Праздник артиллеристов появился в России в военное время, в октябре 1944 года. Дату установили 19 ноября, и выбрали ее не случайно. Двумя годами ранее в этот день началась операция «Уран» — советское контрнаступление в ходе Сталинградской битвы. Это сражение стало переломной точкой в противостоянии фашистам не только в Великой Отечественной, но и во Второй мировой войне. Артиллерия сыграла в нем одну из главных ролей. «Богом войны» артиллерию Сталин назвал еще в 40-м («В современной войне артиллерия это бог… Кто хочет перестроиться на новый современный лад, должен понять — артиллерия решает судьбу войны»). И вскоре этот род войск такое прозвище оправдал. В начале операции «Уран» под Сталинградом именно за счет мощной 80-минутной артподготовки удалось сломить систему обороны гитлеровцев. За подвиги в годы Великой Отечественной войны звания Героя Советского Союза получили более 1800 артиллеристов, а свыше полутора миллионов были награждены орденами и медалями.
Артиллерию считают одним из старейших родов
войск в России, упоминания о ее применении для военных действий относятся к XIV
веку. В 1382 году при обороне Москвы от войск хана Золотой Орды Тохтамыша
защитники города использовали против врага то, что можно назвать примитивными
артиллерийскими орудиями. Это были «пушки великие» и «тюфяки» (короткоствольные
пушки, стрелявшие кусками железа и мелкими камнями). Первые литые орудия везли
к нам из-за границы, но вскоре русские мастера научились делать их и сами. В
1586 году московский литейщик Андрей Чохов изготовил картечницу с конным
изображением царя Феодора Иоанновича — ту самую, что позже назовут Царь-пушкой.
В 16 веке артиллерия выделилась в самостоятельный род войск, в задачи которого
входило обеспечение действий пехоты и кавалерии в бою, а в начале 18 века она
разделилась на полевую (в том числе полковую), осадную и крепостную. Еще спустя
век стали формироваться артиллерийские полки и бригады. Свою силу и высокие
боевые качества русская артиллерия подтверждала во все времена — в сражениях
русских князей, в Полтавской битве, при взятии Измаила, в Бородинском сражении,
в русско-японской и на фронтах Первой и Второй мировых войн, всегда внося
решающий вклад в достижение общей победы.
Ракетные войска и артиллерия и сегодня
считаются основным средством огневого и ядерного поражения противника во время
боевых действий. Они состоят из ракетных, реактивных, артиллерийских бригад,
полков и дивизионов — отдельных и входящих в состав дивизий, бригад и военных
баз Российской армии. В 1961 году на основе артиллерии и ракетных формирований
Сухопутных войск были образованы как отдельный род Ракетные войска и
артиллерия, соответственно, и праздник позже тоже немного сменил название. В
1988 году он на время утратил фиксированную дату — 18 лет День ракетных войск и
артиллерии отмечали в третье воскресенье ноября. С 2006 года традиции
восстановили, и сейчас празднуют 19 ноября.
Наша артиллерия
Не грозы бесшабашная сила
Бушевала с утра до утра:
Это ты дальнобойно басила,
Нашей русской пехоты сестра!
До десятого пота потела,
Как пылинки сметала дубы.
Сколько вражеских дзотов взлетело
От добротной твоей молотьбы!
Через горы, леса и долины,
Сквозь ненастье, снега и бои
Ты до серых развалин Берлина
Докатила колёса свои!
С. Смирнов
Бог войны
Когда к нам шли войска чужие,
Их хоронил среди полей
Артиллерийский гром России,
Набатный голос батарей.
Был воздух надвое расколот.
Раздавлен враг.
Разбит.
Размолот.
Огнём сожжён до черноты.
Как будто кто-то поднял молот
И грозно ринул с высоты.
То били наши батареи!
Благословен снаряд, когда,
Взорвав фашистские траншеи,
Он всё сметает без следа
Затем, чтоб недруги лихие
Закрыли в ужасе глаза,
Когда сверкнёт в очах России
Артиллерийская гpoзa!
С. Островой
Артиллеристы
Как палец, грозящий ревущему небу,
Торчит на пригорке бескрылый ветряк.
Цепочкой по желтому, спелому хлебу
Тяжелые танки обходят овраг.
Видны наблюдателям в стереотрубы
Далекие избы в дыму и огне
И серые лица и черные губы
Небритых солдат на горячей броне.
Рычанье моторов все ближе, все четче.
И, звуку знакомого голоса рад,
Рвет шнур на себя загорелый наводчик.
Как вздох облегченья, уходит снаряд.
Торопятся руки — скорее! Скорее!
Расплющим, раздавим и в землю вомнем!
Без устали, яростно бьют батарей,
Встречая врага ураганным огнем.
Над облаком черного дыма и пыли
Взлетают обломки горячей брони.
— Накрыли? — Накрыли! — Отбили? — Отбили!
Не дай им пощады! Преследуй! Гони!
Пускай они корчатся в пламени лютом
Н а дне начиненного минами рва.
Торжественным, стоорудийным салютом
На гром наших пушек ответит Москва.
А. Сурков
19 ноября — День Артиллерии
«При наступлении стрелковому батальону для огневой поддержки придаётся арт. батарея (4-6 орудий) из полкового резерва»
— из боевого устава Сухопутных войск.
Когда итожу жизнь свою
И с памятью играю в прятки,
То будто снова я в строю
И снова я по немцам бью
Из полковой сорокапятки.
В обрывках беспокойных снов
Я вновь в окопах Сталинграда,
Где страшный бой из всех боев,
Где грохот тысячи стволов
И взрывы сотен тонн снарядов.
Горел огнем корявый склон,
И день сгорал зарей багровой,
Но полз упрямо батальон,
И с крика перейдя на стон,
Меня искал комбат стрелковый.
От взрывов трескалась броня,
А он ослеп, охрип от дыма
И, разом всех богов кляня,
Он мне кричал: «Огня! Огня!
По тем домам поддай родимый!»
Я слышу, до сих пор идет
Утробный гул от тех развалин.
И снова рвется небосвод,
И в сердце глухо отдает
От мощи огневого вала.
В завесах дымной пелены
От залпов пушек, минометов
Есть призрак огненной стены.
И, если в нём не бог войны,
То явно есть от Бога что-то.
В Европе вряд ли помянут,
Кому обязаны уютом.
Но на мгновение замрут
И настороженно вздохнут
От наших праздничных салютов.
И отразит речная гладь
Гирлянды вспышек в небе чистом.
Я попрошу всех штатских — встать!
И стоя почести воздать
Фронтовикам — артиллеристам!
Ю. Михайленко
С днем ракетных войск и артиллерии!
С Петра Первого, Бородино,
До победных салютов в Берлине,
Пушкарям путь пройти суждено,
Служат грозным щитом и поныне.
Шестьсот лет на защите страны
В нерушимом строю «созвездья»:
Артиллерия — «Бог войны»
И ракетчики — «Меч возмездья».
С тех времен, той победной строки,
Отразившись в Гвардейских Знаменах,
Два ствола, как две крепких руки,
Воедино слились на погонах.
Нет надежней щита и сильней,
В одно целое накрепко слиты,
От «Катюши» до «Тополей»...
Рубежи под надёжной защитой!
Троекратное грянем —«УРА!»
На сегодня стволы зачехлите,
С Днем военных, РВ и А
Поздравленья от нас примите!
И. Рябухин
Артиллерия бьёт
Артиллерия бьёт... Как успел постареть я
В эти годы войны, не понять никогда.
Мне казалось, идут не года, а столетья,
А прошли не столетья, а только года.
Артиллерия бьёт... И опять на заре ты
Поднимаешься в бой и идёшь на врага.
Пропитались насквозь, как бинты в лазарете,
Эти битые в кровь Подмосковья снега.
Артиллерия бьёт... И не знают покоя
От дорог сапоги, от бессонниц сердца.
Мы, ровесник, с тобой повидали такое,
Что не жившим в наш век не понять до конца.
Артиллерия бьёт... Что узнают потомки?
Им покажут в музеях кусочки войны:
Без патронов стволы и без хлеба котомки.
Только кровь наших ран не увидят они.
Артиллерия бьёт... В огневом исступленье
Раскалённые жерла закату грозят.
Только тот и способен понять наступленье,
Кто узнал, что такое дорога назад.
Артиллерия бьёт... И взлетают ракеты,
Залп салютов оконные рамы трясёт.
Только тот оценил этот голос Победы,
Кто слыхал, как в бою артиллерия бьёт!».
Ю. Разумовский
* * *
Тугой удар — начало канонады,
Пехоту поднимающий сигнал.
И лето зашумело листопадом,
И воздух, жестким шорохом снарядов
Распоротый, заныл и застонал,
Наполнился и скрежетом и звоном...
Широким эхом подняли леса
Раскаты полковых, дивизионных
И дальнобойных пушек голоса.
Десятки вспышек золотых, багровых
В дыму рождались молнии быстрей —
От сорокапятимиллиметровых
До гаубичных мощных батарей.
Когда стволы орудий разогрелись
И на мгновенье оборвался гул,
Сел на траву оглохший батареец
И жадно воздух утренний глотнул.
Тогда к нему вернулись слух и память.
Рассеивался смрад пороховой,
Запахло папоротником, грибами,
И хвоей, и нагретою листвой.
Потом возникли щелканье, и щебет,
И свист, и дятлов точный перестук,
И ликованье жаворонка в небе —
Пленительный, почти забытый звук.
И от улыбок посветлели лица
Покрытых дымной копотью парней.
И пели им обстрелянные птицы,
Привыкшие к соседству батарей.
А тем, что вслед за орудийным валом
Несли штыки в атаку на весу,
Кукушка долголетье куковала
В истерзанном снарядами лесу.
Я. Хелемский
Ночь артиллерийской бури
До наступления осталось пять минут.
За черным Одером примяты травы.
От переправ по берегу идут
Пропаханные танками канавы.
Закваской хлебной пахнет от земли,
Прохладным соком молодых растений.
Безмолвные, как в бухте корабли,
Впотьмах стоят тяжелых танков тени.
За танками — орудий частокол
Уходит вдаль, идет до края света,
Сомкнув щиты, к стволу прижался ствол.
И тишина дежурит у лафета.
И только плеск береговой лозы
И шорох ветра слушает равнина,
За пять минут до боевой грозы
Умолк плацдарм Победы у Берлина.
В траншеях гвардии — густая мгла.
Ночь тяжело легла на бруствер бурый.
Не верится, чтобы она могла
Так хладнокровно дожидаться бури.
Спит поле битвы в сумраке ночном
И ждет сигнала громовой побудки!
К стене траншеи прислонясь плечом,
Бойцы докуривают самокрутки...
Ночь приближалась к четырем часам.
Шаги секунд казались нам короче.
И вот огонь хлестнул по небесам
И — нету ночи.
И вздрогнули ряды гвардейских рот.
Звон глуховатый пробежал по танку.
Свершилось! Первый Белорусский фронт
Артподготовкой возвестил атаку.
Исчезли ночи черные черты,
И звезды на небе исчезли тоже.
Певец грядущего, мне жаль, что ты
Увидеть этого не сможешь!
Мелькал крылатый свет зарниц,
Летел в могучих перегонках,
Скользил по скулам наших лиц
И по рябой воде в воронках.
Свою судьбу встречай, Берлин!
