокорно...

Вот и пройден путь

От горна

До трубы.

Сколько людей —

Столько путей!

Петя со счастливыми глазами

Вышел из владений старшины

На широкий плац своей казармы

В полной форме воина страны.

Он почетных званий удостоен

И собой любуется слегка:

Он — Трубач, Красноармеец, Воин

Триста тридцать третьего полка!

Будто в книжке,

Будто на рисунке,

Тот же мальчик — вроде стал иным...

Петя Клыпа вытянулся в струнку

Перед комиссаром Фоминым.

Отдал честь, стоит — не шевелится,

Тоненький, подтянутый, прямой,

Лиры на малиновых петлицах

Черной окантованы каймой.

Явно в нарушение устава,

Специально для его ноги,

Как у командирского состава,

Хромовые сшиты сапоги.

Губы сжал, но взглядом не робеет

Перед комиссаром новичок.

На коричневой от солнца шее

Белой ниткой подворотничок.

Звездочка на новенькой пилотке,

Бляха со звездою на ремне...

Петя Клыпа рапортует четко

В пограничной тишине.

— Вольно! — строгий голос раздается,

И подходит к мальчику отец,

А у Пети сердце громко бьется,

Словно бьются разом сто сердец.

Комиссар слегка приподнял плечи,

Отступил на шаг, прищурил взгляд,

А вокруг бойцы на эту встречу

С добрыми улыбками глядят.

Тридцать лет исполнилось давно ли

Комиссару — сыну кузнеца,

Вдосталь он хлебнул сиротской доли,

С малых лет остался без отца.

Может, не забыл свои невзгоды,

Может, на секунду на одну

Детский дом, где пролетели годы,

Вспомнился Ефиму Фомину.

То ли мимолетная усталость,

То ли грусть промчалась по лицу...

Или это только показалось

Старшине — бывалому бойцу.

Светлая улыбка комиссара

Вспыхнула на дне печальных глаз,

В глубине сначала замерцала,

А потом на всем лице зажглась.

Первые морщинки осветила

На высоком юношеском лбу,

На котором сумрачная сила

Наносила тонкую резьбу.

Озарила шпалы на петлицах,

На фуражке звездочку зажгла,

Засияла на солдатских лицах

И на сердце мальчику легла.

— Что ж, теперь придется понемногу

Привыкать к штыку и котелку...

Выбрал ты нелегкую дорогу, —

Значит, в нашем прибыло полку!

Всё, как говорят, в порядке, в норме!

Хоть сегодня на парад, в Москву!..

Правда, ты пока солдат по форме,

Будешь скоро и по существу.

Дело ты свое освоишь быстро,

Станешь в строй бойцов — к плечу плечом

Кто считался неплохим горнистом,

Должен быть хорошим трубачом.

Так что будь готов, товарищ Клыпа,

Стать достойным знамени отцов... —

Вместо «есть» солдат сказал «спасибо;

И еще баском:

— Всегда готов!

Трубачом зачислили в музыкантский взвод

А помимо музыки — миллион забот!

Петя всем любуется, Петя рад всему,

Жизнь такая трудная нравится ему!

То сидит над нотами, то идет в наряд,

То с винтовкой возится два часа подряд.

Изучает тактику, чистит пулемет,

В школу с Валей Зенкиной по утрам идет.

Да зарею раннею Петя-петушок —

«Тра-та-та-та-та-та-та!» — будит городок.

Песенка покружится около моста —

И уже над Польшею: «тра-та-та-та-та...».

Ни минуты времени не теряет он:

Крепость тоже надобно знать со всех сторон!

Стрельчатые башенки, грозные форты,

Равелины строгие, стройные мосты.

Все четыре острова, длинный вал вокруг,

Муховец, впадающий в полноводный Буг.

Церковь с колокольнею, рвы у Муховца,

Стены потемневшего Белого дворца.

И тропу дозорную вдоль речной воды,

И ходы подземные — тайные ходы...

На зеленых блюдечках преподносит день

Белую, лиловую, синюю сирень.

Петя всем любуется, Петя рад всему,

Государство целое отдано ему!

Он идет вдоль каменной крепостной стены,

Рядом Валя Зенкина — дочка старшины.

Все в ней Пете нравится: брови уголком,

Будто нарисованы черным угольком.

И глаза, где плещется солнце в синеве,

И платочек беленький в левом рукаве...

Повернешься к западу, глянешь на восток —

В зелень погружается брестский городок.

Так еще не пенилась здешняя сирень

И такую легкую не бросала тень;

Так еще акация сладко не цвела,

Так еще не плакала над водой ветла;

Не тянулись тополи так под небосвод,

Как в тот долгопамятный сорок первый год!

«Тра-та-та!

Тра-та-та!

Тра-та-та-та-та-та-та!»

Мама спрашивает Петю:

— Как живется?

— Красота! —

Повторяет бугский ветер,

Подтверждает высота:

— Красота!

— Красота! —

«Тра-та-та-та-та-та-та!»

Провожают песню птицы

От поста и до поста,

Вдоль таинственной границы:

«Тра-та-та-та-та-та-та!»

Через все раздолье лета,

От куста и до куста,

От рассвета до рассвета:

«Тра-та-та-та-та-та-та!»

Сон солдатский утром сладок,

Но бойцы, заняв места,

Держат воинский порядок...

«Тра-та-та-та-та-та-та!»

От подъема до отбоя

Пете Клыпе нет покоя.

А зачем ему покой?

Он парнишка не такой!

По плечу ему заботы,

Много радостей взамен...

Он разучивает ноты,

Ноты оперы «Кармен».

Соберется завтра в клубе

Весь армейский коллектив...

Выговаривают губы

Переливчатый мотив.

Выговаривают руки —

Пальцы в клапаны вросли.

Заколдованные звуки

Рвутся в небо от земли.

Выговаривает сердце —

Выше, выше, выше тон...

Завтра выступит в концерте

Перед всем народом он.

Над землею крепнут звуки —

В чистом голосе трубы

И горячий ком разлуки,

И призывный гром борьбы!

Завтра в клубе гарнизонном

Прозвучит:

— Сме-ле-е в бой!..

Валя вымолвит смущенно:

— Петя, я горжусь тобой! —

Николай поддержит Валю,

Брат ведь тоже музыкант.

Комиссар Фомин похвалит,

Скажет:

— Клыпа, ты талант!..

«Завтра! Завтра! Завтра! Завтра!» —

Мы сегодня говорим,

Но не знает даже автор,

Что с героем будет завтра,

С Петей Клыпою моим!

Зеленые улицы Бреста,

Нарядные толпы на них.

И что ни девчонка — невеста,

И что ни парнишка — жених.

Гуляют влюбленные пары —

Туда и сюда без конца.

Щемящие звуки гитары

Берут за живое сердца.

Распахнуты окна и шторы.

Идет лейтенант молодой.

Сверкают зеркальной водой

Его сапоги... Им бы шпоры!

И может быть, скрип превеликий

Они заглушить помогли б...

А впрочем, для полного шика

Он нужен, как воздух, тот скрип.

А воздух и теплый, и синий,

А завтра воскресный денек...

Стирая отчетливость линий,

Сиреневый вьется дымок.

Заправочка в полном порядке,

Звезда на фуражке — в огне.

И нет ни морщинки, ни складки

На добром армейском сукне.

В тени обнимаются пары,

Июнь от любви без ума...

Под сенью листвы тротуары,

В зеленой оправе дома.

Уже остывает брусчатка,

Дорога из каменных плит.

Блюститель порядка в перчатках

На перекрестке стоит.

Идет Николай. Торопиться

Сегодня не надо ему.

Навстречу знакомые лица,

Недолго гулять одному.

«Эх, завтра б с утра порыбачить,

Теперь замечательный клев,

Да Петька все время трубачит,

К концерту еще не готов!

Вот в Брянске рыбачили вместе,

А здесь не собраться никак,

К тому же ночую я в Бресте,

Он в крепость влюбился, чудак!..»

Идет Николай, а навстречу

Мальчишки — веселый народ,

Который сегодня беспечен,

А завтра на полюс махнет.

Мальчишеский смех замирает,

Он тонет в потоке людском.

И польку-кокетку играет

Оркестр в саду городском.

А в клубе железнодорожном

Любитель известных цитат

Читает весьма осторожно

Проверенный кем-то доклад.

И пакт наш с Германией прочен,

И мы не боимся войны,

И меч, как всегда, наш отточен,

И, как никогда, мы сильны...

Меж тем с высоты недалекой

Сквозь ветви прибрежных ракит

Германия цейсовским оком

В бинокль на Россию глядит.

Прочитан приказ истеричный,

Вспотела в перчатке рука.

И вместо частей пограничных

Стоят полевые войска.

...Бойцы лейтенанту навстречу

Неторопливо идут.

Такой удивительный вечер,

Что горе немыслимо тут!

Шагают спокойные люди,

Их взгляды светлы и теплы.

А рядом с немецких орудий

Солдаты снимают чехлы.

На улицах лунных и смутных

Ни вспышки, ни всплеска огня.

Страна доживает минуты

Последнего мирного дня.

Есть на свете ветер-побережник,

Ветер-полуночник тоже есть,

А еще ведь есть — прошу учесть —

Ветер-пограничник — житель здешний.

Он заденет лист на спящей ветке,

Куст проснется — он обшарит куст.

Он идет в дозор, идет в разведку,

Заглушая под ногами хруст. —

Он доносит самый малый шорох,

Тонкое дыханье; детский сон,

Самый дальний шелест, сквозь который

Сердцу слышен самый слабый стон.

А. в казармах, на железных койках,

Спят сыны — надежда матерей —

Витьки, Ваньки, Леньки, Сашки, Кольки,

И дежурит Петька у дверей.

Друг и тезка моего героя

К столику подходит своему.

То откроет книжку, то закроет,

Что-то не читается ему.

Окна в ночь распахнуты, но душно,

И такая в мире тишина,

Что она как будто безвоздушна,

Невесомой кажется она.

Петр идет на цыпочках меж коек,

Поравнялся с койкой трубача.

Вскрикивает Петька и рукою

Рубит, словно шашкою сплеча.

Видно, бой за речку Снежку снится

(И во сне солдаты начеку).

Тень бросают длинные ресницы

На порозовевшую щеку.

Боевое время затрубило

Во широком поле тишины.

Детству, что порог переступило,

Видятся воинственные сны.

Ветер-пограничник тихо-тихо

Дышит над безмолвием застав,

Над полночною неразберихой

Волн и звезд, кузнечиков и трав.

Он доносит влажный, теплый запах

Жизни, созревающей в ночи.

Он передвигается на запад,

Подбирая к тишине ключи.

Не слыхать собачьей перебранки,

Огоньки на вышке не горят...

Щелкает замок прицельной планки,

Как всегда, сменяется наряд.

Но солдаты медлят расходиться,

Разговаривают в тишине:

— Вот уж сутки все молчит граница...

— Что-то здесь не так — сдается мне...

— Может, у фашистов подготовка...

— Гитлер любит поиграть с огнем...

На плече покоится винтовка,

Трубка телефона за ремнем.

— Посмотри, братишка, час который... —

Светится квадратный циферблат.

— Час четвертый.

— День наступит скоро... —

Говорит мечтательно солдат.

На границе тишина устала,

Громко бьется сердце тишины,

А боец не знает, что осталась

Лишь одна минута до войны.

Распорола небосвод ракета,

Над водой качнулся столб огня.

Первый залп войны!

И рикошетом

Сто осколков брызнули в меня.

У войны весь мир теперь во власти,

Не остановить уже ее.

Небо разрывается на части,

Сердце обрывается мое.

Готовила Родина сына,

В дорогу его собирала,

Готовила Родина сына,

На подвиг его провожала.

Сквозь тучи окно прорубила,

Дыханьем просторы согрела,

И в горны над ним протрубила,

И в трубы над ним прогремела.

И в бурю, и в темную ночку

К заре пробиваться велела,

Но легкой победы сыночку

Она обещать не хотела.

Готовила Родина сына,

В дорогу его собирала,

Готовила Родина сына,

Удачи ему пожелала!

Часть третья

Первый смертный залп войны

Двинул вал взрывной волны

В окна, в двери, в амбразуры,

В ослепительные зубы,

В потемневшие глаза!

Петя жмурится:

— Гроза!

В это самое мгновенье

С глаз в одно прикосновенье

Смыла сладкий сон волна,

Подняла над Петей лапу

И ударила, и на пол

С койки сбросила...

— Война!

Оглушенный, невесомый,

Он летит на той волне,

На железных крыльях грома

В непонятной тишине...

А над ним — дыра пролома

В перекошенной стене,

А над ним — окно в огне,

Петя видит в том окне,

Как восходит рядом с домом

Солнце в черной пелене.

Он встает,

Он тяжко дышит,

Он кричит — себя не слышит,

Пошатнулся, сделал шаг...

Пробивает бомба крышу

Каземата, и чердак,

И второй этаж, и нишу,

Словно огненный кулак.

Бомба в щебень разметала

Глыбы камня и металла,

Но, как видно, не достала

Раскаленным кулаком

Грудь бетонного подвала

Под гранитным потолком.

Петя входит в тот подвал,

Где он много раз бывал.

Он стоит на сквозняке

С рассеченной головою,

С алой струйкой на виске,

Он стоит, готовый к бою,

С карабином и трубою

В детской худенькой руке.

Все, кого укрыл подвал

От снаряда, мины, пули,

Бомбы, бьющей наповал,

С удивлением взглянули,

С облегчением взглянули,

С благодарностью взглянули

На мальчишку... Ну, а тот,

Шаг печатая, идет,

Командиру-лейтенанту

Честь по форме отдает.

Кто в крови лежал — привстал,

Кто стонал — тот перестал,

Кто стоял — тот шаг вперед!

Тень легла от стен казармы

До старинных стен Кремля.

Под огнем немецких армий

Наша кровная земля.

Враг нацелил в эти стены

И в младенческие сны

Все калибры, все системы

Мировой второй войны.

Сквозь разрывы, залпы, стоны

Первый слышится приказ:

— Круговую оборону

Занимай!.. —

И в этот час

Из подвалов из глубоких,

Изо всех щелей и окон,

Амбразур, бойниц высоких,

Из предмостных блиндажей,

Из подземных казематов,

Чердаков и этажей —

Грянул первый гром расплаты

С пограничных рубежей!

Петя пыль с трубы сдувает,

Вытирает кровь со лба,

К амбразуре подбегает,

Воздух в легкие вбирает —

И поет полковая,

И гремит боевая —

В бой зовущая труба!

«Тру-ту-ту!

Тру-ту-ту!

Тру-ту-ту-ту-ту-ту-ту!»

Валя спрашивает Петю:

— Где ты, Петя?

— На посту! —

Повторяет брестский ветер,

Подтверждает клятву ту:

— На посту!

— На посту! —

«Тру-ту-ту-ту-ту-ту-ту!»

От подвала до подвала,

От моста летит к мосту —

Вдоль Тереспольского вала:

«Тру-ту-ту-ту-ту-ту-ту!»

Беспокойно сердце бьется,

И, мужая на лету,

К людям, к людям, к людям рвется:

«Тру-ту-ту-ту-ту-ту-ту!»

Петя крепче прижимает

Мундштучок трубы ко рту,

И «Атаку» медь играет:

«Тру-ту-ту-ту-ту-ту-ту!»

Поднимает за собою,

Набирает высоту

И летит над полем боя:

«Тру-ту-ту-ту-ту-ту-ту!»

Нога — вперед.

Тревожный взгляд.

Мальчишеские губы.

В ответ над крепостью трубят

Простуженные трубы.

Бросают трубы голоса

Под облачную крышу,

В пороховые небеса...

