Владимир Соколов: «Я был поэтом на земле...»

18 апреля исполнилось бы 90 лет Владимиру Николаевичу Соколову (1928–1997), одному из лучших русских советских лириков, эссеисту, переводчику. В его жизни было немало страстей и ошибок, дружб и расставаний... Именно с ним повторилась булгаковская история Мастера и Маргариты… Он был трижды женат, но был ли счастлив? Потерял первую жену, детей… Поэт освещал темы, которые можно назвать вечными, - любовь, верность, дружба, страдания, природа. Его стихи завораживают и западают в душу, и хочется читать ещё и ещё… Они пахнут снегом, дождём, сиреневыми палисадниками, травой, акациями… Вот строчки из разных стихотворений Владимира Соколова, которые стали его визитной карточкой, по которым сразу узнаёшь его неповторимую интонацию, пронзительно-щемящую ноту:

Хоть глазами памяти

Вновь тебя увижу.

Хоть во сне, непрошено,

Подойду поближе.

В переулке узеньком

Повстречаю снова.

Да опять, как некогда,

Не скажу ни слова.

Вот мы с тобой и развенчаны.

Время писать о любви...

Русая девочка, женщина,

Плакали те соловьи.

Ты плачешь в зимней темени,

Что годы жизнь уводят.

А мне не жалко времени,

Пускай оно уходит.

Спасибо, музыка, за то,

Что ты единственное чудо,

Что ты душа, а не причуда,

Что для кого-то ты ничто.

Что-нибудь о России,

Стройках и молотьбе?..

Все у меня о России,

Даже когда о тебе.

По его стихам с их дневниковостью можно проследить все любови, встречи и расставания. Признанный классик русской поэзии второй половины XX века прожил сложную, многогранную жизнь. Владимир Николаевич родился 18 апреля 1928 года в городе Лихославле. Мать поэта Антонина Яковлевна(1904-1980) – двенадцатая дочь в семье; знала наизусть Евгения Онегина, массу стихов Блока, Ахматовой, Брюсова, Бальмонта, Северянина. Сестра известного писателя-сатирика, поэта (на его стихи писали песни) Михаила Козырева. Он посвятил сестре написанный им изумительный романс «Называют меня некрасивою…». В семье Козыревых сложились свои литературные традиции, был культ поэзии. Беседка в саду была исписана стихами. Любимым поэтом Антонины Яковлевны был Александр Блок. Антонина Яковлевна получила образование в Петербургском Институте Истории Искусств. На втором курсе вышла замуж за студента Института Гражданских инженеров Николая Семеновича Соколова(1903-1964), с которым была знакома еще в Лихославле. Отец поэта родился в деревне Тресково Пречисто-Каменского уезда Новоторжской волости. Его родители - крестьяне (мать - Анна, отец - Семен, умер перед рождением сына). Семья была настолько бедной, что не было постоянной фамилии, записывали в документы по прозвищам. Когда Николая записывали в школу, учительница сказала: «Да ты просто соколик!». И записала его Соколовым. В Лихославле Николай познакомился с семьей Козыревых. После окончания десятилетки уехал в Ленинград, поступил в Институт Гражданских Инженеров. Однажды, зайдя к своему товарищу, студенту Владимиру Яковлевичу Козыреву, встретил там его сестру Антонину Яковлевну. Будучи студентами вторых курсов, они поженились.

Антонина, когда ждала ребенка, памятуя старинное поверье – смотреть на того, на кого ты хочешь, чтобы был похож ребенок, - ставила на столе перед собой портрет А. Блока и учила наизусть его стихи. (Сам Владимир Николаевич относился к этому с нежной иронией, но Блок стал любимым поэтом Соколова, он знал Блока едва ли не наизусть!). В честь своего первого ребенка Антонина Яковлевна посадила в саду желудь. Теперь это огромный дуб почти в три обхвата, высотой с пятиэтажный дом. Он один сохранился, как воспоминание о детстве, так как дом, где родился поэт, сгорел после войны. Дуб вдохновил поэта на многие стихотворения. Работала Антонина Яковлевна в Центральном государственном архиве древних актов, научным сотрудником, а затем старшим научным сотрудником. Она владела французким и старославянским языками, была интеллигентной, образованной женщиной. В Красноярске 13 июня 1933 года в семье Соколовых рождается девочка, которую назвали Мариной. В 1940 году после ареста отца Марину отправили к бабушке в Лихославль.

Летом 1940 года отец был выдвинут в комитет по строительству при совете Министров Народных комиссаров. Ворошилов подписал приказ днем, а вечером Н.С. Соколова арестовали, как врага народа по 58-й статье. Обвинение: организация контрреволюционных мятежей в колхозах. В 1940-1941 годы он сидел в одиночной камере Таганской тюрьмы. Обвинение не подписывал. Когда мужа посадили как «врага народа» Антонина Яковлевна, чтобы прокормить детей, сдавала кровь и пережила все ужасы звания «жена врага народа». 22 июня 1941 года начинается война. Потребовались военные специалисты. 58-ю статью заменили на статью за халатность и отправили на север строить аэродромы. Весной 1942 года досрочно освободили, и он уехал на фронт.

До восьми лет Володя жил в доме деда-кузнеца. В Москве учился в первом классе 144 школы. Во второй класс пошел в Лихославле, в железнодорожную школу №7. Тогда он написал свое первое стихотворение. Поздней осенью 1937 года маленький Володя по первому льду провалился в приозерную воду и заболел. Антонина Яковлевна, вызванная из Москвы, срочно увезла сына в столицу на лечение. Но школьные каникулы они с Мариной проводили в Лихославле. Первый день войны 22 июня 1941 года застал маму с детьми на родине, в Лихославле. Потом - прифронтовая Москва. Володя пытался с мальчишками бежать на фронт, но попытка оказалась неудачной, и они вернулись в Москву. В середине октября 1941 года отправили в эвакуацию последнюю партию исторических документов архива, и Антонина Яковлевна вместе с детьми была эвакуирована в Саратов. Там Марина пошла в первый класс. Затем были бомбежки в 1942 году на полевых работах под Саратовым. В 1943 г. был эвакуирован на Урал, в Шадринск. В 1944 г. пытался поступить в Ленинграде в военно-морское училище. Позже о своем поколении написал так: «Четвертый класс мы кончили в предгрозье, из пятого мы перешли в войну». Потом он добавил: «По книжкам учат школьники войну, а мы её по сводкам проходили».