Летели ярко и сурово
Драконы реактивных мин,
Один хвостатое другого.
Как в наковальню, в небеса
Стучали тонны жаркой стали.
Иванов Грозных голоса
Берлину приговор читали.
Трясло прибрежные поля,
Вздымало пыль, сдвигало камни —
Вот-вот не выдержит земля
И брызнут лавою вулканы.
А гром не признавал преград,
В закон снарядной силы веря.
...В Берлине в это время, говорят,
Качались люстры и скрипели двери.
Невиданный, величественный бой!
В траншеях немцев — огненные гривы.
В один табун, в один сплошной прибой
Слились косматые разрывы.
В огне разрывов плавился металл,
Искрился брызгами электросварки.
Сюда, к траншеям нашим, долетал
И землю с наших брустверов сметал
Артиллерийской бури ветер жаркий.
Но мы глядели пристально вперед,
Глаза от света острого прищуря,
Мы любовались, как дробит и рвет
Рубеж врага невиданная буря.
Вдруг руку кто-то протянул: гляди!
Мы обернулись. Там, за поворотом
Кривых траншей, где в рост не проходи,
Где узкий ход ведет к соседним ротам,
Звездой сверкнуло золото древка
При свете молний. Близко. Рядом с нами.
И гвардия узнала стяг полка.
И вырвалось единым вздохом: — Знамя!
Все ближе, ближе... Вот и поворот.
Шел знаменщик, не прибавляя шага.
И не глядел на нас, глядел вперед,
Он как бы видел здание рейхстага,
Как бы навстречу стали и свинцу
Он шел в Берлин, забыв про все на свете.
По знамени и по его лицу
Скользили молнии и орудийный ветер.
Алел, как зарево, священный шелк,
И в душу нам глядел великий Ленин.
А знаменщик степенно шел и шел.
Кто каску снял, кто преклонил колено,
Кто наклонился, чтобы скрыть слезу,
Кто вспомнил все, что им в бою добыто...
А знамя шло благословлять грозу
И гвардию благословлять на битву.
Все гуще дым и тяжелей жара.
Вдруг, озаряя путь к Берлину,
На Бранденбургскую равнину
Хлынули прожектора.
И яркий день настал. Как дивный сон!
Светло, как в полдень, на иоле покатом.
Отечество — Россия сотней солнц
Светила путь побед своим солдатам...
Нет, никогда никто из нас
Не позабудет этот час —
Ни в светлый день, ни в черный день.
Бежишь вперед. Твоя же тень
Бежит, пригнувшись, впереди...
А в сердце, а в твоей груди —
Одна мечта, порыв един:
В Берлин, в Берлин!
Дойти, дожить и взять его.
И больше в сердце — ничего.
И дым кругом, и пыль кругом...
Дрожит земля под сапогом...
А пот по скулам — в три ручья...
А может, кровь? Кто знает чья...
Одна мечта, порыв один:
В Берлин, в Берлин!
Все жарче бой. Сильней орудий рев.
И вот, рванув с утоптанной стоянки,
Сеть маскировки грудью распоров,
Артсамоходы двинулись и танки.
А впереди машин, гвардейских рот,
Как мамонты, горбато выгнув спины,
Клыки стальные вытянув вперед,
Шли танки-тральщики, нащупывая мины.
О эта ночь, веками будь жива!
При свете солнц, как в богатырской сказке,
Сверкали гусениц стальные кружева
Кольчугою. Литьем шеломов — каски.
Мы шли в широкой полосе луча.
Вздымались дыма мраморные скалы.
Густая пыль сверкала, как парча,
И серебром штыки сверкали.
Днем, ярким днем стальная шла гроза.
Враг обезумел. Свет невероятный
Врагу впивался иглами в глаза —
Свет нашей силы, нашей славы ратной.
...Кончалась ночь великого труда.
Приклады и штыки в крови, как в масле.
Пыль стала темно-синей. И тогда
Настал рассвет. Прожектора погасли.
Рождалось утро в боевом дыму,
И, в тучах пыли не найдя оконца,
Едва-едва просвечивая тьму,
Вставало солнце.
О солнце Родины! Сквозь рыжеватый дым,
Сквозь смутный мрак лучи твои косые
Дошли к солдатам, юным и седым.
Родное солнце, солнце из России!
И утро шло в раскатах канонад
По влажным свежевырытым воронкам.
Уже в зеленых «доджах» медсанбат
Пускался за дивизией вдогонку.
Брели колонны пленных там и тут
По большакам Германии Восточной,
И пленный бормотал: — Берлин капут...
И отвечал конвойный: — Это точно!
Мы шли вперед за честь своих знамен,
И песню славы пели наши пули.
И уходила в даль былых времен,
В историю народов и племен
Ночь огневой артиллерийской бури.
Но утром так же, как в полночный час,
Земля дрожала от стального груза.
И снова целый мир глядел на нас —
Простых солдат Советского Союза.
Б. Палийчук
Артиллерийская дуэль
Мы видели смерть.
И запомнили мы:
Глаза у неё — не мышиные норы,
Но вспышками молний разили из тьмы
И мрак рассекали вокруг ее взоры.
В руках её не было вовсе косы,
Она не сверкала костей белизною,
Но кралась убийцею в эти часы,
Озлобленная, притаясь за скалою,
И кинулась, жадная, на блиндажи,
И глыбы каменьев рвала и дробила
И словно кричала:
«Вот тут и лежи,
Здесь взрыта моими когтями могила».
Мы видели там: командир молодой
Стоял, со своим разговаривал взводом.
И, не оглянувшись, махнул рукой,
Клубящийся дым отстранил мимоходом.
Потом на скале величаво он встал,
Как будто бы сам он скалы той потомок
И сам из гранитных он вырублен скал,
Сам мощен он, словно утеса обломок.
Орудья умели беседовать с ним,
Орудий слова ему были знакомы,
Его облаками окутывал дым,
На гром он обрушил ответные громы.
Все словно застыло среди темноты,
Все стерто, во мраке ночном потонуло,
И вторили схватке родные хребты
Во сне отголосками дальнего гула,
И вторили горы, и славили бой.
Врагов озверелых неистовый приступ
Отбили в ту ночь неустанной пальбой
Грузинские славные артиллеристы.
Бросалась на горы смерть тысячи раз
И тысячи раз отступала той ночью.
Мы смерть победили.
Свободен Кавказ!
Мы это увидели утром воочью.
Карло Каладзе
Артподготовка
Часы в руке у генерала.
Ждут у орудий номера.
За стрелками следя устало,
Он тихо говорит: «Пора».
Качнулось небо в редких звездах,
И, ветви елей шевеля,
Разорванный метнулся воздух,
И тяжко дрогнула земля.
За муки Родины любимой,
За слезы русских матерей
Рванулся в ночь неумолимый
Огонь тяжелых батарей.
Он темноту ночную выжег,
Но снова залп и вновь другой...
Зарницы орудийных вспышек
Дым заволок пороховой.
У раскалившихся орудий
Горячая работа шла.
Оглохшие от гула люди
Разделись чуть не догола.
Во имя праведного мщенья
В расположении врага
Бушует смерч уничтоженья,
Огня и стали ураган.
В залог успешного похода
Огонь преграды все прорвет.
На штурм поднимется пехота,
И ринутся полки вперед.
Л. Розенберг
Огонь
Обрушился огонь орудий,
И целых три часа подряд
Не разговаривали люди
И били пули невпопад.
И, навсегда оглохнув, птицы,
Бесшумные, спешили прочь.
За ними вслед, сверкнув зарницей,
На запад отступала ночь.
Громада огненного вала
Шла всем стихиям вопреки,
Дубы с корнями вырывала,
Колола скалы на куски.
В пике упали самолеты,
Танк загремел, и, наконец,
Безмолвно двинулась пехота,
По грудь в воде через Донец.
Артиллеристу жарко стало,
Он сполз к реке на животе
И, пот смахнув рукой усталой,
Припал к воде.
М. Лисянский
Накануне
Как тихо этой ночью в Понырях…
Артиллеристы, задремав впотьмах,
На ящиках уснули до рассвета,
И звёздами в росу упало лето.
Шли от Урала поезда без счёта.
Шли на Свободу. А куда ж ещё-то:
Машинами усеянная густо —
Монашеская Коренная пустынь…
Молчат в окопах русские винтовки,
Ещё «Катюши» песни не поют,
Но до артиллерийской подготовки
Уже осталось несколько минут.
И генерал задумался усталый:
Да, крови быть,
И крови быть немалой.
И поглядел на карту генерал.
А дальше Белоруссия в болотах,
Где танки тонут. Где плывёт пехота…
И загрустил… Но виду не подал.
Ю. Першин
* * *
Был страшный бой. Снаряды рвали в клочья
Вокруг села родную твердь земли.
А мы с сорокапяткой на обочье
Дороги пыльной глыбою вросли.
В четвертый раз отхлынули фашисты.
Горят два танка, тракт загородив.
— Спасибо вам, друзья-артиллеристы! —
И руку жмет нам каждому комдив.
Но снова бой. Во что бы то ни стало
Фашисты тракт решили взять сейчас.
И вновь направив огненное жало
На пушку нашу, бросились на нас.
Гудит земля от грохота снарядов.
Скрежещут траки вражеских машин…
И вдруг со мной в траншее узкой рядом
Старушка, протянувшая кувшин:
— Испей, сынок, чай голоден, сердешный, —
И молока с лепешкой подала…
Россия-мать, не ты ли в ад кромешный
На помощь нам крестьянкою пришла?
К. Мамонтов
Бой
Война — такое проклятое дело!
И не глаза — душа бы не глядела!
Труба зовет. Седлаем лошадей,
на передок цепляем нашу пушку
и выезжаем вскоре на опушку.
Тут — нервами и мышцами владей!
Хотите — верьте в это иль не верьте,
Но долг всегда сильнее страха смерти.
Станины врозь. Наводчик тих и строг,
хотя вне боя парень он — рубаха.
А на бугор стальная черепаха,
не то какой-то прет единорог.
А у меня профессия такая:
к орудию снаряды я таскаю.
Даю снаряд. Захлопнулся затвор.
Сержант кричит для храбрости — ершисто:
— А ну-ка, Ваня, угости фашиста!
Всади ему под самый дых, в упор!
— Огонь! Огонь! — и гарь глаза затмила,
а черепаха, глядь, и задымила,
на гусенице крутится волчком,
а там, огнем раскатисто рыгая,
за ней вползает гадина другая:
и в нас уже впивается зрачком.
Ну, кто кого? Я лезу за снарядом,
но ахнуло и полыхнуло рядом,
и следом вдруг — нечеловечий вой
под грохот несмолкающего шквала.
Гляжу: Ивану ногу оторвало,
а я — не то убит, не то живой...
Не по-мужски — по-детски, поневоле
наводчик в крик от нестерпимой боли.
Конец всего, начало всех начал,
протест сопротивляющейся жизни.
А мы молчим, как будто в укоризне:
живой он все ж. Мертвец бы не кричал.
Наложен жгут, а где же санитары?
Но враг наносит новые удары,
и нам пора воздать ему сполна
за всех убитых, раны и увечья —
снарядом рвется ярость человечья.
Такая вот проклятая война.
В. Попов
Наводчик
Не позабыть мне ночи той короткой...
