8 июля — день рождения Михаила Петровича
Девятаева (1917 — 2002), знаменитого лётчика-истребителя, Героя Советского
Союза, совершившего побег из концлагеря на самолёте. За всю историю войн ХХ
века никому еще не удавалось сделать то, что сделал старший лейтенант Михаил
Девятаев: поднять в воздух немецкий самолет и улететь на нем из-под носа
противника. Совершив беспримерный подвиг, аналогов которому не было во время
Великой Отечественной войны, Девятаев навсегда вошел в историю страны, став еще
при жизни человеком-легендой. Девятаев — это один из тех героев, кто стал
истинным примером преданного служения Родине, своего рода символом победы.
Полёт Девятаева
Падал на остров и дождик, и снег.
В лагере смерти задуман побег.
— Миша, — сказал Кривоногов Иван, —
Надо сегодня исполнить наш план…
Возле бараков, вонючим двором,
Вёл часовой их на аэродром.
«Лётное поле в воронках у нас.
Пусть разровняют!» — был отдан приказ.
Вот Кривоногов, ровняя песок,
Стукнул солдата лопатой в висок.
Немец упал, повалился, как сноп…
— Тише, ребята! Без паники. Стоп!..
Вот он с крестами стоит самолёт
Все к самолёту! Наш Миша — пилот…
Мигом одним расчехлён бомбовоз.
«Но улетим ли?» — терзает вопрос.
Девять товарищей с верой в груди
Сели и ждут, не дыша, позади.
Газ! Девятаев отжал тормоза —
И побежала назад полоса…
Крепко вцепившись руками в штурвал,
Всю свою волю на помощь призвал,
Но почему, почему — не понять,
Хвост самолёта ему не поднять?!
Море в упор! И напрасны труды.
Он задержался у самой воды.
Быстро машину назад развернул.
А к самолёту бежит караул.
Лётчик рулит у врагов на виду:
«Врёшь! Самолёт всё равно уведу!».
Вот развернулся — и снова на взлёт.
Сердце ликует, и небо зовёт!
В каторжной куртке советский пилот
«Хейнкель» с крестами в Россию ведёт.
Море в барашках неслышно шумит.
Следом в погоню взлетел «мессершмитт».
Злобится коршун. К гашетке рука.
Но Девятаев ушёл в облака.
Линию фронта, на бреющем, днём,
Он пересёк под зенитным огнём.
И лишь когда разглядели своих,
Сел Девятаев, и «хейнкель» затих…
Родина! Ты ли орлам не награда?!
Глянь на сынов, прилетевших из ада!
И. Шамов
Девятаев
У лётчика-аса случается так,
Что сбили и раненым взяли.
А дальше концлагерь, колючка, барак.
И в памяти — отчие дали.
А голову вскинешь, там неба простор…
И тянет на родину стая.
А сердце стучит, как пробитый мотор.
Душе высоты нет хватает.
На грозные вышки в концлагерной мгле
Он смотрит подраненной птицей.
Уходит в побег… Но бегут по земле
Быстрее собаки-убийцы.
Ему бы — по небу — в крылатый побег!
Но смертнику воля закрыта.
Случается так, что — живой человек,
А, кажется, будто убитый.
Но тут улыбнулась судьба невзначай
Глазами одними, родными,
И выдала тайно с чужого плеча
«Легенду» и новое имя.
И гибель дала передышку ещё.
Второе дыханье отваги.
Хоть в новый концлагерь он был заточён,
Но к небу поближе тот лагерь.
И будто бы вновь подмигнула звезда
Осколком небесного света.
Прибалтика. Остров. Морская вода.
И сполох немецкой ракеты.
Взмывают фашистские «ФАУ-1».
Гремит полигон испытаний.
И «Хейнкель» на взлётной полоске один
Сияет на солнце винтами.
Изрытый воронками аэродром.
Февраль с пролетающим снегом.
Заправленный «Хейнкель» сверкает крылом
И сам призывает к побегу.
Была бы монета — на счастье подбрось…
За линией фронта Россия.
И верный напарник — русский авось,
Авось — это страшная сила.
И в мыслях уже вызревает полёт —
Домой, чтобы солнышко сбоку.
А если застрелят, тогда повезёт
Упасть головою к востоку.
И вот на работы ведут в капонир,
Где кровь перемешана с потом.
Но вдруг на заточку упал конвоир.
И тени бегут к самолёту.
Простуженным хором запели винты.
Моторы ещё не прогреты.
Но — быстрый отрыв и набор высоты —
Другого спасения нету.
Короткий разбег. И штурвал на себя!
А он поддаваться не хочет.
И силы не те. И, видать, не судьба.
А взлётка короче, короче…
Конец?.. Разворот. И повторный разбег.
Штурвал поддаётся едва ли.
Гадает охрана: побег, не побег?..
А зэки висят на штурвале.
С баланды фашистской до края дошли:
Под робами кожа да кости.
Втроём навалились. Закрылки пошли.
И «Хейнкель» почувствовал скорость.
И скалится в полные зубы авось.
К чертям полосатую робу!
Взмывает в погоню немецкая злость.
Не стать бы летающим гробом.
И вот уже «мессер» заходит с хвоста.
И отсветы трассы в кабине.
Но если у лётчика есть высота,
То он белый свет не покинет.
И русский авось не достанешь свинцом.
И «мессер» отчаянно мажет.
И русскую сказку с хорошим концом
Наверное, наши доскажут.
В плену стоит жить, если там есть побег,
И если ты с подвигом дружишь.
И, если ты в жизни лихой человек,
То смерти ты даром не нужен.
Из люка летят десять лагерных роб.
И голый, как будто на пляже,
С ума от свободы сошедший народ
От счастья орёт в фюзеляже.
А лётчику надо не сбиться с пути.
И топлива нету в избытке.
И надо над линией фронта пройти,
Где «встретят» родные зенитки.
И вот они бьют… Загоранье в движке.
И, кажется, жизнь убывает.
Но лётчик бросает машину в пике
И пламя с мотора сбивает.
Как жизнь хороша на лету в синеве!
А тот, кто сидит за штурвалом,
Тринадцатым был в деревенской семье,
Которой лаптей не хватало.
Отец на гражданской… Двужильная мать.
Учился парнишечка босый
На цифру тринадцать» с рожденья плевать
И с русским сдружился авосем.
И вынесла жизнь в истребительный строй,
Где был командиром Покрышкин.
И был он кумиром, как трижды Герой,
Для взмывшего в небо мальчишки.
Но в небе военном случается так,
Что сбили и раненым взяли…
Но, если бы не был пленённым Спартак,
То мы бы о нём и не знали.
Последний патрон не решает судьбу,
Он просто её обрывает.
А ты постарайся без дырки во лбу…
По-разному в жизни бывает.
И ада круги он прошёл все подряд.
Под сердцем свинцовая мета.
Пилот Девятаев и девять солдат
С того возвращаются света.
Над лесом, над полем и кромкой болот
На бреющем — к родине дымной…
И «Хейнкель» на брюхо сажает пилот,
К земле прижимаясь родимой.
Л. Корнилов
Герои и судьбы. Михаил Девятаев
Шалун, озорник,
Пострелёнок …
Тринадцатый
Ты в семье.
И шустрый,
Ну прямо чертёнок.
Такие
У нас в цене.
Не хочешь
Сидеть на месте.
Тебе бы
Летать стрелой.
Пусть куры
Сидят на насесте.
А ты —
Ястребок
Боевой.
Как можно
Из лагеря смерти
Украсть
Просто так
Самолёт?
Живым…
Из такой круговерти…
Фантастика.
Может, везёт?
Длинны
Кинохроники ленты.
Вот он, Девятаев,
Живой.
При жизни
Он лётчик — легенда.
Советский
Российский
Герой.
В. Успенская
Побег из ада. Баллада
Михаил Девятаев, легендарный лётчик,
совершивший побег из лагеря смерти
на немецком самолёте.
Был лётчиком лихим, отважным,
В бою — решителен и смел.
Но, сбив фашиста, он однажды
Попал под вражеский обстрел.
Бушует пламя... Ад кромешный!
Он, задыхаясь, обожжён,
Покинул самолёт поспешно —
И потерял сознанье он...
Жизнь в лагере — сплошная пытка.
Стремленья к воле — не сдержать!
Не удалась его попытка
Из зоны лагерной бежать.
Поймали... Били злобно, грубо.
А он всё думал: «Не могу!».
Решил опять он, стиснув зубы:
«При случае — вновь убегу!».
Стал «смертником» — и не случайно:
Бежать из лагеря — не сметь!
Отправлен он на остров тайный,
Где выход был один лишь — смерть.
Не просто лагерь — центр ракетный,
Он — Рейха Третьего оплот.
Для посторонних в Центр секретный
Строжайше запрещён был вход.
Жить год иль месяц — то не важно,
Всех пленных только смерть здесь ждёт...
И десять смельчаков отважных
Побегом выбрали ... полёт!
Машину на аэродроме
Украдкой изучал пилот.
Ведь «Хейнкель» — марка не знакома.
Продумывал он каждый ход.
Один оделся конвоиром,
А немцы на обед ушли,
И «Хейнкель» с новым командиром
Вдруг оторвался от земли.
Завыла громкая сирена,
На острове — переполох!
Как так: смогли сбежать из плена
На «Хейнкеле»! У немцев — шок!
И мчатся следом самолёты,
Но скрыли «Хейнкель» облака...
Уж не хватает сил пилоту,
Но рядом — братская рука.
Что ж, от врага ушли успешно,
Добраться б к нашим побыстрей!
А наши встретили, конечно,
Огнём зенитных батарей.
«На брюхо» сели где-то в поле.
Вздохнуть уж можно: всё сбылось!
Из плена, пекла, из неволи
Им вырваться вдруг удалось!..
В руках у наших — «Хейнкель» новый
И данные о центре... Всё ж —
Их проверяли снова, снова,
А недоверье — в сердце нож!
