Царскосельский Киплинг – Николай Гумилев

 Виртуальное заседание в клубе «Поэтическая среда»

В ночь на 26 августа 1921 года, приговоренный решением ПетрГубЧК к высшей мере наказания – расстрелу, погиб один из блистательных поэтов Серебряного века Николай Гумилев. Его арестовали 3 августа 1921 года за участие в заговоре «Петроградской боевой организации» Владимира Таганцева. В газете «Петроградская правда» 1 сентября 1921 года было опубликовано сообщение ВЧК «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти», к этому сообщению прилагался список расстрелянных участников заговора. Под номером 30 запись: «Гумилёв, Николай Степанович, 33 лет, бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии «Издательства Всемирной литературы», беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности». Возраст поэта указан неправильно, ему было 35 лет. «Таганцевское дело» до сих пор изучают историки, правоведы, правозащитники, пытаясь понять, что стояло за всем этим: реальная контрреволюционная организация, или спецоперация ЧК по укрощению фрондирующей петроградской интеллигенции.

Был ли Гумилев действительно контрреволюционером? Одни исследователи утверждают, что он действительно активно боролся с большевиками, мнение других: «Гумилев – и участие в заговоре, – это все равно что Зиновьев – и вызов на дуэль. Гумилев мог ехать в Африку охотиться на львов; мог поступить добровольцем в окопы, мог бы, если бы до того дошло, предупредить Зиновьева по телефону, что через час придет и убьет его, но Гумилев – заговорщик, Гумилев – конспиратор – неужели мы все сошли с ума?» – было написано в одном из некрологов 1921 года.

По крайней мере, вернувшись в Россию из Франции в мае 1918 года, Гумилев не был враждебен новому политическому режиму. Иначе он поехал бы не в красный Петроград, а на белый Дон. И до лета 1918 года он с удовольствием занимался просветительскими программами: читал курс поэзии и вел практические занятия в «Живом слове», читал лекции по теории поэзии в литературной студии Дома Искусств, студии переводчиков при «Всемирной литературе», а также в студиях Пролеткульта и в 1-й культурно-просветительной коммуне милиционеров. Его боготворила литературная молодежь. Правда, странно, что, став свидетелем драматического перелома в истории России, краха империи, Н. Гумилев не оставил ни единой строки, отражающей его отношение к этим эпохальным событиям, как будто его это совершенно не интересовало. Крайне болезненно пережил Гумилев убийство Николая II и его семьи. Как вспоминает писательница Ирина Кунина, он услышал на улице крики мальчишек-газетчиков, продававших экстренный выпуск. Прочитав газету, побелел и сдавленным голосом произнес: «Царствие им небесное. Никогда не прощу».

Манит прозрачность глубоких озер,

Смотрит с укором заря.

Тягостен, тягостен этот позор -

Жить, потерявши царя!

1909 г.

 

После этого даже незнакомым, даже явным большевикам он стал открыто заявлять: «Я – монархист». Гумилева уговаривали быть осторожнее. Он смеялся: «Большевики презирают перебежчиков и уважают саботажников. Я предпочитаю, чтобы меня уважали», – и его антибольшевистские выходки становились все опаснее. «В тюрьму Гумилёв взял с собой Евангелие и Гомера, – вспоминал Георгий Иванов. – Он был совершенно спокоен при аресте, на допросах и вряд ли можно сомневаться, что и в минуту казни». Он держался достаточно уверенно и не чувствовал ни своей вины, ни реальной опасности. Гумилев за время всех допросов фактически не назвал ни одной конкретной фамилии.