Был май. В лесу черёмуха цвела.
Мы наступали, и прямой наводкой
Артиллеристы били вдоль села.
И, пробираясь меж коряг и кочек,
Когда рассвет вставал, от пепла сед,
Я слышал, приговаривал наводчик:
— Вот, в самый раз... Прости меня, сосед!
И вновь взлетало облако рябое,
И вновь шаталась от разрыва мгла...
А мы узнали только после боя,
Что парень был из этого села.
Н. Рыленков
Баллада о кронштадтском артиллеристе
Сашка Грач жил на станции Стрельна,
и не Сашкина это вина,
что в июньское то воскресенье
в Сашкин дом саданула война.
«Не посмеет. Слабό…» — думал Сашка.
И отважно с зари до темна
он в то лето держал нараспашку
все четыре грачёвских окна.
А она не спросила, посмела,
всё решила по-своему влёт.
И поставила Сашку к прицелу —
наводящим в кронштадтский расчёт.
А потом подползла чёрной тенью,
отвела орудийный затвор,
и заставила Сашку по Стрельне
бить снарядами прямо в упор.
И однажды, в пылу артобстрела,
он по вспышкам чужого огня
положил перекрестье прицела
на четыре знакомых окна.
Он узнал все четыре. А рядом,
врывшись в землю у самой стены,
по растерзанному Ленинграду
били, били чужие стволы.
И тогда он рукой онемелой,
обжигая металлом ладонь,
довернул маховик по прицелу,
с кровью выдохнув слово:
«ОГОНЬ!..»
Он кричал его хрипло и страшно,
позабыв все другие слова.
Он расстреливал дом свой вчерашний,
Сашка Грач из десятого «А».
И, наверно, от этого крика
и несказанных Сашкою слов,
в небе
огненной дамбой возникли
все две тыщи
кронштадтских стволов.
Поднялись и ударили разом
над кипящей балтийской водой,
мстя за кровь
и за боль Ленинграда,
и за Сашкин расстрелянный дом.
…В остывающем небе прогорклом
настороженный ястреб кружил,
а под ним, петлей стиснутый город,
задыхался и все-таки жил.
А. Ковалев
* * *
Виктору Тельпугову
Под небом смоленских
Лесов и болот
Прошёл мой родной,
Пулемётный мой взвод.
В промозглых ночах,
В беспросветных ночах
Станки и тела
Выносил на плечах.
Пылающим днём,
Ослепительным днём
Он шёл под прямым,
Под прицельным огнём!..
Ещё и сегодня
У старых солдат
Разбитые ноги
От маршей гудят.
Ещё и сегодня
У однополчан
Давнишние раны
Болят по ночам…
Забыть эти дни,
Эти ночи нельзя.
Их помнят доныне
Враги и друзья.
И слышат доныне
Друзья и враги
Победные,
Грозные эти шаги!..
Н. Старшинов
Бойцы пулемётного взвода
Моим однополчанам-пулемётчикам
В. Крылову, А. Казакову, П. Малинову
Бойцы пулемётного взвода —
Крылов, Малинов, Казаков…
В смоленских лесах — непогода
И вой полуночных волков.
А мы пулемёты на плечи —
Станки на себя и тела,
Поскольку далече-далече
Солдатам дорога легла.
Мечтая о кратком привале,
Сбивая усталость свою,
Мы славные песни певали
В нелёгком солдатском строю.
И песни во время похода
Врезались в гряду облаков…
Бойцы пулемётного взвода —
Крылов, Малинов, Казаков.
А утром в сырок буераке
Опять пулемёты собрав,
Ползли мы, готовясь к атаке,
Среди застоявшихся трав.
И не за горой, не за лесом
Незримое племя врагов,
А хлещет огнём и железом
С каких-то двух сотен шагов.
И тут колебаться и гнуться
Совсем не пристало бойцу.
А надо подняться, рвануться
Навстречу огню и свинцу.
И длинную очередь с хода,
Огнём прикрывая стрелков…
Бойцы пулемётного взвода —
Крылов, Малинов, Казаков.
…Те дни — за горами, лесами,
Те дни — за десятками лет.
Мы даже не знаем и сами,
Какой мы оставили след.
И заново нам не родиться,
И молодость не повторить.
И незачем нам молодиться —
Об этом смешно говорить.
Но нам не положено гнуться,
Мы, как подобает бойцу,
Готовы подняться, рвануться
Навстречу огню и свинцу.
Друзья сорок третьего года,
Родные на веки веков,
Бойцы пулемётного взвода —
Крылов, Малинов, Казаков!..
Н. Старшинов
Вешнее утро
Бьёт артиллерия. А утро вешнее,
И предвещает в мире тишину.
Пот на стволах — как будто сок черешневый —
Остынет чуть, губами я слизну.
А гаубица — пушечка бывалая,
И миллиметры — ширина немалая!
122 — точнёхонько отмерены.
Цель поразим — мы в этом так уверены!..
Бьёт артиллерия — и в чудо жизни верится,
И на двоих одна любовь так делится!..
Пот на стволах — как будто сок черешневый,
А утро вешнее,
Какое утро вешнее!
Т. Ульянова
Наступление
Это было у села Износки, —
Враг терял орудья и повозки,
Эшелон пылал на полустанке,
Стыли перевернутые танки.
В окруженьи грохота и дыма,
Как сама судьба, неотвратимо
Боевые двигались порядки.
И поля трясло как в лихорадке,
Горькой гарью веяли пожары.
Пушка щедро сыпала удары,
Скрежетала, словно в иступленьи,
Все заслоны вражеские руша.
(Мы ее, царицу наступленья,
Звали по-семейному: «Катюша»).
Под огнем, в метель, на холодине
Заметались немцы по равнине,
Побросали теплые берлоги.
Лишь в Заречье, справа у дороги,
Напрягая тающие силы,
Огрызались правнуки Аттилы.
Броневые чудища рычали,
Венгры лошадей переседлали,
«Сдайся, рус!» — фельдфебели орали.
С голоду свирепые солдаты
На весу держали автоматы,
Не желали пятиться по-рачьи
И беды не ждали.
Вдруг навстречу
Эскадроны хлынули казачьи,
Завязали яростную сечу,
С лету смяли всадников и пеших,
Лезущих в непрошеные гости.
Бронебойщик, в битвах преуспевший,
Перебил ползучих танков кости,
И казалось —воздух закипевший
Плавил сталь, ревущую от злости.
В. Лобода
Начало
Лес раскололся тяжело,
Седой и хмурый.
Под каждым деревом жерло
Дышало бурей…
Стволам и людям горячо,
Но мы в азарте.
Кричим наводчикам:
«Еще,
Еще ударьте!..»
Дрожит оглохшая земля.
Какая сила
Ручьи, и рощи, и поля
Перемесила!
И вот к победе прямиком
За ротой рота
То по-пластунски, то бегом
Пошла пехота.
В. Лобода
Баллада о железе
Говорят, что любой человек состоит из воды и металла:
Девяносто процентов воды, остальное — огонь и металл.
Нет, не выдумка то. Мне душою кривить не пристало,
Сознаюсь — я действительно где-то об этом читал.
Но не верить не грех мне сухим кабинетным наукам.
Я по выкладкам, формулам, честное слово, совсем не мастак.
Я б советовал нашим еще не родившимся внукам
О проценте железа судить в человеке вот так…
…Если Францию нéкогда била в упор митральеза*,
А народ, чтобы жить, воскресал, выживал, выносил, —
Значит, весь человек состоял из такого железа,
Что его даже смерть, чтоб сразить, выбивалась из сил.
Если злая беда над Россией веками витала,
Если русский народ не поник под железной пятой,
Значит, наш человек состоит из такого металла,
В поединке с которым не выдержит сплав золотой.
Мир стоит на железе, да будет такое от века!
На полях отгремевших боев тишина непривычно гудит,
И степным императором с профилем древнего грека
На поверженном танке немецком
черный ворон спокойно сидит.
Мир к железу привык. Он на глине был жалок и ветох.
Государство растений живет под железным жезлом:
Я видал, как фиалки под солнцем цветут на лафетах
Запыленных немецких орудий в степи под Орлом.
Беспощадным железом покой человека изрезан,
Но никто из людей раньше времени не умирал…
По долинам России прошло испытанье железом:
Против сталелитейного Рура мы выставили Урал.
Не окончен поход. Мы оружие гладим руками
И читаем в теплушках железных законов устав.
Воздух бредит железом. Грохочет на запад с войсками
По железной дороге железнодорожный состав.
Счета нет на переднем случайным погибельным безднам:
Словно адская кузня, грохочут железо и медь.
Мне пушкарь Железняк говорил:
«Ерунда! В этом громе железном
Просто-напросто нужно железные нервы иметь».
…Как давно мы не спали в спокойном родительском доме!
Как мы трудимся долго на огневой полосе!
Мы по женам тоскуем. Тоскует зерно в черноземе
По дождям проливным, и тоскует трава по косе…
Мы победу возьмем в молодые солдатские руки.
Нас немецкая сталь не доймет — мы покрепче ее на войне!
Пусть со мной согласятся мужи первоклассной науки:
Девяносто — не десять — процентов железа во мне.
Я бы всю родословную — внуков и правнуков — отдал,
Я пошел бы на то, чтоб при всех под сияньем светил
Из меня златоустинский мастер снаряды сработал
И чтоб их Железняк в ненавистный Берлин вколотил!
*Артиллерийское орудие, предшественник пулемета, русское название — «картечница».
А. Недогонов
Праздничный стол в блиндаже
До артподготовки осталось немного:
тринадцать минут всего.
Комроты промолвил спокойно и строго,
связного позвав своего:
— Сигнал для атаки, запомни, ефрейтор,
зеленой ракетой подам.
С инструкцией этой быстрее, чем ветер,
лети у меня по взводам!..
И сгинул ефрейтор, что ветер во поле,
комроты ж провел по усам:
— А ну, ординарец, расщедрился б, что ли,
да выдал горючего нам!
Садись, замполит, нам с тобой не впервые
готовить для боя ребят.
Недаром у нас на груди золотые
нашивки ранений горят!..
Друзьями усталыми окруженный
(ох, тяжкая эта война!),
комроты садится на ящик патронный
и всем наливает вина.
И, встав, головою касаясь наката, —
известен сибирский наш рост! —
он молвит негромко:
— Подымем, ребята,
за милую Родину тост!..
И сблизились, звякнув, помятые кружки,
зеленые кружки, и вдруг
взревели за лесом гневные пушки,
земля задрожала вокруг…
Б. Богатков
Баллада о Тимофее Щербакове
От темных лесов Красноярского края
Спешит он, походный мешок поправляя,
Сдвинуты брови и стиснуты губы,
Упрямой походкою лесоруба
Не из лесу, кажется — из веков,
Из преданий идет Тимофей Щербаков.
Взгляд его тверд, и широк его шаг,
Парень — косая сажень в плечах.
Молод, но слава его стара,
Рожденная во времена Петра,
Добытая русскими пушкарями,
Слава, гремевшая за морями,
Доблесть, что, словно железный щит,
Сердце героя в бою хранит.
…Вот он идет с уральскою пушкой,
Располагается за опушкой,
Он начинает свой первый бой,
Первого видит врага пред собой.
Друзьям-комсомольцам он говорит:
«Будет сегодняшний день знаменит!»
