29 мая – 230 лет со дня рождения Константина Батюшкова (1787 — 1855), человека удивительно трагической судьбы. Поэт, друг Пушкина, Вяземского и Жуковского, участник трех войн. В воображении читателей и почитателей он был жизнелюбом, баловнем судьбы и женщин. А на самом деле – одиноким, почти бездомным, глубоко чувствующим и страдающим человеком. Великий поэт работал в Публичной библиотеке Петербурга помощником хранителя манускриптов. Был назначен почетным библиотекарем этой библиотеки. А попроси процитировать поэта - скорее всего, никто не вспомнит даже пары строк. Самые известные - «О, память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной...», «…но ты, природа-мать, для сердца ты всего дороже!» Он впервые употребил обозначение «век железный» применительно к XIX веку; ему же принадлежит образ «черного человека». Батюшков предвосхитил в своем творчестве многие художественные открытия русских писателей, стал зачинателем таких тем, как, например, войны и мира, города и городских контрастов, «золотого века»...
«Большая часть моей книги написана про себя», — сказал Батюшков о своих «Опытах в стихах и прозе». И действительно, не только личность поэта, но даже факты его биографии нашли свое непосредственное выражение в творчестве. У Батюшкова любой значимый факт его биографии, будь то участие в военных сражениях или в боях литературных, посещение разоренной французами Москвы, переход русской армии через Рейн, вступление в Париж или же духовный кризис, «новая философия жизни» после страшной войны, — все это становится предметом творчества. В статье 1815 года «Нечто о поэте и поэзии» Батюшков прямо связывает жизнь и творчество поэта: «Что образ жизни действует сильно и постоянно на талант, в том нет сомнения... Если бы мы знали подробно обстоятельства жизни великих писателей, то без сомнения могли бы найти в их творениях следы первых, всегда сильных ощущений».
Биография его ярка и трагична. Родился 29 мая (18 мая) 1787 г. в Вологде в старинной, но обедневшей дворянской семье. По преданию, начало роду положил татарский хан Батыш, из-за любви к русской княжне принявший православие и перешедший на службу к московским князьям. В роду Батюшковых были генералы, общественные деятели, ученые. Отец его, Николай Львович (1753—1817), в молодости попавший в опалу за грехи кого-то из родичей, не угодившего Екатерине II, был человеком мрачным и нелюдимым, хотя и достаточно образованным: в родовом поместье хранилась прекрасная французская библиотека, особенно богатая философскими трудами и роскошными иллюстрированными изданиями. Домашним воспитанием руководил дед, предводитель дворянства Устюженского уезда. Мать будущего поэта Александра Григорьевна Батюшкова (в девичестве Бердяева) вскоре после его рождения заболела неизлечимым душевным недугом и была разлучена с семьей. Умерла в 1795 году спустя восемь лет после рождения Кости. Батюшков всегда носил в душе это горе: «Отторжен был судьбой от матери моей, от сладостных объятий и лобзаний, — Ты помнишь, сколько слез младенцем пролил я!»
Детство провел в родовом селе Даниловском, Бежецкого уезда, Новгородской губернии (современной Вологодской области). Были ли годы, проведенные в родовом имении, счастливыми? Вряд ли. Отец Константина, Николай Львович Батюшков, мужчина желчный и нервный, детям не уделял должного внимания. Он имел блестящее образование и мучился от того, что оказался невостребованным по службе из-за опального родственника. Получив прекрасное домашнее воспитание, в 1797 г. в 10 лет Костя был привезен отцом в Петербург и определен в частный пансион француза Жакино. Здесь обучался четыре года, постигая премудрости языков (латинского, французского, немецкого, итальянского), изучал историю, статистику, ботанику и иные науки. С 1801 он два года учился в пансионе итальянца Триполи. В совершенстве овладел французским, итальянским и латинским языками, что позволило ему впоследствии проявить свой замечательный талант переводчика. Константин Батюшков был одним из первых наших поэтов, хорошо знавшим итальянский язык. Юный Батюшков, сделавшийся впоследствии одним из самых образованных людей в современной ему России, обнаруживает страстную любовь к чтению и знакомится с лучшими произведениями русской и иностранной литературы. Четырнадцатилетним мальчиком он просит отца прислать ему сочинения Ломоносова и Сумарокова, а также вольтеровского «Кандида» К последнему году пансиона (1802) относится первое известное стихотворение Батюшкова «Мечта».
На шестнадцатом году жизни (1803) Батюшков оставил пансион и занялся чтением русской и французской литературы. В это же время он близко сошёлся со своим дядей, известным писателем и поэтом Михаилом Никитичем Муравьёвым. сенатором, попечителем Московского университета. Еще в 1785 году Екатерина II обратила внимание на М.Н. Муравьева и сделала его наставником своего любимого внука, будущего царя Александра I.Дом Муравьева стал для Батюшкова более чем родным: тут соединилось все — и становление личности поэта, и творческие искания, и первые поэтические опыты, определившие тональность и смысл последующего творчества. Сам хозяин дома — человек душевный, домашний и семейный — заменил юному поэту отца. «Великий ум и добрейшее сердце», — скажет о нем Батюшков. Под влиянием Муравьёва Батюшков выработал в себе литературный вкус и эстетическое чутьё, занялся изучением литературы древнего классического мира и стал поклонником Тибулла и Горация, которым он подражал в первых своих произведениях. «Я обязан ему всем»,— признавался Батюшков, напечатавший в 1814 году прочувствованную статью о сочинениях Муравьева.
Батюшков остался в Петербурге и благодаря протекции дядюшки начал служить письмоводителем при министерстве просвещения. Он знакомится с петербургскими поэтами – Державиным, Капнистом, Львовым, Олениным, сближается со служившим в том же министерстве Н. И. Гнедичем, сделавшимся его лучшим другом. Сослуживцами Батюшкова были и писатели, входившие в «Вольное общество словесности, наук и художеств»: сын автора «Путешествия из Петербурга в Москву» Н. А. Радищев, И. П. Пнин, И. М. Борн и другие. 22 апреля 1805 года Батюшков вступает в «Вольное общество», вокруг которого группировались многие последователи А. Н. Радищева, выражавшие и пропагандировавшие передовые идеи своего времени. В кругу поэтов «Вольного общества», переводивших и с увлечением читавших произведения прогрессивных мыслителей, возник глубокий интерес Батюшкова к классикам античной и западноевропейской философии — Эпикуру, Лукрецию, Монтеню, Вольтеру и другим.
Выступив впервые в печати в январе 1805 года в журнале «Новости русской литературы» с «Посланием к стихам моим», Батюшков затем сотрудничает в органах, издававшихся членами «Вольного общества» и близкими к нему лицами,— «Северном вестнике» и «Журнале российской словесности». Однако связь Батюшкова с «Вольным обществом» не была продолжительной: она прекратилась фактически еще до 1807 года, после которого во главе общества оказались литераторы, далекие от демократических взглядов. Из 18 лет творчества Батюшкова первые 6 лет (1804–1809) составляют период ученичества. Поэтические искания определялись преимущественно знанием французской поэзии XVIII века (Э. Парни, Вольтер, Ж. Лафонтен), итальянской (Ф. Петрарка, Тассо) и особым интересом к античной поэзии.
