Первый
снег
Хоть глазами памяти
Вновь тебя увижу.
Хоть во сне, непрошено,
Подойду поближе.
В переулке узеньком
Повстречаю снова.
Да опять, как некогда,
Не скажу ни слова.
Были беды школьные,
Детские печали.
Были танцы бальные
В физкультурном зале.
Были сборы, лагери,
И мечты, и шалость.
Много снегом стаяло,
С первой парты девочка,
Как тебя забуду?!
Что бы ты ни делала,
Становилось чудом.
Станешь перед картою —
Не урок, а сказка.
Мне волшебной палочкой
Кажется указка.
Ты бежишь. И лестница
Отвечает пеньем,
Будто мчишь по клавишам,
А не по ступеням.
Я копил слова твои,
Собирал улыбки
И на русском письменном
Допускал ошибки.
Я молчал на чтении
В роковой печали.
И моих родителей
В школу вызывали.
Я решал забыть тебя,
Выносил решенье,
Полное великого
Самоотреченья.
Я его затверживал,
Взгляд косил на стены.
Только не выдерживал
С третьей перемены.
Помнишь детский утренник
Для четвёртых классов?
Как на нём от ревности
Не было мне спасу.
Как сидела в сумраке
От меня налево
На последнем действии
«Снежной королевы».
Как потом на улице:
Снег летит, робея,
Смелый от отчаянья,
Подхожу к тебе я.
Снег морозный сыплется,
Руки обжигает,
Но коснувшись щёк моих,
Моментально тает.
Искорками инея
Вспыхивают косы.
Очи удивляются,
Задают вопросы.
Только что отвечу им,
Как всё расскажу я?
Снег сгребаю валенком,
Слов не нахожу я.
Ах, не смог бы, чувствую,
Сочинить ответ свой,
Если б и оставили
Нам второе детство.
Если б и заставили,
Объяснить не в силе.
Ничего подобного
Мы не проходили.
В переулке кажется
Под пургой взметенной
Шубка горностаевой,
А берет — короной.
И бежишь ты в прошлое,
Не простясь со мною,
Королева снежная,
Сердце ледяное...
* *
*
Ученический зимний рассвет.
На окне ледяные подтеки.
Я не знал до шестнадцати лет,
Как бывают пленительны строки.
Из постели на прорубь окна
Я гляжу, не спеша из постели.
У меня есть тетрадка одна,
Для которой нет места в портфеле.
Я портфельчик под мышку возьму.
От зимы воротник побелеет.
Я о том не скажу никому,
Что в тетрадке моей лиловеет.
Вот растет из сугроба метла,
Вот оплывшая наша колонка,
Как задутая свечка, бела
Ото льда, затвердевшего ломко.
Мне отныне спасения нет.
Все, что пройдено, вижу в обломках.
Ученический зимний рассвет.
Тонет улица в ранних потемках.
Я пропал! Но кому объяснишь,
Что она меня вновь отстояла
Этим снегом, свисающим с крыш,
Словно съехавшее одеяло.
Спите, улицы! Спи, календарь!
Через день, виновато сутулясь,
Я скажу, что замазал январь
Белым снегом названия улиц.
И не смог я дорогу найти.
Но в училище был небывалом...
Я ворочаюсь под одеялом,
Я встаю. Надо в школу идти.
У меня есть тетрадка одна.
Там грядущие зреют напасти.
Там каракули, там письмена.
Но хоть лаврами путь разукрасьте,
Хоть наметьте любой юбилей,
Я туда убегу без оглядки,
В тот рассвет, что синей и белей
Ученической чистой тетрадки.
* *
*
Нет школ никаких. Только совесть,
Да кем-то завещанный дар,
Да жизнь, как любимая повесть,
В которой и холод и жар.
Я думаю, припоминая,
Как школила юность мою
Война и краюшка сырая
В любом всероссийском раю.
Учебников мы не сжигали,
Да и не сожжём никогда,
Ведь стекла у нас вышибали
Не мячики в эти года.
Но знаешь, зелёные даты
Я помню не хуже других.
Черемуха... Май... Аттестаты.
Берёзы. Нет школ никаких...
* *
*
Спасибо, музыка, за то,
Что ты меня не оставляешь,
Что ты лица не закрываешь,
Себя не прячешь ни за что.
Спасибо, музыка, за то,
Что ты единственное чудо,
Что ты душа, а не причуда,
Что для кого-то ты ничто.
Спасибо, музыка, за то,
Чего и умным не подделать,
За то спасибо, что никто
Не знает, что с тобой поделать.
* *
*
Пластинка должна быть хрипящей,
Заигранной... Должен быть сад,
В акациях так шелестящий,
Как лет восемнадцать назад.
Должны быть большие сирени –
Султаны, туманы, дымки.
Со станции из-за деревьев
Должны доноситься гудки.
И чья-то настольная книга
Должна трепетать на земле,
Как будто в предчувствии мига,
Что всё это канет во мгле.
* *
*
Я люблю незнакомые улицы,
А особенно осенью, в дождь,
Когда небо темнеет и хмурится,
Пробегает деревьями дрожь.
А по крышам блестящим и мокрым
Дождик каплями крупными бьет.
По мутнеющим, плачущим стеклам
За слезинкой слезинка ползет.
Пляшут капли на крышах блестящих,
И струятся ручьи и журчат.
На деревьях, стволами скрипящих,
Бледно-желтые листья шумят…
* *
*
Какое большое счастье
От шума дождя вставать.
В знакомые двери стучаться,
Свои для друзей открывать.
На девушку оглянуться,
Которой не назовешь.
Уехать, и вновь вернуться,
И знать, что живешь. Живешь.
Что чувствуешь кожей ветер
И знойную благодать,
Что можешь всему на свете
Хорошее имя дать.
* *
*
Я забыл свою первую строчку,
А была она так хороша,
Что, как взрослый на первую дочку,
Я смотрел на нее, не дыша.
Луч по кляксам, как по чечевицам,
Колыхался. И млело в груди.
Я единственным был очевидцем
Посвященья.
Тот миг позади.
Но доныне всей кровью — в рассрочку —
За свое посвященье плачу.
Я забыл свою первую строчку.
А последней я знать не хочу.
* *
*
Как я хочу, чтоб строчки эти
Забыли, что они слова,
А стали: небо, крыши, ветер,
Сырых бульваров дерева!
Чтоб из распахнутой страницы,
Как из открытого окна,
Раздался свет, запели птицы,
Дохнула жизни глубина.
* *
*
Вдали от всех парнасов,
От мелочных сует
Со мной опять Некрасов
И Афанасий Фет.
Они со мной ночуют
В моём селе глухом.
Они меня врачуют
Классическим стихом.
Звучат, гоня химеры
Пустого баловства,
Прозрачные размеры,
Обычные слова.
И хорошо мне... В долах
Летит морозный пух.
Высокий лунный холод
Захватывает дух.
* *
*
Поэзия, одна не знаешь ты,
В чем цель твоя конечная… Иначе
Ты проявила б все свои черты
Давным-давно. И ни одной не пряча.
Тебе твердит угрюмо: «Ты не та, —
Большой знаток.– Идешь не в ногу с веком!»
А ты молчишь, задумавшись спроста:
Что происходит с этим человеком?
* *
*
Заручиться любовью немногих,
Отвечать перед ними тайком –
В свете сумерек мягких и строгих
Над белеющим черновиком.
Отказаться, отстать, отлучиться,
Проворонить... И странным путем
То увидеть, чему научиться
Невозможно, – что будет потом.
Лишь на миг. И в смиренную строчку
Неожиданность запечатлеть.
Горьковато-зелёную почку
Между пальцев зимой растереть.
* *
*
Упаси меня от серебра
И от золота свыше заслуги.
Я не знал и не знаю добра
Драгоценнее ливня и вьюги.
Им не надо, чтоб я был иной,
Чтоб иначе глядел год от года.
Дай своей промерцать сединой
Посреди золотого народа.
Это страшно – всю жизнь ускользать,
Убегать, уходить от ответа.
Быть единственным – а написать
Совершенно другого поэта.
* *
*
Безвестность – это не бесславье.
Безвестен лютик полевой,
Всем золотеющий во здравье,
А иногда за упокой.
Безвестно множество селений
Для ослепительных столиц.
Безвестны кустики сиреней
У непрославленных криниц.
Безвестен врач, в размыве стужи
Идущий за полночь по льду...
А вот бесславье – это хуже.
Оно, как слава. На виду.
