«Литература запекшейся крови»

Великая Отечественная война является тяжелейшим периодом в истории не только нашей страны. Сложно представить, через что прошли люди. Все говорят о подвиге, который совершил советский солдат, но мало кто говорит, какой ужас пришлось пережить этому солдату и обычным людям. На мой взгляд, память о войне должна быть не только светлой и радостной (от того, что все закончилось), но и такой, чтобы ни один ныне живущий не романтизировал войну и точно не захотел бы пережить то, что выпало на долю дедов и прадедов.

Возможно, самыми тяжелыми и мучительными произведениями о войне, несмотря на их объем, являются повести Алеся Адамовича «Каратели» и «Хатынская повесть». Даже сам автор обозначает их жанром «литература запекшейся крови».

Повесть «Каратели» — «о реальных теоретиках и практиках фашистского геноцида», которые стремились превратить людей в народ без милосердия, принимали жестокость и бесчувственность к чужой боли за добродетель и постоянно проявляли готовность убивать. Над «Карателями» Алесь Адамович работал мучительно, долго, о чем говорят даты: 1970-1980, 1987-1988 годы. Алесь Адамович использовал в книге материалы судебных процессов над карателями, на которых он присутствовал лично в 1974 году в Гродно и в 1977 году в Минске. Во время этих заседаний он записывал рассказы подсудимых, служивших у немцев: как они жгли, уничтожали Хатынь, что помнят, что думают сейчас о тех злодеяниях. Об их поведении, отношении к прошлому, их семьях – женах и детях, которые ничего не знали. Как оказалось, бывшие каратели жили, заводили семьи, работали. В судах они даже представляли положительные характеристики, медали, награды (например, «Ударник коммунистического труда»).

В тех же залах одновременно сидели и бывшие жертвы, и палачи, и их родные. Адамович при этом делает зарисовки портретов карателей. Из рассказов подсудимых было видно, что «желание выжить любыми средствами» руководило их поступками и тогда, и теперь. По их словам, тогда они якобы ничего не делали: «всегда оказывался там, где не убивали, не жгли и т. д.». Вроде как просто попутешествовали по войне, без цели и результатов. Причем немцы, по воспоминаниям, порой и в воздух стреляли, отпускали жертв, а эти нет… «А что у него винтовка и он может стрелять, но в немца — даже и теперь не думает. Не выгодно сознавать такую возможность». Они предпочитали предстать перед судом трусами, но никак не садистами и не палачами. Карателями не рождаются, говорит автор, ими становятся, и они не имеют национальности. У них был выбор: либо мужественно, сохранив в себе человека, умереть, либо стать изменником, карателем, воспользоваться шансом выжить, вернее, лишь существовать всю последующую жизнь… Они тешили себя самообманом, что это ненадолго, что при случае или сбегут, или перейдут к партизанам. Но гитлеровцы не давали им такого шанса… Как вспоминал один из подсудимых карателей, их «окропляли — чтобы у каждого из нас были руки в крови».

Нет произведения более жестокого в своей правде, более страшного своим проникновением во внутренний мир человека, опустившегося в такую бездну. В этой книге показано, как рождается ненависть, как рождается фашизм, как рождается зло в масштабах планеты. Писатель сумел заглянуть в глубину человеческой души, докопаться до самых сокровенных ее тайн.

Действие «Хатынской повести» происходит через двадцать пять лет после окончания Великой Отечественной войны. Перед мысленным взором героя произведения – бывшего партизана – встают картины жестоких, кровопролитных боёв с гитлеровцами, страшной трагедии Хатыни – белорусской деревни, сожжённой оккупантами. В книге собраны рассказы чудом уцелевших жителей белорусских хатыней, ставших жертвами фашистского геноцида в Великую Отечественную войну.

Алесь Адамович о той невыносимой, ничем не утоляемой боли, которую он стремился передать в «Хатынской повести» говорил так: «Когда писал «Хатынскую повесть» и привёл партизана Флеру Гайшуна на пепелище его хаты, деревни, где фашисты всех-всех сожгли, заставил его ощутить пронзившую до локтя, до плеча боль от случайного ожога – неосторожно раздавил горячую картофелину. Когда-то я сам, балуясь на поле, упал и рукой раздавил прямо из костра, из жара картофелину, а потом, как и мой Флера, хватался за всё, что могло остудить боль. Но что могло остудить Флерину боль, если перед глазами у него пожарище, где живьём сгорели мать, сестрички, все жители деревни. Более восьмидесяти трёх тысяч человек убито, сгорело в белорусских Хатынях».

«Хатынскую повесть» Адамович писал также в несколько этапов – начал в 1965, продолжил в 1968 и закончил только в 1971. Она действительно и писалась мучительно, и, несмотря на свой сравнительно незначительный объем, читается не сразу и очень тяжело – от нее пахнет дымом и порохом, а еще смертью. Её не даром называют книгой-памятником, она вобрала в себя не только память народную, но и его благородный гнев.

Это был для него опыт чрезвычайно мучительный, и кстати говоря, в книге это прочитывается, потому что она полна деталей чудовищных, она физически, тактильно невыносима. Вот этот горящий торфяник, на котором происходит большая часть действия, тема огня, ожогов проходит через всю книгу, вплоть до того, что там мальчик обжигается о картошку, и это становится как бы первым ожогом, первым толчком. Эта, чрезвычайно сильно, убедительно написанная книга, вся оставляет тактильное чувство прикосновения к пламени.

Наверное, война прошлась по Адамовичу слишком тяжело, и он увидел слишком многое и слишком рано. Поэтому «Хатынская повесть» — это не просто поразительные по документальной силе, личные, его собственные воспоминания о партизанщине, и прежде чем опрашивать других, он жестко допросил себя, записал все, что он помнил.

Экранизация «Хатынской повести» гораздо более известна, чем сама «Хатынская повесть», это фильм «Иди и смотри», призер Московского кинофестиваля, последняя киноработа Элема Климова. И более страшной картины, чем «Иди и смотри», еще не появилось.

И именно о такой войне нужно говорить, показывать и, конечно, помнить. Ведь пока мы помним о войне, она не повторится.

Дарья Пепеляева