Рядом наводчик выходит из строя,
Но Тимофей только ярость утроил.
Сжалось сердце, стало как камень,
Он выкатил пушку своими руками.
И немцы бежали, оторопев,
И северный ветер понес напев:
«Там, где идет Щербаков Тимофей,
Немцам вовек не собрать костей!
Пусть они знают, что гнев дровосека
Неукротим, как сибирские реки,
Пусть они помнят, каких сыновей
Рождает на свет седой Енисей!»
Танки врага к переднему краю
Рвутся, стреляя и громыхая.
Заслышав их, поднялся Тимофей
С друзьями своими, с пушкой своей.
Заминка вдруг на пути небольшая —
Дом по танкам стрелять мешает.
Здесь некогда долго решать вопрос.
Здесь выход по-русски хитер и прост:
Берет Тимофей снаряд бронебойный,
Дом насквозь пробивает спокойно.
Р-раз! — амбразура сделана чисто,
Он видит в нее наглеца-фашиста,
Немец за сталью серо-зеленой
Морщится, выбритый и холеный,
И Тимофей говорит снаряду:
«Бей, дружок, по фашистскому гаду!»
Полетел снаряд, машину поджег,
Тимофей кричит: «Молодец, дружок!»
И сосны, восторженно заскрипев,
Снова знакомый поют припев:
«Там, где идет Щербаков Тимофей,
Немцам вовек не собрать костей!»
Идет он вперед, широк его шаг,
Парень — косая сажень в плечах,
Молод, но слава его стара,
Рожденная во времена Петра,
Добытая русскими пушкарями,
Слава, гремящая за морями,
Доблесть, что, словно железный щит,
Сердце героя в бою хранит!
Д. Каневский
Николаю Сиротинину
Он добровольно вызвался в засаду,
А значит — только на себя пеняй!
Комбат оставил 60 снарядов,
Мол, выполнишь приказ — и догоняй!
Пологий склон покрыт высокой рожью.
Для пушки лучше места не найти.
Здесь путь один. Повсюду бездорожье.
Враг подойдёт к мосту, как ни крути.
Комбат доступно объяснил намедни,
(Он воевал. Он в этом знает толк.):
— Подбей два танка — первый и последний —
И можешь смело догонять свой полк.
И вот вдали — немецкая колонна
Затронула басовую струну:
Железный лязг чудовищ многотонных
Предутреннюю взрезал тишину.
Солдат притих, ни шорохом, ни вздохом
Не обнаружив свой секретный пост,
Когда, никак не чувствуя подвоха,
Танк головной угрюмо вполз на мост.
Как в тире на дистанции короткой,
Чтоб знал пришелец — это не парад! —
Под башню наглецу прямой наводкой
Был бронебойный выпущен снаряд.
Танк судорожно дёрнулся от взрыва,
И чёрный дым пополз из всех щелей.
Ну, что ж, начало выглядит красиво!
А дальше будет только веселей!
Колонна вся почти как на ладони.
Огонь! — И задымил последний танк.
Кто не сгорит в огне — в реке утонет!
Да будет так, солдат! Да будет так!
Вот «крупповский шедевр»*, не зная броду,
На берег сполз — и по уши увяз.
Не надо портить русскую природу!
Ведь вас предупреждали сотни раз!
Пора бы уходить. Деревня рядом...
Приказ исполнен. Можно кончить бой...
Но вот он — враг, и вот они — снаряды.
А значит — рано нам трубить отбой!
Внизу тягач горящий танк толкает,
Чтоб поскорее мост освободить.
Ещё чуть-чуть — и хлынет волчья стая
В родных полях соляркою чадить.
До берега отсюда метров двести.
Уже доносит ветер гарь и вонь.
Вновь башня показалась в перекрестье.
Чуть ниже, чуть левее и — огонь!
Снаряд! Огонь! — И пушка звонко лает!
И парень что-то про себя поёт.
Сам заряжает, целит и стреляет
И сам себе команды подаёт.
А в небе — дым от вражеских останков,
От бензобаков и горящих шин.
Уже внизу чадит с десяток танков,
И столько же почти — бронемашин.
Вдруг чья-то пуля срезала верхушку
Подсолнуха. Вот свистнула опять...
Как видно, немец обнаружил пушку.
И некуда, и поздно отступать.
За речкой — гул от ругани и стонов.
А на душе — тальянки перебор!
Есть карабин, десятка два патронов.
А значит — не окончен разговор.
Запомни, нечисть, — мы умеем драться!
Позорный свой конец не торопи!..
В ответ на предложенья немцев сдаться
Упрямо огрызался карабин...
Застыл фашист, в одну уставясь точку.
Ему сакральный смысл не уловить,
Как этот русский парень в одиночку
Дивизию сумел остановить?!
Катилось солнце летнее на Запад.
Стучали местных жителей сердца,
Когда враги произвели три залпа,
Над свежею могилою бойца,
Которому доказывать не надо,
Что нет пути другого у него!
Ведь оставалось 60 снарядов!
И осознанье Долга своего!
К. Фролов
Памятник у Вязноватовки*
Артиллеристу Николаю Загорскому
За селом на горке
В тот военный год
Лейтенант Загорский
Прикрывал отход.
Это было адом.
Может, и страшней.
Вот уже нет рядом
Боевых друзей.
Танки задымили,
Вспыхнул небосклон…
Наши уходили —
Оставался он.
Летнею порою
В пламени огня
Лейтенант собою
Прикрывал меня,
Тишину над речкой,
Свой родимый дом —
Всё, что мы извечно
Родиной зовём.
И теперь на горке —
Солнце лишь взойдёт —
Лейтенант Загорский
В полный рост встаёт.
М. Никулина
Подвиг артиллериста
Памяти земляка — Героя Советского Союза М.П. Акимова
В январе сорок третьего
Он уехал на фронт,
Перед дальней дорогою
Мать обняв у ворот.
И, снежинки с небесного
Отряхая крыла,
У крыльца вьюга белая
След его замела.
От знакомой околицы,
От ракит и берёз
В пекло юность безусую
Скорый поезд увёз.
В строй защитников Родины
Встал он вслед за отцом,
Что в бою под Воронежем
Скошен вражьим свинцом.
Его в бой с оккупантами
Месть святая звала.
И дышала возмездием
Сёл сожжённых зола.
Шар земной всею тяжестью
Накренила война,
Все грозя расплескать его
Океаны до дна.
Сотрясаемый взрывами,
Как ком снежный с горы,
Мог сорваться с орбиты он,
Рухнуть в тартарары.
Под Бобруйском кровавые
Не смолкали бои.
На войска наши двинулась
Мощь всей вражьей брони.
Отступая с захваченных
Вероломно земель,
Огрызался озлобленно
Враг, как раненый зверь.
Танки «тигры» с пехотою
На рубеж бросил враг,
Где стоял у орудия
Наш гвардеец-земляк.
Вокруг взрывы осколками
Разлетались, звеня.
И горела у недругов
Под ногами земля.
Неспроста артиллерию
Зовут богом войны:
Под огнём её плавилась
Толща вражьей брони.
Бил Акимов без промаха —
И семь танков врага
Коптить небо осталися,
Дым взвив под облака.
В тот же день в наступление
Наши части пошли,
Выметая захватчиков
Прочь с родимой земли.
Не осталась в долгу страна,
Храбрым сыном горда:
Грудь гвардейца украсила
Золотая Звезда!
И. Акулиничев
Лейтенант
Еще совсем мальчишка, лейтенант
Уходит в ночь на рекогносцировку.
Давно ль смотрел, как журавлей десант
Садился у болота на ночевку.
Ему бы и сейчас играть в футбол,
Ждать девушку у танцплощадки,
Бежать на лыжах в дальний бор,
Жить беззаботно, без оглядки.
А он идет траншеями к Неве,
За тридевять земель от дома,
И мысль одна засела в голове:
У снайперов тут редок промах.
Заданье выполняет лейтенант,
Обычный взводный минометной роты:
Ему приказ сегодня дан —
На карту нанести фашистов доты.
Он видит Пеллу*. В стереотрубу
Глядит. Слепят его ракеты.
Стреляют где-то близко, наобум.
Откуда и куда? Всё важно это…
Где он теперь, мальчишка тот,
Любуется ли по ночам Невою?
Иль незамеченный им пулемет
Сразил его в разгаре боя…
В. Федотов
Огонь на меня!
Баллада
Когда, изранена стократ,
Сама земля горела,
Когда фашисты в Сталинград
Рвались остервенело,
Дошел по рации, звеня,
Скупой приказ комбата:
— Огонь давайте на меня,
Скорей огонь, ребята!
Тот крик души, прорезав тьму,
В ушах стучал, неистов.
Но не могли по своему
Стрелять артиллеристы.
А он никак не умолкал,
Покрыв пальбы раскаты,
Свой долг их выполнить он звал:
— Огонь, огонь, солдаты!..
Он то молил их, как друзей,
И старых, и безусых,
То клял их силой сердца всей,
Как подлецов и трусов.
Грозился, мертвый, их кляня,
Обиду помнить свято:
— Огонь давайте на меня,
Скорей огонь, ребята!
Не прерываясь, он гремел,
Хлестал в сердца и лица,
И долг солдатский повелел
Приказу подчиниться.
Над громом пушек вился он,
В дыму — над батареей:
— Огонь!
— Огонь!
— Огонь!
— Огонь! —
Пылая, голос реял…
За грозным валом, в свой черед,
Подобна урагану,
Рванулась гвардия вперед
К Мамаеву кургану.
И на вершине лишь, скорбя,
Смогли увидеть люди,
Зачем он вызвал на себя
Огонь своих орудий!..
Закрыл дорогу он врагу,
Став огневою целью.
Все трупы, трупы на снегу —
Зеленые шинели…
И, вверх подняв свой мертвый взгляд,
В победу полный веры,
Среди врагов лежал комбат,
Один — в шинели серой.
Микола Упеник (Пер. П. Алдахина)
Сын артиллериста
Был у майора Деева
Товарищ — майор Петров,
Дружили еще с гражданской,
Еще с двадцатых годов.
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку.
А у майора Петрова
Был Ленька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
И если Петров в отъезде, —
Бывало, вместо отца
Друг его оставался
Для этого сорванца.
Вызовет Деев Леньку:
— А ну, поедем гулять:
Сыну артиллериста
Пора к коню привыкать! —
С Ленькой вдвоем поедет
В рысь, а потом в карьер.
Бывало, Ленька спасует,
Взять не сможет барьер,
Свалится и захнычет.
— Понятно, еще малец! —
Деев его поднимет,
Словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
— Учись, брат, барьеры брать!
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла! —
Такая уж поговорка
У майора была.
Прошло еще два-три года,
И в стороны унесло
Деева и Петрова
Военное ремесло.
Уехал Деев на Север
И даже адрес забыл.
Увидеться — это б здорово!
А писем он не любил.
Но оттого, должно быть,
Что сам уж детей не ждал,
О Леньке с какой-то грустью
Часто он вспоминал.
Десять лет пролетело.
Кончилась тишина,
Громом загрохотала
Над Родиною война.
Деев дрался на Севере;
В полярной глуши своей
Иногда по газетам
Искал имена друзей.
Однажды нашел Петрова:
«Значит, жив и здоров!»
В газете его хвалили,
На Юге дрался Петров.