И было тяжко так порою,
Забвение — 12 лет!
Но — дали звание Героя,
О подвиге узнал весь свет!..
Водил «Ракеты», «Метеоры»
По волжской глади голубой
И покорял реки просторы
Герой с нелёгкою судьбой.
З. Торопчина
Михаил Девятаев
День. Восьмое число. Февраль.
Сорок пятый. Победа близко.
Красной Армии дух и сталь
Крепко гонят и бьют фашиста.
Миллионы взяла война,
Смертью праведно жить учила.
Жизнь взятА, или отданА:
В этом — правда, а в правде — сила.
Михаил Девятаев, с ним
Ещё десять готовых к смерти,
Этой правде слагали гимн,
Угоняя фашистский «Хейнкель».
Сильным духом — поклон земной,
За душевную мощь и удаль.
Им, проверенным той войной,
Вечно править добро над худом.
С. Присяжный-Мир
Жизненный подвиг Михаила Девятаева
Герою Советского Союза
Михаилу Петровичу Девятаеву
посвящается
Девятаев — сын земли мордовской,
На маршрутах в огненной петле,
Свято верил в свет звезды Московской,
Как оплота мира на земле.
Эта вера — сам источник силы,
Позвала сынов на смертный бой,
Отомстить за стон Отчизны милой,
Как и предназначено Судьбой.
В третий день войны он сбил фашиста,
За три года сбил девятерых,
Лик победы, светлый и лучистый,
В орденах светился боевых.
И его уже пять раз сбивали,
Он лечился, и опять летал,
На своей маршрутной магистрали
Приближал победный идеал.
Мастерство, находчивость и дерзость —
Грани девятаевской судьбы,
А характер — молодость и резвость
И — источник силы для борьбы.
В сорок третьем, у Кривого Рога
Ранен был советский генерал,
Путь в Москву — к спасению дорога,
Девятаев — срочно за штурвал.
Нелегко найти людей в тумане,
Видно, и они не дождались,
Неизвестным было ожиданье,
И решили поездом трястись.
…Поезд виден с птичьего полёта,
Значит, и надежда всё сильней:
«Кукурузник» был тем самолётом,
Что исправно слушает рулей.
Лётчик подаёт с земли сигналы:
Сел я, чтоб на помощь вам придти,
Машинисту дел и так хватало —
Мало ль кто сигналит на пути …
Новый взлёт, и новая посадка,
Стало ясно, что дела — важней,
Помогла больному плащ — палатка,
И казалось, нет её нежней.
Генерал весь белый и бескровный,
Подарил свой личный пистолет:
Лейтенант, возьми подарок скромный,
Это мой прижизненный привет …
А потом он сел на истребитель,
Воевал с Покрышкиным в строю,
Только жизнь — война и повелитель.
Превратилась в строгого судью.
Ярким днём — тринадцатым июля,
Он в четвёртый раз взлетел с земли,
«Мессершмитт», участок карауля,
Замаячил в облачной дали.
И машина будто бы споткнулась,
И в теченье нескольких минут
Вся кабина дымом затянулась
И завис спаситель — парашют.
Приземлялся лётчик без сознанья,
А придя в себя, услышал речь,
Он всегда летал с одним желаньем:
Избежать с врагом подобных встреч.
И ему грозили пистолетом,
И к измене думали склонить,
Он врагам в лицо бросал при этом:
Вам мою Отчизну не сломить!
А потом был лагерь — муки ада,
Был подкоп, предательство своих,
И мечта побега, как награда,
Свет звезды оставшимся в живых.
Парикмахер, улучив минутку,
Бирку снял и заменил другой,
Михаил явился на побудку,
С новым мифом жизни бытовой.
Пенемюнде — полигон ракетный,
На развилке скандинавских льдин,
Как объект особый, сверхсекретный,
Означал, что пленным путь — один.
Нашим пленным путь другой по нраву,
И они, перехитрив врага,
На бомбардировщике в Державу
Возвратились к свету очага.
Про побег узнали Геринг, Борман,
И рванули к детищу войны,
Убедились: план Берлина сорван,
Их секреты больше не страшны.
Остриё ракетного прогресса —
Этот «Хейнкель» грозным был мечом,
Гитлеру он стоил «супер — стресса»,
Девятаев рейху стал врагом.
Командарм Белов решил проблему:
Превратился в хлам ракетодром,
Девятаев точной картой — схемой
Предопределил и сам разгром.
Здесь в рассказе пауза уместна,
Раньше нам «хватало» небылиц,
И мешал нам, скажем это честно,
Гриф «секретно» на полях страниц.
То, что Девятаев с Королёвым
Посещали остров Узедом,
И нашли правдивым, хоть суровым,
Смысл войны, где был ракетодром.
И «страшилки»: нам ударить в спину —
Были там вконец пресечены,
И надолго в мире отодвинут
Лик зловещей мировой войны.
Мы сегодня ставим им в заслугу,
Что был создан наш ракетный щит,
И народ военную кольчугу
Надевать пока что не спешит.
…Десять лет, в оковах сверхсекретов,
Девятаев был, как взаперти.
А когда исчезла тень запретов,
Перед ним открылись все пути.
Он, Герой Советского Союза,
Был желанным гостем у людей,
В ритмах героического блюза,
Продолжал служить стране своей.
Капитан «Ракеты», Метеора» —
Первенцев «крылатых ходоков»,
Он в объятьях волжского простора
Был украшен серебром висков.
На маршрутах памяти летая,
Он мечтал опять побыть в местах,
Там, где зов его родного края
Стал великой силой в облаках.
Сыновья увидели воочью
Ад, который наш народ прошёл,
Поклялись, что в схватках с дикой ночью
Будет им отец, как ореол.
* * *
Есть в его семье мордва, татары, —
Круг родной, где правит доброта,
В ней в чести любовь и самовары,
И духовной жизни высота …
Он ушёл, но с нами жив в музеях,
В кораблях, учебниках страны,
В площадях, картинных галереях,
Что теплом души озарены.
Он Почётный гражданин Казани,
Чтят его в республике родной,
А в народе он — герой сказаний,
Как источник гордости земной.
Владгриг
Лётчик Девятаев
После попыток побега из плена,
В смертники лётчика Рейх записал,
Сменили подпольщики личное дело
И Гришей Никитенко — Миша вдруг стал.
На остров Узедом, Балтийского моря,
Его с заключёнными вместе везли,
Но мысль о побеге, его беспокоя,
Давала всё новые планы свои.
На острове он огляделся, где надо,
Команду в побег вместе с ним подобрал,
На бомбардировщик повёл хитрым взглядом,
Там «Хенкель» на поле для взлёта стоял.
А с аэродрома уходят обедать
Товарищ охранника тихо «убрал»,
Бежали быстрей, чтоб побег новый сделать,
Залезли, а Миша скорей за штурвал.
Стартёр не работает, аккумулятор
Стоит на земле, подтащили его,
И только тогда, двухмоторный оратор,
Помчался и быстро поднял на крыло.
Десятка из пленных умчалась от фрицев,
Догнать, расстрелять не смогли беглецов,
Секретным был остров у бедных арийцев,
Ракет баллистических это кольцо.
Февраль, сорок пятый, живые и дома,
А сам самолёт был секретный к тому,
Война завершалась уже очень скоро,
Ракет баллистических надо кому?
Тогда Девятаеву дали заданье,
На остров слетать, Королёва с собой,
Достались такие серьёзные знанья,
Что в жизнь претворили в год сорок восьмой.
Ракет баллистических новых создали,
Основу беря от фашистских ракет,
Героя потом Девятаеву дали,
Смекалка у нас, какой в Мире и нет.
А. Григорьев
Михаилу Девятаеву
Зарублен часовой, и сожжены мосты,
Рывок последний, на кону свобода!
До Хейнкеля осталось доползти,
А там на Родину меж облаков дорога.
Непокорённый русский человек!
Под виселицей думает о доме,
Чтоб после баньки окунуться в снег,
Потом прижаться к пышногрудой Томе.
Ты заводись быстрей, фашистский хрен!
К своим десяток мужиков неси.
На шкуре собственной они познали плен.
От пыток лютых смельчаков спаси!
Близка погоня, но пока везёт!
Фортуна улыбается отважным.
И Мишка Мессера-паскуду обведёт.
Прощайте, лагерь и овчарок вой протяжный!
Стал лётчик личным фюрера врагом,
Ведь вывезли в Россию ценный груз,
Расшифровали остров Узедом.
Героями сильна святая Русь!!
В. Голохвастов
Девятаев: Поэма в 3-х частях
Часть первая. Истребитель.
Мальчик Миша Девятаев
думал с горечью порой:
«Вот Будённый иль Чапаев —
настоящий был герой.
Мы живём в такое время —
тихо в нашей стороне.
Разве мы сравнимся с теми,
кто сражался на войне?
Эти годы миновали,
все геройства позади;
вряд ли у меня медали
засверкают на груди...»
Революции ровесник
рос в разгаре мирных лет,
тот разгар — и есть предвестник
и войны, и прочих бед.
Ветры, если бушевали,
обходили стороной
и пока не доставали
до Мордовии родной.
Мир блистал, как шар на ёлке
в зимний, солнечный денёк...
Жил в Тарбеево, в посёлке
деревенский паренёк.
Не скромней других, не тише
был ему характер дан;
знали все, что мальчик Миша —
хулиганистый пацан.
Этот Миша Девятаев
был разбойнику под стать;
так он жил, забот не зная,
и не думал — кем бы стать.
Как нестриженая чёлка,
рос мальчишка-хулиган...
Но однажды у посёлка
сел большой аэроплан.
Из кабины вылез кто-то
на глазах у ребятни...
Настоящего пилота
тут увидели они.
Он предстал во всей красе им,
словно чудо из чудес;
он казался чародеем
или ангелом с небес.
Молодой и смуглолицый,
улыбнулся, снял очки...
Управлял железной птицей
он движением руки.
