19
октября 1811 года открылся
Царскосельский лицей. Стало привычным отмечать эту дату как День лицея. Начало
этой традиции – празднование «лицея дня заветного», положили сами лицеисты
первого – пушкинского – выпуска.
Встречи
проходили чаще всего в доме «лицейского старосты» М.Л. Яковлева, иногда у А.Д.
Илличевского, А.Д. Тыркова и других лицеистов. На них пели песни былых времен,
исполняли стихи и куплеты, написанные к очередной годовщине, читали старинные
бумаги, поминали наставников, а также умерших и отсутствующих товарищей.
Ужели их забуду, друзей души моей! Рисунок Нади Рушевой. 1968 |
На
двадцатипятилетнем юбилее, 19 октября 1836 года — Пушкин «от охватившего его
волнения» не сумел закончить чтение своего стихотворения. После его смерти
характер праздника меняется, он становится как бы менее интимным, в частности,
на него начинают допускаться лицеисты более поздних выпусков. Вместе с ними
первенцы Лицея продолжают собираться, хотя не столь регулярно, до 1870-х годов,
когда из жизни уходят последние из них: Ф.Ф. Матюшкин, М.А. Корф, И.В.
Малиновский, С.Д. Комовский. Последним из оставшихся в живых соучеником Пушкина
по Лицею был канцлер А.М. Горчаков, скончавшийся в 1883 году.
Почитаем
сегодня пушкинские стихотворения на лицейскую годовщину, о Царском Селе.
Царскосельский лицей. Рисунок А. Пушкина в черновике VII главы «Евгения Онегина», 1831 |
ЦАРСКОЕ СЕЛО
Хранитель
милых чувств и прошлых наслаждений,
О ты,
певцу дубрав давно знакомый гений,
Воспоминание,
рисуй передо мной
Волшебные
места, где я живу душой,
Леса,
где я любил, где чувство развивалось,
Где с
первой юностью младенчество сливалось
И где,
взлелеянный природой и мечтой,
Я знал
поэзию, веселость и покой...
Веди,
веди меня под липовые сени,
Всегда
любезные моей свободной лени,
На
берег озера, на тихий скат холмов!..
Да
вновь увижу я ковры густых лугов,
И
дряхлый пук дерев, и светлую долину,
И
злачных берегов знакомую картину,
И в
тихом озере, средь блещущих зыбей,
Станицу
гордую спокойных лебедей.
1823
19 октября 1825
Роняет
лес багряный свой убор,
Сребрит
мороз увянувшее поле,
Проглянет
день как будто поневоле
И
скроется за край окружных гор.
Пылай,
камин, в моей пустынной келье;
А ты,
вино, осенней стужи друг,
Пролей
мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное
забвенье горьких мук.
Печален
я: со мною друга нет,
С кем
долгую запил бы я разлуку,
Кому
бы мог пожать от сердца руку
И
пожелать веселых много лет.
Я пью
один; вотще воображенье
Вокруг
меня товарищей зовет;
Знакомое
не слышно приближенье,
И
милого душа моя не ждет.
Я пью
один, и на брегах Невы
Меня
друзья сегодня именуют...
Но
многие ль и там из вас пируют?
Еще
кого не досчитались вы?
Кто
изменил пленительной привычке?
Кого
от вас увлек холодный свет?
Чей
глас умолк на братской перекличке?
Кто не
пришел? Кого меж вами нет?
Он не
пришел, кудрявый наш певец,
С
огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под
миртами Италии прекрасной
Он
тихо спит, и дружеский резец
Не
начертал над русскою могилой
Слов
несколько на языке родном,
Чтоб
некогда нашел привет унылый
Сын
севера, бродя в краю чужом.
Сидишь
ли ты в кругу своих друзей,
Чужих
небес любовник беспокойный?
Иль
снова ты проходишь тропик знойный
И
вечный лед полунощных морей?
Счастливый
путь!.. С лицейского порога
Ты на
корабль перешагнул шутя,
И с
той поры в морях твоя дорога,
О волн
и бурь любимое дитя!
Ты
сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных
лет первоначальны нравы:
Лицейский
шум, лицейские забавы
Средь
бурных волн мечталися тебе;
Ты
простирал из-за моря нам руку,
Ты нас
одних в младой душе носил
И
повторял: «На долгую разлуку
Нас
тайный рок, быть может, осудил!»
Друзья
мои, прекрасен наш союз!
Он,
как душа, неразделим и вечен —
Неколебим,
свободен и беспечен,
Срастался
он под сенью дружных муз.
Куда
бы нас ни бросила судьбина
И
счастие куда б ни повело,
Всё те
же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество
нам Царское Село.
