Михаилу Юрьевичу Лермонтову - 200 лет
В день рождения русского поэта Михаила Лермонтова предоставим слово русским поэтам.
Андрей Дементьев:
«Сколько
себя помню, – я всегда был влюблен в стихи Михаила Юрьевича Лермонтова. Сначала
мне читал их вслух отец, присаживаясь на краешек кровати, когда мама укладывала
меня спать. В свои три-четыре года я еще не знал грамоты, не умел складывать
буквы, но очень любил слушать, как отец нараспев, завораживая меня небесной
музыкой слова, колдовал надо мной: «Ночевала тучка золотая на груди
утеса-великана…» И я засыпал под это поэтическое видение.
Однажды
я горько расплакался, когда отец прочел мне стихи о том, как погиб Поэт,
«поникнув гордой головой». Родители долго не могли меня успокоить, потому что
мне было бесконечно жалко упавшего на снег курчавого человека, которого я
увидел на картинке в книге…
С
годами меня все больше и больше тянуло к Лермонтову. Отец подарил мне полное
собрание его произведений. И я, к своему восторгу, уже пойдя в школу, открыл
для себя неповторимую прозу Михаила Юрьевича. «Герой нашего времени» стал моим
героем на всю жизнь. Такой музыкальной и глубокой книги, когда казалось, что
все в ней происходит при твоем присутствии и даже при твоем участии, мне больше
не встречалось…
Помню,
как в 1955 году я впервые приехал в Пятигорск. И был потрясен всем, что увидел
там – маленький домик поэта, его кабинет, дом генерала Верзилина, где произошла
роковая ссора Лермонтова с Мартыновым, и место дуэли. Мне трудно было
переживать эти потрясения в одиночестве… У горы Машук я встретил двух девчонок,
которые приехали тоже откуда-то издалека и тихо переговаривались между собой.
Неожиданно для себя я спросил их: «Девочки, вы в музее были?» – «Нет еще», –
смущенно признались те. «А в гроте Печорина?» И, не дождавшись ответа,
предложил: «Поехали вместе…»
С тех
пор почти каждый год я прилетаю на Северный Кавказ, чтобы поклониться Святым
Лермонтовским местам.
А в
Тарханы я попал несколько позже, в очень плохое время, когда из-за
неисправности местного водопровода затопило лестницу, которая вела к могиле
Михаила Юрьевича. Все было в воде. Каким-то чудом, хлюпая ботинками, мы с
писателем Алексеем Пьяновым спустились ко гробу Поэта и суеверно дотронулись до
холодного металла…
За эти
полвека я написал много стихотворений, которых без Лермонтова и его Поэзии
просто бы не было. И еще мне очень хотелось рассказать о нем самом, как я
чувствовал и понимал эту гениальную личность, этого мужественного и не очень
счастливого человека… И вот теперь собрал эти стихи в книгу, которую посвящаю
своему любимому Поэту».
«На всех портретах…»
На
всех портретах
Лермонтов
печален.
Порой
задумчив.
Иногда
суров.
И в
дни, когда
Со
славою венчали,
И в
сладкий миг
Предчувствия
стихов.
Нигде
ни разу
Он не
улыбнулся.
И на
портретах
Тот же
строгий лик:
И у
повесы
С
юнкерского курса,
И у
Поэта,
Взявшего
Олимп.
Наверное,
в душе
Все
было
Слишком
зыбко.
И
потому
Невеселы
штрихи…
Но
сохранили нам
Его
улыбку
Надеждой
озаренные
Стихи.
Поэт
…У
Красных ворот,
Где
прошло его детство,
Он
встал над обидами
И
суетой.
И
кажется мне —
Он все
хочет вглядеться
В тот
мир,
Что
остался за черной чертой.
Возможно,
ему и не так одиноко
Быть с
нами,
Как
было в той жизни младой
Среди
петербургских паркетов
И
окон,
Где
каждое слово
Грозило
бедой.
