22 мая — 115 лет со дня рождения Леонида
Николаевича Мартынова (1905-1980), оставившего заметный след в русской поэзии
ХХ века. В большую литературу Леонид Мартынов пришел из Сибири. Его творчество
сразу заметили К. Симонов, И. Эренбург, С. Кирсанов, Н. Тихонов. Любовная
лирика поэта, его исторические поэмы стали явлением не только русской, но и
мировой поэзии. Поэта интересовали вечные темы и философия жизни, за что,
учитывая к тому же его природную скромность, современники прозвали Мартынова «тихим
классиком». О его сочинениях можно сказать словами, которыми начинается одно из
стихотворений поэта:
Есть книги —
В иные из них загляни
И вздрогнешь:
Не нас ли
Читают
Они!
Леонид Мартынов напишет в пору своей
зрелости:
В юности
Похож я был на Джека
Лондона, а несколько позднее
На другого человека —
На Есенина Сергея.
А когда уже перевалило
Мне за сорок — непонятно было,
Почему меня изобразила
Вдруг на Достоевского похожим
Кисть художника Такташа Рафаила.
— Полно! Это сходство уничтожим! —
Я сказал Такташу. — Я моложе
И гляжу на мир не так устало!..
И ещё смеялся. Но, похоже,
Что с годами сходство больше стало.
Тот портрет ценю я всех дороже!
Леонид Мартынов родился 22 (9) мая 1905 года
в городе Омске. По семейному преданию, его прадед, Мартын Лощилин,
офеня-коробейник из-под Мурома, долгие годы провел в странствиях по Сибири,
пока не поселился в Семипалатинске и не обзавелся там большой семьей. Одному из
его потомков, Николаю, удалось поступить в омское техническое училище и
получить редкую по тем временам специальность техника путей сообщения. Мать,
Мария Григорьевна, происходила из такой же разночинной семьи. В молодости она
учительствовала в казачьей станице Бишкуль в северо-восточном Казахстане. После
замужества возвратилась в Омск и в советское время работала в горздравотделе.
Ее отец, военный инженер Григорий Павлович Збарский, во второй половине XIX
века получил назначение в Среднюю Азию. Переехав из Петербурга в город Верный
(нынешнюю Алма-Ату), он приступил к строительству военного госпиталя и
грандиозного деревянного храма, способного выдержать самые сильные
землетрясения. Он также замыслил сооружение ирригационных систем, но при весьма
неясных обстоятельствах скоропостижно скончался. Эти семейные воспоминания
легли в основу поэмы «Рассказ о русском инженере» и ряда других произведений
Леонида Мартынова.
Раннее детство поэта прошло в служебном
вагоне отца. Вагон подолгу стоял среди степей и полупустынь Зауралья, а детское
воображение рисовало саванны и превращало степных псов в царей пустыни львов,
отары овец — в стаи диких животных. Разнообразие впечатлений оказывало
безусловное влияние на формирующееся мировосприятие Леонида Мартынова. Перед
первой мировой войной отец Леонида Мартынова окончательно поселился в Омске и
перешел на службу в Управление железных дорог Сибири. В бывшем доме ссыльного
поселенца Адама Вальса прошли детские и отроческие годы Леонида Мартынова. В
мае 1983 года в торжественной обстановке на этом доме была установлена
мемориальная доска — так земляки увековечили память о пребывании поэта в Омске.
В доме Мартыновых много читали родители
поэта, его старший брат Николай, бабушка. Отец рассказывал ему русские народные
сказки. Через некоторое время стал пересказывать мифы Древней Греции. Мальчик
обладал великолепной памятью и частенько выспрашивал у главы семьи подробности
сюжетов, о которых отец порой просто не знал. В общении с матерью будущий
журналист вполне прилично освоил немецкий и польский языки. К четырем годам
Мартынов выучился читать. В доме имелась неплохая подборка книг. Книг и
иллюстрированных изданий скапливалось все больше, то постепенно их стали
складывать и на гардероб. Туда-то и любил забираться маленький Лёня. Он часами
рылся в книгах, читал запоем, пригнув голову к коленям, прочел все, даже те,
что были напечатаны на иностранных языках. Размышляя о прочитанных книгах, а
еще больше — о самом процессе чтения, сравнивал этот процесс с загадочным
калейдоскопом, в котором непрерывно возникают многокрасочные, фантастически
странные фигуры. Но едва книгу откладываешь в сторону, как они исчезают, чтобы
возникнуть вновь, когда глаза побегут по печатным строчкам. В отрочестве
Мартынов читал много романтико-приключенческой литературы — А. Конан Дойль, Дж.
Лондон, А. Грин; изучал географию и теологию, интересовался техникой и
сибирским фольклором. Пути заядлого книгочея привели его еще до поступления в
гимназию в городские библиотеки. В мужскую гимназию города Омска он поступил
разнообразно и широко начитанным юношей. Гимназисту Мартынову легко давались
древние и новые языки, история, география, вообще гуманитарные науки.