* *
*
О, что мне делать с этим бедным даром —
Влюбляться в окна, синие, как небо,
В сосульки, что повисли на карнизах,
Кривые и блестящие, как сабли, —
Во все, что нам дается жизнью даром,
Но что для сердца делается хлебом —
И ветки скрип, и вечер тучек сизых,
И снега шелест, и улыбка чья–то…
* *
*
«Можно жить и в придуманном мире», –
Мне сказали. Но правда ли это?
Можно в мире? Как в греческом мифе?
Как в легенде? Как в шутке поэта?
Можно? Это не сложно. Ребёнку
На рассвете. На девичьем утре.
Но когда ты вдеваешь гребёнку
В настоящие взрослые кудри,
Но когда что-то кануло в шири,
А пороги лишь ветром обиты,
Можно ль плакать в придуманном мире
От придуманной горькой обиды?
Я себе хорошо представляю,
Как по детскому зову преданья,
Как по знаку мечты оставляю
Все мирские дела и свиданья
И вступаю в придуманный город,
В сад придуманный, милый до дрожи.
На придуманном озере гогот
Лебедей. Я придумал их тоже.
Я придумал и даль, и округу,
И подругу придумал, и брата,
И врага сочинил я, и друга...
Ты, конечно же, не виновата,
Но заметил я, душу очистив
От земного, приняв неземное,
Тень летит от придуманных листьев
На моё безысходно земное,
Где не может пока что по маю
Цвесть сухумская роза в Сибири...
Но не думайте, я понимаю,
Можно жить и в придуманном мире.
* *
*
Ночевала
тучка...М. Лермонтов
Весь в перьях сад, весь в белых перьях
сад.
Бери перо любое наугад.
Большие дети неба и земли,
Здесь ночевали, спали журавли.
Остался пух. Остались перья те,
Что на земле видны и в темноте,
Да этот пруд в заброшенном саду,
Что лишь у птиц и неба на виду.
Весь в перьях сад, весь в белых перьях
сад,
Возьму перо любое наугад.
И напишу о маленьких синицах
И о больших взметающихся птицах.
И напишу, что сад синицу в руки
Взял, с журавлями белыми в разлуке.
Листвой сухой, седой, расхлопотался.
Красавицей своей залюбовался.
Весь в перьях сад, весь в белых перьях
сад.
И пруд, и вся прорешливость оград.
Он не шепнет, как кто–то там и сям,
Что журавли завидуют гусям.
Он знает сам, что каплями зари
В нем замелькают скоро снегири,
Что в ноябре в нем хрупко и светло,
От перистого инея светло...
Муравей
Извилист путь и долог.
Легко ли муравью
Сквозь тысячу иголок
Тащить одну свою?
А он, упрямец, тащит
Её тропой рябой
И, видимо, таращит
Глаза перед собой.
И думает, уставший
Под ношею своей,
Как скажет самый старший,
Мудрейший муравей:
«Тащил, собой рискуя,
А вот, поди ж ты, смог.
Хорошую какую
Иголку приволок».
Пруды
Одни, играючи в наивность,
Стоят за кошек иль собак.
А я люблю любую живность,
Вплоть до лягушек и до жаб.
Когда в деревне, отсудачив,
Замрет изба в туманный час,
Вздымают хоры лягушачьи
Свои симфонии у нас.
Там изумляются солисты
Голосовой своей игре.
Там, между лилий, неречисты,
Воркуют жабушки в икре.
А как возьмутся сразу вместе
Во славу тины и прудов,
Петух, затихший на насесте,
И тот соперничать готов.
Ему мерещится, что, хмуры,
Забыв и двор и бережок,
Уже помаргивают куры:
Склоняй, мол, Петя, гребешок.
Но куры спят. А я не сплю.
Я очень музыку люблю.
А рокот, цокот, гогот, пыл
Летят над вешними садами,
Над ивами и над прудами,
Ликуя до потери сил.
Да что там! Даже соловей
Вам подтвердит тепло и гневно:
В Тверской губернии моей
Что ни лягушка — то царевна.
* *
*
Хотел бы я долгие годы
На родине милой прожить,
Любить ее светлые воды
И темные воды любить.
И степи, и всходы посева,
И лес, и наплывы в крови
Ее соловьиного гнева,
Ее журавлиной любви.
Но видно, во мне и железо
Сидит, как осколок в коре,
Коль, детище нежного леса,
Я льну и к Магнитной горе.
Хочу я любовью неустной
Служить им до крайнего дня,
Как звездам, как девочке русой,
Которая возле меня.
* *
*
Вновь распахнулись просторы Тверские
Передо мной. Зеленеют луга.
Да, по дороге в края дорогие
Долго моя не ступала нога.
Вот они ивы... В веселую зелень
Ярко одели их летние дни.
Знаю: в далеком, далеком апреле
Первый мой крик услыхали они.
Вот этот дом. Частокол огорода.
Свесилась ивы зеленая прядь.
Здесь — моя первая в жизни дорога
Где-то последняя будет лежать...
* *
*
Россия средней полосы…
Туман лугов, и запах прелый
Копны, промокшей от росы.
И карий глаз ромашки белой.
И тропка узкая в кусты,
В орешник уведет. А выйдешь,
Такую сразу даль увидишь,
Что встанешь, замирая, ты.
Бескрайняя какая воля!
Блестит изгиб Тверцы-реки.
С размаху вширь простерлось поле,
В нем тонут леса островки.
Сужается, летит, шоссе…
Стоишь. И словно шире плечи.
И крепче дух от этой встречи
С землей во всей ее красе.
А возле, на кусту в росе,
Как часики, стучит кузнечик.
Стояли цитрусы стеной
Стучали в крепкие ладошки,
Но все всплывал передо мной
Непризнанный цветок картошки…
Чуть-чуть
есенинское
Синь да облако… Сияя,
Лес таит свои пути.
Это Русь моя родная —
Углич, Тверь, Москва, Путивль…
Лес, рябинами разгроздясь,
Предлагает свой размах.
Я ведь знаю, отчего здесь
Клочья сена на ветвях.
Это узкие проселки,
Где проехались года.
Это ели, это елки,
Новогодние всегда.
Над рекой стоят чертоги,
В чистом инее мосты.
Я ведь здесь не по дороге,
Не до дня, не до черты.
Я ведь все-таки крестьянин,
Если глубже поглядеть.
Я большой любовью ранен:
Хлеб, земля, железо, медь.
Храмы, белые от стужи,
Розовые от зари,
Невысокие снаружи
И огромные внутри.
Напев
Не повторить хочу — продолжить,
Напомнить, выручить, спасти…
Грибной качающийся дождик
На всем проселочном пути.
Неувядаемое лето.
В цветке промокшая пчела.
А там, за вырубками где-то,
Полей желтеющих дела.
Не повторить хочу — напомнить,
Как беззаветно и легко
Нас может счастием наполнить
Берез парное молоко.
Как может болью и отрадой
Овеять душу сторона,
Где есть за старенькой оградой
Избушка ветхая одна.
А дальше — новые, другие,
Конечно белые, дома.
И провода у них тугие
И молодые закрома.
Хочу продолжить песнь о певне,
Хвост выгибающем дугой.
О дорогой моей деревне
И о пшенице дорогой!..
Грибной качающийся дождик.
Мерцанье падающих глаз.
У мамки выхватив творожник,
Босой задумался художник:
А где же бабочки сейчас!
Белые
ветки России
Черные ветки России
В белом, как небо, снегу.
Эти тропинки глухие
Я позабыть не смогу.
С веток в лесу безымянном
Падает маленький снег.
Там, в отдаленье туманном,
Тихо прошел человек.
Между сугробами дровни
Прошелестели едва.
Белая ель, как часовня,
Ждет своего рождества.
Белые ветки России
В синем, как небо, снегу.
Эти проселки седые
Я позабыть не смогу…
Острое выставив ушко,
Белка, мала и бела,
Как часовая кукушка,
Выглянула из дупла.
Ровеснику
Испытание временем,
Испытание веком,
Испытание бременем
И родным человеком.
Испытание рифмами,
Бесконечно плохими.
Сухарем, логарифмами
Или двойкой по химии.
Испытание строчками,
Колдовавшими долго.
Испытание стройками —
Ангара или Волга, —
Испытание заметью,
Где одно только средство —
Испытание памятью
Опаленного детства…
И довольно застенчивой,
Но весьма величавой —
Испытание женщиной,
Испытание славой.
Обязательно выдюжить
И порадовать вестью.
Обязательно выдержать,
Обязательно с честью.