В 1944 году вместе с архивом семья Соколовых возвращается в Москву. Марина идет в 3 класс, Володя в 8-й. Весной 1945 года отца переводят из военно-морских в инженерные войска, и он получает назначение на восстановление разрушенного войной города Калинина, где возглавляет строительно-монтажное управление. В дальнейшем достойной работы в Москве, как бывшему заключенному, ему не дают, и он вынужден работать на периферии: Эстония - начальник строительства сланцеперерабатывающего завода, Уфа, Тульская область, Альметьевск, Николаев на Днестре, Львов, Саратов... Дети учатся в Москве. Чтобы дать им образование, отец  вынужден уезжать на заработки. Владимиру Соколову исполнилось 17 лет за три недели до дня Победы. Будь он на год-два старше, ему, вероятнее всего, довелось бы вслед за отцом пройти фронтовыми дорогами.

Что делал я тогда? Снопы вязал,

А может быть, работал на прополке,

Когда ты тоже полем проползал,

Где каждый метр изранили осколки.

В старших классах Соколов с другом Давидом Ланге издает несколько рукописных журналов — «XX век» (1944) и «На заре» (1946). В это же время посещает литературный кружок поэтессы Елены Благининой. Вспоминая о первых своих шагах в литературе, Владимир Николаевич писал: «Странным, быть может, образом, но я с детства был уверен в том, что я писатель, а с отрочества, что я поэт. В январе 1945 года я познакомился с известным поэтом Еленой Благининой. Она серьёзно отнеслась к моим стихам. Почти ежедневно я бывал у неё и каждый раз с новыми. Однажды я встретил у неё Юрия Никандровича Верховского, которому Блок посвятил стихи («Дождь мелкий, разговор неспешный...»). Это был высокий старик с длинными седыми волосами, очень сдержанный, суховатый. Он пришёл специально по просьбе Елены Александровны прочитать свои заметки о Баратынском. Я помню странички небольшого формата, медленный голос Верховского, чувство присутствия здесь, в маленькой комнате на Кузнецком, петербргского моросящего дождя, а за ним – солнечного соснового бора и Баратынского, занятого судьбой леса, судьбой поэзии... Чувство традиции, как чувство непрерываемости времён, часто вызволяло меня из кризисных состояний. Постоянное присутствие в моей жизни великих русских поэтов как живых людей, перед которыми надо отчитываться, помогало и дисциплинировало…» Рассказывая о начале своего поэтического пути, выпавшего на конец сороковых годов, Соколов говорил о том, как в своём ученичестве ориентировался на русскую классику ХIХ века и на мастеров века 20-го, где на самых первых местах были для него Блок, Брюсов, Есенин, Ахматова. Свои первые стихи он перепечатывал на машинке, подаренной матери репрессированным дядей Мишей. Писать стихи он начал сразу как большой и зрелый мастер, который словно и не знал периода ученичества:

Как я хочу, чтоб строчки эти

Забыли, что они слова,

А стали: небо, крыши, ветер,

Сырых бульваров дерева!

Чтоб из распахнутой страницы,

Как из раскрытого окна,

Раздался свет, запели птицы,

Дохнула жизни глубина.

Не верится, что написал это 19-летний юноша. Подобную неловкость испытываешь, читая стихи 15-летнего Лермонтова, 17-летнего Пушкина, 18-летнего Есенина, кажется, что гений только притворяется, что учится. В 1947 году Соколов принят в Литературный институт: «В 1947 году я был принят в Литературный институт им. Горького. Рекомендовали меня Е.А. Благинина и профессор Л. И. Тимофеев. Василий Васильевич Казин взял меня в свой семинар. Студентами первого курса были недавние фронтовики. Поэтому мысль о том, что делал я тогда? – ставшая постоянной, привела меня к стихотворению «Памяти товарища», которое оказалось моим поэтическим паспортом и первым моим опубликованным стихотворением. Появилось оно летом 1948 года в «Комсомольской правде» на полосе, посвящённой творчеству поэтов Литинститута. Мне объяснили, что я открыл новую тему – военное детство и что я её должен форсировать... 1948 год, начиная с весны, стал для меня годом необыкновенным. У меня как будто бы появилось второе зрение, второй слух, мне открылась потрясающая красота мира, в которой я живу. Тем же летом я жил в деревне возле Ясной Поляны. Читал письма и дневники Александра Блока... Бродил по толстовским аллеям. Видимо, искал свою «зелёную палочку»...» К. Ваншенкин писал: «В послевоенном Литинституте он, пожалуй, единственный из нефронтовиков был признан всеми безоговорочно». По воспоминаниям Евтушенко, Соколов стал первопроходцем темы и «...учил нас серьезному отношению к поэзии». Как пишет Станислав Куняев, «...из современников мы многому учились у Соколова».

В 1952 Соколов окончил институт, а через 10 лет уже руководил поэтическим семинаром. Первые опубликованные стихи не остались без внимания Степана Щипачева (статья «Заметки о поэзии 1953 года»). Он рекомендовал поэта в Союз писателей СССР. Первая печатная книга вышла в 1953 году под названием «Утро в пути». Сам Соколов хотел озаглавить её, как «Крылья». От поколения поэтов – участников Великой Отечественной – он по возрасту отстал всего на пару лет, потому не воевал, а в поэзию входил вместе с ними. В 60-е годы его имя отождествлялось с движением русской советской поэзии, названным «тихая лирика». Он сблизился с такими поэтами-единомышленниками, как С. Куняев, А. Передреев, Н. Рубцов и другие. Два десятилетия он находился в тени. Выходили книги, ценители стихов понимали, что рядом с нами живёт выдающийся лирик, но известность поэта оставалась достаточно камерной. В конце 60-х – начале 70-х годов ХХ века он стал широко известен всем, кто любил стихи, а в те годы любили поэзию многие. Одной из причин возросшей известности Соколова стала статья о поэте его давнего друга Евгения Евтушенко в «Комсомольской правде». Критики ценили его как тонкого лирика, но неизменно требовали больше публицистичности и гражданственности, что порой раздражало поэта. В те годы на поэтическом Олимпе гремели имена таких ровесников Соколова, как Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский. На их фоне «тихая» лирика Соколова, Жигулина, Прасолова, Рубцова и некоторых других была менее востребована. Время расставило всё по местам. Сейчас эти «тихие» лирики заняли свои законные высокие места в пантеоне русской поэзии.