Потом, приехавши с Юга,
Кто-то сказал ему,
Что Петров, Николай Егорыч,
Геройски погиб в Крыму.
Деев вынул газету,
Спросил: «Какого числа?» —
И с грустью понял, что почта
Сюда слишком долго шла...
А вскоре в один из пасмурных
Северных вечеров
К Дееву в полк назначен
Был лейтенант Петров.
Деев сидел над картой
При двух чадящих свечах.
Вошел высокий военный,
Косая сажень в плечах.
В первые две минуты
Майор его не узнал.
Лишь басок лейтенанта
О чем-то напоминал.
— А ну, повернитесь к свету, —
И свечку к нему поднес.
Все те же детские губы,
Тот же курносый нос.
А что усы — так ведь это
Сбрить! — и весь разговор.
— Ленька? — Так точно, Ленька,
Он самый, товарищ майор!
— Значит, окончил школу,
Будем вместе служить.
Жаль, до такого счастья
Отцу не пришлось дожить.
У Леньки в глазах блеснула
Непрошеная слеза.
Он, скрипнув зубами, молча
Отер рукавом глаза.
И снова пришлось майору,
Как в детстве, ему сказать:
— Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла! —
Такая уж поговорка
У майора была.
А через две недели
Шел в скалах тяжелый бой,
Чтоб выручить всех, обязан
Кто-то рискнуть собой.
Майор к себе вызвал Леньку,
Взглянул на него в упор.
— По вашему приказанью
Явился, товарищ майор.
— Ну что ж, хорошо, что явился.
Оставь документы мне.
Пойдешь один, без радиста,
Рация на спине.
И через фронт, по скалам,
Ночью в немецкий тыл
Пройдешь по такой тропинке,
Где никто не ходил.
Будешь оттуда по радио
Вести огонь батарей.
Ясно? — Так точно, ясно.
— Ну, так иди скорей.
Нет, погоди немножко. —
Майор на секунду встал,
Как в детстве, двумя руками
Леньку к себе прижал.
— Идешь на такое дело,
Что трудно прийти назад.
Как командир, тебя я
Туда посылать не рад.
Но как отец... Ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
— Отец, — сказал ему Ленька
И обнял его в ответ.
— Так вот, как отец, раз вышло
На жизнь и смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать.
Раньше других я должен
Сына вперед посылать.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла! —
Такая уж поговорка
У майора была.
— Понял меня? — Все понял.
Разрешите идти? — Иди! —
Майор остался в землянке,
Снаряды рвались впереди.
Где-то гремело и ухало.
Майор следил по часам.
В сто раз ему было б легче,
Если бы шел он сам.
Двенадцать... Сейчас, наверно,
Прошел он через посты.
Час... Сейчас он добрался
К подножию высоты.
Два... Он теперь, должно быть,
Ползет на самый хребет.
Три... Поскорей бы, чтобы
Его не застал рассвет.
Деев вышел на воздух —
Как ярко светит луна,
Не могла подождать до завтра,
Проклята будь она!
Всю ночь, шагая как маятник,
Глаз майор не смыкал,
Пока по радио утром
Донесся первый сигнал:
— Все в порядке, добрался.
Немцы левей меня,
Координаты три, десять,
Скорей давайте огня!
Орудия зарядили,
Майор рассчитал все сам,
И с ревом первые залпы
Ударили по горам.
И снова сигнал по радио:
— Немцы правей меня,
Координаты пять, десять,
Скорее еще огня!
Летели земля и скалы,
Столбом поднимался дым,
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдет живым.
Третий сигнал по радио:
— Немцы вокруг меня,
Бейте четыре, десять,
Не жалейте огня!
Майор побледнел, услышав:
Четыре, десять — как раз
То место, где его Ленька
Должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,
Забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать
Со спокойным лицом:
«Огонь!» — летели снаряды.
«Огонь!» — заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било шесть батарей.
Радио час молчало,
Потом донесся сигнал:
— Молчал: оглушило взрывом.
Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня!
И на командном пункте,
Приняв последний сигнал,
Майор в оглохшее радио,
Не выдержав, закричал:
— Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла! —
Такая уж поговорка
У майора была.
В атаку пошла пехота —
К полудню была чиста
От убегавших немцев
Скалистая высота.
Всюду валялись трупы,
Раненый, но живой
Был найден в ущелье Ленька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Леньку
И вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,
Спокойный и молодой,
Все те же глаза мальчишки,
Но только... совсем седой.
Он обнял майора, прежде
Чем в госпиталь уезжать:
— Держись, отец: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла! —
Такая уж поговорка
Теперь у Леньки была...
Вот какая история
Про славные эти дела
На полуострове Среднем
Рассказана мне была.
А вверху, над горами,
Все так же плыла луна,
Близко грохали взрывы,
Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,
Командир по землянке ходил,
И кто-то так же, как Ленька,
Шел к немцам сегодня в тыл.
К. Симонов
Баллада о зенитчицах
Как разглядеть за днями
след нечёткий?
Хочу приблизить к сердцу
этот след...
На батарее
были сплошь —
девчонки.
А старшей было
восемнадцать лет.
Лихая чёлка
над прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне...
В то утро
танки вышли
прямо к Химкам.
Те самые.
С крестами на броне.
И старшая,
действительно старея,
как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко:
— Батарея-а-а!
(Ой, мамочка!..
Ой, родная!..)
Огонь! —
И —
залп!
И тут они
заголосили,
девчоночки.
Запричитали всласть.
Как будто бы
вся бабья боль
России
в девчонках этих
вдруг отозвалась.
Кружилось небо —
снежное,
рябое.
Был ветер
обжигающе горяч.
Былинный плач
висел над полем боя,
он был слышней разрывов,
этот плач!
Ему —
протяжному —
земля внимала,
остановясь на смертном рубеже.
— Ой, мамочка!..
— Ой, страшно мне!..
— Ой, мама!.. —
И снова:
— Батарея-а-а! —
И уже
пред ними,
посреди земного шара,
левее безымянного бугра
горели,
неправдоподобно жарко,
четыре чёрных
танковых костра.
Раскатывалось эхо над полями,
бой медленною кровью истекал.
Зенитчицы кричали
и стреляли,
размазывая слёзы по щекам.
И падали.
И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
и честь свою
(в буквальном смысле слова!).
И Родину.
И маму.
И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность
венчального стола.
Неслышанное:
«Ты моя — навеки!..»
Несказанное:
«Я тебя ждала...»
И губы мужа.
И его ладони.
Смешное бормотание
во сне.
И то, чтоб закричать
в родильном
доме:
«Ой, мамочка!
Ой, мама, страшно мне!»
И ласточку.
И дождик над Арбатом.
И ощущенье
полной тишины.
Пришло к ним это после.
В сорок пятом.
Конечно, к тем,
кто сам пришёл
с войны.
Р. Рождественский
Резеда
Здравствуй, старый товарищ!
Что нам вспомнить теперь?
Гарь военных пожарищ?
Горечь трудных потерь?
Окруженье под Лугой
и болотную тишь?
— Резеда! Я — Калуга.
Почему ты молчишь?
Тускло сальничек светит.
— Резеда! Резеда…
Но уже не ответит
Резеда никогда.
Резеда — это Маша —
Голос светел и чист, —
Фея добрая наша,
Наш наводчик-радист.
Сибирячка из Зеи
(Там лесные края),
Гордость всей батареи
И… невеста моя.
Ах, как было нам туго!
Без наводки — беда.
— Резеда! Я — Калуга.
Отзовись, Резеда!
Мы ее хоронили
По росе на заре.
Мы могилу отрыли
Над рекой на горе.
Залп! (И тяжко, и четко.)
— Ну… прощай… Резеда!..
На могиле — пилотка.
На пилотке — звезда.
В. Гришин
Наводчик Кошелев
Берет начало сорок пятый,
И мы — за Одером-рекой*,
И до конца войны проклятой,
Как говорят, подать рукой.
Но каждый знал, что бед немало
В остатке ратного пути.
Его с боями предстояло
Пройти, проехать, проползти.
Река. Деревня чуть левее.
Почти на самом берегу
Стояла наша батарея
И била крепко по врагу.
И припадая к окуляру
И вдохновляя весь расчет,
Давал врагам наводчик жару,
Как будто вел особый счет.
И захлебнулось уж немало
Фашистских яростных атак,
И не одна броня пылала,
И не один запнулся танк.
Но враг упорно рвался к бою,
Не утеряв еще надежд
Вернуть себе ценой любою
Недавно отданный рубеж.
И оставляют битвы поле
Друзья-товарищи его,
Не по своей по доброй воле
Его оставив одного.
То от осколка, то от пули
На землю-матушку легли,
На веки вечные уснули
От всех родных своих вдали.
Своих друзей, что были рядом,
Всех заменил одним собой,
И до последнего снаряда
Он продолжал неравный бой.
Последний бой. Шел сорок пятый,
И мы — за Одером-рекой.
И до конца войны проклятой
Уже совсем подать рукой.
* Одер — река в Чехии, Польше и Германии.
М. Просянников
Музыка фронта
Палила Мотовилиха* из пушек.
Бывало, как концерт свой заведёт,
Из цеха выбегали мы послушать:
Царица артиллерии поёт!
Царица пела. Вспарывая воздух,
Летел снаряд в болотный бурелом.
И небо отзывалось ему грозно.
И вздрагивала Кама подо льдом.
Приплясывая, в драных рубашонках,
Мы на ветру стояли у дверей.
И нам казалась музыкою фронта
Контрольная пристрелка пушкарей.
Г. Семёнов
Сухая тишина
Шли танки...
И земля — дрожала,
Тонула в грохоте стальном.
И танковых орудий жала
Белёсым брызгали огнём.
На батарее — ад кромешный!
Земля взметнулась к небесам.
И перебито, перемешано
Железо с кровью пополам.
И дым клубится по опушке
Слепой и едкой пеленой, —
Одна истерзанная пушка
Ещё ведёт неравный бой.
Но скоро и она, слабея,
Заглохнет, взрывом изувечена,
И тишина — сухая, вечная —
Опустится на батарею.
И только колесо ребристое
Вертеться будет и скрипеть, —
Здесь невозможно было выстоять,
А выстояв — не умереть.
Ю. Белаш
Под Смоленском
Забыть ли мне, как под Смоленском
Артиллеристы наши впрямь
Вцепились в землю. И — ни с места! —
Хотя и немец был упрям.
Он двинул «тигры», «фердинанды».
Но наш снаряд их пробивал —
Тогда горели их громады,
Сдавался, плавился металл.
Мы не могли тех мест оставить,
Ведь за спиной — Отчизна-мать.
Мы были отступать не вправе,
А вправе только наступать!
Л. Виноградов
Волоколамское шоссе, 25 ноября 1941 года
Под прохудившейся крышей
Дремлет усталый комбат.
Звуки военные слышит:
Артиллеристы гремят...
Крепкие встали морозы
Здесь, в подмосковном краю.
Замысловатая поза —
Ноги поджал под скамью.
Выстрел и выброс снаряда.
Вздрогнет, толчок ощутив.
Музыки лучше не надо.
Следом доносится взрыв.
Вздрогнет от взрыва избушка.
Станет душе веселей.
Справа ударила пушка.
После ударит левей.
