четверг, 17 декабря 2015 г.

К.Ваншенкин: «Поэзия – естественность таланта»

90 лет со дня рождения Константина Яковлевича Ваншенкина

За окошком свету мало,
Белый снег валит, валит.
А мне мама, а мне мама
Целоваться не велит.

Говорит: «Не плачь – забудешь!»
Хочет мама пригрозить.
Говорит: «Кататься любишь,
Люби саночки возить».

Говорит серьезно мама.
А в снегу лежат дворы.
Дней немало, лет немало
Миновало с той поры.

И ничуть я не раскаюсь,
Как вокруг я погляжу,
Хоть давно я не катаюсь.
Только саночки вожу.

За окошком свету мало,
Белый снег опять валит.
И опять кому-то мама
Целоваться не велит.

Вспомнилось детство, мама и отец, еще молодые, сидящие возле маленького «Рекорда», из которого льется: «За окошком свету мало, белый снег опять валит»… И другие до боли знакомые песни: «Я люблю тебя, жизнь», «Как провожают пароходы», «Вальс расставанья», «Алеша». И все это – замечательный русский поэт Константин Яковлевич Ваншенкин. 17 декабря ему исполнилось бы 90 лет.

Константин Ваншенкин был очень порядочным, светлым человеком. А еще он был по-настоящему счастливым человеком: всю жизнь посвятил любимому делу – литературе, не гонялся за наградами, должностями, чинами; был женат на единственной любимой женщине – писательнице Инне Гофф; воспитал прекрасную дочь и оставил нам в наследство огромное количество стихов.

В 1942 году со школьной скамьи ушел он на фронт, воевал в воздушно-десантных войсках. Участвовал в боях на Втором и Третьем Украинских фронтах. Демобилизовался в конце 1946 года в звании гвардии сержанта.


Из интервью «Я был в десантных войсках, туда направлялись. Я был в Белоруссии, потом прошёл Венгрию, Австрию, Чехословакию, десантные войска были целиком Девятая Гвардейская армия Третьего Украинского, потом Второго Украинского фронта. И было сражение грандиозное, о котором почти никто не знает, под Балатоном, в районе Будапешта, когда немцы делали ставку на войну на юге, и даже был отброшен наш фронт на 40-60 км. Тогда при таком наступлении даже Сталин разрешил перейти Дунай, одиннадцать бронетанковых дивизий немецких было брошено.

Закончил в Чехословакии, встретившись с американцами. Все знают про встречу с американцами на Эльбе, а то на знаменитом мосту, говорят, что это самый высокий в Европе виадук с горы на гору. Там мы встретились с американцами, отборные такие техасцы, под два метра все, на «Виллисах», с закатанными рукавами, абсолютно карикатурные такие, все с браслетами многочисленными, часами, исключительно тёплая и сердечная была встреча». Источник

Трус притворился храбрым на войне,
Поскольку трусам спуску не давали.
Он, бледный, в бой катился на броне,
Он вяло балагурил на привале.

Его всего крутило и трясло,
Когда мы попадали под бомбежку.
Но страх скрывал он тщательно и зло
И своего добился понемножку.

И так вошел он в роль, что наконец
Стал храбрецом, почти уже природным.
Неплохо бы, чтоб, скажем, и подлец
Навечно притворился благородным.

Скрывая подлость, день бы ото дня
Такое же выказывал упорство.
Во всем другом естественность ценя,
Приветствую подобное притворство!

Война так и осталась с Ваншенкиным на всю оставшуюся жизнь. «Армия сделала нас людьми, армия – это мои университеты», – признавался Константин Яковлевич в автобиографии.
Писать стихи он начал в конце войны. После демобилизации год проучился в Московском геологоразведочном институте, но поэзия победила, и Ваншенкин перешел в Литературный институт.
С тех пор прошло немало лет. Константин Яковлевич много активно работал, публиковался, был настоящим профессионалом. Он говорил: «Главное, не что пишешь, а как». В одном из его последних стихов есть такие строки:
Я научился на свои
Стихи смотреть, как на чужие –
Их строчек плотные слои
Уже не раз отдельно жили.
Верчу строку и так, и сяк.
Порой могу себя поздравить,
А всё какой-нибудь пустяк
Зачем-то хочется поправить.

Он был одним из немногих поэтов-сверстников, писавших стихи в весьма преклонном возрасте, его литературный стаж насчитывал почти семь десятилетий! Такая долгая творческая судьба.