Однако на его духовное и нравственное
формирование в еще большей степени оказывала атмосфера городской жизни, родного
дома, семьи. Никольская и близлежащие улицы, равно как и находившийся
неподалеку Казачий базар, позволяли остро почувствовать подростку поразительную
смесь языков, обычаев, нравов, одежд обитателей этих городских кварталов. Чтобы
добраться до городской библиотеки, приходилось пересекать соборную площадь и
проходить сквозь Казачий базар. Здесь, на стыке Европы и Азии, при любой погоде
шумело и волновалось роскошное торжище. Перед глазами мелькали лисьи малахаи и
бархатные шапочки, папахи и картузы. Поверх толкотни и суеты звучали колокола
католического собора, звенели трамваи и цокали подковы лошадей. Он любил
наблюдать эту динамично меняющуюся картину. Многоязычная, пестрая среда
воспитывала в Леониде Мартынове, помимо чтения, жадный интерес к языку и быту
других народов.
Началась первая мировая война. Через Омск шли
эшелоны с военнопленными, дальше, в Сибирь. Леонид Мартынов, как многие его
сверстники, бегал к этим эшелонам менять хлеб на иностранные монетки и почтовые
марки. Первые стихи были созданы Леонидом еще на гимназической скамье, когда он
вместе со своим приятелем Борисом Жезловым, таким же одержимым поэзией
подростком, доставал, где только мог, всевозможные современные поэтические
издания. Особым вниманием пользовались выпуски «Чтеца-декламатора», в которых
были представлены наиболее известные стихи И. Анненского, В. Брюсова, А.
Белого, А. Блока, М. Кузмина, Ю. Балтрушайтиса, И. Северянина и многих других
поэтов, а также первые сборники футуристов. Великий Октябрь гимназист Мартынов
встретил восторженно. Эти незабываемые дни ярко воплотились в целом ряде
стихотворений, написанных в 20-е годы, а также спустя многие десятилетия. Позже
он писал «...годы революции не располагали к усидчивым школьным занятиям, и
в 1921 году я, шестнадцатилетний подросток, вышел из пятого класса советской
школы, решив жить литературным трудом. Дебютировал в печати стихами в журнале «Искусство»,
выпущенном Художественно-промышленным институтом имени Врубеля в Омске. Эти
стихи, в которых говорилось о том, что «пахнут землей и тулупами девушки наших
дней», не прошли незамеченными почему-то в Польше, тогда панской, некий критик
изругал меня за антипоэтичность, и за то, что я красный...»
Революционные события и эпизоды гражданской
войны сохранились в его памяти до мельчайших деталей и нашли отражение в
автобиографической прозе поэта, в которой он воссоздал напряженную обстановку
того времени, выразительные портреты и сложные человеческие судьбы. Мартынова,
который был еще подростком, угораздило столкнуться с Верховным главнокомандующим
России адмиралом Колчаком. Два друга катались на лодке по Иртышу и «подрезали»
катер с адмиралом на борту. По молодости лет гимназистам этот проступок сошел с
рук. Хотя Мартынов с товарищем изрядно перепугались. Чуть позднее (в 1924)
Мартынов пишет поэму «Адмиральский час», посвященную пребыванию армии Колчака в
Омске.
Получив среднее образование, Мартынов недолго
искал применение своим силам и талантам. К 1921 году в Омске выходили несколько
периодических изданий. Первые стихи молодого поэта появились на страницах
альманаха «Искусство», который издавался омскими футуристами. С 1921 начал
печатать свои заметки в омской газете «Рабочий путь». К тому же времени
относятся первые публикации его стихов в местных газетах. Позже они появились и
на страницах журнала «Сибирские огни». К 1922 году относятся первые поэтические
выступления Леонида Мартынова в печати: сначала в ведомственных газетках «Сибирский
водник» и «Сибирский гудок», затем — в газете «Рабочий путь», где опубликованы «Мы
— футуристы невольные…», «Поздней ночью город пустынный…», «Между домами
старыми…», «Воздушные фрегаты». Стихотворение «Выдвинутые подбородки…»,
написанное в 1920 году, впоследствии стало открывать двухтомное (1965) и
трехтомное (1976) собрания сочинений поэта, знаменуя начало самостоятельного
творческого пути. Газета «Рабочий путь» писала: «Наиболее интересным из
левой молодежи является Леонид Мартынов, поэт еще очень юный и шаткий,
находящийся под сильным влиянием Маяковского и имажинистов, но несомненного
дарования…». Вскоре Мартынов отправился в Москву поступать во ВХУТЕМАС, где
попал в круг близких ему по духу молодых художников русского авангарда, но
из-за болезни и голода был вынужден вернуться домой. В Омске занимался
самообразованием, много работал как журналист, активно участвовал в
художественной жизни города.
Вот как Мартынов определил себя, молодого
журналиста, в одном из очерков 20-х годов: «Я, сотрудник печати,
„корреспондент“, человек, который должен в сто двадцать строчек газетной
заметки уложить восьмисоттысячное строительство со всеми его достоинствами и
недостатками». Став разъездным корреспондентом сразу двух журналов («Сибирские
огни» и «Сибирь») и двух газет («Омский водник» и «Сибирский гудок»), Мартынов
исколесил всю Сибирь, То на лошадях, то пешком пересекал степи по трассе
будущего Турксиба, был на торжественной церемонии стыковки рельсов южного и
северного отрядов пути. работал в Балхашской экспедиции Уводстроя, собирал
лекарственные растения на Алтае, разносил книги по селам, летал над Барабинской
степью на агитсамолете, в той же степи искал бивни мамонтов, пешком исходил
весь казахский участок трассы будущего Турксиба, выяснял, почему в Тарском
урмане регулярно происходят лесные пожары... Он собственными глазами наблюдал, как
меняется повседневная жизнь людей вслед за политическими реформами. Готовил не
только материалы для газеты, но и стихи, которые отправляет в московские
журналы. Леонид Мартынов, как и его современники-поэты, стремился к самому
главному: он хотел, чтобы искусство поэтического слова открывало новые
горизонты духовного бытия и тем самым обогащало сознание читателей.