И, живя перемеченным
Метой празднеств и бедствий,
Быть в душе – незамеченным,
Знаменитым, как в детстве.
Болезнь
Третий класс. Температура.
Значит, в школу не идти.
Апельсин. Лимон. Микстура.
Сладковатая почти.
Полежим тихонько дома.
Порисуем для себя,
Почитаем «Детство Темы»,
Книжки умные любя.
Ишь как холодно снаружи,
Как там свищет и метет.
Как тепло! Хотя все туже
Окна стягивает лед.
Как тепло. Как небывало
Многоточия растут!
С головой под одеяло
Спрячься, съежься – не найдут.
Жар проходит. Вяло-вяло
Дни с картинками бегут.
Звонко шаркает терраса.
Бьет сосулька по ведру.
Капитана Гаттераса
Приключения беру.
Впечатленье производит
Всё, где шум, отвага, звон.
Одноклассница приходит.
Навещает. Я влюблен.
Я лежу такой красивый,
Как солдат, что ранен был.
Говорит она: «Счастливый,
Две контрольных пропустил.
Находилась. Научилась.
Заболею к декабрю».
Я рисую «Наутилус»
И на память ей дарю.
Хлеб
Сорок второй.
Поземка. Стужа.
До города верста.
Теплушка наша
Чуть похуже
Вагона для скота.
Но лишь в пути узнав,
Как дорог
Ее худой уют,
Закоченев,
Приходим в город,
Там, слышно, хлеб дают.
В ларьке,
По окна заметенном,
Пимов о доски стук.
– Откуда, хлопцы?
– С эшелона. —
И чей-то голос вдруг:
– Ребят вперед пустите, братцы!
Пусть первыми возьмут.
Я слышал,
Это ленинградцы.
Ишь как мальчонка худ.
А нас
Брала уже усталость,
Все вымерзло в груди.
И очередь заволновалась:
– Ребята, проходи!..
– Да вы бы сразу попросили.
– А сам-то, чай, ослеп? —
Так было тесно в магазине,
Так был он близко, хлеб.
А продавщица обмахнула
Прилавок:
– Ну так что ж? —
И вот уж в воду обмакнула
Большой и добрый нож.
Угрюмы нары эшелона.
Буханки горячи.
А мы молчали,
Сжав талоны.
Мы были москвичи.
Был зябок
Жалкий мой нарядец.
С ларька срывало жесть.
–Нет,– я сказал, —
Не ленинградец.—
А как хотелось есть.
В
сорок втором
Во флигельке, объятом лютой стужей,
В сорок втором, чтобы согреть сестру,
Я бросил в печку сказки братьев Гримм.
Железная печурка загудела.
Сидели мы, коленки обхватив,
Уставясь в жар, в распахнутую дверцу.
Там замки рушились, дома горели,
То великан, то карлик погибал...
Потом все стало только горсткой пепла.
А за окошком слабым вьюга крепла.
Как тень прохожий редкий пробегал.
Теперь, когда об этом вспоминаю,
Когда так много лет и зим прошло,
Меня на миг, как будто сам сгораю,
Охватывают ужас и тепло.
Песня
Какими красивыми были
Мальчишки семнадцати лет,
Которых еще не любили,
Которых давно уже нет.
Летели над ними разрывы,
Осколки великой войны.
Но все ж они, мальчики, живы,
Как живы отцы и сыны.
Какими красивыми были
Девчонки семнадцати лет,
Которых еще не любили,
Которых давно уже нет.
Летели над ними разрывы,
Осколки великой войны.
А все ж они, девочки, живы,
Как дочери и как сыны.
Какими красивыми были,
Такими и в землю ушли.
А там, где мы их хоронили,
Там красные маки взошли.
Свершаются сказки и были
В созвездьях боев и побед…
Такими красивыми были
Ребята семнадцати лет.
* *
*
Студеный май. Еще на ветках зябли
Ночами почки. Но земля цвела.
Я деревянный вырезал кораблик
И прикрепил два паруса–крыла.
И вот, по бликам солнечным кочуя,
По ледяной, по выпуклой реке
На ненадежных парусах вкосую
Он уплывал куда–то налегке.
Не сознавая важности минуты,
Я не прощался, шапкой не махал,
Но так мне было грустно почему-то,
Как будто впрямь кого-то провожал.
А в синеве, где, выйдя в путь далекий,
Смешалась с небом талая вода,
Качался парус детства одинокий
И льдинкой белой таял навсегда...
Родные
стены
Эти окна подернуты инеем,
Эти стекла запаяны льдом.
Только свечкой да собственным именем
Оживил я заброшенный дом.
И сижу. Пригорюнилась рядышком
Тень, во тьме потерявшая спесь.
Одиноко жила моя бабушка,
Александра Ивановна, здесь.
Все сыновние жизни, дочерние
Озаряла ее доброта.
Час, как областью стала губерния,
Пропустила, была занята.
В наших судьбах являясь провидицей,
Малограмотна бабка была.
И нехватку обоев в провинции
Возмещала чем только могла.
Клей ведерными лился замесами.
Одевали стену за стеной
И газеты с большими процессами,
И плакаты любой стороной.
Назубок и парады, и бедствия
Знал по стенам бревенчатым я.
Педагогов пугала впоследствии
Образованность эта моя.
Там, где окна мне кажутся льдинками,
Помню, возле кровати моей,
Две огромных бумаги с картинками,
Льва Толстого большой юбилей.
Помню выезды Анны и Вронского.
Помню Левина, Кити, каток.
И собаку парения броского,
Узколицую, длинную. Дог!
Печь, как бабка, поет в полутемени.
Помогают мне с легкой руки
Сообщения нового времени
И попутные черновики.
О малине, о черной смородине,
О годах, уносящихся прочь…
Помогают и стены на родине,
Отчего же им нам не помочь.
* *
*
Что-нибудь о России?
Стройках и молотьбе?..
Все у меня о России,
Даже когда о себе.
Я среди зелени сада
И среди засухи рос.
Мне непонятна отрада
Ваших бумажных берёз.
Видел я, как выбивалась
Волга из малых болот.
Слышал, как песня певалась
И собиралась в поход.
Что-нибудь о России,
Стройках и молотьбе?..
Все у меня о России,
Даже когда о тебе.
* *
*
И позабыть о мутном небе,
И в жарких травах луговых
Лежать, покусывая стебель
У загорелых ног твоих.
И так нечаянно промокнуть
Под самым каверзным дождём,
Таким, что не успеешь охнуть,
А весь уже до нитки в нём.
И не обидеться ни капли
На эти радужные капли
На волосах, и на бровях,
И на сомкнувшихся ресницах,
И на ромашках, и на птицах,
Качающихся на ветвях...
И эту тишину лесную
Потом минуту или две
Нести сквозь бурю городскую,
Как бабочку на рукаве.
* *
*
На остановке автобусной
В чёрном осеннем пальто...
Не понимаю я — что бы с ней
Связывало? Да ничто.
Так почему же по городу
Осенью, а не весной
Еду в обратную сторону
Я у неё за спиной.
Так отчего же, встревоженный
Чувствуя косвенно взгляд,
На остановке непрошеной
Я выхожу наугад.
И в молодой неизвестности,
В лиственный канув обвал,
Долго шатаюсь по местности,
Где никогда не бывал.
* *
*
На влажные планки ограды
Упав, золотые шары
Снопом намокают, не рады
Началу осенней поры.
– Ты любишь ли эту погоду,
Когда моросит, моросит...
И желтое око на воду
Фонарь из-за веток косит?
– Люблю. Что, как в юности, бредим,
Что дождиком пахнет пальто.
Люблю. Но уедем, уедем
Туда, где не знает никто...
И долго еще у забора,
Где каплют секунды в ушат,
Обрывки того разговора,
Как листья, шуршат и шуршат.
Любовь
Утешь меня. Скажи мне: все неправда,
И я поверю. Я хочу поверить.
Я должен верить через не могу.
На отдаленном синем берегу
Моей реки, зовущейся Непрядва,
На камушке сидишь ты.
Злая челядь —
На противоположном берегу.
Утешь меня. Скажи мне: все, что было,—
Случайность, наважденье, не закон.
И я влюбленно, а не через силу
Тебе отвечу русским языком.
Утешь меня. Чтоб впредь не попрекали.
Ведь я силен. Еще сильней — со зла.
…И я погибну на реке Каяле,
Чтоб ты, как Русь, как девочка,
жила.
* *
*
Не торопись. Погоди. Обожди.