Повстречав такое чудо,
Миша сразу понял: «Вот
кем и я когда-то буду —
как вот этот вот пилот!
Я хочу летать, как птица!»
Поманила высота —
стал он хорошо учиться,
у него была мечта!
Миша знал — с таким порывом
время славное придёт
вслед за сталинским призывом:
«Комсомол — на самолёт!»
В стройках, в ломках той порою
шли тридцатые года.
Настоящие герои —
были лётчики тогда.
В достиженьях небывалых
пролетали времена.
Кто такой Валерий Чкалов,
знала вся моя страна.
Водопьянов, Ляпидевский —
вот кто был тогда герой!
Их, свершивших подвиг дерзкий,
воспитал советский строй.
Год за годом пролетает...
Сны предстали наяву —
Девятаев поступает
в Оренбургское ВАУ.
— Хочешь в лётчики? «Ещё бы!
Лишь об этом и мечтал!»
Начались деньки учёбы;
Миша взялся за штурвал,
набивал в полётах руку,
проявлял к учёбе страсть —
грыз военную науку,
пилотаж и всю матчасть.
Он уже не тот любитель,
что ходил в аэроклуб;
он — военный истребитель.
смел, находчив и не глуп!
Миша смог своё уменье
в службу вылить до краёв,
получив распределенье
в лётный полк под Могилёв.
Двадцатичетырёхлетний
бравый парень и пилот —
был в полку он не последний,
а как раз наоборот!
Вот мечта сбылась! Осталось
верно Родине служить
и, как всем тогда казалось,
мирно жить и не тужить.
Всем казалось — лишь в начале
славного пути страна...
В сорок первом прокричали
репродукторы: «Война!»
Девятаев понимает,
что война — большое зло,
но при этом твёрдо знает —
время подвига пришло.
Он, конечно, не признался,
что героем стать хотел,
но уже не сомневался,
что рождён для славных дел!
С первых дней ему хотелось
сбить любую вражью цель.
Закружилась, завертелась
боевая карусель.
Запылала Русь Святая,
налетела на неё
вражьих самолётов стая,
как на поле вороньё.
Юнкерсы и Мессершмиты,
за звеном летит звено...
Все когда-то будут сбиты,
будут сбиты всё равно!
Лётчик Миша Девятаев
в битвы каждый день летал;
постоянно, вылетая,
он противника искал.
Всякий раз, в кабине сидя,
он выискивал врагов.
Как-то Юнкерса увидел
он в просвете облаков.
Ястребку добавив газу,
на врага он полетел,
только сблизился, так сразу
Юнкерса поймал в прицел.
Очередь из пулемёта —
и фашист-стервятник сбит!
У отважного пилота
боевой счёт был открыт.
Вылетая, прилетая
и готовя самолёт,
храбрый лётчик Девятаев
пополнял победный счёт.
Русский ас, расправив крылья,
выбрал позывной «Мордвин»;
и в полку, и в эскадрилье
он такой был не один.
Их военную работу
оценила вся страна,
и почти что все пилоты
получили ордена.
Истребители летали
ястребками в синеве,
но при этом воевали
уж на подступах к Москве.
Отражая все нападки,
наш герой фашистов бил,
но однажды в жаркой схватке
он раненье получил.
Только наш герой в палате
долго нежиться не стал,
прямо в тапках и в халате
из больницы он сбежал.
Так и в полк явился смело,
что от взбучки не спасло —
Девятаеву влетело
аж по первое число!
Что герою оставалось,
если небо в бой зовёт?
Хоть начальство и ругалось,
снова дали самолёт.
Как мужик в свою телегу,
сел, не зная он о том,
как такая страсть к побегу
в нём проявится потом...
В эскадрилье командиром
был тогда майор Бобров.
Он для Миши был кумиром,
мастером из мастеров.
Тот Бобров ещё в тридцатых
над Испанией летал,
и фашистов бесноватых
он тогда ещё сбивал!
Опыт, как и знанье — сила,
что доходит до сердец...
Командир для Михаила
был почти что как отец —
делал из него пилота,
опекал и обучал,
разбирал его полёты
и к себе ведомым взял.
Их шутливо называли
все в полку — отец и сын.
На заданья вылетали
вместе Выдра и Мордвин.
Как-то вёл Бобров пилотов,
увлекал их за собой.
В гуще вражьих самолётов
закипел неравный бой.
Мессершмиты закружились
в адском, яростном бою.
Наши асы славно бились
вместе, в слаженном строю.
Круговерть жестокой схватки
мельтешила, как пурга...
В строгом боевом порядке
Девятаев бил врага.
То взлетал, то опускался,
одного фашиста сбил,
только вскоре оказался
в самом пекле Михаил.
Сразу схватка стала адом
без начала и конца,
самолёт дрожал под градом
и под струями свинца.
Мессершмит ударил в спину,
и посыпалось стекло,
пули брызнули в кабину,
ногу словно обожгло.
Сразу тело ослабело,
пол кабины был в крови,
и в глазах уже темнело —
хоть и вовсе не живи!
И стянув больную ногу
от планшета ремешком,
лётчик стал искать дорогу
на родной аэродром.
Израсходовав в атаках
все патроны, он рванул
с ложкой керосина в баках —
еле-еле дотянул!
Шансы были? Да едва ли!
Только вот он — на земле!
Кровь ему переливали
здесь же, прямо на крыле.
— Молодец, что приземлился!
А теперь бывай здоров!
Кровью с Мишей поделился
командир майор Бобров.
Медсестричка улыбнулась:
— Будешь жить, браток! Смелей!
Ну, а дальше потянулась
череда госпиталей.
Волгоград, Ростов, Саратов
и любимая Казань.
Сколько выслушал дебатов!
— Ты сперва на ноги встань, —
доктора ему твердили,
не пускали воевать,
и любимой эскадрильи
долго Мише не видать.
— Я хочу летать со всеми!
— Вот как будешь ты здоров...
Как же лётчик в это время
ненавидел докторов!
А они опять твердили
о здоровье целый год...
Всё же Мишу посадили
на «небесный тихоход».
Девятаев думал: «Мне бы
снова в истребитель сесть!
Удалось подняться в небо —
будь доволен тем, что есть...»
Здесь обычная работа,
но особенность своя;
отправляли здесь пилота
в партизанские края.
Отвозил боеприпасы
и продукты Михаил,
временами брал фугасы
и тылы врага бомбил.
Иногда, садясь в кабину,
по боям скучал герой,
но за «скучную рутину»
орден получил второй.
Хоть не очень интересно,
служит, не жалея сил
и свою работу честно
выполняет Михаил.
Он со всеми ладит, кроме
ненавистных докторов...
Как-то на аэродроме
снова встретился Бобров.
— Эй, Мордвин! Откуда взялся?
И порадуясь сперва,
Михаил ему признался,
что летает на «ПО — 2».
— Партизан? Народный мститель?
Из Мордвина вышел толк...
— Слушай! Я же истребитель!
Я хочу обратно в полк!
Ну, а врач отправил мимо.
Как ни просишь — отказал...
— Это дело поправимо, —
командир ему сказал, —
здесь тебе не с немцем драться,
спасовал, как погляжу...
Надо будет постараться...
Знаешь, у кого служу?
— Нет волшебника такого,
говорю же, дело швах...
Он вздохнул, а у Боброва
блещет искорка в глазах:
— Ты считай, что сел в кабину,
комполка даст самолёт!
Он на эту медицину
укорот всегда найдёт!
— Я такого чародея
что-то не встречал пока...
— Так у нас, скажу тебе я,
сам Покрышкин комполка!
Очень редко так бывает
у пилота на веку —
наш герой уже летает
у Покрышкина в полку.
Он достиг, к чему стремился —
снова в небе бьёт врагов.
В это время фронт катился
до границ, под город Львов.
Наш герой — калачик тёртый,
не боится вражьих пуль...
Шёл уж год сорок четвёртый,
было лето, был июль...
У всего полка делишки
шли блестяще той порой.
Им командовал Покрышкин —
трижды, как-никак, герой!
Человек высокой чести,
русский ас и исполин...
И опять летали вместе
в небе Выдра и Мордвин!
В день тринадцатый июля
росы пали на траву,
наши ястребки вспорхнули
и умчались в синеву.
Шли в очередную драку,
чтоб пехоту защищать;
наши части шли в атаку —
надо сверху прикрывать.
Покачавшись над холмами,
шли они за горизонт...
Вот разрывами, дымами
промелькнул под ними фронт.
За Бобровым шёл ведомым
Девятаев, наш герой...
Где-то над аэродромом
встал пред ними чёрный рой.
Фокке-Вульфы, Мессершмиты...
Шли, как всполохи грозы,
асы вражеской элиты
и «бубновые тузы».
Здесь свои сводились счёты...
Закипел воздушный бой,
и кружились самолёты
в свистопляске огневой.
Увлекая за собою
подчинённых молодых,
сам Покрышкин в этом бое
сбил фашистов четверых.
Схватку страшную такую
будут помнить до седин...
— Так, я Выдра, атакую!
— Прикрываю, я Мордвин!..
Апогей в бою суровом
грянул, как девятый вал.
Девятаев за Бобровым,
словно нитка, поспевал.
Лётчик делал всё, что можно,
чтоб ведущего сберечь —
головой крутил тревожно,
ограждал от лишних встреч.
Ради праведного дела
жизнь не дорога своя...
Вдруг по Мише прилетела
пулемётная струя;
полоснула, как рапира,
по кабине поперёк...
Уберёг он командира,
но себя не уберёг...
Сразу стёкла полетели,
и ударило в плечо,
кровь алела на панели,
стало очень горячо.
От внезапного удара
лётчик стал уже без крыл,
ярким пламенем пожара
самолёт охвачен был.
Очередью-торопыгой
бензобак прошит насквозь.
В шлемофоне слышно: «Прыгай!
Не дотянешь, Миша! Брось!»
Дымом едким, желтоватым
затянуло всё кругом.
— Прыгай, Миша! «Да куда там!