Вокруг его смерти ходило множество легенд. Что-то в этих рассказах правда, что-то миф. Гумилёва пытались спасти. Молодые поэты, его ученики – члены объединения молодых поэтов «Звучащая раковина», хлопотали, писали прошения о помиловании. Группа сотрудников издательства «Всемирная литература», где работал в то время Николай Степанович, дошла до председателя ЧК Петрограда Б.Семенова. Услышав, что арестован поэт, равный по дарованию Александру Блоку, безграмотный Семенов поинтересовался, что это еще за Блок. Фамилия Гумилева ему тоже ни о чем не говорила. Глава Петроградского совета Григорий Зиновьев отказался их даже принять. М. Горький принимал в этом горячее участие, писал во все инстанции, лично обращался к Дзержинскому. Бился буквально до самого конца. В самый последний момент, 23-го или 24 августа 1921 года, он связывается с М. Ф. Андреевой, та среди ночи спешит к Луначарскому, просит позвонить Ленину. Но Ленин Луначарскому отказал. И казнь состоялась.

В красной рубашке, с лицом, как вымя,

голову срезал палач и мне,

Она лежала вместе с другими здесь,

в ящике скользком, на самом дне.

О своей смерти Н. Гумилёв думал всегда. Писателю Алексею Толстому Гумилёв рассказывал, что постоянно носит с собой цианистый калий. Ему нравилось ощущать рядом с собой присутствие смерти и понимать, что в любой момент он может попробовать её на вкус. «Я в последнее время постоянно думаю о смерти. Нет, не постоянно, но часто. Особенно по ночам. Всякая человеческая жизнь, даже самая удачная, самая счастливая, трагична. Ведь она неизбежно кончается смертью… Все мы приговорены от рождения к смертной казни. Смертники. Ждем – вот постучат на заре в дверь и поведут вешать. Вешать, гильотинировать или сажать на электрический стул. Как кого. Я, конечно, самонадеянно мечтаю, что умру я не на постели. При нотариусе и враче… Или что меня убьют на войне. Но ведь это, в сущности, все та же смертная казнь. Ее не избежать. Единственное равенство людей – равенство перед смертью…».

Созидающий башню сорвётся,

Будет страшен стремительный лёт,

И на дне мирового колодца

Он безумье своё проклянёт.

Разрушающий будет раздавлен,

Опрокинут обломками плит,

И, Всевидящим Богом оставлен,

Он о муке своей возопит.

А ушедший в ночные пещеры

Или к заводям тихой реки

Повстречает свирепой пантеры

Наводящие ужас зрачки.

Не спасёшься от доли кровавой,

Что земным предназначила твердь.

Но молчи: несравненное право —

Самому выбирать свою смерть.

Поэты всегда провидцы. И свою гибель Гумилев как будто предсказал еще в 1916 году:

«Рабочий»

Он стоит пред раскаленным горном,

Невысокий старый человек.

Взгляд спокойный кажется покорным

От миганья красноватых век.

Все его товарищи заснули,

Только он один еще не спит:

Все он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит.

Пуля, им отлитая, просвищет

Над седою, вспененной Двиной,

Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век.

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.

Как умер Гумилёв, до сих пор доподлинно не известно. Существует множество ярких легенд и рассказов тех, кто пересказывал чьи-то слова. Поэт Георгий Иванов передаёт рассказ поэта и большевика Сергея Боброва, которому о казни рассказал какой-то чекист: «Знаете, шикарно умер. Улыбался, докурил папиросу… Даже на ребят из особого отдела произвёл впечатление… Пустое молодечество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает …» А поэт Михаил Лозинский и второй муж Ахматовой Владимир Шилейко слышали, что Николая Гумилёва забили прикладами надсмотрщики прямо в камере за презрительное и надменное отношение к тюремщикам, а тело затем сожгли в крематории на Васильевском острове. Спустя почти семьдесят лет после трагедии августа 1921 года нашелся свидетель, который после ареста оказался в камере на Шпалерной уже после расстрела «таганцевцев», филолог Стратановский. Он навсегда запомнил, что было написано Гумилевым на этой страшной стене: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилев». Все рассказы «свидетелей», включая чекистов, объединяет общее восхищение личным мужеством и благородством поэта в эти последние, трагические минуты.