Скоро пойдут проливные дожди.
Не говори мне того, что я сам
Скоро узнаю по чьим-то глазам.
Не торопись. Помолчи. Погоди.
Ведь у меня ещё всё впереди.
Тают дороги. Ломаются льды.
Дай постоять на пороге беды.
* *
*
Она души не приняла.
А я старался. Так старался,
Что и свои забыл дела,
И без иной души остался.
Я говорю о ней: была.
Нехорошо. Она живая.
Она по-прежнему светла.
Она живет, переживая,
Но – там, где я сгорел дотла,
С ней все на свете забывая.
Я говорю о ней: была.
Она души не приняла.
Но это – малые дела
Среди дерзаний и сказаний.
Живи, да будет лик твой тих
И чист, как той весною ранней,
Среди оставшихся в живых
Воспоминаний...
Поминаний.
* *
*
Нет сил никаких улыбаться,
Как раньше, с тобой говорить,
На доброе слово сдаваться,
Недоброе слово хулить.
Я все тебе отдал. И тело,
И душу – до крайнего дня.
Послушай, куда же ты дела,
Куда же ты дела меня?
На узкие листья рябины,
Шумя, налетает закат,
И тучи на нас, как руины
Воздушного замка, летят.
* *
*
«Как страшно с тобой расставаться…»
Какие простые слова.
Зачем журавлю оставаться,
Когда улетает листва?
И, руки подняв от испуга,
Что неба опять не боюсь,
Кричу я: «Подруга, подруга» —
На всю поднебесную Русь.
Прощай.
Я в любви не прощаю.
Прощай, поминай обо мне.
Я помнить тебя обещаю,
Как в юности, как на войне.
Космическое
Ты не слышишь меня и не чуешь,
Но, ночами и днями томясь,
Я ведь знаю,
что ты существуешь,
Просто плохо налажена связь.
Недоступное нашему время —
То ль поток, то ли тонкая нить
Между теми полями и теми —
Не старается соединить.
Я не знаю, какие в науке
Достиженья безмерные есть,
Есть простёртые в вечности руки,
Сердце, сердцу подавшее весть.
Пусть, в минуту свою заключённый,
Я сгорю в ожиданье дотла,
Через лет световых миллионы
Будет встреча: «Я был»,
«Я была».
* *
*
Под черной липой, на исходе встречи,
Сядь ближе - на таком сыром ветру.
Я на твое молчанье не отвечу
Лишь оттого, что слов не подберу.
Каких-то слов… Простых, как это чудо
Листвы, бушующей с дождем в борьбе.
…Я никогда тебя не позабуду,
Не перестану думать о тебе…
Песок в листве. В вершинах ходит ветер.
Спешишь домой? Прощай.
Но шаг твой тих.
Зачем следы твои не листья эти,
Я б мог сберечь тогда хоть два из них!
Я полон весь приметами твоими.
Ты вся со мною, как ни уходи.
В ночи, в пути - искать я буду имя
Теснящемуся у меня в груди.
И как мне знать - слова придут откуда.
А ты откуда у меня в судьбе?
…Я никогда тебя не позабуду,
Не перестану думать о тебе…
* *
*
Листья летят пургой,
Маленьких птиц пугая:
Скоро придет другой,
Скоро придет другая.
Милая, Бог с тобой,
Мы недостойны рая.
Скоро придет другой,
Скоро придет другая.
Знает цветок сухой,
Знает земля сырая:
Скоро придет другой,
Скоро придет другая.
Милая, Бог с тобой,
Не унывай, родная,
Скоро придет другой,
Скоро придет другая…
* *
*
Это просто вечер был такой.
Облаков безветренный покой.
И такая мирная земля,
И такие тихие поля,
Что и ясень, листьями рябя,
Шелестел не вслух, а про себя.
И когда прощалась ты со мной,
Ты сказала: «не грусти, родной.
Это просто вечер был такой,
Что прошлись тропинкой мы одной,
Это просто вечер был такой,
Чья-то песня в поле за рекой.
Тишь была. Черемуха цвела.
Над землею радуга плыла»
* *
*
Так был этот закат знаменит,
Что все галки — о нём, про него...
Нет, не могут стихи заменить
Ни тебя, ни меня, никого.
Ты ушла. Я остался один
С бесконечностью прожитых лет
И с одной из московских картин,
Прочно вбитой в оконный багет.
Так был этот закат знаменит,
Что все стёкла, все крыши — к нему...
Нет, не могут стихи заменить
Настоящей любви никому.
* *
*
Но как мы встретимся — чужими?
Так, что и нечего сказать,
Чем жили мы, о чем тужили,
Чем сердце занято опять?
Все это было очень просто,
Когда бы были мы одни.
Но берега, но дом у моста,
О чем подумают они?
Что скажут липы и заборы,
Булыжник и его трава,
Запомнившие наши ссоры,
И поцелуи, и слова?
Где словно в песне — строчка к строчке,
Твой след у моего следа,
Вдруг не вдвоем, поодиночке,
Как мы появимся тогда!
* *
*
Опять с непогашенным светом
Короткие ночи делю…
Не надо. Не думай об этом.
Я больше тебя не люблю.
Я вижу из этого мира,
Где нет ни тебя, ни меня,
Как где-то мертвеет квартира,
Беззвучная в топоте дня.
Там пыль оседает на книги
И плавает нежная моль.
Я так не люблю эти миги,
Их теплую, легкую боль.
Я вижу из третьего дома,
Как в том отзвучавшем дому
Так ветрено и незнакомо
Мы сходимся по одному.
Как будто влюбленные тени,
От нас молчаливо уйдя,
Там ночь коротают в измене,
Друг с друга очей не сводя.
Живут они в облаке света,
Как смерти, боясь темноты,
Два призрака, два силуэта.
Но это не я и не ты.
Я знаю: и то наважденье
Сойдет, как по инею след.
И все ж я не сплю до мгновенья,
Когда они выключат свет.
Венок
Вот мы с тобой и развенчаны.
Время писать о любви...
Русая девочка, женщина,
Плакали те соловьи.
Пахнет водою на острове
Возле одной из церквей.
Там не признал этой росстани
Юный один соловей.
Слушаю в зарослях, зарослях,
Не позабыв ничего,
Как удивительно в паузах
Воздух поет за него.
Как он ликует божественно
Там, где у розовых верб
Тень твоя, милая женщина,
Нежно идёт на ущерб.
Истина не наказуема.
Ты указала межу.
Я ни о чём не скажу ему,
Я ни о чём не скажу.
Видишь, за облак барашковый,
Тая, заплыл наконец
Твой васильковый, ромашковый
Неповторимый венец.
* *
*
Значит, жить?
Значит, снова мечтать?
Возводить эти хрупкие зданья?
Но тогда – как же душу расстать
С красотою разочарованья?
Я ведь годы на это убил
И открыто оплакал потерю.
Журавлиным стихом раструбил,
Что уже не люблю и не верю.
Ты была моей лучшей бедой,
От которой рождается песня.
Неужели – опять молодой —
Должен я улетать в поднебесье?
Но тогда что же делать мне с ней,
С золотящейся в вечность листвою
Меж страниц сброшюрованных дней,
С обжитой неудачей людскою?
Но тогда, когда сам проклинал
Даже самые наши начала,
Неужели я вовсе не знал,
Что оглядка твоя означала?
* *
*
…Милая, дождь идет,
Окна минуя, косо.
Я ведь совсем не тот,
Чтоб задавать вопросы.
Я ведь совсем другой.
Я из того ответа,
Где под ночной пургой
Мечется тень поэта…
* *
*
В дни, когда рано темнеет,
Сразу становится поздно.
Но тем не менее веет
Ранью. Туманно и звездно.
Шел я. Менялась погода.
Жил, не считая мгновений.
Ждал я тебя, как прихода
Лучшего из вдохновений.
Вот и возникла, как завязь,
Ты – из любви и участья.
Вот и запел я, склоняясь
И улыбаясь от счастья.
Дерево к ночи синеет.
Листья качаются грозно.
В дни, когда рано темнеет,
Сразу становится поздно.
* *
*
Снега белый карандаш
обрисовывает зданья...
Я бы в старый домик ваш
прибежал без опозданья,
Я б пришел тебе помочь
по путям трамвайных линий,
Но опять рисует ночь
черным углем белый иней...
У тебя же всё они,
полудетские печали.
Погоди, повремени,
наша жизнь еще в начале.
Пусть уходит мой трамвай!