Мы же прямо над врагом...»
-— Опустись чуток пониже
и выпрыгивай, браток!
— Ничего вокруг не вижу,
наведите на восток!..
Даже бой гремел потише —
грянул командирский бас:
— Девятаев! Прыгай, Миша!
Прыгай, это мой приказ!
У героя обгорели
руки, шея и лицо...
Он из кресла еле-еле
вылез — дёрнул за кольцо...
Хлопнул купол парашюта.
Взяв в ладони, высота
закружила почему-то...
Ну, а дальше — темнота...
Часть вторая. Плен.
Тьма как будто раскололась...
Наш герой очнуться смог...
Он услышал чей-то голос
и слова: «Живой, браток?»
В сердце струны зазвучали
и запели соловьи,
как подумалось вначале
очень радостно: «Свои!»
Следом разочарованье
вздулось меж барачных стен,
и явилось осознанье
вместе с горьким словом «Плен».
Кожа сильно обгорела,
лётчик был едва живой;
а ещё плечо болело —
хоть лежи и волком вой!
Не сдавался Девятаев,
стиснув зубы, он терпел;
на немецких вертухаев
он с бесстрашием глядел.
Не хватало сил держаться,
он шептал себе: «Держись!..»
Не успел он отлежаться,
как допросы начались.
Пыхнув дымом папиросы,
с документами в руке
задавал фашист вопросы
на немецком языке.
Переводчик вторил: «Имя?»
— Девятаев, Михаил.
— Что с победами твоими?
Сколько самолётов сбил?
Не признаешься в числе ведь?
Ты, конечно, скажешь: «Ноль»...
Наш герой ответил: «Девять»
сквозь мучение и боль.
Дальше нелюди вцепились
мёртвой хваткою в него;
сколько с ним они не бились —
не добились ничего.
Что и так фашисты знали,
то сказал им Михаил;
дальше, сколько ни пытали —
ничего не говорил.
Гонор немцы не роняли,
мол, культурная страна —
форму с лётчика не сняли,
сохранили ордена.
Не был он от мук избавлен,
через всё пройти пришлось.
Вскоре Миша был отправлен
в лагеря под город Лодзь.
Хоть и не был в прежней силе,
сохранял порядок враг...
Михаила поселили
к пленным лётчикам в барак.
Там пилота вербовали
за немецкий сесть штурвал,
но не на того напали —
он, конечно, отказал!
Чтобы лётчик соглашался,
соблазняли и пайком...
Михаил не поддавался —
он мечтал сбежать тайком.
Отношенье поменялось...
Предложение отверг —
группа пленных отправлялась
в лагерь под Кляйнкенигсберг.
Сразу форму отобрали...
Под покровом темноты
ордена и две медали
Миша спрятал под бинты.
Закопать пришлось награды
там, в бараке у стены.
Думалось: вернуться надо
с окончанием войны.
Узник в полосатой робе —
Михаил в плену сидит,
размышляя не о гробе,
а о том, как победит.
На лице, руках короста,
но не сломлен человек;
он глядит на это просто —
надо совершить побег!
Выгоняли на работу...
Не работа — просто жуть!..
Осушать пришлось болото,
находясь в воде по грудь.
И с работы гнали строем...
Миша думал, как им быть:
«Если днём мы землю роем,
может, ночью тоже рыть?
Тяжко одному, однако...
Надо звать подмогу, чтоб
на свободу из барака
делать по ночам подкоп.
Рисковал без оберега,
звал собратьев Михаил
и команду для побега
очень быстро сколотил.
Приподняли доски пола —
есть пространство, землю класть!
В коллективе нет раскола —
и работа началась.
Днём не очень-то старались
под угрозой пули в лоб,
ночью пленники пластались —
рыли, рыли свой подкоп!
Рыли в сторону забора,
тяжело тянулись дни;
и казалось им, что скоро,
скоро вырвутся они.
Рыли пленные, покуда
не узнал об этом враг.
Видно, был средь них иуда,
пусть один на весь барак.
Как зачинщик, Девятаев
сразу в карцер брошен был.
Свора дюжих вертухаев
вымещала злобный пыл.
Хоть уже на Михаиле
мест живых не отыскать,
так они его избили,
что осталось помирать.
Жажда жизни, тяга в небо
побеждали всё равно,
и бросали крошки хлеба
пленные ему в окно.
Так проходит три недели,
вот уж осень той порой...
Выживает еле-еле,
не сдаётся наш герой.
Он пощады не попросит,
у него характер — твердь!..
Вскоре лётчика увозят
в Заксенхаузен... На смерть...
Фабрика уничтоженья —
вот что значит лагерь тот!
Здесь несчастных на сожженье
загоняли, словно скот.
Измождён? После ранений?
В топку! Никого не жаль!
Вот он, европейский гений!
Вот немецкая мораль!
Исхудав, почти без плоти,
Девятаев знал о том,
что не годного к работе
в печь отправят прямиком.
Был исход предельно ясен,
но не дрогнул Михаил;
он на это был согласен,
он достоинство хранил.
Парикмахер, русский пленный,
смог жетон ему сменить;
это был подарок ценный,
сохранилась жизни нить.
— Ты, запомни, — Никитенко!
Будешь ты теперь танкист,
и тебе не светит стенка —
ты пред их законом чист!
Взгляд его был чист и светел...
На вопрос: «А это кто?»
парикмахер так ответил:
— А он умер только что...
Пленный мученик безвестный,
выдав Мише аусвайс,
словно сделал дар чудесный
и его от смерти спас.
В Заксенхаузене пленный
позавидует, кто жив,
тем, кто путь закончил бренный,
буйну голову сложив.
Здесь питание такое,
что нельзя назвать едой.
Истязания, побои
шли привычной чередой.
С песней по плацу ходили
бедолаги-штрафники,
за спиной они носили
со щебёнкой рюкзаки.
Всевозможных унижений
было здесь не перечесть,
но в горниле всех лишений
только крепла в людях честь.
С Михаилом люди чести
говорили тет-а-тет;
он узнал, что в гиблом месте
есть подпольный комитет.
Лётчик понял — и в неволе
у него найдётся друг,
а руководил подпольем
пленный, бывший политрук.
Миша знал — лихое дело
тяжко делать одному,
он во всём признался смело
и доверился ему.
Политрук признанье встретил
очень радостно, с душой.
Михаилу он ответил:
— Лётчик — это хорошо!
Насолим фашистским рожам!
Знай — пора твоя придёт!
Если надо, мы поможем —
ты угонишь самолёт!
Будешь в небе, точно в доме...
— Где ж я самолёт найду?
— Ясно, на аэродроме!..
— Как туда я попаду?
— А вот это наше дело!..
Ты давай, лечись от ран...
Много в лагере сидело
узников из разных стран.
У советского подполья
были связи через них;
хоть не полное раздолье,
но везде нашли своих.
Даже писарь свой в конторе...
Сомневался Михаил,
но его к отъезду вскоре
политрук определил.
Кто-то нужную бумагу
вовремя подсунул в штаб
и отправил бедолагу,
Мишу — снова на этап.
Потащили «на цугундер»,
то бишь, остров Узедом,
там, где база Пенемюнде,
лагерь и аэродром.
Весь в ожогах, метках шрамов
и почти совсем без сил
тридцать восемь килограммов
весил узник Михаил.
Хоть его душило горе,
он надеждой был храним...
А вокруг плескалось море,
небо хмурилось над ним.
И по-прежнему считая,
что не время умирать,
осмотревшись, Девятаев
стал команду подбирать.
«Если мысли в небо рвутся,
с уговором не тяни.
Смельчаки всегда найдутся,
если русские они!
У советского солдата
храбрости — хоть завались!»
И надёжные ребята
здесь действительно нашлись.
Вскоре лётчик им открылся,
создавая тесный клан;
он идеей поделился,
рассказал подробный план.
Вновь надежда засияла,
не страшна была тюрьма...
Между тем уже стояла
предпобедная зима.
Начинался сорок пятый,
наш великий, славный год,
и фашист, наш враг заклятый,
был уже совсем не тот.
Наши части воевали
близко к логову врага,
самолёты прилетали
на чужие берега.
Эти наши самолёты
всё бомбили Узедом,
жгли советские пилоты
ненавистный Мише дом.
Девятаев понял сразу —
что-то здесь готовит враг,
и бомбили наши базу
далеко не просто так.
Что-то было здесь не чисто,
видно, знала и Москва,
что готовили фашисты
здесь ракету «ФАУ — 2».
Пленных гнали на работу —
надо полосу латать,
ремонтировать чего-то
и воронки засыпать.
Надзиратель бесноватый
выгонял их поутру,
чтоб весь день махать лопатой
на морозе, на ветру.
Шли на поле через силу,
шли, как будто зверю в пасть,
вот и было Михаилу
так легко туда попасть.
Выполняя все работы,
он за немцами следил;
всё, что делали пилоты,
смог запомнить Михаил.
Хлеб делили с ним ребята,
чтоб сильней была рука.
А ещё он помнил свято
те слова политрука.
Он не мог забыть наказа
крепко гадам насолить,
значит, надо в оба глаза
за фашистами следить.
Понимал дотошный зритель —
трудно выполнить завет;
всё же он был истребитель,
здесь ему машины нет.
«Заключённый Никитенко»
осмотрел здесь всё кругом —
лишь бомбардировщик Хейнкель
прилетал на Узедом.
И ребята боевые
помогали наблюдать —
как менялись часовые,
и кому куда бежать;
как, оставив в небе росчерк,
словно дымный перегар,
прилетал бомбардировщик
и заруливал в ангар.
На него-то и глядели,
понимая — это цель,
всё ж от фронта здесь сидели
не за тридевять земель.
Миша бирки от панели
на обломках подбирал,
у своей заветной цели
он детали изучал.
Как-то он у самолёта
чистил ото льда крыло,
и все действия пилота
это видеть помогло.
Появилось представленье,
как моторы прогревать,
как освоить управленье,
как машину запускать.