Неустановленным остается и место расстрела. Рассказывают, что к Анне Ахматовой 27 августа пришёл какой-то крестьянин и рассказал, что слышал, как расстреливали её бывшего мужа, и что похоронен он где-то в Ковалёвском лесу. Первый биограф поэта П. Н. Лукницкий называл местом казни и захоронения всех расстрелянных в августе 1921 года по делу «Петроградской боевой организации» окраину Ржевского полигона. Место казни, изучив все известные данные, примерно определили. Там стоит сейчас простой железный крест, сваренный из обрезков двух труб, лежат вокруг небольшие валуны: символические надгробья убитых и замученных поэтов, но могила Гумилева так и не найдена и, по всей вероятности, не будет найдена никогда.

Крест на предполагаемом месте гибели Н.Гумилева

Мать Гумилёва до самой смерти не верила, что сын расстрелян и думала, что он смог бежать из застенка и уехал на Мадагаскар. Почему именно Мадагаскар?

Вскоре после казни Гумилёва одна из его пьес была поставлена в театре. Она прошла с бешеным успехом. Зрители устроили овацию и требовали автора. А вместе с ними аплодировали и вызывали автора сидящие в первом ряду чекисты. Вызывали с того света убитого ими поэта. Пьесу сняли с репертуара. Эффектный последний аккорд короткой, такой незаурядной жизни. Совершенно в духе Николая Степановича.

Всю жизнь Гумилев совершал нестандартные поступки, увлеченно творя свою биографию. «Все ходят в шляпе, а он в цилиндре», – едко заметил вечный оппонент Николая Гумилева Александр Блок.

Сын корабельного врача, живущий в Кронштадте и мечтающий о море, приключениях и путешествиях, был очень болезненным и нервным ребенком. Любой, даже малейший, шум вызывал у Николая сильную боль в голове. Он довольно хорошо различал запахи и звуки, очень эмоционально реагировал на поступки окружающих. Врачи обнаружили у него повышенную чувствительность нервной системы. Временами болезнь так обострялась, что приводила к потере слуха и ориентации в пространстве. Да и внешность его была, мягко говоря, оригинальной. Гумилев косил, прихрамывал, и косолапил, не выговаривал букв «л» и «р».

«Визитная карточка».

Самый первый, некрасив и тонок,

Полюбивший только сумрак рощ.

Лист опавший, Колдовской ребёнок,

Словом останавливающий дождь.

Что могло ждать такого мальчика, кроме насмешек сверстников и жалости взрослых? Но нет, он – лидер среди своих сверстников, увлекающий яркими идеями и фантазиями, восхищающий своих товарищей умением скакать на неоседланных лошадях, пользующийся их неизменной и уважительной любовью и бывший для них непоколебимым авторитетом. Учился неважно, но зачитывался Купером, Майн Ридом, Жюлем Верном и писал стихи. Своё первое стихотворение из четырёх строк про Ниагару написал в шесть лет. А в 16 было опубликовано известное:

Я в лес бежал из городов,

В пустыню от людей бежал…

Теперь молиться я готов,

Рыдать, как прежде не рыдал.

Вот я один с самим собой…

Пора, пора мне отдохнуть:

Свет беспощадный, свет слепой

Мой выпил мозг, мне выжег грудь.

Я грешник страшный, я злодей:

Мне Бог бороться силы дал,

Любил я правду и людей;

Но растоптал я идеал…

Я мог бороться, но как раб,

Позорно струсив, отступил

И, говоря: «Увы, я слаб!» —

Свои стремленья задавил…

Я грешник страшный, я злодей…

Прости, Господь, прости меня.

Душе измученной моей

Прости, раскаянье ценя!..

Есть люди с пламенной душой,

Есть люди с жаждою добра,

Ты им вручи свой стяг святой,

Их манит и влечёт борьба.

Меня ж прости!..

Директор Царскосельской гимназии, поэт и драматург Иннокентий Анненский не позволил исключить юного поэта за неуспеваемость, и Гумилев продолжил писать стихи и получать двойки. За год до окончания гимназии родители на свои деньги издали сборник стихов сына «Путь конквистадоров», рецензию на который написал Валерий Брюсов. Следующий сборник «Романтические цветы» был посвящен ему.