В 1932 году Мартынова арестовали по так
называемому делу «сибирских поэтов». Вместе с П. Васильевым, Н. Ановым, Е.
Забелиным, С. Марковым и Л. Черноморцевым он был обвинен в антисоветских
настроениях. Павел Васильев вскоре вышел на свободу, но все остальные — высланы.
Несколько лет Мартынов провел в северных городах России — Архангельске и
Вологде. В редакции вологодской газеты «Красный Север» он встретил свою будущую
жену — Нину Анатольевну, работавшую секретарем-машинисткой. Леонид Мартынов
вновь стал печатать небольшие заметки и информации, которые были подписаны «Мартын
Леонидов», «Леонидов», «М. Л.», «Л.». И, как раньше, его энергия оказалась
неистощимой, работоспособность — удивительной, быстрота отклика — мгновенной.
Высокий, голенастый, медноволосый, одетый в свитер и галифе, похожий то ли на
отставного военного, то ли на авиатора из Осоавиахима, он появлялся в разных
концах города, чтобы исчезнуть и снова возникнуть в пригородном совхозе или в
цехах завода «Северный коммунар».
В конце 1935 года он вместе с женой Ниной
Анатольевной вернулся в Омск, где ему было предложено место редактора в только
что созданном областном книгоиздательстве. Жили Мартыновы, как и прежде, в том
же домике, некогда принадлежавшем Адаму Вальсу, в комнате, переоборудованной из
бывшей передней. Мартынов пишет поэмы «Правдивая история об Увенькае,
воспитаннике азиатской школы толмачей в городе Омске» (1935-1936), «Рассказ о
русском инженере» (1936), «Тобольский летописец» (1937), «Домотканая Венера»
(1939), «Поэзия как волшебство» (1939) и др. В поэмах-повестях фабульная
выдумка при исторической подлинности рассказа, глубокое знание
фольклорно-этнографического, историко-бытового материала, многоголосье,
масштабность историко-философского фона. Сибирь в эпосе Мартынова — страна цивилизации,
творимой людьми разных сословий, возникшей на перекрестке культур многих
народов; Сибирь в поэмах — земля, рождающая и принимающая под свое
покровительство души сильные, яркие и свободные… Первая книга Мартынова — «Стихи
и поэмы» (1939) — вышла в Омске. В 1940 в Москве и Омске появились 2 сборника
под заглавием «Поэмы».
Через два дня после начала войны, 24 июня
1941 года, Леонид Мартынов в «Омской правде» публикует стихотворение «Мы встали
за Отечество», а через несколько дней — стихотворение «За Родину», которое
сопровождал рефрен: «Пора! Настал тревожный час!» Его стихотворные подписи под
карикатурами появляются в «Окнах ТАСС», стихотворения регулярно печатаются на
страницах омских газет. В первые и самые напряженные месяцы войны Леонид
Мартынов писал много, вдохновенно, с твердой уверенностью в нашей окончательной
победе над врагом. Его стихотворения были собраны в две небольшие книжки — «За
Родину!» (1941) и «Мы придем!» (1942). Однако самым ярким выступлением военных
лет был его очерк «Вперед, за наше Лукоморье!». Под другим названием он был
опубликован в газете «Красная звезда» (16сентября 1942 года), а затем вышел
отдельным изданием (Омск, 1942). «Тема о потерянном и вновь обретаемом
Лукоморье, — писал Мартынов, — стала основной темой моих стихов в дни
Великой Отечественной войны, войны с фашизмом. Где бы я ни был в то время — в
затемненной Москве, в глубоком тылу, где работали на оборону эвакуированные
заводы, — я повествовал, как умел, о борьбе народа за свое Лукоморье, за свое
счастье...» В 1942 благодаря хлопотам писателя А. Калинченко Мартынов был
принят в СП СССР. В 1943 К.М. Симонов предложил своё место фронтового
корреспондента в «Красной Звезде». Мартынов вернулся в Омск «за вещами», но был
тут же призван в армию, в Омское пехотное училище. По состоянию здоровья был
освобождён от военной службы, и служил как литератор — писал историю училища. «В
армию Мартынов был призван в сентябре 1943 года, после прохождения обучения в
городском Всеобуче, — вспоминал Утков, — и был зачислен курсантом в
Омское пехотное училище имени М.В. Фрунзе. Командование поручило ему, не
освобождая от обычных военных занятий, подготовку материалов к истории училища.