Миша проводил расчёты
и учил свой «экипаж»,
как готовиться к полёту,
проводил он инструктаж.
Уж в команду набиралось
где-то десять человек,
но погода поменялась —
были тучи, сыпал снег.
Рядом — небо и свобода,
вот он, шанс отличный дан!
Но нелётная погода
рушила блестящий план.
Наконец не стало снега,
далеко видны поля,
и намечен для побега
день — восьмое февраля...
Часть третья. Побег.
В этот день, едва забрезжил
серый утренний рассвет,
шли на бой почти всё те же,
время выбрали — обед.
Сразу виделось пилоту:
это — лучшая пора,
в это время всю работу
прекращает немчура.
Землю сыпали в воронку,
трамбовали до конца.
Вскоре отозвал в сторонку
Миша одного бойца.
— Мы откладывать не в праве.
Нас всего десяток здесь,
только пять «своих» в составе,
остальные — те, кто есть.
Пусть не полная «бригада»,
мы обязаны спешить;
по сигналу будет надо
конвоира оглушить.
— У меня на то лопата,
я ведь в прошлом-то — минёр...
Пятеро — свои ребята,
каждый знает свой манёвр.
С ними сделаем Победу!
Так парнишка отвечал...
Время шло... Сигнал к обеду
уж над базой прозвучал.
Все работы тут свернули,
немцы скрылись вдалеке.
Конвоира долбанули
той лопатой по башке.
Словно в ступоре стояли
пять несчастных человек —
те, которые не знали,
что готовится побег.
Поначалу обалдели, —
вот, мол, пленники дают, —
а потом как загалдели:
— Нас же всех теперь убьют!
Тот боец на них прикрикнул,
так повёл винтовкой в них,
что никто уже не пикнул,
каждый сразу же притих.
Трудно выразиться чётче,
разговор пошёл прямой:
— Так, спокойно! Миша — лётчик!
Мы сейчас летим домой!
Сразу лица засветились,
сразу стали веселей;
пять несчастных превратились
в самых радостных людей.
Проявили все сноровку,
закопали немца в щель.
Взял боец его винтовку
и надел его шинель.
Вышли строем к самолёту.
Издали любой поймёт —
пленных гонят на работу,
конвоир их всех ведёт.
Сразу выбрали машину,
что поднимет до небес;
вскрыли сообща кабину,
Михаил туда залез.
И без лишних разговоров
стали из последних сил
убирать чехлы с моторов —
всё, как Миша научил.
Все в бомбардировщик сели.
Лётчик давит второпях
кнопку старта на панели —
все приборы на нулях.
Стал он проверять скорее
зажигание и свет,
посмотрел — а батареи
у него на месте нет.
Закричал он в дикой спешке:
— Батарею все ищи!
— Есть тут ящик на тележке!..
—Так живей сюда тащи!
Вмиг тележку подкатили,
гнёзда клемм внизу нашли,
проводами подключили
и кричат: «Давай, рули!»
Лётчик вновь нажал на кнопку,
ожил перед ним прибор,
а потом немного робко
заурчал один мотор.
Дрогнул винт, пошёл вращаться,
вот второй пошёл за ним...
— Я чуток прогрею, братцы,
а потом мы полетим.
Михаил прогрел моторы,
а потом сказал: «Пора!»
Хейнкель покатился споро,
дружно грянуло: «Ура!»
И не передать словами,
как обрадовались все!
Самолёт, гудя винтами,
прикатился к полосе.
Михаил добавил газу
и на тормоза нажал,
отпустил — и Хейнкель сразу,
ускоряясь, побежал.
Разогнавшись, Девятаев
от души рванул штурвал,
чтобы Хейнкель взмыл, взлетая...
Только Хейнкель не взлетал...
Он давил штурвала рожки
что есть сил, едва живой...
Вот уже конец дорожки,
дальше — море и прибой...
На душе была тревога,
Хейнкель в воздухе не вис;
он подпрыгивал немного,
да и снова падал вниз.
Все кричат: «Взлетаем, Миша!»
Запаниковал народ...
Он в ответ: «А ну-ка, тише!»
И пошёл на разворот.
«Не взлетает почему-то...»
Левый тормоз, правый газ —
Хейнкель развернулся круто,
встал, как будто напоказ...
— Что ты вздумал тут кружиться, —
все орут, — взлетай же, бес!
А уж в это время фрицы
к ним бегут наперерез.
— Вон, бегут! Проснулись, гады!
— Миша, всех дави! Давай!
— Так им, сволочам, и надо!..
И, пожалуйста, — взлетай!
— Что ты катишь еле-еле?..
Лётчик снова крикнул им:
— Против ветра не взлетели,
так подавно не взлетим!
— Немцев тут не так уж много...
— Прорвались! Давай, гони!
— Повезло нам! Слава Богу —
без оружия они!
Хейнкель снова развернулся,
немцы бросились за ним.
Миша в кресле обернулся,
закричал друзьям своим:
— Ну-ка, помогайте, черти!
За штурвал скорей берись!..
Не помрёте раньше смерти!
Вместе, братцы, навались!..
Хейнкель вздрогнул и помчался,
шёл скачками, тяжело;
всё же грузно оторвался
и поднялся на крыло.
Самолёт ревел на взлёте,
дымный шлейф летел за ним;
десять глоток в самолёте
грянули: «Ура! Летим!»
Миша знал, что на форсаже
далеко не улететь,
можно камнем рухнуть даже,
коль моторы перегреть.
Хейнкель, словно птица, взвился,
но как лётчик сбавил газ,
сразу он в пике свалился,
точно пыл его погас.
И опять — к совместной силе!..
И наградой за труды
самолёт остановили
где-то в метрах от воды.
И уже с житьём бедовым
попрощался экипаж...
Михаил машину снова
поднимал, врубив форсаж.
Чтобы избежать паденья,
чтоб легко машину вёл,
где-то в области сиденья
он колёсико нашёл.
Покрутил регулировщик,
пользы толком не суля —
в тот же миг бомбардировщик
начал слушаться руля.
Приготовлен на посадку —
потому и не взлетал.
Показал наш лётчик хватку,
хорошо, что угадал!
Мысли быстрая работа
от паденья всех спасла,
интуиция пилота
в этот миг не подвела!
Выбрал красться Девятаев
нижней кромкой облаков,
при налёте вражьей стаи
в них нырнул — и был таков!
Самолёт гудел негромко;
это был хороший план,
только ниже стала кромка,
и вокруг густел туман.
А внизу ревело море
и грозило им бедой,
и они летели вскоре
уж над самою водой.
Море было цвета стали,
лишь белели буруны,
а шасси, что не убрали,
доставали до волны.
— Верный путь здесь выбрать, братцы,
не получится пока.
Я попробую пробраться
вверх, уже за облака.
Шли сквозь пелену сплошную,
воздух был, как молоко;
Михаил летел вслепую
и не видел далеко.
В самолёте потемнело...
— Ничего, друзья, держись!
Мы прорвёмся, — лётчик смело
поднимал машину ввысь.
Самолёт, как ночью птица,
в полной темноте завис.
«Как бы на бок не свалиться —
не поймёшь, где верх, где низ...»
Их качало — горка, яма...
В облаках мелькнул просвет,
Миша видит — держит прямо,
и на крылья крена нет.
Наконец свою машину
вывел он из тёмных туч,
осветил его кабину
солнца долгожданный луч.
Небо звало и блистало,
Михаил спешил на зов,
а внизу в лучах сверкало
поле белых облаков.
Миша знал со школьной парты
мудрость древнюю, как мир:
нет ни компаса, ни карты —
солнышко ориентир.
Стало видно Михаилу —
специально не хотел,
а по солнцу выходило —
он на запад полетел.
Мессершмиты, что взлетели
и охотились за ним,
обнаружить не сумели,
и пока он невредим.
Их оставив дураками,
хоть об этом знать не мог,
Михаил над облаками
развернулся на восток.
Если компас не покажет, —
Миша это знал и впредь, —
сердце вещее подскажет,
как на Родину лететь.
Он прикидывал расчёты
у послушного руля —
шёл примерно час полёта,
и внизу уже земля.
Он уже не торопился,
не спеша давил на руль...
Вдруг откуда-то свалился
истребитель Фокке-Вульф.
Словно заподозрив что-то,
закружил вокруг кольцо...
Все увидели пилота
удивлённое лицо.
— Что он, гад, вокруг летает?
— Видно, вид смущает наш...
— Всё, как коршун, изучает...
— Спрячьтесь, черти, в фюзеляж!
— Вид для немца странноватый,
очень необычный вид —
кто-то в робе полосатой
за штурвалом тут сидит...
— Не отвяжется, зараза...
— Тучек нету, как назло...
— Он же, гад, собьёт нас сразу!..
Как же нам не повезло!
— Да, фашист из пулемёта
за секунды срежет нас!..
А у фрица самолёта
кончился боезапас!
Враг палить и не пытался,
расстрелял он всё в бою,
а теперь он возвращался
с фронта в сторону свою
и, потратив всё до нитки,
холостым вокруг летал...
Заработали зенитки —
Фокке-Вульф от них отстал.
— Бьёт зенитка, Миша! Живо,
живо слева обходи!..
Только белые разрывы
заклубились впереди.
— Пушка бьёт, своя! Своя же!..
Фронт пальбою их встречал.
По крылу, по фюзеляжу
град осколков застучал.
— Фронт под нами, очевидно...
— Ничего себе, салют!..
— Знаешь, будет так обидно,
если наши нас собьют!..
— Миша! Друг! Определяйся!..
Что ты за рулём притих?
— Хватит, Миша, приземляйся;
мы, похоже, у своих!
Лётчик им: «Спокойно, братцы!
Я ищу, куда бы сесть...
Надо точно разобраться...
Вон, похоже, место есть!»
Михаил увидел поле
и направил Хейнкель вниз:
— Братцы! Были мы в неволе...
Перед Родиной склонись...