В 1807 году умирает благодетель и первый советчик Константина – дядюшка. Будь он жив, лишь он один уговорил бы племянника не подвергать свою непрочную нервную систему тяготам и невзгодам воинской службы. Общее патриотическое движение, возникшее после аустерлицкого сражения, где Россия потерпела жестокое поражение, увлекло Батюшкова. В 1807 году, когда началась вторая война с Наполеоном, он поступил на военную службу, несмотря на то, что был слаб здоровьем, небольшого роста (за что получил в «Арзамасе» по контрасту «богатырское» прозвище – Ахилл). Но в этом теле был сильный дух. Он идет добровольцем в Прусский поход. 29 мая 1807 года получает серьёзное ранение в кровопролитной битве под Гейльсбергом (пуля задела спинной мозг, что стало причиной последующих физических страданий). Его отправляют на лечение в Ригу. К этому времени относится его первое любовное увлечение. Поэт влюбляется в купеческую дочь Эмилию, дочь хозяина дома, где его поместили. Затем перебрался в Петербург, где перенес тяжелую болезнь.
В 1808 году, вернувшись на военную службу, Константин Батюшков отправляется в составе егерского гвардейского полка на войну со Швецией. Армейская действительность обернулась к нему не парадной стороной и дождем наград, а горьким опытом и страшными картинами гибели и разрушений. Но при этом Батюшков проявлял скромность и чувство юмора и никогда не преувеличивал своих ратных заслуг. Служил он и в войсках, действовавших в Финляндии. Свои впечатления отразил в очерке «Из писем русского офицера в Финляндии». Воевал и на Аландских островах. Он показал себя храбрым, мужественным офицером. Но тяжело переносил смерть, кровь, потерю друзей. После войны офицер приехал на отдых в имение к сестрам Александре и Варваре. Те с тревогой заметили, что война наложила тяжелый отпечаток на неустойчивую психику брата. Он стал чрезмерно впечатлителен, периодически у него наблюдались галлюцинации. В письмах к Гнедичу, своему другу по службе в министерстве, поэт пишет прямо, что опасается лет через десять окончательно сойти с ума.
Друзья пытались отвлечь поэта от тягостных дум. И это им отчасти удается. В 1809 году Батюшков окунается в петербуржскую салонную и литературную жизнь… Это время знаменуется личными знакомствами с Карамзиным, Жуковским, П. А. Вяземским. Свела двоюродного племянника с ними Екатерина Федоровна Муравьева (вдова сенатора, который в свое время оказал Батюшкову помощь). Современница вспоминала о молодом Батюшкове: «Дружба была его кумиром, бескорыстие и честность — отличительными чертами его характера. Когда он говорил, черты лица его и движения оживлялись, вдохновение светилось в его глазах. Свободная и чистая речь придавала большую прелесть его беседе».
 |
| О. А. Кипренский. К. Н. Батюшков |
В мае 1810 г. Батюшков уходит в отставку с военной службы в чине подпоручика и селится в Москве, где сближается с И.М. Муравьевым-Апостолом, В.Л.Пушкиным. Летом около месяца живет в подмосковном имении князя Вяземского вместе с Карамзиным, Жуковским, Дмитриевым, а затем уединяется в Хантоново и занимается литературой. Стихотворения 1809–1812 гг., в т. ч. переводы и подражания Э. Парни, Тибуллу, цикл дружеских посланий («Мои Пенаты», «К Жуковскому») формируют определяющий всю дальнейшую репутацию Батюшкова образ «русского Парни» – поэта-эпикурейца. Батюшков прославляет радости бытия, любовь, дружбу, свободу личности. Новый комплекс настроений пронизывает многие стихотворения Батюшкова этих лет («Надежда», «К другу», «Тень друга») и ряд прозаических опытов. Батюшков-прозаик известен современному читателю намного меньше, чем поэт. А между тем литераторы-современники Батюшкова С. Глинка, А. Бестужев-Марлинский, В. Плаксин и другие считали, что его проза ничуть не уступает его стихам. Под ее влиянием создавались такие художественные шедевры, как, «Горе от ума», «Медный Всадник», «Война и мир» и др.
В апреле 1812 г. при помощи друзей Гнедича и Оленина Батюшков поступает помощником хранителя манускриптов в петербургскую Публичную библиотеку, где тогда служил И.А.Крылов. Поэт тяготился пребыванием «в канцеляриях, между челяди, ханжей и подьячих», «ярмом должностей, часто ничтожных и суетных», Дружески поддерживая Гнедича, занятого переводом «Илиады» Гомера, он замечал: «Служа в пыли и прахе, переписывая, выписывая, исписывая кругом целые дести, кланяясь налево, а потом направо, ходя ужом и жабой, ты был бы теперь человек, но ты не хотел потерять свободы и предпочел деньгам нищету и Гомера». Батюшков задолго до появления «Горя от ума» Грибоедова предвосхитил фразу Чацкого, направленную против чиновного карьеризма: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». «Служил и буду служить, как умею,— писал Батюшков,— выслуживаться не стану по примеру прочих…». К тому же служба в канцеляриях давала поэту весьма ограниченные средства к существованию. Батюшков часто жалуется на хроническое безденежье. Его постоянно тревожила мысль о судьбе его семейства и его самого: скорого повышения по службе нельзя было ожидать, а хозяйственные дела шли все хуже и хуже.
Однако начало войны с Наполеоном побуждает его вернуться на военную службу. В августе, как раз накануне вступления Наполеона в Москву, Батюшков едет туда, чтобы увезти больную тетушку Катерину Федоровну Муравьеву, и едва успевает выбраться из Москвы до вступления французов. «Сию минуту я поскакал бы в армию и умер с тобою под знаменами отечества, если б Муравьева не имела во мне нужды. В нынешних обстоятельствах я ее оставить не могу: поверь, мне легче спать на биваках, нежели тащиться в Володимир на протяжных», — пишет в конце августа Батюшков Вяземскому из Москвы. Столкновение с трагической реальностью Отечественной войны 1812 г. произвело в сознании поэта полный переворот. «Ужасные поступки вандалов или французов в Москве и в ее окрестностях, поступки, беспримерные и в самой истории, вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили меня с человечеством...», — признавался он в одном из писем. Батюшков, несмотря на расстроенное ранением здоровье, не хочет оставаться в стороне от борьбы с Наполеоном. «Я решился, и твердо решился,— пишет Батюшков П. А. Вяземскому,— отправиться в армию, куда и долг призывает, и рассудок, и сердце, сердце, лишенное покоя ужасными происшествиями нашего времени». С 29 марта 1813 года он служит в Рыльском пехотном полку адъютантом.
24 июля 1813 года он, как и Жуковский, в чине штабс-капитана отправляется в действующую армию, где получает направление к генералу Н.Н. Раевскому. Уже летом Батюшков участвует в двух боях. В одном из них чуть не попал в плен в стычке с французской кавалерией. А 4 октября участвует в «битве народов» под Лейпцигом. Эта битва, тяжелое ранение генерала Раевского оставили заметный след в творчестве Батюшкова. Он пишет стихотворение «Тень друга» в честь погибшего товарища И. А. Петина. За мужество в битве под Лейпцигом офицера награждают орденом Святой Анны 2-й степени. Походы 1813–1814 годов он проделал в должности адъютанта генерала Н. Н. Раевского, а сей последний трусов при себе не держал. Батюшков принимает участие в ожесточенных сражениях и в 1814 году попадает в вынужденный капитулировать Париж. Пребывание за границей имело большое влияние на Батюшкова, который там впервые познакомился с немецкой литературой и полюбил её. Париж и его памятники, библиотеки и музеи тоже не прошли бесследно для его впечатлительной натуры; но скоро он почувствовал сильную тоску по родине. Три месяца Батюшков провел во Франции. Затем — через Лондон, Швецию и Финляндию — возвратился в Петербург, где готовился праздник в честь «победителя французов» Александра I, с музыкой Бортнянского, с куплетами Батюшкова. Праздник состоялся 27 июля 1814 года. Государыня была так довольна, что прислала Батюшкову, автору главного сценария праздника, бриллиантовый перстень, который он отослал в Хантоново сестре Вареньке.