Тема не была для Мартынова новой, он хорошо знал прошлое Омского кадетского
корпуса, на базе которого было организовано пехотное училище. Из стен корпуса
вышло немало видных отечественных военных и ученых — Григорий Потанин, Николай
Ядринцев, Чокан Валиханов, Валериан Куйбышев, Дмитрий Карбышев и другие. В «Крепости
на Оми» Мартынов не одну страницу посвятил истории кадетского корпуса. Теперь
он стал изучать историю училища после установления Советской власти в Сибири. В
печати появляются заметки, статьи, очерки, отражающие жизнь училища, его
прошлое, боевой путь его воспитанников, участие их в Великой Отечественной
войне, подписанные курсант Леонид Мартынов...»
В 1945 году, незадолго до дня Победы, в
Москве вышел в свет большой сборник стихов Мартынова «Лукоморье», а через год в
Омске другой — «Эрцинский лес». Заимствованный из новгородских сказаний образ
Лукоморья (Обской губы) символически многогранен. Поэт рассматривал свои
произведения как единую стихотворную повесть о легендарной стране счастья. Поэт
Николай Старшинов вспоминал: «…Помню, как в 1945 году его книга «Лукоморье»
ходила по рукам, в библиотеке Литературного института имени А.М. Горького взять
ее было невозможно. Нас захватила необычность его стихов, их свободная
разговорная стихия, мудрость, покорила улыбка поэта — то добрая, а то
ироническая; сказочность, переплетающаяся с самыми достоверными подробностями
жизни». Со второй половины 1940-х гг. лирическое творчество Мартынова
вступает в пору расцвета («Седьмое чувство», «Земля», «Мир»). Для героя его
лирики тех лет характерно радостное ощущение внутренней свободы, желание взять
на себя ответственность за судьбы мира и человечества («Мне кажется, что я
воскрес...», «Царь Природы», «Дедал», «Люди», «Радиоактивный остров», «Европа»,
« Свобода»). Сборник «Лукоморье» прошел практически не замеченным, а вот «Эрцинский
лес» вызвал невероятный шум и гнев критики. Обвиненный послевоенной критикой в
аполитичности и вневременности своей поэзии, певец Лукоморья почти на
десятилетие был лишен возможности печататься.
Поэт на целое десятилетие с головой уходит в
переводы. Он переезжает в Москву. Вместе с женой поселяется в районе старых
Сокольников в ветхом, еще конца прошлого века, деревянном доме. О том, что
значило для него само по себе это событие, можно судить по такому признанию: в
Москву «я устремился в первый раз еще пятнадцатилетним подростком, чтоб
тосковать, ее покидая, и ликовать, возвращаясь в нее». У Мартыновых стал
появляться поэт Антал Гидаш. Именно он предложил поэту перевести для
готовящегося к печати однотомника стихи венгерского классика Шандора Петефи. Леонид
Мартынов принял это предложение с воодушевлением. Когда Гидаш просмотрел первый
перевод из Петефи своего друга, то сказал убежденно: «Дело пойдет!» И Леонид
Мартынов действительно уверовал в свои силы как переводчик: только из одного
Петефи он перевел более десяти тысяч строк. За огромную работу по сближению
наших народов правительство Венгрии наградило поэта орденом Золотой Звезды
первой степени и орденом Серебряной Звезды.
Мартынов переводил стихи с венгерского,
итальянского, чешского, польского и других языков («Поэты разных стран», 1964).
Венгры Шандор Петефи, Аттила Йожеф, Дюла Ийеш, Антал Гидаш, сербка Десанка
Максимович, поляки Констанцы Галчинский, Адам Мицкевич и Юлиан Тувим, чехи Иржи
Волькер и Витезслав Незвал, итальянец Сальваторе Квазимодо, чилиец Пабло Неруда
— вот далеко не полный перечень поэтов, переводя которых Леонид Мартынов видел
горизонты современной поэзии и выверял художественно-эстетические основы своего
творчества. Литературоведы подсчитали, что всего Мартыновым переведено более
100000 поэтических строк.
Широкая известность Мартынова началась с
выходом сборника «Стихи» (1955), созвучного поре общественного обновления,
раскрепощения человека. Затем вышли книги стихов «Градус тепла», «Из смиренья
не пишутся стихотворенья...», «След», «Голоса» и др. Пик популярности Мартынова
совпал с выходом в 1961 его сборника «Стихотворения». В это время в поэзии
Мартынова меняется тематика: уменьшается доля историзма и появляются стихи к
юбилейным датам. Всё больше привлекают поэта реалии научно-технической
революции. В сборниках «Новая книга» (1962), «Первородство» (1965), «Голос
природы» (1966), «Людские имена» (1969), «Гиперболы» (1972) — явление
поэта-лирика, утверждающего строить в стихах «свою державу», где он «заново все
создает». В лирике Мартынова сильно выражено возрожденческое начало, мысль об
ответственности человека за все происходящее, за судьбу Земли («Дедал», «Люди»,
«Мне кажется, что я воскрес...», «Царь природы» и др.). «Гордость за нашего
современника, творящего, мыслящего, идущего непроторёнными путями, делающего
чудеса и достойного этих чудес, составляет краеугольный камень творчества Л. Мартынова»,
— писал В. Луговской. Наиболее заметными из книг двух последних десятилетий
стали сборники «Гиперболы» (1972), «Земная ноша» (1976). В сборнике «Узел бурь»
(1979), «Золотой запас» (опубл. 1981) — лирика итогов. Богатство ассоциативного
мышления (звукового, живописного, смыслового) — основа увлекательнейших игр
словами, аллитераций, метафор, оригинальных рифм, источник словотворчества в
поэзии Мартынова. С начала «оттепели» до 1980 было издано более 20 книг поэзии
и прозы. Он автор книг мемуарной прозы «Воздушные фрегаты» (1974), «Черты
сходства» (опубл. 1982). В книге «Узел бурь» поэт заметил, что самые лучшие
стихи те, которые написаны «несмотря ни на что». Это «несмотря ни на что» было
и оставалось его пафосом и его душевной опорой до последних дней жизни, когда
невзгоды одна за другой обрушивались на него.