Из
края в край преследуем грозой,
Запутанный
в сетях судьбы суровой,
Я с
трепетом на лоно дружбы новой,
Устав,
приник ласкающей главой...
С
мольбой моей печальной и мятежной,
С
доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям
иным душой предался нежной;
Но
горек был небратский их привет.
И ныне
здесь, в забытой сей глуши,
В
обители пустынных вьюг и хлада,
Мне
сладкая готовилась отрада:
Троих
из вас, друзей моей души,
Здесь
обнял я. Поэта дом опальный,
О
Пущин мой, ты первый посетил;
Ты
усладил изгнанья день печальный,
Ты в
день его Лицея превратил.
Ты,
Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала
тебе — фортуны блеск холодный
Не
изменил души твоей свободной:
Всё
тот же ты для чести и друзей.
Нам
разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая
в жизнь, мы быстро разошлись:
Но
невзначай проселочной дорогой
Мы
встретились и братски обнялись.
Когда
постиг меня судьбины гнев,
Для
всех чужой, как сирота бездомный,
Под
бурею главой поник я томной
И ждал
тебя, вещун пермесских дев,
И ты
пришел, сын лени вдохновенный,
О
Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный
жар, так долго усыпленный,
И
бодро я судьбу благословил.
С
младенчества дух песен в нас горел,
И
дивное волненье мы познали;
С
младенчества две музы к нам летали,
И
сладок был их лаской наш удел:
Но я
любил уже рукоплесканья,
Ты,
гордый, пел для муз и для души;
Свой
дар, как жизнь, я тратил без вниманья,
Ты
гений свой воспитывал в тиши.
Служенье
муз не терпит суеты;
Прекрасное
должно быть величаво:
Но
юность нам советует лукаво,
И
шумные нас радуют мечты...
Опомнимся
— но поздно! и уныло
Глядим
назад, следов не видя там.
Скажи,
Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой
брат родной по музе, по судьбам?
Пора,
пора! душевных наших мук
Не
стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем
жизнь под сень уединенья!
Я жду
тебя, мой запоздалый друг —
Приди;
огнем волшебного рассказа
Сердечные
преданья оживи;
Поговорим
о бурных днях Кавказа,
О
Шиллере, о славе, о любви.
Пора и
мне... пируйте, о друзья!
Предчувствую
отрадное свиданье;
Запомните
ж поэта предсказанье:
Промчится
год, и с вами снова я,
Исполнится
завет моих мечтаний;
Промчится
год, и я явлюся к вам!
О,
сколько слез и сколько восклицаний,
И
сколько чаш, подъятых к небесам!
И
первую полней, друзья, полней!
И всю
до дна в честь нашего союза!
Благослови,
ликующая муза,
Благослови:
да здравствует Лицей!
Наставникам,
хранившим юность нашу,
Всем
честию, и мертвым и живым,
К
устам подъяв признательную чашу,
Не
помня зла, за благо воздадим.
Полней,
полней! и, сердцем возгоря,
Опять
до дна, до капли выпивайте!
Но за
кого? о други, угадайте...
Ура,
наш царь! так! выпьем за царя.
Он
человек! им властвует мгновенье.
Он раб
молвы, сомнений и страстей;
Простим
ему неправое гоненье:
Он
взял Париж, он основал Лицей.
Пируйте
же, пока еще мы тут!
Увы,
наш круг час от часу редеет;
Кто в
гробе спит, кто дальный сиротеет;
Судьба
глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо
склоняясь и хладея,
Мы
близимся к началу своему...
Кому ж
из нас под старость день Лицея
Торжествовать
придется одному?
Несчастный
друг! средь новых поколений
Докучный
гость и лишний, и чужой,
Он
вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв
глаза дрожащею рукой...
Пускай
же он с отрадой хоть печальной
Тогда
сей день за чашей проведет,
Как
ныне я, затворник ваш опальный,
Его
провел без горя и забот.
19 ОКТЯБРЯ 1827
Бог
помочь вам, друзья мои,
В
заботах жизни, царской службы,
И на
пирах разгульной дружбы,
И в
сладких таинствах любви!
Бог
помочь вам, друзья мои,
И в
бурях, и в житейском горе,
В краю
чужом, в пустынном море
И в
мрачных пропастях земли!
19 октября 1828
Усердно
помолившись богу,
Лицею
прокричав ура,
Прощайте,
братцы: мне в дорогу,
А вам
в постель уже пора.
ВОСПОМИНАНИЕ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ
Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады
прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшею главой.
Так
отрок библии, безумный расточитель,
До
капли истощив раскаянья фиал,
Увидев
наконец родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты,
О,
много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты,
И
долго я блуждал, и часто, утомленный,
Раскаяньем
горя, предчувствуя беды,
Я
думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады.