Со сноровкою всегдашней
лётчик потянул штурвал,
полетев над рыхлой пашней,
Хейнкель ниже опускал.
Землю колесо задело...
«Ну, Спаситель, пронеси!..»
Что-то громко захрустело —
это лопнуло шасси.
Днище затрещало глухо,
треск стоял уже везде;
самолёт упал на брюхо
и пополз по борозде,
задрожал огромной тушей,
развернулся и затих,
словно кит на твёрдой суше...
На товарищей своих
поглядел с улыбкой Миша,
а потом как заорёт:
— Не шумите, черти! Тише!
Всё, закончен наш полёт!
Вот, спасай таких от смерти...
Вылезайте сей же час,
полосатые вы черти,
натерпелся я от вас!..
Кончилась моя работа...
Тут не сдержится любой,
сразу стали все пилота
обнимать наперебой.
Слёзы счастья, ликованье,
радость охватила всех.
Завершилось испытанье...
А не верилось в успех.
Безнадёжным было дело,
каждый там совсем зачах.
«Сколько наших там сгорело
в этих лагерных печах!
По всему по белу свету
сколько наших полегло!..»
Полосатые скелеты
вывалились на крыло.
Видят — к ним бегут солдаты,
замерла у всех душа;
смотрят — что за автоматы?
Вроде, наши, ПэПэШа!..
Отлегло, как говорится...
«Наши!» — был всеобщий вздох...
Те кричат: «Сдавайтесь, фрицы!
Ну-ка, быстро хенде хох!»
И в ответ им загалдели
десять «неизвестных лиц»:
— Что вы, братцы, в самом деле?
— Мы свои! Да сам ты фриц!
Дальше, если верить слову,
их взвалили, как кули,
и солдаты до столовой
на плечах их всех несли.
Каждый в этой части сразу
земляков своих нашёл,
словом, дальше по рассказу
было очень хорошо.
Так в рассказе... А на деле
был приём совсем не тот...
Хоть им цепи не надели,
но пустили в оборот.
Унизительной проверки
там никто не избежал.
Даже по военной мерке
срок разборок был не мал.
Снова люди содержались
посреди своих же стен,
но они не обижались,
понимали — плен есть плен.
Снова в лагере сидели
и просили отпустить
их на фронт, ведь все хотели
«этим гадам отомстить».
Рядовых, быстрей считая,
отпустили без помех.
Как зачинщик, Девятаев
был отпущен позже всех,
и за ними он по следу
не поехал прямиком.
Михаил свою Победу
встретил, сидя под замком.
После этого не сразу
посетил он отчий дом.
Повезли его на базу,
вновь на остров Узедом.
Всё, что интересовало,
он на месте показал;
всё, что знал он, хоть и мало,
он подробно рассказал;
хоть и всё в том месте адском
изменилось от боёв...
Спрашивал же некто в штатском...
(Сам товарищ Королёв.)
Словом, был у Михаила
путь обратно не прямой.
Власть его освободила
и отправила домой.
Каково пришлось пилоту?
Он прошёл через войну,
а не брали на работу,
потому что был в плену;
и никто по лётной части
на работу не берёт;
видимо, боялись власти,
что угонит самолёт.
Было трудностей навалом...
Путь к признанью был не скор.
Встал он снова за штурвалом,
и водил он «Метеор».
Всё же это было круто —
на рассвете рано встань
и соединяй маршрутом
город Горький и Казань!
Бывший лётчик Девятаев
каждый день спешил домой,
шёл по Волге, оставляя
след красивый за кормой.
Прежде был лихой воитель,
как Архангел Михаил —
стал, как прочий мирный житель,
и обычной жизнью жил,
и не думал он порою,
где ещё оставит след...
Получил Звезду Героя
он спустя двенадцать лет!
До того страна не знала
о том подвиге его,
словно с ним и не бывало,
не случилось ничего.
Как отчаянно, тревожно
он прошёл сквозь эту тьму!
И теперь мальчишке можно
позавидовать ему.
Пусть он скажет, зависая
за компьютерной игрой:
— Этот лётчик Девятаев
настоящий был герой!
С. Зырянов
Герою СССР Михаилу Девятаеву
Такого мир ещё не знал,
Он истребитель был от Бога!
Люфтваффе с неба убирал
В бою военною дорогой.
Был сбит он в этой кутерьме,
Попал он раненным к фашистам.
Был предан Михаил стране,
Он не предал родных и близких!
Координаты он засёк,
Ракет — оружия возмездия.
Бомбардировщик пленный смог
Угнать с друзьями, как и прежде.
Служа народу и стране,
Прошёл невзгоды и лишения.
Он выжил в адской той войне!
Герой для всех он без сомнения!
Его ценил сам Королёв,
Ракет конструктор гениальный.
Был Девятаев наш готов
К полётам — лётчик идеальный!
Шестнадцать лет назад ушёл
Он в край вселенского порядка.
Накроем, братцы, в мае стол,
Здоровья, радости, достатка
Всем ветеранам, что живут
На бренной матушке планете.
Солдаты наши жилы рвут
За мир и счастье в этом свете!
В. Митрофанов
Михаилу Петровичу Девятаеву
Михаилу Петровичу Девятаеву,
военному лётчику-истребителю, Герою
Советского Союза,
кавалеру орденов: Красного Знамени,
Отечественной Войны 1 и 2 степени,
ордена Ленина, почётному гражданину РМ,
и его девяти товарищам, оказавшим помощь в
побеге с острова УЗЕДОМ —
фашистского лагеря смерти в Балтийском море 8
февраля 1945 г.
1. Бессмертия достойны
Я книгу написал: «Побег из ада».
Кто не читал? Не знает этот ад.
Свобода — главная моя награда,
А Родина — дороже всех наград!
Могучий чуб над лбом — уступом,
Бровей разлёт, серьёзность глаз...
— Родную землю не уступим!
Таков лица мужской приказ!
Там, где торбеевский ковыль
Всё лето колосится,
Сумел мордовский богатырь
Тринадцатым родиться!
Там босоногим я носился
И безотцовщины хлебнул...
Родною матерью гордился.
Век новый в небо потянул.
Судьбой Казанское речное,
А вместо неба — Волга мать,
Но небо звёздное ночное
Мне не давало ночью спать?
В аэроклуб Казанский принят!
На Оренбуржье я курсант...
Лечу один в ночной пустыне.
Моя неточность — личный враг!
Война обрушилась под Минском:
Нависли чёрные кресты...
Стервятников увидел близко,
А не со взлётной полосы.
Вскипела ненависть волною,
Через прицел душа рвалась...
Горящий Юнкерс подо мною!
Над фрицем испытал я власть!
За первые свои победы
«Звездою Красной» награждён!
И под Москву переведён:
Беречь под Тулою рассветы.
Ранение первое: лежать!
Всего лишь рёбер переломы.
А мать приехала из дома
На фронт сыночков провожать.
Врачи, спасибо, отпустили...
И мать меня благословила,
Любовью верной наградила,
Меня от смерти намолила.
Я убежал из медсанчасти:
Угнал я Тульский самолёт
И вновь отправился в полёт,
И сбил бомбардировщик. К счастью.
А если б самолёт не сбил,
То одиночку б заслужил...
Я вспоминаю новый бой
И мессершмиттов дикий вой...
Я одного свалил с небес
И догорать отправил в лес.
Но пулею другой достал...
Я много крови потерял:
Пробита правая нога
Войны закрылись берега.
2.
Дорогой по госпиталям:
В Казань, в Торбеево и к нам:
К невесте, к маме и друзьям
И к дорогим учителям.
Представьте: стал я тихоход?
Но подвиг снова меня ждёт:
Лететь в село под Рог Кривой,
Там ранен генерал войной.
Нашёл село. Но там узнал,
Что поезд генерала взял,
Увёз в ту сторону земли,
Где немцы только залегли.
Я должен всех предупредить
И поезд наш остановить!
На ПО-2 я их догнал
И перед поездом я встал.
Меня не понял машинист?
Пошёл я на второй заход,
Качнул я крылья, как артист,
И показал: — Нельзя вперёд!
Я машиниста вразумил:
Он поезд свой остановил...
Мы генерала извлекли...
Я крылья дал ему свои.
Так получил я на лету
Вторую «Красную Звезду».
С тех прошло немало дней,
Как генерала спас.
В дар пистолет! А вы скорей
Меня уже в запас?
Я в Пятихатки прилетел.
Едва лишь отдохнуть присел,
Над ухом раздалось:
— Мордвин! Да это ж позывной!
Так что с тобой стряслось?
Я подскочил! Бобров пред мной!?
Мы славно обнялись!
— Отозван я из боевой!?
Да разве это жизнь?
Врачи устроили заслон!
— Ну, это не беда!
Сейчас к Покрышкину пойдём!
Устроит все дела!
— Когда я ранен был, Бобров,
Ты отдал свою кровь?
Вот это друг! Мой брат Бобров!
И мы друг с другом вновь!
Мы вспомнили былые дни
Нас ждали новые бои.
Страна свободная уже,
И Львов лишь впереди!
«Мордвин» и «Выдра»
Встали в строй!
Два брата немцев жгли!
Выигрывали каждый бой,
Друг друга берегли…
И вдруг плечо моё зажгло
И болью запылало...
И пламя рвётся сквозь стекло
В глазах заполыхало...
Кричит мне Выдра:
— Прыгай, брат!
За борт перевалился,
Рванул заветное кольцо,
И сразу чувств лишился.
3.
С ожогами захвачен в плен,
Я оказался среди стен,
Откуда выход через печь,
В которой могут фрицы сжечь.
Сопротивление росло:
Мы сделали подкоп...
Но чьё-то слово донесло:
Подпольщиков в расход!
Нас Заксенхауз ожидал
С набором палачей:
Здесь камеры, для пыток зал
И щёлканье бичей…
Мне было ровно двадцать шесть,
И смерть передо мной?
Но парикмахер дал мне шанс:
Меж смертью стал и мной.