20 августа 1979 года умерла жена Мартынова. Болезнь
и одиночество, казалось бы, совсем одолели поэта. Близкие друзья помогали
Леониду Мартынову всем, чем могли, но несравненно большую помощь он оказывал
себе сам, продолжая писать «несмотря ни на что»! «После кончины Нины Анатольевны,
— писал его друг Л. Лавлинский, — что-то начало неотвратимо разрушаться и в
характере поэта. Его скорбь и долголетние болезни приняли слишком жизнеопасную
форму. Его нужно было буквально спасать от гибели. При нем, правда, почти
неотлучно дежурила Галина Алексеевна Сухова — врач, на протяжении многих и
многих лет лечившая эту семью. Отношения трех людей давно уже переросли в
прочную и нежную дружбу, и не случалось праздника, чтобы я не заставал в доме
поэта Галину Алексеевну. Мне даже известно, и думаю, что я вправе об этом
сказать за несколько дней до кончины Нина Анатольевна, предчувствуя ее
приближение, наказывала Суховой не оставлять поэта заботой. Завещание это было
выполнено...» Мартынов скончался от инсульта 21 июня 1980 года.
За свои заслуги в области литературы Леонид
Мартынов был удостоен высокого звания лауреата Государственных премий СССР и
РСФСР, за книги стихов «Гиперболы» (1972) и «Первородство» (1965) награжден
орденами и медалями. В 1971 году Мартынов награждается орденом Трудового
Красного Знамени. В 1974 году поэт удостоен Государственной премии СССР и
награждается ещё одним орденом Трудового Красного Знамени, а в 1976 году —
болгарским орденом Кирилла и Мефодия. В 1985 г. в доме-музее Ш. Петёфи в
Кишкёрёшё (Венгрия) был открыт «парк» из скульптурных портретов крупнейших
поэтов разных стран, переводивших Петёфи. 26 июля 1985 г. были установлены
первые три памятника: поэтам Джузеппе Касони (Италия), Л. Мартынову и Ивану
Вазову (Болгария). Эта венгерская скульптура остаётся единственным в мире
памятником Л. Мартынову. В 1995 году именем поэта назван бульвар в Омске. Поэт
на этой улице не жил, но жил недалеко отсюда, на ул. Красных Зорь, д. 30
(бывший Никольский проспект). В начале бульвара в 2001 году был заложен
памятный камень (трехтонный базальтовый камень) со словами на гранитной доске: «Капитану
воздушных фрегатов Леониду Мартынову от омичей». Сегодня на бульваре Мартынова
есть целая аллея литераторов: установлены памятные знаки-камни литераторам, чьи
судьбы связаны с Омском, в том числе современникам поэта: П. Васильеву, П.
Драверту, Г. Вяткину, А. Сорокину и другим. Имя поэта присвоено одной из
муниципальных библиотек Омска. В Омске, как правило — в мае, проходят «Мартыновские
чтения». Всего они были четырежды: в мае 1983, 1985, 1995 и 2005 годов. В 2005
г. они проходили в рамках юбилейных мероприятий, посвящённых 100-летию
Мартынова.
Наиболее полно о поэте рассказывает книга «Леонид
Мартынов. Поэт и время» автора Валерия Дементьева. Книга родилась в результате
творческого общения и дружбы с поэтом, пристального изучения его
художественного мира. На страницах книги воссоздана живая, своеобразная
личность Мартынова, раскрыты особенности эстетики, использованы ранее не
публиковавшиеся материалы к биографии поэта.
Стихи Мартынова:
След
А ты?
Входя в дома любые —
И в серые,
И в голубые,
Всходя на лестницы крутые,
В квартиры, светом залитые,
Прислушиваясь к звону клавиш
И на вопрос даря ответ,
Скажи:
Какой ты след оставишь?
След,
Чтобы вытерли паркет
И посмотрели косо вслед,
Или
Незримый прочный след
В чужой душе на много лет?
* * *
Невозможно
Жить на белом свете
И кружить лишь по своей орбите,
Не вникая ни во чьи дела,
Будто где-то на иной планете
Погибают женщины и дети
И набат гудят колокола.
Невозможно жить на белом свете,
Не вникая ни во чьи дела!
Седьмое чувство
Строятся разные небоскребы, —
Зодчим слава и честь,
Но человек уже хочет иного —
Лучше того, что есть.
Лучше и лучше пишутся книги,
Всех их не перечесть,
Но человек уже хочет иного —
Лучше того, что есть.
Тоньше и тоньше становятся чувства,
Их уж не пять, а шесть,
Но человек уже хочет иного —
Лучше того, что есть.