— Ты слышишь, Петя?

— Слышу!

Чье это сердце, голос чей

Идет из глубины ночей,

Чтоб быть с тобою, Петя?..

О, поколенье трубачей

Двадцатого столетья!

Для всех, кто жив и кто убит,

В оглохшие просторы

Матрос потемкинский трубит,

Трубит матрос «Авроры».

Встает под пламенный кумач

(Над клапаном мизинец!)

Совсем молоденький трубач,

Чапаевский любимец.

Взлетает голос молодой

Над островами, над водой,

Над аркой с красною звездой —

Все выше, выше, выше...

— Ты слышишь, Петя?

— Слышу!

Кто душу дал твоей трубе,

Кто откликается тебе

И кто зовет с собою

К решительному бою?..

Из-под земли, из-под камней

Казармы цитадельной

Труба играет все сильней:

«Это... наш последний!..»

И повторяют все за ней:

«...есть наш последний!..»

Затихла Петькина труба

Пред той трубой безвестной.

Умолк. Закушена губа.

И сердцу очень тесно.

Внимая доблестной трубе,

У края вечной жажды

Никто не думал о себе,

О жизни думал каждый.

И молвил раненый боец

С лицом нездешним, бледным:

— Когда же будет наконец

Тот смертный бой последним!..

Он прошептал:

— Один глоток... —

И Петя поднял котелок:

— Как звать?

— Алеша Грибов...

Живи, сынок,

Прощай, браток,

За музыку... спасибо. —

И он ушел во тьму ночей,

С тобой простившись, Петя.

О, поколенье трубачей

Двадцатого столетья!

Мальчишка, подавляя страх,

Стоял от смерти в двух шагах

(Нужна и тут привычка!),

И котелок дрожал в руках,

И капала водичка.

Но вот опять летит к бойцам,

Ко всем фортам соседним,

Наотмашь бьет по всем сердцам:

«Это... наш последний!..»

В огне, в беде Земля Труда,

Смертельным жаром дышит.

Все громче Петькина труба,

Все шире и все выше.

— Ты слышишь, крепость?

— Слышу!

Век крепостей ушел в преданья,

А люди с каждою войной

Всё множат беды и страданья

И сетуют, что век иной.

Рубеж за бугскою волною,

За главным валом земляным,

Бетонным, каменным, стальным,

За двухметровою стеною —

И всем хозяйством остальным!

За казематами — ворота,

И через рвы — за мостом мост,

А дальше — триста с лишним верст —

Непроходимые болота.

Земля за русской цитаделью,

Что диким берестом цвела,

Недосягаемою целью

Для артиллерии была.

Недаром на гербе у Бреста

Не ангел был, не человек,

Что выбрал Бресту это место,

А крепость у слиянья рек.

Направо — заросли. Налево —

Толь... Ни проехать, ни пройти.

Восток и запад, юг и север

Скрестили тут свои пути.

Тотлебен — инженер искусный,

Фортификационный бог,

Глядел на крепость взглядом грустным:

Он сделал все, что сделать мог.

И главный вал стал толще втрое,

И форт за фортом вырастал.

Он крепость строил, строил, строил,

А век двадцатый наступал.

Японская, и Мировая,

И вслед Гражданская прошли,

Опережая и взрывая

Фортификацию земли.

Век мчался с грохотом и свистом

От той войны до той войны.

Чем дальше бьют артиллеристы,

Тем меньше крепости нужны.

Здесь, во дворце

(Он звался Белым),

Под сенью пушек и мортир,

Мир почитая первым делом,

Мы подписали Брестский мир.

Сюда

Непрошеные гости,

Париж и Прагу растоптав,

К безмолвной полночи застав

Направили свой «Дранг нах остен».

Сюда, сюда,

К Земле Советов,

Где травы тронула заря,

Они пришли, оставив где-то

И вымирающее гетто,

И стонущие лагеря.

В полях пустынных завывая,

Пробив навылет горизонт,

Вторая, снова Мировая,

Меж двух морей простерла фронт.

Она с тупым ожесточеньем

Опустошает все окрест.

Московским главным направленьем

Стал пограничный город Брест.

Здесь под огнем, в начале лета,

Встал, задевая облака,

С трубою, поднятой к рассвету,

Мой Петя Клыпа — сын полка.

Сквозь грохот бомб и грохот маршей

Пробиться к людям Петя смог.

Фон Бок — не бог,

Он лишь фельдмаршал,

А пред Россией рухнул бог.

И крепость намертво стояла

В тот первый день,

В тот страшный час.

Взять крепость — ставка приказала,

Фон Бок не выполнил приказ,

Он волю фюрера нарушил...

Не мог он знать, что тут стоят

Не стены, а живые души,

Которым нет пути назад.

Страна, и ты тогда не знала

Своих гранитных сыновей

И то, что крепость снова стала

Бессмертной крепостью твоей.

Каску снял с головы

Лейтенант Санин,

Посмотрел всем в глаза

Серыми глазами.

У него глаза такие,

У него такой взгляд —

Он молчит — глаза сами

За него говорят.

Постоял, помолчал

Лейтенант Санин,

Вытер пот рукавом,

Перевел дыханье,

В душу всем заглянул

Серыми глазами,

А бойцам так сказал

Лейтенант Санин:

— Над головой — вы слышите — война

Там наши люди за Отчизну бьются...

Нет, крепости в России не сдаются!

Приказывай, приказывай, страна!

— Встать бойцам к амбразурам!

— Возле входа — часовой!

— У фашистов пуля-дура,

Наша пуля — с головой!

— Женщины и дети, вместе

Занимайте свой отсек!

Быть при деле и при месте

Должен каждый человек!

— Раненые — в этот угол,

Лучше вам в углу прилечь...

— А с водою будет туго —

Каплю каждую беречь!

— Церковь взять под наблюденье!

— Не спускайте глаз с моста!

— Привыкать к живой мишени!

— Всем стрелкам занять места!

— Старшина, раздать гранаты!

— Приготовить пулемет!

— Ну, а кто наверх, солдаты,

Наблюдателем пойдет?..

Без него мы с вами, братцы,

Как без глаз, как без рук.

К башне надо бы пробраться,

Посмотреть, что вокруг...

— Я пойду! —

И вырос рядом

Петушок-музыкант.

На него отцовским взглядом

Посмотрел лейтенант,

И бойцы поглядели

На сына полка,

И глаза потеплели,

Посветлели слегка.

И улыбки скупые

В этот день роковой

На лице у России

Свет оставили свой.

Трубач спешит навстречу буре,

Спешит навстречу трубачам —

По обгоревшей арматуре,

По раскаленным кирпичам,

По прутьям лестничной площадки,

По плитам каменных опор,

По деревянным балкам шатким —

Из коридора в коридор.

Трубач ползет огню навстречу,

Упрямо шепчет:

— Доползу! —

Ложится пыль пластом на плечи,

И вышибает дым слезу.

Совсем дышать мальчишке нечем,

А он все шепчет:

— Доползу! —

И золотистые веснушки

Все почернели до одной,

И темный ежик на макушке

Покрылся ржавой сединой.

А он ползет все дальше, дальше...

Опять удар взрывной волны!

Стучит живое сердце... Даже

Сильней, чем пушки всей войны.

Я это сердце слышу, слышу,

Сквозь адский шум его зову.

И я дышу — пока он дышит,

Пока он жив — и я живу.

Вот Петя мой почти у цели,

А пули — в окна, в двери, в щели!

Перебежал простенок. Замер.

Перескочил провал в полу.

Опять ползет кольцом казармы

По уцелевшему крылу.

Ему и страшно и не страшно,

Маячит цель пред ним одна:

Видна Тереспольская башня

Из коридорного окна.

Нет, пуля Петю не догонит!..

Ступеньки, дверь — и наконец

Пред ним и впрямь как на ладони

Вся крепость, Буг и Муховец.

Его мальчишеское царство,

Его родное государство!

Все окна выбиты на башне,

В четыре стороны — простор.

Грядущий день и день вчерашний

Вступили в свой давнишний спор.

Со всех позиций — ближних, дальних,

Все убивая наповал,

Шел по земле девятибалльный

Вал, за которым — новый вал.

Конь звонко ржет — и нет ответа,

И ходят потные бока,

И взгляд горит последним светом,

В нем безутешная тоска.

И губы влажные белеют,

И заостряется хребет...

Наверно, лошади жалеют,

Что человека рядом нет.

Бомбардировщики кругами

Идут на пиршество свое,

Чернея мрачными крестами,

Снижаясь, точно воронье.

Двор цитадели схвачен в клещи

Огнем немецких батарей,

А там толпа детей и женщин...

Они бегут...

— Скорей! Скорей!

— Скорей! — кричит сквозь грохот Петя.

Пронес фашист свой черный крест,

В людей бегущих бомбу метя,

Упал в пике —и взмыл на Брест.

Рванулась бомба, завывая,

И Петя мой закрыл глаза.

— Там Валя!

Там, наверно, Валя! —

И, кулаком кресту грозя,

Он вдруг увидел немца рядом,

И обменялся с немцем взглядом,

И дважды выстрелил подряд,

И выкрикнул:

— Фашистский гад!..

Роняет немец автомат.

...Мундир зеленый, как трава.

Бинокль. По локоть — рукава.

Открытый ворот. Голова

В рогатой каске. И четыре

Кармана на его мундире...

А Петя помнит цвет зеленый:

На миг он видит Брянский лес,

Закатным золотом пронзенный,

Насквозь зеленый — до небес!

Звенят, звенят вершины сосен...

Но взрыв — и леса больше нет,

Впервые стал ему несносен

Зеленый цвет — мундирный цвет.

А по трехарочным воротам,

Где развевался красный флаг,

Из разъяренных пулеметов

Ударил враг...

По флагу били, били, били,

А он алел, алел, алел, —

Казалось, пятна проступили

И флаг от крови потемнел.

И Петя грудь прикрыл ладонью,

Как будто пули все в него,

И я услышал: сердце стонет

У Пети Клыпы моего.

И в детской жизни есть воспоминанья,

Но у ребят — в отличие от нас —

Прошедший час не ищет оправданья

Перед тобою, наступивший час!

И Петя вспомнил в этот час несладкий

В сыром углу, на каменном полу,

И третью с края белую палатку,

И на сосне прозрачную смолу,

И речку Снежку...

Пересохло в горле,

Уже знакомый подступил комок.

И Петя вспомнил вмятинку на горне,

И выцветший на солнышке флажок;

И бой за Снежку, и туман заречный,

И у костра чапаевца того,

Кто шел в огонь и вел на подвиг вечный

Мальчишек поколенья моего.

Он вспомнил под угрюмым тяжким сводом,

Под смертным истребительным огнем

Дом номер два на улице Свободы,

Сиреневую ветку под окном;

Отца, глядящего из рамки крепкой,

В шинели и в буденовке лихой,

И Ленина — в обыкновенной кепке

На солнечной кремлевской мостовой;

И мать, оставшуюся на перроне:

Седые волосы из-под платка,

Глаза, ввалившиеся от бессонниц,

В которых одинокая тоска...

Все пронеслось по улице Свободы

Из детства сразу в юность — напрямик.

Чтоб это пережить, нужны нам годы,

А чтобы вспомнить — только краткий миг.

Потом возникла Валя перед Петей,

И комиссар, читающий приказ,

И Николай — ведь он остался в Бресте! —

И снова Валя — где она сейчас?..

И он увидел Валю в блузке белой,

И красный галстук, сдвинутый чуть-чуть,

Спускающийся с шеи загорелой

На робко обозначенную грудь.

И в рукаве платочек белоснежный,

И брови уголком у темных глаз,

В которых солнце синее, как прежде...

«Жива ли Валя? Где она сейчас?»

Быть может, сердце вспыхнуло случайно,

Быть может, сердцу лучше подождать...

Не знаю! Только знаю: это — тайна,

И эту тайну надо уважать.

Темнеет средь кустов

Гранитная глыба.

За ней Иван Титов

И Петя Клыпа.

Они лежат вдвоем,

Ночь с ними в разведке,

А бывший божий дом

У них на заметке.

Он встал под стон и плач

Крестом у погоста...

Иван Титов — усач

Гигантского роста.

С ним рядом сын полка —

Ну просто ребенок.

Титов басит слегка,

Будто спросонок:

— Наша служба — ничаво,

Между прочим, чижало!

Трубач глаза скосил,

Взглянул на Ивана.

— Плечо болит? — спросил.

— Пустяшная рана...

— В разведке мы с тобой,

И нам не до драки.

Разведка — тоже бой,

Опасней атаки.

Огонь — ложись, вставай...

Легко догадаться:

Башку не поднимай,

Чтоб с ней не расстаться.

А ты зазря вскочил,

Вовсю развернулся

И пулю получил...

Титов улыбнулся:

— Хорошая мысля

Приходит опосля!

От боли сморщив лоб,

Пилотку снимает:

— А знаешь, местный поп

Сказал еще в мае:

«Придет к нам сатана,

Земля покачнется.

С Германией война

В июне начнется...»

Что поп! Случилось мне

Увидеть за Бугом:

На левой стороне

Пылит вся округа.

Сержанту доложил:

«Нас немец обложил!»

Сержанту я сказал,

Сержант — капитану...

«Следи!» — тот приказал.

Кому?..

Мне, Ивану.

А сам — в Москву пакет,

В пакете — донесенье,

А из Москвы ответ:

«Вести наблюденье!»

За месяц до войны,

А может, и больше,

К нам с левой стороны

Приплыл друг из Польши.

«Война идет на вас,

Отбросьте сомненье!»...

А тут опять приказ:

«Вести наблюденье!..»

Темнеет средь кустов

Гранитная глыба.

Молчит Петя Клыпа.

Ночь, факелом горя,

Считает потери.

— Наверно, Сталин зря

Адольфу поверил!..

Трубач скосил глаза,

Взглянул на Титова

И в тон ему сказал,

Сказал слово в слово:

— Хорошая мысля

Приходит опосля!

Мина грохнула за клубом,

Мина врезалась в карниз.

Накренился белый купол

И, помедлив, рухнул вниз.

Немцы держат очень цепко

Этот бывший дом святой.

Обезглавленная церковь

Стала важной высотой.

Человеку не до бога,

На земле и в небе — ад.

На Руси церквушек много,

Превращенных в клуб и в склад.

У войны свои заботы,

У нее своя нужда.

Нынче все дома — высоты

И объекты — города...

День полоской лег багровой

На полу в углу пустом.

За стеною двухметровой,

Как за каменным щитом.

С двух сторон встает пехота,

С двух сторон гремит «ура».

Кто-то падает, а кто-то

Все ползет — да с пулеметом! —

По булыжникам двора.

Впереди ложится мина,

Позади — еще одна.

Пули, пули — мимо, мимо,

Два броска — и у окна.

И летит в проем граната,

И в ответ грохочет гром...

А теперь пробраться надо

Сквозь разрывы в божий дом.

Очередь из пулемета

Отрезает путь врагу.

Кто-то двинулся, а кто-то

Покачнулся на бегу.

Грудь и голову ощупал,

Замер, стоя без ноги,

Оглядел небесный купол

И упал под сапоги.

И земля к груди прижала

Одного из храбрецов,

Хоть уже не принимала

В это утро мертвецов.

Вот и первая ступенька...

Санин выкрикнул:

— За мной! —

И увидел Петю Петька

За церковною стеной.

На разбитом пулемете

Он лежал еще живой,

И рука была на взлете,

Будто он не кончил бой.

— Жить бы надо мне, Петруха...

Где же Сталин?..

— Он придет!..

— Ты держись... Не падай духом...

Наша... все равно... возьмет...

Не пиши родным: убили...