На родине его ждет разочарование. Незадолго до ухода на войну поэт увлекся воспитанницей Олениных Анной Фурман... Это произошло в доме Олениных в начале 1813 года. Эта девушка пленила его. Но любовь не принесла ему счастья. Любимая девушка согласилась на помолвку, не испытывая ответных чувств, лишь по желанию своих опекунов. Разве мог принять согласие он, писавший: «Я не могу постигнуть добродетели, основанной на исключительной любви к самому себе. Напротив того, добродетель есть пожертвование добровольное какой-либо выгоды, она есть отречение от самого себя... Жертвовать собою позволено, жертвовать другими могут одни злые сердца». Не мог поэт допустить, чтобы любимая страдала. Не встретив взаимности, он отказался от своего намерения: «Я не стою ее, не могу сделать ее счастливою с моим характером и с маленьким состоянием... Все обстоятельства против меня. Я должен покориться без роптания воле святой Бога, которая меня испытует. Не любить ее я не в силах... Право, очень грустно!..» — писал он своей тетушке Е.Ф. Муравьевой в 1815 году. Вскоре Анна уезжает из Петербурга, поэт больше никогда не встретит ее. Поэт был однолюбом. В отличие от своих друзей — Карамзина, Вяземского, Пушкина и даже Жуковского в конце его жизни, Батюшков не создал семьи, не испытал семейного счастья.
1814-1817 годы стали временем наибольшей прижизненной славы поэта. Осенью 1815 г. Батюшков был заочно принят в литературное общество «Арзамас», где собирались его друзья-карамзинисты: Жуковский, Вяземский, Василий Львович Пушкин, а позднее и молодой Александр Пушкин. 8 января 1815 года лицеист Александр Пушкин читает на экзамене «Воспоминания в Царском Селе», созданное под прямым влиянием исторической элегии Батюшкова «Переход через Рейн» (ритм, строфика, многие образы — все в основном оттуда). Вскоре после этого живший в Петербурге Батюшков посещает Пушкина в лицейском лазарете. В послании 1814 года «К Батюшкову» Пушкин не просто сказал о своем восприятии Батюшкова-поэта, творческий портрет которого рисуется уже в первых строках:
Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид!
Пушкин фактически рассказал в стихах о Батюшкове — поэте и человеке. Прелесть поэтического мира Батюшкова воссоздана юным Пушкиным в таких строчках:
 |
| А. С. Пушкин. К. Н. Батюшков |
Уже с венком из роз душистых
Меж кудрей вьющихся, златых,
Под тенью тополов ветвистых,
В кругу красавиц молодых,
Заздравным не стучишь фиалом,
Любовь и Вакха не поешь;
Довольный счастливым началом,
Цветов парнасских вновь не рвешь;
Не слышен наш Парни российский...
...Настрой же лиру; по струнам
Летай игривыми перстами,
Как вешний зефир по цветам,
И сладострастными стихами,
И тихим шепотом любви
Лилету в свой шалаш зови;
И звезд ночных при бледном свете,
Плывущих в дальней вышине,
В уединенном кабинете,
Волшебной внемля тишине,
Слезами счастья грудь прекрасной,
Счастливец милый, орошай;
Но, упоен любовью страстной,
И нежных муз не забывай!
Любви нет боле счастья в мире:
Люби — и пой ее на лире.
Батюшков воспринят юным Пушкиным как певец любви и веселья. Но это в прошлом, Батюшков после войны 1812 года и освободительного похода русской армии по Европе стал другом, и пятнадцатилетний Пушкин чутко уловил это. Поэтому далее в послании говорится о других сторонах поэтического мира Батюшкова, и, прежде всего, звучит тема поэта-воина:
Поэт! в твоей предметы воле!
Во звучны струны смело грянь,
С Жуковским пой кроваву брань
И грозну смерть на ратном поле.
И ты в строях ее встречал,
И ты, постигнутый судьбою,
Как росс, питомцем славы пал!
Ты пал и хладною косою
Едва скошенный не увял!..
Батюшков часто встречался с Пушкиным в литературном обществе «Арзамас», на субботах у Жуковского, в доме Олениных и у многих других общих знакомых. Он восхищался поэтическим даром Пушкина. В одном из писем он писал: «Сверчок» начинает третью песню поэмы своей. Талант чудесный, редкий! Вкус, остроумие, изобретательность, веселость...» Но главное даже не в их личном знакомстве. Едва ли кто из русских поэтов, современников Пушкина, оказал на него такое могучее влияние, как просиявший яркой звездой на небосклоне и рано ушедший из литературы Батюшков. Больше всего это влияние ощутимо в раннем творчестве Пушкина. Пушкин перечитывал Батюшкова и в конце 20-х и 30-х годах. Свое стихотворение «Муза» Пушкин особенно любил потому, что оно «отзывается стихами Батюшкова». Можно сравнить и «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» и «Подражание Горацию» Батюшкова. Прямое, непосредственное влияние оказало произведение Батюшкова «Прогулка в Академию художеств» на «Медного Всадника» Пушкина. В письме Вяземскому от 27 июня 1817 года Батюшков говорит о замысле поэмы «Русалка» — в народном духе, с опорой на сказку и предание... Впоследствии Пушкин начал писать свою «Русалку»— с ориентацией на фольклор, с опорой на сказку и предание.
Пушкин в самом начале своего творчества впитал дух поэзии Батюшкова, воспринял ее в целом и в частностях, во всей конкретной тематике и образности. И на протяжении всего творчества Пушкина, можно отметить влияние поэзии Батюшкова и параллели с его стихами. Даже сам тип Онегина во многом родствен личности Батюшкова, хотя и не тождествен ей: тут можно говорить лишь о психологическом сходстве, о типичных чертах человека александровской эпохи. И в «Евгении Онегине», и в других произведениях Пушкина можно увидеть отзвуки батюшковской лиры. Пушкин исключительно высоко оценил роль Батюшкова в истории русской литературы. Он писал: «Батюшков, счастливый сподвижник Ломоносова, сделал для русского языка то же, что Петрарка для итальянского».
В 1815 году Батюшков писал Жуковскому: «Дружба твоя для меня сокровище». Когда Батюшков неизлечимо заболел и никого не узнавал, только имя Жуковского проясняло его рассудок. Но друг друга они оценили не сразу. Поначалу Батюшков называл Жуковского «сыном лени». Зато уже вскоре - «трудолюбивым Жуком». Быстро оценив на себе бескорыстное участие Василия Андреевича, Батюшков проникся к своему старшему товарищу почтительной любовью. «Дружество твое мне будет всегда драгоценно, - писал он Жуковскому, - и я могу смело надеяться, что ты, великий чудак, мог заметить в короткое время мою к тебе привязанность...» Батюшков умел радоваться за друзей. После выхода нового сочинения Жуковского он всегда откликался радостным посланием: «Мой милый, добрый мечтатель!.. Твое новое произведение прелестно...» Когда в декабре 1816 года Жуковскому была назначена пожизненная пенсия, Батюшков написал Гнедичу: «Не могу тебе изъяснить радости моей: Жуковского счастие, как мое собственное!..» Именно Батюшков дал самую краткую характеристику Жуковскому: «У него сердце на ладони». Они испытывали друг к другу глубокое доверие. Много раз они могли поссориться, но всякий раз их добрые отношения спасала рассудительность Василия Андреевича - все-таки он был старше четырьмя годами и относился к Батюшкову как к младшему собрату. Батюшков — один из тех многочисленных писателей, которые были обязаны Жуковскому и хлопотами перед сильными мира сего, и ободряющим словом в трудный час.