Знать о причинах, которые скрыты,
Тайные ведать пути —
Этому чувству шестому на смену,
Чувство седьмое, расти!
Определить это чувство седьмое
Каждый по-своему прав.
Может быть, это простое уменье
Видеть грядущее въявь!
Земля
Одно
Волнение
Уляжется —
Другое сразу же готовится,
А мир еще прекрасней кажется;
Еще желаннее становится
Земля,
Укатанная гладкими
Посадочными площадками,
Увешанная виадуками,
Источенная водостоками,
Набитая золой и туками,
Насквозь пронизанная токами...
А там, вдали, —
Вчера пустынная,
Земля целинная, былинная,
Забытая и вновь открытая,
Степными ливнями омытая,
Нигде как будто не кончается...
Над ней
Заря с зарей встречается.
Вот этим месяц май и славится
И соловьями славословится.
Земля, великая красавица,
Еще прекраснее становится!
Дети природы
Природа
Нам родная мать,
И мы ее, как дети, сердим,
И ухитряемся ломать
Мы все кругом со всем усердьем.
И, рассердив ее до слез,
Мы глаз своих не подымаем,
Но молнии за розги гроз
Мы шаловливо принимаем.
А вдруг иссякнет даже гнев
И вдруг на иждивенье к детям
Она захочет, одряхлев?
Что мы на это ей ответим?!
Добрососедство
Когда
Клубится дым
Над хмурым садом,
Вещая, что горят торфяники,
Вдруг прямо к нам, в ограды, прямо на дом,
Всем старым разногласьям вопреки
Являются, чтоб жаться с нами рядом,
Лягушки, ласточки и мотыльки.
Добрососедствовать добром и ладом
Они зовут почти что по-людски.
И мы не только с ласточками ладим,
Но всяких тварей по головкам гладим
И с пристальным вниманием следим,
Чтоб не взбесился кто из них от жажды,
И может быть, что в жизни хоть однажды
Такой урок и нам необходим.
Лисенок
Не то ребенок, а не то бесенок,
Из леса выйдя, преградил мне путь,
И это был малюсенький лисенок,
Меня не испугавшийся ничуть.
Он понимал, что я его не трону
Хотя бы потому, что так он мал,
Что это исключает оборону, —
Он всё это прекрасно понимал!
Вот и глядел он на меня подобно
Тому, как дети на большого пса,
Присев на корточки, глядят беззлобно.
Но тут его окликнула лиса.
Он скрылся. В чаще что-то затрещало.
Должно быть, мать в норе, в лесном жилье,
Его учила, мучила, стращала
Рассказами о модных ателье.
Зори
Так медленно
В мае смеркается,
Как будто под бледной звездою
В купель со святою водою
Земля опускается...
Ей хочется
В чем-то раскаяться,
Чтоб всякая скверна отверглась.
Но надо сначала, чтоб смерклось,
А нет, не смеркается...
С рассветной зарею смыкается
Закатная зорька.
И некогда каяться горько!
Хитро и премудро
Истории зори
Смыкаются.
Свыкается
С вечером
Утро!
Лето
Вот
И лето на пороге:
Реют пчелы-недотроги,
Величаво карауля
Привлекательные ульи,
Чтобы всякие тревоги
Потонули в мерном гуле,
Как набаты тонут в благовесте,
И в июне,
И в июле,
И в особенности
В августе.
* * *
Дождь
Подкрался неожиданно,
Незамеченно почти,
Будто не было и выдано
Разрешения пойти.
И, препятствия возможные
Осторожно обходя,
Он петлял.
Шаги тревожные
Были ночью у дождя,
Чтоб никто не помешал ему
Вдруг по пыльному крыльцу
Заплясать, подобно шалому
Беззаботному юнцу.
* * *
У ночи — мрак,
У листьев — шум,
У ветра — свист,
У капли — дробность,
А у людей пытливый ум
И жить упорная способность.
И мы живем,
Но дело в том,
Что хоть и властны над собою,
Но в такте жизненном простом
Бывают все же перебои.
Не можешь распознать врага
И правду отличить от лести,
И спотыкается нога,
Как будто и на ровном месте.
Но лишь
Оступишься вот так —
И все на место станет разом:
И шум листвы, и свет, и мрак.
И вновь навеки ясен разум!
* * *
Событье
Свершилось,
Но разум
Его не освоил еще;
Оно еще пылким рассказом
Не хлынуло с уст горячо;
Его оценить беспристрастно
Мгновенья еще не пришли;
Но все-таки
Всё было ясно
По виду небес и земли,
По грому,
По вспугнутым птицам,
По пыли, готовой осесть.
И разве что только по лицам
Нельзя было это прочесть!
* * *
Короче,
Короче, короче!
Прошу тебя, не тяни.
Короче становятся ночи.
Но будут короче и дни.
Все сроки
Отныне короче
И каждый намеченный путь.
И даже пророкам, пророча,
Не следует очень тянуть.
И хватит
Стоять на пороге.
Медлительность — это порок,
Рассказывай, что там в итоге,
Выкладывай, что приберег!
Книги
А красноречивей всех молчат
Книги, славно изданы, честь честью
Переплетены, чтоб до внучат
Достояться с Достоевским вместе
И затем поведать все, о чем
Написавший не сказал ни слова,
Но как будто озарил лучом
Бездну молчаливого былого.