Он бирки смело поменял:
Учитель умер. Я им стал!
Я в лагерь Гиммлера попал
И что нас ждёт, уже я знал.
Ходил я вместе с топтунами
С пудовым ранцем за плечами.
За километров сорок пять
Я должен обувь растоптать!
Потом за свиньями уход...
Ну, и рассказ о том:
Кто на осмотр, кого в расход?
Меня ж на Узедом!
4.
Здесь новой смерти образец:
Фон Браун смерти той отец:
Ракеты Фау в цель легли
И жизни многих полегли.
Команды «бомбен» и «планирен»
Сумел на острове пройти
Теперь все мысли и «планирен»,
Как свой побег произвести?
Вокруг меня росла бригада
Надёжных, боевых друзей:
Володя Соколов — «комрада» —
Немецкий знал и был умней.
Мы самолёты изучали,
Таблички прятали, срывали...
Володя их переводил...
Важны мне были все детали:
Я ничего не упустил…
Вертелись мы у бомболётов:
Сгребали снег, ссыпали грунт.
Я видел, как садился лётчик
И как включал моторы тут.
Побег в обед! Точны фашисты.
И мы должны быть начеку.
Всё выполняем очень быстро
И каждый знает, что к чему.
Как самолёт не заводился?
Как не взлетал, как я возился?
Как навалились все на руль?
Как он взлетел и не нырнул?
Летели мы меж двух огней
Мишенью были крупной…
Не знали среди чьих людей
Мы приземлились шумно?
Мы оказались средь своих!
Нас сразу не признали!?
— Побег невероятно лих?
Что? Немцы прозевали?
Я в первый раз в стране своей
Попал под подозрение.
Переворот в судьбе моей:
Неверие? Сомнение?
Тюрьмою был вознаграждён
Военным трибуналом.
И в списки чёрные внесён
На девять лет. Немало!
После амнистии моей
Штурвал не доверяли.
Покрышкин, Королёв Сергей
Мне правду отыскали!
Подписан, наконец, указ
Верховного Совета!
Увидел я сияние глаз
Сквозь годы без просвета!
И мне доверили штурвал
На первом «Метеоре»
Я первым капитаном стал
На Волжском, на просторе!
В Саранске открываем знак
Десятерых героев...
Бессмертны эти имена!
Все памяти достойны.
С. Ламбина
Михаилу Петровичу Девятаеву
Однажды в посёлок, где мальчик учился,
Большой самолёт прилетел,
И с этого дня он в небо влюбился
И летчиком стать захотел.
Прошло много лет, и подвиг случился!
Военным он лётчиком стал.
И в час, когда враг к стране подступился,
В нём смелости дух возрастал.
Но тяжко подбит был в воздушном бою,
И в плен его взяли фашисты.
Но там не терял он волю свою,
К побегу готовился быстро.
А враг его план свободы раскрыл,
Приговорил он к могиле,
Но чудом цирюльник, что в лагере жил,
Пришил ему новое имя.
Теперь он на острове был Узедом,
Где немцы хранили ракету.
Там был самолёт и аэродром,
Что в сердце вселило надежду.
И вот в феврале наш отважный герой
Решает угнать самолёт тот.
Он девять бойцов спасает с собой,
Пройдя все тревоги и взлеты.
Пусть помнит народ этот подвиг всегда,
Как храбрый солдат за Победу,
Когда на земле случилась беда,
Бесстрашно взлетел в своё небо.
М. Алкова
Девятаеву
В бою воздушном подо Львовом
Его машина попадает под обстрел.
Был летчик ко всему готовым —
И с парашютом прыгнуть он успел.
Рванул кольцо и потерял сознанье,
Ударившись в хвосте перед прыжком.
Когда очнулся, — было пониманье,
Что он в плену, и немцы лишь кругом...
Терпел наш Девятаев пытки, голод,
Нещадный труд и униженья.
Одна лишь мысль: «Сбегу. Я — молод».
Там придавала летчику терпенья.
Подкопы стали рыть, чтобы сбежать:
Копали миской, ложкою, руками.
Свобода скоро! Кто-то смог их сдать...
Сурово били немцы сапогами...
За тот побег их в группу «Топтунов»
К таким же смертным переводят.
Все зверства видя от врагов,
С утра до ночи топтуны всё ходят...
Они испытывали новенькую обувь, —
Солдатам рейха что пошили.
Фашисты трудностей не знали чтобы, —
Измученные, с грузами ходили...
Всё чаще Девятаев повторяет
Своим товарищам, что надобно лететь,
Хотя и сам он четко понимает:
Не может этой техникой владеть.
Работая, — он глянул на таблички, —
Секунда только — за спиной шаги.
Успел запомнить по привычке,
Что там за кнопки, что за рычаги...
Охране узники теперь уж не внушали
Большого опасенья, что сбегут, тревоги.
Они и на ногах едва стояли, —
Какие смертникам побеги и дороги?
Спасло, что бирку Мише поменяли.
Отныне он учитель, а не летчик.
Спасибо — парикмахеру, а то — едва ли
В плену том спасся бы молодчик.
«Летим сегодня!» — Михаил шепнул.
Вся группа пленников определенно знала:
Ведь каждый падал, когда ветер дул!
Какой побег? И шансов крайне мало.
Убрали, — так беззвучно, — конвоира.
Что силы есть — они бегут к ангару.
Как будто бы с другого вовсе мира:
Прошли весь ад, всю плена кару.
«Давай, железка! "Хенкель"! Заводись!»
Но чёртов самолет не отвечает.
Пилот кричит всем там: «Держись!»
Бомбардировщик что-то понимает,
Бежит послушно к стартовой площадке,
Своих хозяев-фрицев предавая...
«Спасемся? Нет?» — одни догадки.
Вослед — погоня! Катят, не взлетая...
Вот Мише в шею тыкают винтовкой:
«Не лётчик ты! Какого чёрта не взлетаешь?»
Судьбы коварная жестокая издёвка:
Свобода — вот, и ты ее теряешь!
Тут драка, паника вдруг в самолёте:
«Ты — крыса! Ты нас хочешь просто сдать!»
Нашли вину не в «Хенкеле» — в самом пилоте.
Не вытянуть штурвал! Он просит помогать.
Тяжёлый «Хенкель» всё же в небо взмыл,
Чтобы прославить позже русского героя.
Хватило смелости, отваги, сил,
Патриотизма, на побег настроя...
М. Альчина
Михаил Петрович Девятаев — герой СССР
Про такой войны исход
Знал немного наш народ.
Море Балтики. В плену
Оказался в ту войну
Девятаев — лётчик — ас,
Расскажу о нём сейчас.
В Пенемюнде — базе он
Пленом адским удручён.
База та — большой секрет —
К ФАУ-2 пролился свет.
Собирались «господа»
Уничтожить города.
Да не тут-то было: Ас
Свой сюрприз войне припас:
Хейнкель-самолёт угнал
И к Союзу прилетал,
Девять узников привёз,
Что герой он — не вопрос,
В самолёте на борту
Видел технику не ту:
Чтоб задать ракете курс
С помощью аппаратур
Помогал сей самолёт,
Да его угнал пилот,
Рассказал про ФАУ-2,
Но, о том молчит молва.
А исход войны решён —
Для ракеты ФАУ — стон.
Е. Пашина
Девятаев. Побег из Ада
Сил не хватает тянуть штурвал.
Край полосы всё ближе, ближе,
Но всё же лётчик не сплоховал —
И вот уж крылья их небо режут…
А начиналось всё так прекрасно —
Казанский техникум, правда, речной.
Река не море — не так опасно,
Но в небо влекло его всей душой.
Аэроклуб увлекал всё больше,
Терзался — в чём его смысл жизни?
Ведь самолёт корабля не проще,
Где он больше полезен отчизне?
И впереди лётной школы будни,
А в сорок первом пришла война.
Выжить в войну — дело ох трудное —
Почти невозможно во все времена…
Лётчик открыт всем ветрам и снарядам,
И ведь молод ещё — умирать не резон.
Смотри, не крадётся ли враг где-то рядом?
Чист ли вокруг тебя весь горизонт?
Подбит был и ранен не раз, и не два —
Списать уж хотели совсем подчистую.
Но сжалился врач — прописали У-2.
Всё же не в тыл — на передовую.
Покрышкин тогда его снял с тихохода,
Забрал в эскадрилью, к себе под крыло.
И вновь он стремится за край небосвода,
Судьбе сам не веря, что так повезло.
Но счастье длиться не может вечно,
А пока он, как мог, сражался с врагом.
Свобода закончилась так быстротечно —
Был сбит он, и ранен, и вот враг кругом.
Концлагерь — ужас, машина смерти —
Создан судьбы людей перемалывать.
Не просто там выжить, уж вы поверьте.
Тех, кто вышел оттуда, было так мало…
Побег не удался, концлагерь другой.
Бежать отсюда совсем невозможно —
Особые метки и постоянный контроль.
Без еды загнуться вовсе не сложно.
Парикмахер-поляк «поменял» ему имя,
Так бравый лётчик «стал» штрафником.
Те дни, словно годы, тянулись уныло,
Но вдруг их отправили на аэродром.
Он сразу понял — бежать невозможно,
Значит, остался им путь один — в небо.
Хоть чужой самолёт понять ему сложно,
Должен справиться, он трусом не был.
Капонир, ковыряя, сразу после бомбёжки,
Углядел он, как лётчик мотор запускал,
Ухмыляясь злорадно в кабинном окошке,
Что побегу помог тот, сам даже не знал.
И вот день наступил — так совпало удачно —
Всю их группу отправили на аэродром.
И когда техсостав обедал весь смачно,
Девятаев пробрался в Хейнкель тайком.
Осмотрелся, проверил — электричества нет.
На удачу нашлись аккумуляторы рядом.
И хоть сил не хватало, они сделали это —
Затащив в самолёт, подключили, как надо.
«Напруга» в порядке, и топлива вдоволь,
Беглецы в самолёт загрузились вповалку.
