Сергей Тюленин: Стихотворения и поэмы о герое

  

12 августа — 100 лет со дня рождения героя-молодогвардейца Сергея Тюленина. Подвиги юных героев-молодогвардейцев останутся в героической истории Великой Отечественной войны. Навеки 16,17-летние юноши и девушки, бросившие свои короткие жизни на алтарь нашей Победы. Удивительное поколение героев...

Сергей Гавриилович Тюленин родился 12 августа 1925 года в селе Киселево Новосильского района Орловской области. В 1926 году Тюленины переехали в Краснодон, где отец Сергея поступил работать на шахту, семья состояла из 12 человек: отец, Гавриил Петрович, мать, Александра Васильевна, и десять детей. Сергей был самым младшим. Он любил родителей, внимательно относился к сестрам. Рос живым и любознательным, рано приучился к самостоятельности.

Тюленин начал учиться в школе № 1 имени А. М. Горького, продолжил обучение в школе имени К. Е. Ворошилова (ныне эта школа носит имя Сергея Тюленина). Был страстным книгочеем, любовь к книге росла у него год от года. Заполучив интересную книгу, он откладывал даже самые срочные дела, забывал обо всём на свете. Читал больше о героях гражданской войны: Фрунзе, Чапаеве, Орджоникидзе, Щорсе. И, конечно, об авиации. Но любил Сергей и стихи. Особенно ему нравилась колючая поэзия Маяковского. Активно участвовал в кружках художественной самодеятельности, часто выступал на сцене: декламировал, пел частушки, танцевал. Вместе со школьными товарищами Виктором Третьякевичем, Любой Шевцовой и другими участвовал в художественной самодеятельности при клубе имени А. М. Горького. После окончания семи классов Тюленин пытался поступить в летную школу в городе Ворошиловграде, выпускником которой был Гастелло, но не прошел по возрасту.

Мать Сергея, Александра Васильевна, рассказывала, что сын с начала войны работал на шахте № 1-бис, потом на строительстве оборонительных рубежей, уже тогда собирал оружие. С первых дней оккупации Сергей Тюленин с группой ребят боролся с фашистами, распространял листовки. Он вошел в штаб созданной организации, которая по его предложению была названа «Молодой гвардией». В ее рядах подпольщик Сергей Тюленин становится комсомольцем. Находчивый, храбрый, умный и решительный, он выполнял самые рискованные поручения, участвовал почти во всех боевых операциях. В арсенал подпольщиков поступило немало оружия и боеприпасов, добытых группой Сергея.

Штаб «Молодой гвардии» дает группе Тюленина ряд боевых заданий, с которыми она блестяще справляется. Отважная пятерка Сергея разгоняет за Шевыревкой скот, совершает нападение на вражеский обоз. В ночь с 6 на 7 ноября 1942 года молодогвардеец Сергей Тюленин с боевыми товарищами вывесил флаг на школе № 4 имени К. Е. Ворошилова. Ночью 5 декабря Сергей Тюленин, Любовь Шевцова, Виктор Лукьянченко подожгли биржу труда. В декабре 1942 года группа Тюленина составила ядро струнного кружка клуба имени А. М. Горького. Здесь вновь встретились школьные товарищи Люба Шевцова, Сергей Тюленин, Виктор Третьякевич, который руководил кружком. Работа в клубе освобождала молодежь от угона на работу в Германию.

В январе 1943 года Сергей переходит линию фронта. Во время боев на Каменско-Краснодонском направлении подпольщик попадает в плен. Бежит из-под расстрела и раненный в руку, 25 января возвращается в Краснодон. Через два дня по доносу предателя он был схвачен полицией. Необычайная стойкость, бесстрашие и выдержка Тюленина бесили гитлеровцев и вызывали у них чувство бессилия и растерянности. Бывший начальник краснодонского жандармского поста Отто Шен на следствии признал, что «Тюленин держал себя на допросе с достоинством, и мы удивлялись, как могла у еще молодого человека выработаться такая крепкая воля. По-видимому, презрение к смерти породило в нем твердость характера. Во время пыток он не проронил ни слова о пощаде и не выдал никого из молодогвардейцев».

После жестоких пыток 31 января семнадцатилетнего участника «Молодой гвардии» фашисты сбросили в шурф шахты № 5. Похоронен в братской могиле героев на центральной площади города Краснодона. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 сентября 1943 года члену штаба подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия» Сергею Гаврииловичу Тюленину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Именем Сергея Тюленина названы улицы, колхозы и шахты, пароходы, пионерские дружины, установлены памятники во многих городах России. Зачисленный навечно в рабочие бригады, он водит подземные электровозы, добывает уголь, строит дома и шахты.

В советском двухсерийном художественном фильме 1948 года «Молодая гвардия» Сергея Тюленина сыграл Сергей Гурзо. В российском четырёхсерийном художественном фильме 2006 года «Последняя исповедь» роль Сергея Тюленина сыграл Эльдар Лебедев. В 2015 году в российском сериале «Молодая гвардия» роль Сергея Тюленина сыграл Юрий Борисов.

 

Подробнее о герое:

Егор Егорович Щекотихин

Сергей Тюленин — Исполин Русского Духа

https://www.molodguard.ru/book84.htm

https://www.molodguard.ru/guardian4.htm

 

Стихотворения:

 

Песня о Краснодоне

В самом сумрачном застенке,

В тесной одиночке

Угольком на белой стенке

Выведены строчки.

 

В этой камере фашистской,

Не видавшей солнца,

Нам оставили записку

Братья-краснодонцы.

 

Написали нам записку

В ночь перед кончиной,

Не дождавшись воли близкой,

Счастья Украины.

 

И теперь зовёт их слово

Нас на подвиг бранный —

За Олега Кошевого,

Громову Ульяну.

 

За Тюленина Сергея —

Юного героя,

Что, сгибаться не умея,

Жил и умер стоя.

 

За Ивана Земнухова

И Шевцову Любу,

Не ответивших ни слова

Немцу-душегубу.

 

Не забудем мы о братьях,

Юношах донецких,

Воевавших с целой ратью

Палачей немецких

 

О питомцах комсомола,

Детях Краснодона,

Тех, кто поняли над школой

Красные знамёна.

 

Не забудем их присяги,

Призывавшей к мести,

Всех, исполненных отваги,

Верных чувству чести.

С. Маршак

 

Серёжка

Нет, не пыток,

Нет, не пыток вовсе —

Одного боялся лишь

Тюленин:

Как бы мать

Не стала при допросе

Перед палачами на колени.

 

Жгли железом,

Раскалённым в плитке.

Шомпол в рану на руке

вгоняли.

Даже за окном

от этой пытки

Ветры содрогались

и стонали.

 

Плечи материнские худые

Затряслись:

— Сыночек мой!

Серёжа!

На неё

за жизнь свою впервые

Закричал Сергей в сердцах:

— Ты что же?!

 

Замолчала,

как окаменела:

Ни слезы,

ни вздоха

и ни всхлипа.

А глаза у сына просветлели,

Словно говорили ей:

«Спасибо!»

 

…Я секретом

поделюсь немножко:

Пополненья жду

в своей семье я.

Если мальчик —

назову Серёжкой

В память

краснодонского Сергея.

А. Бармашов

 

Тюленин Сергей Гаврилович

Один из самых активных членов подпольной организации «Молодая гвардия». Принял личное участие почти в ста двадцати диверсиях, направленных против оккупантов. Пытали в присутствии матери... Он улыбался, терял сознание, приходил в себя, снова улыбался и снова терял сознание...и молчал. Вечная слава герою!

 

Ты будешь смотреть и молиться.

Ты будешь смотреть и рыдать.

А пытка все длится и длится.

И пытки тебе не унять.

 

А пытка меня не спросила.

А пытка тебя не спасёт.

А мама твоя голосила.

А мама твоя упадёт.

 

Зачем это будет когда-то.

Зачем это будет потом.

И здесь среди стен каземата,

Смеяться раздавленный ртом.

 

А ты продолжал улыбаться.

Потом все молчал и молчал.

Хотел только сыном казаться.

А как показаться...не знал.

 

А боль приходила и сразу.

А боль приходила и бьет.

Какую-то странную фразу,

Душа твоя не отдает.

 

Душа твоя фразу забудет.

Зачем и зачем вспоминать?!

И мама тебя не осудит.

А мама тебя будет ждать.

 

Дождется...не знаю, не знаю.

Дождется...наверно...потом.

Нет, мама, совсем не страдаю.

Забудь меня здесь с палачом.

 

Все канет куда-то, куда-то.

И будешь меня вспоминать.

Улыбка блеснет из заката.

И станет в рассветах сиять.

 

Улыбка — и кровь на улыбке.

Улыбка — и кровь на глазах.

Не думай маманя о пытке.

Сыночек уже в облаках.

 

Сыночка уже отпевают.

Вот он пролетел над тобой.

И ангелы боль усмиряют,

Усталой и чистой слезой.

Э. Мухаметзянов

 

Иллюзия (поэма)

Присяду в тишине, закрыв глаза,

К реальности нема и безучастна,

Мне многое хотелось бы сказать,

Однако мысли путаются часто.

Они находят, душу теребя,

И мне на них бесстрастно не ответить.

Сегодня День Рожденья у тебя,

А я не знаю, как его отметить.

 

Зажгу свечу — пускай себе горит,

Пусть пламя ветер легонький колышет,

Я так хочу с тобой поговорить!

И так хочу, чтоб ты меня услышал!

Смешной и бесшабашный паренек...

Ты даже там, за временным барьером

Изучен мною вдоль и поперек,

Прочувствован, осмыслен каждым нервом!

Далекий, но до черточки родной,

Отрада изнывающего сердца,

Мне кажется, знакома я с тобой

Всю жизнь свою, с осознанного детства!

 

Мне кажется, я слышала твой смех

И видела улыбку озорную,

Я и сейчас, особо без помех,

Могу вообразить тебя вживую.

Товарищем, с которым я дружна,

(Какая честь — иметь ТАКОГО друга!)

Все представляю: я тебе нужна,

И парой нас считает вся округа.

Мы неразлучны. Ты — ровесник мой,

А мне семнадцать лет — какое счастье!

 

Всё...Я не здесь... Накрыло с головой

И унесло сквозь годы в одночасье...

 

Ну вот он, Краснодон военных лет...

Вот школа — та, в которой ты учился.

(На ней потом повесят твой портрет,

Пока ж ты там ничем не отличился).

Вот шахта — та, под номером один,

(Еще пока твое не носит имя),

Ты здесь свой день рабочий проводил,

Отныне это место — как святыня.

 

А вот «Шанхай» и старый домик твой...

Вхожу во двор уверенной походкой.

Айда гулять! Смотри, денек какой!

На славу нынче выдалась погодка!

Какие планы? Ну-ка расскажи!

Я знаю, у тебя идей навалом!

Давай похулиганим от души?

Не зря тебя считают хулиганом!

А я везде с тобою заодно!

Ты заводила, я — в твоей команде!

Тебе судьбой героем быть дано,

А я, уж так и быть, останусь сзади.

 

Я под твое влиянье попаду

И очень скоро стану хулиганкой,

Я на любой эсктрим с тобой пойду,

Ведь по природе рождена пацанкой.

Давай бегом до Каменки рванем?

С тобой с обрыва в воду? Без вопросов!

Мы сообща весь мир перевернем,

С ума его сведем легко и просто!

Конечно, мамы станут нас ругать,

А педагоги жуткий крик поднимут —

Мы не на шутку будем зажигать,

Нас даже в комсомол с тобой не примут!

 

Нам будут долго ездить по мозгам,

Упреками их крепко прочищая,

В итоге очень стыдно станет нам,

И мы с тобой всерьез пообещаем

Прилежными и правильными стать,

Но долго не сумеем продержаться —

Продолжим приключения искать

И, как всегда, по полной отрываться.

 

Вот это драйв!!!! Мне горы по плечо,

И океан глубокий по колено!

С тобой легко не думать ни о чем —

Безликий мир меняется мгновенно,

Расцвечиваясь красочным огнем!

И я, пожалуй, спятила немножко.

Мне так комфортно в обществе твоем!

Я ласково зову тебя Сережкой

И жесткие вихры твои треплю,

Подозревая, что тебя, мальчишку,

Давно сильней, чем друга я люблю.

Успела привязаться, видно, слишком.