Мыслью утешен счастливой —
Выдохся враг. Не пройдет.
Слышно далекие взрывы,
Воющей мины пролет.
Н. Полянский
* * *
Неслышно вспыхнула ракета,
Повисла огненной дугой,
И над притихшим сельсоветом
Раздался залп, за ним второй.
И грохнули вдруг на совесть
Сто дальнобойных за мостом,
И стал атаку славословить
«Катюши» нашей русский гром.
И вот уже измятым полем,
В овсе прокладывая след,
Помчались танки грузным строем
В дрожащем зареве ракет.
И «ястребки», что прошлым летом
Над Свислочью вступили в бой,
Прикрыли сверху поле это
Своей надежною броней.
И волны серые пехоты
Победно хлынули вперед —
Так половодье катит воды,
Круша и взламывая лед.
И это грозное движенье
Ничем не удержать сейчас,
Пока в живом сердцебиенье
Источник жизни не угас.
Она, где шагом, где трусцою,
Где прямо через речку вброд,
Болотом, выжженной землею
Идет уверенно вперед.
Пусть этот путь пройти непросто,
Он обрывается порой,
Но только город тот, где рос ты,
Где ты любил, товарищ мой,
Тот город, о котором маршал
Над картой думал, утомлен,
Он, выстояв, остался нашим,
И вечно нашим будет он.
М. Сурначев
Безымянная
Дожди, дожди — не дай, не приведи!
Шинельное сукно казенного покроя,
Все лето — перебежками — дожди,
В иные дни по двое и по трое.
Артподготовка началась с утра
И к полудню войдет в такие силы,
Что вскочит умирающий с одра,
А то и мертвый встанет из могилы.
Гром преуспел в кузнечном ремесле,
Как лупит он кувалдой но железу!
И кажется, ползу не по земле —
На гору лезу чуть не по отвесу.
За камни, корни из последних крох
В отчаянье цепляюсь, как горох,
Уже над головой не свод небесный —
Земная твердь, а я вишу над бездной…
Слеза ли это застилает глаз,
Туман ли, дым ли стелется, так горек?
Какой ценою — кровью нам далась
Высотка безымянная, пригорок!
Не всякому, но кой-кому везет
Навечно быть зачисленному в списки
По случаю достигнутых высот
Альпийских (уж куда там олимпийских!).
Эльбрус, Казбек — какие имена!
Что говорить о нашем-то наперстке,
Его же и на карте-то нема,
На той хотя бы фронтовой двухверстке.
Прогонят лошадей или коров —
И ни оград, и никаких надгробий,
Всего-то безымянный бугорок
Да в лопухах дырявый блин коровий…
Е. Елисеев
В артиллерийском музее
Солдат рассчитался с войной в сорок пятом,
И в год возвращения с фронта друзей
Орудие, ставшее вдруг экспонатом,
Доставлено было с почётом в музей.
В одном из бесчисленных залов музея,
Где сотни орудий построены в ряд,
Стоят экскурсанты, с восторгом глазея
На этот, знакомый врагам, «экспонат».
Мальчишка мальчишку толкает под локоть,
И смотрит в раздумье седой гражданин
На строгую надпись: «Руками не трогать»,
На гневную надпись: «Вперёд — на Берлин!»
О прошлом рассказывать трудно и длинно,
И даже представить теперь тяжело
Немереный путь от Москвы до Берлина,
Что это орудие с боем прошло.
В свидетельство чистой, умелой работы
Отмечены гроздьями звёзд на стволе
Разбитые пушки, осевшие дзоты,
Горелые танки на дымной земле.
Давно ли по фронту оно грохотало,
Когда лейтенант, поднимая ладонь,
Кричал в телефонную трубку устало:
«Огонь по фашистской пехоте!.. Огонь!»
И кажется вправду — ещё не вчера ли
Солдат перекрестье на цель наводил:
«Готово!» — и снова вставал к панораме,
И снова расчёт по рейхстагу гвоздил.
Но время идёт удивительно скоро,
И нынче отбита на медных листах
История битв — от раскатов «Авроры»
До залпов орудий, громивших Рейхстаг.
Г. Пагирев
Миномет на Мамаевом Кургане
На той же он плите опорной,
Исправен у него лафет,
Не зачехлён и хобот чёрный,
А вот прицела в шлице нет.
Теперь прицел ему не нужен.
Наладчик, сняв его, ушёл.
От жара выстрелов остужен
И навсегда пробанен он.
Я подошёл — блестит винтами,
Теплеет грозных лет металл…
Его с закрытыми глазами
Я разобрал бы и собрал.
И — наяву — мне снова снится
Та огневая в том году,
Над стылой речкою Царицей,
С врагами мёртвыми на льду.
И он — могучая мортира,
Знакомый сталинградцам бас…
После Победы, в годы мира,
Он сдан в музей, как мы — в запас.
Вернулся я за кряж Урала,
Живу в саянской стороне.
Не перекован на орала
Он, побратим железный мне.
И — юности моей страничка,
Чьи строки писаны огнём! —
Прикреплена к нему табличка,
Чтоб мой потомок знал о нём.
В моих висках седая замять,
И дома столько трудных дел,
Но обновить былую память
Я, всё оставив, полетел.
Тихонько глажу срез я дульный,
Где выступает ободок.
И на плиту кладу багульник —
Саяно-шушенский цветок.
Г. Сысолятин
Артиллерия
Ну что, артиллерия, дай-ка картечь,
На всю раскрути обороты.
Тем самым пехоты кровь сможешь сберечь,
И будет ей меньше работы.
Поднимемся мы в предназначенный час,
Как минет снарядная ковка.
И время твое наступает сейчас,
Для наших атак подготовка.
Давай, поднажми посильней, «бог войны»,
То значит — не жмись на тротиле.
Чтоб мы за победу поменьше цены
Сегодня в бою заплатили.
А. Сидоровнин
Расчёт
Выстрел! Мимо! Ещё, ещё снаряд!
Быстрей, они уже у переправы!
Там, за рекой, с десяток танков в ряд,
А мы одни, плевав на все уставы.
Огонь! Огонь! Вокруг расчёта ад!
А ведь не верил бабкиным иконам!
Ага, горит! Горит немецкий гад,
Осколки разметав по небосклону.
И здесь, и там по берегам лежат
Фигурки цвета пыльного feldgrau*.
А их ещё живыми ждут назад
Какие-нибудь фройлен или фрау.
Стоять! Держаться! Вопреки всему!
Вчера мы были артдивизионом,
Но эта речка русская в дыму
Для немцев стала личным Рубиконом.
Снаряд последний? Сколько там гранат?
Расчёт! Отход к селу за той дубравой!
Эй, старшина! Ты сбереги ребят.
А я один поговорю с костлявой...
В. Натальин
Корректировщик
Наблюдение знаков разрывов,
Дальномеры, линейки, масштабы...
Поработай мозгами, служивый,
Чтоб исправить оплошности штаба.
Дождь, плюс два и за шиворот ветер,
По-цыгански внахрап нападает.
— Нам соседи на стыке подсветят?
— Я не знаю, братан, я не знаю...
Все расчёты проверил вручную,
Берегу батарейки для ночи.
Дождь свернулся в крупу ледяную
И бьёт иглами по носу точно.
«Приложуха» стоит на планшете,
Но лишь ткни мимо пальцем замёрзшим,
Так не спишешь на дождь или ветер,
Всё вручную, проверь по-хорошему.
Артиллерия... Парни устало
В хрипе станций берут поправку.
Чтобы точно, ни много, ни мало,
Как положено, бить по заявкам.
Местность — просто привязки по целям,
Здесь отмечены ориентиры,
Скинул данные, чтоб при обстреле
Всё летело бы в мир ради мира,
Всё летело бы — не напрасно,
Но доходчиво, праведно, грозно,
Горячо, искупляюще, яростно...
А иначе — к чему здесь я мёрзну?
С. Ефимов
Корректировщик
По склонам гор клубятся облака.
И дождик шелестит в холодной роще.
Уже темно, в столовой артполка
Холодный ужин ест корректировщик.
Бушлат пропитан пылью, не пыльцой,
И я гляжу немного удивленно
На юное безусое лицо,
На взрослые майорские погоны.
Мигает свет, тускнея и слепя...
Он говорит о прошлом без волненья:
Два ордена — за вызов «на себя»
И красная нашивка — за раненье.
Он говорит, что дважды был в огне,
Что завтра надо быть на дальней «точке»,
А думает о том, что столько дней
Вдали от дома, от жены и дочки...
Вдвоем идем во мгле, сквозь дождь и он
Прощается со мной у общежитья,
Диктует ленинградский телефон
И просит: «Непременно позвоните!
Хоть из Ташкента... Очень ждет жена.
Подробно, сами знаете, не надо...
Земля у нас одна... И связь одна.
Любым приветам дома будут рады...»
...Иду на свет далекого окна,
Я этот телефон не потеряю.
Я вновь шепчу: «Земля у нас одна!..»
«И связь — одна!» — упрямо повторяю.
А ночь вокруг, как мина — только тронь!
И все во мне подчинено порыву,
Как будто вызвал на себя огонь
И жду мгновенья первого разрыва.
И ждут враги... Их участь несладка.
И ждут друзья, когда мой полк ответит.
И ждут междугородного звонка
Жена и дочь на Лиговском проспекте.
В. Гуд
Блокнот корректировщика огня
Военных лет
исписанную книжку
Под мусором строительным,
в пыли
Нашли, играя,
местные мальчишки
И деду-ветерану
принесли.
Дед взял её,
Без лишних междометий
Прочёл глазами
самый первый лист,
Прочёл и с ходу выдал:
— Сорок третий, —
Добавив, —
Офицер-артиллерист.
Колонки цифр,
расчёты и таблицы,
Диапазон
настроенных антенн,
Где жизнь солдат —
за каждою страницей,
Где жизнь своя —
на лучшее в обмен.
Сгрудились парни,
словно у экрана,
Плечом к плечу,
приятелей тесня,
И слушали весь вечер
ветерана,
Про жизнь
корректировщиков огня.
Д. Богданов
Батарея давала огня...
(К 71-летию начала обороны Одессы
412-й батареей, 5 августа 1941 г.)
Там, где ласково плещется море
И волна, как тельняшка рябит,
Под Одессой в Чабанском просторе,
Обелиск из гранита стоит.
Жарит солнце во всю, не жалея,
Как тогда, когда шла война…
Здесь когда-то была батарея,
Оборону держала она.
Ощетинясь стволами на море,
Сокрушая врага, прочь гоня,
Крикам чаек, прибою вторя,
Батарея давала огня!
Жаркий август и год 41-й,
Больше месяца шла война,
Из Донецка пришли резервы,
Батарея давала огня!
20 дней злобный враг стервенея,
Все пытался её захватить,
Но давала огня батарея,
Чтобы внуки могли в мире жить!
По заслугам отпущено гадам,
Что пришли нашу землю топтать,
Вот расстреляны все снаряды
И Приказ — «Отойти и взорвать!»
Стиснул зубы комбатр — Зиновьев,
Батарейцы исполнили долг…
Заплатив своей жизнью и кровью
И влились в 1-й памятный полк.
Там, где ласково плещется море
И волна, как тельняшка рябит,
Как свидетель живой истории,
Обелиск батарее (412-й) стоит!