Поэтические сборники Соколова выходили регулярно: «Трава под снегом» (1958), «На солнечной стороне» (1961), «Смена дней» (1965), «Разные годы» (1966), «Избранная лирика» (1967). Поэт создал немало поэм, но они не имели той популярности, какую имели его лирические стихи. Критики отмечают, что лирики такого уровня нет даже у нобелевского лауреата Иосифа Бродского. Соколов и Бродский соотносятся между собой, примерно, как Боратынский и Пушкин. А на таком уровне, — как утверждал Бродский, — иерархии уже не существует. Мастерство Соколова — высшей пробы, это когда и мастерства-то никакого нету, а просто иначе, чем он, и сказать нельзя. Для Соколова «тихая лирика» была почти всем — пристанищем, убежищем, крепостью, отношением к жизни.

Он писал: «Недавно я перечитал свои тетради с первыми стихами и поразился тому, что там уже было почти все, о чем я буду писать в дальнейшем. И московские улицы, и переулки, и первые и последние дни войны, и эвакуация, и острое чувство родины, и Ленинград осенью 1944-го, и снега, и дожди, и мечты, и любовь, и природа, и увлечение другими краями — тогда Эстонией... И многое еще. И все это на одной волне лиризма, без разделения «это для себя», «это для всех», — все для души. То есть все так, как пошло у меня в дальнейшем. Странным, может быть, образом, но я с детства был уверен в том, что я писатель, а с отрочества, что я поэт...». Соколов о любимых авторах: «У меня нет любимых и нелюбимых. Да, я люблю Пушкина, но также люблю лучшие, по моему мнению, стихи Лермонтова и Некрасова, Фета и Тютчева, Блока и Пастернака. Люблю Толстого, Чехова, Бунина. А в данный момент, например, с удовольствием перечитываю сказки Г.X. Андерсена».

Его поэзия обладает редкой музыкальностью. В его стихи всегда надо вслушиваться, дабы насладиться красотой и свежестью слога. Стихи отличает тонкость и точность ощущений, зрительная выразительность. Через многие проходит образ снега. Поэт любил зиму со всем, что она дарит, вплоть до забвения. Любовная лирика Соколова напевная и музыкальная. Один из нестихающих мотивов поэзии Соколова: сумерки, музыка, сад... Тонкость чувств, поэтическое видение, сдержанный в своём выражении, но внутренне напряжённый лиризм, богатство душевного мира, живой интерес к окружающему - таковы черты поэзии Соколова. Критики связывают его творчество с русской традицией в стихах Пушкина, Боратынского, Лермонтова, Тютчева, Блока, Фета и Анненского. В предисловии к одному из своих сборников Владимир Соколов писал: «Поэзия так растворена в жизни, ее так много, что иной раз кажется, что слов не хватает, чтобы выразить ее на бумаге. Но русский язык богат чрезвычайно».

И хотя поэзию, сочинение стихов Соколов считал высшим своим предназначением, всё же он признаёт: «Нет, не могут стихи заменить настоящей любви никому»…Были в его жизни встречи и расставания,потери и трагедии, дружба и любовь… Была тайная семейная трагедия, груз которой нёс он в душе всю жизнь…

В 1954 году Соколов влюбился в болгарку Хенриэтту Попову(1925 - 1961), которую все звали Бубой. Родилась в Болгарии в интеллигентной семье. Отец - коммунист-подпольщик, после победы советской власти стал прокурором. Когда ему подали на подпись список «врагов народа» на расстрел, его соратников по большевистскому подполью, он приписал себя и застрелился. Мать Иванка, домохозяйка, играла в любительских спектаклях в молодости. После смерти мужа продала виноградник и отправила дочь учиться в Москву. До этого Хенриэтта закончила три курса медицинского института в Болгарии. В Москве поступила на философский факультет МГУ, который закончила в 1953 году, защитив диплом на отлично. В этом же году познакомилась с Владимиром Соколовым. Буба была старше Владимира и уже была замужем. Лёгкая влюбленность молодых людей переросла в настоящее чувство. Буба разошлась со своим мужем в Болгарии и в 1955 году вышла замуж за Соколова. Казалось, всё идёт очень хорошо, молодые были счастливы. 23 декабря 1955 года у них родился сын Андрей, 9 мая 1957 года - дочь Снежана. Осенью 1957 года они получили двухкомнатную квартиру в писательском доме — по тем временам это было невероятное везение. Хенриэтта преподавала болгарский язык в Литературном институте им. Горького. Студенты ее любили, и многие хотели заниматься в ее группе. А в стихах Соколова возникает болгарская тема — старые церкви, речонка Тополница, София, Шипка, Копривштица, гора Рила… Благодаря жене Соколов вплотную занялся переводами с болгарского. Это позволило купить в Софии трехкомнатную квартиру. Поэту прекрасно жилось на две страны. В 1960 году вышла его книга «Стихи из Болгарии». Поэт говорил близким, что только Буба она была его настоящей родственной душой.

Трагическая страница перевернулась после семи лет счастливой семейной жизни. В 1961 году Буба покончила жизнь самоубийством. Вот что пишет об этом сестра поэта: «Конец 50-х, начало 60-х годов прошлого века было временем возвращения невинно осужденных политзаключенных. Их встречали сочувственно, помогали как могли. Среди возвращенцев был и поэт Ярослав Смеляков, вернувшийся после двух «отсидок». Он получил какой-то руководящий пост в Союзе писателей. Володя обожал его стихи и часто вслух декламировал и знаменитую «Любку Фегельман», и «Хорошую девочку Лиду», и «Если я заболею, к врачам обращаться не стану. Обращаюсь к друзьям, не сочтите, что это в бреду, постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом…» и так далее. Заканчивается стихотворение словами: «Не больничным уйду коридором, а Млечным путем». Я привела эти строки, потому что впоследствии В. Соколов упомянет в своих стихах этот «больничный коридор».