Не закончил я войну...

Расскажи... не отступили...

Комиссару Фомину... —

И рука его упала

На горячий пулемет,

И семнадцать лет пропало,

И никто их не вернет.

Может, этою рукою

На стене, под потолком,

Надпись ломаной строкою

Нацарапана штыком.

Он лежит, светлоголовый,

В первом вечном том ряду,

А над ним четыре слова:

«Я отсюда не уйду!»

Мой Петя глянул в амбразуру

И увидал издалека

Давно знакомую фигуру:

Фомин сходил с броневика.

Сутуловатый, крутоплечий,

Он гордо голову носил.

И зажигательные речи

Без пафоса произносил.

Отдаст приказ: «Назад ни шагу!»,

Прибавит: «Родина зовет...» —

И мертвецы пойдут в атаку,

Когда он вымолвит: «Вперед!»

Фомин потрогал бинт кровавый

На лбу. И постоял в тени

Броневика. Здесь, у заставы,

Он знал совсем другие дни.

Он сделал шаг,

Второй — из тени,

И на какой-то краткий миг

Подумал Петя: «Это Ленин

Идет, покинув броневик».

Над комиссарской головою

Фашист две очереди дал,

И мина приближалась, воя...

Фомин уже входил в подвал.

И Санин встал ему навстречу,

И подбежал к нему трубач...

Он обнял худенькие плечи

И подмигнул бойцам:

— Силач! —

Потом серьезно:

— Молодчина!

Ты стал бойцом в короткий срок...

Иметь бы мне такого сына,

А у меня ведь есть сынок... —

Он помолчал. И все молчали,

И было всем кого-то жаль,

И в каждой маленькой печали

Была огромная печаль.

— У нас нет связи со страною,

Но связь вот здесь — в душе она,

Мы болью связаны одною!.. —

И дрогнул голос Фомина. —

— Стреляли в Ленина. Хотели

Убить, но он живет сейчас.

Под пули, что в него летели,

Тогда бы встал любой из нас.

А пули, посланные немцем,

Любая бомба и снаряд

Сегодня в ленинское сердце,

Во власть Советскую летят.

Мы в окружении отныне,

Но верю: к нам придет Москва.

Нам воевать еще в Берлине,

Попомните мои слова!.. —

И все, кто были в том подвале,

Тогда увидели Берлин.

А Петя вдруг спросил о Вале,

— Она в плену, — сказал Фомин.

Он приказал:

— Стоять упорно!

Работать пулей и штыком!.. —

И по губам сухим и черным

Провел бескровным языком.

И Петя в кружку жестяную

Налил воды из котелка:

— А ну попробуйте — речную,

Товарищ комиссар полка!

Фомин отвел рукою кружку:

— Вода для раненых — закон!

Учтите, немец взял на мушку

Подходы к ней со всех сторон... —

Поправил бинт на лбу горячем.

— Ого! — сказал, почуяв жар. —

Желаю вам, друзья, удачи! —

И попрощался комиссар.

А Петя снова к амбразуре

Всем существом своим приник.

Навстречу вражьей пуле-дуре

Шел комиссарский броневик.

«Вода! Вода! Вода! Вода!

Вода!» — звенели трубы.

Шептали вслед: «Вода, вода»

Запекшиеся губы.

Вода со всех сторон видна,

Вода — ну просто рядом,

Вода, вода, вода, вода

Глядела влажным взглядом.

Вода! Вода! Вот — в двух шагах,

ЕЙ нет конца и края,

А в пулеметных кожухах

Кипит моча людская.

Вода! Вода! Вода! Вода!

Штыком долбили своды.

И отступали города,

И подступали воды.

Стояли банки, котелки,

Стояли гильзы, чашки,

А капли медленно текли,

Срывались капли тяжко.

Вода! Вода! Слеза! Слеза!

И капала водица

На помутневшие глаза,

На пепельные лица.

«Вода! Вода!..» — сквозь бред и стон,

«Вода!..» — сквозь кашель тяжкий. —

Здесь Петя Клыпа!

Это он

Присел к больному с фляжкой.

Живой глоток воды речной!

Разносит Петя дар свой,

Дает по ложке по одной,

Как редкое лекарство.

Вливает он в открытый рот

Глоток бесценной влаги,

Тяжелораненым дает

По два глотка из фляги.

А ночь от жаркого котла

Безветренного лета

И трупный запах принесла,

И воздух лазарета.

Прохладный плеск воды речной,

Он возле губ, он близко,

Он стоит вылазки ночной,

Отчаянного риска.

Огонь ударит над рекой,

Вдоль берега ударит...

Лучом, как будто бы рукой,

В ночи прожектор шарит.

Сейчас он схватит трубача

И от земли пахучей

Рванет на острый штык луча

Рукой своей паучьей.

Вода! Вода! Земля в огне,

Дым стелется туманом.

Четыре фляжки на ремне

И две еще в карманах.

Он в землю врос, и шар земной

Под Петей не вращался.

Простился с матерью родной

И с Валей попрощался.

Смолк на минуту пулемет.

Мешает Пете фляга.

Уже он берегом ползет...

Вода! Еще два шага.

Лежат два хлопца у воды:

Шли по воду, бедняги...

Лежат две жажды, две беды

И брошенные фляги.

Вода! Вода! Вода! Вода!

Подполз и прямо с ходу

Он сунул голову туда,

В мерцающую воду.

На миг с водой смешалась кровь,

Но Петя не заметил:

Ему рассек осколок бровь,

Который в сердце метил.

Вода! Вода! Вода!

Он пил

Глубокими глотками...

А немец в берег бил и бил

Стальными кулаками.

Он по земле из-за угла

В бессильной злобе лупит.

А Петю та земля спасла,

И он ту землю любит.

Он появился, как во сне,

На миг утихли раны...

Двенадцать фляжек на ремне

И две еще в карманах.

Открытое партийное собрание

В полночный час на линии огня.

Никем не подготовлена заранее,

Не согласована повестка дня.

Они пришли из пламени сражения,

Еще на лицах отблески горят.

О голоде, о жажде, о ранениях

Такие никогда не говорят.

А если б вздумал кто-нибудь посетовать

На то, что у него нет больше сил,

Смолчали бы, но не простили б этого,

Он сам себе потом бы не простил.

Они сюда сошлись, во всем единые,

Одна любовь и ненависть одна.

Сидят большевики и беспартийные —

Железный сплав,

Характер твой, страна!

На весь подвал горит один-единственный

В артиллерийской гильзе огонек.

На стенах тени призрачно-таинственны,

Колеблется бетонный потолок.

Среди бойцов, пришедших на собрание,

Сидит и Петя, прислонясь к стене.

И он — боец! Дается это звание

Не каждому мальчишке на войне.

Открытое партийное собрание.

Открытый взгляд. Открытые сердца.

Открытое идет голосование:

— Сдаваться в плен иль биться до конца?

— Сдаваться? — Прямо смотрят беспартийные,

И не отводят глаз большевики.

— Сражаться? — И в ответ взлетают сильные,

Решительные руки, как штыки.

Со всеми вместе гордо поднимается

Мальчишеская тонкая рука.

Вот так единогласно принимается

Решение от имени полка.

Открытое партийное собрание

В полночный час на линии огня.

Никем не предусмотренный заранее,

Возник второй вопрос повестки дня.

Прием в Коммунистическую партию!..

Титов подходит к ящику-столу.

А Гитлер в этот миг, склонясь над картою,

Провел к Москве зловещую стрелу.

Он крепость окружил огнем и голодом,

Но крепость на его пути, как дот.

А немцы в Бресте... Свастика над городом,

И под Смоленском бой уже идет.

А радио до умопомрачения

Хрипит и лает с самого утра.

— Жидам и коммунистам нет спасения!

Всем прочим — жизнь! — грохочут рупора.

Не все вступают в боевую гвардию

В тревожные такие времена,

Не все вступают в ленинскую партию,

Когда сама в опасности она!

Здесь все равны, нет никакой градации,

Здесь каждый человек себя нашел,

Здесь устные дают рекомендации,

Фамилию заносят в протокол.

Взметнулись руки. Принято решение.

Стоит в кругу друзей Иван Титов.

Он в партию вступает, как в сражение,

Он за нее на жизнь и смерть готов.

Он — коммунист. Дается это звание

Не каждому солдату на войне.

Открытое партийное собрание.

Полночный час. Подвал. Июнь в огне.

Ослепил удар десятитонный

Все форты, и Буг, и цитадель.

Бомба, бомба угодила в цель —

Прямо в сердце штаба обороны!

Разметала сводчатые стены,

Погребла живых и мертвецов.

И увидел Петя Клыпа пленных,

Оглушенных бомбою бойцов.

Среди них знакомую до стона

Крепкую фигуру Фомина.

Как обычно, с небольшим наклоном,

Гордо голова вознесена.

Горячо пылает бинт кровавый

На его высокой голове

Не венком золотоглавой славы —

Кумачом в небесной синеве!

Он шагает, комсомолец бывший,

Коммунист, влюбленный в жизнь и в мир,

Некогда юнгштурмовку сменивший

На армейский боевой мундир.

На плечах его сутуловатых

Клочья гимнастерки без ремня,

А в глазах его голубоватых

Утро наступающего дня.

Голова звенит, его шатает,

Отнял звуки бомбовый удар...

По земле в последний раз шагает

Тридцатидвухлетний комиссар.

Среди тех, кто бомбой был контужен,

Шел один с предательской душой...

Пальцем ткнул и немцам выдал тут же:

— Это — комиссар большой! —

От толпы застывшей отделился

Комиссар и подошел к стене.

И воротам Холмским удивился,

И погладил камень в полусне.

И в ответ ворота цитадели,

Вставшие на стыке двух границ,

С грустной благодарностью глядели

В узенькие прорези бойниц.

Жизнь не остановят автоматы,

В будущее входит человек,

Если даже пулю век двадцатый

Посылает в двадцать первый век!

Комиссар, как будто вдруг проснулся,

Сбросил груз всех дней и всех ночей,

Оглянулся, круто повернулся

К черным автоматам палачей.

Видно, что-то вспомнил, что-то понял,

Мигом сдернул бинт кровавый свой

И навстречу солнцу в небо поднял

Этот красный флаг над головой.

— Родина, прощай!.. —

Он встретил грудью

Залп — и сполз на землю по стене...

Это утро Петя не забудет,

Он впервые плачет на войне.

И наступила тишина,

Издалека примчалась,

Как будто кончилась война, —

Она лишь начиналась!

Потрескивал кирпич в огне,

Обуглились деревья...

Где-где, но только на войне

Такой тревожной тишине

Солдаты не поверят!

Она особенно слышна

На смертном поле боя

Та гробовая тишина,

В которой нет покоя.

Услышал Петя тишину,

Прислушался сначала

И подошел к полуокну

Притихшего подвала.

Ждала железная гроза,

А в окна, двери, щели

Они и мы во все глаза

На девочку смотрели.

Босая. Тонкая. Одна.

Едва земли касалась.

Среди убитых шла она,

О трупы спотыкалась.

Разорванная впереди,

С плеч кофточка сползала,

Она рукою на груди

Ту кофточку держала.

Не шла, а двигалась она,

От страха цепенея.

И отступила тишина

На цыпочках пред нею.

Идет от Белого дворца,

Уже не держат ноги,

И кажется, что нет конца

У мертвой той дороги.

Дымится церковь. Рядом с ней,

Там, где была застава,

Гора обугленных камней

Застыла, словно лава.

Где полк?..

Пробил холодный пот,

Девчонку мысль пронзила:

Нет, не к живым она идет,

А к мертвым... Вот могила!

И вдруг из глубины земной,

Из тишины подвала

Она услышала родной,

Знакомый голос:

— Валя!

Сюда! Сюда! Сюда беги!.. —

И Валю обступили,

И дали очередь враги,

И тишину убили.

Валя улыбается. Валя в слезах.

Валя отражается у всех в глазах.

Валю окружают со всех сторон.

Петя с Валей рядом... Она и он!

Всех сердец касается счастье двух.

Валя смущается. Переводит дух.

Вверх поднимается бровь уголком,

Та, что нарисована черным угольком.

— Немцы приказали идти к вам в подвал,

Старший офицер ультиматум послал:

Если не сдадитесь, пленных они убьют,

«Будет всем детям, — сказал офицер, — капут».

Он велел скорее дать ему ответ...

Фашистам не сдаются! Нет! Нет! Нет!

Пусть меня с ответом они подождут —

Не пойду к немцам, я останусь тут!

Помогу раненым... Подмету подвал...

Санин обнял Валю. Петю позвал.

Улыбнулся ему. Улыбнулся ей:

— Угости Валюшу водичкой своей!

Валя заслужила целых два глотка...

— Что ответим немцу от имени полка?

Валентина Зенкина дала ответ:

«Фашистам не сдаются! Нет! Нет! Нет!»

Ну и нам, ребята, нельзя промолчать,

Нам на ультиматум надо отвечать.

Прозвучит отсюда на весь белый свет:

«Фашистам не сдаются! Нет! Нет! Нет!»

«Нет! Нет! Нет! Нет!» — бьет автомат,

«Нет! Нет! Нет! Нет!» — шепчет солдат.

А в углу подвала пьет из котелка

Валя... Валя! Валя! Ровно два глотка.

«Тик-так! Тик-так! Тик-так! Тик-так!»

Часы стучат, солдат!

«Тик-так! Тик-так! Тик-так! Тик-так!»

Минуты бьют в набат.

«Тик-так! Тик-так! Тик-так! Тик-так!»

Минуты в сердце бьют.

«Тик-так! Тик-так! Тик-так! Тик-так!»

Нет сердца у минут!

Часы за микрофонами

на столике стоят,

Четыре репродуктора

над крепостью гремят,

Над мертвыми казармами,

над каменным двором

Часы стучат то молотом,

то острым топором.

«Тик-так!..»

— Капитуляцию мы предлагаем вам... —

«Тик-так! Тик-так!»

— Германия верна своим словам!

Мы жизнь вам гарантируем,

вас ждет почетный плен! —

«Тик-так! Тик-так!» — пульсируют

Часы у брестских стен.

«Тик-так!..» Секунды падают,

едва родившись, мрут.

— Даем на размышление

вам шестьдесят минут! —

«Тик-так!» С немецкой точностью —

«тик-так!» — идут часы.

«Тик-так!» И жизнь бросается

на вечные весы.

Не смертью и не славою,

не мерою иной —

Жизнь жизнью измеряется,

и ею лишь одной!

Четыре репродуктора

над крепостью несут:

— Еще вам жить, запомните,

Лишь пятьдесят минут! —

«Тик-так!» Не отзывается —

«Тик-так! Тик-так!» — Молчит

Защитник Брестской крепости,

ее живой гранит.

Лишь сердце бьется бешено:

«Тик-так! Тик-так! Тик-так!»

Оно летит над временем,

как обагренный стяг.

«Тик-так!..» На лбу пылающем

лежит седая прядь.

Минуты рубит радио:

— Осталось сорок пять! —

«Тик-так! Тик-так!» Врывается

Немецкий микрофон

В тяжелое дыхание,

в предсмертный бред и стон.

«Тик-так! Тик-так!..» Пред Саниным

печальная толпа.

— К воротам через рощицу

вас выведет тропа. —

«Тик-так! Тик-так!..» — Все женщины

и дети — вот сейчас

Покинут стены крепости

и выполнят приказ.

В последнее сражение

мы поднимаем полк,

Спасти детей от гибели —

ваш материнский долг! —

Бесслезно плачут женщины,

Притихла ребятня.

Великое прощание на линии огня!

«Тик-так! Тик-так!» Впиваются

Слова и мысли мнут:

— Жизнь или смерть! Подумайте!