 

Я все в тебе успела полюбить,

Хоть так, наверно, в жизни не бывает.

Души твоей ребяческая прыть

Меня до слез веселых умиляет.

Я в серые глаза твои смотрю —

В них солнечные зайчики искрятся.

Как выпрыгнут — в ладони их словлю

И вновь тебя заставлю рассмеяться.

Ты просто чудо! Мило морщишь нос

И по привычке волосы ерошишь...

 

Навек бы здесь остаться, в мире грез!

Жаль, ты — всего лишь сон...Мой сон хороший...

Иллюзия...Туманная мечта...

Иду к тебе — и лбом врезаюсь в стену,

Протягиваю руку — пустота,

Кричу — и просыпаюсь постепенно.

Теперь в себя мне долго не прийти...

Мгновение назад ты был так близко!

Казалось, я могла тебя спасти

Желанием одним, совсем без риска!

 

Вот только как?.. Открыв тебе судьбу?

Мол, берегись, будь очень осторожен!

А то и вовсе не вступай в борьбу,

Ведь жизнь одна и нет ее дороже!

Ты не на фронте! Значит — не в бою!

Зачем ты выбрал этот путь опасный?!

 

Какой абсурд...Реакцию твою

Я наперед могу представить ясно.

Как взглянешь на меня с укором ты,

Как наградишь презрительной усмешкой,

Как ярость исказит твои черты...

Мой страх понять не сможешь ты, конечно.

Нет, лучше промолчу, в себе стерплю,

Тебя, упрямца, мне не переделать,

Но я тебя за это и люблю —

Другим бы даже видеть не хотела!

Прости меня, пожалуйста, прости

За мысли, что внушить тебе стремилась

С одной лишь целью — жизнь твою спасти.

Как видишь, у меня не получилось.

 

А может быть, тогда пойти с тобой?

По-моему, отличная идея!

Я просто не пущу тебя домой!

Пусть круто обломаются злодеи —

Те, что тебя надеются схватить.

Я в курсе и бездействовать не стану!

Остановлю тебя на полпути,

Дам отдохнуть, сама промою рану.

Не думай даже, в город не пойдем,

Ведь ты же знаешь, наши наступают!

Давай на дно заляжем, переждем,

Пока в тюрьме друзей твоих пытают.

Ты все равно помочь не сможешь им,

Рискнешь зазря, погибнешь понапрасну!

Не надо, мой хороший! БУДЬ ЖИВЫМ!!!

Избавь себя от участи ужасной!

Я знаю, ты мечтаешь воевать!

Вернутся наши — примут в партизаны,

Чуть меньше трех недель осталось ждать,

Перетерпи! Ты слаб еще от раны!

Пускай Звезду Героя не дадут,

Зато ты будешь жить! А это важно!

 

Увы...Молить тебя — напрасный труд,

Ты крика моего не слышишь даже

И ужас мой не чувствуешь совсем,

Иллюзией моей парализован.

Я НЕ МОГУ ПОМОЧЬ ТЕБЕ НИЧЕМ!

Туманом вязким каждый жест мой скован.

Так больно сердце рвется из груди,

Когда ты к дому движешься устало.

Бегу к тебе сквозь время: НЕ ХОДИ!!!

Тянусь остановить — и не достану.

 

Я зрителем за кадром остаюсь,

Беспомощно слежу за этой драмой,

И мысленно о стены камер бьюсь,

Сознание теряю вместе с мамой.

Срываю голос, яростно крича:

«Не трогайте его! Пустите, гады!!!»

Но слез моих не видно палачам,

Меня скрывает времени преграда,

Как будто в заколдованном кругу...

 

Бессильные рыданья давят горло.

Все вижу, но вмешаться НЕ МОГУ!

Держись...Держись...Я знаю, ты упорный...

Ты мужественный, все перенесешь,

Не дрогнешь, не сломаешься от боли,

Перед врагом колени не согнешь.

Держись...Держись... Я всей душой — с тобою!

Я рядом — все четыре адских дня,

Хоть мне твоих страданий не облегчить.

 

Здесь жарко от металла и огня...

Да сколько ж можно им тебя калечить?!

Подумать только, сколько нужно сил —

Над раненным подростком издеваться!

Должно быть, ты конкретно их бесил,

Когда молчал и не хотел сдаваться!

Молчал, исполосованный плетьми,

Молчал упрямо, вздернутый на дыбу,

Замученный зверями — не людьми,

Четыре дня подряд молчал как рыба.

 

Я вижу все, как будто там была,

Твою ладонь в руках своих держала,

По снегу за санями вслед брела,

В последний путь до шахты провожала.

Вот это место...Шахта номер пять...

Глубокий шурф, заваленный телами.

Несусь вперед, хочу тебя обнять,

Собой загородить от страшной ямы!

До вечности минута...Пробил час...

Я НЕ МОГУ ОТСРОЧИТЬ ЭТУ ДАТУ!

Смотрю, не отрывая жадных глаз...

Но шаг за шагом ближе шурф проклятый!

Успеть бы образ твой запечатлеть,

Лицо навеки в памяти оставить,

Весь пыл души отдать тебе суметь!..

 

Я знаю, что тебе не страшно падать,

И все равно держу твою ладонь,

Опять давлюсь бессильными слезами:

Как больно расставаться, боже мой!

Мой славный друг с веселыми глазами,

Отчаянный мальчишка-огонек!

Тебе бы жить да жить на радость людям!

Как лучик света в солнечный денек

Ты был для всех!.. Теперь тебя не будет...

Не рухнет мир от гибели твоей,

И шар земной не прекратит вращаться,

Не меньше будет теплых, ясных дней...

Но как же горько мне с тобой прощаться!

Невыносимо...Как мираж ловлю

Прощальный взгляд над пропастью глубокой,

Шепчу чуть слышно: «Я тебя люблю...»

Но ветер глушит голос мой далекий.

 

Сквозняк в окошко дунет посильней,

Под треск свечи я выйду из забвенья.

Спасибо, что иллюзией моей

Ты стал на полчаса в свой День Рожденья!

Все кончено...Растаяли мечты,

Мне до тебя сквозь время не прорваться,

Я по другую сторону черты,

Мне тридцать лет, тебе — навек семнадцать.

Forever young...Как грустно сознавать —

Ты бабушки моей едва помладше.

Ей довелось на фронте побывать,

Тебе ж подобный шанс не выпал даже.

 

Недолюбил...Не вырос... Не дожил...

Не стал отцом и внуков не понянчил.

Но был героем, подвиг совершил,

Бессмертием твоим с лихвой оплачен

Покой земли, свободной от оков,

Мой личный мир и мир моих мальчишек.

О том, как ты погиб от рук врагов,

Они, поверь мне, знают не из книжек.

 

Традиционной сказкой перед сном

Звучат для сыновей мои рассказы

О детях, что вели борьбу со злом

И клятвы не нарушили ни разу.

Осознанно и храбро шли на риск

И текст присяги знали без бумажки.

Не Спайдермены и не Люди-Икс,

Не Бетмэны, не Ниндзя-Черепашки,

А просто Люба, Виктор и Иван,

Олег, Ульяна, Толя и Евгений,

Володя, Коля, Нина и Степан...

Вне времени — герои поколений.

Пусть всех имен мне тут не перечесть —

Другой творец о них напишет повесть,

Всегда в цене достоинство и честь,

Извечно в моде мужество и совесть.

 

А мой Пегас крылатый — это ты,

Начну писать — и с тормозов срываюсь.

Ты как живой являешься в мечты,

«Ну здравствуй, друг!» — тебе я улыбаюсь.

Рукою нежно волосы треплю,

Не сдерживая чувственных порывов,

И снова шустрых зайчиков ловлю,

Что мечутся в глазах твоих игривых.

Щеки легонько пальцами коснусь,

От всей души поздравлю с Днем Рожденья...

 

Ты сон...Чудесный сон...Да ну и пусть!

Будь частым гостем этого виденья,

Хоть иногда, но все же навещай,

Стремясь на пламя поминальной свечки.

Я не могу сказать тебе «прощай»,

А стало быть — пока!.. До скорой встречи...

Е. Курносова

 

Два часа до бессмертия

А ведь в этом году ему будет уже восемнадцать!..

Взрослый...Сейчас бы в атаку, и фрицы — держись!..

Два часа до бессмертия...Сердце не хочет сдаваться —

Бьется в груди, продолжая поддерживать жизнь.

 

Что ему, сердцу? Оно же совсем молодое!

Полное пыла, отважное сердце бойца!

Не шевельнуться — все тело болит от побоев.

Надо заснуть...Только глаз не смыкает пацан.

 

Холодно в камере, густо окутанной мраком,

Пол ледяной, но подняться совсем нету сил,

Тянется время ленивой змеей по оврагу,

День или вечер — у каменных стен не спросить.

 

Что там, на воле? Как близко снаряды грохочут!

Радостно думать, что наши почти прорвались...

Вот бы успели и заняли город до ночи...

Столько б людей от жестокой расправы спаслись...

 

Нет, не успеют. Победа легко не дается.

Казнь неизбежна...Как жаль молодым умирать!

Завтра с утра на востоке поднимется солнце,

Светом своим будет землю опять согревать...

 

Он же, скорее всего, не дождется рассвета.

Грустно парнишке — отчаянно хочется жить!

Как это — просто уйти, раствориться бесследно?

Страшно не думать, не чувствовать, просто НЕ БЫТЬ!..

 

Пусть каждый вдох словно лезвием легкие режет —

Лучше дышать...Через силу, но все же ДЫШАТЬ!

Видно, и правда последней уходит надежда,

Как бы еще постараться ее удержать?

 

Стук через стенку — морзянка, знакомая слуху:

ВИТЯ...ЛУКЬЯНЧЕНКО...КАК ТЫ, СЕРЕГА?..ДЕРЖИСЬ...

Нужно ответить, но как? Искалечили руку,

Да и вторая уже бесполезна, кажись.

 

Может, получится? Стоит подняться немножко...

Искры из глаз...Ничего, это можно терпеть.

СЛЫШУ...ДЕРЖУСЬ И НЕ ПАДАЮ ДУХОМ...СЕРЕЖКА...

Все, невозможно — рука опадает как плеть.

 

Жалко...Досадно... Ему бы хотелось продолжить:

ВИТЬКА, КАК НАШИ?..СКАЖИ, ПУСТЬ НЕ ВЕШАЮТ НОС...

КРАСНАЯ АРМИЯ БЛИЗКО....ОНА НАМ ПОМОЖЕТ....

ЧТО ТАМ ЗА ГРОХОТ?..КОГО УВЕЛИ НА ДОПРОС?

 

Эхо от топота ног в коридоре затихло.

Точно...Опять патефон завели палачи.

Как надоело! Давно бы сменили пластинку!

Этот мотив он давно наизусть заучил.

 

Даже сейчас, как услышал — мурашки по коже,

Рад бы забыться, да свежие раны горят.

Как тут отвлечься? О чем-нибудь вспомнить, быть может?

Самовнушение — редкостный врач, говорят.

 

В изнеможении к стенке прижавшись щекою,

Как в полудреме пацан закрывает глаза.

Сердце колотится, бьется — не хочет покоя...

Как ему, юному, сбавить свой темп приказать?

 

Как запретить в преисподней мечтать о хорошем?

Мысли как бабочки легкие вверх унеслись.

Сколько событий, навечно оставшихся в прошлом!

Радость и горечь клубком воедино сплелись.

 

Детство недавнее: сестры и мама-старушка,

Мазанка ветхая...Батька...Овчарка Джульбарс —

Только ему, мальчугану, верна и послушна...

Славное времечко, полное разных проказ!

 

Школа...Летят к потолку воробьи из-под парты!

Немка зловредная двойками портит журнал...

Перед директором молча стоишь виноватый:

Прыгнул красиво, но дома устроят скандал.

 

Книжки о подвигах стопками в комнатке светлой —

Каждая строчка зачитана просто до дыр,

Длинные ночи и грезы — опять до рассвета:

Небо бескрайнее, море, коварные льды...

 

Старшие классы...Подросток, но с виду — мальчишка...

В щупленьком теле орлиной души не видать...

«Татуировку? Большую? Тебе ли не слишком?

Выдержишь точно? Не будешь от боли стонать?»...

 

Вечностью кажется час кропотливой работы,

Зубы сжимаешь: дал слово, а значит — терпи.