И. Рябухин
Помнить
Стоявшим насмерть у села Большие Салы
Светлоликих озер разровнялись кривые морщины.
Ноет с ветром рогоз, отзывается звоном земля.
В бесконечных полях, в утонувшей под снегом лощине,
В леденелых и на смерть стоящих бойцах-тополях,
В расплескавшейся алым, морозом пробитой калине,
В скорбных криках ворон, в голубых небесах без краев
Я отчаянно вижу шинельные мертвые спины
И разбитые пушки, и зарево новых боев.
Снова прущие танки и пятна солярки на пашнях,
Гимнастерки от крови черны.
«Батарея, огонь!»
Я отчаянно помню, как страшно.
Ребята, как страшно!
У подводы предсмертно хрипит изувеченный конь.
Командир поднимает сынов трудового народа.
Обморожены ноги, сгоревшие руки-мослы.
Рядовой. Артиллерия.
Двадцать неясного года.
Призывался в Баку.
Первый бой. Сорок первый. Большие Салы.
Катя Солдатенко
Смертельной батарее Петропавловска
Семь тысяч вёрст до Смольного собора —
И кабельтов* до борта корабля.
Огонь бушует, налетая с моря,
Но под ногами — русская земля!
Граница пролегла по батарее,
По душам и пылающим сердцам.
Орёл двуглавый гордо в небе реет,
Решимость придавая храбрецам.
Бессильна иноземная эскадра
Приблизится к камчатским берегам
И страшным ливнем густо мечет ядра
По сопкам и защитникам-стрелкам.
Матросы же, чумазые, как черти,
Кого захочешь, сами скрутят в рог —
Их устрашить на этом белом свете
Сам Люцифер, пожалуй бы, не смог!
Британские десантники в вельботах
Застыли в ожидании свистка,
Чтоб испытать удачу на высотах,
Поднявшись против русского штыка.
Французский флагман с трёх десятков пушек
Палит всем бортом — метко, наповал!
Но Бог сегодня с теми, кто на суше,
Кто смертным боем за Отчизну встал.
Кто жизнь готов сложить за эти склоны,
Неласковые к людям круглый год,
Солёные рокочущие волны,
Свинцом отягощённый небосвод.
Заросшие ольхой и кедром сопки,
Аптеку и две церкви у гряды,
В лабазнике протоптанные тропки
К погосту и на рыбные склады.
За скромный быт восточного форпоста,
В войне за Крым забытый всей страной.
За тех, кто иноземцев с зюйд-зюйд-оста*
На поле бранном встретили стеной.
Пусть семь морей пучины простирают
Отсюда до московского кремля:
Отечество себе не выбирают,
Камчатка — это русская земля!
А. Андреев
Старые форты
Земля, пропитанная кровью.
Здесь каждый метр в сражении взят...
Седой Кронштадт!
К нему с любовью
Все люди устремляют взгляд.
Стоит могучею твердыней,
Щитом надежным от врагов...
Былую славу и поныне
Хранит немой бетон фортов.
Они, как будто стержень лука.
Кронштадт — по центру, как стрела
На тетиве.
Все годы туго
Она натянута была.
Глядел форт Риф:
«Как там Толбухин —
Не даст тревогу ль на посты?»
Стояли в битвах, друг о друге
Заботясь бережно, форты.
Стреляли Обручев, Тотлебен
И все другие островки...
Пройти здесь ни водой, ни в небе
Ни разу не смогли враги.
Фортов прославленных орудья
Калились докрасна не раз.
Прикрыли командоры грудью
Путь к Ленинграду в тяжкий час.
Форты лежат, как стержень лука,
Кронштадт — стрела...
И корабли
В час наступленья друг за другом
Из гаваней кронштадтских шли.
Они долг выполнили честно,
Служил отважный здесь народ...
Былая слава повсеместно
В делах сегодняшних живет!
Г. Котницкий
На Курской дуге
Враг рвётся к Курску — рьяно, день за днём,
Исчезло солнце за клубами дыма,
Но доблесть батальонов под огнём
Вросла в холмы стеною нерушимо.
Здесь вермахт встретил яростный отпор
И мужество советского солдата:
Огонь по танкам вы вели в упор,
За выстрел часто жизнь приняв расплатой.
Прибой железный хлынул, словно сель,
Но мужество расчётов не прогнулось:
Снаряды хладнокровно били в цель,
А злость чужая с вашею столкнулась.
Вы позабыли слово «отходить»,
Врагу без боя пяди не отдали,
В борьбе клялись себя не пощадить —
И обещанье до конца сдержали!
Стояли крепко, в землю кровь впитав
И стиснув зубы в жутком напряженьи,
В неравной схватке смертью смерть поправ,
Без мыслей о возможном отступленьи.
Прочней любой брони был ваш заслон —
Ведь Родина укрылась за спиною.
Об этом помнил каждый батальон,
И каждый знал свой долг перед страною.
Изведал враг, насколько ярость зла
И стоек дух поднявших меч за правду.
И плоть живая танки превзошла,
Круша хребет стальному авангарду!
...О, сколько вас легло на тех холмах,
Родную землю в мёртвых сжав объятьях,
Священный долг свой выполнив сполна,
Отчизне сыновья, мужья и братья...
А. Андреев
Артиллеристы
Из цикла «Солдатская смекалка»
Мы пережили с братом день вчерашний...
...Нам повезло. Вдобавок был секрет:
из двух орудий били танкам в башни —
наискосок(!), раз в лоб надежды нет!
Я в те гвоздил свои снаряды споро
чудовища, что смерть несли ему.
А он — в мои, чтоб не прорвался ворог!
...И уцелели...
Только не пойму:
неужто никому из командиров
не думалось о том — отдать в приказ?!.
...Мы, гарь и копоть отстирав с мундиров,
надели ордена — ЗА ПАВШИХ, ВАС —
мальчишек, с кем позиции держали;
но, выстояв там, выжили одни,
...НЕ УБОЯВШИСЬ — РАВНЫ С ВАМИ стали,
не отступив в те проклятые дни...
В. Литвишко
Медаль за отвагу
Он развивался соответственно годам.
Он рос нормально и без отклоненья.
Всё хорошо, но только — вот беда:
Был паренёк ужасно робок от рожденья.
Он, как ни странно, с самых ранних пор
Боялся очень многого на свете.
Боялся перелезть через забор
На даче, чтобы, значит, в сад к соседям.
Боялся пчёл, собак и темноты,
Покойников, процессий похоронных,
Отчаянно боялся высоты,
Боялся даже вниз глядеть с балкона.
Он трепетал в необъяснимом страхе
Пред грохотом музЫки полковой.
От парашютной вышки, как от плахи,
Шарахался в центральном ПКО.
В студенчестве с ним получилось так,
Что на зачёте не хватило знаний.
От страха перед неудом чудак
Вдруг натурально потерял сознанье.
А время шло, хоть медленно, но верно —
За часом час, за ночью день, за годом год.
Сороковой сменился сорок первым,
Сменился май июнем в свой черёд.
От западных границ задули ветры
И дымом затянуло небосвод.
И очень скоро — тем же самым летом
Как доброволец он ушёл на фронт.
Был бой на безымянном полустанке.
Расчёт держался из последних сил.
А на рассвете три немецких танка
Пролезли с фланга и прорвались в тыл.
И был рассвет, и было солнце ледяное.
Расчёт накрыли очень точным выстрелом
И паренёк — в расчете третий номер —
Остался вдруг и первым, и единственным.
Расклад простой — последних два снаряда,
Приказ — не отступить, не отойти.
И в ста шагах, нет, ближе — вот он рядом —
Тяжёлый, серый, низколобый «тигр».
Жестокий страх его к земле прижал
И дрожь ударила противная и мелкая.
И было как-то совестно бежать,
А главное, что, в общем-то, и некуда.
Он стал к прицелу как-то против воли,
Вдруг просто позабыв о том, что страшно,
И лобовым ударом бронебойным
Безжалостно отшиб у танка башню.
А позже, за решительность и стойкость
При отраженьи танковой атаки,
Тот самый паренёк в числе достойных
Был награждён медалью «За отвагу».
Потом в окопе пили за награду
И, сильно захмелев впервые в жизни,
Про то, как струсил, он хотел сказать всю правду,
Но очень оробел и не решился.
А. Беляев
Дожить до рассвета
Знойный июль сорок третьего. Лето
В жаркой безлюдной степи.
Эх, дотянуть бы, дожить до рассвета,
Будь на чеку и не спи.
Шли эшелоны, на марше колонны,
Выступ у Курска — дугой,
Нам воевать на Воронежском фронте,
Дальше к востоку — Степной.
По полевому — приказ — телефону
Ставят задачу: «Пока
Пушки зарыть, укрепить оборону».
Цель: «Измотайте врага».
В сини небесной — редкие птицы,
Душу терзает их крик...
Взяли две линии приступом фрицы,
В третьей мы встретили их.
Рвы не сдержали, колючка и доты
Армии вермахта — «Юг»,
Сверху бомбили в пике самолёты,
Трупы валялись вокруг.
Страшный напор, и осталась надежда
Только на «бога войны».
Мы ж выручали — бывало и прежде.
Жизни часы сочтены...
Смяты окопы и сбита пехота,
Рвётся к нам танковый клин.
Капли солёного горького пота.
День продержаться один...
Наши расчёты застыли у пушек,
Грянул раскатами залп,
От канонады заложены уши,
Взрывы и огненный шквал.
Их корпуса ощетинились сталью,
Волны — и ночью, и днём
Атаковали нахрапом, нахально.
Нет, мы ещё поживём!
Неба не видно, бьёт батарея,
Слева и справа — огни,
«Тигры» горят — это наши трофеи,
Здесь не прорвались они.
Нас обойти попытались по флангам.
— «Жарь» бронебойным! Не мажь!
В груды железа смешали фаланги,
Сбили с фашистов кураж.
«Тигры», «Пантеры» попали в засаду.
— Целься!.. Не дрогнет рука,
Мы не жалели ни пуль, ни снарядов,
Их прожигая бока.
Брошено всё, что имели, из тыла,
Тридцать четвёртые — в ад...
Нас же родная земля защитила,
Смерть перетерпит солдат.
От артиллерии — только лафеты,
Контрудар — поутру...
Мы продержались, дожив до рассвета,
Белгород взяли и Харьков тем летом,
Дальше — дорога к Днепру...
Е. Кутышев
Самый молодой
Сказал напарник как-то: — Перекурим...
Присели... И в тот день случилось мне
Историю услышать вот такую,
Нередкую, быть может, на войне.
Стоял апрель, ещё почти в начале,
И шли позиционные бои.
Мы у леска прозрачного застряли,
Как будто в землю вязкую вросли.
Лежал снежок в оврагах и низинах,
Но почки начинали набухать...
В такую пору — не тянуть резину,
А в поле бы, на трактор да пахать!
Но чертов «немец» не даёт покоя —
То стихнет перестрелка, то опять!
Не тишина — затишье перед боем...
Да, впрочем, что там долго объяснять.
Весна ведь — время, знаешь сам, какое —
Воспоминанья ярче и острей.
Так хочется разделаться с бедою —
И по домам... А тут — в болоте прей!
В тот день с утра всё небо затянуло
Белесоватой тусклой пеленой,
С низины сквозняком холодным дуло
И колотун — на месте не постой!