Очень сложным было отношение Батюшкова к Г. Р. Державину, творчество которого явилось вершиной русского классицизма и вместе с тем знаменовало собой его распад и выход русской поэзии на новые пути. Батюшков и Державин были во враждебных литературных лагерях. Батюшков больше всего ценил искусство Державина создавать яркие живописные образы. Безоговорочным признанием из современных писателей пользовался у Батюшкова Крылов, басни которого были любимым чтением поэта, подчеркивавшего, что их «остроумные, счастливые стихи превратились в пословицы». Высокое уважение к Крылову Батюшков сохранил на всю жизнь.
Он ожидает перевода в гвардию, но бюрократические проволочки бесконечны. Не дождавшись ответа, в 1816 году Батюшков уходит в отставку. Невзгоды так и сыпались на его голову. Тяготили постоянное безденежье, материальная зависимость – сначала от отца, потом от старших сестер, не удавалась и личная судьба. После любовной драмы Батюшков не находил себе места: то он стремился в Петербург, то в Москву, то надолго уезжал в любимое Хантоново – имение матери в Череповецком уезде, находившееся в совместном владении его и сестер.
У Батюшкова были непростые отношения с отцом, которые завершились полным раздором. 24 ноября 1817 года умер отец Батюшкова. Константин Николаевич с сестрой Александрой решили взять на себя воспитание его детей от второго брака, обеспечить их существование, что было весьма непросто при крайне запутанных денежных делах отца. Взятый поэтом под свою опеку маленький брат Помпей всю жизнь будет помнить нежность к себе старшего брата и, верный его памяти, станет издателем его сочинений, напишет воспоминания о нем. Смерть отца послужила толчком для обращения поэта в глубокую религиозность. В этот период его поддерживает Жуковский. Именно тогда и начал прогрессировать его наследственный недуг, резко стал меняться характер. Ещё в 1815 Батюшков писал Жуковскому о себе следующие слова: «С рождения я имел на душе чёрное пятно, которое росло, росло с летами и чуть было не зачернило всю душу»; не предвидел бедный поэт, что пятно не перестанет расти и так скоро совсем помрачит его душу.
Жизнь его четко разделена в тридцатилетнем возрасте на «до и после» черной полосой параноидальной шизофрении, болезнь была наследственной в его роду по линии матери. Ею же страдала старшая из его четырех сестер - Александра. Относящаяся к 1817 году беспощадная характеристика, данная Батюшковым самому себе (в третьем лице), показывает, что он понимал свое состояние: «Ему около тридцати лет... Лицо у него доброе, как сердце, но столь же непостоянное. Он тонок, сух, бледен как полотно. Он перенес три войны и на биваках бывал здоров, а в покое – умирал!.. Он вспыльчив, как собака, и кроток, как овечка. В нем два человека: один – добр, прост, весел, услужлив, богобоязлив, откровенен до излишества, щедр, трезв, мил; другой человек – не думайте, чтобы я преувеличивал его дурные качества... – злой, коварный, завистливый, жадный, иногда корыстолюбивый, но редко; мрачный, угрюмый, прихотливый, недовольный, мстительный, лукавый, сластолюбивый до излишества, непостоянный в любви и честолюбивый во всех родах честолюбия. Этот человек, то есть черный – прямой урод. Оба человека живут в одном теле... добрый любит людей и горестно плачет над эпиграммами черного человека». Это раздвоение сознания несколько утихало, когда он жил в Хантонове. В густой зелени, недалеко от реки Шексны, прятался небольшой уютный дом с балконом, садом и беседкой, собственноручно устроенной поэтом.
В 1814-1817 годах к Батюшкову приходит литературный успех и слава «первого поэта» России. В одной из статей Батюшков сформулировал главное в своем отношении к искусству и, пожалуй, самую суть своей личности: «Поэзия, осмелюсь сказать, требует всего человека... Живи, как пишешь, и пиши, как живешь». Вся биография Батюшкова, не столь уж богатая внешними событиями, все развитие его характера, смена настроений и мироощущение — в его стихах. Он писал, как жил: в юности — светло и беззаботно, передавая в ярких образах всю полноту радости. В 1817 году Батюшков с помощью Гнедича издает свое двухтомное собрание сочинений «Опыты в стихах и прозе» Это единственное вышедшее при жизни поэта издание его сочинений было встречено горячими похвалами критики, справедливо увидевшей в нем выдающееся достижение русской литературы, и имело большой успех у читателя. В первом, прозаическом томе были собраны очерки, переводы, морально-философские статьи, литературно-теоретические рассуждения, исследования о писателях прошлого, первый в русской литературе искусствоведческий очерк. Во втором томе были объединены стихи, сгруппированные по жанровому признаку. В рецензиях отмечалась классическая гармония лирики Батюшкова, породнившего русскую поэзию с музой юга Европы, прежде всего Италии и греко-римской античности. Батюшкову принадлежит и один из первых русских переводов Дж. Байрона (1820).
В 1818 году В. Жуковский и А. Тургенев выхлопотали поэту назначение в состав Русской дипломатической миссии в Неаполе. Жуковский надеялся, что поездка в Италию благотворно повлияет на его друга. Италия всегда казалась Батюшкову истинным приютом искусства, истинной родиной поэтов, не говоря уж о том, что все в Италии дышало воздухом античности, которую он боготворил. Великие итальянцы — Данте, Петрарка, Ариосто — всегда были для Батюшкова недосягаемым образцом. Но особенно близок ему был Торквато Тассо. Горькая судьба Тассо вдохновила Батюшкова на знаменитую его элегию «Умирающий Тасс». Это самое сильное, самое глубокое произведение Батюшкова на одну из его излюбленных тем: поэт и мир. Удивительно пророчество Батюшкова в этом стихотворении, сам выбор сюжета был уже предвидением. В примечании к элегии автор писал: «Тасс как страдалец скитался из края в край, не находил себе пристанища, повсюду носил свои страдания, всех подозревал и ненавидел жизнь свою как бремя. Тасс сохранил сердце и воображение, но утратил рассудок». Батюшков словно глядел на несколько лет вперед. Тяжелые впечатления неаполитанской революции, служебные конфликты, чувство одиночества приводят его к нарастанию душевного кризиса. Он познакомился и сблизился с русскими художниками, жившими в Италии, О. Кипренским, С. Щедриным, скульпторами М. Крыловым и С. Гальбергом. Особенно близкие отношения сложились с молодым русским художником-пейзажистом Сильвестром Щедриным.В конце 1820 г. он добивается перевода в Рим, а в 1821 г. едет на воды в Богемию и Германию... Сильный психологический срыв поэта произошел в 1821 году. Вызвал его хамский выпад (пасквильные стихи «Б..ов из Рима») против него в журнале «Сын Отечества».
В апреле 1821 года Батюшков получил бессрочный отпуск и уже неизлечимо больным вернулся в Россию. В конце 1821 г. у Батюшкова появляются симптомы наследственной душевной болезни. Зиму 1821-1822 годов он провел в Дрездене, периодически впадая в безумие. В 1822 году А. Е. Измайлов сообщал И. И. Дмитриеву из Петербурга: «Недавно возвратился сюда из чужих краев К. Н. Батюшков. Он, как говорят, почти помешался и даже не узнает коротко знакомых. Это следствие полученных им по последнему месту неприятностей от начальства. Его упрекали в том, что он писал стихи, и потому считали неспособным к дипломатической службе». В 1822 г. он едет в Крым, где болезнь обостряется. Первые годы болезни были ужасны: скитаясь по Кавказу и Крыму фактически в полном одиночестве, он в припадке безумия уничтожил рукописи многих новых стихов; он не мог видеть книг и сжег свою любимую дорожную библиотеку.