Пушкин и Лермонтов
Как
жаль, – им не случилось встретиться, —
Двум
гениям, двум узникам судьбы.
А
время, словно ветряная мельница,
Перемололо
пересуд толпы.
Четыре
года меж двумя дуэлями,
Две
жизни взлетов, счастья и невзгод…
Быть
может, небесами было велено,
Чтоб
одинаков был у них исход.
Как
жаль, – им не случилось встретиться
Еще
при жизни и до встречи книг.
И до
сих пор Земля на Небо сердится,
Что
так оно жестоко было к ним.
Но в
Небесах их души побратались,
Лишь в
Небесах – не в жизни и не в снах.
А на
Земле не дождалась их старость,
И в
этом тоже есть особый знак.
«Над Машуком гроза…»
Над
Машуком гроза, – как в день дуэли.
Природа
свой переживает путч.
Но
гром ушел, и дали просветлели.
И небо
вдруг очистилось от туч.
У
обелиска, где портрет поэта,
Четыре
грифа сторожат покой.
И
ветви дуба к небесам воздеты,
Как
будто это царь, а не изгой.
Спускаюсь
вниз по каменной дороге,
Которой
он поднялся на Машук.
И
думаю с пристрастием о Боге,
В то
утро Богу было недосуг.
Иначе
все б сложилось по-другому.
Не
стал бы горьким символом Машук.
И
всадники б спустились мирно к дому,
Чтобы
продолжить прерванный досуг.
Но не
всегда мы властны в наших бедах.
И
Сатана, как прежде, правит бал…
А
Лермонтов так грустен на портретах,
Как
будто все заранее он знал.
В отчем доме
Он
прислал ей весточку в Тарханы,
Что
приедет, как решит дела.
…Бричка
подкатила спозаранок,
И
усадьба мигом ожила.
Он
вошел в мундире при погонах.
Сбросил
на ходу дорожный плащ.
Покрестился
в угол на иконы:
«Бабушка,
ну что ты…
Да не
плачь…»
«Мишенька…»
Прильнула со слезами.
«Господи,
уж как ты услужил…»
Он в
объятьях на мгновенье замер
И по
залу бабку закружил.
«Погоди…
– она запричитала. —
Упаду
ведь… Слышишь, погоди…»
А душа
от счастья трепетала,
И
тревога пряталась в груди.
Сколько
дней горючих миновало
С той
поры, как почивал он здесь…
Стол
ломился… Уж она-то знала,
Как с
дороги любит внук поесть.
Он
наполнил рюмки, встал неспешно.
Замер
в стойке – словно на плацу.
«За
тебя…»
И
полыхнула нежность
По его
печальному лицу.
Жизнь
ее, надежда и отрада!
Только
что над ним прошла гроза…
Светит
возле образа лампада.
И
светились радостью глаза.
Лермонтов
не знал, что эта встреча
Будет,
как последнее «Прощай!»
Опускался
на Тарханы вечер,
Затаив
незримую печаль.
Лермонтов и Варенька Лопухина
1.
«Они прощались навсегда…»
Они
прощались навсегда,
Хотя о
том пока не знали.
Погасла
в небе их звезда,
И тихо
свечи догорали.
«Я
обещаю помнить Вас…
Дай
Бог дожить
До
новой встречи…»
И
каждый день,
И
каждый час
Звучать
в нем будут
Эти
речи.
Она
его не дождалась.
С
другим печально обвенчалась.
Он
думал:
«Жизнь
не удалась…»
А
жизнь лишь только начиналась.
2. «Он
ставит в церкви две свечи…»
Он
ставит в церкви две свечи.
Одну —
За
здравие любимой,
Чтоб
луч ее мерцал в ночи,
Как
свет души его гонимой.
Свечу
вторую он зажег
За
упокой любви опальной…
И,
может, пламя горьких строк
Зажглось
от той свечи печальной?
Две
горьких жизни…
Два
конца…
И
смерть их чувства уравняла,
Когда
у женского лица
Свеча
поэта догорала.