Был в биографии Гумилева ряд необычных обстоятельств, «темных пятен» и неизвестных страниц. Окончив в 1906 году гимназию, Николай Гумилев поступает в Морской корпус. Но через год все изменяется и, оставив морское училище, Гумилев отправляется в Париж, в Сорбонну. Почему он, всегда мечтавший о дальних морских путешествиях, вдруг отказывается от своей мечты, оставляет военную карьеру? Не блиставший достижениями в учебе – и в Сорбонну? Кстати, там он не проявил ни особого прилежания, ни способностей и интереса к науке, и, в конце концов, был отчислен.

В Париже

Он возвращается в Петербург активно вращается в литературной среде, много пишет, участвует в издании известного в то время журнала «Аполлон», выходит его третья книга «Жемчуга» со знаменитыми «Капитанами» и не менее знаменитой «Волшебной скрипкой».

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,

У того исчез навеки безмятежный свет очей,

Духи ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,

Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,

И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,

И когда пылает запад и когда горит восток.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,

И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —

Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи

В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,

В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.

И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,

И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!

Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ

И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

Напророчил…

 

Кроме поэтического таланта, в нем открывается талант литературного критика.

Свой внутренний возраст он определял в 13 лет. Наверное, поэтому в его взрослой жизни случилось все то, о чем мечтают подростки в тринадцать, но почти никто не потом не осуществляет эти мечты. У него получилось. В его судьбе причудливо переплелись важные исторические события, поэзия и тайная работа спецслужб, романтические путешествия и опасные специальные задания.

Гумилев совершил четыре путешествия в Африку: в Египет, во Французское Сомали (теперь эта страна называется Республика Джибути) и восточную Абиссинию, и еще дважды – снова в Абиссинию, которую называл колдовской страной.

Между берегом буйного Красного Моря

И Суданским таинственным лесом видна,

Разметавшись среди четырех плоскогорий,

С отдыхающей львицею схожа, страна.

Север — это болота без дна и без края,

Змеи черные подступы к ним стерегут,

Их сестер-лихорадок зловещая стая,

Желтолицая, здесь обрела свой приют.

А над ними насупились мрачные горы,

Вековая обитель разбоя, Тигрэ,

Где оскалены бездны, взъерошены боры

И вершины стоят в снеговом серебре.

В плодоносной Амхаре и сеют и косят,

Зебры любят мешаться в домашний табун,

И под вечер прохладные ветры разносят

Звуки песен гортанных и рокота струн…

Колдовская страна! Ты на дне котловины,

Задыхаешься, льется огонь с высоты,

Над тобою разносится крик ястребиный,

Но в сияньи заметишь ли ястреба ты?

«Колдовской ребенок» нашел свою «колдовскую стану». Очень романтично, но, когда Николая Степановича спрашивали о цели его поездок, он в ответ обычно мягко и чуть загадочно улыбался. И из каждого путешествия он привозил циклы великолепных стихов.

Оглушенная ревом и топотом,

Облеченная в пламя и дымы,

О тебе, моя Африка, шёпотом

В небесах говорят серафимы.

И твое раскрывая Евангелье,

Повесть жизни ужасной и чудной,

О неопытном думают ангеле,

Что приставлен к тебе, безрассудной.

Про деянья свои и фантазии,

Про звериную душу послушай,

Ты, на дереве древнем Евразии

Исполинской висящая грушей.

Обреченный тебе, я поведаю

О вождях в леопардовых шкурах,

Что во мраке лесов за победою

Водят полчища воинов хмурых;

О деревнях с кумирами древними,

Что смеются улыбкой недоброй,

И о львах, что стоят над деревнями

И хвостом ударяют о ребра.

Дай за это дорогу мне торную,

Там, где нету пути человеку,

Дай назвать моим именем черную,

До сих пор неоткрытую реку.

