90 лет со дня рождения Константина Яковлевича
Ваншенкина
За окошком свету мало,
Белый снег валит, валит.
А мне мама, а мне мама
Целоваться не велит.
Говорит: «Не плачь – забудешь!»
Хочет мама пригрозить.
Говорит: «Кататься любишь,
Люби саночки возить».
Говорит серьезно мама.
А в снегу лежат дворы.
Дней немало, лет немало
Миновало с той поры.
И ничуть я не раскаюсь,
Как вокруг я погляжу,
Хоть давно я не катаюсь.
Только саночки вожу.
За окошком свету мало,
Белый снег опять валит.
И опять кому-то мама
Целоваться не велит.
Вспомнилось детство, мама и отец, еще молодые,
сидящие возле маленького «Рекорда», из которого льется: «За окошком свету мало,
белый снег опять валит»… И другие до боли знакомые песни: «Я люблю тебя, жизнь»,
«Как провожают пароходы», «Вальс расставанья», «Алеша». И все это –
замечательный русский поэт Константин Яковлевич Ваншенкин. 17 декабря ему
исполнилось бы 90 лет.
Константин Ваншенкин
был очень порядочным, светлым человеком. А еще он был по-настоящему счастливым
человеком: всю жизнь посвятил любимому делу – литературе, не гонялся за
наградами, должностями, чинами; был женат на единственной любимой женщине –
писательнице Инне Гофф; воспитал прекрасную дочь и оставил нам в наследство
огромное количество стихов.
В 1942 году со школьной скамьи ушел он на
фронт, воевал в воздушно-десантных войсках. Участвовал в боях на Втором и
Третьем Украинских фронтах. Демобилизовался в конце 1946 года в звании гвардии
сержанта.
Из интервью «Я был в десантных войсках,
туда направлялись. Я был в Белоруссии, потом прошёл Венгрию, Австрию,
Чехословакию, десантные войска были целиком Девятая Гвардейская армия Третьего
Украинского, потом Второго Украинского фронта. И было сражение грандиозное, о
котором почти никто не знает, под Балатоном, в районе Будапешта, когда немцы
делали ставку на войну на юге, и даже был отброшен наш фронт на 40-60 км. Тогда
при таком наступлении даже Сталин разрешил перейти Дунай, одиннадцать
бронетанковых дивизий немецких было брошено.
Закончил в Чехословакии, встретившись с
американцами. Все знают про встречу с американцами на Эльбе, а то на знаменитом
мосту, говорят, что это самый высокий в Европе виадук с горы на гору. Там мы
встретились с американцами, отборные такие техасцы, под два метра все, на
«Виллисах», с закатанными рукавами, абсолютно карикатурные такие, все с
браслетами многочисленными, часами, исключительно тёплая и сердечная была
встреча». Источник
Трус притворился храбрым на войне,
Поскольку трусам спуску не давали.
Он, бледный, в бой катился на броне,
Он вяло балагурил на привале.
Его всего крутило и трясло,
Когда мы попадали под бомбежку.
Но страх скрывал он тщательно и зло
И своего добился понемножку.
И так вошел он в роль, что наконец
Стал храбрецом, почти уже природным.
Неплохо бы, чтоб, скажем, и подлец
Навечно притворился благородным.
Скрывая подлость, день бы ото дня
Такое же выказывал упорство.
Во всем другом естественность ценя,
Приветствую подобное притворство!
Война
так и осталась с Ваншенкиным на всю оставшуюся жизнь. «Армия сделала нас
людьми, армия – это мои университеты», – признавался Константин Яковлевич в
автобиографии.
Писать стихи он
начал в конце войны. После демобилизации год проучился в Московском
геологоразведочном институте, но поэзия победила, и Ваншенкин перешел в
Литературный институт.
С тех пор прошло
немало лет. Константин Яковлевич много активно работал, публиковался, был
настоящим профессионалом. Он говорил: «Главное, не что пишешь, а как». В одном
из его последних стихов есть такие строки:
Я научился на свои
Стихи
смотреть, как на чужие –
Их строчек плотные
слои
Уже не раз отдельно
жили.
Верчу строку и так,
и сяк.
Порой могу себя
поздравить,
А всё какой-нибудь
пустяк
Зачем-то хочется
поправить.
Он был одним из
немногих поэтов-сверстников, писавших стихи в весьма преклонном возрасте, его
литературный стаж насчитывал почти семь десятилетий! Такая долгая творческая
судьба.
Его стихотворение «Я люблю тебя, жизнь» стало известной песней и гимном целого поколения.
