Анатолий Мошковский

Память детства

10 марта – 90 лет Анатолию Ивановичу Мошковскому, русскому советскому прозаику, поэту, известному детскому писателю.

Анатолий Мошковский родился 10 марта 1925 года в Белоруссии, в городе Могилёве, в семье педагогов. Его отец, Иван Борисович Мошковский, ещё до революции окончил учительский институт, а в начале двадцатых годов основал в Могилёве педагогическое училище. Мать, Зоя Васильевна, была дочерью священника, также была хорошо образована и работала учительницей.

Вскоре после рождения Анатолия семья переезжает в Витебск — в этом городе и проходит детство писателя. Он рос тихим, немного замкнутым ребенком, любящим литературу и мечтающим о путешествиях. К чтению Толя Мошковский пристрастился задолго до школы, а в восемь лет написал своё первое стихотворение. В начальных классах увлёкся поэзией Пушкина и Лермонтова, творчеством Тургенева и к четырнадцати годам написал уже множество лирических стихотворений и несколько поэм. Он даже «издавал» свои «книги»: делал для них обложки из картона, нумеровал страницы, иллюстрировал цветными карандашами и красками…

В 1940 году Анатолий вместе с родителями переехал в Москву и весной 1941-го года окончил восьмилетку. К сожалению, в мир семьи Мошковских, как и во многие другие семьи, стремительно ворвалась война. Пришлось срочно эвакуироваться в Башкирию, село Дуван. Иван Борисович был назначен директором Дуванской средней школы, мать — учительницей начальных классов. Так Анатолий оказался в маленькой сельской школе, где обрел много новых друзей. Он все так же продолжал писать, работал в школьном журнале. Он продолжает «издавать» самодельные книги стихов, рассказов и повестей об охоте на рысей, леопардов, слонов, о фантастических кораблях и вездеходах. К окончанию школы на счету Толи Мошковского уже не менее двухсот стихотворений и поэм на самые различные темы.

В 1943 году, когда всех юношей 1925 года рождения забирали на фронт, Анатолия Мошковского не взяли — в возрасте 13 лет он потерял три пальца на правой руке из-за взрыва детонатора от старой английской гранаты. Этот случай стал основой сюжета рассказа «Гремучая ртуть».

В том же, 1943-м, году Анатолий уезжает в Москву, где поступает в Литературный институт им. А.М. Горького на семинар поэзии. А после войны возвращается в Москву и его семья. Анатолий Мошковский начал публиковаться в периодике с 1945 года, ещё будучи студентом. А в 1948 году успешно окончил Литературный институт, став профессиональным писателем. Первая изданная книга А. Мошковского увидела свет в 1952 году — это был сборник поэзии «Самое дорогое».

По окончании института Мошковский поступил на работу в Главлит, сотрудничал с журналом «Дружные ребята». В 1958 году стал членом Союза писателей СССР. С 1959 по 1970 годы Мошковский работал в редакционной коллегии журнала «Пионер».

Первая книга рассказов для детей «Полет не отменяется!» вышла в 1956 году. Писатель много ездит по стране, встречается с интересными людьми, находит в их жизни и работе темы для своих рассказов и повестей. Поездка на Ангару и Байкал помогла родиться книгам «Твоя Антарктида», «Скала и люди», «Река моя Ангара». Крайнему Северу, рыбакам, морякам подводникам и жителям тундры посвящены его книги «Не опоздай к приливу», «Отцы уходят в океан», «Три белоснежных оленя». О ребятах и молодежи, живущих на берегах Южного Дуная и Черного моря, рассказывают его повести «Трава и солнце», «Парламентер», «Дельфиний мыс», «Взрыв у моря», «Черные кипарисы».