Волосы взмокли, спина стала влажной от пота.

Словно картина — роскошный орел на груди!

 

Ранняя юность, войной омраченные годы.

Место в забое и каторжный труд допоздна,

Угольной сажей на плечи ложатся невзгоды,

Столько надежд человеческих рушит война!

 

Стоп...Он же целью задался — не думать о грустном!

К черту о бедах и смерти, и так тяжело!

Надо проникнуться САМЫМ возвышенным чувством —

Тем, что однажды огонь в его сердце зажгло.

 

ВАЛЯ...ВАЛЕРИЯ...Имя как музыка льется!

ВАЛЕЧКА...Губы разбитые шепчут в бреду.

ВАЛЯ...Решетки железные тают под солнцем —

Как оно вовремя в этом кромешном аду!

 

Память угодливо образ любимый подбросит,

Вот бы эскизом на стену его нанести!

Нечем, увы...Да и в пальцах раздроблены кости,

Дорисовался...А впрочем, чего тут грустить?

 

Глупо жалеть...Это мелочно...Надо быть выше...

Думать о главном, о лучшем — и станет легко...

«Валечка, как же я рад, что меня ты не слышишь!

Так мне спокойнее, зная, что ты — далеко.

 

Как хорошо — эти твари тебя не терзают,

Не оскверняют насилием девичью честь,

Не издеваются, «звездами» плоть не кромсают,

Страшно представить тебя, мое солнышко, здесь.

 

Нашим девчатам тут больше парней достается,

Мы-то мужчины, понятно, а им каково?!

И все равно здесь пока что никто не сдается,

Муками тут не сломили еще никого.

 

Держимся все, чуть живые от пыток жестоких,

Знаем, что наши идут, слышим грохот и шум...

Валечка, помнишь из книги заветные строки?

«Ты и Отчизна — вот все, чем живу и дышу»...

 

Я написал их тебе на тетрадном листочке,

Вслух не решился сказать, ты меня извини.

Знаешь сама, в этом деле я как-то не очень,

Трудно словами порой объясниться в любви.

 

Трудно свой внутренний пыл емкой фразой озвучить,

Как-то коряво выходит, смешно самому.

Ну а теперь уже точно не выпадет случай —

Мысленно разве что только тебя обниму.

 

Да, я дурак...Ты, наверно, и так понимала,

Как ты близка мне, как рядом с тобой хорошо.

Помнишь, просил, чтоб почаще меня вспоминала?

Поцеловать не решился, поспешно ушел...

 

Так и расстались, ни в чём не открывшись друг другу...

Где ты сейчас? Далеко ли сумела уйти?

Как там в дороге? Все так же морозы и вьюги?

Милая Валя, вся жизнь у тебя впереди...

 

Горько до слез, что меня в ней отныне не будет,

Не представляешь, как страшно — вот так умирать!

Время промчится и боль твою в сердце остудит,

Хочется верить, что будешь меня вспоминать,

 

Пусть иногда — самым искренним, ласковым словом,

В знак нашей дружбы, что душу мне грела всегда.

Просто подумай когда-нибудь ночью бессонной,

Где бы я ни был — услышу тебя без труда.

 

Чем бы не встретила вечность меня за чертою,

Я не боюсь...Не боюсь...Все равно не боюсь...

Что моя жизнь по сравнению с общей бедою?

С маминым горем едва ли сравнить мою грусть.

 

Мама, родимая...Как тебе, бедной, досталось!..

Перед тобой я навек в неоплатном долгу —

Вся твоя боль острой резью в груди отдавалась...

Жаль, что вину искупить я теперь не смогу.

 

Даже обнять тебя, видно, уже не придется.

Времени мало...Никто нам проститься не даст...

Все позади...Я в порядке, родная, не бойся...

Будет пора — рассчитаются с мразью за нас.

 

Только не плачь и поверь, я нисколько не каюсь...

Много путей, только ЭТА дорога — МОЯ!

Жить невозможно, все время под всех прогибаясь.

Я не сумел — ты прости, дорогая, меня!..»

 

Лязгнув замками, массивная дверь загремела...

Голос бесстрастный: «Тюленин, на выход! Вставай!»

Вздрогнув спросонья, парнишка, привстал неумело...

Славным бессмертием смелых кончался январь...

Е. Курносова

 

Твой младший сын

«Сколько их —

Убитых по программе

Ненависти к Родине моей, —

Девочек,

Не ставших матерями,

Не родивших миру сыновей.

 

Пепелища поросли лесами...

Под Смоленском, Псковом и Орлом

Мальчики,

Не ставшие отцами,

Четверть века спят могильным сном...»

В. Фирсов

 

Как серый снег растаял март ненастный,

Апрель сменил зеленый, теплый май,

Весна!.. Весна хозяйкой полновластной

Из года в год приходит в вольный край.

Из года в год, природе повинуясь,

Сдает зима позиции свои —

Лютуя, от бессилия беснуясь,

Уходит злая стужа прочь с земли.

И все вокруг, под солнцем оживая,

Ликует вместе с праздником весны!

Дышать, любить отчаянно желая,

И просто жить, смотря цветные сны.

Прекрасен мир, где небо голубое

Не застилает зарево огней!

Где матери не ведают о боли,

Не видят страшной доли сыновей

И слез не проливают у надгробий,

Своих детей читая имена...

 

Не передать, какой вселенской скорби

Вся жизнь твоя нелегкая полна!

Дородная орловская крестьянка,

На чьих плечах веками Русь стоит!

Ты женщина не робкого десятка,

В руках твоих проворных все горит.

Как в сказке дело спорится любое,

Ты вертишься как белка каждый день,

И зачастую жертвуешь собою

Во имя счастья всех своих детей.

Ты — МАТЬ...А это важная работа,

Священный долг и главная стезя,

И пусть порой лишен вниманья кто-то,

В бездушии винить тебя нельзя.

 

Ты заменила мать всем детям мужа,

Он — для твоих хорошим стал отцом,

Вы в них вложили всю любовь, всю душу,

И в этом быте буднично-простом

Все было очень правильно и ровно,

Ничем судьба нехитрая твоя

От судеб женщин всей страны огромной

Не отличалась, честно говоря.

И радости бывали, и тревоги,

Ведь жизнь прожить — не поле перейти,

В ней ям — как на проселочной дороге,

И каждый день препятствия в пути.

Ты все привычно преодолевала,

Но часто сердце ныло в час ночной,

Одна печаль покоя не давала —

Твой младший сын, мальчишка озорной,

Что на свободе рос, как вольный ветер,

Не ведая запретов с ранних лет.

И где такая прыть берется в детях?!

Казалось бы, в семье задатков нет.

Жизнь уж свою влачит в ущелье темном,

Он не взлетит, и знает это сам.

Зачем же сын бывалого шахтера

Так безрассудно рвется к небесам?!

 

А он и правда, верил в сказку эту!

Должно быть, просто был рожден летать!

И всей своей душой стремился к свету,

Хотя не мог порою передать

Глубоких чувств и мыслей в полной мере,

Когда смотрел в заоблачную даль,

В мечту свою без колебанья веря.

Попробуй, мать, такого обуздай!

Попробуй бранью, оплеухой звонкой

Птенцу-орленку крылья обломать!

Ты все могла...Но младшего ребенка

Увы, не получалось понимать.

 

Отца-калеки главная надежда —

Один братишка в цветнике сестер,

Большой своей семьей любимый нежно,

Твой сын пылал как пламенный костер,

В движенье обращая все живое,

Бежал по жизни, голову сломя,

Не тормозя, не ведая покоя,

Он впрямь был словно соткан из огня!

В кругу друзей-мальчишек — самый смелый!

В любой проделке — самый заводной,

До черноты под солнцем загорелый,

В морозы — с непокрытой головой,

Дождем и ветром крепко закаленный,

Ни хвори, ни усталости не знал,

Мечтой о небе с детства окрыленный,

Проказник твой тогда уже летал,

Выпрыгивая... Нет, не с парашютом —

Из школы, со второго этажа.

Весь двор ошеломлен отважной шуткой,

И счастьем наполняется душа,

Сперва — от ощущения полета,

Потом — от восхищения толпы.

Приятно стать кумиром для кого-то,

Минутной славы пожинать плоды

И нежиться в объятиях успеха,

Уроки превращая в балаган.

 

А вот тебе, родная, не до смеха —

В семье растет типичный хулиган,

И ты перед директором краснеешь

За выходки пострела своего,

Молчишь стыдливо, глаз поднять не смеешь,

А позже, дома, хваткой волевой

Воспитываешь сына-шалопая,

Усилий не жалея, от души,

И долго слышишь, ночью засыпая,

Как от обиды плачет он в тиши.

 

Сама, украдкой вытирая слезы,

Ты чувствуешь невольную вину.

Жизнь вынуждает быть порою грозной,

Но как же дорог сердцу твоему

Был этот сорванец невыносимый,

Вулкан с избытком взбалмошных идей!

На верный путь направить эту силу —

Была бы только польза для людей!

Ведь успевает все, умеет много —

Поет, играет, пляшет, мастерит!

В любую даль распахнута дорога,

Когда пацан от бога даровит!

Но гладко все по жизни быть не может,

Талант в подобных дозах — сладкий яд.

И ныло, ныло сердце о Сереже,

Беспутном, как сорняк, на первый взгляд.

 

Святая мать! Ты просто мало знала,

С рассвета до заката хлопоча!

Натуру сына ты не понимала

И не могла найти к нему ключа.

Тебе, увязшей по уши в работе,

Смотреть за сыном было не досуг,

Вот он и рос как ветер — на свободе,

Отбившись от твоих могучих рук.

Твой младший сын... Мечтательный мальчишка!

Да он же славных подвигов хотел!

Его характер строился на книжках,

В которых он то с Чкаловым летел,

То дрейфовал с Папаниным на льдине,

То вместе с Фрунзе с каторги бежал,

Воображенье детское будили,

Рассказы эти, голову кружа.

Он их глотал безудержно, запоем,

Сжимая от досады кулаки,

И размышлял: как можно стать героем

Годам своим невинным вопреки?!

 

Где совершить поступок настоящий

Сейчас, когда все войны позади?

Ушла в века пора борьбы кипящей,

Но как же сердце рвется из груди!

И глаз всю ночь подросток не смыкает,

Прислушиваясь к шороху листвы,

А днем опять всю школу развлекает,

Заслуживая звание звезды

Хотя бы так — играя, понарошку.

 

Ты уступала, руки опустив —

Сама судьба лелеяла Сережку,

Его настрой бойцовский ощутив.

Судьба его готовила к полету,

Все предпосылки к подвигу учтя,

Он мог бы повзрослеть и стать пилотом

Всего каких-то пару лет спустя!

Избороздить бескрайние просторы

По всей планете вдоль и поперек!

Твой младший сын, орленок непокорный,

Орлом матерым стать с годами мог!

 

Февральский снег холодной, твердой коркой

В оврагах и низинах омертвел,

Броней сковал равнины и пригорки,

Дороги белым саваном одел.

На проводах застыл колючий иней,

И в серых тучах неба не видать...

Ты шепчешь вслух ЕГО родное имя,

Слез больше нет...Ты так устала ждать!

Уже который день как на работу

Одна из многих к шахте ты идешь,

Здесь каждый час теряет разум кто-то,

Но ты с ума отныне не сойдешь.

Ты выдержишь — теперь уже бесспорно,

Сквозь ад такой чудовищный пройдя,

Вот только бы без трудностей да скоро

Из шурфа извлекли твое дитя!

 

Конца не видно этой канители!

В глубокой яме дна как будто нет!

Он в ней лежит две долгие недели,

ТВОЙ МЛАДШИЙ СЫН... Он так хотел на свет!

А там темно...Тоскою безысходной

Морозный воздух пропитался весь.

Народ, от оккупации свободный,

Который день гурьбой толпится здесь.

Вот чей-то сын...Чуть дальше — чья-то дочка...

Надрывный плач при виде страшных тел...

Как жаль, что зимний день короче ночи,

Терпению кончается предел...

Ни месяца, ни звезд на небе темном,

На лицах у людей — такой же мрак.

Промерзли ноги от земли студеной,

Но ты не в силах сделать даже шаг.

Боишься пост священный свой оставить

И важную минуту пропустить —

Вдруг не увидишь, как ЕГО достанут?