Есть тридцать пять минут! —

«Тик-так! Тик-так!» У Санина

Кружится голова,

И на ногах он держится

от голода едва.

— Мы от своих отрезаны,

закрыты все пути,

Другого нету выхода —

в атаку нам идти!

Боеприпасы кончились,

воды и хлеба нет...

В атаке все случается...

Мы шлем родным привет.

Прощайте же, товарищи,

пора вам быть в пути,

Вы передайте Родине

солдатское «прости»!.. —

«Тик-так! Тик-так!» Срываются

минуты — и опять

Над крепостью разносится:

— Осталось двадцать пять! —

«Тик-так!..» Звучат фамилии,

вручают адреса,

И города, как воины,

встают под небеса.

«Тик-так!» И Пете видится

далекий летний день,

И город Брянск,

и улица Свободы, и сирень...

У выхода прощается

с подружкою трубач,

И Валя смотрит горестно,

и он глядит — хоть плачь!

К ним Санин наклоняется:

— Ты, Петя, с ней иди... —

«Тик-так! Тик-так!» Безжалостно

стучат часы в груди.

— Я с вами был под пулями,

шагал в одном ряду,

И с вами обязательно

я на прорыв пойду.

Отсюда вместе двинемся

в атаку на Берлин!

И это, так мне кажется,

одобрил бы Фомин...

«Тик-так!..» — Спасайся, девочка,

мы остаемся тут... —

«Тик-так!..»

— У вас имеется одиннадцать минут! —

И Санин машет девочке,

и Петя вслед глядит...

Германия, Германия

по радио гремит.

Минута мчится молнией.

«Тик-так! Тик-так! Тик-так!»

— Осталось жить на свете вам

какой-нибудь пустяк! —

«Тик-так!» Часы размеренно

кувалдами куют

Сердца на плахе каменной...

— Осталось пять минут! —

От подвига рождается —

лишь только сердце тронь —

Сто тысяч новых подвигов,

как от огня огонь!

Четыре репродуктора —

«тик-так!..» —

запнулись вдруг.

Земля и небо дрогнули.

Остановился Буг.

И вспышкой ослепительной

Хлестнуло по глазам.

Твердь раскололась надвое,

планета — пополам!

Струю свинца и пламени

шлет в окна огнемет,

И танк прямой наводкою

по амбразурам бьет.

Летят шмели железные

и вдоль, и поперек,

Над входом рассыпается

бетонный козырек.

Бойцы уже покинули гранитную гряду.

Ракета в небо вынесла зеленую звезду.

Трубит «Атаку» яростно,

зовет в огонь борьбы

Высокий голос мужества

воинственной трубы.

Прощай, девятая застава,

Прощай, товарищ дорогой,

Была негромкой наша слава,

Но нам не надобно другой.

Никто на свете не узнает

Про жизнь мою, про смерть мою,

Но тот, кто в Бресте умирает,

Тот умирает за Москву.

Уже стучится сердце тише,

На грудь упала голова.

Лишь только мать одна услышит

Мои последние слова.

Прощай, девятая застава,

Моя земля, мой отчий дом...

Мы этот мир другим оставим

И этой песни не споем.

Прощай, девятая застава...

От подземелья к подземелью,

Из бастиона в бастион —

Над оглушенной цитаделью

«Ура» неслось со всех сторон.

«Ура» летело над планетой

Из глубины, из старины,

От незабытых войн до этой

Незабываемой войны.

«Ура» росло,

«Ура» крепчало,

Бросало молодость в зенит.

И в пору стрел «ура» звучало,

И в пору бомб «ура» звучит.

И коротки чужие руки,

И вражья сабля не остра,

Когда из душ рванется русских

Непобедимое «ура».

— Ура-а-а — И бомба зарывает

В сырую землю крик живой.

— Ура-а-а!.. —

Опять «ура» взмывает

Над Петькиною головой.

Он поднял голову, а рядом

Не шелохнулись три бойца.

А встать ведь надо...

Надо! Надо!

— Ура-а-а! — врывается в сердца,

Приподнимает над землею —

В один бросок, в один порыв.

И Санин выкрикнул:

— За мною! —

И снова полк идет в прорыв.

В пролом стены, к воротам, к башне,

По укрепленной полосе,

По дамбе, где всего опасней,

К реке, к Варшавскому шоссе...

Не на восток — была причина

Бойцам на запад повернуть.

На запад!

В сторону Берлина

Они наметили свой путь!

Туда, где их не ожидали,

Они избрали путь один —

Сквозь опрокинутые дали

Он шел, он вел, он звал в Берлин.

Уже немецкие заслоны

Они, бессмертные, прошли.

Буг, обагренный, опаленный,

Блеснул за кромкою земли.

Враги опешили — и поздно

Перенесли огонь сюда.

Вода вокруг гасила звезды,

Кипела красная вода.

Бойцы все плыли, плыли, плыли,

В зубах у Пети пистолет...

А пулеметы били, били

Им, несдающимся, вослед.

Все ближе, ближе, ближе остров,

Его земля, его гранит,

Его обуглившийся остов,

Который жизнь еще хранит.

За Саниным

В одних трусишках

Метнулся Петя из воды.

И расступились пред мальчишкой

Кусты, чтоб скрыть его следы,

Но тут дыханье отказало,

Вот-вот — и сердце разнесет...

Их только девять оказалось,

Лишь только девять из двухсот!

Они стояли и дышали,

Не закрывая жадных ртов.

И человека увидали

За пулеметом средь кустов.

Смотрел на них он мертвым взглядом,

Вцепившись крепко в пулемет.

И гильзы стреляные — рядом,

И диски... Он еще живет!

Он поднял голову седую,

Взглянул куда-то в пустоту,

И руку протянул вслепую,

И прошептал:

— Я на посту... —

Вокруг него лежали трупы,

Он был во вражеском кольце...

Рука легла. Глаза и губы

Остановились на лице.

Взлетели с грохотом на воздух

Пороховые погреба.

Запела и рванулась к звездам

Победоносная труба.

Мой Петя губы по привычке

Лизнул два раза языком,

Как будто бы хлебнул водички,

Речным умылся ветерком.

Восточный форт в огне по пояс,

Из амбразур и окон бьет,

И крепость, словно бронепоезд,

Летит на бой,

Летит вперед.

И отблески в глазах сверкнули,

И на губах горят слова,

Которые сильнее пули:

— Она живет!

— Она жива!

Старинная русская крепость,

Как воин под красной звездой,

Старинная русская крепость,

Как знамя над синей водой.

Безвестные встали герои,

Был рядом с бойцом комиссар.

Безвестные встали герои

И приняли первый удар.

От Родины весточки нету,

Нет писем от жен и невест.

От Родины весточки нету,

Но бьется за Родину Брест.

Ни бомбы, ни голод, ни жажда

Сердец не сломили живых...

Ни бомбы, ни голод, ни жажда,

Ни гибель друзей боевых!

Умолкла труба полковая,

Боец умирал молодой...

Умолкла труба полковая,

А песня лилась над водой.

Эпилог

Обрываются дороги,

И другие снятся темы,

И нужны нам эпилоги,

Чтоб продолжить путь поэмы.

Мой герой — он мой соавтор,

Мы давно с ним в жизни рядом,

Из Вчера шагает в Завтра,

Ну, а жить Сегодня надо!

Мы идем, а годы мчатся,

Поглядишь — и жили-были...

Нам за жизнью не угнаться,

Что бы там ни говорили!

Брест!

Он в море — капля, малость,

Боль, и Стойкость, и Терпенье,

Но под Брестом начиналось

Сталинградское сраженье.

Имена берут заставы

Тех, чья кровь в цветах алеет.

Стала Крепость Брестской Славы

Историческим музеем.

Пионерские отряды

Стяг несут к могиле братской.

Смотрят пьесу в Волгограде

О победе сталинградской.

Героические были

Превращаются в былины.

Жили-были, жили-были

Мы от Бреста до Берлина.

И была планета адом,

И не скоро будет раем...

Крепостей мы, сплошь да рядом,

Всех своих еще не знаем!

Забывать о Бресте рано!

Нет, война — не смерч в пустыне,

Не история, а рана,

Не зажившая доныне.

Наши первые печали

Стали славой поколений.

Мы о Бресте ведь узнали

Из немецких донесений.

А о тех, кто был в сраженье,

И о тех, кого убило,

Не писали, к сожаленью,

И куда писать-то было!

Наградных не посылали,

Орденов не выдавали,

И в газетах не писали,

И в чинах не повышали!

А они — дорогу жажды,

Жизнь и смерть,

Огонь и воду —

Все прошли — и не однажды! —

За всемирную свободу.

Ныне парк цветет над Бугом,

Где взвилась впервые мина...

Я хочу, чтоб с дальним другом

Мы прошли Аллеей Мира.

Чтоб из Польши и России

Наши Янеки и Тани,

Вспоминая дни другие,

Приходили в Парк Свиданий.

Я в пути расстался с Петей,

Но опять мы с ним в дороге,

Если не в самом сюжете,

То хотя бы в эпилоге.

Он узнал в свои пятнадцать

Плен, тюрьму, этапы, лагерь...

Нет, за жизнью не угнаться

Ни в седле, ни на бумаге!

Сквозь тюремные ворота,

Полицейские заставы,

Через Пинские болота,

Беловежские дубравы,

Там, где пеплом путь покрылся,

Сквозь отчаянье и беды

Он прошел,

Прополз,

Пробился —

И увидел День Победы.

Била ночь поземкой резкой,

Жгла метелью раскаленной,

Но остался он на Брестской

Высоте непокоренной!

Вот идет он Брянским лесом,

Токарь Брянского завода,

Под игольчатым навесом

Зеленеющего свода.

В бронзе летнего заката

Сосны выпрямились гордо...

Детство Пети здесь когда-то

Пело в солнечные горны.

Детство с Чкаловым взмывало

В розовеющем тумане

И со Шмидтом дрейфовало

В Ледовитом океане.

Нет, не к всадникам Майн Рида —

К пограничникам Хасана

И к защитникам Мадрида

Рвался Петя сквозь туманы.

Речка Снежка серебрится,

На своем журчит наречье,

И струится, и стремится,

И летит к нему навстречу.

Вкруг костра сидят ребята —

И свободного нет места.

Ждут бывалого солдата,

Трубача,

Героя Бреста.

Он шагает быстро слишком, —

Сердце это понимает.

В красном галстуке мальчишка

Горн к созвездьям поднимает,

В тишине лесного края

Младший брат трубы военной —

Горн поет, не умолкая,

Так, что слышно всей вселенной.

М. Лисянский

Маленький солдат

Повесть в стихах, посвященная юному Пете Клыпе — защитнику Брестской крепости.

Хочу в солдаты

Мечтал он в Армии служить,

Как служит старший брат.

Ему бы музыкантом быть,

В казармах жить,

В трубу трубить —

Вот Петя был бы рад!

Со службы на короткий срок

Брат приезжал домой,

И Петя тут же — на порог:

«Братан приехал мой!»

За старшим братом по пятам

Ходил он целый день.

«Давай шинель почищу сам,

Давай сверну ремень!»

Зубным пахучим порошком

Тер пуговицы, пряжку,

А сам примеривал тайком

Братнину фуражку.

Прощаясь, он с такой мольбой

В упор глядел на брата.

«Братан, возьми меня с собой,

Возьми меня в солдаты!»

Тот говорил: «В солдаты?

Ты мал еще, куда ты?»

Однажды звук скрипучий, резкий

Мать услыхала из окна,

И, отодвинув занавески,

К нему прислушалась она.

Гадает мать: «Наверно, гусь…»

И кличет: «Тега, тега!

Нет, уж теперь не ошибусь —

Скрипит вон та телега».

А звук ровнее стал звучать,

Другой раздался, третий…

«Играет кто-то, — шепчет мать,

Неужто это Петя?

Играет, ишь ты, на тебе!»

А Петя в огороде

На старой братниной трубе

«Осенний вальс» выводит.

Как трудно матери одной

Воспитывать ребят!

Опять из Армии весной

Приехал Петин брат.

О Пете с ним толкует мать…

Детей растить непросто,

А вот от сердца отнимать

Еще труднее раз во сто.

«Что ж, Петя, поезжай, сынок,

Хорошим будь солдатом!»

Не чуя под собою ног,

Умчался Петя с братом.

Маленький солдат

Надел солдатскую шинель —

Забудь домашний мир.

Ученье, жесткая постель,

Строгий командир…

Вставай, солдат, ложись, солдат,

Бери, солдат, ружье

И защищать учись, солдат,

Отечество свое.

Военная походка,

Сапожки в самый раз,

Задорная пилотка,

Смышленый, острый глаз,

Две маленькие лиры

В углах воротничка…

Любили командиры

Петю-новичка.

За то, что рвался к делу,

Что ловок был, горяч,

Веселый, быстрый, смелый

Маленький трубач.

Его любили в школе

За живость, за смекалку…

Под вечер с другом Колей

Ходил он на рыбалку.

Нагнула старая ветла

Корявый ствол могучий,

Листвой полнеба заняла,

Как будто сизой тучей.

За нею — полосы огня

И в небе, и в воде,

И догорающего дня

Покой разлит везде.

Закинув в воду поплавки,

Усевшись на корнях,

О фильмах спорили дружки,

Что видели на днях.

Считали мальчики улов:

«Ишь, Пете повезло…»

Хороший завтра будет клев,

Так тихо, так тепло.

Текла спокойная вода,

Туман вставал ночной…

Никто не думал, что беда —

Тут, рядом, за спиной.

Идет граница по земле.

Идет над головой…

Что там вдали, в небесной мгле?

Ты видишь, часовой?

Там нарастает грозный гул,

Полна тревогой даль.

Эй, часовой, ты не заснул?

Беги, зови, сигналь!

Первое задание

В Крепости Петю застала война

В час тишины, на рассвете.

Наземь швырнула взрывная волна

Сонного мальчика Петю.

Петя очнулся… Где это он?

Стоны и крики, грохот и звон,

Пыль, штукатурка, брызги стекла,

В окнах разбитых — красная мгла.

Грохнуло снова,

Качнулась стена.

«Братцы, к оружию!

Это — война».

Глянул дежурный на Петю,

Крикнул: «В укрытие, к детям!»

Нет, он солдат.

Он оружие взял,

Вместе с бойцами

Спустился в подвал.

Взрослых бойцов командир полковой

Быстро в порядок привел боевой,

Каждому дал он задачу свою.

Думает Петя: «Что ж я-то стою?»

Задачи он умел решать

В своей тетради в клетку.

Учитель Пете ставил пять —

Высшую отметку.

Военные задачи

Решаются иначе:

Не в классе, не в тетради

С обложкой голубой —

Солдат решенья ради

Рискует головой.

Такое есть задание:

С высокой точки здания

Всю Крепость оглядеть кругом,

Узнать, что занято врагом.

А там — бомбежка, там обстрел,

Там страшно, как в аду.

Но Петя страх преодолел:

«А можно я пойду?»

Помедлил командир с ответом,

Наверно, ждет парнишку мать…

Но есть задор в мальчонке этом,

А больше некого послать.

«Иди, — сказал он, — добрый путь!

Но только осторожен будь».

Вот Петя, вскинув карабин,

Идет по лестнице один.

Тут пули стукают в ступени,

Летят обломки на пути,

И подгибаются колени,

И ноги не хотят идти.

Блеснул огонь, и грохнул взрыв.

Припал к ступеням Петя,

Руками голову закрыв,

Все позабыв на свете.

Поднялся Петя. Он солдат,

И так или иначе,

Не может он идти назад,

Не выполнив задачи.