В его произведениях поднимаются самые серьезные и важные жизненные вопросы. Мошковский раскрывает перед ребенком правду жизни, учит встречать тяжелые испытания с высоко поднятой головой, не меняя своих привычек, не уступая принципам. Испытав в своей жизни множество трудностей, Анатолий Иванович с помощью творчества стремится научить маленьких читателей ценить дружбу, добро, выходить из сложных ситуаций, сохраняя при этом самые важные качества: любознательность, щедрость, справедливость, мужество и благородство. Герои его книг - смелые, активные люди, умеющие мечтать и верить в чудо. Они самостоятельно преодолевают сложности и храбро вступают в борьбу со злом.

Его книги учат детей становиться настоящими людьми, выходить на чистый, благородный и справедливый путь. Может быть, такое стремление помочь подрастающему поколению в схватке с серьезными испытаниями берет свое начало из его собственной жизненной истории. Книга «Вызов на дуэль» — о довоенном детстве. В своих повестях и рассказах А. Мошковский старается поднимать важные нравственные проблемы. Он пишет о возмужании человека, о рождении в нем чувства долга и ответственности за свои поступки, о дружбе и чести, которые выковываются и проверяются в труде, о поисках своего места в жизни и покорении природы.

Будучи маститым и достаточно популярным детским писателем, Анатолий Мошковский обратился к фантастике. Именно две повести, написанные в жанре фантастики, принесли писателю настоящую славу — теперь уже и посмертную, — они регулярно переиздаются. Первая из них — фантастическая сказка «Семь дней чудес» (1969) о мальчике, к которому попало удивительное научное изобретение — волшебный фонарик «Хитрый глаз», способный управлять эмоциями окружающих людей.

Самым же известным и популярным его произведением стала опубликованная в 1975 году фантастическая повесть «Пятеро в звездолёте», выходившая впоследствии также под названием «Заблудившийся звездолёт». В повести рассказывается о четверых мальчишках и одной девчонке, похитивших звездолёт, на котором они отправились путешествовать по Вселенной. Книга была чрезвычайно популярна в свое время, и многие нынешние фантасты признавались, что к жанру их приворожила именно эта книжка.

И хотя книги Анатолия Ивановича Мошковского предназначены для подростков в возрасте 11—17 лет, проблемы, с которыми сталкиваются герои его книг, — вполне взрослые. Жизнь требует от этих ребят решений безо всяких скидок на их юный возраст. Многие произведения заканчиваются очень сурово, даже трагично. Анатолий Мошковский не приукрашивает жизнь, изображает её такой, какая она есть. И его герои встречают жизненные трудности с открытыми глазами, не зарывают голову в песок. Они ошибаются, но не подличают, не строят своё счастье за счёт других. Практически перед каждым из них встаёт нравственный выбор: как жить — трудно, но честно или легко, но подло.

За годы своего литературного творчества Анатолий Иванович Мошковский написал около тысячи произведений. Анатолий Мошковский известен и как переводчик: его перу принадлежат переводы стихотворений молдавских поэтов, в частности, Эмилиана Букова. Большинство книг напечатано на разных языках мира.

Умер писатель в возрасте 83 лет в Москве 2 декабря 2008 года.

«Это очень трудно»

Я принес в редакцию одного журнала рассказы.

— Пожалуйста, — заведующий литературным отделом кивнул на мягкий диван. — Показывайте.

Я достал из портфеля рукопись и протянул. Заведующий, полный, с модным зачесом, в белой рубашке с крапчатым галстуком, протянул пухлую руку с белыми манжетами и взял рассказы.

Глянул на фамилию автора, то есть на мою, написанную в правом углу рукописи, подпер пальцами высокий, чуть лысеющий молодой лоб и пробежал глазами верхнюю страницу, чтобы определить, что я за птица — стоит ли ему тратить время на мои рассказы или отдать их кому-нибудь из рецензентов.

Я сидел на зыбком диване, протертом сотнями графоманов, пишущих так себе, талантов и, возможно, даже одним-двумя будущими гениями. Сидел, и мне было не очень приятно.

Никто меня печатать не обязан. Захотят — да, захотят — нет, а ты сиди как проситель и жди приговора. Не из завидных у нас все-таки работа!