Обращая к ночи зренье,
Я шепчу беззвучно: «Дай
позаимствовать уменье.
Глазом, сердцем весь приник...
Помоги мне в миг бесплодный.
Я последний ученик
в мастерской твоей холодной».
* *
*
Мне зима залепила в стекло снежком,
Чтобы выглянул я скорей,
И за дерево спряталась. Снег пешком
Шёл до самых твоих дверей.
Подошёл я, колеблясь, застыл в окне,
Чтобы глянула хоть чуть-чуть.
Это клочья записки твоей ко мне.
Это я за углом топчусь.
Мне зима залепила в стекло снежком,
Чтобы выглянул я скорей,
И за дерево спряталась. Снег пешком
Шёл до самых твоих дверей.
Мне зима залепила в стекло снежком,
Чтобы выглянул я скорей,
Это ты позвала. Это я пешком
Шёл до самых твоих дверей.
* *
*
Когда смеются за спиной,
Мне кажется, что надо мной.
Когда дурное говорят
О ком-то ясного яснее,
Потупив угнетённо взгляд,
Я чувствую, что покраснею.
А если тяжкий снег идёт
И никому в метель не выйти,
Не прогуляться у ворот,
Мне хочется сказать: простите.
Но я хитрец. Я берегу
Сознание того, что рядом
На москворецком берегу
Есть дом её с крутым фасадом.
Она, не потупляя взгляд,
Когда метель недвижно ляжет,
Придёт ко мне и тихо скажет,
Что я ни в чём не виноват.
* *
*
Из переулка сразу в сон
Особняков, в роман старинный
И к тишине на именины,
Где каждый снами угощен.
Из переулка сразу в тишь
Еще торжественней и глубже,
Где тает лист, где блещут лужи,
Где каплет с порыжелых крыш.
...Я никогда не забывал
О том, что ты меня любила,
Но все, что здесь когда-то было,
Все, что нам флюгер напевал,
Я иначе именовал,
Усталый, пыльный и вокзальный,
Когда ты с нежностью печальной
Приблизилась: ты опоздал.
Из переулка – сразу в путь.
Твой переулок слишком дорог,
В нем темных лип столетний шорох
Все так же просит: не забудь.
Мы жили здесь без гроз, без слез,
Средь ветхих стен – на слух, на ощупь.
Однажды вышли мы на площадь,
Нас ветер в стороны разнес.
* *
*
Это так и останется тайной
Белых веток и синей воды —
Далеко ли завел неслучайный
Разговор, оставляя следы
На снегу, на душе, на странице,
Что появится через года,
Чтобы строчкой одной сохраниться
Нерастаявшей и навсегда…
Что сказалось под шелест трамвайный,
Под снежок с голубых проводов,
Это так и останется тайной
Белых веток и Чистых прудов.
Посещение
Я ждал тебя на улице, в метро,
В монастырях с огромными глазами.
Я ждал, на медь меняя серебро,
У телефонных будок. Ждал часами
(И между часовыми поясами),
Как в юности, когда не знаем сами,
Куда звонить, где зло, а где добро.
В минуту давнюю, не дорогую,
Глаза случайным блеском ослепя,
Я ждал тебя, когда я ждал другую,
Возможно, где-то около тебя.
А ты в порывах ветра и сирени
С другим стояла, выйдя на крыльцо,
И, может быть, все медлила в смятенье
И молча думала: не то лицо.
* *
*
Вот пройдусь я
По бульвару по Тверскому,
Холод трубки телефонной
Растоплю.
Треску в проводе
И голосу чужому
Имя той скажу,
Которую люблю.
Подойдет.
И, ни о чем не вспоминая,
Не жалея, не ревнуя, не виня,
Я спрошу ее: «Любимая, родная,
Хорошо тебе живется
Без меня?»
Уехала
Все телефоны на углу на каждом.
Но что мне делать и кого винить -
Ни по какому номеру пока что
Никто не сможет нас соединить.
А я брожу по переулкам. Помнишь?
Там наше детство до сих пор живет.
Оно ко мне торопится на помощь,
Свою веселую подмогу шлет.
И вот - во тьму по облачному краю
Луна монетой катится… И я
Тебя у гулких далей вызываю,
У расстояний требую тебя.
Но мне в ответ сквозь черный, мокрый
воздух
Со станции да с пристаней реки -
Лишь краткие сигналы паровозов
Да пароходов долгие гудки.
* *
*
Жду тебя,
Ты городом идёшь,
А ведь должен я к тебе идти.
За окном — качающийся дождь
На твоём заведомом пути.
Я ведь знаю, что и так тяжёл
Этот скользкий путь по февралю.
Надо сделать так,
чтоб дождь не шёл,
Потому что я тебя люблю.
Я ведь тоже знал и позабыл,
Но надеюсь, что не навсегда,
Слово, что поэт произносил,
И кончался ливень без следа.
А теперь, немотствуя порой,
По прошествии немалых лет,
Не могу над милой головой
Разогнать дождинки — слова нет.
Я ведь знаю, что твои мечты
И мои — на родственном пути,
Что беду чужую можешь ты
Невзначай руками развести.
Много слов я знаю наизусть,
Но одно забытое влечёт.
Умоляю, чтобы эту грусть
Ты на свой не принимала счёт.
Телефон
- С утра такой дождливый день.
Все крыши точно набекрень,
А все деревья так стоят,
Как будто это листопад.
Все оттого, что нет тебя.
- Да, Машенька.
- Вчера котенка я спасла.
Он вылетел из-за угла
И сразу, маленький, упал,
Чуть под колеса не попал.
Все оттого, что нет тебя.
- Да, Машенька.
- А, знаешь, в проходном дворе
Щенок заплакал в конуре
О том, что выпал из гнезда
Птенец, не знающий куда…
Ты, как всегда, недоглядел.
- Да, Машенька.
- С утра дождливый день такой.
Все оттого, что ты плохой,
Что мы не виделись с тобой
Не знаю век уже какой,
Что забываю я тебя…
- Нет, Машенька.
Грусть
Чужой, непонятной
Тоской теребя,
Все снятся плохие
Мне сны про тебя.
Но я не обижу
Любви наяву
Ни делом, ни словом —
Не этим живу.
Но только в разлуке
Больнее втройне
За каждый твой взгляд,
Что подарен не мне.
За каждое слово,
За шаг твой любой,
Что мучит другого,
Что видит другой.
А я… Что ни вижу
И чем ни маним,
Мне глаз моих мало —
Твои бы к моим!
* *
*
Мне не может никто
И не должен помочь,
Это ты понимаешь сама.
Это ранняя рань,
Это поздняя ночь,
Потому что – декабрь и зима.
Это скрип
Одиноких шагов в темноте.
Это снег потянулся на свет.
Это мысль о тебе
На случайном листе
Оставляет нечаянный след.
А была у тебя
Очень белая прядь,
Потому что был холод не скуп.
Но она, потеплев,
Стала прежней опять
От моих прикоснувшихся губ.
Ты шагнула
В квадратную бездну ворот.
Все слова унеслись за тобой.
И не смог обратиться
Я в тающий лед,
В серый сумрак и снег голубой.
Я забыл, что слова,
Те, что могут помочь, —
Наивысшая грань немоты.
Это ранняя рань,
Это поздняя ночь,
Это улицы,
Это не ты.
Это гром, но и тишь,
Это свет, но и мгла.
Это мука стиха моего.
Я хочу,
Чтобы ты в это время спала
И не знала о том ничего.
* *
*
Как будто не было зимы,
Цветут деревья беззаботно.
И на ночь ливни льют охотно,
Как будто не было зимы.
И так, забыв про холода,
Июньский ветер ветки треплет,
Как будто листья никогда
Не истлевали в сером пепле.
И вот, случайно встретясь, мы
Опять стоим у поворота
И все надеемся на что-то,
Как будто не было зимы.
* *
*
Домой, домой, туда, где дома нет,
Где только ты, незримая почти,
Где тает снег, как тысяча примет,
И на домах, и на твоем пути.
Я знаю то, что ты товарищ мой,
Что для меня ты целый белый свет,
Так знай и ты, что я хочу домой,
Домой, домой, туда, где дома нет.
Здесь столько крыш, и окон, и дверей,
Друзей, подруг на столько зим и лет,
А я хочу к тебе, к тебе скорей —
Домой, домой, туда, где дома нет.
Вот улетает желтенький листок.
Сквозь южный снег, как бабочка на свет.
Куда? На север? Или на восток?
Домой, домой, туда, где дома нет.