 

Вот снова кто-то начал голосить...

Здесь столько горя — трудно удержаться,

Но ты молчишь, сжимаясь на ветру.

Как долго это будет продолжаться?

Не потеплеет, видимо, к утру.

А впрочем, все равно — что день, что вечер,

Тут времени давно потерян счет.

Заплакать бы сейчас, чтоб стало легче,

Но разве боль слезами утечет,

Когда ты вся — огромный сгусток боли,

Пульсирующей в венах и в висках?

Ты держишься гигантской силой воли,

Молитва — имя сына на устах.

Как «Отче наш» — Сереженька...СЕРЕЖА...

И сердце в стужу жаром обдает...

 

Минувший год трагически тревожный

Перед глазами матери встает.

А память время вспять вернуть стремится,

В те мирные, безоблачные дни,

Где первые военные зарницы

Пугали только отблеском вдали.

Где ветерок еще не стал бураном,

Где костерок пожарищем не стал.

Война раскатом грома небывалым

Ударила по судьбам и сердцам.

Накрыла всех как яростной волною,

Незваной гостьей в каждый дом вошла,

Став главной и единственной бедою,

Ходила по земле, деревни жгла.

Резвились всласть фашистские подонки,

Без жалости, без страха, без стыда —

Захватывали вольные поселки,

В руины превращали города.

Людей как скот больной уничтожая,

Бесперебойно двигалась вперед

Машина эта адская большая...

 

До вас она дошла не в первый год,

Но общим горем зацепила тоже,

Родных мужчин отправив под удар.

Ах, как тогда расстроен был Сережа!

Родиться он немного опоздал!

А может быть, война поторопилась

Свои стальные когти распустить.

Но так душа горячая томилась,

Рвалась в огонь, врагам хотела мстить!

 

Метался с первых месяцев напасти,

Украдкой в школу летную ходил,

Но в тот же день вернулся восвояси —

По возрасту опять не угодил.

А так хотелось бить проклятых гадин,

Взлетев крылатой птицей к облакам!

О, этот возраст, чтоб он был неладен!

Арканом крепким вяжет по рукам.

От возмущенья все внутри горело

И детский труд до ужаса бесил —

Когда душа для подвига созрела,

В земле копаться просто нету сил!

Он мог бы пользы принести не мало

Не здесь, а ТАМ, где бой вовсю кипел!

 

Ты, мама, вряд ли это понимала,

Но ощущала, КАК он повзрослел.

Твой младший сын...Уже совсем мужчина!

На худеньких мальчишеских плечах

Так бодро груз хозяина тащил он,

Из шахты возвращаясь по ночам.

Глаза светились на лице чумазом,

Топорщился на лбу волнистый чуб,

В рабочую среду он влился сразу

И все подростку было по плечу.

Прошла пора проделок хулиганских —

Когда земля от грохота дрожит,

Не до забав бессмысленно-дурацких.

На всех своя ответственность лежит.

 

Работа приструнила нахаленка

И вроде бы терпения дала,

В ту пору ты на младшего ребенка

Налюбоваться просто не могла.

Не ведая, как страстно и упорно

Он втихаря пытал свою мечту.

Таков уж был характер непокорный —

Он с новой силой рвался в высоту

И верил, что добьется этой цели —

Все видят, что настроен он всерьез!

Но нет...Благих идей никто не ценит!

Все так же заявляют: «Не дорос!»

И тупо посылают рыть траншеи,

А это, право слово, беспредел!

Ему шестнадцать лет! Но неужели

На свете нет других полезных дел?!

Бездействие гнетет и раздражает,

Тревожат мысли только об одном:

Фашист все ближе город осаждает,

Того гляди ворвется в Краснодон.

То тут, то там гремят в округе взрывы,

Советские войска теряют мощь,

И сколько бы окопов он не вырыл,

Таким Макаром нашим не помочь.

 

Ветра гуляли по степи пустынной,

Тянуло едкой гарью из окон...

Тебе бы знать тогда все мысли сына,

Увидеть сердцем то, что видел он,

Впервые побывав в бою кровавом,

Впервые посмотрев врагу в лицо.

Как умилял бойцов парнишка бравый!

Как он хотел таким же стать бойцом!

Он был способен все на свете бросить,

Чтоб фрицев бить со всеми наравне,

Уже тогда он весь кипел от злости,

Но что подростку делать на войне?!

Его опять всерьез никто не принял,

Хоть, все ж таки, никто и не прогнал.

Ты знаешь, сколько дней провел он с ними?

Кто только рядом с ним не погибал!

Ребята, что едва его постарше,

Как скошенные, падали на грунт.

 

Противник наступал лавиной страшной...

В домах скрывался весь рабочий люд,

А мальчик твой шальной в ближайшей роще

Винтовки и гранаты зарывал.

На черный день, чтоб драться было проще!

Ведь он уже немножко воевал,

И собирался воевать в дальнейшем.

Вот только как?.. Сказал бы кто-нибудь!

Один — не воин в поле, и конечно

Есть тот, кто вместе с ним готов рискнуть.

Таких, как он, немало тут найдется,

Отчаянных девчонок и ребят,

Которым тоже хочется бороться,

Чьи помыслы в бездействии чадят

И пламенем не могут разгореться —

Все тот же возраст воли не дает.

Но им не стать заложниками детства!

В тяжелый час, когда земля зовет,

Как мать родная просит заступиться,

Под гнетом силы дьявольской дрожа.

За горло крепко взял ее убийца,

Считая, что победу одержал.

Но черта с два немецкая зараза

Отделаться решила так легко,

Заполучив мгновенно все и сразу!..

 

Светило в небе солнце высоко,

Когда фашисты город занимали.

Ты четко помнишь этот знойный день,

Исполненный тревоги и печали,

Началом ада ставший для людей.

Они вошли бесстрастно, по-хозяйски,

Топча ногами хрупкие цветы,

Детей пугая свастикой на касках,

По всем дворам расставили посты.

Сожгли дотла все флаги и знамена,

Под корень обрубили деревца,

В домах расположились беззаконно,

Вселяя страх и панику в сердца,

Умы парализуя острым жалом...

 

Средь бела дня на землю тьма легла...

И время бег надолго задержало...

И жизнь повсюду словно замерла...

Раздольный край простора и свободы

Буквально за неделю стал тюрьмой...

 

Ты помнишь, мать, те горькие невзгоды,

Что тенью пробрались к тебе домой?

Закрались, затаились серой кошкой...

И будто ток по воздуху прошел,

Зарницей полыхнув в глазах Сережки.

Ты вряд ли понимала хорошо,

Какие чувства сына наполняют.

Он, как и все, был сильно потрясен,

Смотрел, как враг по улицам гуляет —

От ярости в груди сжималось все.

Ты замечала, как бледнел Сережа,

Ругательства сквозь зубы бормоча,

И как нередко в доме всех тревожил,

Ворочаясь в постели по ночам.

О чем он думал, комкая подушку?

О чем мечтал, уставившись во тьму?

Какая мысль украдкой грела душу

Ретивому ребенку твоему?

 

О подвигах?.. Ах, матушка родная!

Давно он эти сказки перерос!

Книг старых атмосфера боевая

Теперь не принималась им всерьез.

Все идеалы призрачными стали

На фоне человеческой беды,

И нежность к дому чистая, простая,

Накрыла душу с первых дней войны,

А сердце, от природы боевое,

Забилось чаще, ненависти в такт,

Он видел ЗЛО — реальное, живое!

Оно существовало — это факт!

Оно любимый город разоряло,

Давя его безжалостным ярмом!

Страшнее ЗЛА природа не видала...

Но как же жить в чистилище таком?!

Рабами — без достоинства и права,

В родном краю, где все кругом — СВОЕ?!...

 

О, эта юность, полная запала!

Как велико бесстрашие ее!

Не промолчит — все в лоб открыто скажет,

Не спрячется в тени — на свет рванет,

Никто ее запретами не свяжет,

Ничто желанье жить не отобьет

И за свободу яростно бороться!

Ни слезы матерей, ни гнев отцов...

 

Тем летом очень много было солнца —

Блаженство для подростков-сорванцов!

Которых и в ненастную погоду

Порой, бывает, дома не найти.

Жизнь шла для них как прежде — полным ходом!

Вот только не по старому пути.

Куда вела их новая дорожка,

Родители, увы, не брали в толк.

Мотаться где-то начал и Сережка,

Чуть зорька встанет — сразу за порог,

А за полночь тихонько возвращался —

Измотанный, ничком валился спать.

Зато теперь все чаще улыбался,

Как прежним хулиганом стал опять!

И ты, родная, горестно вздыхала,

За сыном наблюдая иногда.

Ты многое в ту пору понимала,

Испытывала страх уже тогда.

 

Не ты одна...Другие семьи тоже

Заметили волнение детей.

Казалось, краснодонской молодежи

Был интересен каждый мрачный день

Под игом оккупации немецкой,

Она жила, шокируя родных

Активностью своей отнюдь не детской,

Легко замаскированной под быт.

Кто видел, КАК все это начиналось?

Кто слышал, КЕМ придуман был тот план?

А может, все стихийно создавалось —

Однажды пронеслось как ураган

И шквалом этим мощным закрутило

Девчонок и парней всех местных школ,

В одну команду их объединило,

Она росла быстрей, чем снежный ком.

Приобретала значимость и силу...

 

Их было много: разных, непростых,

Отчаянных, смеющихся, красивых,

Застенчивых, угрюмых, боевых.

Мечтательных, задумчивых как песня,

Живых и жизнерадостных как звон,

Здесь столько важных дел решали вместе

И каждый был надеждой окрылен.

Подростков до шестнадцати и выше

В недобрый час огонь войны сдружил,

Здесь кто-то друг о друге раньше слышал,

А кто-то по соседству просто жил.

Но в каждом сердце, так или иначе,

Гнездилась боль за Родину свою,

Вскипала ярость пламенем горячим

И требовала выхода в бою.

Их всех, бойцов невидимого фронта,

Сплотило сострадание к земле,

Безвинно изнывающей от гнета,

Погрязшей в смраде, в пепле и золе.

Фриц развлекался! Здесь он был как дома!

Плененный город тягостно молчал...

 

Ребята всех районов Краснодона

Все чаще собирались по ночам.

Вдали от них гремела канонада,

На смерть, а не на жизнь сраженья шли,

А здесь, под колпаком фашистских гадов,

ОНИ сопротивлялись как могли.

Здесь четкий, сильный голос Левитана

По радио впервые прозвучал:

Москва жива!.. Стоит! Сдаваться рано

На милость оккупантам-палачам!..

Здесь был написан текст священной клятвы,

Призывом к бою ставшей для детей...

 

Ах, мать-старушка! Мальчик твой крылатый

Всю жизнь был генератором идей,

А тут сам бог велел расправить плечи

И по привычке, голову сломя,

Как в песне той рвануть — заре навстречу!

За горизонт, на линию огня!

Он так хотел...Так, видно, было надо —

Он вырос на рассказах о борьбе...

С его подачи юная команда

Название придумала себе.

Он здесь впервые произнес присягу,

И здесь же был зачислен в комсомол...

 

С какой любовью, пылом и отвагой

Подростки защищали Краснодон!

 

Ты помнишь, мама, первые листовки,

Как ветром всколыхнувшие народ?

Их ночью клеил твой парнишка ловкий!

И стар, и мал стоял, разинув рот,

Глазам своим отчаянно не веря —

«ДОЛОЙ ФАШИЗМ!» — читали, чуть дыша.

Такой листок висел над каждой дверью,

Сердца людей волнуя, страх круша!

А вскоре стали сводки появляться —

О том, что происходит на фронтах,

О том, что больше нечего бояться —

Советские войска берут размах

И очень скоро будут в Краснодоне!

А значит вешать головы нельзя!

 

Кто клеил эти сводки на заборе?

Твой младший сын. И все его друзья...

 

Ты помнишь, мама, как над школьной крышей

Однажды утром взвился красный флаг?

На улицу весь люд рабочий вышел,

Чтоб посмотреть на этот тайный знак,

С благоговейным ужасом на лицах,

И с восхищенной радостью в сердцах...

 

Флаг реял на ветру и яркой птицей

Остервенело рвался к небесам.

Как солнца свет в ненастную погоду,

Звездой советской пламенно горя —

Во имя счастья, мира и свободы,

На праздник — в честь победы Октября!