И последняя милость, с которою

Отойду я в селенья святые,

Дай скончаться под той сикоморою,

Где с Христом отдыхала Мария.

 

Отец Гумилева категорически возражает против этой поездки и отказывает в финансовой помощи. Но Гумилев все-таки отправляется в экспедицию, хотя его нищих студенческих сбережений не хватило бы даже в один конец путешествия в каюте третьего класса. Кто спонсировал это путешествие? И вот тут возникает неожиданная тема – особая миссия Гумилева за рубежом, его военная карьера разведчика. Исследователи жизни и деятельности поэта, считают, что из путешествий кроме стихов Николай Степанович привозил еще и интересные отчёты для разведуправления русского Генерального штаба. Многие русские путешественники: Пржевальский, Козлов, Семёнов-Тян-Шанский, Арсеньев и другие – были кадровыми офицерами-разведчиками русского Генерального штаба, и кроме научной, географической и этнографической работы, они выполняли секретные задания русского военного командования. Именно таким разведчиком, видимо, был и поэт Николай Степанович Гумилёв. По данным экспертов, из Африки он привез огромное количество фотоснимков и зарисовок, но ни в музеях, ни в личном архиве поэта этих материалов не обнаружено. Они были переданы истинному заказчику, в Генеральный штаб.

«Пересечения экватора я не заметил, я сидел на моем верблюде и читал Бодлера».

Восемь дней от Харрара я вел караван

Сквозь Черчерские дикие горы

И седых на деревьях стрелял обезьян,

Засыпал средь корней сикоморы.

На девятую ночь я увидел с горы

— Этот миг никогда не забуду —

Там внизу, в отдаленной равнине, костры,

Точно красные звезды, повсюду.

И помчались один за другими они,

Точно тучи в сияющей сини,

Ночи трижды-святые и странные дни

На широкой галлаской равнине.

Все, к чему приближался навстречу я тут,

Было больше, чем видел я раньше:

Я смотрел, как огромных верблюдов пасут

У широких прудов великанши.

Как саженного роста галласы, скача

В леопардовых шкурах и львиных,

Убегающих страусов рубят сплеча

На горячих конях-исполинах.

И как поят парным молоком старики

Умирающих змей престарелых…

И, мыча, от меня убегали быки,

Никогда не видавшие белых.

Временами я слышал у входа пещер

Звуки песен и бой барабанов,

И тогда мне казалось, что я Гулливер,

Позабытый в стране великанов…

 

В «Абиссинском дневнике», от которого, к сожалению, сохранился только фрагмент, он записал: «Рагейта, маленький независимый султанат, к северу от Обока. Один русский искатель приключений - в России их не меньше, чем где бы то ни было - совсем было приобрел его для русского правительства». Некоторые из экспертов уверены, что Гумилёв был дружен с английским разведчиком Лоуренсом Аравийским.

В промежутках между путешествиями он успевает жениться на поэтессе Анне Ахматовой, стать основателем нового литературного течения – акмеизма, создать «Цех поэтов» и писать, писать, писать свои завораживающие, романтические стихи.

 

Путешествия в Африку прервала Первая мировая война. Поэт вступил добровольцем в уланский полк, стал фронтовым разведчиком, его влекли постоянный риск и опасность, рейды в тылу врага. Он находит время между боями и «Записки кавалериста», которые печатались в 1915–1916 годах в газете «Биржевые ведомости». Поэт, романтик, «рыцарь счастья» верил, что не погибнет.

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня.

Мы четвертый день наступаем,

Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного

В этот страшный и светлый час,

Оттого, что Господне слово

Лучше хлеба питает нас.

И залитые кровью недели

Ослепительны и легки.

Надо мною рвутся шрапнели,

Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий.

Это медь ударяет в медь.

Я, носитель мысли великой,

Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые

Или волны гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить Победу,

Словно девушку, в жемчуга,

Проходя по дымному следу

Отступающего врага.