О романе Хенриэтты и Смелякова знала вся литературная Москва, кроме нас и, естественно, мужа. До сих пор не могу понять, что она в нем нашла. Был он злым и некрасивым, с длинным носом. Наверное, здесь главную роль сыграли его стихи и ореол мученика. О своей любви к Я. Смелякову она сама рассказала мужу.  Это произошло утром 31 марта 1961 года. В шоке он вышел из дома, чтобы идти на работу, но вместо работы оказался в центре Москвы, на Никольской. Мы с мамой были дома. «Я шел пешком», — сказал Володя, входя. «Что случилось?» — спросила мама. Ведь до нашего дома от Ломоносовского проспекта, что на Ленинских горах, километров двадцать. «Буба сказала, что уходит от меня к Смелякову, что она меня не любит, а любит его. После того как он отправил меня в командировку в Братск, он пришел к ней домой, тогда у них все и началось… Стала рассказывать все, детали… Я просил ее: не рассказывай! А она все говорит и говорит… Я ушел… И вот пришел к вам…»

Рассказав все мужу, Хенриэтта пошла к Я. Смелякову. Тот жил в соседнем доме. Дверь ей открыла его жена Татьяна Стрешнева. Далее произошло невероятное: Смеляков оскорбил ее и выгнал. Она вернулась домой, и тут выяснилось, что второпях она забыла ключ дома, а дверь захлопнула. Они жили на втором этаже. В это время к ней пришли гости, Галя, жена Евтушенко, и поэт Александр Межиров, все стояли на лестничной площадке. Мимо шла жена писателя Ажаева, узнав, что Хенриэтта забыла дома ключ и они не могут войти, пригласила всех к себе, на восьмой этаж. Далее рассказывали, что Хенриэтта стала вести себя так странно, что они вызвали врача, а ее уложили на кровать в отдельной комнате. Оставили там ее одну, а когда вошли посмотреть, как она себя чувствует, окно было открыто, и ее в комнате не было. Она умерла мгновенно… Приехал на своей машине поэт Юрий Левитанский. Когда сели в машину, он налил стакан водки и велел Володе выпить. В больнице Юра и Володя подошли к справочному окошку, а мы с мамой сели на стулья у стены. В справочном брату сказали, что Хенриэтта Кристевна Попова умерла, не приходя в сознание. Меня и маму. Левитанский отвез домой, а сами они поехали в Дом литераторов. Вечером Володя приехал к нам на Никольскую. Ему стало плохо с сердцем, и он слег. В это время дети Андрей пяти лет и Снежана четырех лет были в Болгарии у бабушки Иванки Ангеловны. Утром следующего дня нам позвонил В.И. Ильин, занимавший главный чин в Союзе писателей, бывший генерал КГБ: «Было партийное собрание, постановили вашего брата исключить из Союза писателей и положить в психиатрическую больницу. За ним завтра приедут и заберут». Я бросила трубку, рассказала все маме и Володе и побежала в районную поликлинику, чтобы вызвать врача. Надо было официально подтвердить, что брат нормальный. Врач пришла очень быстро и поставила диагноз: «У Владимира Николаевича предынфарктное состояние». Прописала лекарство и уколы и ему, и маме, так как она плакала на крик».

В жизни его ещё будут другие женщины. Но та, первая любовь осталась в груди незаживающей раной.

Я полон весь приметами твоими.

Ты вся со мною, как ни уходи.

В ночи, в пути — искать я буду имя

теснящемуся у меня в груди.

И как мне знать — слова придут откуда.

И ты откуда у меня в судьбе?

...Я никогда тебя не позабуду,

не перестану думать о тебе...

Под давлением трагедии, чтобы не спиться, поэт пошёл на службу, став рабочим секретарём Московской писательской организиции. Этот его поступок в свою очередь вызвал недоумение, переросшее в негодование у Евгения Евтушенко:

Талант на службе у невежды,

привык ты молча слушать ложь,

ты раньше подавал надежды,

теперь одежды подаёшь,

- так Евтушенко откликнулся на высокое назначение Соколова.

Спустя два года Владимир Николаевич женился во второй раз. Эльмира была одноклассницей сестры поэта и была влюблена в Соколова еще со школы. Она часто бывала в доме у Соколовых, где ее все хорошо знали. Закончила Институт инженеров железнодорожного транспорта. Работала редактором в журнале «Электричество». Вот отрывок из ее дневниковых записей 1965 года (период, связанный с посещением Грузии): «На следующий день пошли за вином. Проходили мимо компании молодых людей. Они раскладывали на земле рыбку. Володя полюбопытствовал. Ребята закричали ему, когда мы уже поднимались вверх: «Эй, парень, парень!» В итоге они угостили Володю вареной форелью. Мы ее съели дома с ликованием. Володя сказал мне: «Все думают, что мы молодожены». Сегодня мы от наших милых соседей то же самое услышали. Вечером читали вслух рассказ «Такой больше нет». Я сказала: «Какой рассказ изумительный! Опять веришь в любовь». Володя ответил: «А так и должно быть. Литература должна помогать человеку, вселять в него уверенность. А если и есть бредни, литература должна их развенчивать». На долю Эльмиры Славгородской достались самые трудные годы в жизни поэта, о которых он сам писал: «Нет сил никаких улыбаться». Она многое сделала для того, чтобы сохранить Соколова, как поэта. Ей посвящены многие его лирические стихи. В 1966 году пара развелась. Это случилось спокойно и без скандалов. После окончания процесса развода Соколов написал своё известное стихотворение «Венок».

Вот мы с тобой и развенчаны.

Время писать о любви…

Русая девочка, женщина,

Плакали те соловьи.

В сентябре 2000 года тверской критик В. Кузьмин опубликовал в журнале «Домовой» главы из книги мемуаров Эльмиры Соколовой «Жизнь с поэтом: дневники, письма, воспоминания». Мемуары рассказали о самом ярком периоде в жизни и творчестве поэта, который пришелся на 1960-е годы, когда им были созданы шедевры его лирики. Среди героев книги – Е. Евтушенко, Р. Рождественский, А. Фатьянов и многие другие литераторы. Действие некоторых глав происходит в Тверском крае – в Лихославле, на родине поэта, и на Селигере. В книге нет скандальных подробностей и разоблачений, которых многие читатели бульварных исповеданий ждали и от воспоминаний Эльмиры. Славгородская написала документальную повесть о творческой жизни поэта, его быте, о близких людях, которые его окружали в те годы.

Соколов остался один с двумя детьми. Растили Андрея и Снежану две женщины – мать и сестра поэта. Сестра также нашла свою литературную стезю: Марина Соколова была прозаиком, написала несколько книг для детей. В 1972 году горел второй дом Соколовых на Озерной (в нем жил брат матери - Николай Яковлевич). Марина с матерью решили строить дом заново. В 1991 году она окончательно переехала и поселилась в Лихославле. Но бабушка и тётя всё равно не могли заменить детям родителей…Общение по телефону и редкие встречи… Чем больше поэт — тем больше, как правило, трагедия его жизни. Какой-то рок, казалось, висел над его семьёй. Вскоре нелепой случайной смертью погибает сын Андрей. Потом была долгая и мучительная болезнь Антонины Яковлевны. Рассказывают, как Соколов забирался в окна больницы, чтобы передать матери гостинцы. Позднее тяжело болела и ушла молодой Снежана. Она успела закончить Литинститут и оставила дочь Розу…

После развода прошло уже четыре года. Соколов пишет строчки:

Листья летят пургой,

Маленьких птиц пугая.