«Только за одну «Я люблю тебя, жизнь!» Константину Яковлевичу можно поставить все памятники... Вообще, он удивительный человек, это ж целая плеяда фронтовиков была… Жаль. Но время неумолимо». Иосиф Кобзон
Лучше всего о
Ваншенкине-человеке рассказал сам Ваншенкин. Вы почитайте его книгу
«Писательский клуб». Это воспоминания, но какие! Живо, интересно, увлекательно,
эмоционально пишет он о себе, своих друзьях, стране, эпохе. Прекрасная проза
поэта.
И ни что не раскроет
душу поэта как его стихи:
НЕИЗВЕСТНЫЙ
ХУДОЖНИК
Неизвестный художник
давнишнего века -
Может, был он известен, но в
узком кругу -
Написал на холстине портрет
человека
Так, что глаз от него
оторвать не могу.
Краска лупится, трещинки как
паутина.
Реставратор, волнуясь, трясет
головой.
Но живет и поет о бессмертье
картина,
Потому что написана кистью
живой.
И рождается отзвук в сердцах
и на лицах,
Потому что и замысел в сердце
рожден.
Неизвестный – в каталогах
всех и в таблицах
Меж другими, известными,
значится он.
Я стою, пораженный искусством
чудесным,
Чей в веках сохранился
отчетливый след.
Я бы только мечтал стать
таким Неизвестным
Где-нибудь через триста – четыреста
лет.
Вижу это лицо – губы, сжатые
плотно,
Утомленный и все понимающий
взгляд...
Пусть живут мастеров
Неизвестных полотна,
Как светильники в честь
Неизвестных солдат.
***
Я был суров, я все сгущал...
И в дни поры своей весенней
Чужих ошибок не прощал
И не терпел сторонних мнений.
Как раздражался я порой,
Как в нелюбви не знал покоя!
Сказать по совести, со мной
Еще случается такое.
Но, сохраняя с прошлым связь,
Теперь живу я много проще:
К другим терпимей становясь,
К себе – взыскательней и
жестче.
*
* *
Мне давно это чувство
знакомо:
Ветви бьют вперехлест.
У крыльца, возле нашего дома,
Лужа, полная звезд.
Я стою и курю на пороге,
Двери настежь открыл.
В вышине, на небесной дороге,
Шелест медленных крыл.
Это гуси из дальней сторонки,
Как солдаты – домой.
Представляю пески и воронки
Той дороги прямой.
Крыльям тяжко, дыханию тесно.
Эй, правей забирай!
Что их ждет впереди –
неизвестно,
Лишь бы отческий край.
...Мне и трудно, и грустно
порою,
И пути не легки.
Но весеннею ночью сырою
Вижу – все пустяки
Перед этой огромной равниной,
Что томится к весне,
Перед этой дорогою длинной
Надо мной в вышине...
...Стук сосулек непрочных и
веских,
И всю ночь напролет
В одиноких пустых перелесках
Дождь до снегу идет,
***
Вл. Соколову
Зимний лес! От края и до края
Он застыл смолистою стеной,
Сердце беспокойное смущая
Неправдоподобной тишиной.
Он меня гнетет своим
величьем,
Полным отрешеньем от всего
И высокомерным безразличьем
К жизни за пределами его.
Будто нет веселого сиянья
Городов, затерянных вдали,
Будто нет ни счастья, ни
страданья,
Будто нет вращения Земли.
Лишь порой взлетает ворон
круто,
Потревожив царственную ель,
И бушует целую минуту
Маленькая тихая метель.
*
* *
Ступая очень осторожно,
Покрытый хвоей, мокрый весь,
Дед срезал гриб ножом
сапожным:
«Назвался груздем – в кузов
лезь!»
Прошел вперед, потом левее,
С трудом скрывая торжество.
И внук, почти благоговея,
Смотрел на деда своего.
Грибы стояли, как игрушки,
Их даже трогать было жаль.
А звук рожка летел с опушки
И бередил лесную даль...
В семнадцать лет без лишней
грусти
Покинул парень светлый лес.
Бойцом назвался, а не груздем
И в тряский кузов молча влез.
И служба, трудная вначале,
Была изучена, дай бог,
Ребята званья получали,
Уставы знали назубок.
А дед все так же поживает
И пишет изредка в письме,
Что ребятишкам подшивает
Худые валенки к зиме.
Зато солдатам нет покоя,
У них захватывает дух:
Ведь время впереди такое,
Где каждый месяц стоит двух.
Мелькают дни, проходят годы,
Дорога дальняя пылит...
Придя с учебного похода,
Уснет усталый эамполит
И вдруг увидит при подъеме,
Когда взлетает звук трубы,
Что спит он с дедом на
соломе,
Вставать пора – и по грибы.