«Лермонтов
безмерно рисковал…»
Лермонтов
безмерно рисковал,
Вызывая
недругов к барьеру.
И
когда не принимал похвал,
И не
ставил в грош свою карьеру.
Рисковал
над начатым листом,
Чтоб
душой с другими поделиться.
Но
особый риск таился в том,
Что́ в
себе хранили те страницы.
Рисковал,
когда являлся в свет,
Потому
что был остёр в беседах.
Не
красавец, но лихой корнет,
Поразивший
смертью напоследок.
Опала
…На
дороге пусто и безлюдно.
Дождь
на листьях…
Или
капли слез?
«Что
же мне так больно и так трудно…»
Сердце
вдруг отчаяньем зашлось.
Оттого
ли, что опять в опале?
Что
нависла новая гроза?
От
разлуки или от печали
Так
темны горючие глаза?
Велика
цена его обидам.
В эту
ночь он все готов простить.
Можно
жить опальным и забытым.
Только
без России не прожить.
Родина
его звала и снилась…
Он по
ней тоскует все сильней.
ЧТО
поэту царская немилость!
Быть
бы только в милости у ней.
Кабинет
Лермонтова
Старинный
стол. Свеча. Свет из окна.
Бумаги
лист. И кожаное кресло.
Гусиное
перо. И тишина.
И
профиль, вычерченный резко.
Стою
благоговейно у дверей
И
вновь хочу представить те мгновенья,
Когда
он назначал свиданье Ей.
Она
являлась – Жрица вдохновенья.
И,
если оставалась до утра,
Ее
уста таинственно вещали…
И
взгляд Ее на кончике пера
Старался
удержать он на прощанье.
И
засыпал внезапно у стола,
Едва
Она исчезнет простодушно.
И
снова ждал, как и Она ждала,
Когда
Господь соединит их души.
И лишь
однажды не пришла Она,
Как
будто знала, что он смертью занят.
Старинный
стол. Свеча. И тишина.
И
чистый лист – как боль Ее
И
память.
И с
той поры Она незримо здесь.
Ей
некуда идти и некого тревожить.
И все,
что было с ними, – то и есть.
И
ничего другого быть не может.
«Домик Лермонтова в Пятигорске…»
Домик
Лермонтова в Пятигорске.
Примечательный
и неброский.
Окна
узкие.
Низкий
вход.
Сени.
Бурка
– от непогод.
На
скамейке —
Чубук
старинный…
Все
по-русски —
Гостеприимно:
В
кухне —
Старенький
самовар,
По
преданию —
Чей-то
дар.
К
временам
Возвращаюсь
Давним
—
Слышу
Шорох
Шагов
по камню.
Груша
юная на сносях…
Вновь
папаху сорвал косяк.
Входит
Лермонтов в кабинет.
Нет
поручика.
Есть
Поэт.
Он
судьбу здесь свою не предал,
Завершая
бессмертный круг…
Был
готов и к боям, и к бедам.
Но не
смог миновать Машук.
Бессонница
В эту
ночь ему опять не спится.
Он
сидит, сутулясь, у стола.
Невеселый
запах медуницы
Ночь
неслышно в комнату внесла.
И
плывет из сада робкий шорох,
Пропадая
в шелесте страниц.
Близкие
отзывчивые горы
Манят
снова вспышками зарниц.
Любит
он, увидев те зарницы,
На
коне умчаться в темноту.
Добрым
гостем к Машуку явиться,
Поклониться
древнему Бешту.
Но
сегодня он уйти не в силах.
Он
грустит, не зная почему…
То ли
сердце унеслось в Россию.
То ль
она сама пришла к нему.
Вдруг
пришла вот —
Зримо
и незримо,
Как
приходят грезы чередой.
Села
рядом женщиной любимой,
Удивила
редкой красотой.
И в
глаза ей заглянув несмело,
Шепчет
он, что уж который день
Все
тоскует по березам белым,
По
огням печальных деревень.
Что «с
отрадой, многим не знакомой»,
Был бы
рад, как в юности, опять
На
избу, покрытую соломой,
Все
богатства юга поменять.