Муляж взрывчатки на древке прикручен,

Попробуй тронь — бабахнет на ура!

И долго грел народ надежды лучик,

И долго бесновалась немчура,

Плевалась и ругалась несусветно,

По-детски глупо клюнув на обман...

 

Кто вывесил над школой знамя это?

Твой младший сын — несносный хулиган!

 

Как важно жить и смысл в жизни видеть!

Вам, старикам, такого не понять...

Вам не дано ТАК свято ненавидеть

И небо вам руками не обнять.

Не испытать всю прелесть нежной дружбы

С девчонкой ясноглазой боевой,

Что раз и навсегда запала в душу

Характером и хваткой волевой.

Тебе она не нравилась немножко,

Но за пацанку эту в трудный час

С улыбкой жизнь отдал бы твой Сережка —

За смех ее, за свет любимых глаз.

Благословенно юности богатство,

Любви ее упрямые ростки,

Что без труда способны прорываться

Сквозь дым и тьму, всем бедам вопреки.

На пепелище — там, где все живое,

Казалось бы, истлеть обречено...

 

Везде пробьется племя молодое,

Куда другим пробиться не дано!

Вот и не спали матери ночами,

Молясь в душе, чтоб не было беды —

Их дети снова сходки назначали,

Спасаясь от чудовищной орды.

Ты помнишь, мама, тот холодный вечер?

На черном небе — зарево огня!

Вокруг дышать от дыма было нечем —

Так быстро ветер пламя разгонял

По зданию, облитому бензином...

Как много молодежи в этот час

Смогло спастись от рабства паразитов!

До самого утра пожар не гас,

Навек в золу бумаги превращая...

Как ликовал народ, врагам назло!

 

Кто матерей избавил от прощанья?

Твой младший сын...Ему всегда везло...

 

Вторую ночь морозы не спадают,

На ясном небе — мириады звезд,

Сквозь щели в стенах холод проникает,

И мерзнут щеки, мокрые от слез.

Под клочьями одежды ноет тело,

Рубцы от проводов горят огнем,

Но бог с ним...До себя тут нету дела...

И боль твоя, и мысли все — О НЕМ.

 

Кошмарный сон... Под светом лампы тусклой

Нечетко лица девушек видны.

Понять бы, кто тебя приводит в чувства?

Кто предлагает шепотом воды?

Битком набита камера сырая,

Глухие стоны рядом режут слух,

Здесь каждый час кого-то забирают,

Приносят — обессиленных от мук.

Конвейером...По списку...Друг за дружкой...

И вновь всю ночь играет патефон...

Отчаянье рвет мозг, терзает душу:

Ты здесь сидишь в неволе...Как там ОН?!!

ТВОЙ МЛАДШИЙ СЫН!!!...Кровиночка родная...

В какой из камер, бедный, он лежит,

Как все ребята — кровью истекая?

Казнили многих...ОН пока что жив...

 

Пока что жив...И держится упрямо —

Ты это знаешь, видела сама.

Где силы ты нашла, святая мама,

Чтоб не сойти от ужаса с ума?!

Предела нет твоей бескрайней боли,

Как мужеству сынка предела нет...

Еще не так давно он был на воле,

И всем казалось, смог уйти от бед.

Недаром же с рождения — везунчик...

 

В те дни, когда аресты начались,

Над городом рассеивались тучи —

Бои ожесточенные велись

От Краснодона в близости предельной!

Немецкое зверье бежало прочь!

Счет шел на дни... От силы — на недели!

И вряд ли что могло бы тут помочь!

Сама земля дыханье затаила

В преддверии свободы от оков...

 

Откуда взялся этот гад трусливый,

Попавший под влияние врагов?

Всех уничтожил репликой единой,

Предательством подставил под удар...

С тех самых пор и дня не проходило,

Чтоб кто-то из ребят не пропадал.

Сплошной волной: один... Шестой... Десятый...

И каждый дом как трауром одет...

По полной отрывался фриц проклятый,

Как чувствуя — назад дороги нет.

Как много их, девчонок и мальчишек,

Простились с жизнью в жуткий тот январь!

 

Но твоего проворного сынишку

Господь тогда спасал еще, как встарь.

Помог пройти чащобы и равнины,

Помог найти советские войска.

Твоей любовью бережно хранимый,

Он для друзей спасения искал!

Домой вернулся раненый, уставший,

С одним желаньем — просто отдохнуть.

Ты долго будешь помнить вечер страшный,

Назад желая время повернуть!

Остановить! Не дать попасть в ловушку!

От участи других его сберечь!

Хотя тебя бы вряд ли он послушал,

Как не сумел бы долгом пренебречь.

 

Холодный месяц заглянул в окошко,

Коснулся свет твоих дрожащих рук...

 

Ты видела, как мучили Сережку,

И НЕ МОГЛА спасти его от мук!!!

Могла САМА терпеть удары стойко,

Молясь неслышно: ТОЛЬКО НЕ ЕМУ!

Поэтому не плакала нисколько,

И не кричала — только потому.

Увы... ЕГО потом сильнее били...

Закрыть глаза?.. Но как же свист в ушах?!

Там не его — ТЕБЯ с ума сводили...

Ты ощущала кожей каждый взмах...

Святое сердце обливалось кровью,

Рвалось на части, слыша каждый крик,

Насквозь ЕГО пропитанное болью —

Как будто умирало каждый миг.

ТЕБЕ железом рану прижигали,

Выламывали руки за спиной,

ТЕБЕ дверями пальцы зажимали —

От пыток сына мерк рассудок ТВОЙ!

 

Такое, право, вынесет не каждый...

Ночь плавилась как мягкий воск свечи...

 

Как он держался, мальчик твой отважный!

Как рьяно лютовали палачи,

Сломить стараясь юное упорство,

За все его проделки дико мстя.

 

Не о таких ли подвигах геройских

Твое когда-то грезило дитя?!

Артист от бога, заводила школьный!

Не он ли жил мечтами о борьбе?

Не он ли, твой ребенок своевольный,

Шел против ветра, вопреки судьбе —

Всю жизнь свою, не ведая покоя?!

Он быть другим, наверное, не мог...

Он, сам того не зная, стал героем —

Твой непослушный, взбалмошный сынок...

 

Со всех сторон на плечи давят стены,

Не выбраться, решеток не сломать...

Ты здесь одна среди девчонок пленных,

Для каждой ты сейчас почти что мать.

Им так же страшно...Точно так же плохо...

Их каждый день таскают на допрос...

Их так же бьют и мучают жестоко,

И снова ты заходишься от слез.

Их обнимая, думаешь о сыне,

К НЕМУ сквозь стены просится душа!

Минуты здесь как глыбы льда застыли,

Отчаянье — как лезвие ножа!

 

Все существо томится о сыночке —

К земле морально давит этот груз:

Где он сейчас? С друзьями? В одиночке?

В сознании? А может быть, без чувств?

Израненный, но полный силы воли,

Истерзанный, но твердый как скала...

Обнять его...Забрать хотя каплю боли!

Отдать частичку своего тепла...

Согреть дыханьем сломанные пальцы...

Прижать к груди, как в детстве покачать:

«Спи, мой орленок, нечего бояться...

Не всем зарю придется повстречать.

Не каждый до победы доживает,

И, может, нам придется умереть,

Но смерть, сынок, напрасной не бывает,

Когда в глаза ей учишься смотреть

И твердо знаешь — для чего сражался.

А ты себя не можешь упрекнуть —

Ты сделал все, что мог, ты продержался,

С достоинством прошел свой трудный путь —

Такой короткий, Пресвятая Дева!..

Но ты его недаром выбрал сам...

И пусть ты в жизни многого не сделал,

Ты все равно поднялся к небесам!

Ты слышишь, гром орудий не смолкает,

Как в честь победы праздничный салют?!

Расплаты час для фрицев наступает,

Еще немного — наши будут тут!

Пусть зверствуют — потом сполна получат

За каждый миг твоих жестоких мук,

За всех, кто до тебя тут был замучен,

Таков закон: ни что не сходит с рук!

Смотри, как их движенья суетливы —

Бессильны, вот и носятся теперь!

Подобия людей, что так трусливо

Вели борьбу с компанией детей

И проиграли в этом поединке

К позору и проклятью своему!

Все позади...Держись, моя кровинка...

Вдруг что-нибудь изменится к утру?..»

 

А утром были новые допросы —

Последний, завершающий рывок:

Побои, издевательства, угрозы...

И снова ты смотрела, как сынок,

Уже едва живой, хранит молчанье,

Скрипя зубами, сдерживает стон...

Опять, как предыдущими ночами,

Играл, не умолкая, патефон.

В последний раз...В последний день январский

Смогла ты поглядеть ему в глаза

Как раз тогда, во время пыток адских...

Как много взгляд его тебе сказал!

Все тот же взгляд мальчишки-хулигана

С неукротимым светлым огоньком:

«Прости меня за все, родная мама!»

 

Вы так и не увиделись потом...

 

Их к вечеру из камер выводили,

Сквозь строй родных... Сажали по саням.

На небе звезды яркие светили —

Мороз трескучий все еще стоял,

В ледышки тут же слезы превращая,

Дыханье перехватывая вмиг.

Не многие из близких в час прощанья

Смогли сдержать отчаяния крик.

 

Но ты, еще сидевшая в темнице,

Обнять ребенка так и не смогла.

А он с тобой надеялся проститься —

Все ждал, вдруг, может, глянешь из окна

И может, перекрестишь на дорожку?..

Как ты металась в камере тогда!

И горячо молилась за Сережку,

Чтоб бог ему помог и силу дал

Последний путь пройти, расправив плечи,

С улыбкой на искусанных губах,

Все так же по-мальчишески беспечно,

С презрением встречая смерти страх!

 

Ты мысленно к нему приникла телом...

Он мысленно тебя поцеловал...

 

Потом на небо долго ты глядела...

Там, где-то близко, грохот не смолкал.

Рвались снаряды, в бой неслась пехота,

Шли танки, прорываясь в тыл к врагу,

Гудели словно пчелы самолеты...

 

А здесь, на хрустком, стоптанном снегу

Стоял народ, от горя поседевший,

Лишившийся родных своих детей,

Еще пожить на свете не успевших,

Не встретивших февральский первый день,

Шагнувших в бездну шурфа — как в бессмертье,

В сердцах оставшись памятью навек,

Как гордость и пример — таким же детям,

Как яркий символ слова ЧЕЛОВЕК.

 

Ты этой ночью тоже постарела —

Чуть сгорбившись, сидела до зари,

Все так же в небо ясное смотрела...

Перед окном кружили снегири —

Как на сугробах крови чьей-то пятна...

Как раны в сердце матери любой...

 

Казалось, что в рассвет ушли ребята,

Оставив след надежды за собой...

 

И твой орленок насмерть не разбился,

Когда его столкнули с высоты —

Он крыльями взмахнул и в небо взвился,

Спасенный силой радужной мечты.

Туда, навстречу солнечному свету,

Где можно разгуляться от души.

Твой сын всегда носился как комета,

Горел, ты знаешь, а не просто жил!

 

Семнадцать лет чудесного полета,

Расщедрившись, судьба ему дала.

Пожалуй, это мало для кого-то,

Но лучше вспыхнуть и сгореть дотла,

Огнем своим всю землю освещая,

Чем глыбой камня долгий век влачить.

Недаром мотылек, о смерти зная,

Всегда стремится к пламени свечи.

 

Как серый снег растаял март ненастный,

Апрель сменил зеленый, теплый май,

Весна!.. Весна хозяйкой полновластной

Из года в год приходит в вольный край.

Из года в год, природе повинуясь,

Сдает зима позиции свои —

Лютуя, от бессилия беснуясь,

Уходит злая стужа прочь с земли.

И все вокруг, под солнцем оживая,

Ликует вместе с праздником весны!

Дышать, любить отчаянно желая,

И просто жить, смотря цветные сны.

Прекрасен мир, где небо голубое

Не застилает зарево огней!

Где матери не ведают о боли,

Не видят страшной доли сыновей...

 

Твой старый дом не опустел с годами,

Он так же полон внуков и детей,

На каждый праздник все приходят к маме,

Ты в их кругу встречаешь этот день —

Великий День Победы, праздник жизни,

В который не расплакаться нельзя,

В сердцах осталась память о фашизме,

И боль, и гордость светлую неся.