Но некогда стоять — ведь у солдата
И в передышку есть немало дел.
Я протирал снаряды, а ребята
Ствол чистили... И каждый, как умел,
Старался. И не для тепла — для дела —
В бою ведь не бывает мелочей.
И вдруг: — Пошамать времечко приспело! —
Раздался голос, уж не помню, чей.
По-моему, Володи Хворостенко —
Весёлый парень был у нас такой.
Все смотрят на меня — припёрли к стенке:
Кому идти? — Я самый молодой...
В то время наша кухня полевая
От нас стояла этак вёрст за шесть.
Туда-сюда по грязи отмахаешь —
Пить не захочешь, а не то, что есть...
Как говорят, руками и ногами
Я упирался... Да куда там — вмиг
Надели термос, подтолкнули сами...
И я пошел по лесу напрямик.
На мокрых кочках столько оступался,
Корягам скользким счёт я потерял.
А уж когда оврагом пробирался —
Тут всех святых, признаюсь, поминал...
Но выбрался, и вышел на дорогу,
И сразу побыстрее зашагал.
Вот так я и дотопал понемногу.
Друзьям привет от наших передал.
Дошёл до кухни, и по полной норме
Мне повар щи да кашу навалил,
Во флягу, как положено по форме,
Отмерив, сколько надо, нацедил.
Обратно шёл, ссутулившись устало,
И тихо было, как не на войне...
Но лишь подумал так — загрохотало
Там, впереди. На нашей стороне.
И я пошёл быстрее — словно что-то
Толкало в спину, гнало и несло,
Чуть не ввалился второпях в болото
И шёл, и шёл, шагая тяжело...
И вдруг я встал... и замер, словно громом
На этой вот опушке поражён...
А в горле крик застыл тяжелым комом:
Вот здесь кусты, а вот — пологий склон...
А здесь орудье было... Но на склоне —
Лишь чёрный ствол, присыпанный землёй...
Всю боль свою излил я в слабом стоне,
Я — из расчёта — самый молодой...
В лицо пахнуло сумраком студёным...
Уже во тьме воронка не видна...
И флягу я поднёс к губам сведённым —
Один — за всех — я выпил всё до дна...
М. Чекина
Третий день артиллерия бьет по переднему краю...
Третий день артиллерия бьет по переднему краю,
Третий день нам пожары немецких усадеб видны,
Через линию прусских границ
мы послушную смерть посылаем!
В этом всё на сегодняшнем, лучшем этапе войны.
Перед нами земля их прогнившим, неубранным трупом,
Где скрутило разрывом змеиные головы рельс,
Черной готикой букв перекресток уставился тупо,
Вот она, наша месть, наша главная цель, она здесь.
Наше горе скупое в словах и слезах не растратив,
Не расплеснутой чашей не зря мы три года несли,
Мы приходим к врагам, чтоб суровое право карать их
Полной мерой излить на лицо их проклятой земли.
Чтоб она, содрогаясь, познала бы каждою порой,
Как сжигает наш праведный гнев, накалясь добела.
Чтоб к ответу пришли палачи,
самый день проклиная, в который
Их для смерти позорной немецкая мать родила.
С. Толстой
Лучший день
Отрывок из поэмы
Тот вправду день из лучших дней,
Когда нам вдруг с чего-то —
Еда вкусней, жена милей
И веселей работа.
А. Твардовский. «Дом у дороги»
2.
Как промелькнули времена…
Кино… Зато живое.
Что скрыла времени волна,
Дороже стало втрое.
И в сердце боль, и в горле ком —
За прошлое расплата.
К нам сожаление потом
Приходит виновато.
Давно я бегал босиком,
Играя с автоматом,
Что вырыть повезло тайком
В окопчике когда-то,
Где потемневших гильз сполна,
Где рваные осколки.
Оставила свой след война —
Кровавый, горький, колкий!
В колючках и крапиве след
Мой затерялся в далях…
Живым с войны вернулся дед.
Грудь — в орденах, в медалях.
Тяжёл артиллериста шаг.
И плакали солдатки.
Он брал Берлин!
Он брал Рейхстаг!
Бил из «сорокапятки»*!
На Шпрее взорваны мосты.
И взъелись пулемёты!
А до победы полверсты…
Последних для кого-то.
Заплачен жизнями тот путь.
Быть не могло иначе.
Но не сойти и не свернуть.
И кто-то их оплачет.
Тех, кто полёг в чужом краю,
Но утвердил победу.
За будущую жизнь мою
Я благодарен деду.
Отцу я кланялся не раз.
Он часто был на мушке,
Когда тащил и в снег, и в грязь
Туда, на запад, пушки.
Бомбёжка — гибель для машин.
Тащили кони цугом**.
Тот путь — солдат, тот путь — мужчин
До замкнутого круга.
Был каждый артобстрела час
Тяжёлым, но коротким.
А приходилось, и не раз,
Стрелять прямой наводкой.
Так много ты не досказал
Воспоминаний сыну.
Но свой последний грозный залп
Ты сделал по Берлину!
И мир, и хлеб приходят в дом.
Свет разгоняет тучи.
И День Победы над врагом —
Святой и самый лучший!
* Сорокапятка — советское полуавтоматическое противотанковое орудие
(пушка) калибра 45 мм.
** Запряжкой в две или три пары, гуськом.
В. Свистунов
Гимн артиллерии
Войной иль миром время дышит,
Твой голос — главный аргумент:
В раскатах залпов каждый слышит
Твоё увесистое «нет!».
Твой грозный вид приводит в трепет,
Когда ты «мирная» стоишь,
И гром небесный — детский лепет
Тогда, когда ты «говоришь».
Люблю, когда ты на параде
«Вставляешь веское словцо»,
Лихих, в торжественном наряде,
Артиллеристов-молодцов.
Ты — «Бог войны», ты — страж Отчизны,
Тебе почтенье и поклон...
Ты — «смерть врагу» во имя жизни
Вчера, сегодня, испокон...
Тебя люблю, тебя я славлю,
Тебе полжизни посвятил,
С тобою вместе тризну правлю...
Дай Бог лишь времени и сил.
В. Ларичев
Потому что артиллеристы
Мы плечисты и мускулисты,
Потому что артиллеристы:
И наводчик, и заряжающий,
И другие специалисты.
Пушка шишками «бах-бабах!» —
На лягушек наводит страх.
А когда-то, под грохот пушечный,
Шёл здесь бой совсем не игрушечный.
Здесь врагу бойцы с командирами
Богатырский дали отпор.
Вражьи танки «пантеры» с «тиграми»
Наступали во весь опор.
Но сказала им артиллерия:
— Не боюсь никакого зверя я. —
И врага, от её огня,
Не спасала даже броня.
Пусть об этом напишут книжки,
Пусть об этом песни споют.
Пусть приходят сюда мальчишки,
Не в войну играть, а в салют.
П. Синявский
Две Катюши
Укрепленья бетонные руша
И железо сгибая в дугу,
Знаменитая наша «Катюша»
Заступала дорогу врагу.
И другая Катюша — девчонка
Выходила на берег реки
И нехитрою песенкой звонкой
Поднимала в атаку полки.
И была в этой песенке сила,
Что бросала на доты парней.
Две Катюши спасали Россию,
Неизвестно — какая сильней.
И. Стремяков
Памяти первой батареи «Катюш»
Флёровцы
Изрытые шрамами лица,
Задымленные глаза,
В них даже поныне глядится
Промчавшаяся гроза.
И мглою забвенья не взяты,
Сквозь годы летящие в ряд,
Как будто ракетные залпы,
Ветвистые шрамы горят.
У деревушки Богатырь
Шепчут ивы ветру даже полночью,
Что навечно лег среди полян
Терпеливый, и сосредоточенный,
И мягкосердечный капитан.
Но видали люди опаленные,
Окруженья рвущие кольцо,
Что в бою у капитана Флёрова,
Было будничное лицо,
Что на немцев гибель надвигается,
Что взрывается предсмертный гром,
Что кора земная содрогается,
Содранная сталью и огнем.
«Катюши»
От лесов Подмосковья
Бессонно,
Словно для переправ рождена,
Все «катюши»
Подобъем понтонов
Протянула до Орши
Война.
И ракетные залпы нависли,
Перебросив гвардейским огнем
Переправы
Меж смертью и жизнью,
Переправы
Меж злом и добром.
И с откоса пылавшего лета
До весны, что надеждой светла,
По ракетным понтонам
Победа
Из-под Орши
До Эльбы дошла.
Б. Дубровин
Перед ученьем «Днепр»
Видны сквозь утреннюю темень,
Посеребренные росой
Значки военных академий
На гимнастерке полевой.
Замаскированный в куртинах,
Где мирной рощицы гряда,
Грядет снарядов реактивных
Противотанковый удар.
Пока бесцветны и безмолвны,
Вкушая сладостный покой,
Спят управляемые молнии
У инженера под рукой.
Но вот пунктирное скольженье
Далекой цели в небесах,
И ювелирные движенья
Ракетчиков.
Во весь размах
В чехлах из рощицы наружу,
Как бы в косынке расписной,
Сорокаствольные «катюши»
Выходят на берег крутой.
Б. Дубровин
* * *
Я на зенитной батарее,
Хранящей наш аэродром.
Стволы взметнулись, багровея
В огне восхода.
Миг — и гром.
А враг иль друг?
Он был и не был —
Уменьшен бездною высот,
Дробинкою
В мишени неба
Чернел
Далекий самолет.
С биноклем слит,
Сосредоточен,
Мой взгляд
Выискивал вокруг
То исчезающую точку,
То возникающую вдруг.
Враг или друг?
Набухли вены,
И цвет восхода стек со щек.
Враг должен быть убит мгновенно,
А друг — от смерти защищен.
Миг — и его, быть может, срежем,
И батарея грянет вдруг,
Но если залп рванется прежде,
Чем распознаем: враг иль друг?
Б. Дубровин
На огневом рубеже
У музы капризен тут норов.
И все же, бывало, не раз
Подсыплет побольше патронов:
Мол, вывери руку и глаз.
И высыпят хмурые цели
На бруствер, заросший травой,
От них только щепки летели,
И таял их сомкнутый строй.
Труд ратный — нелегкое дело,
А пули не то, что слова.
В пробоины, помню, глядела,
От солнца лучась,
Синева.
А после не редко, не часто,
Поверив в мое ремесло,
Меня вдруг, как будто начальство,
К себе вдохновенье звало.
Н. Копанев
Мои друзья
Неразговорчивы и строги.
Спокойные.
Без толкотни
Они уходят по тревоге,
Плотнее затянув ремни.
Их молча провожают жены
И долго слушают в ночи,
Как тяжело и напряженно
Идут в колоннах тягачи.
Что жизнь сложна их и сурова,
Ты не услышишь от друзей.
...Напомнят о тревоге снова
Лишь тем,
Что вновь смолчат о ней.
Н. Копанев
* * *
Мне тревожно жилось.
Так живется
Врачам.
Приходил я на помощь
Стальным тягачам.
В зной поил их водой.
Если вьюга мела,
Я дарил им частицу
Людского тепла.
И они уползали,
Как звери рыча.
И была их броня,
Словно печь, горяча.
Н. Копанев
На дежурстве
Мерцание сторожевых огней...
И тьма лежит
Крылом огромной птицы.
Мы глохнем у могучих дизелей.