Скоро придет другой,

Скоро придет другая…

Так оно и случилось. Семнадцатого ноября семидесятого года Владимир Соколов знакомится с Марианной Роговской - женой дипломата и одной из первых красавиц столицы. Марианна Евгеньевна работала директором Дома-музея Чехова в Москве, написала несколько книг о великом писателе. Очаровательная и романтичная, она как будто сошла со страниц его книг. Соколов влюбился в неё с первого взгляда.

Когда она по улице идёт,

к ней, точно хлопья, взгляды прилипают.

Я понимаю их косой полёт -

и как летят они, как отлетают.

Куда идёт она? Не всё ль равно...

Она идёт по свету — вот в чём дело!

На дерево взглянула — и оно

уже не выглядит осиротело.

Его давно уже называли Мастером. Ее после встречи с ним стали звать Маргаритой. В семидесятые годы об их романе говорила вся литературная Москва. Булгаковская история повторилась... Их отношения были тайными. У них были долгие прогулки, свои любимые переулки. Они мечтали быть вместе, а жизнь всё время разлучала их, испытывая на прочность. Дома у них не было, и были очень долгие расставания и очень длинные расстояния (Марианне приходилось надолго уезжать в другие страны). И всё же они были неразлучны. Через препятствия, через «сотни их разделяющих вёрст» они шли к своей общей судьбе, и ничто не могло им помешать. Благодаря Марианне он прожил гораздо дольше, она продлила не только его жизнь - его поэзию.

Из интервью с М. Роговской: «Мой муж был военным дипломатом. В те годы это считалось пределом мечтаний - выйти замуж за дипломата и уехать с ним за границу. Но время от времени мне снился страшный сон, что я до самой старости живу с Борисом. Сон повторялся, мучил. Это казалось необъяснимым, у нас были неплохие отношения. Но меня не покидало ощущение, что главная встреча в моей жизни еще впереди… Я видела его и раньше и очень любила его стихи. Их вся Москва в то время твердила наизусть. Книги достать было трудно, и я вырезала стихи Владимира Соколова из газет, даже в Каир брала с собой эти вырезки. А увидела его впервые еще в университете, на поэтическом вечере. Они пришли к нам все вместе - Вознесенский, Евтушенко, Рождественский и Соколов… Я познакомилась с ним в первый свой приезд из Каира. Приехала в Москву на несколько месяцев - поработать в музее, который мне не хотелось оставлять. Давнишний поклонник, поэт Леонид Темин, пригласил меня на вечер Соколова в Университет дружбы народов. Владимир Николаевич был тогда не в лучшей своей форме - он болел, кашлял, сидел на сцене мрачный. Но как только начал читать стихи, совершенно преобразился. Читал он замечательно, я мечтала, чтобы вечер никогда не кончался. Когда отзвучали аплодисменты, мы пошли к нему. У меня была с собой его книга - Леня подвел меня к сцене, растолкав всех: «Володя, подпиши, пожалуйста». Соколов сидел опустив голову, потом посмотрел на меня, и я увидела его глаза. «А кто она?» - «Марианна Роговская, очень дорогой мне человек». Писал он долго, тщательно. Я отошла в сторону, открыла книжку. Вижу, там написано красивым тонким почерком: «Марианне Роговской, очень дорогому человеку. Сердечно. Владимир Соколов, 17 ноября 1970 года».

Это была судьба. Мне всегда нравилось имя Владимир. Всегда нравились синеглазые люди, а у него глаза были необыкновенной синевы. У него была какая-то удивительно красивая бледность лица и безупречной формы руки. Когда он подписывал мне книгу, сердце у меня дрогнуло - что-то было в его взгляде. Он так долго на меня смотрел... и я решила, что он будет искать со мной встречи. Но никакого продолжения не последовало. А я была такая самоуверенная, за мной же толпами бегали, привыкла к повышенному вниманию. Думаю: как же так, почему он мне не звонит? И позвонила сама - впервые в жизни. По-моему, я даже не поздоровалась с ним, а с места в карьер спросила: «А почему вы мне не звоните?» Он ответил: «Я не умею говорить по телефону». Потом он все-таки начал мне звонить, и мы стали встречаться. Ездили гулять в Замоскворечье. Это тоже какая-то мистика: мы оба любили одно и то же место. Встречались в ЦДЛ и, не сговариваясь, шли сюда, к Третьяковке, в Лаврушинский. Мы и не догадывались тогда, что именно здесь будет наш дом... Шли по набережным, по маленьким улочкам, отмахивали такие расстояния... И говорили, говорили обо всем. Рассказывали друг другу все подробности своей жизни, начиная с детства. Сначала были только эти прогулки... и еще ночные телефонные разговоры.

Я как бы проживала чужую судьбу, не свою. И когда я его встретила, не то чтобы обрадовалась, а ощутила вдруг какое-то космическое тепло. Это даже не влюбленность была, а сразу любовь, казалось, мы неразделимы. Раньше я думала, что конфликт между мужчиной и женщиной неизбежен, всегда тебя кто-то пытается подавить. А когда люди говорят: «Живем душа в душу», - это все мещанские выдумки. На самом деле судьба подарила мне долгие годы жизни душа в душу. Хотя этому предшествовали страшные времена. Он был тогда в тяжелейшем состоянии, сознательно шел к самоуничтожению. Я думаю, что его зависимость от алкоголя - следствие трагедии, которую он пережил. Его первая жена, которая родила ему двоих детей, покончила с собой… Из-за всего случившегося на Володю ополчились сразу два правительства - наше и болгарское: она была дочерью крупного болгарского государственного деятеля. А время было какое? Соколова просто стирали в порошок. Он был совершенно нищий, больной и признавался мне потом, что чувствовал, как буквально сходит с ума. Тогда он и написал свое знаменитое стихотворение: «Ты камнем упала, я умер под ним». Он действительно шел к гибели и не сопротивлялся. Пытаться побороть такие обстоятельства - все равно что вступить в схватку с дьяволом. И откуда у меня взялась такая уверенность, что я с этим справлюсь, до сих пор не могу понять. Но, как говаривали в старину, участь моя была решена. Я уже точно знала, что мне уготовано быть рядом с ним.