 

Уже давно не падают снаряды,

Пожарищ дым развеялся как сон...

Смотри, какой веселый и нарядный

Стоит, встречая праздник, Краснодон!

Опять парад на Площади Центральной —

С цветами собирается народ,

И, как всегда, процессией печальной,

К могиле братской медленно идет.

Тут, у скульптуры Матери Скорбящей,

Не гаснет пламя Вечного Огня —

За тем, чтоб каждый, ныне здесь стоящий,

Не забывал событий января.

 

Опять гвоздики на гранитных плитах —

Конца и края морю не видать.

НИКТО, НИЧТО ВОВЕКИ НЕ ЗАБЫТО!

Как боли материнской не унять!

Ты очень часто здесь бываешь тоже,

Приходишь и стоишь, не шевелясь...

Он где-то рядом, славный твой Сережа,

Любимый младший сын, что жил, смеясь,

И все на свете превращая в шутку...

 

Вздохнешь — и молча двинешься назад...

Так явственно увидишь на минутку

Смешливые Сережкины глаза...

Он подмигнет, лукаво улыбнется —

И в радуге исчезнет сей же миг...

Но кто с утра зажжет на небе солнце?

Твой младший сын — веселый озорник.

Е. Курносова

 

Отрывки из неоконченной поэмы «Стремнина»

(о Сергее Тюленине)

 

Давно меня тревожит мысль одна:

могилой Неизвестного солдата,

быть может, обезличена утрата

тех миллионов, что взяла война?

 

Теперь и вовсе уравняли сплошь

защитников страны и оккупантов —

добро и зло... тут много вариантов,

а суть одна — беспамятство и ложь.

 

Библейский призрак Страшного суда,

и тот развеян окаянным глумом,

лишь на лице Отечества угрюмом —

багровый отблеск ада навсегда.

 

У каждого был свой передний край...

Подпольщики с их яростью незримой

всходили купиной неопалимой

из поединка, может, прямо в рай...

 

оттуда павшим нет пути назад,

но, попирая времени ступени,

героев позолоченные тени

приходят к нам извне, когда хотят...

 

* * *

Из-за речки чист вечерний звон...

«...Ты расти, Сереженька, смышлен,

в прямоте расти, а не узлом,

обернись, воробышек, орлом.

И вскормлю тебя, и вспою, —

спи, поскребыш, — баюшки-баю!»

 

* * *

Чья печаль в ракитовом краю

приглушила светлую струю?

Просыпайся, Раковка-река,

принимай зарю и облака.

 

Над тобою чайки не кричат,

не пугают раков и рачат...

Кто в такую рань на берегу,

на умытом росами лугу?

 

Это мы теленочка пасем,

это мы Сереженьку несем, —

у него не считано сестер;

а уж сам — неслыханно шустер:

 

от нехитрых девичьих потех

из мальчонки прямо брызжет смех,

не ревет без хлеба — не из тех,

поцелует маму раньше всех...

 

Заприметит лошадь из окна —

вся душа его изумлена;

заприметит в небе облака —

крылышком вздымается рука:

 

может, гуси-лебеди летят,

может, ко двору поворотят?..

Что им стоит отнести мальца

в дальний край, в объятия отца, —

 

все равно Тюлениным — судьба —

ехать на шахтерские хлеба.

И вздыхает мать с казной в горсти —

жизнь прожить — не поле перейти.

 

* * *

Я в Краснодон заехал «дикарем»,

чтоб поклониться молодогвардейцам, —

не все мы так воюем со злодейством

и столь достойно вряд ли все умрём.

 

В провале шурфа шахты номер пять,

из-под суровых глыб мемориала,

однажды речь живая прозвучала

мне над решеткой выпало стоять...

 

Те голоса остались на слуху...

Кто вживе им внимал, узнал бы сразу,

я ж разобрал одну-другую фразу:

«Пойдет Тюленин... Что там наверху...»

 

Откуда ни возьмись, на террикон,

по-вдоль спины его, давно покатой,

гляжу — взлетел пружиною разжатой

вихрастый паренек...Неужто он?

 

Порывисто взглянул по сторонам

чудно ему: и здесь теперь порожки,

и эта чаша, будто понарошке...

Потворство олимпийским племенам?..

 

Какой простор! Отсюда б в самый раз

пускать с ладони сизарей раздолье:

ни облачка лазури, водополье,

озоном затопившее Донбасс...

 

И вдруг истаял в нем Сергей-мираж;

зато я сам преображенно замер

и тут же видеть стал его глазами —

на что ни гляну — весь наш ералаш.

 

И так ушли мы в город, двуедины,

и поделили поровну седины:

его жандармской выделки,

мои — доставшиеся в мирном бытии.

 

Ступая через ветку с первой-бис

и ничего почти не узнавая,

я чуял: здесь душа его живая

получит с ходу не один сюрприз...

 

И впрямь: дворец Культуры на холме,

универмаг на месте черной биржи,

и к рынку спуск, а там «шанхай»...

Все ближе и неизбежней поворот к тюрьме...

 

Но нет тюрьмы: ее давно снесли,

и мазанки в «Шанхае» тоже нету.

и матери с отцом... По белу свету

какую долю сестры обрели?

 

Они забыты Богом и людьми,

их одолели нужды и недуги,

а рядом спекулянты и хапуги

в зените процветанья, черт возьми!

 

Похлеще нэпа сбацали вертеп:

народ серпастый наш и молоткастый,

Униженный торгашескою кастой,

с воды перебивается на хлеб.

 

Страну Советов посадив на мель

и тихой сапой учиняя смуту,

мечи перековали на валюту,

набили ею собственный кошель.

 

Еще вопрос: а всем ли ко двору

жовто-блакытных колеров обновки?

И где теперь те флаги и листовки,

что в ярость приводили немчуру?

 

Как водится, прикажут долго жить

в запасниках музея в лучшем разе;

куда ни шло, экскурсовод в рассказе

о них словцо изволит обронить...

 

Легко ль прожить, не потеряв лица?

ведь сам певец подпольщиков Фадеев

от вставшей поперек Души идеи

очистился пилюлей из свинца.

 

Все ж лучше, чем искательно прозреть,

когда над головой уже ни тучки

и не накажут за такие штучки,

как с выходом из партии комедь...

 

...Шахтерский край, он вкалывать горазд

при галстуке или в потертой робе,

за ЭВМ или в земной утробе

там люди — самый драгоценный пласт.

 

Нет пламеннее угольных поэм,

их любят все, не только душу грея,

а мне в своей Тюленина Сергея

хотелось бы оставить насовсем.

 

И на твоей Орловщине родной

мы по тебе соскучились, Сережа.

Ты не стерпел бы тех, кто жизнь корежит

клыкастою валютной бороной.

 

С душой, опустошенной, как рубли,

мы оплошали, невпопад буровя,

домишко твой в деревне Киселеве,

и тот по темноте не сберегли.

 

Печальна участь наших деревень:

людей, чьи корни укреплялись Русью,

отшибло перестроечною гнусью.

а вместо них налипла шелупень.

 

Она отшелушится, как лишай

и отболят когда-нибудь болячки...

У русских есть терпение в заначке,

да сколько можно — завиднелся край.

 

Вопрос вопросов: быть или не быть?

И словно угадав, что мы в смятенье,

героев позолоченные тени

приходят к нам извне, чтоб вдохновить...

П. Родичев

 

Из поэмы «Бессмертная молодость»

 

* * *

А на заре

на кровлях Краснодона

зашелестели алые знамена.

Над парком, проржавевшим и пустым,

они казались пламенем живым, —

таким горячим, ярким и могучим,

что не закрыть его осенним тучам.

Проснувшись, тот огонь ребенок увидал

и ручкой замахал,

и закричал:

«Там, на дворе, смотри, там флаги, мама!»

 

Все двери отворились.

В небе, прямо

над шахтой номер «первый бис»,

костры багряные

торжественно взвились!

Один пылает над комендатурой,

такой придавленной и хмурой.

Другой на дубе вековом

горит негаснущим огнем.

 

Вон полыхает красным полотном

на чердаке, над слуховым окном.

Вон, словно факел,

яркий и веселый, —

над бывшей школой!

Осенний дождь холодный моросил,

но погасить их

не имел он сил.

 

Смотрели люди ввысь, не уставая,

свет праздничный встречая

с улыбкой теплой и доверчивой такой,

как будто бы вернулся к ним покой.

Еще вчера, светя сквозь дни и годы,

вились вот так знамена их свободы.

 

Да, четверть века здесь,

над городом родным,

пылал багряный шелк

призывом боевым.

И снова

знаменосцы их народа

его взнесли под купол небосвода!

 

Столпились люди, забывая страх,

на улицах

и во дворах.

Они стояли с мужеством суровым,

и их глаза светились блеском новым.

 

«Товарищи! —

раздался голос вдруг. —

Ведь это праздник!»

Шепот рос вокруг,

и знамя каждое,

напомнив об отчизне,

казалось символом спасенной жизни.

 

И каждый,

видя этот добрый знак,

задумывался:

«Кто их поднял? Как?

Не испугался, стало быть, угрозы!»

 

В толпе старушка

молвила сквозь слезы:

«Спасибо им, родимым!

В трудный час,

нет, не забыли, не забыли нас!..»

 

О, если бы она при этом знала,

что сын ее способствовал немало

такому делу,

что его рука

там, в небе, держит алые шелка!

 

О, если б знала, что одно из них,

из тех знамен рассветных, заревых;

зардевшихся над ночью бесконечной,

ее фатою было подвенечной,

что перекрасил в алый цвет Сергей!

 

Но невдомек все это было ей!..

Был подвиг совершен,

казалось, невозможный.

Вдруг в тишине раздался крик тревожный:

— Полиция!..

Промокшие насквозь,

мгновенно люди, как пришлось,

в своих домах испуганно укрылись,

рассеялись,

пропал и,

растворились...

Был и Сергей в толпе, —

промокший и босой,

он, с непокрытой головой,

глядел

с улыбкой, светлой и веселой,

туда,

где красный флаг над школой,

им поднятый,

торжественно пылал

и утро жизни новой предвещал.

 

Он вспомнил дорогие времена,

когда весельем

жизнь была полна.

Когда они в «боях» мужали

и в «знаменосцы» во дворе играли.

Все школьники участвовали в той

игре, задорной, смелой, боевой.

Он шел вперед среди «огня и дыма»,

а «красные» за ним неустрашимо

бросались в схватку,

выполнив приказ, —

и «белых» побеждали каждый раз.

 

Как весть успеха в битве той опасной,

флажок на балке поднимался красный.

«Убил врага, — наверх скорее лезь

и в знак победы

знамя там повесь!»

 

Однажды

(вспомнить до сих пор приятно!)

себя он превзошел неоднократно:

он десять раз «границу» миновал,

на всех заборах был,

спускался вниз, в подвал,

на лестницу пожарную взобрался,

хоть враг «осадой» помешать пытался,

и к самой крыше,

из последних сил,

свой галстук пионерский прикрепил.

Флаг

в синеве победно развевался.

Враг

незаметно улизнуть пытался.

А «красные» кричали со двора:

«Сергей, урааа!» —

«Урааа, Сергей!» —

«Ураа!!»

 

Как были дороги минуты эти!

И, забывая обо всем на свете,

он шел и думал:

«Как чудесно жить.

какое счастье «знаменосцем» быть!..»

 

Олег, Борис, Володя, Люба, Валя

его, казалось, так же провожали...

Они, казалось, так же как вчера,

кричат:

«Сергей, урааа!» —

«Урааа, Сергей!» —

«Урааа!..»

Но в этот раз

уж не в игре беспечной

с врагами он сражался

И, конечно,

не только лишь его рука

ввысь подняла багряные шелка.

 

Кругом враги, война...

И больше нет ребят...

И сам он не герой,

а рядовой солдат.

Но мысленно, —

как будто шла игра,

он закричал:

«Урааа!

Борис, Олег,

урааа!..»

 

Да, —

школа позади...

И юность миновала...

Тяжелая пора теперь настала.

И на минуту охватила дрожь:

а если допытаются?!

— Ну что ж!..

 

Но бегали фашисты по-пустому

между деревьев

и от дома к дому.

 

Они глядели

с яростью

звериной.

Была под каждым флагом

надпись:

«Мина!»