«Говори…»
– она в ночи просила
И
совсем не ведала того,
Что
была та песня о России
Лебединой
песнею его.
«Мятежный провидец…»
Мятежный
провидец,
Гусар
и романтик…
Последняя
ссылка.
Любимый
Кавказ.
У
жизни нет шанса.
У
смерти – гарантий.
И
молодость
Свой
исчерпала запас.
А
время ползло,
Как в
походе пехота.
И вот
уже день
До
нажатья курка.
И нет
у трагедий
Обратного
хода.
Как
нет у Истории
Черновика.
И
вздрогнул Машук.
И
встревожились птицы.
И
черные тучи напряжены…
И в
ужасе всадник
Никак
не домчится
В
былое,
Где не
было этой вины.
И
плакало Небо навзрыд
Над
Поэтом.
Над
прожитой жизнью,
Уставшей
от бед.
Уткнулось
плечо
Золотым
эполетом
В
прохладу земли,
В
молодой горицвет.
Кинжал
Николай
Мартынов
Приобрел
кинжал.
И себя
за это
Очень
уважал.
Ибо в
Пятигорске
Думали
с тех пор,
Что
кинжал за храбрость
Получил
майор.
А на
самом деле
Было
все не так.
Он
купил у горца
Золотой
тесак.
Украшал
кинжалом
Дорогой
бешмет,
Поразить
надеясь
Пятигорский
свет.
Ничего
ж другого
Не
таилось в нем,
Чтоб
пленить собою
Генеральский
дом.
В тот
июльский вечер,
В
горький вечер тот
Лермонтов
был весел,
Не
жалел острот.
Музыка
звучала
В
гулкой тишине.
Никаких
предчувствий.
Только
синь в окне.
И
когда последний
Смолк
в тиши аккорд,
Вдруг
упала фраза,
Словно
камень с гор.
Лермонтов
не думал
Обижать
его.
Просто
с губ сорвалось.
Больше
ничего.
И хоть
добродушен
Был
девичий смех…
Но
ведь над майором.
Да еще
при всех.
А
майор Мартынов
Так
себя любил,
Что
принять ту шутку
Не
хватило сил.
И
тогда был вызван
На
дуэль поэт…
Впереди
остался
Лишь
один рассвет.
До
чего ж нелепо
Все
произошло.
Но
молчало Небо
И
зверело зло.
Последний вечер Лермонтова
Похожий
на свои портреты,
Сидел
он между двух сестер.
И, как
положено поэтам,
Был и
галантен, и остёр.
Смеялись
сестры. Он злословил.
Верней,
задумчиво острил.
И в
каждом жесте, в каждом слове
Неподражаем
был и мил.
А за
окошком краски меркли,
Ковры
темнели на полу.
И как
нахохлившийся беркут,
Мартынов
высился в углу.
Грядущий
день его прославит.
Да
слава будет тяжела…
Слетали
звуки с белых клавиш,
Как с
веток птичья ворожба.
Перед дуэлью
В
Железноводск пришла весна,
Скорей
похожая на осень.
Я все
дела свои забросил.
И нас
дорога понесла.
Висели
тучи низко-низко.
Ручей
под шинами пропел.
Фонарь,
как вялая редиска,
В
тумане медленном алел.
На
повороте у дороги
Стоял
обычный старый дом.
И
сердце замерло в тревоге,
Как
будто жил я в доме том.
Звенели
женщины посудой.
Кому-то
было недосуг.
...В
то утро Лермонтов отсюда
Верхом
помчался на Машук.
«Когда он после выстрела Мартынова…»
Когда
он после выстрела Мартынова
Упал,
—
Ударил
гром в горах.
И
землю охватил внезапный страх,
Как
будто Небо
От
себя ее отринуло.
Средь
туч метались молнии неистово.
Гроза
зашлась во гневе и слезах.
И эхо
рокового выстрела
Не
утихало в скорбных небесах.