Не умолкает взрывов гул,

Ступень, еще одна…

Вот на площадку он шагнул,

Вот Петя у окна.

И что ж он видит?

Низко-низко

Несется самолет фашистский.

Все нарастает грозный вой,

Он превратился в громовой.

И с черной свастикой крыло

Над Петей с грохотом прошло.

Огонь и взрыв,

И снизу — крики, стоны…

Мальчишка, у окна застыв,

Стоит, ошеломленный.

Вот он опомнился с трудом —

Все надо осмотреть кругом.

Окинул Петя цепким взглядом

Дорогу, берега реки…

Вон танки лезут тесным стадом,

За ними движутся стрелки.

Фашисты к мосту прорвались,

Огнем их надо встретить!

И по ступенькам сверху вниз

Скатился камнем Петя.

И руку приложив к пилотке,

Разведчик, маленький солдат,

Он командиру сделал четкий

И обстоятельный доклад.

Связь со своими порвалась.

Напрасно командир

В эфире снова ищет связь —

Молчит, молчит эфир.

И скупо тратит гарнизон

Последние снаряды.

Он мужеством вооружен

В тугом кольце осады.

Склад оружия

Под сводом сырого подвала

Ведут командиры совет.

Что делать? Оружия мало,

Боеприпасов нет.

Надо к своим прорываться.

Где цепь у фашистов слаба?

Вот если на башню забраться,

Все видно, да только — стрельба…

По площади нужно до башни

Ползком доползти под огнем.

И хочется Пете, и страшно.

Он друга толкает: «Пойдем!»

И, глянув нестрого на Петю,

Сказал командир: «Ну, добро!

Где взрослого сразу приметят,

Ребят обнаружить хитро».

Едва рассветает в продымленной мгле,

Ребята ползут, припадая к земле,

Ползут, озираясь,

Ползут, замирая,

Локти, коленки в кровь обдирая.

Башня все ближе…

«Коля, вперед!»

Вдруг из окна застрочил пулемет.

Ребята вскочили и мигом — к стене.

Вон пулеметчик-то, вон он в окне!

Так и ложатся пули кругом —

Башня уже занята врагом.

«Что же, ни с чем возвращаться назад?

Это уж очень досадно!» —

«Был тут, в казарме, оружия склад.

Может, поищем?» —

«Ладно».

Где камни, где выступы, где бугорки

Ребят укрывали от пули.

И вот доползли, наконец, пареньки

И быстро в казарму нырнули.

Тихо. Лишь стукают пули снаружи,

Ни голосов не слыхать, ни шагов.

«Эх, кабы здесь оказалось оружье,

Да не нарваться бы нам на врагов!»

Коля и Петя идут осторожно.

«Тише… Ты слышишь?

Враги!» — «Все возможно!»

Это сползла штукатурка, шурша…

Мальчики дальше идут, чуть дыша,

В пыльную мглу, все вперед и вперед…

Вот, в коридоре крутой поворот.

Сколько винтовок!

Сколько наганов,

Смазанных, новых!

Вон — пулемет,

А в углу — автоматы!

Что в этих ящиках?

Мины, гранаты!

Ребята, нагруженные

Гранатами, патронами,

Знакомою дорогой

Добрались за подмогой.

«Оружие, оружие

Мы с Колей обнаружили,

Тут, близко, целый склад!»

Ура! Качать разведчиков,

Качать отважных, сметливых,

Находчивых ребят!

Теперь ответим мы врагу,

Попробуй только тронь!

Мы не останемся в долгу!

К оружию!

Огонь!

Сдавайтесь в плен!

Вам будет пища и вода! —

Мы не покинем этих стен,

Мы не сдадимся никогда!

Последний глоток

Высохли бочки, ведра и фляги,

Бомбой разрушен водопровод.

Лето в разгаре.

Ни капельки влаги

Людям измученным

Небо не шлет.

Горло стянуло от гари и пыли,

Люди забыли,

Когда они пили…

Реки, озера в глазах у солдат

Так и колышутся, так и блестят.

Правда, река

Недалека,

Только идти за водой,

Это страшнее, чем в бой.

Ночь, а над берегом свет

Белых, слепящих ракет,

И отвечает на шорох, на всплеск

Злых пулеметов раскатистый треск.

Пули взрывают землю вокруг,

Вот и лежи, как беспомощный жук!

Но подползали к реке смельчаки

И наполняли водой котелки.

Петю не раз они брали с собой

В трудный, опасный поход за водой.

Ночь коротка,

Спеши, пока темно.

Во рту у Пети ни глотка

Не было давно.

К реке с бойцами он ползет,

Раздвинул камыши…

«Сынок, не торопись вперед,

Подстрелят, не спеши!»

Чуть слышно булькнула вода,

Чуть звякнул котелок…

«Сынок, заметили, беда,

Назад, назад, сынок!»

Треск пулемета, и ничком

Лежит он на песке

С пробитым пулей котелком

В откинутой руке.

«Живой?» —

«Живой. Да вот, плечо…

Не больно, только горячо.

А котелок пробит насквозь,

Вода вся вылилась, небось».

Но сквозь пробоину в песок

Вода ушла не вся.

Пускай на дне один глоток —

Пролить его нельзя.

Жажда еще нестерпимее стала,

Петя от жажды совсем занемог.

Как он дополз под огнем до подвала?

Как он сберег драгоценный глоток?

В темном подвале, мал и неярок,

Желтым грибом оплывает огарок.

Петя спустился, тени метнулись,

Раненых лица к нему повернулись.

В каждом вопрос: «А достанется мне?»

Что же тут делать? Воды-то — на дне!

Петя про боль и про жажду забыл,

Сел с котелком на ступени.

Как же так мало воды он добыл?

Тихо колеблются тени…

Только минутку ему отдохнуть,

Только минутку и — к берегу, в путь!

Ну, а вода-то, ее ведь немного,

Может, ему подкрепиться в дорогу?

Но покачнулось пламя огарка,

Ворох тряпья осветило неярко,

Пламя скользнуло по бледной щеке,

Тоненькой шейке, детской руке.

Тусклый огарок чадит, оплывая…

Девочка тихая, как неживая.

Только глаза неподвижно и строго

Прямо на Петю с укором глядят.

Нет, не придется попить на дорогу.

Это — ребенок, а Петя — солдат.

Как малыши эти слабы и хрупки!

Петя дырявый нагнул котелок

И в пересохшие, пыльные губки

Влил драгоценный, последний глоток.

Подружка

Хлебные склады фашисты спалили,

В воздухе дымном — едкая гарь…

Пищу солдаты по крошкам делили,

Стал драгоценным каждый сухарь.

Просят поесть ребятишки в подвале.

Что им предложишь взамен?

Как допустить, чтоб они погибали?

И остается — плен.

Валя и мама тоже пошли,

Вместе со всеми шагали в пыли.

Пленные мы,

Пленные мы.

Что перед нами? —

Ворота тюрьмы.

Глянешь — солдаты чужие кругом,

Спереди, сзади, рядом.

Если отстанешь, — пихнут сапогом.

Или ударят прикладом.

Пленные мы,

Пленные мы.

Что перед нами? —

Ворота тюрьмы.

В черной фуражке, бледен и зол,

К Вале начальник-фашист подошел.

Валю фашист подтолкнул автоматом.

«Эй, ты беги, передай ультиматум:

Если сдадутся, огонь прекратим,

Если же нет, — в порошок превратим!»

Дочку свою прижимая к груди,

Крикнула мама: «Убьют, не ходи!»

Валя сказала: «Здесь хуже, в плену,

Лучше обратно пойду на войну».

Мимо развалин, с тряпочкой белой,

Не различая дороги сквозь дым

И припадая к земле то и дело,

Девочка Валя бежала к своим.

Петя глядит из окошка в подвале.

Что за фигурка с белым платком?

«Коля, смотри-ка, это же Валя,

Наша подружка! Валя, бегом!»

Радостно бросилась Валя к ребятам.

Тут все родные, она — у своих!

«Я ведь из плена, вот ультиматум!

Вы не сдавайтесь, не слушайте их!

Вон в этом доме фашисты засели,

Я показать командиру могу!» —

«В плен приглашают?

Чего захотели!

Мы им ответим:

Огонь по врагу!»

Мама в плену у фашистов осталась.

Мамочка, ты не горюй обо мне!

Тут помогу я хоть самую малость,

Я со своими,

Я — на войне.

Ни бомбой, ни огнем, ни жаждой

Не сломишь верные сердца.

За Родину защитник каждый

Поклялся биться до конца.

И весь пробитый, обожженный,

В дыму боев, в крови атак,

Над Крепостью непобежденной

Все так же реет красный флаг.

Бои стихали постепенно.

Осел горячий, едкий дым,

От пепла и земля и стены,

Все стало мертвым и седым,

И замелькали вражьи каски,

И застучали сапоги,

Но по-хозяйски, без опаски,

Не смели здесь ходить враги.

Из-под развалин меткий выстрел

Вдруг раздавался в тишине,

И чьи-то руки: «Смерть фашистам!»

Писали ночью на стене.

Кто, укрываясь в подземелье,

Без пищи, без воды, без сил,

Не видел света дни, недели,

Но верность Родине хранил?

Кто для себя, для смерти гордой

Хранил патрон последний свой?

Не знаем мы,

Но знаем твердо,

Что Крепость

Не сдалась живой…

А. Кардашова

Защитникам Брестской крепости

Достать воды хотя бы малость —

Тянулась с каскою рука.

Какой ценою доставались

Порою эти полглотка.

И день, и ночь стальная вьюга.

Ломился враг в чужую дверь.

На берегу горячем Буга

Сходились жажда,

Жизнь и смерть.

В огне том яростном, свирепом

Кипели алые следы.

Стояла насмерть,

Насмерть крепость

Без хлеба, соли и воды.

Она стояла грозной глыбой —

И разбивался вал атак.

Совсем мальчишка Петя Клыпа,

Как взрослый, поднял свой кулак.

И слышал мир раскаты грома.

Сражалась крепость до конца.

Бой до последнего патрона

И до последнего бойца.

Великий подвиг не измерить,

Вести рассказ не хватит слов.

Такой еще нет в жизни меры

И нет еще Таких весов.

Склонили головы руины.

Они, как люди, говорят.

И журавли печальным клином

Над Бугом все летят, летят…

И наша боль не утихает.

И в сердце память, как набат.

И Буг течет, как бы листает

Страницы мужества солдат.

Н. Зайцев

Петя Клыпа

Над Брестскою Крепостью стихла природа,

Тревожная тишь наступила вокруг.

Мальчишка-трубач музыкантского взвода

Собрался рыбачить на Западный Буг.

Но вместо будильника, все разметая,

Снаряд разорвался в казарме полка,

И храбрый орлёнок, винтовку хватая,

Мгновенно настроился встретить врага.

Ревели моторы, стреляли мортиры,

И в этот смертельный и огненный час

Бесстрашный малец, козырнув командиру,

С достоинством выполнил первый приказ.

Поднявшись наверх, где опасность грозила,

Туда, где особенно страшен обстрел,

Всё-всё, что творила фашистская сила —

Внизу и на небе, — разведать сумел.

Увидел, как движутся танки с крестами,

Как «юнкерсы» с воем бомбят города,

Отряд автоматчиков, что за кустами

На Западном острове, рвётся сюда.

Он с болью глядел в этом вихре жестоком

На женщин бегущих, кричащих детей,

Упавших солдат, поражённых осколком,

И ржавших в предсмертном жару лошадей.

Мальчонка, в священную битву вступая,

Стал яростно мстить озверевшим врагам,

Ни в силе, ни в смелости не уступая

Обученным, опытным, взрослым бойцам.

С огромным успехом ходил он в разведку,

При штабе связным временами служил,

Стрелял не по юному возрасту метко,

Патроны, гранаты солдатам носил.

С винтовкой ходил в штыковые атаки,

Гоня автоматчиков с острова прочь.

При яростном вое фашистской собаки

Он всё выполнял, в чём просили помочь.

На складе разрушенной бомбой санчасти

Искал под камнями лекарства, бинты.

Над ним разрывались снаряды на части,

Но раненых спас он от страшной беды.

Для них же к реке, словно уж, проползая

Рискованный путь под свинцовым дождём,

С наполненной флягой от края до края

Всегда возвращался в подвальный проём.

В ларёк Военторга, точнее в руины,

Пролез, чтоб детишек и женщин одеть.

Свирепые пули, гранаты и мины

Его обрекали на верную смерть.

Заботясь о детях, худых и голодных,

Последний кусок сухаря отдавал

И, дух поднимая бойцов измождённых,

Любимую песню свою напевал.

И кто мог предвидеть, что мальчик однажды

В казармах вблизи Тереспольских ворот,

Людей выручавший не раз и не дважды,

Оружия склад уцелевший найдет.

Он спас, таким образом, целые роты,

Увидел врагов на понтонном мосту,

Который из найденных им миномётов,

Потом был обстрелян у всех на виду.

Иссякли запасы к началу июля.

Атак жесточайших немало отбив,

Хоть мимо летали снаряды и пули,

Остатки полка повели на прорыв.

На Западный остров прорвались солдаты

И кинулись с берега в Западный Буг.

Но вдруг застрочили в кустах автоматы:

Кричали, тонули и гибли вокруг.

Не помнил малец, как до суши добрался,

Бежал по канавам с водой до колен

С немногими теми, кто целым остался,

А дальше — погоня, поляна и плен.

Отважных защитников вёл под конвоем

В неравном бою захвативший их враг.

И вдруг впереди, как снаряд перед боем,

Попал в объектив чей-то грозный кулак.

Бесстрашный герой, тот орлёнок лучистый,

Открыл всему миру рукою своей

Тот знак, предвещающий участь фашистов,

Тот символ провала их подлых затей.

Такой же кулак, через грозы и пламя,

Врагу показала вся наша страна,

Когда в сорок пятом победное знамя

Зажглось над рейхстагом на все времена.

Тот мальчик был Родины доблестным сыном,

Такой же прекрасный он был человек.

И многим в стране пионерским дружинам

Дано его доброе имя навек.

А звали солдатика Петею Клыпой.

Своим героизмом сердца вдохновлял

На подвиг на мирной дороге открытой,

Которую он нам в боях отстоял.

Н. Гунько

Брестский трубач

Музыка: В. Рубин

Над Брестом пылают знамёна,

Весёлые птицы звенят…

Но ветер гудит в бастионах,

Овеянных славой солдат.

От грозного взрыва метнувшись с порога,

По-детски и смел и горяч:

«Тревога, тревога, тревога» —

Сигналил мальчишка-трубач.

Во мгле предрассветного часа

Мальчишка бойцов поднимал,

Порывисто, громко и властно

Взвивался бессмертный сигнал.

Над крепостью рея, их звал на подмогу

Пробитый осколком кумач.

«Тревога, тревога, тревога» —

Сигналил мальчишка-трубач.

Мальчишка, в бою опалённый,

Прошёл всю войну, как солдат…

И ныне у стен бастиона

Живой он встречает ребят.

И словно мы слышим, тот взрыв у порога,

И видим, как реял кумач.

«Тревога, тревога, тревога» —

Сигналил мальчишка-трубач.

Б. Дубровин

* * *

(из поэмы «Концерт»)

...Вот, гордо сияя походной трубой,

Взобрался на сцену с лукавой улыбкой

Гаврош полковой и уже рядовой,

Хоть ростом с винтовку, боец Петя Клыпа.

Задорную песенку он затянул

«На Буг спозаранку пойду я рыбачить.

Для всех окуньков наловлю на блесну,

А-то и сома, если клюнет удача».

Короткая ночь замерла, точно мина,

Меж смертью и жизнью.

Меж злом и добром.