 

Гумилев был готов к сражениям. Несмотря на проблему с глазами, он был отличным стрелком. Два Георгиевских креста, которыми он был награжден, говорят о смелости, храбрости до безрассудства. Любовь к Родине, долг перед ней, личная честь – не были для Гумилева просто словами. Он готов был платить за них собственной жизнью. А еще – он писал гениальные стихи.

И год второй к концу склоняется,

Но так же реют знамена,

И так же буйно издевается

Над нашей мудростью война.

Вслед за ее крылатым гением,

Всегда играющим вничью,

С победной музыкой и пением

Войдут войска в столицу. Чью?

И сосчитают ли потопленных

Во время трудных переправ,

Забытых на полях потоптанных

И громких в летописи слав?

Иль зори будущие, ясные

Увидят мир таким: как встарь:

Огромные гвоздики красные

И на гвоздиках спит дикарь;

Чудовищ слышны ревы лирные,

Вдруг хлещут бешено дожди,

И все затягивают жирные

Светло-зеленые хвощи.

Не все ль равно, пусть время катится,

Мы поняли тебя, земля:

Ты только хмурая привратница

У входа в божии поля.

 

Он здесь не просто поэт, он философ, в стихах показавший всю трагедию народов, втянутых в кровавую бойню, и он провидец грядущих событий…

В 1916 году друзья помогают ему издать новую книгу «Колчан». В мае 1917 года Гумилёва получает назначение в Париж. Работал сначала в парижской Канцелярии военного комиссара русских войск во Франции, а затем – в шифровальном отделе Русского правительственного комитета в Лондоне. В военном атташате особого экспедиционного корпуса Российской армии, входившего в состав объединенного командования «Антанты», Гумилёв выполняет ряд специальных поручений: собирает информацию о планах противника и союзников, интересы которых постоянно меняются в зависимости от политической и экономической ситуации, готовит документы для мобилизационного отдела объединенного штаба союзнический войск в Париже. О деятельности разведчика обычно не остается никаких документальных свидетельств, тем не менее, некоторые доказательства все же остаются.

 

События октября 1917 года в России вынудили Гумилева оставить военную службу в экспедиционном корпусе в Париже и перебраться в Лондон. Там он активно занимается литературным творчеством. Интересны воспоминания знаменитого английского поэта, романиста и эссеиста Г. К. Честертона о встрече его с Гумилевым. Их беседа на одну из любимых тем Гумилева, о том, что только поэтов можно допускать к управлению миром, потому что только они никогда не допустят ошибок и всегда найдут общий язык, так увлекла всех, что даже воздушный налет не смог ее остановить. Все слушали, не отрываясь. Честертон вспоминает об этом с юмором, но и с восхищением: «В его речах было качество, присущее его нации, – качество, которое многие пытались определить и которое, попросту говоря, состоит в том, что русские обладают всеми возможными человеческими талантами, кроме здравого смысла. Он был аристократом,… человеком, принадлежавшим во всех отношениях к старому режиму. Но было в нем и нечто такое, без чего нельзя стать большевиком, – нечто, что я замечал во всех русских, каких мне приходилось встречать. Скажу только, что, когда он вышел в дверь, мне показалось, что он вполне мог бы удалится и через окно… Я был польщен его любезностью, когда он назначил меня, как собрата-поэта, абсолютным и самодержавным правителем Англии. …мне трудно вообразить более удивительные обстоятельства собственной смерти, чем эту сцену в большом доме в Мейфэре, когда я слушал безумного русского, предлагавшего мне английскую корону».

Вернувшись в мае 1918 года в Россию, Гумилев оказался в совсем незнакомой ему стране. Он как будто вновь путешествовал по неизведанным краям. Он ведет активную литературную жизнь: пишет стихи, издает книги, читает лекции в Институте истории искусств, в Пролеткульте, переводит зарубежных авторов, участвует в общественной жизни литераторов: в начале 1921 года его избирают председателем Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов. Образованный, начитанный, повидавший мир, он был кумиром молодежи. Их покоряла его манера говорить о пережитом, как о чём-то несущественном, образ человека, которому не страшны ни дикие хищники, ни пули, ни лихорадка, сохранившего в душе и романтику, и детскую непосредственность.