Его стихотворение «Я люблю тебя, жизнь» стало известной песней и гимном целого поколения.
«Только за одну «Я люблю тебя, жизнь!» Константину Яковлевичу можно поставить все памятники... Вообще, он удивительный человек, это ж целая плеяда фронтовиков была… Жаль. Но время неумолимо». Иосиф Кобзон


Лучше всего о Ваншенкине-человеке рассказал сам Ваншенкин. Вы почитайте его книгу «Писательский клуб». Это воспоминания, но какие! Живо, интересно, увлекательно, эмоционально пишет он о себе, своих друзьях, стране, эпохе. Прекрасная проза поэта.











И ни что не раскроет душу поэта как его стихи:

НЕИЗВЕСТНЫЙ ХУДОЖНИК
Неизвестный художник давнишнего века -
Может, был он известен, но в узком кругу -
Написал на холстине портрет человека
Так, что глаз от него оторвать не могу.

Краска лупится, трещинки как паутина.
Реставратор, волнуясь, трясет головой.
Но живет и поет о бессмертье картина,
Потому что написана кистью живой.

И рождается отзвук в сердцах и на лицах,
Потому что и замысел в сердце рожден.
Неизвестный – в каталогах всех и в таблицах
Меж другими, известными, значится он.

Я стою, пораженный искусством чудесным,
Чей в веках сохранился отчетливый след.
Я бы только мечтал стать таким Неизвестным
Где-нибудь через триста – четыреста лет.

Вижу это лицо – губы, сжатые плотно,
Утомленный и все понимающий взгляд...
Пусть живут мастеров Неизвестных полотна,
Как светильники в честь Неизвестных солдат.

***
Я был суров, я все сгущал...
И в дни поры своей весенней
Чужих ошибок не прощал
И не терпел сторонних мнений.

Как раздражался я порой,
Как в нелюбви не знал покоя!
Сказать по совести, со мной
Еще случается такое.

Но, сохраняя с прошлым связь,
Теперь живу я много проще:
К другим терпимей становясь,
К себе – взыскательней и жестче.

* * *
Мне давно это чувство знакомо:
Ветви бьют вперехлест.
У крыльца, возле нашего дома,
Лужа, полная звезд.

Я стою и курю на пороге,
Двери настежь открыл.
В вышине, на небесной дороге,
Шелест медленных крыл.

Это гуси из дальней сторонки,
Как солдаты – домой.
Представляю пески и воронки
Той дороги прямой.

Крыльям тяжко, дыханию тесно.
Эй, правей забирай!
Что их ждет впереди – неизвестно,
Лишь бы отческий край.

...Мне и трудно, и грустно порою,
И пути не легки.
Но весеннею ночью сырою
Вижу – все пустяки

Перед этой огромной равниной,
Что томится к весне,
Перед этой дорогою длинной
Надо мной в вышине...

...Стук сосулек непрочных и веских,
И всю ночь напролет
В одиноких пустых перелесках
Дождь до снегу идет,


***
                          Вл. Соколову
Зимний лес! От края и до края
Он застыл смолистою стеной,
Сердце беспокойное смущая
Неправдоподобной тишиной.

Он меня гнетет своим величьем,
Полным отрешеньем от всего
И высокомерным безразличьем
К жизни за пределами его.

Будто нет веселого сиянья
Городов, затерянных вдали,
Будто нет ни счастья, ни страданья,
Будто нет вращения Земли.

Лишь порой взлетает ворон круто,
Потревожив царственную ель,
И бушует целую минуту
Маленькая тихая метель.

* * *
Ступая очень осторожно,
Покрытый хвоей, мокрый весь,
Дед срезал гриб ножом сапожным:
«Назвался груздем – в кузов лезь!»

Прошел вперед, потом левее,
С трудом скрывая торжество.
И внук, почти благоговея,
Смотрел на деда своего.

Грибы стояли, как игрушки,
Их даже трогать было жаль.
А звук рожка летел с опушки
И бередил лесную даль...

В семнадцать лет без лишней грусти
Покинул парень светлый лес.
Бойцом назвался, а не груздем
И в тряский кузов молча влез.

И служба, трудная вначале,
Была изучена, дай бог,
Ребята званья получали,
Уставы знали назубок.

А дед все так же поживает
И пишет изредка в письме,
Что ребятишкам подшивает
Худые валенки к зиме.

Зато солдатам нет покоя,
У них захватывает дух:
Ведь время впереди такое,
Где каждый месяц стоит двух.

Мелькают дни, проходят годы,
Дорога дальняя пылит...
Придя с учебного похода,
Уснет усталый эамполит

И вдруг увидит при подъеме,
Когда взлетает звук трубы,
Что спит он с дедом на соломе,
Вставать пора – и по грибы.