Первая встреча с ним произвела на маму тяжелое впечатление. Мы пришли к ней в гости. Стояли морозы, на Володе было старомодное черное пальто с вытертым каракулевым воротником - уже не мех, а кожа. Он повесил в прихожей пальто, снял ботинки - тоже какие-то очень старые, они текли, у него промокли ноги, он начал кашлять... Потом мама мне говорила: «Я увидела это пальто и заплакала». А я думала: что это мама так долго не идет в комнату? Она плакала в прихожей возле его пальто. Мама понимала, что изменить в моей судьбе уже ничего нельзя. …Мужу я сразу во всем призналась, хотя признаваться в общем-то было не в чем - наши отношения оставались платоническими. Сначала никак не мог поверить, что это всерьез. Он быстро все выяснил - он же разведчик. У него в голове не укладывалось, что я готова бросить мир, такой вожделенный для большинства людей нашего поколения, и связать свою жизнь с человеком бедным, больным, пьющим. Ему казалось: стоит мне уехать - и мой каприз пройдет. На развод он не соглашался ни в какую, твердил: «Ты сама не понимаешь, что делаешь. Подумай о себе, подумай о сыне, не говоря уже обо мне».

«Владимир Николаевич ждал каждого моего приезда из Каира, думая, что вот-вот все решится, но ничто не решалось. Я опять уезжала, и были письма, десятки писем. Напрямую посылать их мне он не мог, передавал через мою маму. …Многие считали, что это я - причина его несчастий, что я просто не хочу выходить за него замуж. Мало кто знал, с каким трудом мы шли к этому: мы оба молчали. Шли годы, он страдал, он пил, он пропадал, а я выглядела абсолютно благополучной, ходила в экзотических нарядах, ездила на красивых машинах... После Каира Бориса отправили в Гвинею-Бисау. Он был уже на генеральской должности, вот-вот должен был получить звание генерала и следующий дипломатический чин и просто умолял меня поехать с ним: «Мне это так важно...» Он уговаривал, я отказывалась. И тут меня начали вызывать в Комитет по внешнеэкономическим связям. Меня буквально терроризировали: «Вы не понимаете важности работы вашего мужа, вы не понимаете основных задач советской дипломатии, вы не хотите помочь нашему государству». Тогда я решила, что поеду, пожертвую еще двумя годами. Правда, мы заключили джентльменское соглашение, что будем жить там как друзья: у него - своя половина виллы, у меня - своя…Борис очень меня любил. Так любил, что в конце концов понял: я буду несчастна, если он меня не отпустит.

Мы договорились, что возвращаемся из Бисау в Москву и разъезжаемся. Борис снял квартиру. Но ключи у него остались, поэтому периодически он приходил - ночью, после какого-нибудь приема. Сердился, если не заставал меня дома, и по-прежнему не соглашался на развод. А по Москве уже ходили легенды, в которых нас с Владимиром Соколовым именовали Мастером и Марианной. Мы тщательно скрывали наши отношения, но Москва - город маленький, а тогда она была еще меньше. То и дело мне звонил какой-нибудь «доброжелатель»: «Маргарита, а ваш Мастер, между прочим, сейчас сидит в ЦДЛ, а перед ним сто пятьдесят граммов коньяку». Скорей бегите туда».

Меня очень мучила его зависимость от алкоголя. Я ломала голову, как же оградить его от бесконечных посетителей, которые приходят, бутылки приносят. Он тогда уже получал большие гонорары, не глядя вынимал пачку денег: «Пойди принеси коньяку...» Так что я делала: выкручивала из телефонной трубки микрофон. Когда он об этом узнал, очень на меня рассердился: «Из-за тебя я утратил свое реноме. Мне пришлось самому идти в винный магазин в туфлях на босу ногу. Как ты могла такое сделать?» Надо сказать, что ему все-таки удалось избавиться от этой пагубной болезни. Я, конечно, тоже все для этого сделала, просто душу готова была положить.

Помню, как-то мы гуляли допоздна, совсем замерзли. Расставаться не хотелось, но я все-таки сказала: «Пора домой». Он так грустно на меня посмотрел и тихо произнес: «Но ведь дома-то нет...» Потом у него появилась однокомнатная квартира в Астраханском переулке. Очень хорошая, с окном, выходившим на старый дом, весь резной, с какими-то крылечками, коньками на крыше. Я там бывала почти каждый день: не хотелось оставлять его одного. Войдя в квартиру, первым делом надевала фартук и начинала мыть все подряд, освобождать пространство, на котором можно было бы хоть по чашке кофе выпить. Он ждал меня, читал написанное. Он любил читать каждое стихотворение по нескольку раз - была такая привычка, а я слушала затаив дыхание. В его стихах очень много каламбуров, игры слов, и в чтении это особенно выделялось, каждое слово играло какими-то своими гранями».

Познакомились в 1970 году, а пожениться смогли только в 81-м. Годы жизни с последней женой были наполнены работой. Жизнь шла вперед, они много работали, много ездили, уже были мужем и женой, Владимир Соколов стал лауреатом Государственной премии СССР, но своего дома у них по-прежнему не было. И вот однажды позвонили из жилищной комиссии Союза писателей и сообщили, что в писательском доме в Лаврушинском переулке освободилась квартира. Войдя в квартиру, они первым делом подошли к окну: перед ними, как на ладони, высились белокаменные кремлёвские храмы, сияли золотые купола под голубым небом. Он тихо сказал: «У меня такое чувство, будто мы вернулись на родину». Лаврушинский переулок, 17 - Дом писателей. Этот дом Булгаков перенес из Лаврушинского переулка на Арбат, но описан в романе именно этот дом, где жили официальные, номенклатурные писатели и критики, в их числе и некий Литовский, стараниями которого были запрещены пьесы Булгакова, прообраз критика Латунского, квартиру которого разгромила Маргарита. Сейчас дом знаменит ещё и тем, что здесь жил Владимир Соколов. Двенадцать счастливых лет прожили они в этой квартире. Шли годы, а они все не могли нарадоваться друг на друга, не могли наговориться – столько общего было в их чувствах, мыслях, вкусах, воспоминаниях. Соколов по-прежнему сочинял стихи на ходу. В любую погоду он брал свою красивую резную трость (болели ноги), и они отправлялись в долгие или короткие путешествия по Москве, считая благом каждый шаг, пройденный по родным дорогам. Владимир Николаевич многими воспринимался как печальный человек. Он часто бывал задумчив. Казался суховатым, но внутренне тёплым и дружелюбным собеседником.