СЕРДЦЕ
Я заболел. И сразу канитель,
–
Известный врач, живущий по
соседству,
Сказал, что нужно срочно лечь
в постель,
Что у меня весьма больное
сердце.
А я не знал об этом ничего.
Какое мне до сердца было
дело?
Я попросту не чувствовал его,
Оно ни разу в жизни не
болело.
Оно жило невидимо во мне,
Послушное и точное на диво.
Но все, что с нами было на
войне,
Все сквозь него когда-то
проходило.
Любовь, и гнев, и ненависть
оно,
Вобрав в себя, забыло про
усталость.
И все, что стерлось в памяти
давно,
Все это в нем отчетливым
осталось.
Но я не знал об этом ничего.
Какое мне до сердца было
дело?
Ведь я совсем не чувствовал
его,
Оно ни разу даже не болело.
И, словно пробудившись
наконец,
Вдруг застучало трепетно и
тяжко,
Забилось, будто пойманный
птенец,
Засунутый, как в детстве, под
рубашку.
Он рвался, теплый маленький
комок,
Настойчиво и вместе с тем
печально,
И я боялся лечь на левый бок,
Чтобы не придавить его
случайно...
Светало... За окошком, через
двор,
Где было все по-раннему
пустынно,
Легли лучи. Потом прошел
шофер,
И резко просигналила машина.
И стекла в окнах дрогнули,
звеня,
И я привстал, отбросив
одеяло,
Хоть это ждали вовсе не меня
И не меня сирена вызывала.
Открылась даль в распахнутом
окне,
И очень тихо сделалось в
квартире.
И только сердце билось в
тишине,
Чтоб на него вниманье
обратили.
Но гул метро, и дальний
паровоз,
И стук буксира в Химках у
причала –
Все это зазвучало, и слилось,
И все удары сердца заглушало.
Верней, не заглушало, а в
него,
В певучий шум проснувшейся
столицы,
Влились удары сердца моего,
Что вдруг опять ровнее стало
биться.
Дымки тянулись медленно в
зенит,
А небо все светлело и
светлело,
И мне казалось – сердце не
болит,
И сердце в самом деле не
болело...
...Ты слышишь, сердце?
Поезда идут.
На новых стройках начаты
работы.
И нас с тобой сегодня тоже
ждут,
Как тот шофер в машине ждет
кого-то.
Прости меня, что, радуясь,
скорбя,
Переживая горести, удачи,
Я не щадил как следует тебя...
Но ты бы сердцем не было
иначе.
НАДПИСЬ
НА КНИГЕ
Я приобрел у букинистов
Книжонку пухлую одну,
Где океана рев неистов
И корабли идут ко дну.
Она была грязна, потерта, –
Обыкновенное старье,
Но ей цена была пятерка,
И я в дорогу взял ее.
В ней было все: любви
рожденье,
Добра над мраком торжество
И о простуде рассужденья, –
Но как написано мертво!
В тягучей этой веренице
(Проливы, шпаги, парики)
На сто семнадцатой странице
Я встретил надпись от руки.
И в ней была такая сила,
Что сердце дрогнуло слегка.
«Я вас люблю!» – она гласила,
Та рукописная строка.
Я замер, – вы меня поймете,
Перевернул страницу враз
И увидал на обороте:
«Я тоже полюбила вас...»
И предо мною словно вспышка –
Тенистый сад, речонки гладь.
Она: Простите, что за книжка?
Он: Завтра дам вам
почитать...
...Я ехал в ночь. Луна
вставала.
Я долго чай дорожный пил
И не досадовал нимало,
Что книжку глупую купил.
И, как в магическом
кристалле,
Мне сквозь огни и времена
«Я вас люблю!» – в ночи
блистали
Торжественные письмена.
***
Мы помним факты и событья,
С чем в жизни сталкивало нас,
В них есть и поздние открытья,
Что нам являются подчас.
Но вдруг мы видим день весенний,
Мы слышим смех, мы ловим взгляд.
Воспоминанья ощущений!
Они нам душу бередят.
И заставляют сердце падать
Или взмывать под небеса,
И сохраняет их не память,
А руки, губы и глаза.
В РАЗЛУКЕ
«Куда
пойти? Что сделать?» – не решу я.
Стою,
фуражку сдвинув набекрень.
Неистовствуя,
мучаясь, бушуя,
Из-за
заборов ломится сирень.
Природа
зазевается немного,
И
в тот же миг свободно и легко
Сирень,
кипя, прольется на дорогу,
Как
через край кастрюли – молоко.
И
все заполнит чадом лиловатым…
Нет!
Я не то сравнение нашел, –
Она
с громовым яростным раскатом
Хлестнет
как в бурю волны через мол.