СЕРДЦЕ

Я заболел. И сразу канитель, –
Известный врач, живущий по соседству,
Сказал, что нужно срочно лечь в постель,
Что у меня весьма больное сердце.

А я не знал об этом ничего.
Какое мне до сердца было дело?
Я попросту не чувствовал его,
Оно ни разу в жизни не болело.

Оно жило невидимо во мне,
Послушное и точное на диво.
Но все, что с нами было на войне,
Все сквозь него когда-то проходило.

Любовь, и гнев, и ненависть оно,
Вобрав в себя, забыло про усталость.
И все, что стерлось в памяти давно,
Все это в нем отчетливым осталось.

Но я не знал об этом ничего.
Какое мне до сердца было дело?
Ведь я совсем не чувствовал его,
Оно ни разу даже не болело.

И, словно пробудившись наконец,
Вдруг застучало трепетно и тяжко,
Забилось, будто пойманный птенец,
Засунутый, как в детстве, под рубашку.

Он рвался, теплый маленький комок,
Настойчиво и вместе с тем печально,
И я боялся лечь на левый бок,
Чтобы не придавить его случайно...

Светало... За окошком, через двор,
Где было все по-раннему пустынно,
Легли лучи. Потом прошел шофер,
И резко просигналила машина.

И стекла в окнах дрогнули, звеня,
И я привстал, отбросив одеяло,
Хоть это ждали вовсе не меня
И не меня сирена вызывала.

Открылась даль в распахнутом окне,
И очень тихо сделалось в квартире.
И только сердце билось в тишине,
Чтоб на него вниманье обратили.

Но гул метро, и дальний паровоз,
И стук буксира в Химках у причала –
Все это зазвучало, и слилось,
И все удары сердца заглушало.

Верней, не заглушало, а в него,
В певучий шум проснувшейся столицы,
Влились удары сердца моего,
Что вдруг опять ровнее стало биться.

Дымки тянулись медленно в зенит,
А небо все светлело и светлело,
И мне казалось – сердце не болит,
И сердце в самом деле не болело...

...Ты слышишь, сердце?
                   Поезда идут.
На новых стройках начаты работы.
И нас с тобой сегодня тоже ждут,
Как тот шофер в машине ждет кого-то.

Прости меня, что, радуясь, скорбя,
Переживая горести, удачи,
Я не щадил как следует тебя...
Но ты бы сердцем не было иначе.

НАДПИСЬ НА КНИГЕ

Я приобрел у букинистов
Книжонку пухлую одну,
Где океана рев неистов
И корабли идут ко дну.

Она была грязна, потерта, –
Обыкновенное старье,
Но ей цена была пятерка,
И я в дорогу взял ее.

В ней было все: любви рожденье,
Добра над мраком торжество
И о простуде рассужденья, –
Но как написано мертво!

В тягучей этой веренице
(Проливы, шпаги, парики)
На сто семнадцатой странице
Я встретил надпись от руки.

И в ней была такая сила,
Что сердце дрогнуло слегка.
«Я вас люблю!» – она гласила,
Та рукописная строка.

Я замер, – вы меня поймете,
Перевернул страницу враз
И увидал на обороте:
«Я тоже полюбила вас...»

И предо мною словно вспышка –
Тенистый сад, речонки гладь.
Она: Простите, что за книжка?
Он: Завтра дам вам почитать...

...Я ехал в ночь. Луна вставала.
Я долго чай дорожный пил
И не досадовал нимало,
Что книжку глупую купил.

И, как в магическом кристалле,
Мне сквозь огни и времена
«Я вас люблю!» – в ночи блистали
Торжественные письмена.

***
Мы помним факты и событья,
С чем в жизни сталкивало нас,
В них есть и поздние открытья,
Что нам являются подчас.

Но вдруг мы видим день весенний,
Мы слышим смех, мы ловим взгляд.
Воспоминанья ощущений!
Они нам душу бередят.

И заставляют сердце падать
Или взмывать под небеса,
И сохраняет их не память,
А руки, губы и глаза.