Творчество и работа Соколова были замечены и оценены по достоинству. Он проделал огромную работу не только, как писатель, но и как талантливый переводчик. В 1977 году писатель стал кавалером ордена Кирилла и Мефодия в Болгарии. В 1983 году Владимир Николаевич становится лауреатом Государственной премии СССР, Международной премии Н. Вапцарова(1989), Международной Лермонтовской премии (1996), а также первым лауреатом Государственной премии России имени А. С. Пушкина (1995). Кроме этого, Владимир Николаевич награждён многими государственными наградами СССР и Российской Федерации.

На протяжении более чем сорокалетнего пути в русской словесности у Владимира Соколова вышло не так много книг, около 30. Скрупулезность в работе со словом была для него важнейшей в стихосложении, он относился к своим стихам чрезвычайно требовательно. В последние годы жизни автор издал два сборника: «Посещение» в 1992 году и «Самые мои стихи» в 1995 году. Последний сборник вобрал в себя объём работ Соколова за полвека. За год до ухода Соколов составляет последнюю свою книгу. «„Стихи Марианне“,– как пишет автор предисловия к этой книге,– не просто книга стихов о любви, но Книга Любви». Там не только те стихи, которые он писал ей, но и более ранние, перепосвящённые своей последней любви. Эта книга — венец любви, преданности, самоотверженности. Предисловие к книге написал младший товарищ Соколова Юрий Поляков. Он обыграл ярлык «тихой лирики», который следовал за поэтом, и написал, что поэт Соколов – поэт тихий, но в том смысле, в каком тихим называют Тихий океан… Так и было: внешне классичные стихи Соколова скрывали трагические и взрывные страсти современного мира. Презентация книги состоялась летом 1996 года во дворике культурного болгарского центра.

В последние годы он болел. В больнице с ним рядом всё время была Марианна. «Мы плакали с ним вместе, - вспоминала она, - когда он дописал стихотворение «Мне будет вечно сниться дождь...» Это было прощанием...

«Увы, увы», - кричит ночная птица

в сыром саду. И нам пора проститься.

У подмосковной гнущейся берёзы

ты у меня в глазах стоишь, как слёзы.

«Увы, увы», — кричит ночная птица

В саду промокшем у монастыря.

Звезда, я плачу, вспоминая лица,

Которых больше не увижу я.

Я послан был тобой на эту сушу,

Чтоб, позабыв о воле и крыле,

Бессмертную свою оставить душу

Всю, по частицам, на чужой земле.

С чего ж я плачу, сбрасывая бремя —

Земную пыль, земной недолгий час?

У нас пространства нет. Есть только время,

Оно зовется вечностью у вас. ( из поэмы «Пришелец»)

Владимир Николаевич умер 24 января 1997 года в больнице, не дотянув пары месяцев до своего 69-летия. Он был астматик и умер от удушья. В ту ночь персонал отмечал какой-то больничный праздник. В конце концов, когда Соколову стало плохо, его успели перевести в реанимацию, но спасти поэта уже не удалось. Хоронили Владимира Николаевича 28 января на Новокунцевском кладбище в Москве. После панихиды в Малом зале ЦДЛ, с которым у поэта было связано полжизни, гроб с телом перенесли в церковь. Отпевали Соколова в церкви у Никитских ворот, в которой примерно за 175 лет до этого прощания венчался Александр Сергеевич Пушкин. Когда добрались до кладбища, резко похолодало. А в ту минуту, когда говорились последние слова у гроба и ещё распахнутой могилы, пошёл сильный снег. Белый, чистый, мохнатый... Любимый снег поэта Соколова… «Я был поэтом на земле...» - это из лебединой песни Владимира Соколова, из его прощальной поэмы «Пришелец». На каменной странице его надгробия начертаны эти слова. Они как будто летят на землю с далёкой звезды на её тонких лучах. Поэт-пришелец, стремясь к своей звезде, преодолевает мощное земное притяжение. В свое время он призывал вопреки всем веяниям бездушного, чуждого ему пространства «обязательно выдержать, обязательно с честью» многие испытания:

Испытание временем, испытание веком,

Испытание бременем и родным человеком.

Испытание женщиной, испытание славой…

Он всё выдержал.

В Лихославле в 2002 году именем Владимира Соколова названа Центральная районная библиотека, возле которой установлен памятный камень поэту. 

На родине в Лихославле его помнят и любят. Здесь живет сестра поэта Марина Соколова. При ее сердечном участии в Лихославльском краеведческом музее открыта экспозиция, рассказывающая о жизни и творчестве Соколова. Когда стали собирать экспозицию в местном музее, оказалось, что личных вещей Владимир Николаевич не оставил. В однокомнатной квартирке поэта в Астраханском переулке кроме книг, стола и рукописей ничего и не было: раскладушка да два табурета и парадный костюм с белоснежной сорочкой, аристократично висящие на двери в комнату. И новенькая «Спидола», на которой он искал в ночном эфире классическую музыку. Архивов он не заводил, над рукописями не трясся. Вот почему самыми дорогими экспонатами в музее оказались старые семейные и его личные фотографии, где он со своими друзьями, родными, собратьями по поэтическому цеху, да патефон с хрипящей пластинкой, да знаменитая трость. Как сказал сам поэт:

Ничего от той жизни,

Что бессмертной была,

Не осталось в отчизне,

Все сгорело дотла…

Только стих.

Доказательств

Больше нет никаких.

