«…Просто я не уверен в том, что умру.
Я сомневаюсь в своей смерти.
Не могу себе представить.
Фантазии не хватает…»
Осип Мандельштам.
Сегодня 125 лет со дня рождения Осипа Эмильевича Мандельштама (1891-1938)
— поэта, прозаика, эссеиста,
переводчика и литературного критика, одного из крупнейших русских поэтов XX
века.
* * *
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки,
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!
1908
Чтобы поэт жил в нашей
памяти, читаем его стихи и стихотворения, посвященные памяти поэта.
* * *
В морозном воздухе
растаял легкий дым,
И я, печальною свободою
томим,
Хотел бы вознестись в
холодном, тихом гимне,
Исчезнуть навсегда,
но суждено идти мне
По снежной улице, в
вечерний этот час
Собачий слышен лай и
запад не погас,
И попадаются прохожие
навстречу.
Не говори со мной!
Что я тебе отвечу?
1909
* * *
Только детские книги
читать,
Только детские думы
лелеять,
Все большое далеко
развеять,
Из глубокой печали
восстать.
Я от жизни смертельно
устал,
Ничего от нее не
приемлю,
Но люблю мою бедную
землю
Оттого, что иной не
видал.
Я качался в далеком
саду
На простой деревянной
качели,
И высокие темные ели
Вспоминаю в туманном
бреду.
1908
* * *
В непринужденности
творящего обмена
Суровость Тютчева с
ребячеством Верлэна
Скажите, кто бы мог
искусно сочетать,
Соединению придав
свою печать?
А русскому стиху так
свойственно величье,
Где вешний поцелуй и
щебетанье птичье.
1908?
* * *
В огромном омуте
прозрачно и темно,
И томное окно белеет;
А сердце, отчего так
медленно оно
И так упорно
тяжелеет?
То всею тяжестью оно
идет ко дну,
Соскучившись по милом
иле,
То, как соломинка,
минуя глубину,
Наверх всплывает без
усилий.
С притворной
нежностью у изголовья стой
И сам себя всю жизнь
баюкай;
Как небылицею, своей
томись тоской
И ласков будь с
надменной скукой.
1910
* * *
На меня нацелилась груша да черемуха -
Силою рассыпчатой бьет меня без промаха.
Кисти вместе с звездами, звезды вместе с кистями,-
Что за двоевластье там? В чьем соцветьи истина?
С цвету ли, с размаха ли - бьет воздушно-целыми
В воздух, убиваемый кистенями белыми.
И двойного запаха сладость неуживчива:
Борется и тянется - смешана, обрывчива.
4 мая 1937
* * *
Если утро зимнее
темно,
То холодное твое окно
Выглядит, как старое
панно:
Зеленеет плющ перед
окном;
И стоят, под ледяным
стеклом,
Тихие деревья под
чехлом —
Ото всех ветров
защищены,
Ото всяких бед
ограждены
И ветвями
переплетены.
Полусвет становится
лучист.
Перед самой рамой —
шелковист
Содрогается последний
лист.
1909
* * *
Из омута злого и
вязкого
Я вырос, тростинкой
шурша,
И страстно, и томно,
и ласково
Запретною жизнью
дыша.
И никну, никем не
замеченный,
В холодный и топкий
приют,
Приветственным
шелестом встреченный
Короткиx осенниx
минут.
Я счастлив жестокой
обидою,
И в жизни поxожей на
сон,
Я каждому тайно
завидую
И в каждого тайно
влюблен.
1910
Ленинград
Я вернулся в мой
город, знакомый до слез,
До прожилок, до
детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, -
так глотай же скорей
Рыбий жир
ленинградских речных фонарей.
Узнавай же скорее
декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю
подмешан желток.
Петербург, я еще не
хочу умирать:
У тебя телефонов моих
номера.
Петербург, у меня еще
есть адреса,
По которым найду
мертвецов голоса.
Я на лестнице черной
живу, и в висок
Ударяет мне вырванный
с мясом звонок.
И всю ночь напролет
жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами
цепочек дверных.