 

Сергей на них исподтишка смотрел

и думал:

«Да-а,

наделали мы дел!

Не могут, гады,

из-за тонких нервов,

понять, что это банки от консервов,

Они же их бросали за сарай...

Пускай теперь побегают!

Пускай!

 

Не так легко им будет догадаться

и до знамен добраться!

Пока смекнут, —

небось пройдут часы.

Пускай,

Пускай полают, псы!»

 

И в небесах

живым огнем отваги

пылали ярко праздничные флаги!

 

XI. В зимнюю ночь...

У нового немецкого «Приказа»

толпа шумит, загородив дорогу,

и каждая прочитанная фраза

рождает возмущенье и тревогу:

всем краснодонцам велено явиться

на «биржу» —

и попробуй уклониться!

 

Олег, Сергей и Ваня

у забора

читают бумажонку эту.

Их ненависть,

при зрелище позора,

предателя

зовет к ответу.

Едва ли документ грязней найдется:

здесь полицай, презренный держиморда,

что с радостью фашистам продается,

Василий Сукин подписался гордо.

Сергей сказал:

«Пора прикончить гада!

Берусь его

к чертям отправить сразу!»

Олег кивнул:

«Его

убрать нам надо.

 

Давно пора

искоренить заразу.

Даем тебе задание, Сергей,

предателя

повесить поскорей!»

 

Ночь...

Зима...

Глубокие сугробы...

Кто стоит с винтовкой, полон злобы?

В парке пусто...

Резкий холод жжет...

Кто стоит на страже у ворот?

Кто стоит,

марая тенью снег?

Неужели

это человек?!

 

На него глядишь, глазам не веря:

человек с жестоким сердцем зверя?!

Да, предатель именно таков.

На любую подлость он готов.

 

Это Сукин,

подлый полицай.

Продал он врагам

родимый край.

Продал честь и душу этот зверь.

Братьями торгует он теперь.

 

Сукин богатеем был вначале,

чью мошну жандармы охраняли.

Год за годом, с помощью штыков,

отнимал он хлеб у бедняков,

и на горло наступив крестьянам,

он в долгу держал их постоянном.

Для соседа, жаден и жесток,

пожалел бы он и сена клок.

Ради двух гектар земли когда-то

он зарезал собственного брата.

За копейку этот подлый гад

и отца зарезать был бы рад!

 

Только революции победа

отобрала все у мироеда.

Он метался, прятался, дрожал...

И однажды, ночью, убежал.

Скрывшись от закона, по дорогам

долго он бродил в тряпье убогом,

до тех пор, пока, в недобрый час,

как-то приютил его Донбасс.

 

Ничего не пил бы и не ел бы

он для радости одной:

сотни честных жизней

он хотел бы

уничтожить собственной рукой.

Разве сердце этого урода

не дрожит от ужаса сейчас?

Разве не боится он народа?

Ведь пришел его последний час!..

 

Кто там

в темноте к нему подходит,

и врага заклятого находит?

Чья рука,

сильна и горяча,

вдруг сдавила горло палача?

Сукин стонет...

Падает винтовка...

Вот на шее у него веревка,

и веревку тянут все сильней.

Кто же мститель?

Кто, как не Сергей!

И Борис, держа злодея крепко,

рот ему заткнул своею кепкой.

Намертво затянута петля...

Чище стала русская земля.

 

Ветку

эти юноши ни разу

не сломали.

Сердцу их и глазу

каждая былинка дорога!

Совести послушные приказу,

в этот час

они казнят врага!..

 

XII. Горит биржа

Метет буран...

В просторах ночи темной

морозный ветер воет и визжит...

Пушистый снег повязкою огромной

на свежих ранах города лежит.

 

Повисли звезды цепью изумрудной

в разрывах туч...

Но близится рассвет.

Кто в этот час на улице безлюдной

в снегу глубоком оставляет след?

 

Жестокий холод

колет щеки, губы,

пронизывает тело до костей...

Но крадутся вперед Сергей и Люба.

Опасный путь!

— Дойти бы поскорей!..

А Краснодон, охвачен зимней стужей,

под белым одеялом крепко спал...

Вот этот дом, который им так нужен!

Проклятый дом:

войдешь — и ты пропал!

Здесь — «биржа».

Знает Люба:

тех, кто в списках,

угонят в рабство

всех

в ближайший день.

Стоит угрюмый дом,

и в окнах низких

как будто залегла ночная тень...

Но с завтрашнего дня —

конец напасти.

Не будет «Биржи» с завтрашнего дня!

Она исчезнет

в жаркой жадной пасти

огня!

 

И Люба вспоминает, как однажды

сказала Уля, видя наперед:

«Запомни, Люба:

в этом доме каждый,

как муха в паутине, пропадет!..

Устроили они ловушку эту,

чтоб на чужбину в рабство нас угнать.

Но нам,

привыкшим к радости и свету,

не примириться с этим,

не принять

из рук врага

проклятый хлеб неволи

Нет! Лучше смерть!

Отсюда никуда

я не поеду.

К этой доле

мы не привыкнем никогда!»

И мысленно

как будто повторяет

ей Люба свой ответ:

«Нет! Никогда!

Мы не уедем... Пусть огонь пылает.

Враг пожалеет,

что пришел сюда!

Мне так же, как тебе,

увидеть больно

горящим

дом,

что строил наш народ.

Но ведь людей

от жизни подневольной

такой пожар спасет!..

 

«Об этом, впрочем, говорить не надо.

Ведь Уля в штабе, —

знает без меня.

Она, как все, удаче будет рада,

увидев блеск огня!»

 

Как холодно!..

А где же спички? Вроде

в кармане были...

Потерять — беда!

Чуть светится, дрожа, на небосводе,

последняя, лучистая звезда.

 

Сергей глядит из-за угла забора,

выслеживая сонных часовых,

и думает при этом:

«Скоро! Скоро!..

Сухие доски загорятся вмиг...»

 

А часовой запропастился где-то...

«Замерз? — Погреем!

Будет здесь тепло!»

В руках у Любы старая газета...

Намазав клеем, лепит на стекло...

Теперь немного придавить.

— Готово.

Стекла уж нет.

Волнуется она...

Сергей ползет к углу забора снова.

— Нет никого.

Покой и тишина...

 

Окошко узкое.

Но, сбросив шубу,

и с помощью Сергея,

кое-как

в дыру влезает, изловчившись, Люба.

«Давай бензин!..»

В руках бутылка... Так!..

Теперь вперед.

Немного оглядеться...

Ну, да — вот шкаф.

Полным-полно бумаг.

Они должны прекрасно разгореться...

Но отдается в сердце каждый шаг...

Дрожь охватила,

застучали зубы...

И слабость неприятная в ногах...

Сама себя подбадривает Люба:

ведь комсомольцы побеждают страх!

Опять рука от холода застыла...

Пора спешить!

Ведь скоро рассветет.

Она на стол стремительно вскочила,

бензин оттуда на бумаги льет...

Теперь на шкаф,

На потолок, на стены!..

Вот папки, ящик, —

сотни жизней в нем.

Ведь это списки! Списки!

Непременно

они должны быть съедены огнем!

Пол из досок!..

Еще на стулья малость!..

Еще! Еще!

Куда девался страх!

Бежит к окну.

Теперь поджечь осталось.

Коробочка заветная в руках.

Вот пламя под ладонью;

замерцало,

как в раковине розовой, оно, —

и золотистым отблеском сначала

тревожное лицо озарено.

Лети, жар-птица!

Легкий шелест слышен.

«Сергей, держи!»

Не чувствуя земли,

они бегут.

Огонь и дым над крышей...

И солнце разгорается вдали.

 

Его восход,

от зарева багровый,

встречает пробужденный Краснодон,

и радуется он надежде новой,

и мстителей отважных славит он.

 

А пламя

развевается, как знамя —

Все ярче рдеет и горит восток.

И шепчет мать холодными губами:

«Проснись, Андрюша! Ну, вставай, сынок!

Смотри: пожар!

Сгорела «Биржа». Видишь?»

И мальчика к окну подводит мать.

«Теперь из дому ты спокойно выйдешь.

Свободен ты. Тебя им не угнать».

 

XVII. Последний путь

Какое ясное сегодня утро!

— Солнце! —

шепчешь ты,

проснувшись, как всегда.

Солнце

светит так тепло и мудро,

даже сквозь решетку

проходя сюда.

 

Словно говорит оно уставшим,

что Советской Армии полки

движутся форсированным маршем

и от города

уже недалеки...

 

Но с лязгом отодвинуты засовы.

Сергей, с размаху,

на бетон упал

и хрипло шепчет:

— Будьте все готовы!

Ребята, дело плохо.

Я узнал...

 

Теперь, когда совсем уж малый срок

осталось узникам томиться,

и долгожданный час так недалёк,

когда замки

падут с дверей темницы.

 

Теперь, когда, бледнея, палачи

ждут неминуемого краха,

и слышишь ты, сквозь стены,

как в ночи

они вопят

и мечутся от страха.

 

Когда выходишь, в мыслях, из тюрьмы

и всех прохожих обнимаешь,

встречаешь солнце

после долгой тьмы

и радость жизни ощущаешь.

 

Теперь, когда, в мечтах, проходишь ты

среди могучих шахт и домен,

и видишь вдруг,

что дали вновь чисты,

а мир прекрасен и огромен.

 

О, как жесток мечты твоей полет,

как тонет все

в мучительной тревоге,

когда стоит победа у ворот,

а ты узнал,

что смерть уж на пороге!..

 

Смерть! Глаза твои так бездонны...

Но мы не боимся.

Каждый готов.

Здесь только сотня нас,

а вокруг — миллионы,

миллионы молотов,

миллионы серпов!..

 

Если юношей сотня

погибнет сегодня, —

миллионы останутся жить,

нашу борьбу продолжая.

Смерть!

Впустую маячишь ты,

нам угрожая!

Смерть!

Мы решили тебя победить!

 

Так думает, урывками, Сергей,

лежащий на полу

с подвернутой рукою.

А боль в глазах терзает все сильней,

и залиты они чернильной тьмою...

 

«Ребята, дело плохо!.. Завтра нас...»

А сердце бьется глухо и тревожно...

«Нам не спастись уже на этот раз...»

 

Он до сих пор ни разу не дрожал,

его ни разу пытка не сломила, —

он выстоял,

когда палач держал

перед глазами

огненное шило.

 

И не от страха вздрогнул он теперь,

а от обиды, —

яростно тоскуя,

что смерть пришла,

когда свобода в дверь

уже стучит, уже гремит, ликуя.

Что не увидит, подло ослеплен,

как руки солнца

лед ломают в реках.

 

Ах, если б жил, почувствовал бы он

хотя б тепло

его лучей на веках!..

 

Сергей поднимается

и пытается сесть,

чтобы девушкам весть

передать.

Он стучит.

Минута одна —

и стена

обретает голос опять:

 

Говорит штаб!

Последний приказ!

Утром

на смерть

выведут нас!

Крепко держаться обязаны мы.

Твердыми быть,

назло палачам.

Выйдемте все, как один,

из тюрьмы

с песней любимого Ильича!..

 

Люба,

ощупью,

ржавым гвоздем

на стене выводит с трудом:

«Прости меня, мама!

Это последняя ночь.

Завтра в землю сырую

уйдет твоя дочь!»

 

Как быстро уходят часы!..

Как близок день.

Это значит,

что тьма приближается снова.

Сквозь черное сито решетки маячит

угрюмая тень часового.

 

Пожизненно верные долгу и чести,

ступая спокойно и строго,

сто юных

опять собираются вместе

у двери железной острога.

С оружьем ведут их из камер солдаты.

Не выйти из смертного круга;

и узники рядом, у двери проклятой,

встают, ободряя друг друга.

 

Сбиваются в угол,

согреться пытаясь,

и ждут к отправленью сигнала,

и шепчутся тихо,

порой улыбаясь...

А жить остается так мало!..

 

Засовы гремят.

И в ночном небосводе

от ужаса вздрогнули звезды,

и узников поодиночке выводят,

на жгучий, неласковый воздух.

 

Стоят в переулке четыре машины,

эсэсовцы ждут у забора.

Нет!

Неописуем оскал их звериный,

невыносим он для взора!

 

И в кузов они обреченных втолкнули

и крикнули что-то шоферу;

моторы взревели,

машины свернули

и стали спускаться под гору.