Дома ты творец, если даже и пишешь без особого блеска, дома у тебя полный простор, и ты себя чувствуешь прекрасно. Куда уверенней, чем в редакциях.

Полистав рассказы, заведующий спросил:

— Давно пишете?

— Порядочно.

— А точнее?

— Лет пятнадцать.

— Печатались?

— Да, — сказал я.

— В газетах, журналах или сборниках?

— Везде случалось. Были даже отдельные книжки.

— Вот как? Ну хорошо, недельки через две звякните. Если ничего не помешает, постараюсь прочесть. Запишите мой телефон.

Я записал, пожал его пухлую руку, взял под мышку портфель и с облегчением вышел в коридор.

Я спускался по лестнице, ехал в троллейбусе и метро и думал: «Не пятнадцать лет пишу я. Гораздо больше. Этот год у меня юбилейный: целых тридцать лет уже занимаюсь я литературой! Что и говорить, стаж солидный, можно сказать, академический».

У автора сильно бежало из носу и здорово вспухла поцарапанная котом рука, когда его вдруг осенило и он, схватив кусок тетрадочной обложки, начал в рифму записывать строки. Странно, слова-то все обычные, а вот как расставишь их в ряд, как склеишь рифмой, совсем по-иному читаются — звенят!

Автору было восемь, и он писал о танке, увиденном на открытке: «Когда танк с горы съезжал…» — и так далее. Танк был грозный: его пушка стреляла, и беляки с воплями удирали.

Это было открытие. Увидел снегиря — и стихи готовы. Пролетел над домом, треща деревянным пропеллером тех лет, двукрылый самолет — и оставил свой след в тетрадке. Кошки, облака, пароходы, поезда, корабли, «лагерь Шмидта» на льдине — все это оседало в тетрадках, на обрывках промокашек и клочках бумаги в виде больших детских каракулей.

Скоро выяснилось, что я не самый первый автор. До меня писали Пушкин, и Лермонтов, и другие классики — их разбирали в классах. Сразу работать стало легче: чувствовалась их сильная поддержка. Я с ушами влез в их стихи и время от времени бегал к папе:

— Па, что такое «вакханка» и «ланиты младые»?

Отец, учитель русского языка и литературы, брал из моих рук книгу, ставил в шкаф и говорил:

— Сказки тебе надо читать, сынок, — и доставал книжечку пушкинских сказок, — смотри, как хорошо: «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет…»

Это и вправду было здорово, и я, прочитав всю книжку, тут же принялся сочинять сказку. Прочитав ее, папа сказал, что не все складно, много ошибок и что нельзя рифмовать «вода — друзья».

Я обиделся и никому больше не показывал свои произведения. Потом мне надоело быть писателем, и я весь отдался лыжам. И все же страсть к сочинительству, видно, так основательно засела во мне, что на белом снегу — ах какой это был снег! — я однажды вывел лыжной палкой: «Солнце солнце не садись не покидай голубую высь».

Десятиклассник Гена Сумской, оказавшийся рядом, прочел на снегу мои письмена и подверг их уничтожающей критике: во-первых, стихи не в ритме, во-вторых, «голубая высь» — это штамп, в-третьих, в стихах нет знаков препинания, в-четвертых…

— А мы еще не проходили запятые! — крикнул я, ринулся с горки и врезался головой в сугроб.

Потом в зависимости от настроения я попеременно был то писателем, то натуралистом и наблюдал жизнь синиц и домашних мышей; то астрономом, и делал телескоп, чтобы исследовать Марс и звезды; то нумизматом и филателистом, собирая старинные монеты и марки; то радистом и пытался смонтировать многоламповый приемник; то фотографом и художником, то путешественником и геологом, то…

И все же писательство пересиливало все. Годам к четырнадцати я научился лихо рифмовать, писал поэмы и лирические стихи о полярных летчиках, об индейцах и пирогах людоедов, о зловредном Левке, который отобрал у одного малыша трех пойманных пескарей, и о гибели наших героев-стратонавтов…

Я даже «издавал» свои книги. Чтобы они походили на настоящие, делал обложки из картона, нумеровал страницы, вводил оглавления, иллюстрировал их цветными карандашами или красками.