Воображаю день счастливый,
Когда средь вас возник лицей,
И
слышу наших игр я снова шум игривый
И вижу вновь семью друзей.
Вновь
нежным отроком, то пылким, то ленивым,
Мечтанья
смутные в груди моей тая,
Скитаясь
по лугам, по рощам молчаливым,
Поэтом забываюсь я.
И въявь я вижу пред собою
Дней прошлых гордые следы.
Еще
исполнены великою женою,
Ее любимые сады
Стоят
населены чертогами, вратами,
Столпами,
башнями, кумирами богов
И
славой мраморной, и медными хвалами
Екатерининских орлов.
Садятся призраки героев
У посвященных им столпов,
Глядите;
вот герой, стеснитель ратных строев,
Перун кагульских берегов.
Вот,
вот могучий вождь полунощного флага,
Пред
кем морей пожар и плавал и летал.
Вот
верный брат его, герой Архипелага,
Вот наваринский Ганнибал.
Среди святых воспоминаний
Я с детских лет здесь возрастал,
А
глухо между тем поток народной брани
Уж бесновался и роптал.
Отчизну
обняла кровавая забота,
Россия
двинулась и мимо нас летят
И тучи
конные, брадатая пехота,
И пушек медных светлый ряд.
______________
На юных ратников взирали,
Ловили брани дальний звук
И
детские лета и . . . . . проклинали
И узы строгие наук.
И
многих не пришло. При звуке песней новых
Почили
славные в полях Бородина,
На
кульмских высотах, в лесах Литвы суровых,
Вблизи Монмартра . . . . . .
1829
Чем
чаще празднует лицей
Свою
святую годовщину,
Тем
робче старый круг друзей
В
семью стесняется едину,
Тем
реже он; тем праздник наш
В
своем веселии мрачнее;
Тем
глуше звон заздравных чаш,
И наши
песни тем грустнее.
1831
"Была пора: наш праздник
молодой..."
Была
пора: наш праздник молодой
Сиял,
шумел и розами венчался,
И с
песнями бокалов звон мешался,
И
тесною сидели мы толпой.
Тогда,
душой беспечные невежды,
Мы
жили все и легче и смелей,
Мы
пили все за здравие надежды
И
юности и всех ее затей.
Теперь
не то: разгульный праздник наш
С приходом
лет, как мы, перебесился,
Он
присмирел, утих, остепенился,
Стал
глуше звон его заздравных чаш;
Меж
нами речь не так игриво льется.
Просторнее,
грустнее мы сидим,
И реже
смех средь песен раздается,
И чаще
мы вздыхаем и молчим.
Всему
пора: уж двадцать пятый раз
Мы
празднуем лицея день заветный.
Прошли
года чредою незаметной,
И как
они переменили нас!
Недаром
- нет! - промчалась четверть века!
Не
сетуйте: таков судьбы закон;
Вращается
весь мир вкруг человека,-
Ужель
один недвижим будет он?
Припомните,
о други, с той поры,
Когда
наш круг судьбы соединили,
Чему,
чему свидетели мы были!
Игралища
таинственной игры,
Металися
смущенные народы;
И
высились и падали цари;
И
кровь людей то Славы, то Свободы,
То
Гордости багрила алтари.
Вы
помните: когда возник лицей,
Как
царь для нас открыл чертог царицын.
И мы
пришли. И встретил нас Куницын
Приветствием
меж царственных гостей,-
Тогда
гроза двенадцатого года
Еще
спала. Еще Наполеон
Не
испытал великого народа -
Еще
грозил и колебался он.
Вы
помните: текла за ратью рать,
Со
старшими мы братьями прощались
И в
сень наук с досадой возвращались,
Завидуя
тому, кто умирать
Шел
мимо нас... и племена сразились,
Русь
обняла кичливого врага,
И
заревом московским озарились
Его
полкам готовые снега.
Вы
помните, как наш Агамемнон
Из
пленного Парижа к нам примчался.
Какой
восторг тогда пред ним раздался!
Как
был велик, как был прекрасен он,
Народов
друг, спаситель их свободы!
Вы
помните - как оживились вдруг
Сии
сады, сии живые воды,
Где
проводил он славный свой досуг.
И нет
его - и Русь оставил он,
Взнесенну
им над миром изумленным,
И на
скале изгнанником забвенным,
Всему
чужой, угас Наполеон.
И
новый царь, суровый и могучий,
На
рубеже Европы бодро стал,
И над
землей сошлися новы тучи,
И
ураган их . . . . . . . . . .
Октябрь1836
Читайте также
Комментариев нет
Отправить комментарий