Сняты великолепные телевизионные фильмы «Мастер и Марианна» Юрия Полякова, «Однажды я назвал себя поэтом» по сценарию самой Роговской-Соколовой, «Весна в Лаврушинском» Аркадия Бедерова. В 2008 году был снят документальный фильм «Я был поэтом на земле. Владимир Соколов». Сюжетная линия фильма разворачивается в диалоге вдовы поэта Марианны Роговской и его ученика Юрия Полякова. В фильме декламируются лучшие стихотворения Соколова. Также в ленте показаны сохранившиеся отрывочные кадры из жизни поэта. Поэтическое слово Соколова продолжает звучать в ежегодных «Соколовских чтениях», которые проводит Марианна Евгеньевна, их прошло уже более15-ти. Стихи его словно не знают возраста, как и положено настоящим стихам. Такое впечатление, что они были всегда, – и вчера и сегодня, и будут завтра. Он успел сказать о многом. О счастливых встречах и горестных утратах, о белых ветках России и о её чёрных ветках, о музыке и о русском снеге, о военном детстве, о друзьях, о Пушкине и о Лермонтове, о старых церквях Болгарии и о таинственной глубине московских двориков… Вадим Кожинов писал о Соколове: «Владимир Соколов не заворожен ни будущим, ни прошлым; он и его поэзия живут в настоящем, которое и есть естественное слияние прошлого и будущего… Поэзия Владимира Соколова предельно современна в каждый момент её развития, хотя этого не видят, не могут увидеть те, кто не понимает сложного языка поэзии. Поэту незачем апеллировать к ушедшему прошлому или ненаступившему будущему для придания значительности своему предмету. Он видит полноту жизни – в том числе и единство прошлого и будущего – в сегодняшнем дне…» «Подлинная поэзия обладает чудесным свойством: с течением времени на не только не теряет свою силу и глубину, но, напротив, всё более очевидно их обнаруживает… Сугубо современен, разумеется, не только «смысл» стихов В.Соколова, но и самый их стиль. Собственно, иначе и быть не может, ибо в поэзии стиль – это реальное бытие смысла… Владимир Соколов более чем кто-либо другой создаёт доподлинную живую ткань современного поэтического стиля». Мы нуждаемся в искренности. Мы жаждем ее, особенно с годами, когда время неумолимо тает. Владимир Соколов писал глубокие стихи. А что еще надо для души, уставшей от скоростей, мимолетности, беглого взгляда на происходящее? Читая его стихи, как будто говоришь со своей душой…

* * *

Стихи читаю Соколова —

Не часто, редко, иногда.

Там незаносчивое слово,

В котором тайная беда.

И хочется, как чару к чаре,

К его плечу подать плечо —

И от родства, и от печали,

Бог знает от чего еще!..

Давид Самойлов

Памяти Владимира Соколова

Когда я встретил Вл. Соколова,

он шел порывисто, высоколобо,

и шляпа, тронутая снежком,

плыла над зимней улицей Правды,

и выбивающиеся пряди

метель сбивала в мятежный ком.

Он по характеру был не мятежник.

Он выжил в заморозки, как подснежник.

Владелец пушкинских глаз прилежных

и пастернаковских ноздрей Фру-Фру,

он был поэтом сырых поленниц

и нежных ботиков современниц,

его поэзии счастливых пленниц,

снежком похрупывающих поутру.

В метели, будто бы каравеллы,

скользили снежные королевны

и ускользали навек из рук,

и оставался с ним только Додик -

как рядом с парусником пароходик,

дантист беззубый, последний друг.

Висели сталинские портреты,

зато какие были поэты!

О, как обчитывали мы все

друг друга пенящимися стихами

в Микишкин-холле или в духане,

в курилке или в парилке в бане,

в Тбилиси, в Питере и Москве!

Рождались вместе все наши строчки,

а вот уходим поодиночке

в могилу с тайнами ремесла.

Но нам не место в траурной раме.

Непозволительно умиранье,

когда поэзия умерла.

На наши выстраданные роды

ушло так много сил у природы,

что обессилела потом она,

мысль забеременеть поэтом бросив.

Кто после нас был? Один Иосиф.

А остальные? Бродскоголосье -

милые люди или шпана.

Еще воскреснет Россия, если

ее поэзия в ней воскреснет.

Прощай, товарищ! Прости за то,

что тебя бросил среди разброда.

Теперь - ты Родина, ты - природа.

Тебя ждет вечность, а с ней свобода,

и скажет Лермонтов тебе у входа:

«Вы меня поняли, как никто...».

Е. Евтушенко

Владимиру Соколову

В атмосфере знакомого круга,

Где шумят об успехе своём,

Мы случайно заметим друг друга,

Не случайно сойдёмся вдвоём.

В суматохе имён и фамилий

Мы посмотрим друг другу в глаза...

Хорошо, что в сегодняшнем мире

Среднерусская есть полоса.

Хорошо, удивительно, славно,

Что тебе вспоминается тут,

Как цветут лопухи в Лихославле,

Как деревья спокойно растут.

Не напрасно мы ищем союза,

Не напрасно проходят года...

Пусть же девочка русая – муза

Не изменит тебе никогда.

Да шумят тебе листья и травы,

Да хранят тебя Пушкин и Блок,

И не надо другой тебе славы,

Ты и с этой не столь одинок.

Анатолий Передреев

* * *

Какое блаженство читать Соколова!

Мне кажется, я поняла, как никто,

что слово бывает светло и лилово,

что в юности дождиком пахнет пальто.

То в жар погружаясь, то в холод знобящий,

смакую божественных строчек нектар

о том, что пластинка должна быть хрипящей,

что школ никаких — только совесть и дар...

Всё лучшее в мире даётся нам даром,

и мы принимаем бездумно, шутя,

и утро с его золотистым пожаром,

и листья, что, словно утраты, летят.

В волнении пальцы ломая до хруста,

я буду читать до утра, обомлев.

Забуду ль когда твоих девочек русых

и в ботиках снежных твоих королев?

И снова, как в детстве, обману поверю,

ещё ожидая чего-то в судьбе.

Ты Моцарт, маэстро, а я твой Сальери,

который отравлен любовью к тебе!

В сиренях твоих и акациях мокну,

с отчаяньем слушаю плач соловьёв,

и жизни чужие, как бабочки в окна,

стучатся и ломятся в сердце моё.

Тебе не пристало величье мессии,

ты просто поэт, и не скажешь полней.

Я знаю, что всё у тебя — о России,

но каждая строчка твоя — обо мне.

И это родство всё горчее и глубже,

как звук разорвавшейся в сердце струны.

Мне дорого, как ты застенчиво любишь,

и в этой любви мы с тобою равны.

Опять приниматься бумагу маракать,

с ночною звездой говорить до зари...

Когда заблужусь, потеряюсь во мраке —

я строки беру твои в поводыри.

Какое блаженство читать Соколова!

Как с ним вечера и рассветы тихи.

Как сладостна власть оголённого слова...

Неужто же всё это — только стихи?!

Н. Кравченко

http://lihoslavl.tverlib.ru/sites/default/files/sokolov5.pdf

lwww.liveinternet.ru/users/sekretar/post215469630

http://www.peoples.ru/love/rogowska-sokolov/

Продолжение - Стихи Владимира Соколова