В 1823 году Батюшков скажет Вяземскому: «Что говорить о стихах моих! Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес он на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги... Поди узнай теперь, что в нем было!» Дальнейшую жизнь поэта можно назвать разрушением личности, прогрессирующим безумием. Сначала его пыталась опекать вдова Муравьева. Однако вскоре это стало невозможным: приступы мании преследования все усиливались. Император Александр I ассигновал его лечение в саксонском психиатрическом заведении. После нескольких покушений на самоубийство его помещают в психиатрическую больницу в немецком городе Зоннештейне, откуда выписывают за полной неизлечимостью (1828). Впрочем, четырехлетнее лечение эффекта не дало. В 1828-1833 г. он живет в Москве и чувствует себя лучше.
Однажды его посетил Александр Пушкин. Потрясенный жалким видом Константина Николаевича, последователь его мелодичных рифм пишет стихотворение «Не дай мне бог сойти с ума». В 1833 году стараниями друзей ему была выхлопотана пожизненная пенсия, и Батюшкова отвезли на родину – в Вологду. Сестры его писали, что в родном краю поэту стало лучше. Летом он жил в Хантонове, много гулял, пытался даже рисовать и читать; очень любил детей – своих внучатых племянников и никогда им ни в чем не отказывал. В 1834 году было издано Собрание его сочинений. Последние 22 года существования психически больного человека прошли при доме его опекуна – племянника Гревенса Г. А. Здесь Батюшков умер во время эпидемии тифа 19 июля 1855 г. Похоронен поэт при вологодском Спасо-Прилуцком монастыре.
Батюшков — до конца не раскрывшийся гений. Виктор Афанасьев так заканчивает свою книгу «Ахилл, или Жизнь Батюшкова»: «Одинокий, мятущийся гений, гонимый осенним ветром листок, без времени угасшая звезда...» Как сказал критик В. Г. Белинский: «Батюшков, как талант сильный и самобытный, был неподражаемым творцом особенной поэзии на Руси... Ему немного не доставало, чтоб он мог переступить за черту, разделяющую большой талант от гениальности». «Батюшков много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно. Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтоб имя его произносилось в истории русской литературы с любовию и уважением». Поэзия Батюшкова прочно вошла в золотой фонд русского классического искусства слова. Гениальность Батюшкова, проявившаяся во многих незавершенных им самим начинаниях, получила свое дальнейшее развитие в творчестве других русских писателей, реализовавшихся гениях — от Пушкина до Льва Толстого, которые создавали свои произведения, отталкиваясь от гениальных строк Батюшкова. Поэтические открытия Батюшкова наряду с открытиями Жуковского оказали решающее влияние на всю русскую поэзию.
Лучшие образцы лирики Батюшкова прошли проверку временем: они и сейчас воспитывают в наших современниках благородство чувств и безупречный эстетический вкус. Слава одного из тончайших русских лириков, чистого душой человека с трагической судьбой, прожившего жизнь, пропуская все через «память сердца», надолго пережила Батюшкова. Многие поэты Серебряного века равнялись на него. Не только представители Серебряного века... И в наше время помнят Батюшкова! Туристы со всей России приезжают на могилу Батюшкова в Вологду, чтобы поклониться русскому поэту. В Вологде, на Соборной горке - памятник Батюшкову. Поэт напутствует молодоженов, хранит секреты влюбленных пар, провожает в большую жизнь выпускников.
Стихи о Батюшкове
К. Батюшкову
…О друг! доколе Младость
С мечтами не ушла,
И жизнь не отцвела,
Спеши любови сладость
Невинную вкусить!
Увы! пора любить
Умчится невозвратно!
Тогда — всему конец!
Но буйностью развратной
Испорченных сердец,
Мой друг, да не сквернится
Твой непорочный жар!
Любовь есть неба дар!
В ней жизни цвет хранится
Кто любит, тот душой
Как день весенний ясен;
Его любви мечтой
Весь мир пред ним прекрасен!
…Прости ж, Поэт бесценной!
Пускай живут с тобой
В обители смиренной
Посредственность, покой,
И Музы, и Хариты,
И Лары домовиты.
Ты верность к ним храни;
Строй лиру для забавы
И мимоходом в славы
Обитель загляни —
И благодать святая
Ее с тобою будь!
В. Жуковский
К Батюшкову
Мой милый, мой поэт,
Товарищ с юных лет!
Приду я неотменно
В твой угол, отчужденный
Презрительных забот,
И шума, и хлопот,
Толпящихся бессменно
У Крезовых ворот.
Пусть, златом не богаты,
Твоей смиренной хаты
Блюстители-пенаты
Тебя не обрекли
За шумной колесницей
Полубогов земли
Тащить шаги твои,
И в дом твой не ввели
Фортуны с вереницей
Затейливых страстей.
Пусть у твоих дверей
Привратник горделивый
Не будет с булавой
Веселости игривой
Отказывать, спесивой
Качая головой;
А скуке, шестерней
Приехавшей шумливо
С гостями позевать,
Дверь настежь растворять
Рукою торопливой!
И пусть в прихожей звон
О друге не доложит;
Но сердце, статься может,
Шепнет тебе: вот он!
Пусть в храмине опрятной,
Уютной и приятной
Для граций и друзей,
Слепить не будут взоров
Ни выделка уборов —
Труд тысячи людей, —
Ни белизна фарфоров,
Ни горы хрусталей,
Сияющих, но бренных,
Как счастье прилепленных
К их блеску богачей,
Фортуны своенравной
Балованных детей!
Природа-мать издавна
Поэтам избрала
Тропинку здесь простую,
Посредственность златую
В подруги им дала.
Виргилия приятель,
Любимый наш певец,
Не приторный ласкатель,
Не суетный мудрец,
Гораций не был знатным,
Под небом благодатным,
Тибурских рощ в тени
Он радостные дни
Умеренности ясной
С улыбкой посвящал,
Друг Делии прекрасной,
Богатства не желал.
И староста Пафоса,
Девицами Теоса
При сединах увит,
Не в мраморных чертогах,
Не при златых порогах
Угащивал харит!
Стихов своих игривых
Мне свиток приготовь,
Стихов красноречивых,
И пылких и счастливых,
Где дружбу и любовь
Ты, сердцем вдохновенный,
Поешь непринужденно,
И где пленяешь нас
Не громом пухлых фраз
Раздутых Цицеронов,
Не пискотнею стонов
Тщедушных селадонов,
Причесанных в тупей,
И не знобящим жаром,
Лирическим угаром
Пиндаров наших дней!
Расколом к смертной казни
Приговоренный Вкус,
Наставник лучший муз,
Исполненный боязни,
Укрылся от врагов
Под твой счастливый кров.
Да будет неотлучно
Тебя он осенять,
Да будет охранять
Тебя от шайки скучной
Вралей, вестовщиков,
И прозы и стихов
Работников поденных,
Невежеством клейменных
Пристрастия рабов!
Да, убояся бога,
Живущего с тобой,
Дверей твоих порога
Не осквернят ногой.
Да западет дорога
К тебе, любимец мой,
Сей сволочи бездумной,
И суетной и шумной
Толпе забот лихих,
Как древле коршун жадный,
Грызущих беспощадно
Усердных слуг своих!
Но резвость, но веселья —
Товарищи безделья —
И Вакх под вечерок
С Токаем престарелым
И причетом веселым
Пускай полетом смелым
В твой мчатся уголок;
А там любовь позднее
Пускай в условный срок
Придет к тебе, краснея, —
И двери на замок!
О друг мой! мне уж зрится:
Твой скромный камелек
Тихохонько курится,
Вокруг него садится
Приятелей кружок;
Они слетелись вместе
На дружеский твой зов
Из разных все концов.
Здесь на почетном месте
Почетный наш поэт,
Белева мирный житель
И равнодушный зритель
Приманчивых сует.
Жуковский, в ранни годы
Гораций-Эпиктет.