Декабрь 1930.
АДМИРАЛТЕЙСТВО
В столице северной
томится пыльный тополь,
Запутался в листве
прозрачный циферблат,
И в темной зелени
фрегат или акрополь
Сияет издали, воде и
небу брат.
Ладья воздушная и
мачта-недотрога,
Служа линейкою
преемникам Петра,
Он учит: красота - не
прихоть полубога,
А хищный глазомер
простого столяра.
Нам четырех стихий
приязненно господство,
Но создал пятую
свободный человек.
Не отрицает ли пространства
превосходство
Сей целомудренно
построенный ковчег?
Сердито лепятся
капризные Медузы,
Как плуги брошены,
ржавеют якоря -
И вот разорваны трех
измерений узы
И открываются
всемирные моря!
1913
***
Заблудился я в небе,
- что делать?
Тот, кому оно близко,
ответь!
Легче было вам,
Дантовых девять
Атлетических дисков,
звенеть.
Не разнять меня с
жизнью, - ей снится
Убивать и сейчас же
ласкать,
Чтобы в уши, в глаза
и в глазницы
Флорентийская била
тоска.
Не кладите же мне, не
кладите
Остроласковый лавр на
виски,
Лучше сердце мое
разорвите
Вы на синего звона
куски!
И когда я умру,
отслуживши,
Всех живущих
прижизненный друг,
Чтоб раздался и шире
и выше
Отклик неба во всю
мою грудь.
9-19 марта 1937
* * *
"Мороженно!"
Солнце. Воздушный бисквит.
Прозрачный стакан с
ледяною водою.
И в мир шоколада с
румяной зарею,
В молочные Альпы,
мечтанье летит.
Но, ложечкой звякнув,
умильно глядеть -
И в тесной беседке,
средь пыльных акаций,
Принять благосклонно
от булочных граций
В затейливой чашечке
хрупкую снедь...
Подруга шарманки,
появится вдруг
Бродячего ледника
пестрая крышка -
И с жадным вниманием
смотрит мальчишка
В чудесного холода
полный сундук.
И боги не ведают -
что он возьмет:
Алмазные сливки иль
вафлю с начинкой?
Но быстро исчезнет
под тонкой лучинкой,
Сверкая на солнце,
божественный лед.
* * *
Вы, с квадратными
окошками, невысокие дома,—
Здравствуй,
здравствуй, петербургская несуровая зима!
И торчат, как щуки
ребрами, незамерзшие катки,
И еще в прихожих
слепеньких валяются коньки.
А давно ли по каналу
плыл с красным обжигом гончар,
Продавал с гранитной
лесенки добросовестный товар.
Ходят боты, ходят
серые у Гостиного двора,
И сама собой
сдирается с мандаринов кожура.
И в мешочке кофий
жареный, прямо с холоду домой,
Электрическою
мельницей смолот мокко золотой.
Шоколадные,
кирпичные, невысокие дома,—
Здравствуй,
здравствуй, петербургская несуровая зима!
И приемные с роялями,
где, по креслам рассадив,
Доктора кого-то
потчуют ворохами старых «Нив».
После бани, после
оперы,— все равно, куда ни шло,—
Бестолковое,
последнее трамвайное тепло!
* * *
О, этот воздух,
смутой пьяный,
На черной площади
Кремля
Качают шаткий «мир»
смутьяны,
Тревожно пахнут
тополя.
Соборов восковые
лики,
Колоколов дремучий
лес,
Как бы разбойник
безъязыкий
В стропилах каменных
исчез.
А в запечатанных
соборах,
Где и прохладно, и
темно,
Как в нежных глиняных
амфорах,
Играет русское вино.
Успенский, дивно
округленный,
Весь удивленье
райских дуг,
И Благовещенский,
зеленый,
И, мнится, заворкует
вдруг.
Архангельский и
Воскресенья
Просвечивают, как
ладонь, -
Повсюду скрытое
горенье,
В кувшинах спрятанный
огонь …
ЧАРЛИ ЧАПЛИН
Чарли Чаплин
вышел из кино.