Я
вспомнил вновь о той грозе —
В
Тарханах,
Когда
сорвали с памятника шелк…
Дождь
перестал.
Хотя
все утро шел.
И было
все загадочно
И
странно.
И так
совпало —
Капля
дождевая
Вернула
нас к его былой тоске,
Когда
та капля,
Как
слеза живая,
Скатилась
вдруг
По
бронзовой щеке.
Некрополь
Пятигорский
некрополь.
Тишина
и покой.
Здесь
землею был принят
Гениальный
изгой.
Белозубый
поручик,
Обреченный
пророк,
Сколько
взял он на Небо
Ненаписанных
строк!
Сколько
зорь и закатов
Без
него отцвело!
На
растерянном камне —
Роковое
число.
А над
ним только небо
Да
шуршание крыл.
И
печальные горы,
Что
при жизни любил.
Он не
знал, что недолгим
Будет
этот приют.
Что в
родные Тарханы
Прах
его увезут.
Но
осталось святыней
Это
место навек…
Грустно
кружатся листья.
Тихо
падает снег.
Бабушка Лермонтова
Елизавета
Алексеевна Арсеньева
Внука
своего пережила…
И
четыре чёрных года
Тень
его
Душу
ей страдальческую жгла.
Как
она за Мишеньку молилась!
Чтоб
здоров был
И
преуспевал.
Только
бог не оказал ей милость
И
молитв её не услыхал.
И она
на бога возроптала,
Повелев
убрать из комнат Спас.
А душа
её над Машуком витала:
"Господи,
почто его не спас?!"
Во
гробу свинцовом, во тяжёлом
Возвращался
Лермонтов домой.
По
российским побелевшим сёлам
Он
катился чёрною слезой.
И
откуда ей достало силы –
Выйти
за порог его встречать…
Возле
гроба бабы голосили.
"Господи,
дай сил не закричать…"
Сколько
лет он вдалеке томился,
Забывал
между забот и дел.
А
теперь навек к ней возвратился.
Напоследок
бабку пожалел.
Непостижимость
Мы все
настолько в Лермонтова вжились,
Что
кажется, нас нечем удивить…
Но
гении – всегда непостижимость…
И где
найти нам Ариадны нить?
Не
понимаю, как в такие лета,
Когда
душа наметилась едва,
Грядущее
величие поэта
Нам
открывали юные слова?
Как
мог он видеть в позапрошлом веке,
Что
«спит земля в сиянье голубом»?
Еще
Гагарин не расставил вехи,
И мир
не вхож был в наш небесный дом.
Как
рано он взорвал глаголом темень,
Чтоб
светом обернуться на земле.
И
отступил перед мальчишкой Демон,
Едва
он уличил его во зле.
Наверное,
он был посланец Бога?
Но
почему Господь к нему был строг?
Оборвалась
печальная дорога
На
перекрестке гениальных строк.
Посланец
Бога, он не знал, кем послан.
И, не
сумев предчувствий одолеть,
Все
чаще устремлялся сердцем к звездам,
Не
думая, что звезды – тоже смерть.
Посланец
Неба, жил он по-земному
И не
считал обид своих и ран…
От бед
спасала лишь дорога к дому
Да
живопись возлюбленных Тархан.
Тарханы
Амфитеатр
Тархановской поляны
Весь в
ожиданье лермонтовских строк.
Пылают
розы, светятся тюльпаны.
И
время начинает диалог.
Звучат
стихи, знакомые нам с детства.
И
горло перехватывает грусть.
Поэзия
вершит здесь чудодейство,
Которое
мы знаем наизусть.
И
кажется – в незримом разговоре
Вновь
повстречались Мцыри и монах…
И
мрачно смотрит на гостей Печорин,
Успокоенья
не найдя в стихах.
Какая-то
девчушка вышла к сцене,
К
портрету положила васильки.
И в то
мгновенье взгляд ее весенний
Как
будто оживил его зрачки.
Амфитеатр
Тархановской поляны…
Поэзии
и жизни торжество.