Здесь с берега свободы,
Художеств, чудаков,
Карикатур удачных,
Радклиф, Шекспиров мрачных,
Ростбифа и бойцов —
Наш Северин любезный;
Пусть нас делили бездны
Зияющих морей,
Но он не изменился
И другом возвратился
В объятия друзей!
Питомец сладострастья,
Друг лакомых пиров,
Красавиц и стихов,
Дитя румяный счастья,
И ты, Тургенев, к нам!
И ты, наследник тула
Опасных стрел глупцам
Игривого Катулла,
О Блудов, наш остряк!
Завистников нахальных
И комиков печальных
Непримиримый враг!
Круг избранный, бесценный
Товарищей-друзей!
Вам дни мои смиренны
И вам души моей
Обеты сокровенны!
Меня не будут зреть
В прислужниках гордыни,
И не заманит сеть
Меня слепой богини!
Вам, вам одним владеть
Веселыми годами,
Для вас хочу и с вами
Я жить и умереть!
Пётр Вяземский
Батюшков
Печальный Батюшков - во мгле
В земле своих Прилук...
О, сколько было на земле
Свиданий и разлук!
И сколько горестных утрат
На гибельной стезе...
Вся жизнь - как черный виноград
На сломанной лозе!
Не слыша звона аонид,
Расставшийся с мечтой,
На дне безумья разум скрыт,
Как перстень золотой.
Тревожный Батюшков постиг:
Спасенья не дано,
И всколыхнется лишь на миг
Багряное вино.
И снова в страшной тишине,
Как двадцать лет назад,
Потонет в горькой глубине
Неоценимый клад.
Он знал давно: Торквато Тасс
Был с ним судьбою схож!
Пророчества внезапный глас -
Как леденящий нож.
Вернется все, что было встарь,
И сбудется, как сон...
А кесарь мой - святой косарь, -
Писал в безумье он.
Горел полуночный огонь.
Кто знает - почему
Луна, могила, крест и конь
Все чудились ему?
И до рассвета слышал он
Неутомимый звук -
Протяжный, постоянный звон
Колоколов Прилук...
Сергей Марков
… Мне есть во что играть…
Мне есть во что играть. Зачем я прочь не еду?
Все длится меж колонн овражный мой постой.
Я сведуща в тоске. Но как назвать вот эту?
Не Батюшкова ли (ей равных нет) тоской?
Воспомнила стихи, что были им любимы.
Сколь кротко перед ним потупилось чело
счастливого певца Руслана и Людмилы,
но сумрачно взглянул – и не узнал его.
О чем, бишь? Что со мной? Мой разум сбивчив, жарок,
а прежде здрав бывал, смешлив и незлобив.
К добру ль плутает он средь колоннад и арок,
эклектики больной возляпье возлюбив?
Кружится голова на глиняном откосе,
балясины прочны, да воли нет спастись.
Изменчивость друзей, измена друга, козни…
Осталось: «Это кто?» – о Пушкине спросить.
Из комнаты моей, овражной и ущельной,
не слышно, как часы оплакивают день.
Неужто – все, мой друг? Но замкнут круг ущербный:
свет лампы, пруд, овраг. И Батюшкова тень.
Б. Ахмадулина
Памяти Константина Батюшкова
На Родину, в сей терем древний.
Гейлесбергский герой, италийский младенец
под прилуцким снежком.
Меж раскисших лаптей и резных полотенец
треуголка его пирожком
не казалась ли странной, спросить по секрету,
или не замечал,
прозревая под тиной пахучею — Лету
и всходя на причал.
По сравнению с этим и на поединке
говорят по душам.
Хоть зачесывал волосы всё по старинке
от затылка к вискам,
но, должно быть, не зря при скончании века
золотого, досуг
коротая в мольбе, словно Вологда — Мекка,
вспоминал он роскошного Мельхиседека
у медвежьих лачуг.
Ибо солнце пурпурово, небо имбирно
при рассветной косьбе.
Ибо темным червям и на севере жирно.
Ибо наша словесная вязь неотмирна
и сама по себе.
II
Столько переплелось
снов и судеб, что даже
если б и не нашлось
что, то об этой краже
не горевал бы я
— и без того довольно.
Родина ты моя
вольно или невольно.
Где с требухой пирог
царь завернул в газету,
точно единорог,
бриг уплывает в Лету,
падает стружка в гать,
не утолив печали.
Это ли благодать
та, о какой мечтали?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Хоть под землей лежит
множество порешенных
и обернулся скит
домом умалишенных,
хоть упаду и сам,
будто единоличник
в больше ненужный хлам,
в кислый Шексны брусничник,
всё же пока несут
ноги и горла дышат,
может быть, нас спасут
те — кто об этом слышат.
Кто возводил сей дом,
ставил кресты на главы
и пересохшим ртом
пел ради Божьей славы.
III
От иван-чая в глазах лилово
у мариинских глухих куртин,
словно земля зазывает снова
Батюшкова: Константин! Константин!
Но с виноградников южной речи
он, и не спятив, вернулся б сам
в Вологду, чьи баснословней плечи
и сарафанней открыты нам.
Так не надейся, что все пропали
те, кого доводилось знать,
и не пиши, чтобы впредь не ждали:
алчные, не перестанем ждать.
Ибо у русских одна дорога:
к дому — что курицам на насест.
Ты, Шексна, или ты, Молога...
И никого — кроме нас — окрест.
Тиной пахучей цветет канава
с бревнами шлюза — вот водопой.
Неотменяемо крепостное право
слова над пятящейся душой.
Ю. Кублановский
Кто первым море к нам в поэзию привел…
* * *
«Под говором валов»
К. Батюшков.
Кто первым море к нам в поэзию привел
И строки увлажнил туманом и волнами?
Я вижу, как его внимательно прочел
Курчавый ученик с блестящими глазами
И перенял любовь к шершавым берегам
Полуденной Земли и мокрой парусине,
И мраморным богам,
И пламенным лучам, - на темной половине.
На темной, ледяной, с соломой на снегу,
С визжащими во тьме сосновыми санями...
А снился хоровод на ласковом лугу,
Усыпанном цветами,
И берег, где шуршит одышливый Эол,
Где пасмурные тени
Склоняются к волне, рукой поджав подол,
Другою – шелестя в курчавящейся пене.
И в ритмике совпав, поскольку моря шум
Подсказывает строй, и паузы, и пенье,
Кто более угрюм? –
Теперь не различить, - вдохнули упоенье,
И негу, и весну, и горький аромат,
И младший возмужал, а старший - задохнулся,
Как будто выпил яд
Из борджиевых рук - и к жизни не вернулся.
Но с нами - дивный звук, таинственный мотив.
Столетие спустя очнулась флейта эта!
Ведь тот, кто хвалит жизнь, всегда красноречив.
Бездомная хвала, трагическая мета.
Бессонное, шуми! Подкрадывайся, бей
В беспамятный висок горячею волною,
Приманивай, синей,
Как призрак дорогой под снежной пеленою.
А. Кушнер
Батюшков
Цель людей и цель планет -
К Богу тайная дорога.
Но какая цель у Бога?
Неужели цели нет?
Давид Самойлов
Батюшков
Ты мне скажешь — на то и зима,
в декабре только так и бывает.
Но не так ли и сходят с ума,
забывают, себя убивают.
На стекле заполярный пейзаж,
балерин серебристые пачки.
Ах, не так ли и Батюшков наш
погружался в безумие спячки?
Бормотал, что, мол, что-то сгубил,
признавался, что в чём-то виновен.
А мороз, между прочим, дубил,
промораживал стены из брёвен.
Замерзало дыханье в груди.
Толстый столб из трубы возносился.
Декоратор Гонзаго, гляди,
разошёлся, старик, развозился.