Две подметки,
заячья губа,
Две гляделки,
полные чернил
И прекрасных
удивленных сил.
Чарли Чаплин -
заячья губа,
Две подметки -
жалкая судьба.
Как-то мы живем
неладно все -
чужие, чужие.
Оловянный
ужас на лице,
Голова не
держится совсем.
Ходит сажа,
вакса семенит,
И тихонько
Чаплин говорит:
Для чего я славен и
любим
и даже знаменит?
И ведет его шоссе
большое
к чужим, к чужим.
Чарли Чаплин,
нажимай педаль,
Чаплин, кролик,
пробивайся в роль.
Чисти корольки,
ролики надень,
А твоя жена -
слепая тень.
И чудит, чудит
чужая даль.
Отчего
у Чаплина тюльпан,
Почему
так ласкова толпа?
Потому -
что это ведь Москва.
Чарлн, Чарли,-
надо рисковать.
Ты совсем
не вовремя раскис.
Котелок твой -
тот же океан,
А Москва так близко,
хоть влюбись
в дорогу,
дорогу.
Начало июня 1937
* * *
Я наравне с другими
Хочу тебе служить,
От ревности сухими
Губами ворожить.
Не утоляет слово
Мне пересохших уст,
И без тебя мне снова
Дремучий воздух пуст.
Я больше не ревную,
Но я тебя хочу,
И сам себя несу я,
Как жертву палачу.
Тебя не назову я
Ни радость, ни
любовь.
На дикую, чужую
Мне подменили кровь.
Еще одно мгновенье,
И я скажу тебе,
Не радость, а мученье
Я нахожу в тебе.
И, словно
преступленье,
Меня к тебе влечет
Искусанный в смятеньи
Вишневый нежный рот.
Вернись ко мне
скорее,
Мне страшно без тебя,
Я никогда сильнее
Не чувствовал тебя,
И все, чего хочу я,
Я вижу наяву.
Я больше не ревную,
Но я тебя зову.
* * *
Я скажу это начерно,
шопотом
Потому что еще не
пора:
Достигается потом и
опытом
Безотчетного неба
игра.
И под временным небом
чистилища
Забываем мы часто о
том,
Что счастливое
небохранилище -
Раздвижной и
прижизненный дом.
9 марта 1937
ПОСВЯЩЕНИЕ
МАНДЕЛЬШТАМУ
«Венок мертвым»
О. Мандельштаму
Я над ними склонюсь
как над чашей,
В них заветных
заметок не счесть -
Окровавленной юности
нашей
Это черная нежная
весть.
Тем же воздухом, так
же над бездной
Я дышала когда-то в
ночи,
В той ночи и пустой и
железной,
Где напрасно зови и
кричи.
О, как пряно дыханье
гвоздики,
Мне когда-то
приснившейся там, -
Это кружатся
Эвридики,
Бык Европу везет по
волнам.
Это наши проносятся
тени
Над Невой, над Невой,
над Невой,
Это плещет Нева о
ступени,
Это пропуск в
бессмертие твой.
Это ключики от
квартиры,
О которой теперь ни
гугу…
Этот голос
таинственной лиры,
На загробном гостящей
лугу.
1957
Марина Цветаева
О. Э. Мандельштаму
Разлетелось в
серебряные дребезги
Зеркало, и в нем —
взгляд.
Лебеди мои, лебеди
Сегодня домой летят!
Из облачной выси
выпало
Мне прямо на грудь —
перо.
Я сегодня во сне
рассыпала
Мелкое серебро.
Серебряный клич —
звонок.
Серебряно мне — петь!
Мой выкормыш!
Лебеденок!
Хорошо ли тебе
лететь?
Пойду и не скажусь
Ни матери, ни
сродникам.
Пойду и встану в
церкви,
И помолюсь угодникам
О лебеде молоденьком.
Марина Цветаева
О. Э. Мандельштаму
Ты запрокидываешь
голову
Затем, что ты гордец и враль.
Какого спутника веселого
Привел мне нынешний февраль!
Преследуемы оборванцами
И медленно пуская дым,
Торжественными чужестранцами
Проходим городом родным.