Тих
городок по имени Барятинск,
Закутался
садами до бровей.
Трещат
заборы, сдерживая натиск
Тяжелых,
перепутанных ветвей.
Хрустит
сирень, тоскует и теснится, –
И
тоже тесно сердцу моему, –
Сопротивляясь,
медленно кренится
И
тонет мир в сиреневом дыму…
***
Обыденности
ряска,
Зацветшая
в тиши…
Как
требуется встряска
Для
тела и души!
Чтоб
страстью нас задели,
Не
звоном ремесла, —
Больным
ходить неделю,
Так
книга потрясла.
И
чтоб, вбежав в воротца
И
слыша крови гул,
В
глаза, как в два колодца,
В
тебя я заглянул.
ПОСЛАНИЕ
Александра
Осиповна
Смирнова-Россет!
Дождик.
Дело к осени.
И
я Вам сосед.
Мне
до Вас, наверное,
Меньше
двух верст.
Струй
шуршанье мерное.
Путь
весьма прост.
От
дождя муторно.
Льет
и льет с верхов.
Около
полутора
Мне
до Вас веков.
Так.
И тем не менее,
Ежась
наверху,
Смотрит
вдаль имение,
За
Москву-реку.
Ветер
вдоль цоколя
Кинул
листьев горсть.
Где
тут след Гоголя,
Что
был Ваш гость?
ЖЕНЩИНА
В
горле внезапный ком,
Трепетной
жизни сила, –
Что-то
одним толчком
Женщину
разбудило.
Этот
короткий спазм
Вроде
того набата,
Что
вас от смерти спас
Давней
порой когда-то.
Этот
отход от сна
Служит
особой цели.
Приподнялась
она,
Села
на край постели.
Наши
с тобою сны
Ярки
или убоги, –
В
женщине сведены
Мира
всего тревоги.
Тяжко
груженный бот,
Мерно
плывущий ночью.
Страхов,
любви, забот
В
женщине средоточье.
Оборотись
к окну,
Эта
или другая,
Слушают
тишину,
Света
не зажигая.
РАННЯЯ ВЕСНА
От
сиянья блеска и от влаги
Мир
буквально лезет на рожон,
Духом
безрассудства и отваги
Весь
пропитан и заворожен.
Словно
ожидаемая смута,
Что
в себе нежданное таит,
Обратив
лицо свое к кому-то,
Молодая
женщина стоит.
Всё
вокруг в движении. Густая
Облачность
изодрана в клочки.
Изумленно
листья выпуская,
Почки
разжимают кулачки.
РАННЯЯ ЗИМА
Мы
думали: зима –
Обозначенье
старости,
Как
бы печать сама
Покоя
и усталости.
Но
все не так идет!
У
юности и зрелости
Совсем
особый счет,
И
каждый полон прелести.
Сведет
мороз с ума
Поющими
полозьями.
И
ранняя зима
Моложе
поздней осени.
***
Расставанья
все и все прощания –
С
женщиной, и только с ней одною.
С
плачущей иль прячущей отчаянье
Женщиной
– невестой и женою.
И
всесильна жажда возвращения
К
женщине – в теченье всей разлуки.
Сквозь
преграды все и обольщения,
Горькие
сомнения и слухи.
Эти
встречи были нам обещаны…
И
вовек лучами осиянна
Жизнь,
что появляется из женщины,
Как
из Мирового океана.
А еще мне хочется
предложить вам почитать сборники Константина Ваншенкина из фондов
Челябинской ЦБС:
Жизнь человека: лирика. - М.: Сов. писатель, 1988.
Зимняя дорога: [сборник]. - М.: Сов. Россия, 1986.
Лица и голоса. - М.: Современник, 1978.
Любовь по переписке: рассказы. - М.: Современник,
1988.
Наброски к роману. - М.: Современник, 1973.
Опыт: лирика. - М.: Мол. гвардия, 1968.
Писательский клуб. - М.: Вагриус, 1998.
Поздние яблоки: лирика. - М.: Сов. писатель, 1980.
Поиски себя: воспоминания, заметки, записи. - М.:
Сов. писатель, 1985.
Прикосновенье: стихи о женщине, о любви. - М.: Мол.
гвардия, 1984.
Рассказ о потерянном фотоальбоме: [очерки]. - М.:
Сов. Россия, 1982.
Собрание сочинений: в 3 т..
- М.: Худож. лит., 1983.
Песни на стихи Константина Ваншенкина можно послушать здесь
Стихотворения К.Ваншенкина
можно найти на
сайтах:
Источники:
Писательский клуб. - М.: Вагриус, 1998.
Наталья Гаева
Комментариев нет
Отправить комментарий