В РАЗЛУКЕ

«Куда пойти? Что сделать?» – не решу я.
Стою, фуражку сдвинув набекрень.
Неистовствуя, мучаясь, бушуя,
Из-за заборов ломится сирень.
Природа зазевается немного,
И в тот же миг свободно и легко
Сирень, кипя, прольется на дорогу,
Как через край кастрюли – молоко.
И все заполнит чадом лиловатым…
Нет! Я не то сравнение нашел, –
Она с громовым яростным раскатом
Хлестнет как в бурю волны через мол.
Тих городок по имени Барятинск,
Закутался садами до бровей.
Трещат заборы, сдерживая натиск
Тяжелых, перепутанных ветвей.
Хрустит сирень, тоскует и теснится, –
И тоже тесно сердцу моему, –
Сопротивляясь, медленно кренится
И тонет мир в сиреневом дыму…

***
Обыденности ряска,
Зацветшая в тиши…
Как требуется встряска
Для тела и души!
Чтоб страстью нас задели,
Не звоном ремесла, —
Больным ходить неделю,
Так книга потрясла.
И чтоб, вбежав в воротца
И слыша крови гул,
В глаза, как в два колодца,
В тебя я заглянул.

ПОСЛАНИЕ
Александра Осиповна
Смирнова-Россет!
Дождик. Дело к осени.
И я Вам сосед.
Мне до Вас, наверное,
Меньше двух верст.
Струй шуршанье мерное.
Путь весьма прост.
От дождя муторно.
Льет и льет с верхов.
Около полутора
Мне до Вас веков.
Так. И тем не менее,
Ежась наверху,
Смотрит вдаль имение,
За Москву-реку.
Ветер вдоль цоколя
Кинул листьев горсть.
Где тут след Гоголя,
Что был Ваш гость?

ЖЕНЩИНА
В горле внезапный ком,
Трепетной жизни сила, –
Что-то одним толчком
Женщину разбудило.
Этот короткий спазм
Вроде того набата,
Что вас от смерти спас
Давней порой когда-то.
Этот отход от сна
Служит особой цели.
Приподнялась она,
Села на край постели.
Наши с тобою сны
Ярки или убоги, –
В женщине сведены
Мира всего тревоги.
Тяжко груженный бот,
Мерно плывущий ночью.
Страхов, любви, забот
В женщине средоточье.
Оборотись к окну,
Эта или другая,
Слушают тишину,
Света не зажигая.

РАННЯЯ ВЕСНА
От сиянья блеска и от влаги
Мир буквально лезет на рожон,
Духом безрассудства и отваги
Весь пропитан и заворожен.
Словно ожидаемая смута,
Что в себе нежданное таит,
Обратив лицо свое к кому-то,
Молодая женщина стоит.
Всё вокруг в движении. Густая
Облачность изодрана в клочки.
Изумленно листья выпуская,
Почки разжимают кулачки.

РАННЯЯ ЗИМА
Мы думали: зима –
Обозначенье старости,
Как бы печать сама
Покоя и усталости.
Но все не так идет!
У юности и зрелости
Совсем особый счет,
И каждый полон прелести.
Сведет мороз с ума
Поющими полозьями.
И ранняя зима
Моложе поздней осени.

***
Расставанья все и все прощания –
С женщиной, и только с ней одною.
С плачущей иль прячущей отчаянье
Женщиной – невестой и женою.
И всесильна жажда возвращения
К женщине – в теченье всей разлуки.
Сквозь преграды все и обольщения,
Горькие сомнения и слухи.
Эти встречи были нам обещаны…
И вовек лучами осиянна
Жизнь, что появляется из женщины,
Как из Мирового океана.

А еще мне хочется предложить вам почитать сборники Константина Ваншенкина из фондов Челябинской ЦБС:


Жизнь человека: лирика. - М.: Сов. писатель, 1988.
Зимняя дорога: [сборник]. - М.: Сов. Россия, 1986.
Лица и голоса. - М.: Современник, 1978.
Любовь по переписке: рассказы. - М.: Современник, 1988.
Наброски к роману. - М.: Современник, 1973.
Опыт: лирика. - М.: Мол. гвардия, 1968.
Писательский клуб. - М.: Вагриус, 1998.
Поздние яблоки: лирика. - М.: Сов. писатель, 1980.
Поиски себя: воспоминания, заметки, записи. - М.: Сов. писатель, 1985.
Прикосновенье: стихи о женщине, о любви. - М.: Мол. гвардия, 1984.
Рассказ о потерянном фотоальбоме: [очерки]. - М.: Сов. Россия, 1982.
Собрание сочинений: в 3 т.. - М.: Худож. лит., 1983.

Песни на стихи Константина Ваншенкина можно послушать здесь 
Стихотворения К.Ваншенкина можно найти на сайтах:
  
Источники:
Писательский клуб. - М.: Вагриус, 1998.

Наталья Гаева
Всего просмотров этой публикации:

Комментариев нет

Отправить комментарий

Яндекс.Метрика
Наверх
  « »