Пылают розы, светятся тюльпаны.
И все
полно здесь имени его.
Из
книги Андрея Деменьева «Россия – страна поэтов»
Игорь Ляпин
Стихи
о Лермонтове
* * *
Он под
ударом оказался,
Совсем
молоденький корнет,
Поскольку
первым отозвался
И
бросил в свет: – Погиб поэт...
В
порыве юности горячей
Он сам
ещё не сознаёт,
Что
жизнь уже пошла иначе,
От
этих слов ведя отсчёт.
Пройдясь
пером по жгучим строфам
И
посмотрев картинно вдаль,
Уже с
кровавым Бенкендорфом
О ней
подумал государь.
И,
понимавший, в чём крамола,
С
приказом царским вскрыв пакет,
Бесстрашный
генерал Ермолов
Махнул
в сердцах: – Погиб поэт...
Но
Лермонтов не падал духом.
Покинув
свой родимый дом,
Он
распрощался с Петербургом
И не
раскаялся ни в чём.
Он с
высшим светом не рядился,
А
заклеймил тот гнусный свет.
И как
поэт он сам родился,
Когда
сказал: – Погиб поэт...
* * *
Эту
гордую русскую славу
Даже
ссылкой убить не смогли...
На
покатые плечи Бештау
Угнетающе
тучи легли.
Где
безлюдней тропинки и круче,
На
июльской вечерней заре
Русской
армии дерзкий поручик
Всё
бродил по Железной горе.
И была
бы приятней прогулка
Среди
трав, родников, синевы –
Будь
хоть весточка из Петербурга,
Хоть
бы несколько слов из Москвы.
Это
мучило и удручало –
До
чего на душе тяжело!
Экстра-почта
письма не примчала,
И с
обычной оно не пришло.
Дни
теперь непрогляднее ночи.
Как
умеют в России пытать!
Где-то
бабушка снова хлопочет,
Сбилась
с ног. Перед кем хлопотать?!
Разве
чья-то поможет порука?
Все
мольбы её слёзные – зря...
Даже
имя любимого внука
В
содроганье приводит царя.
И
недаром в его карауле
Так
услужлив изысканный сброд –
От
черкесской ли, русской ли пули,
Пожелай
он, любой упадёт.
И
поручик, присев на опушке,
На
закатное солнце глядит.
Он
готов. Он ведь знает, что Пушкин
Был не
только Дантесом убит.
* * *
Как
зол был Лермонтов, как зол,
Когда
смотрел на мир придворный –
Бездушный,
чопорный, притворный –
России-матушки
позор.
Как
прав был Лермонтов, как прав,
Когда
клеймил пустой и гнусный
Тот
пышный двор – насквозь нерусский –
И
царедворцев дикий нрав.
Как
чист был Лермонтов, как чист,
Когда,
злословьем возмущённый,
Он
покидал их бал никчёмный
И брал
бумаги чистый лист.
Как
горд был Лермонтов, как горд,
И
по-иному жить не мыслил...
Ещё
немного – грянет выстрел,
И он в
бессмертие падет.
* * *
Поручик
пылок был, и смел,
И горд
отвагою своею,
И
честь высокую имел –
Не
просто фразу "честь имею".
Он у
барьера вверх стрелял,
И, что
иначе он не может,
Сам
Бенкендорф прекрасно знал,
Все
знали. И Мартынов тоже.
Жестокость
Лермонтов читал
В его
глазах, когда при встрече
Тот
эполетами блистал,
Поскольку
больше было нечем.
Померк
зловеще белый свет,
Исчезли
горы в тучах грозных.
Он
первым выстрелил, поэт,
Но не
в Мартынова, а в воздух.
И,
полон мужества и сил,
С
тоской отвергнутого сына
В
буквальном смысле повторил:
– Прощай,
немытая Россия...
Когда
под ливневым дождём
Безжизненное
тело стыло,
С
небес такой срывался гром,
Что
Петербургу слышно было.
Комментариев нет
Отправить комментарий