Запуск первый, второй, путь в небо рисковый
Самолёт к полосе устремился вразвалку.
И вот уж казалось — взлетят и свободны,
Но сил не хватает «взять штурвал на себя».
Из столовой охрана летит, как голодная,
На ходу в них стреляя, и зло матерясь.
Под салют автоматов новый разбег.
Втроём, кое-как нос задрали бомбёру.
Их удачно сложился в итоге побег —
Немцы обделались с жутким позором.
Но впереди ждал их новый сюрприз —
Ас Гюнтер Хобом рванул им вдогонку.
Но плохо искал тогда лётчик-фашист.
Девятаев на «бреющем» выиграл гонку.
Хотя над землёй крался он очень низко,
Нашёл другой ас их тогда — Вальтер Даль.
И к ним подобрался совсем уже близко,
Но нету снарядов, отпустил он их в даль…
Их всё же подбили, уже наши зенитки,
Но лётчик на брюхо посадил самолёт.
И наш автоматчик, им самый прыткий,
Кричит: — «Ганс сдавайся — окончен полёт!»
В ответ сверхискусно обложен был матом,
И видит он ужас — выползают скелеты,
Со слезами «сдаваясь» нашим солдатам,
Тут же падая — лица зелёного цвета.
Барак снова — лагерь фильтрационный.
Допросы, проверки — сколько же можно?
Лётчик про ФАУ твердит людям в погонах.
Но верят, не верят? Понять это сложно.
Тогда план полигона он им чертит умело,
Который потом разбомбят в пух и прах.
И вот, уж как листья с берёз облетели,
Королёва он водит по острову Страха.
Там всё осмотрели: где делали ФАУ,
Чем их заправляли, пускали откуда.
Бомбёжками там погромили немало,
Ходили с опаской — завалы повсюду.
Королёв занялся разработкой ракет,
Девятаев вернулся к речным судам.
Мчась над водой, встречал он рассвет
В Метеорах, Ракетах, как капитан…
А. Карпекин
Подробнее о герое:
Михаил Петрович родился 8 июля 1917 года в
деревне Варжеляй Спасского уезда (вскоре после его рождения семья переехала в
соседнее Торбеево, ныне — центр одноименного района, соседнего с
Зубово-Полянским) в мокша-мордовской крестьянской семье. Был 13 ребенком в
многодетной семье. Четверо его братьев — Пётр, Никифор, Василий, Алексей —
также участвовали в войне, Василий и Алексей погибли. Когда ему исполнилось 2
года, от тифа умер отец. В 1933 году окончил 7 классов средней школы и поехал в
Казань, чтобы поступить в авиационный техникум. Из-за недоразумения с
документами ему пришлось учиться в речном техникуме, который он окончил в 1938
году. Одновременно учился в Казанском аэроклубе. Работал помощником капитана
баркаса на Волге. В 1938 году Свердловским РВК Казани был призван в Красную
армию. В 1940 году окончил Оренбургское военное авиационное училище лётчиков
им. К. Е. Ворошилова. Был направлен служить в Торжок, а позже переведён в
Могилёв в 237-й истребительный авиационный полк (Западный ОВО).
С первого дня войны участвовал в боевых
действиях, был командиром звена 104-го гвардейского истребительного
авиационного полка (9-я гвардейская истреби-тельная авиационная дивизия, 2-я
воздушная армия, 1-й Украинский фронт). Боевой счёт открыл 24 июня, сбив под
Минском пикирующий бомбардировщик Junkers Ju 87. Воевал на Западном,
Юго-Западном, Центральном, Степном, 2-м Украинском фронтах. Согласно наградному
листу от 20.12.43 г., будучи командиром звена 163 ИАП, Девятаев за период с
23.06.41 г., по 16.09.41 г. произвёл 180 боевых вылетов, в которых сам лично
сбил 9 самолётов противника. В последнем воздушном бою был тяжело ранен. После
излечения работал командиром звена связи, произвел 280 вылетов на связь с
войсками.
С 18.09.43 года был командиром звена 1001
ОСАП (санитарный авиаполк). Произвёл 80 вылетов по эвакуации раненых и
спецзаданиям, не имея ни единой поломки и вынужденной посадки. К февралю 1944
года совершил 156 боевых вылетов, сбив шесть вражеских самолётов лично и ещё
один — в группе. За мужество и отвагу был награждён орденами Красного Знамени и
Отечественной войны II степени. Дважды был ранен.
13 июля 1944 года гвардии самолёт старшего
лейтенанта Девятаева был сбит. В воздушном бою в районе Львова его самолёт был
подбит и загорелся; в последний момент лётчик покинул падающий истребитель с
парашютом, но при прыжке ударился о стабилизатор самолёта. Приземлившись в
бессознательном состоянии на захваченной противником территории, попал в плен.
Допрос следовал за допросом, его на транспортном самолёте отправили в
разведотдел абвера в Варшаву.
Не добившись от Девятаева никаких сведений,
немцы отправили его Лодзинский лагерь для военнопленных. Потом перевели в
лагерь Новый Кёнигсберг. Здесь Девятаев с группой товарищей начал готовить
побег. По доносу предателя организаторов побега схватили. После допросов и
пыток их приговорили к смерти и отправили в лагерь смерти Заксенхаузен под
Берлином. В санитарном бараке парикмахер из числа заключённых заменил его бирку
смертника на бирку штрафника (№104533) — убитого охранниками учителя из Дарницы
Григория Степановича Никитенко. Позже при помощи подпольщиков был переведён из
штрафного барака в обычный. В конце октября 1944 года его в составе группы из
1500 заключённых отправили в лагерь на остров Узедом, где находился секретный
полигон Пенемюнде, на котором испытывались ракеты, которыми немцы бомбили
Англию (ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2). Работающие в концлагере узники были заранее
приговорены к смерти.
За это время Михаил Петрович прошёл через
четыре концлагеря, всегда демонстрируя бесстрашие, героизм и желание приблизить
победу в войне всеми способами. 8 февраля 1945 года вместе с десятью другими
заключенными Девятаеву удалось захватить немецкий самолет «Хенкель» и на нем
совершить побег из плена с острова смерти. На самолете бывшие узники пересекли
линию фронта и передали советскому командованию стратегически важные сведения о
засекреченном производстве на острове Узедом. Михаил откорректировал налёты
наших бомбардировщиков на полигон в Пенемюнде. По его наводке Узедом бомбили
пять дней — и наши, и союзники. Кроме того, на угнанном самолёте было новейшее
научное оборудование, которое передали специалистам. Оно значительно помогло
нашим конструкторам и исследователям, которые занимались космической отраслью,
ракетостроением. Переданные им сведения в дальнейшем легли в основу создания
первой баллистической ракеты в СССР. Известный конструктор Сергей Королёв лично
встречался с авиационным офицером, чтобы расспросить его об устройстве
ракетного центра немцев Пенемюнде.
Однако, несмотря на это, особисты не
поверили, что заключённые концлагеря смогли угнать самолёт. «Мы подверглись
жесткой проверке, — написал позже летчик. — Длительной и унизительной». В
ноябре 1945 года Девятаев был уволен в запас и вернулся в Казань. Имея диплом
капитана, работал грузчиком в Казанском речном порту. В 1957 году М. П.
Девятаев стал одним из первых капитанов пассажирских судов на подводных крыльях
«Ракета». Позже был капитаном-наставником.
15 августа 1957 г. подвиг М. П. Девятаева и
его товарищей получил достойную оценку. Указом Президиума Верховного Совета
СССР старшему лейтенанту Михаилу Петровичу Девятаеву было присвоено звание
Героя Советского Союза, а все участники перелета награждены орденами и
медалями. Ему были возвращены все его прежние боевые награды и признаны
заслуги. Он награждён высшей наградой советского времени — орденом Ленина, 2
орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1 и 2 степеней,
медалями. Уйдя на пенсию, активно участвовал
в ветеранском движении, создал Фонд Девятаева, оказывал помощь тем, кто в ней
особо нуждался, выступал с рассказами перед молодежью.
Михаил Петрович с любимой супругой Фаиной
Хайрулловной вырастили и воспитали троих детей. Оба их сына — Алексей и
Александр — стали врачами-учёными, а дочь Нелли — преподавателем музыки. Умер
герой 24 ноября 2002 года, на 85-ом году жизни. Похоронен на аллее Героев
Арского кладбища Казани, где расположен мемориальный комплекс воинов Великой
Отечественной войны.
Михаил Петрович — почетный гражданин
Республики Мордовия (1997), городов Казани (1987), Вольгаста и Циновичи
(Германия). Награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденами
Отечественной войны 1-й и 2-й степеней, медалями. Еще при жизни Девятаева 8 мая
1975 г. в Торбеево был открыт Дом-музей его имени. Его подвиг помнят во многих
городах России, ему открываются бюсты, устанавливают памятники и памятные
таблички. Его имя носят улицы в Саранске, Казани, а также Казанский речной
техникум. В 2003 г. на могиле героя был открыт памятник петербургского
скульптора В. Обухова.
О подвиге М. П. Девятаева написано множество
книг, сложены стихи и песни, созданы телефильмы. Рассказал о побеге и сам
Михаил Петрович в книгах «Полет к солнцу» и «Побег из ада», которые вышли
большими тиражами в России и за рубежом. Снят военно-исторический фильм
«Девятаев» (2021 год) режиссёров Тимура Бекмамбетова и Сергея Трофимова. В
основе сюжета — история Михаила Девятаева — лётчика-истребителя периода Великой
Отечественной войны. Сценарий к фильму написан на основе автобиографической
книги «Побег из ада» Михаила Девятаева, консультантом картины выступил его сын
— Александр Девятаев.
Подробно о герое и его подвиге — в книге Николая Черкашина «Михаил
Девятаев», изданной в серии ЖЗЛ в 2023 году
https://onlinelit.net/book/mihail-devyataev#tx
Комментариев нет
Отправить комментарий