Короткая ночь станет самою длинной,

Но нынче еще неизвестно о том.

Еще без семи… Без пяти… Без минуты,

Без целой минуты четыре часа.

Но Гитлер и Кейтель, поежившись круто,

Уже поднесли циферблаты к глазам.

В казармах еще на двухъярусных койках

Бойцам молодым снятся сладкие сны.

Им так хорошо, так легко и спокойно

За эту минуту до страшной войны.

Висят на железных гвоздях их фуражки,

Как в нашем аварском селе курдюки.

И тускло сверкают их медные пряжки,

И, как на параде, стоят сапоги.

Боец Петя Клыпа проснулся до срока

И будит Саида: «Вставай, друг, пора!

Со мною разок порыбачить попробуй,

Узнаешь, как ловится славно с утра».

Саид недовольно ворчит сквозь дремоту:

«Оставь… Ну, какой рыболов из меня?..

Я вырос в седле, и совсем неохота

Мне прежним привычкам своим изменять»

…Но вдруг из невидимого подвала,

Как будто из самого чрева земли,

Звонко полковая труба заиграла

И хриплый голос скомандовал:

— Пли!

И вновь из небытия, из праха,

Из немыслимых тайных нор

Возникли тени, не знающие страха,

И врага расстреляли в упор.

Петя Клыпа, раздувая щеки,

Дул в мундштук из последних сил…

Час ли, день ли?

Он сбился со счета

И от перенапряженья осип.

Левой рукой зажимая рану,

Правой в бубен колотил Саид:

— Дам-дада-дам…

Отпевать еще рано

Крепость, где музыка громко звучит.

…Страшный концерт между смертью и жизнью.

Дирижерская палочка в мертвой руке,

Как будто ветка сирени душистой,

Засохла, застыв в последнем рывке.

Славный концерт между жизнью и смертью…

Гарнизонный Гамлет с гранатой в зубах,

Долгожданную цель наметив,

Затаился в пяти шагах.

Генерал СС закурил папиросу,

К дымящимся развалинам повернув лицо…

Быть иль не быть?..

Больше нет вопроса, —

Подумал Гамлет, выдергивая кольцо.

Все тише и тише…

Шепотом почти.

Уже невнятно, едва-едва

Последний звук задрожал и стих —

И сразу в казематах сгустилась тьма.

Р. Гамзатов

Петя Клыпа

Тут сражаются и камни.

Солнце палит. Боя жар.

Ты водой на камни капни,

Превратятся сразу в пар.

Взрывы. Жажда сушит горло.

Воду берегут, еду.

Но сказал им Петя гордо:

— Лишь со всеми в тыл уйду.

Брестской крепости герои

Непрестанно день за днем,

Как герои древней Трои

Бьются яростно с врагом.

Уходить приказ получен.

Через Южный Буг плывут.

Только вышли — вот же случай!

Гады-немцы тут как тут.

Не зубами же кусать.

Доберись еще до вен.

«Хэндэ хох!» Куда деваться?

И бойцов погнали в плен.

Пете Клыпе лишь двенадцать.

Он мгновенье улучил.

Убежал. Давай скрываться.

В Брест пришел. Там месяц жил.

Не до игр, не до книжек,

На фашистов страшно зол.

И собрав друзей-мальчишек,

На восток он их повел.

Где попало ночевали.

И дорога привела

В сараюшку. Их поймали

Полицаи из села.

И в Германию трудиться.

Там рабочие нужны.

Довелось освободиться

Лишь в последний год войны.

Послужил еще немножко

И домой. А там дела

И такие, что дорожка

За решетку привела.

Спекулировал приятель

Тем, что где-то своровал.

Петя Клыпа или прятал,

Или вместе торговал.

Был Смирнов, такой писатель.

Он о крепости писал.

Словно подлинный старатель,

По крупицам собирал.

Вышел он на Петю Клыпу.

Расспросил и разузнал.

И собрав свидетельств кипу,

О герое написал.

И не уркою, наверно,

Он героем был рожден.

И за подвиг беспримерный

Получает орден он.

Мы героев почитаем.

Отдаем им долг сполна.

Но про всех мы не узнаем.

Воевала вся страна.

Н. Хрипков

Из поэмы «Цитадель»

Глава 2. Петя Клыпа

В музвзводе мальчик — лет тринадцать.

Был натуральный сын полка.

Мог пред девчонками зазнаться,

Что в форме, хоть и мал пока.

Любили все его солдаты,

И помогали кто чем мог.

Но после страшной, чёрной даты

Он доказал — в бою не плох.

На нём разведка направлений,

И связь с соседним артполком.

Кто заряжал патрон последний,

Его звал сквозь огонь и гром.

Всем успевал помочь отважный,

Безусый воин — Петя Клыпа.

А то, что рядом смерть — не важно,

Он на неё точил свой клык.

Держались долго, при прорыве

Наш Петя ранен и пленён.

Был очень долго он в отрыве

От Родины, но майским днём

Освобождён, пришёл из плена,

Но при проверке суд решил,

Что у него в душе измена.

Посажен. Лес в тайге валил.

Из двадцати пяти, что дали,

Он отсидел семь долгих лет.

Вождь умер, и таких прощали.

Всё хорошо, но счастья нет.

Здоровье растерял в застенках,

И что не сделала война,

Болезнь пришла, и дрожь в коленках,

В глазах же смерть была видна.

С. Антонов

Юный боец

(Литературный перевод с белорусского стихотворения «Юны баец»)

Петя Клыпа... Над нашей землёю

Это имя, как солнечный свет.

Не забудем вовеки героя

Тех военных трагических лет.

Невозможно представить без боли,

Как в огонь самых первых атак,

Полный смелости, ловкости, воли,

Мальчик сделал решительный шаг.

Словно в лавы кипящее море,

Он помчался на вражеский клин.

Встретил светлые летние зори

Под фонтаном снарядов и мин.

Расставание с детством и школой

Принесла даль военных дорог.

И раскинулся мир невесёлый

Перед ним из потерь и тревог.

Но опасность не стала преградой,

Не вселила в нём ужас и жуть.

Бой, разведка, набеги с гранатой —

Им сознательно выбранный путь.

Он своей, ещё детской спиною,

Словно опытный взрослый солдат,

Смело встал перед нашей страною,

Отражая фашистский накат.

Знаменитая Брестская крепость

Задержала бег немцев в наш край.

Пети Клыпы отвага и смелость —

Добрый вклад в торжествующий Май.

Храбрый юноша, Родине верный,

Что на брестском стоял рубеже,

Век окутанный славой безмерной,

Жить остался в народной душе.

Ната Лия

Девяносто

Гвоздик багряные бутоны

Горят у Вечного Огня,

Героя Брестской обороны

В народной памяти храня.

О Пете Клыпе в память звёзды

Зажгли на мирном небе свет.

Сегодня ровно девяносто

Ему исполнилось бы лет.

Пусть жизни малый срок отмерен

Ему нелёгкой был судьбой...

Но с детства он остался верен

Родным краям, земле родной.

Сегодня ровно девяносто,

Как Пётр с нами навсегда.

Его пути земного вёрсты —

Защиты подвиг и труда.

Мы ценим стойкость и отвагу

Героя в схватке боевой,

Ударный труд стране на благо

Под мирной крышей заводской.

Пред ним мы головы склоняем

В девятый крупный юбилей.

И вновь спасибо повторяем

За даль и ширь спасённых дней.

Сегодня исполняется ровно 90 лет со дня рождения юного защитника Брестской крепости, отважного пионера-героя Пети Клыпы. Подвиг этого мужественного орлёнка навсегда останется в народной памяти и будет вдохновлять молодые сердца на добрые дела и стремления. Победы Петра Сергеевича имели продолжение и на фронте мирного труда. Токарь высшего разряда Пётр Клыпа был одним из самых лучших рабочих брянского завода ирригационных машин «Ирмаш» (первое название — «Строммашина»). Его имя не сходило с Доски Почёта. На трудовые подвиги ударника Петра Сергеевича будут равняться многие рабочие и инженеры промышленных предприятий.

Пётр Сергеевич Клыпа был добрым, простым и душевным человеком, прекрасным отцом и мужем. Его исключительные человеческие качества отмечают все, кто с ним работал и знал его лично. Светлая память и низкий поклон юному герою Великой Отечественной войны и токарю-ударнику Петру Сергеевичу Клыпе... Никакие годы не сотрут из нашей славной истории это имя. Безмерная благодарность Петру Сергеевичу за вклад в Великую Победу и за всё, что он успел сделать за свою короткую жизнь...

Ната Лия

Умираю, но не сдаюсь!

Навеяно событиями 22 июня 1941 года о героической обороне Брестской крепости, которая приняла на себя первый удар фашистских захватчиков. Одним из немногих выживших защитников был пятнадцатилетний Петя Клыпа, от лица, которого я и пишу…

«Умираю, но не сдаюсь…»!

Мальчишке не место в Брестских оковах!

Твёрдо иду и, конечно, боюсь!

Смерть ходит рядом в немецких погонах!

«Умираю, но не сдаюсь…»!

Выхода нет, «оборона» приказ!

Боюсь, ну а как же, конечно, боюсь!

Я умирал уж сегодня не раз!

Трудно дышать вокруг только дым...

Взрывы! Проклятые взрывы!

Хочется пить, конец запасам воды,

А уж о хлебе давно все забыли!

«Умираю, но не сдаюсь…»!

Нас осталось не много, лишь единицы.

Мне чуть больше десятка, а я уж учусь,

Выживать в обороне Брестской темницы.

Ночью прошлой пытались прорваться…

С остатками сил покинуть войну!

Но враг будто знал и дожидался…

Ведь мы находились в глубоком тылу…

Всё закончится скоро, я уже не боюсь,

Просто сил бояться уже не осталось!

На стене вижу надпись «умираю, но не сдаюсь…»!

Знамя я сберегу — значит, крепость не взята!

А. Крамской

Придёт и твой черёд, колонизатор!

В субботу друг меня уговорил

В оркестре поиграть — на стадионе.

Я ноты к маршу быстро повторил.

Не подведу, сыграю в унисоне.

Ушёл из части. Тихо, мимо стен.

Назвать сие возможно самоволкой!

Теперь наказан. Оперу «Кармен»

Разучиваю с Новиковым Колькой.

Представиться забыл. Я — Клыпа Пётр.

Пятнадцать лет. Воспитанник музвзвода.

Мой брат — летёха, взял за мной присмотр,

Мы вместе, от подъёма до развода.

Из Брянска в Брест наш полк перевели

Я получил отличную закалку!

…«Кармена» звуки сильно отвлекли,

Посплю. А утром с Колькой — на рыбалку.

Но не судьба нам рыбку поудить!

Разрывами вся Крепость содрогнулась.

Не солнца луч хотел нас разбудить —

От дыма и огня страна проснулась!

Схватил винтовку. Буду бить врага!

Я, как и все, — боец, а не ребёнок.

Мне Родина безумно дорога!

Горжусь! Люблю! Ценю её с пелёнок!

Ходил в разведку, воду добывал…

Из-под развалин склада Военторга,

Рулон (для женщин) ткани я достал,

Прикрылись — дал им повод для восторга…

Бои идут. Предприняли бросок

За остров — за патронами послали.

От смерти был почти на волосок.

Не возвратился — в плен к врагу попали.

Ведёт фашист колонну. Не спешу.

На камеру снимает оператор.

Я грозно кулаком ему машу —

Придёт и твой черёд, колонизатор!

А. Крохмаль

Про трусость

«Мы были в плену.»

Андрей Белов

Три года в лагерях смерти

Нам поклонились сломанные яблони,

Когда мы мимо них прошли,

Нас гнали по дороге западной

Дремучие жестокие враги.

Кто мы теперь? Колонна пленная,

В оборванных шинелях, без сапог,

И рвут на части нас овчарки страшные,

И стережет нас черный пулемет.

Они считают — испугались мы.

Не верь им, родина моя,

Вот впереди прикладом двинули

Со сломанной рукою силача.

Он повернулся боком вмиг стремительно,

За горло немца пальцами схватил,

И двинул вермахт так старательно,

Что пулю в спину получил.

Мы ранены, и санитарки-женщины,

Что с нами вместе шли,

Нам отирали с лиц опущенных

Горячие кровавые ключи.

И гоготала подлая германия

Над их заботой горевой,

Не понимает немец про страдания,

Зато поляк нам не чужой.

И отгоняла пацанов охрана дикая,

Когда те яблоки кидали нам,

Восточникам и оккупантам,

Оборванным и жалким москалям.

Здесь те, кто верил в немца доброго,

И те, кто веры не имел,

Но большинство здесь было раненых,

Без памяти попавших в плен.

Пиликал зигфрид на гармонике,

Часы чужие примерял конвой,

И на треноге кодак-камеру

Их хроникер включил в час зоревой.

Высверкивал по нам

глаз переливчатый,

И стрекотал тысячелетний рейх:

«Березок больше не увидите,

Рабы навек!»

И поднимали немцы рюмочки,

И пили бимбер-самогон,

И повар суетился в белой курточке...

Кругом, колонна, нужен оператору

Еще один, для вечности, прогон!

Туда-сюда гоняли нас немерено,

Стреляя тех, кто отставал.

Вдруг...мальчик вышел из доверия,

И кулаком по объективу дал!

Зачем, малыш, забьют прикладами,

А он ответил: «Ничего!

Когда-нибудь набьем мы гадами

Щелястый сумрачный вагон.

Не всё им над страной куражиться,

Пусть бьет нацист меня,

Придет беда в жестокою Германию,

И выцветут их шитые края».

Овчарки с поводков у горла клацали,

Стрелял поверх их черный пулемет,

Но смыл с себя холодное отчаянье

Великодушный наш народ.

Срослася с автоматом ржа болотная,

И заслонила пацана толпа,

И пленный врач взял тело на руки,

И засияла над колонною звезда.

А кодак в ров свалился всей махиною,

И стрекотал там злобу дня.

Так мальчик раздавил их склизкую механику,

Как с жабой расправляется змея.

И матка-боска крестиком отметила,

Молитвой искренней просила рай,

Для мальчика восточного бесстрашного.

Об этом, друг, не забывай.

Петр Сергеевич Клыпа, воспитанник музыкантского взвода, Герой Брестской обороны, связной ст. лейтенанта Потапова А.Е., пом. нач. штаба 333-го полка. Из плена бежал. Был в заключении, помилован 23 декабря 1955г.благодаря писателю С.С.Смирнову.16 декабря 1983 г. Петр Сергеевич Клыпа умер.

М. Фалдин

Подробнее о юном герое:

Из книги С. Смирнова «Герои Брестской крепости»

Петя Клыпа

В Брестской крепости женщины и дети были не только в крепостных подвалах. Некоторые из этих женщин и детей-подростков выходили наверх, становились в ряды бойцов и сражались плечом к плечу со своими мужьями и отцами. Сохранился, например, рассказ о подвиге молодой сельской учительницы Кати Тарасюк, которая в июне 1941 года приехала в гости к мужу-лейтенанту, служившему в крепости, и там ее застигла война. Ее муж погиб, лежа за пулеметом, когда он отбивал атаку гитлеровцев. Узнав об этом, Катя Тарасюк вышла из подвала, легла за этот же пулемет и продолжала косить атакующих фашистов, пока вражеская пуля не сразила ее.