С мутной каплей на красном носу
лез на лесенки, снизу елозил,
и такое устроил в лесу,
что и публику всю поморозил.
Кисеёй занесённая ель.
Итальянские резкости хвои.
И кружатся, кружатся досель
в русских хлопьях Психеи и Хлои.
Лев Лосев
Я словно Батюшков…
Я, словно Батюшков
С душою омраченной,
Смотрю в окно,
Молчание храня.
Все умерло во мне.
Лишь близким удрученно
Я говорю:
– Не трогайте меня.
Не трогайте мою
Болезненную память -
Она еще хранит
Восторги бытия.
Не разжигайте вновь
Губительное пламя.
Погибло все.
Погиб и я.
Но пепел, пепел
От любви сожженной
Стучится
В черный вакуум души.
Преступник я
Иль жалкий прокаженный,
Сокрывшийся
В заснеженной глуши?
Что сделал я,
Потворствуя гордыне?
Зачем себя в глуши похоронил
И сжег мосты?
И для чего доныне
Я этот пепел
Мстительно хранил?
О, как двусмысленны
Высокие примеры!
При чем здесь Батюшков
И северная глушь?
Зачем мне жизнь
Без воли и без веры,
Вся эта поэтическая чушь?
Смотрю в окно
Бессмысленно и тупо.
Для нищих духом -
Нищая сума.
Жизнь завершается
На удивленье глупо –
Я, кажется, схожу с ума...
В. Шагинов
Батюшков
Не пошли, Господь, грозу мне
Тридцать лет прожить в тоске,
Словно Батюшков безумный,
Поселившийся в Москве.
Объявлять при всем народе,
Не страшась уже, как встарь,
Что убийца Нессельроде,
Что преступник-государь.
Стать обидчивым, как дети,
Принимать под ветхий кров
Италийский синий ветер,
Лед Аландских островов.
Тридцать лет не знать ни строчки,
Позабыть про календарь,
И кричать в одной сорочке:
«Я и сам на Пинде царь!»
И сидеть часами тихо.
Подойти боясь к окну,
И скончаться вдруг от тифа,
Как в Гражданскую войну.
А. Городницкий
Батюшков
Словно гуляка с волшебною тростью,
Батюшков нежный со мною живет.
Он тополями шагает в замостье,
Нюхает розу и Дафну поет.
Ни на минуту не веря в разлуку,
Кажется, я поклонился ему:
В светлой перчатке холодную руку
Я с лихорадочной завистью жму.
Он усмехнулся. Я молвил: спасибо.
И не нашел от смущения слов:
Ни у кого - этих звуков изгибы...
И никогда - этот говор валов...
Наше мученье и наше богатство,
Косноязычный, с собой он принес
Шум стихотворства и колокол братства
И гармоничный проливень слез.
И отвечал мне оплакавший Тасса:
Я к величаньям еще не привык;
Только стихов виноградное мясо
Мне освежило случайно язык...
Что ж! Поднимай удивленные брови,
Ты, горожанин и друг горожан,
Вечные сны, как образчики крови,
Переливай из стакана в стакан...
О. Мандельштам
Три стихотворения о Константине Батюшкове
1
Мы все с Невы поэты Росски, — сказала тень... К Н. Батюшков
На что вам, Петербург, моя любовь?
Я пролетел в чиновном маскараде,
В трактирах ел, в каминах жег тетради,
Служил, кружил в гостиных, был таков.
Мне, Петербург, не жаловали вы
Ни праздности, ни должности полезной,
Над вашей геометрией железной
Я не ломал вовеки головы.
Я лихорадку ваших сквозняков
Не впитывал доверчивою кожей,
Среди сосредоточенных прохожих
Слонялся, одинок и бестолков.
Постукивая тростью парапет,
Глядел на абрис Аничкова моста,
Ваш пасынок, ваш пламенный подросток,
Уже поэт, еще не ваш поэт.
Вы, Петербург, летите на коне,
Колотите по воздуху копытом,
А мне не довелось лежать убитым
За воздух ваш в немецкой стороне.
Вонь подворотен, набережных стать —
За это мне расплачиваться нечем.
Продрогшим пешеходом вашим вечным
Мне, Петербург, как видите, не стать.
2
О счастье, я стою на Рейнских берегах! К Н. Батюшков
Круглым глазом кобыла сверкала,
Колотила копытом песок.
Горьким порохом гордого галла
В гриве каждый дышал волосок.
Рейн дрожал и светился стеклянно
Возле легких кобыльих копыт.
Воин думал: «Когда бы не Анна,
Я, наверное, был бы убит».
Лепет листьев и плеск трясогузки.
Воин думал и трубку курил.
А поэт что-то нежно, по-русски,
Как ребенку, реке говорил.
Бог, отечество, слава, победа...
Как глагольная рифма кругла!
Если б Анна любила поэта,
Если б воина Анна ждала...
3
Мне писали, что Батюшков помешался: быть нельзя; уничтожь это вранье.
А С. Пушкин — Л. С. Пушкину, Кишинев, 1822 г.
У времени примерзли крылья... К. Н. Батюшков
Все вы пишете, да пишете,
На морозны окна дышите.
В белом снеге — баба белая,
Красноротая, дебелая,
А за бабой город Вологда,
Небеса на крест наколоты.
Память — битая посудина.
Время... Время тень Иудина.
Тень проклятая, текучая,
Снегом Вологды закручена,
Колокольным звоном залита...
Вы пишите крепко, намертво,
Больно уж бумага лакома
Нежному огню каминному,
Вон, у вас окно заплакало,
Тень Иудина раскинула
Крылья над столом, над комнатой.
Время носится над Вологдой.
Тень лохматая, саженная
Напугала, закрутила...
Помолитесь за блаженного
Батюшкова Константина.
П. Дашкова
Стихи Батюшкова
Мой гений
О, память сердца! ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто прелестью своей
Меня в стране пленяешь дальной.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милой, незабвенной
Повсюду странствует со мной.
Хранитель гений мой - любовью
В утеху дан разлуке он:
Засну ль? приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.
К друзьям
Вот список мой стихов,
Который дружеству быть может драгоценен.
Я добрым Гением уверен,
Что в сем Дедале рифм и слов
Недостает искусства:
Но дружество найдет мои в замену чувства —
Историю моих страстей,
Ума и сердца заблужденья,
Заботы, суеты, печали прежних дней
И легкокрылы наслажденья;
Как в жизни падал, как вставал,
Как вовсе умирал для света,
Как снова мой челнок фортуне поверял...
И словом, весь журнал
Здесь дружество найдет беспечного Поэта,
Найдет и молвит так:
«Наш друг был часто легковерен;
Был ветрен в Пафосе; на Пинде был чудак;
Но дружбе он зато всегда остался верен;
Стихами никому из нас не докучал
(А на Парнасе это чудо!),
И жил так точно, как писал...
Ни хорошо, ни худо!»
Подражание Горацию
Я памятник воздвиг огромный и чудесный,
Прославя вас в стихах: не знает смерти он!
Как образ милый ваш и добрый и прелестный
(И в том порукою наш друг Наполеон)
Не знаю смерти я. И все мои творенья,
От тлена убежав, в печати будут жить:
Не Аполлон, но я кую сей цепи звенья,
В которую могу вселенну заключить.
Так первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетели Елизы говорить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям громами возгласить.
Царицы царствуйте, и ты, императрица!
Не царствуйте цари: я сам на Пинде царь!
Венера мне сестра, и ты моя сестрица,
А кесарь мой — святой косарь.
Есть наслаждение и в дикости лесов
Есть наслаждение и в дикости лесов,
Есть радость на приморском бреге,
И есть гармония в сем говоре валов,
Дробящихся в пустынном беге.
Я ближнего люблю, но ты, природа-мать,
Для сердца ты всего дороже!