Солнце свирепое, солнце грозящее

Бога, в пространствах идущего,

Лицо сумасшедшее,

 

Солнце, сожги настоящее

Во имя грядущего,

Но помилуй прошедшее!

«Трудно представить себе более некрасивого, более особенного человека. Все в нем особенное и особенно некрасивое. Продолговатая, словно вытянутая вверх голова, с непомерно высоким плоским лбом. Волосы, стриженные под машинку, неопределенного цвета. Жидкие, будто молью траченные брови. Под тяжелыми веками совершенно плоские глаза», – писала о нем одна из его учениц, поэтесса Ирина Одоевцева. А в него влюблялись, его обожали, молитвенно внимая каждому его слову.

Напоследок судьба подарила ему встречу с его любимым морем. В мае 1921 года он знакомится с неким Владимиром Павловым, который приглашает поэта совершить поездку в Севастополь. В Крыму Николай Гумилев ведет богемный образ жизни: совершает пешие и автомобильные прогулки, сидит в уютных кафе, обзаводится новыми знакомствами и наслаждается впечатлениями. Там же выходит последнее прижизненное издание стихов поэта – сборник шатер. Говорят, что по приказу высокопоставленного военного, сборник был напечатан за одну ночь. Сергей Колбасьев, один из севастопольских друзей поэта, тот самый

Лейтенант, водивший канонерки

Под огнем неприятельских батарей

Целую ночь над южным морем

Читал мне на память свои стихи

предложил Николаю совершить на катере путешествие в Феодосию, где тот в последний раз встретился с Волошиным.

Его последний, неполный петербургский месяц перед арестом был заполнен делами, стихами, планами.

Земля, к чему шутить со мною:

Одежды нищенские сбрось

И стань, как ты и есть, звездою,

Огнем пронизанной насквозь!

 

Ощущение этой полноты жизни, расцвета, зрелости, удачи, которое испытывал в последние дни своей жизни Гумилев, отразились в заглавии, которое он придумал для своей будущей книги: «Посередине странствия земного». Как раз тогда в его стихах появились новые темы, новые мотивы. Из них начала уходить нарядная романтика, изысканный стиль. Они стали проще, глубже, значительнее.

Дома косые, двухэтажные,

И тут же рига, скотный двор,

Где у корыта гуси важные

Ведут немолчный разговор.

В садах настурции и розаны,

В прудах зацветших караси,

— Усадьбы старые разбросаны

По всей таинственной Руси.

Порою в полдень льётся по лесу

Неясный гул, невнятный крик,

И угадать нельзя по голосу,

То человек иль лесовик.

Порою крестный ход и пение,

Звонят во все колокола,

Бегут, — то значит, по течению

В село икона приплыла.

Русь бредит Богом, красным пламенем,

Где видно ангелов сквозь дым…

Они ж покорно верят знаменьям,

Любя своё, живя своим…

В часы весеннего томления

И пляски белых облаков

Бывают головокружения

У девушек и стариков.

Но старикам — золотоглавые,

Святые, белые скиты,

А девушкам — одни лукавые

Увещеванья пустоты.

О, Русь, волшебница суровая,

Повсюду ты своё возьмёшь.

Бежать? Но разве любишь новое

Иль без тебя да проживёшь?

И не расстаться с амулетами,

Фортуна катит колесо,

На полке, рядом с пистолетами,

Барон Брамбеус и Руссо.

 

В июле он сдает в типографию рукопись очередного поэтического сборника «Огненный столп», появившийся на прилавках петроградских книжных магазинов едва ли не в самый день расстрела. Читая его стихи, ощущаешь, что он все знал, не предчувствовал – знал.

Какая смертная тоска

Нам приходить и ждать напрасно.

А если я попал в Чека?

Вы знаете, что я не красный!