Чьи руки бережные нежили
Твои ресницы, красота,
И по каким терновалежиям
Лавровая твоя верста... —
Не спрашиваю. Дух мой алчущий
Переборол уже мечту.
В тебе божественного мальчика, —
Десятилетнего я чту.
Помедлим у реки, полощущей
Цветные бусы фонарей.
Я доведу тебя до площади,
Видавшей отроков-царей.. .
Мальчишескую боль высвистывай,
И сердце зажимай в горсти.. .
Мой хладнокровный, мой неистовый
Вольноотпущенник — прости!
К Нечаянныя Радости в
саду
Я гостя чужеземного
сведу.
Червонные возблещут
купола,
Бессонные взгремят
колокола,
И на тебя с багряных
облаков
Уронит Богородица
покров,
И встанешь ты,
исполнен дивных сил...
Ты не раскаешься, что
ты меня любил.
Марина Цветаева
ПАМЯТИ ОСИПА
МАНДЕЛЬШТАМА
В том времени, где и
злодей -
лишь заурядный житель
улиц,
как грозно хрупок иудей,
в ком Русь и музыка
очнулись.
Вступленье: ломкий
силуэт,
повинный в грациозном
форсе.
Начало века. Младость
лет.
Сырое лето в
Гельсингфорсе.
Та - Бог иль барышня?
Мольба -
чрез сотни вёрст
любви нечеткой.
Любуется! И гений лба
застенчиво завешен
чёлкой.
Но век желает
пировать!
Измученный, он ждет
предлога -
и Петербургу
Петроград
оставит лишь
предсмертье
Блока. Знал и сказал,
что будет знак
и век падет ему на
плечи.
Что может он? Он нищ
и наг
пред чудом им
свершенной речи.
Гортань, затеявшая
речь
неслыханную,- так
открыта.
Довольно, чтоб ее
пресечь,
и меньшего усердья
быта.
Ему - особенный
почёт,
двоякое злорадство
неба:
певец, снабженный
кляпом в рот,
и лакомка, лишенный
хлеба.
Из мемуаров:
"Мандельштам
любил пирожные".
Я рада
узнать об этом. Но
дышать -
не хочется, да и не
надо.
Так значит, пребывать
творцом,
за спину заломившим
руки,
и безымянным
мертвецом
всё ж недостаточно
для муки?
И в смерти надо знать
беду
той, не утихшей ни
однажды,
беспечной, выжившей в
аду,
неутолимой детской
жажды?
В моём кошмаре, в том
раю,
где жив он, где его я
прячу,
он сыт! А я его
кормлю
огромной сладостью. И
плачу.
1967
Белла Ахмадулина
ПОСВЯЩЕНИЕ
МАНДЕЛЬШТАМУ
В доме том
За углом,
Где давным-давно всё
быльём
поросло,
Жил поэт
Много лет,
Он владел нам дарящим
свет
ремеслом.
Когда город забывался
долгим сном
Да на стыках
громыхали поезда,
Лишь одно светилось
полночью окно,
Лишь одна горела на
небе звезда.
Жил один,
Нелюдим,
Плыл, как айсберг,
средь белых льдин
по судьбе.
Но стучат
По ночам,
Ведал он не одну
печаль -
много бед.
Помнил кнопку
леденящую звонка,
Раздирающего душу на
куски,
Помнил дней
испепеляющих канкан
Да Иуды аккуратные
виски.
Здесь на старом еврейском кладбище
По старинке, в черте оседлости
Господа лежат и товарищи,
Кто-то в роскоши, кто-то в бедности.
Кто-то в камне, расшитом золотом,
Вдоль оградок - скамейки чистые,
Кто-то в камне замшелом, колотом,
Позабытый родными, близкими.
Вот фельдфебель Её Величества
Делит землю с портным из Гомеля.
Тот был бездарью, этот - личностью -
Оба в землю легли изгоями.
В доме том
За углом,
Где давным-давно всё
быльём
поросло,
поросло...
Комментариев нет
Отправить комментарий