Стихи
Марианне
А мне надоело скрывать,
Что я Вас люблю, Марианна;
Держась и неловко и странно,
Невинность, как грех, покрывать,
Мечтать о балконе твоем,
О дереве на перекрестке,
Где ждали, наверно, подростки
И ждут… Ну, а я-то при чем,
Раз мне надоело скрывать,
Молчать глубоко и пространно,
Что я Вас люблю, Марианна.
Невинность, как грех, покрывать.
* *
*
Марианне
Я за столько лет не нагляделся,
Не налюбовался на тебя…
Город в белый снег переоделся,
Чистоту внезапную любя.
Я за столько лет еще не свыкся
С первопутком около домов:
Снеговик с загадочностью сфинкса
И в снегу две ветки двух тонов.
Я хочу продлить их неизвестность
Изморози или черноты.
Но тогда вступаешь в эту местность,
Инея не стряхивая, ты.
Пусть висок мой в иней приоделся.
Будь со мной, тревожась и любя.
(Не уйди, мой город разлюбя.)
Я за столько лет не нагляделся,
Не налюбовался на тебя.
* *
*
Марианне
Ты вправе думать, посетив больницу,
Где я – все о себе да о себе,
Что воронье за окнами клубится,
Что льдист и хладен путь через столицу,
Что все равно мне, каково тебе.
Ты принесла мне сахар и обновки,
Хотела рассказать, как день прошел,
Как ты упала возле остановки,
Как холодно одной, как путь тяжел,
Когда летят толпою птицы эти…
А я все о себе да о себе.
Не о тебе, единственной на свете,
На ледяной изменчивой тропе.
Ты вправе думать, исхудав щеками,
Все обо мне в дороге, обо мне —
Что сердце у меня, наверно, камень,
Что я, как эти окна,– в стороне,
Ты вправе думать…
Но когда ушла ты,
Когда безлюдным стал приемный зал,
Я в многолюдном гомоне палаты
Шептал в подушку все, что не сказал…
Ты – о больной руке, о трудной доле,
А я – все о себе да о строке,
Которая не стоит малой боли
В твоей душе и в маленькой руке…
На улице пустой воронья дрема.
Ворочается снег по городьбе.
Одна утеха – что ты плачешь дома,
А я не дома плачу о тебе.
Ты вправе думать…
Ты в нежнейшем праве…
Но я в одном сегодня без вины,
Что думаю в подушку – не о славе,
А о любви, в которой мы равны.
* *
*
М.
Роговской
Ты плачешь в зимней темени,
Что годы жизнь уводят.
А мне не жалко времени,
Пускай оно уходит.
Оно так долго мучило
Своим непостоянством,
Что мне с ним жить наскучило,
Как дорожить тиранством.
Я так боялся сызмала
Остаться в жалком прахе.
Я делал всё. Но сызнова
Томился в том же страхе:
Бежит, бежит, не поймано,
Не повергаясь в трепет,
Что мне своей рукой оно
Лицо другое лепит.
Ты плачешь в поздней темени,
Что годы жизнь уводят?
А мне не жалко времени,
Пускай оно уходит.
Есть в нашей повседневности
Одно благое чувство,
Которое из ревности
Дарует нам искусство, –
Не поддаваться времени,
Его собою полнить
И даже в поздней темени
О том, что будет, помнить.
Не надо плакать, милая,
Ты наших поколений.
Стань домом, словом, силою
Больших преодолений.
Тогда и в зимней темени
Ты скажешь и под старость:
А мне не жалко времени,
Уйдёт, а я останусь!
Первый
иней
Деревья черные стояли
На желтом дерне и листве.
Их ветки черные торчали
В пустой и голой синеве.
Деревья черные качались,
Как только воздух наплывал.
А птицы белые бросались
Вверх, точно в тянущий провал.
Я утром вышел в этот сад.
Он, весь заросший белым мохом,
Просил, чтоб даже легким вздохом
Я не нарушил тишь оград
И взлетов серых воробьят.
Ни тропки нет. А я и рад
Тому, что все, как в белой шали,
Там, где лишь день тому назад
Деревья черными стояли.
Забыв про хлынувшую стужу,
Белеет сад, едва дыша,
Как будто явлена наружу
Деревьев чистая душа.
Снег
О, я еще не изучил
Его манеры и повадки.
Он не такой, он старой складки.
Его никто не приручил.
О том, что где-то вас не ждут,
Он вам нашепчет без запинки.
И будет рисовать картинки,
Какие в голову взбредут…
И складывать свои снежинки.
Внезапно вздумает помочь
Тому, кто от безделья тужит,
Кому от темноты невмочь…
Вдруг выпадет.
И обнаружит
Все, что хотела спрятать ночь.
Зимняя
звезда
Темное утро бело —
И от земли, и от неба…
Улица. Нет никого,
Кроме деревьев и снега.
Но мне послышался всхлип…
И я метнулся на всхлипы.
А это стареньких лип
Были январских скрипы.
Инея хрупкая вязь.
Веточек полусплетенье —
А на душе ощущенье,
Словно звезда родилась!
Это рождественский снег
Между ветвей не таится…
Кажется, что человек
Должен вот-вот появиться.
* *
*
У снега короткая память,
Но хочет ни свет ни заря
Какую-то лужу обрамить
Подтаявшего января.
Прошу его, как человека:
Останься подольше! А он…
День не отличает от века,
Не мной, а собой увлечен.
Он делает ветку хрустальной,
А кариатиду – живой.
И вдруг исчезает печальный,
Как будто и свой и не свой.
И вновь начинается заметь,
И вновь обнимает любя.
У снега короткая память.
Такая же, как у тебя.
* *
*
Несколько дней назад
Выпал огромный снег.
В преображенный сад
Лес глядит из-под век.
Несколько дней назад
Выпал пушистый снег.
Несколько дней назад
Я совершил побег.
Несколько дней назад,
Несколько дней назад
Выпал волшебный снег,
Лес полонив и сад.
И подошел мороз
К тающему окну
И разветвился вдруг
Ветками по стеклу.
Пальмы белели там
С елками пополам,
Веточки и стволы
Самой седой иглы.
И я пошел туда,
В праздник ветвей и льда,
Тропочку продышал —
Весь туда убежал.
Ты в этот миг вошла.
«Где же ты?» – позвала.
Нет меня. Пуст наш дом.
В саде, в лесу я в том.
Видишь ли, в этот сад
Несколько дней назад
Выпал волшебный снег.
Несколько дней назад.
Я продышал кружок,
Видимо, неспроста.
И сквозь него ушел
В сказочные места.
Так и брожу я там,
Жду, когда ты придешь,
Там, где по всем кустам
Инеевая дрожь.
Я по тому снежку
В наши вернусь места,
Лишь к моему кружку
Ты приложи уста.
Несколько дней назад
Выпал огромный снег.
Несколько дней назад
Я совершил побег.
Это короткий путь.
Просто меня вернуть.
Я ведь и сам вернусь,
Только лишь оглянусь.
* *
*
Небольшой мокрый снег. Гололедица.
Мгла над нивами, холодом сжатыми.
Белый куст как большая медведица
С затаившими дух медвежатами.
Возле дачи с забитыми ставнями,
Окруженной живущими дачами,
Ты стоишь, размышленьями давними
Остановленный и озадаченный.
Нет. Так просто душа не развяжется
С тем, что мучит и в воздухе носится.
Все-то думается, все-то кажется…
Но с тебя еще многое спросится.
С нерешительным вьюги не водятся.
Он пустыми сединами метится.
Две лыжни осторожно расходятся,
Чтобы встретиться или не встретиться.
* *
*
И звонкость погоды,
И первый ледок,
И след пешехода,
И птичий следок,
И белая крыша,
И ветви за ней,
И небо – все выше,
Все выше – синей.
И так все открыто
С низин до высот —
И то, что забыто,
И то, что придет.
И все, что от глаз
Крылось рощей большой,
И все, что у вас
И у нас за душой.
А небо большое,
Большое уже.
…И что за душою.
И что на душе…
И, меченный метой
Нелегких годин,
Ты с ясностью этой
Один на один.
* *
*
Вспоминается первый ледок.
Вспоминается вечер без звезд.
Вспоминается колкий упрек
В том, что я удивительно прост.
Это может быть. Но почему
До того, как нашли вы меня,
Было так хорошо одному
На закате осеннего дня?
Я листву разменял на рубли,
Я капель разменял на гроши.
А всего-то хотелось – любви
Да единственной в мире души.
* *
*
На душе легко и снежно.