Были и дети, которые дрались в крепости с оружием в руках. Еще во время первой своей поездки в Брест я слышал от некоторых участников и очевидцев обороны крепости удивительные рассказы о мальчике-бойце. Говорили, что ему было всего лет 12—13, но он дрался в крепости наравне со взрослыми бойцами и командирами, участвовал даже в штыковых атаках и рукопашных схватках и, по словам всех, кто о нем помнил, отличался исключительной смелостью, отвагой, каким-то недетским бесстрашием. Я очень заинтересовался этим мальчиком-героем и впредь стал расспрашивать о нем всех бывших защитников крепости, которых мне удавалось находить. Многие вспоминали о нем, но, к моему огорчению, никто не знал его фамилии и не мог сказать, что случилось с этим мальчиком в дальнейшем.

Но вот как-то раз один из старожилов Бреста, когда я в разговоре с ним упомянул о мальчике-бойце, сказал мне:

— Я много слышал об этом мальчике, хотя и не видел его никогда. Но тут, в Бресте, есть человек, который может вам о нем рассказать. На Комсомольской улице в городском ресторане «Беларусь» играет по вечерам аккордеонист. Он когда-то дружил со старшим братом этого мальчика и должен помнить его фамилию.

Я отправился в тот вечер ужинать в ресторан «Беларусь». И действительно, в глубине ресторанного зала на маленькой эстраде выступало музыкальное трио — пианист, аккордеонист и скрипач. Я подождал, пока музыканты поиграли и присели за столик, чтобы поужинать. Тогда я подошел к этому аккордеонисту и начал расспрашивать его о мальчике, который меня интересовал.

— Да, — сказал аккордеонист, — я этого мальчика знал до войны. Ему тогда было четырнадцать лет и звали его Петя Клыпа. Он был воспитанником музыкантского взвода 333-го стрелкового полка, носил красноармейскую форму и играл в духовом оркестре на трубе. А его брат в то время имел звание лейтенанта и командовал этим самым музыкантским взводом, был полковым капельмейстером.

К сожалению, аккордеонист не знал, что впоследствии стало с Петей, но вспомнил, что год или два назад кто-то говорил ему, будто старший брат мальчика Николай Клыпа остался жив, после войны продолжает служить в армии и уже носит звание майора. Таким образом, для поисков у меня уже оказалась путеводная нить: майор Николай Клыпа.

Несколько дней спустя после этого разговора в ресторане, я встретился в Бресте с военным музыкантом старшиной сверхсрочной службы Михаилом Игнатьевичем Игнатюком. Старшина Игнатюк служил в 1941 году в том же самом музыкантском взводе 333-го полка, что и Петя Клыпа. Война застигла Игнатюка в крепости, и он участвовал в ее обороне на том же участке, где сражался Петя Клыпа.

Еще позже я попал в районный город Брестской области — Пинск и там нашел дочь погибшего в крепости старшины Зенкина — Валентину Сачковскую. Валя Зенкина была однолеткой Пети Клыпы и перед войной училась вместе с ним в школе. Жила она в самой крепости, и в первый же день войны гитлеровцы захватили ее в плен вместе с матерью и другими женщинами и детьми. Немецкий офицер тут же, несмотря на протесты матери, вытолкнул девочку из рядов пленных и приказал ей идти в центр крепости, к зданию казарм, где оборонялись бойцы и командиры 333-го полка. Он велел Вале передать им ультиматум. Немецкое командование требовало, чтобы защитники крепости немедленно прекратили сопротивление и сдались в плен, или, в противном случае, как сказал офицер, «их смешают с камнями».

Валя побежала через крепостной двор к этому зданию, а вокруг нее свистели пули, гремели взрывы, и жизни девочки ежесекундно угрожала опасность. К счастью, бойцы сразу заметили ее и прекратили огонь из окон казарм. Вале помогли влезть в окно подвала и привели ее к старшему лейтенанту Потапову, который возглавлял оборону на этом участке. Девочка передала ему требования врага. Конечно, защитники крепости не собирались сдаваться в плен, и Потапов сказал Вале, чтобы она пошла обратно и передала офицеру отрицательный ответ на ультиматум.

Но Валя отказалась идти. Хотя ее мать осталась там, в фашистском плену, тем не менее девочка не хотела уходить отсюда. Она чувствовала себя смелее и увереннее рядом с бойцами, несмотря на то что здесь, в крепости, рвались бомбы и снаряды, неумолчно трещали пулеметы и людей повсюду подстерегала смерть. Валя спустилась в подвалы казарм 333-го полка и там вместе с женщинами ухаживала за ранеными защитниками крепости. При этом она часто встречалась с Петей Клыпой, который сражался на том же участке, и была свидетельницей его поведения в боях.

Старшина Игнатюк и Валентина Сачковская рассказали мне много удивительного об этом мальчике. С первых минут войны Петя Клыпа, по их словам, не потерял присутствия духа и сохранил полное самообладание, хотя сразу же был оглушен и контужен близким взрывом. Среди взрослых бойцов были люди, которые растерялись, поддались в первый момент панике, и командир ставил им в пример этого мальчика — он, едва опомнившись от взрыва, ошеломленный, наполовину глухой, сейчас же схватил оружие и приготовился встретить врага.

В дни обороны Петя Клыпа много раз ходил, выполняя поручения командиров, в разведку по крепости. Для него не было запретных мест, мальчик отважно и ловко пробирался на самые опасные участки, бывал буквально повсюду и приносил в штаб ценнейшие сведения о противнике. Не было бинтов, медикаментов, и раненых нечем было перевязывать и лечить. Петя отправился на поиски и нашел в одном месте полуразрушенный склад какой-то санитарной части. Мальчик набрал здесь перевязочного материала и кое-каких лекарств и принес все это в подвалы казарм. Тем самым многие раненые были спасены от смерти.

Не было воды. Не многие храбрецы отваживались под страшным перекрестным огнем немецких пулеметов подползти с котелком в зубах к берегу Буга. Немногим из них удавалось вернуться обратно. Петя Клыпа много раз отправлялся на эти опасные вылазки за водой и возвращался всегда благополучно. Этот мальчик, ежечасно рискуя жизнью, выполняя трудные и опасные задания, участвуя в жестоких боях, в то же время был неизменно весел, энергичен, бодр, напевал какие-то песенки, и один его вид поднимал дух бойцов и прибавлял им силы.

Когда положение на участке 333-го полка стало безнадежным и защитники крепости поняли, что им остается только погибнуть или попасть в руки врагов, командование решило отправить в плен женщин и детей, находившихся в подвалах, рассчитывая на то, что гитлеровцы пощадят их и хоть кто-нибудь из них уцелеет. Пете Клыпе, как подростку, предложили идти в плен вместе с женщинами и детьми. Но мальчик гордо отверг это предложение. Он сказал, что считает себя красноармейцем, будет драться до конца вместе со своими товарищами и, если придется, сумеет умереть в бою. Командир разрешил ему остаться, и Петя принимал участие во всех дальнейших боях. Остался ли жив этот мальчик после войны и где он сейчас находится, ни Игнатюк, ни Сачковская не знали.

Вернувшись в Москву из этой поездки, я решил разыскать брата Пети Клыпы и позвонил к тому же «всемогущему» полковнику И. М. Конопихину в Главное управление кадров Министерства обороны. К сожалению, я мог ему дать на этот раз только очень скудные сведения об интересовавшем меня человеке, что, конечно, затрудняло его поиски. Но я рассчитывал на то, что фамилия Клыпа — мало распространенная и, возможно, благодаря этому и удастся найти в списках офицеров майора Николая Клыпу.

Действительно, уже на другой день, когда я позвонил к Ивану Михайловичу, он мне сказал:

— Берите карандаш и записывайте! Майор Николай Сергеевич Клыпа, 1915 года рождения, в настоящее время является районным военным комиссаром Маслянского района Тюменской области в Сибири.

Обрадованный этой удачей, я тотчас же написал майору Николаю Клыпе (впрочем, оказалось, что не так давно он уже стал подполковником) и вскоре получил от него ответ. Н. С. Клыпа писал мне, что его младший брат действительно был участником обороны Брестской крепости, после войны вернулся домой живым и здоровым, но, к сожалению, в последние годы связь между братьями оборвалась, и он сейчас не знает адреса Петра. Однако он тут же сообщал, что в Москве живет их сестра, у которой я могу узнать теперешнее местонахождение Петра Клыпы.

Я поехал на Дмитровское шоссе по указанному мне адресу, застал дома мужа сестры и от него я неожиданно узнал, что Петр Клыпа отбывает заключение в Магаданской области, осужденный за соучастие в уголовном преступлении. Это была весьма неприятная неожиданность, но я все же взял у родных Петра Клыпы его адрес и вскоре написал ему письмо, в котором просил поделиться со мной своими воспоминаниями, рассказать обо всем, что он пережил и видел в крепости.

Магаданская область — край далекий, и поэтому прошел целый месяц, прежде чем я получил ответ. П. С. Клыпа горячо откликнулся на мою просьбу — он обещал подробно записать свои воспоминания и постепенно высылать их мне письмами. Вслед за тем началась наша регулярная переписка. Петр Клыпа сообщал мне интереснейшие подробности боев за крепость, называл фамилии участников и руководителей обороны. Вдобавок, он снабжал каждое письмо составленной по памяти схемой обороны, и нужно сказать, что это были очень точные чертежи. Чувствовалось, что глаза четырнадцатилетнего мальчика жадно впитывали все, что происходило вокруг него, и в памяти его осталось гораздо больше событий и имен, чем в памяти взрослых участников обороны.

Я обратил внимание на то, что в этих воспоминаниях Клыпа очень скромен в отношении самого себя. Он почти ничего не писал о себе, но рассказывал главным образом о своих боевых товарищах. И вообще, по мере того как развертывалась наша переписка, из его писем вставал передо мной довольно светлый образ отнюдь не преступника, а человека неиспорченного, честного, с добрым сердцем, с хорошей душой.

В это время я поближе познакомился и с его семьей: с сестрой — переводчицей одного из научно-исследовательских институтов, с ее мужем — инженером-нефтяником, с матерью Петра, которая тогда жила здесь, в Москве, у дочери. Затем как-то приехал погостить в столицу его брат подполковник Николай Клыпа. Они много рассказывали мне о Петре, познакомили меня с его биографией, своеобразной и нелегкой, но в которой не было никаких оснований для того, чтобы он стал преступником.

Петр Клыпа был сыном старого большевика, железнодорожника из Брянска. В раннем детстве он осиротел и еще двенадцатилетним мальчиком пошел в качестве воспитанника в ряды Советской Армии, мечтая стать военным. Два его брата были офицерами Советской Армии. Один из них погиб при выполнении служебного задания на Дальнем Востоке, а другой — Николай, как уже указывалось, был сейчас подполковником.

Все, что мне рассказывали о Пете Клыпе его знакомые, друзья и родные, говорило о нем только с положительной стороны. Его все характеризовали, как настоящего советского патриота, как человека с хорошими задатками, с доброй душой, бескорыстного, искреннего и честного, прекрасного товарища, всегда готового прийти на помощь другим.

Я решил в конце концов узнать, в чем заключается вина Петра Клыпы. В одном из писем я попросил его рассказать мне без утайки о своем преступлении, и он в ответ подробно описал сущность дела. Оказалось, что сам он не совершал никакого преступления. Это преступление, немалое и тяжкое, совершил в его присутствии его бывший школьный товарищ, и Петр Клыпа, поддавшись ложному чувству дружбы, вовремя не сообщил о происшедшем, дав возможность преступнику продолжать свою опасную деятельность, и тем самым по закону оказался соучастником преступления.

Мне стало ясно, что вина его сильно преувеличена и наказание, которое его постигло, было чересчур жестоким. Я попросил товарищей из Главной военной прокуратуры, которые помогли мне в свое время реабилитировать А. М. Филя, теперь ознакомиться с делом Петра Клыпы и высказать свое мнение. Дело было затребовано в Москву, его проверили, и мои предположения подтвердились. Вина Петра Клыпы была не столь уж велика, и, учитывая его поведение в Брестской крепости, смело можно было ходатайствовать об отмене или смягчении наказания.

Я начал с того, что написал старшине Игнатюку в Брест и Валентине Сачковской в Пинск. Я просил их обоих письменно изложить все то, что они мне когда-то рассказывали о героических поступках Пети Клыпы во время боев в Брестской крепости, а потом заверить свои подписи печатью и прислать эти свидетельства мне. Сам же я написал подробное заявление на имя Председателя Президиума Верховного Совета Союза ССР Климента Ефремовича Ворошилова. Приложив к своему заявлению свидетельства Игнатюка и Сачковской, я отправил все эти документы в Президиум Верховного Совета СССР.

Там, в Президиуме, внимательно, на протяжении нескольких месяцев, занимались этим делом. Были проверены все обстоятельства, запрошены характеристики на Петра Клыпу с места его прежней работы и из заключения. Все эти характеристики оказались совершенно безупречными. А существо дела было таким, что давало полную возможность ставить вопрос о помиловании.

Короче говоря, в самом начале января 1956 года я получил от Пети Клыпы письмо, которое было датировано кануном нового года — 31 декабря 1955 года. «Здравствуйте, Сергей Сергеевич! — писал мне Петя Клыпа. — Я Вам не могу описать своей радости! Такое счастье бывает только один раз в жизни! 26 декабря я оставил жилье, в котором пробыл почти семь лет. В поселке мне объявили, что все перевалы, вплоть до Магадана, закрыты, машины не ходят, придется ждать открытия перевалов до Ягодного, где я должен получать документы. Машин и открытия перевалов я не стал ждать, — пошел пешком. Прошел благополучно перевалы и пришел в поселок. В этом поселке мне сказали, что дальше идти нельзя: Ягодинский перевал закрыт, имеются жертвы пурги и мороза. Но я пошел. Уже на самом Ягодинском перевале обморозил лицо немного и стал похож на горевшего танкиста. Но это через две недели будет незаметно. И вот так около 80 километров я шел, веря в свою судьбу. Вернее, и шел и полз.

Придя в Ягодное, я узнал, что с Магаданом вторую неделю сообщения нет. Дали мне пока что временное удостоверение до получения соответствующего письменного документа из Москвы, который должен скоро прийти, и тогда я получу паспорт и смогу двигаться дальше. До получения паспорта я устроился на работу в автобазу слесарем 6-го разряда. Буду работать, пока не получу паспорт, и тогда буду спешить встретиться с Вами и моими родными, с моей мамочкой, которая потеряла все свое здоровье из-за меня».

Спустя полтора месяца Петя Клыпа приехал в Москву, и мы встретились с ним. Я был рад увидеть, что все пережитое им не наложило на него никакого тяжелого отпечатка — передо мной был молодой, жизнерадостный, полный энергии и бодрости человек. А когда мы поближе познакомились с ним, я понял, что не ошибся, поверив в Петра, — в нем чувствовался действительно человек хорошей души, доброго сердца, и то, что произошло с ним, несомненно, было какой-то нелепой случайностью в его до этого безупречной, героической биографии.

Петя Клыпа пробыл в Москве некоторое время, а затем уехал жить к себе на родину в город Брянск. Я со своей стороны написал письмо первому секретарю Брянского горкома партии с просьбой оказать помощь Пете Клыпе. Мне хотелось, чтоб он, начиная новую жизнь, мог устроиться в хорошем заводском коллективе, чтобы у него была возможность одновременно с производственной работой учиться, а также показать себя и как общественника. Вскоре я получил ответ от секретаря Брянского горкома партии Николая Васильевича Голубева. Он сообщил мне, что горком уже помог Пете Клыпе: его устроили работать на новый передовой завод в Брянске — завод «Строммашина» токарем и что ему будет предоставлена возможность с осени начать занятия в седьмом классе школы рабочей молодежи.