* * *
И вскользь мне бросила змея:
У каждого судьба своя!
Но я-то знал, что так нельзя —
Жить, извиваясь и скользя.
Ложь
Ложь
Поначалу в самых мелочах,
А дальше — больше, гладко, без заминки,
Как будто в ясных солнечных лучах
Бесчисленные плавают пылинки.
И если в глаз попало — трешь и трешь
И пальцами, и даже кулаками,
Но кажется, что маленькую ложь
Не вынуть и обеими руками.
Крупицы лжи щекочут, колют, жгут,
Слеза всё пуще застилает око.
Ведь нам лгуны для этого и лгут,
Чтоб видеть не умели мы далеко.
Но выход есть и в случае таком:
И, за ресничку подымая веко,
Вдруг поддевает смелым языком
Всё это человек у человека.
И докторов напрасно не тревожь,
А знай: всего искуснее и чище
Глаза нам застилающую ложь
Прочь устраняет дерзкий язычище!
Любовь
Ты жива,
Ты жива!
Не сожгли тебя пламень и лава,
Не засыпало пеплом, а только задело едва.
Ты жива,
Как трава,
Увядать не имевшая права;
Будешь ты и в снегах
Зелена и поздней покрова.
И еще над могилой моей
Ты взойдешь, как посмертная слава.
И не будет меня —
Ты останешься вечно жива.
Говори не слова,
А в ответ лишь кивай величаво —
Улыбнись и кивни,
Чтоб замолкла пустая молва.
Ты жива,
Ты права,
Ты отрада моя и отрава,
Каждый час на земле —
Это час твоего торжества.
* * *
Ты
Без меня —
Только дым без огня.
Ты
Без меня —
Это только одно
Блещущей цепи немое звено,
И не подымет, конечно, оно
Якорь, ушедший на самое дно.
Ты
Продолжалась бы после меня
Только бы разве, как ночь после дня,
С бледными
Звездами
Через окно.
Эхо мое!
Но, со мной заодно,
Ты повторяешь средь ночи и дня:
— Ты
Без меня —
Только дым без огня!
Первый снег
Ушел он рано вечером,
Сказал: — Не жди. Дела...
Шел первый снег. И улица
Была белым-бела.
В киоске он у девушки
Спросил стакан вина.
«Дела...— твердил он мысленно, —
И не моя вина».
Но позвонил он с площади:
— Ты спишь?
— Нет, я не сплю.
— Не спишь? А что ты делаешь? —
Ответила:
— Люблю!
...Вернулся поздно утром он,
В двенадцатом часу,
И озирался в комнате,
Как будто бы в лесу.
В лесу, где ветви черные
И черные стволы,
И все портьеры черные
И серые углы,
И кресла чернобурые,
Толпясь, молчат вокруг...
Она склонила голову,
И он увидел вдруг:
Быть может, и сама еще
Она не хочет знать,
Откуда в теплом золоте
Взялась такая прядь!
Он тронул это милое
Теперь ему навек
И понял,
Чьим он золотом
Платил за свой ночлег.
Она спросила:
— Что это?
Сказал он:
— Первый снег!
* * *
Уйдя, вы дверью хлопнули;
Войдя, чтоб вновь начать,
Ногою об пол топнули…
Я буду всё прощать.
Вы будете кричать,
Браниться, волноваться,
Рычать, сопротивляться.
Я буду всё прощать.
Вас будет возмущать,
Бесить моё уменье
Прощать. Но тем не мене
Я буду всё прощать.
И это ощущать
Вам будет всё труднее.
Я буду всё прощать —
Я вас в сто крат сильнее!
* * *
Он залатан,
Мой косматый парус,
Но исправно служит кораблю.
Я тебя люблю.
При чем тут старость,
Если я тебя люблю!
Может быть,
Обоим и осталось
В самом деле только это нам, —
Я тебя люблю, чтоб волновалось
Море, тихое по временам.
И на небе тучи,
И скрипучи
Снасти.
Но хозяйка кораблю —
Только ты.
И ничего нет лучше
Этого, что я тебя люблю!
Разве я одинок?
Ты говоришь:
— Я сама по себе! —
Но это ты говоришь по злобе,
Напоперек.
Это упрек, которым я пренебрег.
Разве я одинок?
Одинок может быть
Обвивающий ветку вьюнок,
Одинок может быть
Даже целый могильный венок.
Но какое нам дело до них!
Если я не у твоих ног,
Да и ты не у ног моих
И даже не у меня в руках —
Память лишь вместе о нас о двоих
Останется и в веках.
Дети
Какие хорошие выросли дети!
У них удивительно ясные лица.
Должно быть, им легче живется на свете.
Им проще пробиться, им легче добиться.
Положим, они говорят, что труднее:
Экзамены, всякие конкурсы эти.
Быть может, и верно: им, детям, виднее,
Но очень хорошие выросли дети.
Конечно, задорные эти ребята,
А впрочем, по множеству признаков судя,
Мы сами такими же были когда-то,
И нас не смирение вывело в люди.
* * *
О годовщины,
Годовщины,
Былые дни!
Былые дни, как исполины,
Встают они!