Никого там нет,
Кто бы грубо или нежно
Свой оставил след…
Ни чириканья, ни лая
Не слыхать уже.
Только улица былая
На моей душе.
Это белая дорога,
Позабытый путь,
Где домов уже немного.
Только повернуть…
Чей-то взгляд во мне утонет.
Загремит кольцо.
Заболит вот этот домик,
Защемит крыльцо.
* *
*
Наступают в мире холода.
Улетают птицы кто куда.
Мне на долю выпал тихий вечер,
А под вечер выпал первый снег.
Тихий вечер.
Белых хлопьев речи.
Чистый облик и недолгий век.
Наступают в мире холода.
Меньше света.
Больше тьмы и льда.
Мне на долю выпала досада,
А из мыслей выпал весь покой.
Я рассаду не донес до сада,
Обокрал его своей рукой.
Наступают в мире холода.
А ведь было лето. Было, да.
А снежок, что над травой хлопочет,
Так он тает на глазах у всех,
Будто он зимы совсем не хочет,
Как не хочет трав последний снег.
Ша
нуар
От мороза с его причудами
Я бегу…
Уголек с двумя изумрудами
На снегу.
Я котенка беру за пазуху
И – домой…
Вытер все мороз сухо-насухо
Белизной.
Поднимаюсь —
ярус за ярусом.
На, бери!
Ты глядишь на нас страхом яростным
У двери.
Ты темней его, несмышленого,
И сильней,
И глаза у тебя зеленого
Зеленей.
От мороза с его причудами
Я бегу.
…Уголек с двумя изумрудами
На снегу…
* *
*
М.Р.
Надо дать отдохнуть глазам,
Словно дать отдохнуть округе.
Я закрою глаза, а сам
Буду видеть лицо подруги.
Надо дать отдохнуть глазам,
Словно сумеркам в хлопьях белых,
Словно серым стволам, кустам
С палисадниками в пробелах.
Надо дать отдохнуть глазам,
И куртинам, и тротуарам,
И карнизам, и голосам
За углом в переулке старом.
Надо дать отдохнуть домам,
Их скамеечкам и оградам,
Окунающимся в туман,
Прибегающим к снегопадам.
Надо дать отдохнуть листам
С желтизною неотвратимой,
Надо дать отдохнуть глазам,
Как родному лицу любимой.
Так смежить их, в такую тьму,
Беззаветно и безоглядно,
Словно дать отдохнуть всему,
Что так мило и ненаглядно.
* *
*
Прекрасная необычайность
Обыденного – хороша…
Ведь это чистая случайность,
Что ты живешь, что есть душа.
Все это маленький подарок,
Который так легко отнять,
Который, может, тем и ярок,
Что может даже не сиять.
* *
*
Когда случаются в судьбе
Провалы, темени,
Не надо думать о себе
В прошедшем времени.
Тогда сырой землей дохнет,
Родной, суглинистой,
И хризантемою пахнет
Поблекшей, инистой.
Гляди в провал, во тьму гляди,
Гляди-разглядывай.
Но все, что будет впереди,
Не предугадывай.
Живая ночь, живая тьма
Не вечно тянется…
Она прояснится сама,
Сама проглянется.
* *
*
Мне будет вечно сниться дождь
И шум листвы у изголовья
Каких-то баснословных рощ
Бесчасья или безвековья.
Мне будет вечно сниться путь,
Скрывающийся за холмами,
Которым позабыл шагнуть,
Как снится детский сон о маме.
Мне будет вечно сниться дождь
С почти расплывшейся страницы
И то, как ты меня зовешь
И я встаю, мне будет сниться.
Там будут ветки ходуном
Ходить, мешая солнце с тенью…
И тоже станут чьим-то сном…
Но будет в песне – воскресенье!
Потомок, выстой под окном,
Домучься до
стихотворенья.
* *
*
Дай мне Бог побольше жизни,
Даже за мои грехи,
Приносившие кому-то
Радости, а мне – стихи…
Переулок накрахмален,
Отутюжен и звенит.
Все в снегу. И так печален
Замерзающий зенит.
Дай мне Бог побольше снега,
Одиночества и сил,
Чтоб воздушным поцелуем
Холод губы не сводил.
Чтоб тенями ветер сыпал,
Где я сердцем замирал.
И подольше мне и липам
Щеки снегом оттирал.
* *
*
Я грустно думаю порой,
Что этот вот, и тот, и третий
На людях держатся игрой
Улыбок, поз и междометий.
Я часто думаю о том.
Одним из них обеспокоен:
Ну не со мной — придя в свой дом,
Наедине с собой, какой он?
Вот так же лихо норовит
Он чем-то поразить себя же?
И так же принимает вид
И делает глаза? И даже
Не перед зеркалом, а так,
Актерство все — чего там ради! —
Не отпускает ни на шаг
И держится, как на эстраде?
Я думаю: когда в кольцо
Он попадает к неудачам,
Какое у него лицо,
Иль он его в ладони прячет?
Иль, собираясь к людям, впредь
Он все одну решает думу:
Какое бы лицо надеть,
Чтобы и к месту, и к костюму?
Чтоб тем, каким задумал, слыть,
Чтоб правда в лоб не угодила?
Я сам таким пытался быть,
Да только плохо выходило.
* *
*
Пусть я довольствовался малым:
Надземным небом и самой,
Подверженной боям, и шквалам,
И снам, и радугам, землей, –
Из глубины, из бесконечной
Сердечной, тайной глубины,
Глаза задумчивости вечной
На Млечный Путь устремлены.
Страх
Оставит женщина? Пускай.
Она уйдет недалеко.
Ей превратиться невзначай
В другую женщину легко.
Оставит самый лучший друг?
В лютейшую из всех годин?
Других друзей не счесть вокруг,
Хоть лучший друг всегда один.
И от кончины в трех верстах
Не затрепещешь – ничего!
Но есть один страшнейший страх,
Поэты знают суть его.
Как перед кладбищем ночным
Страх у мальчонки-пастуха,
Как – умереть и быть живым,
Страх перед жизнью вне стиха.
Чужая
книга
После дней обаянья,
После белых ночей
С этой книгой свиданья
Всё нежней и горчей.
Это очень похоже
На ближайший отлет.
Гул винта, как по коже,
По обложке идет.
Средь вокзального быта,
Вся — поющая, вся
На скамейке забыта,
Остающаяся.
Не средь шумного бала,
А под вопли грачей
Ты меня испугала
Страхом юных ночей.
Невозможностью слиться,
Невозможностью взять
И отдать, и открыться,
То есть все рассказать.
Невозможность явиться
И в любом пустяке
Невзначай воплотиться,
Как дано пустельге.
На скамейке, подмокшей
От весеннего льда,
Голос, не превозмогший
Красоты и стыда.
Это даже не слово,
Что в сердцах говорим…
Дивный слепок с чужого,
Населенный своим.
* *
*
Мне нравятся поэтессы,
Их пристальные стихи,
Их сложные интересы,
Загадочные грехи.
Как бледностью щеки пышут
У всех на иной манер,
И как о мужчинах пишут
По-рыцарски. Не в пример.
Их доблесть — не быть обузой
Ни в цехе, ни в мастерстве
И жить, пребывая с музой
В мешающем им родстве.
Я рад, что в наш век тревожный,
Где с пылом враждует пыл,
Их дружбою осторожной
Порою отмечен был.
* *
*
Выживаемость нелучших
(Пусть живут) – обычный фон.
Жаль отпевших, жаль певучих,
В золотой ушедших фонд.
Называть имен не стану,
Труден перечень такой.
Невзначай перо достану.
Лист увижу под рукой.
Засвечу свечи огарок,
Брошу тень на тополя.
И услышу шорох галок
Там, где спит сыра земля.
Но и утром, в клики птичьи
Вслушиваясь в вешней мгле,
Не узнаю, в чьем обличье
Ходит небо по земле.
Не узнаю, кто вздыхает
И по ком в последний час,
Кто так рано забирает
Этих странников у нас.
* *
*
К нам приходят ночами
Пушкин, Лермонтов, Блок.
А у них за плечами
Столько разных тревог.
Столько собственных, личных,
Русских и мировых,
Деревенских, столичных,
Стыдных, гордых, любых.
Словно скинувши путы,
Ты встаешь, распрямись.
Ты в такие минуты
Тоже гений и князь.
И часами глухими
Над безмолвием крыш
Долго, досветла, с ними
Ты о чем говоришь?