Видя мое пристрастие к книгам, родители купили мне коробку с резиновым набором — «Гутенберг». Когда у меня хватало терпения и не особенно тянуло на улицу — а это было чаще всего дождливой осенью, — я буква к букве набирал строки стихов и прозы, макал в чернильницу палец, мазал по буквам, вставленным в особую форму, и прикладывал к бумаге.

Тираж моих книг тех лет не превышал одного экземпляра, обложки были пестры и непринужденны.

Я издавал книги стихов, рассказов и повестей об охоте на рысей, леопардов, слонов, о фантастических кораблях-вездеходах, с одинаковой легкостью плавающих в океанах, в воздухе, пробивающих горы и земную кору.

На задней обложке книг, как и положено было, проставлена цена. Единственным покупателем их была мама. Ни одна из книг, помню, не стоила больше пятнадцати копеек. Но что может сравниться с теми первыми гонорарами!

Я покупал на них монпансье, пистоны для пугача, в аптеке «сен-сен» — пакетики с крошечными, вроде корешков, ароматными штучками; пососешь, и никто не узнает, что ты до этого тянул из папиросы дым.

Однако скоро у меня наметился явный крен в сторону кино. На многих метрах полос белой бумаги, мамой купленной в магазине, я чернилами рисовал сотни кадров длинного кинорассказа о подвигах полярников и буденовцев, делал надписи, и, по моим представлениям, даже у самых толстокожих зрителей волосы должны были стать дыбом от этих фильмов.

Устроив на спинке стула экран из картона, я протягивал перед мамой свою киноленту и, дополняя титры под картинками, рассказывал, что происходит на экране. Я воспроизводил взрывы гранат и треск залпов, цокот конницы и посвист клинков, победные крики и работу станковых пулеметов. Я шептал слова умиравших в бою и проклятие приговоренных к расстрелу бойцов. Я тарахтел как тяжелый танк, чихал и дудел как броневик, жужжал как самолет.

В общем, работы было много, и она была очень серьезная.

Когда мы уезжали в Москву, я с высоты пятнадцати лет безжалостно высмеял и забраковал все свои ленты и книги — сжег их в плите, и единственно чему удивлялся — их количеству. Мама, мой главный редактор, издатель, зритель и покупатель, ругала меня потом: надо бы на память что-нибудь оставить.

К восемнадцати годам я написал не менее двухсот стихотворений и поэм на самые различные темы: от поэм о Рембрандте, Микеланджело и Невском до драмы в стихах о чудо-человеке, который проходил сквозь скалы, океаны и время. В восемнадцать лет, когда меня по трем стихотворениям, нацарапанным на тетрадочных листах в линейку, приняли в Литературный институт на Тверском бульваре возле бронзового Пушкина (тогда его еще не перетащили на ту сторону площади), уничтожение бумаги продолжалось угрожающими темпами.

…Через две недели, как и велел заведующий отделом литературы, я позвонил в редакцию:

— Прочел, — сказал он, — неплохо, интересно, но, знаете, к сожалению… Как бы вам сказать… Тема… Ну, словом…

Выслушав его, я повесил трубку. И почти не огорчился.

Я не писал специально для него, для его узкотематического, непомерно бодрого и кристально ясного журнала.

Черт побери, ведь у меня за плечами такой стаж, а потому и закалка. Я написал немало всего и всякого и еще тридцать лет назад знал таких беспощадных рецензентов, как Гена Сумской. Мне ли падать духом? Хочется одно — писать хорошо. Чтобы насквозь прожигало и навсегда запоминалось.

А это — очень трудно.

1963

#Мошковский90 #ГодЛитературы