Нам приходить и ждать напрасно

Пожалуй силы больше нет.

Вы знаете, что я не красный,

Но и не белый, — я — поэт.

Пожалуй силы больше нет

Читать стихи, писать доклады,

Но и не белый, — я — поэт,

Мы все политике не рады.

Писать стихи, читать доклады,

Рассматривать частицу "как",

Путь к славе медленный, но верный:

Моя трибуна — Зодиак!

Высоко над земною скверной

Путь к славе медленный, но верный,

Но жизнь людская так легка,

Высоко над земною скверной

Такая смертная тоска.

Через месяц после возвращения из Крыма Николай Гумилев был арестован по обвинению в организации контрреволюционного заговора и в скором времени расстрелян.

Официально шестьдесят шесть лет Гумилев считался контрреволюционером, это распространялось и на его стихи. Публикация стихов Гумилева была практически невозможна, и, чтобы отменить запрет, следовало снять с поэта обвинение в контрреволюционности. Но в самиздате его стихи давно уже расходились по стране. Иногда цитаты из поэта появлялись в самых неожиданных местах. Например, в 70-х годах в книге «Очерки о движении космических тел» известный специалист по механике Владимир Белецкий снабдил одну из глав гумилевским эпиграфом про изысканного жирафа и начал ее с такой фразы: «Автор считает эволюционные уравнения (6.7.8) весьма изысканными». А чтобы связь между изысканным жирафом и изысканными уравнениями была еще нагляднее, в книге есть рисунок Игоря Новожилова.

С началом перестройки один из самых ярких поэтов России, Николай Степанович Гумилев, был, наконец, «амнистрован» и допущен к читателю. Кто-то горько пошутил: советская власть 70 лет не может простить ему того, что она его расстреляла. В1986 году в журнале «Огонек» появилась подборка стихотворений Гумилева. Это была первая советская публикация, приуроченная к 100-летию поэта. По иронии судьбы, его стихи попали в ленинский номер с портретом вождя мирового пролетариата на обложке, поскольку Гумилев родился в апреле, как и Ленин.

Еще не раз вы вспомните меня

И весь мой мир волнующий и странный,

Нелепый мир из песен и огня,

Но меж других единый необманный.

Он мог стать вашим тоже и не стал,

Его вам было мало или много,

Должно быть, плохо я стихи писал

И вас неправедно просил у Бога.

Но каждый раз вы склонитесь без сил

И скажете: "Я вспоминать не смею.

Ведь мир иной меня обворожил

Простой и грубой прелестью своею.

 

Задолго до того, как стихи Н.Гумилёва стали издаваться в России, задолго до того, как было разрешено ознакомиться с его делом, Николаю Гумилёву уже был поставлен памятник. Первый биограф Гумилёва, филолог и альпинист Павел Лукницкий в 1932 году открыл на Памирской гряде гор несколько пиков. Самый высокий из них он назвал пиком Маяковского. Этот пик нанесен на все географические карты мира. Но мало кому было известно, что находящийся недалеко от него массив «Шатер», был назван так в честь сборника стихов Николая Степановича Гумилёва.

 

Список использованной литературы:

Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). — М.- 1996.

Гумилев Н. С. Стихотворения. Поэмы. Переводы / Николай Гумилев. – М.- -.2004

Николай Гумилев в воспоминаниях современников М.- 1989

 Зобнин Ю. Николай Гумилев / Ю. Зобнин.- М.-2013

Лукницкая В. К. Николай Гумилёв: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких / В. Лукницкая. – Л.- 1990

Шубинский В. И. Зодчий. Жизнь Николая Гумилева / Валерий Шубинский. – М.- 2015.

Эльзон М.Д. Последний текст Н.С. Гумилева // Николай Гумилев. - СПб.- 1994.

Читайте также

Николай Гумилев – экзотичный акмеист

Николай Гумилев на войне и о войне… 

 

Элеонора Дьяконова, библиотекарь Центральной  библиотеки им. А.С. Пушкина