Мы этих дней не позабыли,
Горим огнем
Тех дней, в которые мы жили
Грядущим днем!
И в час,
Когда опять двенадцать
На башне бьет,
Когда дома уже теснятся,
Чтоб дать проход
Неведомым грядущим суткам,
Почти мечтам,
Вновь ставлю я своим рассудком
Все по местам.
Да,
Он назад не возвратится —
Вчерашний день,
Но и в ничто не превратится
Вчерашний день,
Чтоб никогда мы не забыли,
Каким огнем
Горели дни, когда мы жили
Грядущим днем.
* * *
Пластинок хриплый крик
И радиовещанье,
И непрочтённых книг
Надменное молчанье,
И лунный свет в окне,
Что спать мешал, тревожа,
Мы оценить вполне
Сумели только позже,
Когда возникли вновь
Среди оторопенья
Моторов мощный рёв,
И музыка, и пенье,
И шелест этих книг,
Мы не дочли которых,
И круглый лунный лик,
Запутавшийся в шторах,
И в самый поздний час
Чуть зримый луч рассвета…
Подумайте! У нас
Украсть хотели это!
Народ-победитель
Возвращались солдаты с войны.
По железным дорогам страны
День и ночь поезда их везли.
Гимнастерки их были в пыли
И от пота еще солоны
В эти дни бесконечной весны.
Возвращались солдаты с войны.
И прошли по Москве, точно сны, —
Были жарки они и хмельны,
Были парки цветами полны.
В Зоопарке трубили слоны, —
Возвращались солдаты с войны!
Возвращались домой старики
И совсем молодые отцы —
Москвичи, ленинградцы, донцы...
Возвращались сибиряки!
Возвращались сибиряки —
И охотники, и рыбаки,
И водители сложных машин,
И властители мирных долин, —
Возвращался народ-исполин...
Удача
Жизнь моя все короче, короче,
Смерть моя все ближе и ближе.
Или стал я поэтому зорче,
Или свет нынче солнечный ярче,
Но теперь я отчетливо вижу,
Различаю все четче и четче,
Как глаза превращаются в очи,
Как в уста превращаются губы,
Как в дела превращаются речи.
Я не видел все это когда-то,
Я не знаю... Жизнь кратче и кратче,
А на небе все тучи и тучи,
Но все лучше мне, лучше и лучше,
И богаче я все и богаче.
...Говорят, я добился удачи.
Гром и молния
О, только в молодости снится
То, что позднее наяву
Объявится и объяснится!
Я так и думал: Доживу!
Когда усталость кровь не студит,
Забот сосульки не висят,
Дерзаешь видеть то, что будет
Лет, скажем, через пятьдесят.
Ведь только молодым глазищам
И удается разглядеть,
Что в старости мы тщетно ищем,
Давно успев им овладеть.
Поэты, дерзкие, как дети,
Так мечут молнии пером,
Что только лишь через столетья
До мира донесется гром.
Одиночество
А многие
В первые годы бессмертия
Побыть в одиночестве предпочитают.
Точнее:
Труды их так редко читают,
Что можно отчаяться.
Да и случается,
Что даже забыты,
Покрытые пылью,
Фамилия, имя и отчество.
Но вдруг прорывается
Будто звоночек
В страну одиночек:
«А где тут изрекший пророчества?»
— «Ну, здесь я, сыночек!»
А вслед за звоночком,
Глядишь, и здоровый лавровый веночек-венок
Возлег
На чело лобачевское!
* * *
Я писал, переводил,
В мутную кидался воду,
Будто бы не зная броду…
А теперь перебродил —
Все скупее год от году,
Никому теперь в угоду
Не пишу. Не угодил?
Ну и пусть не угодил —
Не дал яду вместо меду.
Бой колоколов
Читатели
Моих трудов,
На книжных складах не лежащих,
Вы собиратели плодов
В садах, нам всем принадлежащих!
Любители моих стихов,
Вы и поныне остаетесь
Носителями тех мехов,
Что с вами я добыл, охотясь.
Умельцы виноград срывать,
Потребный на такие вина,
Которые я пировать
Оставлю вам наполовину,
Коль даже выплеснуть вино
В порыве трезвости из чаши
Задумаете — всё равно
Едины упованья наши!
И точно так же, как весной
Закат сливается с рассветом
И с грозами июльский зной,
Мы будем вместе в мире этом,
Где уповает зверолов
В одно не слиться с лютым зверем,
Как смутный бой колоколов
В одно сливается
С безверьем!
Честь
Лет через сто,
А то и через двести,
А то и через тысячу почти,
Поэты, не пропавшие без вести,
Вновь удостоимся мы быть в чести.
Нас воскресят, изучат, истолкуют,
Порой анахронизмами греша…
Но что-то не особенно ликует
От этого бессмертная душа.
И мы не лопнем от восторга, ибо
Нас разглядеть и опыт наш учесть
И раньше, разумеется, могли бы!
Но вообще —
Благодарим за честь!
* * *
Со смерти
Всё и начинается,
И выясняется тогда,
Кто дружен с кем,
Кто с кем не знается
И кем земля твоя горда.
И всё яснее освещается,
Кто — прав, кто — прах,
Кто — раб, кто — знать...
А если смертью всё кончается,
То нечего и начинать!
Комментариев нет
Отправить комментарий