* *
*
Убит. Убит. Подумать! Пушкин…
Не может быть! Все может быть…
«Ах, Яковлев, – писал Матюшкин, —
Как мог ты это допустить!
Ах, Яковлев, как ты позволил,
Куда глядел ты! Видит бог,
Как мир наш тесный обездолел.
Ах, Яковлев…». А что он мог?
Что мог балтийский ветер ярый,
О юности поющий снег?
Что мог его учитель старый,
Прекраснодушный человек?
Иль некто, видевший воочью
Жену его в ином кругу,
Когда он сам тишайшей ночью
Смял губы: больше не могу.
На Черной речке белый снег.
Такой же белый, как в Тригорском.
Играл на печке – ну и смех —
Котенок няниным наперстком.
Детей укладывают спать.
Отцу готовят на ночь свечи.
Как хорошо на снег ступать
В Михайловском в такой же вечер.
На Черной речке белый снег.
И вот – хоть на иные реки
Давно замыслил он побег —
Шаги отмерены навеки.
Меж императорским дворцом
И императорской конюшней,
Не в том, с бесхитростным крыльцом
Дому, что многих простодушней,
А в строгом, каменном, большом
Наемном здании чужом
Лежал он, просветлев лицом,
Еще сильней и непослушней,
Меж императорским дворцом
И императорской конюшней.
* *
*
Мчатся
тучи…
«Натали, Наталья, Ната»…
Что такое, господа!
Это, милые, чревато
Волей божьего суда.
Для того ли русский гений
В поле голову сложил.
Чтобы сонм стихотворений
Той же Надобе служил.
Есть прямое указанье,
Чтоб ее нетленный свет
Защищал стихом и дланью
Божьей милостью поэт.
* *
*
Машук оплыл – туман в округе,
Остыли строки, стаял дым.
А он молчал почти в испуге
Перед спокойствием своим.
В который раз стихотворенье
По швам от страсти не рвалось.
Он думал: это постаренье!
А это зрелостью звалось.
Так вновь сдавалось вдохновенье
На милость разума его.
Он думал: это охлажденье.
А это было мастерство.
Сальери
Сальери, мастер в высшей мере,
Лишь одного не разумел,
Что сочинять умел Сальери,
А слушать нищих не умел.
Сальери думал: он не знает.
А Моцарт видел. Моцарт знал,
Какая слабость наполняет
Неукоснительный бокал.
Сквозь лести гордую улыбку —
Не просто зависть и расчет —
Он видел первое: ошибку,
Что спать Сальери не дает.
Он отвернулся. Пусть насыплет.
Да, Моцарт — бог. Бог чашу выпьет.
Избыток жизни! И вовеки
Убийства люди не простят.
А бред о черном человеке,
А прядь на лбу, беспечный взгляд…
Бог может искушать судьбу.
Но ведь свою!
Бессмертен в вере,
Суровый Моцарт спит в гробу.
А что без Моцарта Сальери!
* *
*
Художник должен быть закрепощен,
Чтоб ощущал достойную свободу,
Чтоб понимал, когда и что почем
Не суете, а доблести в угоду.
Художник должен быть закрепощен,
Как раб труда, достоинства и чести,
Ведь лишь тогда, питомец мира, он,
Как слово точно взятое,— на месте.
Художник может быть раскрепощен,
Когда мальчонка ритмы отмеряет
Своей ручонкой — явь его и сон, —
Но он тогда от счастья
Умирает.
Художник знает музыку и цвет,
Он никогда не бог и не безбожник,
Он только мастер, сеятель, поэт.
На двух ногах стоит его треножник.
Одно замечу, обрывая стих,
Хоть в нем одном и участь и отрада, —
В монархии подобных крепостных
Царей-освободителей
Не надо!
* *
*
Время тянется, катится, мчится.
Штемпелюет.
И ставит печать…
Надо письма читать научиться,
Научиться на них отвечать.
Не пора ли! Затеряна в росах,
В бездорожьях печаль затая,
Я ведь знаю, в каких ты вопросах
Бьешься там, незадача моя.
И рука моя сызнова метит
За тетрадью другую тетрадь.
Кто напишет тебе, кто ответит,
Если я перестану писать!
* *
*
Снова прячется рифма в кору
Потемневшего осенью древа,
Хоть слова затевают игру
Слева вправо и справа налево.
Снова прячется песня в дупло
Отогреться до звонкого срока…
Говорят, что сегодня тепло.
А мне холодно и одиноко.
* *
*
Ладно. Сколько бы там ни осталось
Мне по белому свету ходить,
Принимаю и грусть, и усталость,
Даже старость приму, может быть.
Я уже понимаю, что время
Бесконечно содержится в нас
Как великое, вечное бремя
На грядущее и на сейчас.
Улыбаются липы, и клены,
И ромашек лесных благодать.
…Дай дожить мне простым и влюбленным,
Самой маленькой птице под стать…
Но голубка, оставивши землю,
По спирали уносится вдаль,
Где, высокие клювы подъемля,
Кружевная возносится сталь.
Ничего не дается нам свыше.
И сегодня уже не вчера.
Где-то рушатся теплые крыши,
Где-то тихо скрипят флюгера.
Сталь не ведает – поздно иль рано.
Я гляжу на нее в забытьи,
Так, как будто портальные краны —
Это лучшие птицы мои.
* *
*
Мне страшно, что жизнь прожита,
Что смерть — это значит домой,
Что снова трясет нищета
На грязных вокзалах сумой.
Что родина — это слеза,
Что мать — это холм без креста,
Что вор, закативши глаза,
Гнусит: мир спасет красота.
А в целом… Да что говорить!
Всего мне страшнее сейчас,
Что я не могу сотворить
Из прошлого будущий час.
* *
*
Говорим, что будет завтра?
Есть ли прошлому предел?
Над молчанием внезапным
Тихий ангел пролетел.
Погоди,
Побудь,
Помедли,
Молча что-нибудь скажи!
Нет. Опять свиваем петли
Правды,
Морока
И лжи.
* *
*
Валентину
Никулину
Я устал от двадцатого века,
От его окровавленных рек.
И не надо мне прав человека,
Я давно уже не человек.
Я давно уже ангел, наверно,
Потому что, печалью томим,
Не прошу, чтоб меня легковерно
От земли, что так выглядит скверно,
Шестикрылый унес серафим.
* *
*
Я славы не искал, зачем огласка?
Зачем толпа вокруг одной любви?
Вас назовут, в лицо метнётся краска,
Сбежит со щёк, и где она – лови.
Он целый мир, казалось, приобрёл,
Но потерял товарищей немногих,
Зато нашёл ценителей нестрогих,
Их ослеплял незримый ореол.
Когда проходит, глаз с него не сводят,
Его же взгляд для них под стать лучу.
Но просто так, как раньше, не подходят,
Ну хоть бы кто-то хлопнул по плечу.
Уйти бы в лес, оставив пустяки,
Собрать минут рассыпанные звенья
И написать прекрасные стихи
О славе, столь похожей на забвенье.
* *
*
О, как я молод был, как я парил,
Как я сорил людьми, часами, днями,
Пока не оказался так бескрыл,
Что ничего не слышу за плечами.
Крошится снег... О, Боже, для меня
Слепи такой снежок, для одноверца,
Чтоб я сошел с ума, его храня
Нетающим у ледяного сердца.
О, как я молод был и как велик.
Я отворачивался. Я любовью
Шутил. Теперь, как немощный старик,
Хочу прильнуть к пустому изголовью.
И не могу.
Она давно ушла.
Вот — золотится вмятиной подушка.
Вот — в покрывале хладный след тепла.
А со стены — как из лесу — кукушка.
Сбежать бы в этот лес!
Но там царит
Совсем другая жизнь... На тех же струнах
Там снова юность бредит и сорит,
Там даже листья падают для юных.
Банально-грустный снег слегка дрожит.
Все нежно-снежной копотью коптится...
Как будто Бог мне белый хлеб крошит,
Но и к нему летит другая птица.
* *
*
Я не боюсь воскреснуть. Я боюсь,
Что будет слишком шумно. Потому
Я медленно стихи свои читаю.
Я оставляю паузы. Для шумов
Технических и прочих. Будет час,
И человек, похожий на меня,
Найдёт мою потрепанную книжку,
И я в душе грядущей оживу
На миг.
И в этом всё моё бессмертье.
Светлейте, птицы, зеленейте, травы,
Да упасёт вас время от потравы.
И нам другой совсем не надо славы,
Как только той, что будет.
Иногда.
Комментариев нет
Отправить комментарий