С тобой, владычица, привык я забывать
И то, чем был, как был моложе,
И то, чем ныне стал под холодом годов.
Тобою в чувствах оживаю:
Их выразить душа не знает стройных слов,
И как молчать об них - не знаю.
Элегия
Как счастье медленно приходит,
Как скоро прочь от нас летит!
Блажен, за ним кто не бежит,
Но сам в себе его находит!
В печальной юности моей
Я был счастли́в — одну минуту,
Зато, увы! и горесть люту
Терпел от рока и людей!
Обман надежды нам приятен,
Приятен нам хоть и на час!
Блажен, кому надежды глас
В самом несчастьи сердцу внятен!
Но прочь уже теперь бежит
Мечта, что прежде сердцу льстила;
Надежда сердцу изменила,
И вздох за нею вслед летит!
Хочу я часто заблуждаться,
Забыть неверную...но нет!
Несносной правды вижу свет,
И должно мне с мечтой расстаться!
На свете всё я потерял,
Цвет юности моей увял:
Любовь, что счастьем мне мечталась,
Любовь одна во мне осталась!
Надежда
Мой дух! доверенность к творцу!
Мужайся; будь в терпеньи камень.
Не он ли к лучшему концу
Меня провел сквозь бранный пламень?
На поле смерти чья рука
Меня таинственно спасала
И жадный крови меч врага
И град свинцовый отражала?
Кто, кто мне силу дал сносить
Труды, и глад, и непогоду,
И силу — в бедстве сохранить
Души возвышенной свободу?
Кто вел меня от юных дней
К добру стезею потаенной
И в буре пламенных страстей
Мой был вожатый неизменный?
Он! он! Его всё дар благой!
Он нам источник чувств высоких,
Любви к изящному прямой
И мыслей чистых и глубоких!
Всё дар его, и краше всех
Даров — надежда лучшей жизни!
Когда ж узрю спокойный брег,
Страну желанную отчизны?
Когда струей небесных благ
Я утолю любви желанье,
Земную ризу брошу в прах
И обновлю существованье?
Пробуждение
Зефир последний свеял сон
С ресниц, окованных мечтами,
Но я — не к счастью пробужден
Зефира тихими крылами.
Ни сладость розовых лучей
Предтечи утреннего Феба,
Ни кроткий блеск лазури неба,
Ни запах, веющий с полей,
Ни быстрый лет коня ретива
По скату бархатных лугов
И гончих лай и звон рогов
Вокруг пустынного залива —
Ничто души не веселит,
Души, встревоженной мечтами,
И гордый ум не победит
Любви — холодными словами.
Разлука
Напрасно покидал страну моих отцов,
Друзей души, блестящие искусства
И в шуме грозных битв, под тению шатров
Старался усыпить встревоженные чувства.
Ах! небо чуждое не лечит сердца ран!
Напрасно я скитался
Из края в край и грозный океан
За мной роптал и волновался;
Напрасно от брегов пленительных Невы
Отторженный судьбою,
Я снова посещал развалины Москвы,
Москвы, где я дышал свободою прямою!
Напрасно я спешил от северных степей,
Холодным солнцем освещенных,
В страну, где Тирас бьет излучистой струей,
Сверкая между гор, Церерой позлащенных,
И древние поит народов племена.
Напрасно: всюду мысль преследует одна
О милой, сердцу незабвенной,
Которой имя мне священно,
Которой взор один лазоревых очей
Все — неба на земле — блаженства отверзает,
И слово, звук один, прелестный звук речей
Меня мертвит и оживляет.
Элегия
Исполненный всегда единственно тобой,
С какою радостью ступил на брег отчизны!
«Здесь будет, — я сказал, — душе моей покой,
Конец трудам, конец и страннической жизни».
Ах, как обманут я в мечтании моем!
Как снова счастье мне коварно изменило
В любви и дружестве... во всем,
Что сердцу сладко льстило,
Что было тайною надеждою всегда!
Есть странствиям конец — печалям никогда!
В твоем присутствии страдания и муки
Я сердцем новые познал.
Они ужаснее разлуки,
Всего ужаснее! Я видел, я читал
В твоем молчании, в прерывном разговоре
В твоем унылом взоре,
В сей тайной горести потупленных очей,
В улыбке и в самой веселости твоей
Следы сердечного терзанья...
Нет, нет! Мне бремя жизнь! Что в ней без упованья?
Украсить жребий твой
Любви и дружества прочнейшими цветами,
Всем жертвовать тебе, гордиться лишь тобой,
Блаженством дней твоих и милыми очами.
Признательность твою и счастье находить
В речах, в улыбке, в каждом взоре,
Мир, славу, суеты протекшие и горе,
Всё, всё у ног твоих, как тяжкий сон, забыть!
Что в жизни без тебя? Что в ней без упованья,
Без дружбы, без любви — без идолов моих?..
И муза, сетуя, без них
Светильник гасит дарованья.
Выздоровление
Как ландыш под серпом убийственным жнеца
Склоняет голову и вянет,
Так я в болезни ждал безвременно конца
И думал: парки час настанет.
Уж очи покрывал Эреба мрак густой,
Уж сердце медленнее билось:
Я вянул, исчезал, и жизни молодой,
Казалось, солнце закатилось.
Но ты приближилась, о жизнь души моей,
И алых уст твоих дыханье,
И слезы пламенем сверкающих очей,
И поцелуев сочетанье,
И вздохи страстные, и сила милых слов
Меня из области печали —
От Орковых полей, от Леты берегов —
Для сладострастия призвали.
Ты снова жизнь даешь; она твой дар благой,
Тобой дышать до гроба стану.
Мне сладок будет час и муки роковой:
Я от любви теперь увяну.
Беседка муз
Под тению черемухи млечной
И золотом блистающих акаций
Спешу восстановить алтарь и Муз, и Граций,
Сопутниц жизни молодой.
Спешу принесть цветы и ульев сот янтарный,
И нежны первенцы полей:
Да будет сладок им сей дар любви моей
И гимн Поэта благодарный!
Не злата молит он у жертвенника Муз:
Они с Фортуною не дружны,
Их крепче с бедностью заботливой союз,
И боле в шалаше, чем в тереме, досужны.
Не молит славы он сияющих даров
Увы! талант его ничтожен.
Ему отважный путь за стаею орлов
Как пчелке, невозможен.
Он молит Муз — душе, усталой от сует,
Отдать любовь утраченну к искусствам
Веселость ясную первоначальных лет
И свежесть — вянущим бесперестанно чувствам
Пускай забот свинцовый груз
В реке забвения потонет,
И время жадное в сей тайной сени Муз
Любимца их не тронет.
Пускай и в сединах, но с бодрою душой,
Беспечен, как дитя всегда беспечных Граций,
Он некогда придет вздохнуть в сени густой
Своих черемух и акаций.
Читайте о Батюшкове и его стихи:
http://www.booksite.ru/batyushkov/
- Батюшков: вечные сны
Зуев, Николай Николаевич. Константин Батюшков / Н. Н. Зуев. - 2-е изд. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 2000. - 110,[1] с. - (Перечитывая классику. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитурентам). - Библиогр. в примеч.: с. 109-110. - http://www.booksite.ru/fulltext/zuy/evb/
В университете мы изучали творчество Батюшкова. У нас был преподаватель, влюбленный в его поэзию. Спасибо, что освежили мои знания.
ОтветитьУдалитьИрина, интересно, что у Вас с именем Батюшкова связаны такие воспоминания. Хороший поэт, недаром Ваш преподаватель был влюблен в его поэзию
УдалитьУдивительная судьба. До конца нераскрытый поэт... и очень несчастный... Спасибо, Ирина, прочла с большим интересом!
ОтветитьУдалить