 

Сергей поднялся

и запел,

и вставали,

вставали товарищи рядом,

и их голоса сквозь метель зазвучали,

как свист наших русских снарядов.

 

Та песня неслась в заснеженное поле,

и ветер ее уносил.

«Замучен тяжелой неволей,

ты славною смертью почил!..»

И силою их голоса наливались,

и гневом кипели сердца,

и жаждою жизни они разгорались,

и не боялись конца.

 

Солдат

бьет прикладом,

грозит пистолетом.

А песня,

жизни полна,

звучит и звучит...

И знают об этом

ночь, степь и луна.

 

Но вот за звездою звезда угасает,

и небо подернулось мглою...

Сбираются тучи, и вновь начинает

метель бушевать над землею. —

 

Машины грохочут в ночной непогоде,

внезапно они умолкают,

и сто обреченных

на землю сходят.

«Сюда!..»

— палачи их толкают.

 

«Сюда!..»

Значит — шахта, забытая всеми,

колодезь, давно бесполезный,

зияющий смутно в предутренней теми

своей стометровою бездной...

 

Внезапно, на миг, тишина наступила,

туманная и ледяная,

такая,

какою полна лишь могила,

голодная пропасть земная...

 

С одной стороны, как утес,

непреклонно

стоит «Молодая гвардия»,

и словно

незримо склоняют знамена

пред нею Народ и Партия.

 

С другой — палачи,

убийцы,

бандиты,

достойные лишь презренья...

Их руки

кровью невинных покрыты.

Нет им вовек прощенья!

Вот

один

подошел к Ульяне,

но вдруг

задрожал,

побледнел...

Весь горизонт

запылал в урагане

красных,

громовых стрел!

 

Немцы в тревоге,

не понимают,

еле стоят на ногах...

Видно, недаром

их донимает

неодолимый страх!

 

— Это «Катюша»! — кричат девчата,

глядя на гнусных слизней,

и сотня сердец

мгновенно объята

вспыхнувшей

жаждой жизни.

 

По сотне лиц

пробегают на миг

надежды светлые блики...

На краткий миг...

И в единый крик

сливаются гневные крики...

 

Палачи беснуются

с пеной у рта —

полна

обреченными

штольня.

 

Уленька — Уля!..

Она уже там...

Теперь ей уже не больно...

— Близко свобода! —

слышится зов.

Это

голос Главана.

Он зубами

рвал бы врагов,

если б не цепи

и рана!..

— Убивайте, проклятые!

Мы победим!

Яростно он повторяет.

 

Опустился приклад,

занесенный над ним,

и пропасть его поглощает...

 

А на заре

запела труба

над снеговой крутовертью,

прославляя навеки

тех,

чья судьба

стала дорогой к бессмертью.

Ливиу Деляну (Пер. с молд. Ю. Александров)

 

Баллада о дружбе

Л. Дадашеву и С. Тюленину посвящается...

 

Тебя в отряде звали просто Леня.

Ты смел был, честен, и тебя любили.

С Тюлениным о небе Вы мечтали,

И вместе на задания ходили.

Вы были неразлучными друзьями:

— Не знаешь, где Сережка?

— Там, где Леня!

 

А где они — там флаг над школой реет;

А где они — листовки там белеют;

А где они — ярко горят хлеба,

А где они — там слышатся слова:

«Мстить за Родину, мстить!

Зверье арийское бить!

А где мы чего-то не сможем,

То дружба нам наша поможет!»

 

Сергей озорной, а Леня — спокойный,

Они друг друга как бы дополняли,

И потому в отряде твердо знали:

Коль на задание пошли Сергей и Леня,

То будет так уж сделано оно,

Что немцы ночью той не будут спать,

А после долго в страхе вспоминать,

Как жить никак спокойно не давали

Сергей неунывающий и Леня.

 

А вы, сжав автоматы, повторяли

«Мстить за Родину, мстить!

Зверье арийское бить!

А где мы чего-то не сможем,

То дружба нам наша поможет!»

 

Прошли года. И вы, друзья, о них не забывайте,

О дружбе их, о пламенных сердцах.

А коль имен вы этих раньше не слыхали,

Запомните, их очень просто звали —

Сергей и Леня — верные друзья.

Е. Ивченко

 

Подвиг идет по планете

(Народная Республика Болгария)

Клятва Сергея Тюленина

Из композиции «Минута одного бессмертия»

 

В любом патронташе найдется место

Еще одному патрону.

И в каждом сердце найдется место

Еще для одной мечты.

Рождается ненависть, лишь увижу

Следы от чужих сапог —

Сапог, что прошли по моей любви

И по моим мечтам.

 

Я петь сейчас не могу, не хочу,

Повсюду — поля пустые.

Слепнут глаза, слепнут глаза,

Их застилает повязка —

Она перекручена, словно крест,

Черна, будто ночь без края!

И я кладу в патронташ патрон.

Это — моя присяга!

Захари Иванов

 

Венок Краснодона

 

1.

По снежным улицам войны,

Спешу я к каждому оконцу

И стук мой после тишины,

Как стон набата раздается!

За окнами — смеетесь вы

Еще живые... молодые...

Совсем недолго до беды,

Предупредить бы вас, родные!..

И так у каждого окна

Я птицей бьюсь в оконном плене

Но вы — не слышите меня,

Я — из другого поколенья.

Укрыть хочу вас от судьбы

И как всегда, не успеваю —

Такие вот приходят сны

И память в них не остывает.

Сто звезд мне падает в ладонь

Я их душою обогрею,

Ведь в каждой теплится огонь,

Еще немного, я успею!

 

... Иду вдоль горя босиком,

Как по стеклу, стекают слезы.

До боли стиснута ладонь,

Но все ж ... Выскальзывают звезды ...

Одна ложится за другой

Дорожкой, уходящей в небо:

Ульяна..., Ваня и Сергей...

Любаша, вот звезда Олега...

По снежным улицам войны,

Бреду я шесть десятилетий

Хоть знаю, — не остановлю,

Я эту казнь перед рассветом…

 

2

Сергей Тюленин.

Сережка милый сорванец,

Мне мама с детства толковала

Что ты отчаянный юнец.

Я позже в книгах прочитала.

Читала жадно, до утра...

Слезами, пропитав страницы.

Про биржу черную труда,

Про красный флаг перед зарницей.

Листовки, взрывы, автомат...

И через фронт, к своим, скорее,

Чтобы успеть спасти ребят,

Ведь не было тебя смелее.

Не мог иначе поступить,

Друзья в беде, кричало сердце

И ты был вынужден спешить,

А мог бы просто отсидеться...

Потом застенок, боль и кровь.

И страшный шурф с открытой пастью.

И всенародная любовь,

Да мать седая в одночасье....

С. Медведева

 

Как Сергей Тюленин

Помню в детстве, не раз обдирая колени,

Я катался с горы ледяной.

Быть хотел я таким, как Серёжка Тюленин,

Но всё ж получаюсь другой.

 

В чём причина тому, — я не знаю.

Но я также Россию люблю.

Нам жить за него, и от нашего края

И от наших мальчишек я сейчас говорю.

 

В то тяжёлое время, в тот час испытаний

Мы бы вместе вступили с фашистами в бой.

Пределом мечты и пределом дерзаний

Мальчишек — быть в то время, Серёжка, с тобой.

 

И сейчас, лишь порой замечая:

Очень быстро уж годы бегут.

Но мальчишки, в войнушку играя,

Самых смелых тобою, Серёжка, зовут.

А. Шутов

 

Сергею Тюленину, Герою СССР

 

1

Хулиган с глубокими глазами…

Сколько в них вселенской красоты…

Книги ты читал порой часами,

Делал самолёт своей мечты.

 

Голубятня, верная собака

И мальчишек шумный курогод…

Но взрослеет юный забияка —

Всё умней, серьёзней каждый год.

 

Ты мальчишкой грезил о полётах,

Чтоб, как Чкалов, далеко летать.

Но в других немыслимых высотах

Было суждено тебе бывать.

 

2

Захватили город твой фашисты,

Выгоняют женщин из домов.

И шагают, на руку нечисты,

Собирать трофейный свой «улов».

 

А с врагом коварным примириться

Может лишь предатель или трус.

Ты, Сергей, решился с ними биться,

И с тобой — друзей твоих союз.

 

Поджигали, клеили листовки,

Поднимали знамя Октября.

Были вы дерзки, хитры и ловки.

Знал народ: враги бушуют зря!

 

3

Острой пулей руку прострелили,

Бросили в проклятую тюрьму.

Мать, сестру с тобою посадили —

Зверство, не подвластное уму.

 

Хулиган с глубокими глазами…

Сколько в них вселенской красоты…

Как тебя жестоко истязали!

Но ни слова не промолвил ты.

 

Ты погиб на дне глубокой шахты

И с тобой — отважные друзья.

Долго краснодонцы будут ахать,

Долго буду содрогаться я…

 

Я тебе пишу своё посланье,

Чтобы ты услышал голос мой:

Наступило немцам наказанье,

И вернулась матушка домой!

 

Не могу, не смею, не умею

Написать достойных строк куплет.

Перед гордым подвигом немею,

Горько плачу и забыть не смею.

Помнить сердцем я даю обет.

Е. Смолицкая

 

Сергею Тюленину. К 80-летию Молодой гвардии

Он придумал* «Молодую гвардию»,

Стал её руками и мечом.

В год, когда Донбасс накрыло маревом,

Не страшась, призвал к борьбе с врагом!

 

Не было Сергею восемнадцати,

Но серьёзен был не по годам.

Подвергая жизнь свою опасности,

Действовал порою часто сам.

 

Водрузив над школой знамя красное,

Тем Сергей фашистов разозлил:

Прошлое советское прекрасное

Реяло!.. «Мы победим!» — твердил.

 

Молодогвардейцев помнит Родина!

Восемьдесят лет... Но как вчера...

Вытеснена будет, остановлена

Мерзкая, фашистская чума.

 

*Название «Молодая гвардия»

антифашистской организации

предложил Сергей Тюленин

Л. Щеникова

 

Вспомни обо мне

(Сергей Тюленин — Валерии Борц)

 

Не боюсь, Валя, пули в затылок.

Свечку в храме (погибну) зажги...

Победим — отыщи средь могилок

Холмик, где буду я... Сбереги

 

Образ мой, боевая подруга,

Мне спокойнее будет. И знай,

Что любил тебя больше, чем друга!

Маме низкий поклон передай...

 

Жизни нить оборвётся. С другими

Вспоминай, как боролись с врагом.

Что ж, уйти в мир иной молодыми

Суждено... Пожалел об одном!..

 

Перед смертью, у прорези шахты,

Заглянув... (уже близкой) в лицо:

Вот бы в руки нам всем автоматы,

Взять фашистов проклятых в кольцо,

 

Расстрелять бы предателей, гадов,

Чтоб от них не осталось следа!

Фронту нашему — больше снарядов!

Всем в борьбе — не жалеть живота!

 

Ты мне больше была, чем подруга...

По прошествии будущих дней,

Как бы, милая, не было туго...

Вспоминай иногда. Твой Сергей.

 

* * *

Из записки Сергея Тюленина Валерии Борц:

«Валя, прошу тебя лишь об одном, когда меня расстреляют,

то приди на мою могилу. Не забывай, что я любил

тебя, люблю и эту любовь я унесу с собой в могилу.

Если ты не забудешь меня, то вспомни незлым, тихим словом».

Валерия Давыдовна Борц (21.03.1927 — 14.01.1996гг)

до конца жизни хранила эту записку.

Л. Щеникова

 

Памяти Сергея Тюленина

В Краснодоне, в грозные года,

Он сражался с врагами без оглядки.

Юный герой, отважный всегда,

Не сломленный в жестокой схватке.

 

Сергей Тюленин, пламя в груди,

За родину готов был отдать жизнь.

В рядах «Молодой Гвардии» иди,

Смело вперед, к победе стремись!

 

Он жёг биржи, срывал знамена,

В бой вёл своих верных друзей.

И пусть не вернулся он из плена,

Слава его будет жить в сердцах людей.

 

Шурф шахты, стал его могилой,

Но дух его остался здесь, в бою.

Герой, что остался верным, милым,

В нашей памяти, в душе, в строю.

Автор неизвестен

 

Олег Кошевой: Стихотворения и поэмы о герое