Сейчас Петр Клыпа — токарь 6-го разряда, один из лучших рабочих, отличник производства, и его фотография не сходит с заводской Доски почета. Он ведет и большую общественную работу — по заданиям горкома партии и горкома комсомола выступает на предприятиях города, в колхозах области, в воинских частях со своими воспоминаниями о героической обороне Брестской крепости. Я часто получаю письма от Пети Клыпы и вижу, что перед ним раскрылось светлое, широкое будущее и он всячески старается оправдать большое доверие, оказанное ему Родиной. Нет сомнения, что он сумеет дополнить свою героическую военную биографию славными и такими же героическими делами на фронте мирного труда.

С. Смирнов

Из воспоминаний П. С. Клыпы:

«На рассвете мы очнулись на полу, среди осколков стекла и кусков штукатурки. Кругом стояли стоны, крики. За выбитыми окнами — сплошная пелен дыма и пыли, вспышки огня. Мы выбежали в коридор и тут услышали команду сержанта полковой школы: «К оружию!» Здание рушилось. Схватив карабины, побежали вниз, в подвал. Там собралась уже большая группа бойцов и несколько командиров, стонали раненые. Какие-то минуты было замешательство — никто толком не знал, что произошло. Находившийся здесь старший лейтенант Потапов приказал занять круговую оборону. Помощник начальника штаба полка лейтенант Санин быстро привел людей в боевой порядок. Расставил их по местам, а затем обратился к нам, юным музыкантам: «На верху здания надо установить наблюдательный пункт. Кто согласен это сделать?» Грохот продолжался, идти было боязно. Но все уже были заняты делом. И я, преодолев робость, сказал: «Я пойду».

Сказать по правде, подниматься наверх было страшновато. Рвались бомбы и снаряды, свистели пули. Но любопытство взяло верх. Потихоньку, приседая после каждого разрыва снаряда или цокота пуль о камни, я с бьющимся сердцем поднялся на уцелевшее крыло казармы, подошел к выбитому окну. То, что открылось моему взору, было еще страшнее, чем пробуждение среди огня и смерти.

Над крепостью с воем проносились на бреющем полете самолеты с черными крестами на хвостах. Повсюду бушевало пламя, с треском рушились стены. Во дворе метались полураздетые женщины, дети и тут же падали, подкошенные осколками. А вокруг крепости за земляным валом смыкалось кольцо танков с такими же, как на самолетах, черными крестами. За ними бежали густые цепи солдат в касках и зеленых мундирах.

Камнем слетел я вниз, доложил обо всем виденном командиру. Потапов и Санин, не медля ни минуты, повели бойцов к окнам и амбразурам первого и второго этажей казармы. Мне было приказано продолжить наблюдение. Снова прильнув к амбразуре, я уже не испытывал того страха, как в первый раз. По-прежнему свистели пули. Через мост, прямо к нашим казармам, бежали вражеские автоматчики.

Но вот с шумом распахнулись двери соседнего здания, и с криком «ура» на них бросились бойцы 84 стрелкового полка. Они ударили врага в штыки, разрезали его отряд на две части. Ошеломленные этой неожиданной атакой, немцы пустились наутек. Но наши преследовали их по пятам. Прижав к реке, быстро перебили всю группу. Другую часть автоматчиков, которая повернула назад к Тереспольским воротам, встретили кинжальным огнем стрелки нашего полка. Путь к отступлению был отрезан. Не считаясь с потерями, враг вновь и вновь предпринимал атаки, но под сильным огнем защитников откатывался назад…

В бою прошел весь день. К вечеру, когда началась бомбежка, бойцы подразделения опять собрались в подвал. Командиры перегруппировали силы, создали штаб обороны. Но оружия было мало, боеприпасы почти все кончились. Приняли решение связаться с другими группами обороняющихся и попытаться пробиться к своим. Требовалось выяснить, где у фашистов меньше сил, чтобы прорвать их кольцо. Помнится, руководивший обороной нашего участка старший лейтенант Потапов говорил Санину: «Хорошо бы пробраться к Тереспольской башне, взобраться на ее вышку да посмотреть кругом. Но все пути к этой башне простреливаются. Разве вот только вот эти малыши проскользнут».

Мы с Колей Новиковым были рядом и слышали их разговор. «Пойдем?» — спросил тихо Николай. «Пойдем», — ответил я и обратился к Потапову… На рассвете мы вышли во двор. Плотно прижимаясь всем телом к земле, поползли через площадь. Когда до башни оставалось 12 — 15 метров, оттуда по площади ударил пулемет. Пули стучали рядом. Вскочив, мы устремились под защиту крепостной стены. Выждав, когда на башне прекратилась стрельба, мы снова поползли. С башни опять ударил пулемет, где-то неподалеку застрочили автоматчики. Но здесь нам была знакома каждая извилина, и мы благополучно добрались до ближнего отсека.

Оказавшись в здании, прислушались. Тихо. О наружную стену ударяют пули, но немцев тут, кажется, нет. Поднявшись, побежали вдоль стены в глубь казармы. Завернули за угол. И вот он — склад. Целые пирамиды винтовок, пистолетов, ручных пулеметов и даже автоматов «ППД». В штабелях ящики с патронами, гранаты, мины. Набрав с собой, сколько могли унести оружия и боеприпасов, мы вернулись в подвал. Увидев нашу добычу, бойцы встретили нас восторженным «ура».

Как связной Потапова, я доложил ему: «Товарищ командир, на башню пробраться не смогли, она захвачена. Но нашли большой склад оружия, и туда можно пройти»… Ходили за оружием несколько раз. Однако с наблюдательного пункта немцы заметили, что мы переносим оружие и боеприпасы. В расположение склада посыпались вражеские снаряды, и вскоре он был взорван…

Положение становилось безвыходным, и командование решило пойти на прорыв. Старший лейтенант Потапов тщательно разработал план. После очередного ультиматума, когда гитлеровцы предложили защитникам центральной части крепости полчаса на размышление и прекратили артиллерийский огонь, Потапов с оставшимися бойцами перебежал в помещение казармы, примыкающей к Тереспольской башне. В момент, когда срок ультиматума истек и немцы с удвоенной силой принялись обстреливать центр крепости, Потапов скомандовал бойцам: «За мной, вперед!», и ринулся из окна. За ним все устремились на берег Буга. В быстрой рукопашной схватке бойцы уничтожили вражеский заслон и бросились через дамбу на Западный остров.

Первый этап прорыва прошел удачно. По зарослям острова мы быстро добрались до второго рукава Буга и пустились вплавь. Но в этот момент, когда уже отплывали последние бойцы, откуда-то из-за кустов с противоположного берега по воде ударили немецкие пулеметы. Большинство бойцов погибло в реке. Вскоре нас осталось 13, потом 9. Изможденные, голодные мы выбрались наконец в лес. После долгих бессонных ночей крепко уснули. Проснулся я от сильного удара в бок. Мои товарищи уже стояли рядом под конвоем».

Источник: https://m.ok.ru/group/53475021816042/topic/68644533895402

Подвиг и преступление героя Бреста. Зигзаги судьбы Петра Клыпы

История героической обороны Брестской крепости, сегодня известная миллионам, после войны была восстановлена буквально по крупицам. О подвиге, совершенном советскими воинами в первые дни Великой Отечественной, впервые стало известно только в 1942 году из захваченных немецких документов. Однако информация эта была обрывочной и неполной. Даже после освобождения Бреста советскими войсками в 1944 году оборона крепости в июне 1941 года оставалась «белым пятном» в истории войны. Только годы спустя при разборе завалов стали находить документальные свидетельства героизма защитников крепости.

Имена героев стали известны во многом благодаря писателю и историку Сергею Сергеевичу Смирнову, автору книги «Брестская крепость», который нашел многих оставшихся в живых участников обороны и на основе их свидетельств восстановил трагические события июня 1941 года. Среди тех, кого нашел и о ком написал Сергей Смирнов, был и Петя Клыпа, один из первых юных героев Великой Отечественной войны.

Петя Клыпа родился 23 сентября 1926 года в Брянске в семье железнодорожника. Он рано потерял отца, и на воспитание к себе мальчика взял старший брат Николай Клыпа, офицер Красной армии. В 11 лет Петя Клыпа стал воспитанником музыкантского взвода 333-го стрелкового полка. Командовал взводом его брат, лейтенант Николай Клыпа. В 1939 году 333-й стрелковый полк участвовал в освободительном походе Красной Армии в Западную Белоруссию, после чего местом его дислокации стала Брестская крепость.

Петя мечтал о карьере военного и предпочитал занятиям в школе строевую подготовку и репетиции в музыкантском взводе. Впрочем, за тем, чтобы мальчик не отлынивал от учебы, следили и брат, и командование. 21 июня 1941 года воспитанник музвзвода Клыпа провинился. Знакомый музыкант из Бреста уговорил Петю в этот день поиграть в оркестре на стадионе во время спортивных соревнований. Петя рассчитывал вернуться в часть до того, как заметят его отсутствие, однако не вышло. К его возвращению лейтенант Клыпа уже был проинформирован о «самоволке» подчиненного, и вместо вечернего киносеанса Петр был отправлен разучивать партию трубы из увертюры к опере «Кармен», которую как раз репетировал полковой оркестр. Закончив урок, Петя встретился с другим воспитанником музвзвода, Колей Новиковым, который был на год старше него. Мальчишки договорились на следующее утро отправиться на рыбалку.

Однако этим планам не суждено было сбыться. Разбудил Петра грохот взрывов. Казарма рушилась под огнем противника, вокруг лежали раненые и убитые солдаты. Несмотря на контузию, подросток схватил винтовку и вместе с другими бойцами готовился встретить врага. В других обстоятельствах Петю, как и других воспитанников частей, находившихся в крепости, эвакуировали бы в тыл. Но крепость вступила в бой, и Петр Клыпа стал полноправным участником ее обороны.

Ему поручали то, с чем мог справиться только он — маленький, юркий, шустрый, менее заметный для врагов. Он ходил в разведку, был связным между разрозненными подразделениями защитников крепости. На второй день обороны Петя вместе с закадычным приятелем Колей Новиковым обнаружили чудом уцелевший склад боеприпасов и доложили о нем командиру. Это было поистине драгоценной находкой — у солдат подходили к концу патроны, а обнаруженный склад позволил продолжить сопротивление. Бойцы пытались беречь отважного паренька, но он рвался в самое пекло, участвовал в штыковых атаках, стрелял по фашистам из пистолета, который Петя взял на том самом обнаруженном им складе. Порой Петр Клыпа творил невозможное. Когда закончились бинты для раненых, он нашел в развалинах разбитый склад медсанчасти и сумел вытащить перевязочные средства и доставить их медикам.

Защитников крепости мучила жажда, а добраться до Буга взрослые не могли из-за перекрестного огня противника. Отчаянный Петька раз за разом прорывался к воде и приносил во фляжке живительную влагу. В развалинах он находил продукты для беженцев, прятавшихся в подвалах крепости. Петр сумел добраться даже до разбитого склада Военторга и принес рулон материи для полураздетых женщин и детей, которых нападение гитлеровцев застало врасплох.

Когда положение 333-го стрелкового полка стало безнадежным, командир, спасая жизни женщин и детей, приказал им сдаться в плен. То же предложили Пете. Но мальчишка возмутился — он воспитанник музыкантского взвода, боец Красной Армии, он никуда не уйдет и будет сражаться до конца.

В первых числах июля у защитников крепости подходили к концу патроны, и командование решило предпринять отчаянную попытку прорыва в сторону Западного острова с тем, чтобы потом повернуть к востоку, переплыть рукав Буга и мимо госпиталя на Южном острове пробраться в окрестности Бреста. Прорыв завершился неудачей, большинство его участников погибли, но Петя оказался в числе тех немногих, кому удалось добраться до окрестностей Бреста. Но здесь, в лесу, он с несколькими товарищами был взят в плен. Его загнали в колонну военнопленных, которую уводили за Буг. Через некоторое время рядом с колонной появилась машина с операторами немецкой кинохроники. Они снимали понурых, израненных пленных солдат, и вдруг шедший в колонне мальчишка погрозил кулаком прямо в объектив камеры. Хроникеров это привело в ярость — еще бы, маленький негодяй портит отличный сюжет. Петю Клыпу (а именно он был этим смельчаком) конвоиры избили до полусмерти. Потерявшего сознание мальчика пленные несли на руках.

Так Петя Клыпа оказался в лагере для военнопленных в польском городе Бяла Подляска. Придя в себя, он нашел там закадычного приятеля Колю Новикова и других мальчишек из Брестской крепости. Спустя некоторое время они сбежали из лагеря. Фронт уходил все дальше на восток, но Петя Клыпа вместе с товарищами собирался добраться до своих, чтобы вновь сражаться с врагом. Мальчишки проникли в Брест, где прожили около месяца. Бои шли уже очень далеко от Белоруссии, и пробиваться к своим вместе с Петей осенью 1941 года решился только Володя Казьмин. Они прошли несколько сот километров по оккупированной немцами территории, но во время ночевки в одной из деревень их схватили полицаи. Через несколько дней мальчишек вместе с местной молодежью погрузили в вагоны и отправили на принудительные работы в Германию. Так Петя Клыпа стал батраком у немецкого крестьянина в Эльзасе. Из неволи его освободили в 1945 году.

Освобожденный Петр Клыпа вернулся в родной Брянск. О подвиге защитников Брестской крепости, как уже говорилось, тогда мало что было известно. А к тому времени, когда писатель Сергей Смирнов, узнавший о Пете Клыпе из рассказов участников обороны, стал разыскивать «советского Гавроша», тот уже сидел в лагере под Магаданом. Нет, Петр Клыпа вовсе не стал жертвой политических репрессий. Подвела его, как ни странно, верность дружбе. Лева Стотик был школьным товарищем Петра Клыпы, и они близко сошлись после войны. Гражданин Стотик промышлял спекуляцией и грабежами, сумев втянуть в это дело и Петра Клыпу. Во время грабежей приятель Клыпы не стеснялся пускать в ход нож и пистолет, чему Петр не препятствовал, получая долю от награбленного. Несколько жертв ограблений пострадали, а одного человека Стотик убил. Ни доносить на товарища, ни являться с повинной Петр Клыпа не стал. Весной 1949 года Клыпу и его подельника Стотика арестовали. Законы того времени были суровы. За спекуляцию и бандитизм Петр Сергеевич Клыпа получил 25 лет лагерей.

Суровое наказание и позор сломали вчерашнего героя Брестской крепости. В лагере он даже попытался покончить с собой, оставшись лежать на морозе, когда все остальные заключенные ушли со стройки железной дороги. Однако его нашли и спасли, хотя несколько отмороженных пальцев на ногах пришлось ампутировать. Изменил жизнь Петра Клыпы писатель Сергей Смирнов, который сумел добиться в инстанциях смягчения сурового приговора. После семи лет тюрьмы он приехал в Брянск, устроился на завод, обзавелся семьей. Благодаря книге Сергея Смирнова «Брестская крепость» имя Петра Клыпы стало известно всему Советскому Союзу, его именем называли пионерские дружины, юного героя Брестской крепости приглашали на торжественные мероприятия. За мужество и героизм в боях с немецко-фашистскими захватчиками Петр Клыпа был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. Пережитые испытания не могли не сказаться на его здоровье. Он ушел из жизни в декабре 1983 года, в возрасте 57 лет.

Благодаря книге Сергея Смирнова, Петр Клыпа стал самым известным из юных защитников Брестской крепости. Самым известным, но не единственным. Вместе с ним наравне со взрослыми приняли первый удар фашистов такие же, как и Петя, воспитанники воинских частей, находившихся в крепости, — Володя Казьмин, Володя Измайлов, Коля Новиков, Петя Котельников.

https://aif.ru/society/history/podvig_i_prestuplenie_geroya_bresta_zigzagi_sudby_petra_klypy

Брестская крепость: 170 стихотворений и песни

Героический Брест